Читать онлайн След механической обезьяны

© Брусилов Л., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 1. Неожиданное предложение

Ранним утром 5 мая 1893 года огромный дом ситцепромышленника Протасова, прозванный в Татаяре «замком», был разбужен очень громкими, переходящими в истерический визг детскими криками. Доносились они с хозяйской половины и слышны были даже в лакейском полуподвале, несмотря на толстые, в два наката, дубовые перекрытия.

Вздрогнув, горничная Фотиния проснулась, оторвала от подушки кудлатую голову. Ее чуткое ухо уловило: крик принадлежит внуку фабриканта, десятилетнему Мише. Это было удивительно, ведь Фотиния знала мальчика как тихого и милого ребенка… «Стряслось что-то!» – подумала с ужасом. Часто и гулко забилось сердце. Быстро вскочила, размашисто вытерла липкие со сна губы. Путаясь, натянула поверх ночной рубахи суконное платье, на голову – белый крахмальный чепец. Вступила в холодные башмаки и выскочила из комнаты. Тут же ее едва не сбила с ног толпа прислуги, которая мчалась по темному коридору в сторону хозяйской половины. В страхе быть затоптанной женщина прижалась к стене. Завывающим голосом, ни к кому не обращаясь, крикнула: «Что случилось-то?» Возле нее, ударившись о дверь, остановился Пашка Маврикин, выездной лакей. Глаза круглые, как у филина, волосы всклокочены, дышит хрипло, с натугой. Проорал затхло и кисло прямо в ухо: «Да опять, видать, чудище это из чулана выбралось…»

Начальник губернской сыскной полиции барон Фома Фомич фон Шпинне сидел в своем служебном кабинете на улице Пехотного капитана и со скучающим видом просматривал бумаги. Напольные часы в резном ореховом футляре показывали четверть девятого. С улицы сквозь неплотно прикрытые окна доносился грохот проезжающих мимо телег и крики из лавки зеленщика напротив. День только начинался. Он обещал быть солнечным и теплым. Однако хорошая погода совсем не радовала полковника фон Шпинне. В губернском городе Татаяре установилось долгое и утомительное затишье – мертвая зыбь. Вот уже несколько недель от сыскных надзирателей с околотков приходили пустые сводки – ни одного происшествия. Вынужденное безделье разлагающим образом сказывалось на сыскной. Агенты ходили сонными и вялыми, как осенние мухи. Общее настроение передалось даже полицейским лошадям – кучер Касьян, огромный, разбойничьего вида человек, жаловался, что они отказываются от ежедневной порции овса. Сам Фома Фомич с ужасом чувствовал, как к нему в душу заползает уныние. Чтобы не дать ему восторжествовать и чем-нибудь себя занять, начальник сыскной с упорством кладоискателя рылся в старых уголовных делах. Так проходил день за днем… но не сегодня.

В дверь кабинета негромко постучали. Полковник поднял голову. В его зеленых глазах мелькнул слабый огонек надежды: а вдруг!

– Войдите, – сказал он скрипучим голосом и отложил в сторону стопку пожелтевших бумаг.

В кабинет боком втиснулся агент Свечкин, низкорослый, но очень широкий в плечах человек. «Вековой дежурный» – такое у него было прозвище. На изрытом оспой лице агента сияла улыбка. Это было хорошим знаком.

– Что тебе, братец? – с напускным равнодушием и усталостью в голосе спросил Фома Фомич.

– Тут это… К вам сам господин Протасов пожаловали, говорят, безотлагательное дело… – Слово «безотлагательное» Свечкин выговорил с трудом. Не давалась ему грамота, зато дежурный он был неплохой.

– Протасов – это который? – задумчиво спросил полковник. После его вопроса из коридора донеслось сухое, недовольное покашливание. Агент сконфуженно поджал губы, сделал шаг вперед и аккуратно затворил дверь. Затем, широко открыв глаза, отчего лоб сморщился, тихо сказал:

– Ну, как же? Савва Афиногенович Протасов – ситцепромышленник…

– Да? – Фома Фомич, сообразив наконец, о ком идет речь, и не пытался скрыть удивление. Он слышал о первом татаярском миллионере, даже видел несколько раз старика издали, но вот познакомиться им не пришлось. Более того, полковник был уверен – такие люди, как Протасов, по сыскным не ходят, у них для этого есть посыльные. А тут на тебе, собственной персоной пожаловал! Значит, есть какая-то причина. Фон Шпинне, едва заметно улыбнувшись своим мыслям, откинулся на спинку стула. Вынул из кармана белоснежный носовой платок и с видом, точно это было сейчас самым важным делом, протер крупный фамильный изумруд, сверкающий на безымянном пальце правой руки. После чего сказал:

– Ну что же, проси. – И, как бы разговаривая сам с собой, тихо добавил: – Может, в ситцах да миткалях ходить начнем! – Затем снова агенту: – Ну не стой, не стой! – Защелкал пальцами. – Давай его сюда!

Фабрикант, сутулясь, вошел в кабинет начальника сыскной. Остановился у дверей. Высокий, кряжистый, с расчесанными на прямой пробор седыми волосами. Из-под темно-синего сюртука золотыми нитями поблескивал парчовый жилет. Пригладил белую окладистую бороду, пошарил глазами по углам в поисках иконы и, не найдя, просто перекрестился.

– Образа у вас в кабинете нету, а это нехорошо! – сказал назидательно. Голос хриплый, нутряной. «С таким вокалом на клиросе не попоешь!» – мелькнуло в голове полковника.

Гость представился:

– Протасов Савва Афиногенович, промышленник.

– Фома Фомич фон Шпинне, начальник сыскной полиции! – вставая, ответил любезностью на любезность хозяин кабинета. – Проходите, присаживайтесь вот на любой из этих стульев.

Полковник внимательно следил за гостем, за тем, какой стул тот выберет, и это было не случайно. Фома Фомич давно с теми, кто приходил в его кабинет, вел незаметную со стороны игру. Вдоль глухой стены стояло несколько с виду совершенно одинаковых стульев, но это с виду. Один из них именовался «свидетельским», другой – «воровским», еще один – «разбойничьим», а последний был стулом «убийцы и душегуба». Протасов стоял перед стульями не больше секунды и выбрал стул «убийцы». Лицо фон Шпинне при этом не изменилось, может быть, чуть дрогнули уголки плотно стиснутых губ. Он продолжил:

– А что касаемо образа, так скажу вам честно: ему тут не место!

– Это почему же? – ставя стул возле стола полковника, спросил старик.

Глаза его смотрели на фон Шпинне с некоторой укоризной, словно говорили: «Много вы знаете, чему и где место…»

Подождав, пока гость сядет, начальник сыскной тоже сел и монотонно, словно читая проповедь, пояснил:

– В этой комнате в большинстве своем бывает всякое человеческое отребье: убийцы, насильники разные, просто люди злые, богохульные, и на икону они смотрят не всегда пристойно. У нас тут раньше висел образ, а потом одна бесноватая плюнула на него! Вот мы и убрали. Но с разрешения владыки Филимона!

До этого строгое лицо промышленника смягчилось. Он мотнул головой и примирительно проговорил:

– Если так, то ладно!

Хотел еще что-то добавить, даже воздуха в грудь набрал, но передумал.

Начальник сыскной решил не толочь воду в ступе и сразу же выяснить, зачем пожаловал промышленник.

– Итак, Савва Афиногенович, я вас слушаю! Какое у вас ко мне дело? – И, не мигая, уставился прямо в глаза гостю. – Вы ведь пришли по делу?

После слов полковника Протасов вдруг как-то обмяк, смутился, уронил широкие плечи и даже будто бы уменьшился в размерах. Опустил глаза и, не поднимая их, задал неожиданный вопрос:

– Фома Фомич, а вы в Бога веруете?

– В Бога? – Фон Шпинне выпрямился. Правая бровь вопросительно изогнулась, в глазах – недоумение. Он много слышал о том, что русские купцы, в особенности из числа очень богатых, пускаются во всякого рода странности. Нередко этими странностями бывают всевозможные религиозные чудачества. Взять хотя бы того же Захарьина, сатаниста, в особняке которого сейчас размещалась сыскная полиция. Поэтому вопрос не понравился полковнику. – А какое это, собственно, имеет отношение к делу? Вы ведь пришли говорить со мной не о религии?

Голос начальника сыскной зазвучал недовольно и хрустко, точно капустный лист попал на зубы.

– Верно, не о религии, – исподлобья глядя на Фому Фомича, тяжело вздохнул старик, – о другом… Просто не знаю, с чего начать… Как это вам все ловчее-то рассказать, чтобы вы, не дай бог, меня тут не засмеяли…

Промышленнику на бороду села черная муха, он согнал ее торопливым движением. С улицы доносилась хриплая брань. На первом этаже сыскной кто-то бегал, громко стуча сапогами. Фон Шпинне, сверля Протасова глазами, проговорил:

– С начала, это всегда верно!

– Ну, слушайте! – Протасов тяжело вздохнул. – Я тут внуку на день рождения игрушку подарил… Но вы не спешите думать, что это все глупости…

– Я не думаю, продолжайте.

– Игрушка эта, большая механическая обезьяна, ростом с человека, заводная. У нее на спине есть такое специальное отверстие, куда вставляется ключ…

– И что она делает после завода?

– Ходит, улыбается, говорит человеческим голосом: «Протасов Миша, здравствуй!» Это внука так моего зовут. Еще обнимает тебя, – в подтверждение старик чуть приподнялся и обхватил себя руками за плечи, – вот так!

– Да это просто чудо какое-то! – холодно проговорил фон Шпинне. Про себя же разочарованно подумал: «Какого черта? Неужели старик пришел рассказывать мне об игрушке?»

– Я тоже так решил, когда первый раз ее увидел, – продолжил купец, – потом мне все объяснили. Оказалось, никакого чуда нет – это механика. Пружины скручиваются и двигают обезьяну.

– Но где вы ее нашли? Насколько мне известно, в наших магазинах ничего подобного не продается. В Санкт-Петербурге?

– Да ну! – вскинул бородой Протасов и зыркнул в сторону. – Берите выше. У немцев купил, в Берлине… – проговорил это, чуть понизив голос, словно сообщал секрет.

– Это из-за игрушки вы туда ездили?

– Да я из-за нее, – промышленник качнулся вперед, стул под ним опасно затрещал, – почитай, всю Европу исколесил. Мне бы, дураку, сразу в Берлин, а я в самые дальние края подался. Думал, чем дальше заберусь, тем больше всяких разностей… Это потом уже умные люди подсказали – к немцам езжай, там найдешь!

– Сразу видно, любите вы внука! – заметил фон Шпинне только для того, чтобы как-то поддержать разговор.

– Люблю, он моя надежда. – Промышленник расплылся в улыбке, обнажая крупные желтоватые зубы. Казалось даже, что темная, дубленая кожа лица просветлела и смягчилась. – Вот у меня шестеро детей: четыре сына и две дочки – и все дураки…

– Ну, так уж и все? – с сомнением проговорил Фома Фомич и приготовился слушать скучнейшую семейную повесть.

– Да! Стал бы я на своих-то детей наговоры наговаривать. Все дураки, дочки еще туда-сюда, а сыновья… – Промышленник разочарованно мотнул головой и шумно выдохнул. – А внука я люблю, он смышленый растет. Хоть и вялый какой-то, но голова работает, мне про это и учителя говорят…

– Итак, вернемся к нашему делу. Подарили вы внуку игрушку, и что дальше?

– Да стали с ней странности происходить…

– Странности? – Начальник сыскной натянуто улыбнулся. Это все, на что он сейчас был способен. – Я, признаться, не совсем понимаю, при чем здесь сыскная полиция?

– А вот сейчас поймете. Стала эта обезьяна по ночам ходить…

– То есть как – ходить? – облокотился на стол фон Шпинне. В глазах вспыхнул огонек любопытства, ему стало интересно. Если старик ничего не привирает – история занятная.

– А вот так! Выбирается из чулана, куда мы ее определили, и бродит по коридорам. Все видели, – старик проговорил это шепотом, подавшись вперед и прижимая руки к груди.

– Но ведь этого не может быть! Прежде ее нужно завести, и только тогда она будет ходить. Может, в вашем доме есть какой-то шутник, и он ее заводит?

– Поначалу я тоже так думал и потому ключ спрятал…

– А сколько, позвольте вас спросить, к обезьяне прилагалось ключей?

– Один.

– Один, – повторил вслед за Протасовым полковник и задумался. Ему показалось странным, почему один ключ? Но он не стал заострять на этом внимание гостя и вернулся к прерванному разговору:

– Спрятали вы ключ, и что?

– А она все одно ходит… – прошептал фабрикант.

– Непонятно! Скажите мне, Савва Афиногенович, а ваш внук с этой игрушкой играет?

– Нет! – вздрогнул старик и недовольно отмахнулся.

– Почему? – тихо спросил начальник сыскной.

– Да испугался. – Промышленник глянул в одну сторону, затем в другую. – Она его чуть не задушила. Вот и спрятали ее в чулан, от греха подальше.

– Вы не пытались разобраться, отчего так произошло? Может быть, какой-то сбой механизма?

– Сначала я подумал, мол, пружину сильно накрутили. Даже телеграмму немцам отбивал. Те ответили: этого не может быть. Пружина рассчитана так, чтобы никому не причинить увечий. Правда, я им не поверил, каждый свой товар хвалит. Точно, думаю, немчура поганая не ту пружину поставили, а теперь отнекиваются. Но вот после другого случая я стал на это дело по-иному глядеть – может, немцы тут и ни при чем…

– После какого другого случая?

– Слушайте. – Старик широко открыл глаза и прокашлялся. – Сплю я, и вдруг что-то меня разбудило, а что – непонятно. Лежу лицом к стене. Чувствую, холодком потянуло, точно двери кто в мою спальню открыл, и тянет из коридора…

– Вы в комнате один спите?

– Да! Жена у себя.

– Продолжайте, что было дальше…

– Лежу, в стену смотрю, а повернуться боюсь… Чую, стоит кто-то в комнате, а дыхания не слышно, стоит и не уходит. А в этот день еще за обедом приживалки дурные…

– Какие приживалки?

– Да живут у меня трое, Христа ради! Ну, так вот, приживалки эти рассказывали, что повадился к ним по ночам домовой ходить. Я над ними тогда посмеялся. «Дуры вы, – говорю, – нету никакого домового, это все бабушкины сказки». А они мне: «Зря вы так, Савва Афиногенович, не гневите духа домашнего, а то и к вам придет…» Вспомнил я ночью их слова, и одолел меня страх. Точно, думаю, домовой у меня за спиной стоит и не дышит. Лежу, не поворачиваюсь, испуг по хребту щекочет. С другой стороны, любопытно стало, а какой он из себя, этот дух дома. Решил набраться смелости и глянуть, все же я мужик, а не баба. Перекрестился малым крестом, каким обычно рот после зевания крестят, ну, чтобы от двери не видно было, потом быстро, аж в спине заломило, развернулся…

Старик замолчал. Глаза его округлились, дыхание зачастило. Руки, которые он держал перед собой, затряслись.

– И что же дальше? – шепотом проговорил фон Шпинне. Несмотря на скептицизм, с которым он относился к словам старика, полковника тоже тронул страх.

– Вижу, дверь нараспашку, – продолжил фабрикант, – а в проеме черный силуэт стоит… Лампа пригашена, толком рассмотреть ничего не могу, лежу и молча наблюдаю. Потом набрался духу и, как приживалки учили, спросил у него…

– Что спросили?

– К худу или к добру?

– И что он вам на это?

– Ничего, стоит и молчит, а время тянется… Сердце в груди – бух-бух, бух-бух. Я с детства так не боялся. – Протасов сунул руку за ворот рубашки и оттянул вниз. – Потом он, силуэт, вздрогнул и пошел к моей кровати, я весь обомлел. Гляжу – черт, да это обезьяна! – Фабрикант тряхнул головой и, криво улыбаясь, хлопнул себя ладонями по коленям. – Подошла к кровати, уперлась в нее и говорит: «Протасов Савва, здравствуй!» А потом давай воздух обнимать…

– Погодите, «Протасов Савва»?! – воскликнул начальник сыскной. – Вы, верно, ошиблись. Не «Протасов Миша»?

– Нет, не ошибся, так она и сказала: «Протасов Савва». Ко мне обратилась. – Фабрикант гулко ударил себя в грудь кулаком. – Точно знала, к кому в комнату вошла и кто сейчас на кровати лежит. А ведь заводная игрушка этого сделать не могла…

– Что было дальше?

– Минут пять, может больше, обнимала воздух, а потом замерла на месте. Встал я, ощупал ее, точно – игрушка! Как был, в одном исподнем, утащил обезьяну обратно в чулан. Запер и спать лег…

– Вы не заметили, когда ощупывали, ключ в ней был?

– Да какой ключ! – возмущенно воскликнул фабрикант и вскинул руки. – Я же вам сказал, что спрятал его… Он у меня в ту ночь под подушкой лежал. Когда обезьяна к кровати подошла, я его нащупал. Вот тут-то меня едва удар и не хватил! Значит, она незаведенная ходит!

Видя, что Протасов уже готов с головой кинуться в омут мистики, да и, мало того, потянуть за собой начальника сыскной, последний решил вернуть гостя к реальности.

– Думаю, кто-то изготовил дубликат. Разве у нас нет мастеров?

– Не знаю даже. Уж больно ключ мудреный, такой не каждый сделает…

– Он у вас с собой?

– Да! – Протасов полез в карман сюртука, вынул отливающий бронзой ключ и передал Фоме Фомичу. Тот взял, осмотрел. Ключ и на самом деле оказался очень сложным: трубчатый, с двумя бородками, да такими хитро изрезанными… Действительно, изготовить подобную отмычку было делом сложным. «Однако, – подумал полковник, – если обезьяна ходит по дому, значит, дубликат все-таки существует». Об этом он сказал промышленнику.

– Ну не знаю, не знаю! – затряс головой Протасов. – Может быть, изготовили, а может, и нет…

– Больше игрушка вас не тревожила?

– Меня? Нет!

– Она что, к кому-то еще приходила? – Брови начальника сыскной взметнулись вверх.

– Мишку, внука, сегодня утром напугала. Так орал, чуть пуп не развязался. Это меня и заставило к вам прийти.

– Я надеюсь, с мальчиком все хорошо и обезьяна его только напугала?

– Да, жив-здоров! Она к нему в комнату вошла и сразу же остановилась…

– Чулан, где содержится игрушка, разве не запирается?

– Запирается, но замок кто-то открыл… Утром кинулись, а он на полу валяется…

– Савва Афиногенович, так что вы хотите, чтобы сделала сыскная? – оборвал Протасова полковник.

– Может быть, расследуете это дело… – старик запнулся.

– Даже не знаю… – протянул фон Шпинне. – Как-то непривычно сыскной полиции игрушками заниматься… Что начальство подумает… – Полковник поднял глаза к потолку.

– А зачем сыскная полиция? – глянул из-под кустистых бровей старик. – Сами за это дело возьмитесь. Так сказать, в частном порядке. Днем у себя здесь служите, а по ночам ко мне приезжайте. Я вам уж и комнату приготовил самую лучшую в доме… Если вы относительно платы сомневаетесь, то я вам хоть сейчас две тысячи отвалю… – Промышленник вынул из кармана пухлый коричневый бумажник и достал из него пачку разноцветных купюр.

Фон Шпинне попросил фабриканта спрятать деньги. В раздумьях выбрался из-за стола, подошел к окну. Взглянул сквозь двойные стекла на улицу. Разросшиеся белые акации закрывали весь вид. В кронах, перелетая с ветки на ветку, чирикая, резвились какие-то пичужки. За спиной под тяжестью промышленника жалобно поскрипывал «душегубский» стул. Фому Фомича одолевали сомнения. С одной стороны – это все какая-то странная игра, скорее всего, чья-то глупая шутка, а вот с другой стороны… Но ведь делать все равно нечего.

– Хорошо, я, пожалуй, возьмусь за это дело! – не поворачиваясь, проговорил фон Шпинне.

– Слава богу! – пробасил фабрикант.

Какое-то время полковник, о чем-то размышляя, еще смотрел в окно, потом сел на место и спросил:

– А вы сами-то как думаете, почему обезьяна ходит по дому?

– Даже не знаю, что и сказать. – Правый глаз у промышленника задергался, он потер его согнутым пальцем.

– И все-таки.

– Думаю… душа в нее чья-то вселилась…

Глава 2. Четырнадцать подозреваемых

– Душа вселилась? – повторил за Протасовым чуть сдавленным голосом Фома Фомич. Как ни старался он сохранить серьезный вид, это ему не удалось. Улыбка коснулась губ. Начальник сыскной попытался тут же вернуть лицу невозмутимость, но промышленник успел заметить легкомысленное выражение.

– Смеетесь? А я ведь не просто так спросил в самом начале нашего разговора, верите ли вы в Бога, – угрюмо глянул на полковника фабрикант. – По правде сказать, я после этой вашей ухмылочки засомневался, правильно ли сделал, что пришел сюда да все рассказал…

– То, что вы сюда пришли и все рассказали, это правильно. Но помилуйте, Савва Афиногенович, я не могу понять, при чем здесь вера в Бога? – Глаза начальника сыскной лучились иронией. – То, что вы говорите, это чистой воды суеверие.

Протасов, уставившись в одну точку, задумался. Плотно стиснутые губы совсем потерялись между усами и бородой. После минутного молчания он кивнул и сухо согласился с фон Шпинне:

– Да, это суеверия! Только, скажу правду, мне ничего другого в голову не приходит.

– Когда нет объяснений, есть огромный соблазн свалить все на сверхъестественное вмешательство, – заметил фон Шпинне. – Но, я думаю, мы разберемся с вашей бедой. И чтобы попусту не тратить время, – он бросил быстрый взгляд на часы, – приступим к делу немедленно.

– Немедленно! – Протасов всполошился, вскочил со стула. Ему казалось, нужно куда-то бежать, ехать, а то и мчаться, кого-то хватать, допрашивать…

Начальник сыскной понял, что допустил небольшую промашку, и даже не словом «немедленно», а тоном, которым это слово было произнесено. Он сделал успокаивающий жест, попросил фабриканта не волноваться и снова сесть.

– Конечно, – начал фон Шпинне примирительно, – ваше предположение, что в игрушку могла вселиться чья-то душа, многое бы объяснило, но… – Фома Фомич замолчал, на его лице не было даже тени иронии. Это выражение должно было доказать гостю – намерения у начальника сыскной самые серьезные. – Но мы, полиция, в своей работе не можем опираться на предположения такого рода. Я продолжаю думать, что существует дубликат ключа, которым воспользовался шутник или человек, намерения которого нам пока не известны. Я почти уверен, тот, о ком я говорю, находится в вашем доме. Наша с вами задача поймать его. И даже не столько поймать, сколько разоблачить.

– Разоблачить? – переспросил фабрикант.

Сделал он это, скорее всего, механически, но чтобы не возникло недопонимания, Фома Фомич поспешил объяснить:

– Мы должны будем застать виновного с ключом в руках возле игрушки. Хорошо, если в этот момент он будет ее заводить. Тогда ему уж точно не отвертеться, и придется объяснить, зачем он это делает.

– А как же быть со словами обезьяны – «Протасов Савва, здравствуй!». Ведь игрушка так говорить не умеет. – Фабрикант, похоже, не торопился отказываться от мистической версии.

– Сейчас я не готов ответить на ваш вопрос, – не глядя на Протасова, проговорил начальник сыскной. – К тому же этих слов никто не слышал… – добавил он после паузы.

– Как никто, а я? – Глаза фабриканта вспыхнули недовольством.

– Никто, кроме вас… – поправился фон Шпинне. – Но довольно об этом, отринем домыслы, устремим наши взгляды на факты. Чтобы разобраться, мне понадобятся некоторые сведения…

– Какие?

– Расскажите обо всех домочадцах.

– Про лакеев тоже? – спросил несколько озадаченный промышленник.

– Нет! Только о тех, кто сидит вместе с вами за обеденным столом.

– Ну… – Фабрикант осторожно, чтобы не испортить прямой купеческий пробор, пригладил седые волосы. – Помимо жены, Арины Игнатьевны, со мной живут все мои дети: четыре сына и две дочери. Они могли бы жить и отдельно, но я считаю, лучше, когда все вместе. В одиночестве недалеко и до беспамятства… – Он замолчал, внимательно посмотрел на фон Шпинне. Как показалось последнему, даже немного подался вперед. – Вы думаете, кто-то из них заводит обезьяну?

– Сейчас рано говорить об этом, единственное, что нам известно, – обезьяну заводят… Но мы отвлеклись, расскажите о ваших сыновьях.

– Самый старший – Николай, он у меня женат на Екатерине Прилукиной. Семья хорошая, но вот дочка у них туда-сюда…

Упомянув о невестке, Протасов недовольно поморщился, точно откусил чего-то невкусного, лежалого. Начальник сыскной понял: выражение «туда-сюда» не отражает истинного отношения ситцепромышленника к жене сына. Настоящие чувства отец прячет глубоко в душе. Тем не менее Фома Фомич решил расспросить о Екатерине подробнее.

– Вы недовольны невесткой? – проговорил он без видимого интереса, как бы между прочим.

– Ну, не то чтобы недоволен, а так, сомнения у меня…

– Какие?

– Сомневаюсь, что пара она моему Николаю…

– Вот как? Отчего же вы не воспротивились женитьбе?

– Да ведь я сам и сосватал ему эту Прилукину! Родителей давно знаю, люди уважаемые… А дочка… Ну, да ладно! Теперь уж поздно мотней трясти, что сделано, то сделано. Пусть живут, внук растет.

– Расскажите о Николае.

– Он сам по себе человек неплохой, спокойный, рассудительный, никогда лишнего не скажет, а вот то, что влиянию он может разному поддаваться, этого я раньше не замечал. Теперь же вижу – Катька, ну, невестка, вертит им, как хочет. А он слушает и делает, что она ему подсказывает…

Старший Протасов опять с сына Николая перескочил на невестку. Со слов промышленника получалось, если кто в чем и виноват, то, конечно же, Екатерина.

– И что же она ему подсказывает? – спросил фон Шпинне.

– А то! Уходить, мол, говорит, надо из отчего дома. Велит ему, Николаю, долю требовать у меня, да свое дело заводить… Вот что, негодяйка, делает!

– А вы? – поинтересовался начальник сыскной, зная наперед ответ Протасова.

– Я против! Рано ему еще дело свое заводить, пущай ума поднаберется. Я ведь вижу, как он с порученной работой справляется плохо! Долю враз развалит, в этом можно даже не сомневаться. Я ему все это объясняю, и он, когда сидит рядом со мной, вроде понимает, головой кивает. А на следующий день снова старую песню заводит. Катерина ему за ночь всю душу наизнанку вывернет, вот и ходит сам не свой.

– Стало быть, если вы вдруг умрете, это на руку не столько вашему старшему сыну, сколько невестке?

– Умру? – Лицо промышленника посерело и задергалось. Он ухватил бороду и принялся ее мять.

– Все мы смертны, одни раньше, другие позже… – Говоря эти слова, начальник сыскной не сводил пристального взгляда с Протасова. Фабрикант сидел на стуле как на раскаленной сковороде. – Итак, если бы вы вдруг умерли…

– Катька бы порадовалась. Тогда бы они развернулись!

– Я правильно понимаю, если у вас в семье и есть враги, то это, прежде всего, ваша невестка – Екатерина?

– Нет! – отрицательно мотнул головой Савва Афиногенович. – Она мне добра, конечно, не желает, но чтобы врагом быть, для этого сила нужна, характер, а у нее нету – баба.

Начальник сыскной удовлетворенно кивнул и спросил:

– Как зовут вашего следующего сына?

– За Николаем Никита родился. У них разница в два года. Он, в отличие от Николая, баламут, все норовит в Питер уехать…

– Зачем?

– В университетах учиться. Но я ему не верю. Какие там университеты? У него и в гимназии-то все не слава богу было. Учился плохо, с горем пополам закончил. Экзамены сдал только благодаря мне, я старался – учителей умасливал. А в Питер потому ехать хочет, что есть у него там зазноба одна, к ней вот и рвется…

– Зазноба? Кто такая?

– Да соседка наша, Глашка Кирсанова. Уехала туда, а теперь вот письма ему пишет, зовет, чтобы приезжал. Но я не пускаю, еще чего! Куды он поедет? Ума нету, людей только смешить! – раздраженно проговорил Протасов.

– Кто ваш третий сын?

– Андрос, этот художником быть хочет. Все рисует что-то у себя на чердаке, тоже в Питер просится, на художника учиться… – Глаза у фабриканта подобрели, но лишь на мгновение, после чего сделались еще суровее, чем были.

– А его почему не отпускаете?

– Да я бы отпустил, но тогда и Никиту отпускать надо. А кто делом-то семейным заниматься будет, кто?

– Старший и младший! – сказал начальник сыскной.

– Ну нет! Старший, я вам уже говорил, ломоть отрезанный. Катька рано или поздно заморочит его, убежит он с ней куда-нибудь. Я о том, что дело ему передам, даже мысли не имею. Младший, Сергей, молод еще, ему учиться надо, да и чувствую, нет в нем коммерческой жилки, созерцательный он какой-то. Сыновья у меня, хоть оно и нельзя так говорить, никуда не годятся. Вся надежда на внука.

– Ну а дочери? – попытался полковник отвлечь Протасова от грустных мыслей о сыновьях.

– Дочери, а что дочери? Старшая, Агриппина ее зовут, богомольная сильно, как бы в монастырь вскорости не запросилась, а младшая – Глафира, эта замуж хочет. И не за такого человека, у которого намерения серьезные, а за одного вертопраха. Ну, я, понятное дело, против. Так она меня пугает, что в девках останется и закончит жизнь свою вековухой. Но меня не напугаешь, я пуганый. Пусть, говорю, вековухой, пусть, зато денежки в целости и сохранности останутся. А так пустит их этот твой на ветер, а потом и тебя бросит. Она ведь у меня не шибко красавица. Агриппина, та красивая, спорить не буду, а эта… И в кого только пошла? Вроде как и не нашего рода!

– Я надеюсь, вы эти сомнения ей самой не высказывали? – спросил фон Шпинне.

– Отчего же – высказывал! Я в себе долго носить не могу, если что не так, сразу об этом говорю!

– Кто еще живет в вашем доме?

– Еще? Ну… Три приживалки, я вам про них уже говорил. Две старые, за шестьдесят, а третья помоложе…

– Как их зовут?

– Вам имена или…

– Имена. – Полковник подозревал, что едва ли фабрикант вспомнит фамилии приживалок.

– Марья Потаповна, Пелагея Семеновна и Руфина Яковлевна…

– А которая из них помоложе?

– Руфина!

– Продолжайте.

– Все трое живут в одной большой комнате и почти все время там проводят. Гулять не гуляют, только к обеду спускаются, вот и все.

– Что вы можете сказать о них?

– Да ничего. Я с ними не знаюсь, а что за стол пускаю, так это, уж извините, традиция такая. Надо заметить, все три женщины тихие, едят мало, за столом не разговаривают, с вопросами ко мне не пристают, ну вот как тени. Иной раз даже зло берет…

– Почему?

– Да потому что слова от них не услышишь…

– А какое слово вы бы хотели услышать?

– Ну хотя бы благодарности или еще что. С другой стороны, это и хорошо, пусть лучше молчат, так спокойнее.

Протасов поразил начальника сыскной своим непостоянством. «Надо полагать, – думал фон Шпинне, – несладко приходится его домочадцам. Непросто жить в одном доме с человеком, у которого семь пятниц на неделе, и не знаешь, которая сегодня».

– Еще кто-то живет в вашем доме или это все?

– Нет, еще не все. Живет у меня дядька, двоюродный брат моей покойной матушки Степаниды. Он совсем древний, ему лет восемьдесят, а может, и все девяносто. Он и не живет, а так, доживает! – заключил Протасов.

– Это все?

– Все! – кивнул промышленник.

– Давайте подсчитаем. Итак, вместе с вами, вашей женой и детьми получается восемь, невестка девятая, внук – это десять, три приживалки и дядька. Как его зовут?

– Евсей!

– …И дядька Евсей, всего будет четырнадцать человек, верно?

– Верно, четырнадцать! Но что это значит?

– Что это значит? – Начальник сыскной подался вперед и после непродолжительного молчания проговорил шепотом: – Кто-то из них заводит обезьяну.

– Вы что, подозреваете и меня? – возмутился Протасов.

– Я подозреваю всех, даже вашего внука.

Глава 3. Ужин в доме фабриканта

Вечером к ужину собралась вся многочисленная семья Протасовых, не было только самого ситцепромышленника.

Хозяйка дома, Арина Игнатьевна, одетая, точно монастырская послушница, в глухое черное платье, с такой же черной кружевной наколкой на голове первая заметила лишний столовый прибор. Ее маленькие темно-карие глаза на тощем с желтоватым отливом лице вопросительно уставились на пустую тарелку.

– А это кому? – Она обвела пристальным взглядом собравшихся. Все промолчали. Только одна из приживалок, сидящих в конце стола, Руфина Яковлевна, худющая, узловатая, с надменными глазами женщина, громко хмыкнула. Две другие приживалки, поджав губы, скосили на нее осуждающие взгляды. Протасова не обратила внимания на этот выпад, а может, только сделала вид.

– Ермолай, – повернула она голову к стоящему у дверей ливрейному лакею, – ты, кажется, ошибся и выставил лишний прибор. Убери!

– Нет, нет! Ничего не нужно убирать! – В столовую, скрипя штиблетами, вошел Протасов-старший и, не останавливаясь, быстро направился к своему месту во главе стола. – Ко мне должен приехать старый знакомый. Я пригласил его погостить у нас несколько дней, – объяснил он на ходу.

– А почему я об этом ничего не знаю? – Арина Игнатьевна проводила мужа удивленным взглядом. Бледные тонкие губы изогнулись печальной дугой. В глазах поблескивало плохо скрытое негодование.

– Не успел тебе об этом сказать, – грузно усаживаясь за стол, развел руками промышленник и тут же перешел в атаку: – А я разве не могу никого пригласить? – спросил с вызовом, чуть повысив голос.

– Почему не можешь, это ведь твой дом, ты вправе делать здесь все, что заблагорассудится! – тихо проговорила Арина Игнатьевна и перевела взгляд с мужа на сыновей, точно искала у них поддержки. Но те сидели, склонив головы, и боялись не только возразить отцу, а даже взгляд на него поднять. Правда, старший, Николай, точная копия Саввы Афиногеновича, время от времени косо поглядывал в его сторону.

Еще не успели подать первое, а лакей, слегка запнувшись на фамилии, сообщил о приезде Фомы Фомича.

– Проси! – бросил Протасов-старший.

Войдя в просторную столовую, хорошо освещенную электрическими лампочками – большая редкость по тем временам, – начальник сыскной остановился. Заслонился рукой от яркого света. Как глаза привыкли, осмотрелся. Быстро, цепко. На это ему понадобилось всего лишь несколько секунд. Большой прямоугольный стол под белой скатертью, на дальнем конце сидит сам хозяин, приветливо улыбается. По правую руку от него – сыновья, искоса поглядывают на гостя. Рядом с ними упитанная, румяная молодуха, видать, жена старшего. Возле нее мальчик лет десяти, сидит и без малейшего интереса смотрит по сторонам. Это, очевидно, внук Миша. На самом конце старик с седой копной волос, дядя Евсей, чуть приоткрыв рот, глядит на вошедшего. По левую руку хозяина сидит жена, прямая и гордая, в сторону фон Шпинне даже не глянула. Рядом дочки, те зыркают и краснеют. Приживалки сидят смирно, как на Законе Божьем. Не поворачиваются. Им, конечно, интересно рассмотреть незнакомца, но не решаются. Обведя всех взглядом, начальник сыскной громко поздоровался.

После того как Протасов представил всех членов семьи, Фома Фомич уселся на предложенный хозяином стул. Рядом с фон Шпинне сидел старший сын Протасова Николай, а напротив – Арина Игнатьевна, которая только сейчас сделала милость и посмотрела на гостя.

– Вы нас извините, мы никого не ждали! – сказала она нарочито елейным голосом, тонкие губы расплылись в кривой улыбке. Глаза ее недобро блестели из-под светлых бровей. – Поэтому все по-простому. Если бы Савва Афиногенович предупредил, мы бы, конечно, приготовились, а так… вы уж извините!

– Да не стоит извиняться, – отмахнулся полковник и перевел взгляд с хозяйки дома на сидящих рядом дочерей. Те тотчас же опустили любопытные глаза. – Напротив, – он снова посмотрел на Арину Игнатьевну, – это я должен просить прощения, что нарушил вашу семейную уединенность. По себе знаю, как это непросто, когда в размеренную, спокойную жизнь входит новый, совершенно сторонний человек… – Начальник сыскной, возможно, говорил бы еще, но фабрикант, извинившись и мягко коснувшись левой руки полковника, вмешался в разговор:

– Это я упросил Фому Фомича погостить у нас. Он долго отказывался, но я смог убедить его. Мы так давно не виделись, хочется поболтать, вспомнить прошлое.

Весь ужин дочки фабриканта украдкой следили за фон Шпинне: как он ест, как держит ложку, нож. Однако Фома Фомич вел себя безукоризненно, и они не заметили ничего такого, что впоследствии могло быть истолковано как бескультурье. Арина Игнатьевна на гостя не смотрела – еще чего! Беседа за столом не клеилась, может, из-за чужого человека, а может, из-за чего-то другого. В любом случае это было на руку начальнику сыскной. Хорошая возможность, не отвлекаясь на пустые разговоры, понаблюдать за собравшимися, хотя многих он так и не смог хорошенько рассмотреть.

Подали десерт. Единственный за столом, кто этому обрадовался, был фон Шпинне.

– О, десерт! – воскликнул он и даже хлопнул в ладоши.

– Вы сладкоежка? – сверля гостя взглядом, сухо спросила Арина Игнатьевна.

– Нет!

– Но вы так обрадовались!

– Я уже давно не ел ничего сладкого. Да и потом, мне кажется, лучше радоваться, чем печалиться!

– Радость радости рознь! – заметила одна из приживалок, Мария Потаповна, плотная, крепко сбитая женщина лет шестидесяти. Сидела в самом конце стола.

– Да нет, – возразил ей Фома Фомич, – радость – это всегда радость!

– Нет! – упрямо склонив голову вперед, точно готовая боднуть корова, настаивала на своем приживалка. – Злодей ведь тоже радуется, когда совершит злодеяние. И это что же, по-вашему, наша радость и его радость – это суть одно и то же?

– Да! – кивнул начальник сыскной. – Дело ведь не в том, из-за чего человек радуется, а в том, что он радуется. Вот и все!

– Ну, я спорить не буду, думайте, как знаете, а я буду думать по-своему…

– Этого вам никто не запретит! – демонстративно уплетая десерт, сказал фон Шпинне, а про себя подумал, что хозяин, когда говорил о приживалках, слукавил об их молчаливости.

– Фома Фомич! – вдруг обратилась к нему Арина Игнатьевна.

– Да!

– А вы кто будете?

– Что вы имеете в виду?

– Чем занимаетесь?

– Фома Фомич – начальник сыскной полиции! – ответил за гостя Протасов. Это несколько удивило, даже расстроило полковника, ему казалось, что не стоило этого сообщать. Но виду он не подал и беззаботно мотнул головой: мол, да, я начальник сыскной полиции.

– Начальник полиции? – У Арины Игнатьевны вытянулось лицо. Другие домочадцы, судя по сдержанным восклицаниям, тоже удивились. Сидящий по правую руку от фон Шпинне Николай выронил вилку, она громко звякнула о тарелку.

– Да! – сказал Протасов-старший. – А что в этом удивительного? Что, человек не может быть начальником полиции и моим старым приятелем?

– Нет, просто это необычно, вот и все. Я-то думала, что Фома Фомич торгует ситцем, а он… – стала неуклюже оправдываться жена Протасова.

Фон Шпинне заметил: острее всего, из тех, кто попадал в поле его зрения, на известие, что он из полиции, отреагировала как раз Арина Игнатьевна. Лицо ее при этом стало желтее, а губы утончились в ниточки.

– И еще, – вытаскивая из-за ворота льняную салфетку и небрежно бросая ее на стол, сказал Протасов, – Фома Фомич в нашем доме не совсем гость, как было сказано мною ранее, он здесь займется и своими сугубо полицейскими делами.

«А вот это уже действительно лишнее…» – продолжая улыбаться и согласно кивать, подумал начальник сыскной.

– Какими еще полицейскими делами? – бухнул Николай.

– Я рассказал ему об обезьяне, и он хочет, вернее, я попросил разобраться… Поэтому, если Фома Фомич изъявит желание с кем-то из вас побеседовать, не отказывайте…

– Это что же, он будет нас допрашивать? – с визгливыми интонациями в голосе спросила Арина Игнатьевна.

– Нет, это не допрос, это просто беседа! – спасая ситуацию, пояснил спокойным голосом фон Шпинне. Ему не очень нравилось такое начало. Он не понимал, почему Протасов не согласовал с ним действия. Возможно, это просто недомыслие, а возможно, господин промышленник ведет какую-то свою игру, в которой начальник сыскной всего лишь отвлекающий момент.

– А если я не захочу с ним беседовать? – задала вопрос мужу Арина Игнатьевна.

– Фома Фомич, а действительно, если кто-то не захочет с вами беседовать, как вы поступите, принудите его это сделать? – спросил промышленник.

«Они бы все захотели со мной поговорить, если бы вы, уважаемый, не заявили с порога, что я сыщик и буду здесь заниматься своими полицейскими обязанностями…» – подумал фон Шпинне с неизменной улыбкой, глядя на Протасова. А вслух сказал следующее:

– Нет, ни в коем случае! Просто человек, который отказывается отвечать на вопросы, автоматически попадает под подозрение! – Он наклонился вперед и долгим взглядом осмотрел всех собравшихся за столом. В особенности полковника интересовали сыновья Протасова. Но ни один из них даже не повернулся в сторону гостя, продолжая молча есть.

– Под какое еще подозрение? – Арина Игнатьевна вскочила на ноги. Женская половина, поддерживая ее, недовольно загудела. – Под какое еще подозрение? – повторила хозяйка свой вопрос, не сводя цепкого взгляда с фон Шпинне.

Понимая, что этим он не добавляет симпатии к себе, начальник сыскной тем не менее принялся объяснять:

– Под такое подозрение, что, возможно, это он причастен к тому, что заводит механическую обезьяну. В противном случае игрушка не смогла бы перемещаться.

– Но у нас нет ключа, чтобы ее заводить! – Николай решил прийти на помощь матери. Другие члены семьи поддержали его энергичными кивками. – Пусть отец скажет. Отец, ключ ведь у тебя, как можно завести игрушку без него?

– Я знаю, что ключ один и он находится у Саввы Афиногеновича, однако все можно подделать… Вижу, вы хотите возразить мне! – сказал, глядя на Николая, начальник сыскной. – Дескать, такой ключ подделать невозможно, за это никто в Татаяре не возьмется. Спорить не буду, это так…

– Ну а если это так, то получается, никто другой, кроме отца, не мог заводить обезьяну! – проговорил, искоса глядя на Протасова-старшего, Николай.

– Я этого и слушать не хочу! – заявила Арина Игнатьевна, встала и, подойдя к невестке, сказал ей что-то на ухо. После взяла внука за руку и, даже не вытирая салфеткой его испачканные щеки, увела с собой. Он покорно пошел вместе с бабушкой.

– Да, никто, кроме Саввы Афиногеновича, не мог заводить игрушку! Но это если исходить из того, что ключ один…

– Я… – начал Николай, но фон Шпинне остановил его жестом.

– Позвольте мне закончить. С того момента, когда мы случайно встретились с вашим отцом, и до того, как я появился здесь у вас, прошло несколько часов. Это позволило мне предпринять кое-какие действия, проливающие свет на дело механической обезьяны…

– Какие действия? – спросил явно удивленный промышленник. Похоже, ему и в голову не приходило, что начальник сыскной в столь короткое время может что-то предпринять. Было видно, по крайней мере, Фоме Фомичу, фабрикант недоволен, более того, встревожен.

– Я по телеграфу связался с «Детскими радостями»…

– Но откуда вы узнали о них?! – воскликнул Протасов.

– Такая работа, – скромно заметил начальник сыскной, после чего добавил: – А для кого это название ни о чем не говорит, поясню – в этой берлинской фирме Саввой Афиногеновичем была куплена заводная игрушка, которая сейчас стала предметом нашего внимания. Так вот, я спросил у них, по телеграфу, разумеется, почему они отправили только один ключ. – Начальник, извинившись, выбрался из-за стола и принялся расхаживать взад-вперед по столовой. Собравшиеся следили за ним взглядами, те, которые сидели спиной, тоже повернулись. Этого, собственно, фон Шпинне и добивался, ему было очень важно видеть глаза каждого. – Мне пришлось сидеть и ждать ответа, поэтому я и задержался к ужину. И вот ответ пришел… – Начальник сыскной расстегнул пиджак, полез во внутренний карман и вытащил сложенный вдвое желтый телеграфный бланк. – Я вам читать не буду, написано по-немецки, расскажу своими словами. Представитель фирмы, господин Краузе, сообщает, что вместе с игрушкой был отправлен не один ключ, а целых три: один вставлен в заводное отверстие, а два других находились в полотняном мешочке синего цвета с надписью «Детские радости». Мешочек был привязан к правой лапе обезьяны. И, – фон Шпинне снова заглянул в телеграмму, – как утверждает все тот же Краузе, привязан очень крепко. Итак, что это значит? – Фома Фомич обвел взглядом собравшихся и остановил его на хозяине.

– Что? – подал голос Протасов.

– Это значит, у кого-то из собравшихся, помимо вас, Савва Афиногенович, есть ключ, а может быть, и два.

– А если они все-таки потерялись? – спросил фабрикант.

Начальник сыскной кивнул и, обойдя стол, сел на свое место.

– Обезьяну заводили, и она ходила по дому. Если это делали не вы, уважаемый господин фабрикант, то, значит, ключи не потерялись. И глупо было бы утверждать обратное. Вот такие дела!

Начальник сыскной сложил телеграмму и снова сунул в карман. За столом повисла тишина, впрочем, ненадолго. Старший сын Протасова вскочил, громко отодвинул стул и, бросив салфетку, вышел из столовой. Жена, Екатерина Андреевна, за ним. Надо заметить, за весь вечер она не проронила ни слова, из чего Фома Фомич сделал двоякий вывод: или она чертовски хитра, или старший Протасов несколько преувеличил ее влияние на Николая.

Столовую покинули все, за исключением хозяина, фон Шпинне, старого дядьки Евсея, который, как потом объяснил Протасов, всегда задерживался, а также младшего сына фабриканта – Сергея.

Глава 4. Ссора

Сергей остался не по собственному желанию. Фома Фомич попросил его задержаться. Начальник сыскной решил сначала поговорить с ним, так как по возрасту Сергей больше всего подходил на роль шутника.

И вот теперь младший сын Протасова под пристальным взглядом фон Шпинне сидел на стуле и нервно перекладывал с места на место столовые приборы.

– Сережа! – Голос начальника сыскной был тих и вкрадчив, улыбка широка, а зубы белее арктического снега. Уже одним только видом полковник располагал к себе, а когда он начинал вот так доверительно говорить, это расположение становилось полным. Поэтому гимназист тут же и попал под обаяние Фомы Фомича, как муха в паутину.

– Да! – ответил он едва слышно и, оставив нож с вилкой, сложил их крест-накрест на грязной тарелке перед собой.

– Вы позволите к вам так обращаться, или мне называть вас официально, Сергей Саввич?

– Нет, можно просто! – кивнул гимназист и покраснел, он был смущен и тем, что его предлагают называть Сергеем Саввичем, и тем, что к нему обращаются Сережа. Ведь в гимназии его называли только по фамилии – Протасов, дома – Сережка, а мать, та и вовсе, стыдно говорить, звала Сергулей. Ей почему-то казалось, что это ласково.

– Замечательно! Итак, Сережа, с вашего позволения я задам вам несколько вопросов. Нет, если вы не хотите мне на них отвечать…

– Я отвечу! – поспешно, как бы боясь, что фон Шпинне внесет его в список подозреваемых, сказал Сергей.

– Скажите мне, Сережа… – Фон Шпинне отодвинул пустую тарелку. Грязная посуда все еще оставалась на столе. Прислуга ожидала команды убрать, а ее не было. – Вам понравилась та игрушка, которую ваш отец подарил Мише?

– Обезьяна? – спросил, глядя исподлобья, гимназист.

– Да!

– Обезьяна?! – вдруг прокричал старик Евсей, который сидел за столом, жевал и, казалось, не обращал никакого внимания на остальных.

Фон Шпинне, сделав Сергею предупредительный жест, тут же развернулся к старику:

– Да, обезьяна!

– А я ее видел сегодня ночью! – шамкая беззубым ртом, сказал Евсей.

– Где? – Глаза начальника сыскной впились в морщинистое лицо протасовского дяди.

– Дядя Евсей, ты бы не вмешивался в разговор. Придет время, и тебя спросят, а сейчас помолчи! – не обращая внимания на интерес, проявленный фон Шпинне, зло прикрикнул на старика Протасов.

– А чего это я молчать должон, чего это ты мне рот затыкаешь? Ты это, Савка, брось. Думаешь, если бороду отрастил и уже седой, тебе все можно? Не-е-ет. Я ведь тебя вот такусеньким помню, родился недоношенный, вот в ней бы уместился. – Старик поднял стоящую перед ним грязную тарелку и с грохотом опустил на стол. – А теперь вырос, в силу вошел, Савва Афиногенович! Ты вот думаешь, я глухой и ничего не слышу, а я все слышу, даже такое, чего и слышать-то не надо. Вот сейчас услышал, что человек обезьяной этой вашей окаянной интересуется. Это же смех какой! Поехать к черту на рога, купить там это чудо, а потом не знать, куды его девать…

– Да не слушайте вы это, Фома Фомич! – бросил Протасов. – Я его сейчас выпровожу… – резво вскочил, точно и не висело на плечах шестьдесят с лишним лет.

– Не надо! – остановил его фон Шпинне и, не сводя глаз с Евсея, добавил: – Пусть посидит, мне интересно узнать, где он видел обезьяну!

– Вот вам и выпровожу! – Евсей свернул фигу и показал фабриканту, а потом Сергею. Но это их не разозлило, а рассмешило. Однако начальник сыскной заметил: если Сергей смеялся искренне, почти по-детски, то Протасов-старший только рот растягивал, а из глаз тянуло холодком, точно замышлял что-то.

– Так где вы видели обезьяну? – направил разговор в нужное русло Фома Фомич. Все уставились на старика Евсея. Даже молчаливо стоящие у стен лакеи. У них было одно желание – чтобы хозяева с гостем быстрее покинули столовую.

– Она ко мне в комнату сегодня ночью приходила…

– Врешь! – выпалил Протасов, фальшивая улыбка сползла с лица. Скомкал и бросил на стол салфетку.

– А с чего бы это мне врать, да и зачем? Проку никакого, только еще один грех на душу ляжет. А он мне сейчас ни к чему, потому как помирать скоро! – мелко тряс большой головой дядя Евсей.

– Так уж и помирать! Да ты еще меня переживешь! – зло заметил Протасов.

– Я тебе так скажу, Савва Афиногенович, я тебя переживать не хочу, в том правды нету. Живи, Савва, живи, если сможешь!

– И все-таки я хочу вернуться к обезьяне! – напомнил Фома Фомич.

– Так мне можно идти? – подал голос Сергей.

– Нет, Сережа, вы пока останьтесь, вам ведь не нужно делать уроки?

– Да я уже сделал!

– Вот и посидите, пока я задам вопросы дедушке Евсею…

– А что мне их задавать, я ничего не знаю! – шамкая губами, сказал старик.

– Ну, вы же утверждали, что видели обезьяну?

– Да не слушайте вы его! – пытался отвлечь Фому Фомича от старика Евсея Протасов.

– Видел! Она ко мне приходила и разговаривала со мной, вот! – проговорил громко старик.

– Как ты мог ее услышать, когда ты глухой как пень! – крикнул Протасов, даже брызги изо рта полетели. И было непонятно, почему ситцепромышленник так нервничает.

– Зря ты это говоришь, Савва, я не глухой. Может, для тебя все старики глухие, поэтому ты и болтал чего ни попадя, на меня и внимания никакого не обращал… Но я все слышу и всегда слышал. Сейчас вот возьму, да и расскажу господину полицейскому все, что знаю. Завертишься тогда, забегаешь как вошь по сковороде и припомнишь старика Евсея. А глазами на меня не выпучайся, не надо. Думаешь, напугал? Нет, я ничего не боюсь и обезьяны твоей не боюсь. Ты думаешь, я не знаю, что это ты ее заводишь да ночами по дому пускаешь. Ключик-то у тебя!

– Ну, это ни в какие ворота! Если ты, дядя Евсей, сейчас же не замолчишь, я вытолкаю тебя взашей! – грозно сверкая глазами, сказал Протасов.

– А чего же взашей, ты бы сразу взял, да и убил бы меня. Чего взашей! – Дядя Евсей, очевидно, тоже был не робкого десятка и ничуть не испугался слов племянника.

– Не доводи до греха, а то смотри у меня! – Протасов потряс в воздухе большим кулаком. – Укорочу тебе годов!

Начальник сыскной в перебранку не вмешивался. Он был не миротворец, а сыщик, ему на руку любые конфликты. Ведь скандалы, ругань, возбуждение заставляют людей действовать необдуманно, и часто случается, что в такие моменты они говорят правду, им хочется посильнее уколоть неприятеля. А как это сделать? Только правдой. Фома Фомич сидел и молча наблюдал за перепалкой. Время от времени поглядывал на Сергея, улыбался ему, тот смущенно опускал глаза.

– Вот и укороти, укороти, а то, я погляжу, на словах мы все о-го-го, Муромцы, а на деле… Я ведь и сам не промах! Думаешь, буду сидеть и ждать, пока ты мне по голове долбанешь? Нет, я тоже могу! Вот возьму нож да в брюхо тебе! – Старик помахал в воздухе столовым ножом и сделал такой выпад, точно колол штыком.

– Вы видите, Фома Фомич! Вы видите, он меня грозит зарезать!

– Да! Как дам в живот, там такое место есть, особое, я знаю, воевал… А сколько я турок порешил, не счесть, порой весь в крови был…

– Они часто так ругаются? – спросил фон Шпинне тихим голосом у Сергея.

– Да! – едва слышно ответил тот.

– Господа, – обращаясь к фабриканту и его дальнему родственнику, начальник сыскной постучал вилкой по бокалу, – давайте будем благоразумны. Я все понял, вы люди отчаянные, в особенности вы, дядя Евсей. Сейчас речь идет о другом, в вашем доме ходит механическая обезьяна, и непонятно почему и кто ее заводит. Как сейчас выяснилось, она, кроме того, что заходила в спальню хозяина дома и комнату Миши, была и у дяди Евсея. Вы ведь правду сказали, дядя Евсей? – Фон Шпинне окинул взглядом старика.

– Правду. А мне врать – себе дороже! Что я, мальчонка, сочинять? Это вот Серега может, он и соврет – недорого возьмет, а я старый уже врать!

– А чего я, чего я? – встрепенулся младший сын Протасова.

– Да ничего! – огрызнулся старик.

– А почему сразу соврет, что я соврал?

– Да все ты врешь! – тяжело вставая из-за стола, крикнул Евсей. – Пойду я, а ежели, господин полицейский, захотите расспросить меня о чем-нибудь, то заходите. Моя комната в конце. Самое холодное место в доме, пока тепло туда от печей дойдет, уже и не тепло, а северный ветер. Вот и не знаю, может, помру я в этом доме от старости, а может, замерзну! – Старик вытер впалый рот салфеткой, бросил ее на стол и, бормоча что-то неразборчивое, ушел.

– Ну наконец-то! – выдохнул Протасов-старший. – Я уж думал, никогда не уйдет, выгонять придется. Может, и мы куда-нибудь пойдем, например ко мне в кабинет? – предложил, глядя на мнущуюся по углам прислугу, Савва Афиногенович.

– Ну что же, давайте уйдем! – согласился начальник сыскной. – Но не в ваш кабинет…

– А куда?

– В игровую комнату, если, конечно, это возможно.

– Ну, в игровую, так игровую. А Сергей пойдет с нами?

– Конечно, я же еще ничего у него не спросил…

Глава 5. Запертая комната

Игровая находилась на первом этаже дома.

– Вот сюда, Фома Фомич! – Фабрикант толкнул белую двухстворчатую дверь, но она оказалась запертой. – Это еще что такое? – загудел басом Савва Афиногенович. – Кто запер? А ну-ка, Серега, беги к матери и спроси, где ключ. Скажи, что мы хотим игровую осмотреть, пусть отдаст, это ведь явно она!

Сергей убежал, а Протасов тем временем предложил начальнику сыскной не стоять в коридоре, а пройти в кабинет.

– Там у меня очень удобно… – начал промышленник, но фон Шпинне тут же перебил его.

– А может, все-таки войдем в игровую? – спросил он с нажимом.

– Да сами видите, заперта. И, боюсь, Арина Игнатьевна не позволит, скажет: «Что это там в детской комнате чужим людям делать?» – уклончиво ответил Савва Афиногенович. Он явно юлил, и чтобы это распознать, не нужно было быть провидцем. Однако фон Шпинне словно и не замечал попыток Протасова увести его от детской.

– Да оставьте, Савва Афиногенович, – говорил он ленивым голосом, – когда это полиция была для русского человека чужой? Никогда, потому что она плоть от плоти и кровь от крови всякого благонамеренного человека.

– Это так, – кивал фабрикант, – я с этим полностью согласен, но бабы… Им ведь не объяснишь.

– А я так думаю, что и объяснять не понадобится! – подойдя вплотную к Протасову, тихо сказал фон Шпинне. Они были почти одного роста, миллионер и дальний потомок тевтонских рыцарей. Во взгляде начальника сыскной прыгали огоньки лукавства, а глаза фабриканта смотрели с мутной решимостью – во что бы то ни стало не пускать гостя в игровую.

– Это почему же? – Промышленник или не понимал, куда клонит Фома Фомич, или только делал вид, что не понимает.

– Хотите, я вам раскрою один секрет?

– Какой еще секрет? – Протасов подергал себя за бороду, точно пробовал, не отклеилась ли. Полковник знал – такие жесты говорят о напряжении.

– Секрет вашего дома!

– Да нет у меня в доме никаких секретов! – уверенно бросил Протасов.

– Ошибаетесь, секреты есть, просто вы о них не знаете, а я сейчас покажу. Хотите?

– Но вы-то откуда про них знаете, если даже я ничего не знаю?

– Я, господин Протасов, сыщик, и просто обязан быть внимательным. Без этого в нашей профессии человеку делать нечего, его всякий сможет заморочить и обмануть. А обманутый сыщик – это очень и очень плохо, впрочем, как и обманутый коммерсант. Ну, вы-то меня понимаете…

– Так в чем же секрет, Фома Фомич?

– А вот взгляните сюда! – Начальник сыскной указал на дверную ручку.

Промышленник, чтобы угодить гостю, даже нагнулся.

– Ну!

– Вот посмотрите, сама ручка, дверная накладка, очень, кстати, красивая. А чего нет?

– Чего? – выпрямился фабрикант.

– Нет замочной скважины!

– И что с того?

– Ну как же? Как же без замочной скважины запереть дверь? Ведь это невозможно!

– Да? – Протасов, по всей видимости, решил до конца разыгрывать непонимание. Глупо, но он не знал, что еще делать.

– Да! – подыгрывал ему начальник сыскной. – И я вам объясню, почему это невозможно. Потому что некуда вставить ключ, за которым вы послали вашего сына Сергея. – Фон Шпинне говорил тихо и медленно, как учитель приходской школы, пытающийся достучаться до дремучих мозгов своих учеников. – А если ключ некуда вставить, то это значит – дверь нельзя ни запереть, ни отпереть. Получается тупик.

Фома Фомич выпучил глаза.

Протасов терпеливо выслушал начальника сыскной. Помотал головой, скривил губы, изображая удивление. Он понимал, фон Шпинне над ним издевается, но отступать было поздно. Игру следовало довести до конца, а там будь что будет.

– Ну почему же она тогда не открывается? – с озабоченным лицом спросил фабрикант и еще раз толкнул дверь.

– Вам, Савва Афиногенович, сказочно повезло, что на вашем жизненном пути появился такой человек, как я, можно сказать – волшебник! В противном случае вы бы никогда не попали в эту комнату!

– Да?

– Да! Вы знаете, в чем страшный секрет этой двери? Нет? Так я вам скажу: она открывается наружу, а не внутрь! – Начальник сыскной подошел к двери, взялся за ручку, нажал на нее, потянул на себя и, указывая на щель, сказал: – Вот видите! – после чего снова закрыл дверь.

В эту самую минуту вернулся запыхавшийся Сергей.

– Ну что, Сережа? – спросил его с серьезной миной на лице фон Шпинне.

– Все обыскали, пропал ключ! – выпалил тот и только после этого заметил, как отец подает ему сигналы руками. – Что? – спросил он у Протасова-старшего.

– Да ничего! – отмахнулся отец.

– Значит, ключ не нашелся. Выходит, его похитили? – Начальник сыскной подступился к Сергею.

– Ну, я не знаю, скорее всего, просто потерялся, потом найдется. У нас всегда так…

– Да знает он все! – не в силах больше выносить эту игру, выкрикнул Протасов-старший.

– Что знает? – уставился на него Сергей.

– Что дверь в игровую комнату не заперта! – с еще большим раздражением в голосе пояснил Савва Афиногенович. Начальник сыскной, наблюдая за ними, подумал: «А может, и прав фабрикант относительно своих сыновей…» Вслух же проговорил:

– Да, Сергей, я все знаю. Хоть это и преувеличение, но слышать приятно, в особенности когда ты сыщик. Спасибо вам на добром слове, господин Протасов! – Фома Фомич посмотрел на фабриканта. – Ну теперь, когда все столь благополучно разрешилось, давайте не будем терять время и войдем в игровую комнату…

– Да там нечего смотреть, одни игрушки. Взрослому человеку это будет не очень интересно! – сказал промышленник. Он упорно не желал, чтобы они вошли в игровую.

– Савва Афиногенович, должен вам напомнить, это вы пришли ко мне и пригласили в свой дом. Я не напрашивался к вам в гости, в любой момент могу уйти, достаточно будет вашего слова. Итак, я жду!

Протасов молчал. Ему не хотелось, чтобы начальник сыскной входил в детскую. Это было видно по его странному поведению, по скверному спектаклю с запертой дверью, который они разыграли вместе с сыном. Но фабрикант и не хотел, чтобы фон Шпинне ушел.

– Ну же, господин ситцепромышленник, жду вашего решения. Я ухожу или остаюсь?

– А разве нельзя вам остаться и не входить в игровую комнату?

– Понимаете, в чем тут дело, – со вздохом начал Фома Фомич, – если вы будете мне говорить, что делать и когда это делать, то, боюсь, на положительный результат мы вряд ли сможем рассчитывать!

– Значит, вы думаете, что я совсем глупый и не смогу дать вам полезный совет? – спросил Протасов.

– Если вы приглашаете к себе в дом человека, чтобы разобраться в чем-то, но при этом даете ему какие-то советы относительно ремесла, которым он занимается, то этот человек вам не нужен. Вы сами вполне можете справиться со стоящими перед вами задачами. Мой следующий вопрос будет прямым и точным, и я хотел бы получить на него столь же прямой и точный ответ. Вы позволите мне войти в игровую комнату?

Протасов задумался. Лицо его было напряженным, взгляд направлен на дверь игровой.

– Я вас понял, ничего не надо говорить… Прощайте! – Начальник сыскной полиции развернулся и быстрым шагом направился к передней.

– Постойте! – бросил Протасов и умоляюще поднял руки.

– Я могу войти в игровую? – не останавливаясь, но чуть замедлив шаг, повторил вопрос фон Шпинне.

– Да! – устало выдохнул промышленник.

Фома Фомич вернулся. Однако в игровую входить не стал. Еще раз внимательно осмотрел дверь и заявил, что прежде хочет взглянуть на чулан, в котором хранится обезьяна, а уже потом будет очередь игровой.

От этого заявления Савва Афиногенович слегка опешил и молча взирал на фон Шпинне. По лицу фабриканта было видно, что он не понимает, чего добивается начальник сыскной.

– Зачем вам в чулан?

– Посмотреть на обезьяну.

– Но вы же хотели осмотреть игровую! – почти крикнул Протасов.

– А теперь хочу осмотреть чулан! – Фома Фомич, судя по тону, был непреклонен.

– Да нету ее в чулане! – первым не выдержал Сергей.

– А где она? – повернулся к нему начальник сыскной. – Не надо, не отвечайте, я сам постараюсь догадаться. Она сейчас преспокойненько стоит в игровой. Ведь так?

– Да! – ответил за Сергея его отец.

– Ну тогда я совсем ничего не понимаю. Вместо того чтобы помогать, вы, уважаемый господин Протасов, постоянно вводите меня в заблуждение. Складывается такое впечатление, вы уж простите за откровенность, что вам не хочется узнать, кто заводит обезьяну.

– А зачем же я вас пригласил?

– Не знаю! – развел руками начальник сыскной. – Может быть, вы преследуете какие-то иные цели? Почему обезьяну снова перенесли в игровую? А может быть, она никогда и не находилась в чулане?

– Мы держали ее в чулане, но там мыши… – начал Протасов. Фома Фомич тут же перебил его:

– А она боится мышей?

– Нет! – отмахнулся фабрикант.

– Что тогда?

– Портить они ее начали, а это все же дорогая вещь. Вот я и распорядился перенести игрушку сюда… Да забыл про это. Вспомнил только, когда к детской подошли, хотел вас отвлечь, ну, чтобы вернуть обезьяну на место… Да не получилось…

– Почему же вы не сказали правду?

– Да не хотел дураком выглядеть…

– А сейчас вы выглядите умным? Ну ладно, не будем об этом. У меня другой вопрос – как ваш внук? Ему не страшно в одной комнате с этой игрушкой?

– Он ничего не знает, мы его туда пока не пускаем.

– Хорошо, я все понял. Давайте смотреть на эту вашу обезьяну! – Начальник сыскной открыл дверь и первым вошел в игровую.

Глава 6. Обезьяна

– Что мне нравится в вашем доме, так это электрическое освещение! – заметил Фома Фомич, переступив порог игровой, которая оказалась не просто комнатой, а большим залом.

Стены покрыты шпалерами с нежно-голубым узором, окна закрыты тяжелыми шторами, на полу ковры с разбросанными игрушками.

– Вы здесь никогда не убираете? – обернулся Фома Фомич к Протасову.

– Почему? Убираем. Просто сейчас… – фабрикант запнулся.

– Что?

– Прислуга боится сюда входить! – ответил выглядывающий из-за спины отца Сергей.

– И обезьяна тому причиной?

– Ну да! – кивнул гимназист.

Фон Шпинне принялся озираться.

– А где она стоит?

– Вон, под покрывалом…

– Вижу, вижу! – сказал начальник сыскной и быстро направился туда, где в углу под сиреневой накидкой что-то стояло. – Да, совсем забыл спросить, а по этим коврам ходить можно?

– Да ходите, чего уж! – донесся от двери недовольный голос фабриканта.

Фома Фомич пересек комнату и, подойдя к игрушке, резко, с шумом хлопающего на ветру белья, сорвал покрывало. То, что он увидел, заставило его отшатнуться. Темно-коричневая лохматая обезьяна, высотой никак не менее двух с половиной локтей, с длинными, висящими, словно плети, руками и жуткой безволосой мордой. Игрушка была как живая. Она застыла в такой позе, будто собиралась сделать шаг вперед. Вне всяких сомнений, те, кто изготовил игрушку, постарались на славу. Возможно, они не ставили перед собой цель сделать что-то невероятно пугающее, но именно это, по мнению фон Шпинне, у них и получилось. И хотя фальшивые глаза игрушки отливали неживым стеклянным блеском, начальнику сыскной казалось, будто смотрит она как-то осмысленно, точно человек. Взгляд был самым страшным в ее облике.

– А вы не думали, что дарить подобную вещь внуку, которому едва исполнилось десять лет, не очень разумно? – громко спросил через всю комнату фон Шпинне. Его голос отразился эхом от высокого потолка.

– Почему это? – По голосу Протасова можно было понять: его обидел этот вопрос.

– Ребенок может испугаться, и этот испуг останется с ним на всю жизнь! Вы об этом не подумали? – задавая вопросы, Фома Фомич не сводил глаз с механической игрушки.

– Признаться, не подумал! Я хотел купить что-нибудь эдакое, чтобы ух! – оправдываясь, ответил Протасов.

– Чтобы ух? Что же, у вас это получилось… А можно взглянуть, как она работает? – Фон Шпинне оставил обезьяну и вернулся к Савве Афиногеновичу и Сергею, которые продолжали стоять у порога.

– Вы хотите, чтобы я ее завел? – Протасов принялся шарить в карманах.

– Если вам несложно. Хочу поглядеть, как работает это чудо техники. Своим внукам, если они у меня будут, покупать подобную игрушку не стану, но расскажу о ней!

– Хорошо! – кивнул Савва Афиногенович и, осторожно ступая, точно по первому льду, направился к обезьяне. На полпути он оглянулся и крикнул Сергею:

– Чего стоишь, иди, поможешь мне!

Протасовы перенесли обезьяну на узкую полоску вдоль стены, где пол не был покрыт ковром, и завели.

– По коврам она плохо ходит! – пояснил Савва Афиногенович. – Мне в Берлине сказали, чтобы мы ее пускали только по голому полу.

Сын с отцом отпустили игрушку, она чуть постояла, потом повернула головой из стороны в сторону и улыбнулась. Во рту у нее блеснули крупные, как у лошади, зубы. Затем обезьяна качнулась, отклонилась и, подняв левую ногу, шагнула вперед. Этот шаг был каким-то нерешительным, точно после сна, но второй и следующие обезьяна сделала уже более уверенно. Затем довольно бодро потопала по полу, едва слышно позвякивая деталями спрятанного внутри механизма.

– А если она упрется в стену? – спросил не сводящий глаз с игрушки Фома Фомич.

– Сейчас увидите! – ответил Сергей.

Обезьяна, крутя головой из стороны в сторону, будто бы осматривая комнату, быстро шла прямо на стену, но перед самой стеной остановилась, немного постояла, развернулась и пошла в обратном направлении.

– И долго она может так ходить? – спросил начальник сыскной, зачарованно глядя на механическое чудо.

– Пока завод не кончится! – бросил Протасов-старший.

– А на сколько хватает полного завода?

– Мы никогда на полную пружину не заводили, но в Берлине сказали, она может ходить больше десяти минут!

– Это впечатляет, – восхищенно проговорил Фома Фомич. – А вот вы говорили, она еще умеет обниматься. Можете это мне продемонстрировать?

– Нужно, чтобы кто-то встал на ее пути, тогда она обнимет этого человека, – сказал фабрикант.

– Я не буду становиться! – тут же испуганным голосом отозвался Сергей.

– Я встану, – с улыбкой посмотрел на него фон Шпинне.

– Может, не стоит? – озабоченно глядя на Фому Фомича, спросил Савва Афиногенович.

– Ну почему же не стоит, стоит. А если она начнет меня душить, то, надеюсь, вы придете мне на помощь! – весело проговорил начальник сыскной. Однако в глазах его собеседников не было и толики веселья.

Фома Фомич сошел с ковра и стал на пути обезьяны. Она, после того как уперлась в противоположную стену, развернулась и шла обратно. Начальник сыскной, как мы уже говорили, был совсем не робким человеком. Но, глядя на то, как к нему, гремя деталями, вертя головой и слегка раскачиваясь из стороны в сторону, приближается искусственный монстр, почувствовал волнообразную пульсирующую слабость в ногах. По спине пробежал озноб, захотелось отойти и уступить дорогу игрушке. Но он справился с этим не украшающим мужчину желанием и позволил механической обезьяне обнять себя.

Объятия были, впрочем, не очень сильными, можно даже сказать, мягкими. Однако где-то в глубине игрушки под ее темно-коричневым мехом угадывалась мощная и пугающая сила. Она чувствовалась в движениях, в едва слышном позвякивании узлов и механизмов. Казалось, обезьяна может обнять и сильнее, но какое-то имеющееся у нее внутри стопорное устройство не позволяет этого сделать. Еще начальник сыскной обратил внимание на едва различимый камфорный запах, исходящий от игрушки.

– А как мне освободиться? – спросил, с трудом поворачивая голову в сторону Протасовых, фон Шпинне.

– Она сейчас сама вас отпустит! – сказал Сергей. И действительно, спустя совсем непродолжительное время обезьяна разомкнула объятия и, сделав шаг назад, гулко, почти утробно сказала:

– Протасов Миша, здравствуй!

– А теперь уходите с ее пути, потому что она опять будет вас обнимать! – предупредил Сергей и, надо сказать, сделал это вовремя. Едва Фома Фомич отступил в сторону, обезьяна снова двинулась вперед, но, никого не встретив, проследовала дальше до стены.

– Да, завораживающая игрушка! – сказал, подходя к Протасовым, начальник сыскной.

– Теперь-то вы понимаете, почему я не хотел ее выбрасывать? – с легкой улыбкой посмотрел ситцепромышленник на Фому Фомича.

– Теперь понимаю! – кивнул тот. – Хотя стоит ли рисковать? Если все, что вы мне рассказали, правда, то не исключено, что когда-нибудь кто-то, встретив ночью это чудо, может до смерти испугаться. Не лучше ли все-таки вам от нее избавиться…

– Жалко выбрасывать! – поджал губы Протасов.

– Ну, зачем же выбрасывать, вы наверняка могли бы ее продать. Кстати, совсем забыл сказать, в телеграмме, которую я получил из «Детских радостей», говорится: если игрушка вам наскучила или вы недовольны ее работой, они могут выкупить обезьяну назад. Разумеется, не за всю стоимость. Однако это ведь не полная потеря денег.

– Я подумаю, но хочу вам напомнить ваши же слова, что пока мы не разберемся в этом деле, механическую обезьяну лучше никуда не девать!

– Да, я помню! – озираясь на марширующего монстра, кивнул фон Шпинне. Он точно помнил, что не говорил таких слов, но подыграл фабриканту, пусть думает, что его очень легко заморочить. – Может быть, ее остановить?

– Сама остановится! – махнул рукой Протасов-старший.

Обезьяна, точно услышала его слова, сначала замедлила ход, а потом и вовсе замерла. Сын с отцом перенесли ее на место и снова накрыли сиреневым покрывалом.

– Ну, Сергей, теперь наконец настало время нам поговорить. Вы уж извините, что заставил вас ждать!

– Да я ничего…

– Нет-нет, все равно извините! Где же нам присесть? – Начальник сыскной стал озираться, хотя знал, что ни столов, ни стульев в игровой нет. Ему на помощь пришел Протасов-старший.

– Так, может быть, в мой кабинет?

– Вот теперь это кстати! – согласился фон Шпинне.

Все трое прошли в кабинет хозяина дома. Это была комната ничуть не меньше игровой. Что особенно удивило начальника сыскной – вдоль стен стояли шкафы, заставленные книгами, целая библиотека.

– Это вы столько читаете? – Он повернулся к Протасову.

– Читаю! – без какой-либо рисовки ответил тот.

– И давно вы к этому делу пристрастились?

– С детства. Мой отец, царствие ему небесное, любил читать. Тут половина книг, которые он лично покупал, ну а у меня это пристрастие от него! – Промышленник говорил словно оправдывался, потом, обведя кабинет руками, сказал: – Здесь никто не потревожит, располагайтесь, а я вас пока оставлю…

– Вы не будете присутствовать при моем разговоре с Сергеем? – удивленно уставился на Савву Афиногеновича фон Шпинне.

– Да я бы с радостью, но забыл дать кое-какие неотложные распоряжения! Вы меня извините…

– Нет-нет… – остановил его начальник сыскной, – если неотложные, то, конечно же, идите. Мы постараемся справиться и без вас. Я правильно говорю, Сергей? – Широко улыбаясь, полковник посмотрел на Протасова-младшего.

Гимназист вяло кивнул.

Глава 7. Беседа фон Шпинне с Сергеем

После того как Протасов-старший покинул кабинет и звук его шагов затих в глубине коридора, Фома Фомич не спеша, словно нехотя, повернулся к Сергею. Тот стоял у двери, опустив взгляд и ежеминутно одергивая дрожащими руками кургузый пиджачок. Он давно уже вырос из него и потому выглядел в этой одежде как-то особенно нескладно и беззащитно. Начальник сыскной только сейчас обратил на это внимание, ему, ни с того ни с сего, стало жаль подростка. Совершенно расхотелось задавать вопросы. Фома Фомич не понимал отца, который оставил сына наедине с чужим человеком, и не просто с чужим, а с полицейским. Это могло говорить или о равнодушии к своим детям, или о действительно важном деле. Но что для отца может быть важнее родного сына? У фон Шпинне не было ни сына, ни ответа на этот вопрос.

Хотя желание задавать вопросы и пропало, Фома Фомич должен был выполнить свою работу, оставаясь верным обязательствам, которые взял на себя. Впрочем, он решил сильно не давить на подростка, отказался от официального тона и перешел на «ты».

– Надеюсь, это не ты заводишь обезьяну? – Голос у начальника сыскной был будничный, а взгляд рассеянный, но это все равно напугало Сергея. Он встрепенулся, поднял глаза, со страхом глядя на фон Шпинне, затряс головой:

– Нет, это не я, не я… – На лице отобразился нешуточный испуг. Появившаяся на скулах бледность мгновенно расползлась по пухлым, еще детским щекам. «Мальчик чего-то боится… – тут же мелькнуло в голове Фомы Фомича, – только вот чего?»

– Не ты? – Начальник сыскной не спеша прошелся из стороны в сторону. Ноги тонули в толстом ковре, как во мху. – А кто?

– Не знаю! – Гимназист задергал плечами. Он готов был разрыдаться.

– Ты сам видел, чтобы игрушка ночью ходила по дому?

– Нет.

Полковник внимательно смотрел на подростка. Опыт подсказывал – Сергей, скорее всего, говорит правду, может быть, о чем-то умалчивает, но не более того. Да и какой смысл ему врать?

– От кого же ты это узнал?

– От кого узнал?

– Да! Если сам не видел, то кто тебе рассказал об этом?

– Я не помню… – Гимназист быстро хлопал белесыми ресницами. – Наверное, отец… Да, мне отец рассказал.

– Может быть, все-таки кто-то другой? – Начальник сыскной подошел к столу фабриканта и провел рукой по краю. – Хорошая полировка! – заметил с уважительными нотками в голосе. Это отвлекло Сергея.

– Полировка? – Он забыл, о чем его спрашивали. Но Фома Фомич крепко держал в руках руль.

– Может, это был не отец?

– Отец! – после раздумья твердо сказал Протасов-младший.

– Кто еще присутствовал при этом?

– Все, это было за обедом.

– Что именно он говорил, можешь вспомнить?

Сергей, наморщив лоб, поведал начальнику сыскной уже известную ему историю о том, как механическая обезьяна заходила ночью в комнату Протасова-старшего. Внимательно слушая, фон Шпинне обогнул письменный стол и сел, откинувшись на высокую спинку резного стула. Поймал себя на мысли, что сын повторил рассказ отца слово в слово, точно выучил наизусть. Часто сталкиваясь в своей работе со сговорами, Фома Фомич все же отринул эту возможность. Едва ли отец будет сговариваться с младшим сыном, которого к тому же считает не совсем умным. А может быть, слова «все мои дети дураи!» – попытка запутать полицию? Да, есть о чем подумать…

– Кто тебе еще говорил о ночных прогулках обезьяны?

– Больше никто… Если не считать прислугу…

– Прислуга тоже в курсе?

– Да!

– У тебя есть предположения, кто заводит обезьяну? Или ты даже не думал об этом?

– Почему не думал? Думал! Мне кажется… – Сергей замолчал и низко опустил голову.

– Говори, говори. Мне очень интересно знать, что тебе кажется! – подбодрил начальник сыскной.

– Я думаю, – гимназист выпрямился и, покусывая губы, устремил полный сомнения взгляд на фон Шпинне, – обезьяну никто не заводил!

– Значит, ты, как и твой отец, считаешь, что она ходит без завода?

– Нет! – натужно рассмеялся Сергей.

– Тогда не понимаю… – Начальник сыскной поставил локоть правой руки на стол и, подперев кулаком подбородок, сощуренно посмотрел на гимназиста.

– Думаю, она вообще не ходит ночью по дому! – шепотом проговорил Сергей. Его розовые щеки тут же приобрели пунцовый цвет. Он отвел взгляд от фон Шпинне и просительным тоном добавил: – Только вы отцу про это не рассказывайте.

– Что значит не ходит? Но ведь видели…

– А кто видел? Кто? Кроме отца – никто! – страстным шепотом сказал Сергей. Было заметно, он давно носил эту мысль в себе, только вот высказать никому не мог, а тут появилась возможность.

– Считаешь, твой отец говорит неправду? – Голос начальника сыскной стал мягким, доверительным, во взгляде возникли понимание и участие. А тон был таким, что вопрос полковника можно было смело трактовать как поддержку: «Да, я тоже так думаю…» Он поманил Протасова-младшего рукой и предложил сесть на стоящий у стола свободный стул.

– Да! – усевшись, ответил Сергей.

– Но зачем? – Лицо Фомы Фомича выражало крайнюю степень удивления. Однако это была всего лишь игра, рассчитанная на подростковое воображение. В голове начальника сыскной тем временем заметались, зароились мысли. Десятки вопросов без ответов.

– Я не знаю, может быть, нас напугать или приживалок…

– Приживалок-то зачем? – недоумевал начальник сыскной.

– Не знаю.

«Младший сын Протасова, – глядя на Сергея, размышлял фон Шпинне, – скорее всего, просто недолюбливает отца, как, впрочем, и остальные члены семьи. И поэтому ему хочется, чтобы Савва Афиногенович говорил неправду, так хочется, что он даже верит в эту возможность. Не исключено, пытается отомстить отцу за какие-нибудь детские обиды… Обезьяну никто не заводит, и она не ходит ночью по коридорам! В это можно было бы поверить, но все карты путает обращение фабриканта в полицию… Зачем?» Правда, фон Шпинне смущало, что промышленник попросил его заняться этим делом в частном порядке. Но даже так человек в здравом уме много раз подумает, прежде чем пускаться в подобную авантюру – вводить в заблуждение полицейского. Фабрикант же не похож на того, кто поступает импульсивно. А если это все хорошо про- думано?

– Сергей, а как ты объяснишь утренний приход обезьяны в комнату твоего племянника Миши? – спросил фон Шпинне. По глазам Протасова-младшего было видно, он ждал этого вопроса, может быть, даже хотел заговорить об этом первым, но его опередили.

– Никто не видел, как она туда шла. Мишка проснулся, она уже стояла в его комнате, просто стояла…

– С твоих слов получается, в комнату Миши обезьяну кто-то принес?

– Да так оно и есть! – Резкий и уверенный ответ напомнил Фоме Фомичу, что он разговаривает с сыном Протасова. Как бы ни отзывался отец о своих детях, они оставались его детьми, с его повадками и характером.

– Савва Афиногенович?

– Не знаю, может быть, и он… – Щеки гимназиста горели, но это был уже не пунцовый огонь смущения, а полыхающее пламя дерзости. Сын ступил на скользкую и опасную дорожку, он сомневался в честности отца и высказывал эти мысли вслух. В патриархальной семье Протасовых подобные сомнения могли расцениваться не иначе как попытка подорвать устои. Осознание собственной смелости волновало подростка, придавало его жизни некий новый, еще не до конца осознанный смысл.

– Но зачем ему это? – Удивление начальника сыскной на этот раз было искренним. – Ведь, как я понял, он любит внука, даже больше чем вас, своих детей. И так поступить с ребенком. Это не похоже на Савву Афиногеновича.

– Вы откуда знаете, что на него похоже, а что нет? – исподлобья глядя на фон Шпинне, с упреком спросил Сергей. Его щеки продолжали пылать. Глаза лучились возмущением, что кто-то берет на себя право думать об отце иначе, чем думает сын.

– Ты прав, – тут же согласился Фома Фомич, – я действительно плохо знаю твоего отца и могу судить о нем лишь поверхностно. Поэтому-то и говорю с тобой, пытаюсь узнать больше. Мне очень интересно твое предположение, что обезьяну никто не заводит. Но есть ведь еще одно свидетельство, связанное с этой игрушкой…

– Какое?

– Ты сможешь объяснить слова дяди Евсея, сказанные, кстати, в твоем присутствии? Он уверяет, что обезьяна приходила и к нему в комнату. А это еще одно подтверждение того, что она все-таки ходит ночью по дому.

– Да врет он все! – выпалил Сергей.

– Дядя Евсей врет, а ты, значит, говоришь правду? Хорошо, пусть так, но как быть с тем, что обезьяна чуть не задушила Мишу? Ведь ты не будешь этого отрицать?

– Да не душила она его! – глядя в сторону, проговорил Сергей.

– Ты это точно знаешь или просто предполагаешь? – спросил фон Шпинне.

– Мне так кажется…

– Хорошо, – мотнул головой полковник и поднялся, вслед за ним вскочил со стула и Сергей, – пока все, можешь идти, хотя… мне нужно поговорить с дядей Евсеем. Ты не проводишь меня к его комнате?

Глава 8. Дядя Евсей

Когда начальник сыскной оказался в комнате дяди Евсея, в нос ударил острый камфорный запах, такой же, какой исходил от механической обезьяны. «Похоже, старик говорил правду – игрушка была здесь, – подумал Фома Фомич. – Вопрос в том, сама ли она приходила сюда или ее кто-то приносил. А может быть, не то и не другое. Может быть, игрушку намеренно облили камфорой в детской. Но зачем? Запах – это след, и он должен привести к Евсею. Однако старик сам сказал про игрушку. Тогда запах – это всего лишь случайность». Мозг фон Шпинне работал так же быстро, как и у подбивающего барыши процентщика. Странно, что ни отец, ни сын Протасовы ничего не сказали об этом запахе. Хотя он их и не спрашивал.

– Как вас по отчеству? – поинтересовался Фома Фомич у старика после того, как быстрым взглядом окинул его комнату.

– А вам зачем? – проговорил сидящий на кровати дядя Евсей.

– Обращаться к вам по имени-отчеству будет для меня привычнее.

– Ну, привычнее так привычнее! – кивнул старик. – А звали моего покойного батюшку Марком.

– А вас, стало быть, Евсеем Марковичем!

– Да! Только меня так уже давно никто не называл, а может, и вру я, может, меня так и вообще никогда не называли… Сначала Евсей, потом дядя Евсей…

– А в детстве как вас называли?

– В детстве? – Старик медленно моргнул тяжелыми веками, с сожалением глянул на гостя. – Этого я не помню, уже и зрелые годы стал забывать. Другие старики, вот такие же древние, как и я, говорят, будто бы все помнят, что с ними было много лет назад, в том же детстве, в молодости. А я ничего не помню…

– Совсем?

– Совсем! – Евсей печально изогнул рот и уронил белую голову. Вздохнул. Но в следующее мгновение встрепенулся, улыбка озарила морщинистое лицо. – Зато они утверждают, будто ничего не помнят, что произошло, например, вчера или позавчера. А я, напротив, помню!

– Это же замечательно! – воскликнул начальник сыскной. Он продолжал стоять у порога, ничуть не смущаясь того, что ему не предложили сесть. Эту неучтивость хозяина комнаты он оправдывал преклонным возрастом.

– А чего же замечательного? – Печаль снова вернулась к старику. – Для меня важнее воспоминания о молодости, это приятно…

– Ну, может быть, в вашей молодости и не было ничего приятного, может быть, там одни беды да горе? Может быть, это и хорошо, что вы все забыли, а, Евсей Маркович? – в голосе начальника сыскной слышались нотки иронии, старик понял это и улыбнулся.

– В моей молодости не было ничего хорошего? А вы ведь специально меня подначиваете, да, господин полицейский…

– Меня зовут Фома Фомич!

– А вы зачем ко мне пришли, Фома Фомич? – Старик неожиданно сменил тему разговора.

– Да вы ведь сами меня к себе пригласили!

– Разве? – Евсей Маркович мутно уставился на фон Шпинне. «Похоже, старик ошибается, говоря о своей памяти. Он не помнит и того, что было несколько часов назад. Это плохо!» – подумал начальник сыскной.

– Да. Во время ужина, когда спорили со своим племянником – Саввой Афиногеновичем!

– А, теперь вспомнил. Ну да, я вас пригласил, если у вас будут какие-то вопросы. А у полицейских, я это знаю точно, всегда есть вопросы…

– У вас так сильно пахнет лекарствами. Болеете? – Фон Шпинне решил сделать небольшой маневр и зайти с фланга. Если старик болеет, этот вопрос наверняка разговорит его.

– Нет, у меня здоровье еще дай бог каждому…

– Откуда же этот камфорный запах?

– А вы присаживайтесь, присаживайтесь вон на стул, я вам сейчас все расскажу! – вспомнил наконец про законы гостеприимства Евсей. – Это после того, как ко мне игрушка заходила…

– Вы видели, как она входила к вам в комнату?

– Видел, я же ночами не сплю – бессонница! Так только, лежу с закрытыми глазами. Иногда дремлю, вот и весь сон.

– Расскажите, как это было. – Начальник сыскной поднес стул поближе к старику, сел и подобострастно заглянул ему в глаза. На лице Евсея появилось довольное выражение.

– Как было, – начал он и причмокнул, – ну, лежу с закрытыми глазами, почти сплю. Слышу, ручка дверная пискнула. Она у меня, когда нажимаешь, попискивает: днем не слыхать, а вот ночью, в тишине, слышно… Я вздрогнул, насторожился. «Кто бы это?» – думаю. Лежу, но глаз не открываю, чуть-чуть только. Сквозь щелочки вижу, медленно так дверь открывается… – Старик замолчал, вытер рукой влажный рот и продолжил: – Входит обезьяна. Я обомлел, ну, думаю, вот она, смерть моя, пожаловала…

– Погодите, погодите! – остановил старика фон Шпинне, ему не хотелось, но он был вынужден это сделать. – Почему вы подумали о смерти?

– В доме поговаривают, будто бы обезьяна эта не так просто ходит, будто в нее душа чья-то вселились – неупокоенная, – старик говорил тихо, как на исповеди. Потом замолчал, всматриваясь в глаза полковника, словно пытался высмотреть иронию или сомнения. Но глаза фон Шпинне излучали только интерес. Евсей продолжил: – Ну, слушайте, значит, дальше. Испугался я сильно, весь липкий стал от пота, как сухарь в меду. Лежу сам не свой, а обезьяна эта прямиком к моей кровати следует. Тихо ступает, вроде как и не идет по полу, а летит…

– Вы хотите сказать, что не слышали ее шагов?

– Не слышал, вот вам крест, не слышал!

– А может быть, к вам никто и не приходил, может быть, это все привиделось, раз не слышали звука шагов?

– Я сразу тоже так подумал – сплю. Потом понял, не сон это, обезьяна настоящая! А в лапе у нее что-то зажато, подошла к кровати, уперлась и вдруг говорит: «Здравствуй, Евсеюшка!»

– Прямо так и сказала – Евсеюшка?

– Прямо так и сказала, и голос у нее точь-в-точь как у моей покойной жены. Я глаза-то открыть открыл, а вот пошевелиться не могу, лежу как дубовая колода у нашего амбара. А обезьяна стоит надо мною и лапами в воздухе машет, как обнять хочет…

– Дальше! – Начальник сыскной, чтобы приободрить старика, коснулся его плеча.

– Ну, я собрался с духом и спрашиваю: «Это, мол, ты, Ольга?» Мою жену Ольгой звали. После этих слов обезьяна вздрогнула и выронила то, что держала в руке. Это был пузырек с камфорой, который тут же и разбился.

– Зачем она пришла к вам с лекарством?

– Да не знаю я, может, ошиблась!

– Говорите, вздрогнула после того, как вы обратились к ней, назвав Ольгой?

– Да, вздрогнула!

– Но разве игрушка может вздрогнуть, разве она вообще может испугаться?

– Игрушка не может! – ответил старик, потом добавил, как бы разъясняя: – А вот если в нее душа вселилась… Духи, они пугаются, это я точно знаю…

– Когда умерла ваша жена? – спросил фон Шпинне.

– Давно!

– Это мне ни о чем не говорит. Сколько лет прошло?

– Лет тридцать, наверное… – сказал старик.

– И вы до сих пор помните ее голос?

– Помню! – неуверенно кивнул Евсей.

– И не сомневаетесь, что это был голос вашей покойной жены?

– Нет…

– Хорошо, это я понял. Что было потом, после того как обезьяна выронила склянку?

– Она повернулась и вышла из комнаты!

– Вы не посмотрели, куда она пошла?

– Я хотел, даже вскочил, но наступил на стекло и порезал ногу…

– Можете показать шрам от пореза?

– Зачем? – удивленно посмотрел на фон Шпинне старик. Затем удивление в его взгляде сменилось догадкой. – Вы думаете, я вру?

– Нет! Просто привычка все проверять! Служба в полиции делает человека подозрительным!

– Понимаю, я, признаться, сам такой, тоже на слово не верю, все проверяю и перепроверяю… Вот и со мной был такой случай…

– Вы вначале покажите порез, а затем уж и расскажете, какой с вами был случай, – оборвал старика начальник сыскной.

– Да, да, конечно! – Евсей, кряхтя, нагнулся. Вначале снял тапку на войлочной подошве, затем с электрическим потрескиванием стянул шерстяной носок, оголяя белую ногу с узловатыми пальцами и синими жилами. – Вот! – старик показал Фоме Фомичу подошву.

– Но здесь ничего нет!

– Как нет? – Евсей ощупал стопу. – Действительно, ничего… – проговорил удивленно, а потом, прихлопнув себя по лбу, воскликнул: – Вот я дурак, это ведь не та нога, я другую ногу порезал!

– Ну, в таком случае покажите мне ее! – спокойно глядя на Евсея Марковича, сказал начальник сыскной.

– Сейчас!

На другой ноге Фома Фомич увидел зарубцевавшуюся рану величиной с вершок.

– Ну что, довольны? Заставили старика разуваться, носки снимать, думаете, легко все это?

– Нет, но в жизни человек делает не только легкое, но и тяжелое, тем более я ведь не сильно настаивал, вы сами согласились снять носки!

– Это верно. А что же мне прикажете делать, раз полиция требует? Вот я и снял!

– Да помилуйте, разве я требовал? Я просто вас попросил об одолжении, вот и все! – сказал тихим голосом фон Шпинне.

– Одолжение? – с ехидством в голосе переспросил Евсей. – Я-то думал, это приказ, напугался, даже в ногах запутался…

– Да-да… – бросил начальник сыскной, подозревая, что не случайно старик спутал ноги.

– Я вам так скажу, мне врать уже нет никакого резона, потому всегда говорю только правду, тем более полиции. Можете мне верить.

– Я вам верю. Но давайте вернемся к камфоре. Вы говорите, игрушка держала в лапе склянку, которую потом выронила. А в доме кто-нибудь пользуется камфорой?

– Наверное, кто – точно сказать не могу, не знаю. Вы это у Саввы Афиногеновича спросите, он-то в курсе, кто в доме чем пользуется! – ответил старик.

– Обязательно спрошу. Он, как мне показалось, заходил к вам только что?

– Откуда вы знаете?

– Догадался!

– Ну, заходил, – нехотя согласился старик.

– И как часто он это делает?

– Вы, наверное, хотели спросить, зачем он ко мне заходил?

– Нет, я спросил, часто ли он к вам заходит, и хочу получить ответ.

– Нечасто, можно даже сказать, совсем не заходит.

– Вас не удивил его визит?

– Нет, я знал, что он ко мне зайдет! – чуть приподняв бритый подбородок, ответил Евсей.

– Откуда?

– Да ведь я пригрозил, что все слышал…

– А вы действительно что-то слышали?

– Ничего, просто взял его на пушку, а он поверил…

– Значит, говорил что-то, не предназначенное для чужих ушей, вот и боится теперь! – заметил начальник сыскной.

– Наверное.

– А вы, значит, его обманули?

– Ага! Я из этой комнаты почти не выхожу, только к столу, да и то не всегда, порой здесь и ем…

– Почему? Нездоровится?

– Да я уже говорил – на здоровье не жалуюсь, просто порой меня к столу не зовут! Мне это намного удобнее, чем в столовой, там на меня все смотрят как на главного пожирателя харчей…

– Вы полностью находитесь на иждивении Саввы Афиногеновича?

– Ну уж, конечно, полностью! У меня есть небольшая рента, вот на нее и живу. А он мне только угол предоставляет, и более ничего…

– Следовательно, вы вполне самостоятельны и в любой момент можете уйти отсюда?

– Уйти могу, только куда? Век свой здесь доживать буду.

– И еще один вопрос, Евсей Маркович, вы слышали о том, что обезьяна ходит по дому?

– Она же ко мне приходила!

– Нет, вы слышали разговоры об этом до того, как она к вам пришла?

– Савва рассказывал за столом, будто обезьяна приходила к нему. Я поначалу думал, врет…

– А почему вы так думали?

– Ну, я ведь его, Савку, с детства знаю! Ему что соврать, что перекреститься – все едино!

– Вы хотите сказать, верить ему нельзя?

– Нельзя! Да и кому можно? Мне вот тоже нельзя, могу соврать… – старик запнулся. – Нет, раньше мог, а теперь уже все, баста! Больше не вру, потому как грех это!

– Ну а племянник ваш, значит, продолжает грешить?

– Продолжает! – кивнул старик, после чего потянулся к небольшому стоящему у кровати столику. Взял с него маленькую коробочку. Щелкнул по ней ногтем. – Вы позволите понюшку сделать? – спросил он у полковника.

– Да, конечно! Можете меня не спрашивать, ведь вы у себя дома, я всего лишь гость!

– Э-э-э, не скажите. К гостям нужно уважительно относиться, это первейший закон, вон, на Кавказе. Там гость – это главный человек в доме…

– А вы про это откуда знаете?

– Откуда? Приходилось бывать в тех краях… Так я втяну понюшку?

– Втягивайте!

После того как старик запустил себе по понюшке в каждую ноздрю и отчихался, разговор продолжился.

– Но вы-то сами, Евсей Маркович, что думаете по поводу этой бродячей обезьяны?

– Ничего! – сказал, вытирая нос платком, старик.

– Так уж и ничего? Не может быть!

– А тут не надо думать, обезьяна ходит, сам видел. До того, как не увидел, не верил. Я и Савке так прямо сказал: «Не верю я в то, что обезьяна ходит по дому». Потому как без завода она ходить не может. Значит, ее должен кто-то завести. И если нам чего-то ждать, то не от игрушки, а от человека!

– Вы говорите разумные вещи, но раньше утверждали, будто в обезьяну вселился дух?

Глава 9. Предположение дяди Евсея

– Да это я так, болтаю… – Старик повинно склонил голову. – На самом деле обезьяну заводят…

– И кто же, по вашему мнению, это делает?

– Да не по моему мнению, а я точно знаю, кто это делает, точно!

– Назовите мне, кто он?

– Савва заводит обезьяну!

– Савва Афиногенович? – переспросил начальник сыскной, чтобы потом не оказалось, что есть еще какой-то Савва.

– Да, он!

– Почему вы решили, что это именно он, а не кто-то еще? Я, к примеру, подозреваю другого человека…

– Кого? – насторожился старик, вытирая уголки слюнявого рта тем же платком, которым незадолго до этого вытирал перепачканный табаком нос.

– Ну, вообще-то говорить подобные вещи я не имею права, но вам, Евсей Маркович, скажу, вы ведь тоже поделились со мной предположением.

– Да это никакое не предположение, это правда! – возмущенно выпалил старик.

– Я все еще не могу понять, зачем ему это нужно?

– Что зачем нужно?

– Зачем Савве Афиногеновичу заводить обезьяну, ведь он серьезный человек, не похоже на него!

– Не похоже? Вы не глядите, что он постоянно щеки дует, это у него видимость одна, а внутри как был шалопутом, так им и остался! А вы кого подозреваете?

– Сергея!

– Серегу? – Старик задумался, уставившись на лежащую у кровати домотканую дорожку. Поправил ее ногой.

– Разве Сергей не мог заводить обезьяну?

– Ну почему же не мог, мог! – отозвался, все еще глядя себе под ноги, старик. – Да, может быть, вы и правы. Может быть, он заводит, может быть!

– Минуту назад вы утверждали другое, будто бы игрушку заводит сам хозяин…

– Да. Так ведь они могут в паре это делать – вместе! – сказал раздраженно Евсей.

– Не понимаю, зачем им это нужно?

– Напугать кого-то хотят!

– Кого?

Старик поднял глаза. Он не спешил с ответом. Сидел и внимательно разглядывал начальника сыскной, склонял голову то вправо, то влево. По всей видимости, ему было что сказать, но он раздумывал, стоит ли говорить полицейскому. Фома Фомич это понимал.

– Так кого они хотят напугать?

– Вы вот у меня спросили: «Кто в доме камфорой лечится?» А я сказал: «Не знаю…» Ну так вот, это неправда, знаю я, кто камфору использует.

– Кто?

– Арина Игнатьевна! И, стало быть, я так думаю, обезьяна шла в ее комнату, но почему-то спутала дверь, она ведь тут рядом с моей!

– Постойте, постойте, а как быть со словами обезьяны «Здравствуй, Евсеюшка!», как с этим быть?

– Увидала меня и поздоровалась!

– Нет, нет! – энергично замотал головой фон Шпинне. – Как это? Этого не может быть! Обезьяна, напомню вам, просто игрушка, внутри которой находится механизм. Он говорит: «Протасов Миша, здравствуй!», больше ничего. А если голос обезьяне поменяли, я могу это предположить, то она должна была сказать: «Здравствуй, Аринушка!», а не «Евсеюшка»! Вам, наверное, померещилось!

– Куда там! Я все слышал, я ведь не глухой, как они все думают…

– Значит, обезьяна шла к вам!

– Зачем она тогда несла камфору, я ведь не больной?

Начальник сыскной только диву давался: они разговаривают со стариком как два умалишенных из Пантелеймоновской больницы, наделяют игрушку человеческими качествами. Если бы их сейчас слышал чиновник особых поручений Кочкин, ох и посмеялся бы, подлец, а потом, к случаю и нет, поминал бы этот разговор.

– Зачем она вам несла камфору, я сказать не могу.

– Шла она не ко мне, а к Арине Игнатьевне. Савва хочет ее со свету сжить.

– Что? Ну ладно – муж! Но я не могу поверить, чтобы сын замышлял против матери!

– Да в наше время все может быть! Кто такой этот Сергей? Гимназист, а это почти революционер! Так порой на меня глядит, даже страшно делается. Вот скажите мне на милость, чему их там, в гимназиях, учат? Да и зачем они, гимназии эти? Зачем? Вот мы раньше читать, писать научились, и все, хватит. А главное, ума ведь у нас не меньше, чем у них. Не меньше, даже больше, если присмотреться. А у них только бахвальство одно, а чего ни спросишь, не знают, вот как! И что для них мать или отец? Да они убьют и даже не скривятся. Нет, эти гимназии, они к добру не приведут. Я так думаю, закрывать их надо! – заключил Евсей Маркович.

– Да! – согласился с ним Фома Фомич. – Верно вы все говорите, надо эти гимназии закрывать, а то действительно…

– Вот-вот, я же вижу, вы человек не дурак, не зря в полиции служите. А Савва с сынком точно задумали Арину Игнатьевну со свету сжить! Я же за ними наблюдаю, а порой и прислушиваюсь. Они думают, я дурак, а я не такой уж и дурак, как это им представляется…

– Так все же, Евсей Маркович, что вы слышали?

– Что я слышал? – Старик сделал глуповатое лицо.

– Да.

– Это вы про то, что я за ужином Савке говорил?

– Да и про это тоже!

– Ну, слыхал, конечно, слыхал, отпираться не буду…

– Точнее.

– Да затевали они Арину Игнатьевну со свету сжить!

– Кто затевал?

– Савка, кто же еще!

– С кем он говорил об этом, с Сергеем?

– Не знаю. Слышал, как он, Савва Афиногенович, говорил, а вот кому, не знаю, врать не буду. Случайно я подслушал.

– Где был разговор?

– В кабинете, я у двери остановился и услышал. Потом спрятался неподалеку, в нише, думаю, погляжу, кто из кабинета выйдет, с кем там Савва, племянник мой дорогой, планы планировал.

– Дождались?

– Дождался.

– И кто вышел?

– Савва Афиногенович…

– Это нам известно, а кроме него кто?

– Он один. Я тоже удивился, даже в кабинет заглядывал, а там пусто.

– Вы дословно можете мне передать, что именно говорил Савва Афиногенович?

– Нет, не помню, да и слышал я не все, только то, что Арину нужно со свету сжить…

Начальник сыскной понимал, дядя Евсей заговаривается, по старости лет что-то путает, и к его словам нужно относиться с большой осторожностью. Однако он понимал и то, что к словам старика стоит прислушаться, подвергнуть их анализу, ведь среди откровенного бреда может проскользнуть и что-то настоящее, за которое можно будет ухватиться. Да и потом, у Фомы Фомича из головы не выходила сцена во время ужина – перебранка Саввы Афиногеновича и дяди Евсея. Если хозяин дома так нервничал, что даже грозился вытолкать старика в шею, значит, в словах Евсея Марковича была толика правды. Может быть, в этом доме говорилось такое, чего начальнику сыскной знать нельзя было. Это с одной стороны, а с другой – зачем же он в таком случае пригласил его разбираться с механической обезьяной, зачем? Может быть, Протасову нужен свидетель, свидетель чего-то, что должно произойти в доме? Может быть, дядя Евсей, утверждая, будто слышал, как Савва Афиногенович замышляет убить жену, говорил правду? Можно предположить, что Протасов задумал избавиться от жены… Но почему? Если муж хочет избавиться от жены, на это, как правило, всегда есть несколько причин. Самая распространенная – деньги! Но это если жена владеет основной долей семейного капитала. Начальник сыскной успел перед приездом заглянуть в личное дело промышленника. Предположение о том, что Савва Афиногенович может убить жену из-за денег, отпадает. Все капиталы и так принадлежат ему. Тогда из-за чего? Может быть еще одна причина: Арина Игнатьевна знает что-то, что может навредить Протасову, и уже угрожала ему. Фабрикант – довольно вспыльчивый человек, по крайней мере, из разговора Протасова с дядей Евсеем можно было сделать такой вывод. А для того чтобы задумать и осуществить убийство, вспыльчивость не нужна, тут нужен холодный расчет, которого у Протасова нет! Однако, может, фабрикант специально ведет себя так, чтобы сбить полицию с толку?

– Скажите мне, Евсей Маркович, – оторвался фон Шпинне от раздумий, – я видел, как Савва Афиногенович разозлился в столовой. Он всегда такой вспыльчивый?

– Да я бы не сказал, бывает, пылит, но тут как порох загорелся…

– Раньше он так не выходил из себя?

– Нет!

– А вот Сергей говорит, будто вы с Саввой Афиногеновичем всегда спорите и ругаетесь.

– Сергей говорил? – Глаза Евсея приобрели осмысленность, но лишь на мгновение, потом их снова затянула старческая муть. Начальник сыскной понял – старик не совсем выжил из ума, как может показаться на первый взгляд.

– Да, Сергей! – утвердительно кивнул Фома Фомич.

– Врет гимназист, врет! И откуда он только взял, будто бы мы с его отцом всегда ругаемся? Не было этого раньше, это, пожалуй, первый раз!

– Но зачем Сергею врать?

– Да кто его знает зачем! – бросил старик. – Затевают они что-то, а что – не могу понять, вот и меня приплетают…

– Ну как же, вы говорили, они затевают убить Арину Игнатьевну!

– Может, затевают, а может, и не затевают, кто их разберет…

Старик начал отказываться от своих слов, и это значило – беседу надо заканчивать. В голове начальника сыскной и без того была настоящая каша. Что происходит в доме Протасовых? На этот вопрос нельзя было ответить быстро и правильно. Потому фон Шпинне решил оставить старика в покое. Поднялся, сказал, что уже поздно и ему пора. Дядя Евсей никак не отреагировал, точно и не было в его комнате никого.

Глава 10. Странный разговор

Начальник сыскной вышел от дяди Евсея и тут же столкнулся с Протасовым-старшим. Тот как раз собирался войти. «А не подслушивал ли Савва Афиногенович под дверью?» – мелькнула мысль у фон Шпинне. Он быстрым цепким взглядом скользнул по лицу промышленника: сощуренные глаза, недовольное выражение, но это, скорее всего, от яркого света из комнаты, в коридорах царил полумрак.

Фома Фомич сделал шаг в сторону, пропуская хозяина дома, но тот предупредительно поднял руки, давая тем самым понять, что пришел не к дяде Евсею.

– Я хотел показать вам вашу комнату, – сказал он, загораживаясь ладонью от света.

Комната, которую приготовили для начальника сыскной, была хороша во всем, кроме одной маленькой неисправности – она не запиралась. На двери не было не только замка, но даже засова или кованого крючка, каким обычно пользуются в деревнях. Правда, ее можно было подпереть изнутри стулом, но Фома Фомич не стал этого делать, только для верности положил под подушку револьвер. Спал фон Шпинне всегда чутко, мимо него, как мимо спящей собаки, нельзя было пройти незамеченным, поэтому он обязательно услышит, если механической обезьяне вздумается ночью ходить вблизи его комнаты. Полковника еще смущало то, что поселили его в другом крыле дома, вдали от коридора, где находятся комнаты членов семьи и где обычно ходит обезьяна. Он сказал об этом хозяину, когда тот показывал комнату, на что Савва Афиногенович только пожал плечами.

– Такая удаленность от места событий лишает смысла мое пребывание здесь! – не без нажима заметил фон Шпинне.

– Напротив! Смысл есть: осознание того, что в доме поселился полицейский, приструнит шутника… И какая разница, в каком крыле этот полицейский находится?

– Я не совсем вас понимаю…

– Чего вы не понимаете? – Промышленник, до того не смотревший на Фому Фомича, медленно повернулся в его сторону. В глазах Саввы Афиногеновича можно было с легкостью прочесть: «Здесь все понятно, полковник, я делаю так, как хочу, потому что нахожусь в своем доме, и вы должны подчиниться».

– Я не понимаю, чего вы хотите: только приструнить шутника или же поймать его?

– Конечно же, мне бы хотелось его поймать. Но если не получится, то хотя бы заставить отказаться от этих странных затей с заводом обезьяны…

– А мне показалось, вы не хотите его ловить. Напугать – да, а вот ловить – это как раз не входит в ваши планы! – сказал начальник сыскной.

Протасов отвел взгляд от Фомы Фомича, двинул бровями:

– Почему вы так решили?

– Потому что вы за ужином рассказали, кто я такой, и все теперь знают, что в вашем доме ночует полицейский!

– А что в этом плохого? – Промышленник, сощурившись, смотрел в дальний угол комнаты.

– Чтобы поймать шутника, вы не должны были никому сообщать, кто я! Вы этим необдуманным шагом заставили его насторожиться, меня поставили в неловкое положение, пришлось оправдываться, раскрывать карты…

– Но должен же я был вас как-то представить! – резко дернул головой Протасов. Ему не нравился этот разговор.

– Верно, должны, но зачем говорить о том, что я полицейский? Вы могли сказать, что я ваш старый деловой партнер или еще кто-то, но не полицейский!

– Я так понимаю, вы недовольны тем обстоятельством, что я сказал, кто вы есть на самом деле?

– Недоволен? Я в бешенстве! Вы используете меня в качестве огородного пугала. Для этой цели вам нужен был городовой, а не начальник полиции…

– Приношу вам свои извинения, просто как-то не подумал… – начал Протасов, но Фома Фомич перебил его:

– Или, напротив, хорошо подумали!

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что уже сказал. Вы хорошо подумали перед тем, как сообщить всем домочадцам, кто я на самом деле. Возможно, это даже входило в ваши планы. Или я ошибаюсь?

– Вы ошибаетесь! Я сделал это по недомыслию! – оправдывался Савва Афиногенович.

– А вы вообще способны что-то делать по недомыслию? Мне кажется, вы слишком умны для этого.

– Это только так кажется. Бывает, я ошибаюсь, как в этом случае. Еще раз простите меня. Если честно, не думал, что это вас так оскорбит!

– Вы или на самом деле не понимаете, или не хотите понимать. – Голос начальника сыскной стал отливать металлом, это было верным признаком сильного недовольства. – Дело вовсе не в моем задетом самолюбии, а в том, что вы раскрыли замысел, и теперь будет весьма трудно поймать вашего шутника!

– Я подумал и решил, что не стоит его ловить, просто пусть знает, что может быть пойман и наказан…

– Вы так решили? А почему не поставили в известность меня? Ведь когда приглашали меня в дом, говорили совсем другое, что боитесь обезьяны, опасаетесь, что когда-нибудь она задушит вас!

– Да, но теперь я думаю иначе! – сказал Протасов.

– Вы думаете иначе! – Начальник сыскной в недоумении развел руками. – Разве может человек в столь короткий срок настолько поменять свое мнение?

– Наверное, может! – бросил Протасов и отвернулся.

– Значит, за это время вы узнали что-то, чего не знаю я и чего вы мне не говорите. Может быть, настало время все рассказать?

– Наверное, вы правы. Я должен вам все рассказать… – промышленник замолчал, бросил на фон Шпинне быстрый взгляд и снова отвел его. – И я вам все расскажу! Только не сейчас…

– Почему?

– Уже достаточно поздно, пора спать, а завтра со свежей головой мы с вами сядем и поговорим. Наедине. И вы поймете, почему я сегодня вел себя так странно.

– А не будет поздно?

– Думаю, нет! За одну ночь ничего не случится. Шутник, вы сами об этом сказали, сейчас затаится. Мне тоже кажется, я даже в этом уверен, он не решится в эту ночь заводить обезьяну. Поэтому оставляю вас, устраивайтесь и отдыхайте. Если что-то понадобится, то вот колокольчик. – Промышленник коснулся свисающей с потолка у кровати широкой ленты с бубоном на конце. – Позвоните, и явится прислуга… Звонить можете в любое время, они предупреждены.

– Я понял! – кивнул начальник сыскной. Про себя он уже решил, что проведет в доме Протасова только эту ночь, а утром уедет и никогда сюда не вернется. Но говорить об этом хозяину Фома Фомич не хотел.

– Вот и хорошо, спокойной ночи! – Протасов развернулся и вышел из комнаты.

– Спокойной ночи! – сказал ему в спину Фома Фомич.

Но прежде чем закрыть дверь, фабрикант, уже стоя в коридоре, добавил:

– А дядю Евсея вы не слушайте, он вам еще не такого понарассказывает. Я у него здесь главный злодей, всех хочу убить, против всех замышляю…

Начальник сыскной едва заметно улыбнулся: «Значит, все-таки Савва Афиногенович подслушивал под дверью комнаты дяди. И это неспроста, что-то бередит душу промышленника, чего-то он боится…» Вслух Фома Фомич проговорил:

– Старый человек, ему простительно…

– Да, старость не радость! Может, в его годы и мы с вами будем такими же.

Протасов закрыл за собой дверь.

Глава 11. Беспокойная ночь в доме Протасовых

Начальник сыскной остался один в комнате. Осмотрелся. Прошелся от стены к стене. Заглянул в платяной шкаф – пусто. Попробовал, насколько пружиниста кровать. Остался доволен.

Фому Фомича не оставляла мысль: какие все-таки цели преследовал хозяин дома, когда пришел в сыскную? Действительно ли он хотел, чтобы кто-то знающий разобрался в происходящем, или ему нужно было, чтобы полицейский остался на ночь в доме? Вопросы, которые фон Шпинне еще недавно задавал фабриканту, теперь повторял сам себе. Все получалось не в пользу хозяина. Подозрения, что это он заводит обезьяну, не рассеялись, а напротив – усилились. И полицейский в доме нужен вовсе не для того, чтобы кого-то напугать. Но для чего же? Мозг фон Шпинне работал быстро. Вскоре у него появилось довольно спорное и довольно страшное предположение: а что, если Протасов действительно задумал с помощью обезьяны убить свою жену Арину Игнатьевну и для этого пригласил начальника сыскной на место преступления? Лучшего свидетеля и придумать нельзя. Да и кто после всего этого станет подозревать самого фабриканта?

Фома Фомич снял пиджак, расстегнул пуговицы на жилете и сел на кровать. Он не собирался ночным дозором ходить по темным коридорам протасовского дома. Его желание было простым – лечь и поспать. Сон – это лучшее, что может дать человеку природа. Глядя на хорошо взбитую подушку в белой словно снег наволочке, начальник сыскной почувствовал, как мелкими щекочущими шажками подступает дремота. Глаза закрылись, подбородок оттянулся, полковник широко и смачно зевнул. И в этот момент в дверь комнаты осторожно постучали.

– Да! – подавляя второй зевок, крикнул фон Шпинне.

Дверь открылась, и в комнату под шелест платья вошла одна из приживалок, смуглая и длинноносая Руфина Яковлевна. Фома Фомич встал ей навстречу.

– Я прошу прощения! – Она затеребила в руках платок. – Мне не стоило сюда приходить, но меня заставили чрезвычайные обстоятельства…

– Вы позволите, я прикрою дверь? – спросил тихо начальник сыскной.

– Нет! – поспешно воскликнула поздняя гостья и сделала шаг назад.

– Но нас могут подслушать. Ведь вы пришли не просто так, а сообщить мне что-то очень важное, я вижу по вашим глазам…

– Да, но находиться один на один с мужчиной в комнате при закрытой двери… Как к этому отнесутся другие?

– Кто другие? Вы кому-то сказали, что пошли ко мне?

– Да! А что, не нужно было? – Руфина Яковлевна смотрела на фон Шпинне обреченно, точно уже ничего нельзя было поправить. От этого взгляда начальнику сыскной сделалось смешно, однако он подавил в себе желание рассмеяться, даже легкая улыбка не коснулась его плотно сжатых губ.

– Кому вы рассказали?

– Вернее, я никому не рассказывала, но…

– Что «но»?

– Мы…

– Кто это «мы»?

– Я, Пелагея Семеновна и Мария Потаповна решили вам кое-что поведать…

– И жребий идти ко мне пал на вас?

– Нет, я сама изъявила желание прийти в эту комнату.

– Вы пришли ко мне, насколько я смог понять, с секретной миссией? – приглушенно спросил начальник сыскной.

– Да! Рискуя своей репутацией!

– И вы полагаете, секретную миссию можно осуществить с широко распахнутой дверью? – Фон Шпинне, казалось, не обратил на слова приживалки о репутации никакого внимания.

– А разве нет?

– Нет. За вами могли следить, возможно, кто-то сейчас стоит в коридоре в какой-нибудь темной нише. Только и ждет, когда вы покинете мою комнату, чтобы наброситься на вас! – Начальник сыскной сказал это с жаром, его слова напугали Руфину Яковлевну.

– Вы… так… думаете? – делая большие паузы, спросила она и поспешно выглянула в коридор.

– Я знаю это наверняка, потому что служу в полиции всю свою жизнь!

– И как же нам быть? – Приживалка завертелась на месте. Ее платье ужасно шуршало, каблуки отбивали дробь, казалось, она поднимает шум специально, чтобы привлечь чье-то внимание. Это не смутило полковника. Он продолжал настаивать на своем.

– Нужно закрыть дверь, чтобы никто, ни один шпион не смог услышать. Понимаете?

– Понимаю! – кивнула она и тут же, спохватившись, добавила: – Но я против!

– Тогда ничем не смогу вам помочь. Идите к себе, завтра утром мы с вами поговорим, и вы в присутствии ваших подруг все мне расскажете! – заключил фон Шпинне и направился к двери, как бы указывая приживалке, в какую сторону уходить.

– Но я не могу ждать до завтра! – почти рыдая, проговорила Руфина Яковлевна.

– Почему? – Начальник сыскной чувствовал, как его покидает терпение.

– Потому что страшное может случиться уже сегодня ночью! Понимаете? Уже сегодня ночью! – Она таращила глаза на фон Шпинне и трясла белым платком, словно сумасшедший парламентер.

– Ну что же, рассказывайте с открытой дверью, пусть нас все слушают! По крайней мере, все будут уверены в том, что мы здесь не занимаемся чем-то предосудительным!

– Предосудительным? – Приживалка густо покраснела, это было заметно даже несмотря на смуглость ее лица. – Что вы имеете в виду, когда говорите такие слова? И разве можно это говорить дамам?

Последняя фраза, о дамах, заставила начальника сыскной окончательно потерять терпение. Стараясь быть как можно более галантным, он, извинившись, взял Руфину Яковлевну за плечи, быстро развернул и мягко, но настойчиво, вытолкал из комнаты.

– Спокойной ночи! – сказал и захлопнул дверь.

Вернулся к кровати, взгляд его снова упал на подушку. Он зевнул и принялся раздеваться, но не успел снять жилет, как в дверь постучали. На этот раз настойчиво и громко.

– Я уже разделся! Спокойной ночи, Руфина Яковлевна.

– Это не Руфина Яковлевна! – послышалось из коридора.

Пришлось накинуть пиджак и пойти открыть. За дверью стояли все три приживалки.

– Слушаю вас! – не приглашая женщин войти, сказал уставшим голосом фон Шпинне.

– Может быть, вы нас впустите? – спросила Мария Потаповна, из-за своей дородности самая внушительная с виду.

– А это не скомпрометирует вас, уважаемые дамы? – сказал язвительно начальник сыскной. – Может быть, чтобы не было кривотолков, нам поговорить здесь, в коридоре?

– Нет! – мотнула головой Мария Потаповна.

– Что «нет»?

– Это никого не скомпрометирует. Руфина у нас фантазерка, совсем никакой трезвости мышления. Разве может такой мужчина, как вы, позариться на таких женщин, как мы? Ей, – она мотнула головой в сторону длинноносой приживалки, – кажется, что да, а я точно знаю – нет! К тому же нас трое, а это уже какие-то гарантии, согласиесь?

– Согласен, проходите!

После того как приживалки вошли в комнату фон Шпинне, он закрыл дверь и позаботился о том, чтобы его гостьи расселись.

– Ну, я вас слушаю. Только у меня будет просьба, говорите негромко и, по возможности, пусть говорит кто-то один. Итак, кто? – спросил, глядя на приживалок, Фома Фомич.

Те переглянулись. После чего Руфина Яковлевна покраснела и отвернулась к двери, а Пелагея Семеновна опустила взгляд.

– Я буду говорить! – решительно сказал Мария Потаповна.

– Как можно короче, без предисловий и отступлений.

– Я только так и могу! – кивнула приживалка.

– Замечательно, продолжайте!

– Мы пришли к вам, чтобы предупредить – в этом доме готовится убийство!

– Ну, так уж и убийство? – Начальник сыскной сел на кровать, пружины тихо скрипнули. Руфина Яковлевна метнула в него быстрый взгляд, и краска с новой силой залила ее лицо.

– Да, да и еще раз да! – с жаром проговорила Мария Потаповна.

– Ну и кого хотят убить? – Начальник сыскной качнулся на кровати из стороны в сторону, отчего пружины снова заскрипели. Руфина Яковлевна вздрогнула.

– Нас! – коротко ответила Мария Потаповна.

– Кого – вас?

– Нас троих, меня, Руфину и Пелагею!

Начальнику сыскной трудно было сохранить серьезное лицо, но он смог.

– Кто собирается вас убить и, главное, зачем?

– Савва Афиногенович!

– Но для чего ему это? Не проще было бы выставить вас из дому, и вы бы умерли с голоду?

– Нет, не проще! Мы бы тогда разболтали о том, что он замышляет, – сказала Мария Потаповна, и две другие приживалки, подтверждая ее слова, кивнули.

– Вы пришли рассказать мне о его замыслах?

– Нет, мы пришли, чтобы вы нас защитили! – ответила Мария Потаповна.

– И как вы себе это представляете?

– Вы должны нас охранять!

– Что значит охранять, как?

– Поставьте кого-нибудь возле двери нашей комнаты.

– На каких основаниях? Прежде чем это сделать, я должен быть уверен в том, что вам действительно угрожают, что ваши жизни в опасности. Но у меня таких доказательств нет и, я полагаю, не будет. Как вы мне докажете, что Савва Афиногенович хочет убить именно вас, а не кого-то другого?

– Да в том-то и дело, что он хочет убить не только нас, а и еще одного человека, о котором мы вам сказать не можем…

Мария Потаповна, поджав губы, замолчала, как бы говоря, что никакие пытки не заставят ее произнести имя этого человека вслух. Руфина Яковлевна и Пелагея Семеновна разом кивнули.

– Я это знаю и без вас! – огорошил их начальник сыскной. – Нашлись люди, которые рассказали. Савва Афиногенович собирается убить свою жену. Я прав?

После этих слов приживалки всполошились как куры на насесте, разве только не кудахтали. Они думали, что знают тайну, а оказалось, эту тайну знают все, даже совершенно чужой человек.

– Но кто вам рассказал? – спросили они хором.

– Да какая разница. Важно, что для меня это не тайна. А теперь у меня к вам вопрос… – Начальник встал с кровати и торжественно прошелся перед приживалками. Они провожали его пугливыми взглядами. – Откуда вам известно, что в доме готовится убийство Арины Игнатьевны?

– Ну, мы просто подслушали разговор… – начала Мария Потаповна.

– Что значит просто подслушали? – Начальник сыскной остановился как раз напротив нее и уперся взглядом в широкое одутловатое лицо. – Вы что же, были втроем или все-таки кто-то один?

– Да! – кивнула Мария Потаповна. – Это была Руфина.

Только она это произнесла, как Руфина Яковлевна набросилась на свою подругу чуть ли не с кулаками.

– Как ты могла, как посмела выдать меня? – закричала истерично, может быть, даже излишне истерично. Это несколько насторожило Фому Фомича. «А не разыгрывают ли они передо мной спектакль?» – мелькнуло в голове начальника сыскной.

– Дамы, я же просил вас потише. Ночь на дворе, а вы кричите как на пожаре!

– А мне все равно! – бросила Руфина Яковлевна.

– Вы хотите, чтобы я вас снова выставил из комнаты?

– Ладно, я буду молчать, но мы с тобой еще поговорим! – искоса глядя на Марию Потаповну, прошипела Руфина.

– Вы сейчас должны рассказать мне, что и где подслушали! – Фома Фомич посмотрел на Руфину Яковлевну, однако это не помешало ему заметить, как Мария Потаповна сделала Пелагее Семеновне какой-то знак.

– Но я не хочу ничего рассказывать! – заявила Руфина.

– Зачем же вы пришли сюда? – отступил фон Шпинне, словно желая издали рассмотреть эту странную троицу. – Зачем вы сюда пришли? Сами не спите и другим не даете!

– Мы пришли просить у вас защиты! – проговорила Мария Потаповна.

– Мне нужны доказательства того, что вам угрожали. Понимаете? А у вас их нет. Или я ошибаюсь?

– Это зависит от того, что вы называете доказательствами, – тихо заметила Мария Потаповна.

– Только то, что можно предъявить в суде…

– Нам это непонятно.

– Ну, например, письма с угрозами вас убить, можно даже без подписи. Есть у вас такие письма? – спрашивая это, начальник сыскной надеялся, ему скажут «нет», после чего он предложит приживалкам покинуть комнату и ляжет спать. Но его надеждам не суждено было сбыться. Мария Потаповна, чуть подумав, сказал:

– Такие письма есть!

– Я могу на них взглянуть?

– Конечно! Они сейчас находятся в нашей комнате, я могу их принести… – Приживалка с готовностью встала.

– Нет, погодите! – остановил ее начальник сыскной, украдкой поглядывая на лица других приживалок. И если лицо Пелагеи Семеновны не выражало ничего, то по лицу Руфины скользнула тень недоумения. – Погодите!

– Вы же хотели прочесть эти письма. Я сейчас вам их принесу!

– Не торопитесь, сядьте. У меня к вам возникло несколько вопросов, безотлагательных. Кому были адресованы эти письма?

– Как кому? Руфине Яковлевне! – ответила, даже не подозревая подвоха, приживалка.

– А вы сами их читали?

– Конечно! И я читала, и Руфина, и Пелагея, все читали!

– Если они были адресованы Руфине Яковлевне, то пусть она сходит и принесет их!

– Так она не знает, где они! – ответила Мария Потаповна.

– А почему? Ведь письма с угрозами были адресованы ей?

– Она отдала мне, чтобы я их спрятала. И попросила меня не говорить ей, где эти письма.

– Это правда? – Начальник сыскной перевел взгляд на Руфину.

– Правда! – не моргнув глазом, ответила та.

– Хорошо, тогда сделаем так. – Фома Фомич потер рукой об руку и, весело глядя на Марию Потаповну, продолжил: – Вы пойдете и принесете письма, а я пока поговорю с вашими подругами.

Глава 12. Разоблачение приживалок

Как только Мария Потаповна закрыла за собой дверь, Фома Фомич принялся за оставшихся приживалок. Он знал – никаких писем нет, его водят за нос, и поэтому приготовил для обманщиц небольшой сюрприз.

– Руфина Яковлевна, так вы читали письма с угрозами, которые приходили на ваше имя?

– Да, читала! – высоко держа голову, отвечала приживалка.

– Ну, тогда вы легко сможете передать, что в них написано…

– Где написано?

– В письмах! Я вас спрашиваю, что было в письмах?

– Угрозы!

– Какие угрозы, как вам угрожали?

– Ну, это… – приживалка задумалась, – грозились убить.

– Как именно, каким способом вас грозились убить?

– Писали, мол, зарежем… Живот вспорем, на куски порежем и по всему Татаяру разбросаем.