Читать онлайн Исповедь девственницы

Глава 1. День, когда всё можно

О Господи, мне завтра восемнадцать!.. Жизнь пролетела, пробежала. А что было? Любовь? Настоящая любовь пришла только сейчас. Но через месяц мы расстанемся навсегда. Навечно. Я больше никогда Его не увижу. Через две недели последний звонок. Еще через две – выпускной. И всё. Навсегда. Нас ничего не связывает, только школа. В школе у меня есть шанс. После – нет.

– Лера, подойди!

Ну что ей надо?

– Валерия!

Вот что в моей матери хорошего, так это бюст шестого размера. И хорошего в этом только то (мне-то пофиг, какой у неё бюст), что теоретически, по всем законам природы, такой же должен быть и у меня. Эх, мне бы сейчас хоть бы половину. Тогда бы мои шансы возросли. А у меня – не на что смотреть. Ноль. Вот Он и не смотрит. Ну почему у меня ноль, когда у матери шесть!

Я вышла из комнаты в коридор. Мать стояла перед большим зеркалом.

– Застегни…

Что за хламиду она напялила? В таких платьях хоронили Пушкина. Неужели в тридцать восемь лет теряется чувство стиля?

Я застегнула длинную молнию на спине. Мать поправила лифчик, приподняв свои огромные буфера. Нет никаких сомнений, что отчим запал именно на них. Ну, может, не только на них, но на них в первую очередь.

– Ты что завтра наденешь?

Что я надену? Ничего. В трусах выйду. Для кого наряжаться? Придут три мамины подруги и коллега отчима с работы. Зашибись! Элитная компания. Правда, Инга Львовна будет с сыном. Но ему, вроде, шестнадцать… Самый дебильный возраст для парня. Спермотоксикоз на фоне прыщей и тупых шуток.

– Я тебя умоляю, только не вздумай выйти в своей джинсовой миниюбке!

Ага, вот в ней и выйду. Любуйтесь. И еще трусы не надену.

– Ты всё поняла насчет юбки?

Я вернулась в свою комнату. За восемнадцать лет жизни я усвоила, что отвечать на вопросы матери не обязательно. Они риторические, в воздух.

Я села за стол и стала составлять гипотетический список гостей на днюху. Я составляю такой список каждый год. И он всегда гипотетический. Ну действительно, не придёт же ко мне Сережа. Это наш химик. Сергей Анатольевич. Или, к примеру, Дима Маликов…

На листочке в клеточку я аккуратно вывела «1991» и ниже поставила красивую цифру «1». В этом году под номером «один» у меня Он. Тот, которого я люблю больше жизни. О котором постоянно думаю вот уже больше полугода. С октября. До Него был Влад Лисовец. Ну как, был. В мечтах. Но когда пришёл Макс, всё померкло, всё потеряло смысл. Когда он вошел в класс, класс замолчал… А девки перестали дышать. Я – так точно. Он был в белой футболке в облипочку, в чёрных спортивных штанах. Высокий, с голубыми глазищами, с обалденно широкими плечами и бицепсами, в которых хотелось задохнуться, если обнимет.

После первого же урока его сняла Орловская. Сучка с четвертым номером. Тупая шмара с самомнением, как у английской королевы. И как она отрастила в восемнадцать лет такие дойки? И ведь работает же – все парни около неё вьются…

Я посмотрела в зеркало на ту область моей розовой футболочки, где должны были выступать упругие холмики. В четырнадцать лет я успокаивала себя, что в шестнадцать они начнут расти. В шестнадцать – что в восемнадцать. Но вот мне восемнадцать. А они такие же, как в четырнадцать. И как в двенадцать.

В кого я такая? Может в бабушку? У маминой бабушки с титьками всё в порядке. Может, в папину? Жаль, у нас нет её фотографий.

Я осмотрела себя с ног до головы. Я красивая. Милое личико, голубые глазки, подбородок капелькой, длинные густые каштановые волосы. Даже талия есть. И бёдра широкие. Конечно, не такие, как у взрослой женщины, но уже далеко не как у ребёнка. Мужчины должны любить широкие бёдра. И почему они называют меня коровой? При росте сто шестьдесят два сантиметра я вешу пятьдесят семь килограмм. Мать говорит, это идеальное соотношение. Интересно, какое у неё соотношение? Надо спросить. Но жопа у неё точно зашкаливает.

Я сняла шорты и легла в постель. Хоть завтра и воскресенье, встать надо рано. Готовить праздничный стол. Так много завтра дел, а в голове только Он. Неужели нет никакого способа обратить на себя его внимание? Ведь я же не уродка. Я думаю, что некоторым мальчикам в классе я нравлюсь. Один так вообще в меня влюблён по уши. Правда, большего придурка во всей Москве не найти. Вот почему так устроена жизнь, что любят совсем не те, а кто те – не любят!

Я закрыла глаза и стала представлять ситуации, в которых Макс мог бы обратить на меня внимание. Вот меня вызывают к доске. На геометрии. А я ничего не соображаю в геометрии. Я в своей желтой кофточке с большими черными пуговицами и в обтягивающих коричневых брюках. Волосы распущены по плечам. На ногах – босоножки на невысоких каблучках. Стою у доски и не знаю, чему равен угол прямоугольного треугольника, каким-то боком вписанного в усеченную призму. Училка Софья Марковна меня ненавидит. Так же, как и я ее. Но она, в отличие от меня, может надо мной издеваться при всех, чем успешно пользуется на каждом уроке.

– Митрофанова, мы долго будем стоять? Молчать ты можешь и за партой. Или ты вышла нам показать свои сомнительные прелести?

Софье Марковне далеко за пятьдесят, настолько далеко, что замуж, где она ни разу не была, ей уже не выйти. Даже несмотря на ее редкие волосёнки, которые она красит на потеху всей школе в фиолетовый цвет, за что имеет меткое прозвище Мальвина. Под сомнительными прелестями она, конечно же, имела в виду мой зад, обтянутый коричневыми брюками.

Весь класс хихикает. Злорадствует кривой усмешкой своих тонких губок Орловская, скалит зубы придурок Самохин. А я смотрю на Макса. На его лице еле проглядывает тень возмущения.

– Ну что? – входит во вкус Мальвина, – зад-то ты к одиннадцатому классу отрастила, а как насчёт мозгов?

– А у неё все мозги утекли в зад! – выкрикивает Самохин, и весь класс заливается лошадиным ржанием.

Я не знаю, куда деться от всеобщего внимания, от липких взоров, обращенных к моим ягодицам, которые я пытаюсь спрятать, отворачиваясь к стене.

И тут Макс встаёт со своего места, подходит к Самохину, берет его за его лохмы и со всей силы долбит рожей об парту. Раздаётся грохот и свинячий визг. Самохин хватается за разбитый нос и, утирая сопли, выбегает из класса. Макс спокойно садится за свою парту. Нет! За мою! За моей партой свободное место. Точно, пусть сядет за мою.

– Евстафьев, ты обалдел! – орет Мальвина.

– Это вы все обалдели, – спокойно отвечает Макс.

– Чтобы на следующий урок пришли родители! – не унимается Мальвина и выходит вслед за Самохиным справиться о его самочувствии.

Я сажусь рядом с Максом.

– Спасибо, Максим, – говорю я ему еле слышно.

– Не за что, – отвечает он.

Он сидит так близко, что я чувствую тепло от его мощных плеч. Рядом с ним я кажусь такой маленькой.

– Как мне тебя отблагодарить?

– Это совсем не обязательно.

– Это обязательно, – отвечаю я и придвигаюсь почти вплотную, касаясь бедром его колена, – такое не забывают. Я сделаю всё, что ты скажешь…

Я придвигаюсь еще ближе и прижимаюсь к нему. Мой взгляд скользит по его чёрным спортивным брюкам, и я вижу, как в районе ширинки выпирает его толстый член. Я понимаю, что он возбудился от моего предложения.

– Давай обсудим это после урока, – наклоняясь ко мне, говорит он.

– Обязательно, – отвечаю я и кладу руку ему на член. Я чувствую, какой он твёрдый. Он еле помещается в мою ладонь.

Звенит звонок.

– Пойдём в туалет, – говорю я.

Мы встаём и выходим из класса.

В этом момент я засыпаю, и мои мечты переходят в сон, в котором события развиваются по очень интересному сценарию…

Когда я проснулась, на часах было семь. Я скинула одеяло и вдруг почувствовала, что мои трусики мокрые. Еще бы, такое приснилось. Я посмотрела вниз и увидела на них большое мокрое пятно. «Дожили, эротический сон явился!» – подумала я и, шатаясь в полусне, пошла по коридору до заветной двери туалета. Не успела я подойти, как из за неё раздался шум сливаемой воды, дверь распахнулась, и из туалета с сигаретой в зубах выкатился отчим в семейных трусах.

– О, салют! – произнёс он, явно не ожидая увидеть меня в столь ранний час. Он бегло смерил меня взглядом и задержался на мокрых трусах.

Я быстро проскользнула мимо него в надежде, что он не успел ничего разглядеть.

– С днём рождения! – прозвучало мне вдогонку.

«Пошел на хер!» – мысленно ответила я, с шумом выпуская тугую струю, звонко разбивающуюся о дно унитаза.

Чтобы не ходить в туалет второй раз за одно утро, я заодно почистила зубы и умылась. В зеркало я любовалась своим трусиками, испачканными следами любовного сока. Возбуждение от эротического сна не проходило.

По дороге в свою комнату я увидела, что мать и отчим уже на кухне. Мать готовит что-то к празднику, а отчим сидит за столом и пьёт кофе.

А не зайти ли мне в трусах на кухню, – подумала я и зашла на кухню, – пусть отчим попялится на мои прелести, если ему это еще интересно в сорок два года.

– Доброе утро! – громко сказала я.

Мать, стоявшая у плиты, повернулась.

– О, Лерочка, с днём рождения, милая, – сказала она с радостной улыбкой. Через секунду она увидела, что я в трусах.

– Ты, что, спятила! – заорала она, посмотрев на отчима, который с интересом разглядывал моё пятно, – ты что вытворяешь? А ну сдристни отсюда быстро!

– Да ладно, день рождения всё-таки… – неуверенно вступился отчим.

– Не у тебя же! – крикнула мать, – это что за стриптиз!

– Ой, подумаешь, трусы, – пожала я плечами и, грациозно развернувшись, вышла.

Отчима я давно перестала стесняться. Когда живешь всем табором в одной квартире, невольно будешь видеть откровенные сцены, как бы их не старались скрывать. Неприличные звуки из туалета, трусы, в том числе сохнущие на батарее в ванной во всей своей красе, прогулки по коридору в лифчике – всё это неминуемое следствие совместной жизни одной дружной семьёй. А то, что у гражданской жены взрослая дочь – только добавляет шарму. Эх, был бы отчим помоложе… лет на пятнадцать! И мне бы перепало впечатлений. А так… старый, хоть и без пуза, и сто процентов уже импотент. Странно, зачем он матери. Наверное, по хозяйству помогать. Мне – так точно не зачем. Хотя… деньгами иногда выручает. Вывод: пусть живёт. И иногда любуется моим свежим, молодым, прекрасным телом.

Я вернулась в свою комнату и достала из шкафчика джинсовую миниюбку. Вот в ней-то я сегодня назло матери и выйду к гостям. Я стала подбирать, что надеть сверху, чтобы скрыть от дорогих гостей полное отсутствие титек. Подошла белая просторная сорочка. Если немного сгорбиться, то даже появится впечатление, что под сорочкой что-то есть.

Свои густые брови я накрасила черной тушью, а губы – ярко-алой помадой. Получилось настолько секси, что я возбудилась от самой себя.

Гости начали приходить как всегда неожиданно, хотя время их прихода было заранее известно. Мать, повинуясь трели дверного звонка, бежала открывать дверь по локоть в тесте, а отчим в спешке скакал по коридору, натягивая брюки на свои семейные трусы. Я решила припрятать миниюбку на торжественный выход и встречала гостей в черных лосинах и в той самой желтой кофточке с коричневыми пуговицами, в которой я себе приснилась.

Каждый раз, выходя из комнаты для встречи очередного гостя, я натягивала на лицо задумчиво-эротическое выражение. Это для Инги Львовны и её сына, которые должны были прибыть одними из первых. И почему я придаю такую важность приходу этой малявки? Так, стоп. Надо быть выше. Мне всё-таки уже восемнадцать.

Инга Львовна и её отпрыск пришли последними. К этому времени я уже отточила мастерство перевоплощения, и моя физиономия на момент их прихода выражала притворную скуку и неестественное безразличие. Я обнялась с Инной Львовной и смерила пустым взглядом худого прыщавого девственника невысокого роста.

– Это Федя, – представила мне сына Инга Львовна.

Господи, нашли, как назвать! Хотя это имя ему как нельзя кстати. Да, и с существом по имени Федя у меня уж точно ничего быть не может.

После бессмысленного шатания гостей по квартире, их всех, наконец-то, удалось собрать воедино и усадить за стол. Я к этому времени успела нырнуть в свою комнату, где сняла лосины и в предвкушении своего эффектного появления стала натягивать миниюбку.

И тут я поняла, что она не лезет! Видно перед месячными меня немного разнесло, и крошечный кусок материи никак не мог преодолеть барьер под названием моя жопа. При попытке пропихнуть юбку в направлении талии булки вздувались холмами, перевалить через которые можно было, только если их отрезать.

Но я решила не сдаваться. Я стала извиваться, как кобра, преодолевая холмы по очереди сантиметр за сантиметром, и через пару минут юбка была натянута на бедра и даже застегнулась. Но тут, посмотрев в зеркало, я узрела масштаб бедствия. Юбка, натянутая чуть выше своего нормального положения, не прикрывала трусы.

Я стянула ее вниз, но любое движение ноги вперёд снова задирало ее вверх, обнажая желтоватую ткань на промежности.

Чёрт! Проклятье! Совсем забыла их вчера постирать! – ругала я себя, глядя в зеркало, – но кто же знал, что они будут торчать.

У меня были ещё одни трусы, в красный горошек, но они решительно не сочетались с миниюбкой, из под которой они как бы невзначай должны были выглянуть во время танцев.

Я была в отчаянии. К удовольствию матери мой эротический протест сегодня не состоится.

Я сняла с вешалки мою дежурную салатовую юбочку, коротенькую, расклешенную, но катастрофически не модную. И тут же обнаружилась вторая проблема. Под нее не подходила белая просторная сорочка. Совсем. Никак. Из всего моего убогого гардероба с салатовой юбкой можно было сочетать только розовую обтягивающую футболку с надписью Sex Pistols. Обтягивающую! То есть все, собравшиеся сегодня за столом на моё восемнадцатилетие, приехавшие с разных концов Москвы, притащившие своих друзей и сыновей, увидят, что я абсолютно плоская!

Кошмар! Катастрофа! Позор вселенского масштаба.

Хотя, с другой стороны… А кто там собрался? Мамины подруги? Им по барабану. Отчим и так в курсе. Его друг? Так ему за сорок, а поэтому плевать на любые сиськи. Остаётся этот прыщавый дрищ. И я из-за него буду переживать по поводу одежды?!

Я уверенно нацепила салатовую юбку, надела футболку, распустила волосы, подкрасила губы и как Афродита из пены выплыла из коридора в большую комнату.

Моё появление произвело на гостей чрезвычайное впечатление. Материны подруги восторженно заахали, мать, не увидев на мне ненавистной миниюбки, удовлетворённо заулыбалась, отчим закурил, а в глазах его друга загорелись пошловатые огоньки. По лицу обалдевшего Феди я поняла, что его озабоченный мозг, увидев мои голые ноги, влюбился в меня со всей присущей ему безнадежностью.

Я осталось довольна произведенным эффектом и села за стол на свободное место, которое по иронии судьбы оказалось аккурат напротив Феди. Друг отчима тоже оказался напротив, но чуть левее.

Отчим демонстративно взял в руку рюмку, словно это был серебряный кубок из коллекции Ивана Грозного, и встал.

– Позвольте мне как другу, как старшему товарищу нашей всеми любимой именинницы сказать несколько слов… Валерия, ты расцветала у нас на глазах и превратилась в красивую, сексуальную молодую женщину. Но одной красотой эту жизнь не прошибешь. Вот я… Сразу после армии пошел работать. А мне бы…

Тут отчим перешёл на длинный рассказ о своей жизни, смысл которого сводился к тому, что надо получать образование, но профессия должна быть востребованной, а ещё лучше удачно выйти замуж, за который не надо торопиться. Несколько раз он заострял внимание на моей сексуальной фигуре, при этом его друг украдкой переводил взгляд на мою футболку.

– Короче, малыш, – в завершении сказал отчим, – счастья тебе и удачи на твоём пути, на который ты сегодня встаёшь своими… э… молодыми ногами!

Всё зааплодировали, закричали ура и начали со мной чокаться. В мой бокал было налито шампанское, которое я пила третий раз в жизни.

Далее брали слово по очереди все, сидящие за столом. Поздравления перемежались с вручением скромных, как зарплата инженера, подарков и обсуждениями достижений Перестройки, а точнее, тех предметов и продуктов, которые исчезли из магазинов.

Я, к своему удивлению, то и дело ловила на себе взгляды друга отчима, всё более пьяные, долгие и липкие по мере произнесения тостов. Ему-то что от меня надо? Чем ему интересны молоденькие девушки? Он же почти пенсионер. И почему он смотрит на мою футболку? Там же нет ничего, что могло бы заинтересовать мужчину. А он глаз с нее не сводит. Странное поведение. Я понимаю, Федя. Пялится на меня весь вечер. Как только посмотрю на него, тут же переводит глаза то на стену, то на потолок. Как будто на нашем потолке что-то интересное нарисовано. Но он хоть на лицо моё смотрит, ест его глазами, впитывает возбуждёнными клетками мозга. Влюблён мальчик. Значит, в меня можно влюбиться…

Последним из взрослых с поздравлением поднялся друг отчима, уже изрядно набравшийся. Интересно…

– Лера… – сказал он, пошатываясь, – ты… ну… огонь! Вот был бы я моложе лет на…

– Ой, ну ладно тебе, – вмешалась мать, – сейчас она совсем загордится.

– Пусть гордится, – продолжил друг отчима, – есть чем. Она должна знать, что она… Очень… Классная… Чтобы мужа выбрала достойного… И мы всегда поможем, если надо… Там, в институт, образование… Иными словами, Лера, за тебя, за твоих родителей, за твою красоту и невероятные…

Тут он посмотрел на мою футболку и замолчал, подбирая одному ему известные слова. Он так бы и молчал, может, до утра, но его спасла мать.

– Способности! – завершила она этот двусмысленный тост.

Все облегчённо выдохнули и чокнулись.

Я с нетерпением ждала тоста от Феди. Чтобы поржать. Он, наверное, будет заикаться от смущения, а я буду на него смотреть в упор и глубоко дышать. Вот он, прямо передо мной, откинулся на диван и смотрит под стол, даже не понимая, что его ждёт. Чего он под стол-то уставился, вилку что-ли уронил? Ах, он гадёныш! Он же глазеет мне под юбку!

Я машинально, повинуясь инстинкту советской школьницы, сдвинула ноги. Но шампанское, ударившее мне в голову, подало прекрасную идею. Посмущаю его, пусть перед тостом потеряет психическое равновесие.

И я развела ноги в стороны. Федя глубоко вздохнул, его щёки покраснели, мир вокруг него перестал существовать. Я раздвинула ноги ещё немного шире. Федя часто задышал. Даже рот его прыщавый приоткрылся.

У меня вдруг возникло интересное чувство, какое бывает только во сне: я могу делать всё, что угодно, потому что знаю, что проснусь, и не наступит никаких последствий. Вот и сейчас: я вижу этого хмыря первый и последний раз в жизни, он из другого мира, у нас нет общих знакомых, общих мест, где могли бы пересечься. Потому всё, что я бы сейчас не сделала, останется в этой квартире, как если бы этого и не было. Ух, я сейчас оторвусь! Матери он всё равно ничего не расскажет.

И я ещё шире раздвинула ноги, предвкушая смерть Феди от спермотоксикоза. Но тут вмешалась Инга Львовна.

– Ну, Феденька, скажи теперь ты. А то все поздравили, а ты ещё нет. Давай! Видишь, какая красивая девушка тебя ждёт.

Более удачного текста, чтобы поставить стеснительного подростка в неудобное положение, придумать было трудно. Браво, Инга Львовна.

Федя залился краской, его вспотевшее лицо перекосила глупая улыбка. Он схватился за бокал с газировкой.

– Ты встань, встань, чего сидишь, – подлила масла в огонь Инга Львовна..

Федя растерянно помотал головой.

– Давай, давай, – подбодрила его моя мать и подтолкнула рукой под локоть.

Федя неловко поднялся. И тут все увидели, почему он не хотел вставать. Его промежность украшал конкретный бугор, выпирающий в районе ширинки. У Феди стоял! И он ничего не мог с этим поделать… Вот что значит подло заглядывать под девичьи юбки!

Все смотрели на Федю и на его эрекцию, а он не знал, куда провалиться. А ещё надо говорить тост.

– Поздравляю с днём рождения… – неуверенно начал он.

– Как девушку-то зовут? – перебила Инга Львовна.

– Лера, поздравляю с днём рождения… – продолжил несчастный, – желаю здоровья, долгих лет жизни… Давайте выпьем…

– Фе-едя, у тебя же по сочинениям пять, – расстроилась Инга Львовна, – что так мало сказал?

Да уж, сказал, как насрал, – подумала я. – Ну ничего, погоди у меня. Вечер только начинается. Эх, были бы у меня сиськи, живым бы не ушёл!

– Краткость украшает мужика! – подбодрил оратора отчим.

Все чокнулись, и Федя, к своему счастью, наконец-то, сел, спрятав под стол свою ничуть не ослабевшую эрекцию.

– Ну что, танцы? – задорно провизжала Инга Львовна.

– Да-а, – прохрипел пьяный друг отчима, посмотрев на мою футболку.

Врубили Женю Белоусова, и все выкатили на ковёр. Инга Львовна выволокла упирающего Федю. Тот, оказавшись в центре комнаты среди толпы людей, сжался и нескладно задергал конечностями. Остальные самовыражались в зависимости от выпитого, друг отчима встал напротив меня и начал выписывать немыслимые фигуры. Я же, не считая сей коллектив достойным моих усилий, двигалась сдержано, но с акцентом на круговые движения бедрами. При этом моя расклёшенная юбка приподнималась, но ровно на столько, чтобы ничего не открывая, доводить до исступления друга отчима и влюблённого в меня Федю.

Такое внимание к своей персоне мне сначала просто нравилось, но вскоре я почувствовала лёгкое возбуждение. От того, как я двигаюсь, как приподнимается моя юбочка, обнажая гладкие упругие бедра, как приоткрывается животик под коротенькой футболкой. Шампанское делало свое дело. Я сильнее закрутила тазом с расчетом, что взлетающая юбка приоткроет трусики. Судя по одуревшему лицу друга отчима и мутному взгляду Феди, мне это удалось.

И вот он, долгожданный (не мною, конечно) медляк. С первыми его тактами друг отчима аж наскочил на меня.

– Рразрешитте, – дыхнул он перегаром и обхватил руками за талию.

Я прижалась к горячему телу сорокалетнего мужика и положила руки ему на плечи. От него пахло алкоголем, сигаретами и потом. Плечи были большие и твердые. Я не знала, что они у мужиков такие. Каменные. Я трогала взрослого мужчину первый раз в жизни…

Вот его рука поползла мне по спине и остановилась на шее. Его щека прижалась в моей голове. Я оказалась как будто в плену, где было так тепло и спокойно.

– Лера, можно задать тебе вопрос? – вдруг произнес друг отчима, коснувшись губами моего уха.

– Да, – ответила я, также приблизив губы к его щеке.

– У тебя уже были мальчики?

Ничего себе вопросик, заданный юной девственнице сорокалетним мужчиной! Сказать, что мальчики у меня были только в эротических фантазиях, я не решилась, поэтому просто пожала плечами.

– Ты же уже взрослая, тебе же, наверное, уже хочется? – не унимался друг отчима.

Знал бы ты как…

Я опять пожала плечами, чувствуя, как загораются мои щеки.

– Ты не затягивай с этим, – посоветовал мой партнёр, – это нужно для здоровья.

Ну, для здоровья – это святое. Тогда прям завтра и начну.

Я кивнула.

– Как вкусно пахнут твои волосы… – вдруг прошептал друг отчима и провел рукой от талии по спине к плечам и вернулся обратно. Но его рука легла не на талию, а на то место, где начинаются ягодицы.

О, дядя возбудился? – подумала я, – интересно, что дальше…

Мне совсем не было страшно. Старенький импотент не может причинить мне вреда. Пусть полапает. Хоть узнаю, каково это. Для ускорения процесса я решила положить голову ему на плечо.

Объятия моего партнёра сразу стали крепче. Он прижал меня к своему каменному телу, его большая ладонь скользнула мне на левую ягодицу и сжала её. Беспардонно и бесстыдно. Первый раз в жизни мою жопу тискал мужчина.

Мурашки пробежали по всему моему телу от ягодиц к голове, оббежали вокруг живота и ушли в пах. Между ног сразу стало мокро…

Я испугалась такой своей реакции и немного отодвинулась. Друг отчима понял, что переборщил, и убрал руку с ягодиц.

– Не бойся, ты же мне как дочь, – успокоил он меня.

Тут медляк кончился, и заиграла Комбинация. Под Америкэн Бой я снова завертела юбкой, стараясь не смотреть на друга отчима.

Ну что, первое достижение имеется, – подвела я промежуточный итог, – мужчина потрогал мою жопу. Что дальше?

А дальше по плану было эротическое издевательство над Федей, и друг отчима этому очень мешал.

Будь что будет, – решила я, – пусть всё идёт своим чередом.

Своим чередом вечер для меня продолжился очень удачно. Когда отчим с другом пошли на кухню курить, заиграл второй медляк. И тут уже Инга Львовна взяла инициативу в свои руки.

– Давай, давай, пригласи Лерочку, смелее, – сказала она Феде и буквально подтащила его ко мне.

Федя остановился около меня, как столб, и замер, глупо улыбаясь. Я смерила его высокомерным взглядом, каким взрослой, умудренной сексуальным опытом женщине положено смотреть на малолетнего подростка, посмевшего испросить прикоснуться к её роскошному телу.

– Можно Вас пригласить? – промямлил Федя.

Я, сделав скучное лицо, подошла к нему и лениво положила руки на его плечи. Его плечи были маленькие и мягкие. Он неуверенно взял меня за талию.

Мы зашевелились в такт музыке.

Так, надо действовать, – решила я.

Я обвила руками потную шею Феди и слегка прижалась к нему грудью, точнее, тем местом, где она должна была быть у нормальных девушек в восемнадцать лет. Мне сразу уперлось в бедро что-то твердое… Я поняла, что у Феди опять встал. Он попытался отклячить таз назад, чтобы не касаться меня членом и скрыть эрекцию, но я придвинулась к нему всем телом, заставляя краснеть и потеть от смущения ещё больше.

Та-ак, что бы ещё придумать?.. Ага.. Сейчас ты у меня получишь… Я прижалась тазом к его животу и вдруг, изобразив удивление, посмотрела вниз:

– Что у тебя там твердое?

Федя отвёл таз назад, встав чуть ли не раком.

– У тебя эрекция что-ли? – спросила я с величайшей претензией в голосе.

Федя покраснел, как пионерский галстук.

– Тебе не стыдно? – возмутились я тоном мамочки и прекратила танец, – ты что, озабоченный?

– Нет, – ответил Федя, помотав головой.

– А что это за безобразие?

Лицо Феди покрылось каплями пота.

– Я тебя что, возбуждаю? Я же старше тебя.

– Возбуждаешь… – вдруг ответил Федя.

Его голос дрожал, но ответ мне понравился.

– И что тебя во мне возбуждает? – с интонацией следователя спросила я, продолжив танец.

– Ноги, – тихо сказал Федя, посмотрев вниз.

– Ты что, голых ног никогда не видел?

– Видел.

– А почему тогда? Или возбуждают именно мои?

– Твои.

– Почему?

– Красивые

– Но ведь ты понимаешь, – продолжила я учительским тоном, – что смотреть надо не только на ноги, есть ещё лицо, характер…

– Да, – смущённо согласился Федя.

– А тебе, значит, нравятся во мне только ноги…

– Нет, – замотал головой подросток.

– И что же ещё?

Федя посмотрел на мою футболку.

– Лицо, – ответил он неуверенно.

– И сильно нравится?

Федя тяжело задышал, но не осмелившись признаться в своей симпатии, опустил глаза. Я решила его добить.

– Что, смелости не хватает сказать? А как глазеть под столом мне под юбку, хватает?!

– Я не глазел, – испугано и угрюмо ответил Федя.

– Ага, что я, не видела? Не стыдно тебе?

– Я случайно, – ещё больше покраснел несчастный мальчик.

– Да, случайно, аж с дивана сполз. Не рано ещё тебе женские половые органы разглядывать?

– Там же трусы были!

– А трусы разглядывать можно?!

– Я случайно, – повторил окончательно подавленный моей строгой интонацией Федя.

На протяжении всей беседы мы продолжали танцевать. Я держала его за плечи и смотрела в его лицо своими прекрасными глазами. Бедром я чувствовала, что его эрекция не утихает.

– Так, а ну давай убирай, – строго сказала я, посмотрев Феде на брюки, – убирай, убирай это безобразие.

И тут я совершенно неожиданно для себя взяла Федю сквозь брюки за член. Небрежно, почти не сжимая, тремя пальцами, как берут что-то, не имеющее особого значения.

Федя изменился в лице. Оно стало восторженно-глупым, взгляд замер, рот приоткрылся.

Тут медляк кончился. Я развернулась и отошла, как будто Феди не существовало. Наверное, это было жестоко, но день рождения, в конце концов, у меня, а не у него. Могу я покуражиться.

Заиграл Газманов. Я танцевала, не глядя на Федю, но чувствовала, что он не сводит с меня влюблённых глаз.

Третий медляк опять был с другом отчима, только теперь он еле стоял на ногах. Это мне не понравилось. Он превратился в полумертвое животное, мычал что-то мне на ухо. Вроде, учил, как жить. Мне приходилось весь танец поддерживать его, чтобы он не свалился с ног. Мои же ноги были отдавлены окончательно.

Наконец этот ад кончился. Друг отчима ещё немного подергался под Диму Маликова, и мать увела его, видимо, спать.

Как ни печален был конец нашего романа, но общение со взрослым мужиком, особенно такое тесное, и его сексуальный интерес придали мне уверенности в себе. Это очень пригодится в школе, где меня на любовном фронте постигали только неудачи и виною всему, как я полагала, была именно низкая самооценка.

Вскоре гости начали расходиться. Друга отчтма погрузили в такси, остальные родственники и друзья семьи толпились в коридоре. Все громко разговаривали, поздравляли мою мать с моим днём рождения, меня же целовали, желая расти большой и красивой.

Федя одевался вместе с остальными. Я старалась не смотреть на него, но чувствовала, что он не сможет просто так уйти.

Я решила дать ему небольшой шанс и отошла из коридора в кухню. Через несколько секунд в кухню вошёл Федя.

– Лера, я тебя люблю, – выпалил он, схватил мою руку и быстро поцеловал её.

– Счастье-то какое, – произнесла я высокомерно, но руку не убрала. Федя продолжал держать её, и мне было интересно, что он сделает дальше.

Он залился краской, в его глазах была бездна отчаяния и тоски от осознания того, что сейчас мы расстанемся и скорее всего навсегда. Он горел желанием обнять меня и уже не отпускать никогда, но страх перед старшей на два года девушкой не позволял ему это сделать. А мне хотелось продолжения…

– А ну пойдем, – сказала я и повела его в свою комнату.

Закрыв дверь, я прислонилась к ней спиной и поставила Федю перед собой.

– Сильно меня любишь? – спросила я, не меняя высокомерного тона и строгого взгляда.

– Да… – ответил Федя, тяжело задышав.

– Делай, что хочешь, – вдруг сказала я и подошла вплотную к обалдевшему подростку.

Он впал в ступор. Всё, о чем он мечтал весь вечер, вдруг стало так близко. Вот соски, торчащие сквозь тоненькую футболку, вот голые горячие бёдра, которые можно раздвинуть, обнажив белые трусики.

– Ну что? Трогай меня… Где хочешь… – снова сказала я и развела руки в стороны. В моей голове, подогретой и вскруженной шампанским, снова вертелась пьяная сладкая мысль о том, что я могу делать всё и абсолютно безнаказанно. Через несколько минут этот мальчик исчезнет из моей жизни, и я больше никогда его не увижу. Поэтому я могу сейчас превратиться в шлюху, обнажив все свои самые грязные желания. Эта мысль окончательно сорвала мне крышу, и я захотела сделать что-то невероятно бесстыдное…

– Хочешь, я сниму трусы?

– Да… – выдохнул Федя и перевел ошалевший взгляд мне на юбку. Я чувствовала, как дрожит от возбуждения всё его тело. Но я была возбуждена не меньше. Сердце долбило, как отбойный молоток. Я текла так, что трусы были мокрые насквозь, и влага ощущалась на бёдрах.

Я задрала юбку.

– Смотри…

Взгляд Феди замер. Он увидел то запретное, что всегда скрывается женщинами.

Но мне этого было мало. Я безумно захотела шокировать этого обалдевшего мальчика своей голой промежностью. Мне вдруг так захотелось ее хоть кому-нибудь показать. Показать то, что показывать еще с детства считалось величайшим позором. А тут такая возможность сделать это безо всяких последствий. Не это ли меня сейчас дико возбуждает? Возможность безнаказанно продемонстрировать свои позорные "прелести".

– Хочешь посмотреть на мою пизду? – сказала я, теряя голову.

– Да, очень… – с придыханием произнес возбуждённый подросток.

– Уверен?..

– Да!..

Я стянула мокрые трусы. Федя уставился на мои чёрные кудри, а я – на его «ракету», взметнувшуюся между ног. Интересно, какая она…

В ту же секунду за дверью послышались шаги и голос Инги Львовны

– Федя, ты где?

Ужас отразился в глазах Феди и, скорее всего, в моих. Я кое как натянула трусы, метнулась к письменному столу и схватила первую попавшуюся книгу.

Открылась дверь и в ней показалось лицо Инги Львовны.

– Ой, а что вы здесь делаете?

– Геометрию объясняю, – полепетала я, кивая на учебник геометрии в моих руках и на Федю.

Мощная эрекция Феди никак не вязалась с учебником геометрии за 11 класс. Инга Львовна это поняла и нахмурилась.

– А ну пойдем, – строго сказала она и вывела растерянного подростка из комнаты. Я решила их не провожать.

Гости разошлись. Я пошла на кухню помогать матери мыть посуду. Подвыпившая мать постоянно отвлекалась на ласки подвыпившего отчима, мишенью которого были преимущественно ее огромные сиськи. Он, не стесняясь меня, беззастенчиво мял их в своих руках, они с матерью сосались, чавкая и переплетаясь языками.

Мне, наверное, было неприятно на это смотреть. Но когда я на секунду представила себя на месте матери, меня это возбудило. В моей пьяной голове даже мелькнула мысль: а не залезть ли ночью к отчиму в постель. Но я вспомнила, что он спит с матерью, и эта идея так и осталась в моём разгулявшемся воображении.

Уборка квартиры кончилась к 12 ночи. Мать с отчимом уже уединились, из их комнаты слышались глуповатое хихиканье и густой неразборчивый бас, которые вскоре переросли в монотонный скрип кровати.

Меня это удивило. Неужели от алкоголя у импотента может встать? А что если отчим не импотент? Да нет, в сорок два-то года… Не может быть, чтобы не импотент. Просто этот скрип я не слышала уже много лет…

Полусонная я легла в постель. Завтра трудный и важный день – контрольная по математике и зачет по физре в бассейне. Трудный из-за математики и важный из-за бассейна. Завтра я увижу Макса почти голым. Не об этом ли я мечтала весь учебный год? Я увижу его, а он к моему ужасу увидит меня. Увидит вместе с моей большой жопой и полным отсутствием титек. Как он отреагирует? Это будет совсем конец или почти конец? Останется ли у меня после этого хоть какой-то шанс на его благосклонность?

С этими тревожными мыслями я уснула.

Глава 2. Первый раз

Утро встретило меня сушняком и больной головой. И то, и другое прошло к первому уроку, хотя я надеялась, что в школе от меня будет разить перегаром и все решат, что я очень крутая. Но омлет на завтрак убил остатки вчерашнего угара, и в класс я вошла, как обыкновенная серая мышка. Контрольную по математике я завалила, но не это волновало меня сейчас больше всего. Я ждала последний урок – физру. Мне впервые предстояло явиться перед своими одноклассниками в купальнике. В бассейн наш класс ходил уже полгода, но я была освобождена от его посещения. До двенадцати лет я занималась плаванием, у меня был третий взрослый разряд, и наш физрук Эдуардыч освободил меня от бассейна в знак уважения к моим спортивным заслугам. Но на зачёт придти надо было обязательно.

Специально для этого события я купила новый купальник. Старый был мне немного мал и весь выцвел.

Физкультура у нашего класса проводилась в бассейне недалеко от школы. Именно в этом бассейне я и тренировалась в детстве. Пока мои одноклассники переодевались, я прошлась по знакомым коридорам, вспомнила былые времена и погрустила.

В раздевалке я с большим трудом и надеждой натянула на булки новый купальник, повертелась перед зеркалом, оценивая масштаб бедствия, и вышла на бортик, на котором уже собрался весь наш 11 "В", исключая Макса и некоторых ребят.

– О, Митрофаниха нарисовалась, – громко сказала Орловская, смерив меня оценивающим взглядом.

Весь класс посмотрел на меня и тоже смерил взглядом.

– Фу, волосатая какая, – глядя на мою промежность, поморщилась Агапова, верная собака Орловской.

Весь класс вслед за Агаповой тоже уставился на мою промежность.

Ну да, какая есть. Куда же мне их девать. Я как-то воспользовалась бритвой отчима и сбрила волосы в подмышках, но Ирка Степанова мне потом сказала, что они от этого будут гуще расти, и я больше не экспериментировала со своей растительностью.

– Митрофанова сиськи в раздевалке забыла, – сообщила Орловская толпе, окружающей её, и толпа захихикала, посмотрев туда, где у меня должны были находиться сиськи .

– Зато ты у коровы одолжила, – огрызнулась я.

– Завидуешь? Завидуй молча, – в свою очередь отреагировала Орловская и демонстративно засмеялась.

Во дура, – подумала я, – вышла на зачёт в раздельном купальнике. Он же слетит с твоих буферов, как только ты сиганешь с тумбочки в воду. Или расчёт именно на это?

Наконец на бортик вышел Макс в компании нескольких ребят. Как же хорошо, что он не присутствовал при этой перебранке, которая кончилась явно не в мою пользу.

Макс выглядел шикарно. Широкие мощные плечи, длинные руки с развитыми бицепсами, пресс с кубиками и огромный выпирающий бугор в чёрных плавках.

К нему тут же подскочила Орловская, выпятив сиськи. Макс краем глаза посмотрел на неё и прошёл, не задерживаясь, к группе одноклассников, стоящих в сторонке. На меня он, к моему огорчению, даже не взглянул. Ну ничего… Вот поплыву, как богиня, как торпеда, сразу все обратят внимание.

На бортик вышел Эдуардыч с журналом в руке и модным электронным секундомером на шее. В свои сорок с небольшим он имел довольно подтянутую фигуру и весьма потрёпанное алкоголем лицо.

– Та-ак, чемпионы, готовы к страшным подвигам? – бодро проговорил он.

– Константин Эдуардович, а на тройку за какое время надо проплыть? – ангельским голоском прочирикала подскочившая к физруку Орловская, выставив вперёд свое вымя.

– На тройку… – задумчиво ответил Эдуардыч, просмотрев на Орловский бюст, – проплывут не все. Особенно в раздельном купальнике.

– У меня другого нет! – фальшиво расстроилась Орловская.

– Так, первыми плывут женщины. По три штуки, – перешёл к делу физрук. – О, Лера, ты здесь! Хорошо…

Эдуардыч, заметив меня, потеплел. Я была единственная, кого он считал человеком. Видимо, за мою профессиональную, хотя и оборвавшуюся слишком быстро, спортивную карьеру.

– Плыви в первом заплыве и можешь быть свободной.

Я покорно кивнула.

– Первый заплыв!.. – прокричал на весь бассейн физрук, – Степанова, Митрофанова, Губерман.

Ирка Степанова была моей подругой, одной из немногих. Хотя, как подругой… Скорее, приятельницей. Она была абсолютно беззлобной и занималась в музыкальной школе. Она нравилась мне за детскую непосредственность во всех вопросах и спокойное, даже буддистское, отношение к жизни. Одним словом, ей было на всё насрать.

Мила Губерман была тощей глистой с выпирающими коленками, нервозной, плаксивой и тихой. Но даже у неё, чёрт побери, были сиськи!

Я медленно и профессионально протёрла языком стекла плавательных очков изнутри и встала на среднюю дорожку. Краем глаза я увидела, что далеко не все обратили внимание на наш выход. Кучка ребят, стоявших поодаль, говорила о чем-то своём. Среди них был и Макс. Но как же мне было нужно, чтобы он сейчас смотрел на меня!

Я, чтобы привлечь его внимание, стала, разминаясь, вращать руками.

– О, Митрофанова сейчас рекорд поставит! – крикнула Орловская и заржала, как лошадь.

– Внимание! – пробасил физрук, – все подошли сюда, два раза повторять не буду.

С этими словами все, в том числе и Макс, подошли ближе.

– По первому свистку залезаем на тумбочку, – начал объяснять Эдуардыч, – Лера, показывай.

Я была на седьмом небе от счастья. Теперь все смотрели на меня! Когда физрук свистнул, я вальяжно, как настоящий мастер спорта, встала на тумбочку.

– По команде "На старт!" принимаем стартовое положение, – сообщил Эдуардыч.

Я грациозно встала раком. Именно эта поза и являлась тем самым стартовым положением.

– О, боже мой! – послышался сзади возглас Орловской.

– Мать моя женщина! – простонала Агапова.

Мальчики же издали только тихое "О-о-о", увидев мою большую жопу во всей её красе…

– Так, Орловская, – призвал к порядку Эдуардыч, – что за реакция? Ты тоже будешь так стоять. Стартовый прыжок мы отрабатывали на уроке. Он входит в оценку.

– Нет, так шикарно я никогда не раскорячусь, – покачала башкой Орловская.

– Итак, – продолжил физрук, – по команде "На старт" принимаем стартовое положение и по свистку прыгаем в воду. Всем ясно? Плывем два бассейна любым стилем, как умеем. Но лучше кролем.

– А на пятёрку за сколько надо проплыть? – спросил Влад Лисовец, мой бывший парень, правда, не знавший об этом, как я уже говорила.

– Юноши на пятёрку 45 секунд, – сообщил физрук, – девушки 55.

– Ого! – по рядам моих одноклассников пронёсся испуганный ропот.

– Первый заплыв! – скомандовал физрук, довольный произведённым эффектом.

Я, Степанова и Губерман вскарабкались на тумбочки.

– На ста-арт! – торжественно протянул физрук.

Мы дружно нагнулись. Раздался громкий свисток.

Я, вытянувшись в струнку, прыгнула в ледяную воду. Я старалась плыть не столько быстро, сколько красиво, чтобы произвести максимально шокирующее впечатление. На повороте я даже сделала "сальто", чем вызвала вспышку эротического безумия у всех мальчиков класса. Во всяком случае, мне так хотелось.

Когда я финишировала, то увидела, что весь класс столпился у моей дорожки. Некоторые в восхищении аплодировали, остальные с удивлением смотрели на меня.

– Тридцать восемь и семьдесят три сотых секунды, – гордо произнёс Эдуардыч.

Класс присвистнул.

– Рыба! – восхитился придурок Самохин.

– Она чё, занималась! – сделал вывод Евтушенко – двоечник, курильщик и мотоциклист.

– Занималась. В отличие от вас, – ещё с большей гордостью ответил Эдуардыч, как будто сам меня тренировал.

– Да где уж нам, – брызнула ядом Орловская.

В это время финишировали мои соперницы. А я смотрела на Макса. Он впервые реагировал на меня не как на пустое место. Может именно сейчас он и узнал о моем существовании.

Да, сегодня был определенно счастливый день.

Я вылезла из воды. Девочки с восторгом и удивлением смотрели меня, мальчики дружно пялились на мою промежность. С одной стороны, мне было некомфортно ощущать на себе сразу столько внимания, а с другой – возникло незнакомое раньше чувство, что я – центр всеобщего интереса и интерес этот ко мне не только как к уникальному человеку, но и как к женщине.

– Орловская, Агапова, Мухамедьярова, – разнесся эхом по бассейну пропитый баритон физрука.

При слове «Орловская» все, особенно мальчики, столпились у края бортика. Однако самые умные встали за тумбочками, чтобы просмаковать стартовое положение «раком» в исполнении Орловской, Агаповой и особенно Мухамедьяровой, чьи ноги были более волосатые, чем у любого из наших парней, а из под купальника спереди торчал такой куст, по сравнению с которым моя растительность была скромной, как у пятиклассницы.

Те же, кто встал сбоку, включая старика Эдуардыча, ждали только одного: когда с гигантских сисек Орловской слетит, сорванный потоком воды, её раздельный купальник.

И вот прозвучала заветная команда "На старт". Стоявшие сзади тумбочек мальчики вперили взор в ягодицы нагнувшихся одноклассниц.

Раздался свисток. Три молодых полуголых туловища животами плюхнулись в воду. Орловская мгновенно вынырнула. С неё слетели очки, но это полбеды. Одной рукой она пыталась нацепить их обратно, ибо они больно впились в лицо, а другой под всеобщее улюлюканье ловила сползший лифчик. В один момент из воды на секунду показалась её огромная сиська с большим розовым соском. Сиська болталась и плавала, как буек. Парни были на вершине блаженства. Орловская тоже.

Наконец она кое-как поправила очки, натянула лифчик и коряво поплыла, как старый тяжёлый говновоз.

Она приплыла последней. Её время было даже не на единицу.

– Константин Эдуардович, можно мне переплыть, – не переставая кокетничать и светиться от счастья, стала канючить Орловская.

– Ну рискни, – ответил физрук, – думаешь, что-то поменяется?

– А можно я из воды поплыву, а не с тумбочки?

– Можно, но минус балл.

– Хорошо, – ответила Орловская и вылезла из воды. К восторгу мальчиков её белый купальник, намокнув, оказался полупрозрачным. Розовые соски и чёрный треугольник лобковых волос оказались на всеобщем обозрении.

Эдуардыч, привыкший за десятилетия работы в школе к эротическим выходкам озабоченных подростков, только покачал головой и улыбнулся улыбкой Джаконды. Парни же не сводили с прелестей Орловской глаз. Из-за этой сучки я опять осталась за бортом сексуального внимания.

Мне оставалось только посмотреть на заплыв Макса, чтобы потешить своё либидо. Для этого надо было дождаться, когда проплывут все девочки и начнутся мужские заплывы.

Плавание как вид спорта имеет одну неприятную особенность: если стоишь на бортике мокрой, то мгновенно мёрзнешь. А если мёрзнешь, то сразу хочется в туалет. А если в туалет хочется мне, то времени остаётся совсем немного…

После третьего заплыва я замёрзла.

– Константин Эдуардович, можно мне пойти в душ погреться, – стуча зубами, попросила я.

– Конечно, Лера, я же сказал, ты можешь уже совсем идти.

Я кивнула и быстрым шагом, сжимая из последних сил мышцы промежности, засеменила в душ. На подходе к душевой по моим бёдрам потекло. Но это было уже неважно, потому что рядом никого не было.

Я вошла в душевую и включила горячую воду. Стоя под согревающим потоком, я доделала свои дела в дырочку для слива воды.

Вдруг где-то вдалеке раздался конский топот, и в душевую вбежала Степанова.

– Меня сейчас разорвёт! – прокричала она и, пританцовывая, стала пытаться включить душ напротив моего. Она ещё не знала, что в советской душевой работают далеко не все краны.

– Что за дерьмо! – ругалась Степанова, сжимая ляжки, – где вода?!

– Иди в мой, я уже всё.

Степанова на полусогнутых влетела и мою кабину и сдвинула купальник в сторону. Тугая широкая струя с шипением хлынула на пол

– О-о-о, – застонала Степанова, – кааайф!..

К Ирке у меня были странные чувства. Мне было приятно, когда она стоит очень близко, совсем рядом. От неё приятно пахло, и человеком она была хорошим. Вот и сейчас я с интересом посмотрела на её свисающие темно-красные лепестки малых половых губ.

– У тебя такие длинные губы…

– А у тебя не так? – не отвлекаясь от процесса, спросила Степанова и вопросительно посмотрела мне на низ купальника. Я сдвинула его в сторону.

– О, какие джунгли! – с равнодушной иронией произнесла она.

Несколько секунд мы, как две дуры стояли и смотрели друг другу на письки.

Когда Степанова закончила ссать, мы поправили купальники и вышли на бортик.

– Лисовец, Самохин, Городецкий, – раздался мощный баритон физрука.

Так Макс проплыл или нет? Или я все проссала на пару со Степановой. Я подошла поближе. Макс был мокрый и тяжело дышал. Во я овца тупая! Всё пропустила!

Эти слова я, наверное, произнесла вслух, потому что Степанова сразу среагировала:

– Чего ругаешься?

– Заплыв Макса пропустила.

–А-а, – хитро прищурилась Степанова, – запала?

– А ты не запала? – огрызнулась я и засмущалась оттого, что выдала подруге свои чувства.

– Да ну, индюк. Сам в себя влюблённый. Ну ты не переживай, сейчас узнаем, как он проплыл.

Мы подошли к одиноко стоящей у стены Мухамедьяровой.

– Муха, как Евстафьев проплыл? – спросила у неё Степанова.

– Не знаю… – ответила Муха.

– Но ты же стоишь здесь! – возмутилась Степанова.

– Я не смотрела, как он плыл, – немного виновато сказала Муха.

– А куда ты смотрела? – уже с подколом спросила Степанова.

– На Константина Эдуардовича, – совсем растерялась безобидная Муха.

– Зачем? – тут уже интересно стало мне.

– Он тренер… – с уважением ответила Мухомедьярова.

– Нам их не понять, – махнула рукой Степанова, – пойдём у Губерманки спросим.

Губерман стояла в группе девушек, среди которых была и Орловская.

– Не надо, – испугалась я и кивнула на Орловскую, – там эта сучка.

– Корова бешеная, – согласилась Степанова, – надо же такой купальник напялить. Шалава. Голой бы вышла, все равно никакой разницы.

– Так, все поплыли? – громко спросил физрук, когда последняя тройка участников, пыхтя и фыркая, вылезла из воды.

– А можно мне переплыть? – подбежала к нему, потрясая сисьмой, Орловская.

– Валяй, – ответил Эдуардыч, изо всех сил стараясь не смотреть на ее розовые соски, чтобы не поколебать свои педагогические принципы.

Орловская, отклячив жопу, по лесенке спустилась в воду. Всё подошли поближе. Раздался свисток. Орловская тяжело оттолкнулась от бортика и уродливо погребла навстречу тройке. Доплывала она совсем убого.

– Ладно, трояк. За упорство, – произнёс Эдуардыч, презрительно глядя на секундомер.

Орловская грациозно вылезла из воды и гордо зашагала по бортику, сверкая половыми органами.

– Всё, поздравляю, – громко проговорил Эдуардыч, – сдали все. На этом ваши взаимоотношения с физкультурой окончены!

– В институте ещё будет, – выкрикнул Лисовец.

– А вот это меня уже, слава богу, не касается. Это пусть у институтских преподов голова болит, – радостно ответил Эдуардыч, отсалютовал и покинул бортик.

После бассейна ядро нашего класса – курильщики, двоешники и алкоголики – пошли отмечать сдачу зачёта по физре на детскую площадку недалеко от школы. Рядом, в магазине "Минеральные Воды", можно было купить водку и пиво. К сожалению, Макс был в этой компании. Я, как ни хотела пойти с Максом, совершенно не вписывались в ряды маргиналов, тем более, что после уроков у меня было занятие по химии. Наш химик, Сергей Анатольевич, готовил меня к выпускному экзамену.

Не знаю, что заставило меня полюбить этот необычный предмет: внешность химика, его тёплое отношение ко мне или красота химических формул. Но с химией я решила связать свою жизнь и нацелилась подавать документы в Менделеевский институт.

К 11 классу я так поднаторела в этой науке, что Сергей Анатольевич доверил мне лаборантскую, из которой я в последствии почти не вылезала. Я уже молчу о том, что половину всех пробирок и препаратов я перетащила к себе домой в мою личную химическую коллекцию, центром которой был бессмертный набор "Юный химик". Но Сергей Анатольевич этого даже не заметил. В лаборантской до моего прихода был жуткий бардак. Когда же там стало чисто и пусто, Сергей Анатольевич поразился, как можно так здорово прибраться.

– Вот что значит женские руки, – многозначительно сказал он и ласково погладил меня по спине.

В этот же день он предложил подготовить меня к экзамену по химии.

Наши занятия проходили в лаборантской. Мы сидели рядом, за одним столом, в пустой школе. Зимой рано темнело, и в окно романтично заглядывали фонари. Мне было необыкновенно уютно, и Сергей Анатольевич казался мне добрым волшебником из детской книжки. Весной всё было гораздо хуже. Весеннее солнце будоражило мои гормоны, и Сергей Анатольевич уже не казался мне волшебником. Я смотрела на его большие руки, выводящие химические формулы в клеточках тетради и, втягивая запах табака от его свитера, как бы случайно прижималась к нему.

Я прекрасно знала всё то, что он мне рассказывает, и даже больше, но делала вид, что впервые слышу о методе полуреакций и не совсем понимаю, что значит диполь-дипольное взаимодействие. Сергей Анатольевич тогда нежно клал мне руку на плечо или на спину и ласково произносил:

– Ну это же так просто…

И я снова смотрела на его большую руку, которой он водил передо мной, рисуя в тетради кристаллические решётки.

Сегодня был прекрасный весенний день. На мне была моя вчерашняя салатовая юбочка и розовая футболка, под которой ничего не было. В таком виде я и отправилась на дополнительные занятия к тридцатипятилетнему мужчине.

Дорога от бассейна до школы занимала полчаса, как, собственно, и дорога от моего дома до школы. И в том, и в другом случае путь проходил мимо стройки. А точнее, "вечной стройки" – многолетнего склада строительных плит. Это было излюбленное место для неформального общения школьников среднего и старшего возраста. И мой туалет. Когда утреннее кофе, выпитое за десять минут перед выходом, доходило мне до мочевого пузыря, я успевала пройти ровно половину пути до школы. Чтобы не рисковать и не мучиться от настойчивых позывов, я нет-нет да и заворачивала на стройку. Конечно, не я одна использовала межплиточное пространство в качестве туалета, это делала почти вся школа (именно поэтому средние и старшие школьники перенесли свои пьяные посиделки на детскую площадку близь "Минеральных вод"). Но я посещала это заветное место чаще других, и у меня там был свой фирменный закуток, где меня никто не мог внезапно оторвать от процесса.

Сегодняшний бассейн разбередил мой мочевой пузырь, и я поняла, что до школы мне спокойно не дойти, потому решила свернуть на стройку.

Осторожно пробравшись сквозь экскременты одноклассников, я сняла трусики и присела, закрытая с четырёх сторон от посторонних глаз.

Вдруг я услышала голоса. Совсем рядом. Голоса и стук камней под ногами. Кто-то явно шёл в моем направлении.

Прервать процесс мочеиспускания я не могла, не в моих это правилах и возможностях, потому я поднатужилась, чтобы максимально ускориться.

Шаги раздались прямо за поворотом в моё убежище. Не успев докончить дело, я натянула трусы и встала. Из-за плиты вышли два существа, страшнее которых я ещё не видела в своей жизни.

Один из парней был лысый, маленького роста с дебильным лицом, точнее, рожей, с расплющенным носом, а верхнюю губу его перерезал глубокий шрам.

Второй был высокий, коротко стриженный, здоровый, как Шварценеггер, и с глубоко посаженными мёртвыми глазами.

– Ты что тут делаешь? – мерзким голосом, глухим и высоким, спросил лысый.

– Писаю… – умирая от ужаса, ответила я.

Лысый выпучил бешеные глаза, сунул руку в карман и вытащил нож. И тут я поняла, что "Писаю" – это уже не актуально, ибо сейчас я буду какать.

Я увидела, что на пальцах, в которых лысый держал нож, были татуировки.

"Всё, – подумала я, – мне хана". От страха сердце застучало в горле, мгновенно пересохло во рту, тело покрылось липким потом и жутко скрутило живот. Я скрестила ноги и изо всех сил сжала булки, потому что почувствовала, что могу не удержать возникший позыв.

– Ну не пугай девочку, – вдруг сказал второй и вышел вперёд.

Лысый поиграл ножом и спрятал его в карман.

– Ты из этой школы? – спросил второй.

Я, как могла, кивнула.

– Макса Евстафьева знаешь? – опять своим неприятным голосом произнёс лысый.

Я опять кивнула. Лысый и его друг переглянулись.

"Вроде не будут убивать", – подумала я и мне немного полегчало.

– Привет ему передавай, – сказал Лысый.

Он снова вытащил нож и стал проигрывать им в руке. Гормоны страха новой волной брызнули мне в кровь и кишечник, и я ещё сильнее сжала ноги. Я держалась из последних сил.

– От лучших друзей, – уточнил высокий.

– А то завтра друзья его найдут и сами передадут, – нетерпеливо влез лысый.

– Да. Пусть отдаст то, что должен. Передашь?

Я кивнула.

– Иди, – сказал высокий.

Я, не отрывая испуганного взгляда от ножа, прошла мимо моих новых знакомых, спотыкаясь о камни. Лысый не сводил с меня липких глаз и мерзко улыбался. Думаю, если бы не его дружок, он бы меня изнасиловал и разрезал на кусочки. А может и наоборот, сначала разрезал на кусочки, а потом каждый кусочек изнасиловал.

Выбравшись из лабиринта плит, я быстрым шагом, почти бегом, засеменила к школе. Я спешила изо всех сил. Во-первых, чтобы как можно быстрее покинуть это страшное место, но была и другая причина – я дико хотела в туалет. Мой организм всегда так реагировал на испуг или волнение. Перед экзаменами или перед соревнованиями туалет всегда становился моим родным домом. Хотя, судя по очереди к его дверям из дрожащих девчонок, такая проблема была не только у меня одной.

Сейчас, подбегая к шоссе, отделяющему стройку от школы, я понимала, что если на переходе будет красный светофор, то до школьного туалета я не дотерплю…

Но горел зелёный. Я перемахнула через дорогу и через минуту влетела в раздевалку. Взбегая по лестнице на второй этаж, я сдерживала, как мне казалось, последний позыв. Женский туалет был в самом конце длинного коридора. Я понимала, что не добегу до него. С выпученными глазами я, красная от стыда, открыла дверь в мужской туалет, который находился прямо у лестницы. В этот самый момент из меня полезло. Я еле успела снять трусы и присела на пол среди раковин, не добежав до унитазов.

Из меня вышла половина всей меня…

И вдруг из той части туалета, где были кабинки, я услышала мужские голоса.

– Кто там? Лёха? – спросил один у другого.

– Лёх! – позвал другой.

Даже если бы я была Лёхой, я бы не хотела, чтобы меня увидели срущей на пол в школьном туалете. В данном же случае, учитывая моё незавидное положение в классе в качестве объекта для постоянных и унизительных шуточек, это был бы конец и моей учёбе, и моей краткой автобиографии.

Я кое как натянула трусы и на цыпочках вылетела в коридор. Я представляла в этот момент, как кто-то из тех двоих выглянул в поисках Лёхи и узрел на полу огромную кучу говна. Желая узнать, кто её хозяин, он с лицом, перекошенным от любопытства, уже выглядывает в дверь.

С этой мыслью я увеличила скорость, бросилась по пустой лестнице вверх, перемахнула через два этажа и оказалась на четвертом, последнем. Погони не было. Я немного успокоилась и уже направилась было в свой, женский туалет, чтобы вытереть зад, как навстречу мне из кабинета химии вышел Сергей Анатольевич.

– Лерочка, опаздываешь! – ласково сказал он и протянул ко мне руки, – пойдём, у нас не так много времени.

Я не решилась сказать учителю "подождите, я только схожу подотру жопу", хотя отпроситься в туалет было абсолютно нормальной практикой. Отпроситься у учителя, но не у любимого учителя…

Я в страшном смущении проследовала с Серёжей в лаборантскую, по дороге с ужасом втягивая свой собственный запах. От меня, как мне казалось, сильно пахло потом. Запаха говна, вроде, не было.

– Садись, – сказал Серёжа и указал мне на стул рядом с собой, – на чём мы в прошлый раз остановились.

Я села на стул, понимая, что через несколько минут на моей зелёной юбке сзади появится коричневое пятно, которое мне трудно будет объяснить Сергею Анатольевичу, матери, отчиму и тысячам случайных прохожих, что обязательно встретятся мне по пути к дому.

Ситуация была непростая…

– На тройных связях, – напомнила я тему предыдущего занятия.

Я раскрыла сумку и начала рыться в ней в поисках тетрадки. Серёжа увидел пакет с мокрым купальником.

– Ты в бассейне была? – с интересом спросил он.

– Да… Был зачёт по физре.

– И как, успешно?

– Да… – скромно ответила я, хотя меня распирало от желания рассказать, какая я крутая и как я сегодня поразила всех своих одноклассников.

– Я вот тоже в молодости в бассейн ходил, занимался. Даже разряд был. Не помню сейчас, какой.

"Если не помнишь, значит, не было" – мысленно заметила я, но вслух решилась произнести:

– И у меня. Первый взрослый.

– О, да ты серьёзная спортсменка!

Я вдруг покраснела от такой пустяковой похвалы. Наверное, из-за того, что набавила себе пару разрядов сверху.

– Ты ещё тренируешься? – продолжал интересоваться химик.

– Нет…

– Давно бросила?

– В шестом классе.

– Почему?! Были же такие успехи.

Я пожала своими хрупкими плечиками:

– Мама сказала, что фигуру испорчу…

Это был дежурный ответ. Истинную причину – застуженный мочевой пузырь – я не сообщала никому.

Химик вдруг придвинулся ко мне близко-близко.

– У тебя замечательная фигура, – сказал он, положив руку мне на спину, – спасибо маме. А рекорды это в жизни не главное. Главное семья, институт закончить ну и… мужа хорошего найти. А с такой фигурой ты его быстро найдёшь.

Я покраснела ещё больше.

– В классе, наверное, у тебя есть поклонники? – неожиданно задал химик совершенно не имеющий отношения к химии вопрос.

Я растерялась и снова пожала плечами.

– Есть, есть, – улыбнулся химик. – Самохин с тебя глаз не сводит. Нравится тебе?

Я отчаянно замотала головой.

– А кто тебе нравится?

Голос химика вдруг стал серьёзным и каким то… не учительским. Таким голосом пьяный друг отчима расспрашивал меня о моих парнях.

Я опять пожала плечами. Мне было неудобно при любимом учителе называть имя другого мужчины – Макса Евстафьева.

– Или тебе не нравятся одногодки? Девушкам часто нравятся мужчины старше…

"Это намёк или мне кажется…" – пронеслось у меня в голове.

– Может, тебе нравится кто-то из учителей? – весело спросил химик и придвинулся ещё ближе. Но мне показалось, что он изобразил, что спросил это в шутку, уж очень фальшиво это прозвучало, уж очень много напряжения было в его голосе.

Интерес учителя ко мне как к девушке был для меня полной неожиданностью. Но за окном была такая весна, что я была готова поверить в любовь даже со стороны нашего шестидесятипятилетнего географа.

Вдруг химик обнял меня. Но обнял больше по-отечески, чем как-то иначе. Может от этого я тоже, подчиняясь инстинкту дочери, прижалась к нему.

– От тебя сумасшедший запах, – произнёс он и поцеловал меня в голову.

Но это был уже не отеческий поцелуй.

Я поняла, что оказалась во власти большого и взрослого мужика. Меня удивило, что я не испытала ни испуга, ни желания сопротивляться. Я хотела только… продолжения.

Если бы он сейчас остановился и как ни в чем не бывало продолжил заниматься химией, списав этот порыв на обычный комплемент, сделанный без задней мысли, я бы тотчас ушла, навсегда разочаровавшись в мужчинах. Но он не остановился…

Он запустил свою огромную ладонь мне под волосы и сжал их на затылке так, что моя голова запрокинулась. Я прикрыла глаза в полном безволии. Химик наклонился и остановил губы около моего приоткрытого рта. И вдруг его вторая рука легла мне на грудь.

И я отчётливо поняла: сейчас меня буду трахать.

Сергей Анатольевич тем временем провел влажным ртом мне по щеке и поцеловал в шею. Электрический разряд пронзил мне шею и устремился к промежности, и она мгновенно стала мокрой.

Большая ладонь химика страстно сжала мою маленькую сиську. От неожиданности я напряглась всем телом.

– Не бойся, – прошептал химик и поцеловал в меня губы.

Ощутив во рту чужой язык, у меня закружилась голова. То, о чем я так давно мечтала, происходит именно сейчас! Мужской язык, твёрдый и нежный, был безумно приятен.

Между ног у меня набухло и запульсировало.

Вдруг Серёжа одним движением сдёрнул с меня футболку.

Я испугалась. Я сжалась в комок и прижала руки к груди, прикрывая торчащие соски. Я не знала, что оказаться голой перед взрослым мужчиной – это так страшно…

Химик обнял меня за трясущиеся плечи и стал исступлённо целовать в шею. Его руки нежно гладили мою спину. Иногда они возвращались, чтобы снова и снова попытаться обнажить грудь, но я в ответ еще сильнее прижимала сжатые в кулачки ладони к соскам. В моей голове жили и боролись две мысли: «Как же я хочу секса» и «Сейчас случиться что-то бесстыдное и ужасное».

Между тем химик распалялся всё больше и пыхтел мне на ухо:

– Лерочка, любимая, не бойся, расслабься…

Но его возбуждение только усиливало мой страх. Вдруг его рука резко двинулась вниз, задрала мне юбку и поползла в трусы. Я что есть сил сжала бёдра. Но Сережа ухватил меня за трусы сбоку и одним движением сдёрнул их до колен, несмотря на мои скрещенные ноги.

– Ой, – сказала я неожиданно для самой себя, и прошептала еле слышно, – не надо…

Но химик запустил ладонь в мой густой куст и стал пробираться к половым губам.

– Солнышко, не надо стесняться, – шептал он мне, целуя, – ты такая красивая.

А я смотрела на свои спущенные трусы с большим коричневым пятном посредине и только сильнее сжимала ноги. Я ничего не соображала в этот момент, а лишь слышала, как в груди колотилось сердце, а в голове пульсировало: «Проститутка. Проститутка. Проститутка».

Химик же, не прекращая меня целовать, стал расстёгивать свои брюки. Меня затрясло от страха. Я поняла, что игры в эротические фантазии кончились, начинается настоящая жизнь и сейчас я стану малолетней шлюхой, которая переспит со взрослым мужиком в школьной лаборантской. Огромными от испуга глазами я смотрела, как Серёжа спустил штаны, оставшись в черных семейных трусах. Неужели он и их снимет! Тогда мне конец!

Не успела я подумать об этом, как Серёжа стянул трусы. Из под них на свет божий вывалился огромный член. Он был ровный и гладкий и напоминал сигару, сильно суженную к концу. Он висел и болтался из стороны в сторону, за ним висели и болтались два огромных волосатых яйца. Зрелище было завораживающее. Химик сел напротив меня и вплотную придвинул мой стул вместе со мной к своему члену. Мои колени уперлись в его огромный прибор…

– Лерочка, не бойся, раздвинь ножки, – выдохнул он.

Но где там! От страха я превратилась в свёрнутого в клубок ёжика.

Тогда химик зажал свой член тремя пальцами и начал быстро двигать ими по кончику.

«Он онанирует! – пронеслось у меня в голове, хотя я никогда не видела и не знала, как это делают мужчины.

Сережа наяривал, лаская свободной рукой мои бёдра и блуждая глазами по моему полуголому телу. Он придвинулся еще ближе и теперь его бёдра касались моих, а горячие яйца били мне по коленкам. Они болтались так, как будто вот-вот оторвутся.

Я не могла отвести взгляд от этого зрелища и со страхом и восхищением ждала, когда его член встанет. Он же будет огромным. Он же убьёт меня…

Но прошло пару минут, а член так же висел, несмотря на все усилия его хозяина. И тут до меня допёрло: ему же за тридцатник, в этом возрасте уже не стоит!

Не знаю, расстроила или обрадовала меня эта догадка. Наверное, и то, и другое. Но одно я точно поняла: теперь у меня есть мужчина. А стоит у него или нет – это вообще не важно.

Серёжа тем временем ускорился, и его бормотание стало громче.

– Любимая моя девочка, сладкая, красотка, – тяжело дышал он.

Вдруг его мышцы напряглись, лицо покраснело, голова запрокинулась, и он громко застонал. Его рука заработала еще быстрее, будто в судорогах, и через секунду из члена потекла белая густая жидкость. Первая порция заляпала пол, а вторая повисла на члене и на пальцах.

Серёжа перестал стонать. Он провёл рукой мне по бедру, а потом прижал к своей груди и поцеловал в щёку.

– Котик, испугалась? – шепнул он, продолжая целовать меня и гладить по спине. При этом с его члена и правой руки свисала густая сперма, готовая сорваться мне на бедро.

Я молчала, не разжимая рук и ног. Химик наклонился и поднял с пола мою футболку. Я, продолжая прикрывать грудь, кое-как нацепила ее на себя и натянула спущенные трусы. Серёжа в это время одной рукой пытался надеть трусы и брюки, стараясь не испачкать их спермой. Когда задача была выполнена, он вытер руку о чью-то тетрадку и снова обнял меня.

– Ты мне очень нравишься, Лерочка, – прошептал он.

Я продолжала молчать. Я не знала, что говорить.

– У меня вообще всё нормально… с этим, – он кивнул в сторону штанов, – просто такая обстановка и ты испуганная… У тебя, наверное, такого еще не было?

Я молча прижималась в нему, сгорая от смущения и кайфуя в его объятиях.

– Ты уже взрослая. Нам надо обязательно попробовать еще раз.

Неужели это происходит со мной? С серой домашней мышкой, самое выдающееся любовное достижение которой – нарисовать в тетрадке сердечко напротив имени любимого мальчика. И вот теперь в моём распоряжении целый взрослый мужик, которой меня хочет, с членом, который можно трогать, да к тому же который не стоит, а потому не причинит никакого вреда.

– Будем с тобой дружить? – прозвучал над моим ухом голос химика.

– Да, – прощебетала я, наконец-то открыв рот.

Химик крепко обнял меня.

– Мне сейчас надо убегать, – сказал он, не разжимая объятий, – увидимся завтра на Последнем звонке. А после него – приходи сюда.

– Хорошо, – ответила я.

Я потихоньку стала приходить в себя, и ситуация, в которую я попала, радовала меня всё больше и больше.

– Иди, котёнок, – химик разжал объятия и поцеловал меня в губы.

Я вышла из лаборантской. Между ног гудело и было мокро, соски торчали сквозь футболку. Мне казалось, что от меня сейчас исходят все запахи, которые только может источать человек.

Пока я спускалась по лестнице, мой страх сменился досадой и злостью. Я была в шаге от такого долгожданного секса с любимым, волнующим воображение мужчиной, от секса, который вознес бы меня надо всеми моими неопытными подругами во главе с ненавистной Орловской.

«Господи, какая же я дура», – сокрушалась я, – зажала свои мелкие сиськи, которые еще вчера мечтала показать первому встречному сопляку. Дура! Овца! Корова! И никакой Серёжа не импотент. И не встал у него от того, что перед ним сидела не сексуальная взрослая красотка, а жалкое испуганное животное. Ну что мне мешало раздвинуть ноги. Я же вчера так хотела засветить свою промежность. А тут представился такой случай! Корова! Плоская толстожопая зассыха!»

Я решила завтра во что б это ни стало исправить ошибку. Мысль о таком реальном и близком интимном общении с мужчиной кружила голову. Я вышла из школы и направилась домой, хотелось скорее помыться. Вдруг меня кто-то окликнул. Я повернулась и увидела невдалеке знакомые очертания. По улице в моём направлении, шатаясь, семенил пьяный Самохин.

– Лерочка-а-а! – орал он не своим голосом.

Я отмахнулась и просто хотела уйти, но я не знала, что пьяный Самохин значительно настойчивее трезвого. Уйти не получилось. Он подбежал ко мне и схватил за руку.

–Мне надо т-тебе что-то сказ-зать, – заплетающимся языкам промямлил он.

Я вырвала руку.

– Отвали, Самохин!

– Лерочка… Я т-тебя люблю! – еле выговорил пьянчушка и подошёл ближе.

– Отвали, я сказала, – я отступила на шаг.

– Ты…обалденная, ты так-кая классная, – не отставал Самохин. И вдруг совершенно неожиданно его лицо стало невменяемым.

– Покажи пизду! Пожалуйста!

Я оторопела от такой просьбы.

Безумный одноклассник подошел еще ближе и протянул руки к моей юбке.

– Придурок, совсем обалдел! – отшатнулась я.

– Ну покажи пизду, – теряя контроль над собой, промычал Самохин и вдруг начал расстёгивать ширинку.

– Ты больной что ли? – испугалась я.

– Какие у тебя классные ляжки! – в пьяном угаре простонал мой поклонник и извлёк из ширинки член.

Но этот был не член. Это было нечто, похожее на маленький карандаш. А в сравнении с оглоблей химика, на фитюльку, на стручок гороха. Вытащив это крошечное недоразумение и взяв его в руку, Самохин стал надвигаться на меня, вращая глазами.

– Я хочу тебя, покажи хотя бы трусы!

– Отойди от меня, больной дебил! – крикнула я, не отрывая взгляда от микроскопического члена. Вдруг Самохин сдвинул кожу на члене и обнажил маленькую фиолетовую головку. В ту же секунду оттуда вылетела струя белой жидкости и попала мне прямо на юбку. Вслед за ней выстрелила вторая порция и приземлилась рядом с моими туфлями. Третья и четвертая порции, не менее обильные, но у же не такие мощные, прилетели на асфальт и на штанину Самохина.

– Ты больной, дебил, придурок, урод, – ругалась я, глядя то на испачканную юбку, то на брызги извергающейся спермы.

– А-а-а, – хрипло стонал пьяный Самохин, – ты охуенная!

Когда всё кончилось, он убрал грязный член в штаны, заляпав ширинку спермой. Я покрутила пальцем у виска.

– Тебе лечиться надо.

Лицо Самохина стало счастливым и умиротворенным.

– Всё равно я тебя трахну, – довольно произнес он и, шатаясь, пошел по направлению к «вечной стройке», вероятно, чтобы справить нужду или поблевать.

Я достала из сумки платок и попыталась оттереть сперму с юбки, но от этого пятно стало только больше. «Хорошо, что оно бесцветное, – подумала я, – никто не поймёт, от чего оно».

Я продолжила путь домой. И тут произошло третье событие, которое дополнило эмоциями и без того насыщенный день. Проходя мимо помойки, я увидела Макса. Он шел мне наперерез, возвращаясь с детской площадки после пьянки. Я поняла, что встреча неизбежна и произойдёт она не в самом романтичном месте планеты. Ну почему так! Почему я в обоссаных трусах, с обосраной жопой и в обконченной юбке встречаюсь с парнем моей мечты у помойки. За что мне это! Но в этом вся я…

Мы поравнялись.

– Привет, – растерянно сказала я.

– Виделись вроде, – ответил Макс, глядя сквозь меня.

От смущения и волнения, в какое повергает юную девушку неожиданная встреча с любимым человекам, я задала самый глупый за всю историю существования Вселенной вопрос:

– Пойдёшь завтра на последний звонок?

Макс немного притормозил:

– Гениальный вопрос… – он с иронией поморгал глазами, – прикинь, пойду.

И тут я побила предыдущий рекорд Вселенной по тупости:

– Я тоже!

– Кто бы мог подумать, – покачал головой Макс и пошёл своей дорогой.

Я очень не хотела, чтобы он уходил, хотя больше не знала, что ему еще сказать. И вдруг меня осенило:

– Тебе твои друзья привет передавали.

– Какие друзья? – спросил Макс на ходу, не поворачивая головы.

– Один лысый, со шрамом, другой здоровый, – крикнула я вслед.

Макс остановился и повернулся.

– А где ты их видела?

– На стройке.

– И что они тебе сказали? – голос Макса стал немного напряженным.

– Чтобы ты отдал им что-то…

– Ясно… – Макс задумался. А потом посмотрел на меня, но уже не как на пустое место, – спасибо.

Это «спасибо» было слаще объятий химика. Сияя от счастья, я зашагала в направлении дома, любуясь фигурой Маска, который быстрым шагом удалялся куда-то по своим делам.

Когда заветная спина скрылась за деревьями, я погрузилась в воспоминания о сегодняшних событиях. А их было столько, сколько, пожалуй, не случалось со мной за всю жизнь. Я мысленно сравнивала огромный член химика с микроскопическим членом Самохина, размышляла, какая сперма мне больше нравится, брызгающая, но из маленького и стоячего или вытекающая, но из большого и висячего. Я поймала себя на мысли, которую моя гордость сразу попыталась прогнать прочь: а может замутить с Самохиным? Так, для опыта. А потом этим опытом привести в восторг Серёжу. А может и самого Макса.

Прикидывая преимущества и недостатки секса с таким ушлёпком как Самохин, я снова увидела знакомые силуэты вдалеке. Я пригляделась. Это были Макс и мои сегодняшние знакомые со стройки. Они стояли у ларька с квасом, и о чём-то беседовали. Я незаметно подошла ближе, встала за ларёк и услышала уже конец разговора.

– Где же я до завтра нарою стольник? – растеряно говорил Макс.

– Братан, об этом раньше надо было думать, мы тебя за язык не тянули, – отвечал ему «Шварнеггер»

– Ну я не успею реализовать товар до завтра!

– Так и не надо было браться, если не тянешь, коммерсант херов, – загундосил мерзкий тенорок лысого, – короче, завтра не отдашь, отрежем тебе яйцо, и послезавтра будешь должен сто пятьдесят. Не отдашь сто пятьдесят – оба яйца отчикаем.

– Короче, братан, срок тебе до завтра, – снова заговорил качок.

Через пару секунд я увидела удаляющиеся спины вымогателей. А еще через мгновение спину Макса, который медленно зашагал в противоположном направлении. В моей голове зрело сразу несколько планов помощи любимому человеку, попавшему в беду: от расстрела негодяев из пулемёта, который я обязательно найду сегодня вечером в кустах за собачей площадкой, до похищения Макса и переправке его в Рио-де-Жанейро на собственной яхте. Но остановилась я на другом варианте. У родителей в шкатулке лежала сторублёвая бумажка. Я знала это, они копили на новый телевизор.

Я представила, какой хай они поднимут, когда заметят пропажу, и как приятно мне будет страдать, какой я буду чувствовать себя героиней, сознавая, что спасла любимого человека да еще такой страшной ценой. А еще я представила, как Макс, подняв на меня свои большие, полные благородной решимости принять любой удар судьбы глаза, пожмёт мне руку, и в его глазах я увижу огонёк зарождающейся любви к девочке Лере, которую он еще вчера не замечал, а сегодня уже не может вычеркнуть из своего сердца.

Я бежала домой, полная решимости совершить подвиг. Ворвавшись в квартиру, я сбросила туфли и прошла в комнату матери, где на антикварном шкафчике стояла заветная шкатулка. Мать сидела за столом и печатала на машинке.

– Как математика? – спросила она, не поворачивая головы.

– По физре пять, – сообщила я более выгодные для себя сведения, – я была королевой!

– С твой физрой мне всё ясно, королева хронического цистита. Ты про математику скажи, – мать повернула голову и посмотрела на меня в упор, – ой, а что это за пятнище на юбке? А ну-ка, подойди сюда.

Я подошла, судорожно искря по дороге мозгами в поисках ответа.

– Это что? – мать взяла в руки подол юбки и потрясла им в воздухе.

– Господи, мороженое! – возмутилась я, назвав первый пришедший на ум продукт, похожий на сперму.

– А почему от тебя такой запах? – вдруг спросила мать, сморщив нос.

Вот что на подобный вопрос может ответить человек, от которого пахнет мочой, говном и спермой?

– В метро была, – ответила я.

– В метро? А куда ты ездила?!

– На выставку кошек.

– Так вот почему от тебя так воняет, – успокоилась мать, – другого времени не нашла? Экзамены на носу

–Я же не виновата, что выставка именно в эти дни, – ответила я.

К нам в класс полгода назад приходил психолог, на замену. Как ни странно, он рассказывал очень интересные вещи, например, чем абсурднее ложь, тем охотнее в неё верят. С тех пор я часто пользовалась этим приёмом. Он безотказно проходил на моей матери. Сейчас я могла с тем же успехом соврать, что была на юбилее пенопластовой фабрики или на открытии мемориала Битлз в Новых Черемушках, результат был таким же – она бы проверила.

– Ясно, марш в ванну, – скомандовала мать, всё еще держа мою юбку в руках. Вдруг она приподняла ее:

– Боже мой, стыд какой! – воскликнула она, глядя на мои пожелтевшие снизу трусы, – ты давно их стирала? Лера, нельзя быть такой грязнулей.

«Ты еще не видела их сзади», – мысленно произнесла я.

– У меня нет времени, я до часу ночи к экзаменам готовлюсь.

– Трусы стирать минуту. Марш в ванну, свинюшка!

Я развернулась и неторопливо направилась к выходу.

– И юбку постирать не забудь! – услышала я вслед.

Трусы действительно выглядели страшно. Я долго разглядывала их, стоя голой перед зеркалом, и пыталась понять, как можно за три дня так испачкать вещь. На отстирывание пятен у меня ушло десять минут.

Глава 3. Последний звонок

Сбор у школы был назначен на десять утра, но моё утро началось в семь. Я помыла голову и полчаса провозилась перед зеркалом, пытаясь натянуть на жопу заветную джинсовую миниюбку. Вчерашние события были так насыщены эмоциями, что я немного всхуднула, и вредная юбка с трудом, но натянулась. Не очень ей доверяя, я всё-таки погладила дежурную, салатовую, и положила её в свою спортивную сумку.

На верх я надела просторную белую сорочку, скрывающую отсутствие сисек, хотя об этом отсутствии и так знал весь класс. Вчерашнюю розовую футболку я тоже на всякий случай положила в сумку.

Теперь оставалась главная задача: просочиться в комнату матери и стащить из шкатулки сто рублей. Сделать это было нетрудно. Всё утро мать кормила отчима на кухне. Я осторожно вышла из комнаты и, убедившись в том, что кормёжка в разгаре, прошмыгнула по коридору к своей цели. Сто рулей лежали поверх документов. Я не без волнения вынула купюру из шкатулки и вдруг поняла, что карманов-то на мне нет. Зажав хрустящую бумажку в кулачке, я вышла из комнаты. И тут же наткнулась на мать, которая шла по коридору.

«Мне писец», – подумала я и сильнее сжала кулачок.

– Ты что там делала? – с интонацией следователя спросила мать, и вдруг её взгляд переместился в район моей юбки, – ты всё-таки напялила её на себя! – заорала она, – Зая, ты посмотри, как она в школу собралась!

– Сегодня же последний звонок, – донёсся из кухни голос отчима с оправдательными нотками.

– И что, можно как шлюха одеваться?

– Да ладно, сейчас все так ходят, – продолжал заступаться отчим.

– А сейчас все шлюхи, – не унималась мать, – потом не знают, куда детей девать, на родителей вешают. А ну марш переодеваться.

Ну слава яйцам! – подумала я, – пронесло. С юбкой-то я придумаю что-нибудь. Надену поверх нее салатовую, не видно будет. В крайнем случае, на стройке переоденусь. Главное, что сторублёвку не срисовала.

В девять ноль-ноль я нанесла на лицо боевой раскрас, надела салатовую юбку поверх мини и, повесив сумку на плечо, вышла в коридор.

– Ну вот, сразу на человека стала похожа, – сказала мать, оглядев меня с ног до головы. – Не вздумай там пить, – добавила она, когда я выходила из квартиры.

Легкий весенний ветерок подхватил меня и, растрепав волосы, понёс к школе. Всю дорогу я смаковала в подробностях предстоящую встречу с Максом и момент передачи спасительной для него и убийственной для меня огромной суммы денег. Я представляла, что я сделаю это в школе, незаметно, когда рядом никого не будет.

Но судьба распорядилась иначе. Я даже не предполагала, что мне так повезет. На середине пути от дома до школы мне навстречу из магазина «Продукты» вышел Макс. Он был шикарно одет, волосы уложены гелем, на ногах блестели чёрные туфли с кисточками, из под вареных джинс белели носки.

– О, привет, – поздоровался он, не успев надеть маску превосходства от неожиданности встречи.

– Привет, – пропищала я тихо и целомудренно.

Макс повернул в сторону школы и стал удаляться от меня быстрым и равнодушным шагом, как будто я была урной с мусором, в которую он налету бросил окурок. Ни миниюбка, ни белая сорочка, расстёгнутая аж до третьей пуговицы, не произвели на него никакого впечатления. Я поняла, что настало время для решительных действий. Моё сердце заколотилось в страшном волнении от предстоящего общения с парнем, которого я любила и с которым еще ни разу не разговаривала, если не считать двух «приветов» вчера и сегодня. Я прибавила шаг и догнала его.

– Макс, – позвала я срывающимся голосом.

Макс немного оторопел от такой фамильярности и немного повернул голову.

– Чего тебе, – произнес он, не останавливаясь.

Я обогнала его и протянула сотню.

– Я вчера случайно услышала ваш разговор.

Макс, увидев сторублёвку, остановился.

– Что это?!

– Тебе же нужны деньги, – произнесла я, теряя уверенность в своём замысле.

Макс стоял и молча смотрел на смятую купюру. Потом он поднял глаза на меня.

– Нужны… Но… Откуда у тебя сто рублей?!

– Родители на выпускной подарили, – соврала я.

– А… И ты отдаёшь их мне?

Я трепетала от счастья. Он разговаривает со мной. И разговаривает почти как с равной.

– Мне они пока не нужны… А тебе нужны.

– Спасибо, – Макс медленно взял деньги, – я отдам. Тебе же не прям завтра надо?

– Нет…

Макс повертел купюру в руках и положил в карман.

– Пошли, а то опоздаем.

И мы пошли рядом! Я шагала со своим любимым парнем, как будто мы были парой. Вот только молчание немного угнетало. Но Макс первым разрядил обстановку.

– Классно ты вчера проплыла. Занималась?

– Да, до шестого класса, – ответила я робко.

– А чего перестала?

– По здоровью, – неожиданно для себя впервые в жизни честно ответила я. Но мне было так хорошо рядом с этим человеком, что я чувствовала, что могу полностью ему открыться.

– А что со здоровьем?

– Мочевой пузырь застудила, – ответила я, теряя голову от собственной откровенности.

– А, знаю,– на удивление спокойно отреагировал Макс, – у нас в прошлой школе у одной девочки тоже были проблемы с мочевым пузырем. Это когда в туалет часто хочется?

Я кивнула.

– Ну, это ерунда, туалетов у нас много, – добродушно произнёс Макс.

Мне стало так легко… Легко и спокойно оттого, что любимый человека принял меня с моими недостатками, что теперь мне не нужно будет ему врать, что он знает о моей проблеме и нам вдвоём легче будет с ней справляться. Я чувствовала сильную моральную поддержку с его стороны, хотя он ничего особенного и не сказал.

У школы стояла гигантская толпа: учителя, три одиннадцатых класса и бессчётное количество первоклашек. Одиннадцатые классы были разодеты в такие наряды, а девки были с такими причёсками, что я в своею юбке, сорочке и с распущенными волосами была больше похожа на нищенку, пришедшую просить милостыню.

– Митрофаниха, как тебе удалось такой маленький кусочек ткани натянуть на такую гигантскую жопу, – с порога накинулась Орловская, показав пальцем на мою юбку. Еще бы, она увидела меня рядом с Максом, и ревность мочой ударила ей в голову.

– Ну ты же натянула этот балахон на своё вымя, – кивнула я на её обтягивающую водолазку.

– Этот балахон стоит, как вся ты и еще эта твоя спортивная сумка, с которой ты припёрлась. Ты бы еще туристский рюкзак прихватила! – крикнула Орловская, и столпившаяся вокруг неё челядь подобострастно засмеялась.

Я решила на этом кончить обмен приветствиями и стала искать в толпе Серёжу. Но он нашел меня сам.

– Лера, классно выглядишь, – он подошел ко мне сзади и положил руку на плечо.

– Спасибо… – я опустила глазки.

Классы построились перед школой большим квадратом. К микрофону вышел бородатый и не вполне психический здоровый директор и высокомерно толкнул глупую речь. Потом выступили некоторые учителя. А Мальвина, прощаясь с нами, с «кусочками её сердца», которые она «с трепетом отрывает от своей души», даже пустила слезу. Всеми любимый старик Эдуардыч тоже хотел выступить, но завуч ненавязчиво оттеснил его от микрофона, потому что физрук был уже в изрядном подпитии.

Первоклашку с колокольчиком нёс, естественно, Макс. После прощального ритуала все прошли в актовый зал. Учителя воссели за длинный стол перед сценой, а одиннадцатые классы расположились в зрительном зале, из которого были убраны стулья. Каждый класс по решению педсовета должен был продемонстрировать творческий номер, символизирующий любовь к школе и скорбь от расставания с педагогами. Но так как классным руководителем у нас был Эдуардыч, предпочитающий педсоветам заседания винного отдела универмага, наш класс узнал об этой педагогической задумке только сейчас.

Пока ученики 11 "А" и 11 "Б" классов пели песни и показывали сценки из школьной жизни, мы пытались решить, а что же продемонстрировать нам. Кроме откупоривания бутылки вина без штопора и метания с четвертого этажа наполненных водой презервативов, ученики нашего класса не знали никаких номеров. Когда настала наша очередь, мы построились в три шеренги и стали ждать чуда. Но землетрясения в девять баллов, цунами на Москве-реке или извержения вулканов на Ленинских горах не происходило. Мы стояли, время шло, учителя злобно скалили зубы. Они ненавидели наш класс и нашего руководителя за то, что мы не укладывались в рамки модели советского общества, требовавшего от своих членов дисциплину и уважение к решениям педсовета. Через три или даже через пять минут из заднего ряда нашего дружного класса раздался голосок Степановой:

– Спасибо вам, наши дорогие учителя: Сергей Анатольевич, Константин Эдуардович (тут шло перечисление имён всех наших педагогов, включая лаборантку и уборщицу) за наше счастливое детство.

Нестройный хор 11 "В" вразнобой подхватил:

– Спаси-ибо…

– И вам спасибо, – выругался географ, и под аплодисменты Эдуардыча, привалившегося к стене, наш класс закучковался в дальнем углу у бюста Ленина.

На этом торжественная часть была закончена. К выходу уже подогнали три автобуса, которые должны были отвезти одиннадцатые классы на природу. Каждый класс – на свою.

11 «А» и 11 «Б» повезли на куцые поля Петровского Парка и Ходынского Поля, а наш класс – в Серебряный Бор. Вообще-то пьяным школьным компаниям туда было нельзя по причине заповедной природы и нудистского пляжа, но у Эдуардыча там были знакомые на гребной базе.

Как только мы вошли в автобус и расселись, водитель истошно крикнул:

– В салоне не распивать и не блевать!

Это была странная взаимоисключающая просьба, ибо нельзя наблевать, не распив. Поэтому маргинальная часть нашего класса, расположившаяся на задних сидениях, начала, поглядывая на водителя, разливать водку по стаканам. Я относилась к приличным девочкам и всю дорогу смотрела в окошко, думая о том, как уединюсь сегодня с Максом на природе, и он лишит меня девственности под сенью столетнего дуба.

Через полчаса нас выгрузили у входа в лес. Эдуардыч нетвёрдым шагом дошёл с нами до живописной полянки.

– Так, малолетние трезвенники, время у вас до четырёх часов. В четыре автобус отходит. Если не хотите топать своим ходом до метро, просьба без пятнадцати, а лучше в половину четвертого уже сидеть в салоне. Ждать никого не будем.

– Это что, у нас три часа всего? – расстроился Евтушенко.

– Дай вам больше и вас придётся нести. Особенно тебя.

– Я сам доползу, – обрадовался отдельному вниманию к своей персоне Евтушенко.

После этих слов физрук удалился в направлении гребной базы, а мы пошли по тропинке в поисках укромного местечка. Вскоре оно было найдено. Это была поляна на пригорке, со всех сторон отгороженная от мира деревьями и густым кустарником.

Ребята вынули из сумок бухло и закуску и разложили на больших пляжных полотенцах. На свободные края полотенец сели самые престижные шмары нашего класса – Орловская и Агапова. Остальные расположились вокруг импровизированного «стола». Я примостилась на удобной берёзовой ветке, рядом со мной приткнулись Степанова, Мухомедьярова и Губерман. Макс сел на землю рядом с Орловской, Самохин занял место на ветке напротив меня, видимо, чтобы сечь мои трусы, Лисовец облокотился на берёзу напротив Агаповой, чтобы наслаждаться ее трусами, а заодно чтобы далеко не ходить за водкой. Чуть поодаль, но близь тарелок с закуской топтались Гришин и Евсеев – новенькие. В нашем классе они учились всего полгода. Их появление не произвело никакого впечатления на девочек в отличие от появления Макса. Они были рыхлые и тихие, но себе на уме, поэтому их никто не обижал. В ногах у Агаповой и в непосредственной близости от тарелки с ветчиной сел, скрестив ноги, Городецкий. Это был высокий, худой, сутулый тип, предпочитающий больше молчать и слушать, нежели участвовать в общих дискуссиях. Ходили слухи, что он очень любил деньги. Но денег у него не было, поэтому он никогда не смеялся и глаз у него был недобрый.

Таким образом, все почетные алкоголики нашего класса сгрудились вокруг полотенец с водкой и закуской. Они вливали в себя одну рюмку за другой и оживленно беседовали. Мы же, четыре приличные девочки, сидели на ветке и слушали их разговор. Иногда кто-то из нас осмеливался подойти и взять с полотенец что-то из еды. Степанова так вообще изъяла из эпицентра пьянки тарелку с колбасой и хлебом и принесла в наш уголок.

– Степанова! – крикнул ей вслед Евтушенко, – это закусь. Для тех, кто пьёт!

Степанова по-буддистки не отреагировала на замечание.

– Слушайте, девчонки, окончить школу и ни разу не выпить – это неправильно, – спокойно и рассудительно сказал Макс, – в одиннадцатом классе уже можно.

– Да, не отрывайтесь от коллектива! – поддержал Лисовец.

– Мы водку не пьём, – гордо ответила Степанова.

– А что вы пьёте? – поинтересовался Макс.

– Шампанское!

– А ты пёрни в водку и будет тебе шампанское, – посоветовал дегенерат Евтушенко.

– Да не будет вам ничего от одной рюмки, – обнадёжил Макс, – Лер, будешь? – и он протянул мне стопку.

Ну как я могла отказаться. Тем более, мне не терпелось продемонстрировать свой алкогольный опыт всему классу, чтобы все узнали, что я та еще оторва.

Я подошла и приняла рюмку.

– Давайте выпьем за настоящих друзей, – произнёс Макс и мельком посмотрел на меня.

Я была на вершине блаженства. Я не ошиблась в своих расчетах – Макс заинтересовался мной. А вот рожа Орловской после такого тоста стала серой, как пыльный асфальт.

Вслед за мной в компанию отбросов влилась Степанова. Губерман и Муха остались верны своим безалкогольным принципам.

Второй тост (на котором влилась Степанова) произнёс Лисовец.

– Давайте выпьем за то, чтобы я поступил в этом году в институт!

– А в какой? – поинтересовалась Орловская.

– Да пофиг, лишь бы в армию не идти.

– О, вот за это давайте и выпьем, – согласился Макс.

После этого тоста Орловская всем телом легла на Макса, как на спинку кресла. Легла и искоса посмотрела на меня. Прекрасно, она уже видит во мне конкурентку. А такую шалаву как Орловская не проведёшь, значит, чувствует, что Макс на меня запал.

После третьей рюмки и тоста от Евтушенко за то, чтобы хрен стоял, и деньги были, моя голова поплыла. Я поняла, что морально готова к подвигам, и стала искать способ, как остаться с Максом один на один. Время от времени одноклассники отбегали в лес поссать. Я ждала этого и от Макса. Но вот уже поссать захотелось и мне, а он всё сидел на траве и держал на себе Орловскую, которую конкретно развезло. Она громко и похабно смеялась, при этом ее рука лежала у Макса на бедре практически у самой ширинки. Степанова, тоже изрядно захмелев, как бы невзначай, а может и правда без задней мысли присела на плечо Лисовца, который примостился на полотенце со стороны Агаповой. Агапову же сзади подпирал Евтушенко, пытающийся положить руку ей на живот. Агапова периодически сбрасывала ее с себя, но без фанатизма.

Прошло еще минут десять, пока Макс зашевелился, заколыхался и, отогнув от себя Орловскую, неторопливо встал и направился в лесную чащу. Я досчитала ровно до пятидесяти и, стараясь не привлекать ничьего внимания, пошла за ним. Я ориентировалась на подрагивающие вдали ветки, чтобы не потерять направление. Идти пришлось недалеко. Cреди деревьев я увидела пиджак моего возлюбленного. Он стоял ко мне спиной и лицом к дереву. Я поняла, что он справляет нужду и сочла неуместным подходить к нему в такой момент с признанием в любви.

И, как выяснилось, зря…

Я затаилась неподалёку в кустах и ждала, когда Макс кончит дело и направится к полянке. Тут-то я и планировала его перехватить. Но не успел он застегнуть ширинку, как послышался треск веток, и среди листвы мелькнуло что-то розовое. Через секунду оно превратилось в огромные сиськи, которые волокли позади себя пьяную, спотыкающуюся на высоких каблуках проститутку Орловскую.

С красным от водки и похоти лицом она подошла к Максу сзади и обняла его. Как только тот повернулся, Орловская с развратным стоном впилась в его рот. Они стали тискать друг друга, и их чавканье разносилось далеко по лесу. Макс в порыве страсти стал хватать Орловскую за жопу и задирать юбку, а эта сучка полезла рукой ему между ног.

Меня раздирала такая досада, что хотелось зареветь на весь Серебряный Бор. Я же была в шаге от своего счастья и опоздала на какую-то секунду! Если бы я подошла первой, эта стерва уже не осмелилась бы нам помешать.

Я с ужасом наблюдала, как Макс расстёгивает ширинку. Неужели это случится прямо сейчас? Тогда я навсегда потеряю любимого человека, у меня больше не будет шанса стать его избранницей. Как бы услышав мои мысли, Орловская одним движением задрала на себе майку и сдвинула вверх лифчик. Две здоровенные сисяндры вывалились наружу, сверкая большими розовыми сосками. И тут Макс достал член. Его член был огромен! Большая фиолетовая головка взвилась к сиськам Орловской. Со стороны казалось, что он может проткнуть бесстыжую одноклассницу насквозь.

Они стояли друг напротив друга, пьяные и возбужденные. Макс мял двумя руками толстые сиськи, с восторгом разглядывая их, а Орловская держалась своей маленькой ручкой за толстый напряженный член.

И тут Макс резким движением повернул Орловскую спиной к себе. В следующее мгновение он задрал ей юбку, обнажив большие белые трусы. Орловская немного наклонилась и уперлась руками в берёзовый ствол. Во мне еще трепетала надежда, что она одумается, испугается или кто-то выйдет из-за деревьев и помешает им. Но вокруг была тишина. Макс стянул с жопы Орловской трусы и взял в руку член. Затем он посмотрел ей между ног, как будто прицеливаясь, и приставил член к промежности. И тут Орловская повернула голову. Её лицо было испугано. Я поняла, что у неё еще не было секса. Ну, может сейчас у неё проснётся стыд, ощущение, что первый секс под деревом – это позорно даже для такой шалавы, как она. Но Макс не предоставил ей такого шанса. Он навалился на нее и двинул тазом вперёд. Орловская взвизгнула. Через мгновение её глаза закатились, она приоткрыла рот, запрокинула голову и стала колыхаться и тихо стонать в такт движениям её партнёра.

По моим щекам ручьём текли слёзы. Сердце разрывалось от отчаяния, бессилия и злобы. Я смотрела, как болтались ненавистные сиськи моей соперницы, страстно сжимаемые парнем моей мечты, и проклинала себя за нерешительность, а своих неизвестных мне родственников за мою плоскую грудь, которая помешала мне еще раньше добиться успеха.

Стоны Орловской стали громче. Алкоголь окончательно раскрепостил её, уничтожив совесть. Макс монотонно всаживал в тело одноклассницы своё грозное оружие, её задница тряслась, как студень, шлепки разносились далеко по округе. Макс двигался всё чаще и чаще. Неожиданно он вынул член и сжал его в кулак. В ту же секунду из его огромной головки брызнула белая струя и залила голую Орловскую жопу. За ней брызнула вторая, третья, четвертая… Макс тихо рычал в упоении, сжимая свободной рукой худую ягодицу партнёрши.

Когда всё кончилось, Орловская достала платочек и заботливо, по матерински, вытерла сперму с члена Макса. Макс же сорвал большой лист лопуха, опять повернул Орловскую спиной и протёр ей жопу. Она натянула трусы, заправила в лифчик сиськи и прильнула к Максу всем телом, обняв за талию. Он тоже обнял её. Так они стояли какое-то время. Влюблённая семейная пара, глядя на которую, мне хотелось повеситься.

На поляну они вернулись вместе. Я немного постояла, ожидая, пока высохнут глаза.

Вдруг что-то небольшое, но очень настойчивое сшибло меня с ног. Я тихо вскрикнула и, упав животом в траву, повернула голову. Над собой я увидела безумное лицо Самохина. Он мощным движением развернул меня на спину и ловко стянул трусы.

– Ты что, спятил?! – крикнула я и сжала ноги.

Самохин был в дребодан пьяный. Он пыхтел и пытался развести мне колени. Я не испугалась. Меня в ту минуту ничего не могло испугать. Мне даже было немного смешно наблюдать жалкие пьяные потуги безобидного одноклассника, который копошился у моих ляжек. Единственное, что меня сейчас напрягало, это моя белая сорочка на грязной зеленой траве. Но вскоре лёгкая растерянность от неожиданного нападения сменилась еле ощутимым возбуждением.

«А почему бы и нет, – подумала я, посмотрев на ничего не значащий для меня кусок мяса, который безуспешно пытался раздвинуть мне ноги, – жизнь всё равно кончена, мне больше не для кого себя беречь. Почему я не могу получить то же, что получила эта дойная корова! Я ведь ничем не хуже. Просто опоздала на несколько секунд, просто я невезучая».

После такого решения возбуждение усилилось. Я поймала себя на мысли, что возбуждает меня именно то, что меня берут силой. «Ничего себя я извращенка, – пронеслось у меня в голове, – но я разберусь с этим позже. А сейчас – хочу кайфануть!»

И я немного расслабила мышцы бёдер. Потный Самохин с неописуемым вожделением немного развёл их в стороны. Но силы покидали его. И я поддалась еще немного. Для глубины ощущений я стала изображать испуг.

– Что ты делаешь, не надо, сволочь! – стонала я, – я не хочу!

– Я хочу! – пыхтел Самохин.

Я еще немного расслабилась, и Самохин развел мои ляжки, почти прижав их к земле.

– Какая ты классная! – восторженно глядя на мою голую промежность, выдохнул он.

И тут я заметила, что его фитюлька уже торчит из ширинки. Видимо, он достал её заранее, еще до нападения.

Он навалился на меня всем телом.

– Не надо, пожалуйста, – ныла я, – ну пожалуйста!

Но Самохин уже хрипел. Он взял в руку свою палочку и направил мне между ног.

– Не-ет! Скотина, не смей, урод, – я посмотрела вниз, чтобы не пропустить такое судьбоносное зрелище, как вход в мою плоть члена, как вдруг из этого члена тугой струёй брызнула сперма. Она заляпала мне сорочку, а следующие порции приземлились на голый живот и лобковые волосы.

– Лерочка… Лерочка… – бормотал Самохин.

Закончив, он встал с меня и убрал хрен в штаны. Я села на траву.

– Получил, урод?

С одной стороны я была рада, что у него ничего не получилось, но с другой, меня опять обломали.

– Я тебя очень люблю, – еле выговорил Самохин и, осознав, что только что чуть не совершил изнасилование, трусливо потопал прочь.

Я надела трусы и стряхнула траву с юбки. Снять сорочку, чтобы посмотреть степень загрязнения спины, я не решилась, я бы осталась полуголой. Нет, если бы у меня были такие же шары, как у Орловской, я бы не переживала, но оголить свои нулёвки перед случайно подошедшим поссать одноклассником – это был не вариант.

Я, как смогла, отряхнула спину, стёрла сперму с одежды, оставив на ней два больших бесцветных пятна, и вернулась на поляну. Картина пикника изменилась. Самохин валялся на траве без сознания. Агапова и Орловская стояли у берёзы: Орловская в объятьях Макса, Агапова в лапах Евтушенко. Степанова сидела на полотенце среди водки и закуски, навалившись на Мухамедьярову. Она была сильно пьяна и спала. Рядом с ней без изменения позы сидел, скрестив ноги, Городецкий. Губерман расположилась на моей ветке с тарелкой колбасы, которую еще в начале пикника утащила с общего стола Степанова. Лисовец сидел на ветке напротив и сёк её трусы. Гришин и Евсеев были разбросаны по поляне в хаотичном порядке. Судя по гомону и мату, все уже конкретно набрались. Я прошла через всю поляну к Миле Губерман.

– Митрофаниха, ты где валялась?! – вдруг услышала я за спиной пьяный возглас Орловской. Она говорила очень резко и явно плохо себя контролировала. – Ты сейчас реально похожа на свинью!

– Лерчик, у тебя вся спина зеленая, – проснулась на секунду Степанова.

– Девки, её медведь повалял, – зло проговорила Агапова.

Орловская демонстративно и громко возразила:

– Ты чё несёшь, медведь на неё не позарится, побрезгует. Если только дикая лесная свинья.

Все, кто были на поляне, засмеялись. Я поняла, что выгляжу ужасно, поэтому теперь от меня не отстанут.

– Зато на тебя целая очередь стоит, – огрызнулась я, презрительно посмотрев на соперницу.

– Конечно, стоит. Только смотри, не обоссысь от зависти, – грозно ответила она.

Я, чтобы не продолжать конфликт, промолчала.

Но это было бессмысленно. Орловская была безобразно пьяна:

– Думаешь никто не в курсе про твой хронический цистит?

У меня внутри всё сжалось. Откуда она знает?!

– У кого цистит? – заинтересовался Лисовец, разливающий водку по стаканам.

– У Митрофанихи, – громко ответила Орловская с мерзкой улыбкой.

– А чё это? – спросил Евтушенко.

– Это когда в штаны ссышься, – прочеканила каждую букву Орловская.

Все с любопытством посмотрели на меня. Я почувствовала, что мои щеки загорелись, а уши стали темно-красные.

– Да? – подыграла Агапова, – а я-то думаю, чего она каждую перемену в сортир бегает. А у неё вона какое горе.

– Это хорошо, если добегает, – уточнила Орловская, – цистит – штука коварная.

Она произнесла эту фразу с улыбкой победительницы под общий смех.

Я не знала, куда мне деться. Я бы сейчас ушла, но мой топографический кретинизм не позволял самостоятельно найти дорогу до автобуса. Я очень жалела в этот момент, что Ирка Степанова спала. Она бы смогла сгладить или прекратить издевательства. Она умела это делать. Из всех моих подруг в строю была только Мила Губерман, но она молчала, чтобы не стать очередной мишенью для жестоких шуток, которые иногда девки отпускали и в её адрес.

– А вы знаете, почему она всё время с собой спортивную сумку таскает? – не унималась Агапова, – там у нее запасные трусы на случай, если эти обоссыт.

Орловская громко заржала. Все остальные заулыбались. Я посмотрела на Макса и поймала его взгляд. Но он быстро отвел глаза. Он тоже улыбался.

– Тогда давайте выпьем за то, чтобы не ссаться по жизни,– предложил Лисовец и чокнулся с Евтушенко. К нему присоединилась вся их мерзкая компания. И Макс. Его губы были растянуты в равнодушной улыбке.

Я отказывалась что-либо понимать. Об этой моей проблеме на всём земном шаре было известно только четырём людям: матери, отчиму, доктору, который ставил диагноз, и с сегодняшнего утра – Максу. Я смотрела на Макса. Он как ни в чём не бывало держал в объятиях Орловскую, которая спиной облокотилась на его прекрасное тело.

– Митрофаниха, а ты чего не пьёшь? – отсалютовала мне рюмкой Орловская.

– Да из неё сразу потечет, – весело ответила Агапова.

– Ну и ладно, у неё с собой куча запасных трусов, – снова заржала Орловская.

И вдруг я увидела, что у Агаповой в руках моя сумка. Видимо, я положила её вместе с другими сумками под дерево, куда все складывали вещи. У этого дерева и стояла сейчас компания во главе главной шлюхой класса.

– Посмотрим, что там у неё… – Агапова расстегнула молнию и вытряхнула содержимое сумки на землю.

– Знаменитая убогая зелёная юбка, – оживилась Орловская.

Агапова наклонилась и подняла ее с травы двумя пальцами:

– У нас такой уборщица в школе пол моет.

– Не, у уборщицы красивее тряпка, – возразила Орловская, сквозь смех.

– Девки, хорош, о вкусах не спорят, – махнул рукой Лисовец, которого особо не интересовали бабские разборки, а лишь хотелось выпить, – давайте выпьем за ваши юбки. Чтобы они были короткие, ноги длинные…

– А сиськи большие, – вставил Евтушенко.

– Да-а-а! – заорал с земли очнувшийся Самохин.

Все засмеялись и выпили.

– Главное, чтобы они были, правда, Митрофанова, – опять пошла в атаку Орловская.

Совсем опьяневшая Агапова посмотрела на меня в упор мутными глазами:

– Митрофаниха, покажи сиськи! – и она дико заржала.

– У неё же нету! – прохрюкала Орловская, показав две фиги.

– Зато у тебя есть, вот ты и показывай, – тихо огрызнулась я.

– Да-а-а! – снова заорал с земли Самохин.

Я посмотрела на Макса. Он улыбался, как и остальные. Тирады Орловской и Агаповой сумели отвлечь мальчиков от их любимого занятия, и они на какое-то время перестали разливать водку и заинтересовались моей персоной. Но меня сейчас убивало не это. Я поняла, что только Макс мог рассказать Орловской о моей проблеме, больше о ней не знал никто. Но зачем он это сделал? Я же ему помогла! За что он так?

Орловская подняла с земли мою розовую футболку.

– А майка-то ей зачем запасная?!

– А вдруг вспотеет! – опять заржала Агапова, – у неё такие кусты подмышками, как клумбы в ботаническом саду!

Мне надоело это слушать, и я решительно направилась к пьяной компании, чтобы отобрать у них вещи. Как бы ожидая этого, Агапова сложила их в сумку, отошла на несколько шагов и перекинула сумку Орловской. Я поняла, что сейчас начнётся игра в «собачку» и эту игру я проиграю. Я решила просто не участвовать в ней и забить на происходящее. Но это явно не устроило пьяных одноклассниц. Орловская, которая покинула объятия Макса и тоже отошла на некоторое расстояние, чтобы полёт сумки был более зрелищным, была явно разочарована моим бездействием. Она подкинула сумку в воздух и сильно пнула ее ногой. Сумка не долетела до Агаповой и свалилась к ногам Макса. У меня отлегло от сердца: сейчас Макс отдаст её мне, и это, наконец-то, кончится.

Но Макс даже не шелохнулся. Агапова стремглав подбежала к нему, и тут Макс, оттопырив носок своей черной туфли, легонько подтолкнул сумку ей навстречу. Орловская дико заржала. Из моих глаз брызнули слёзы. Я заревела и быстрым шагом пошла в лес. Вслед мне раздавалось победное ржание Орловской, и я снова услышала звук пинка.

– Девчонки, вы зачем Лерчика обидели, – беззлобно проговорил Лисовец, – оставьте вы её баул, давайте выпьем лучше.

– А мусор куда мы должны по-твоему складывать? – весело крикнула Агапова, – природу беречь надо. Будем уходить, всё туда сложим.

Я шла на то самое место, где недавно наблюдала сцену любви моего парня и злейшей соперницы. Я не могла унять рыдания, меня трясло от обиды. Я отдала ему всё, я спасла его, а он!..

Я уткнулась лицом в березу и, стоя у ее ствола, ревела, тщетно пытаясь сдерживать громкие всхлипывания. Моя истерика усиливалась, когда я слышала сквозь деревья бессвязные крики Агаповой и Орловской, в которых иногда угадывалась моя фамилия.

Так я простояла около получаса. За это время сотни мыслей пронеслись в моей голове. В разгулявшемся воображении я рисовала варианты моей жизни после школы, когда мне станут совершенно неинтересны одноклассники с их тупыми шутками и интимными отношениями. Когда я стану взрослой, независимой и почему-то очень успешной и буду с упоительным равнодушием вспоминать сегодняшние события. Эти мысли периодически сменялись отчаянием по поводу безвозвратной потери любимого человека и погибшей любви, сильнее которой уже не будет никогда.

Наконец я услышала, что тон голосов вдалеке поменялся. Я поняла, что класс собирает манатки и планирует двигать к автобусу. Я потихоньку стала пробираться к поляне, чтобы не потерять их из виду. Стоя за деревьями, я дождалась, пока все уйдут, и вышла. На поляне было чисто, в самом ее центре лежала моя сумка. Я взяла ее в руки и открыла молнию. Сумка была доверху набита мусором: шкурками от колбасы, грязными обрывками туалетной бумаги, недоеденными кусками хлеба, пустыми бутылками…

Хоть я и любила природу, но я с остервенением вытряхнула всё это на траву. Вместе с мусором из сумки выпали моя юбка и футболка, мокрые, вперемешку с ошмётками колбасы и огрызками маринованных огурцов. Запах из сумки стоял тот еще.

Я положила мои вещи обратно и пошла догонять одноклассников. Последними шли, обнявшись, Муха и Степанова. Степанова еле передвигала ноги. Метрах в ста впереди от них Городецкий практически тащил на себе Самохина. Еще чуть впереди, шатаясь, шли остальные. Макс обнимал Орловскую, Лисовец на пару с Евтушенко вели под руки Агапову, Гришин и Евсеев шли сами, Губерман занимала позицию примерно между всеми. Я не спешила никого догонять. Издалека я наблюдала, как одноклассники один за другим заходили в автобус. Я хотела войти в последний момент, чтобы оказаться под некоторой защитой Эдуардыча.

Вот из-за сосен показался и физрук вместе с каким-то престарелым типом в спортивном костюме, скорее всего, с тем самым знакомым с гребной базы. Они шли медленно, стараясь казаться трезвыми. Я вышла из укрытия и поднялась в автобус прямо перед ними. Но на мою беду физрук со своим приятелем не зашли следом, а остановились перед дверями, что бы покурить.

Расположение одноклассников в салоне теперь было иным, нежели в начале поездки. На задних сидениях спали приличные девочки – Степанова с Мухой. Рядом с ними грустила Губерман. А вот маргинальная половина класса разместилась на передних сидениях.

– О, помойка пришла! – заорала Орловская, увидев меня и мою сумку. Она полулежала, бесстыдно раздвинув ноги в короткой юбке, облокотившись спиной на Макса, сидевшего у окна.

– В обоссанных трусах нельзя! – еле выговорила Агапова. На этот раз её интонация была агрессивной. – Выйди из автобуса! – Она перегородила проход своим копытом.

Увидев это, Орловская, сидевшая напротив, тоже выставила ногу. Я оказалась перед двойным шлагбаумом. Я поймала на себе взгляды мальчиков, которых эта ситуация отвлекла от разлива водки. Я решила на этот раз не стесняться, и пошла сквозь ноги, навалившись на них всем телом. Пьяные девки не ожидали этого, поэтому я смогла прорвать их заслон. Но только я прошла мимо, мою жопу сотряс смачный и звонкий пинок. Он был сопровожден громким Орловским смехом. Я чуть не заплакала. Мне с трудом удалось сдержать слёзы, которые навернулись на глаза.

Я прошла в конец автобуса и села рядом с Губерман. Следом вошли Эдуардыч и его пьяный друг.

– Все на месте? – зычно крикнул физрук, пытаясь нас сосчитать.

– Главное, я здесь! – заорал Евтушенко.

– Тогда едем, – удовлетворённо кивнул Эдуардыч, – в туалет никто не хочет?

И тут с передних сидений раздался дружный хор, перешедший в лошадиное ржание:

– Митрофанова хочет!!!

– Лера? – взгляд физрука потеплел, – иди, мы подождём.

– Я не хочу, – ответила я, – хотя мой мочевой пузырь просто разрывался. Я молила всех богов только о том, чтобы мне дотерпеть до школы и чтобы это не произошло прямо на сидении. И хотя хуже, чем было час назад, быть не уже может, но все эти подколы можно было списать на фантазии Орловской. А вот если авария произойдет при всех, то это будет уже клеймо на всю жизнь.

В автобус поднялся водитель. Он с презрением и тревогой оглядел масштаб пьяного бедствия.

– Так, молодежь, чтоб не блевали мне здесь!

С этими словами Самохин вывалился в проход и издал характерный горловой звук. Опытный Эдуардыч и его друг среагировали мгновенно. Они подхватили Самохина под руки и за секунду выволокли его на асфальт, где тот и освободил желудок от содержимого.

Когда Самохин был возвращен на место, автобус тронулся. Полчаса я сидела со скрещенными ногами и проклинала всех строителей дорог, когда автобус подпрыгивал на кочке или наезжал на ямку. Мне приходилось перегибаться пополам, чтобы сдерживать сильнейшие позывы.

– У тебя живот болит? – с сочувствием спросила Губерман, когда мы уже подъезжали к школе.

– Да, месячные…

Наконец автобус остановился у школьного двора. Пьяные школьники медленно начали подниматься со своих мест.

– Быстрее освобождаем! – скомандовал водитель.

Эдуардыч и его друг помогали пьяным девушкам сойти на землю так, чтобы те не упали. Последним Городецкий и Лисовец вынесли Самохина, который ко всеобщему удивлению встал на ноги. Вслед за ними вышла и я, чтобы как можно быстрее покинуть это незабываемое мероприятие.

Больше всего я сейчас хотела остаться незамеченной. Но мне это не удалось.

– Митрофаниха, ты куда? – заорала мне вслед Орловская.

– Поссать побежала, куда же ещё! – крикнула Агапова.

Дружный хохот пьяных одноклассников раздался мне вслед.

Да пошли вы все. Терпеть вас осталось две недели. Потом выпускной и хоть передохните, думать о вас забуду.

Я пошла в направлении стройки, изо всех сил сжимая мышцы промежности.

Пьяные крики не стихали. Может быть, они пошли за мной. Точно, у них же продолжение банкета на детской площадке. Я прибавила шаг, чтобы успеть скрыться среди строительных плит от этих уродов.

Я не пошла на моё привычное место, а решила зайти подальше, не хотелось случайно столкнуться с кем-нибудь из этой пьяной шоблы в такой момент. Я нырнула в коридоры стройматериалов и, еле сдерживаясь, стала пробираться через обломки кирпичей в самый дальний угол стройки. И вот передо мной оказался закрытый со всех сторон закуток, в такие дебри вряд ли полезет нормальный человек, чтобы справить нужду.

Я еле успела снять трусы. Из меня хлынул поток, который, заливая битый кирпич, побежал прокладывать себе извилистый путь куда-то в щели между камнями. Я прислушалась к окружающим звукам. Было тихо. Только где-то высоко пели птички. А может это в ушах моих звенело. Я писала и смотрела по сторонам, проверяя на безопасность моё убежище. Вдруг я увидела, что из под плиты чуть правее меня выглядывает краешек какого-то предмета, не вписывающегося в общую картину окружающего меня мира кирпича и цемента. Всё вокруг было серым, а предмет был чёрным, с металлическими вставками. Я ухватила его рукой и потянула на себя. К моим ногам вывалился большой чёрный и довольно увесистый дипломат. В таком у отчима хранился старый железный хлам.

Я осмотрела находку. В центре дипломата, как и положено, блестел кодовый замок. Я без особенной надежды, да и без какого-либо интереса набрала первую пришедшую на ум комбинацию – 000. Дипломат, естественно, не открылся. То есть оставил его здесь не круглый дурак, а человек с каким-никаким интеллектом. Значит там не ржавые обрезки труб, как у моего отчима, а, например, вполне приличные инструменты. Попробую еще раз, если откроется, принесу дипломат отчиму, сделаю подарок. Я набрала вторую пришедшую мне на ум комбинацию – 123. Дипломат отчима со старыми трубами на этой комбинации открывался. Но тот, кто оставил здесь этот чемоданчик, был явно не так прост: чемодан продолжал быть наглухо и безнадёжно закрытым. Больше вариантов в моей голове не было. И тут меня осенило! Мысль пришла как бы откуда-то сверху, как молния, как озарение. Я набрала «321».

Щёлк! И замочки по бокам дипломата отковырнулись, сдёрнутые лёгким движением моих пальцев. Я откинула пыльную крышку. Ожидаемых мною инструментов я не увидела, я увидела газеты. Я сдвинула их в сторону и замерла…

Дипломат доверху был набит пачками зеленоватых денег. Я видела такие один раз в жизни. Это были доллары. Пять горизонтальных рядов, три вертикальных и три в глубину. Всего сорок пять пачек стодолларовых банкнот. Но это я уже потом сосчитала. В момент открытия я, конечно, считать не могла. Я лишь заметила, что один ряд слева состоял из наших денег – сторублёвок. Они также лежали в три слоя. Их я сосчитала первыми. Их было пятнадцать пачек… В каждой по сто сторублёвок… Сто пятьдесят тысяч рублей. Сто лет работы отчима.

Доллары я сосчитала минуту спустя. Сорок пять пачек по десять тысяч долларов… Четыреста пятьдесят тысяч долларов. Я не знала тогда, насколько это много. Но даже если один доллар равен одному рублю – это космическая сумма.

С краю дипломата лежал еще небольшой пакетик, в котором находился какой-то белый порошок. Такой пакетик я видела в кино. В пакетике, скорее всего, были наркотики.

Какое-то время я сидела перед дипломатом со спущенными трусами и не знала, что делать. Первая мысль была положить его обратно. Это же не моё, а сумма такая огромная, что хозяин дипломата ну очень сильно расстроится, когда не найдет его на месте. Почти сразу эту мысль сменила другая: взять пачечку-другую и жить припеваючи до конца своих дней.

Но вдруг я вспомнила лес. Я вспомнила пьяную Агапову, пинающую мою сумку, ржущую Орловскую с моей зелёной юбкой в руках, Макса, трахающего эту мерзкую корову, а потом рассказавшего ей мою тайну, которую я доверила только ему. Я представила всех этих жалких людишек и посмотрела на дипломат. За одно мгновение между мной и ими образовалась пропасть. Они остались на её дне, а я вознеслась к небесам. Я – королева! Я золотая, баснословно, нечеловечески богатая, настолько богатая, что в сравнении со мной они – нищие у церкви, алкаши, собирающие объедки у помойки. И я так отчетливо это ощутила, что решение пришло само собой и окончательно.

Я расстегнула ту самую спортивную сумку, которую два часа назад пинали ногами, и переложила в нее все деньги. Пакет с порошком я трогать не стала. Я закрыла дипломат и засунула его под плиту.

Кругом была тишина. Я натянула салатовую юбку поверх джинсовой, чтобы не нервировать мать, и осторожно вышла на дорогу. Рядом со стройкой никого не было. Я, поглядывая по сторонам, быстро зашагала к дому.

– Господи, на кого ты похожа! – всплеснула руками мать, когда я вошла в квартиру.

Да, юбка с запахом маринованных огурцов и мятая белая сорочка, вываленная в зеленой траве, с пятнами засохшей спермы, не прибавляли мне очарования.

– Иди-ка переоденься и у нас будет с тобой очень серьёзный и неприятный разговор, – продолжила мать металлическим голосом.

Я удивилась. Что еще не так… И тут до меня дошло: деньги! Они обнаружили пропажу и поняли, что никто, кроме меня их взять не мог. Быстро, однако… Еще утром я с содроганием думала о той минуте, когда меня уличат в воровстве, а мне нечего будет возразить и придётся признаваться в таком позоре. Но меня тогда грела перспектива стать возлюбленной моего кумира, а после его предательства этот мой страшный поступок терял смысл. Еще утром… Но не теперь. А теперь у меня была другая задача: пробраться в комнату матери и положить одну из сторублёвок, которыми была набита моя сумка, обратно в шкатулку.

Мать и отчим пребывали на кухне. Я прошла в свою комнату, вынула из сумки купюру, а сумку затолкала под кровать. Не переодеваясь, я бесшумно метнулась через коридор в материны апартаменты и быстро положила в шкатулку сто рублей, но не сверху, а в диплом отчима об окончании какого-то института, который лежал вторым по счёту под материным паспортом.

Вернувшись в свою комнату, я сняла грязные шмотки и, накинув халат, села, как ни в чём не бывало, за письменный стол читать учебник химии. Через пять минут в комнату заглянула голова матери.

– Валерия, пойдём…

Я состроила удивлённо-недовольное лицо и проследовала за матерью на кухню.

– Садись, – мать кивнула на табуретку, которая стояла в центре кухни, как табуретка в кабинете у следователя, на которой он допрашивает самых отвратительных воров и насильников.

– Зачем ты взяла деньги?

– Какие деньги?! – я выпучила глаза.

– Так, давай без театра, – раздраженно отреагировала мать, – имей смелость признаться.

– Да ладно тебе, ну что ты, вдруг всё-таки не она взяла, – вступился добрый отчим.

– А кто, ты?! Или я?! Не надо её защищать, мы уже обсудили это! – истерично перебила его мать. – Валерия, зачем тебе такие деньги? Чем ты таким занимаешься, что начала воровать из дома?

– Что за бред! – продолжала удивляться я, – вы можете объяснить? – внутри меня всё пело от предчувствия долгих и унизительных извинений со стороны родителей. Мать закатила глаза к потолку, готовая взорваться. Но отчим вовремя вмешался.

– В шкатулке с документами лежало сто рублей, – спокойно сказал он, – теперь их там нет. Мы их точно не брали. Куда они могли деться?

– Я их тоже не брала, – ответила я, – если и вы их не брали, значит, они в шкатулке.

– Ты нас за дураков держишь?! – раздражённо взвизгнула мать, – мы там всё посмотрели.

– У вас там такой бардак… – посетовала я.

– Они лежали сверху! – крикнула мать, – при чём тут бардак!

– Значит, когда вы доставали какой-нибудь документ, они переместились или вообще выпали.

– Тебе не стыдно? – не удовлетворилась моей версией мать, – ты издеваешься над нами? Неужели у тебя не хватает совести и порядочности признаться? Выдумываешь всякую чушь.

– Ну, может, и правда упали, – робко вставил отчим.

– Теперь ты издеваешься? – гавкнула на него мать, – полдня ползал по полу, искал, еще хочешь поискать?

– Да в шкатулке они, – спокойно заключила я, – давайте внимательнее посмотрим и всего делов.

– Ну, пойдём, посмотрим, – полная решимости расстрелять меня в случае их отсутствия ответила мать.

Мы втроём вошли в комнату, мать сняла со шкафчика шкатулку и поставила её на стол.

– Вот здесь они лежали, – раздражённо начала она, – вот мой паспорт, – она вынула паспорт и бросила его на стол, – вот диплом, вот…

– А в дипломе что? – я указала пальцем на маленький торчащий краешек цветной бумаги.

Мать открыла диплом отчима.

– О господи… Вот они… – выдохнула она.

– Как же ты смотрела? – возмутился отчим.

– А ты как смотрел?! – огрызнулась мать, – ну слава богу, нашлись… У меня отлегло прям…

– Я могу идти? – с убийственным равнодушием сказала я.

Мать и отчим молчали. Я спокойно и гордо удалилась. Через минуту ко мне в комнату раздался стук и вслед за ним вошёл отчим. Он обнял меня за плечи.

– Обижаешься? – спросил он.

– Ой, что на вас обижаться, – махнула я рукой.

– Ты прости, – и он погладил меня по голове.

Тут влетела мать.

– А ты знаешь, почему мы подумали именно на тебя? – она пыталась говорить строго.

– Потому что у меня джинсовая миниюбка…

– Не паясничай, – уже совсем спокойно сказала мать, – а лучше подумай.

Я кивнула и продолжила читать химию. Я знала, что матери нужно время, чтобы придти в себя, и тогда она замучает меня извинениями. В общем, всё было банально и знакомо и потому не очень интересно. Всю меня сейчас охватила страсть к моей сумке, заныканной под кроватью. Видимо, я тоже пришла в себя после первого потрясения от увиденной суммы, и сейчас наступил следующий виток восприятия новой реальности. Сотни тысяч рублей и долларов улеглись в моей голове, стали частью моего сознания.

И я почувствовала, что изменилась… Из зашуганной второсортной девочки я за несколько минут превратилась в очень взрослую, спокойную, немного высокомерную особу. Детство куда-то испарилось, прежней Леры больше не было… Это произошло так быстро, что не могло не вызвать у меня легкого удивления. Представляя мысленно кучу денег, хозяйкой которой я теперь являлась, я остро ощутила, что весь мир лежит у моих ног.

Теперь этой сумме надо было придать материальное воплощение. В Америке можно было бы купить виллу и яхту и нанять негра-шофёра для своего мерседеса, но в нашей стране единственным атрибутом богатства и крутости были, конечно же, шмотки. Очень модные, максимально заграничные и нечеловечески дорогие. И был у меня человек, который мог бы мне их достать. В нашем доме в соседнем со мной подъезде жила крутейшая шмара Вика Шалимова. Она была моей ровесницей, но уже была знаменита на весь район, а может и на весь город. Американские джинсы, сигареты, мотоциклы и видеомагнитофоны – все эти элементы сладкой жизни – были спутниками Вички, которая по слухам вела предельно маргинальный образ жизни, была рокершей, металлисткой, водила дружбу с панками, состояла на учете в милиции и регулярно посещала концерты групп Кино, Наутилус Помпилиус и ДДТ. Казалось бы, что у такой примерной девочки, как я, с такой падалью, как Вичка, не может быть ничего общего. Нормальных людей, простых советских школьников, она полностью игнорировала и общаться с ними считала ниже своего достоинства. Но однажды всё изменил случай.

Год назад я возвращалась из школы, как раз после занятий по химии с Сергеем Анатольевичем. Проходя мимо помойки (той самой, где я вчера встретила Макса), я услышала звук сирены, а через минуту ко мне подбежала растрёпанная Вичка.

– Ты же из нашего дома? Из второго подъезда? – тяжело дыша, протараторила она.

– Да, – кивнула я.

– Маша?

– Лера…

– Лера, нужна твоя помощь. Не могла бы ты кое-что у себя спрятать?

– Могла бы, – ответила я.

– Тогда давай зайдём, чтобы не на улице.

Мы зашли в аптеку и там, в небольшом безлюдном закуточке Вичка достала из своей сумки две пачки каких-то зеленых денег.

– Положи к себе…

– Я расстегнула свою знаменитую спортивную сумку и спрятала туда доллары.

– А что там у тебя? – Вичка заглянула мне в сумку.

– Учебники.

– Дай мне парочку, для убедительности.

Она переложила учебники в свою сумку.

– Ты пока не выходи, постой две-три минуты, окей?

Она выскочила на улицу и пошла к автобусной остановке. Моментально к ней подъехала, гудя сиреной, милицейская машина. Вышедшие оттуда два милиционера аккуратно взяли ее под руки и сняли с плеча сумку. Лицо Вички в этот момент было удивленно-возмущенным, как у студентки консерватории, которую неожиданно обвинили в проституции и торговле подержанными автомобилями.

Возмещение ее достигло пика, когда милиционер вынул из сумки учебники. Вичка удивленно развела руками, мол, а что вы хотели там найти? Милиционеры тоже удивились, но всё-таки усадили Вичку в автомобиль и увезли.

На следующее утро она довольная ждала меня у подъезда.

– Лера, держи, – она протянула мне мои учебники.

– Я сейчас схожу и принесу тебе твоё…

– Да, давай!

Я вынесла пачки долларов, которые вчера весь вечер с интересом рассматривала.

– Никому не рассказывала? – на всякий случай уточнила Вичка.

– Нет, это же статья, – серьёзно ответила я.

– Слушай, а ты правильная девчонка! – с искренним уважением посмотрела на меня Вичка.

После этого она не только стала считать меня человеком, но при нашем с ней общении, которое сводилось к нечастым «привет, как дела», я чувствовала расположение ко мне с её стороны. К ней я и решила обратиться с просьбой одеть меня по самой современной уличной моде.

Вечером в мою комнату припёрлась мать. От неё пахло портвейном.

– Лера… – начала она, присев на мою кровать, где я лежала с томиком Органической химии, – как прошел Последний звонок?

– Нормально, – ответила я.

– Ты прости нас за эти деньги, я дура! Просто я очень за тебя переживаю, – она положила руку мне на колено, – сейчас столько гадости кругом, наркотики, проституция, молодежь втягивают. А ты у меня такая умница, никуда не лезешь, сидишь дома, учишься.

Она легла рядом и обняла меня.

Да уж, никуда не лезу… Знала бы ты, что сейчас лежит у меня под кроватью!

Через минуту мать захрапела. А еще через полчаса за ней зашёл отчим и утащил в спальню.

Глава 4. Новая реальность

Утром, когда родители ушли на работу, я надела свою джинсовую миниюбку, под неё подобрала какую-то страшную рубашку и пошла к швейному ПТУ. Там с восьмого класса училась Вичка, там ее можно было найти с утра и до обеда. Если не в самом ПТУ, то на лестнице перед ПТУ точно.

Так оно и случилось. Вичка с пышным хаером на голове сидела на ступеньках училища и курила со своими коллегами по швейной машинке.

– О, Лерыч, здорово! – произнесла она, увидев меня, – как сама?

– Есть дело… – сказала я серьёзным голосом. Выражение лица у меня при этом, наверное, было глупое.

Вичка затушила бычок о ступеньку, и мы отошли с ней в сторонку.

– Отчиму на работе дали премию, и он расщедрился и мне на выпускной подарил немного денег, – озвучила я заранее приготовленную легенду.

– Круто, – оценила порыв отчима Вичка.

– Я хочу слегка обновить гардероб.

– Логично, – согласилась Вичка, посмотрев на мою рубашку.

– Денег достаточно, поэтому я хочу всё самое крутое, что есть на сегодняшний день, и самое дорогое.

– О, да ты в натуре правильная девчонка! – оживилась Вичка, – да я тебя так разодену! Это ты прям по адресу обратилась. Подгребай часикам к трём, к концу занятий… – тут она резко повернулась ко мне.

– Эх, да какие, на хрен, занятия. А ну, пошли!

Она взяла меня под руку, и мы чуть ли не побежали к нашему дому.

Когда я вошла комнату к Вичке, я как вкопанная остановилось на пороге. Я оказалась в галантерейном магазине. Все стены, все шкафы, все стулья были увешаны джинсами самых разных расцветок, ярко раскрашенными футболками с иностранными блестящими надписями, безумно модными лосинами невероятных цветов и узоров и прочими предметами гардероба среднестатистической американской рок-звезды.

– Обалдеть, – только и смогла произнести я.

– А, это старьё, – презрительно махнула рукой Вичка на всё это великолепие, – мы сейчас с тобой пойдем в козырное место.

Она достала из шкатулки ключи, и мы, к моему великому сожалению, покинули этот музей трикотажного искусства.

Вичка привела меня к гаражам. Уж здесь я никак не ожидала оказаться. Когда Вичка открыла один из гаражей и я вошла в ржавый проём скрипучей железной двери, я потеряла дар речи. Ни в одном ГУМе я не видела ничего подобного. Справа и слева стенки гаража были срезаны, и один гараж превращался в огромный ангар из трёх рядом стоящих гаражей. Всё это пространство от пола до потолка было в несколько рядов завешано одеждой.

– Новая коллекция, – восхищенно произнесла Вичка, – страшно модно и безумно дорого. Три дня назад привезли. Прям оттуда!

Я стояла, не шевелясь, и как завороженная, смотрела по сторонам. Я даже не могла выбрать, на чем остановить взгляд.

– Ну что, сейчас мы тебе подерем…

Вичка деловито стала прохаживаться вдоль стен ангара и снимать невероятно крутые джинсы и роскошные блузки.

– Какой суммой располагает клиент? – попутно поинтересовалась она.

– Две тысячи…

Вичка остановилась и развернулась на месте.

– Ни хера ж себе! У тебя отчим что, академик?

– Не, он строитель. Дачу одному индивиду строил.

– Горбачеву?!

– Он сам не знает, информация засекречена, – придумала я уже на ходу.

Приём, о котором рассказывал психолог, подействовал и на Вичку.

– Тогда всё ясно, – понимающе кивнула Вичка, полностью удовлетворенная ответом, – сейчас ты у нас будешь круче, чем Саманта Фокс.

Через полчаса я перестала быть похожа на себя. В зеркале отражалась как минимум Алёна Апина из Комбинации, ну ли Жанна Агузарова из Секрета. Мои толстые ляжки украшали леопардовые лосины, сверху их слегка прикрывала белая миниюбка с откровеннейшим разрезом впереди, на ногах цоколи о бетонный пол красные полусапожки на среднем каблуке, а мои нулёвые сисечки обтягивала белая водолазка с блестящей надписью AC/DC, прикрытая сверху умопомрачительной вареной джинсовкой с широкими плечами. Дополнили гардероб бирюзовые клипсы и золотой, по словам Вички, браслет.

– Шикардос! – подвела итог Вичка, оглядев меня со всех сторон, – надо подобрать еще что-нибудь, не ходить же каждый день в одном и том же.

Я охотно согласилась. На подбор «еще чего-нибудь» ушел еще час. Вскоре моя новая кожаная спортивная сумка с надписью Chikago Bulls была набита модными тряпками из гаражной коллекции. Её венцом стала кожаная рокерская куртка, которой позавидовал бы сам Сильвестр Сталлоне. Обошлась мне вся эта музыка в полторы тысячи рублей. Сначала я побледнела, когда услышала такие цифры, но сравнив их с общей суммой, валяющейся у меня под кроватью, я ощутила невероятную пьянящую свободу, которую могут дать только безгранично большие деньги. Мне захотелось купить что-то еще. И тут мой взгляд упал на такое чудо, что я не сразу поверила, что это вижу. На полочке среди колготок и блоков сигарет стоял упоительный двухкассетник с бессчётным количеством кнопочек. Опытная фарцовщица Вичка заметила мой интерес к предмету.

– Нравится?

– Это продается? – еле выговорила я.

– Еще как. Но, правда, дороговато. Полторушник.

– Полторы тысячи? Я беру.

– Нихерово тебе отслюнявил отчим… – прониклась Вичка, – а он случайно не хочет еще одну девочку удочерить?

– Только у меня с собой нет всей суммы. Я могу сейчас сходить…

– Успеешь, – перебила меня Вичка, – давай сейчас пятьсот, бери его, послушай, покрути, а завтра отдашь остальное. У тебя кассеты-то есть?

Я не успела ответить, вспоминая, что из нормальной музыки, достойной такого магнитофона, у меня есть, как Вичка уже держала в руках кучу кассет с невероятно модными группами, включая AC/DC, Queen, Кино, Наутилиус Помпилиус и Гражданскую оборону.

–По 25 рублей за кассету. Ну для тебя это гроши.

– Беру, – ответила я и сгребла кассеты в кучу.

Мы вышли из гаража.

– Я в училище, – сказала довольная и жизнерадостная Вичка, – завтра встретимся на детской площадке за школой. Бери музыку, послушаем заодно.

Мы договорились встретиться в 14 часов, как раз когда у Вички кончались занятия.

У меня дома к счастью никого не было. Я убрала купленные вещи в шкаф и напялила старую домашнюю хламиду. Затем я достала из под кровати сумку и пересчитала деньги. Я раскладывала их в столбики, потом в столбики по два ряда, потом в поперечные и продольные столбики. Я наслаждалась…

На следующий день утром у нас была консультация по математике. Я не пошла на нее. Не было смысла. Да и не хотелось дразнить Мальвину своим нарядом. В рубище у меня еще был шанс получить трояк, а в одежде голливудской звезды больше, чем на два, рассчитывать не приходилось.

В половину второго я вышла из дома, облаченная в новый гардероб, и, врубив Наутилус, не спеша зашагала по улице. Встречные прохожие, естественно, оборачивались, автобусы сигналили, бабки крестились. Около той самой аптеки, с которой всё и началось, я встретила Вичку. Она была одета не менее скромно.

– Вот это по-нашему! – оценила она мой внешний вид.

Мы вместе дошли до скамеечек, где обычно наши алкаши-одноклассники пьянствовали после уроков. Это была очень выгодная позиция – здесь проходила дорога, ведущая от школы, и весь класс мог бы засечь меня в новом наряде и с космическим двухкассетником в руках. Место пока было свободно. Мы уселись. Вичка закурила. Я сделала музыку погромче.

Через тридцать секунд из-за поворота показалась компания в составе Лисовца, Городецкого, Евсеева и Гришина. Уже издалека они стали пристально всматриваться в наши силуэты, пытаясь понять, кто эти две шикарные чиксы с магнитофоном на всю улицу. Когда они поравнялись с нами, Лисовец, посмотрев на меня широко открытыми глазами, присвистнул. И компания пошла дальше. Эффект был слабоват, что и говорить.

Вскоре на горизонте замаячила Ирка Степанова на пару с Мухой.

– Это что?! – офигела Степанова, посмотрев на мой наряд.

– Прикупила по случаю, – ответила я.

– Твои подружки? – спросила Вичка.

– Да, Ира и Муха.

– Падайте! Курить будете?

Степанова взяла сигарету из рук Вички, Муха отрицательно покачала головой. И тут я реализовала первый пункт своего плана:

– О, чуть не забыла, вот остаток суммы, – и я протянула Вичке десять сотенных бумажек.

– Мерси, – ответила та и показала на магнитофон, – ну как музыка, пашет.

– Да, классная вещица.

Степанова и Муха посмотрели на тысячу рублей так, как будто я передала Вичке корзину с яйцами Фаберже. Потом они перевели взгляд на двухкассетник.

– Ты чё, купила? – восторженно выдохнула Ирка.

– Да, давно мечтала, – спокойно ответила я.

Тут девчонки очнулись от шока и стали рассматривать мой новый прикид. Муха завороженно гладила лосины, Степанова мацала джинсовую курточку. У меня вдруг возникло страстное желание купить виллу в Испании, поселить там девчонок на полном пансионе и заботиться о них всю оставшуюся жизнь. Но оценив бесперспективность этого плана, я всерьез задумалась о том, как бы их осчастливить, не выходя за рамки советской морали и социалистической доктрины. Мои мысли были прерваны событием, ради которого я и затеяла всю это историю со шмотками – в конце улицы нарисовались Макс и Орловская. Они чинно шагали по ручку и мирно беседовали. Увидев нас, они сбавили скорость. Когда между нами оставалось всего метров двадцать, стало понятно, что мой внешний вид стал для них событием, мимо которого нельзя было пройти спокойно.

– Митрофанова, кто тебе дал поносить такие шикарные шмотки? – на весь двор каркнула Орловская, – о, тебе и магнитофон подержать дали! – Орловская остановилась около наших скамеек с явным намерением поиздеваться. Макс тоже остановился и заулыбался над её шуткой.

– Иди, куда шла, – ответила я спокойно.

На фоне моего нового статуса Орловская вдруг показалась мне убогой и примитивной. Она это почувствовала и это её разозлило. Особенно после недавней победы надо мной.

– Что ты прохрюкала? – она скривила губы и противно сморщила лицо ,

– Эй, лошадь обосранная! – вдруг услышала я за спиной. Это был хрипловатый, искаженный блатной интонацией голосок Вички. Судя по слетевшей с лица Орловской улыбки, Вичка обращалась именно к ней.

– Что фары вылупила? Я тебе, овца, вопрос задала! Тебя что, мать через жопу рожала, чего молчишь?

Лицо Орловской стало растерянным и глуповатым. Она не знала, что ответить, чтобы не нарваться на неприятности, которые могла обеспечить отмороженная Вичка.

– Ты тупая? Или язык во влагалище засосало?

Тут Вичка перевела взгляд на улыбающегося Макса

– А ты что лыбишься, колдырь малолетний? Тебе что-то кажется смешным?

Макс, который был ровесником Вички, оторопел и так и застыл с улыбкой на лице. Но теперь его улыбка из высокомерно-снисходительной превратилась в глупую и испуганную.

– Что, в штаны от страха насрал, козёл? – подошла чуть ближе Вичка.

Все прекрасно знали, что Вичка неадекватная и связываться с ней небезопасно. Но гораздо больше её боялись потому, что её парнем был гроза всего района, главарь местных урок, рокер по кличке Санчо. Ходили даже слухи, что он сидел в тюрьме. Именно поэтому Макс сейчас стоял молча, глупо хлопал глазами и мечтал провалиться сквозь землю.

– Давай забирай свою драную швабру и чтобы через пятнадцать секунд я вас тут не видела!

Макс медленно попятился в направлении школы. Орловская пребывала в ступоре и стояла без движения. Вичку эта ситуация заинтересовала.

– Слышь, корова, – обратилась она к Орловской, – твой герой уже уматывает. А ты чего раскорячилась? Быстро развернула жопу и затрясла сиськами с нашего двора!!! – последнюю фразу Вичка прокричала Орловской почти на ухо.

Губы Орловской задрожали, на глаза навернулись слезы. Она повернулась и пошла вслед за Максом, который уже успел отойти на значительное расстояние.

– Правильно, Лерыч, не позволяй хамить, – сказала мне Вичка и как ни в чем не бывало уселась на скамейку.

Наше общение продолжилось, как будто ничего не произошло. Муха и Ирка были, конечно, немного притихшие, зато мы с Вичкой эмоционально обсуждали последние криминальные новости района.

– Санчо тех лохов на карман поставил, они в ментовку стукнули, опера к нему на хату завалились, а он одному в репу сунул и от них на мотике свалил, – сообщала Вичка.

– Хороший мент – мёртвый мент, – уточняла я, сплёвывая в песок.

– Теперь эти суки в два раза больше должны.

– И ноги им переломать.

– Это уж будь спокойна, Санчо такое не прощает.

Так мы беседовали минут двадцать, пока Вичка не обратила внимание на моих притихших одноклассниц.

– Ну что, девки, как учеба?

– Как, как, – грустно ответила Степанова, – экзамен завтра, выпускной.

– Да забейте вы, не это в жизни главное. Аттестат вам по любому выдадут, а дальше – как устроитесь. Деньги и без аттестата можно зашибать некислые.

– А мне мама сказала, в институт надо поступать, – покачала головой послушная Муха.

– Ну, раз мама сказала, то надо, – с сочувствием посмотрела на нее Вичка, – вот Лерыч ничего не боится, – она хлопнула меня по колену, – а я завтра к вам приду, поддержу, так сказать, морально. А потом отметим ваш экзамен, – и она изобразила пальцами стакан.

На этом мы и расстались. Вичка пошла «решать вопрос» куда-то в район Савеловского вокзала, а мы с девчонками зашагали по домам.