Читать онлайн Экзопланета Гигулатикус

Глава 1 Дорога

В пути года, как вёрсты,

стали:

По ним, как некий пилигрим,

Бреду перед собой самим…

Андрей Белый

Порой это был равномерный убаюкивающий звук. Но чаще скачкообразный, плюхающий, клокочущий грязевой жижей луж. Звук.

Путь представлял собой сменяющие друг друга участки бездорожья полного и бездорожья умеренного, эдакого степного. И от того дорога шуршала, ухала, говорила, мямлила.

Ф-атом, транспортное средство для оперативного решения всевозможных научно-исследовательских задач, детище "Кинитируса", неуверенно ехал по земле на своих парковочных колёсах, никак не желая преодолевать гравитацию настолько, чтобы парить.

"Как на Луне, на тамошнем музейном луномобиле", – думал про себя Джей, то и дело останавливаясь и оценивая состояние своего любимого арахноволоконного "друга", вынужденного теперь влачиться по кочкам, ухабам, ямам.

Мысль заявить о поломке Джей отгонял. Изображать ступор и непонимание или что-то выдумывать о неисправности Ф-атома ему не хотелось. Честно объясняться по поводу своего технического эксперимента озадачивало: на днях он умудрился переиначить свою посудину, и она вместо заданных производителем двух метров стала подниматься в воздух на целых двадцать, что придало ей ряд удобств в здешней лесостепной среде.

Была и другая причина, по которой Джей готов был медленно ползти сейчас. Это – местность. Она напоминала ему ту, далекую, из прошлого, где он, в детстве, бежал с мальчишками на обрывы нырять и купаться. И какие-то ивы, и овражки, и поворот речки, и близость леса. И всё такое похожее: приречные мрежи, сосны, пни, бьющие из-под земли ключики, образующие тут и там небольшие ямки, наполненные водой.

Ему даже подумалось, что если пройтись взглядом по песчанику вниз, в сторону речки, а затем немного вправо, то обязательно увидишь среди детворы коротко стриженную озорную Лиду с обветренными губками, и она непременно улыбнётся, поймав робкий неуверенный, но заинтересованный его мальчишеский взгляд. Лучезарная Лида. Ему с приятным холодом сожмет грудь, и он улыбнется Лиде в ответ. А потом её окликнут, и она побежит с девчонками в воду.

Воспоминания, тёплые, детские, ещё совсем-совсем чистые, стали почему-то оживать внутри Джея с такой силой, что он опять остановил свой Ф-атом, но, на сей раз, прежде чем осмотреть его, стал вытягивать голову, несколько наклоняясь с опорой на правую ногу в сторону оврага и глядя на берег.

К его удивлению и берег был точь-в-точь такой же, как в детстве: и по своей протяжённости от обрыва до реки, и даже как будто по такому же количеству собравшихся у воды ив, по соснам, видневшимся вдали. Но только Лиды на берегу не было. Да и вообще, – ничего не указывало на какое-либо и когда-либо присутствие людей в этой местности.

Постояв некоторое время так, он стал ощущать какой-то непонятный набор сконцентрированных чувств, где уже было не только что-то от детства, но и шлейф от свежести ушедшей юности, и что-то от мчащейся розовым конём молодости и от туманности представляемого будущего.

Неожиданно самопроизвольно взметнувшийся на метр-полтора вверх и снова опустившийся на землю Ф-атом – осадил Джея. Бросившаяся на корпусе фары декоративно выведенная им надпись "J11" как бы заявила: "Доношу до твоего сведения, что пора бы уже окончательно решить: влачиться так или все же сообщить о неисправности". Сильным нажатием большого пальца он не спеша протёр свою пометку. Незамысловатая и тут же заблестевшая "J11" – была как будто свежей, хотя Джей выгравировал её несколько лет назад.

Ф-атом представлял собой шедевр научно-технической и инженерной мысли. Это было невероятно простое в обращении двухместное воздушное судно, способное осуществлять перелёты на громадные расстояния. Экземпляр Джея был преимущественно красного цвета, незначительные его участки имели серые вставки. Техника с подобным балансом красного и серого всегда привлекала внимание Джея, начиная с тех стародавних времён, когда Джей целым потоком рассматривал всевозможные картинки и видеоряды с агрегатами. В ту пору фокусировки как таковой у него не наблюдалось, интересовало всё: машины всех назначений и видов. Тогда же, то, что из различной массы агрегатов попадалось ему на всевозможных бумажных носителях, он систематически вырезал, вырезки состыковывал, что-то подрисовывал, а затем делал из некоторых комбинаций причудливые коллажи. Позже ко всему этому подключилось постоянное рисование и моделирование всё той же техники, но только посредством доброго десятка компьютерных программ. И еще более причудливые коллажи и полотна то и дело стали появляться виртуально. Ему между тем нередко приходилось слышать то от одного, то от другого нечто вроде: "О! Нет-нет, это технарь!", "Ты подойди с толком, изобретение машин не должно быть просто на картинках у тебя". Но если кому-то дано было бы видеть, что творилось у него внутри со всеми этими картинками в тот или иной период его взросления, то никто никогда не обнаружил бы, что там присутствовал какой-то план, даже и в юношеские годы Джея; но всякий бы обнаружил: стоило Джею что-то прочитать, что-то увидеть про технику, и его ум включался, и завязывалось это бурное творчество. Творчество, в котором всё вращалось вокруг машин, начиная с каких-то мелких вырезанных деталей и заканчивая тщательно прорисованными двигателями, причудливыми радиаторами, корпусами и прочим, и прочим. Каждый такой творческий порыв, без какой бы то ни было цели, без всякого плана, выливался в какое-то многочасовое безудержное уединенное погружение. А потом каждый такой творческий порыв – резко заканчивался, не доведенный до какого-то внятного итога. А далее – навсегда исчезал со своими созданными "декорациям", "игрушками". Исчезал в папках с названием "Потом" или "Идеи" – места, где снова и снова оседали какие-нибудь сумбурные коллажи, погребались 3D-модели агрегатов с непонятным назначением, хоронились незавершенные наброски техногенных комиксов да зарисовки платформер-игр с машинками-героями. Отроческое, подростковое, юношеское творчество ради самого творчества.

Убедившись, что износостойкости парковочных колёс J11 хватит для того, чтобы докатить на них до своих, Джей твёрдо решил возвращаться, не заявляя о поломке. Он опустил защитно-навигационное стекло шлема, перешёл в старый добрый режим глазного управления и указал на "Продолжить", мерный голос произнёс: "Глава 12".

Роман "Над пропастью во ржи", уже давно, глава за главою, набегами, протекал у Джея вскользь, для галочки. Ничего не трогало его в этом произведении Джерома Сэлинджера, но ничто и не отталкивало.

Небесное светило нежно грело спину. Ноздри наполняло ароматом разнотравья, которое на максимальной (парковочной) скорости 20 км/ч делалось каким-то идеально перемешанным и приятно выраженным. Что-то было здесь от Кипрея, но его цветов нигде не было видно. Что-то было от медуницы и мяты, но и их тут не наблюдалось. Всё это скреплялось плакучей прохладцей ив, уже виденных Джеем, а от воды доносился лишь железный запах песка и ни малейшего запаха рыбы.

Передвижение на карликовых парковочных колёсах, предназначенных лишь для того, чтобы транспортировать Ф-атом на короткие расстояния, например, от места посадки до бокса или до ремонтной мастерской и тому подобное, – могло бы породить мысль об амбивалентности сложившейся картины. Так, человек на лоне как будто совсем нетронутой природы медленно тащится на какой-то непонятной конструкции, вместо того, чтобы быть частью этой природы, передвигаться по земле совсем без всяких приспособлений.

Но, сейчас, почему-то, Джей, влачась, чувствовал себя гармоничным звеном этого места. Он, привыкший к полётам и перелетам, теперь соприкасался с землей. Нежно-зеленая трава своей плотной массой приятно гладила его голени. Редкие кустики временами щекотали обнажённую часть ноги на стыке фатомных ботинок и штанов. То и дело выскакивающие из шелестящей растительности потревоженные насекомые, наподобие не то цикад, не то кузнечиков, – ударялись о плечи, отскакивали от лощёной поверхности косухи, расправляя свои крылышки, и невредимые приземлялись вдали.

Мерный голос, наполнявший фатомный шлем Джея произнёс:

"Я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом – ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело – ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак".

Джей на секунду зажмурил левый глаз, чтобы остановить запись и подумал: "Какой прекрасный образ. Ловец детей. Ловец человеков!"

Продолжать слушать он не стал и несколько часов ехал лишь под звуки дороги и лёгкой тихой фоновой музыки.

Уже едва грело, когда время приближалось к вечеру. Но воздух плыл, парил, колебался. И поселение Папирус, как мираж, давно виднелось сквозь это беспламенное марево.

Конец Главы 1.

Глава 2 Андроид в мясной лавке

Отношения между роботом и человеком намного ближе, чем они могут быть между двумя роботами.

Виктор Стокер

Мясная лавка с незамысловатым названием "Мясо" представляла собой небольшое чистое помещение, в котором, судя по всему, был недавно произведен капитальный ремонт. В основном здесь трудились Танечка, тучная женщина в рассвете сил, и её напарница Ленок, которая была несколько моложе и атлетического телосложения. Обе отличались неподдельной приветливостью. Приветливость Танечки была какой-то особенной, душегреющей. Наверное, благодаря её миловидному лицу с розовыми щёчками, украшенными ямочками.

Ежедневно, с 10:00 до 14:00, Танечка обслуживала тех, кто заходил в их магазинчик. Ленок же преимущественно занималась мясом для доставки. Нередко весь их четырехчасовой рабочий день протекал таким образом, что они вместе сортировали, фасовали и упаковывали мясную продукцию только лишь для доставки. Танечку и Ленка подменяли редко. Иногда в рабочей зоне их магазинчика бывал низкорослый коренастый Маруф с широченными руками. Всегда молчаливый и погружённый в себя мужчина не задерживался здесь дольше одного часа. Появившись, он начинал быстро перетаскивать увесистые части туш из своей машины в холодильную камеру лавки. Затем, рядом, что-то сортировал внутри морозильного ларя. Далее, как правило, переходил к колоде, на которой резкими и точными ударами топора рубил большие куски мяса. Нарубленное аккуратно размещал на разделочном столе и мигом исчезал.

Мясо из этой лавочки в прямом и переносном смысле – разлеталось. В смысле прямом – выглядело очень наглядно, когда Танечка и Ленок раскладывали контейнеры со свежиной в ячейки дронов, и заказы отправлялись по разным уголкам Москвы и Подмосковья.

Был тёплый ясный солнечный весенний день, когда в районе 11:30 в лавку "Мясо" зашел робот Игрек с молодым любопытным шпицем на поводке.

– О! Ну вот кто у нас не ленится собственнолично приходить за покупками! – сказала Ленок.

– Да-да! – ответил робот Игрек и подошел к аккуратной витрине с сочной и парной нарезкой.

– А дружка своего забыл с внешней стороны оставить? – спросила Танечка.

– О, да, – замешкавшись, произнес Игрек.

– Ладно, в следующий раз не забывай. Как твои дела? Как проводишь время?

– Я несколько дней как пенсионер. Теперь я не плачу налоги. Но самое главное, что отныне я могу долго ходить по магазинам и выбирать лучшие продукты, чтобы готовить очень полезную еду для Идит Яковлевны.

– И пёсик везде с тобой, – продолжала Танечка, – небось вот кто точно доволен твоим выходом на пенсию?

– А, да, Октант. Он доволен. Соседка недавно завела его. Но в последнее время я прогуливаюсь с пёсиком вместе.

– Понятно. Чего тебе надо купить на сей раз?

– Минутку, – ответил Игрек и стал внимательно рассматривать витрину с мясом.

Игрек был особенный робот. Далеко не шедевр, но со свободным протоколом. Его хозяйка, многоуважаемая Идит Яковлевна Выготская, математик, доктор физико-математических наук, заслуженный профессор МГУ, похлопотала, чтобы за её андроидом закрепился статус свободного. Именно она столь незатейливо нарекла робота. И если про математическую грань этого имени ей, известному математику, не приходилось особо что-то кому-то объяснять-рассказывать, то про другую грань она при случае выражалась развернуто. Тогда, как правило, интересующиеся именем робота слышали такую речь: "Имя Игрек – это не только очевидная математическая задумка, но и педагогическая. Игра-Игрек! Игр-Игр! Слышите созвучие?! Игра! Да, игра! Игра – это очень важно для развития. И этот андроид любит играть. Открою вам секрет: Игрек вырос на играх, он такой во многом благодаря им".

О влиянии тех или иных игр на свободный протокол ходили споры. Но, по мнению ряда учёных, вхожих в семью Выготских, именно разработанные Выготскими игры – внесли неоспоримый вклад в формирование свободного протокола андроида Игрека. Конечно, это не привело к заводскому производству андроидов со свободным протоколом. И расположенные к робототехнике люди по-прежнему мирились с тем, что с выпуском модели рождается лишь запротоколированный робот. Многие не понимали, почему свободного андроида можно только взрастить при определенном многолетнем взаимодействии человека с роботом. Единицы, пытавшиеся нащупать, что это должно быть за взаимодействие, на чём оно должно основываться, как выстраиваться – двигались методом проб и ошибок. А в случае каких-то индивидуальных, скорее случайных, прорывов в этой области – годами проходили различные инстанции и тестировали, тестировали своего робота для закрепления за ним статуса андроида со свободным протоколом. И если такой статус был подтвержден – ни один из экспериментаторов не восклицал "Эврика!", а скромно почёсывал в затылке и думал про себя: "Как же так это всё-таки как-то получилось?"

В пору трудовой активности Идит Яковлевны Игрек постоянно ходил в безупречном костюме-тройке, с галстуком. Но сейчас Идит Яковлевна была уже как почти полвека вдовой на пенсии, вдовой без детей, без внуков. Она давно сменила строгую деловую одежду, которую в своё время так любила, на лёгкую, непринужденную, молодёжную. Вот и Игрек стоял в мясной лавке в потёртых чёрных шортах, местами покрытых белой собачьей шерстью, да в худи фиолетового цвета с тусклой серой инкрустацией. Инкрустация эта представляла собой декорированные фрагменты сибирских наскальных рисунков.

Тонкие металлические ноги Игрека, наподобие протезов в красных кроссовках, как китайские палочки из упаковки, выходили из шорт. Твёрдопластиковая, частично покрытая серо-розовыми силиконистыми фибрами голова с ограниченным набором мимических кодов, – придавала Игреку некую кукловидность, что не лишало его какого-то шарма, но шарма всё ж таки какого-то живого. В целом же, сейчас, андроид выглядел, словно безобидный старичок-терминатор в молодежной одежде. Это, бесспорно, располагало к нему. Но у такой "старости" была причина, которая коренилась в несколько криво сформировавшихся механизмах подражания Игрека. Так, робот основательно копировал не только стилистику в одеянии, но и биомеханику движения и ходьбы своей хозяйки. И если в пору зрелости Идит Яковлевны Игрек оперативно выполнял всевозможные задачи, то теперь он, естественно, двигался, по-старчески. И хотя, в отличие от слёгшей хозяйки, он не был прикован к постели, – временами казалось, что и он вот-вот сляжет.

Покупка в мясной лавочке затягивалось. Шпиц Октант уже намотал несколько витков поводка вкруг ног робота, а андроид всё никак не озвучивал, что ему требуется приобрести. Конечно, своей операционной системой он уже давно произвел всё нужное: оценил, что имеется в наличии, подготовил речь для заказа, но молчал. Его правая рука, неуверенно и медленно, погружалась то в один, то в другой карман его одежды в поисках чего-то. Он, как это было с ним с давних пор, и к чему Танечка и Ленок привыкли, искал бумажку со списком хозяйки. Дело в том, что Идит Яковлевна, постарев, стала подзабывать о невероятных возможностях памяти Игрека, и приноровила его к, безусловно, ненужным спискам продуктов, которые она каждый раз составляла заранее и клала на небольшую полочку с иконками, на краешек края. Перед каждым походом за покупками Игрек осторожно дотрагивался до этого краешка, и список, с которыми он вынужден был послушно сверяться, оказывался в его подвижных пальцах.

Наконец Игрек вынул записку из шорт с множеством карманов, посмотрел на нее и произнес: суповой набор на одну трёхлитровую кастрюлю, говяжью печень и свиной фарш по одному килограмму, два полукилограммовых кормовых шпиц-набора из обрезков.

Собрав заказ Игрека, Танечка и Ленок, простодушно посмеиваясь, размотали поводок шпица с ног андроида, сказали ему что-то напутственное, очень шутливое, и помогли выйти из мясной лавки. Робот отправился домой, сократив поводок Октанта настолько, чтобы тот семенил рядом. По дороге Игрек несколько раз останавливался, осматривался по сторонам, подсчитывал множество пролетающих над головой торговых дронов, делал какие-то одному ему известные выводы. Прежде чем зайти домой, – он вернул соседке шпица, вручил приобретенные для него мясные обрезки и согласовал время следующего выгуливания Октанта.

Переступив порог уже своей квартиры, андроид не спеша переобулся в тапки и, шаркая, направился к холодильнику положить суповой набор и прочее.

Поприветствовав Идит Яковлевну, он заговорил про погоду, затем про шпица, но она ничего не произносила в ответ. Подойдя, он обнаружил её бездыханной.

Позже эксперты определили причину смерти от остановки сердца; кто-то из них очень верно, как показалось Игреку, выразился: "Просто весь её организм отработал своё". Старушка скончалась в возрасте 113 лет.

Завещание Выготской было коротким. Своё тело она завещала земле, рядом с покойным мужем. Робота Игрека, всё имущество и все сбережения она завещала Миссии №3 "Экзопланета Гигулатикус".

Спустя пару каких-то месяцев, Игрек в последний раз выгуливал шпица, прощался с Танечкой и Ленком, покупая пёсику привычный кормовой набор. Старушка-соседка тепло провожала андроида, переживая, что Октант очень привык к нему, будет тосковать и, возможно, скулить.

Вечером того же дня робот уже был в Южной Сибири. Утром же следующего дня целый экипаж (десять человек и Игрек) отправился на посадку в ракету "ЭЗЛ8-М3" для отбытия на Луну. На этом естественном спутнике Земли экипажу предстояло пробыть несколько недель, дожидаясь прилёта девятой и итоговой "ЭЗЛ9-М3" с идентичным количественным составом: десять человек и один робот. А далее всей собранной на Луне команде, 90 человек и 9 роботов со свободным протоколом, предстояло отправиться на экзопланету Гигулатикус. Космический корабль Петагма, произведенный на Луне, был полностью готов для этого.

Перед посадкой на "ЭЗЛ8-М3", Игрек не переставал считывать всевозможную информацию. Всё ему было интересно. В особенности люди. Он вертел головой, заносил в память все образы, внимая попутно разговорам о перелёте. Его как-то особенно привлекла семья Лазаревых. В первую очередь, Игрек зацепился взглядом за главу семейства, который внешне весь очень походил на покойного профессора Выготского, мужа Идит Яковлевны.

А несколько позже лицо доктора Лазаревой показалось роботу выразительным настолько, что он внимательно рассмотрел все черты своей попутчицы посредством внутренней опции "Калька". При фиксации на чьём-либо лице – опция позволяла роботу мгновенно, потоком, визуализировать для себя (в своей голове) множество фотоматериалов с этим лицом, фотографий из различных уголков виртуального пространства. Примечательно, что на этот раз "Калька" ошибочно занесла в голову Игрека один живописный портрет. Древний "Портрет молодой женщины, 1915 г." принадлежал кисти З.Е. Серебряковой. Изображенная на нём особа, действительно, так походила на доктора Лазареву.

Сынишка же Лазаревых и вовсе пленил робота. Десятилетний Ванюшка, единственный ребёнок в семье, в своей ультрасовременной одежде и со стрижкой "горшок" выглядел, как какая-то живая ретрофутуристическая картинка. К тому же Ваня не сводил глаз с Игрека, и робот считывал, что мальчонка расположен к нему.

Был полдень, когда в "ЭЗЛ8-М3" зазвучал обратный отсчет. Спустя секунды ракета молниеносно рассекла слои атмосферы и устремилась в открытый космос, на лунную базу КЛУМБА.

Конец Главы 2.

Глава 3 КЛУМБА глазами десятилетнего ребенка

Когда бы луна

Не поселилась, сияя,

В пруду среди скал,

Разве я мог бы исчислить,

Сколько в нём капель воды?!

Минамото-но Цунэнобу

Хорошо б главу сшить немного шаловливой, неструктурированной, размытой, намалёванной, но и одновременно атмосферной, – местами, как сон. Да, так надо б как-то, постараться, сделать!

Тепло. Только дурацкий костюм надоел. Без него лучше – можно прыгать, как кузнечик. На Луне хорошо – тут очень легко плавать. Интересно, сегодня пойдём в бассейн? Что все трезвонят про это затмение? То, что это солнечное затмение ещё понятно. А почему также одновременно и лунное – не понятно. Лучше бы в бассейн. Здесь как бы лучше всего придумали бассейн и луномобили всякие!

Шла вторая неделя с момента прибытия на Луну ракеты "ЭЗЛ8-М3" с восьмой группой тех, чей путь пролегал на экзопланету Гигулатикус. За это время Ванечка Лазарев увидел, узнал и попробовал много чего интересного, лунного. Познакомился с некоторыми людьми. Сблизился с роботом Игреком.

Земля обозревала Луну, когда Лазаревы стояли семьёй под смотровым куполом и мило общались.

– Папа, папа, ты знаешь, там просто лучше всего, – завёл очередной виток беседы Ванечка, на сей раз про бассейн КЛУМБЫ, – ты просто не был, тебе бы тоже очень понравилось.

– Да, и что там интересного такого, что папа не знает, – плаванье?! – провакационно и дружелюбно вмешалась Елена Дмитриевна.

– Да нет, мам, я совсем не про плаванье, а про прыжки с вышки, ты просто не прыгала.

– О! И что, как на речке, на обрывах? – спросил Павел Эдуардович.

– Да нет, па, совсем всё не так, – восторженно возразил Ваня, – вообще всё по-другому: на обрывах ты как бы падаешь в воду, а тут почти летишь: медленно всё происходит, это необычно и вообще не страшно.

– Ух ты, надо б нам вместе сходить в этот бассейн и попрыгать.

– Конечно, пап, обязательно. Мне кажется, что если на обрывах лично ты делаешь одно сальто в воду, то в этом бассейне ты легко сможешь три или даже пять.

В это время к смотровому куполу приблизился человек в скафандре с двумя роботами. Вместе они начали поочерёдно указывать на небольшую радиолокационную вышку, расположенную неподалёку. Человек в скафандре вопросительно жестикулировал, а роботы уверенно что-то ему жестикулировали в ответ. Всё их внимание было сосредоточено лишь на вышке. Похоже, они решали какие-то вопросы, связанные с недавнишним лунотрясением: небольшой метеорит "прорвался" и вдарил в 1000 километрах от скопления всевозможных лунных модулей. В какой-то момент человек в скафандре и один из роботов начали возиться с различными приспособлениям в небольшом переносном кейсе для инструментов. И, снизу, Ванечке комично было наблюдать, когда второй робот немножко отошел от своих коллег и неожиданно повернулся к зеркальной поверхности купола, посмотрел на своё отражение и дотронулся металлическим пальцем сперва до одного, затем до другого глаза, будто убирая из глаз пылинки. В этот момент человек в скафандре весь выпрямился и одёрнул праздного андроида, и Ванечка прочёл свежую, совсем не потёртую, словно только вышитую надпись на спине его скафандра: КЛУМБА.

Вообще, КЛУМБА была зааббревиатуренным местом. Так, всё когда-то начиналось с МЛУКБА: Международная Лунная Кратерная База, которую российские специалисты, переиграв порядок букв, стали между собой негласно называть КЛУМБА.

Когда Луна превратилась в совершенно международную территорию, с обилием корпусов и тоннелей, самый первый корпус МЛУКБА – стал Российской Лунной Кратерной Базой с новой соответствующей аббревиатурой РЛУКБА.

РЛУКБА активно ширилась по Луне своими корпусами. И тот первый корпус, с которого всё когда-то начиналось, приобрёл отдельное обозначение ЛРРЦ: Лунный Российский Развлекательный Центр. В этом Центре было много чего, помимо бассейна, – преимущественно для тех, кто размещался во встроенном здесь же российском гостиничном секторе. Аббревиатура ЛРРЦ не прижилась, и тогда-то КЛУМБА по праву вошла в оборот. С того времени на Центре этом и закрасовались две надписи большими буквами КЛУМБА и, ниже, FLOWERBED!

Ванечка запомнил, как одна пассажирка из их лунного экипажа, при самой первой встрече с этими надписями, вдруг, улыбаясь, негромко сказала кому-то: "Я вот подумала, что если дословно переводить слово "flowerbed", то получается "цветочная кровать" или "кровать для цветов", – как это красиво, как тонко и глубоко продумано; похоже, в этой рукотворной искусственной, лунной кроватке таким цветочкам как мы будет очень комфортно!"

Затмение навело мрак. Человек в скафандре и два робота, наверное, созерцали бы всё это здесь, под куполом, внутри, если бы не метеорит и вызванные им сбои. Но теперь они наблюдали снаружи. Люди и роботы под куполом. Человек и роботы на поверхности. Всё это, с роста десятилетнего ребёнка, в люминесцентных потёмках, – выглядело как-то причудливо.

Взрослые дружно разобщались. Кто-то хлопал. Некоторые пили шампанское. Несколько человек "зажгли" виртуальные бенгальские огни. Семь-восемь андроидов со свободным протоколом кучно, не без пластики, – танцевали под весьма приглушенную музыку. Кажется, в тот момент играла "Callas Went Away" древней группы Enigma. Было торжественно и таинственно!

Родители Ванечки, разъяснив ему астрономические особенности происходящего, влились в весёлый говор наиболее активных присутствовавших. Люминесцентная интерьерная подсветка стала ярче. Особенно усилился фиолет. И в фиолете этом несколько неказистый образ Игрека, на фоне всего происходящего, заиграл игрушечно, кукольно.

Ванечка подошёл к Игреку и по-шалопайски тюкнул его в предплечье левой руки. Игрек наклонил голову к мальчугану, и то, что было наверху, над смотровым куполом, больше уже его, андроида, не интересовало. Они заговорили.

Супруги Лазаревы благосклонно смотрели на крепнущую дружбу Ванечки и Игрека.

Ваня предложил роботу пойти на небольшую уютную детскую площадку, расположенную где-то тут же. Сегодня у площадки была тусклая тёплая подсветка. Игрек сел на детский стульчик, напротив детского мольберта с мелками. Ванечка, набивший левую руку мелками всевозможных цветов, начал что-то проворно рисовать, общаясь с андроидом. И в минуты, когда говорил Игрек, а Ванечка молча рисовал, бегая в разные стороны кистью правой руки по мольберту, – некоторым, с определенного отдаленного ракурса, казалось, словно они, при всей этой сегодняшней атмосферности, – видят ребенка-чревовещателя.

Ванечка тем временем по-детски завидует Игреку, что его имя (Игрек) целиком укомплектовывается в одну букву "Y". На это робот, так расположенный к мальчику, утешает его и говорит, что они могут подобрать и Ванечке такое имя. Так, на мольберте, под Ваничкиным рисунком космоса, – рождается имя Джей: схема, начертанная рукой андроида: Ванечка=Иоанн=John=буква J=Джей!

Время близилось к Петагме. Лазаревы несколько раз имели возможность рассмотреть её. И если бы кто-нибудь попросил бы у Ванюшки, у которого теперь появилось новообразование представляться при знакомствах Джеем; так вот, если б кто-нибудь попросил у него кратко описать виденную им Петагму, то, вероятно, услышал бы такой ответ: "Это огромная громадина, даже не верится, что она может летать!"

Настала пора отправляться. Все девять ракетных экипажей, из тех, что прибывали на Луну по десять человек и одному роботу со свободным протоколом, – теперь были собраны в единую большую группу: Миссия №3.

Был Ильин день, когда Петагма с командой 90 человек и 9 андроидов отправилась на экзопланету Гигулатикус.

Конец Главы 3.

Глава 4 Поселение Папирус

Как же это, друзья?

Человек глядит на вишни в цвету,

А на поясе длинный меч!

Кёрай

Папирус, к которому подбирался Джей на своём Ф-атоме (см. Глава 1), представлял собой нечто своеобразное, амбивалентное.

О поселении этом у робота Игрека имелась заметка в папке "Гигулатикус": нечто вроде самого первого впечатления. Запись следующая, без датировки, фрагмент:

"Текст этот я набросал ещё в начале, очевидно, лета, когда лес пел. Когда разноголосый и многоголосый щебет птиц лился в поселенческий модуль; щебет этот то и дело колышился_рябил, когда в этой музыке дело доходило то до кукушки, то до жабы, то до дятла, то до филина, то до птенцов сов. Это было тогда, когда осы облюбовывали чердак моего скромного жилища, муравьи всю прихожую, проказник бурундук – сад, ящеры – всевозможные ступеньки и приступочки, а пчёлы – нескошенный газон. И всех я их принимал. Тогда-то и набросал я этот текст. И то бала лучшая пора, было лучшее состояние для написания слов, которые могут прочесть".

Конец фрагмента из записи робота Игрека.

Что до общей картины, то поселение этот можно было бы назвать образцово спроектированной деревней. Но громадные космические корабли трёх Миссий, громоздившиеся недалеко от Папируса, несколько затрудняли назвать весь этот пейзаж привычной деревенской картиной. Уже от всех трёх космических кораблей тянулись провода к небольшой двухэтажной бревенчатой станции. От станции всё уходило под землю и сцеплялось с жилыми модулями. Жилые модули располагались по спирали. И возводились они очень быстро. Отсюда возникла местная поговорка: "Организовать поселение, как папирус разложить". Очевидно, эта поговорка и определила название для поселения. Посредством специального оборудования, созданного экипажем ещё первой Миссии, всевозможные модули возводились преимущественно из корабельной сосны. Точнее из деревьев, похожих на корабельную сосну. На Гигулатикусе эти деревья произрастали повсюду. От земной корабельной сосны они отличались, пожалуй, лишь тусклостью: кора была едва оранжевой, а иголочки совсем серо-зелёные. Название "сосна" закрепилось за этим родом хвойных деревьев на Папирусе.

С недалекого расстояния жилые модули напоминали скопление деревянных юрт. А с дальнего пригорка вся эта спираль аилов смотрелось, как круг, словно выложенный из кафельных плиточек. Смысла в круге никакого не было, так сложилось в ходе застройки. Кто-то шутил, что из далека Папирус смотрится, как свёрнутый папирус, – вид сбоку, на скрутку.

Так что со стороны это отчасти, только при первом взгляде, и то из иллюминаторов припаркованных кораблей, – походило чем-то на деревеньку, скорее, даже, на экопоселение. Но лишь отчасти, и лишь снаружи. Внутри же чего-то не хватало, чтобы назвать это экопоселением. И как описать это "чего-то"? Одним словом, если бы не ряд важных ресурсов от космических кораблей, то вся эта поселковская спираль растворилась бы, – люди разбрелись бы небольшими группами, некоторые лишь своими семьями, по бескрайним преимущественно благоприятным просторам Гигулатикуса. Первую миссию ещё объединяло то, что они первые, что так многое требуется исследовать тут и освоить, что, возможно, на Гигулатикусе не безопасно, и надо держаться вместе. Первые потомки еще горели этим, а последующие поколения уже не особо. Вторая Миссия по части многих моментов – прибыла на готовое. А привезенные ею новые технологии – вызвали настороженность со стороны потомков Первой Миссии, и частично дистанцировали некоторых от членов Второй Мисии. Похожая история возникла с представителями Миссии 3. Так что внутри вся эта спираль-поселок, мягко говоря, выглядела так, словно в одну вязку живьём поместили представителей целых трёх исторических эпох. Исторических эпох, вынужденных ютиться вместе из-за Космо_корабельных ресурсов: медицина, эйфеэнергия, электроэнергия, IT, и, конечно, опека со стороны ИИ.

Но при всём при этом, вся эта спираль, всё это общество, удивительным образом, как отднажды причудливо выразился Джей: "Всё ещё, по неясным причинам, находилось в точке Лагранжа: то есть всю эту спираль, весь этот Папирус, в социальном смысле, всё ещё не тяготило ни к стяжательству с наращиванием капитала, ни, с другой стороны, к чему-то выражено социалистическому. Не образовывались здесь родоплеменные конструкции и не выстраивались де-юре закрепленные режимы. Это, как какое-то общество без власти, "тело", которое, действительно, залипло, наверное на время, в этой самой точке Лагранжа".

Временами там да сям внутри Папируса возникали лидеры, сшивалась определенная иерархия, но всё это являлось чем-то эпизодическим и хлипким. Джей допускал, что опекунские ходы и схемы ИИ каким-то образом удерживают Папирус в такой, социальной, точке Лагранжа. Но дальше подобного допущения мысль его не уходила – он слабо интересовался всем эим.

Общественные конфликты на Папирусе временами искрились. То и дело вылазили и какие-нибудь девиации. Но за годы и десятилетия вырабатывались и какие-то механизмы профилактики этих всевозможных воронок, из-за которых могли улетучиваться порядок и худобедное людское равновесие.

Конец Главы 4.

Глава 5 Космический корабль Петагма

Час рассеки на сотню тысяч миль,

Свой путь свершай от света к свету в безднах,

Весь неизмерный круг замкнув, не ты ль

Очнешься вновь, живым, в провалах звездных?

Валерий Брюсов

Космос стоял и не двигался. И была неясность: двигается ли космический корабль Петагма. Но Петагма плыла. И космос шевелился. А через иллюминаторы это не всегда было понятно.

Внутри Петагмы роботы выполняли различные задачи. Остальной состав команды (90 человек) находился в гибернации. Гибернация не была постоянной. На этот счёт нормативные перелётные параметры на корабле выглядели следующим образом: пять лет гибернационного сна и два года активности. Активность. Она, после реабилитационного периода, отхода от гибернации, – в основном вся была направления на расширение ЗУНов: знаний, умений, навыков. "Будущим поселенцам надобно быть подкованными во всех отношениях", – частенько звучало от профессорского состава экипажа.

В гибернационный период андроид Игрек постоянно слагал стихи. Робот-поэт, он что-то пытался рифмовать ещё на Земле. Но рифмовалось у него плохо, оттого стихи он слагал в основном белые. Лишь изредка проскальзывала рифма, во многом благодаря чтению всевозможных стихотворений. Читал он на разных языках. В основном на русском, реже на английском, иногда на японском, совсем мало на идише, армянском и немецком. Слагал же свои стихи Игрек только на русском. Этот язык словно обволакивал всю его операционную систему и как будто определял даже её течение, особенности работы, функционирования.

С другими роботами Игрек взаимодействовал редко, преимущественно по трудовым задачам. Иногда он со всеми андроидами играл в настольные игры.

С выходом из гибернационного сна людской части экипажа, – что-то пробуждалось и в Игреке. И тогда меланхолия уходила из строк его белых стихов. Они с Ванечкой Лазаревым (Джеем) стали лучшими дрзьями.

Гибернационная проблематика заявляла о себе остро. Предыдущие две Миссии (как и эта третья) – в одну сторону: поселение на века. Сигналы от них были краткими: "Миссия №1 достигла места назначения. Гигулатикус пригодна для жизни", "Миссия №2 достигла места назначения и наладила взаимодействие с потомками Миссии №1". Эти сигналы шли до Земли долго. Никакой информации о последствиях гибернации не передавалось этими двумя Миссиями. А на Земле никто не ставил на людях затяжных экспериментов с гибернацией. С обезьянами и свиньями были затяжные эксперименты, а с людьми – нет. А он, этот искусственный сон, на Петагме, от пятилетки к пятилетке, заявлял о себе. В итоге: часть экипажа умерла, включая родителей Ванечки Лазарева (Джея). Когда из жизни ушла мать, ему было 23 биологических года. Когда ушёл отец – 26 лет. Тела умерших предавали космосу. Это было непривычно и странно. Тело тянется к земле. И звучало это криво: предать космосу.

Перед последней пятилеткой Джей освоил уже многие науки, овладел изрядным количеством умений и навыков. Да, в промежутках между какими-то пятилетками он с головой погружался в изучение механики: помимо теории, – объездил и перебрал множество агрегатов в ангаре Петагмы. Именно там он обкатал своего арахноволоконного "друга": Ф-атом, – J11.

Петагма приземлилась на Гигулатикус. Людской состав экипажа Миссии №3 сократился с 90 до 70 человек, состав андроидов остался тем же (9 роботов со свободным протоколом).

Когда нога Джея ступила на Гигулатикус, его биологический возраст – 33 года.

Расшифровка некоторых пасхалок:

1.Главный герой Ванечка Лазарев. В Главе 3 "КЛУМБА глазами десятилетнего ребенка" – обозначено, что десятилетний Ванечка, общаясь с роботом Игреком на Луне, на базе КЛУМБА, как бы завидует Игреку, что его имя (Игрек) целиком укомплектовывается в одну букву "Y". На это робот, так расположенный к мальчику, утешает его и говорит, что они могут подобрать и Ванечке такое имя. Так рождается: Ванечка=Иоанн=John=буква "J"=Джей!

2.Арахноволоконный летательный агрегат Джея Ф-атом J11. Когда Джей, на космическом корабле Петагма, в промежутках между гибернационными пятилетками осваивает предмет религиоведение, ему врезается, западает в душу 11 глава из Евангелия от Иоанна. Именно по этой причине Джей декоративно выводит на корпусе фары Ф-атома надпись "J11".

3.Фамилия Ванечки – Лазарев. Это опять же отсылка к 11 главе Евангелия от Иоанна. В этой главе мы соприкасаемся с чудом воскрешения четырёхдневного Лазаря Иисусом Христом.

4.Из 90 человек Миссии №3 на Гигулатикус ступают только 70. Здесь 70 – это отсылка к 70 апостолам, о которых, например, упоминает святой евангелист Лука (Лк.10:1).

5.Биологический возраст Джея в момент приземления на Гигулатикус – 33 года. Это отсылка к некоторым преданиям о возрасте библейского Адама в момент его сотворения Богом.

Но! В моём романе "Экзопланета Гигулатикус" не так, как, например, в поэме Блока "Двенадцать": ни одна библейская цифра, в том или ином направлении, думаю, – не развернется у меня, не отыграет в моём романе. Просто какую-то библейскость мне хочется вшить в некоторые пасхалки. Не все пасхалки в моём романе связаны с библейской тематикой.

Конец Главы 5.

Глава 6 Пиксельный поток

Не ты ли ждала меня в этом углу, где я очутился в возрасте моего одиночества?

Пабло Неруда

Пиксельный поток являлся привычным делом для всего экипажа Миссии №3 на экзопланету Гигулатикус. Преимущественно посредством него люди и роботы получали всевозможные ЗУНы (знания, умения, навыки) на Петагме, в ходе перелёта. Джею особенно нравилось изучать историю разных стран планеты Земля в потоке пикселей. Благодаря этому потоку обучающийся мог (как вживую) присутствовать на различных исторически знаковых конференциях, собраниях, соборах, вече и тому подобное. Мог даже побывать в окопах в качестве рядового солдата на тех или иных войнах прошлого. Окопы XX века запечатлелись у Джея. Из некоторых таких окопов он выходил, чтобы рассматривать военную технику различных стран, – Пиксельный поток позволял проделывать и такое.

Добравшись до Папируса, Джей аккуратно припарковал свой Ф-атом около недавно возведенной небольшой ячейки №1721 и, утомлённый дорогой (см. Глава 1), приняв душ и перекусив, он принял две таблетки. Безобидный "Эхолюм" для расслабления мышц и нервной системы начал действовать. Он залёг на диван. Вечер был поздний, но в сон не тянуло. Джей запустил домашний пиксельный поток и задал параметры для фильма.

В параметрах значилось:

–продолжительность: два часа;

–жанр: триллер с неожиданной развязкой;

–локация: экопоселение в лесу на планете Земля; по устройству, как Зибен Линден, но где-нибудь в Нидерландах;

–музыкальное сопровождение: эпизодическое, умеренное, музыка в стиле нейрохаус;

–главные герои: две молодые семьи из экопоселения;

–внешние и внутренние особенности главных и второстепенных действующих лиц: сделать произвольный микс из последних пяти фильмов;

–особенности конфликта: неприязнь к ценностям экопоселения у некоторых героев;

–специфика протекания конфликта: некоторые герои могут умереть, но без визуализации насилия и кровопролития.

Пиксельный поток запустился и начал обволакивать Джея. Лёжа на диване, он очутился в фильме. Сюжет прекрасно выстроился и затянул Джея. Лишь несколько раз, на первых минутах фильма, он останавливал ход событий для того, чтобы словесно отредактировать внешний облик нескольких героев; играли они безупречно, но внешность их, произвольно сложившаяся внешность, – несколько не устраивала Джея. В итоге всё пошло как следует, и на двадцатой минуте появилась Мия.

Мия была особенной пиксельной актрисой. Джей смоделировал ее на основе видеозаписей с Петагмы. Калька была с мадам Натали. Так её, профессора филологии, звали на Петагме. Сейчас Джей не был уверен, но ему казалось, что такого рода обращение к ней было связано с каким-то нашумевшим нейросетевым романом ни то XXV века, ни то более позднего периода. Джей не дознавался. Просто припоминал, что кто-то на Петагме, похоже, говорил ему об этом, что персонаж того стародавнего нейросетевого романа, героиня мадам Натали, – была профессором филологии по сюжету. Что касается до их настоящего профессора с Петагмы – мадам Натали была первой, у кого начались проблемы с выходом из гибернации. После одной из сонных пятилеток ее не стало. Она была первой, кто ушел из жизни на Петагме. Джей помнил её по невероятным урокам словесности, литературы и филологии. А как она читала стихи вслух! Спустя несколько гибернационных периодов, уже когда мадам Натали не стало, когда Джею было приблизительно двадцать биологических лет, ему даже казалось, глупо, что литература – это женщина, и, непременно, женщина с распущенными, рыжими, вьющимися до плеч волосами.

В последнее время он часто думал о ней. Вероятно, полагал он, это из-за того, что самые яркие и памятные моменты их обучения и досуговой жизни на Петагме проходили тогда, когда мадам Натали было 33 года. И как ему, тогда, подростку, нравилось, как она говорит, как ведёт себя с членами экипажа, даже с роботами, с Игреком. Если бы он, теперешний Джей, вернулся в ту пору сейчас, то они были бы ровесниками с мадам Натали. Различные мысли стали просачиваться в голову Джея. И в тот самый момент, когда мысли Джея стали вертеться во всех этих странных и нереальных блужданиях, – к нему, постучавшись, вошёл Игрек.

С той поры, как этот робот покинул Землю (см. Глава 2), – он изрядно изменился со стороны. Старческость полностью выветрилась из его телодвижений. Теперь любой наблюдательный глаз легко бы мог заметить, что походка Игрека, особенности его жестикуляции и прочее – так стали походить на пантомимику Джея!

Игрек жил рядом с Джеем. Роботам со свободным протоколом выдавалось собственное жилье по желанию. Игрек желание выразил, так как он предпочитал заниматься поэзией в уединении.

Джей поставил на паузу Пиксельный поток. Игрек поприветствовал Джея и начал говорить о своём поэтическом настроении от недавнего пребывания в Джеландаге. О том, что его особенно вдохновляют песни гигулатки Ихос. Он призывает Джея посмотреть на Ихос, послушать её песни. Джей говорит, что он, может быть, и поехал бы в восточную местность, в этот Джеландаг, если бы там всё не закартографировали ещё представители Миссии №1. Теперь же он заинтересован картографированием карстовых пещер на западе Гигулатикуса, и ехать за песнями какой-то Ихос в далёкий Джеландаг ему совсем не сподручно.

Игрек смиряется и интересуется, чем занят сейчас Джей, как коротает вечер. Джей, улыбаясь, говорит, что Игрек отвлёк его на самом интересном в Пиксельном потоке. Затем Джей кратко пересказывает Игреку содержание начала фильма и предлагает Игреку продолжить просмотр вместе. Они продолжают смотреть фильм вместе. Когда Игрек видит Мию, рыжеволосую пиксельную актрису, героиню фильма, он замечает Джею, что она невероятно похожа на умершую мадам Натали, профессора филологии с Петагмы, и, одновременно, на гигулатку Ихос. – Ту самую Ихос, песнями которой, он, андроид, так вдохновлялся давеча.

Джея это задевает.

После просмотра фильма, прежде чем Игрек уходит в свой жилой модуль, – Джей договаривается с ним слётать в Джеландаг. – Отправиться сразу, как Ф-атом будет починен.

Конец Главы 6.

Глава 7 Долина Джеландаг

В светозарной той стороне

Осьмикрайная, на восьми ободах,

Белая равнина блестит.

Там не увядающая никогда,

Не знающая изморози ледяной,

Зелень буйная шелестит.

Там высокое солнце горит светло,

Никогда не падает снег,

Никогда не бывает зимы.

Лето благодатное там

Вечное изливает тепло.

Олонхо

Кругом цвели босвеллии.

И пахло ладаном.

По окраинам долины, на взгорьях, мерно качались и поскрипывали корабельные сосны.

Нежно шумела небыстрая речушка.

Пели птицы.

И дуновение ветра – было тихим.

У гигулатов отсутствовала письменность. И нельзя было сослаться на какой-то текст, где чёрным по белому сказано, что Джеландаг – это то-то и то-то. Оставалось лишь догадываться по гигулатам, что Джеландаг – это такой набор звуков, музыка которых лучше всего отражает характер данной местности. Гигулаты произносил "Джеландаг" протяжно, пропеваючи, с двойным повторением ударного "а" в конце слова.

Где-то, в глубине Джеландага, горел небольшой куст.

Он горел постоянно, не затухая.

Пытливые умы Миссии №1, обнаружив это место, пробовали воспламенять от этого куста всевозможные сучья и ветки, и всё воспламенялось.

Пламя изучали. –

В нём не было ничего необычного: горит куст.

Необычность была разве в том, что пламя это почему-то не обжигало.

Ещё, странная штука, – гигулаты никогда ничего не зажигали от этого куста.

Благолепие, уют, мирность долины Джеландаг – были непередаваемые. Человеку ничего не хотелось обустраивать здесь. Самой природой здесь было всё как-то обустроено. Но и здесь человек, при длительном пребывании, начинал сперва скучать, потом брался что-то исследовать, затем во что-то грубо вторгаться.

Гигулаты не скучали никогда. Словно их умы были заняты каким-то внутренним мирным пребыванием.

Конец Главы 7.

Глава 8 Гигулаты

Всё песнословит Тебя.

прп. Ефрем Сирин

Гигулаты двигались мирно. Часто пели.

Пение необычное. Непривычное для человеческого уха. Пение не земляное, как будто не о земном. Пение горе, горнее. Сакральное. Оно, почему-то, не надоедало, как не надоедает пение птиц в лесу.

Телеса гигулатов походили на фигуры артистов балета, но были несколько справней, – это не умаляло ни грации, ни лёгкости гигулатов. Наигранность в гигулатах отсутствовала. Сплошная естественность.

Как и люди, они несколько отличались друг от друга разрезом и цветом глаз, цветом и характером волос, цветом кожи. Взгляд их походил на детский, но преобладал ум. Что-то было во взгляде их и от праведных пожилых людей, но только блеска, гармонии и радости в глазах гигулатов было больше.

Джею попадались и нравились такого рода заметки о гигулатах. – Заметки юродивого Георгия. Этого, по всей видимости, чуткого и чувствительного чудака, перекочевавшего на Гигулатикус с какого-то сибирского поселка планеты Земля. Где-то сохранились данные, что прибыл он на экзопланету вместе со своим отцом. Его старик лихо играл на гармошке, на баяне, прекрасно пел, в связи с чем угодил даже на плакат, располагавшийся теперь в местном музее "Человек и Гигулатикус". Информация о Георгии этом была весьма размыта. Смоделированные нейросетевые данные о нём были противоречивыми. Ни то он был своеобразным от роду. Ни то некие отклонения в нём и чудачества начали возникать в момент перелёта. Были размытые сведения, что необычнее особенности стали просыпаться в нём на Гигулатикусе. Георгий этот особо отличался тем, что везде, где бы он ни находился, начинали возникать своего рода молельни. Выделенный ему жилой модуль №40 со времением стал напоминать часовню. Когда Георгий оказывался по тем или иным причинам в научных модулях, расположенных там-сям по Гигулатикусу, то спустя какое-то время в них начинал возникать какой-то церковный дух. Времени он придавал мало значения, лишь бы оно проводилось по Богу. Иногда он говаривал: "Молитва – перво, а остальное – второстепенно". Всё у него текло как-то само собой. Во всём был хаос. Хаос был и в его заметках. Заметки неструктурированные, всегда без датировки. Заметки, как по наитию. Заметки краткие, поскольку написаны то ручкой, то карандашом, то маркерами разных цветов. Выполненное роботом Игреком визуальное сканирование (паст ручек, карандашного графита и различных маркерных наполнителей) показало, что в среднем юродивый этот раз в месяц (36 земных дней) делал одну небольшую заметку. Некоторые из этих заметок Джей фотографировал. Фотографии с текстами шли таким чередом:

"Удивительно, что в таких далёких далях эти существа, гигулаты, – внешне ничем не отличаются от человека".

***

"Хорошо, что наша Миссия №1 не навязывает своих ценностей этим гигулатам. Они не нуждаются ни в каких наших ценностях".

***

"Грех окутывает и обволакивает нас, где бы мы ни находились. А гигулатов нет. У меня на этот счёт лишь одно предположение: они никогда не теряли и не теряют связи с нашим общим Творцом".

***

"Крестить их не надо. Зло, лесть не гнездится в их сердцах. Не смею исключать, что гигулаты бессмертны, но это надо как-то пронаблюдать, зафиксировать. Можно, конечно, этого и не делать, какая разница".

***

"Питаются гигулаты как будто огнем, – греясь у этого своего горящего куста. Размножаются странно – как это похоже на то, о чём у кого-то их христиан приходилось мне читать про размножение не жидким путём, про размножение путём умным".

***

"Сегодня я наблюдал за одной гигулаткой. Наверное, она даже этого не заметила. Она сидела на своей правой стопе, опершись подбородком на левое колено, медленно набирала песок в руки, ещё медленнее сыпала его перед собой, что-то выводила на нём и – пела. Её рыжие волосы то и дело мерно вздымались от дуновения нежного ветерка. И тут-то я вспомнил Исикаву Такубоку, пятистишие из его "Горесть песка"":

Да, говорят недаром,

Что так прекрасна прядка волос,

Случайно упавшая на лицо.

Я засмотрелся,

Пока ты писала.

***

"Они поют и так общаются друг с другом. Наедине они поют тоже, но интонация при одиночном пении похожа на молитву, на общение с Богом. Моя душа постоянно радуется, когда я нахожусь рядом с ними в Джеландаге".

***

"У них нет никаких признаков ритуалов, обрядов, возможно по той причине, что они неразрывно и постоянно связаны с Творцом? Похоже, им не нужна ни вера, ни религия, – вероятно, они в постоянном богообщении?"

***

"Кто-то учёный сказал мне, что нейросеть не нашла аналогов, схожестей песен гигулатов с чем-либо. По мне – их песнопения чем-то, очень-очень отдалённо, напоминают византийский распев".

***

"Этот Джеландаг, как какой-то скит, где под небом собраны совершенные люди".

***

"У них патологически и хронически не нарушена связь с Творцом, как у нас, людей".

***

Тексты этого Георгия мало кого интересовали. По большому счёту, до Джея, – они постоянно пылились в музее "Человек и Гигулатикус".

С прибытием Второй Миссии интерес к гигулатам резко возрос. Вновь прибывшие пытались наладить контакт с гигулатами. Но сложность состояла в том, что джеландагские человекообразные ни в чём не испытывали нужду, были абсолютно равнодушны к суетливым инициативам людей.

Позже, по истечении нескольких десятилетий с момента прибытия Второй Миссии, кто-то из людей делал ряд попыток вывести гигулатов из себя с целью посмотреть особенности их поведения в конфликтной ситуации. Но такие попытки всегда оборачивались чем-то непредсказуемым: то обидчика, за одно лишь его намерение, – ударяла молния, то происходил иной несчастный случай. Словно какое-то провидение оберегало и хранило всех этих гигулатов. Всё это порождало всевозможные слухи. Некоторые стали даже пугать гигулатами непослушных детишек. Так что представители Миссии №3, по прибытии, отправлялись смотреть гигулатов, конечно, с интересом, но не с чистого листа, а с багажом надумок, порождавших излишние опасения, а у кого-то и заведомую, заочную неприязнь.

Конец Главы 8.

Глава 9 Кабина №1721

Иногда по ночам мне становилось страшно. Казалось, подниму голову с подушки и ударюсь о звёзды головой, так что разобьются они над нашей нищетой…

Пабло Неруда

Кабиной №1721 Джей называл свой домишко на Папирусе. Кабина. Это словцо прилипло к Лазареву еще с перелёта. В промежутках между гибернационными снами, в пору, когда его биологический возраст перешёл где-то за 23 года, он с увлечением, и порой чрезмерно активно, просматривал записи кабинщиков со всевозможных уголков планеты Земля. Ему нравился стиль cabin life. Нравилось, что кабинщик не живет постоянно в своей землянке, или в лачуге, или в домике, а лишь наведывается туда на непродолжительный срок. Наведывается так, отдохнуть от города, побыть на природе, уединиться, собрать тело земляным трудом, занятиями для выживания, ну и почилить, конечно. Что-то из записей кабинщиков Джей перенес в Пиксельный поток и с упоением "купался" в сюжетах с лесом, горами, ручьями, снегами. Особенно ему нравились пикселяции почему-то сибирской природы. Когда он уделял им внимание, то излюбленным его делом было погрузиться вглубь тайги и замереть там, стоять этаким пнём и подолгу обозревать дерева, мхи, ручейки. Японские холмистые леса ему нравились тоже. Он находил их похожими на сибирские. Где-то в 27 лет он увлекся хокку, и те трёхстишия, которые были о природе – Джей заносил в Пиксельный поток; тогда в некоторых пикселяциях возникал голос, который зачитывал хокку сперва на японском, а затем на русском языках. Такую увлеченность Лазарева разделял робот Игрек. Порой они вместе, во время перелёта, в небольшой каюте космического корабля, бродили в Пиксельном потоке по тайге, по таёжным домикам-кабинам, и если бы стороннему зрителю довелось бы их наблюдать в тот момент без пикселяций, то он непременно счел бы их за сдвинутых.

Но ему, юному Джею, так хотелось заиметь свою лесную кабину, – вживую. Ему даже, порой, казалось, что он смог бы сидеть в такой кабине годами и старится до глубоких седин, ничего не зная о людях, событиях. И когда, по прибытии на Гигулатикус ему определили его ячейку 1721, он назвал ее "Кабина №1721" или просто "кабина". И, конечно же, – это была по большому счету кабина, – в самом привычном понимании этого слова. И все признаки кабины и кабинщика Джея были тут на лицо.

Кабинщик. Кабинщик. Да, Джей – кабинщик! Потому что во всякого рода делах, передвижениях, коммуникациях, суете – он думает, как бы оказаться в своей кабине №1721. Уединиться. Ему нравится его кабина. Она такая подходящая ему досталась, по распределению, по прибытии. Шуточно играя цифрами, он находит, что его кабина №1721, как и его Ф-атом J11, но только случайно, ознаменована 11, потому что в сумме 1+7+2+1=11.

Почему же его кабина – кабина? С натяжечкой – но кабина? Этому есть несколько причин:

1.Жилой модуль №1721 располагался на таком витке поселковой папирусной спирали, что оказывался внутри небольшой рощицы. Это давало ощущение, что он вдалеке от каких бы то ни было населенных пунктов.

2.Природа вокруг – чистая и девственная.

3.Джей являлся одним из немногих, кто, например, возился с дровами. В этом не было необходимости с точки зрения обогрева, с точки зрения кухонных задач и пр. Но Джей возился, – для камина, который он сам соорудил внутри своей кабины. Ещё – для костра, который он жёг иногда вечерами, общаясь с Игреком. С водой Джей возился тоже. Конечно, вода поступала в модули богатая, ключевая. Но недалеко от жилого модуля №1721 был родник с минеральной водой, которая очень нравилась Лазареву, он предпочитал пить её. Иногда Джей косил газон. Конечно, это могли делать роботы, но он любил делать это сам. Делал Лазарев и ещё какие-то строительные-благоукрасительные работы, то и дело вытаскивая из лесу корабельные сосны. Таким образом, внешне его передвижения по жилому участку очень напоминали те, что когда-то были у кабинщиков, выдавивших когда-то давным-давно всякого рода экопоселения на планете Земля.

4.Ночи и сны. Иногда Джей просыпался ночью в своей Кабине. И ему становилось жутковато. На космическом перелётном корабле Петагма такого не было, – там он уходил в гибернацию и пробуждался не один, а целым людским экипажем. А здесь, посреди рощицы, в своём модуле, – он был один в своей ячейке, и только скрип корабельных сосен изредка нарушал тишину ночи, и мерно шептал на каком-то тюркском диалекте: "Один, один, один".

5.Джей часто был в своём модуле набегами. До того набегами, что у некоторых папирусцев, знавших его, возникали вопросы по типу: "Живёт ли Лазарев дома". Он много времени проводил в картаграфировании. Если бы не уловки, которыми с Джеем в своё время поделился профессор Маркс на Петагме, то поселенческая нейросеть определила бы Лазарева, ещё неспособного к плодотворной самозанятости, трудиться механиком в какое-нибудь машинное или робототехническое отделение Папируса (на части из них, по собственному желанию, ещё трудились люди, а не только роботы). Джей же стал картографом. Вознёй со всевозможными инструментами для решения всевозможных техническим задач во многом была наполнена его кабинная жизнь; к тому же он с трудом переносил труд в коллективе. А в одиночку трудиться на благо общества картографом – его устраивало. Предыдущие Миссии составили всевозможные, достаточно подробные, карты Гигулатикуса. Слабой стороной здесь оставались пещеры. Ими Лазарев и занимался. Дело своё он знал недостаточно хорошо, но старался, и много получалось. На своём Ф-атоме он то и дело отправлялся в разные края планеты, где специальной техникой проникал, исследовал, картографировал те пещерные системы, к которым не удавалось подобраться удалённым методом, не покидая Папируса. При такой работе часто палатка была домом Лазарева. Нередко домом была та или иная лесная избушка, которых представители Миссии №1 и потомки соорудили там да сям по Гигулатикусу. А папирусный модуль №1721, при взгляде под определенным углом, – был, действительно, местом, в котором Джей бывал набегами, то есть вполне себе Кабиной №1721.

6.Кабинный образ Джея. Пребывая в своей Кабине №1721 в перерывах между картографическими выездами, Лазарев часто зарастал. Носил списанную ветхую одежду, которую выуживал у механиков робототехнического цеха. Пребывая на Папирусе, Джей практически не выходил за границы своей кабины, за овал своей рощицы. Коллективные мероприятия его не интересовали. Снабженность продуктами для выездных работ – позволяла готовить в кабине и не появляться даже в столовой восточного кластера поселения. Со стороны Джей смотрелся этаким добродушным отшельником. Неизменная стрижка "горшок", борода, куцая вязанная шапчонка, просторная рубаха с длинными рукавами и какие-то шароваристые сермяжники для работ на участке – всё это придавало издалека Лазареву вид какого-то древнерусского поджарого мужика. К нему даже прилипло прозвище Старовер, которое он понимал слабо и которое ему очень не нравилось.

Иногда Лазарев писал масляными красками. И это было по-субкультурнокабинному, – периодически заниматься каким-то искусством на лоне природы, подле своего домика. В живописи его интересовало два направления: пикселяционизм и, древний, – импрессионизм. Орудуя кисточкой, он нередко слушал музыку. В основном пиксельный IOM (intelligent outdoor music, "умная пленэрная музыка"). Музыку в других стилях он практически не слушал. Если и случалось, то это всегда была музыка без слов.

7.Джей и питомец. Как у многих из кабинщиков, у Джея был питомец. Это была дикая птица, которая очень напоминала ворону. Джей дал ей прозвище Фива. Она жила своей жизнью. Но иногда прилетала навестить Лазарева. Она была невероятно смышленой. Быстро освоила язык жестов. Вела себя чрезвычайно услужливо. Но иногда занималась самодеятельностью. Так, Джей как-то отправился в свою кабину готовить кофе, на время оставив свой пленэр. Передвигаясь по небольшой кухонной зоне он увидел в окошечко, как Фива ловко орудовала кистью, сноровисто удерживая её в своём клюве. Мешать Лазарев не стал, он всегда относился к живописи поверхностно. И каково же было удивление молодого художника, когда он обнаружил, что мазки, нанесенные птицей – были все по делу.

С кем-то Лазарев обсуждал это потом. И кто-то говорил ему, что эти вороны, как, пожалуй, все тутошние птицы, и не только птицы, – на сто рядов изучены здесь представителями Первой Миссии и их потомками. Джею даже рекомендовали освоить пикселяции, которые наглядно раскроют ему все особенности его питомца. Но Лазарев не стал прибегать к знакомству с такого рода материалом.

8.Кабинные игрушки. Ими Джей был обложен с ног до головы. Как ни один другой поселенец. Станки по металлу, станки по дереву, сварочные аппараты, всевозможные пилы, лобзики, шлифмашины, электрорубанки и прочий всевозможный инструмент – всё это было грамотно размещено у Лазарева по периметру его кабины, прямо под крышей, которую он мастерски удлинил.

Здесь важно отметить, что как раз таки под этой самой крышей, в своём привычном кабинном одеянии, Джей и находился, когда к нему прибыл Игрек. Лазарев тестировал свой Ф-атом после починки. Андроид зашёл со стороны рощи, с какой-то книгой в руках. И Джей, улыбнувшись, подумал внутри, как это необычно: робот с книгой, трава, дерева, розоватая атмосфера. Это был томик из собрания сочинений "Поэзия Европы".

Мгновение спустя они пили кофе. Джею нужно было взбодриться. Игрек же в кофе не нуждался, и оно не производило на него никакого воздействия. Но, медленно потягивая из небольшой красной чашечки, он наслаждался. У робота были вкусовые рецепторы, которые развились у него до уровня здорового молодого человека в ту пору, когда Игрек приобретал и готовил еду для своей покойной "матушки" Выготской Идит Яковлевны.

После кофе друзья снарядились. Джей старательно переодевался. Теперь Лазарев выглядел ультрасовременно, по меркам Миссии №3, – Им предстоял затяжной перелёт на Джеландаг.

Конец Главы 9.

Глава 10 Ихос

Уловил я созвучные звуки,

Мне родные томленья постиг,

И меж гранями вечной разлуки

Мы душою слилися на миг.

Валерий Брюсов

Ф-атом рассекал воздух.

Высоко.

Человек и робот – смотрелись на Ф-атоме. -

Гармоничная картина.

Может от того, что парили друзья?

Гигулаты – не стая, а какие-то чистые существа, как на картине Матисса "Музыка". Такого рода мысль пронзила ум Джея, когда они с Игреком прибыли в Джеландаг.

Ихос сидела около горящего куста и что-то напевала.

Руками она пересыпала песок.

Цвет песка был почти такой же, как и её волосы.

Она была погружена в себя и повернулась к Джею и Игреку после того, как Игрек, взирая на неё в своём поэтическом настроении неожиданно громко, выразительно и, кажется, не совсем к месту начал цитировать Мандельштама, намеренно подталкивая Лазарева своим локотком:

Нам остаётся только имя:

Чудесный звук, на долгий срок.

Прими ж ладонями моими

Пересыпаемый песок.

Ихос действительно походила на мадам Натали. Походила она и на актрису Мию, которую Джей смоделировал в пиксельном потоке своего жилого модуля, своей кабины № 1721.

Замешательство и растерянность читались на лице Лазарева.

Ихос смотрела на него светлым, чистым, открытым взглядом святого человека.

Развить эти вещи позже. Позже закончить эту главу.

Глава 11 Джей и робот Игрек спорят

Увы, неволи дни суровы

Органам жизни не дают:

Рабы, влачащие оковы,

Высоких песней не поют!

Фёдор Глинка

Дело было в кабине Джея. Кабина №1721. Месяц спустя по возвращении с Джеландага (36 земных дней).

Всё началось с заявления Игрека, что специфику протекания человеческой истории на планете Земля, особенности земных геополитических трансформаций – лучше всего понимать литературоведческим путём. А именно – посредством освоения поэзии всех землян на всех этапах их передвижений, их войн и миров, их катаклизмов. Потому что поэт – как зеркало. Поэты – как зеркала. И понимать историю землян, здесь, на Гигулатикусе, – необходимо.

Джей начал упрекать Игрека в том, что тот в своём кабинном затворе чрезмерно сфокусировался на поэзии и мыслит как-то куце, тесно, ограниченно.

Коммуникация начала приобретать некий накал, когда Джей несколько едко проронил, что поэты – фрукты специфические. Что поэтам свойственно утрировать, натягивать, раздухаряться, иногда ныть, скулить, проецировать свою гнилость на других людей, общество и даже на те или иные государства. Поэтам присуще чрезмерно фокусироваться на себе, играть и, в конце концов, быть даже трикстерами; что они, поэты, – зеркала кривые. Порой эти, так сказать, зеркала изрядно избалованы по жизни, некоторые с самого детства. И, стало быть, мало того, что это зеркала кривые, так некоторые зеркала ещё, получается, и дребезжащие.

Потом был кофе. Джей пил крепкий-крепкий доппио, лучше б тогда ему мяту.

Игрек кофе не пил, а пытался смягчить возбужденного и взвинченного в тот день Лазарева. Смягчал тем, что читал какие-то строки из Вергилия и подчёркивал Джею, что это так похоже на Гигулатикус. Джей пропускал это мимо ушей.

Текст Вергилия был таким:

Прежде всего, дерева создает различно природа.

Много таких, что совсем человеческой воли не знали,

Сами собою растут, по полям широко рассеваясь

Иль по извилинам рек: ветла мягколистная, тополь,

Гибкий дрок и с листвою седой серебристая ива.

Игрек ещё не успел завершить, как Джей каким-то резким оборотом закрутил разговор про поселенческую папирусную нейросеть. Джея смущало, что здешняя папирусная нейросеть для роботов, да и для многих людей, – как Бог. Но Бог – благ, а нейросеть – под вопросом, и это как бы давно аксиомы. А всё это прямое соединение роботов с нейросетью – что там происходит? – Человек-то этого не знает, не контролирует. Здесь они долго спорили про природу и необходимость соединения вообще. Про контроль. Приходили и к чему-то и общему, что, например, робот со свободным протоколом, как и человек, не принужден к какому-то соединению с чем бы то ни было вообще. Даже если это что бы то ни было – называется многими чуть ли ни путь и истина и жизнь.

Третья тема была женщина-земляника и женщина-гигулатка. Спор здесь подзатянулся от упёртости Джея, что модель двоица, союз мужчины и женщины, – это нечто невероятно цельное и эффективное. Робот этого не понимал. Никак не понимал даже через призму всевозможных срезов, которые словесно ухищренно делал Джей. Игрек приводил множество примеров провала всякого рода союзов вообще. Показывал, что материальная единица тоже может быть эффективна. Цитировал даже Омара Хайяма, не совсем к месту, как показалось Джею: "…лучше будь один, чем вместе с кем попало". Даже шуточно и дружелюбно попрекнул Джея, что тот, в своём затяжном кабинном затворе да в своём пиксельном потоке, чрезмерно сфокусировался на гендере. Хотел даже просто сказать Джею: "Мол, тебе, по всей видимости, нужна женщина-половинка, а мне-то, роботу, вовсе нет". Но такое говорить он не стал.

Дальше тема гендера начала как-то несколько выпячиваться. По сути, – возник монолог Джея, в котором он ушёл в нечто теологическое, сравнивая страстную природу землян с целомудренным и каким-то святым, иным, не людским, состоянием гигулаток и гигулатов в целом. Монолог этот был жутко кривым, скачущим, замашистым. Игрек считывал эмоциональные качели Джея, молчал и давал ему выговориться. Его операционная система подсказывала ему нечто вроде: "Эко брат Джей замахнул, ух и дёрнул, но пусть уж так высоко берёт, ладно, – это всего лишь временное парение Лазарева: вспышка у него, непродолжительная".

Затем каким-то неожиданным ветром их занесло несколько на тему четвертую, на политику. Но тут Джей, образцовой человек-неполитикос, совсем зачудил. Опция "Калька" произвела своеобразный "щелчок" внутри Игрека, и он быстро понял, что политические речи Лазарева выстраиваются под стародавним влиянием покойного Бориса Иосифовича. Этот учёный входил в профессорский состав Петагмы и был очень расположен к Джею. Джей был расположен к нему. Гуманитарий. Человек с харедим-детством, бесшабашной юностью и невиданной научной активностью в молодых летах. Во время перелёта к нему привязалось прозвище Маркс. Гибернационные пятилетки забрали и его, Гигулатикуса Маркс не увидел. Позже, когда Джей стал выяснять корни прозвища, возникшего у Бориса Иосифовича на Петагме, он перебрал ряд старинных фотографий, какую-то документалистику, чьи-то видео-нарративы. Связка у Лазарева произошла после посмотра древнего фильма "Молодой Карл Маркс" кинорежиссёра Рауля Пека (2017 год). В этом фильме Джей увидел такого Маркса, каким он запомнил Бориса Иосифовича при самой первой встрече, – кажется, это было на лунной базе КЛУМБА. Позже Джей перенес Маркса кинорежиссёра Рауля Пека в свой Пиксельный поток и наделил его некоторыми речами Бориса Иосифовича. В фильмах Лазарева такой пиксельный актер Маркс стал играть молодых и дерзких учёных. Иногда Джей плакал, когда Пиксельный поток заворачивал вокруг пиксельного Маркса-актёра что-нибудь такое этакое, мелодраматическое – после ухода родителей Джея, Борис Иосифович в каком-то смысле стал его родителем. Но, ни отца, ни мать Джей не заносил в Пиксельный поток, он хранил их в сердце.

Политический же виток спора в кабине Джея №1721 пошёл таким образом, что Лазарев начал лепить, что на Гигулатикусе нужен царь, что царь – это хорошо. Лепилось им это, как бездумное клише, как наспех подхваченный лозунг. Что-то Джей цитировал, что-то стряпал от себя. Но ничто это никак не объясняло, почему здесь, на Гигулатикусе, сейчас, – да царь. На идею, что мудрый царь мог бы объединять людей и гигулатов, Игрек возразил резко, что гигулаты в царе не нуждаются, так как, очевидно, их царь – Бог. А таким противоречивым существами как люди – лучше имеющаяся папирусная нейросеть, чем человек-царь.

Левачёк: рассмотреть пятый виток спора: зачем сужаться до дом, дача, горные лыжи? – Но я бы сузился ещё больше.

Утомлённый разговорами Джей уже затруднялся подобрать что-то увесистое в ответ, пригодное под ситуацию на Гигулатикусе. Да и Игрек начинал, что говорится, перегреваться.

Возникла пауза.

Каждый из них начал безмолвно понимать, что, как это они называли, – пора по кабинам: время каждому вернуться к своему затвору.

Перед прощанием они повспомнили какие-то картины с планеты Земля. Кочевье, так они называли перелёт на Петагме, они повспомнили охотнее и живее.

Джей эмоционально уравновесился, но язвительно подшутил над андроидом, что после такого общения с Игреком, – хоть в пятилетку заходи, то есть в гибернационный сон. Игрек в ответ отшутился, что негатив его андроидных стихов гарантирован в случае гибернации Джея.

Был час до полуночи, когда робот отправился в свой жилой модуль, что был внутри облеплен портретами поэтов.

Джей понимал, что он любит своего друга Игрека. Игрек понимал, что он любит своего друга Джея. Джей знал, что робот Игрек – эффективная единица. Робот Игрек допускал, что, наверное, Джею нужна вторая половинка.

Конец Главы 11.

Глава 12 На расстоянии

Чудно Любви моей начало

И сети, что она сплела:

Её Отчаянье зачало

И Невозможность родила.

Эндрью Марвелл

Джей лежал и слал сигналы:

Думал об Ихос.

Она это знала.

Но не знал до конца он:

Что у гигулатов, почти как в ангельском мире,

Что они – боги.

Развить и дописать эту главу позже. Больше поэзии, стихир.

Глава 13 Сон под пение птиц

Наши души и сердца,

И волненье наших снов

Мы наполним до конца

Миром сосен и кустов.

Поль Верлен

Во сне он видел землю.

Лучезарная.

Как в лучших псалмах.

На морях основанная и на реках уготованная.

Человекам, для человеков.

Она была девственна и чиста.

Словно только вышла из-под руки Господа.

В планах закончить эту главу несколько позже.

Глава 14 Резиденция на Гигулатикусе

Взгляд мой ищет её, чтобы быть с нею рядом.

Сердце моё ищет её, но она не со мной.

Пабло Неруда

Джей лежал на небольшом диванчике, творение его собственных рук.

Лежал он в кабине Игрека.

Игрек расставлял партию с глухонемым Камилем.

Этот юноша был местным, в том смысле, что он родился на Гигулатикусе. Глухонемым он был от роду. Утонченный, со звездой царя Давида на груди. Он Превосходно владел языком жестов и, пожалуй, лучше всех из людей на этой планете играл в шахматы. Камиль любил заходить к Игреку. Иногда андроид, жестами, читал ему стихи различных поэтов. И Камиль внимательно следил за движением его пальцев, за пантомимикой, никогда не вмешиваясь, не перебивая. Когда же дело доходило до того, что робот начинал читать ему свои собственные стихи, Камиль периодически резко ободрялся, морщил всё лицо и начинал активно жестикулировать. Так он указывал на кривость некоторых строк Игрека. Порой он, с сочувственным и сострадательным выражением лица, с порой и с шаловливым видом, предлагал, заворачивая пальцы, варианты того, как допустимо что-то поправить. Игрек это ценил и часто нахваливал Камиля при общении с Джеем, что, мол, этот малый удивительно тонко чувствует поэзию.

Джею нравилось наблюдать за общением Камиля и Игрека.

Теперь же, на диванчике, он просматривал то на шахматистов, то на портреты поэтов, на эти, как он их дружелюбно ёрничая перед Игреком, называл "интернациональные стены почёта". Стены, были плотно облеплены поэтами разных времен и народов. Некоторые были в чалмах.

Сегодня Камиль был в красноватых лёгких штанах и в жёлтой футболки, – они очень гармонизировали с его рыжими волосами.

Шахматная партия началась, и фигуры начали посту кивать, когда мысли Джея медленно пошли следующим чередом.

Что если бы построить мне на Гигулатикусе резиденцию?

А для чего? Чтоб в ней спать и есть? Не только. Можно делать в ней комнаты для других разных нужд! Но если бы как-то в ней свить гнездо с Ихос?

Но нейросеть отследит моё неположенное расширение, наверное, ещё подумает, глупая, что я захочу стать капиталистом, зарябит в её опциях тогда то да сё.

А если все же построить, мне резиденция, да как-то свить в ней гнездо с Ихос? Джей долго прокручивал различные варианты того, как это всё могло бы выглядеть. И мысли его стали приобретать совсем вычурные и мало реальные формы в то самое время, когда Игрек, в ходе игры, то и дело жестикулируя с Камилем о том о сем, начал как-то особо рьяно заворачивать свои пальцы и, привстав, шарнирничать всем телом. Затем из его уст вырвалось это, вместе с жестами, похоже словно какой-то спор шахматистов подталкивал робота к этому:

Взгляд мой ищет её, чтобы быть с нею рядом.

Сердце моё ищет её, но она не со мной.

Эти строчки Пабло Неруда дали понять Джею, что андроид уже потерял ферзя в ходе игры, и, похоже, Камиль обыгрывает робота.

Но эти же строчки заставили как бы на новый лад обмозговать свою резиденцию на Гигулатикусе. И его мысли пошли так:

Закончить позже.

Глава 15 Кочевье

В жизни выше нет желания,

Образ ангельский вернуть.

Монах Герман (Скрипин)

Что ты ищешь пилигрим?

Какие у тебя точки опоры?

К чему ты хочешь привязать свои гусли, себя, свой воздушный шар?

И есть ли здесь, на Гигулатикусе, зацепы?

Не поздно ли ты прибыл сюда?

Сюда, куда не было положено тобою лично, зрело, – цели прибывать.

Не с твоего раннего детства ты здесь, земнородный.

Что дорого тебе тут, сейчас, кроме робота, здешнего пения птиц и этой не людской святости гигулатов?

Похоже, вот, только сейчас, раскрывается ум твой в голове твоей!

Где твой корабль?

Есть ли он у тебя в этих волнах житейских?

Пора, пора, кочевье ждёт.

Пора!

О, я кочевник.

И я живу, когда кочую!

Дальнейший путь Джея пролёг к Петагме.

К той её фракции, которая называлась Вестник. Фракция эта была пригодна для одиночных перелётов. С одной гибернационной ванной. С пропитанием на долгие годы, но на одного человека. С автоматической ориентацией на Землю.

Вестник был разработан на всякий случай, как допущение того, что кто-то зрелый, на Гигулатикусе, решит положить свои молодые годы на то, чтобы отправиться на Землю. Земля с самого начала разработки Миссий – печалилась, что во всем этом Проекте так сильно хромает обратная связь. Вестник являлся мостиком. Да, неоднозначным, соломенным, так сказать, но, – мостиком. И, вот, – мостику этому суждено было не подвести, не рухнуть, но, – послужить.

Была Троица, когда Джей и робот Игрек разместились в Вестнике. Перелетное судно стартонуло чётко, уверенно. В первые же секунды взлета Джей ощутил какую-то лёгкость, словно на Гигулатикусе и не было гравитации. Хотя, конечно, она там была.

Андроид выдавил слезу. Сочинил и стих по этому оводу. – Потом, на Земле.

Глава 16 Стихи робота Игрека разных периодов

МОСКОВСКИЙ ПЕРИОД

Я обнял её, старую,

И почувствовал,

Словно душа её уже почти отклеилась от её тела,

Что уже незначительные сплетения души её и её тела –

Ещё держат её на земле этой.

***

Почему я должен таскать свое тело туда и сюда, чтобы взять тот или иной сюжет?

У меня плохо рождается сюжет от фантазий.

***

О Земля, Земля!

Кто сотворил тебя столь прекрасной?!

***

Иконопись прекрасна:

Золото.

Красное.

Фиолет.

***

Что-то было в этом:

Как весна,

Как кладбище,

Как льющаяся благодать Святаго Духа.

***

Душа пела и играла.

Как от прощения.

***

Памятники живут дольше, чем люди.

Памятники накапливаются,

Люди смотрят на них, как на мощь, богатство, благосостояние.

***

Роботихе не надо красится,

Когда она ведёт новости.

Она всегда свежа и опрятна.

Она не стареет.

***

Ветхий человек, как чёрная дыра.

Гравитация ветхого человека.

Так пахнут листья смородины.

***

Всё летало. Невесомость и икона, коснулась лба, как будто кто то невидимой рукой благословлял Джея. Он почему то вспомнил село, которое в эту минуту было так далеко.

Вспомнил какие-то песни. И вспомнил танец. Танец, в котором в одном был лад, такт, твёрдость, стройность. А вокруг этого не было. А в танце том – было. И так бывает в танце, пусть и в эстрадном, когда танцуют люди, которые знают друг друга, которые живут одной жизнью, со всеми радостями, невзгодами, мелкими склоками.

***

Запах дома.

Трава шелестела.

Ветер касался кончиков травы.

***

Тайга. Туман. Контейнер.

***

Гремел гром и работал двигатель.

Было пасмурно.

И собирался дождь.

Пахло травами и лесом.

Двигатель был старый, автомобильный.

Он испытывал его, чтобы потом установить на лодку.

***

Когда наша звезда станет сверхновой

Я стану жить тогда по-новому.

Встану на восток, где восходит сверхновая

И буду слагать тексты, песни, гимны.

***

Гравитация земли велика

А гравитация ветхого человека внутри человека велика ещё больше.

Не все люди это подмечают,

Но роботам это заметно.

Гравитация ветхого человека внутри человека, как в чёрной дыре.

***

Урбанизация – это и есть сегодня социальная гравитация.

***

Игрек мыслит себя между Хорем и Калинычем.

Это хорошо. Ё!

***

Он зашел в режим управления глазами.

Он зашел в управление голосом.

И заговорил дальше на английском.

***

Ничем неизлечимая, безведомоюродствующая, скитающаяся, одинокая, предоставлена лишь самой себе душа. Любушка.

***

Поэтам нужна столица.

Поэты обитают в столичных городах -

Поэтам нужно сердце.

***

ГИГУЛАТИКУСНЫЙ ПЕРИОД

Политический белый стих:

Когда ты живёшь в лесу

Оттепель тебе нужна только весенняя?

***

Кругом растут сосны.

Кругом растут сосны:

Деревья, похожие на сосны.

***

При жизни в лесу – другие задачи.

В лесу иначе работает операционная система.

Не хуже и не лучше.

Просто по-другому.

***

Человекообразность роботов:

Как запротоколированных, так и свободных человекообразных роботов не существует из-за террористических угроз.

Может человекообразных роботов создадут на Гигулатикусе?

Была весна,

И пахло лесом.

***

Путники, странники, куда вы стремитесь?

Под эту музыку песка.

Под звуки скрипки и тления.

***

Это как мыться водой, в которой плавает всякая мелкая живность. Из ведра, в котором бикарасы в воде. В этом есть некая привязанность к земле. Некая жизнь. Живая вода – как-то это связано с Басё, с его хокку:

Как свищет ветер осенний!

Тогда лишь поймете мои стихи,

Когда заночуете в поле.

***

В душе моей открытый перелом.

Замотай мою душу бинтами.

Я что-то сделал не так.

Я потерял собранность и бдительность.

Я огрубел, очерствел, высох и, как следствие, – перелом.

Замотай мою душу бинтами.

Пусть день идёт за три, за неделю.

Пусть.

Стяни мою рану за короткий срок.

Стяни. Стяни.

***

Зловеще смотрел лес.

Кусты курились.

Животных рёв и рык.

И словно я не часть природы.

Бежать хотелось мне из леса вон.

***

Это, как придти в монастырь

И остаться там навсегда,

Чтобы скинуть там свои свободные протоколы.

И через это приобрести подлинную свободу.

Свобода – в непринадлежании себе.

***

КОНЕЦ