Читать онлайн Дома смерти. Книга III

© Алексей Ракитин, 2024

ISBN 978-5-0064-2622-1 (т. 3)

ISBN 978-5-0060-3282-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дом смерти в Ла-Порте

В ночь на 28 апреля 1908 г. в округе Ла-Порт, штат Индиана, США, на большой ферме, принадлежавшей вдове Белль Ганес (Belle Gunness) начался сильный пожар. Полные имя и фамилия владелицы фермы с учётом девичьей фамилии и фамилии 1-го мужа звучали длинно и вычурно – Белль Бринхилд Полсеттер Соренсон Ганес – и чтобы не мучить читателя столь длинным именованием, далее мы будем называть эту женщину просто Белль Ганес. Ферма, имевшая площадь 15 акров, в первом приближении представляла собой прямоугольный участок земли со сторонами чуть более 200 на 300 метров. Часть земельного надела была заболочена, и там протекал безымянный ручей, впадавший в расположенное юго-восточнее озеро Клир (Clear lake). Ферма располагалась у северной границы небольшого поселения Ла-Порт, получившего от властей штата городскую хартию в 1852 году и являвшегося административным центром одноимённого округа. Численность жителей города к интересующему нас периоду времени составляла чуть менее 10 тысяч человек.

Ферма, на которой начался пожар, была лишь ненамного моложе города. Это было крепкое, весьма доходное хозяйство, на территории которого выращивались кукуруза, томаты, арбузы и табак. В разные года наделы отдавались под разные культуры согласно правилам севооборота. К северу от фермы располагались земельные наделы других фермеров, но при этом сохранялся довольно большой лесной массив, подходивший непосредственно к участкам возделываемой земли. Чуть ниже будет сказано несколько слов об организации фермерского хозяйства и надворных постройках; сейчас же следует отметить тот факт, что уклад тогдашней фермерской жизни довольно сложно соотнести с современным. С одной стороны, ферма Белль Ганес находилась в месте тихом и уединённом, а с другой – совсем рядом, буквально в четверти часа неторопливой ходьбы, располагался вполне современный по меркам того времени и удобный город с телефонной и телеграфной связью, собственной газетой, банками и железной дорогой.

Все эти детали имеют определённое значение для настоящего повествования, и о них следовало сейчас сказать.

Загоревшийся жилой дом был построен почти за полвека до описываемых событий. Он представлял собой внушительную постройку на крепком и высоком каменном фундаменте с большим подвалом и добротной пристройкой из 10-дюймового [25 на 25 см] бруса, в которой помещалась просторная летняя кухня и кладовка. В летней кухне той ночью спал батрак Джозеф Мэксон (Joseph Muxson), которому волею судьбы довелось наблюдать за развитием трагедии почти что от самого её начала до конца.

Это едва ли не единственная фотография фермы Белль Ганес до трагического пожара. Сгоревший жилой дом можно видеть ближе к левому краю фотографии, сарай для скотины и птичник (под одной крышей) – по центру, у правого края – большая мастерская.

Мэксон был разбужен в 4 часа утра крепким запахом дыма. Не до конца понимая, что именно является его источником, он прошёл впотьмах к двери, ведущей из кухни в дом, открыл её и… едва не свалился с ног от той волны жара, что накатила на него. В ужасе он бросился на улицу, ему понадобились несколько минут на то, чтобы промыть слезившиеся глаза, восстановить дыхание и немного прийти в себя.

В то самое время, когда Мэксон стоял, склонившись над бочкой с водой, из-за угла горевшего дома выбежал мужчина. Мэксон хорошо его знал и потому особой тревоги не испытал. Звали появившегося мужчину Рэй Лэмпхиар (Ray Lamphere), он некоторое время батрачил на хозяйку фермы, примерно так же, как теперь это делал Мэксон, ну а кроме того, вроде бы крутил с ней что-то, что можно было назвать романом. В общем, в ту минуту Мэксон не особенно удивился появлению Рэя и даже обрадовался тому, что теперь заняться тушением пожара он сможет не в одиночку.

Джозеф, схватив в руки топор, вознамерился было разбить одно из окон и проникнуть в горевший дом, дабы вывести хозяйку фермы и её детей, но Рэй остановил его. Он произнёс неразборчиво что-то вроде «они выскочили наружу» или «я их видел снаружи», но Мэксон в ту минуту сказанному не очень-то поверил. Он не сомневался в том, что если Белль действительно успела выбежать из дома, то она непременно разбудила бы его, ведь она знала, что в летней кухне спит батрак. Кроме того, он не слышал детских голосов, а трое детей во время пожара производили бы очень много шума.

В общем, Мэксон проигнорировал слова Лэмпхиара и попытался ещё раз проникнуть в дом, но Рэй опять его остановил и предложил заняться спасением имущества из сараев, находившихся неподалёку. Мэксон согласился с этим предложением и даже направился в сторону одного из сараев, но смутное беспокойство не позволило ему уйти далеко. Мужчина понял, что не может отойти от дома, не убедившись в том, что горевшая постройка пуста. Мужчина в третий раз попытался пройти в здание, но и теперь Лэмпхиар не позволил ему это сделать. Схватив Мэксона за плечи, он бесцеремонно потащил его прочь. Обратившись к людям, уже собиравшимся возле горевшего здания, он попросил их помочь ему удержать Мэксона, который обязательно погибнет в огне, если только войдёт в дом.

Аксонометрическая схема фермы Белль Ганес из майской газеты 1908 года. Рисунок даёт довольно точное представление о взаимном расположении построек, где «1» – сгоревший жилой дом; «2» – сенной сарай в 2 этажа; «3» – конюшня, в которой, помимо лошадей, находилась коляска для разъездов; «4» – сарай для скотины с птичником; «5» – мастерская. Буквами обозначены: «a» – огород подле жилого дома, «b» – заболоченная лощина к югу от дома, в которой протекал ручей.

При этом Лэмпхиар несколько раз успокаивающе повторил, что хозяйка и дети покинули дом и беспокоиться не о чем.

Жители соседних фермерских участков, разбуженные звоном пожарных колоколов, которые в те времена стояли возле каждого дома, стекались в район бедствия со всех сторон. Люди попытались было тушить горевший дом водой из расположенного неподалёку пруда и ручья, протекавшего в заболоченной низине на краю участка, но очень быстро стало ясно, что вручную, без специальной пожарной техники, огонь потушить не удастся.

Через несколько часов добротный жилой дом обратился в гору трещавших на ветру головешек, которые люди растаскивали по сторонам баграми, лопатами и топорами, а затем заливали водой. От большого и богатого дома, в конце концов, остались только мощный каменный фундамент и внушительных размеров подвал, лишившийся крыши.

Надворные постройки, к счастью, от огня не пострадали. Спасло их то, что они были удалены от очага возгорания на несколько десятков метров, а также относительно безветренная погода. Уцелели животные и птицы, разнообразное сельхозоборудование и инвентарь, а также довольно внушительные запасы от урожая прошлого года. Владелица фермы слыла за женщину весьма зажиточную, и база для восстановления хозяйства сохранилась весьма неплохая, однако… Однако где же находилась хозяйка?

Белль Ганес никто из тушивших пожар не видел. При этом люди – а их к 6-и часам утра собралось на пепелище уже под сотню! – были уверены, что с хозяйкой фермы и её тремя детьми всё в порядке. Ведь кто-то же вполне определённо утверждал такое, а стало быть, имел на то основание… Правда, кто именно, где и когда видел Белль и её детей, никто в точности сказать не мог.

Примерно в половине 7-го часа утра на территории фермы появился окружной шериф Альберт Смутцер (Albert Smutzer) – он намеревался побеседовать с Белль Ганес по поводу случившегося и выяснить, не подозревает ли хозяйка злонамеренный поджог принадлежащего ей имущества.

Шериф был хорошо известен жителям округа, поскольку родился, вырос и всю свою жизнь прожил на его территории. Его родители находились в числе первых поселенцев, появившихся в этом районе Индианы в середине XIX столетия, его родная сестра и три брата также были хорошо известны местным жителям. Лишь один из старших братьев шерифа – Фредерик Смутцер – покинул штат и отправился, выражаясь метафорически, «за звонкой монетой» на Средний Запад. Кстати, в этом деле он весьма преуспел и, работая страховым агентом в Колорадо, неплохо обогатился, после чего приехал в Бостон, где приобрёл бизнес по торговле театральными и железнодорожными билетами [да, такой бизнес существовал, этот род предпринимательства назывался «предоставление агентских услуг по приобретению билетов с доставкой заказчику»].

Сам же шериф в свои 42 года [родился он в январе 1866 года] отличался завидной активностью и энергией, что, правда, не гарантировало успех его начинаний. Альберт Смутцер периодически попадал в довольно неловкие и прямо дурацкие ситуации, причём происходило это даже как будто бы и не по его вине, а словно бы само собой. Так, например, 19 сентября 1906 года шериф с помпой организовал преследование по горячим следам грабителя, всю ночь гонялся по лесу с фонарями и факелами и… возвратился в Ла-Порт несолоно хлебавши. Ровно через год – 19 сентября 1907 года – шериф и его супруга Амелия попали в ситуацию намного более нелепую и трагикомическую. Началось всё с того, что Амелия принесла в окружную тюрьму больному заключённому то ли воду, то ли лекарство – эти детали никогда не уточнялись – и… была успешно взята в заложники. Согласитесь, жена шерифа в заложниках у тюремных заключённых – это идея неплохого криминального сюжета для любого фильма или книги! Реальность не подкачала – пользуясь возникшей суматохой, двое опасных грабителей и убийц, Артур Каммингс (Arthur Cummings) и Джон Эдвардс (John Edwards), завладели ключами от камеры и сумели бежать. История умалчивает о том, подверглась ли Амелия Смутцер сексуальному надругательству со стороны заключённых – да это и неважно для нашего повествования! – но не подлежит сомнению, что бедная женщина в те минуты натерпелась немало. Альберт Смутцер озаботился освобождением жены, а затем возглавил преследование беглецов по горячим следам. И не догнал их!

Информация о происшествии попала в газеты и вызвала обоснованный интерес. Согласитесь, не каждый день любимые жёны шерифов приходят в тюрьмы и попадают в заложники, после чего на свободу вырываются опасные уголовники.

В сентябре 1907 года газета «The Lake County times» сообщила о нападении уголовников, содержавшихся в тюрьме округа Ла-Порт, на жену шерифа и успешном побеге двух нападавших.

Поскольку произошедшее вызвало всплеск эмоций жителей округа и породило массу обоснованных вопросов о причинах столь невероятного эксцесса, шерифу пришлось оправдываться. Альберт Смутцер проделал это с изяществом слона в посудной лавке. Он заявил, что самоотверженные действия его жены предотвратили бегство 11 опасных преступников, находившихся под замком. При этом о бегстве Каммингса и Эдвардса шериф ничего говорить не стал, как не стал утруждать себя разъяснением того, почему и каким образом его жена оказалась внутри охраняемого периметра окружной тюрьмы и как ключи от камер попали в распоряжение преступников.

Нельзя не отметить того, что и в последующем шериф Смутцер попадал в, мягко говоря, неординарные ситуации. В марте 1914 года во время преследования преступника по горячим следам – не надо смеяться, шериф действительно любил это развлечение и упражнялся в подобных забавах постоянно! – Альберт Смутцер был ранен, упал с лошади и… потерялся в лесу. История эта выглядит как анекдот, хотя самому шерифу в те дни было явно не до смеха. Помощники шерифа в пылу скачки по ночному лесу потеряли своего шефа и поняли это лишь с наступлением рассвета. Пройдя маршрут движения в обратном направлении, они не обнаружили его тела.

Розыски Смутцера продолжались более 2-х недель! Каково? Всё это время он восстанавливался в небольшой хижине охотников, которую случайно обнаружил во время блужданий по лесу. Жизнь шерифу спасла предусмотрительность последнего посетителя хижины, оставившего в ней по заведённой у охотников традиции воду, дрова, спички и немного сухарей с консервами. Это приключение могло очень плохо закончиться для предприимчивого шерифа, но он благополучно подлечился в лесной хижине и, в конце концов, вышел к людям. Остаётся добавить, что Альберт Смутцер прожил до 1940 года, пережив как родных сестру и братьев, так и любимую супругу Амелию, ту самую, о попадании которой в заложники упоминалось чуть выше.

Впрочем, сейчас мы сильно уклонились от основной сюжетной линии, поэтому следует вернуться к событиям утра 28 апреля 1908 года. Итак, около половины седьмого часа утра возле дымящихся руин появился Альберт Смутцер и принялся задавать вопросы о судьбе хозяйки фермы. И тут-то быстро выяснилось, что никто из числа тушивших пожар Белль Ганес и её детей не видел.

Вернёмся, впрочем, в конец апреля 1908 года.

Когда Мэксон сообщил шерифу, что слышал от Лэмпхиара слова о том, будто женщина с детьми выбежала из дома уже после появления огня, Лэмпхиар моментально опроверг слова Джозефа. На эту нестыковку можно было бы не обратить внимание, но незадолго до 7-и часов утра на полу подвала был найден обезглавленный обгоревший женский труп, и после такого открытия противоречия в рассказах Мэксона и Лэмпхиара игнорировать уже было никак нельзя.

На руках мёртвого тела, сильно повреждённого огнём, находились 3 золотых кольца, принадлежавшие Белль Ганес. Они вроде бы удостоверяли принадлежность тела хозяйке фермы, но… для надёжного опознания желательно было бы осмотреть голову. Что вообще произошло с нею? Отсутствие головы невозможно было объяснить травмированием в результате падения потолочных перекрытий или стропил, голова – это такая часть тела, которую открытый огонь уничтожить без остатка практически не способен. Отсутствие головы стало ясным указанием на то, что причиной пожара был поджог в целях сокрытия следов преступления.

Ещё до обеда были найдены 3 детских трупа. А вот женскую голову найти так и не удалось. Её, кстати, вообще не нашли – ни 28 апреля, ни в последующие дни.

Едва только был найден женский труп – повторим, это произошло чуть ранее 7 часов утра – шериф сразу же объявил Рэю Лэмпхиару о том, что задерживает его до выяснения всех деталей произошедшего. Тут же начался первый допрос, который затем был продолжен в кабинете шерифа в его центральном офисе в Ла-Порте. Допрос этот продолжался практически весь день с небольшими перерывами на приём пищи. Рэй явно оказался не готов к такому повороту событий. В ходе этого допроса он дал ряд крайне неудачных ответов и тем весьма осложнил собственное положение.

Джозеф Мэксон (слева) в ночь на 28 апреля 1908 года спал в загоревшемся доме и потому невольно стал важнейшим свидетелем произошедшего. А вот Рэй Лэмпхиар (справа) не должен был находиться на пожаре, но почему-то там оказался. И это очень скоро превратило его в главного подозреваемого.

В частности, он заявил, что после начала пожара не видел Белль Ганес и её детей, но Мэксону он сказал обратное с целью удержать того от проникновения в дом. Дескать, если бы мужчина полез в огонь, то точно погиб бы, и тогда на пепелище оказалось бы одним трупом больше. Объяснение звучало так себе, не сказать чтобы убедительно. Попытка удержать Мэксона от проникновения в дом могла преследовать совсем другую цель – далеко не такую благовидную! – ведь если бы мужчина вошёл в дом и обнаружил там трупы Белль Ганес и её детишек, то моментально бы понял истинную подоплёку происходившего! Быть может, Лэмпхиар именно этого и не желал допустить?

Другим неудачным ответом подозреваемого стал его рассказ о причине собственного появления на ферме Ганес в столь ранний час. Или, наоборот, поздний? Лэмпхиар рассказал, что ночевал на ферме вдовы Смит и, проснувшись случайно посреди ночи, увидел зарево над лесом в той стороне, где находился участок Белль Ганес. Испытав искреннюю тревогу, он побежал посмотреть, что же там происходит. При этом в пожарный колокол Рэй почему-то не позвонил, хотя подобная подача сигнала тревоги была для фермеров обычной практикой… Впрочем, главная проблема предложенного Рэем объяснения заключалась даже не в этом! Расстояние между фермами Смит и Ганес составляло около 1,5 км, и для того, чтобы преодолеть такую дистанцию, переходя с шага на бег, взрослому мужчине должно было хватить 12—15 минут. Стало быть, Лэмпхиар должен был пуститься в свой путь примерно без четверти 4 утра. Но когда люди шерифа прибыли на ферму миссис Смит и вошли в комнату Лэмпхиара, то они обнаружили там будильник, поставленный на 3 часа! И женщина заявила, что Рэй покинул её дом в 03:15 – 03:20, то есть в окрестностях фермы Ганес он должен был появиться немногим позже половины 4 часа утра!

То есть именно в то время, когда начался пожар!

Ферма Белль Ганес после пожара. Вид со стороны сгоревшего жилого дома на надворные постройки.

На прямой вопрос о своих отношениях с владелицей сгоревшей фермы Рэй Лэмпхиар после некоторого колебания ответил, что поддерживал с женщиной интимные отношения, и они обсуждали возможность бракосочетания. Рэй, наверняка, предпочёл бы не сознаваться в этом, но сплетни о его отношениях с Белль гуляли по окрестностям довольно давно, и сейчас делать вид, будто между ними ничего не было, представлялось совершенно невозможным. И Лэмпхиар это прекрасно понимал.

Понимал он и то, что в качестве потенциального мужа Белль Ганес в глаза окружающих выглядел довольно жалко. Белль была старше него на 11 лет [Рэй родился в январе 1870 года], воспитывала 4 детей, владела крупным, приносившим хорошую прибыль хозяйством, имела за душой капиталец, а Лэмпхиар принадлежал к категории тех людей, кого принято обозначать эвфемизмом «шаромыжник». Или нищеброд, выражаясь языком современной блогосферы. Хотя Рэй и являлся коренным американцем и родился в Ла-Порте, образования он не получил и всю свою жизнь батрачил на других. Кроме того, мужчина злоупотреблял алкоголем и любыми наркотиками, какие только мог раздобыть – марихуаной, гашишем, морфием и прочими. По этой причине за душой он не имел ни цента, не было у него ни своего дома, ни своей брички с лошадкой… И даже одежду и обувь он донашивал за другими. Рэй являл собой образчик эталонного неудачника, вечно голодного и плохо одетого, в нём не было ничего от джентльмена, способного составить «партию» Белль Ганес.

Все местные жители, хорошо зная подноготную обоих [то есть Белль и Рэя], не могли испытывать иллюзий относительно мотивов, управлявших этими людьми. Никакой любви, конечно же, в их браке быть не могло. Женщина под видом мужа получала эдакого домашнего раба, а мужчина – хоть какое-то подобие дома и иллюзию стабильности. Лэмпхиар отдавал себе отчёт, как в глазах окружающих выглядели его отношения с Белль Ганес, и теперь, когда женщина погибла, все его надежды на обустроенную старость моментально обнулялись.

Сделав признание о существовании планов сочетаться браком с Белль Ганес, подозреваемый добавил к сказанному ещё кое-что немаловажное. Он заявил, что его отношения с владелицей фермы закончились несколько месяцев назад – в январе 1908 года – и произошло это по причине, прямо затрагивавшей мужскую честь Лэмпхиара. Дело заключалось в том, что тогда к Белль приехал солидный жених – некто Эндрю Хелгелейн, богатый фермер из другого штата, крупный, широкоплечий, в общем, не чета самому Лэмпхиару! Мужчина этот явно понравился Белль, и это вызвало сильную ревность Рэя. Он объяснился с хозяйкой фермы, сказав, что не намерен наблюдать за тем, как она обхаживает другого мужчину, а в ответ услышал слова, полные пренебрежения. Циничное отношение Белль возмутило Лэмпхиара, он потребовал немедленно рассчитать его, получил на руки деньги, сложил свои небогатые пожитки и покинул ферму.

В этом месте следует отметить то, что шериф Смутцер знал о весьма своеобразных отношениях Лэмпхиара и Белль Ганес, что называется, из первых уст. Дело заключалось в том, что минувшей зимой хозяйка фермы трижды (!) посещала Смутцера с жалобами на преследование Рэем Лэмпхиаром. Она заявляла, что этот батрак буквально одержим ею и втемяшил себе в голову, будто он сможет стать её мужем. Он не только изводит своим преследованием лично её, но и с некоторых пор взял за правило обсуждать свои дела сердечные с разного рода собутыльниками, приятелями и просто случайными людьми. Его поведение компрометирует её женскую честь, а угрожающие высказывания заставляют Белль беспокоиться о собственной безопасности.

Шериф во время личного общения с владелицей фермы попытался её успокоить, но ощущение тревоги, конечно же, не покинуло его полностью. Именно поэтому, услыхав ранним утром о пожаре, он немедленно решил отправиться на ферму лично, а не перепоручил это дело одному из своих помощников.

О зимних визитах Белль Ганес в офис шерифа и содержании их разговоров в конце апреля 1908 года не знал никто, кроме самого шерифа и его ближайшего помощника и друга Анстисса (Anstiss). Пройдёт довольно много времени, прежде чем Альберт Смутцер расскажет о своём знакомстве с владелицей фермы. Но поскольку такое знакомство имело место быть, не следует удивляться тому, что уже ранним утром 28 апреля шериф имел кое-какие подозрения в отношении Рэя Лэмпхиара, причём подозрения никак не связанные с поведением последнего во время пожара или его пояснениями, данными во время первой беседы.

Лэмпхиар клялся, что после расставания с Белль Ганес в январе месяце более контактов с нею не поддерживал и на её ферме не появлялся. А то, что он принял участие в тушении пожара – так это чистой воды случайное совпадение. Рэй настаивал на том, что, заночевав на ферме вдовы Смит, он случайно проснулся посреди ночи и увидел зарево за лесом и, подобно всякому честному человеку, не смог остаться равнодушным. То есть от своих первоначальных показаний о причине появления на пожаре Рэй не отступал ни единым словом.

Впрочем, несмотря на странности поведения Рэя и не очень удачные объяснения, звучавшие из его уст, шериф поначалу не был склонен всерьёз подозревать батрака в злонамеренных действиях. Лэмпхиар казался недотёпой и безобидным малым, которого по-человечески было даже жаль. Его появление на ферме во время пожара и в самом деле могло оказаться лишь трагическим совпадением – таковые, как известно, случаются. Однако уже вечером 28 апреля пришло сообщение, заставившее шерифа Смутцера посмотреть на Рэя Лэмпхиара другими глазами.

Рэй Лэмпхиар. Окружающие относились к нему, в общем-то, неплохо – он казался добрым, услужливым, работящим, но при этом бесхребетным и жалким. Любовь к алкоголю и наркотикам, понятное дело, обаяния его персоне не добавляли. В свои 38 лет мужчина не имел никаких сбережений, спал в чужих домах, донашивал одежду с чужого плеча. Ну, разве это настоящий джентльмен?

К шерифу явился городской нотариус, узнавший о пожаре на ферме, и рассказал в высшей степени подозрительную историю. По его словам, 25 апреля Белль Ганес явилась к нему и сделала кое-какие распоряжения на случай своей смерти. Женщина выглядела очень взволнованной, и по мере разговора с нотариусом волнение её только возрастало. После ряда наводящих вопросов она призналась, что очень боится за свою жизнь, поскольку ей угрожает ранее работавший у неё батрак, которого звали… Рэй Лэмпхиар! По словам женщины, этот человек был одержим ею, он отчего-то втемяшил в голову, что она нуждается в муже и таковым станет именно он. Кроме того, Лэмпхиар проявлял странный интерес к её старшим девочкам – а вот этого Белль стерпеть не могла. Видя столь неадекватное поведение наёмного рабочего, женщина рассчитала батрака, однако это помогло мало. Лэмпхиар продолжал регулярно появляться на ферме, заговаривал с детьми либо с нею самой. Разговоры его становились всё более и более угрожающими, и вообще, Рэй в своих домогательствах день ото дня делался всё более настойчивым. В последнее время Белль до такой степени стала опасаться за свою жизнь, что решила озаботиться составлением завещания, поскольку не могла исключить наихудшего исхода.

Шериф поинтересовался у нотариуса, кто являлся выгодоприобретателем от смерти Белль Ганес. Любопытство шерифа объяснялось просто – он хотел узнать, проживали ли на территории Соединённых Штатов родственники погибших. Оказалось, что наследниками Белль Ганес указала лишь своих детей, а на прямой вопрос нотариуса о взрослых родственниках ответила, что таковых не имеет. Поскольку дети погибли в пожаре вместе с матерью, вопрос о наследовании оставшегося имущества отпадал сам собой.

Выражаясь метафорически, можно было сказать, что Белль Ганес за несколько дней до смерти указала на своего убийцу. Если до этого времени поведение Рэя Лэмпхиара, хотя и казалось подозрительным, но могло быть объяснено вполне невинными соображениями [в том числе и банальными совпадениями], то после заявления нотариуса бывший батрак однозначно превращался в главного подозреваемого. Поздним вечером 28 апреля шериф Смутцер сообщил журналистам местных газет о том, что Лэмпхиар будет арестован без права выпуска под залог и изобличающие его улики представляются весьма весомыми. И уже в утренних выпусках газет, датированных 29 апреля, появились первые сообщения о предполагаемой причастности Рэя Лэмпхиара к гибели семьи на ферме в округе Ла-Порт.

Первые газетные сообщения о событиях, связанных с пожаром на ферме Белль Ганес. Слева: заметка в вечернем выпуске от 28 апреля 1908 г. с лаконичным рассказом об уничтожении жилого дома сильным пламенем и возможной гибели в огне целой семьи. Справа: статья в утреннем номере от 29 апреля, информировавшая читателей о подозрениях в отношении Лэмпхиара, коего власти уже в те часы связывали с гибелью владелицы фермы и её троих детей.

Белль имела трёх родных детей – двух девочек и мальчика. Девочки родились в первом браке – это были Люси Бергли Соренсон (Lucy Bergliat Sorenson), 11 лет, и Миртл Адольфина Соренсон (Myrtle Adolphine Sorenson), 2-я годами младше. Мальчик – 5-летний Филип Алекс Ганес (Philip Alex Gunness) – был рождён от 2-го мужа, который, правда, скончался до появления малыша на свет. Кроме того, Белль растила и приёмную дочь – 14-летнюю Дженни Олсен (Jennie Olsen). Последняя, как показали соседи, некоторое время уже не жила на ферме, а училась в частной школе где-то в Лос-Анджелесе. В доказательство этих слов Белль даже демонстрировала соседям фотокарточку Дженни, на которой та была изображена в школьной форме.

Обнаруженные на пепелище останки детей, как быстро установил врач коронерской службы Уилльям Уилкокс (W. L. Wilcox), и были именно тем, что осталось от родных детей Белль Ганес. К проведению вскрытия обнаруженных тел был привлечён и доктор Джордж Осборн (George R. Osborne). Оба врача – Уилкокс и Осборн – работали по этому делу от его начала до конца, так что их фамилии будут встречаться нам и далее. При вскрытии детских трупов врачи без особого затруднения установили, что все трое – Люси, Миртл и Филип – были усыплены с помощью хлоралгидрата. Упомянутое химическое соединение было открыто в 1832 году и получило широкое распространение в медицинской практике с конца 1860-х годов. Это было дешёвое и легкодоступное средство, поэтому не было ничего удивительного в том, что подобное снотворное в начале XX столетия оказалось в фермерском доме. Использование хлоралгидрата без особых затруднений определялось во время вскрытия трупа по довольно сильному специфичному запаху. Хлоралгидрат являлся промежуточным продуктом при синтезировании хлороформа, но запах его отличался от запаха хлороформа.

Употребление веществ с сильным запахом легко определяется в процессе вскрытия безо всяких специальных анализов. Это происходит при обнажении кровенаполненных органов – сердца, печени и других – но наиболее убедительно в этом отношении открытие черепной коробки. Обычно это происходит в начале вскрытия трупа, что служит хорошим ориентирующим врача признаком. Поэтому не следует удивляться тому, что Уилкокс и Осборн без проведения специальной судебно-химической экспертизы сразу же сообщили коронеру Чарльзу Мэку об использовании для усыпления детей хлоралгидрата.

Уснувшие дети отравились продуктами горения. Судебно-медицинская практика свидетельствует, что при пожаре обычно не просыпаются люди, находящиеся в нетрезвом состоянии, если же человек трезв, то он с большой вероятностью проснётся и предпримет попытку покинуть зону задымления. Насколько можно было судить по обстановке на месте происшествия, дети свои кровати не покинули, что хорошо объяснялось их усыплением посредством хлоралгидрата. Преступнику для этого надлежало лишь пропитать снотворным платок и положить его на лицо выбранной жертвы – именно так действовали в те времена опытные воры-«домушники», усыплявшие хозяев недвижимости, которую намеревались обворовать.

Можно было предположить, что обезглавленное женское тело принадлежало Белль Ганес – в этом, кстати, убеждало и присутствие на пальцах обгоревшего трупа золотых колец вдовы – но для полной уверенности в этом было бы очень желательно отыскать голову.

Между тем розыски на пепелище, проведённые 29 и 30 апреля, не увенчались находкой головы. И это выглядело крайне странно. Неужели убийца унёс голову жертвы с собой? С какой целью он мог это сделать? И как поступил с головой дальше – спрятал? выбросил? каким-то образом уничтожил? Отсутствующую голову в любом случае необходимо было отыскать – без этого расследование случившегося не могло считаться полным.

Таков был в общих чертах исходный материал, который принял к производству коронер Чарльз Мэк. Помимо коронера о предполагаемом убийстве почтенной вдовы и её детей был поставлен в известность и окружной прокурор Ральф Смит (Ralph Smith), но он подключился к делу чуть позже, уже после того, как своё дознание провёл коронер.

Трагические события на ферме Ганес не могли не привлечь внимание к личности хозяйки фермы.

Слева: Белль Бринхилд Соренсон Ганес с родными детьми. Фотография относится к 1906 г., то есть сделана приблизительно за 2—2,5 года до описываемых событий. Справа: Дженни Олсен, падчерица хозяйки фермы. Белль Ганес, показывая эту фотографию соседям, рассказывала, что девочка облачена в школьную форму и сейчас находится на пансионном обучении в Лос-Анджелесе.

Собранная в первые дни информация о предположительно убитой владелице фермы сводилась к следующему: Белль Ганес, в девичестве Бринхилд родилась в Норвегии в 1859 г., впоследствии семья переехала в Соединённые Штаты Америки, где в марте 1884 года Белль вышла замуж за Мэдса Дитлева Антона Соренсона. В браке родились 2 девочки. Супруги проживали в Чикаго, но летом 1900 года Мэдс Соренсон скончался, и Белль с девочками решила переехать в Индиану.

Женщина приобрела большую благоустроенную ферму с лесом, лугом и ручьём, где и зажила тихой крестьянской жизнью. Мягкий, благодатный климат этого североамериканского штата благоприятствовал ведению сельского хозяйства. На ферме круглый год трудились наёмные рабочие, с которыми одинокая женщина неплохо управлялась. Бывшая горожанка показала себя на удивление хорошей хозяйкой, и многие окрестные вдовцы и просто одинокие мужчины увидели в ней неплохую «партию». Простая и гостеприимная женщина легко сходилась с людьми, и неудивительно, что в скором времени у неё завязались отношения с одним из фермеров-соседей, душой местного общества, весёлым и обаятельным Питером Ганесом (Peter Gunness). 1 апреля 1902 г. они сочетались браком, и Белль Бринхилд Соренсон добавила к своей фамилии фамилию мужа; через год у них родился мальчик, которого, правда, Питер так и не увидел. 16 февраля 1903 года он скончался при довольно необычных обстоятельствах.

Накануне вечером – около 23 часов 15 февраля – он отправился на кухню для того, чтобы перенести обувь, сушившуюся там на специальной полке возле печи. Питер уже был облачён в ночную сорочку и собирался ложиться спать. Наклонившись за обувью, мужчина зацепил плечом массивную мясорубку, стоявшую выше, из-за чего та упала ему на затылок. Испытав сильный удар по голове, Питер качнулся и… угодил лицом в большую миску с горячим рассолом, стоявшую на плите.

Питер Ганес. Мужчина, должно быть, любил свою замечательную Белль, но насладиться семейным счастьем он так толком и не успел. Его семейная жизнь продлилась менее года и оборвалась по причине нелепого и во всех смыслах неожиданного несчастного случая.

Услыхав крики мужа, на кухню прибежала Белль и оказала ему необходимую помощь. От падения мясорубки на затылке Питера появилось глубокое рассечение, а лицо и шея оказались обварены рассолом. Белль уговаривала мужа отправиться в больницу, однако тот отмахнулся и заверил, что к утру «будет в порядке». Однако через 3 часа Белль обнаружила Питера лежащим лицом вниз на полу гостиной, вокруг его головы натекла лужа крови.

Смерть Питера Ганеса была сочтена некриминальной. Через несколько месяцев Белль родила мальчика и, кстати, получила страховую выплату в 4 тыс.$.1

Служба коронера провела обычное в таких случаях расследование, заключавшееся в организации вскрытия трупа и поиска и опроса свидетелей. Как это часто случается в сельской местности, недостатка в желающих поделиться своими наблюдениями не было. О вдове рассказывали все соседи и батраки, хоть однажды поработавшие на ферме.

Говорили разное. Многие открыто порицали вдову за её весьма вольное обращение с мужчинами; вполне определённо удалось установить, что она имела интимные отношения если и не со всеми батрачившими на неё мужчинами, то со многими из них. В начале столетия на подобное смотрели иначе, нежели теперь, так что негативное отношение местных жителей можно было считать до некоторой степени оправданным. Кто-то из жителей округа связывал с гибелью Питера Ганеса злонамеренные действия вдовушки – уж больно прибыльным для её кошелька оказался этот несчастный случай.

Даже спустя годы – то есть уже в 1908 году – шерифу передали, будто погибший в пожаре мальчик, Филипп, как-то раз высказался в кругу друзей: «Моя мама убила моего папу, она ударила его колуном». Сам мальчик этого, разумеется, знать не мог, по-видимому, про убийство отца он услышал от старших сестёр. Либо от соседских ребятишек – такой вариант тоже нельзя было исключать. Фраза эта была повторена со ссылкой на слышавших её детей, и Эл Смутцер не воспринял её всерьез, во-первых, потому, что дети ненадёжные свидетели, а, во-вторых, потому, что заявление это делалось с чужих слов. Смутцер знал, что в 1903 г. страховая компания перед выплатой денег по предъявленному полису провела собственное расследование. Когда речь заходит о платежах по страховым случаям, компании проявляют завидную дотошность – это было хорошо известно. И если Белль Ганес получила деньги по полису страхования жизни Питера – значит, зацепиться в этом деле было решительно не за что.

В первые дни мая 1908 года «законники» решали 2 основные задачи. Во-первых, службе коронера надлежало провести судебно-медицинские экспертизы найденных на пожаре тел и организовать заседание коронерского жюри, призванное определиться с тем, действительно ли на ферме Ганес имело место преступление, или пожар явился следствием случайного стечения обстоятельств. А во-вторых, необходимо было отыскать Дженни Олсен и обеспечить её прибытие в округ. Дженни являлась важнейшим свидетелем по делу, и её допрос коронерским жюри был необходим для правильного понимания всех аспектов жизни Белль Ганес. Кроме того, девочка являлась очевидной наследницей имущества погибшей мачехи, так что её появление в Индиане имело и другую весьма важную причину, не связанную напрямую с проводимым расследованием.

С обезглавленным женским телом всё оказалось также далеко не просто. Никаких ранений, переломов и повреждений внутренних органов, хотя бы косвенно указывающих на оказание сопротивления, погибшая не имела. В лёгких не оказалось сажи и копоти, что свидетельствовало о том, что женщина не вдыхала продукты горения и, соответственно, её смерть наступила до того, как в помещении появился открытый огонь. В принципе, это представлялось хорошо понятным – женщину сначала убили, а затем развели огонь, дабы тот уничтожил улики. Однако была ли голова отрублена у уже мёртвой женщины или же причиной смерти явилась именно декапитация, эксперты сказать затруднились. Но оба врача – Уилльям Уилкокс и Джордж Осборн – сходились в том, что отсутствие головы в доме свидетельствовало о попытке преступника сделать жертву неузнаваемой. Однако наличие на пальцах обезглавленной женщины колец, принадлежащих Белль Бринхилд, как будто бы сводило на нет эту затею.

Помимо отсутствующей головы, имелось кое-что ещё, настораживавшее коронера и его врачей.

Спала ли жертва или же была приведена в беспомощное состояние с помощью некоего яда, сказать было невозможно. Очень желательным представлялось исследование на морфий, являвшийся в то время легкодоступным снотворным. Но, кроме того, следовало провести проверку возможности использования наиболее распространённых ядов, прежде всего стрихнина и мышьяка. Индиана, однако, в начале XX столетия являлась штатом довольно провинциальным, и поиск специалиста или специалистов, способных надлежащим образом провести соответствующую судебно-химическую экспертизу, представлял из себя задачу весьма нетривиальную. Работу компетентного эксперта требовалось соответствующим образом оплатить. Экспертиза на яды могла стоить 1 тыс.$ и выше – таких свободных фондов служба коронера не имела, а потому оплату подобного счёта необходимо было согласовать с руководством штата.

Белль Ганес с Дженни Олсен и старшей из дочерей Люси (снимок относится 1902 году).

Проблемы, связанные с проведением судебно-химических экспертиз на содержание в телах детей и в женском трупе морфина и минеральных ядов, можно назвать техническими – они лежали на поверхности, и тайны из них никто не делал. Однако помимо них имелась ещё одна серьёзная закавыка, о которой до поры до времени ни шериф, ни коронер вслух предпочитали не говорить. Дело заключалось в том, что хотя найденный на пожаре женский труп своими пропорциями и сложением вроде бы соответствовал антропометрическим параметрам Белль Ганес, тем не менее выглядел он так, словно принадлежал женщине, имевшей вес на 12—15 кг меньше веса хозяйки фермы. Последняя имела небольшой рост – порядка 162 см и весила порядка 90 кг [~200 фунтов]. Это была женщина 49 лет, родившая 3-х детей и активно занимавшаяся физическим трудом – плотного сложения, широкой кости, её с полным правом можно назвать массивной.

А то тело, что оказалось найдено на пепелище дома, как будто бы принадлежало женщине-алкоголичке. Врачи оценили прижизненный вес обезглавленной женщины «до 60 кг» [~130 фунтов – это 59 кг.]. Разница с весом Ганес более 50% – это подозрительно много!

Однако эта умозрительная оценка разбивалась о два веских возражения, которые ни коронер, ни его врачи парировать не могли. Во-первых, никто не знал точного веса Белль Ганес, поэтому все рассуждения о том, сколько она могла бы весить, носили сугубо умозрительный характер. А во-вторых, никто не мог сказать, насколько велика могла бы быть потеря веса при воздействии на человеческое тело открытого огня. Мы все хорошо знаем, как плавится сало на горячей сковородке, так вот с жировой прослойкой человеческого тела при воздействии огня происходит нечто подобное. На тело Белль Ганес воздействовал открытый огонь, на трупе сгорела одежда, а под ним прогорел пол – из-за чего тело провалилось в подвал! – поэтому высокая температура несомненно воздействовала на жировые ткани тела. Но могло ли такое воздействие привести к столь значительному уменьшению веса, никто из специалистов сказать не мог.

Наконец, имелось ещё одно соображение, требовавшее проверки. Коронер установил, что Белль Ганес пользовалась зубным протезом из золота 750 пробы. Его необходимо было найти. Отсутствие протеза – вещи индивидуальной и притом весьма нужной! – могло бы свидетельствовать в пользу того, что найденный на пепелище женский труп не принадлежит хозяйке фермы. А вот обнаружение протеза послужило бы аргументом в пользу противного.

Одной из первоочередных задач, вставших перед коронером Мэком, являлся розыск Дженни Олсен, старшей из дочерей Белль. 14-летняя девочка, удочерённая в возрасте 5 лет, должна была находиться в хорошем пансионе в Калифорнии. Быстро выяснилось, что никто из соседей Ганес не знает точного места пребывания Дженни. Коронер разослал по телеграфу запросы во все приюты, пансионаты и школы для девочек в Калифорнии, информацию о которых сумел отыскать, но полученные ответы оказались однотипно отрицательными – там Дженни Олсен никогда не видели.

В начале мая к шерифу Смутцеру неожиданно обратился Элcи Хелгелейн, старший брат Эндрю Хелгелейна, того самого жениха, чьё появление на ферме в Ла-Порте в начале года так расстроило Рэя Лэмпхиара.

Эндрю (слева) и Элси Хелгелейн. Последний часто представлялся английским именем Джон, поэтому можно встретить упоминания о нём как о Джоне.

Обратившийся приехал в Индиану 4 мая из Южной Дакоты, проделав в поисках брата путь в 1 тысячу км. Встретившись с шерифом, Элси рассказал, что Эндрю Хелгелейн осенью 1907 г. прочитал в газете объявление следующего содержания: «Миловидная вдова, владелица большой фермы в одном из лучших районов округа Ла-Порт, Индиана, желает познакомиться с обеспеченным джентльменом с целью создания семьи. Переписка не предполагается, если отправитель не пожелает явиться лично». Эндрю Хелгелейн написал письмо подательнице сего объявления и получил ответ. Элси показал шерифу и газету с объявлением, и полученное братом письмо Белль Ганес. Смутцер обратил внимание на слова из письма, которые в контексте всего происшедшего в дальнейшем выглядели по меньшей мере двусмысленно: «Моё сердце рвется из груди при мысли о Вас. Приезжайте и оставайтесь навсегда».

Письмо это обнадёжило Эндрю. Он являлся одногодкой с Белль – оба родились в 1859 году – имел крепкое хозяйство и большие планы по расширению бизнеса – толковая, работящая женщина очень помогла бы ему в этом. В общем, в декабре 1907 г. Эндрю Хелгелейн собрался в поездку и уехал в Индиану. Путь из городка Абердин, Южная Дакота, где он проживал, до Ла-Порта занял несколько дней. До фермы он добрался вполне благополучно уже в январе 1908 г. и сразу оповестил об этом брата письмом. Больше от Эндрю брат писем не получал.

Элси Хелгелейн передал шерифу Смутцеру толстенную папку с письмами, связанными с поездкой Эндрю в Ла-Порт. В ней содержались в общей сложности 82 (!) письма, написанных как Белль Ганес Эндрю Хелгелейну, так и последним своему брату Элси. Письма эти Элси взял из собственного архива и из дома брата, куда заезжал перед отправкой в Индиану. Такая активная переписка может показаться нашим современникам неуместной и даже странной, но следует помнить, что в то время эпистолярный жанр был очень популярен и широко распространён в самых разных слоях общества. Многие люди писали друг другу письма ежедневно, и дошедшая до нас переписка известных людей той поры [политиков, писателей, религиозных деятелей] представляет собой многотомное наследие. В последующие годы широкое распространение телефонной связи в значительной степени сократило обмен письмами, но для XX века это была обыденная практика.

Одно из писем, написанных Белль Ганес или от её лица Эндрю Хелгелейну, показалось Элси особенно важным, и он обратил на него внимание шерифа. В нём содержалась детальная инструкция о том, как им предстоит встретиться в первый раз. Казалось бы – что может быть проще? – мой адрес известен, пожалуйста, приезжайте в Ла-Порт, только уведомите накануне телеграммой. Но нет… Белль Ганес предложила совсем иную схему, намного более запутанную и переусложнённую. Эндрю Хелгелейн должен был приехать поездом в Чикаго, расположенный в 90 км от Ла-Порта, там на вокзале его должна была встретить некая молодая очень милая дама, которой предстояло отвести счастливого жениха к Белль Ганес. И уже после личного знакомства парочка должна была вместе отправиться в Ла-Порт.

Эта очень странная схема знакомства толком в письме никак не объяснялась, Белль Ганес невнятно написала о том, что будет лучше, если первая встреча пройдёт без присутствия её детей – эту формулировку следует признать неубедительной и лукавой, ведь Эндрю в любом случае предстояло познакомиться с детьми и затем жить с ними под одной крышей. Предложенная Белль Ганес схема явно решала иную задачу, и любой здравомыслящий человек без особого труда мог догадаться какую. Хитромудрая дамочка намеревалась организоваться скрытое наблюдение за прибывшим соискателем её руки, дабы убедиться в том, что тот прибыл в одиночестве и его не сопровождает скрытно «группа прикрытия». В понятийном аппарате оперативной работы то, чем занялась Белль Ганес, называется «контрнаблюдение» – это комплекс мероприятий, призванных вскрыть слежку за интересующим объектом или наличие физической охраны, не раскрывающей своего присутствия. Понятно, что обычному человеку заниматься такими вещами незачем, однако организацией контрнаблюдения озаботится злоумышленник, вынашивающий некие недобрые замыслы. Злоумышленник должен быть уверен в том, что перед ним не частный детектив и не полицейский в штатском, которого сопровождает группа прикрытия, готовая нацепить наручники на всякого, кто покажется подозрительным – нет! – злоумышленник должен быть уверен в том, что имеет дело с лохом, который понятия не имеет о подготовленной ему ловушке!

Это был тревожный «звоночек», заставлявший переоценить роль Белль Ганес во всей истории, связанной с пожаром и её предполагаемой гибелью, но это было не всё! Письмо с изложением плана встречи Эндрю Хелгелейна в Чикаго рождало обоснованное предположение о наличии у Белль Ганес сообщника или сообщников. Для проведения эффективного контрнаблюдения необходимо было обеспечить не только присутствие на вокзале молодой и привлекательной женщины, отвлекающей внимание Эндрю Хелгелейна, но и нескольких человек, способных следить за ним на протяжении всего маршрута движения к точке встречи, а потом доложить Белль Ганес о результатах наблюдения.

Белль до своего переезда в Ла-Порт довольно долгое время прожила в Иллинойсе – в Чикаго и Остине. Этот период её жизни до появления Элси Хелгелейна мало интересовал шерифа Смутцера, вернее, вообще не интересовал. Шериф вполне здраво полагал, что история ревности Рэя Лэмпхиара началась в Ла-Порте и здесь же закончилась, однако представленная Элси информация заставляла задуматься над возможностью наличия у Белль Ганес в Иллинойсе крепких связей и неких друзей, к которым можно было обратиться за помощью при решении щекотливых задач. Вполне возможно, рамки проводимого расследования надлежало расширить и повнимательнее присмотреться к тому, как жила Белль Ганес до переезда в Ла-Порт и какие люди её тогда окружали.

Продолжая свой рассказ, Элси Хелгелейн сообщил шерифу, что в марте написал Белль несколько встревоженных писем с просьбой прояснить судьбу брата. Поскольку ответа он так и не дождался, то в конце апреля отправился на его розыски.

Шериф отдал письма вдовы, полученные от Элси, на почерковедческую экспертизу и, заподозрив мошенничество по брачным объявлениям, отправил одного из своих сотрудников изучить подшивки газет. Кроме того, шериф озаботился получением из местных отделений банков выписок со счетов Белль Ганес. Подозревая, что Эндрю Хелгелейна нет в живых, шериф Смутцер попросил Элси составить максимально подробную опись вещей, которые имел или мог иметь при себе его брат. Из последнего можно заключить, что хотя в распоряжении правоохранительных органов не было трупа, который можно было бы связать с пропавшим без вести мужчиной, шериф предполагал такой труп обнаружить.

На следующий день – 5 мая 1908 года – Альберт Смутцер и Элси Хелгелейн отправились на ферму Белль Ганес. Там продолжались работы по расчистке территории, впрочем, велись они не очень активно – силами всего трёх рабочих – поскольку не совсем ясно было, кто будет оплачивать всю эту возню. Облагораживание территории должен был оплатить наследник прежних хозяев, но Дженни Олсен всё ещё не была найдена, поэтому вопрос с оплатой до некоторой степени повисал в воздухе.

В первых числах мая 1908 года на ферме, принадлежавшей ранее Белль Ганес, работали трое рабочих. За их работой следил помощник шерифа, которому надлежало фиксировать находки, способные пролить свет на причину пожара, уничтожившего жилой дом.

На ферме с Элси Хелгелейном произошло удивительное событие, одно из тех, мистических и непредсказуемых, что нет-нет, да и случаются в истории сыска и криминалистики. Прохаживаясь по обширной территории фермы, Элси забрёл довольно далеко от пепелища и оказался на небольшом холме, возвышавшимся над топкой низиной с протекавшим там ручьём. Мужчина обнаружил на холме довольно большую мусорную яму, заполненную битым кирпичом, стеклом, частями сломанной мебели и тому подобным хламом. Трудно сказать, что именно вызвало тревогу Элси – то ли отвратительное зловоние, висевшее в воздухе, то ли крайне неудачное для хозяйственного использования расположение ямы, удалённой от дома почти на 70 метров, то ли некое интуитивное озарение… Сам мужчина никогда не рассказывал о том, что с ним произошло возле этой ямы, но нам известно, что нечто волнующее и даже пугающее он там пережил. Бросившись бегом к шерифу, Элси стал настойчиво требовать провести раскопки на холме и обязательно проверить содержимое мусорной ямы.

В доводах мужчины было мало логики, но много искреннего чувства, и его настроение, по-видимому, передалось шерифу. Как бы там ни было, Смутцер распорядился отправить одного из рабочих для проведения раскопок на указанном холме у ручья.

Удалив из ямы мусор, рабочий попробовал дно ямы лопатой – оно показалось необычно мягким. Это выглядело так, словно обнажившийся грунт не являлся истинным дном – он лишь маскировал нечто, находившееся ниже. Аккуратно сняв слой земли толщиной примерно в штык лопаты, рабочий на глазах изумлённого шерифа и Элси Хелгелейна поднял наверх сначала человеческую руку, отделённую от торса в области плеча, затем мужскую голову, потом ногу… Рабочий в одиночку не смог поднять на поверхность человеческий торс, поэтому пришлось звать на помощь людей, работавших в это время на развалинах дома.

Поднятую из ямы мужскую голову Элси Хелгелейн опознал сразу же – она принадлежала его пропавшему брату.

Во многих американских источниках утверждается, что мужская голова на этой фотографии является той самой, что была найдена 5 мая 1908 года в мусорной яме на территории фермы Белль Ганес. У автора есть некоторые сомнения в справедливости этого утверждения. Дело заключается в том, что в начале XX-го столетия американские власти крайне негативно относились к фотографированию трупов, прежде всего тех, которые могли быть опознаны по фотографиям. Считалось, что такие фотоснимки не имеют криминалистической ценности и являются грубым вторжением в частную жизнь потерпевшего и его близких. Кроме того, на руке, удерживающей голову в вертикальном положении, можно видеть резиновую перчатку, в то время как в начале XX-го столетия патанатомы такими аксессуарами не пользовались. И вообще, первые резиновые перчатки были толстыми и грубыми, очень похожими на те, которыми сейчас пользуются электрики, работающие под напряжением. Тем не менее снимок этот даёт, в общем, правильное представление о том, как выглядела голова Эндрю Хелгелейна сразу после извлечения на поверхность земли – грязь в волосах, во рту и ушах, черты лица почти неразличимы. Перед официальным опознанием головы надлежало провести определённую подготовку, но Элси заявил, что опознал черты лица брата безо всякой подготовки, едва посмотрев на отрубленную голову.

В течение четверти часа из мусорной ямы были извлечены все части человеческого тела – руки, ноги, торс – но под ним оказались фрагменты второго трупа! Это тело также было расчленено на крупные части. Когда их подняли наверх и сложили приблизительно так, как они располагались при жизни, стало ясно, что в яме находился труп девочки-подростка в возрасте 12—15 лет. И хотя до официального опознания требовалось провести определённые подготовительные работы, у присутствовавших в тот момент возле ямы людей практически не было сомнений в том, что обнаружен труп Дженни Олсен. Той самой падчерицы Белль Ганес, что должна была стать её наследницей и по всеобщему мнению находилась на обучении в католическом пансионе для девочек в Калифорнии.

А ведь легенду об отъезде Дженни Олсен «запустила» сама же Белль Ганес! И она рассказывала об этом на протяжении нескольких месяцев, зная, что девочка никуда не уехала и её расчлененное тело находится на дне мусорной ямы на удалении 70 метров от дома… Что же это всё могло значить?

Шериф Смутцер немедленно отправил одного из своих помощников в Ла-Порт с задачей оповестить о чудовищных находках коронера Чарльза Мэка (Charles S. Mack), окружного прокурора Ральфа Смита, мэра Лэмюэля Дэрроу (Lemuel Darrow), а также губернатора штата Фрэнка Хэнли (Frank Hanly) и кого-нибудь из местных газетчиков, неважно даже, кого именно. Газетчикам было достаточно бросить кость, а дальше они безо всяких понуканий оповестили бы всю страну самостоятельно.

Шериф желал максимальной огласки истории, приключившейся на ферме Белль Ганес, и определённый резон в выборе подобной стратегии, безусловно, имелся. Чем больше людей будут осведомлены о подозрениях, связанных как с самой владелицей фермы, так и её любовником Лэмпхиаром, тем больше окажется вероятность появления ценных свидетелей. Они-то и помогут пролить свет на все загадки непонятного криминального клубка! Кроме того, если Белль Ганес действительно жива и где-то скрывается от Закона, то именно бдительность сограждан поможет её изобличению – так что максимальная огласка была не просто желательна, а прямо-таки необходима.

Однако выбранная шерифом тактика имела серьёзный изъян, который проявился неожиданно быстро – уже в первые часы с момента обнаружения двух расчленённых трупов. К вечеру 5 мая на ферму Белль Ганес явилось несколько сотен жителей округа Ла-Порт, желавших лично понаблюдать за проведением расследования и, выражаясь метафорически, своими руками прикоснуться к рождающейся общенациональной сенсации. Причём все эти люди явились лишь потому, что услышали информацию, передававшуюся покуда из уст в уста. А вот когда 6 мая вышли утренние газеты…

Одно из первых газетных сообщений в утреннем номере от 6 мая, уведомлявшее читателей об обнаружении на ферме Белль Ганес новых трупов. В этот и последующие дни информация о возможной причастности исчезнувшей хозяйки фермы к убийствам собственных детей и женихов заполнила американскую прессу. Начиная с 6 мая в Ла-Порт потянулись тысячи жителей соседних штатов и крупных соседних городов – Чикаго, Индианаполиса, Детройта и других – рассчитывавших лично увидеть сгоревшие руины «дома смерти».

А вот когда вышли первые газеты, всё стало стократ хуже.

На следующий день – то есть 6 мая – счёт зевакам пошёл на тысячи. С поездов, приходивших в Ла-Порт со всех направлений – юга, востока и запада – вываливались толпы совершено ошалевших мужчин и женщин, бросавшихся к местным жителям с единственным вопросом «как пройти на ферму Ганес?» и мчавшихся в указанном направлении буквально бегом. Ажиотаж возник совершенно немыслимый – в городе за несколько часов оказались сданы все комнаты, чуланы, чердаки и летние кухни, после чего настала очередь отдельных углов и раскладушек. 6-го мая число зевак, явившихся на ферму, по оценкам газетчиков, составило 7—8 тысяч, на следующий день их количество превысило 10 тысяч, а 8 мая – уже 15 тысяч! От центра Ла-Порта к ферме и обратно циркулировал непрерывный человеческий поток, словно на демонстрации 1 мая. Людской вал был таков, что работы на ферме 8 мая пришлось остановить – шерифу и его людям просто невозможно было заниматься своим делом на глазах огромной толпы.

Ситуацию лишь немного разрядил сильный циклон, обрушившийся на округ Ла-Порт 9 мая. На следующий день непогода усилилась, а 11 мая начался настоящий шторм. Теперь работу пришлось остановить уже не из-за присутствия людей, а в силу буйства природы.

Впрочем, сейчас мы очень сильно забежали вперёд, а делать этого не следует ввиду того, что до 11 мая произошёл ряд весьма важных событий, о которых нельзя не сказать.

Прежде всего необходимо остановиться на описании ситуации, в которой оказался Рэй Лэмпхиар после продолжительного и изнурительного допроса 28 апреля. Вкратце о сути сделанных им тогда заявлений упоминалось выше, однако этим рассказ Лэмпхиара не ограничился. По крайней мере на этом впоследствии настаивал помощник шерифа Уилльям Анстисс (William E. Anstiss), находившийся при подозреваемом почти безотлучно. Помощник нёс ответственность за жизнь и безопасность Лэмпхиара, а потому вместе с ним принимал пищу и иногда даже оставался ночевать в окружной тюрьме. В течение первой недели пребывания Рэя под стражей Уилльям много общался с задержанным. Анстисс сообщил шерифу Смутцеру о том, что Рэй «почти признался» в убийстве бывшей любовницы Белль Ганес, но от официального заявления его удерживает лишь то, что подобное признание расстроит его – Лэмпхиара – горячо любимую матушку. Однако этим откровения подозреваемого не ограничились. Если верить помощнику шерифа, то Лэмпхиар рассказал ему, будто видел, как Белль Ганес убила ненавистного ему Эндрю Хелгелейна, причём рассказ этот якобы прозвучал ранее 5 мая, то есть до того, как расчленённое тело богатого фермера из Южной Дакоты было найдено.

В этом месте автор сразу считает нужным заметить, что россказни Анстисса об откровениях Лэмпхиара, считает совершеннейшей небылицей, не заслуживающей доверия. Помощник шерифа старательно делал карьеру и, уж простите автору ехидство, стремился быть святее Папы Римского. Всего 6-ю годами ранее Анстисс занял совершенно незначительную должность городского маршала Ла-Порта, затем оставил её и записался в службу шерифа, после чего сделался помощником Альберта Смутцера. По прошествии нескольких лет Уилльям занял должность шерифа – это случилось как раз после ранения Альберта в марте 1914 года, о чём упоминалось ранее. На посту окружного шерифа Уилльям Анстисс отметился летом 1922 года совершенно нелепейшей историей с разрешением, отменой, новым разрешением и новой отменой боксёрского поединка между Бенни Леонардом (Benny Leonard) и Роки Канзасом (Rocky Kansas). История бокса нас сейчас совершенно не интересует, но скандальная возня вокруг поединка, в которую был вынужден в конечном итоге вмешаться губернатор штата, весьма показательна как пример неспособности Уилльяма Анстисса работать тихо и эффективно.

У автора сложилось впечатление, что помощник шерифа был человеком себялюбивым и склонным выпячивать собственные заслуги по поводу и без повода. Между тем таким людям работать в правоохранительных органах противопоказано. Анстисс, быстро сообразив, что «дело Ганес» станет сенсацией и может прославить всех причастных к нему, постарался выпятить собственную роль в расследовании, которая на самом деле была более чем скромной.

Помимо личности помощника шерифа – человека малосимпатичного и не внушающего доверия – есть и другое соображение в пользу того, что Рэй Лэмпхиар не изливал душу Уилльяму Анстиссу и, по-видимому, вообще говорил с ним очень мало. Если вообще говорил. Дело заключалось в том, что Рэй попал в окружную тюрьму в очень плохом физическом состоянии. Уже 28 апреля бедолага был сильно не в себе, в ходе допроса он просил налить ему виски, дать морфия, чтобы он мог уснуть, разрешить выкурить «косячок», чтобы прийти в себя… Ему ничего не давали и ничего не разрешали, а потому дальше стало только хуже. У Рэя началась «ломка». А человек в таком состоянии не может есть омлет с беконом – даже если это вкусный омлет и вкусный бекон и угощает его помощник шерифа!

Наркоман или алкоголик, находящийся в состоянии «синдрома отмены», к продуктивному взаимодействию с окружающими неспособен. Именно по этой причине россказни Анстисса о том, будто Рэй Лэмпхиар расслабленно болтал с ним после сытного ужина, выглядят совершенно недостоверно. Скорее всего, он пил воду, ничего не ел, метался по камере из угла в угол и не мог уснуть. И разговоры «за жизнь» он с помощником шерифа не вёл точно. В своём месте мы приведём цитату журналиста, видевшего Рэя в день ареста и через несколько месяцев – это очень хорошее свидетельство, подтверждающее правоту сказанного выше.

Наконец, существует ещё весьма здравое возражение против возможности неких признаний Рэя Лэмпхиара помощнику шерифа Анстиссу. Мать и родная сестра задержанного озаботились поиском адвоката, и таковой очень быстро нашёлся. Им стал молодой адвокат Генри Уорден (H. W. Worden), который ввиду бедности женщин и очевидной сенсационности предстоящего дела согласился принять на себя защиту без гарантийного письма и предоплаты. Решение всех денежных вопросов с родственниками подозреваемого адвокат согласился перенести «на потом», то есть на время после суда, если таковой состоится, или освобождения Рэя Лэмпхиара из-под стражи и снятия с него обвинений. Нельзя не признать того, что Уорден предложил весьма щадящие и даже милостивые условия.

Адвокат Уорден был молод и не успел заработать себе имя на профессиональном поприще. Но, как это часто бывает с молодыми юристами, он принялся за дело добросовестно и с полной самоотдачей.

Уорден, явившийся в окружную тюрьму 1 мая, потребовал предоставить доступ к Рэю Лэмпхиару. Ему в этом было отказано со ссылкой на плохое самочувствие последнего – речь шла о той самой «ломке», что упоминалась чуть выше. На протяжении недели адвокат ежедневно являлся в тюрьму, добиваясь допуска к Рэю, и всякий раз ему в этом отказывали. По-видимому, отказы эти выглядели достаточно убедительно, во всяком случае мы знаем, что поначалу Уорден не угрожал шерифу вызовом в суд по «хабеас корпус».

«Хабеас корпус» – это довольно любопытная юридическая норма, восходящая к английскому средневековому праву. Смысл её заключается в том, что адвокат в случае незаконного удержания клиента под стражей может обратиться к дежурному судье с жалобой на действия представителей исполнительной власти. Судья, получив соответствующий запрос, немедленно вызывает должностное лицо, обвинённое в превышении власти, и требует обосновать законность лишения человека свободы. Если объяснения должностного лица будут сочтены неубедительными, либо таковое лицо вообще не явится в суд, судья своей властью оформляет судебный приказ об освобождении задержанного. Приказ этот безусловен и обязателен к исполнению, и начальник тюрьмы, получив его на руки, немедленно обязан освободить задержанного.

«Хабеас корпус» – это хорошая и весьма действенная норма, направленная за защиту личной свободы граждан, и в начале мая Уорден, если бы только обратился в окружной суд, с большой вероятностью смог бы добиться освобождения Рэя Лэмпхиара. Этого, однако, не случилось – начальнику окружной тюрьмы Риду и помощнику шерифа Анстиссу удалось заморочить адвокату голову какими-то правдоподобными объяснениями, и время было упущено. Начиная с 5 мая, то есть со времени обнаружения останков Хелгелейна и Дженни Олсен, адвокат, по-видимому, начал понимать, что его дурят.

8 мая Уорден заявил журналистам, которые к тому времени уже бегали по Ла-Порту несметными роями, что до сих пор так и не получил возможности увидеться со своим клиентом и служба шерифа, препятствуя этим контактам, грубо нарушает гражданские свободы. Развивая свою мысль, Уорден пообещал в ближайшее время подать в окружной суд требование о «хабеас корпус», и после того, как Рэй Лэмпхиар выйдет на свободу, журналисты получат возможность узнать историю его отношений с Белль Ганес из первых уст.

И действительно, на следующий день адвокат явился в здание окружного суда, где столкнулся в прокурором Ральфом (имя его обычно сокращалось до Роя) Смитом. Последний явился в суд с целью оформить ордер на арест Лэмпхиара, который до этого времени содержался в окружной тюрьме без ордера и формально имел статус задержанного, а не арестованного. Таким образом, судье не потребовалось вызывать должностное лицо, руководствуясь нормой «хабеас корпус» – это должностное лицо [в данном случае прокурор] явилось в суд по собственной инициативе.

Судья, ознакомившись с мотивировочной частью прокурорского прошения, тут же его удовлетворил, в результате чего подавать требование о «хабеас корпус» стало попросту бессмысленно – судья оценил доказательную базу правоохранительных органов и принял процессуальное решение.

В первые дни мая Лэмпхиар несколько раз допрашивался шерифом Смутцером. Рэй не отказывался отвечать на вопросы и не настаивал на вызове адвоката, он тогда, по-видимому, вообще не знал, что у него уже есть адвокат [а шериф ему об этом, разумеется, говорить не стал]. Подозреваемый продолжал отрицать свою причастность к пожару и объяснял своё появление на ферме стечением обстоятельств – он, кстати, от этой линии никогда не отходил и объяснений своих не менял.

Рассказывая о своём расставании с Белль Ганес, подозреваемый припомнил интересную деталь, о которой нельзя сейчас не сказать. Лэмпхиар не мог вспомнить точную дату расставания, но уверенно заявил, что в тот январский день он отправился выполнять поручение владелицы фермы, а именно – забрав из конюшни старую лошадь, он отвёл её на бойню в городе Мичиган-сити, расположенном в 15 км северо-западнее Ла-Порта. Владелец бойни хорошо знал Белль Ганес и рассчитывался с нею напрямую, он принял старую клячу, сделал об этом запись в журнале, но денег Лэмпхиару на руки не дал [строго говоря, он ничего ему давать и не должен был]. Оставив лошадь на бойне, Рэй возвращаться на ферму не стал, поскольку весь свой нехитрый скарб забрал с собою.

Разумеется, Лэмпхиару был задан вопрос о том, где в это время находились Белль Ганес и Эндрю Хелгелейн. Подозреваемый ответил, что не знает этого, поскольку «парочка голубков» куда-то уехала с самого утра. Именно перед отъездом хозяйка фермы и поручила Лэмпхиару отвести лошадь на бойню, что тот и сделал.

Этот рассказ люди шерифа попытались проверить. Они отыскали владельца колбасного цеха, занимавшегося забоем скота, и тот припомнил январский визит Лэмпхиара. Сверившись с записями в своём журнале, мужчина заявил, что Рэй появился примерно в 2 часа пополудни 14 января 1908 года, во вторник. То есть он подтвердил слова подозреваемого.

Разумеется, следствие интересовали вопросы, связанные со временем появления мусорной ямы, в которой были обнаружены останки Эндрю Хелгелейна и Дженни Олсен, а также тем, кто её выкопал. Представить женщину с лопатой в руках было сложно, даже для мужчины выкапывание ямы длиной 1,8 метра, шириной 0,9 метра и глубиной 1,2 метра представляло задачу не очень простую. Рэй Лэмпхиар категорически отверг своё участие в этой работе, и тогда интерес шерифа оказался обращён на Джозефа Мэксона – того самого батрака, что работал у Белль Ганес после ухода Рэя.

Джозеф Мэксон, работник на ферме Белль Ганес, нанятый после ухода Рэя Лэмпхиара 14 января 1908 года.

Спрошенный о происхождении ямы Мэксон спокойно признал, что именно он её и выкопал. Причём сделано это было не сразу по его приходу на работу, то есть не в середине января, а сравнительно недавно – в конце марта или даже в начале апреля, точную дату Мэксон назвать затруднился. Сказанное прозвучало неожиданно для «законников», поскольку это означало, что трупы Эндрю Хелгелейна и падчерицы хозяйки фермы не сразу попали в то место, где были найдены – некоторое время, причём довольно продолжительное, они хранились в ином тайнике. Но не это открытие оказалось самым удивительным в показаниях Мэксона. На вопрос о том, выкапывал ли он по поручению Белль Ганес другие ямы, подобные мусорной на пригорке у ручья, Мэксон, не раздумывая, ответил утвердительно. И сколько же? Аж 9!

Подозревая нечто очень нехорошее, шериф Смутцер попросил Мэксона показать места работы. Батрак сначала привёл шерифа и его людей к огороду, находившемуся рядом со сгоревшим домом, и показал 3 участка у ограды, где он около 6-ти недель назад выкапывал ямы. Теперь там находился ровный грунт, и ничто не указывало на то, что его некоторое время назад потревожили.

Но это было не всё! Кроме 3-х участков в огороде, Мэксон выкапывал ямы и на значительном удалении как от жилого дома, так и от той мусорной ямы, в которой были найдены расчленённые тела падчерицы и жениха Белль Ганес. Таких ям было 6, они находились западнее или северо-западнее сгоревшего жилого дома на удалении от него несколько более 100 метров.

Во всех местах, указанных Мэксоном, земля выглядела непотревоженной, однако проверив её плотность посредством втыкания лезвия ножа, шериф понял, что на самом деле дёрн снимали, а потом возвращали на место. То есть ямы должны были быть, но… кто-то явно озаботился их сокрытием! И это не могло не тревожить…

На вопрос шерифа Смутцера, видел ли Мэксон, что именно Белль Ганес помещала в эти ямы, батрак невозмутимо ответил, что несколько раз он подходил к ним и видел там всевозможный мусор – пустые бутылки, картофельную шелуху, рваные мешки, негодные для сжигания гнилые доски, ржавые гвозди, разное тряпьё и всякие иные отходы жизнедеятельности. По спокойной реакции Мэксона на этот вопрос можно было понять, что свидетель действительно не видел ничего подозрительного и явно не понимал причину необычных расспросов «законников».

Спокойная и даже незамутнённая реакция Джозефа Мэксона на обращённые к нему вопросы шерифа и его помощников очень помогла батраку. Если бы допрашивавшие заподозрили в его ответах некую недоговорённость или лукавство, то Мэксон с большой вероятностью мог бы превратиться во «второго Лэмпхиара». Ну, в самом деле, Рэя подозревали в поджоге, но кто доказал непричастность к этому Мэксона? Он утверждал, будто спал той ночью, но откуда это известно? Кто-то же должен был помогать Белль Ганес переносить части тел в яму, выкопанную Мэксоном. А откуда известно, что не сам же Мэксон этим и занимался? В общем, вопросов можно было задать множество, но батрак оказался до такой степени убедителен в своей бесхитростности, что Смутцер махнул рукой и… поверил ему.

Итак, к утру 6 мая «законники» узнали о существовании по меньшей мере 3-х ям в огороде и 6-ти – в дальней части территории фермы. Для их вскрытия была приглашена большая группа рабочих – до 15 человек – работа которых оплачивалась из бюджета округа. Около 10 часов утра землекопы приступили к своей работе. В это время жители близлежащих районов и округов, прочитавшие в утренних газетах об обнаруженных накануне расчленённых трупах Дженни Олсен и Эндрю Хелгелейна, уже подходили к ферме. Представьте только это шоу – люди только подходят к ферме и видят группу землекопов, выкапывающих 3 ямы в огороде! Там же трупы, наверное, иначе для чего эти ямы копать?! Можно прожить всю жизнь и не увидеть такого чуда, верно?!

Сенсации, однако, не приключилось. Ямы в огороде оказались пусты. Понятно было, что они явно существовали – на это указывало состояние грунта, но в земле ничего не оказалось… То есть вообще ничего.

Рабочий во время раскопки одной из ям, указанных Джозефом Мэксоном. Фотография сделана во второй половине дня 6 мая 1908 года.

Но сенсация произошла в другой части фермы – там, где находились 6 ям, указанных Мэксоном. Их раскапывали одну за другой на протяжении 6 и 7 мая. В 4-х из них были найдены человеческие останки. Часть из них были фрагментированы, то есть разделены на части, но имелись и целые. Не подлежало сомнению, что эти люди были убиты куда раньше Хелгелейна и Дженни Олсен, визуально опознать их было невозможно. Это были ещё не скелеты, а то, что современная судебная медицина определяет словосочетанием «скелетированные останки» – на них оставались куски плоти, сухожилия и у некоторых присутствовал даже волосяной покров головы.

Когда начались эти находки, коронер Мэк поручил врачам Уилкоксу и Осборну, уже работавшим в рамках проводимого расследования, отложить все дела и мчаться на ферму. Однако, посчитав, что 2-х специалистов будет недостаточно, коронер привлёк к работе третьего врача – Уилльяма Майера (J. William Myer). Тот считался одним из лучших практикующих врачей штата и признавался большим специалистом по патанатомии. Авторитет Майера в учёных кругах весьма выразительно демонстрирует тот факт, что в ноябре 1905 года он был включён в состав делегации от Индианы на съезде американских врачей в городе Сан-Антонио, штат Техас, где выступал с докладом и оглашал приветственную речь высокому собранию.

Для начала коронер поручил Майеру изучить расчленённые останки Эндрю Хелгелейна Дженни Олсен и высказаться о причине и времени наступления смерти. Майер отметил его относительно хорошую сохранность, которая, скорее всего, объяснялась тем, что тело почти всё время после наступления смерти находилось в холодном месте. Правда, Майер сразу же оговорился, что хорошая сохранность плоти могла объясняться высоким содержанием в тканях металлических ядов – к таковым относились мышьяк, сурьма, соединения свинца. В своём заключении Майер констатировал, что» (…) сердце, лёгкие, кишечник могут быть охарактеризованы как находящиеся в полном порядке или почти в полном порядке» (дословно:» (…) the heart, lungs, intestines and other parts of the dismembered corpse, all of which were found to be in a state or almost perfect preservation». ). В слизистых оболочках трупа Майер обнаружил точечные кровоизлияния (так называемые «пятна Тардье») – их присутствие соответствовало клинической картине смерти от асфиксии.

Однако Майер не стал настаивать на том, что смерть Эндрю Хелгелейна явилась следствием удушения, поскольку знал, что некоторые яды, воздействующие на дыхательный центр человека, приводят к появлению схожих признаков. Поэтому эксперт посчитал правильным рекомендовать службе коронера озаботиться проведением токсикологической экспертизы.

Что касается времени наступления смерти, то эксперт определил таковую в широких пределах от 2-х до 4-х месяцев, указав на невозможность более точной датировки из-за неопределённости в вопросе, касающемся условий сохранения расчленённого тела. Говоря же о времени расчленения, доктор Майер уверенно заявил, что разделение трупа на фрагменты производилось спустя некоторое время после наступления смерти. Фрагментирование осуществлялось без использования каких-либо особых инструментов, по-видимому, все манипуляции были проделаны обычным топором и они не потребовали от преступника каких-либо специальных знаний или затраты больших усилий. Потеря крови, имевшая место при разрубании тела, объективно способствовала лучшей сохранности мягких тканей, хотя преступник явно этого не желал.

Уилльям Майер являлся одним из 3-х врачей, исполнявших обязанности судмедэкспертов во время расследования убийств на ферме Белль Ганес в Ла-Порте. Хотя он присоединился к следствию уже после проведения судебно-медицинских вскрытий тел, найденных на пожаре, все вопросы по судебно-медицинской части пресса обычно адресовала именно ему.

В одной из рук Хелгелейна судмедэксперт обнаружил зажатый между пальцами клок коротких каштановых волос, которые цветом и длиной соответствовали волосам Рэя Лэмпхиара. Это открытие было сочтено важным доводом в пользу виновности арестованного батрака, хотя, если рассуждать объективно, ценность данной улики осторожный следователь должен был поставить под сомнение [волосы могли быть умышленно вложены в ладонь для наведения следствия на ложный след].

Ну, подумайте сами – убийца провёл довольно много времени с трупом Хелгелейна. Он не просто убил фермера, бросил тело на дно безымянного болота и забыл о нём думать – нет! – он действовал совершенно иначе. Он убил Хелгелейна, раздел его и озаботился полным уничтожением одежды, которая никогда не была найдена. Убийца расчленил труп и спрятал его части в некоем тайном месте, где они оставались до марта месяца – то есть того времени, когда Джозеф Мэксон выкопал мусорную яму. Затем убийца извлёк фрагменты тела из тайного места и перенёс их в яму, замаскировав сверху слоем земли и мусора. Неужели осторожный и склонный к детальному планированию преступник не удосужился раскрыть кулаки жертвы, дабы удостовериться, что там не зажата ценная улика – пуговица, кольцо, да та же самая прядь волос…

Подобная неосмотрительность выглядела несколько неправдоподобно, а потому прядь каштановых волос сильно смахивала на фальшивую улику, умышленно подброшенную с целью запутать правоохранительные органы [если только те доберутся до останков Хелгелейна]. Преступники, конечно же, ошибаются и бывают невнимательны – потому их обычно и ловят! – но в данном случае невнимательность убийцы выглядела совсем уж нарочитой.

Выводы Майера о причине смерти Дженни Олсен оказались во всём схожи. Время наступления смерти Хелгелейна и Олсен разделял незначительный интервал, возможно. часы или считанные дни, но не недели. Никаких свидетельств того, что в отношении Дженни имели место сексуальные посягательства, Майер не обнаружил. Расчленение трупа девочки также было посмертным.

После этого небольшого, но необходимого отступления, связанного с работой Уилльяма Майера, вернёмся к раскопкам на ферме, полным трагических и в высшей степени неожиданных открытий.

Работа на месте обнаружения останков 6 и 7 мая позволила сформулировать несколько предварительных выводов, имевших важное ориентирующее значение для следствия.

Во-первых, общее количество убитых равнялось 9-ти, из них 5 человек подверглись грубому расчленению с использованием топора, а трупы 4-х остались не тронуты.

Во-вторых, все останки принадлежали взрослым мужчинам белой расы [расовая принадлежность легко определялась по пропорциям и особенностям строения черепов]. Сохранность останков была плохой, ввиду утраты кожных покровов их невозможно было опознать по чертам лица, татуировкам, родимым пятнам или иным легко определяемым визуально признакам и приметам.

В-третьих, давность наступления смерти 9-ти человек, чьи останки были найдены в ямах, относилась к весьма протяжённому интервалу времени, границы которого составляли не менее 8-и месяцев и не более 3-х лет до момента их обнаружения в начале мая 1908 года.

В-четвёртых, часть черепов либо имела остатки волосяного покрова головы, либо принадлежавшие им волосы находились в грунте. Но у части черепов принадлежащих им волос в грунте не оказалось. Это могло объясняться тем, что данные останки прежде уже были преданы земле и в дальнейшем подверглись перезахоронению, при этом принадлежавшие им волосы остались в старой могиле.

Один из черепов, найденных при раскопке ям, указанных Джозефом Мэксоном.

В качестве пояснения к последнему пункту следует отметить то, что волосы представляют собой неживую ткань и потому разлагаются намного дольше мёртвой плоти – их полное уничтожение растягивается на многие годы в зависимости от условий пребывания [кислотность почвы, наличие солнечного света, температурный режим и т.п.]. По этой причине волосы остаются в захоронениях возле черепов их владельцев даже спустя многие годы после того, как в результате разложения будет уничтожена органическая ткань. Отсутствие волос обычно указывает на перемещение черепа, произошедшее после того, как волосяной покров отделился от черепа в результате гниения кожного покрова. Это, разумеется, не математический закон – такое наблюдение может иметь определённые исключения – но это общее правило, справедливое в большинстве реалистичных ситуаций. Для интересующего нас времени – то есть для начала XX столетия – оно было тем более справедливым ввиду того, что мужчины того времени обычно имели довольно богатую растительность на голове – бакенбарды, пышные усы и бороды отпускали даже облысевшие представители сильного пола.

Поэтому врачи коронерской службы вполне разумно предположили, что черепа, найденные без принадлежавшего человеку при жизни волосяного покрова, попали в землю не сразу после умерщвления этого человека, а были перенесены из другого захоронения. Этот вывод довольно неочевиден обывателю, вряд ли задумывавшемуся над такого рода вопросами, но с точки зрения современных судебно-медицинских представлений его следует признать совершенно справедливым.

И подводя итог сказанному, можно отметить следующее: открытия, сделанные 5 мая [обнаружение расчленённых тел Эндрю Хелгелейна и Дженни Олсен] и в последующие дни [обнаружение 9-ти трупов, из которых 5 – расчленённые], заставили посмотреть на пожар жилого дома Белль Ганес под неожиданным ракурсом. Стало ясно, что на ферме длительное время – приблизительно с начала 1906 года или даже ранее – осуществлялось систематическое убийство лиц мужского пола, тела которых затем помещались в некое тайное укрытие, возможно, не одно. Часть тел после умерщвления была разделена на фрагменты – это делалось, очевидно, для удобства их транспортировки и сокрытия. Однако другая часть оказалась помещена в тайное укрытие целиком, и это указывало на то, что в какой-то момент времени убийца перестал испытывать затруднения с транспортировкой трупов. Возможно, у него появился помощник, но этот вывод требовал отдельного доказывания.

Раскопанные ямы, в которых были найдены человеческие останки (обозначены цифрами 1—4). По этой фотографии можно определить место расположения тайного кладбища Белль Ганес. Слева на фотографии – низина и протекающий по ней ручей, впадающий в озеро Клир. На заднем плане виден высокий сенной сарай. Сгоревший жилой дом находился именно за ним. Соотнеся эту фотографию с аксонометрической схемой, приведённой на стр. 8, можно сказать, что место сокрытия тел жертв Белль Ганес находилось приблизительно в 110 метрах западнее сгоревшего жилого дома.

В сентябре или октябре 1907 года расправы по какой-то причине прекратились. Однако в январе 1908 года последовало двойное убийство, жертвами которого стали Эндрю Хелгелейн и Дженни Олсен. Тела жертв теперь вновь оказались расчленены и помещены на дно мусорной ямы и засыпаны некоторым слоем земли, что привело к созданию «ложного дна». Мусорная яма после этого продолжала использоваться по первоначальному предназначению. Расчленение тел Хелгелейна и Олсен косвенно указывало на то, что убийца вновь стал испытывать затруднения с перемещением тел жертв. Означало ли это, что преступник остался без помощника?

Тогда же, то есть в январе 1908 года, Белль Ганес стала распространять слух, согласно которому её падчерица Дженни Олсен уехала в Калифорнию, где якобы живёт на полном пансионе в некоей школе для девочек. Это была ложь от первого слова до последнего – девочка никогда не покидала территорию фермы, и Белль Ганес не могла этого не знать. Тем не менее она целенаправленно лгала и для пущей убедительности даже демонстрировала фотографию падчерицы якобы в «школьной форме».

В марте 1908 года Элси Хелгелейн, старший брат убитого и расчленённого Эндрю, направил Белль Ганес несколько писем, в которых задал беспокоившие его вопросы о судьбе брата. Белль Ганес примерно в то же время поручила Джозефу Мэксону выкопать 6 ям в дальней части участка. Батрак выполнил данное ему задание. Ямы эти якобы предназначались для сброса мусора и в течение последовавших недель в некоторых из них мусор действительно появился. Всё это выглядело настолько обыденно, что Мэксон ничего не заподозрил.

Перенос останков в ямы, выкопанные Мэксоном, очевидно, преследовал цель получше их замаскировать. Стало быть, до марта 1908 года тела убитых находились в таком месте, которое преступник посчитал недостаточно надёжным или же слишком легкодоступным.

Представлялось совершенно очевидным, что убийства 11 человек [Эндрю Хелгелейна, Дженни Олсен и 9 неизвестных мужчин], расчленения тел 7-х из них, последующее сокрытие и перезахоронение останков никак не могли быть осуществлены без ведома владелицы фермы Белль Ганес. Но если женщина была причастна к этим чудовищным деяниям, то совсем в ином свете представал пожар на ферме, произошедший в ночь на 28 апреля! Если владелица фермы готовила собственное бегство и заметала следы – а судя по всему, так оно и было – то женский труп без головы принадлежал отнюдь не Белль Ганес, а ещё одной её жертве. Покуда ещё неназванной.

Ещё одна фотография, сделанная во время раскопок, проводившихся на ферме Белль Ганес в первой декаде мая 1908 года. Белыми знаками «звёздочка» показаны ямы, на дне которых были найдены человеческие останки.

Логично? На первый взгляд – более чем!

Работа землекопов и сотрудников коронерской службы и службы шерифа проходила на виду большого количества людей [не забываем, что со второй половины 5 мая на ферму Белль Ганес началось всё возраставшее паломничество зевак, которое не смогли остановить даже сильные дожди, зарядившие тогда в Ла-Порте]. Присутствие среди зевак большого числа журналистов, готовых заплатить за любую свежую новость, явилось надёжной гарантией мгновенного разглашения этих самых новостей. Впрочем, публика, вооружённая биноклями и подзорными трубами, могла сосчитать извлекаемые из земли черепа и крупные кости без помощи газетчиков.

5 мая Рэй Лэмпхиар во время свидания с матерью в окружной тюрьме передал ей для стирки пару носовых платков, которыми пользовался в камере. После окончания свидания бдительный тюремный охранник попросил женщину показать полученные вещи. Развернув один из платков, он обнаружил небольшую записку, которую изъял и чуть позже передал шерифу Смутцеру.

Содержание записки показалось шерифу чрезвычайно интересным. Автор уведомлял получателя о необходимости связаться с адвокатом Уорденом и сообщить последнему, что на ферме некоего Джона Уитбрука (John Wheatbrook), расположенной неподалёку от города Спрингвилля (Springville), находятся вещи, принадлежащие Лэмпхиару. Адвокату следует немедленно отправиться туда и эти вещи забрать.

Эта информация обещала расследованию новый поворот. «Законники» знали, что 14 января 1908 года Рэй Лэмпхиар покинул ферму Белль Ганес и назад более не возвратился. По крайней мере сам Лэмпхиар на этом настаивал, и «законники» были склонны ему поверить. Во всяком случае проведённая проверка вроде бы подтверждала это утверждение Рэя. Люди шерифа сумели довольно полно восстановить перемещения Рэя, и потому шериф Смутцер был уверен, что знает, где и когда Лэмпхиар работал и как проводил время. Но при этом никто из «законников» ничего не знал о Джоне Уитбруке и неких вещах Лэмпхиара, якобы хранившихся на его ферме.

Интересно, что же это были за вещи, если задержанный так беспокоился об их местонахождении, что даже посчитал необходимым отправить за ними адвоката? И это притом, что с самим адвокатом Лэмпхиар не только ни разу не разговаривал, но даже ещё и не был знаком…

Шериф немедленно связался с окружным прокурором, тот озаботился получением ордера на обыск. 7 мая шериф Смутцер лично прибыл на ферму Уитбрука, предложил тому ответить на вопросы и выдать вещи Лэмпхиара. Фермер, немало озадаченный появлением официальных лиц, поспешил разъяснить, что в феврале 1908 года Рэй некоторое время работал по его поручению, совсем недолго, быть может, 3 или 4 дня. Получив расчёт, он попросил разрешения оставить на хранение небольшой рундук [ручной сундучок], каким обычно пользуются моряки. Предполагалось, что Рэй заберёт рундук лично, но этого не случилось, и тот до сих пор находится на ферме. Уитбрук поклялся, что никогда не открывал рундук и о его содержимом не догадывается.

Фермер отдал злосчастный рундук и, должно быть, с немалым облегчением перевёл дыхание. А вот у шерифа и окружного прокурора дыхание, должно быть, перехватило! Помимо разной мелочёвки вроде толстых носков, баночки с раствором морфия, сломанных серебряных часов и тому подобных сокровищ, представлявших ценность разве что для самого Лэмпхиара, в рундуке оказались золотые женские украшения с драгоценными камнями. Понятно было, что батрак-чернорабочий, алкоголик и наркоман не мог купить подобные вещи – он явно их украл! Но не они явились главной ценностью рундука. На самом его дне оказалась найдена… стопка писем Белль Ганес, адресованных Лэмпхиару!

Их содержание позволяло посмотреть на отношения Рэя и Белль под совершенно неожиданным ракурсом. Хотя письма Рэя отсутствовали, их содержание можно было в общих чертах представить из ответов Белль. Переписка охватывала период с сентября по декабрь 1907 года, за эти 80—90 дней Рэй получил 27 писем Белль и, очевидно, отправил ей примерно такое же количество своих посланий. Переписка начиналась с возмущённых, полных негодования текстов, из которых можно было заключить, что Лэмпхиар ранее шантажировал женщину, и та несколько раз выплачивала ему некие денежные суммы. Из писем невозможно было понять, что послужило причиной шантажа, кроме того, не указывались время выплат и размер денежных сумм – послания эти, вообще, содержали мало конкретики и, по-видимому, это была осознанная уловка автора, опасавшегося того, что письма попадут в чужие руки. Но Белль не скрывала своего негодования по причине не уменьшающихся претензий Рэя, требовавшего новых выплат. Она утверждала, что потратила на Лэмпхиара слишком много денег и уже не способна удовлетворить его денежные запросы, ну, а кроме того, весьма откровенно заявляла, что его молчание вообще не стоит тех денег, какие он желает получить.

Лэмпхиар, по-видимому, в ответных письмах смягчал свою позицию и обвинял в сложившейся ситуации Белль Ганес. Кроме того, он пытался объяснить своё далеко не джентльменское поведение тем, что сама же Белль его и оттолкнула – теперь, дескать, у него новая женщина, и он намерен построить своё счастье с нею. Белль Ганес в ответ начала смягчать свою риторику,. Она сообщила Рэю, что хочет возвращения прежних времён и позвала его вернуться жить на её ферму. При этом женщина довольно любопытно сформулировала свою мысль, написав дословно: «Вернись ко мне. Можешь прихватить с собой новую возлюбленную, если у неё окажется достаточно денег» (на языке оригинала: «Come back to me. You must come back. You may bring your new sweetheart with you, provided she has money enough.»)

Фразу можно было истолковать по-разному, но нельзя было не признать, что уточнение о наличии денег выглядело весьма подозрительно.

Впрочем, сам факт существования у Лэмпхиара некоей «новой возлюбленной» вызывал обоснованные сомнения, поскольку приличная женщина вряд ли связалась бы с таким опустившимся человеком.

Тем не менее факт остаётся фактом, Рэй Лэмпхиар в декабре 1907 года возвратился на ферму Белль Ганес и оставался там вплоть до 14 января 1908 года.

То, что правоохранительные органы заполучили в своё распоряжение письма, проливавшие свет на отношения подозреваемого и его предполагаемой жертвы, явилось для следствия огромной удачей. Правда, окружной прокурор Ральф Смит распорядился этой информацией не вполне оптимально – уже 9 мая он рассказал газетчикам и о перехваченном письме задержанного, и о содержании писем Белль Ганес, и это преждевременное открытие информации лишило в дальнейшем следствие фактора внезапности.

Но таковы были реалии того времени – газетчики гонялись за новостями и совали свои носы повсюду, а властные инстанции всячески раздували собственные успехи и искали расположения пишущей братии.

В те майские дни и часы всевозможные версии и новости, зачастую недостоверные, передавались по телефону в редакции газет и далее попадали в свежие номера, выходивших по всей стране – от Нью-Мексико до Аляски и от Калифорнии до Мэна. Потому не следует удивляться тому, что начиная с 7 мая уже все Соединённые Штаты обсуждали историю про женщину-убийцу из Индианы, последовательно расправившуюся с кучей своих женихов, а затем имитировавшую собственную смерть на пожаре. И потому нас не должно удивлять появление в самых неожиданных местах страны свидетелей, существование которых невозможно было предположить до тех самых пор, пока они не заявили о себе. В формате очерка невозможно рассказать обо всех таких свидетелях – счёт им идёт на десятки – но о некоторых лицах нельзя не упомянуть.

8 мая в полицию города Оклахома-сити, штат Оклахома, удалённого от Ла-Порта почти на 1,2 тыс. км, явились два брата – Эмиль и Фредерик Грининги (Emil Greening, Fred Greening) – которые сделали официальное заявление, согласно которому они стали свидетелями подозрительной деятельности Белль Ганес во время своей работы на её ферме. Братья утверждали, будто летом минувшего 1907 года на протяжении нескольких месяцев батрачили в Индиане. Около 10 недель они жили на ферме Ганес, где занимались починкой крыш сараев, а также иной работой, каковую им поручала хозяйка фермы. За это время они стали свидетелями того, как около дюжины мужчин приезжали на ферму и… никто из них так и не уехал!

Конечно, можно было допустить, что кто-то из гостей покинул ферму пешком, оставшись незамеченным, благо расстояние до железнодорожной станции не превышало 2,5 км, и мужчина с небольшим саквояжем мог его преодолеть без особых затруднений. Но вот чтобы все 12 или около того мужчин ушли пешком, и братья этого не заметили… Такое выглядело маловероятным, тем более что некоторые из гостей Белль Ганес имели при себе довольно солидный багаж.

То, что мужчины приезжают к хозяйке, и никто из них не уезжает обратно, уже тогда показалось братьям Гринингам необычным и отчасти подозрительным. Эту странность они даже обсуждали между собой, пытаясь понять, как такое может происходить. В конечном итоге они заподозрили некую грязную игру, хотя, разумеется, о возможном убийстве увиденных ими людей никто даже не подумал.

Полицейский нотариус – а в штатах крупных полицейских подразделений того времени существовали такие должности – зафиксировал заявления Эмиля и Фредерика Гринингов. В тот же день из Оклахома-сити в Ла-Порт ушла телеграмма с кратким изложением их содержания, а заверенные копии заявлений были отправлены шерифу Смутцеру курьером.

Другим важным свидетельством явились показания некоего Андерсона, фермера из Миссури, данные 10 мая полиции Чикаго. Хотя Андерсон проживал в городе Сент-Джозеф (St. Joseph), Миссури, он специально прибыл в Чикаго, чтобы сделать официальное заявление полицейским органам и предъявить им свою переписку с Белль Ганес. В отличие от братьев Гринингов, этот свидетель во время общения с Белль Ганес выступал в роли не наёмного рабочего, а потенциального жениха. Его рассказ проливал свет на то, как женщина-убийца строила свои отношения с потенциальной жертвой.

Согласно официальному заявлению Андерсона, всё началось с того, что летом 1906 года он прочитал брачное объявление, которое, как выяснилось позже, разместила Белль Ганес. Тогда он проживал возле городка Монтейт (Monteith), штат Мичиган, где владел фермой площадью 320 акров [~130 гектаров]. Позже он продал ферму и переехал южнее – в Миссури. Прочитав объявление от имени хозяйственной женщины, самостоятельно управляющей фермой в округе Ла-Порт, написал в газету и, оплатив комиссионный сбор, получил интересующий его адрес. Мужчина быстро отправил потенциальной невесте письмо, получил ответ – так возникла переписка, впрочем, не очень продолжительная.

В конце концов, Андерсон собрал дорожный саквояж да и отправился в дорогу. Познакомиться, так сказать, посмотреть на дамочку да и себя показать.

Белль Ганес оказалась не совсем такой, какой он её представлял. Это была властная, сильная женщина, распространявшая вокруг себя ауру энергии и уверенности. Присутствовавшая при их общении девочка 10 или чуть более лет – это явно была Дженни Олсен – выглядела, напротив, обеспокоенной и запуганной. Она странно смотрела на Андерсона, и тот не мог понять её взгляда.

Владелица фермы явно не была склонна терять время на лишние реверансы. Уже в ходе первого разговора она довольно бестактно поинтересовалась, какой суммой располагает потенциальный жених. Андерсон в то время был на мели, кстати, поиск пары в разделе брачных объявлений во многом объяснялся тем, что мужчина искал женщину, готовую инвестировать в становление его бизнеса. Но признаться в этом Андерсон, разумеется, не мог, поэтому он солгал, будто имеет заначку в «несколько сот долларов». Это была вполне неплохая заначка для фермера тех лет, но к его удивлению ответ явно разочаровал Белль. Та ответила, что этого «недостаточно», дескать, пусть Андерсон продаст свою ферму и с вырученными деньгами возвращается.

Распрощавшись вежливо, но довольно холодно, Андерсон уехал. У него имелись кое-какие дела в Индиане, но после их окончания он решил ещё раз заехать к Белль Ганес. Тогда ему было 37 лет, он был полон сил и энергии и потому ценил себя довольно высоко. Ему не очень-то понравилось, что женщина, будучи намного старше него, демонстрировала слишком много строптивости, самоуверенности и даже гордыни. В общем, мужчина решил «воспитать» привереду, если можно так выразиться…

Спустя несколько дней после первого визита, уже поздним вечером, он опять появился на знакомой ферме – на этот раз без предупреждения. Однако попытка застать Белль Ганес врасплох привела совсем не к тому результату, на который рассчитывал Андерсон. К его удивлению в доме Белль Ганес оказался некий худой и довольно неприятный мужчина, который, как и Андерсон, был явно моложе женщины. Визитёр и неизвестный мужчина обменялись неприязненными взглядами. Хозяйка не представила их друг другу, поэтому имени этого человека Андерсон не узнал, хотя, по его мнению, это был Рэй Лэмпхиар, портрет которого он в мае 1908 года увидел в газете.

Рэй Лэмпхиар. В мае 1908 года жалкий батрак из Индианы стал известен на всю страну. В те дни, наверное, не было газеты, не опубликовавшей его фотографию или портрет на своих страницах хотя бы раз. Поэтому не следует удивляться тому, что Андерсон, фермер из далёкой миссурийской глубинки, заявил, что опознал Рэя и хорошо помнит о своей встрече с ним двумя годами ранее.

Белль Ганес довольно неприязненно поинтересовалась, привёз ли Андерсон с собой деньги. Этот деликатный разговор она завела в присутствии незнакомого мужчины, что выглядело крайне бестактным. Андерсон без лишних реверансов ответил, что денег у него с собой нет и сбережений, о которых он упоминал во время предыдущего приезда, также не существует. Признание это вызвало прилив гнева Белль, она даже в лице переменилась от услышанного. Казалось, сейчас последует какая-то крайне неприятная сцена, но… всё получилось иначе!

Женщина взяла себя в руки и после некоторой паузы сказала, что Андерсон может остаться в её доме до утра. Ну, в самом деле, не выгонять же путешественника из дома на ночь глядя!

Хотя предложение прозвучало не очень-то любезно и было больше похоже на одолжение, мужчина остался на ночь. Под утро произошла пугающая и не понятая тогда Андерсоном сцена. Он внезапно проснулся и, открыв глаза, увидел Белль Ганес, стоявшую подле его кровати и внимательно смотревшую ему в лицо. Он не знал, как долго женщина стояла так, но её беззвучное появление крайне напугало Андерсона. Он рывком сел в кровати, а Белль Ганес неожиданно закричала и… бросилась вон из комнаты.

Случившееся до того потрясло Андерсона, что он не смог более сомкнуть глаз. Оставшееся время он провёл в крайнем напряжении и с великим облегчением встретил восход солнца. Быстро собрав вещи, он покинул ферму, не увидев никого из её обитателей.

В своём заявлении мужчина подчеркнул, что считает, будто во время второго появления на ферме видел Рэя Лэмпхиара, но не настаивает на точности опознания и готов принять участие в очной ставке с последним, если в том возникнет необходимость.

Также можно упомянуть и о довольно большом количестве заявлений, поступивших в полицию Чикаго от лиц, утверждавших, будто они были знакомы с Белль Ганес до её переезда в Ла-Порт. Останавливаться на их детальном разборе вряд ли нужно в силу самых разных причин [прежде всего потому, что сообщения эти касаются событий, произошедших задолго до интересующего нас времени], но следует отметить любопытную деталь, объединяющую эти рассказы. Свидетели, описывая характер Белль, помимо положительных черт – работоспособности, ума, практической смётки – отмечали присущую этой женщине быстроту смены настроений и несдержанность в гневе. По-видимому, это действительно было нечто, способное напугать человека, плохо знавшего Белль. Совершенно ничтожный повод мог спровоцировать поразительный всплеск её гнева, и в приступе ярости она была по-настоящему страшна – в такие минуты от неё убегал муж, и все, находившиеся рядом, старались под любым предлогом куда-нибудь уйти.

Это очень интересное наблюдение, заставляющее подозревать наличие у Белль Ганес какого-то гормонального сбоя, вызывавшего потерю управления эмоциями и утрату до некоторой степени контроля волевой сферы. В этом месте автор позволит себе небольшое отступление, напрямую связанное с этой деликатной темой.

Читая показания свидетелей о «приступах бешенства» Белль Ганес, автор поймал себя на той мысли, что хорошо представляет, о чём именно идёт речь. На протяжении ряда лет мне пришлось вблизи наблюдать женщину, страдавшую такими точно неконтролируемыми вспышками гнева. У неё были какие-то проблемы с щитовидной железой [о точном диагнозе автор судить не берётся]. Женщина пыталась лечиться, и лечение это, возможно, помогало, но не решало проблему в принципе. Дамочка эта, зная, что нездорова, имела обыкновение предупреждать: «У меня гиперфункция щитовидки! Ты меня не зли! Я за себя не отвечаю, у меня и справка будет, если что…» Такого рода предупреждения могли бы показаться оригинальной шуткой, но ровно до первой вспышки гнева.

Когда в принтере заканчивался картридж, её разухабистую матерную брань можно было слышать в противоположном конце здания этажом ниже и выше. Когда во время одного из «корпоративов», то есть весёлой пьянки руководящего состава организации, любовник неосторожно перебил её в момент произнесения тоста, дамочка взяла со стола бутылку водки и… разбила её о голову любовника! Таким ударом могла бы и убить, но не убила. Любовник этот умер через 3 года, и гневливая дамочка заявила, что приедет на отпевание, которое должно было состояться в одном из крупнейших петербургских соборов в присутствии весьма высокопоставленных лиц. С учётом того, что там же должны были присутствовать вдова и дети умершего, появление дамочки с гиперфункцией щитовидки допустить было никак нельзя – сие грозило колоссальным публичным скандалом. Но и отказать дамочке, зная её дикий нрав, никто не посмел. В результате была проведена настоящая конспиративная операция – женщину эту в 5 утра привезли на служебной машине в закрытый морг, запустили внутрь, оставили на некоторое время наедине с покойным, после чего отвезли обратно домой.

Сказанное выше представляет собой лишь несколько штрихов к её довольно необычному портрету. Объективности ради следует отметить, что упомянутая дамочка нравилась мужчинам и внешне представляла собой эдакую «45-летнюю Мэрилин Монро», если использование такого образа допустимо. Гормональные нарушения, по-видимому, повлияли определённым образом на её сексуальность, поскольку при живом муже она постоянно имела любовника, и порой даже нескольких в одно время. Один из них на вопрос, как он может заниматься сексом с такой безбашенной тёткой, не без ухмылки ответил что-то вроде: «В постели она настоящее животное, за такое простить можно всё!»

Остаётся добавить, что семейная жизнь этой дамочки была полна своих причуд и скелетов в шкафу. Не считаю нужным глубоко вдаваться в эту тему, но замечу, что интересующая нас женщина являлась матерью 2-х дочерей, очень симпатичных. Сестрёнки жили дружно и весело, но общение их характеризовалось тем, что одна из них частенько обращалась к другой, называя её «жертвой инцеста». Согласитесь, это довольно необычное для родственников обращение. При этом из сопутствующих комментариев можно было понять, что провокатором инцеста являлся вовсе не отец девочек, а их матушка. Такая вот, понимаешь ли, загогулина в отдельно взятой петербургской семье.

Белль Ганес кажется автору очень похожей на описанную выше дамочку. С одной стороны – неукротимая экспрессия, огромная трудоспособность, быстрота во всём, умение нравиться мужчинам и при этом – перепады настроения, неконтролируемая ярость в минуты раздражения и жестокость в наказании. И в основе этих психологических скачков – некий серьёзный гормональный сбой.

Автор не настаивает на точности собственного предположения, поскольку те данные о поведении Белль Ганес, что имеются в нашем распоряжении – это не медицинские документы, а всего лишь воспоминания людей, наблюдавших Белль в быту, житейские зарисовки, так сказать. Но мне кажется, что высказанное суждение имеет право на существование, поскольку хорошо объясняет причину того очень противоречивого впечатления, которое производила эта женщина на разных людей в разной обстановке.

Выше было отмечено, что 8 мая раскопки на ферме были остановлены из-за наплыва народа, и общее число зевак, явившихся тогда на место пожара, достигло 15 тысяч человек. На самом деле это не самое главное событие того дня, и ажиотаж публики в ту субботу оказался связан не только с газетными публикациями предыдущих дней.

В первой половине того дня было сделано очередное интригующее открытие, ничего не объяснявшее и лишь запутывавшее общую картину произошедшего на ферме преступления. Подвал под сгоревшим домом был заполнен разнообразным мусором и фрагментами не полностью сгоревших деревянных конструкций, провалившихся под собственным весом. Начиная с 28 апреля их постепенно извлекали наверх, обнажая стены, и в процессе этой работы 8 мая несколько кирпичей стенной кладки… выдавились из подвала наружу. Они не выпали из кладки, но по характеру их смещения можно было понять, что за кирпичной стеной находится пустота. После извлечения кирпичей в получившееся отверстие был направлен луч света, и стало ясно, что за стеной не локальная аномалия в грунте, а большое пустое пространство. Там оказалась самая настоящая комната!

Быстро разобрав фальшивую стену, рабочие обнаружили довольно большую камеру со сторонами приблизительно 2,5 на 5,5 метров, в которой ничего не было. Вообще ничего – ни столов, ни стеллажей – хотя использовать это помещение как холодную кладовую было бы весьма разумно. Таковым, по-видимому, первоначальное назначение этой комнаты и являлось. Но кто, для чего и когда заложил вход в это помещение кирпичом, наглухо изолировав его? Любая версия, призванная реконструировать события на ферме Белль Ганес, должна обязательно включать в себя непротиворечивое объяснение предназначения этого помещения и причины его маскировки.

Совершенно случайное обнаружение тайной комнаты побудило шерифа и коронера задуматься над тем, что на ферме могут существовать и иные секретные помещения или тайники. Даже удивительно, что эта довольно очевидная мысль не посетила их светлые умы ранее! Рабочие старательно обстучали каждый кирпичик в подвале, но ничего подозрительного более не отыскали.

Именно обнаружение тайной комнаты 8 мая и послужило одной из причин того наплыва публики, что отимечался в последующие дни. Часть людей, что поначалу покинула ферму, услыхав о сделанном открытии, устремилась назад, в результате чего как на самой ферме, так и на прилегающей территории собралась многотысячная толпа. Присутствие огромного числа зевак, ловивших каждое слово «законников» и непрерывно наблюдавших за действиями рабочих, сделало продолжение работ в тот день невозможным.

Несколько фотографий, сделанных во время разбора мусора, заполнившего подвал под жилым домом. Вверху: первоначальный вид подвала в первые дни мая 1908 года. Если принять рост мужчины на фотографии равным 1,8 метра, то несложно прикинуть размеры открытой части подвала [приблизительно 7,5 метров на 5 метров]. При этом хорошо видно, что подвал был заполнен мусором настолько, что головы людей находились выше уровня земли. В середине: фотография из газеты от 9 мая, демонстрирующая раскопки после обнаружения фальшивой стены. Теперь уже головы людей находятся примерно на 1 метр ниже уровня почвы. Внизу: это фотография подвала после извлечения из него мусора и обнажения пола. Легко заметить, что подвал под жилым домом был весьма велик и имел потолок на высоте 3 метров или даже чуть более.

Следующий день – 9 мая – оказался весьма богат на всевозможные события, в той или иной степени связанные с расследованием. Окружной прокурор Ральф Смит, до того наблюдавший за разворачивавшимися событиями со стороны, выступил в тот день с официальным заявлением. Из сказанного им следовало, что Смит не верит в возможность спасения Белль Ганес из горящего дома и призывает жителей не увлекаться фантастическими версиями. По его мнению, хозяйка фермы была убита Рэем Лэмпхиаром, а устроенный последним поджог был призван замаскировать преступление.

Как отмечалось выше, окружная прокуратура обычно подключалась к расследованию уголовных дел после того, как коронерское жюри принимало решение о признании самого факта преступления, и заявление Ральфа Смита явно задело самолюбие коронера Чарльза Мэка. Прокурор словно бы отодвигал коронера в сторону и не давал тому сделать свою работу. Понятно, что 52-летнему Мэку такое поведение Смита, годившегося коронеру в сыновья, понравиться не могло и потому коронер не пожелал оставить сказанное прокурором без ответа.

В тот же день Чарльз Мэк обратился к газетчикам с весьма обстоятельным разъяснением, призванным ознакомить их [а через них общественность] с причинами возникших сомнений в принадлежности обезглавленного трупа Белль Ганес. Коронер сообщил, в частности, что от портных и обувщиков, работавших над заказами Белль Ганес, правоохранительные органы хорошо осведомлены о сложении её тела и антропометрических показателях. Сравнение этих цифр с обмерами обезглавленного женского трупа выглядит весьма красноречиво. Так, например, женское тело, найденное на пепелище, имело охват бицепса равный 9 дюймам [229 мм], а Белль Ганес – 17 дюймов (432 мм). Охват груди неизвестного трупа равнялся 36 дюймам [~91 см], а охват груди Белль Ганес составлял 46 дюймов [117 см]. Окружность талии обезглавленного тела равнялась 26 дюймам [66 см], а для Белль Ганес аналогичный показатель составлял 37 дюймов [94 см]. Обмеры нижних конечностей также показывали значительное несовпадение показателей. Так, например, длина ноги от таза до пятки у обезглавленного трупа была равна 35 дюймам [89 см], а у Белль Ганес значительно больше – 39 дюймов [99 см], что определённо указывало на то, что хозяйка фермы имела гораздо более высокий рост. Наибольший охват бедра трупа, найденного на пепелище, был равен 40 дюймам [101,6 см], а для Белль Ганес этот показатель составлял 54 дюйма [~137 см]. Охват икры соответственно равнялся 10 дюймам [~25,4 см] и 12,5 дюймов [31,8 см]. Ещё более показательным выглядело сравнение охватов запястий – у обезглавленного тела таковой составлял 6 дюймов [15,2 см], а у Белль Ганес – 9 [22,9 см].

Ранее коронер не предавал огласке детали судебно-медицинских экспертиз. Сейчас же он пошёл на этот шаг, очевидно, из желания противопоставить себя строптивому прокурору, осмелившемуся самочинно вмешиваться в дело, о котором он вряд ли имел сколько-нибудь полное представление. Примечательно то, что Мэк, сделав это в высшей степени красноречивое заявление, воздержался от каких-либо выводов. Он формально даже прокурору Смиту не возразил, а просто выпалил в мировой эфир несколько весьма познавательных цифр и предложил всем, способным думать, самостоятельно сделать логичный вывод.

Должностные лица, расследовавшие пожар на ферме Белль Ганес (слева направо): шериф Альберт Смутцер, врач коронерской службы Уилльям Мейер, коронер Чарльз Мэк.

Шериф Смутцер, узнав о заявлениях прокурора и коронера, тоже решил не молчать. Он поделился с журналистами кое-какими своими соображениями о расследуемом деле. В частности, шериф поведал о весьма важной находке, сделанной утром 9 мая – речь шла об обнаружении топора со следами крови на лезвии. Топор находился в одном из сараев и явно был спрятан. Его удалось отыскать лишь благодаря тому, что все постройки на территории фермы после обнаружения тайного помещения в подвале были осмотрены самым тщательным образом. Шериф полагал, что найденный топор использовался для отрубания головы женщине, чей труп впоследствии был обнаружен на пепелище жилого дома.

На следующий день – 10 мая 1908 года – с шерифом Смутцером связался Альберт Петерсон (Albert Peterson), проживавший в штате Миннесота и специально прибывший в Индиану для встречи с представителями следствия. Это был двоюродный брат Мэдса Соренсона, первого мужа Белль Ганес, который посчитал нужным проинформировать правоохранительные органы о деталях, представлявших, возможно, некоторый интерес. Так, по его словам, его брат был застрахован в компании «United Workmen» на сумму 2 тыс. $, и судьба этой страховки ему неизвестна. По-видимому, её получила жена, точнее, вдова [он имел в виду Белль Ганес]. Кроме того, Альберт рассказал о том, что с ним проживает ребёнок Мэдса от предыдущего брака, который мог рассчитывать на наследование фермы Белль Ганес. При этом Петерсон опасался возможной конкуренции в этом вопросе родной сестры Питера Ганеса – Дженни Сванхильды Ганес (Jennie Swanhilda Gunness) – и считал, что та может организовать похищение или убийство ребёнка Соренсона.

Ввиду обоснованных опасений за жизнь ребёнка вся информация о нём – место проживания, имя, возраст и даже пол – были скрыты от газетчиков. Желание Альберта Петерсона, действовавшего от имени опекаемого им двоюродного племянника или племянницы, заполучить богатую ферму в хорошо обжитом регионе страны представляялось хорошо понятным, но весьма спорным с точки зрения наследственного права. Ребёнок бывшего мужа, не являющийся кровным родственником завещателя при наличии у прежнегго совладельца родной сестры, имел весьма призрачные шансы заполучить хоть что-то, если только его доля не была прямо прописана в завещании.

Логика Петерсона, всерьёз опасавшегося убийства ребёнка, которого он считал потенциальным наследователем фермы Белль Ганес, отдаёт изрядной долей паранойи. Вряд ли эти страхи имели под собой хоть какое-то здравое обоснование. Тем не менее об Альберте Петерсоне и его обращении к шерифу Смутцеру упомянуть следовало, поскольку связанная с этим человеком история весьма выразительно характеризует как то время, так и людей из интересующей нас фермерской среды. Видно, что люди эти были, с одной стороны, простоваты, но с другой – не лишены злобной подозрительности и жажды стяжания.

В тот же день коронер Мэк согласовал с руководством Департамента юстиции штата весьма важный вопрос – привлечение к проводимому расследованию доктора Уолтера Хейнса (Walter S. Haines), опытного судебного химика и токсиколога из Медицинского колледжа Раша (Rush Medical college) в Чикаго. Помимо химии, доктор преподавал там лечебное дело и токсикологию. Хейнс, родившийся в 1850 году, получил докторскую степень по химии в возрасте 26-и лет, и к описываемому моменту времени занимался научной и педагогической деятельностью уже более трети века. С 1900 года он являлся членом федеральной комиссии, разрабатывавшей национальные стандарты в области фармакопеи [его работа в этой комиссии растянулась на 20 лет!]. В 1904 г. Уолтер Хейнс стал соавтором 2-томного «Учебника судебной медицины и токсикологии», в котором он написал раздел, посвящённый ядам и их обнаружению в биологических образцах.

Это, так сказать, краткое изложение его официальной биографии, а если точнее, то её «лакированного» варианта. Всё из перечисленного выше можно прочесть в многочисленных биографиях Уолтера Хейнса, доступных в самых разных источниках, в том числе и в «Википедии». Публикации эти имеют тон весьма комплиментарный и всячески превозносят заслуги Хейнса во всех делах, за которые он брался. Однако помимо этого блестящего фасада, личность крупного учёного Уолтера Хейнса имела и свою тёмную сторону, о которой вряд ли кто-то, кроме читателей очерков Ракитина, сейчас помнит.

Между тем, читателям моих криминальных очерков американский врач и выдающийся химик-токсиколог Уолтер Хейнс хорошо знаком – он оставил след во многих сенсационных уголовных расследованиях конца XIX-го – начала XX-го столетий. В частности, Уолтер Хейнс оставил определённый след в расследовании таинственного исчезновения жены «колбасного короля Чикаго» Адольфа Лютгерта2. Эта криминальная драма произошла в конце XIX столетия, и Хейнсу, выступившему в её расследовании в роли главного судебно-химического эксперта, пришлось тогда исследовать вопрос о принципиальной возможности полного уничтожения человеческого тела поташем. Сначала эксперт проводил свои исследования на частях человеческих тел и отдельных видах тканей (костной, мышечной, жировой), а затем осуществил натурный эксперимент по растворению человеческого трупа в присутствии комиссии, состоявшей из представителей различных ведомств (полиции Чикаго, окружной прокуратуры, офиса коронера). Для проведения этой очень необычной демонстрации он получил невостребованный мужской труп, соответствовавший своим весом женскому (~58 кг), который успешно и растворил за 2 часа 20 минут в концентрированном кипящем растворе поташа. Несмотря на это весьма убедительное подтверждение официальной версии, история расследования исчезновения Луизы Лютгерт имеет и свой бэкграунд, заставляющий подозревать некую грязную игру со стороны правоохранительных органов. Не вижу смысла останавливаться сейчас на подробном обосновании написанного – эти детали разобраны в упомянутом чуть выше очерке – но обойти молчание данное обстоятельство было бы неправильно.

Нельзя не отметить и того, что Хейнс изрядно накосячил – уж простите автору низкий слог! – при расследовании таинственных заболеваний и смертей членов богатейшей семьи Своуп в Канзас-сити в конце 1908 года. Истории этой посвящён мой большой очерк «Персональная бактериологическая война доктора Хайда»3. В нём я постарался доказать, что именно недобросовестная работа Уолтера Хейнса, решившегося на фальсификацию судебно-химической экспертизы в угоду стороне обвинения, в конечном итоге позволила убийце, чья вина изначально выглядела довольно очевидной, избежать наказания. Опять-таки, как и в случае с «делом Лютгерта», я не вижу смысла углубляться в изложение деталей – это уведёт настоящее повествование сильно в сторону – но считаю невозможным не сделать акцент на недобросовестной работе Хейнса по «делу доктора Хайда».

Имелись на счету уважаемого токсиколога и иные огрехи, явно допущенные в угоду тем, кто его нанимал. Прекрасным примером такого рода огреха можно считать его работу при расследовании предполагаемого отравления врачом-стоматологом Сиднеем Гудмансоном (dr. J. Sidney Goodmanson) собственной жены. Это преступление произошло 26 сентября 1894 года в городе Пендере (Pender), штат Небраска. Жена на глазах свидетелей выпила стакан воды, находясь в кабинете мужа, и скончалась через 15 минут в сильных судорогах. Последнее обстоятельство навело правоохранительные органы на подозрение об отравлении стрихнином.

Для проведения судебно-химической экспертизы был приглашён из Иллинойса профессор Хейнс, который лично отправился за 800 км, чтобы изъять для исследования печень трупа. Проведя токсикологическую экспертизу, маститый специалист нашёл сверхдозу стрихнина, подтвердив тем самым предположение об отравлении. В общем, Гудмансон пошёл под суд, который несколько раз откладывался, но, в конце концов, состоялся-таки, и 6 мая 1897 года стоматолог был признан виновным в убийстве 1-й степени и приговорён к пожизненному заключению.

Этот приговор был оспорен ввиду предвзятости суда, что подкреплялось большим количеством убедительных доказательств.

Верховный суд штата назначил новый суд в другом округе и постановил провести повторное судебно-химическое исследование. В ходе нового судебного процесса выяснилось много интересного, не звучавшего ранее. Оказалось, что умершая женщина имела врождённое заболевание сердца и ещё за 8 дней до смерти обращалась к врачу с жалобами на самочувствие. Никакой сверхдозы стрихнина повторная экспертиза не обнаружила. Наличие же этого яда в следовых количествах объяснялось тем, что женщина принимала его в составе стимулирующих таблеток [в те годы стрихнин в небольших дозах назначался при сердечнососудистых и лёгочных заболеваниях в качестве эффективного стимулятора]. Назначение этого лекарства было подтверждено лечащим врачом. То, что женщине стало плохо во время стоматологических манипуляций, удивлять, в общем-то, не должно – такое происходит и сейчас, несмотря на наличие весьма эффективных обезболивающих средств. Судороги, замеченные свидетелями, не соответствовали симптоматике действия «судорожного яда», и объяснялись они отнюдь не приёмом стрихнина, а агонией…

Газетные публикации, посвящённые суду над Сиднеем Гудмансоном.

Уже в июле 1897 года, в ходе 2-го судебного процесса, доктор Гудмансон был полностью оправдан и вышел на свободу. История эта широко освещалась прессой и стала довольно известна. Однако на репутации Уолтера Хейнса, едва не отправившего невиновного человека на пожизненное заключение, она не сказалась – профессор и далее признавался компетентным экспертом по широкому кругу медицинских вопросов, токсикологии и химии в целом.

Остаётся добавить, что это не единственный пример того, как результат судебно-химической экспертизы, проведённой доктором Хейнсом, не просто ставился под сомнение, но полностью опровергался.

Заканчивая это отступление – подзатянувшееся, но, наверняка, не лишённое для читателя определённого интереса – хочется отметить, что уважаемый химик и токсиколог, судя по всему, принадлежал к категории тех научных специалистов, которые при получении хорошо оплаченного заказа «брали под козырёк» и обеспечивали тот результат, который от них ожидали заказчики. Хотя химия относится к разряду точных наук, хороший специалист различными ухищрениями может «подкручивать» результат опытов в весьма широком диапазоне. Доктор Хейнс отлично владел этой премудростью и потому сколотил немалое состояние на выполнении заказных экспертиз. За свою работу брал он цену немалую – от 1 тыс.$ – что было лишь немногим менее его годовой профессорской ставки в Медицинском колледже Раша. Понятно, что его приглашения для проведения судебно-химических экспертиз напрямую зависели от того, насколько охотно и успешно он выполняет пожелания заказчиков.

По этой причине привлечение доктора Хейнса к токсикологическому исследованию останков Эндрю Хелгелейна и Дженни Олсен не должно вызывать у современного читателя иллюзий – появление в нашем повествовании сего почтенного учёного мужа гарантировало не чистоту порученного исследования, а его соответствие ожиданиям заказчика.

Коронер Чарльз Мэк предложил поручить доктору Хейнсу проведение токсикологической экспертизы останков Эндрю Хелгелейна и Дженни Олсен как наиболее сохранившихся из тел, найденных в земле. Предположение об отравлении упомянутых жертв представлялось логичным, поскольку сложно было представить, чтобы Белль Ганес расправилась с крепким и здоровым фермером Хелгелейном в ходе открытого нападения. Скорее всего, она должна была его предварительно чем-то одурманить или умертвить с использованием яда. Разобраться в этом вопросе надлежало доктору Хейнсу, которому за проведение судебно-химических экспертиз руководство штата согласилось выплатить 1,2 тыс.$. Это были очень приличные деньги по тем временам!

Буквально через день доктор Хейнс прибыл в Ла-Порт и произвёл изъятие печени из тел Эндрю Хелгелейна и Дженни Олсен, после чего убыл обратно в Чикаго. На проведение экспертиз ему отводилось 2 месяца, и в своём месте мы ещё скажем несколько слов о полученных Хейнсом результатах.

Вернёмся, впрочем, в 10 мая 1908 года.

В тот день представитель «Международного детективного агентства Пинкертона» («Pinkerton National Detective Agency») не без апломба сообщил журналистам, что сотрудники его фирмы, работающие в Ла-Порте, установили размер обуви, который носила Белль Ганес. По его заверению это был 9-й размер по американской шкале. Не совсем понятно, что эта информация давала следствию, поскольку ориентироваться при опознании человека на размер его ноги нельзя [человек может иметь привычку носить свободную обувь на полразмера больше нужного, либо напротив, меньшего размера, но растоптанную]. Следует заметить в этом месте, что «пинкертоны» официально не привлекались к расследованию пожара на ферме, поскольку округ попросту не располагал средствами для оплаты их услуг. Частные детективы поработали в Ла-Порте в инициативном порядке, сугубо для привлечения внимания к самим себе и довольно топорной саморекламы. Их успех в установлении размера ноги хозяйки фермы выглядит анекдотично, принимая во внимание то обстоятельство, что служба коронера к этому времени уже была прекрасно осведомлена об антропометрических параметрах тела Белль Ганес, и размер ноги тайной не являлся [о чём выше уже было написано].

Гораздо более важной новостью того дня стал официальный ответ местного отделения «First National bank» -а на запрос о том, при каких обстоятельствах были сняты деньги со счёта Эндрю Хелгелейна. О том, что счёт обнулён, следствие знало от Элси Хелгелейна, но старший брат был не в курсе деталей того, как это случилось. Выяснилось, что 14 января 1908 года Эндрю Хелгелейн явился в отделение банка в Ла-Порте в обществе Белль Ганес и закрыл собственный счёт. В присутствии банковского клерка он выписал чек на всю сумму счёта – она оказалась равна 2893 $ – и передал чек Белль Ганес, которая тут же прошла в кассу и обналичила его.

Чек на сумму 2893 $, подписанный Эндрю Хелгелейном 14 января 1908 года в присутствии банковского клерка и тут же обналиченный Белль Ганес в кассе.

Эту информацию следовало признать очень важной. Во-первых, она однозначно доказывала факт перехода денег Эндрю Хелгелейна в руки Белль Ганес, то есть наличие у этой женщины корыстного мотива для устранения жениха.

Во-вторых, получили подтверждение показания Лэмпхиара о том, что когда он покидал ферму в последний раз, Хелгелейн был жив и здоров. Показаниям батрака о том, что на ферму он более не возвращался, полиция поначалу была склонна верить, поскольку слова его подкреплялись записями в журнале владельца скотобойни в Мигичан-сити. Но теперь, ввиду известия о завладении Белль Ганес деньгами Хелгелейна 14 января, полиция засомневалась в том, что Лэмпхиар действительно навсегда покинул ферму Белль Ганес. Ведь его отъезд делал картину убийства ещё более чудовищной и фантасмагоричной, нежели ранее.

Получалось, что Белль Ганес лично – и притом в одиночку! – убила Дженни Олсен и Эндрю Хелгелейна, разрубила их тела на части, спрятала на некоторое время в тайном месте, а затем – спустя около 2-х месяцев – перевезла к мусорной яме, на дне которой они впоследствии были найдены.

Как обстояли дела с раскопками на ферме?

Поскольку в огромном объёме мусора, заполнявшем подвал под сгоревшим домом, очень сложно было обнаружить зубной протез (золотой мост) Белль Ганес, было решено организовать тщательное просеивания всего, извлекаемого из подвала, чтобы не пропустить во многих кубометрах пепла и мусора мелкий предмет, Для этого был нанят рабочий, имевший опыт такого рода поиска мелких предметов. Это был в прошлом шахтёр, работавший на разработке рудного золота, звали его Уилльям Шульц (William Schultz). Он прибыл со специальным снаряжением – подвесной люлькой с мелким ситом, через которую и предполагалось производить просеивание.

В помощь ему окружная администрация наняла двух рабочих – некоего Шумейкера (Shoemaker) и Уилльяма Брогиски (Willlam Brogiski), этнического поляка, много лет жившего в Ла-Порте. Следствие узнало, что в 1906—1907 годах Брогиски выкопал для Белль Ганес 3 ямы размером 6 на 4 фута (то есть 1,8 на 1,2 метра). Ямы эти якобы предназначались для закапывания мусора, но Брогиски, по его словам, никогда мусор в них не закапывал и не видел, чтобы это делал кто-то другой. Однако, оказавшись на ферме через несколько месяцев, Брогиски случайно увидел выкопанные им ямы, которые к тому времени уже были заполнены консервными банками, битым стеклом, кирпичом и фрагментами досок. Брогиски должен был показать места, в которых выкапывал упомянутые ямы – их предполагалось в дальнейшем раскопать, дабы проверить на возможность использования в качестве захоронений.

Работа этой группы рабочих – Шульца, Шумейкера и Брогиски – началась 11 мая, однако уже 12 мая все новые раскопки на территории фермы было решено приостановить из-за отвратительной погоды и совершенно непомерного количества зевак, наблюдавших за происходившим в режиме 24 часа 7 дней в неделю. Поэтому нанятые рабочие занялись проверкой (фильтрацией) пепла и мусора, извлечённого из подвала в предшествующие дни.

Раскопки на ферме Белль Ганес привели к обнаружению останков 9 мужчин, из которых 5 подверглись грубому расчленению, а остальные 4 были преданы земле без этого. Ряд косвенных соображений, в частности, отсутствие в грунте волос и отдельных мелких костей, наовдили на мысль о перезахоронении останков. По-видимому, изначально трупы прятались в неких иных местах и лишь в марте или апреле 1908 года останки были перенесены в те ямы, где их и обнаружили в конечном итоге правоохранительные органы.

Между тем Департамент полиции Чикаго, начавший собственное расследование событий, связанных с проживанием Белль Ганес [тогда ещё Соренсон, поскольку фамилию Ганес она взяла уже в Индиане] на территории этого города ещё в конце XIX-го столетия, распространил 9 мая заявление, из которого следовало, что в Остине (Austin), западном пригороде Чикаго, был проведён обыск в доме, в котором Белль Соренсон проживала некоторое время. На чердаке были найдены 2 сундука с вещами, предположительно ей принадлежавщими, в одном из них находился топор со следами крови. Также в сундуках обнаружилась довольно обширная переписка, которая нуждалась в тщательном изучении.

Эта информация вызвала оправданный интерес как к деталям первого замужества Белль Ганес, так и к чикагскому периоду её жизни в целом. Шериф Смутцер даже откомандировал в Чикаго одного из своих помощников, перед которым была поставлена задача получить информацию обо всех этих деталях из первых рук. По мнению чикагских детективов, события той поры развивались следующим образом.

В марте 1884 года 42-летний Мэдс Соренсон (Mads Sorenson), вполне приличный и всеми уважаемый владелец небольшого магазина в Остине, бракосочетался с 25-летней Белль Полсеттер и на протяжении нескольких последующих лет этот брачный союз можно было считать совершенно тривиальным. Супруги – выходцы из Скандинавии – являлись активными членами местной лютеранской общины, считались добропорядочными и успешными членами общества. Мэдса можно было считать эталоном американского успеха, «человеком, сделавшим самого себя». Свою трудовую жизнь он начинал как плотник и разнорабочий, а к середине 1880-х годов обзавёлся магазином хозяйственных, строительных и скобяных товаров. Супруги жили зажиточно, торговля Мэдса Соренсона шла очень хорошо, молодая жена во всём ему помогала и проводила в магазине даже больше времени, чем муж.

Однако детей у супругов не было. Что явилось тому причиной – неизвестно, однако Нелли Ларсон, старшая сестра Белль, рассказала в мае 1908 года чикагским детективам о том, что в 1877 году, будучи в возрасте 17 лет, Белль забеременела. Выносить ребёнка она не смогла, у неё случился выкидыш, и вся эта история осталась семейной тайной, но из случившегося старшая сестра делала такой вывод – Белль была способна к деторождению, а все проблемы по этой части были связаны со здоровьем её мужчин.

Как бы там ни было, у Мэдса и Белль долгое время своих детей не было, но в 1894 году они удочерили 8-месячную Дженни Олсен, дочь их соседей и близких друзей. Мать Дженни умирала от чахотки, и Белль уговорила её отдать дочь на воспитание. По прошествии 5 лет Антон Олсен, отец Дженни, предпринял попытку вернуть дочь, для чего он сначала вступил в переписку с Белль, затем подал иск в суд. В конечном итоге но, однако, ничего не добился. Суд посчитал, что девочке будет лучше с приёмными родителями, состоятельными и солидными людьми, нежели с родным отцом и мачехой [Антон к тому времени уже повторно женился]. Судья лично разговаривал с девочкой и убедился, что такое решение будет справедливо.

Слева: Мэдс Соренсон. Справа: Белль Полсеттер.

Дженни знала, что она не родная дочь Белль – на это недвусмысленно указывало то обстоятельство, что они носили разные фамилии – но воспринимала её как родную мать и всегда демонстрировала полную лояльность. Все, видевшие Дженни, характеризовали её как девочку умную, не по годам крепкую, хорошо воспитанную. Однако по воспоминаниям Андерсона – того самого мужчины, что сватался к Белль Ганес и дважды приезжал к ней ферму [в том числе без приглашения] – Дженни выглядела запуганной и очень несчастной. По-видимому, к тому времени, когда Андерсон видел девочку, та уже была посвящена в тайну исчезновения женихов мачехи, понимала, какому риску подвергается молодой мужчина, и, вполне вероятно, опасалась за собственную жизнь.

Несмотря на то, что долгое время супруги не могли завести детей, удача им в этом деле, в конце концов, улыбнулась. В 1897 году на свет появилась Миртл Адольфина Соренсон (Myrtle Adolphine Sorenson), а через пару лет и вторая девочка – Люси Соренсон (Lucy Bergliat Sorenson). То, что первый ребёнок родился только через 13 лет с момента вступления в брак, рождало определённые сомнения в отцовстве Мэдса. Но понимал ли это сам Мэдс, и как он относился к возможной измене супруги, выяснить в ходе расследования 1908 года не удалось. Мужчин, готовых подтвердить существование интимных отношений с Белль Соренсон в то время, не нашлось, что вряд ли кому-то покажется удивительным. Такого рода признание сулило настолько обременительное внимание полиции, что всем, хоть раз согрешившим с Белль Полсеттер Соренсон Ганес, следовало забыть об этом, как о кошмарном сне, и никому никогда ни в чём не сознаваться.

Зато нашлось много свидетелей иного рода. По словам жителей Остина, знавших семью Соренсон, к концу 1890-х годов Мэдс превратился в абсолютно бесправное и бессловесное существо, не имевшее права голоса даже в простейших делах и вопросах. Белль не просто помыкала им, как хотела, но кричала на него в присутствии посторонних и всячески оскорбляла. Многие свидетели заявляли о своей уверенности в том, что жена избивала мужа, оставаясь с ним наедине.

Смерть Мэдса Соренсона оказалась в высшей степени подозрительной. Он скончался около 2 часов ночи на 30 июля 1900 года. Закрыв магазин, он примерно за час до полуночи явился домой и поужинал. Мужчина чувствовал себя нехорошо, жаловался на жар и сильную головную боль. Любящая супруга дала ему хинин – этим средством в те годы лечили лихорадочные состояния самой разной природы. Мэдс выпил порошок и, как показалось Белль, уснул в своей кровати, не раздеваясь. Около 2 часов ночи Белль попыталась его разбудить и раздеть, но Мэдс не демонстрировал признаков жизни. Женщина испытала приступ паники, вызвала семейного врача, который констатировал остановку сердцебиения и уже в 3 часа пополуночи заполнил бланк свидетельства о смерти, в котором указал в качестве причины трагического ухода из жизни кровоизлияние в мозг.

С таким диагнозом посмертное вскрытие не производилось.

Как показало расследование, проведённое в Чикаго в мае 1908 года, в день смерти Мэдса заканчивалось действие договора страхования его жизни на сумму 2 тыс.$ и… в тот же самый день начинал действовать другой договор страхования жизни [заключённый уже с другой компанией] на сумму 3 тыс.$. Кому не лень, возьмите карандаш и подсчитайте, какова вероятность того, что застрахованное лицо умрёт именно в тот день, когда один 2-летний договор страхования заканчивается, а другой – начинается. Понятно, что вероятность такого стечения обстоятельств окажется ускользающе малой.

Шериф Смутцер был не силён в математике, но он безо всяких вычислений понял, что случившееся сильно смахивало на страховое мошенничество, обогатившее Белль Полсеттер-Соренсон на 5 тыс.$. Его чикагские коллеги придерживались той же точки зрения.

Нельзя не признать, однако, что женщина проявила незаурядные выдержку и осмотрительность. Она облачилась в траур и на протяжении многих месяцев демонстрировала скорбь по мужу, так несвоевременно покинувшего её. Без лишней суеты и спешки Белль сначала получила страховые выплаты от двух разных компаний… степенно вступила во владение унаследованным имуществом… аккуратно, не торопясь, провела переговоры о продаже магазина… но магазин внезапно сгорел. И Белль Полсеттер Соренсон получила за него страховку. История с пожаром представлялась в 1908 году не до конца ясной, поскольку страховая выплата была заметно ниже той цены, которую владелица магазина могла выручить от его продажи. Другими словами, поджигать его ради получения страховки казалось неразумным.

Кстати, именно это обстоятельство послужило для страховой компании важнейшим доводом в пользу отсутствия мошеннического умысла у Белль Соренсон. Однако при повторном изучении этой истории в 1908 году детективы обратили внимание на то, что определённый расчёт в её действиях всё же мог присутствовать. Дело заключалось в том, что сделка купли-продажи магазина предполагала оплату в рассрочку, причём растянутую на 3 года. Белль вполне могла решить, что получить единовременно 5 тыс.$ куда лучше, чем 7 тыс.$, но частями, причём на довольно продолжительном интервале времени. В общем, Белль вполне прагматично могла рассудить, что синица в руках лучше журавля в небе.

После получения страховки за сгоревший магазин Белль Соренсон исчезла из Остина. Причём никто толком не мог сказать, когда именно это произошло – она ни с кем не попрощалась, никому не поведала о своих планах, просто собралась и… уехала. И в самом конце весны 1901 года она появилась в 100 км от Чикаго в округе Ла-Порт, в Индиане, уже в образе энергичной, предприимчивой и весьма обходительной 42-летней вдовы с тремя милыми девочками. И плотно набитым кошельком, что оказалось совсем немаловажно для последующего развития событий. Именно это обстоятельство делало её особенно привлекательной в глазах жителей Ла-Порта.

На вторник 11 мая 1908 года было намечено рассмотрение дела Рэя Лэмпхиара Большим жюри округа Ла-Порт, но прокурор Ральф Смит (Ralph N. Smith) сообщил членам жюри об обнаружении рундука с личными вещами Лэмпхиара на ферме Джона Уитбрука возле города Спрингвилла [о чём в своём месте уже сообщалось] и попросил о переносе заседания на 1 неделю. На вопрос одного из членов жюри, для чего этот перенос нужен и что правоохранительные органы ожидают обнаружить в найденных вещах, прокурор многозначительно ответил, что письма из рундука Лэмпхиара могут уличить его в причастности к убийству Хелгелейна.

Сказанного прокурором оказалось достаточным для предоставления желаемой отсрочки. Пресса, разумеется, моментально обо всём узнала – строго говоря, тайны из переноса заседания и причинах этого никто не делал – а потому узнала и вся читающая публика. При этом слова прокурора, произнесённые в предположительной форме, оказались перетолкованы таким образом, что приобрели форму утвердительную. По этой причине в скором времени всё население Соединённых Штатов пребывало в уверенности, что в письмах из рундука Лэмпхиара содержатся некие «железные улики» его причастности к убийствам, хотя на самом деле, как это уже отмечалось в своём месте, ничего подобного там не было.

В тот же день 11 мая неожиданно для всех сделал заявление для прессы доктор Бенджамин Боувелл (B. O. Bowell), являвшийся лечащим врачом Белль Ганес. По его словам, женщина страдала от мозговых нарушений неясной природы, ещё до приезда в Индиану ей был поставлен диагноз «эпилепсия», и здесь она получала от Боувелла соответствующие лекарства. Эпилепсия – болезнь очень серьёзная, сопровождающаяся нарушением стабильной работы мозга и потому влияющая на многие аспекты поведения. Наличие этого заболевания способствует обострению разнообразных негативных черт личности – подозрительности, гневливости, тревожности и тому подобных. Разумеется, не все эпилептики – преступники, но в случае Белль Ганес этот диагноз отлично соответствовал и до некоторой степени объяснял особенности её поведения.

Адвокат Уорден, получивший наконец-таки возможность детально обсудить со своим клиентом сложившуюся вокруг него ситуацию, 11 мая встретился с газетчиками и прямо высказался о том, что было на уме у многих, но никем пока не озвучивалось. А именно – найденный на пожаре обезглавленный женский труп не является трупом хозяйки фермы. И очень странно, что это предположение многими обсуждается и считается заслуживающим доверия, но почему-то официально не озвучивается и не рассматривается.

После сказанного Уорденом журналисты немедленно помчались к офису окружного прокурора, благо идти далеко для этого было не нужно – в маленьком Ла-Порте все административные здания располагались в считанных минутах ходьбы. Ральф Смит не отказался побеседовать с репортёрами. Он снисходительно отмахнулся от обсуждения «версии Уордена», согласно которой обезглавленный тело не является трупом Белль Ганес, заявив, что такого рода утверждения противоречат данным судебно-медицинского вскрытия. Тут прокурор, конечно же, совершенно явно соврал, поскольку о несовпадениях антропометрических показателей женского трупа и Белль Ганес к тому времени уже официально заявил коронер Мэк, но прокурор, очевидно, посчитал, что подобными пустяками можно пренебречь.

Далее окружной прокурор Смит заявил о собственной обеспокоенности тем, что широкая вовлечённость общественности в следственные действия, которые производятся в присутствии многочисленной публики и повсеместно обсуждаются, создаёт объективные трудности для подбора жюри в намеченном уголовном процессе. В этом прокурор был, безусловно, прав, но в неспособности навести порядок ему следовало винить лишь администрацию округа, но никак не публику.

В тот же день 11 мая с прессой оказался вынужден пообщаться и Лэмюэль Дэрроу (Lemuel Darrow), мэр Ла-Порта. Из всех должностных лиц, упомянутых в настоящем очерке, этот человек производит впечатление наиболее разумного и адекватного – он не лез вперёд, не привлекал к себе внимание и если обращался к общественности через прессу, то поступал так вполне оправданно. В своём выступлении 11 мая мэр сообщил жителям города и окрестностей о том, что власти ожидают значительного увеличения числа трупов, чья смерть последовала в результате преступных действий Белль Ганес. В связи с этим городской совет вынужденно рассматривает вопрос о скорейшем осушении водоёмов в районе фермы. Дэрроу имел в виду 2 довольно крупных озера – Клир (Clear lake) и Фиштрап (Fishtrap lake). Первое из них имело наибольшие размеры 630 метров на 820, а другое – 1320 на 370 метров. Водоёмы, как видим, весьма немаленькие!

Но это было не всё. Также городской совет обсуждал возможность осушения небольшого пруда позади одного из кладбищ к северу от города. Кладбище это называлось «Пайн лэйк семетери» («Pine Lake cemetery») и находилось севернее Ла-Порта и севернее фермы Белль Ганес [на удалении около 3,2 км от фермы]. Оно располагалось в уединенной местности и отделялось от фермерских участков протяженным лесным клином. Надо сказать, что в районе Ла-Порта находились и иные кладбища – их было не менее 8 – но все они располагались либо внутри городской застройки, либо в непосредственной близости от жилых кварталов. По этой причине для скрытых манипуляций с телами умерших (закапывания либо извлечения из земли) «Пайн лэйк семетери» подходило лучше прочих.

По мнению Дэрроу, основанном на докладах шерифа Смутцера и коронера Мэка, в указанных водоёмах могло осуществляться сокрытие тел убитых до того, как Белль Ганес приняла решение прятать трупы на принадлежавшей ей ферме. Стараясь быть максимально аккуратным в выражениях, мэр сказал, в частности, следующее: «Я подозреваю, что масштаб трагедии окажется больше выявленного на сегодняшний день. Мы намерены продвигать это расследование так, как его целесообразно проводить. Необходимо прикладывать более организованные усилия для разгадки этой тайны.»4

Развивая свою мысль о необходимости изучения окрестностей с целью поиска новых захоронений жертв «чёрной вдовы», мэр Дэрроу отметил также целесообразность ревизии кладбища «Пайн лэйк семетери». Цель ревизии заключалась в том, чтобы правоохранительные органы убедились в целости могил и тем самым исключили предположение о похищении с местного кладбища трупа, впоследствии обезглавленного и подброшенного в дом Белль Ганес.

На следующий день – 12 мая 1908 года – рабочие, занятые просеиванием мусора, извлечённого из подвала ранее, обнаружили бесформенный кусочек золота, который тут же передали шерифу. Далее находку осмотрели как врачи коронерской службы, так и стоматолог, лечивший Белль Ганес. После совещания было принято решение считать, что найденный кусочек золота представляет собой зубной протез владелицы фермы, потерявший первоначальную форму под воздействием высокой температуры.

Исходя из этого, коронер Чарльз Мэк сделал в тот же день официальное заявление, из которого следовало, что обезглавленный женский труп, найденный на пепелище, принадлежит Белль Ганес и никому другому. В пользу этого свидетельствовали не только остатки зубного протеза, но и золотые кольца, найденные на пальцах рук мёртвого тела. Коронер также сообщил, что доказано использование хлоралгидрата для усыпления детей и Белль Ганес.

Репортёры, внимательно следившие за ходом расследования, оповестили 12 мая читателей о том, что тело хозяйки фермы считается опознанным, и таким образом Рэй Лэмпхиар обвиняется в уничтожении всей без исключения семьи Ганес.

Однако заявление Чарльза Мэка следует признать неубедительным. И это сразу же поняли современники, не поверившие выводам коронера и его подчинённых.

О чём идет речь? Известно, что найденный на пепелище кусочек золота имел пробу 18 карат по британской шкале чистоты металла [это 750 проба по современной отечественной шкале], что соответствует стоматологическому золоту, применявшемуся в то время. Белль Ганес имела зубной протез как раз из такого материала. Эта деталь важна, поскольку в те времена золото использовалось в обиходе гораздо шире, нежели сейчас – в ходу были золотые украшения для мужчин и женщин, монеты, разного рода безделушки и поделки. Однако масса найденного кусочка нигде никогда не указывалась, по крайней мере автор не смог отыскать эту величину – и эта недосказанность выглядит очень странно. По этой причине невозможно понять, как велик был найденный золотой кусочек. Хватило бы его массы для мостовидного протеза? Следует понимать, что золото – один из самых тяжёлых металлов, а потому изготовленный из него зубной «мост» должен весить довольно много – 10—12 граммов и даже больше в зависимости от протяжённости и типа протеза.

Но главная проблема заключается даже не в том, что коронер не посчитал нужным сообщать лишние детали – это-то как раз понятно, и на этот пустяк можно закрыть глаза. Гораздо серьёзнее два других аспекта, оставшихся без объяснения, а именно – почему золотой «мост» расплавился и что стало с нижней челюстью, на которую он крепился. Золото является металлом тугоплавким, его температура плавления в чистом виде (без примесей) составляет 1063°С, и введение присадок (легирование) понижает её незначительно. Температура плавления 18-каратного «стоматологического» золота (750-й пробы по современной отечественной шкале) колебалась в довольно широких пределах в зависимости от вида и количества присадок (меди, палладия), но оставалась выше 900°С. Во второй половине XX-го столетия для улучшения технологических свойств стоматологического золота в его состав стали вводить кадмий, что позволило опустить температуру плавления до 800°С, но в интересующее нас время кадмий не использовался. Кроме того, следует понимать. что даже 800°С – это температура тигельной печи, которая недостижима при открытом горении дерева.

Температура пламени обычного костра или горящей деревянной постройки, как в случае пожара на ферме Белль Ганес, приблизительно равна 650—700°С, а при наличии хорошей тяги (притока кислорода) она может подниматься до 750°С. Но ни о каких 900-х градусах при таком виде горения дерева речи и быть не может. Температура пламени могла бы существенно повыситься при наличии на месте пожара заметного количества высокоэнергетического топлива – бензина, спирта, фосфора – но ничего подобного в сгоревшем доме не было.

Этих деталей коронер и работники его ведомства могли не знать – и скорее всего не знали! – но они должны были прийти к правильному пониманию сути явления, основываясь лишь на наблюдательности и здравом смысле. Любой разумный человек того времени не мог не заметить того, что предметы, изготовленные из разных металлов, вели себя при воздействии пламени по-разному, например, оловянная посуда и пуговицы плавились, а латунные дверные петли и элементы декора – нет. При этом любой зубной техник в те времена знал, что температура плавления стоматологического золота выше температуры плавления латуни, а стало быть, зубной протез Белль Ганес не мог расплавиться в огне пожара.

Другая необъяснимая странность была связана с отсутствием той самой нижней челюсти, для которой предназначался якобы найденный зубной протез. Даже если считать, что кость была полностью уничтожена пламенем – что само по себе выглядит сомнительно – совершенно необъяснимым представляется отсутствие зубов. Зубы переносят длительное пребывание в огне без потери формы и прочности. В крематориях для уничтожения зубов, остающихся после кремации человеческих тел, используют специальные мельницы, перетирающие их в порошок. А ведь температура печи крематория не опускается ниже 900°С, и продолжительность процесса сжигания достигает 2 часов. На ферме Белль Ганес, как отмечено выше, таких условий горения быть не могло, а потому зубы должны были остаться. Причём не только зубы, но и нижняя челюсть целиком.

Большая подборка материалов о ходе расследования по состоянию на 12 мая в одной из газет под общим заголовком «Смерть Белль Ганес подтверждена». Подзаголовок ниже гласит: «В развалинах дома найдены зубной протез и кольца, сделанные из золота». В статьях тех дней содержится много неточностей и явных ошибок, обусловленных перекрёстным цитированием журналистов, однако в главном газетчики были правы – коронер Мэк в тот день действительно заявил о том, что считает найденный в руинах дома женский труп принадлежащим Белль Ганес.