Читать онлайн Глагол времен. Семейные истории рода Лобановских

Дом Лобановских в Майкопе

История есть сущность бесконечного множества биографий.

Томас Карлейль

От автора

Когда я учился в школе, наша семья, как и многие ленинградцы, жила в коммунальной квартире. В нашей комнате на высокой стене на видном месте висел портрет мужчины средних лет с волнистыми русыми волосам, с серьезным взглядом. Мне говорили, что это мой дед инженер-гидротехник Владимир Иванович Морозов, родиной которого был далекий город на Северном Кавказе – Майкоп. По рассказам, он в юности носил синюю косоворотку, купался в реке Белой, ходил в горы с братом – и потому я считал его казаком, хотя он и прожил всю взрослую жизнь в Ленинграде. Закончил свою жизнь Владимир Иванович в блокаду: умер от голода. Со временем я познакомился с обрывками той нити, которая связывала наш ленинградский дом с Майкопом: увидел фотографии и письма родственников-макопчан, подержал в руках фотографии из архивов родни, подтверждающие наши майкопские корни.

Потом пришел интерес к личному дневнику, я записывал в общей тетради, что со мной происходило сегодня. Познакомился с блокадным дневником своей тети Ирины Морозовой, оцифровал его. После обнаружения архива Морозовой в мои руки попали письма, довоенные и времен войны, пришедшие из Майкопа. Войдя во вкус семейной истории, зафиксированной человеческой рукой, я, тесно общаясь с мамой и бабушкой, записывал эпизоды их воспоминаний, что время от времени открываются человеку в бездонном сундуке памяти.

Семнадцать лет назад вышла в свет книга о Саблиных, моем роде по отцовской линии, которую подготовила двоюродная сестра Вера Саблина. Проделав на этом пути титаническую работу, собрав родню из многих городов страны.

Когда ко мне пришел опыт журналистской и литературной работы, я почувствовал, что надо как следует изучить историю рода по матери и зафиксировать обрывочные знания, составив о нем книгу. Последовали поездки в Майкоп, Краснодар, запросы в архивы, поиск в интернете.

Зачем все это нужно?

Как пишет американский психолог Михай Чиксентмихайи, «хранение в памяти длинного списка предков, уходящего на десяток поколений в прошлое, особенно радостно потому, что так человек удовлетворяет потребность найти свое место в нескончаемом жизненном потоке. Вспоминание ушедших родственников помещает его в цепь, начавшуюся в таинственном прошлом и уходящую в непостижимое будущее».

Академик Д.С.Лихачев называл привязанность к своей семье, своему дому, селу, городу, стране нравственной оседлостью. Привязанность к данным понятиям является признаком нравственного человека. Именно так рождается чувство Родины, стержень общественного сознания, которое соединяет людей и держит народ. Ну, а как можно любить что-то, не зная этого?

В прошлые века знание и уважение к своим предкам в семье формировалось во многом религиозным чувством. Ребенок, познав грамоту, заводил книжечку-помянник, куда вносил даты жизни и смерти предков и родственников для поминания их во время вечерней молитвы.

Конечно, я не буду вспоминать о деде, о ком-либо из предков каждую секунду, и даже в текучке будней каждый день не буду этого делать. Но нравственные уроки его жизни и биографии помогут мне на поворотах судьбы, в тяжелые моменты, когда потребуется решать и выбирать, положа руку на сердце.

При подготовке книги использованы государственные архивы Краснодарского края, Республики Адыгея, Ростовской. Московской, Рязанской областей, фонды Российского государственного архива ВМФ и ЦА МО (архив ВМФ, г.Гатчина). Неоценимые источник – дневники Ирины Владимировны Морозовой и ее сестры Людмилы Владимировны Саблиной, воспоминания Агриппины Ивановны Морозовой, Людмилы Владимировны Саблиной, Натальи Владимировны Новицкой, письма Майи Шапошниковой и Бориса Хвастунова. Я благодарен четвероюродному брату Петру Косинскому и семье Канаян за предоставление материалов по истории рода и за постоянную поддержку в ходе поисков.

Родное село на Оке

Село Белоомут лежит в 160 километрах на юго-восток от Москвы, на левом берегу Оки. Река здесь является границей Леса и Лесостепи, по которой проходил рубеж защиты от набегов кочевников на Московское княжество. На восток, по левому берегу – Мещера, обширная низменность, занятая лесами, лугами, болотами, которая в весеннее время надолго затапливается бескрайним половодьем. Село лежит на песчаных буграх, но правый, западный берег все же выше, как и на всех реках.

Белоомут впервые упоминается в XV веке. За 1497 годом во вкладной книге Солотчинского монастыря записано: «Лета 7005 года в. кн. Федор Васильевич рязанский придал в дом пречистыя Богородицы на Солотчю к Григорьевскому селу уезд борть с белоомутцкими бортники от речки от Пилиса по Переделец и Чернятин-скую депрь …» К 20-м годам XVII века это крупное село, в нем крестьянских, рыболовных, бобыльских и вдовий 145 дворов, людей в них 148 человек.

В 80-х годах XVI века крестьяне села были включены в дворцовое хозяйство в качестве царских рыбаков: жалованная грамота об этом была выдана правительством царя Федора Ивановича в 1585 году. Она закрепила за белоомутскими рыбаками совместно с рыбаками соседних сел Ловцы и Любичи право монопольного лова в Оке от впадения Цны до Терехова монастыря, что за Старой Рязанью. Рыбаки делили речные владения на небольшие промысловые участки, каждый для артели, включавшей 15–20 человек.

Этими участками пользовались многие годы, почему связи рыбаков со своими участками и товарищами по артели значили больше, чем общесельские. Оттого в Белоомуте до начала XX века не отмечали престольных праздников. Улов шел в уплату царского оброка. В начале XVII века рыбаки должны были за год доставлять царскому двору 55 белорыбиц. 120 стерлядей, 90 щук, 90 лещей и 11 бочек остальной рыбы. Оставшаяся рыба шла себе на стол или на продажу.

Рядом с селом (названным вскоре Верхним Белоомутом) расположился еще в годы смуты, т. е. в XVII веке, укрепленный пункт охраны судоходства на Оке, в котором стоял стрелецкий отряд. Недалеко от него на речке Комарке в XVII веке вырос поселок Комарев (позднее Нижний Белоомут), где за высоким забором размещался кружечный двор (кабак) и таможенный двор.

Есть предположения, что царь Петр I мог заезжать в Белоомут во время Каспийского похода 1722 года.

В 7 километрах от Белоомута лежит Перевитское городище. Рязанская крепость Перевиток была возведена на северной границе княжества в конце XIV чека.

В 1860 году в Верхнем Белоомуте уже насчитывалось 619 дворов, число мужчин составляло 2184, число женщин 2318. В нем имелось две церкви, волостное правление, приходское училище, богодельня, базар проходил по понедельникам. На реке стояла пристань – с нее отправляли до 500 000 пудов сена в год, а еще камень и лес. Приходили по воде разные товары: железо, сельдь, соль, спирт.

В те же годы в Нижнем Белоомуте насчитывалось 603 двора, число мужчин составляло 2115, число женщин – 2416. Стояли две церкви, базар проходил по пятницам, в году проводилось две ярмарки – Покровская (10 октября) и Рожественская (25 декабря).

В Преображенской церкви веками была реликвия, хранилось древнее евангелие XVII века.

Занятием населения кроме рыболовства было прежде всего луговодство, отдача внаем лугов, торговля сеном, разработка торфа, бурлачество, ремесла, портняжное дело. Еще при крепостничестве белоомутский швец брал в котомку ножницы, аршин в руку – и шел по деревням обшивать народ. В начале XX века московские фирмы отдавали наиболее сложные заказы именно белоомутским портным. Крестьяне держали барки и суда, работали коноводами на баржах по Оке. Местные мастера освоили резьбу по дереву, роспись, столярное и позолотное дело, дабы исполнять заказы на иконы. Хлебопашеством народ почти не занимался.

Путники отмечали, что по берегам Оки народ бойчее и деятельнее, избы красивее, одежда щеголеватее. В селениях больше правильности, прочности и тщательности отделки. Даже в бедных семьях все вымыто, выскоблено. Порядок в доме удивлял сторонних наблюдателей. Журнал «Новое время» за 1883 год отмечал, что в Белоомуте «правильные порядки красивых, частью двухэтажных домиков с палисадниками, балконами и мезонинами, несколько больших церквей, два мужских и два женских училища. Все это делает Белоомут похожим на небольшой уездный городок».

Характерной чертой крестьян стало желание выделиться, проявить себя в одежде.

В середине XIX века Верхним Белоомутом владел Николай Огарев. Социалист и поэт решил отпустить крестьян на волю. Когда он в 1838 году объявил всенародно об этом на сходе, собравшиеся (около 700 человек) упали на колени, заплакали, закричали: «Не желаем, батюшка-барин, освобождения. Не кидай нас!». Николай Платонович вел себя либерально, в дела не вмешивался, наложил небольшой оброк. В 1846 году договор о переводе крестьян в разряд вольных хлебопашцев вступил в силу. Поэт задумал создать в селе автономную крестьянскую общину, но в итоге наделы бедных крестьян и отходников староста отбирал за долги и отдавал своим друзьям. Произошло расслоение крестьянства, стали появляться кулаки. Но бескорыстие Огарева запало жителям как образец заботы о простом человеке. Ужасов крепостничества они не испытали.

К началу XX века на местные нравы (ранее сдержанные, несколько суровые) благотворное влияние оказали развитие торговли, отхожие промыслы, рост грамотности, школьное образование.

В речи жителей этих мест характерно было употребление слов на – КЯ: нянькя, негодяйкя, злодейкя, редькя, копейкя.

В 1858 году, когда в селе Нижний Белоомут проводилась последняя ревизия, оно принадлежало помещику генерал-адьютанту, генералу от кавалерии Михаилу Григорьевичу Хомутову. По ее итогам в ревизской сказке под № 42 значится семья: Акул Феоктистов Лобановский 62 лет, жена Акула – Авдотья Емельянова 63 лет, его подкидыш Дмитрий 23 лет, жена Дмитрия – Катерина Иванова 20 годов, а также Дмитрия дети Павел – родился в 1855 году, и Петр – родился в 1856 году. В соседнем дворе (№ 43) значится семья Дмитрия Егорова Лобановского о 25 годов. Других лиц с фамилией Лобановский в селе не значится. От Дмитрия Акулова Лобановского по устному преданию и пошел наш род.

Яков – всему голова

Крестьянская семья Дмитрия Лобановского в 1860–1870-х годах, после того, как русский крестьянин получил свободу, подалась из Рязанской губернии на юг – в только что присоединенную к России Кубанскую область. В Белоомуте пахотной земли немного, а на юге вдоволь, черноземы. Выбрали Майкоп, форпост России на западном Кавказе, который с 1871 года стал городом. Приехали с детьми – сыном Павлом и дочерью Варварой, на месте же уродилось еще трое. Василий подался в машинисты паровоза, что было крайне престижно. Яков выучился на учителя и стал учить детей в Елизаветполе (нынешняя Гянджа) по иную сторону кавказских гор. Только сердце тянуло его домой – в Майкоп, и потому он настоятельно хлопочет о переводе. Направляет прошение.

«В Кубанскую дирекцию народных училищ:

Ваше Превосходительство! Только особая исключительная нужда заставляет меня беспокоить Ваше Превосходительство своею просьбою.

Почтительнейше прошу Вас выслушать меня и если можно удовлетворить мою просьбу.

У меня есть брат, который 15 лет служит народным учителем. В настоящее время от многих жизненных невзгод, а также вследствие честного отношения к своему делу здоровье его пошатнулось. К тому же он обремененный большим семейством: дети растут, он не может сделать для них ничего, кроме как кормить их, да и то с трудом. Он сам бьется как рыба об лед, но ничего не выходит. Он, например, целый год имел урок частный в три рубля с тем, чтобы отдать подготовить старшего сына в институт, а теперь оказывается труд пропал так как нет средств свезти его на экзамен. Между прочим и другие дети перерастают свой школьный период, так как отец не в состоянии платить за их подготовку. А также содержать в каком-либо учебном заведении.

Между тем мой прямой долг помочь ему, тем более, что я являюсь его единственною поддержкою. Долгом же своим я считаю потому, что с тех пор как только себя помню, был на его попечении, следовательно воспитывая меня, он имел право рассчитывать на мою поддержку. А что же я могу сделать для него за тысячу верст да еще на свое помощническое жалование? Будь я еще холостой! А то мне самому приходится содержать семью.

В виду всего вышеизложенного почтительнейше прошу ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО не отказать в просьбе моей назначить меня на вакантную должность учителя-надзирателя Майкопской горской школы. В этом городе служит в одноклассном училище брат мой ШАПОШНИКОВ. Удовлетворяя этой просьбе, Ваше Превосходительство удовлетворите просьбе двух человек семейных. (Если же по какой-либо причине Вашему превосходительству нельзя будет назначить на эту должность, то хотя бы на должность сверхштатного учителя Майкопского городского училища.) Зная Ваше милостливое внимание к своим подчиненным, имею надеяться, что не получу отказа в своей просьбе.

Ваш покорный слуга помощник учителя Елизаветпольского городского училища Яков Лобановский».

К прошению Якова были приложены аттестат об окончании курса (Тифлисского) Александровского учительского института за 1895 год, свидетельство о рождении и крещении, формулярный список.

Константин Шапошников состоял его свояком, был мужем сестры Екатерины и работал учителем – заведующим 2-м Майкопским народным одноклассным училищем. Преподавал также пение и гимнастику. Был известным в городе человеком, в 1901–1904 гг. состоял гласным городской думы. Имел несколько детей. Как вспоминал писатель Евгений Шварц, Шапошников в 1900-е годы был первым учителем будущего писателя, он готовил того к поступлению в реальное училище. Семья у Шапошниковых, в дом которых ходил Женя, была большая. Взрослые «моего учителя Шапошникова Константина Карповича прозвали за его рост и могучие плечи броненосец «Ретвизан». В день крестин брата будущего писателя «пришел крестный отец Константин Карпович Шапошников, большой, бородатый, в серой черкеске, постукивая деревянной ногой».

Раз пересеклась судьба Е. Шварца и с детьми Лобановского. Летом 1907 (?) года семьи директора реального училища Истаманова (Шварцы были с ними близки, взяли и Женю) и Якова Лобановского отправились на подводах в горы. «От избытка чувств, – пишет он в дневнике, – я влюбился в Валю Лобановскую, очень хорошенькую, смуглую, черноглазую девочку лет тринадцати, и глаз не спускал с нее, и выставлялся изо всех сил в ее честь».

Ну, да это будет потом.

Мечта Якова осуществилась, 2 сентября 1896 года его перевели в Майкоп, в горскую школу учителем-надзирателем. Школа эта была открыта в Майкопе в 1871 году с целью распространения просвещения среди горских народов. Руководство положило молодому педагогу жалованье в 400 рублей и столовые – 120 рублей. Квартирных в данном случае не платили, поскольку жил он у родных.

Таким образом, в Майкопе в начале XX века сформировался клан родственников-учителей: недалеко от Майкопа, в Курджипсе, учительствовал (заведовал народным училищем) брат жены Якова Лобановского – Николай Зейферт, там же преподавала жена брата Екатерина. В 1916 году стала учительницей дочь Якова – Валентина. Она поступила учительницей в смешанное одноклассное училище в станице Ханской. Дочь Шапошникова Евгения тоже стала учительницей.

В 1899 году на церемонии закладки Пушкинского народного дома в числе четырех ораторов вышел и учитель Лобановский, который «сказал несколько слов в защиту деятельности педагогов, воспитывающих молодое поколение на произведениях Пушкина».

В 1900 году горское училище было переименовано в Майкопское низшее механико-техническое училище имени Императора Александра III. Лобановский остался в нем учителем общеобразовательных классов. В том же году он был утверждение в чине XIV класса.

Как вспоминал писатель Е. Шварц, техническое училище помещалось за Пушкинским домом. «Без четверти восемь гудок, длинный-длинный, раздавался над его мастерскими, будил техников … до начала занятий у нас в реальном училище оставалось сорок пять минут». Курс обучения в техническом училище составлял пять лет, ученики находились на пансионе, были оборудованы хорошие мастерские.

В 1908 году Лобановский уже преподает географию в женской гимназии. Профессиональный рост несомненен!

С. Сиюхов, воспитанник Якова Дмитриевича по Горской школе и НМТУ, впоследствии крупный общественный деятель, педагог и организатор народного образования в ААО в 1920-е гг., относил Лобановского к передовым, прогрессивным русским учителям, придерживавшимся в своей воспитательной практике гуманистических принципов. Таких учителей уважали и любили горские воспитанники. Это отразилось, между прочим, и на бытовавшим в ту пору школьном прозвище «Лабаночка»…

Имя Якова Лобановского после большого перерыва мы встречаем в 1916 году на страницах газеты «Майкопское эхо». В номере за 14 января он дает объявление: «Лобановский Я. Д. открывает группу занятий для подготовки на звание вольноопределяющегося II разряда и возобновляет свою репетиторскую деятельность. Старый город против старой фабрики Терзиева». Идет Великая война. Принесший череду побед 1916 год начался победой на Кавказском фронте при Эрзуруме. Близость событий для жителей Северного Кавказа усилила их радость по поводу успехов русской армии. В Майкопе в феврале после взятия Эрзурума был объявлен перерыв в школьных занятиях на три дня. Город ликовал.

Тем не менее в смутное военное время 1916 года трижды сменялся городской голова Майкопа. Растут цены, в город прибывают турецкие военнопленные и предприниматели по желанию разбирают их как рабочую силу.

Неприязнь, межсословная рознь между окрестными станицами и Майкопом – «мещанским городом», – имела дореволюционные корни. Город брезгливо именовали многие «иногородним», «крестьянским»; так с негативным подтекстом именовался город и в тогдашней казачьей прессе.

В январе 1917 года Лобановский неожиданно выходит на первый план: он становится головой города. При этом его имя ранее ни разу не фигурировало ни в ходе выборов городского головы, ни на заседаниях городской думы. Власть шатается, все взоры устремлены в столицу империи. Февраль стал рубежом: рухнула монархия, Россия стала республикой. В стране и в городе все в брожении, все обсуждают политические новости, интересуются фракциями и течениями, смотрят, кто что обещает.

В Майкопе образован совет рабочих депутатов. Казалось бы, власть в области и в городе (дума и управа) должны подчиняться комиссару Временного правительства. На самом деле в крае наступило многовластие. По-прежнему действовала система казачьего и горского самоуправления, пользовались авторитетом атаманы и правления станиц. Ведущими партиями становятся кадеты, меньшевики и эсеры. А вот городская власть – она должна обеспечивать жизнь города и горожан. В условиях безвременья это становится сделать все сложнее.

В июле Кубанская рада объявила о роспуске областного Совета. Иногородние – а это переселенцы, не являющиеся казаками – лишались избирательных прав. Тут надо напомнить, что Лобановские – иногородние. Как вести себя городскому голове в такой ситуации?

И тут в городе появляется организация РСДРП(б).

Далее – один за другим выдвигаются политические проекты. Край в условиях идейного плюрализма становится ареной политического творчества. В октябре создается Юго-Восточный союз казачьих войск, горцев Кавказа и вольных народов степей, цель которого – образование Российской демократической федеративной республики.

Произошедший в октябре 1917 года в стране большевистский переворот Кубанское войсковое правительство не признало. В области было введено военное положение. В массе казаки к тому, что произошло в Петрограде, заняли нейтральную позицию. Усиливается поляризация сил. В декабре в Майкопе происходит съезд иногородних, которые в целом становятся опорой большевиков. Тем не менее съезд принимает эсеро-меньшевистскую резолюцию. А декабрьский объединенный съезд казаков и иногородних принимает воззвание о борьбе с большевизмом. Кубань и Дон становятся очагами контрреволюции.

В конце 1917 – начале 1918 года Северный Кавказ наводняют демобилизованные солдаты Кавказского фронта, стремящиеся каждый домой, в свою станицу. Они приносят новые настроения. Верховная власть в крае, Кубанское правительство, держит курс на Учредительное собрание. В его преддверии составляют списки избирателей.

Январь нового, 1918 года, приносит резкую смену власти. Большевики поднимают восстание и берут власть в городе. Создаются красные отряды, образован Майкопский революционный полк, затем Майкопская революционная армия. Назначен комиссар города Д. Швец, ширится грабеж и насилие.

В феврале 1918 года происходят выборы в городской Совет Майкопа. Городская дума распущена. А людям надо жить, питаться, работать, заботиться о детях. И этим занимается исполнительная власть, управа и ее голова – Лобановский.

К концу мая большевики захватили большую часть северо-западного Кавказа. События происходят с головокружительной скоростью. Полтора месяца существует Кубанско-Черноморская Советская Республика. Усиливается война всех против всех, упадок нравов и насилие, царит хаос.

С июня 1918 года развивается 2-й Кубанский поход Добровольческой армии Деникина. 7 сентября в Майкоп вошла 1-я Кубанская казачья дивизия генерал-майора В. Покровского. Войдя в город, он объявил, что за стрельбу по добровольческим войскам на три слободы Майкопа налагает контрибуцию в размере 1 млн. рублей. В случае невыполнения дома будут сожжены дотла.

За сентябрь в городе было убито около 4 тысяч жителей – иногородних, крестьян, рабочих, ремесленников, мещан …. Это страшное событие вошло в историю как «майкопская резня».

Таким образом в Майкопе установилась власть Добровольческой армии А.Деникина. Раз предпринимательство в упадке – нет и поступлений в бюджет. После ухода большевиков в городской кассе осталось 8 рублей. 26 октября 1918 года управа рассматривает вопрос об отмене самоохраны в городе, которая была введена после изгнания большевиков. Она утратила свое значение, хотя и ложится тяжелым бременем на казну города. Власти вышли с просьбой к атаману Майкопского отдела на месяц отменить самоохрану. Встает вопрос и о содержании городской стражи, на это требуется 700 000 рублей. В то же время весь бюджет города в прошлом году составил 840 000 рублей. А еще предстоят крупные затраты на «обзаведение», так как во всех отраслях хозяйства город как после пожара. При таких условиях содержание городской стражи становится непосильным бременем. В то же время, присматриваясь к деятельности городской стражи за 4 месяца ее существования, видно – этот институт становится общегосударственным. Управа выходит с просьбой к краевому правительству принять на свой счет содержание городской стражи.

Со временем фронт уходит на север, Майкоп становится тыловым городом. Добровольцы не вмешиваются в городскую жизнь, а вот повинности, налоги и сборы вводят. В 1919 году они объявят мобилизацию.

Ноябрь уносит жизнь любимого сына Лобановского – Бориса. Редкий случай, когда в графе «имена умерших» метрической книги рукой псаломщика написано «артелеристъ Борисъ». Значит, уличная перестрелка? Но Якову надо жить – и поддерживать семью, жителей родного города. Думать о хлебе, муке, сахаре, соли, топливе, скоте, лошадях. О ремонте дорог, колодцев, крыш.

Декабрь приносит вновь заботу о городской страже. Полковник Дроздов просит приобрести для стражи обмундирование установленного образца. А еще мыло, оплатить баню, а еще стража … изнашивает обувь, требуется ее ремонтировать. Деньги, деньги. Где их взять?

Заботы, заботы, заботы. Хорошо бы, коль вверху была стабильность. Но в Екатеринодаре разгорается нешуточное противостояние деникинцев с краевой радой и правительством. Несмотря на невмешательство командование стремится установить военную диктатуру, только самостийный характер казаков этого не приемлет.

В августе 1919 года встает вопрос о выдаче ссуд и пособий на постройки и покупку скота пострадавшим за время господства советской власти в Кубанском крае. И все это – на хрупкое Майкопское городское самоуправление.

Осенью 1919 года стремительное наступление Добровольческой армии выводит фронт на линию Киев – Орел – Воронеж – Царицын. Возвращение свободной России? Жизнь на территории, подконтрольной белым, налаживается. В сентябре 1919 года съезд городских голов Кубанского края рассматривает меры, необходимые для улучшения санитарного благоустройства города. А в октябре Лобановский отряжен городом в Харьков на совещание Всероссийского Союза городов.

Только Красная армия накопила силы, и на исходе 1919 года фронт стремительно спускается к югу, надвигается на Майкоп. 21 марта 1920 года 1-я Конная армия вошла в Майкоп. А двумя днями ранее не стало Якова Лобановского о 46 годах. Что это, фатальное совпадение?

… Жизнь Якова Лобановского, потомка крепостного в первом поколении, является примером, как человек из низов, смышленый, пересаженный, как и его братья, на благодатную городскую почву, вырос в гражданина, проявившего себя на различных поприщах. Он страстно хотел служить людям, и его не забыли.

Глеб Шапошников рассказывает о жизни в Майкопе

Жизнь родившегося в Майкопе Глеба Шапошникова с родным городом, за исключением войны, была крепко связана.

– Лошадь у деда была исключительно красивая, все ее члены были настолько ухожены… Очень привлекательна. Красавица! Дедушка Карп иной раз говорил: – Не надо ее трогать, пусть стоит в конюшне.

Лошадь понимала свои достоинства, стояла рядом с конем Рыжиком снисходительно.

Взрослые, разговаривая между собой, при виде того, как интересно складываются отношения между двумя лошадьми, сразу прерывали разговор. Лошади общались между собой взглядом.

Я был очень любопытный. Но я пребывал в такой среде, что как только я делал что-то, что выходило за рамки нормы, меня сразу осаждали. «Нехороший мальчик, непослушник». Все учителя – тетя Сима, тетя Лена, тетя Женя, дядя Котя.

Лобановские жили по Тюремному переулку, который позднее назывался Ханский (дорога в сторону станицы Ханской), а затем Челюскинцев. Переулок упирался в улицу Пушкина и шел к тюрьме.

Дедушка купил место с домом у Дубяги – коменданта крепости. На месте крепости сейчас военный госпиталь, а сторона крутого берега, на которой стояла крепость, была выложена кирпичом. Военкомат (ныне госпиталь) был построен в начале 1930-х годов.

Рядом с Лобановскими жили Чиковы, известнейший фотограф Лобунский. Этот район города изобиловал интеллигенцией, рядом – церковь, частная гимназия, рядом жил прокурор города Майкопа, батюшка церкви, наместник Грузии в Майкопе Кивалидзе (его белостенный дом стоит на самом обрыве). Население этого района было не только интеллигентнее, но и по возрасту старше. Я как-то подсчитал: в этом районе жило 11 врачей (к примеру, братья Алексей и Василий Соловьевы). Очень долго существовал старый базар, в честь его Старобазарная улица, так же назывался и район. В базарный день там кишмя кишело. 11 или 12 известнейших фамилий – учителя, врачи, писатели, певцы, батюшки. Церковь Св. Александра Невского стояла рядом, а также женская гимназия.

Через один квартал севернее находилась Дровяная площадь, где торговали дровами.

Мне очень нравилась установившаяся в Майкопе традиция: в пять часов начинался сбор народа в городской сад. Это то же, что нынешний горпарк, но река Белая съела очень много, 200 метров точно. Сперва идут пожилые.

Крутой берег реки с белым песком называли кручами, и мальчишки и девчонки там играли – рыли пещеры, прятались. Порой ходы засыпало, и кое-кто погибал от этого.

Революция – тоже баня

В 1905 году, во время Первой русской революции, Кустовы (породнившиеся в 1916 году с Морозовыми-Лобановскими) жили в Питере на Невском пр., 88. Во дворе доходного дома. Семью содержала мать Васса Степановна Кустова, которая после расставания с мужем держала прачечную.

Как рассказывала ее дочь Агриппина, однажды осенью девочки Кустовы (Анна, Антонина и Агриппина), пошли вечером перед сном помыться вместе со взрослыми женщинами в баню. Это напротив – на Пушкинскую улицу, дом 1 угол Невского, в Мальцевские бани. Купили билеты по 20 копеек, зашли в раздевальню. Диваны, на спинках крючки для одежды. На троих заняли два места, народу много.

«И вот в баню вбегает тетя Нюра, – вспоминала Агриппина, – и кричит, чтобы мы скорее шли домой. Мы все в мыле, не домылись, кое-как оделись и пустились бежать через улицу. Огни на Невском были потушены, темно, городовые на лошадях скачут. Во дворе нашего дома полно конных жандармов».

Стражи порядка облюбовали дом 88, так как двор не один, из дальней подворотни открывается новый, и все просторные. Заполнили двор крепкие, ладные молодцы, многие с усами. Сидят на конях, на каждом – фуражка с темно-синей тульей и голубым околышем. На левом боку шашка, на сапогах сияют шпоры. Китель затянут ремнем, на который крепилась кобура с револьвером. А кони, кони какие – заглядение! Девочки постарались незаметно юркнуть в свой подъезд – и затихнуть. Неровен час, что-нибудь жандармам не понравится! Это же сила какая! В тесной квартирке спали по двое на кроватях: Агриппина со старшей сестрой Анной, мальчики Георгий и Михаил вместе, младшие Антонина с Верой.

На другой день для вояк привезли походную кухню. Вот детям интересно – невидаль! Повар растопил ее дровами, раскочегарил, что надо в котел загрузил. Мальчишки – они посмелей – вокруг кухни так и вились, кругами ходили, ловили аппетитный дымок. А что они с восхищением разглядывали всадников, изучали амуницию, с завистью поглядывали на шашки, оружие – об этом и говорить не приходится. Дяденьки снисходительно заговаривали с пацанами, показывали амуницию, кокарду, портупею, оружие. Девочки держались в отдалении, и только самые смелые составили компанию мальчикам. Как повар объявил, что варево готово, жандармы наполнили свои миски и рассыпались по двору – кто где – чтобы не спеша навернуть армейского харча. «И мы, дворовая детвора, стали просить у них попробовать их суп с макаронами. Они дали еще хлеба солдатского – очень ароматный, ржаной. Как видно, они ждали сигнала, когда им вырваться на улицу. Мы смотрели во всю на события из окон лестницы».

И вот по Невскому проспекту пошла колонна курсисток и студентов, поверх толпы замелькали студенческие фуражки и реже – дамские шляпы. Все запели «Марсельезу», среди них была Антонина Кустова. Она состояла слушательницей высших коммерческих счетоводных и железнодорожных курсов М. Побединского. В один прекрасный момент распахнулись ворота на улицу дома 88 и конница врезалась в колонну, размахивая нагайками. Студентов окружили и погнали к Фонтанке. На углу Невского и Фонтанки их загнали в ворота (на набережной), а затем отправили в тюрьму. Впоследствии участников демонстрации отпустили на поруки, в том числе и Антонину Кустову. После волнений ее исключили с курсов М. Побединского. Она осталась без специальности и пошла работать продавщицей в филипповскую булочную, что была на Невском.

Альбом Владимира Морозова

Я знал из бабушек и дедушек только одну бабушку – по материнский линии. Один дед умер после репрессий 30-х годов, двое умерли в блокаду. А на стене в нашей комнате (жили мы в коммунальной квартире) висел портрет умершего в блокаду деда Володи – Владимира Ивановича Морозова. Спокойный взгляд умных глаз, волосы волнами над высоким лбом.

Владимир Иванович Морозов родился 21 апреля 1892 года в Майкопе. Отец Иван Иванович – мещанин. Мать Варвара Дмитриевна Лобановская – из крестьян. Оба родителя – рязанские: надо сказать, после окончания Кавказской войны и становления Майкопа как города туда потянулось немало переселенцев из центральных губерний. Семья поднатужилась, отдала Владимира в Алексеевское реальное училище. С 5 класса юноша помогал семье заработком посредством репетиторства младших товарищей и сверстников. Володя поставил себе целью выйти в люди, в специалисты как то повелось со всеми отпрысками рода Лобановских.

В 1910 году он переехал в Петербург и поступил на механическое отделение Санкт-Петербургского политехнического института имени Александра III. Учился на инженера-машиностроителя, но работал впоследствии по большей части гидротехником.

Денег в семье не было. Учебу в институте Владимир совмещал с работой, потому завершил образование лишь в 1921 году. Само собой, в число белоподкладочников (так называли студентов, у которых тужурка была на белом шелке. Они нередко нанимали за деньги кого-нибудь сдавать за себя экзамены) не входил. Ходил на занятия в косоворотке. Входил в кавказское землячество.

В качестве репетитора Морозов занимался со студентами, готовил также абитуриентов к поступлению в вуз по математике и физике. Работать по специальности начал с 1914 года: студентом поступил на службу в качестве техника отдела земельных улучшений в Министерство земледелия.

Жизнь гидротехника, геодезиста – экспедиции, вечно в разъездах. В 1915 году Владимир выезжает в Туркестан на обследование туземной ирригационной сети в связи с проектом ее реконструкции и расширения орошаемой площади.

Февральская революция 1917 года прервала учебу В. Морозова. В апреле Владимир поступил слесарем на механический завод “Людвиг Нобель”. В преддверии Октябрьской революции, в сентябре на заводе прошли сокращения. Он поступил счетоводом в Петроградскую продовольственную управу.

Жена Агриппина вспоминала: «После революции Володя сказал: «Пришел конец протекционизму и взяточничеству». Идеалист был!» Но на чудаках мир держится!

Гражданская. В 1918 году в связи с призывом на военную службу Морозов откомандирован на завод военно-врачебных заготовлений, где работает при техническом бюро.

По окончании института – череда проектов, внедрений: страна вставала из руин, налаживалась промышленность и хозяйство. Хотя, как мы знаем из романов Ильфа и Петрова, учреждения часто реформировались и закрывались.

В числе его работ – проект малой ГЭС на реке Кемь. Землеустройство в Петроградской и Псковской губерниях. Два года трудится на первенце плана ГОЭЛРО – Волховстрое, руку об руку с Г. Графтио. Потом – исследование реки Урал в связи с проектом ее утилизации для нужд строящегося Магнитогорского металлургического комбината. В 1927 году Владимир поступил на работу в управление строительства Волго-Донского канала. Довелось Морозову быть и безработным, но инженер ни от какой работы не отказывался. Пошел на завод.

Начались работы на Свири – тут снова пригодился опыт гидротехника Морозова. На заключительном этапе строительства Беломорканала Владимир Иванович проектирует затворы для ГЭС при 14-м шлюзе.

На отце держалась вся семья: жена занималась домом и детьми, росли две дочери. Потому часто Владимир брал работу на дом. И все же он сохранял увлечения прошедшей в предгорьях Кавказа молодости. «Мой идеал – походная жизнь, складная кровать» – говорил он. Когда-то он с братом ходил по горам, прихватив лишь кусок хлеба и кусок колбасы. А когда обзавелся семьей, отвозил родных летом в деревню, часто ходил с дочками по полям, по дорогам. Пел с друзьями и детьми распевные песни, художественно свистел.

И вот – его важнейший объект накануне войны: строительство Лужской военно-морской базы в Лужской губе (второй Кронштадт). Жаль: в первые месяцы войны грандиозная стройка в преддверии наступления противника взлетела на воздух.

Ко всему, что ему ни поручали, Владимир Морозов подходил творчески. Соответственно, к 1940 году у него уже восемь патентов. И длинный список публикаций в специализированных журналах.

В первые месяцы Великой Отечественной войны Морозов дежурил на аэродроме на Гражданке, чтобы получить рабочую карточку. С молодости он спал с открытой форточкой, а тут ночью как-то грянул мороз – вот и получил он хронический бронхит. Начало блокады приносит холод и голод, у него развивается воспаление легких. Умер мой дед Владимир Иванович Морозов, не дожив до 50-летия, в декабре 1941 года.

В сохранившийся в нашей семье юношеский альбом реалиста и студента Морозова, как и водится, в 1907–1911 годах заносились стихи и рукой автора, и друзьями. В период после революции 1905–1907 годов в обществе уже активно распространяются и печатные, и рукописные произведения демократического характера. По содержанию альбома видно, что освободительные идеи бродили и среди молодежи провинциального Майкопа. К сожалению, об этом периоде жизни Морозова в семье ничего не известно. Неравнодушие к жизни и радикализм юноши проявится в дальнейшем – в творческом подходе взрослого инженера к делу, в изобретательстве и увлеченности техникой.

По записям в альбоме видно: если поначалу ученик реального училища к русской орфографии того времени относился строго (употребление Ъ после согласных в конце слова), то студент уже этим пренебрегает – Ъ часто в стихах отсутствует.

Интересное совпадение: в альбом попало и стихотворение моего дальнего родственника, поэта, члена группы первомартовцев Николая Саблина (он покончил жизнь самоубийством после покушения на царя 1 марта 1881 года).

Блины от «Палкина»

Петроград. Декабрь 1914 года. Идет Первая Мировая война. Торжество по случаю производства выпускников курсов Владимирского пехотного училища в прапорщики было назначено в ресторане «Палкинъ», что на Невском. Уже два с лишним десятилетия заведение принадлежало Василию Соловьеву, но все в городе упорно именовали его именем прежнего владельца. И по-прежнему в ресторан любили захаживать петербургские литераторы.

Выпускник краткосрочных курсов Василий Капшук давно дружил с семьей Кустовых, в которой было шестеро детей: два брата и четыре сестры. В этот раз Вася попросил свою сестру Софью уговорить прийти на выпуск младшую Кустову – Агриппину, которая была ему по сердцу, нравилась. Гутю. Будущий офицер так объяснил свое решение: «Все же с девушками будут!».

Роста Василий был небольшого. Курносый. Парень рукастый, до курсов окончил ремесленное училище имени цесаревича Алексея в 1-й роте Измайловского полка. Поступил работать на телефонную станцию, что в те времена означало быть на переднем рубеже технического прогресса.

Один из самых известных в столице ресторанов на углу Невского и Владимирского был отмечен открытой террасой на изящных чугунных колоннах, нависавшей на всю ширину тротуара, и вывеской на белом фоне. Под стать первому снегу. Уже не первое десятилетие в столице было заведено: все подобные заведения заявляют о себе красными или синими вывесками. И лишь Палкин позволил себе не подчиниться, он выделялся на общем фоне.

Кроме Гути на торжество прибыл и друг Василия, брат Агриппины – Михаил Кустов. Из детей Кустовых они с Гутей были ближе всего друг другу. Для молодежи простого происхождения, из мещан, как они, посещение «Палкина» становилось невероятным событием.

Кустовы приехали по-простому – на трамвае № 9, что шел от самого их дома из Лесного. Агриппина, сдерживая себя и волнуясь, крутила головой по сторонам. Наряжали ее к выходу в свет всей семьей. Гутя надела в тот вечер синюю юбку и шифоновую кофточку. Семья Кустовых мещанская, небогатая, всех тащила одна мать. Что надеть поверх вечернего наряда? Шляпка у нее была, ну а по случаю несильных холодов вполне уместно было демисезонное пальто за неимением шубы.

Сойдя из вагона, она ухватила под руку брата. Только бы не свалиться на снежном накате! Пересекли заснеженную торцовую мостовую главной улицы города. Вот и витрина соловьевского гастронома, что рядом с «Палкиным». Чего здесь только нету! При подходе гостей к дверям «Палкина» швейцар предусмотрительно отворил дверь. Кавалеры пропустили вперед смутившуюся Агриппину.

Миловидная темноволосая двадцатилетняя девушка с карими глазами неоднократно уже пользовалась успехом в обществе. В свете уже бывала много раз благодаря тому, что некоторое время воспитывалась в благотворительном заведении князя Мещерского. По знакомству ее брали на балы в наполненный воздухом и светом зал Дворянского собрания, брали и на оперы в Мариинский театр. Когда она возвращалась домой в Лесной после театра, вокруг собиралась вся семья, и Гутя живо, в лицах изображала только что виденную постановку. Пела, в танце грациозно изображала номера, что легли на душу и не шли из головы. Особенно она полюбила оперетту Планкета «Корневильские колокола».

Но сейчас ступать в «Палкин», прославленное заведение, ей было боязно. Перед троицей предстала роскошная одномаршевая мраморная лестница на второй этаж. А вот и фонтан.

– Ой, как в Эрмитаже! – не удержалась девушка. Конечно, она не была в Новом Эрмитаже, но слышала об этом чуде. Юная душа жадно впитывала все, что было связано с нетленной красотой. Для выпускников военного училища отвели один из кабинетов ресторана, которых общим числом вместе с залами было два с половиной десятка. Были кабинеты разной вместимости, и для встречи тет-атет, и для шумной компании. В этом зале могло разместиться человек тридцать, что было вполне достаточно. Друзья сели вместе, Гутю усадили посередине.

Пока, оглядываясь, ждали подачи блюд, любопытный Михаил, набравшись храбрости (как-никак, скоро сам офицер), встал и предложил сестре прогуляться по заведению. Отчего же нет? Ого, вот тот самый бассейн, любование которым привлекало многих гостей. Чистейшую голубоватую воду бороздили то ли рыбы, то ли диковинные морские звери с зубчатым хребтом. «Неужели стерляди!» – осенило Михаила. Заглянули в большой двусветный зал – две зеркальные стены, много-много столиков на четверых накрыто белоснежными скатертями. Поверх стоит хрустальная посуда, лакеи во фраках без шума передвигаются по замысловатым маршрутам.

Вот и к их столу подошел лакей, чтобы обслужить господ офицеров с дамами. Михаил слышал, что вся обслуга «Палкина» – ярославцы. Молодец, заслышав вопрос, улыбнулся в усы и подтвердил. Подали блины с маслом, сметаной, сельдью и икрой.

Румяные блины лежали высокой стопкой на фарфоровой тарелке. Как хотелось Гуте по-свойски схватить парочку, окунуть в сметану – и в рот. Только она строго следовала этикету, с которым была знакома по званым встречам. Непременно с ножом и вилкой!

Подполковник, следивший за церемонией, предложил поднять бокалы шампанского за русское воинство. Высокие бокалы напоминали вытянувшихся во фрунт солдат. Хрустальные солдаты дружно взлетели в руках ликующих, почти не нарушив строя. Ура! Звон хрустальных ободков напомнил колокольный звон, его Гутя очень любила.

Еще один тост. Обстановка разрядилась, пошли разговоры, девушки смеялись. В разгар вечера пришел фотограф, поставил камеру на треноге, затем потревожил гостей и расположил их рядами. Шшик! – магний в держателе с шипением вспыхнул ослепительным солнцем. Кое-кто из девушек ойкнул, заслонил глаза рукой. Ничего, еще один дубль. Постепенно народ привык, и нескольких дублей фотографу хватило. Как эффектно вышли, должно быть, наши герои, особенно Агриппина в блузке и юбке!

Через полтора часа послышались звуки оркестра.

– Гутя, вы музыку любите? – Василий, собравшись с духом, решил действовать. – Пойдемте в зал, концерт начинается. – Концертный зал примыкал к ресторану, и все посетители могли беспрепятственно наслаждаться музыкой.

В ресторане засиделись поздно, ночевать пошли (Михаил охотно отпустил сестру, в Василии он был уверен) к родственникам Софьи, та была замужем за генералом. Извозчик быстро доставил компанию к доходному дому на одной из старых улиц в центре. Агриппине постелили на диване. Вот тут-то, в семье Капшуков, она начала догадываться, что семья виновника торжества считает ее Васиной невестой.

Через несколько дней, в хороший зимний денек, свежевыпущенных офицеров провожали на фронт. Василий в тайной надежде заполучить девушку в тот день сначала пригласил Гутю в дом отца на Галерную ул. (Софья жила на Церковной). Накрыли чайный стол, посидели. По-русски присели молча перед дорогой. «Ну что, по коням!» – первым встал (как самый старший) отец. Компания двинулась на Царскосельский (Витебский) вокзал. Взяли извозчика. … «Я еще глупенькая была – раз попросил, пришла» – вспоминала она. Построение воинов на перроне возле воинского состава, звонкие команды ротных командиров. Вот и посадку объявили. Все прощаются, матушки и невесты бросились родным воинам на шеи.

Вот колонны в серых шинелях стали залезать в вагоны. Паровоз шипел, стоял, окутываясь парами. Провожающие махали рукой. Гудок паровоза, удар сцепок – поехали. Когда поезд тронулся, Вася спрыгнул с подножки, подбежал и поцеловал ее. Он маленький, а Гутя стройная, высокая. «Тогда я совсем поняла!»

Пошли письма с фронта. Василий писал о фронтовой жизни, просил, чтоб Агриппина приезжала в Тернополь работать в его части. Она тогда на двухгодичных курсах медсестер училась «Я растерялась – еще рецептов выписывать не умела. Мама сказала: сиди дома, куда на фронт бежишь. Не чаявший во мне души Володя Морозов [будущий муж] в тревоге наблюдал».

Вася все писал и писал. В письмах спрашивал, что на лекциях сестричкам-медичкам читают. Пытался быть настойчивым: обратился в письме к Мише как старшему брату: переговори о женитьбе с Гутей. Миша отвечал: куда ей, она с бантами, лентами, тряпками, а ты серьезный! Не мог же он прямо написать, что сестра без образования, ей учиться надо!

…Пришел ли Василий Капшук с Великой войны? Не знаю. Лишь на довоенных фотографиях, «визитках», что сохранились в нашей семье, можно увидеть его юного, беспечного. Вместе с Михаилом – на охоте.

След Капшука теряется в сумерках времени.

Братья Кустовы