Читать онлайн Сборник страшных рассказов. Voice

© Бобылева Д.Л., Елькова А.В., Каграманова Е.Р., Кокина Е.В., Кулакова Ю.А., Покровская О.В., Свидерская А.Н., Левина О.С., Небелицкая О.В., Степанова С.О., Тихонова Л.В., Зайцева Н.И., Яшина Е.Ю., текст, 2024

© Ксения Холь, иллюстрации, 2024

© Составление. Дизайн обложки. ООО «Фэшн Пресс», 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Александра Свидерская

Ведьма

– Чего уселася? Подымайся!

Майя вздрогнула, оторвалась от экрана телефона и подняла голову. Перед ней, скрюченная и лохматая, стояла старушка в обносках и застиранном платке. Глаза её, как и щёки, были впалыми, а лицо и шею покрывали морщины-рытвины. Майя поморщилась и отодвинулась, насколько позволяла скамейка остановочного павильончика. Старушка прыснула смехом, оголяя практически беззубые дёсны.

– Да ты чего? Это ж я, бабка Шура. Не признала, чай? Ну, иди сюда!

Майя расслабилась. И только она застенчиво поднялась со скамейки, как бабка Шура вцепилась в её плечи и троекратно поцеловала, оставляя губами липкие следы на щеках.

– Гля, вымахала! Тебе уж сколько брякнуло?

– Тринадцать…

– У-у-у! Невеста! Ничо, в селе мигом тебе жониха отыщем!

Майя неуверенно засмеялась, подхватывая смех двоюродной бабушки. Закинув на плечо спортивную сумку с вещами, гостья последовала за бабой Шурой по просёлочной дороге.

Вокруг разворачивались смутно знакомые образы: разваленный колодец, покрытый густой растительностью; покосившийся амбар, выглядывающий из-за пролеска; болотные топи, воняющие серой и сыростью.

В последний раз Майя была здесь лет восемь назад, но вокруг, казалось, ничего так и не изменилось. Время в селе словно застыло.

– А мамка твоя чё? Я толком и не поняла, телефон на почте не фурычит.

– Она на острова уехала, с новым мужем, у неё медовый месяц.

Из-за свадьбы дома случился ряд скандалов. Сначала Майя ни в какую не хотела, чтобы мама снова выходила замуж.

Больше всего пугало, что в семье может появиться ещё один ребёнок. Затем Майя боролась за право провести две недели с отцом, но тот угодил в больницу. Из родни, готовой принять Майю, осталась только бабка Шура. Меньше всего хотелось тащиться в такую даль, но выбора не было. Одной Майе тоже не разрешили остаться.

Плетясь за бабкой, Майя достала телефон из кармана, подняла вверх и прищурилась. Сети не было.

– Ха. Эт у нас на столб лезть надо, – сказала бабка, – тебе ребята покажут. Там ваши штуки работают.

Майя вздохнула и убрала телефон. Больше поездок в сёла она не любила только лазить по столбам.

Наконец дорога вышла к селу. Здесь окружающий пейзаж менялся не в лучшую сторону. Деревья и трава пожухли и потускнели, а расстилавшиеся вокруг поля выглядели почему-то не золотыми, а ржавыми. Дорога превратилась в кашу из грязи и камней. Майе стало не по себе. Ей показалось, что идущая впереди бабка тоже изменилась: чуть выпрямилась, стала увереннее, бодрее.

Дома тянулись по обе стороны дороги: ветхие, бревенчатые, тёмные. Как в детских страшилках. На улице ни души, только куры да собаки. На ум приходили истории о медленно гниющем городе-призраке.

Когда Майя была здесь последний раз, всё выглядело совсем по-другому – тёплым, ярким, солнечным. А может, детский разум просто воспринимает мир иначе?

В нос ударил омерзительный запах навоза, смешанный с чем-то сладковатым. Майе с трудом удалось сдержать рвотный позыв. Она ковыляла за Шурой, оставляя на глиняной дороге отпечатки кроссовок. Озиралась по сторонам, на грязные окна и заросшие сорняками участки. Вокруг никого, но под каждым крыльцом, казалось, прячется пара наблюдающих глаз. Их обладатели перешёптывались между собой на диковинном языке и сипло вздыхали, вкушая запах Майи. Голоса приглушал писк комаров и редкое рычание облезлых псин, половина из которых не доживёт до следующего года.

Небо затянуло вязкой дымкой, исходящей от близлежащих топей. Они дышали запахом тины и холодом, обволакивая тело Майи. В селе было ощутимо холоднее.

Вскоре они остановились у одного из обветшалых домов. Его Майя узнала, даже несмотря на то, что с годами он совсем сдал. Бабка Шура отворила калитку и пропустила Майю вперёд.

– Помнишь, чай, домик мой?

– Да, его помню, хотя всё вокруг не очень… Мне казалось, что вы пару лет назад ремонт затевали. Мама что-то такое рассказывала.

Бабка Шура шла рядом с гостьей через огород. Глянув на неё, Майя чуть не ахнула. Ей показалось, что бледные щёки двоюродной бабушки порозовели, что она стала выглядеть куда лучше, свежее.

– Затевали, внучка, затевали. Да только ж муж мой, Игоряшка, помер тем же годом. А я шо без него? – Шура махнула рукой и снова засмеялась. – Входи давай. Токмо голову пригни, притолока низкая у меня.

– Так, может, вам в город? – с сочувствием спросила Майя.

– Кому я нужна в том городе? Да и нельзя мне отсюда, мне здесь хорошо.

Внутри дом выглядел не лучше, чем снаружи. Лоскуты обоев свисали до пола, пронзительно скрипевшего при каждом шаге. Всюду лежали пыль и куски облупившейся извёстки с потолка. Старой мебели давно пора на помойку: шкафчики с разбитыми дверцами, обшарпанный стол, рваный диван.

Да здесь должен быть рой мышей или тараканов! Подумав об этом, Майя захотела забраться повыше. Например, на печь, заменявшую бабке центральное отопление. Но там почти наверняка всё в паутине, фу.

Тревожное ощущение чужих взглядов не пропало даже в помещении. Сначала Майя не понимала, кто и откуда может за ней следить, а затем увидела. Каждый угол дома представлял собой странного рода алтарь, но не такой, как делают православные верующие. На разных полочках были разложены сено, ошмётки сухой грязи, мох. А в центре каждой инсталляции висел корявый рисунок, явно сделанный пальцами: неаккуратные, толстые мазки, наляпанный фон. На каждом из них изображались жуткие чёрные существа с зияющими дырами вместо глаз. Они почти сливались с тенями, падающими в углы.

Шагая за бабкой, Майя разглядывала подозрительных «идолов». Это не было похоже на детское творчество. Но зачем бабке рисовать такие убогие и мерзкие картинки? И тем более развешивать их по стенам?

Шура открыла перед гостьей дальнюю дверь.

– Вот, тута спать будешь. Ты, небось, проголодалась с дороги?

Майя вежливо, но немного нервно улыбнулась.

– Нет, спасибо.

Шура оставила Майю, и та осторожно зашла в комнату. Первым делом осмотрелась: узкая кровать, стул, стол и шкаф.

И один из уродцев, висящий в углу. На его полочке лежали мёртвые слизни, сухие и скукоженные. Майя бы даже салфеткой их трогать не стала.

В помещении не было окна. На столе стояли две свечи. Баба Шура, видимо, зажгла их заранее. Тени огней играли на стенах, придавая страшному рисунку объём и некоторую живость.

Майя бросила сумку на кровать и чихнула от поднявшейся пыли. Неизвестно, что было хуже, сидеть здесь или торчать снаружи. В итоге она решила, что открытое пространство всё же лучше. Она достала из бокового кармашка наушники и отправилась на улицу.

– Баб Шур, я пойду погуляю немного.

– Иди-иди, внученька. К озеру сходи, коль дорогу помнишь.

Там сейчас красота!

Заткнув уши приятной музыкой, которая скрашивала удручающую действительность, Майя отправилась на прогулку.

Должно же быть в селе хоть что-то положительное. Надо было убедить себя в этом, чтобы следующие две недели не обернулись сущим кошмаром.

Майя прошла вперёд метров сто, пританцовывая и напевая под нос любимую песню, как вдруг в затылке вспыхнула жгучая, тупая боль. Майя застонала, схватилась за ушибленное место. Наушники выпали из ушей и повисли на проводе.

– Ты глухая, что ли?! – послышалось за спиной.

Майя медленно оглянулась.

У поворота на другую улицу стояла группа подростков: три мальчика и две девочки. Странно, что Майя их не заметила.

– Это вы в меня чем-то бросили? – с обидой спросила Майя.

– Яблоком, – съязвила одна из девочек.

– А потому что отвечать надо, когда зовут! – добавил один из мальчиков.

– И чего вам?

Высокий мальчишка, явно старше остальных, отделился от забора.

– Ты не местная. У кого живёшь?

Майя немного пришла в себя, подтянула болтающиеся наушники. Она не знала этих ребят, да и не могла припомнить, чтобы в детстве дружила с кем-то из местных.

– У бабы Шуры. Я её двоюродная…

Майя ещё не договорила, а местные, кроме старшего мальчика, собрались в кружок и начали шептаться.

– Ты хоть знаешь, кто твоя баба Шура? – поинтересовался он.

– Кто же?

– Ведьма! – выкрикнула одна из девочек.

Майя с минуту разглядывала ребят, пытаясь понять, шутят они или просто недалёкого ума, как и всё селяне. Когда стало ясно, что ребята говорили серьёзно, Майя громко захохотала. Немного нагло, немного наигранно. Ей захотелось продемонстрировать своё превосходство.

– Ты че ржёшь?! – огрызнулся пухлый и самый молчаливый мальчик.

– Вы серьёзно во всю эту ерунду верите? – уточнила Майя, фыркая от смеха.

Старший мальчик молча подошёл ближе к Майе, навис над ней. Он выглядел смурным, нелюдимым, но страха почему-то не вызывал.

– Тебя как зовут? – спросил он.

– Майя.

– Я Ваня. Это Катька, Сопля, Русик и Дуня.

Майя не совсем понимала, к чему всё это. Ваня продолжил:

– Ты сама откуда будешь?

– Из Москвы, – гордо ответила Майя.

Она прочитала на лицах ребят нотки зависти. Ей это очень понравилось.

– Понятно. Вас, городских, ничем не проймёшь. Вы за блестючками своими ничего не видите. Да только бабка твоя всё село в страхе держит, многих со свету сжила.

К разговору присоединилась Дуня:

– В том году мою бабушку убила! Пришла твоя Шурка к нам в гости. Моя бабушка пол подмела да и поставила веник вверх ногами. Шурка до полуночи почти у нас сидела, уйти хотела, да не могла. Я случайно веник задела, он упал, тут Шурки и след простыл. А на следующий день у моей бабушки сердце схватило, и всё. Нет её!

Майя чуть у виска не покрутила.

– Обвинять человека в убийстве из-за веника?..

Молчаливый Русик вздохнул.

– Только колдуны не могут из дома выйти, когда веник перевёрнут.

– Пошли с нами, – пригласил Ваня, – покажем тебе кое-что.

Майя не знала, что ей хотят показать, но ей было страшно любопытно. Стало ясно, что местная молодёжь верит в сказки вроде лешего и соли у порога. Майя хотела увидеть, что ей могут показать ребята, а затем разочаровать их и рассказать о науке, прогрессе, религии, в конце концов.

Вся компания свернула за поворот и двинулась по узкой улочке в сторону небольшой полянки, за которой простирался темнеющий лес. Когда они вышли на открытый участок, Майя увидела у дороги небольшую разрушенную, казалось, лет сто назад церквушку.

– Думаешь, красные её покоцали? – спросил Ваня.

Майя не очень поняла вопрос и потому многозначительно промолчала.

– Её ведьмы разрушили, на Ивана Купалу. Моя мама маленькая тогда была, своими глазами всё видела!

– Ивана Купалу?.. – переспросила Майя.

Ваня усмехнулся.

– Городские… нос задираете, а сами жизни не знаете. Это день летнего солнцестояния. Празднуется с шестого на седьмое июля.

Майя достала телефон и проверила.

– Это же сегодня…

Сопля улыбнулся.

– Сегодня. Значит, и охота на ведьм сегодня. Она сюда придёт, а мы её хвать и накажем!

– Убьёте?..

Дуня по-свойски ткнула Майю в плечо.

– Дура, что ли, мы же не охотники, нам нельзя! Одно неверное движение – и такое зло можно разбудить…

– Она кошкой обернётся, и мы ей лапу отчекрыжим. Чтобы колдовать больше не могла, – добавил Русик.

Майя не могла поверить в услышанное. Шайка деревенских балбесов решила покалечить несчастную кошку. Ещё и Майю хотят привлечь, судя по всему. Больные на всю голову!

– Весело у вас тут. – Майя достала наушники из кармана. – Но я пойду, пожалуй. Домой пора.

На подходе к дому Майя заметила небольшую чёрную кошку. Она уверенно бежала вдоль забора, высоко задрав лоснящийся хвост. Забравшись на забор бабки Шуры, кошка спрыгнула на другую сторону и скрылась в кустах. Майя пожала плечами – мало ли каких животных могла подкармливать двоюродная бабушка.

Майя зашла на участок, прикрыла за собой калитку, открыла входную дверь и, чуть не выронив телефон, застыла на пороге.

Бабка Шура, вся взъерошенная, красная, что-то шептала над котелком, стоящим в центре стола. На секунду Майе показалось, что странные изображения на стенах зашевелились.

Вместо странных фигур на мгновение померещилась церковь и сухие цветы, растущие рядом.

– Майка! – вскрикнула бабка и всё вокруг моментально рассеялось. – Вернулась ужо! А я вот суп состряпала, щи. Чем богаты.

Майя кивнула.

– Д-да… я сейчас.

Она забежала в комнату и кинула на кровать телефон и наушники. Тупые местные весь мозг ей запудрили. Привидится же такое. Вернувшись, Майя села за стол, и бабушка налила ей суп. Он оказался очень даже неплохим. Получше того, что готовила мама. На столе нашлись ржаной хлеб и овощи с огорода. Традиционный русский обед.

– Бабуль, а ты чего, не будешь?

– Я попозже поем, не голодная я.

Глянув в дальний угол, Майя заметила, что веник у бабки Шуры на проволоке висел. Она такого ещё никогда не видела. В том же углу был и очередной страшный алтарь.

– Баб Шур, а что это за рисунки такие? Цветы, гниль какая-то?..

Шура посмотрела на стену, усмехнулась и махнула рукой.

– Ерунда старушечья, не обращай внимания. Травки собираю, от сглаза, от хвори.

Ну да, старики ведь часто в такое верят. Домик хоть и старый, мрачный, как и сама Шура, но никакой опасности не представляет.

– А я, когда гуляла, церковь разрушенную нашла. Ты знаешь что-то о ней?

– Отож. Её в девятнадцатом годе подорвали. «Религия – опиум для народа». Мамка рассказывала.

И чья же мамка теперь права? Чья мамка правду видела?

Майя поела и помогла бабушке убрать со стола, а затем отправилась в свою комнату. Там она послушала музыку, почитала, да так и задремала. Сквозь сон она слышала странные звуки, будто кто-то скрёб по полу, клокотал и тихонько завывал. Когда Майя вновь открыла глаза, свечи почти догорели.

Теперь вокруг стояла подозрительная, вяжущая тишина.

Майя позвала бабушку – ничего. Позвала громче – снова ничего. Она тихо встала, взяла свечу и пошла в большую комнату. В доме не было ни души, только всё те же страшные рисунки на стенах. За окнами расстилалась ночь. Фонарь луны светил на полную мощность, лишь время от времени скрываясь за грузными облаками.

Майя медленно передвигалась по скрипящему полу, не сводя глаз с одного из рисунков. Она снова позвала Шуру, но ответа не последовало. Рука странного существа на алтаре перетекала в играющую на стене тень и напоминала огромную лапу, которая сползала на пол и тянулась к ногам. Скрип не смолкал. В саду что-то хрустнуло. Майя взвизгнула и уронила свечу, та моментально погасла. Теперь комнату освещал только лунный свет. Споткнувшись о табуретку, Майя кинулась к стене, повисла на выключателе. Щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк. Не работает. Рисунки уставились на неё. Всё сразу. Даже сквозь стены Майя чувствовала их тяжёлые взгляды. Если она двигалась, взгляды существ перемещались вслед за ней. Они звали Майю по имени, смеялись над ней.

Майя кинулась к дверному проёму в надежде раздобыть вторую свечу, но увидела перед собой нечто, лежащее на гнилом комоде. Огромное, чёрное, широкое. В горле пересохло настолько, что вместо крика с губ сорвалось тихое сипение.

Мгновенное оцепенение тут же отступило, когда Майя разглядела, что это всего лишь одежда бабы Шуры. Но куда же пропала она сама?

Нырнув в комнату и схватив телефон, Майя обулась и побежала на улицу. Она так и не заметила одну маленькую деталь: веника на стене уже не было.

Ноги сами принесли Майю к церкви. Чёрные кошки, голые ведьмы… всё это она уже читала у Булгакова. Образ Маргариты всегда казался ей одинаково манящим и отталкивающим. Неужели её двоюродная бабушка и правда ведьма?

Майя заметила проблески костра среди деревьев и направилась туда. Как и ожидала, она увидела там своих новых знакомых. Они облачились в белые вышитые рубашки. Мальчишки прыгали через костёр, девчонки плели венки, а Ваня опять стоял поодаль, сжимая в руке топор. Майя подошла к нему.

– Я знал, что ты придёшь, – заметил Ваня.

– Моей бабушки нигде нет… Она словно сквозь землю провалилась.

Ваня усмехнулся.

– Она скоро будет здесь, вот увидишь.

– Ей будет больно?..

– Ничуть. Ведьмы же боли не чуют. А ты чё, поверила, что ли?

Майя нахмурилась.

– Ещё чего! Мне просто… просто дома одной страшно!

Ваня покивал.

– Ну-ну.

Ребята закончили странные гулянья и засыпали костёр. Они уселись в траве по разные стороны церкви и неотрывно следили за зданием, стараясь не пропустить ни единого движения. Майя держалась ближе к Ване. Он казался ей самым адекватным. Она решила, что попытается всё разузнать, а может, даже помешать хулиганам.

Послышалось два тихих хлопка в ладоши. Ваня чуть опустил голову, и тут Майя заметила торчащий из травы чёрный хвост, снующий у церковных руин. Ребята стали медленно сдвигаться вперёд, окружая кошку. Майя следовала поодаль от них. Она была уверена, что кошка услышит шаги и пустится наутёк. Так и случилось.

Кошка запрыгнула на большой обломок стены, вроде бы облизнула его и тут же вскинула голову. Она осмотрела кусты, в которых спрятались ребята, после чего бросилась в поле.

– Уйдёт! Уйдёт! – закричал Сопля.

– По плану, – скомандовал Ваня.

Ребята ловко рассредоточились. Майя выпрямилась и наблюдала за ними. Они загоняли несчастную, прыгали на неё со всех сторон. Кошка пронзительно вопила, умудрилась кого-то поцарапать, но удрать ей не удалось. Катька поймала беглянку в холщовый мешок. Кошка бесновалась, орала недуром, пыталась вырваться. Катька чуть не выпустила мешок, но Ваня вовремя перехватил его. Он смог удержать кошку одной левой. Ребята вернулись к церковным руинам, и Майя наконец подошла ближе. Её сердце разрывалось от кошачьих криков, но она заворожённо смотрела, не в силах совладать с собственным любопытством.

– Тихо там! – прикрикнул Русик и пнул болтающийся мешок.

Кошка издала протяжное «мяу» и немного затихла. Русик ударил ещё пару раз, и движение в мешке совсем прекратилось.

– Убили… – прошептала Майя. – Убили…

Дуня отмахнулась.

– Оглушили, и всего-то. У нас лишних пальцев нет.

Ваня запустил руку в мешок и вытащил кошку, держа её за холку. Она не шевелилась, болталась, как кукла. Ваня без церемоний бросил её на обломок стены, зафиксировал.

– Рус, – кивнул он в сторону Майи, – подержи её на всякий пожарный.

Русик подошёл к Майе и с силой обхватил. Девочка еле слышно застонала. Катька помогла Ване, отодвинула правую лапу кошки чуть в сторону. Ваня занёс топор, и его лезвие блеснуло в свете луны.

– Не на… – вскрикнула Майя, но Русик тут же закрыл ей рот.

Ребята навалились на несчастную кошку, ухватили её кто за что. Ваня, замерев на пару мгновений, уверенно опустил топор. Кошка издала такой звук, какого Майя не слышала ещё ни разу в жизни. Что-то среднее между визгом сирены и рыданием младенца. Короткий, отчаянный звук. Она издавала его вновь и вновь, словно крича: «Ой-ой-ой». Кровь хлынула на камень. В отблесках лунного света она выглядела ещё страшнее – багрово-чёрной. Русик держал Майю с такой силой, что ей казалось, будто она даже плакать не может. Не может закрыть глаза.

Ребята отпустили кошку. Она свалилась с камня и, подёргиваясь, лежала в пыли. Её движения напоминали предсмертную агонию. Она забрызгивала кровью босые ноги ребят, иногда касаясь их, но помогать ей никто не собирался. Майя отчётливо слышала тихое хихиканье Сопли.

Ваня вытер кровь с топора подолом своей рубахи и изо всех сил пнул кошку в живот. Та снова завизжала, но уже гораздо слабее. Силы покидали её. Кое-как она поднялась с земли, но тут же завалилась набок. Дуня и Катька расступились. С трудом удерживая равновесие, кошка прошла мимо них, оставляя за собой кровавый след. Кое-как животное доковыляло до бурелома и скрылось за ним.

– Теперь ты больше не сможешь творить зло, – произнёс Ваня вслед кошке.

Русик отпустил Майю. Она с ужасом посмотрела на ребят.

Дуня подмигнула ей и улыбнулась.

– Ты в безопасности. Можешь не благодарить.

– Алтари больше тебе не навредят, – добавила Катька.

Майя ощутила внутри мощный толчок. Алтари?.. Откуда они знали про алтари?! Не помня себя, она сорвалась с места и побежала домой.

Майя тихо вошла и прикрыла за собой дверь. Нарушая вязкую тишину, она позвала бабушку. И, кажется, услышала, как Шура сопит в своей комнате. На душе сразу полегчало, а дом перестал быть зловещим и отталкивающим. Майя приблизилась к комнате Шуры, и вдруг ощутила, что нога ступила во что-то мокрое. Приглядевшись, Майя увидела несколько лужиц, ведущих прямо к двери. Это была кровь.

Отпрыгнув в сторону как ошпаренная, Майя влетела в свою комнату и захлопнула дверь. Бросилась к столу и придвинула его к двери. Хотя вряд ли это сможет остановить ведьму. Майя не понимала, что пугало её больше: что ведьмы существуют или что её бабушка, истекая кровью, лежит за стенкой. Ребята сказали, что отрубленная кисть помешает Шуре колдовать, но Майе верилось в это с трудом. Она просидела у противоположной от входа стены всю ночь и задремала лишь на рассвете.

Разбудил её громкий звон посуды и причитания двоюродной бабушки. Голова жутко болела. Майя поднялась с пола, подошла к двери, чуть сдвинула стол и выглянула в щель. Бабка Шура сидела за столом, спиной к Майе, и старательно что-то делала.

Рано или поздно выйти придётся, отсюда некуда бежать. Может, если бабушка не вредила Майе раньше, то не будет вредить и сейчас. Она аккуратно отодвинула стол и протиснулась в дверь. Прошла мимо шкафа и застыла у стола. Бабка Шура подняла взгляд и устало улыбнулась.

– Ну ты и соня…

Майя молчала. Первое, что бросилось ей в глаза, – бабушкины руки были целы. Второе – на руках у неё лежала, тяжело дыша, чёрная кошка. На столе стояли баночки с какими-то мазями и травами. Шура перебинтовала кошке лапу и теперь бережно отпаивала её молоком.

– Это… это что? – тихо спросила Майя.

– Это? Это Ночка, кошка местная. Её тут всё знают, подкармливают. Порубили, ироды… Но, глядишь, оклемается.

Майя перевела взгляд с кошки на бабушку.

– Ну, а ты? Где ты вчера ночью была?

Шура сипло засмеялась.

– Так на собрании сельсовета! Я што ж, не сказала тебе? Садовая голова! Мы там обсуждали всякое, засиделись.

Майя чуть не спросила: «И ты что, не ведьма?» Но вовремя сдержалась. Похоже, не там ребята ведьму искали. А всё эти алтари, обряды странные… Наверное, это для безопасности, для защиты!

Майя сорвалась с места и побежала прочь из дома. Надо было срочно предупредить новых знакомых.

– Малахольная! – крикнула Шура ей вслед. – Ты куда?!

– Я скоро!

Бабка Шура плюнула в пустоту и продолжила отпаивать кошку. А потом хлопнула себя по лбу, будто вспомнив что-то важное.

– Тю, старая, про дураков-то психических и не сказала. Ну ничего, авось есть захочет, прибежит, тогда и скажу.

Майя торопливо шла по селу, высматривая ребят. Вокруг царили всё те же разруха и тишина. Только на несколько минут улица ожила, когда по ней прокатился полицейский «уазик», обдав Майю грязью. Возмущённые вопли городской гостьи ушли в никуда. Но она успела заметить любопытную голову Сопли, на мгновение показавшуюся из-за развалин церкви.

– Вот вы где! – воодушевлённо сказала Майя ребятам. – А где остальные?

– Пошли смотреть, как психов ловят, – объяснил Сопля, и девочки кивнули, соглашаясь. – Придут скоро.

– Ну что? Как там ведьма твоя? – спросила Катька.

– Она не ведьма. Вы кошке местной лапу отрубили.

– Врёшь! – Дуня подошла поближе.

– Сходите сами посмотрите.

– Нашла дураков, – хмыкнул Сопля. – Если бабка твоя не ведьма, нам теперь нужно настоящую искать. Пока она нас не нашла.

– Так а я о чём! – бодро ответила Майя и улыбнулась появившимся у входа в развалины Ване и Русику.

– Уехали, – оповестил ребят Русик.

– И не поймали никого. – Катька хихикнула. – А мы ведьму нашли.

– Значит, сработал трюк с кошкой. – Ваня довольно кивнул и поднял прислонённый к камню топор.

– Трюк? – переспросила Майя испуганно и зло.

– Ага, – выдохнул ей в ухо подкравшийся Сопля.

– И где она? – Майя посмотрела по сторонам, но встретила лишь укоризненные и разочарованные взгляды ребят.

– Вот, – сказала Дуня и ткнула городскую гостью в грудь.

Ольга Небелицкая

Интервальная тренировка

Мало кто любит бегать по парку в конце октября, но я – очень люблю.

Мама говорит, что я маньяк, и смеётся. Но я встаю рано почти каждый день ради пробежки. В парке иногда лежит туман, и это чертовски красиво. Пахнет прелыми листьями, у них такой особенный запах – специй и подвальной гнили. Если прошёл дождь, то кроссовки будут влажно чавкать по дорожкам, и даже этот звук мне нравится. Я никогда не бегаю под музыку: я люблю слушать звуки парка. Шум ветра, шорох падающих листьев, собственное дыхание – я громко выдыхаю через рот.

Я люблю бегать по таким дорожкам, где мало людей.

Парк у нас большой, по сути – лесопарк, а не прилизанный сквер. В нём есть нижняя часть, сумрачная, болотистая, еловая – она мне нравится больше верхней, светлой, с соснами.

Нижний парк пронизывает множество дорожек и тропинок, куда редко сворачивают собачники и мамки с детьми, вот тут я больше всего и люблю бегать. Тихо, темно, никто не мешает погрузиться в мысли и гнать по дорожкам, пока не откроется второе, пятое, седьмое дыхание, пока пот не начнёт стекать у виска тонкой струйкой – обожаю это ощущение.

Больше всего я люблю интервальные тренировки. Это когда сначала топишь на максимальной скорости двадцать-тридцать секунд. Рывок, пульс под сто восемьдесят. После спринта переходишь на шаг или лёгкую трусцу и восстанавливаешь дыхание. Минутку. Потом – снова мчишь на скорости.

И так – восемь повторов.

Это космос! Такая тренировка вставляет похлеще марафона.

После бега я какое-то время иду, делаю дыхательные упражнения. Расстёгиваю молнию поясного кошелька, достаю маленькую бутылочку с водой, пью. Отжимаюсь от скамейки.

На дорожке, ведущей к главному выходу, – четыре скамейки.

От каждой отжимаюсь по двадцать раз, итого – восемьдесят.

У меня сильные руки.

А потом я выскальзываю из парка напрямик через кусты у самого дома. Мама уходит на работу раньше, чем я на пары, поэтому я её уже не застаю. Принимаю горячий душ, варю себе быструю овсянку или ем оставленные мамой сырники.

Собираюсь.

Меня зовут Маша, мне семнадцать, я учусь на первом курсе Политеха, и я ужасно люблю бегать.

Ну, вы поняли.

С июля мама тревожится: в парке пару раз кого-то убили.

Я вообще считаю, что людей убивают чаще, чем это проскальзывает в новости, и мама могла бы так за меня не переживать.

Я бегаю быстрее любого маньяка, а по тем дорожкам, которые я выбираю, не каждый осмелится пройти даже в летний солнечный день, что говорить про октябрьское раннее утро.

Да, в июле меня как-то тормознули менты – в аккурат у болотца. Спросили, как часто я тут бегаю и не видела ли я чего подозрительного. Вчера или сегодня. Мол, тело нашли как раз неподалёку – в кустах.

Я даже не знала, кого именно убили и как – задушили, ударили по голове или порезали. Спросила ментов, но они так странно на меня посмотрели, и тот, что помельче, с усиками, ответил в духе «девочка, тут мы вопросы задаём». Ну и ладно.

В общем, я ничего не видела и не слышала, а бегаю я чаще в другом конце нижнего парка, тут случайно оказалась.

Потом в новостях всё же сказали: порезали. Какого-то мужика с собакой. Что странно, собаку – тоже порезали. В новостях сказали «с особой жестокостью», но ничего не показали, разумеется. Они не будут показывать кадры, которые могут травмировать психику зрителей. Так, дорожки поснимали, тот самый поворот, где меня менты останавливали, ручеёк зачем-то долго показывали, пока диктор монотонно рассказывала, сколько крови вытекло из мужика и собаки.

Я надеялась, что хоть кровь в кадре будет. Не-а. А мама развопилась как ненормальная, когда репортаж закончился, причём по какому-то левому поводу. То ли из-за пыли на столе, то ли из-за мусорного ведра. Не помню точно. Но ежу понятно, что она из-за репортажа расстроилась.

Я собачников, кстати, не люблю. Терпеть не могу. Пыталась найти в себе сочувствие к мужику с собакой – ну, нашла, конечно. Общечеловеческое такое, на уровне базовых ценностей и бла-бла-бла. А по большому счёту чем их меньше будет ходить по моим дорожкам, тем лучше. Они, знаете, как встанут иногда поперёк, когда их собака делает свои дела, и стоят, в телефоны уткнувшись, а ещё хуже – если их несколько и они между собой стоят и бла-бла-бла. А собака, сука (ну, может, и не сука, но я фигурально), поводок натянет и стоит тоже, мохнатая тварь. А мне – что? Правильно: скакать через поводок, как будто я на бег с препятствиями подписалась.

И хорошо ещё, если я этот сучий поводок разгляжу издалека, так ведь иногда его там и не видно, в тени.

Я считаю, собачникам надо какую-то отдельную площадку организовать в другой части парка. Пусть наверху тусуются, там светлее и просторнее. И чего им мои дорожки сдались?

В сентябре снова кого-то порезали. Старуху с палками. Знаете эти палки для скандинавской ходьбы? У нас в парке старухи собираются по утрам, чтобы вместе тренироваться. Я потому и выхожу всегда пораньше, чтобы со старичьём не пересекаться. Они всю дорогу занимают, разминая кости перед прогулкой, а мне их обегать приходится. Но старухи лучше собачников – они хоть улыбаются и сразу отходят в сторонку, если видят, что кто-то на них бежит. Я принципиально не сворачиваю в траву, мое дело – бежать по грунту, пусть это они от меня уворачиваются.

В общем, старухи мне обычно не сильно досаждают, особенно если я успеваю несколько больших кругов сделать до того, как они соберутся. Я после пробежки добрею, мягчею, знаете, чувствую себя такой горячей, как нагретое сливочное масло.

Хочется в душ и растечься по ванне, я тогда почти всех люблю.

И маму, и даже старух этих. Собачников, правда, всё равно не очень.

Так вот, в сентябре нашли старуху. В новостях на этот раз показали тело, лицо, правда, показывать не стали. Из живота у неё палка торчала. Та самая. Жуть какая. Диктор сказал, что старуху убили ножом, как и того дядьку с собакой летом, причём убили тоже «с особой жестокостью» – потыкали несколько раз в разные места. А потом в живот, в один из разрезов, палку воткнули. И оставили её умирать, потому что умерла она не сразу, а от потери крови. Вот, блин, дела.

Я этот день тоже помню: я тогда бегала, в аккурат когда к парку подтянулись машины с мигалками; я сначала сирены услышала, потом даже крики, оцепление видела. Но я тогда ускользнула через свои кусты поскорее – вообще никакого желания с ментами встречаться не было. Сказали потом, что старушку порезали накануне, а умерла она только следующей ночью. Почти сутки истекала кровью. А нашла её чья-то собака с утра, вот ирония. Хоть на что-то эти суки годны, получается. Я про собак.

Мама стала совсем кривая и бледная. Просит меня не бегать.

А как она может проследить, если ей выходить на работу в семь и она не может проконтролировать, пойду я бегать или нет?

В конце октября у нас такие красивые туманы. Я уже говорила, да? Иногда выхожу – а домов соседних вообще не видно. Вот это самый класс, самая крипота. Крипота – в хорошем смысле, ну, нравится мне такое. Сайлент Хилл, всё дела. Я в такие дни вообще спокойно себя чувствую, когда бегаю, потому что дорожки уходят из тумана в туман. Ни один маньяк не найдёт меня в тумане, а если найдёт, то сто пудов не догонит. Кто может лучше меня в парке ориентироваться? Да я с закрытыми глазами от любого мудилы убегу через кусты.

Я летом только напугалась разок. В июне, кажется.

Бегу, значит, по аппендиксу в нижнем парке, где дорожка асфальтовая заканчивается тупиком. Мне там разворачиваться приходится, но я всё равно туда люблю забегать: там кроны деревьев такие, как шатёр или купол. Даже когда листья уже облетят, всё равно, ветки так плотно переплетаются, что красиво. И ощущение – особенное. Как в храме. Хотя я в храмы не хожу. В общем, там здорово.

Забегаю я туда, значит, а там – мужик.

Сидит на складном кресле. Знаете, такие кресла есть походные, складные, но не стульчики, а именно кресла – с подлокотниками. Чтобы с комфортом сидеть. У них ещё даже дырка в подлокотнике для стакана или кружки с кофе. Такие кресла, наверное, рыбаки берут на зимнюю рыбалку, чтобы не гнуть спину на табуретке, а сидеть откинувшись.

Так вот, мужик. Сидит на моей дорожке, прямо по центру, блин, и курит! Трубку. Весь из себя такой таинственный: в плаще с капюшоном. Трубка торчит, значит, из капюшона, а лица не видно совсем. И пахнет здорово. Чем-то копчёным, вроде чернослива или вяленой клюквы.

Я, вообще-то, тоже покуриваю. Мама не знает, мы с пацанами после пар иногда забиваем трубочку. Именно трубка мне и нравится. Не сигареты со вкусом сушёного говна, не палочки эти ментоловые для фиф, а трубка, в которую табачок можно набить какой хочешь – вишнёвый или ванильный. Мужик, видимо, выбрал черносливовый. Уважаю.

Но – на моей дорожке?!

Я еле успела его обогнуть и от растерянности чуть не впечаталась в осину рядом. Пришлось на секунду остановиться, чтобы развернуться, и обратно побежать. И мне так неприятно было: пока я не повернула и не скрылась из виду, мужик, очевидно, мне в спину смотрел, и я пару раз обернулась: вдруг он за мной бежит?

Блин, это был первый раз, когда я по-настоящему испугалась.

Не, ну правда: разве будет нормальный человек вот так покуривать на дорожке в тупичке?

Реально, маньяк.

Я даже подумала: может, про него ментам сказать? Ну, мало ли. А потом мне стало стыдно: сидит себе человек, курит (и ведь по запаху понятно, что вкус у чувака нормальный), может, он, как и я, не любит места, где народу полно. Где собачники эти и старухи с палками.

Пусть сидит.

Потом, в июле, уже после первого убийства, я на него снова наткнулась. Подумала ещё: а ну как он сейчас на меня кинется? Вдруг – с ножом?

Но запах меня почему-то успокоил. Вряд ли маньяк курит такой вкусный табак. Логики в моих рассуждениях – ноль, но реально спокойнее стало.

Я потом ещё с ним пересекалась пару раз. В аппендикс, правда, больше не забегала. Я стала по запаху до поворота понимать – там мужик или нет. Если дымного чернослива не было, я не сбавляла темп и добегала до своего тупичка, разворачивалась, как обычно, и бежала обратно. А если чувствовала дым и чернослив, то просто раньше разворачивалась. Чего человеку мешать? Парк большой, пусть сидит, а я в другом месте побегаю.

Третье убийство произошло в начале ноября.

Листья уже почти облетели, парк стал прозрачнее. Я люблю это пограничное время: уже не осень, но ещё не зима, листьев нет, снега нет. Мне кажется, это очень честное время: всё, что могло быть скрыто листьями или будет скрыто под снегом, обнажается, открывает суть.

В парке по утрам совсем мало людей. Я бы сказала, вообще почти никого нет. Ну, собачники гуляют, конечно, куда им деваться-то, но они стараются выходить попозже, а затемно в ноябре бегать или гулять – психов мало.

Так вот, убийство случилось в начале ноября.

Если быть точнее – второго числа, в пятницу.

Если совсем точно – примерно в семь пятнадцать утра.

Опять собачник.

Сначала передо мной эта шавка возникла – из ниоткуда, блин! Поперёк дороги пробежала и поводок натянула, а хозяин её замешкался у куста. Ссал он там, что ли? Ещё темно было, толком не видно, так я чуть не грохнулась, в последний момент только поводок заметила. Пришлось резко остановиться – а у меня как раз интервальная тренировка! Я, значит, лечу на максимуме, едва к дорожке носками кроссовок прикасаюсь и считаю про себя: «одиннадцать… двенадцать… тринадцать…» и вдруг – шавка! Поводок! Я остановилась, а сердце чуть из груди не выпрыгнуло. Ну, реально – вредно же! У меня пульс, может, шпарит как сумасшедший.

Вот же я разозлилась. И дед этот как ни в чем не бывало из куста выходит и идет за собакой. Зачем ему вообще поводок рано утром в парке?!

И я стою такая, вся в поту, пот стекает со лба струйкой – обычно я обожаю это ощущение, а тут – будто я чистой яростью истекаю.

Расстёгиваю молнию поясного кошелька, достаю нож.

Дед ко мне спиной идёт, не оборачивается, не боится. Как будто и не слышал всех этих новостей про маньяка. Я, значит, сначала ему нож втыкаю пониже затылка, и ещё раза три успеваю ударить в разные места. Главное – в шею как следует воткнуть, там самые важные крупные сосуды, уже не дёрнется. Он хрипит что-то, да кто его услышит, в семь утра тут ходить – дураков нет.

Дед падает, а поводок из руки так и не выпускает, а шавка там, значит, на другом конце поводка повизгивает. Да куда она денется?

У меня сильные руки. Мама всегда гордилась, что я могу тяжести таскать. Когда мы переезжали, я помогала грузчикам со второго этажа диван нести, они тоже с уважением отозвались: мол, мелкая глиста, а – смотри, бицепс какой.

Ну а как бы я тела оттаскивала поглубже в кусты? Я реально худая и мелкая, кроме как на руки, надеяться не на что – массой я ни одного из этих уродов точно не возьму.

Дед ещё хрипел что-то, но недолго.

Я его, значит, оттаскиваю в кусты поглубже, там по весне ещё небольшое болотце разливается, люблю это место. Там калужница цветёт – жёлтая такая, на маленьких островках.

В воде отражается, а если ещё луч света упадёт на воду – вообще красота. Ну, сейчас, понятно, ни болотца, ни цветов – голый ноябрь. Хорошо, я тут почти на ощупь ориентируюсь, каждую тропку знаю. Оттаскиваю тело, а шавка сама следом семенит. Скулит. Я дожидаюсь, пока она поближе подбежит, – и хвать её за загривок.

Вот на собаке-то я оттягиваюсь как следует.

Нож острый, славный, я каждый вечер его точу – ну, это как отжиматься каждый день, чтобы руки в форме были. Всегда наготове. Я не даю собаке сдохнуть сразу, я режу её чуть ли не в лоскуты. Не спеша. Она скулит-то так, еле слышно, можно не торопиться. А, вот умора: когда я уже заканчиваю с собакой, мужик ещё раз всхлипывает. Живой, значит.

Ну, это ненадолго.

Я проверяю, что следов крови на одежде не осталось. Я вообще очень аккуратная, мама всегда хвалит, что у меня одежда в порядке, и я сама себе стираю и глажу. А как ещё – мне ни пятнышка пропустить нельзя, мало ли что.

И вот, я, значит, выскальзываю на дорожку и собираюсь срезать привычным способом – чтобы прямо к дому, и вдруг:

– Валечка! – и какая-то бабка семенит мне прямо навстречу.

И озирается так по сторонам, как будто ищет кого. Ясно – кого.

Нож-то я уже убрала в поясной кошелёк, и крови у меня на одежде нет, так что бабка не пугается, а скользит по мне взглядом равнодушно, и дальше идёт:

– Валечка, Валечка!

Я леденею.

Валечку и псину его, понятно, найдут сегодня – завтра, а бабка потом что скажет? Я представляю себе двух ментов и особенно отчётливо – низенького, с усиками. Как он будет потом бабку допрашивать, не видела ли она кого в парке на дорожке, а?

А?

Ещё темно, конечно, но моя голубая куртка – я даже не думала о маскировке, я же не планировала именно сегодня резать этих шальных, кто знал, что они передо мной выпрутся? – очень заметна даже в сумерках. Это называется – приметы.

По приметам меня быстро вычислят.

Я сжимаю нож прямо через ткань поясного кошелька.

Догнать?

Но я чувствую себя разряженной батарейкой. Как будто у меня заряда хватает на убийство – рраз – и потом я – вдруг – не могу понять как это случилось?!

Я пошатываюсь. Всё плывёт перед глазами.

Я только что – своими руками – я смотрю на ладони, к основанию большого пальца прилип сухой лист – убила человека.

Валечку. Или Валечка – это собака? Собаку я изрезала чуть ли не на куски. Кто – я?!

Я это делаю уже не первый раз.

Мной будто что-то выстреливает, будто у меня нет выхода, выбора, и вся моя жизнь сосредотачивается на острие ножа.

Я точно знаю, что если не дам вытечь крови, если не отворю ей двери – в июль, в сентябрь и вот, в ноябрь, – меня саму разорвёт на куски. С тех пор как я в июне нашла этот нож на дорожке в нижнем парке, во мне это стучит, пульсирует.

Как будто я с июня бегу интервальную тренировку. Убийство – быстрый нож кромсает податливую плоть, сильные руки тащат тело в кусты – короткий спринт. Пульс под сто восемьдесят.

Следующий месяц – заминка, легкая трусца, я восстанавливаю дыхание. Новое убийство – новый рывок. И снова – размеренный бег, глубокое дыхание.

– Валечка! – уже за поворотом. Затихает.

Поздно.

Сейчас она ещё побегает какое-то время по парку. Потом пойдёт домой, проверить, не вернулся ли её драгоценный Валечка с драгоценной шавкой.

А потом – вызовет полицию.

Значит, через час-два здесь будут сирены, оцепление, поисковые собаки.

И менты.

Я поворачиваюсь и начинаю бежать в сторону, противоположную той, куда ушла бабка. У меня, очевидно, осталось не так много времени. День? Два? Сколько им понадобится времени, чтобы вычислить по приметам девчонку, которая бегает в парке ежедневно и которую видели здесь почти всё завсегдатаи – и собачники, будь они неладны, и старухи с палками, особенно старухи – эти мне всем стадом улыбались летом, когда уступали дорожку.

Я бегу.

Воздух пахнет специями – чем-то вроде корицы, но острее – и подвальной гнилью. Лежалой картошкой, такой вялой, на которой уже глазки проклёвываются. Я вдыхаю через нос и выдыхаю через рот. Я восстанавливаю дыхание, чуть прикрываю глаза и бегу, почти не глядя на дорожку. В парке я знаю каждую тропку, каждый поворот, каждый куст и каждый камешек; я могу бежать на ощупь, я могу бежать в абсолютной темноте.

Я бегу.

Я чувствую запах дыма и чернослива, приоткрываю глаза и успеваю затормозить перед знакомым поворотом.

Мужик, значит, на месте. Странно, но я чувствую, что должна к нему заглянуть и посмотреть ему в глаза – последний раз.

Это, похоже, единственный человек, к которому я чувствую привязанность. Я вдруг понимаю, что по дому, по однокурсникам скучать не буду. По маме – не буду.

По мужику – буду.

Глаза у него оказываются тёмно-карими.

Он улыбается.

Из газеты «Калмыковский вестник»:

«Арестована жительница Калмыковского района по подозрению в убийстве. Накануне в Лиственном парке, расположенном на границе Калмыковского и Первомайского районов, было обнаружено тело шестидесятилетнего мужчины с признаками насильственной смерти в виде девяти колото-резаных ран. По подозрению в убийстве задержана семнадцатилетняя студентка Политехнического университета района Неведова Мария. Нельзя исключить причастность подозреваемой к совершённым ранее в этом же парке убийствам с применением колюще-режущего оружия. Ведётся следствие».

У меня тысяча имен, но лицо я не меняю.

Обычное такое лицо, неприметное, да и смысл его менять – кто меня запомнит, кто свяжет меня с убийствами? Глаза мне нравятся: тёплые, тёмные. Такие внушают доверие.

Я, признаться, полюбил это лицо, привязался к нему. За годы.

За долгие годы.

А девочка оказалась хороша. Я давно заметил: почему-то именно среди таких юных бегунов попадаются самые восприимчивые экземпляры. Бег вводит человека в своего рода транс – если, конечно, не слушать во время пробежки аудиокнигу или лекцию. Многие творческие люди – писатели, сценаристы, художники – говорят про инсайты во время пробежек. Физическая нагрузка снимает с мозга ментальные оковы, летишь себе, дышишь – …и ловишь психоволну.

Девочка – молодец. Быстро поймала, почти с первой попытки. А остальное – рутина. Нож, быстрое лезвие, бегущая кровь – она сама этого хотела, сама двери открыла. Я только подтолкнул.

Самую малость.

Как она верно сформулировала про интервальные тренировки!

Я ведь тоже так живу. Спринт – заминка. Спринт – отдых.

Теперь я могу отдышаться. Теперь какое-то время жизнь будет течь спокойно. На завтра заказана машина, грузчики уже, наверное, закончили упаковывать вещи.

Я перебираюсь в Лартоваала. Городок небольшой, да мне – какая разница, на удалёнке-то. Пару лет можно спокойно пожить. Дыхание выровнять.

В Лартоваала, говорят, парк отличный – на горе. Карельские ели, сосны – и дорожка грунтовая поднимается к вершине серпантином. Бегуны любят. В Лартоваальских холмах в прошлом году на этих самым дорожках марафон проводили.

Хорошее место.

Мужчина делает последнюю затяжку и выпускает в ноябрьский воздух струю сизого дыма. Дым пахнет черносливом и специями.

Потом он не спеша чистит трубку, убирает её в поясную сумку, складывает кресло и удаляется к выходу из парка.

Олеся Левина

Мелкая рыбёшка

«Акулы-людоеды способны выслеживать жертву по запаху крови, который они ощущают за много километров. Бывали случаи, когда человек, спасшись от нападения акулы в одном месте, сталкивался с ней на совершенно другой части побережья, куда она приплывала, ведомая неутолимым чувством голода и желанием убивать», – громко и отрывисто вещал телевизор.

«Странные передачи в 7 утра», – подумал Денис.

«Такого хищника может не интересовать другая добыча, даже если от её поимки зависит его выживание. Игнорируя простых обитателей океана, акула рыщет в поисках человека, а не найдя, умирает от истощения».

В глазах ещё стояла сонная дымка, а зевота находила неудержимыми волнами. От этих вздохов уже ныла челюсть. На экране телика под спокойную музыку мелькали кадры коралловых рифов и радостных, наивных дайверов. Скоро эту идиллию, по сюжету, явно должна была нарушить хищная рыба.

Денис положил яблоко на ладонь, чтобы разрезать его ножом из «Икеи». Лезвие прошло насквозь с неожиданной силой и скоростью и рассекло мягкую часть ладони со стороны мизинца. Денис вскрикнул и уронил яблоко. На столешницу упали алые капли.

Идиот! Забыл, что вчера заточил нож. Зажимая порез, Денис огляделся в поисках какой-нибудь чистой тряпки. Вдруг что-то заставило его насторожиться, и он прислушался. В комнате было абсолютно тихо. Денис повернулся к телевизору, чтобы проверить, почему тот не работает, и замер. С экрана на него смотрела акула. Она будто проплывала мимо, как в «Москвариуме», проскальзывая у самого стекла, но что-то заставило её замереть.

Нет, это глупость, акулы не могут останавливаться. Она не может оставаться без движения, иначе утонет! Однако акула была у самого экрана, не двигаясь и разглядывая Дениса одним глазом.

Что это за передача, мать вашу? Денис щёлкнул пультом.

Экран погас. На кнопке осталось пятно крови. Денис выругался, крутанул кран и подставил руки под воду. Порез неприятно щипало. Красная вода исчезала в сливе.

«Не стоило так делать, – мелькнуло у Дениса в голове. – Она же теперь найдёт меня по запаху».

Он оторвал сразу несколько бумажных полотенец и зажал ими руку. Присел на диван. В глазах забегали мушки. День что-то не задался.

Денис быстрым шагом шёл к метро. Было уже холодно, совсем по-осеннему. Это хорошо, акулы не любят холод. Он набрал номер секретарши.

– Я опоздаю, Зин. Замолви там словечко за меня.

– Опять? – возмущённо ответил голос.

Зинка была классной, но падкой на большие бюджеты. Денис этим не мог отличиться, а поймать девушку на крючок романтичным домашним ужином или простым походом в кино (притом не на премьеру) он не мог.

– Да, знаю! Я руку поранил. Еле остановил кровь. Вот бегу уже!

– Лучше бы дома остался, – голос стал тише.

Денис удивился.

– Почему? Сегодня же совещание.

– Хотя да, она тебя и дома найдёт.

Денис остановился как вкопанный.

– Чего?!

– Говорю, сегодня проверка придёт.

Он сбросил звонок. Надо быстрее включиться в работу, тогда всё войдёт в привычное русло. Работа – это как у всех, а значит – хорошо.

Как косяк тупой селёдки, люди двигались к турникетам. Проталкиваясь к узким стеклянным дверцам, всё соприкасались рукавами пальто, боками, руками, как рыбы в стае соприкасаются плавниками и гладкой чешуёй. Денис помедлил, пальцы в кармане нервно теребили проездной. Тут в толпе было ощутимо сложнее дышать, хотя других, казалось, это не беспокоило. Они всё рыбы, им тут комфортно, а он не умеет дышать под водой.

Кто-то ткнул его в спину.

– Давайте быстрее!

Денис послушно прошёл в открывшийся турникет. На станции ещё ничего – это мелководье. На море он никогда не плавал к буйкам, всегда следил, чтобы чувствовать дно под ногами. Имитация контроля и безопасности, которая в моменте кажется удивительно убедительной и крепкой. Стоит ступне скользнуть в пустоту, и тебя накроет страх такой величины, что он утопит тебя быстрее, чем любые волны.

На мели больших хищников не водится. А вот туннели…

«Да что же такое?» – Денис постучал по голове кулаком.

Две бабушки поспешили отойти в сторону. Денис уставился на них. Маленькие, щупленькие – и не боятся же в метро ездить! А если сожрут? Закон природы – сначала убивают слабых, больных и старых. Пожилые женщины пошептались, взяли друг дружку под руки и засеменили по перрону дальше.

Денис постарался встряхнуться. Что, интересно, на него так действует? Неужели совещание? Он вроде не должен выступать, работа выполнена в срок, отчитывать его не за что. Не могла же эта царапина так выбить его из равновесия? Он же не ребёнок.

«Не ребёнок, зато жалкая рыба, – подсказало сознание. – Раненая рыба, истекающая кровью, уязвимая». И тут в голове зазвучал голос начальника:

– Вы просто мелочь! Планктон! Барахтаетесь у поверхности и ждёте, когда вас поглотит кто-то побольше. Смешно смотреть!

Да, его тяжёло было назвать приятным человеком. А вот муреной или пираньей? Самое то. Он всегда появлялся в офисе неожиданно, выплывал из-за стола секретарши, начинал рыскать по рядам одинаковых столов работников, как хищная рыба Амазонки в поисках добычи в зарослях водорослей.

Тебя нет на месте во время очередной проверки? Вышел покурить или ответить на нерабочий звонок? Будь уверен, тебя отчитают перед всем отделом, как провинившегося школьника. В этом и был смысл – преуменьшить твою и так невеликую значимость, опустить тебя до состояния беспомощного ребёнка, который ещё не понимает, что можно дать отпор даже тому, кто старше и важнее.

В туннеле вспыхнули огни фар, загрохотал поезд. Входя в вагон, Денис испуганно задержал дыхание, как перед прыжком в бассейн. Почему-то именно сейчас он вспомнил, как в детстве, когда он от ужаса перед глубиной отказывался сдвинуться с места, под дружный гогот старших товарищей тренер по плаванию столкнул его в воду с вышки. Он ударился грудью и животом о воду и почти утонул. Его вытащил какой-то дядька.

Денис привалился к стене вагона. Хотелось упасть на сиденье, но мест не было. Кондиционер слегка охладил его. Поезд тронулся. Он попробовал было вдохнуть, боясь, что в ту же секунду в лёгкие хлынет солёная вода, но всё было как обычно.

Самый обычный вагон метро, обычный воздух. Денис прислонился к дверям и выдохнул. Всё нормально. Надо успокоиться.

Ближе к центру люди стали чаще выходить из вагонов. Наконец-то стало свободнее. Две девушки перед Денисом обнялись. Одна направилась к дверям.

– Ты там осторожнее, – окликнула её подруга. – Я видела её недавно. Смотри, не попадись ей!

Девушка улыбнулась подруге и махнула рукой, выпрыгивая на станцию. Мурашки пробежали по затылку Дениса, как от холодной капли, попавшей за шиворот. Мелькнула паническая мысль, что ему тоже стоит выйти, подняться скорее на улицу – к свету, к дневному шуму, но он не успел.

Грохот закрывшихся дверей ударил по ушам. Поезд снова нырнул в темноту.

Денис загнанно огляделся. Всё было совершенно нормальным. Люди сидели, толпились в проходе. Никакого беспокойства, тупое ожидание нужной станции. Чем он отличается от них? Только ощущением дикого страха внутри.

Поезд вдруг затарахтел, под железным брюхом пробежала механическая судорога. Всё медленнее плыли мимо окна стены туннеля и трубы. Выпустив воздух с громким выдохом, поезд встал.

Денис вцепился в поручень, прижался к нему лбом. Сейчас машинист скажет что-то типа: «Будьте осторожны, поезд скоро отправится», – ведь так происходило всегда, но на этот раз успокаивающий голос не зазвучал.

Денис оторвал себя от ледяного металла и осмотрел вагон.

Было темно, свет исходил только от экранов телефонов и казался синеватым, как солнечные лучи на глубине. Никто не был встревожен остановкой. Раз надо ждать – будем ждать.

Пора будет плыть – поплывём.

Вдруг что-то промелькнуло за дверями. Денис дёрнулся в сторону. За дверью вагона медленно проплыла большая блестящая рыба. Денис прилип к стеклу, провожая её взглядом. Он хорошо знал рыб. Это была гуаса. Она плыла неспешно и совершенно ничем не интересовалась: ни тем, что она оказалась не в океане, а в московском метро, ни громадой поезда под боком.

В глубине туннеля блестели спинки самых разных рыб. Целые стайки кружили мимо окон вагона. Большие и маленькие, они рассекали тёмное пространство. Где-то наверху, где просто не могло быть ничего, кроме потолка туннеля, с бешеной скоростью пролетели остроносые океанские гонщики – марлины, оставляя за собой след из весёлых пузырей и распугивая разноцветных коралловых малышек.

Денис осмотрел окна. Всё были плотно закрыты, словно он оказался в подводном туристическом батискафе из фантастической книги. Может быть, он и правда путешествует на борту удивительного корабля, а вся его скучная, мутная жизнь – просто сон?

Вдруг большой косяк резко сменил направление и юркнул куда-то наверх. Рыбы стремительно покидали туннель. Исчезли и марлины, и громадная гуаса. Неужели их всё-таки напугал поезд? Дениса вдруг кто-то грубо дёрнул за рукав. Неприятный мужик держал его за куртку.

– Не высовывайся! Совсем сдурел? – прошипел он.

– Что вам надо? – Денис вырвал руку.

– Она кого-то ищет. Сиди тихо!

– Кто ищет? – испуганно произнёс он.

Вдруг что-то огромное и тёмное проплыло мимо вагона. Поезд сильно шатнуло в сторону. Мужик сгорбился и забился на крайнее сиденье. Люди не поднимали головы, всё стихло.

Денис сел на пол. Гул движения раздался теперь сверху. Что-то кружило вокруг вагонов, исследовало поезд от начала и до конца. Денис не мог вспомнить, чтобы подземные туннели были таких размеров, чтобы вместить кого-то настолько огромного.

Как бы Денису ни хотелось, чтобы поезд рванул с места и набрал максимальную скорость, удаляясь от этого пугающего места, тот не трогался, даже двигатель молчал. В своей неподвижности он теперь напоминал Денису не туристическую подлодку, а затонувший корабль.

Он осторожно выглянул в дверное окно. Темноту у самого поезда всколыхнул огромный заострённый рыбий хвост. Денис вжался в пол. Ему показалось, что он слышит тяжёлый, гулкий рык. Он зажал уши.

Акулы не рычат. Акулы не рычат!

Кто-то вдруг оторвал его руку от головы и стиснул. Денис вскрикнул. Мужик с остервенелым лицом со всей силы давил на рану. Денис попытался оттолкнуть его, пнул в живот, но тот даже не ослабил хватку.

– Сейчас проверим! Сейчас мы узнаем, тебя ли она ищет! – зашипел мужик.

Кровь уже пропитала весь пластырь. Денис ударил мужика в щёку свободной рукой. Тот ухнул и упал на пол. Боль, выпущенная из дикой хватки, рванула наружу, заполнила тело.

Денис прижал горящую руку к животу и взвыл.

За спиной он услышал шаги. Неужели кто-то наконец обратил внимание на происходящее? Боясь, что приливы боли возобновятся, он осторожно обернулся. Весь вагон поднялся с мест и теперь стоял за спиной Дениса. Люди молча смотрели на него. В темноте их лиц было почти не разобрать.

– Это не я начал, – пролепетал Денис. – Он меня схватил!

Люди молчали. Рыбы не издают звуков. Вдруг одна фигура сдвинулась с места. В ушах, как чешуя, блеснули серёжки. Девушка поднесла к глазам его руку, осветила её фонариком. И тут вдруг всё одновременно посмотрели в окно.

Денис не осмелился повернуться в ту сторону. Он вжал голову в плечи, пытаясь спрятаться. Девушка дёрнула его за руку, поворачивая окровавленную ладонь к стеклу. Поезд содрогнулся от чудовищного рыка.

В окно смотрел огромный рыбий глаз. Вдоль других окон переливами отсвечивала чёрная блестящая кожа. Денис не мог понять, где заканчивается рыбье тело.

Множество рук приподняли ослабевшего Дениса. Он пытался кричать, но звук истончался и исчезал ещё внутри. Рыбы не издают звуков. Двери вагона открылись, словно машинист только и ждал, когда же найдётся жертва. Внутрь хлынула вода.

Дениса окатило холодом. Он думал, что сразу захлебнётся.

Он надеялся на это, но он был жив. Он неуклюже левитировал в пространстве. Где-то гулко грохнули двери вагона. Рык заполнил всё вокруг.

Новостная сводка

Молодой человек, который пропал в метро несколько дней назад, найден мёртвым в одном из туннелей. Основная версия следствия – мужчина покинул вагон при длительной остановке поезда в туннеле и попал под состав. Очевидцы рассказали, что мужчина сам открыл двери и покинул вагон. Они также утверждают, что перед этим он странно себя вёл, будто захлёбывался, и всё твердил о какой-то рыбе. Его пытались остановить, но он оказал сопротивление. Есть пострадавшие. Нам удалось поговорить со следователем, который занимается этим делом.

Интервью

– Геннадий, скажите, вы были первым, кто прибыл на место, когда сообщили о найденном теле?

– Да… Только тело так и не нашли. Так… останки.

– Как такое возможно? Неужели поезд может нанести человеческому телу такие повреждения?

– Слушайте, это же официальная версия! Что вам ещё надо знать?

– Как человек смог самостоятельно открыть двери вагона?

– Ну, надо было постараться.

– Получит ли наказание машинист? Насколько я знаю, он не дал объяснений такой долгой остановке в туннеле.

– Не получит. «Помеха на путях» для вас не объяснение?

В метро всякое бывает, знаете ли.

– А всё же скажите, как человек мог добровольно выйти из вагона и почему он так пострадал? Мог ли кто-то напасть на него в туннеле? Например, маньяк, который скрывается под землёй от полиции, или какое-то животное?

– Слушайте, дамочка. Мой вам совет: не лезьте в омут! Барахтайтесь себе на мели, вам дороже будет. Не стройте из себя невесть что! Вы же мелкая рыбёшка, по вам видно. Ну не обижайтесь! Я такой же. И этот парень такой же был. Не лезьте вы в эту дрянь! Ведь не выплывете.

Анна Елькова

Мэтч

– Чувак, ну ты и дал…

– Ну, знаешь, как бывает. Сегодня я дал, завтра – мне дадут.

Фортуна переменчива.

Стас перешагнул порог квартиры, прижимая телефон к уху.

В телефоне посмеивался Вадим, с которым они расстались всего час назад, но при обстоятельствах, которые Вадиму не терпелось обсудить. Поэтому, пока Стас неловко нашаривал ручку входной двери, тот выдавал глубокомысленные «м-да-аа», «эх», «это фиаско» и прочие важные комментарии по поводу случившегося. Стас равнодушно слушал его, стаскивая влажные кроссовки, потом положил телефон на тумбочку в прихожей, чтобы стянуть пальто, зная, что не пропустит ничего интересного. Когда динамик вновь оказался около уха, Вадим наконец разродился более-менее связным предложением:

– Чем ты вообще думал, не поделишься?

– Я не думал. – Стас жадно присосался к открытой утром бутылке минералки и с удовольствием рыгнул. – Считаешь, стоило?

– Что? Подумать? Ну, если ты не хочешь слить тёлочку, то стоит, да. Мне кажется, даже для тебя это был перебор.

– О не-ет. Какой я плохой, – устало покривлялся Стас, падая на диван.

– Морда не опухла?

Он пошевелил челюстью. Она саднила, но болью это назвать было нельзя. Зато левая щека была всё ещё теплее правой, будто совсем не замерзла на октябрьском ветру. Похоже, Катя не только ударила его, но и поцарапала. Стас подумывал подойти к зеркалу, чтобы проверить, но желание скоро потонуло в мягких диванных подушках.

– Нормально. – Стас прикрыл глаза, утомлённый бессмысленным разговором. – Ладно, Вад, давай. Спишемся, услышимся.

– Ок. Одно тебе пообещать могу: в «правда или действие» я с тобой больше не играю. Это треш. Без обид, – хохотнул Вадим и отключился, оставив Стаса в упоительной тишине.

Несмотря на усталость, спать не хотелось. В животе всё ещё царапалось странное возбуждение, запущенное Катиной оплеухой. Не давало покоя, требовало действий.

Стас открыл приложение в телефоне, нашёл чат с Катей и открыл его. Пролистав сегодняшние скучные сообщения, обсуждение места и времени встречи, нашёл вчерашние – томные, будоражащие, приправленные парой её «особенных» фотографий, которые нельзя показывать в приличной компании.

Насмотревшись, Стас перебрал пальцами по клавиатуре:

«Успокоилась?»

Надпись «была час назад» тут же сменилась на «онлайн». Он улыбнулся. Галочка под его сообщением превратилась в две, но ответа не последовало. Дуется, ясное дело.

«Уже дома? Лапки тёплые?»

На этот раз галочек было сразу две. Значит, не выходит из чата. Ждёт извинений.

«Кать. Я же вижу, ты читаешь. Кончай в молчанку играть.»

На этот раз молчание длилось всего секунду, после чего выскочило сообщение:

«Что тебе надо?»

«Успокоилась?)»

«Я вопрос задала.»

«Я тоже)»

«Пока тогда.»

«Давай ты успокоишься и нормально поговорим)»

«Давай ты больше не будешь мне писать, Стас)»

«Чё ты завелась-то? Ты мне по морде дала, между прочим, я же не хамлю)»

«Ты мне какое желание загадал? Какое, мать твою??»

«Это вообще-то шутка была, Кать)»

«Залезть под стол и отсосать твоему Вадиму – это ШУТКА???»

«Ну, ты ж меня знаешь, должна была понять) Харош, кароч. Закрыли тему. Что тут обмусоливать? Я пошутил, ты не догнала, отлупила меня. Лежу тут, лёд к челюсти прикладываю. Приезжай мириться.»

Катя замолчала.

«Ну, Крош) Хватит) Давай ко мне. Я такси тебе вызову.»

С нетерпением Стас смотрел на надпись «пишет…» рядом с её аватаркой.

«Дурку себе вызови. И фотки мои удали. Сайонара, козлина.»

Стас несколько раз вчитывался в сообщение, чувствуя, как кровь приливает к лицу и сжимаются челюсти. Гневную ответную реплику, которая должна была раз и навсегда поставить обнаглевшую на место, срезало запретом на отправку сообщений. Он ударил пальцем по её аватарке. «Катерина Резина ограничила вам доступ к своей странице».

– Не понял, – сказал он вслух, растерянно моргая.

Пальцы поскакали по ярлычкам других мессенджеров, открывая диалоги, но всюду Стаса ждала непреодолимая стена бана.

– Быстрая какая, – процедил он сквозь зубы, тыкая в Катин номер в списке вызовов, только чтобы послушать нескончаемые гудки.

Это что получается? Его слили? Вот так просто?

– Ну и пошла ты!

Он уронил телефон на ковёр и потёр лицо руками. Щека снова зажглась. Стас поморщился. Катя, конечно, и раньше выкобенивалась. Он относился к этим капризам как к базовым настройкам, которые легко сбрасывались парой-тройкой правильных фраз. По крайней мере, с его женщинами это всегда работало. Теперь система дала сбой. И Стас в какой-то мере это предчувствовал. Чем ближе девка к двадцати, тем дурнее.

А Кате двадцать два. Лет на пять просрочена как минимум.

Предыдущей было семнадцать, и загонами не страдала. Вот она его не бортанула бы. И в баре бы только посмеялась, ну, может быть, надулась ненадолго. Но сейчас была бы здесь, исполняла загаданное им желание, только без Вадима. А не руками махала и банила. Слово ещё такое мерзкое – «козлина». Знает же, что в детстве его до энуреза пугал дедушкин козёл. Бездушная зверина подбиралась к Стасу сзади и блеяла как сатана. Пару раз гоняла его по двору, намереваясь не то боднуть, не то трахнуть. Словно чувствовала страх и издевалась. С козлом на хвосте и под хриплое дедовское хихиканье, роняя сандалии, Стас с ультразвуковым визгом наворачивал круги. Ему даже несколько лет снилась эта вонючая скотина.

Впервые за всю историю отношений Катя назвала его так.

Специально, чтобы ещё больше взбесить. И Стас бесился, пока пытался смириться с мыслью, что упёртая баба только что бросила его куковать этим вечером в одиночестве. «Да хрен там плавал», – подумал он, снова открывая диалоги.

– Вад, как называлась та приложуха для съёма, про которую ты рассказывал?

Вдыхая горький аромат свежесваренного кофе, Стас пролистывал фотографии. Для начала не фильтруя, чтобы просто ознакомиться с местным контингентом и оценить, стоит ли вообще тратить время.

Ассортимент был богат. Не только по типажам, но и по анкетам. Здесь люди вкладывали в описания максимум своей фантазии, что поначалу Стаса забавляло. Но вскоре многочисленные постироничные статусы начали скрипеть на зубах.

Вся эта показная «нетаковость», всё эти нежные девочки с подписями «могу посидеть у тебя на лице или на амфетаминах», «соблазню твоего отца, стану мачехой и накажу за то, что сидишь в этом приложении» вызывали раздражение. Он не понимал, как им удавалось быть такими разными и одновременно совершенно одинаковыми. За полчаса поиска Стас так и не решился никому написать. В каждом милом личике ему чудились какой-то подвох и фальшь. Он не мог этого объяснить, поэтому сознательно искал в них любые изъяны, непременно находил и со спокойной душой смахивал очередное фото влево. У этой на всех снимках только лицо, ага, значит, карлица или жирная. У той – слишком много косметики, значит, без неё там может оказаться кто угодно, вплоть до переодетого мужика. Одна на двух фото из пяти позирует с кошкой: наверняка от неё этой кошкой и воняет. О, ну, этой двадцать пять, ищет серьёзных отношений. Если до двадцати пяти никто не подобрал, то очень всё плохо. Так, а это кто?

Стас остановился и придирчиво всмотрелся в фотографию, резко контрастирующую с предыдущими. Зелёное поле с коричневыми проплешинами простиралось до горизонта. Закат тускло догорал, проглядывая сквозь облака там, где земля упиралась в небо. В центре стояла девушка. Худая, бледная, в белом платье, настолько длинном, что его подол лежал на траве. Создавалось впечатление, что девушка росла из земли, как причудливый полупрозрачный цветок. На плечи было накинуто короткое пальто, полы которого она придерживала тонкими длинными пальцами. Она смотрела вдаль, мимо фотографа, с таинственной грустью на миловидном лице, а длинные русые волосы чуть приподнимал лёгкий ветер.

Стас приблизил её силуэт, чувствуя, как разгорается интерес. Вблизи девушка оказалась ещё милее. Гладкие, детские черты, несвойственные ни одной из просмотренных кандидаток, у которых на лбу горел счётчик половых партнёров.

Ева. 16 лет. Да, нам тоже провели интернет. 5 км от вас.

«У вас произошёл мэтч! Общайтесь!»

«Привет».

Стас отхлебнул остывший кофе и стал ждать ответа. Надпись «была на сайте в 14.05» почти тут же сменилась на «в сети».

Он улыбнулся.

«Привет:), – всплыло синее облачко. Зазвучало в голове высоким кротким голосом».

«Скучаешь?)»

«Есть немного)»

«Значит, я не помешал отбиваться от толп поклонников в личке?»

«Хах. Я почти никому не отвечаю уже. Чаще всего мне пишут всякие озаботы, с порога предлагающие секс, эскорт, продать нижнее бельё и прочие мерзости. Редко с кем завязывается адекватный разговор, да и он в конце концов сводится либо к молчанию, либо к предложениям покататься по ночному городу».

«А ты вся такая порядочная», – подумал Стас и хмыкнул.

«А почему мне ответила? Вдруг я тоже изврат, озабот и хочу тебя покатать, и не только на машине?)»

«Ну-у, не знаю. У тебя глаза добрые. Лицо открытое. В анкете всё вежливо и просто. Вот, решила посмотреть, что из этого получится…»

«Да я счастливчик. Вызываю доверие. Приятно)»

«Хах. Да, мне тоже приятно)»

«Так сколько стоят твои трусики?)»

«Аххахах! Тебе двадцать три, да? Извини, что спрашиваю, просто тут, сам знаешь, возраст указывают не всегда верный.

Некоторым просто лень долистать до нужных цифр…»

«Да, двадцать три, почти двадцать четыре. А тебе сколько?»

«Ну…»

«А что так неуверенно?»

«Мне пришлось соврать, скажем так, чтобы зарегистрироваться».

«Та-ак. А на самом деле?»

«Если я скажу, ты не станешь со мной общаться(»

«Нет, я вызову полицию)»

«Хах. Ну правда. Вот на сколько я выгляжу?»

«На указанный возраст, в принципе. Так, давай проясним.

Тебе не восемнадцать, правильно?»

«Правильно…»

«А я не староват?»

«Нет, мне всегда нравились постарше. В плане общения, имею в виду. С ровесниками мне скучно. Но сложно найти таких друзей. Многие сливаются, когда узнают. Я для них ребёнок и скучная».

В животе заискрился азарт. Защипал, как щиплет во рту газировка. Стас вытер кончиками пальцев уголки губ и проглотил слюну.

«Ну и дураки. Уверен, ты очень интересная. Даже по фото можно понять, что у тебя хороший вкус и стиль. А кто снимал?»

«Друг. Единственный взрослый друг. Так что, наверное, это его вкус ты похвалил)»

Стас почувствовал укол ревности. Неужели кто-то его опередил? Может, даже видел то, что под этим платьем?

«Жаль, что оно всего одно у тебя(»

«Моё любимое) Год назад сделала».

«А только одно почему? Ты же очаровательна, наверняка это знаешь и любишь фотографироваться. Мне было бы очень интересно посмотреть на тебя ещё)»

Набрав сообщение, Стас снова открыл её профиль. Аватарка действительно смотрелась эстетично. И приглушённые цвета, и уходящий свет, благодаря которому бледная кожа казалась припорошенной цветочной пыльцой. Ему показалось, что фото стало чуть темнее с тех пор, как он увидел его в первый раз. И лицо вовсе не шестнадцатилетней Евы, ранее повёрнутое к нему изящным профилем, будто бы немного развернулось к камере.

Стас надавил пальцами на глаза и снова открыл диалог.

«Да нет… совсем не люблю. Вот, откопала одно и поставила».

«Ты серьёзно целый год не фотографировалась?) Так бывает?»

«Как видишь) Снимать меня больше некому, а селфиться не нравится».

«А как же твой друг?»

«Он оказался плохим другом. Мы на этой фотосессии виделись в последний раз».

«Он посмел тебя обидеть?»

«Посмел. И обидел. Но я не хочу об этом говорить, это слишком грустно. С тех пор я мало кому доверяю. Горький опыт».

Стас хмыкнул. Нет никого доверчивее раненых девочек. Отбившись от какого-нибудь урода, они тут же начинают искать утешения и ластятся к любому, кто по головке погладил.

«Извини, что напомнил. Он однозначно гондон. Осуждаю. Маленьких и беззащитных обижать нельзя».

«Спасибо. Я рада, что ты понимаешь)»

«Ты правда сейчас улыбнулась?»

«Правда)»

«Может, сфоткаешься для меня?) Покажешь свою улыбку?»

«Хах. Попозже. Мне неудобно сейчас. А у тебя есть девушка?»

«Нет. А у тебя?)»

«Нет) Никого нет, ни девушки, ни парня, ни кота)»

«Знаешь, мне очень захотелось тебя обнять. Чтобы не чувствовала себя одиноко и забыла всё плохое».

«))) Спасибо. Ты милый очень. Мы, в сущности, не знакомы, а ты уже так добр ко мне…»

«Можем поиграть в «вопрос-ответ», чтобы лучше познакомиться)»

«Звучит интересно) Да, давай».

«Только сразу надо обговорить темы, которые мы не затрагиваем, чтобы всем было комфортно. Какие у тебя табу?»

«Я почему-то уверена, что ты лишнего себе не позволишь, так что давай без табу)»

Ну, вот тебе и «горький опыт». Стас снова отвлекся на её анкету. И на пару секунд оторопел.

Ева смотрела в камеру. Не мимо, не вполоборота, а прямо в объектив. На него.

Стас зажмурился, потом сморгнул муть с глаз и опять посмотрел. Никакой ошибки: она действительно развернулась к камере, хотя раньше совершенно точно была в другом положении. Но изменилось и что-то ещё. Закат. Он порозовел. А подол платья, лежащий на траве, стал выше и слегка натянулся, словно Ева сделала шаг вперёд. Навстречу ему.

Стас передёрнул плечами, стряхивая мурашки. Сел прямо. И рассмеялся. Ну конечно. Приколистка просто сменила фотографию, пока он зависал в чате. Не фоткалась год, как же.

«Я начну?) Какого ты роста?»

«Метр шестьдесят три) Когда ты впервые влюбился?»

«О, с козырей зашла) Дай подумать… наверное, в десятом классе. В девушку из той же параллели. До сих пор об этом самые светлые воспоминания. Школьная любовь, она такая. Особенная. Где ты живешь?»

«Некрополь знаешь?»

«Прям рядом? Жуть. Зато соседи тихие, да? Как в том анекдоте) Я бы тебя даже днём обязательно домой провожал в таком месте».

«Ой, да. Та ещё дыра. Но нам тоже провели интернет)))»

«И я им благодарен до гроба)»

«Моя очередь. Хм-м-м. Какой у тебя размер… ноги?»

«Ты уверена?) Окей, сорок пятый».

«Ну, знаешь, как говорят, размер ноги у мужчины связан с… ну…»

«У кого-то игривое настроение, да?)»

«Так это правда?)»

«Не хочу хвастаться, конечно… там не сорок пять, слегка поменьше) Но совсем слегка)) Так, теперь я. В чём ты сейчас?»

«М-м-м… я в платье)»

«Опиши его)»

«Ну, оно белое. Длинное, мягкое, полупрозрачное. Но у него несколько юбок, так что не просвечивает. Рукава-фонарики.

Да, знаю, забавно совпало, что на фото я в нём же))»

«Я считаю это подарком судьбы) А под ним что?))»

«Черви и могильная земля)»

У Стаса прострелило за ухом. В ту же секунду приложение моргнуло и вылетело. Чертыхнувшись, он снова открыл его и развернул окошко чата.

«Стас, ты тут?»

Он в замешательстве смотрел на сообщение, не зная, как реагировать.

«Эм. Ева, ты в порядке?»

«Да. Это кладбищенский юмор, знаешь) Годы такого соседства накладывают отпечаток)»

«М-да. Ну и шуточки. Я прям животик надорвал».

«Ладно тебе) Просто ты нарушил правила. Была моя очередь задавать вопрос)»

Стас раздражённо цокнул языком. Приятное предвкушение словно обрубило топором. На его место пришло отвращение. Воображение вмиг нарисовало мерзкую червивую картину, которая никак не хотела уходить из головы. Белый подол, измазанный чёрным. Пальцы, крадущиеся к девичьему лону, увязают в клёклой комковатой жиже. И кожа под маленькой ямкой пупка не тёплая. Не покрывается мурашками от его прикосновений. Она на ощупь как сырая рыба, и под ней что-то шевелится.

Стас быстро отпил кофе, подавляя тошноту горечью. Ну кто так делает?

«Моя же очередь?»

Ева, похоже, оставалась на своей волне, даже не поняв, что сделала.

«Ну, валяй. Только без этой дичи».

«Тут как посмотреть, с одной стороны, вроде и дичь, а с другой – романтично) Так вот. Как бы ты хотел умереть?»