Войти

Дебютная постановка. Том 1

Мертвый кролик, живой кролик

К себе нежно. Книга о том, как ценить и беречь себя

Родная кровь

Форсайт

Яма

Армада Вторжения

Атомные привычки. Как приобрести хорошие привычки и избавиться от плохих

Дебютная постановка. Том 2

Совершенные

Перестаньте угождать людям. Будьте ассертивным, перестаньте заботиться о том, что думают о вас другие, и избавьтесь от чувства вины

Травница, или Как выжить среди магов. Том 2

Читать онлайн Фронтовой дневник (1942–1945)

Автор: Василий Цымбал
Жанр: Биографии и мемуары, Книги о войне

Размер шрифта: 15

Скачать книгу Фронтовой дневник (1942–1945)

УДК [94(470+571)«1942/1945»](093.3)

ББК 63.3(2)62ю14

Ц94

Серия выходит под редакцией А. И. Рейтблата

Предисловие, подготовка текста и комментарии Е. В. Цымбала

Василий Цымбал

Фронтовой дневник (1942—1945) / Василий Степанович Цымбал. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия «Россия в мемуарах»).

Василий Степанович Цымбал (1906–1980) воевал рядовым с начала Великой Отечественной войны и до ее конца – сначала в истребительном батальоне, потом в партизанском отряде, затем в кавалерийском дивизионе и, наконец, связистом на Ленинградском фронте. Его полк дошел до Кенигсберга, после чего был передислоцирован на Дальний Восток, где участвовал в войне с Японией. Схожая судьба была у многих его современников, но, в отличие от них, Цымбал все эти годы вел дневник. Несмотря на то, что на фронте это было строго запрещено и в случае обнаружения грозило автору маршевой ротой, штрафбатом или даже расстрелом, он заносил туда наблюдения над происходящим, тексты полученных и отосланных писем, стихи собственного сочинения, а также вклеивал фотографии – свои и фронтовых друзей. Его дневник дает читателю возможность погрузиться в военную атмосферу, узнать от участника событий «окопную правду» о трудностях войны и разных сторонах военного быта, о мыслях и чувствах солдат, их тоске по дому и близким, об отношении к врагу. Дневник подготовил к печати Е. В. Цымбал – сын В. С. Цымбала.

Фотографии на обложке из семейного архива Е. В. Цымбала.

ISBN 978-5-4448-2472-6

Василий Цымбал и его фронтовой дневник

Автор публикуемого дневника, мой отец Василий Степанович Цымбал, родился 19 марта 1906 г. (по новому стилю) в Украине, в маленьком городке Белополье Сумской области. Семья была очень бедная. Его отец Стефан Цымбал работал «холодным сапожником» (ходил по окрестным селам и городкам, брал заказы и шил по образцам сапоги и другую обувь). Мать, простая крестьянка, батрачила по найму, работала дома, родила 16 детей, из которых до зрелого возраста дожили только четверо. Старший сын Михаил родился в 1893 г., мой отец – в 1906‑м, его сестра Мария – в 1909‑м, а сестра Наталья – в 1911‑м. В Белополье они пережили три революции, Первую мировую и Гражданскую войны, немецкую оккупацию, множество бандитских налетов и перемен власти – белых, зеленых, гайдамаков, красных и просто бандитов самых разных оттенков. При захвате городка почти все они устраивали погромы, людям приходилось прятаться в подвалах. Семья знала, что такое страх, бесправие, голод и нищета. Но в этой, по сути, малограмотной семье всегда было стремление к культуре. Детям старались дать хотя бы минимальное образование, а если повезет, то и получше. Дети и сами старались не обмануть родительских ожиданий.

Михаил в 1917 г. окончил в Москве сельскохозяйственную академию и в 1920‑е гг. работал во Владикавказе агрономом на сортоиспытательной станции.

Василий был болезненным мальчиком, у него был врожденный ревмокардит и еще несколько болезней. Он окончил церковно-приходскую школу в Белополье, затем педагогический техникум в городке Ромны. В 1924 г. Михаил пригласил его во Владикавказ, где жизнь была немного легче. Почти вся его дальнейшая жизнь была связана с Северным Кавказом.

В 1924 или 1925 г. Василий поступил в Горский практический институт народного образования. Чтобы содержать себя, некоторое время подрабатывал у сапожника, освоил профессию плотника, затем, уже студентом, трудился в духанах и шашлычных, где научился неплохо готовить, что не раз выручало его в дальнейшей жизни.

Василий страстно тянулся к литературе, боготворил Тургенева и Толстого, очень любил стихи Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина и Маяковского. Пытался писать стихи сам, мечтал стать писателем. Литература стала смыслом его жизни. Он даже послал 20 декабря 1929 г. письмо Горькому и свой рассказ. В письме он просил оценить рассказ и дать совет, стоит ли становиться писателем: «…меня всегда мучает вопрос, не пишу ли я только чтиво, и есть ли у меня хоть крупица таланта <…> это и побудило меня обратиться к Вам <…> Найдите минутку и прочтите рукопись <…> Писать мне или бросить. Ваше авторитетное слово будет для меня решающим. В выражениях не стесняйтесь и скажите с такой же правдивостью и подкупающей искренностью, какую я всегда находил и во всех ваших произведениях, и в ответах молодняку, стремящемуся к литературе»1. В ответном письме от 10 января 1930 г. Горький писал: «По рассказу “Мелочь” не могу сказать, “следует ли” Вам “заниматься литературной работой”, но этот рассказ Ваш вполне определенно говорит, что Вы подготовлены к ней – слабо. Рассказ – не удачен, потому что написан невнимательно и сухо по отношению к людям, они у Вас – не видимы, без лиц, без глаз, без жестов. Возможно, что этот недостаток объясняется Вашим пристрастием к факту. В письме ко мне Вы сообщаете, что Вас “интересует литература факта”, т. е. – самый грубый и неудачный “уклон” натурализма». Далее он подробно проанализировал рассказ и заключил следующим: «Впечатление – такое: рассказ писали два человека, один – натуралист, плохо владеющий своим приемом, другой – романтик, но не освоивший приема романтики.

Затем, я должен повторить, что художественная литература не подчиняется частному факту, она – выше его. Ее факт не оторван от действительности, как у Вас, но крепко объединен с нею. Литературный факт – вытяжка из ряда однородных фактов, он – типизирован и только он и есть произведение подлинно художественное, когда правильно отображает целый ряд повторных явлений действительности в одном явлении»2.

Попыток печатать прозу Цымбал, видимо, больше не предпринимал, но стихи писать продолжал и читал их окружающим. А справедливо подмеченное Горьким сочетание натурализма и романтики ощутимо и в публикуемом дневнике, но тут оно, на мой взгляд, оказалось вполне уместным.

Институт Цымбал окончил в 1929 г. В годы учебы он женился на Марии Михайловне (фамилию нам установить не удалось, в дневнике он называет ее Марийкой), которую страстно любил. По распределению стал работать учителем в осетинских поселках Садон и Ардон, читал лекции в Ессентуках, Кисловодске, Пятигорске и других городах Кавказских Минеральных Вод. В 1930 г. у молодоженов родился сын Юрий.

За эти годы в Украине бандитами был убит отец Василия, а сестра Наталья, забрав с собой мать, уехала в Москву, где сначала работала на строительстве метрополитена, а потом выучилась на швею.

Уроки и лекции Василия выделялись качеством и талантливостью, и через несколько лет его направили преподавать в Ейское высшее авиационное училище, куда брали лучших учителей. В училище принимали тогда прежде всего по состоянию здоровья, и многие из курсантов были малограмотными. Поэтому им преподавали русский язык и литературу. Вскоре в авиаучилище стал учиться сын Сталина Василий. По этой причине в Ейске был построен грандиозный Дом Красной армии и флота. На его сцене выступали известные театральные коллективы и популярные певцы и актеры, например Л. А. Русланова, К. И. Шульженко, М. Н. Бернес, И. С. Козловский, Л. О. Утесов.

Отец преподавал также в Ейском педагогическом училище. Ему нравилась педагогическая работа, и он отдавал ей свои способности, стараясь передать любовь к литературе студентам. К концу 1930‑х гг. он был уже директором педучилища.

Высокий (181 см), физически привлекательный, с доброжелательным, общительным характером и обаятельной улыбкой, Цымбал знал наизусть почти всего Маяковского, очень много стихотворений других своих любимых поэтов. Он был настоящей звездой ейского масштаба и на всех праздниках выступал с чтением стихов, в том числе и своих. Благодаря этому у него не была отбоя от поклонниц. Особенно волновал он молодых учительниц, среди которых было много одиноких, между ними даже возникла конкуренция за его внимание. Цымбал любил свою жену, но, будучи натурой романтической, мечтательной и любвеобильной, часто увлекался другими женщинами. Он охотно отвечал их порывам, хотя сам считал это всего лишь мимолетными увлечениями. Конечно, Василий был сам виноват в том, что очаровывал и давал какие-то авансы увлеченным им женщинам. Страдали по нему и студентки.

Василий сначала возносил своих поклонниц на котурны, а потом, разочаровавшись, не знал, как развязаться с ними. Его романы отнюдь не укрепляли семью. Хотя в 1938 г. у них с женой родился второй ребенок – дочь Милочка, в то же время у Василия был длительный и страстный десятилетний роман с учительницей Тамарой Андреевной Паращевиной. Была и кратковременная связь с молоденькой соседкой и коллегой Марией Яковлевной Мещеряковой (1916–1994)3, отчаянно влюбившейся в талантливого преподавателя. Мещерякова была кубанской горской казачкой, выросшей в традиционной семье. Под давлением матери она порвала отношения с Цымбалом, но это стало для нее душевной раной на многие годы.

Цымбал вел литературный кружок, где занимались студенты, студентки и курсанты авиаучилища. Он учил их стихосложению. Среди них выделялся красавец курсант Яков, который также писал стихи и даже приходил к преподавателю домой, чтобы позаниматься русским языком и поговорить о поэзии. Закончилось это трагически.

Однажды Василий Цымбал уехал в Краснодар в командировку. Возвратившись, он нашел записку, в которой Мария Михайловна сообщала, что полюбила Якова и что он окончил военное училище и отбывает к месту службы, а она с детьми уезжает вместе с ним, тем более что уже беременна от него. Василий был так потрясен, что решил покончить жизнь самоубийством. Он пошел в сарай и там повесился.

Жившая с отцом в одном дворе Мария Мещерякова, возвращаясь с работы, заметила открытую настежь дверь соседского сарая и по-хозяйски решила ее закрыть. Заглянув в сарай, она увидела висящего в петле хозяина сарая, еще подававшего признаки жизни. Мария схватила серп, перерезала веревку и спасла самоубийцу. Василий, придя в себя, сначала ругал ее, зачем она сохранила ему жизнь, но потом решил не сводить счеты с жизнью. Он пытался вернуть бывшую жену, а когда это не удалось, решил связать свою жизнь с Т. А. Паращевиной. Но она, зная его характер и любвеобильность, остереглась вступать с ним в брак. Подруга Паращевиной Лидия Григорьевна Бурдюгова также была влюблена в Василия. Женщин было несколько, но выбор для Василия был непосилен. Он потерял здравый смысл и пустился во все тяжкие, заводя романы со всеми знакомыми женщинами. Мещерякова, искренне любившая его, пыталась наставить его на путь истинный, но не преуспела в этом.

Все закончилось скоропалительным браком с учительницей Тамарой Михайловной Дюжевой. Счастья этот брак ни ему, ни ей не принес. Зная о его поклонницах, от встреч и контактов с которыми он не отказался, Дюжева бешено ревновала его, но изменить его страстную натуру не могла. Их совместная жизнь скоро свелась к беспрерывным конфликтам.

Цымбал был в отчаянии и глубокой депрессии от неудач в личной жизни. С началом Финской войны он пытался пойти в армию добровольцем, но был забракован медицинской комиссией из‑за ревмокардита и еще нескольких обнаруженных у него болезней4. Чтобы реализовать свой патриотизм, он вступил в партию.

Тем временем первой жене отца, у которой родился еще один ребенок, стало тяжело с тремя детьми, и она отправила Юрия к отцу. Мальчику пришлось жить с отцом и его новой женой. Мачеха не проявляла должного внимания к чужому ребенку, которому было уже 10 лет и в характере которого стали проявляться черты, характерные для подросткового возраста.

Когда Германия напала на СССР, Василий решил пойти на фронт добровольцем, но снова был признан негодным к строевой службе. И лишь летом 1942 г., когда немцы взяли Ростов-на-Дону, на недуги призываемых перестали обращать внимание.

Цымбала зачислили рядовым в поспешно созданный из ополченцев Ейский истребительный батальон5, который предназначался для охраны берегов Таганрогского залива и Ейского лимана. Им руководили некомпетентные и, как оказалось, нечистые на руку люди из местных начальников. Ожидалась высадка немецкого десанта с моря, со стороны Мариуполя и Таганрога. Немцы, вопреки ожиданиям, пришли в Ейск по суше, с северо-востока, со стороны Ростова и Батайска. Немцы перед этим бомбили порт, железнодорожную станцию и аэродром. Несколько бомб попало и в город. При поспешном отступлении военные взорвали электростанции, вокзал, почтамт, телеграф и здание Дома Красной армии и флота.

О дальнейшей военной службе Василия Цымбала рассказывает дневник, который он вел все время своего пребывания в армии, почти до конца 1945 г. После истребительного батальона он воевал в партизанском отряде, потом в кавалерийском дивизионе Красной армии, потом связистом на Ленинградском фронте. Его полк дошел до Кенигсберга, после чего был передислоцирован на Дальний Восток, где участвовал в войне с Японией. Отметим, что в годы войны ведение дневников было категорически запрещено и в случае обнаружения грозило автору маршевой ротой, штрафбатом или даже расстрелом. Но никто из сослуживцев не выдал его.

Закончил армейскую службу Василий Цымбал как и начал – в звании рядового. В конце декабря 1945 г. он добрался до Москвы, где жили его сестра и мать. Там узнал, что его сын находится на Северном Кавказе в станице Надежной у Мещеряковой. Цымбал отправился туда, чтобы забрать сына и посылки с одеждой, которые послал из Восточной Пруссии, а потом ехать в Ейск или в Краснодар (в крайоно), чтобы трудоустроиться. Родственники собрали ему на билет. Он не собирался задерживаться в станице, но жизнь рассудила по-другому. Денег на дорогу из станицы в Ейск или в краевой центр у него не было, а перспективы трудоустройства представлялись весьма туманными. Поэтому, когда ему предложили работу в предгорной станице директором школы, он согласился, поскольку был без копейки денег и не мог добраться в Ейск, к тому же работа в Ейске была под большим сомнением. Кроме того, природа там интересна и разнообразна, она напоминала ему дни молодости, когда он работал на Северном Кавказе, а жизнь тихая, спокойная, мирная и, что немаловажно, дешевле, чем в городах, и к сыну его относятся очень тепло и хорошо. Мещерякова, увидев своего любимого без увечий и телесных утрат, хоть и постаревшего, но столь же романтичного и поэтичного, как до войны, была очень рада. Она обожала его, хотя была моложе Василия на десять лет. Цымбал, после трех лет военного одиночества, был очарован ее молодостью и трогательной заботой о его сыне. Мария Яковлевна не смогла противостоять своей довоенной любви, у них после многолетнего перерыва возобновился роман, и они поженились. 15 сентября 1946 г. в районной больнице станицы Спокойной родился их первый общий сын – Михаил.

Через год Цымбала вместе с новой семьей перевели в Ейск, где он снова стал работать в авиационном и педагогическом училищах. Оказавшись в своей привычной довоенной среде, Цымбал вновь стал пользоваться вниманием женщин-коллег, тем более что мужчин в эти годы остро недоставало. Но Мещерякова всерьез поговорила с ним, пригрозив, если он вернется к прежнему образу жизни, лишить его возможности общаться с сыном. Юрий – сын отца от первого брака, намучившийся от метаний отца между женами и возлюбленными, решительно и твердо принял сторону Марии Яковлевны. Юрий всю жизнь неизменно относился к ней с любовью и уважением и называл ее своей настоящей матерью. Отец, взвесив перспективы своего дальнейшего существования, раз и навсегда изменил свой образ жизни. Он больше не позволял себе «романтических увлечений», тем более что в 1949 г. у Марии Мещеряковой родился еще один сын – Евгений, автор данного предисловия.

Юрий окончил Батумское мореходное училище, стал специалистом по строительству молов, причалов и других береговых сооружений, вернулся в Ейск и восстанавливал там разрушенный порт. Он жил вместе с нами до 1953 г., потом продолжил обучение в Москве, где остался навсегда.

Отношения моих родителей, сколько помню, всегда были ровными, доброжелательными и корректными. Оба работали учителями. Отец – русского языка и литературы. Мать имела диплом преподавателя психологии, педагогики и логики. Но в школах сначала отменили педагогику, потом психологию, ну и логика стала вовсе не нужна, поэтому ликвидировали и ее. Мать заочно переучилась в Ростовском-на-Дону пединституте на учительницу географии. Она наивно думала, что в этой науке мало что изменится и ее не отменят. Она ошиблась. Оказалось, что географию тоже можно отменить.

Как и большинство фронтовиков, отец после войны начал болеть, случалось, довольно тяжело, не раз был на излечении в госпиталях и больницах. Он постоянно мерз по ночам и до конца жизни, ложась спать, помимо одеял укрывался еще и плащ-палаткой, привезенной с войны. Он считал, что она его согревает.

Мать искренне любила отца, ухаживала за ним и очень переживала, когда он болел. Отец тоже относился к ней очень тепло. Они никогда не ругались при нас, не выясняли отношений на людях, и мы с братом не знали, что такое семейные скандалы. Взаимное уважение было основой их жизни. У нас была очень скромная по доходам, но дружная и теплая семья.

Отец до выхода на пенсию проработал более 35 лет, мать – более 40. В мае 1980 г. отец умер, мама пережила его на 13 лет и скончалась в 1994 г.

Свои дневники отец хранил в недоступном для детей месте, под замком и не любил рассказывать о своей жизни до и во время войны. Он почти никогда не говорил об этом, лишь изредка вспоминал отдельные эпизоды и детали. Войну называл «перманентным бардаком, хаосом и неразберихой. Почти каждое приказание или решение командования отменялось или заменялось на противоположное. А главное – это смерть, кровь, постоянное унижение, грубость и хамство». О своей личной жизни во время войны он не говорил вообще. Вероятно, щадил мою мать, не желая огорчать ее воспоминаниями о былых увлечениях. Однажды, уже в старости, отец предложил маме прочитать дневники, но она отказалось, сказав, что и так все знает о его довоенной жизни и военной переписке.

В конце 1960‑х – начале 1970‑х гг. Василий Цымбал, прочитав несколько мемуаров, рисующих войну как сплошное победное шествие, был искренне возмущен количеством лжи в них и попытался опубликовать свой дневник или написать на его основе правдивую книгу о войне. Но, не встретив в журнально-издательских кругах никакой заинтересованности, он прекратил подобные попытки.

В марте 1980 г., за полтора месяца до своей смерти, отец передал мне дневник. До этого я его не читал, а прочитав, далеко не сразу смог разобраться, о ком идет речь в том или ином письме или записи. Я не видел тогда перспектив издания дневника. Спустя несколько десятилетий, когда подобные дневники стали публиковаться, вызывая интерес у читателей и исследователей, я подготовил их к публикации.

Выражаю искреннюю благодарность всем, кто помогал сохранять дневники моего отца и поддерживал стремление издать их; прежде всего Леониду Бойко, Олегу Будницкому, Ирине Прохоровой, Абраму Рейтблату. Отдельная благодарность моей жене Ирине Петровой, всегда поддерживавшей меня и помогавшей в этом нелегком труде.

Евгений Цымбал

Фронтовой Дневник (1942–1945)

[Тетрадь № 1.] Война с Германией.
С 18 авг[уста] 1942 г. по 31 декабря 1942 г.
Кубань: Ейск, Новороссийск, район Туапсе, Крепостная

г. Ейск,

Краснодарского края,

Сквер им. М. Горького,

Педагогическое училище,

Василию Степановичу Цымбал.

Или передать:

1) Тамаре Михайловне Дюжевой,

2) Юрию Васильевичу Цымбал,

3) Тамаре Андреевне Паращевиной,

4) Лидии Григорьевне Бурдюговой,

5) Георгию Николаевичу Красовскому,

6) Анне Семеновне Парафейник6.

Если я погибну, прошу оставшихся товарищей

передать этот дневник сыну моему Юрию,

в Ейск, по тому же адресу.

В. Цымбал

Пояснения:

Начальство истребительного батальона, а затем партизанского отряда «Гроза»:

Командиры истребительного батальона

1) Пятов – бывший директор ейского сельскохозучилища7. Мальчишество. Любит сажать под арест и расстреливать. Пьет здорово. Важничает необыкновенно. Безвольный. Его поступками управляет Кухаренко – новый Остап Бендер. Пятов некоторое время был в Новороссийске. Повесился после войны в ожидании суда.

2) Науменко Александр (бывший директор хлебозавода) – комиссар истребительного батальона, затем партизанского отряда «Гроза». Пьет много. С бойцами не бывает. Балагур. Песенник. Когда говорит, то за каждым словом употребляет «как его» – словечко-паразит. При бомбежке потерял руку, что спасло его от суда. После войны уехал из Ейска.

В горах – Прокопенко – бывший начальник пожарной команды в Ейске.

3) Начальник штаба истребительного батальона, затем командир роты партизанского отряда «Гроза» – лейтенант Кухаренко – неизвестная личность, проходимец. Половина роты цыган. Вечно пьян. Ранен в правую руку. Вооружен до зубов. На плече ППШ8. В кобуре наган, в кармане пистолет. Когда не совсем пьян, декламирует лирические военные стихи. Любит командовать. Спал с одной женщиной, а когда приехал ее муж и погнался за ним, он удрал и спрятался – залез под одеяло к одному бойцу под кустом. Сбежал из партизанского отряда, не найден.

4) Гринев – уполномоченный НКВД, во время пребывания в горах отозван в военкомат.

5) Выборный – замполит роты, а затем партизанского отряда. Подхалим. Кутит с начальством. Красив. Вертится, как балерина или марионетка. Распутничает напропалую, пьет, ничего с бойцами не делает, даже не бывает с ними. Осужден на 10 лет.

6) Акульшин – начпродснаб, бывший работник ейского торга, также осужден после войны.

[7)] Татаринцев. Лицо орангутанга, фигура и движения тоже. Готов убить, зарезать, украсть.

[8)] Черников Иван Иванович – беспризорник с 10 лет. Наградил всех вшами. Много о себе знает и на всех кричит, командует.

[9] Красивая девушка. Помогает повару. Дает многим. Ругается матерно так, как не ругаются мужчина.

Все вместе, за исключением Гринева, пьяницы, картежники, проходимцы, транжирившие партизанскую продовольственную базу Краснодарского куста и, по-моему, скрывавшиеся от мобилизации под видом партизанской деятельности.

18 августа 1942 г.

Враг приближался к городу. Ростов, Новочеркасск, Батайск были сданы. Вскоре стали носиться слухи, что враг уже занял Кущевку9. В последних числах июля ночью внезапно подразделение истребительного батальона было переведено за город. Бродили целую ночь. К утру заняли рубеж.

За сутки рубеж меняли трижды, наконец, закрепились на территории колхоза «1‑я пятилетка». Сидели в окопах. Питались свиньями, которых было брошено много. Ели помидоры, арбузы, дыни.

Враг приближался к городу. Ейск горел, т. к. в нем взрывали различные объекты10. Нас как будто бы влили в батальон морской пехоты. В ночь с 6 на 7 августа в 7 км от города разгорелся бой с немцами, появившимися на автомашинах. Часть из них была перебита, двое захвачено в плен, остальные отогнаны на 6 км от загоревшегося селения Широчанка11, к селению Александровка12.

Наша часть в бою не участвовала, т. к. мы занимали 2‑ю или 3‑ю линию обороны. Только наш кавалерийский отряд был послан для патрулирования и связи. По дороге произошло несчастье. Политрук Свищев подорвался на собственных гранатах от неосторожного обращения. Гранаты были на боевом взводе с запалами. Политрука и его лошадь разорвало на части. Был легко ранен осколками один из бойцов (Тельнов).

7 августа несколько часов с группой товарищей я был в опустевшем городе. Семья бросила квартиру. Настроение жуткое. Знакомые угостили меня какой-то 60° наливкой. Я опьянел.

Вечером внезапно стали отходить. Обоз у нас был большой. Автомашины и подводы. Ехали всю ночь. Перед отходом приказано было взорвать колхозные конюшни и поджечь сено. Пламя от горевшего сена было видно всю ночь. В темноте раздавался грохот выстрелов морской артиллерии, бившей через город по наступавшим немцам. В ночь на 9 августа немцы заняли Ейск.

Утром мы были на Ясенской переправе13. Переправлялись с большим трудом, т. к. ранее уходившая часть уничтожила средства переправы. Шли 12 км пешком по косе у моря. В мои разорванные ботинки сыпался песок и мелкая ракушка. Ноги я скоро натер, и идти было невозможно. Двое суток сидели в селе Морозовка, у переправы. Вражеский разведчик-самолет обстреливал из пулемета. Никто не был ранен.

Вечером двинулись на Ахтари14, т. к. немцы уже были на переправе. По дороге на мине подорвался ординарец комиссара, т. к. кювет был какой-то частью минирован, а мы не были поставлены в известность. Ординарцу Буряку оторвало ногу и тяжело ранило в другие места. В дальнейшем он умер, и был брошен в море.

На пристань прибыли поздно. В темноте творилось что-то невообразимое с посадкой. Пришлось бросить машины, подводы, лошадей и питание. Сели не все. Заболел и отстал мой командир взвода Сапитон. Целую ночь кружились у пристани, пересаживаясь с катера на катер, т. к. два из них оказались неисправными.

Была сильная качка, и по дороге многие страдали морской болезнью. У меня кружилась голова, я чувствовал себя посредственно. По дороге дважды подвергались бомбежке. Бомбы не попали ни в катер, ни в баржу. Хорошо работали на катере и барже зенитки и пулеметы, не давая слишком бесцеремонно вести себя фашистскому налетчику.

В Темрюке15 встретили часть своих товарищей, прибывших раньше. Они сообщили, что наш 3‑й взвод уже отправлен за 9 км в оборону. Нас тоже посылали, но комбат отказался и послал 3 бойцов за третьим взводом. Решили двигаться утром по направлению к Новороссийску. Через некоторое время решение было изменено. Мы погрузились на катер и баржу и в темноте двинулись вверх по реке Кубани. Плыли долго и неудачно. Прошли не более 7 км и чуть не разбили баржу, т. к. рулевого не было и кто-то все командовал: «От себя, на себя, прямо!»

Встали. Шли пешком почти до утра через плавни16, между камышами, по какой-то топкой и пыльной дороге. Сбились с дороги и заночевали на хлопковом поле. Спать было невозможно, т. к. комары пробивались в самые маленькие щели под одежду и беспощадно жалили.

Голодные и усталые пешком двинулись дальше. Шли у разрушенной железной дороги. Наблюдали воздушный бой. В станице мы собирались подкормиться, достать транспорт и продукты питания, но ничего не достали, т. к. проходящие (отступающие) воинские части все подобрали до нас. Кое-как отдохнули, поели молока (20 руб. литр) и двинулись где-то в стороне от Анапы17 в винный совхоз. Там хорошо отдохнули, поели, достали транспорт, выпили вина и взяли с собой бочку вина и бочку спирту.

Спали в поле. Днем прибыли в станицу Натухаевскую18, за которой начинались горы, покрытые лесом. Кое-кто перепился во время обеда.

Спирт рождает недовольство среди бойцов, потому что одним его дают, другим нет, одним больше, другим меньше. Бойцы недовольны командованием за то, что бросили товарищей (3‑й взвод) и двинулись неизвестно куда и без цели.

В станице встретил партизанский отряд Верхнежировского19. Просился туда, командир ответил уклончиво, что мы еще встретимся, и он возьмет, остальные хотели взять.

Из станицы поехали на подводах по шоссе по направлению к горам. Проводники куда-то исчезли, командование осталось еще в станице. Двигались наудалую. Я ехал на последней подводе.

Вдруг на нас стал пикировать вражеский самолет, обстреливая из пулемета, затем стал бросать бомбы. Одна из них упала метрах в 30 от моей подводы. Я в это время бежал с подводы на кукурузное поле. Меня взрывной волной ударило о дорогу20. На нашей подводе осколком ранило лошадь, на соседней – убило.

Вскоре подскакал верхом политрук Выборный и, матерно ругаясь, заявил, что мы едем туда, где уже занято немцем. Повернули обратно. Поехали левее в горы по мало наезженной дороге между деревьями. Километров через 5 очутились в тупике. Сделали разведку. Дороги дальше не оказалось. Остановились на привал на кукурузной поляне. Я нашел три огурца и съел их с сухарями. В темноте появилось командование. Решили ночевать. На другой день тронулись назад, затем направо. Дорога пошла все выше, лошади не везли. Все были мобилизованы на вытягивание подвод. Перевал был крутой. Так мы двигались 4 часа, затем на вершине сделали привал, выпили по стакану вина, кое-чем закусили и после отдыха стали спускаться вниз.

Это было трудно. Лошади не держали, дорога пролегала над пропастями. Нужно было бесконечно тормозить, а тормозов не было. Так мы мучились до рассвета.

Проехали Тоннельную21, всю разрушенную бесконечной бомбежкой, потом проехали еще дальше. Километрах в 5 от Новороссийска сделали привал на винограднике. Виноград был крупный и почти совсем зрелый. Я съел его сколько хотел.

Часов в 12 дня двинулись дальше. Ехали через Новороссийск, весь превращенный в развалины. Были задержаны заградительным отрядом километрах в 5 за городом и отправлены во двор. Там мы были до утра. Достали немного сухарей и сахару у заградителей. Наше начальство появилось часов в 12 ночи. Наутро мы передвинулись примерно на полкилометра назад, расположились на берегу моря, на даче, во дворе. Здесь живем уже 5 дней.

В первый же день я купался в море, буквально все стирал, потому что одежда была невероятно грязной от пыли и спанья на земле.

Болею. У меня плеврит, невралгия, болят почки. Все это от простуды. Вчера ночь пришлось провести под дождем. Днем чувствую себя ничего, ночью мучаюсь. Больно настолько, что не могу перевернуться с боку на бок.

Последнее время очень часто, почти ежедневно вижу во сне Тамару Андреевну22 и Марийку23. Особенно часто Тамару Андреевну. Мы с нею расстались как-то странно. Я предчувствовал, что это последняя встреча, и говорил ей об этом, однако она вела себя холодно. Мне думается, если она жива, то вспоминает обо мне и жалеет, что была так холодна. Это у нее бывает часто.

Не знаю, жива ли моя семья. Жив ли Юра. Вряд ли я когда-нибудь вернусь в родные места и увижу своих близких.

20 августа 1942 г.

Сегодня мы получали кое-какое обмундирование. Я получил обмотки, носки и милицейскую гимнастерку. Других не достали. Мне нужны брюки, т. к. мои совершенно изорвались, и мне надоело их ежедневно чинить. Комвзвод дал мне зимние, стеганые, латаные. Но я их не одел, так как сейчас ужасно жарко, и я весь мокрый от пота.

Недавно хоронили одного товарища из нашей части, попавшего вчера под бомбежку. Т. Стражков имел орден за войну с белофиннами24 и так глупо погиб. Да это и не удивительно, потому что город подвергается бомбежке 5–10 раз в день. Мерзавцы сбрасывают сразу по 5 бомб. Добивают цементные заводы, военные объекты и город.

В центр показываться нельзя. Все жители ушли в горы.

Сегодня же командир и комиссар нашей части с группой бойцов уходят на выполнение боевой задачи. Не знаю, надолго ли, и вернутся ли они. Назначили временно исполняющих обязанности.

Никак не наладится с питанием. Своей кухни нет, питание достается на стороне, плохое и несвоевременно. Я уже похудел, отощал и постоянно хочу есть. Бойцы говорят, что от нашего питания не умрешь, но будешь худой-худой.

Вчера впервые я наблюдал дважды воздушный бой над городом. Фашистские стервятники сбили 3 наших самолета и скрылись, хотя наших самолетов было больше, штук 10.

Один наш самолет падал, весь объятый пламенем. Летчик выбросился с парашютом. Другой – полетел в землю носом с летчиком. Третий, подбитый, долго планировал, снижаясь, потом из него выбросился летчик, а самолет пошел носом в землю и взорвался.

22 августа 1942 г.

Вчера нашу часть слили с Новороссийским истребительным батальоном25. Ушедшие ранее наши, говорят, не вернутся назад. Комиссар Науменко А. остался. После слияния командование установлено общее. Сидим пока без дела. Третий взвод сейчас внезапно объявили «в ружье». Уходят неизвестно куда.

Спал на дворе. Мерз. Некоторое время был под дождем. Тревожно снилась Марийка. Была она в новой квартире на 2‑м этаже. Мыла крашеные полы. Была сердита. С нею были Милочка и Юра. Марийка со мной разговаривала сурово, ругалась и была по-прежнему красивой. Будто мы снова стали жить вместе, но она опровергала мои обвинения и бездоказательно утверждала, что поступила она правильно и иначе не могла поступить.

28 августа 1942 г.

Все стоим на одном месте. Другие взводы ушли в горы на вторую оборонительную линию. Говорят, что сегодня отправят нас туда, а их приведут на отдых.

Противник совсем близко. Вот уже 3 дня снаряды ложатся буквально в соседнем дворе или перелетают через нас и падают в 100 метрах в море.

Море. Оно называется Черным, а в самом деле оно синее. Красивое море. Вот уже 5 дней дует свирепый норд-ост. Спать в беседке очень холодно. Я как развалина. Ноет ревматизм, болят почки, болят зубы, чего у меня никогда не наблюдалось. Под утро невозможно спать от холода. Достал себе на складе одеяло и набрался от него вшей. Вчера все белье и одеяло прокипятил. Вместе с бельем положил голубые майки. Белье от этого стало грязно-голубым.

Ночью по соседству загорелся склад военно-морской базы. Нам объявили боевую тревогу, и мы бросились спасать имущество. Спасти удалось только пустяки. Пожар, раздуваемый норд-остом, представлял из себя гигантский костер без дыма. На него летели перепела и сгорали в пламени.

В складе сгорел шоколад, консервы, колбасы, обмундирование. Говорят, начальство кладовой перепилось и не потушило свечу. Мой комвзвода Шевченко чуть не сгорел. Он влез в комнату, дверь вырвалась, и на него устремилась струя пламени прямо в затылок. Он повис через окно вниз. Его сняли и отлили водой.

Наблюдал несколько раз воздушные бои. Немецкие самолеты обладают лучшей маневренностью, чем наши. Их 2 – наших 5. Погибают наши.

Море ночью при луне. Мерцание, фосфорическое или как вспышка магния. Море днем при норд-осте: на темно-синем фоне белые барашки.

Снится каждую ночь Марийка с детьми. Как ни странно, я хочу, чтобы она приснилась. Значит, я ее по-прежнему люблю. Сегодня снились и другие и в таких позах, что ой-ой-ой! Значит, мне нужна женщина.

Снилась Т. А. Будто я нелегально был у нее, переодевался в гражданскую одежду и получал какие-то сведения. С любовью я смотрел на ее спавшую дочку и на Юру, который спал в этой же комнате.

Типы:

1) Татаринцев. Лицо орангутанга, фигура и движения тоже. Готов убить, зарезать, украсть.

2) Полроты цыган. Выборный. Красив. Вертится, как балерина или марионетка. Распутничает напропалую, пьет, ничего с бойцами не делает, даже не бывает с ними. Кутит с начальством.

3) Комроты Кухаренко. Вечно пьян. Ранен в правую руку. Вооружен до зубов. На плече ППШ. В кобуре наган, в кармане пистолет. Когда не совсем пьян, декламирует лирические военные стихи. Любит командовать. Спал с одной женщиной, а когда приехал ее муж и погнался за ним, он удрал, и спрятался – залез под одеяло к одному бойцу под кустом.

4) Черников Иван Иванович – беспризорник с 10 лет. Наградил всех вшами. Наконец ему сшили одежду. Много о себе знает и на всех кричит, командует.

5) Красивая девушка. Помогает повару. Дает многим. Ругается матерно так, как не ругаются мужчина.

6) Комиссар А. Науменко. Пьет много. С бойцами не бывает. Балагур. Песенник. Когда говорит, то за каждым словом употребляет «как его» – словечко-паразит.

7) Бывший комбат Пятов. Мальчишество. Любит сажать под арест и расстреливать. Пьет здорово. Важничает необыкновенно. Безвольный. Его поступками управляет Кухаренко – новый Остап Бендер.

31 августа 1942 г.

Сегодня мины падали в наше расположение. Никого не ранило и не убило; первая мина была недолет, а остальные рвались в разных направлениях. Активизировалась немецкая авиация. Штук 20 самолетов били по батарее и по «Волчьим воротам»26.

Расформировывают нашу часть. Некоторых списывают, некоторых отправляют на охрану гарнизона, некоторых в распоряжение милиции, хотя многие этого не желают. Куда попаду я, не знаю. Несколько дней подряд мы пили шампанское «Абрау Дюрсо», которое доставали из разбитых составов и складов на вокзале. Сегодня я достал в одной столовой 2 литра водки по 78 руб. Выпили понемножку, потому что набралось 10 человек.

Снова снятся Марийка и Тамара Андреевна. Последнее время я чувствую большую потребность в женщине. Попробовал добиться одной молодой девушки, а она сказала, что ей нужен мужчина помоложе27. Дура она. Не знает она меня. А потом, откровенно говоря, я в хорошее время с нею не сел бы рядом. Хотя она и молодая. Она полька – Радзивилка – здоровая и рыжая дура. А мне нравятся совсем иные.

3 сентября 1942 г.

В ночь под 1‑е вдруг оказалось, что Науменко собрал группу в 30 человек и (уезжает или точнее) уходит на 120 км вперед. Меня в эту группу не включили. С большим трудом мне удалось примкнуть к ним. Нас не выпускали. Особенно против был Хованский, бывший директор 4‑й средней школы г. Ейска28.

Ушли мы часов в 12 дня 1 сентября. Поздно вечером пришли в Солнцедар29, в санаторий и дом отдыха учителей, где я трижды был до войны и где однажды имел интересный роман. Все было заброшено и разграблено. Драгоценное медицинское лечебное оборудование валялось на полу. Библиотека представляла хаос. Я выбрал себе пару книг и теперь на привалах читаю.

Шли пешком, не евши, и чертовски устали. В темноте нашли койки на пружинах, но без матрацев, и спали на них богатырским сном. Ночью была ужасная гроза, но мы не промокли.

Днем я увидел, что наматрасники с матрацев были сняты мародерами, шерсть из них и вата валялись на полу. Перья из подушек тоже кругом рассыпаны. Удалось купить по литру вина на человека по 15 руб. и сварить борщ. В 5‑м часу двинулись. Проходили через разрушенный тонными бомбами Геленджик. Пошли по дороге на Михайловский перевал30.

Разбились на несколько групп. Одна группа свалилась под откос. Отделалась царапинами и ушибами. Я шел впереди, и со мною еще 10 человек. Заночевали на 14‑м километре от Геленджика. Было холодно, а все мы были в гимнастерках.

Упросились в одну комнату и лежали на голом полу. Ночью хозяйка кричала во сне. Утром оказалось, что она молодая и фигуристая.

Только вышли, сразу удалось сесть на проходящую автомашину. Переехали чрезвычайно крутой и красивый, весь лесистый Михайловский перевал. Через 18 километров остановились и слезли в совхозе под тем же названием.

Совхоз плодовоовощной и табачный. Достали сколько хотели табаку в листьях, ели много груш, яблок (шафран), чудесных слив и персиков, но ни у кого не было хлеба. В совхозе хлеба нет и покупать нечего. Нам пообещали дать только картошки. В соседнем колхозе из продуктов мы тоже ничего не достали. Проходящие воинские части давно все съели. Ждали своих часов до 2‑х. Затем достали 15 кг картофеля, 500 гр. соли и несколько луковиц. У кого-то из приехавших оказалось грамм 300 масла. Я сварил чудесный суп, который мы поели с сухарями, которые были на нашей подводе. Закусили фруктами. Сейчас отдыхаем и вскоре двинемся вперед.

Днем подводами ехать не разрешают, чтобы не мешать воинским машинам. Будем двигаться ночью. Правда, на подводах мы не едем, но едут наши сухари и вещевые мешки. Мы, как будто, уезжаем от передовой линии фронта. Однако где-то невдалеке сейчас гансы ведут самую интенсивную бомбежку и летают над ущельем, в котором мы расположились на отдых.

6 сентября 1942 г.

Отъехали километров 13 и ночевали в ущелье у дороги на окраине селения Пшада31. Было очень холодно. У меня снова начали болеть поясница и почки. Оказалось, что где-то недалеко в стороне, в ущелье, находится лепрозорий. Мы ночевали рядом с прокаженными.

Добрались до Архипово-Осиповки32 часов в 12 дня. Дорога поразительна по своей красоте. Она извивается среди сопок, сплошь покрытых лесами. Особенно приятное чувство меня охватило, когда мы, несколько человек, чтобы не петлять по дороге, по перевалу пошли тропой через лес. (Это чувство мне еще незнакомо.) Идешь в полной тишине и в полумраке. Лежат огромные деревья, свалившиеся от времени. Струится по ущелью поток с хрустальной водой.

В потоке мелькает форель и, что меня удивило, маленькие крабы. Кругом дикий орешник, груши, яблоки, алыча.

В Архипо-Осиповке обедали, отдыхали часа 4, потом двинулись немного назад и в сторону. Шли до темноты по проселочной дороге, по широкому ущелью без населенных пунктов, по прекрасным долинам, поросшим грецкими орехами, и садам, полным яблок.

Пели песни и танцевали. Вообще мы много поем и танцуем. Собственно, не я, а другие, потому что я ни петь, ни танцевать не умею.

Пели «Ой ты, Галю», потом «Ой, хмелю, мий хмелю» и другие песни. Потом «Ой, лопнув обруч»33 и перешли на танцы.

Застрельщиком был теперешний командир отряда Науменко. Он вообще любитель петь и обладает хорошим тенором. Танцевали он, Выборный и другие.

Ночевал я с Н. И. Загинайко, с которым последние дни сдружился.

Утром двинулись дальше. Ехали уже неторной дорогой. Ужасная дорога. Раз двадцать переезжали речку с форелью и хрустальной водой.

Доехали до передаточного пункта Пятова. Позавтракали, поехали дальше. Это уже полное бездорожье. Ехали 7 километров, а устали ужасно. Лошадей и повозки тащили на себе. Три раза наша повозка опрокидывалась, и Загинайко летел метров на 15, беспощадно ругаясь. Приехали на сопку в расположение командира отряда Пятова часов в 9 вечера. Я запалился34, пока добрался до лагеря. Ужасно высоко.

8 сентября 1942 г.

Вот уже два дня мы в лагере Пятова. Пока держимся отдельно. Первую ночь я почти не спал. Пятов и его друзья были пьяны, о чем-то спорили, кого-то расстреливали.

Наутро мы с Пятовым встретились в ущелье. Я нес снизу воду и сел отдохнуть. Припомнили родных, близких, расстроились. Пятов заявил, что он стал алкоголиком, расстроился и внезапно ушел.

Эту ночь с 12 до 3 я стоял на часах. Первобытный лес, где до нас не ступала человеческая нога. Ясень, клен, дуб. Огромное количество бурелома. Мхи. Все время, пока я стоял на часах, по соседству трудился жук, или мышь, очевидно запасая на зиму припасы. Сверху пошел холодный, пронизывающий туман. Я замерз, хотя и был одет в две стеганки. Вчера получил стеганку, овчинный полушубок и тулуп. Постель себе сделал из мха. Замечательный мягкий ковер, на котором прекрасно спать. Это мне очень понравилось.

Сегодня наши ребята где-то работали. Я был на месте, т. к. ночью был в наряде. Переходили на новое место. Меня разлучили с Загинайко.

Сейчас я с Лапешкиным и Тимошенко. Оба вроде хорошие ребята. Сделали палатки себе и командиру. Устлали их мхом. Лежал и наслаждался. Читал Лескова. Лапешкин принес спирту. Выпили грамм по 100 и хорошо пообедали. Сейчас нарезал табаку, восстановил потерянное крысало35 и вот записываю. А ребята говорят о картах. Кое-кто вчера дулся в очко. Один проиграл 400 руб. А зачем здесь деньги?

15 сентября 1942 г.

Второй день болею. Грипп. Обострение ревматизма, особенно в коленных суставах. В правой ноге болит седалищный нерв. Болит голова. Как назло, вчера была ужасная гроза с треском и грохотом, который на тысячу голосов откликается в горах. Мое жилище (крыша из ветвей и тулупа над головой) протекло. Сегодня переделали его с Лапешкиным. Сделали выше и шире.

Ребята ходили в разведку. Прошли километров 60. Немцев не видели. Дальше их не пустили наши войска. Я все эти дни рыл ямы и таскал тяжести. Работа, нужно сказать, каторжная.

Новороссийск сдан. Пришел к нам Малышенко, говорит, убил 6 фрицев. Был ранен легко. Некоторые из наших – Чекоданов и другие ранены тяжело.

Немец где-то близко бомбит.

Плохо видел во сне сожительницу Тамару М. Д.36 Будто встретил ее в Краснодаре и отругал, что она оставила Юру в Ейске. Ушел от нее и где-то ночевал. Во сне ночью встал за малой надобностью, и когда шел за какую-то церковь, то видел, как Т. М. в одной рубашке сидела на корточках на улице и рыдала. Вернувшись, не мог найти ни ее квартиру, ни ту квартиру, где ночевал, и ходил в одних кальсонах у церкви возле могил с крестами.

21 сентября 1942 г.

Несколько дней делали землянки. Наш взвод сделал большую. В ней думаем зимовать. А землянка темная и холодная, как могила.

«Листья падают с кленов, значит, кончилось лето»37. Да, осень вступает в свои права. По листьям это еще не особенно заметно, потому что здесь растет преимущественно дуб, который желтеет очень поздно, а осыпается весной при появлении новых листьев. Но осень очень заметна по ядреному ночному, а особенно утреннему воздуху. Иногда ночью бывает так холодно, что не нагреешься под тулупом.

Я переболел гриппом. Валялся несколько дней, и все на земле. Наши постели – это матушка-земля.

Мы все – изнервничавшиеся люди. Ночью в разных концах лагеря раздаются стоны, крики, слышатся речи, раздаются команды, слышится пение. Это все сонные, и это наводит ужас.

Завтра наш отряд уходит на задание. Путь далекий, трудный – через горные хребты – и опасный. Мы должны действовать в тылу врага. Очевидно, многие из нас не вернутся назад. Опыта партизанской борьбы ни у кого из нас нет. Мы можем погибнуть. А жить так хочется. Еще столько не дожито и не долюблено.

Последнее время я очень много думаю о Марийке и особенно о маленькой Тамаре и Юре. Как-то, засыпая, настолько размечтался, что побывал во сне у нее. Она меня переодевала и ухаживала за мной, как самый родной и близкий человек. Боже, чего только не передумаешь. Мне так жаль, что мы с нею так холодно простились. Если она жива, то она должна об этом помнить и жалеть.

Видел сегодня плохой сон. Будто немного пошатал и вынул верхний зуб с левой стороны и даже подумал, что у меня теперь не будет того же зуба, что и у Тамары (Т. А.). Но у нее золотой, и это ей так идет.

Потом видел снаружи свои легкие, находил в них какие-то язвы и понимал, почему так тяжело мне дышать.

Итак, завтра в 6 утра мы выходим. Очень боюсь дороги. У меня плохое сердце и ревматизм в ногах. Когда я взбираюсь даже на незначительную высоту, у меня подламываются ноги, я задыхаюсь. Как же с вооружением, вещевым мешком и скаткой буду лезть через огромные горные хребты? Мне страшно. А о дальнейшем как-то не думается. Убьют – знать, судьба такая. Не хочется только попадать в плен.

Отпустил себе небольшие усы. Они мне, оказывается, идут. Не отпустить ли еще и бороду?

На этом на неопределенное время прерываю свои записки. Возможно, что навсегда, если сразит меня вражеская пуля.

5 октября 1942 г.

Я жив. Вернулся позавчера. И вчера чуть снова не ушел обратно. Прошли мы не менее 200 км по горам. Преодолевали страшные перевалы. Мое сердце и ноги еле выдержали. Были в Убинке38, Азовке39, Крепостной40. Были под Северской41 в 2 км от немцев. Хутор Ворошиловский42 не занят ни нами, ни немцами, но там бывают и наши, и немцы и ловят друг друга. Были там и мы. Ужинали, нашли 4 гранаты. Одну из них немецкую, и пулемет Дегтярева. Хозяйки кормят и наших, и немцев.

Видели немецкие дзоты, из которых были обстреляны. Видели автомашины и мотоциклы, шныряющие по профилю. Видели поезд.

Линия обороны у нас очень слабая. У командира роты нет в нагане патронов, у политрука нет ни нагана, ни винтовки. На всю роту один ручной пулемет. Немецкую линию обороны нам перейти не удалось, потому что мы не знали местности. У нас нет проводника, который бы перевел через линию обороны, ни у кого из нас нет такого опыта. Командование у нас слабое. Если и в дальнейшем будут давать такие задания (с боем перейти линию обороны, засесть в хуторе и вступить в бой с немецкой разведкой; броситься на дзоты), то отряд погибнет, ничего не совершив.

Можно было схватить немецкого мотоциклиста на одной из дорог, но мы себя демаскировали, и мотоциклист повернул обратно. Большая часть отряда оставлена в Крепостной, чтобы с военными проводниками сделать налет на немецкий штаб и взорвать мост между Холмской43 и Смоленской44. Но движение у нас не упорядочено. Некоторые, не зная, что часть отряда остается, двинулись вперед, в том числе и я. Оказывается, нам нужно было остаться для участия в операции. Меня порядочно поругал командир отряда, но мы договорились, что я с ним вернусь. Вчера же перед уходом командира его решение было изменено. Он сказал, что на эту операцию я не поеду (она должна была состояться в ночь с 4 на 5 октября). Решено меня оставить на базе, чтобы потом отправить с другой группой на выполнение следующей операции.

Все 12 дней мы чувствовали себя полуголодными. Питались у населения, за что пилили дрова и выполняли другие хозяйственные работы. У населения нет хлеба. У каждого есть немного кукурузы, которую они мелют на первобытных жерновах и пекут лепешки. Мололи и мы.

Очень красив осенний лес по горам, разукрашенный всеми цветами осени, с преобладанием желтого, золотистого и красного. Спали, где заставала ночь: на поле, в табаке, в лесу. Спать ужасно холодно. Последний раз спали в лесу у двух огромных костров. С одной стороны печет, а с другой застывает вся половина тела.

Несколько раз пили воду только 1 раз в сутки. Однажды ничего не пили двое суток из‑за отсутствия источников воды.

В лагере без нас сделали три землянки, печь для выпечки хлеба. Вчера Николай Подольский пек хлеб, и нужно сказать, – замечательный хлеб. Насобирали несколько мешков лесных яблок и груш и насушили их.

Вчера делали землянку (помещение для печки (пекарню)). Ходили в баню. Баня самодельная (в 7 км): маленькое, для двух человек, помещение, где горит костер под камнями. Я угорел и простудился. Сегодня ужасно болят легкие.

Всю дорогу вспоминал о маленькой Тамаре А., о семье, особенно когда были, можно сказать, у немцев (они в любую минуту могли выскочить из заросшего ерика45). Очень хотелось остаться живым, чтобы вернуться в Ейск к Тамаре и дожить с нею свои последние дни счастливым. Несколько раз видел во сне Марийку и Милочку, и я о них тоже думал. О Марийке вспоминал с прежней обидой.

7 октября 1942 г.

Вчера был у меня тяжелый день. Я дежурил. Вечером 6‑го побаловался с медсестрой А. Терещенко, уже пожилой женщиной. Раздразнился, и ночью мне приснилась Ниночка С., сестра Марийки, будто я с нею спал, а потом увидел, что из ее влагалища течет золотистый гной. Мне стало ужасно противно, и я проснулся. Когда я вновь уснул, то снилась дочь – маленькая Милочка, какой я ее знал. Она делала а-а.

Утром оказалось, что ночью оторвался и сбежал огромный красный вол, предназначенный для питания. Его искали целый день, но не нашли. Явится командир и, наверное, наложит мне сколько хочешь за то, что это случилось во время моего дежурства.

После обеда Пушкарский подстрелил из нагана нашего дневального, парикмахера Василенко. Сидели человек пять, в том числе и я, и разговаривали. Василенко полуразрядил наган и дал посмотреть Пушкарскому. Тот, думая, что наган разряжен, рассматривая его, нажал на курок. Пуля зацепила подбородок Василенко, прошла ниже левой ключицы и завязла в лопатке. Василенко схватился и, шатаясь, пошел вперед и крикнул: «Ой, сестра». Все бросились к нему. Я помогал вести его и перевязывать. Кровь била вверх под шею фонтаном. Мне залило брюки на левой ноге.

Сегодня Василенко отправили в госпиталь. Есть он ничего не хотел, но постоянно просил курить, раза два затягивался и выбрасывал папиросу. Он был бледно-зеленоватым. Когда он курил, то правая рука, в которой он держал папиросу, крупно вздрагивала. Левая рука была безжизненна, и он не знал, куда ее деть, постоянно перекладывая с одной на другую сторону.

Вчера вернулась та группа, которая оставалась в Крепостной. Вели они себя нахально и важно, будто совершили очень важный подвиг. В самом же деле они ничего не делали. Крепостную немцы обстреливают из минометов. В ней осталось несколько человек во главе с командиром. Будут ждать остальных, которые (в том числе и я) отправятся девятого октября. Ребята сообщили, что у командования прежняя неразбериха. Оно будто бы собирается бросить отряд на штурм дзотов, хотя это не входит в деятельность партизан. Мне думается, что это приведет к бессмысленной гибели отряда.

Ребята знают, что какой-то отряд из Крепостной пошел на операцию, потерял 50% состава и ничего не совершил. Это рождает неважные настроения у ребят.

Комиссар вчера сказал мне, что надо пробиваться к Ейску. Это, по-моему, очень рискованно. Надо пройти около 300 км по территории, занятой противником, двигаться без связей и прийти туда, где для нас нет базы. Это тоже гибель.

Сегодня продолжали рыть землянки, и я с Науменко Даниилом и Загинайко делал из дерева пекарню. Мы работали как заправские плотники, а потом разговорились и пришли к выводу, что зимовать нам здесь не придется. Однако работали дружно, согласившись с замечанием Загинайко, что труд облагораживает человека.

Сегодня вновь снились женщины и Марийка, с которой я предавался плотской любви и удивлялся ее подвижности, которой у нее раньше не было. Чувствуется постоянная потребность в женщине.

9 октября 1942 г.

Сегодня мне всю ночь снился Юра и Марийка. Будто голод. Я питаюсь в студенческой столовой. Мне подали суп с картошкой. Только я стал его есть, как увидел завхоза столовой с каким-то человеком с мешком картошки. Они пошли с мешком вниз, в подвал. Пришел Юра. Я его оставил, а сам пошел в подвал. Оттуда я уже вернулся с мешком картошки, но супу уже не было. Его убрали. Юра тоже ничего не ел. Вдруг идет Марийка. Она в пальто, в шляпе. Она строго красива, мы проходим куда-то. Я несу картошку. Вдруг мы видим, что учительница Преображенская продает булочки и молоко.

Мы берем по стакану кипяченого сладкого горячего молока и две большие булки. Марийка их разрезает, и мы с удовольствием едим. Когда нужно было платить, у меня осталось мало денег. Марийка послала Юру домой, и он принес деньги.

Я ел булку с молоком и любовался строгой красотой Марийки. И чуть-чуть улыбался, потому что мне было приятно. Марийка это видела и чувствовала, что она мне нравится.

Второй раз снилась Марийка с сестрой Ниночкой. Сон я почти не помню. Марийка меня слегка поцеловала в щеку, а я целовал ее в губы со страстью.

Вчера снова работал на строительстве пекарни. Чертовски устал. Сегодня готовился к выходу. Ощущаю боль в правой ноге. На дворе холодно. Не знаю, как буду идти.

10 октября 1942 г.

Через час уходим в Крепостную, а оттуда на операцию. В правой ноге ужасно болит и ноет седалищный нерв. Дойду ли?

Ночью снилось, что был в Ейске, пробирался конспиративно. Затем снилось, что я летаю, взмахивая руками.

25 октября 1942 г.

Станица Крепостная

Кратко записываю о случившемся за две недели. Раньше записать не мог, потому что дневник оставил на базе в лесу, в горах, а здесь не мог найти бумаги.

С базы ушли через перевал по горам в Крепостную 10 октября. Дорогой я отставал и чувствовал себя отвратительно, т. к. в правой ноге разболелся седалищный нерв и мучил меня.

Дорога уже знакомая: подъем на перевал, затем спуск по ущелью и затем лесом над речкой по лесной дороге. Лес уже изменился: теперь преобладали не пестрые цвета, как неделей раньше, а глинистые, серовато-желтые. Но под ногами бесконечный ковер из листьев, и непередаваемый лесной запах: смесь сухих листьев, гниющего дерева, грибов, чабора46, мяты и еще какой-то травы, называемой на Украине любистком47.

Когда пришли в Крепостную, оказалось, что воинская часть, стоявшая здесь, оставила оборону и куда-то спешно ушла ночью. Между жителями началась паника, и многие уезжали и уходили из станицы в горы и леса по направлению к Планческой48 и Дубу49.

Командир и оставшиеся здесь бездействовали, сплетничали, пили самогон и распутничали.

Остановились мы на квартиру вчетвером: Гриша Халициди – пулеметчик, Николай Подольский, Миша Аксюта и я. Прожили несколько дней у рабочего леспромхоза Галия, потом перешли в другое место, потому что хозяйка вечно жаловалась на нужду и относилась к нам недоброжелательно. Перешли к лесотехнику Олех. Сам он где-то на фронте, дома жена Анна Ивановна, бабушка и дочь Томочка, девочка лет 14. Культурная и хорошая семья.

Мы в качестве благодарности за хорошее отношение делаем все возможное по хозяйству. Я припоминаю Гамсуна и его героев. Вот и я «Под осенней звездой»50 занимаюсь всевозможными делами: подпилили и пригнали с ребятами двери в коридоре, чулане, комнате. Двери осели и цеплялись за пол. Теперь они работают прекрасно. Сделали дверцу на веранду, чтобы оттуда в коридор не заходили гуси, куры, свинья, теленок. Вырыли новую яму для уборной, разорили старую уборную и построили новую, в которой не только отправляем свои физические потребности, но и как бы отдыхаем, наслаждаемся своими трудами. Миша запаял кружку, кастрюли. Сегодня я наточил поперечную пилу, и завтра мы думаем напилить массу дров, чтобы обеспечить хозяйку на зиму.

В отряде произошли некоторые изменения: Федю Лапешкина и еще четырех человек списали в армию. Гринева, Малышенко, Балякина по их желанию направили в госпиталь.

Теперь о действиях отряда: Букалов, мой командир взвода, вместе с 10 человеками был отправлен на 5 дней в разведку для уточнения маршрута и разведывания тыла противника. Он в тыл не пошел (вообще, я пришел к заключению, что он порядочный трус), а просидел на бывшей армейской обороне два дня и вернулся, потеряв такой бесподобный случай, который больше, пожалуй, не повторится. На линии обороны есть два дзота. Эти дзоты были заняты Букаловым с ребятами. У одного дзота был Гриша Халициди со своим пулеметом Дегтярева. И вот перед вечером метрах в 50 от дзота на дорожке показалась группа казаков человек в 10, организованная фашистами для борьбы с партизанами. Они ничего не подозревали и сели на дороге в кучке закуривать, бросив возле себя пулемет и миномет. И вот бы Букалову напасть на них и уничтожить, тем более что Гриша Халициди уже взял их на мушку. Вместе с Букаловым было 7 автоматчиков, которые шли в разведку. Букалов приказал отступать, а когда казаки услышали его голос и послали на фланги по 2 человека автоматчиков, наши ребята без оглядки поскакали вниз с горы, причем Загинайко попал ногой на кинжал и порядочно себя ранил. Потом, спустя некоторое время, под давлением ребят, Букалов приказал вернуться и обстрелять кустарники. Стреляли в белый свет как в копейку. Но было уже поздно. Случай был потерян. Ребята до сих пор не могут простить Букалову его трусость.

Примерно в то же время я с восемью человеками был послан в оборону за станицу для поддержки небольшой армейской группы, до прихода нового полка. Ночь была очень холодная, мы дрожали от холода. Справа, метрах в 100 от нас стоял миномет, дальше стрелки, левый фланг занимали мы. И вот часов в 12 ночи, в совершенной темноте, мы услышали гул и ропот идущих в станицу машин. Дорога пролегала параллельно нашему расположению метрах в 50.

Предполагая, что это фашисты, мы приготовили гранаты. Машины сбились с дороги и стали зажигать фары, их было шесть. Мы решили метнуть гранаты и скрыться в лесу. Принимать бой мы не могли, потому что на 6 машинах было человек 120–150 людей. Вскоре мы услышали русскую речь. Часовой окликнул машины, спросил пропуск. Это были красноармейцы. С передовой подвозили остатки полка на отдых, вместо недавно ушедшего из станицы. Наутро нас отпустили, т. к. оборону заняли прибывшие красноармейцы.

После неудачного похода Букалова было собрание отряда, на котором порядочно поругали Букалова и всех бойцов, в частности меня. Я заявил командиру, что бойцы возмущены: начальник штаба меняет муку и сахар на самогон, между тем как бойцы часто сидят не только без сахару, но и без хлеба.

В тот же день комиссар с группой Салова пошел разведать и сделать то, что поручалось Букалову. Был ужасный дождь с громом и молнией, беспрерывно лил двое суток. Новая группа отсиделась в блиндажах и на третий день вернулась, абсолютно ничего не сделав. Это послужило поводом для массы острот по адресу комиссара, который похвалялся сделать многое и подвергнуть осмеянию Букалова, который, кстати сказать, был взят комиссаром с собой, чтобы поучиться, как надо действовать.

В отряде стали происходить недоразумения. База, находящаяся в горах, оказалась предназначена не для нас. Главный штаб постепенно урезал нам отпуск продуктов и, наконец, арестовал нашего старшину Акульшина, который без разрешения штаба попытался взять продукты. Мы хотели передвинуться в глубокий тыл, чтобы пользоваться базами, которые приготовлены где-то там. Но они приготовлены тоже не для нас, а для другого отряда. С этой целью Кухаренко и Хопанева отправили в Сочи. Там есть человек, который вроде знает, где находится эта база.

Другой выход – это добывать продукты у немцев.

Теперь о самом главном на сегодняшний день.

22 октября весь отряд с 10 автоматчиками из армии отправился для активных действий. В ночь под 23 (ужасно морозная ночь!) мы прокрадывались к хутору Шабанова51 и к МТФ52 в том же районе. 19 октября разведкой Красной Армии было установлено, что немец находится в этих пунктах. Часам к 12 ночи мы побывали в них. Они оказались свободными и от немцев, и от жителей. Немцы здесь были, учинили полный разгром и угнали жителей. Мы стали продвигаться к хутору Ново-Алексеевскому53 и к рассвету подобрались под самый хутор. Немец был там. Мы слышали голоса часовых, но, не зная сил противника и его расположение, не рискнули атаковать, а отошли на линию обороны Красной Армии, оставив для разведки Букалова с 5 человеками. На обратном пути мы снова зашли на хутор Шабанов и на МТФ. Здесь увидели, где стояли немецкие пулеметы, и следы их бесчинства. По огородам валялись подушки, одеяла, женское белье. У домиков разбросаны тарелки, чашки, чугуны, топоры и всякая домашняя обстановка и утварь. В домиках все валялось перевернутым, разбитым и разбросанным: семечки на полу, пшеница, картошка, рассыпанная мука, соль, мед в сотах, соленые огурцы, помидоры, арбузы, сушеные фрукты, фасоль, детские валенки, однотомник Пушкина, перья, шерсть, дамские туфли, керосин в бутылях, томат, примус, топоры, пилы, подушки, платья. По дворам бродили коровы, козы, свиньи. Многое, очевидно, немцы еще не успели взять. Мы угнали 8 коров, 6 коз, 2 свиньи; взяли килограмм 20 муки, фасоли, картофеля, зарезали 12 кур. Взяли меду. На обороне, где решено было ждать следующей ночи, мы из кур и картошки сготовили обед, в той посуде, которую взяли на МТФ, из муки напекли пышек, с медом напились чаю.

Здесь мы спали некоторое время. Я всего 2 часа, т. к. возился с обедом и, между прочим, сготовил на 4 человек замечательный трофейный суп.

Разведка вернулась перед вечером и сообщила, что из Ново-Алексеевки немцы приезжали на двух подводах на хутор Шабанов и МТФ и забрали продукты, а также угнали оставшийся скот. Букалов сообщил, что в Ново-Алексеевском немцев очень мало, движения никакого нет и что, скорее всего, они только проезжали хутор, а там их и вовсе нет. Это, как выяснилось, оказалось совершенно неправильным, и ложные сведения Букалова чуть не погубили нас.

Вечером мы двинулись на Ново-Алексеевский всей группой. Шли вперед уже смело, без разведки. Под самым хутором зарядили гранаты, разбились на три группы и пошли, комиссар слева, командир справа. Совершенно неожиданно мне с группой в 8 человек поручено было идти прямо в лоб. Оказалось, что командиры автоматчиков и Букалов примкнули куда-то в другие места, и настоящей толковой команды не было дано. В моей группе было только два автоматчика.

Мы прошли над кустарником, мимо табачной сушилки, мимо мастерских просочились на улицу (хутор состоял из одной улицы) и расположились под стенами домиков в теневой стороне (светила ярко луна). Я увидел, что это знакомый хутор. Мы уже здесь были однажды. Немцев здесь не было. Жили тут греки. Здесь мы у колодца пили воду и закусывали. Теперь здесь должны были быть немцы. Но кругом было тихо и никакого движения. Я видел, что справа за сарайчиками движется группа нашего командира, и послал Матвиенко узнать, что делать дальше.

Но Матвиенко не возвращался. Вдруг я заметил, что на противоположной стороне, под грушей, у домика, движется взад-вперед фигура. Я думал, что это кто-либо из наших бойцов поставлен патрулировать, но, присмотревшись внимательней, увидел, что на фигуре отсвечивает каска. У нас в каске никого не было. Сомнений не было: это немецкий часовой. Я послал одного из бойцов пробраться незамеченным к командиру, доложить об этом, получить дальнейшие распоряжения. Только боец передвинулся (от меня) метра на два, как за моей спиной в домике мужской голос спросил: «Кто здесь?» И как раз в это время в часового со стороны группы нашего командира полетела граната, началась стрельба из автоматов и из винтовок; из противоположного домика раздался выстрел; пуля обожгла мне руку и ударилась в стенку между ногами (я как раз поднимался с корточек). Я стал бить по противоположным окнам, а за мною и другие бойцы. Вдруг слева из‑за колодца, с горки стал бить пулемет прямо по улице, мы отбежали в табачный сарай (весь отряд), т. к. с фланга стали бить автоматы.

Отсюда мы стреляли и по тому домику, из которого раздался голос «Кто здесь?» (очевидно, тут были не только немцы, но и казаки-предатели). Я не видел, убили ли мы кого (живых мишеней перед глазами не видел), но весь отряд уничтожил 2 часовых, 2 человек, выскочивших на улицу, одного автоматчика, пытавшегося добить раненого Задорожного, и еще несколько человек в штабе. В штаб было брошено несколько гранат, били туда автоматы, пулемет и бойцы. Трофеев не брали и стали отходить, т. к. на линии немецкой обороны выше хуторка взвилась немецкая красная ракета и стали бить по нам пулеметы в лоб и с флангов. Разорвалась мина.

Отряд решил отходить. Задорожный был ранен с фланга в спину навылет. Ранение было тяжелым, и раненого нужно было нести под обстрелом. Это было мучительно. Несли его на палатке. Он был очень тяжелым. Пулеметы строчили, и пули свистели у наших ушей. Но все обошлось благополучно. Жертв не было. Мы уже порядочно ушли от огня. Обстрел, правда, участился. И когда мы успокоились, выбравшись на холмик, вдруг снова слева с фланга застрочил пулемет и автоматы.

Пули со свистом вонзались в землю между нами. Я запутался в кустарнике, а слева лопотал автомат. Еле выбрался и сейчас же стал помогать нести раненого.

Наконец стрельба прекратилась. Мы поспешали вперед, выслав дозоры вперед и на фланги. И вот когда достигли линии обороны, оказалось, что нет Матвиенко.

Вырубили колья, из палатки сделали носилки и несли раненого всю дорогу – километров 20. Он вначале легко стонал, потом стал сильнее, потом стал ругаться, что его сдавливают носилки, затем стал просить наган, просить, чтобы его добили. Донесли до Крепостной его в 5 часов утра и, совершенно измученные, оставили его в первой же хате, чтобы потом на подводе перевезти в госпиталь. Возле него оставили сестру Терещенко и Тому. Терещенко перевязала его еще на поле боя. Утром его перевезли к командиру. Сегодня я его видел. Он чувствует себя гораздо лучше и, безусловно, останется жив. Завтра его отправляют в госпиталь.

Мы, добравшись до квартиры, сейчас же повалились и спали до 2 часов дня. Сегодня я и мои товарищи чувствуем себя больными и разбитыми.

Вернулся Матвиенко (он сбился с дороги и вернулся позже нас). Он сообщил, что наше отступление пытались перерезать немецкие автоматчики и человек 25 конницы. Это они стреляли с фланга. Но мы своевременно спрятались в лесу. Если бы мы замедлили свой обход минут на 10, мы бы попали в окружение, и вряд ли кому из нас пришлось спастись.

Салов с девушками и подрывниками ходил по другому заданию. Удачно. Девушек Галкину и Семыкину перебросили в тыл, чтобы они добрались на родину (в Ейск) и следили, что там делается.

Потом минировали дорогу. На минах подорвались две машины.

Я пытаюсь припомнить, какие у меня были чувства во время боя, и не могу. Все превратилось в какое-то механическое действие. Я механически пробирался вперед, механически стрелял, механически бежал назад и пригибался от автоматных пуль. И вот только теперь начинаю приходить в себя и вздрагиваю от всякого звука, а выходя ночью во двор, думаю, что и на меня могут бросить так же гранату, как на немецкого часового. Ложась спать, мы все невольно держим себя наготове и говорим, что немцы и казаки могут сделать такой же налет, как и мы. Мы вдали от всего отряда, и наша квартира крайняя. Это усугубляет безнадежное настроение. Я уже перестал думать о том, что останусь жив. Жизнь висит на волоске, и в любую минуту можно погибнуть. Ребята ушли к девчатам в станицу, считая, что все равно теперь жизнь пропащая. А меня не тянет. Я пишу, вспоминаю Юру, может быть, ему придется читать эти записи, если он останется жив, вспоминаю маленькую и большую Тамару и Лиду. Может быть, и они прочтут мой дневник, если они живы и если он попадет к ним.

Мое настроение высказано в стихах, которые я написал перед выходом на операцию. Стал искать стихи и не нашел, к своему ужасу. Они у меня были на маленьких бумажках в боковом кармане в рубашке. Неужели я их скурил? Или они выпали, когда я вытряхивал рубашку и разбил часы, вылетевшие из кармана, где находились стихи? Прямо ужас! Припоминаю одно из них:

Мне бы лечиться от десятка болезней,
Сидеть на диете у докторов.
Но разве война признает, что полезней.
Кому это нужно, что ты нездоров?
Неси по горам свое бренное тело,
Пока не полезут глаза из орбит.
Иди, выполняй свое правое дело,
Пока тебя пуля врага не сразит.
Мой друг ненаглядный! Суровое время
И враг беспощадный нас к смерти ведут,
Но, может, хоть дети, хоть новое племя
Долюбят за нас и за нас доживут.

Предпоследнее четверостишие не запомнил. Какая жалость.

Я их не нашел. Оказалось, что эти у меня выпали из кармана, их нашла Томочка, положила на окно, а Миша их скурил. Третье стихотворение я припомнил только половину, остальную половину сочинил вновь:

Тоска и мрак в сыром ущелье,
Как будто ты на дне морском,
И лес, как водоросли, стелет
Вершины в небе голубом.
А ты, как рыба, вечно стынешь,
Не видя солнца, ни луны.
И пропадешь в лесной пучине
Безвестной жертвою войны.
Таится смерть в любом патроне,
У вражьей мины на носу.
Никто слезу здесь не уронит,
Шакалы тело разнесут.
И только те отметят стоном,
Что не устали сердцем ждать.
Да, кровью, жизнью, не легко нам
В бою отчизну ограждать!

(16 октября 1942 г.)

Жаль прежнего варианта. В нем прекрасно передавалось мое теперешнее душевное состояние. Я стремился в новом варианте выдержать прежнее настроение, но это не всегда удается.

Если я жив и сегодня —
Это простая случайность.
Шаг – и покажется сходня,
К смерти ведущая тайно.
Мины и дула винтовок,
Дробь автоматов, засады —
Тысячи смертных уловок
Подстерегают за садом,
За рощей, у троп, в ущельях,
На сопке, у дальнего леса.
Утром – под зябличьи трели,
Ночью – под звездной завесой.
Так вот у смерти на мушке
Вечно живою мишенью,
Но бывает, что с ближней опушки
Будто повеет сиренью.
И вспомнишь тебя, друг милый.
Родных, знакомых, близких,
И сердце с огромною силой
Забьется близко, близко.
Пригрезится ласковый вечер,
Знакомая гладь лимана,
И наши счастливые встречи
Под горкой, у «Левитана».
И вспомнишь, мой друг, как годы
К счастью мы вместе плыли.
Жаль даже в эти невзгоды
Тех, что мы верно любили.

Вчера Букалов с 10 чел. пошел в разведку в те места, где мы были. Ушли Гриша и Миша. Сегодня вечером все вернулись. Установили, что немцев в Ново-Алексеевке до батальона, 2 танкетки, конница. В хуторе Шабанова они бывают ежедневно, на МТФ тоже. Все продукты забрали частично немцы, частично красноармейцы. Немцы жарили свинью и бежали, увидев красноармейцев. На столе забыли бутылку рому.

От счастья плакать и смеяться,
Что в истребительной войне
Меня и смерть на то щадила,
Чтоб я любил тебя вдвойне.

С утра до вечера и ночью
Мечтаю только об одном:
Живым остаться и вернуться
К тебе, мой друг, в знакомый дом.
Живым остаться и вернуться
И, не стряхнувши пыль дорог,
Нежданно выйти из‑за шторы
И бросить сумку на порог.
Нежданно выйти из‑за шторы
И, даже «здравствуй» не сказав,
Как прежде, взять тебя на руки
И, опустивши на тахту,
От счастья плакать и смеяться,
И слушать сердца перестук.
И целовать, и обнимать,
Чтоб ты, как раньше, понимала,
Могла без слов меня понять.
С утра до вечера и ночью
Мечтал я только об одном:
Живым остаться и вернуться
К тебе, мой друг, в знакомый дом.

28/X–42 г.

Осуществленную мечту
От счастья …
И слушать сердца перестук.
Осенние сопки, леса и поляны
Окутаны дымчатым светом луны.
Над ериком речкой простерлись туманы
Загадочной тайны и страха полны.

1 ноября 1942 г.

Последние дни почти ежедневно вижу во сне Марийку, обычно красивую, гордую и недоступную. Видел во сне Зою Совпель. Кстати, она где-то здесь. Как-то при переходе линии обороны, кажется, в Азовке, какой-то лейтенант сказал, что у них работает бывшая секретарь горотдела, блондинка Зоя.

Вчера мы напилили гору дров хозяйке.

Глубокая осень. Дождь спозаранку.
Опавшие листья гниют, как навоз.
В лесу по ночам (всё) ведут перебранку
шакалы и волки. А мы на откос
из туманной долины бредем, спотыкаясь.

5 ноября 1942 г.

Вот и жизни пришел каюк,
дорогой Владим Владимыч. (Маяковский)54.
Мой труп холодный и немой
Не будет тлеть в земле родной,
И повесть горьких мук моих
Не призовет меж стен глухих
Вниманье скорбное ничье
На имя темное мое. (Лермонтов)55.

Решился вопрос о том, что мы должны идти действовать в глубокий тыл, поближе к своей родине. Нам предстоит пройти по оккупированной зоне километров 300–400. Легко сказать! Кругом равнина, на дворе осень, а скоро зима. Питания у нас нет. Его нужно добывать, а это очень трудно. Краснодарские партизаны рассказывают, что в Краснодаре идет полным ходом торговля и жизнь, в станицах осенний сев. Население вряд ли будет встречать нас без предательства. Мне думается, что нам придется бесславно погибнуть в пути.

Настроение такое, что ни писать, ни читать не хочется. Вот даже эти записки мне нельзя брать с собой. Все это нужно бросить. Вчера, очевидно, в последний раз я отдал должное литературе: прочел «Капитанскую дочку», «Ревизора», «Мцыри». Который уже раз я их читал и наслаждался. Стихи из «Мцыри» и сейчас звучат в моей голове.

8 ноября 1942 г.

За эти дни прошел ряд немаловажных событий. 4‑го Мишу и Гришу посылали в разведку – перейти в тыл, чтобы потом по этому пути перейти всем отрядом. 5‑го вечером Миша, Гриша и те ребята, которые ходили с ними, вернулись. Пробраться через линию они не смогли, т. к. стоит сплошная оборона. Их дважды обстреляли из пулеметов. Ребята вернулись ни с чем. Им заявили, что они задание не выполнили, и предложили пойти опять туда же. Миша и Гриша отказались. Их арестовали и посадили. Послали Николая, проводника и Копанева, которые отправились 6-го. Они еще не вернулись. Это уже вызывает беспокойство.

6‑го с 8:30 утра до 6 ч. вечера немецкие самолеты беспрерывно бомбили Убинку56 и Азовку. К вечеру они заняли Азовку (9 км от Крепостной) и, кажется, Убинку (14 км).

Вчера весь день, а потом и всю ночь лил дождь. Били немецкие минометы где-то очень близко. Праздник был грустный. Рота красноармейцев попала в окружение, две роты неизвестно куда девались, кажется, разбежались. Красноармейский партизанский отряд попал под минометный огонь немцев и был наполовину истреблен. Ивановские партизаны в количестве взвода попали в окружение и были истреблены. Спаслось только 3 человека.

Часов в 10 утра Мишу и Гришу из-под ареста освободили, а в 2 часа дня вместе с командованием они отправились на операцию в Азовку. Побыли перед Азовкой и в 3 часа ночи вернулись, ничего не сделав. Они только до нитки промокли и сегодня весь день сушились.

Вчера Букалов, Еськов и др. где-то за речкой вместе с военными напились и открыли друг в друга стрельбу. Еськов тяжело ранил лейтенанта и был арестован. О его дальнейшей судьбе ничего пока не знаю.

Мы всю ночь не спали, несли гарнизонную службу, короче говоря, мокли под дождем по кустам или, как здесь говорят, «у Хмеречи» за станицей.

У меня расходился в левой ноге ишиас. Сегодня никуда не ходил, сушился и спал.

Сейчас вечер. Снова моросит дождик. Ребята с хозяйкой и Томочкой играют в короля, а я пишу эти записки и с ужасом думаю о предстоящем переходе в немецкий тыл. Если нас не истребят немцы, то мы погибнем от бесконечного дождя, холода, грязи и голода. Особенно дождя и холода боюсь я, потому что у меня сейчас же воспалится седалищный нерв, я не смогу идти и должен буду или застрелиться сам, или меня подстрелят свои, как тормоз в движении, или поймают, как куропатку, немцы и повесят. Положение и настроение паршивое. Сейчас бы быть на «зимних квартирах» в теплом помещении рядом со своими родными и близкими.

12 ноября 1942 г.

10 ноября для меня чуть ли не оказалось последним днем жизни. В ночь на 10‑е, в 3 часа, десять человек из нашего отряда, в том числе и я, и 15 человек из отряда Карабака были отправлены на оборону в помощь Красной Армии, которая в этот день решила повести атаку на одну высоту – Ламбину57. Нам было поручено пробраться в тыл леском над ложбиной, занятой немцем, перерезать провода связи, засесть в засаду и ждать, пока наступающие части Красной Армии потеснят сюда немцев, которые занимали две высоты и ложбину между ними.

В тыл мы проникли достаточно быстро, перерезали провода и заняли позицию. Наступление должно было вестись на ложбину и высоты. Предполагалось, что противник побежит на нас, и мы начнем его истреблять.

Но он нас или заметил, или догадался по нарушенной связи и начал бить по леску, в котором мы расположились, из минометов, пулеметов, автоматов. Наши минометы стали бить по немцам, но мины, из‑за плохой связи и корректировки, стали ложиться на нас. Мы, было, открыли огонь по лощине, но осколками от мин был убит один товарищ из отряда Карабака. Жене Пушкарскому, нашему пулеметчику, осколок попал в задник ботинка и там завяз, меня задело осколком по козырьку фуражки. Дальше находиться под сплошным огнем было невозможно, и мы стали отходить, преследуемые свистом пуль наших и противника и рвущимися минами. У своей обороны мы были завернуты обратно, продвинулись несколько вперед и под обстрелом залегли. Так мы лежали часа три. Пули свистели над головами и зарывались в землю то впереди, то позади нас, но мины разрывались в стороне.

Я думал, что дуб осыпается весной, но сейчас, лежа в молодом дубовом лесу, убедился, что дубы осыпались, и в лесу было видно на очень далекое расстояние.

Перед этим днем лили дожди, и вода замерзала на опавших листьях. Подо мною таяло, я вскоре стал страшно дрожать от холода.

Часа в 2 дня наступление началось снова, и мы были переброшены на прежнее место. Но вскоре мы должны были метров на 200 уйти назад, т. к. мины из нашего дивизионного миномета снова ложились на нас.

Через некоторое время мы еще отошли метров на 200, т. к. мины ложились еще ближе. Послали связистов доложить об этом. Прошло порядочное время. Миномет, наконец, стал бить дальше. Мы передвинулись вперед.

Но наше передвижение то сюда, то туда было замечено противником, и, вместо бегства, он стал наступать на нас и обходить. Вскоре мы очутились в окружении, залегли на дороге, которая проходила канавой, и, скованные частями противника, не могли поднять головы. Красноармейцы, бывшие с нами (человек 30), влипли в землю и никакими судьбами их нельзя было поднять и бросить в наступление. А немцы подходили все ближе и ближе и уже стали бросать гранаты.

Я дошел до такого нервного напряжения, что желал только одного – чтобы меня скорее убили. Страшно было оказаться раненым и (или) живым попасть в руки врага. Припомнились все родные и близкие. Я с ними мысленно простился и стал равнодушен ко всему происходящему.

Между тем стали спускаться сумерки. Было приказано отходить. И мы ползком, то на животе, то на коленях, стали отходить, и через час примерно, когда уже совсем стемнело, вышли из окружения, а враг все продолжал прочесывать этот лесок, по которому мы ушли.

Весь день мы ничего не ели и не пили. На обороне нам дали по сухарю и по банке рыбных консервов на 2 человек. Но почти никто не стал есть, а все с жадностью курили и пили воду из окопа, который был налит дождем.

Нас отпустили домой, и часов в 11 вечера мы пришли в станицу.

Вот уже 2 дня я не могу согреться, и все тело у меня болит, будто меня кто побил. Эта операция еще раз показала, что мои надежды на возвращение домой после войны – бессмысленны. Нужно обладать каким-то особым счастьем, чтобы остаться живым в этом аду.

Вчера часов в 9 вечера вернулся Николай и ребята, ходившие с ним. Задание свое они выполнили: перешли в тыл и добрались до Кубани.

Выводы их такие: с большим трудом можно пробраться к Ейску, группами человека по 3, но надеяться на помощь населения нельзя. Проводника не пустили в дом ни родной дядя, ни родная тетя. Ребята с 8 числа почти не ели, спали под дождем в лесу.

Если мы и пойдем в тыл, то должны будем погибнуть от голода, холода, от врага. Возможно, единицы доберутся до базы. Но вряд ли.

Итак, мы уже собственно все трупы.

14 ноября 1942 г.

Холодная, пасмурная, промозглая осенняя погода. Изредка пролетают первые снежинки.

У нас идут последние приготовления к переходу в тыл. Сегодня зарезали всех коров и коз, раздали каждому на руки мясо и рыбные консервы. Раздали боеприпасы. Еще раздадут сухари и, кажется, колбасу. Сумки получились ужасно тяжелыми. Однако того, что туда вместилось, хватит на 5 дней, максимум на неделю. Хочется взять меньше, чтоб было легче, и в то же время надо взять больше, чтобы прожить лишний день.

Каждый думает так, хотя знает, что уже в первый день, при переходе линии обороны, какая-то часть отряда погибнет.

Не знаю настроений других, но у меня плохие предчувствия. Я по своему состоянию здоровья и по складу характера, пожалуй, окажусь одной из первых жертв.

Долго носил шевиот на брюки. Сегодня подарил его хозяйке. Если буду жив, то трудом наживу все необходимое. Просил хозяйку сохранить мой дневник и прислать его в Ейск, когда я напишу, если буду жив. Если же не останусь в живых, попросил через некоторое время после освобождения Кубани и Ейска направить их в педучилище жене, или сыну, или знакомым.

Немцы очень близко от Крепостной. Всю ночь шел бой на подступах к станице, в горах. Днем некоторое затишье, очевидно, перед бурей.

В поход иду в ботинках, в стеганке58, без перчаток и теплых носков. Ничего другого у меня нет.

17 ноября 1942 г.

14 ноября вечером по станице разнеслись слухи о том, что якобы по радио официально объявлено об открытии 2‑го фронта и что якобы 700 английских и американских военных кораблей высадили на берегах Франции десант под прикрытием огромного количества авиации. Немцы пытались оказать сопротивление и бросили 500 аэропланов, но это не помогло, и войска союзников заняли ряд городов, французские войска присоединились к ним, и немцы обратились в бегство.

Но эти слухи не подтверждаются. В газете от 13/XI сообщается, что войска союзников начали вести усиленные действия в Африке.

Очевидно, это сообщение и было истолковано как открытие 2‑го фронта. Наше поднявшееся было настроение снова упало.

Все приготовления к походу в тыл (в Ейск) закончены. Мы думали, что уйдем вчера вечером, в крайнем случае, сегодня на рассвете.

Но пока не ушли.

Вчера пришел из штаба куста И. В. Верхнежировский, бывший председатель Ейского горсовета. Его провожал сюда из штаба куста Горский. Так Горский говорит, что Верхнежировский пришел сюда со специальным заданием, кажется, для обследования деятельности командования. Если это так, то хорошо. Ибо все бойцы возмущены поведением командования, и каждый готов не идти в Ейск, т. к. всем ясно, что этот поход кончится гибелью всего отряда при такой организации. Поход мыслится с вооружением, явочные квартиры командованию неизвестны, людей берут насильно, само командование в первой же беде бросит бойцов, сигнализация не изучена, связи ни с кем нет и т. д.

Кто пойдет, кто нет – неизвестно, все держится в тайне, но, по слухам, человек десять будет направлено на передовую или в военкомат. Я подозреваю, что и меня, очевидно, не хотят брать. Я рапорта не подавал, но знаю, как неугоден командованию за свою прямоту и наблюдательность. Я вижу все их жульнические махинации, и они это понимают. Они готовы любыми средствами от меня отделаться, но только отделаться так, чтобы я не остался в живых и не разоблачил потом их. С этой целью они меня уже 10/XI посылали на передовую в бой, но, к их досаде, я вернулся невредимым. Что сделают со мной сейчас, не знаю. Возможно, возьмут с собой, зная, что по состоянию здоровья я не вынесу этого похода, и меня можно будет пристрелить по дороге, или снова направят на переднюю линию. Но что-то замышляется. Например, сегодня комиссар приносил и раздал ребятам гранаты, а мне не дал. Вчера должен был дежурить Аксюта, однако назначили меня. Расспрашивали обо мне медсестру Терещенко.

Интересно, что изменит во всем Верхнежировский. Горский сказал, что он будет беседовать с бойцами и обязательно со мной. По дороге якобы он сказал, что «единственно умный и порядочный мужик в отряде – это Цымбал». Горский, Науменко Д. и др. рассказали ему, что меня совершенно затравили.

Уже две недели я страдаю желудком. Ужасный понос и боль.

У хозяйки белую кошку с черным пятном зовут Снежинкой, большую белую свинью – Симой, красноватую телушку – Милой, корову – Машей, маленькую трусливую собачонку – Бушуй.

Забыл написать о Реунове. Это бывший управляющий Ейским базаром. В батальон он почти не ходил – прикидывался больным. С батальоном отступал в качестве помощника начальника снабжения. Шкурник и трус. Пятов его взял начальником снабжения. Когда после Пятова оформился отряд, Реунов не принял присягу и, кажется, симулировал сумасшествие, или в самом деле заболел, т. к. его пугали расстрелом за выпитую бутыль спирта, в распитии которого участвовал и он, и за который отвечал. После ухода отряда он сбежал из лагеря, ночью был ранен часовым на МТС59 в Афипсе60, а впоследствии штабом куста расстрелян.

17 ноября 1942 г., Крепостная

В газете дней 10 тому назад я прочел статью о гибели своей ученицы 2‑го класса педучилища Клавы Недилько. Она у Вострикова была медсестрой и погибла на фронте юго-восточнее Новороссийска. В статье говорится о ее самоотверженности, героизме, патриотизме. Погибла она так. Связист восстанавливал связь и был ранен. Она поползла к нему. Умирая, он беспокоился, что не восстановил связь. Она стала восстанавливать, тут ее и убили.

Верхнежировский принес ряд статей из газет. Одну о тех ейских комсомольцах, которые неоднократно посылались зимой в Таганрог по льду. Все они погибли. Статья представляет выдержки из дневника немецкого офицера, ловившего, пытавшего и расстреливавшего ейских комсомольцев в Буденновске около Таганрога. Статья написана Эренбургом61.

Другая статья написана рядом военврачей и называется «Удар». Она состоит из письма какой-то Лиды из Саратова своему мужу Валентину в действующую армию и ответа группы военных врачей. Лида в «лирическом тоне» пишет своему мужу о том, что она полюбила другого и благословляет его жить счастливо под ярким солнцем холостяка. Военврачи в мягких тонах называют Лиду шлюхой, а ее нового мужа подлецом. Эта статья напомнила мне собственную жизнь и поступок Марийки и Якова62. Если бы было возможно, я бы обязательно послал им эту статью с некоторыми своими комментариями.

Верхнежировский рассказал о многих ейчанах. Пятова встречал в Тбилиси в армии. Головатый в Тбилиси командир одного из военных заводов. Марков там же управляющий военными подсобными хозяйствами. Видел там же П. Н. Феклу. Он получил назначение в какой-то госпиталь. Госпиталь Воскресенского разбит. Илюшечкин в армии, Иваниченко, Афанасьев, Зипушилов тоже. Азамата исключили из партии. Никитинов где-то в Армении. Арутюнов, Буренко и Иван Артемович захвачены немцами в Майкопе, Добробаба вырвался.

Встречал где-то по дороге Вольнова с семьей. Дал ему и Беккеру с семьей лошадей. Ночью Вольнов удрал с лошадьми. Беккер плакал. Верхнежировский дал ему другую лошадь. Девочки из батальона Марченко и Шкурко награждены. Многие ейские ребята погибли в Новороссийске.

19 ноября 1942 г.

Сегодня внезапно произошли крупные изменения в моей жизни. Ряд товарищей из отряда Горского-отца – Растопчина, Иотоса и Меняйлоса направили в Геленджикский военкомат. Дали направление Науменко Д., который находится в лагере. Меня, Мисюру, Горлицкого, Романова, Пушкарского, Горского-сына и Иванченко тоже якобы направили в военкомат, однако вместо этого комиссар Науменко Александр, директор Ейского хлебозавода, привел нас в кавалерийский дивизион 56‑й армии в той же станице и сдал капитану Любимову в кавалерийский эскадрон на передовую.

Жулики, даже не имели смелости и честности заявить прямо, что они направляют нас на передовую. Сейчас нас определили на новую квартиру (меня, Иванченко и Горского), остальных уже забрали во взвод. Завтра или на днях определят и нас. В конце концов, это будет лучше, т. к. мы будем находиться в Красной Армии и нести настоящую службу.

С ребятами мне даже не пришлось проститься. Возмутило меня поведение Салова – секретаря парторганизации, который не пожелал сказать, куда нас направляют. Верхнежировскому я сказал: «Напрасно, Иван Васильевич, вы не захотели со мной поговорить». Он ответил: «Все равно, не увидимся больше».

– Вот на прощанье и нужно бы поговорить.

– Ну, давай поговорим.

И он пошел со мной до моста. Я вкратце охарактеризовал ему положение вещей и сказал, чтобы он поговорил с ребятами. В конце концов, его «купили» и провели. Они не отпускали его ни на минуту от себя, втерли ему очки, рассказали, что все бойцы охотно идут в тыл, что с ними проводилось собрание и т. д. В самом же деле ничего этого не было. Я сказал Ивану Васильевичу, чтобы он поговорил с ребятами и узнал действительное положение вещей. Не знаю, будет ли он говорить. Но отряд и сегодня не ушел. Безусловно, если они и пойдут, при такой организации, то просто бессмысленно погибнут, ничего не совершив полезного для своей Родины.

Комиссару стыдно было со мной прощаться. Воображаю, какую характеристику он передал на меня. Конечно, сообщил все невероятное, чтобы дискредитировать.

Ну, если мы останемся живы и когда-нибудь встретимся при других обстоятельствах, я сумею вывести его деятельность на чистую воду.

Пока я не у дел – мне скучно. Куда меня определят?

20 ноября 1942 г.

Чертовски болит голова и знобит, потому что я мало спал и промок до костей.

Вчера капитан, принимая нас, сказал, что, пока он не оформит нас через военкомат, мы будем отдыхать. Это займет дней пять. Однако вчера же нас поставили в наряд. Я стоял часовым у кухни и кухонного склада. Обязанности этого часового понимаются своеобразно. Я еще носил из колодца воду в котлы, рубил дрова, поддерживал огонь под котлами, будил поваров. Сменился я в час ночи. Долгое время не мог уснуть: кусали блохи и мешали мины, рвавшиеся у самой станицы.

На рассвете меня разбудили и отправили за сеном в горы за 5 км. Все время моросил мелкий пронизывающий дождик. Сена было косить негде. Там, где оно было, его уже скосили. Осталось в терновниках, где косить невозможно. Кое-как накосил ящик. Привезли, а лейтенант Архипов сказал, что мало. Дорога ужасная: вязкая глина почти в колено. На гору пустую бричку еле вытянула тройка лошадей. Интересная деталь: на дороге лежит сдохшая лошадь. Волки выгрызли ей зад и вытянули внутренности.

Только я слез с брички, лейтенант заявил: «Пойдете на МТФ». Это поближе к передовой. Оттуда, очевидно, направят в бой, который сегодня предполагается. Горского В. отправили с завтраком на передовую, а потом оставили там. Вот тебе и отдых!

Сейчас за два дня переобулся. Портянки совершенно мокрые, т. к. ботинки пропускают воду через кожу.

28 ноября 1942 г.

Только сегодня получил относительную возможность сделать самую краткую запись.

Пять дней находился вместе с В. Горским на МТФ, в двух километрах от Ламбины – передовой линии. Нас не послали на передовую, а оставили в распоряжении старшины. Мы не имели ни минуты покоя и делали все что угодно. Стояли часовыми, патрулировали, делали печи, вставляли рамы и стеклили их, делали двери, столы, доставали и рубили дрова, носили на себе в термосах и возили лошадьми на вьюках завтраки, обеды и боеприпасы на сопку Ламбину.

Это очень трудная и опасная дорога. Страшный подъем, грязь почти в колено, рвущиеся мины противника по дороге, пулеметный и ружейный огонь. Горскому прострелило фуражку. Мы ужасно уставали, всегда были мокрыми и грязными, т. к. лил дождь и была страшная грязь. Спали тоже в грязи, на полу. Мерзли и спали очень мало – 2–3 часа в сутки.

19–20–21 велись бои за Ламбину. Наша часть потеряла из 40 человек – 23 человека убитыми и ранеными и, кроме того, несколько человек обморозили ноги и совершенно застыли. Сейчас половина Ламбины у румын, половина у нас. Обе обороны очень близко, и потому постоянно ведется стрельба, особенно минометная и пулеметная.

Насмотрелся я на раненых и наслушался стонов и криков страдающих людей.

20 ноября выпал первый снег. Я всегда любил первый снег, и даже в этой жуткой обстановке он меня обрадовал. Но снег полежал только день и растаял. Снова пошли дожди.

Жалко бойцов, находящихся в обороне на передовой. Они лежат в неглубоких окопах, которые постепенно наполняются водой. Бойцы обмундированы плохо, питаются тоже плохо (2 раза в день макаронный или перловый суп), лежат в грязи, вечно мокрые, дрожат от холода и страдают. Когда они приходят обогреваться на МТФ, то у них пухлые, примороженные ноги, которые ноют и причиняют огромные страдания. Интересная деталь. Перед боем бойцы сразу съедают весь хлеб – 900 граммов, не оставляя на обед, считая, что из боя не вернешься живым, и хлеб пропадет. В этом много суровой правды.

С 19 числа началось наступление Красной Армии на Сталинградском участке фронта. Оно шло успешно и всех нас радовало. Но, судя по сегодняшней сводке, наступление остановлено, и враг перешел к упорной обороне. Подробностей не знаю, т. к. газет здесь нет, радио тоже нет. Нам передают только скудные сведения по телефону из штаба армии.

Позавчера нас с Горским отправили назад в станицу для охраны штаба. Мы первым делом помылись в бане и избавились от вшей, которыми в достаточной степени запаслись на МТФ. Стали жить в комнате и спать на топчане. Наши обязанности: охрана, уборка, топка печей, связь. Работа сравнительно хорошая. Одна беда, что нам приходится очень мало спать.

30 ноября 1942 г.

Вот уже несколько ночей кряду я вижу во сне Марийку, чаще всего с Милочкой. Подробно снов не помню, но позавчера предавался с нею страсти нежной, а вчера разговаривал о Якове. Она сказала, что он в Одессе, куда перевели их учебное заведение. Вообще ее во сне вижу всегда гордой и недоступной. Надо попытаться сегодня написать ей письмо. Я не знаю, находится она на советской или оккупированной территории.

Позавчера ночью, когда я стоял на посту, вдруг возле дома упало и разорвалось 2 снаряда в 10:30 вечера. Один из них упал возле соседнего дома и кого-то ранил.

Вчера днем в нашем расположении падали мины. Их упало штук 12. Рвутся снаряды и убивают людей.

Вчера по телефону начали было передавать сводку о том, что наши войска прорвали оборону в районе Великих Лук и Ржева в Калининской области по фронту в 80–40 км. Связь оборвалась, и сводка была не дописана.

Позавчера ночью дул ужасный ветер-моряк и лил всю ночь проливной дождь. От этого речка Афипс разлилась, нам не подвезли продуктов, и мы весь день сидели без хлеба. Сегодня тоже без хлеба, т. к. вода в реке не спала, и доставить продукты нечем.

Вчера ходил к прежней хозяйке, А. И. Олех. Обедал у нее хороший фасольный суп со свининой и овсяную кашу с молоком. Простился с Аксютой и Халициди. Их осталось всего 11 человек. Остальные ушли в военкомат. Сегодня эти 11 человек на рассвете пошли в тыл. Это уже в который раз. Мне кажется, что они вновь вернутся с обороны. По рассказам ребят, Верхнежировский со многими из них беседовал и два дня тому назад отправился в штаб партизанского отряда. Науменко чувствует, что отряд могут распустить, а его расстрелять за растранжиривание базы, и поэтому повел ребят, хотя ни у кого из них нет ни продуктов, ни хлеба. Кухаренко, побыв на обороне и посмотрев на бой, в котором участвовали и наши ребята, ушел из отряда, сволочь такая. Ребята возмущены шпионской деятельностью Подольского. Он доказывал на них командованию. Кстати, меня помог съесть тоже он. Первоначально предполагалось отправить меня в военкомат, а не на передовую, как было сделано после его доносов о наших беседах по поводу командования отряда.

Последние дни мучает двухсторонний ишиас и ревматизм во всех суставах. А обмундирования еще не дали. Наверное, я скоро совсем слягу.

3 декабря 1942 г.

Меня почему-то возненавидела хозяйка. Она, как кобра, жалит меня каждую минуту. Никогда я не встречал такого отношения к себе. Главное, что я не вижу причин этому. Я вынужден был перейти в дом напротив. Это не так удобно, потому что трудно сменяться с Горским (он вечно просыпает), но ничего не сделаешь. Теперь я не хожу к ней, но стоять приходится у нее в коридоре, т. к. здесь штаб, и ее козни продолжаются.

Был у А. И. Олех. Хорошо обедал. Вчера нам стали выдавать водку – гадкая. Я не могу пить. Сегодня нам выдали шинели, наконец.

7 декабря 1942 г.

Вчера меня вызывал для беседы начальник особого отдела. Мы беседу с ним не закончили, будем продолжать сегодня. Вчера же встретил Верхнежировского. Он пришел с приказом об аресте и предании суду командира и комиссара отряда за незаконную передачу бойцов воинским частям, за обмен оружия на водку, за разбазаривание имущества, за бытовое разложение и нежелание идти в тыл. Верхнежировский говорит, что Подольский и командир отказались идти в тыл. Верхнежировский попросил меня написать характеристику отряда и написать о незаконной передаче нас в воинскую часть. Вчера он беседовал с начальником особого отдела, а сегодня сказал мне, что собирается говорить с Любимовым, командиром, об откомандировании меня в распоряжение крайкома партии.

Сегодня снился мне страшный сон. Будто я иду в одной руке с портфелем в своем пальто, а в другой несу черный резиновый мяч для Милочки. Вдруг я мяч уронил, а его подхватили беспризорные мальчишки. Я положил мой портфель, а сам бросился за ними и двоих поймал. Но у них мяча не оказалось. Я пустил их и бросился к портфелю. Но и портфеля уже не оказалось. Мальчишки бежали к памятнику Ленину. Перед самым памятником была глубокая яма, вроде погреба. Оттуда торчала лестница. Мальчишки нырнули в яму и стали закрывать вход какими-то гнилыми досками. Я доски разбросал, а мальчишки стали намереваться [напасть] на меня. Я вырвал из рук одного кол и стал спихивать мальчишек в яму, чтобы влезть туда самому, но на месте спихнутых появлялись новые. Мне сказали, что их 29 человек. Наконец я спустился в яму. Там было огромное помещение, вроде внутреннего устройства мельницы, с узенькими проходами между колес и шестерен. Ни мяча, ни портфеля я не нашел, хотя мне сказали, где они упали, где найти, и даже окликнули того мальчишку, у кого они были. Я видел, что промелькнула группа, и боялся, что они понесут менять мой портфель, и побежал туда. По пути встретилась мне заведующая Ейским детдомом Храмова. Она несла в дырявой корзинке бублики и пряники и роняла их на пол, а потом высыпала их в какой-то желоб, ведущий вниз. Она сказала, что это подарок тем воспитанникам, которые отправляются в армию. Их 2 человека. Это те, которые мне сказали, что мальчишек 29 человек.

Не знаю, как я выбрался из ямы. Я шел по какому-то руслу обмелевшей речки. Был рассвет. Еще не встало солнце, но жители (женщины и девушки) уже проснулись и бежали не то купаться, не то умываться. Портфель был со мной, и я увидел, что, вылезая из ямы, вымазал руки. Я решил их помыть и нагнулся к лужице, но в лужице была грязь, и я еще больше их вымарал. Я попробовал в другой лужице. Там было несколько чище, но все-таки грязно и между пальцами попадали ракушки.

Я вернулся, отряхивая руки. Вдруг я заметил, что на ладони, и с другой стороны повыше кисти на правой стороне в руку впились противные пиявки. Я попробовал их стряхнуть и увидел, что они впились глубоко и сосут мою кровь. Я решил, что это даже не вредно немного отсосать крови, и решил, что найду соли, посолю пиявок, и они отстанут. Вдруг спереди улицы я увидел своего воинского повара с передовой. Он раздавал завтрак, но бойцов не было видно. Они куда-то уходили. Вроде как отступали. У повара не было соли, но была соленая рыба – судак. Он оторвал кусочек судака и стал тереть по пиявкам. Они стали отпадать. Здесь я внезапно проснулся.

10 декабря 1942 г.

Двое суток беспрерывно льет дождь. Немцы заняли высоту Безымянная, где стояла 8‑я рота и наш 2‑й эскадрон. Говорят, что произошло это из‑за оплошности. Вымокших до нитки автоматчиков решили сменить, а замена им опоздала. Этим воспользовались фашисты и заняли высоту. Сейчас идет бой за нее. Она представляет важное значение, т. к. с нее видна, как на ладони, Крепостная и ряд стратегически важных дорог.

Приехал Верхнежировский с приказом штаба куста об аресте командования партизанского отряда «Гроза» и предании суду военного трибунала за незаконную передачу партизан воинским частям, за обмен промтоваров, продуктов и оружия на водку, за бытовое разложение. Он хотел забрать меня в распоряжение крайкома ВКП(б), но командование части меня не отпустило, ссылаясь на то, что я уже проведен приказом через отдел кадров армии. Верхнежировский обещает ходатайствовать перед отделом кадров армии. Об этом я написал и Сапину, но письмо еще не передал через Верхнежировского.

Этим же вопросом занимался и уполномоченный НКВД при нашей части. Он снял с меня допрос. Целый день допрашивал меня и следователь, по поводу деятельности командования партизанского отряда. Очевидно, Кухаренко, Науменко, Прокопенко расстреляют. Не поздоровится и Акульшину, Салову и Выборному.

Сейчас метрах в 70 от стола, за которым я пишу, разорвалось 2 снаряда. Убило свинью. Другие жертвы еще мне неизвестны.

Сегодня видел во сне Марийку и детей. Будто мы устроились на новой квартире. Марийка была красива и ласкова. Какие-то друзья установили мне радиоприемник СВД-963. Устроено все очень хорошо, но приемник почему-то работал неважно. Я с каким-то парнем договаривался о шерстяных чулках для семьи и себя. Он обещал.

Вчера во сне был в Ейске в педучилище. Видел всех учеников, Тамару Михайловну, Лидию Григорьевну Бурдюгову, Хованского и других учителей. В городе были немцы. Я проник тайно на вечер в педучилище и расспрашивал обо всем, чтобы потом, уйдя, сообщить партизанам. Появились шпионы, разыскивая Хованского. Меня один из них тоже захватил. Это был учитель Задирко. Побеседовав со мной, он отпустил меня. И я ушел за город, к партизанам. А в это время над городом проходил ужасный воздушный бой наших и вражеских самолетов.

11 декабря 1942 г.

Шестой час вечера. Я стою на посту. Противник в течение 15 минут бросил в наше расположение около 20 снарядов. Они упали метрах в 50–70 от меня, несколько правее. Сейчас сообщили, что ранило нашего старшину Некрашевича, который ехал на лошади. Ранило также местного фельдшера. И того, и другого тяжело.

Вот уже недели две я, стоя на посту, обычно ночью сочиняю лирическую поэму. Уже сочинил до 100 строк. Название пока для меня неясно, но я пишу о войне, любви, довоенной жизни. Пока получается хорошо. Но сочинять некогда. Я на посту наизусть сочиняю несколько строчек, а потом днем припоминаю их и записываю. Удастся ли закончить? Когда-нибудь снаряд может угодить прямо на пост, куда противник, очевидно, и бьет. Уже темно писать.

14 декабря 1942 г.

Вчера начальник штаба объявил, что с сегодняшнего дня я буду работать младшим писарем. Но когда я сегодня утром пришел, чтобы приступить к своим обязанностям, он, как в насмешку, послал меня в баню работать в дезинфекционной камере. И вот я весь день таскал в камеру и из камеры вшивое белье бойцов, пришедших с передовой. Вшей ужасно много, и я, очевидно, порядочно их наберусь.

Мне последнее время снится Тамара Андреевна, причем почти одинаково. И третьего дня, и сегодня она снаряжала меня в дорогу, собирая вещевой мешок. Сегодня мы прощались с нею в сарае на сене, и она, как всегда, была как расплавленный металл.

18 декабря 1942 г.

Вот уже 4 дня работаю в канцелярии младшим писарем, иначе говоря, переписчиком. Прежняя моя работа была гораздо лучше. Я имел возможность пару часов отдыхать и, главное, размышлять и сочинять стихи. Сейчас этой возможности у меня нет. Я с 7 ч. утра и до часу-двух ночи беспрерывно делаю не доставляющую мне никакого нравственного удовлетворения работу. Ужасно устаю и постоянно хочу есть, т. к. есть приходится только 2 раза в день очень не питательную пищу. Теперь я не имею возможности вырваться в баню и зайти к своей прежней хозяйке А. И. Олех, чтобы у нее пообедать.

За последнее время начал было отпускать себе бороду и усы, но сегодня приехал подполковник с обследованием и приказал мне сбрить и бороду, и усы. Через час я уже лишился их и доложил ему о выполнении приказа. Он похвалил и сказал, что теперь может влюбиться в меня какая-нибудь девчонка. Кстати, он почему-то принял меня за казака.

Сегодня вечером подполковник на своей квартире распекал моего старшего начальника Серебрякова, который вернулся оттуда мокрым и через некоторое время впал в лирическое настроение. Был вызван гармонист. И вот сейчас все прекратили работу. Гармонист играет, а все поют песни: «Катюшу», «Синий платочек», «Что он ходит за мной»64 и другие. Пользуясь удобным случаем, я делаю эту запись. Для этого у меня теперь почти нет времени.

Живу я с Горским и еще одним – Якубой Мишей. Спим на полу вместе. Я набрался вшей. Чувствую себя паршиво и не могу добиться отпуска в баню. Да это и не поможет, потому что у моих соседей вшей полно.

Сейчас 12 ч. ночи. Гармонист и певцы сделали перерыв. Кончаю запись. Видел своих ребят: Иванишина, Мисюру, Романова и др. Ребята совершенно завшивели и страдают.

На дворе несколько дней был мороз без снега. Вчера пошел дождь. Сегодня тепло и сыро. Гармонист вновь играет, и певцы поют. Я хочу есть и вспоминаю своих знакомых и родных.

21 декабря 1942 г.

Все забываю написать о своей хозяйке, от которой я вчера с большим удовлетворением ушел. За короткое время я переменил несколько хозяек. Та, от которой я ушел вчера, – старушка Соломко. Она живет одна в прекрасном, на 4 комнаты домике. Сын ее на передовой. У нее масса картошки, 6 дойных коз, 1 дойная корова. У нее молоко стоит в бутылях, корчагах, горшках. Целые банки масла, сметаны, творогу. И эта женщина нам, бойцам, за 2 недели жизни у нее ни разу не дала ни молока, ни чего другого. Я набрался нахальства и попросил к чаю. Так она пополоскала водой бутыль (я видел) и дала этот стакан синеватой жидкости. В суп картошки она нам не кладет, если сами ее не принесем, не солит его, если не дадим соли. Мало этого – она нас обворовывала: рис, крупу, масло – все это переполовинивала, хотя нам самим всегда не хватает того, что мы получаем. У нас с Горским было по куску мыла, так она наполовину его смылила и остальное спрятала. Украла мои носки.

На овчины, на которых мы спим, она положила не мывшихся бойцов, товарищей сына, пришедших с передовой. У ребят масса вшей. И они напустили их сколько хочешь. Я одел чистое белье, проспал 3 часа и поймал 5 вшей. Больше терпеть я не мог и ушел. Я бы с удовольствием ее расстрелял, если бы мне предложили это сделать.

Вчера я перешел в новое место. Бедная и тесная избушка, 4 детей, 1 хозяйка. Но мне устроили топчан, и сегодня я не голоден. Но сегодня я узнал, что хозяйка долгое время болела туберкулезом и, очевидно, больна и сегодня. Сын ее, мальчик 13 лет, тоже болен и только с месяц тому назад поднялся с постели.

Прямо не везет мне на хозяек, за исключением Олех. Я боюсь, что сам заболею туберкулезом.

Вчера и сегодня передавали приятные известия о действиях наших войск на Воронежском фронте.

25 декабря 1942 г.

Позавчера я ушел с квартиры, узнав, что там в семье туберкулезные. Я нашел новую квартиру. Она несколько дальше, но мне здесь гораздо лучше. Во-первых, комнаты чистые и на полах65, во-вторых, у хозяйки недавно отелилась корова, и мне каждый день попадает порядочно (около литра) молока. Теленок в комнате, рядом с моей койкой. Я свои скудные продукты отдаю хозяевам, и они, спасибо им, хорошо меня кормят. Хозяин, Кочан, бывший красноармеец, ранен и списан из армии. Он понимает мое положение.

Успешно идет наступление наших войск на Дону. Сейчас события развертываются на родине Шолохова. За 8 дней захвачено 42 000 немцев в плен.

Сегодня сообщили, что началось наступление в районе юго-восточнее Нальчика. Отбиты Алагир, Ардон и другие селения Северной Осетии, знакомые места, связанные с моей молодостью.

Я вспомнил Марийку и наше переселение в Садон.

– Кровная! – говорил на Марийку извозчик, восхищаясь ее румянцем, красотой и перенося на руках через грязь.

27 декабря 1942 г.

Сегодня дважды, утром и сейчас, противник вел активный обстрел станицы. Снаряды – штук двадцать – рвались вокруг нашего дома. У нас вылетели стекла. Снаряды из дальнобойных орудий крупного калибра. Этак можно и погибнуть ни за что ни про что.

28 декабря 1942 г. Утро

Позавчера ходил за 6 км на собрание. Шел лесом. Как-то стало приятно на душе. Светило солнце, и лес был похож на осенний. Было тепло. Под ногами шуршала сухая трава. Снегу здесь еще нет, и зима стоит теплая. Вчера подморозило, и грязь замерзла. Я просушил свои ботинки с худыми подметками и жирно их смазал.

Ночью спал тревожно. Противник вел активный огонь по обороне, и я оделся и обулся. Ныли ноги в ботинках.

За эти дни я несколько поправился у хозяйки, и мне целую ночь снились женщины и Марийка.

Вообще, последние дни я часто думаю о Марийке. Подходит первое января. Как раз в этот период наша семейная трагедия подходила к развязке. Второго января 1940 года я расстался с Марийкой. Прошло 3 года. И вряд ли мне удастся когда-либо встретиться с ней.

30 декабря 1942 г.

Противник активизируется. Сегодня трижды подвергал наше расположение активному артиллерийскому и минометному обстрелу. Снаряды и мины рвались справа от нашего дома в 20–30 метрах, потом на таком же расстоянии слева. Иначе говоря, он взял нас в вилку. Осколки залетают в комнату, где мы работаем. Один, пробив стекло, попал в зеркало и в стенку. Осколок угловатый, с тяжелого снаряда. Вес его гр. 50. Им чуть не угодило в связиста. Мы решили утром сменить расположение.

На обороне усилилась напряженность. Все идет перепалка. Противник подтянул артиллерию и силы и занял сплошную оборону. Не думает ли он к новому году захватить станицу? Настроение тревожное. В станице есть разрушения. Население в панике бежит с узлами куда глаза глядят. Собирается и моя хозяйка. Сегодня она не смогла приготовить и обед.

31 декабря 1942 г.

Вчера я написал второе письмо Марийке, хотя на первое еще не получил ответа. Я не уверен – сможет ли она получить мои письма. Я вчера написал ей нежное письмо, возможно, потому, что я припомнил жизнь с нею, возможно, потому, что вчера можно было погибнуть от артиллерийского обстрела, возможно, из‑за того, что мне больше писать некому.

Вчера я хорошо, почти до слез вспоминал о Юрике и Милочке.

Вечером вчера произошел со мною странный случай. Пошел я с работы домой часов в девять вечера и проблуждал целый час, сбившись с дороги, хотя до квартиры мне идти всего полтора квартала. Было так темно, что я не видел ничего, даже собственной руки, поднесенной к глазам. Я попал на какие-то огороды, проваливаясь в воронки от снарядов, падал в канавы, попадал в лужи. Я весь измазался в грязи, набрал в ботинки и в конце концов совершенно растерялся. Я решил вернуться назад к месту своей работы, но, проблуждав порядочное время, не мог найти и его. По счастливой случайности столкнулся с одним бойцом, который помог мне найти учреждение, и уже отсюда вновь пошел искать свою квартиру и, наконец-таки, нашел.

Сегодня рано утром мы переселились для работы на новое место. Сейчас 9 ч. вечера. Я отвлекся от работы и записываю эти строчки. Конец года. Завтра Новый год. Сегодня я вымылся в бане, надел чистое белье и чистую гимнастерку. Хотелось еще и побриться, но не нашлось бритвы. Я как бы приготовился к встрече Нового года. Обычно я его встречал в кругу друзей с вином или в гостях, или у себя в квартире, слушая через СВД-9 новогодний концерт. Припоминаю друзей, родных, знакомых. Где вы, мои милые? Живы ли вы и вспоминаете ли обо мне?

Что сулит мне и вам 1943 год?

В. Цымбал.

Военная лирика. 1942 год.

1.
Я стоял часовым у землянки комэска66,
А на сопки, как бинт, навивался туман.
Ночь вступила в права. В тыл войскам Романеску67
По щели пробирался отряд партизан.
Ночь была, словно осень, длинна и угрюма,
Зябкий месяц все глубже залезал в облака.
Я стоял на посту и о разностях думал,
То страдая, то вдруг улыбаясь слегка.

2.
Вот приходит зима. Ноги первые стынут.
На рассвете все тело в лихорадке трясет.
Хорошо бы ушанку… Да поглубже надвинуть,
Ну, сухие портянки, тулуп… сапоги…
По уставу бы все…
Ничегошеньки нет. И не будет, пожалуй.
Но шинель обещали на днях заменить.
Тяжело без хорошей одежды и пищи
Штурмовать третьи сутки гранитное лбище,
Где укрылся фашистский подраненный зверь.
На горах мы несем ряд ненужных потерь.
Но нигде крепостей таких в мире не сыщешь,
Чтобы с боем не взял гражданин СССР.
Мы прижаты к горам, к этим сумрачным скалам,
Но мы будем и здесь вражью нечисть громить.
Мы достигнем врага и на сопках суровых,
Уничтожим в земле и в глубинах морей.
Мы прольем за отчизну море собственной крови
И потопим в ней орды фашистских зверей.

3.
Я когда-то любил серебристые горы.
На утесы взбирался, чтоб озоном дышать.
Это было давно. Это было в ту пору,
Когда язвой любви разъедалась душа.
Я любил и страдал, как безумец Отелло,
Свои чувства, как мог, от любимой тая.
Я любил, унося за Дарьял омертвелый
Милый образ в душе в золотые края.

4.
Терек, сжатый за горло первозданной плотиной,
Словно буря ревел, грохоча и плюя.
И мне вспомнились вдруг тишина… пианино…
Вальс… и девушек, школьных подружек, семья.
Танцевали не все… Возле сцены стояла
Та, к которой меня подводила судьба.
Наблюдала она. И улыбка блуждала
На ее чуть припухших розоватых губах.
Краткий взгляд на меня. И вспорхнули ресницы.
Колыхнулась и прядь золотистых волос.
А в груди моей сердце подстреленной птицей
трепыхалось. И я будто к полу прирос.
Это было начало. Ты, родная, припомни.
Я, как тень, за тобой целый год проблуждал.
Неприступная! Было страдать нелегко мне,
И я в горы ушел, штурмовать перевал.
Я стоял на вершине, усталый, но гордый,
Изумленно вперед устремлялась рука.
Скалы к солнцу тянули синеватые морды,
А в теснине далекой рокотала река.
Я стоял на вершине. Серебряный ветер,
Словно льдины, над сопкой проносил облака.
Я мечтал о тебе, как страдающий Вертер,
И, далекая, ты мне казалась близка.

5.
Вдалеке, как обломки исполина-алмаза,
У лазурного неба излучались хребты.
Солнце ярче сияло в эпицентре Кавказа,
Ослепляли, как призмы, первобытные льды.
По острогам и склонам, натыкаясь на скалы,
Устремлялись потоки бело-пенной воды,
И на солнце сверкали, как стальные кинжалы,
Водопады, пронзая тело нижней гряды.
Над ущельем дорога, как змея извиваясь,
В ту долину вела, где виднелись леса,
А за ней начиналась страна золотая,
Где, как море, лазурно-глубоки небеса.
В той стране, в необычностях горного спорта
Я хотел исцеленье души получить.
Но не знал я, что в мире нет такого курорта,
Где бы можно людей от любви излечить.
Я давно полюбил серебристые горы.
Там любовь моя стала, как хмельное вино.
Я к любимой ушел на степные просторы,
Чтобы взять, что природой мне было дано.
И теперь я люблю их, но иною любовью.
Здесь из чаши страданий я довольно испил.
Я полил эти сопки своей собственной кровью,
Штурмовал их в боях и в атаки ходил.
И мне каждый здесь камень, развороченный бомбой,
Миной срезанный куст и примятый цветок
Стали дороги мне, словно это был дом мой,
Где семейного счастья струился поток.

Двадцать лун проколесили
По небесам свой вечный круг
С тех пор, как мы с тобой простились,
Любимый мой, далекий друг.

Я сменился с поста…
Устоявшейся жизнью – жила оборона,
У блиндажей румыны поднимали возню.
Рвались мины в лесу, позади пулеметы,
Как голодные псы, затевали грызню.
Иногда доносилась немецкая ругань,
Распекал офицер непокорных румын,
И тогда примирял их навеки Ветлугин
Парой посланных метко неожиданных мин.

6.
Я, по правде сказать вам, гражданская личность.
Миллионы таких на советской земле.
Уходя на работу к семи, как обычно,
Я спокойно трудился порядочно лет.
Как ударник, всегда я работал отлично,
Свое дело любя, им гордился как мог,
И две нормы за смену, сработанных лично,
Плюс подмога друзьям – вот душевный итог.

Когда осенний дождь
С утра разводит слякоть,
И окнам дотемна
Навзрыд, как детям, плакать,
Когда на каждой ветке
Блестят алмазы капель68.

Галя 69
Ехалы козакы из Дону до дому,
Пидманулы Галю, забралы з собою.
Ой, пойидым Галю з намы козакамы,
Краще тоби буде,
Чим у ридной мами.
Ой, ты Галю, Галю молодая.
Краще тоби буде,
Чем у ридной мами.
Галя согласилась,
На виз почипылась,
Тай повезли Галю
Темными лесами.
Привязали Галю
До сосны косамы.
Ой, ты Галю, Галю молодая.
Та пошли по лесу, посбирали хмызу,
Пидпалылы сосну, вид гори до нызу
Ой, ты Галю, Галю молодая.
Пидпалылы сосну, вид горы до низу
Горыть сосна. Горыть, горыть та палае,
Крычить Галя криком,
Крычить промовляе.
Сосна догорае, Галя промовляе,
А хто у лысе чуе, нехай порятуе.
Ой, ты Галю, Галю молодая.
А хто дочок мае,
Нехай научае,
Тай темной ночью гулять не пускае.
Обизвався козак:
Я в поле ночую,
Я твий голосочек
Здалека почую
Ой ты Галю, Галю молодая.
Я твий голосочек
Здалека почую.

[Тетрадь № 2.] Война с Германией.
С 1 января 1943 по 26 февраля 1943 г.
Кубань: станица Крепостная, ИТК70, станица Калужская

1 января 1943 г.

Вчера вечером все были злы и хмуры: очевидно, каждый припоминал прошлые встречи Нового года и хотел выпить.

Но встречать Новый год было не с кем и не с чем. Выпить тоже ничего не было. В половине двенадцатого меня отпустили домой. В 12 я уже спал.

А в половине первого по всей обороне началась страшная ружейно-пулеметная и минометная пальба. Я оделся, обулся и только потом заметил, что не одел теплых брюк. Переодеваться было некогда, и я брюки положил в сумку и ушел к месту работы. Все спали, за исключением дежурившего телефониста, который переписывал песни из песенника и отчаянно ругал клопов, которых он обнаружил даже в штанах.

Он сообщил, что на обороне пока ничего необычного нет. Я закурил и ушел на квартиру. Но квартира оказалась запертой. Моя хозяйка вообще не живет дома, а уходит к своему отцу-кузнецу, который в хате сделал двухскатный дзот из толстых бревен, железных осей, лемехов от плугов и другого толстого железа. Все боятся и при первом выстреле прячутся в это сооружение. Мой хозяин ранен в руку и списан из армии. Он ужасно боится, на рассвете угоняет корову в горы, в лес, возвращается домой вечером и живет тоже у тестя. Ночует дома он, по-моему, только из‑за меня.

Только я ушел, хозяин запер квартиру и поскакал к тестю. Возвратившись и постояв у запертой двери, я решил, что за хозяином не следует идти. Я вернулся в учреждение, где разулся, надел теплые брюки, на небольшом столе расстелил фуфайку, под голову положил вещмешок, укрылся шинелью и лег спать. Было неудобно, ног вытянуть было нельзя, тело затекало, немело от жесткости, но все же до утра кое-как спал.

Так неудачно у меня начался Новый год. Правда, вечером у тестя хозяина я хорошо поужинал (борщ со свининой, мясо с картошкой, 2 кружки кофе). Я как раз получил мягкий хлеб и 350 гр. сахару на 10 дней. Питаюсь из общего котла с хозяином, хлеб мой ест и его семья, а я их «мылай». «Мылай» – это хлеб, сделанный из смеси кукурузной муки и вареных и мятых – картошки, тыквы и бурака. Когда мылай горячий, он ничего, но когда застынет – крошится и невкусен.

Сейчас вечер 1-го. Все хотят выпить. Но водки дали по 50 гр. Это только раздразнило, и поэтому все злятся и огрызаются друг на друга.

4 января 1943 года

Я нахожусь на пути от ИТК в Крепостную, сижу на вершине перевала, который недавно преодолел.

Вчера меня послали из Крепостной в ИТК в 11:35. Это 18 км. Погода была прекрасная, и я этому обрадовался. Приятно сделать небольшое путешествие после сидения на одном месте. Я поехал с подводой и закаялся. Ехать мне пришлось всего км 3, а потом одна из 3 лошадей пристала71 и даже не могла идти за подводой. Мы мучились с ездовым, попеременно ее подгоняя.

Идти было очень тяжело. Вся глина оттаяла, налипала на обувь, и нам нельзя было ног поднять. Они были как гири. На беду английские ботинки, которые за день перед этим получил, сдав свои разодранные, оказались на меня короткими. Я на 2/3 уменьшил портянки, разорвав их, и все равно это не помогло. Мои большие пальцы упирались и горели как в огне. Добрались мы до ИТК часов в 5 вечера.

Я быстро сделал то, что мне нужно было, покушал галушек, которыми нас угостил боец, находящийся на перевалочном пункте, и хорошо и спокойно спал до 4:30 утра. Затем обменялся ботинками с бойцом. У него был на номер больше. Покушал вновь галушек, и часов в 7 мы двинулись обратно.

Пройдя 5 км, свернул с дороги и пошел горной тропой. Взбираясь на перевал, вспотел, пришлось снять шинель, фуражку, расстегнуть пуговицы в стеганке и гимнастерке.

Прекрасное солнечное утро, свежий горный воздух. Ботинки хороши, и я жалею, что вчера испортил свои большие портянки из одеяла. Тропа замечательная. Грязи нет. Мне осталось до Крепостной километров 6. По этой тропе сократил путь километров на 5.

Позапрошлую ночь мне снился Юра. Подробностей не помню, но знаю, что мы с ним покупали колбасу. Потом снилась Тамара Андреевна, милая и ласковая. Мы с нею шли с какого-то гулянья мимо танцевальной площадки.

Прошлую ночь она опять снилась, уже в какой-то военной обстановке. Она вновь была милая и заботливая и проводила меня через какие-то проволочные заграждения. Позавчера Лида72 тоже снилась и тоже хорошая и заботливая.

7 января 1943 г.

4-го, когда я подходил к Крепостной, разразилась ужасная орудийная и минометная пальба по линии обороны. Среди ущелий трудно ориентироваться, и я немного растерялся – мне подумалось, что я иду не той дорогой, не в Крепостную, а в район, занятый немцами. Я остановился, закурил, потом встретил одного бойца, который объяснил, что я иду в Крепостную.

Начальник вынес мне благодарность за хорошее несение службы и выполнение задания. Я ответил, что служу Советскому Союзу. Получили денежные награды или благодарность – Мисюра, Горлицкий, Романов, Пушкарский.

5‑го и в последующие дни чувствовал себя плохо. Застудил легкие и почки. Болею и сейчас.

Вчера была интересная сводка Информбюро. Взяты Нальчик, Прохладная, Котляревская – знакомые места.

Опять снилась Тамара Андреевна. Будто в педучилище был вечер зимой. Т. А. шла туда по улице в черной меховой шубке и шерстяном шлеме. Ее встречали наши учительницы. Они окружили ее и шли, пятясь задом. Я боялся подойти к ней, потому что перед этим Лида поругала меня за что-то и сказала, что Тамара сердится. Но я видел, что она смотрит в мою сторону и, очевидно, хочет встретиться со мной.

Потом я был в педучилище, строго, как директор, осматривал библиотеку, гонял Евгению Петровну, отдавал распоряжение топить печи. Потом Константин Федорович Бондарев угощал меня в кабинете вином и бутербродами с колбасой из французских булок. Я собирался угощать и Тамару, и Лиду, но видел, что вина и бутербродов мало, и ругал Константина Федоровича.

Третий раз мне снится за эти дни Т. А. в окружении каких-то вечеров73. Сейчас Новый год, Рождество. В эти дни мы, бывало, с нею хорошо встречались. Возможно, она об этом вспоминает. Возможно. Как был бы я рад сообщить ей, что постоянно о ней мечтаю.

8 января 1943 г.

Сегодня сообщили «в последний час», что наши войска заняли Георгиевск, Минеральные Воды, Пятигорск, Кисловодск. Родные места, где протекала моя юность и любовь к Марийке, где я учился74, а затем работал в расцвете своих сил, где влюблялся. Сейчас пронеслись слухи, что сводка не совсем правильна. В чем дело, не знаю. Но мне хочется, чтоб сводка была правильной. Я радостно, лирически и несколько мечтательно настроился.

Утром шел замечательный снег. Сейчас 3 часа дня, от снега не осталось и воспоминаний. Светит солнце, и на улице грязи полным-полно. Только вдали на горах серебрится снег, и среди голых деревьев выделяются сосны, как черные камни.

9 января 1943 г. Как я поймал «шпиона»

Было около 4 часов дня. Я отправился обедать, но моей хозяйки не оказалось дома, и я, простояв минут 15 у запертой двери, вернулся назад.

Пройдя шагов 50, я обратил внимание на одного военного, который показался мне подозрительным своим видом. Он был высокого роста, в грязной и старой шинели со шпалой на одной петлице (на другой никакого знака не было), с одной черной, а с одной защитной пуговицами у хлястика. На боку у него висела старая, разорванная пустая кобура от револьвера, на плече нечищеный карабин. Он стоял на перекрестке дорог, в глухом месте, у кузницы. Смотрел как-то по-воровски, подозрительно.

Я был одет не по-военному: в черной домашней стеганке, в гражданской фуражке, без оружия, т. е. был гражданской личностью.

Подозрительный тип, у которого на боку висела большая и полная полевая сумка, очевидно с радиостанцией или с гранатами, спросил меня, не из местной ли я власти. Я ответил, что нет, просто местный житель.

Тогда он спросил:

– Куда мне пройти к штабу полка?

Это было уже очень подозрительно, т. к. здесь никакого штаба полка не было.

Я сказал, что не знаю. Тогда он спросил, как ему пройти на МТФ.

Я больше не сомневался, что это шпион, потому что на МТФ как раз находился КП.

Он еще спросил меня, какие тут расположены воинские части.

Я ему решил «помочь», привел его к своей канцелярии и доложил начальнику о своих подозрениях. Начальник задал ему несколько вопросов и потребовал документы.

Военный ответил, что он шел в Убинку, но на перевале выпал снег, и он сбился с дороги и попал в Крепостную. По документам выходило, что он заместитель редактора одной армейской газеты.

Но этот человек показался подозрительным и моему начальнику, который отправил его в сопровождении связного с автоматом в комендатуру. Я торжествовал и с нетерпением ждал возвращения Мишки Якубы – связного. Наконец он явился и доложил, что только он ввел «шпиона» в комендатуру, как сразу раздалось несколько голосов:

– А, Иван Петрович, сколько лет, сколько зим! Где это вы запропастились? Оказалось, что этот интендант I ранга, принятый мною за шпиона, работал в комендатуре 6 месяцев, когда часть была в другом месте, а теперь действительно работает заместителем редактора газеты. Просто человек опустился.

Так я неудачно поймал «шпиона».

13 января 1943 г.

11‑го внезапно меня и еще 4 других ребят (Горского, Якубу и др.) отправили на оборону для замещения бойцов, ушедших на задание.

Пришел я на место, когда уже было темно. По ужасной грязи взбираясь на высоту, до того устал, что чуть не упал на дороге. Мое сердце совершенно не годится для подъема на гору. По дороге встретили двух раненых миной во время обеда. Один был тяжело ранен в живот и бедро, другой в ногу легче.

После часового отдыха в блиндаже я стал у окопов на часы. Ориентировался плохо, потому что шел дождик и ничего не было видно. Выстрелы раздавались подковообразно. Вскоре в наше расположение стали падать мины, я спрыгнул в окоп, где набрал воды в ботинки и страшно вымазался в грязи. Такой почвы я нигде не встречал. Несмотря на горы, она вся пропитана, как губка, водой. Из окопов несколько раз в день выливают воду, а через час-два в них снова полно воды.

Днем я рассмотрел линию обороны.

Румыны в 400–200 метрах обжились, сволочи. У них кричат гуси и по ночам поют петухи. Сами они играют на гармошке и каких-то свирелях. Под Рождество кричали: «Иван, бросай работать, иди, гусь будем кушать». А когда им ответили, что уже взяли Моздок и Нальчик и что скоро румынам капут, они открыли пулеметно-минометную пальбу.

С утра началась зима. Весь день шел снег. Меня вызвали вечером обратно. Идти было тяжело. Грязь не совсем замерзла, но ее запорошило снегом. Когда ступала нога, целые фонтаны грязи летели даже в лицо. В ботинках было полно.

В станице меня настигли сюрпризы. Намечалось огромное движение. Квартира моя оказалась занятой 6 человеками. И хозяйка сказала, что ночевать мне негде и кормить теперь она меня не может. «Вы зараз возьмите вещи, чем завтра».

Я сказал, что завтра. Переночевал в канцелярии на узенькой скамейке, к хозяйке сходил за вещами и выпил кружку кофе. Как буду обедать, неизвестно.

Нас ожидает что-то новое. Возможно, что мы уйдем или вперед, или назад. А движение все продолжается. На днях, очевидно, начнется наступление.

16 января 1943 г.

Последние три дня стоит настоящая зима с морозом до −17°. Снегу, правда, мало. На дорогах невозможные кочки, покрытые гололедом.

Эти дни типичная предбоевая обстановка: усиленное продвижение частей, до отказа переполненные квартиры, костры в сараях, на площадях, у дорог. Усиленный обстрел станицы противником из орудий, внезапные и неожиданные распоряжения, усиленные полеты разведчиков-самолетов, усиленная переброска пулеметов на передовую.

Вчера в 4 ч. дня я был послан на ИТК с поручением к одному человеку. Прошел десять километров, встретил его и вернулся. Шли быстро. Несмотря на мороз, я был мокр. Идти ужасно: ночью, обледенение, ботинки едут. Без палки идти нельзя. Мне предлагали ехать верхом, но я от лошади отказался и хорошо сделал, потому что лошадь нужно было вести. А это лишняя обуза и медленное передвижение.

Очевидно, началось наступление наших частей. В 7 утра артиллерийская подготовка из тяжелых орудий, и сейчас появилась шестерка наших самолетов над передовой линией противника. Состояние напряжения и ожидания. Ждем развития событий.

17 января 1943 г.

Весь день вчера и сегодня ведется наступление наших частей. Оборона была чрезвычайно укреплена немцем. Вчера к вечеру наши войска заняли Макартет75, окружили Ламбину, продвинулись к Смоленской, Ставропольской, Калужской76.

Сегодня взяли Ламбину, хутор Понсул, Калужскую, Шабанов и, кажется, Ставропольскую. Упорное сопротивление оказывает противник в районе Смоленской. Вчера днем, ночью и сегодня весь день из тяжелых орудий обстреливает станицу. Противник оказывает сопротивление с невероятным упорством. Раненых с нашей стороны много, убитые тоже есть,

Замечательно вчера и сегодня работает наша авиация. Она бомбит передний край обороны противника и Смоленскую.

По станице проводили пленных фрицев. Между ними много казаков и украинцев – русских фрицев.

Замечательная сводка о действиях наших войск южнее Воронежа и под Сталинградом. 2 ночи сплю на столе по 2–3 часа. Чертовски болит голова.

18 января 1943 г.

Сижу в блиндаже. Полчаса назад налетели мессершмитты и стали бомбить станицу. 2 бомбы упали рядом с нашей канцелярией и наполовину ее разрушили.

Легко ранен в голову мой начальник. Осколок прорезал папку с бумагами в 10 сантиметрах от моего левого локтя. Я не ранен. Блиндаж, в котором сижу, большой, но мало надежный. Кроме того, в нем ужасно холодно, и какая-то сволочь навалила кучу.

Сегодня в полдень мы должны были уйти с передней линии в тыл, но внезапно поступил приказ остаться. Наступление в этом районе ведется слабо. Успехи незначительны.

20 января 1943 г.

Я наблюдаю за окружающими. У всех жажда жизни. Каждому хочется дождаться конца войны, увидеть родных, знакомых. Каждый боится умереть. Мне тоже становится страшно.

Третий день мы живем и работаем в блиндаже, где ни повернуться, ни стать, ни лечь, ни сесть. Кругом грязь, вши. Противник бомбил, остальные дни лупит из тяжелых орудий. Снаряды ложатся по всей станице, взрываются вблизи нашего блиндажа. Население в основном разбежалось. Пищу готовить негде. Пекарня разбита. Сидим полуголодные.

Сегодня я был на МТФ. Противник бросает снаряды и туда. С продвижением наших войск дело обстоит неважно. Противник подбросил свежие резервы и танки и начал теснить наши части. Наши сегодня к вечеру сдали ранее занятое: Ламбину, Безымянную (высоту 360,8), а также хутор Шабанов. На Ламбине, командной высоте, были в обороне 22 часа. Противник бросил туда роту автоматчиков и занял ее, всех перебив. На остальных высотах никого не было. Сейчас стоит только наша немногочисленная часть под угрозой окружения и уничтожения. Туда взяли всех наших, кого возможно. Остались я и заведующий делами. Что будет дальше – трудно сказать.

Смоленскую наши войска вот уже 3 дня не могут взять. Противник может пойти на Крепостную и захватить ее со стороны Азовки и Смоленской. Или с Азовки и Ламбины. Тогда мы окажемся в завязанном мешке, из которого выскочить невозможно. Жду с тревогой развития событий.

Сейчас часов 10 вечера. Пишу на корточках перед железной печкой, т. к. другого освещения нет.

Сейчас сообщил телефонист, что противник ведет наступление на Макартет (3 танка, 6 минометов, пулеметы, не менее 300 человек пехоты) и со стороны Шабанова (2 танка, 200 человек пехоты, минометы, пулеметы). События развиваются стремительно. Наши резервы не подошли из‑за бездорожья. Танков нет. Авиация днем была, но это не помогло.

Обстановка очень напряженная. Возможно, что я пишу последние строки.

22 января 1943 г.

Всю ночь позавчера и почти весь день вчера обстреливалась станица из тяжелых орудий. К вечеру наши взяли назад Ламбину. Обстрел станицы прекратился. Настроение несколько улучшилось. Я спал без ботинок в том же блиндаже.

К нам приехал начфин москвич Горохов. До войны он работал в издательстве «Художественная литература». Эта сволочь погрязла во вшах и наградила всех нас. Он какой-то псих и жрет вшей. Так просто ловит их и кладет на зуб, объясняя свое загрязнение расстроенными нервами. Мы его к черту прогнали из блиндажа.

Сегодня с утра переменяли белье. Мыли все в блиндаже, наводили возможную чистоту.

Настроение снова упало. Противник подтянул 2 полка пехоты, 2 полка артиллерии, до 50 танков и тяжелый бронепоезд. Вчера он трижды бросался в атаку на Ламбину, но, потеряв до 40 человек убитыми, отошел.

Сегодня ведет наступление на Ламбину, с хутора Ворошилов, на Смоленскую и Григорьевскую-Афипскую. Уже из Смоленской часть наших выбил, а часть окружил. Положение усложняется. Я уверен, что он хочет занять Крепостную и ликвидировать подступы наших войск.

Каждый час приносит неожиданные новости. Что будет дальше, сказать трудно. Наша армия из‑за бездорожья лишена танков, артиллерии и боеприпасов и питания. Два дня мы уже сидим без хлеба и почти без еды. Я на всех варю котелок манной каши на воде без всяких жиров 2 раза в день. Вот и питание.

23 января 1943 г.

Часов 9–10 вечера. Я закончил переписывание различных бумаг, над которыми работал после обеда, в период затишья от бомбежки и канонады.

Сегодня началась она часов в 12 дня и продолжалась до темноты. Летали разнообразные самолеты (разведчики, пикирующие бомбардировщики, фокке-вульфы), все бросали бомбы, гранаты и, кажется, термитные снаряды. Одновременно била тяжелая артиллерия.

Все это усугублялось сильным ветром-моряком. Полстаницы разбито. Снаряды и бомбы ложились недалеко от нашего блиндажа. В нем вылетели стекла. Мы в блиндаже ударились в панику, особенно тогда, когда корректировщик стал кружиться над нами, и прятались под нарами, наивно в страхе думая найти под хрупким столом или нарами защиту от бомб и снарядов. Нервы у всех напряжены до предела, все были морально подавлены и ждали своего конца.

После этого все были измучены, и работать было трудно. К тому же мы голодны. Я уже писал, что пекарню разбило. Хлеб дали выпекать домохозяйке, но сегодня разбило и ее печку. Хлеб остался в виде теста в формах, приготовленных для выпечки.

Нам дали крупу, но что мы с нею будем делать. Никто из домохозяек не хочет готовить. Все окончательно подавлены. Успехи на нашем фронте безрадостны.

В блиндажах постепенно размножаются вши. Я вчера сменил белье, а сегодня меня грызут вши. Грязное белье некому отдать постирать. Спал не разуваясь. Сегодня думаю разуться. Сквозит в блиндаже. Болят почки.

26 января 1943 г.

За эти два дня стремительно произошли разные изменения.

24–1–43 г. поступило распоряжение от высшего командования – к 9 ч. утра прибыть на ИТК всей нашей части со всем хозяйством. Командир приказал выйти в 4 утра. Канцелярия и медики вышли в назначенное время. Сейчас же вслед полетели снаряды противника. Он, конечно, нас не видел. Это повседневная утренняя побудка.

Переправиться через реку мы не могли: всю ночь лил дождь, и вода сорвала мост. Мы вернулись в свой блиндаж. Часов в 9 замечательно позавтракали. Перед уходом на ИТК я вечером напек пышек из муки, которую нам выдали вместо хлеба, а вечером мы достали голову от убитой бомбой коровы. Одна из женщин сварила нам хороший суп.

Ушли на ИТК в 12 часов дня, когда навели мост и немного спала вода. Идти было очень тяжело – невозможная грязь. По дороге полусъеденные ялдашами77 павшие лошади. Там и сям попадались мертвецы. 1 русский – это все без вести пропавшие.

В ИТК пришли в 5 часов вечера. К этому времени погода резко изменилась. Стало морозить. Пошел снег, и к утру снова наступила зима. Ночевать пришлось в ужасных условиях. В хате, рассчитанной на 3–5 человек, помещалось не меньше 80 человек. Я всю ночь не спал и провел стоя. Набрался вшей.

Вечером все, вместе с капитаном пели казацкие песни и очень хорошие. Сегодня меня назначили писарем эскадрона, и я провел день за работой, хотя работать было негде.

Плохо с хлебом. Его нет. Едим суп без хлеба.

На прощанье в Крепостной я заходил к Анне Ивановне Олех. Она сказала, что приходил Подольский и с ним еще 4 человека. Пошли в тыл.

Возможно, сегодня по радио сообщили, что освободили Воронеж, Нижний и Средний Дон и что наши войска уже под Ростовом.

Наступил вечер. Спать опять негде.

30 января 1943 г.

Вчера вечером и сегодня в 3 часа утра наша часть отправилась в станицу Ставропольскую, ближе к фронту. Часть 2‑го эскадрона, и в том числе я, как писарь, оставлены в ИТК. Не знаю, хуже ли это или лучше. В связи с отъездом мне приказано было не спать и разбудить начальника к 3 часам. В страшной тесноте, полусидя, полустоя, при слабом свете коптилки читал «Белый клык» Дж. Лондона. Я давно думал, вспоминая произведения Лондона, что гитлеровская теория всесильной личности во многом взята от Лондона78, а теперь, перечитывая «Белый клык», в этом убедился. Выживает только сильный, сильный уничтожает слабого, свое господство он устанавливает путем уничтожения подчиненных, война – это закон жизни, врага надо деморализовать и подавить всеми средствами – это закон зверей Лондона, это мораль гитлеровцев.

Сегодня чувствовал себя относительно свободно, приводил в порядок дела эскадрона, а вечером с двумя лейтенантами ходил на прогулку. Последние дни болею гриппом и желудком. Питание скверное. Вчера, например, – и на завтрак, и на обед была обыкновенная пшеница, сваренная в недосоленной воде без жиров и мяса.

Я свой желудок вчера лечил уже испытанным лекарством – отваром дубовой коры. Завтра вновь придется прибегнуть к этому средству.

Вообще сегодня чувствовал себя хорошо и отдыхал. Поместился у тех же старичков, у которых ночевал при первом походе на ИТК (специалисты по выделке кавалерийских седел Аралов Дмитрий Степанович и Матрена Семеновна).

Меня беспокоит, что у меня нет чистого белья. Матрена Семеновна больна и стирать не хочет. Кстати, в тембре ее голоса есть какие-то нотки, как у Т. А., и такая же манера говорить протяжно. Наверное, в старости так будет говорить Тамара.

Сегодня я более свободен, чем когда-либо, начиная с 19 ноября. Но это, очевидно, день-два, а потом пешком из гор километров на 50–70.

Заняты Горячий Ключ, Кропоткино, Новый Оскол. У нас – Георгиевская и другие. Уже километров 25–30 от Краснодара.

В районе Крепостной все так же плохо. Ламбина, Безымянная, Смоленская у немцев.

31 января. Утро

Я давно собираюсь написать несколько строк о «ялдашах». Их много в этой армии. Вид «ялдаша» ужасен. Он, очевидно, с начала войны не мылся. Шинель, одежда, обувь у него сожжены, т. к. он вечно лезет в костер. Винтовки редко у кого из них. Лица измучены. Идет «ялдаш», еле движется и, как рыба на песке, глотает раскрытым ртом воздух. Он отбивается от своей части и бродит голодным. У него 7 раз «курсак79 пустой», а сам он «балной» и плачущим голосом попрошайничает. Все дохлые лошади съедены ими. В наступление они идут кучей и бывают часто ранены. От небольшого ранения «ялдаш» кричит благим матом. Его окружают другие и тоже кричат, а в это время их и уничтожают. Но чаще они с поля боя исчезают: или перебегают к противнику, или уходят в тыл и скрываются где-либо у костра. Охотно воруют все. Охотно идут в госпиталь, даже если не ранены. По дорогам мертвых «ялдашей» тоже сколько угодно.

Им, очевидно, после войны все это припомнят.

Вечер 31 января 1943 г.

Случайно я услышал сегодня фамилию Дюжев. Стал спрашивать. Оказалось, что это Анатолий Михайлович Дюжев, брат Тамары Михайловны, моей сожительницы. Он недалеко от ИТК в 9‑й Гвардейской бригаде, начальник отдела по сбору трофеев. Я передал ему записку, сообщив ему о себе, о том, что был в Пашковской80 в июле, написал о родных, попросил, чтобы он сообщил обо мне, если попадет раньше меня в Пашковскую или Краснодар, написал ему свой адрес, попросил, если можно, найти меня здесь.

Сегодня взяты Тихорецкая и Майкоп. Передан приказ Сталина о том, что враг в панике бежит на Таманский полуостров. В приказе предлагается отрезать ему пути отхода.

2 февраля 1943 г.

Три дня подряд, вернее три ночи, мне снится Марийка с Юрой. Я вижу ее красивой и признающей свои вины. Вероятно, она получила мое письмо. Юру я вижу таким же хорошим мальчиком. Сегодня, будто я куда-то уезжал, оставляя его одного, и инструктировал, как ему надо себя вести.

Эти дни провожу почти в безделье. Там, где я живу, находились 2 дня работники склада. Я вдоволь несколько раз попил с ними чаю (очень сладкого) и с печеньем – событие большой важности. Я им немного помог в составлении отчета. Очевидно, в дальнейшем я ел бы с ними сытно, но их выселили. На их место поселился батальонный комиссар, тоже работник тыла. Его повар кормит изысканным, в том числе приносит шоколад, лимоны. Сегодня с поваром я познакомился, и в мою всегдашнюю манку на одной воде попало грамм 50 сливочного масла. Как это продолжится дальше – посмотрим.

Сегодня привезли нам вино. Я получил законных 200 гр. Потом мне дал командир 100 грамм. Похоже, что вечером мне еще попадет 200 грамм. Сладкий портвейн, которого я не особенно люблю, и отсутствие закуски – не сделали мне приятного настроения. К тому же у меня болен желудок и ослаблен организм. Я чувствую себя не опьяненным, а страшно ослабевшим. Мне хочется спать.

3 февраля 1943 г.

Вчера и сегодня видел во сне Тамару Андреевну и Лиду. Один раз Лида ругала меня, что я чем-то обидел Тамару. А Тамара маленькая шла по улице и вздрагивала плечами. Очевидно, плакала. Но я видел, что дорог ей. В другой раз Тамара готовила мне снова посылку и какое-то письмо. Я это письмо читал на большом расстоянии и радовался, что оно такое ласковое.

Ходят еще не подтвержденные слухи, что наши войска взяли Батайск и Ростов, а также, что бои идут в Пашковской под Краснодаром.

Наконец мои обе пары белья стираются. Я сижу без белья и все-таки чешусь. Очевидно, вши есть и в верхнем обмундировании. Сейчас пойду к речке искать.

4 февраля 1943 г.

Сегодня я видел довольно странный сон. Я получил командировку, или был демобилизован и приехал домой. Дома никого не встретил, оставил записку и спешно выехал в институт в г. Орджоникидзе. И вот туда приехала Марийка с Юрой и Тамара с братом Анатолием. Марийка была низкого роста, какая-то толстая и некрасивая, кажется, беременная. Юра был небольшим (лет 6) и одет в трикотажный белый костюмчик. Тамара была лучше, чем она есть, со свежим и милым лицом. Все они и почему-то Сергей Шитиков81 торопили меня, чтобы переговорить: с кем я буду дальше жить, с кем будет Юра. Но я никак не мог найти такого укромного уголка, где бы можно было договориться. Кругом было много людей. Все было занято и напоминало общежитие. Потом я увидел что-то вроде читальни с диваном, накрытым дешевым ковром. Но теперь я не мог найти ни Марийки, ни Тамары.

Наконец я нашел их, но по дороге встретился Газиев А. – директор в военной форме, стал со мной разговаривать. Оказалось, что он знает о моем пребывании в партизанском отряде и кавдивизионе82. Пока мы окончили разговор с Газиевым, найденное мною место оказалось занятым, мы стали искать новое, причем я хотел видеть Юру и разговаривать с ним.

6 февраля 1943 г.

Действия Красной Армии развертываются вблизи Ейска и Краснодара. В связи с этим у меня возникли новые настроения. Наряду с радостью, появились беспокойные мысли о семье. Все чаще боюсь, что Юры нет в живых. Стал часто видеть их во сне, часто думать о них. Сегодня ночью дважды просыпался и обдумывал письма, которые напишу, как только услышу об освобождении Ейска и Краснодара.

Успехи в районе Ламбины и Смоленской незаметны. Противник крепко держит оборону, прикрывая себе отход на Тамань.

Сегодня наш эскадрон собирался в Калужскую, но теперь поступило приказание генерал-майора Харитонова, командующего 56‑й армией83, – остаться здесь для охраны штарма84. Как долго это продлится, зависит от успехов Красной Армии. Очевидно, до тех пор, пока не будет взят Краснодар.

Взяты Кущевка, Ленинградская, Кагальницкая, Крыловская.

2 февраля окончательно ликвидирована группировка под Сталинградом и прекращены боевые действия, о чем командованием было послано боевое донесение, а товарищ Сталин прислал благодарность всему личному составу.

В Германии в связи с разгромом немецкой армии под Сталинградом объявлен траур и 4–6 февраля запрещена работа увеселительных учреждений.

7 февраля 1943 г.

Сегодня сообщили по радио, что освобождены Барвенково, Лисичанск, Батайск и Ейск.

Я на радостях написал в Ейск 4 письма – семье (через Ковтун, Лемешкину), Т. А., Л. Г. и другим.

Несколько слов о моем быте. Живу я у тех же старичков. Квартира их – бывшая пекарня, грязная и закопченная, словно кузница. Туда же поселился заместитель комбрига по тылу 9‑й бригады, немного писатель, имеет орден Красной Звезды. Культурный и разговорчивый человек, много рассказывает и беседует со мной о поэзии, но страшный скупец. У него в неограниченном количестве консервы, жиры, концентраты, вино, сахар, лимоны, сыр, ветчина, рис, макароны, печенье, сгущенное молоко, шоколад.

Он уже неделю живет со мной, – видит, как я питаюсь, и никогда не пригласил даже выпить стакан чаю.

Это батальонный комиссар Шевяков. Его ординарец постепенно меня выживает. Там, где спал я, поставил свою койку. К Шевякову на ночь приходят еще 3–4 человека, и мне негде спать и работать. У ординарца я попросил немного жиру в кашу. Он дал на конце ложки, а когда я попросил другой раз, то он, сволочь такая, спросил: «Что это, система, что ли?»

Там еще живет старший лейтенант, помощник Шевякова. Моих лет, седой, хвастунишка, полуграмотный человек. Когда я сказал, что я тоже 1906 г. и не поседел, то он заявил, что я, очевидно, был просто колхозником или работал писаришкой, поэтому и не поседел, а он, дескать, прожил трудную жизнь, был председателем сельсовета, инструктором райкома и заготовителем кож. Вот так птица. Его кругом выгоняли за бесталанность. Очевидно, он из‑за этого и поседел. А гонору у него очень много. И когда он говорит, то так глупо, что Шевяков подмаргивает мне.

Скоро, кажется, и нас и Шевякова выставит продотдел 56‑й армии, который перебирается сюда завтра-послезавтра. Придется жить просто на дворе. Это гораздо хуже, чем сейчас.

Недавно прочел «Сожженная Москва» Данилевского85. И уже в который раз читаю Гамсуна «Под осенней звездой».

12 февраля 1943 г.

Вот уже две недели я страдаю желудком: не дизентерия, но что-то вроде того. Это ослабило меня и обессилило. Как раз поступило мне распоряжение передвинуться из ИТК в Калужскую. За два дня прошел я 40 с лишним километров по горным тропам. Идти было тяжело, меня измучил желудок, дорога вся обледенела и тянется по горным перевалам. Особенно тяжело было от Ставропольской. Это небольшая станица, целиком разрушенная немцами. Из 500 семей в ней осталось только 15. Остальных немцы угнали себе в тыл. Разоряя избы, немец устраивал себе блиндажи.

Калужская стоит на выходе из гор. Это большая станица и, видать, была богатая. Здесь прекрасные сады. Разрушена станица мало. Но сейчас она перенаселена воинскими частями, и размещаться негде. Спят писаря на столах. Я приспособил 2 доски и на них спал посреди всего. Переменил белье, но уже и в чистом вши. Мыла нет, стирать нечем. Вчера порвали на вьюке мой вещевой мешок, и мне некуда положить свои вещи.

Пришел я вчера усталый, разбитый и больной. Вечером было собрание комсомола, на котором с треском выгнали моего бывшего начальника Серебрякова и его возлюбленную санинструктора Ермолаеву. Напившись, Серебряков стал ревновать ее к кладовщику Точке и открыл по нему стрельбу. Точку направили в маршевую роту, Ермолаеву тоже, Серебряков ждет своей участи. От работы он уже отстранен. Его капитан в своем выступлении называл сукиным сыном. Пошкин тоже погорел. Побыв 2 дня командиром эскадрона, он напился и обругал матом полковника. Его арестовали, потом на другой день выпустили, но от должности отстранили.

14 февраля 1943 г.

Вчера наши войска взяли Краснодар и Шахты, сегодня Новочеркасск. Вести радостные, а я продолжаю болеть. Два дня лежу, хотя и лежать негде. Продолжает мучить желудок, отсутствует аппетит, хочется домашнего борща и жареной свежей рыбы с огурцами и капустой. У меня еще, очевидно, и малярия. По вечерам меня трясет, губы оборвало, обострился ревматизм, ночами трудно наступать. Сил у меня нет. Питаюсь я кипятком и сухарями, которые страшно опротивели. Гимнастерка ужасно свободной стала. Температура днем 38, вечером выше. Улучшений не наблюдается. Работать не могу. Суп, который дают нам, почти совсем не соленый. Я подношу ложку ко рту, а меня тошнит. Ужасно! Когда это пройдет?

16 февраля 1943 г.

Вчера наши войска взяли Ростов и Ворошиловград.

Здоровье мое не улучшается. Уже кровавый понос. Я страшно ослабел. Сегодня метров 500 прошел к кухне. Еле дошел. Ужасная слабость. На днях придется передвигаться дальше, и я не знаю, как буду идти.

17 февраля 1943 г.

Сегодня сообщено, что наши войска заняли город Харьков и ряд населенных пунктов у Таганрога: Чалтырь, Синявку и др.

Эти дни мне снится масса снов. Вчера видел Марийку, Лиду, маленькую сердитую Т. М., которая прошла мимо меня, зло взмахивая головой и подергивая плечами.

Сегодня видел брата в звании лейтенанта, сестру, мать, которую убили какие-то грабители.

Вчера и сегодня мне снилось, что я одевал какое-то новое обмундирование: гражданский костюм, шелковую рубашку-косоворотку, белые брюки.

Здоровье все так же плохо. По-прежнему сижу голодным, т. к. в этом случае я чувствую себя лучше.

20–2–43 г.

Сегодня все наши ушли в Георгиевско-Афипскую вперед на 25 километров. Я, как больной, оставлен. У меня питания на 1 день. Желудок мой несколько стал налаживаться, но зато в левой ноге разболелся ишиас. Так или иначе, через день мне придется уходить. Если с ногой не будет лучше, то не знаю, как я пойду.

На складе оставлено некоторое барахло: седла, оружие и др. мелочь. Должны прийти за этим вьюки, и с ними должен отправиться я.

Суп кое-как сварил бы, но у меня и жителей нет ни грамма соли.

21–2–43 г.

Я уже писал, что по дороге в Калужскую у меня порвался вещевой мешок. На складе я нашел немецкий ранец и сегодня укладывал в него свои вещи, пригонял его по себе.

Возможно, что ранец у меня отберут в Георгиевско-Афипской. Очевидно, он чей-то. Ранец очень удобен для путешествия в мирной обстановке на небольшое расстояние с туристской целью, но мал в военной обстановке. Внешне он красив, обтянут телячьей кожей. Из старого вещевого мешка пошил ряд сумочек, они очень нужны: для соли, сахару, сухарей или хлеба, риса или крупы, табаку.

Вчера вечером замечательно искупался. Сегодня хозяйка выстирала освободившуюся пару белья. Если бы у меня были продукты, можно бы так пожить недели две, отдохнуть. Желудок мой исправляется, ишиас сегодня не особенно беспокоит.

Всю ночь и сегодня дул ужасный ветер. Окна разбиты и кое-как забиты досками. Спать было холодно. Сейчас, к вечеру, ветер утих, и идет полудождь, полуснег. Холодно, а два дня тому назад стояла прямо весна.

22–2–43 г.

Завтра праздник – 25-летие Красной Армии. Нужно бы получить подарки, а я здесь сижу без продуктов, доедаю последние сухари. Остальное ем у хозяйки, но хлеба у нее нет.

Вот уже несколько ночей плохо сплю. Стал ночью курить и, проснувшись, не могу уснуть. Так с полночи и мучаюсь до утра.

Ночью выпал снег в четверть, какого не было и зимой. Деревья стоят в зимнем уборе, но светит солнце и тепло. Растает, разольются реки, разлезутся дороги, и не доберешься в Георгиевско-Афипскую.

Сейчас полдень. Я починил брюки, вшил в них карманы, пришил кругом пуговицы – больше делать нечего.

23–2–43 г.

День Красной Армии. 25‑я годовщина. Сижу в Калужской без продуктов. Ем хозяйкину мамалыгу и суп. Не знаю, когда же приедут за вещами, возле которых я оставлен. Ознаменовался сегодняшний день тем, что написал массу писем в Ейск и Марийке.

Мороз, какого не было зимой. Светит солнце, но на дворе не тает.

Вот уже два дня меня преследует мысль, поговорить с капитаном о возможности отчисления меня из армии в распоряжение крайкома ВКП(б), так как от мобилизации я был освобожден и передан в армию незаконно. Партизаны из отряда Карабака, которых я знал, уже приступили к организации советской жизни в родных освобожденных районах.

В частности, председатель стансовета станицы Калужской уже на месте, на прежней работе. Я его видел позавчера. Очевидно, и ейчане уже в Ейске и занимаются восстановлением города и его жизни.

Приеду в часть, попытаюсь поговорить с капитаном, хотя боюсь, чтобы результаты не были для меня хуже. Скажет: «А, надоело воевать!» И отправит в штрафную или маршевую роты, как он уже отправил некоторых. Все же попытаюсь.

24–2–43 г.

Дело очень плохо. Сейчас был у меня один из коноводов и заявил, что дивизион уже в Холмской и неизвестно, где будет дальше. Все сидят без продуктов. Неизвестно, приедет ли сюда кто за вещами и неизвестно когда. Похоже, я уже не попаду в свою часть. Это одна неприятность.

Теперь другая: хозяйке надоело меня кормить, и она категорически потребовала, чтобы я ушел. Сказала, что завтра она уходит в Краснодар. Сегодня не топит печь и кушать себе готовит у соседей. Там и ест. Это делается для того, чтобы выжить меня.

Со мной есть 80 банок дивизионных консервов, мне не разрешали ими пользоваться, а я уже съел 5 банок. Коновод говорит, что в дивизионе выдают сейчас 1 банку на сутки. Но разве одной банкой, без хлеба и приварка проживешь? Дела очень плохие. Что же будет, если я эти консервы съем? Будут судить.

26–2–43 г.

Я все еще в Калужской, и ко мне никто не приехал. От прежней хозяйки я должен был перейти к ее соседям – Барским. Две семьи в одной комнате – 9 человек, я десятый. Грязь, вши. Я достал себе койку на сетке, соорудил матрац (бросили в одном из домов военные), изолировался от хозяев: на кровать никого не пускаю, одежду вешаю у кровати. Пока вшей не имею. Спал мягко, но в комнате холодно. Попробовал сварить из консервов суп. Он получился ничего, но есть без соли я его не мог – тошнит. Удивляюсь, как могут есть мои хозяева без соли.

С питанием на два дня устроился: пошел в стансовет и рассказал о своем положении. Председатель дал записку – направление к некоей Логвиновой Екатерине с предложением кормить меня два дня. Хозяйка встретила меня недружелюбно. Но у нее оказалась дочь Маруся, студентка 2‑го класса Краснодарского педучилища. Мы разговорились, я рассказал о себе, вспомнили общих знакомых, – и ее мать стала добрее: говорила, что у нее только борщ, а потом нашла и порядочный кусок мяса. На обед вчера ел борщ и ячневую вкусную кашу. Сегодня завтракал хороший суп с рисом и картошкой на свином сале. Уже хозяйка или, вернее, Маруся стирает мне пару белья. Обедать тоже пойду. Надеюсь устроиться с питанием там же на следующие дни, если удастся. Ем все с солью. Это главное. Правда, желудок вновь расстроился. Не переваривает борща и кукурузы. Почему-то кровь. Боюсь, как бы не язва слепой кишки или желудка.

Вчера сделал из алюминия 2 расчески. Грубовато, потому что не было нужного инструмента, но теперь я расчесываюсь, что необходимо и приятно.

Сегодня в стансовете достал потник86 и сделал две пары хороших стелек. Одни положил в ботинки, другие – в ранец, про запас, что необходимо в военных условиях.

Приедут ли за мной?

Барская ходила в Краснодар. Недавно вернулась. На базаре всего много, но все очень дорого. Буханка хлеба в 2 килограмма – 350 руб., мука пшеничная – 120 руб. килограмм, сало – 700 руб. килограмм, яйца – 130 руб. десяток, кукуруза и пшеница – 25 руб. блюдце, соль – 50–60 руб. стакан.

Город очищается. Много разрушенного и сожженного немцами. Жизнь постепенно налаживается. Много людей из станиц идут в город за солью и кукурузой. Другие несут масло, сало, яйца, муку, кукурузу.

[Тетрадь № 3.]
С 27 февраля по 26 марта 1943 г.
Кубань, станицы Калужская, Холмская

27–2–43 г.

Маруся Логвинова ушла в Краснодар, а мать ее сказала, что она сегодня не будет готовить обеда и чтобы я шел в стансовет и получил записку на питание к кому-нибудь другому.

Плохо дело. А в станице, пожалуй, никто лучше не живет. Борщ варится с мясом. Суп с рисом. Кукуруза есть. В коридоре, в углу отгорожено и укрыто не меньше тонны картофеля. Во дворе бродит до десятка кур. Вчера я видел кувшин масла топленого, килограмма два.

Барские же едят бураки и прочую гадость без жиров и соли. Без масла или мамалыги.

Стоит прекрасная погода. Ночью морозец, днем – солнце. На юге серебрятся надоевшие за столько времени горы, остальное пространство – долгожданная равнина.

Читаю «Мертвые души» и жду, как говорится, у моря погоды. Ко мне все не едут.

Я не знаю последних известий, а вчера один старшина говорил, что наши уже взяли Днепропетровск, Кременчуг, Киев и Турция выступила против Германии через Болгарию. Нашему правительству якобы стали известны приказы Гитлера об отступлении и об организации на границе сопротивления против нас и союзников. Союзники якобы начали интенсивно бомбить Берлин и другие центры Германии. Если это правда и события будут так развиваться дальше, то к 1 мая будет освобождена вся советская территория. А я все жду приезда своих. Боюсь, что мне уже не попасть в свою часть.

Ночью мне снились шипящие и кидающиеся на меня змеи. Сапин и Святский – особоуполномоченные НКВД (с последним я здоровался и разговаривал), но Сапин меня учитывал.

28–2–43 г.

Прошел еще один бесплодный день, последний день февраля – такой пасмурный и скучный. Питаюсь по-прежнему у Логвиновых, ношу им ежедневно по банке консервов. Остался без табаку, но, роясь на складе, нашел с килограмм в листьях. Занимался приготовлением табака.

Сделал открытие, что в моей койке разных возрастов клопы. Они оживают и с голоду набрасываются. То-то я плохо сплю.

1 марта 43 г.

Дует юго-восточный свирепый ветер с гор, перемежаясь с крупой и дождиком. Это, очевидно, закончится проливным дождем, и дороги, ставшие подсыхать, вновь развезет так, что не пролезешь.

Живя в отрыве от своей части и мира, пользуясь разнообразными слухами и особенно сообщением артиллерийского старшины, я думал, что моя часть уже ушла куда-нибудь к Одессе, что обо мне забыли и что вообще война близится к концу, раз взят Киев, вступила Турция и зашевелились союзники.

Я думал пожить здесь еще несколько дней, подождать, пока подсохнут дороги, нагрузиться консервами для питания, а остальное сдать трофейной команде и отправиться, сперва в Пашковскую и Краснодар. В крайком и крайоно, надеясь, что буду оставлен на гражданке и направлен в Ейск, куда доберусь приезжающими оттуда в крайком машинами или даже пешком, идя от станицы к станице, взяв с собой только пару белья, а сидор87 с остальным оставив в Пашковской.

Сегодня я ходил в центр станицы, куда перебрался стансовет. Лучшие здания немцы сожгли: школу, правление колхоза, здание совета. Я хотел поговорить с капитаном трофейной команды – как мне быть, но его не встретил.

Здесь авторемонтная мастерская. Говорил с лейтенантом, заведующим мастерской. Он сказал, что имеет радиоприемник, и сообщил, что ни Мариуполь, ни Таганрог, ни Днепропетровск, ни тем более Полтава и Киев не взяты. Турция тоже не объявляла войны и никуда не выступала. Просто туда ездил Черчилль для переговоров, содержание которых неизвестно.

Немцы укрепились на прошлогодних рубежах, оказывают упорное сопротивление. Идут ожесточенные бои, причем немцы вклиниваются в нашу оборону и пытаются продвигаться вперед.

В сводках нет указаний на продвижение наших частей и взятие городов. За прошедшую неделю взят только город Сумы, идут бои у Краматорска.

Эти сообщения совершенно охладили меня и заставили отказаться от лишнего в походных условиях трофейного багажа, от мечтаний о близком конце войны, о гражданке, о Ейске. Я решил стоически ждать приезда завскладом и приготовился к дальнейшим испытаниям и лишениям походной, военной, а вероятно, и боевой жизни, из которой трудно выскочить живым и попасть в родной город, к семье и друзьям. Если это случится, то очень не скоро.

Сегодня вроде бы вернулась Маруся Логвинова из Краснодара. Пойду обедать – расспрошу, что она увидела и узнала. Если бы знать, что дня 3–4 за мной не приедут, я бы сходил в Пашковскую и Краснодар.

2 марта 43 г.

Маруся Логвинова из Краснодара не пришла, а мать ее вчера после обеда отказала мне в питании. Я пошел вторично в стансовет и еле упросил председателя Речкина прикрепить меня на пару дней еще к кому-нибудь. Он послал меня по соседству, к Ямпильцевой Марии. У нее, по словам председателя, зарезаны и засолены кабан и теленок, дойная корова, до чертей картошки, порядочно кукурузы. Однако, когда я вчера вечером из стансовета зашел к ней, она приняла меня в штыки. Заявила, что кормить нечем, и она не будет, она сама голодает.

Сегодня я ходил к ней завтракать. Она дала мне 5 вареных и ничем не сдобренных чищеных картошек, пару соленых огурцов и немного мамалыги. Во время завтрака разговорились, после чего она налила стакан молока. Я решил зарабатывать обед, согласился добровольно молоть ей кукурузу. И ровно три часа молол. Намолол килограмма 3 и между делом всунул ей для стирки пару обмундирования. Хозяйка взяла. Посмотрим, что она даст мне на обед.

Вчера в стансовете читал газету за 23 февраля – приказ товарища Сталина. В нем он предупреждает от зазнайства и указывает, что враг добровольно не уйдет до западных границ, он еще оправится, постарается увеличить количество техники: танков, самолетов, орудий и даст людское пополнение. Он еще будет упорно сопротивляться и предпримет новые авантюры. Предстоят еще жестокие и длительные бои. С нашей стороны еще нужно много жертв, лишений и нечеловеческих усилий.

Так что напрасны мои, как и многих других, надежды на скорое и легкое окончание войны, напрасны мои мечтания о переходе в гражданку и надежды вскоре попасть в Ейск. Характерно, что председатель стансовета в разговоре со своими подчиненными заявил, что в райкоме ему сказали, что на стансовете лежат и обязанности милиции, т. к. из армии милицию отзывать не будут.

3 марта 1943 г.

Дует все тот же свирепый и холодный ветер. По небу летят зловещие тучи. Ночью лил дождь. Порывы свистят в ветвях деревьев, в трубах и в щелях окон. Мрачно на дворе и на душе. За мной все не едут.

Второй день я питаюсь у Ямпильцевой. Вчера обедал жидким картофельным супом и стаканом молока, Ужинал тем же. Завтракал сегодня картошкой, огурцами и стаканом молока.

Характерно, что хозяйка ест то же самое, а мясо придерживает неизвестно для чего и кого, по-моему, просто из скупости. Вообще, скупы все ужасно. Барские откопали порядочно картофеля, зарезали поросенка, килограммов на 16, провожая сына в армию. Я им отдал две рубашки и брюки и намекнул, что сегодня они и меня угостят картошкой. Как бы не так. Хотя бы для смеху, для приличия, они даже не пригласили.

Сегодня у меня стансовет забрал пружинную кровать. Пришлось соорудить койку из двери. Она, конечно, не так удобна и жестка.

Ночью вновь видел во сне Тамару Андреевну и Лиду Бурдюгову в белых платьях. Мы шли с какого-то гулянья, я нес Тамару, удивляясь ее легкости.

Потом снился капитан Любимов, который заявил мне, что я откомандировываюсь в распоряжение крайкома или крайНКВД. Разговаривал с ним о консервах. Видел кучу присланных мне сельдей.

6 марта 1943 г. Станица Пашковская

За эти дни произошло много невероятного. Третьего мне привезли в Калужскую сухарей и рису на 10 дней и записку, что 7‑го приедут за остальным складом и мной. 4‑го я отправился самовольно в Краснодар, Пашковскую и прибыл сюда 5‑го в 2 часа дня. От Калужской до Ново-Дмитриевской88 нет никакой дороги, и я чуть не зарезался, утопая в грязи. 4‑го я добрался до Ново-Дмитриевской, где переночевал. 5‑го пешком дошел до Георгиевско-Афипской, а оттуда начинается хорошая дорога до Краснодара, по которой ходят десятки машин. Мне удалось доехать на машине до Краснодара и даже немного подъехать до Пашковской. Здесь меня не ждали89, но уже знали о моем местонахождении, т. к. заезжал Толя90 и привозил мою к нему записку. Здесь он встретился не только со всеми домашними, которые живы, здоровы и живут, по теперешним временам, неплохо. Он встретился и с Петей91, который бежал из фашистского плена в Проскурове, пришел в Пашковскую и жил здесь при немцах 5 месяцев. 21‑го он отправился в РККА командиром роты, а Толя заезжал домой вторично 23-го. Тая92 работает учительницей в Пашковской неполной средней школе, преподает географию. Отец на старом месте – на почте.

Сегодня весь день я был в Краснодаре. Разрушений порядочно. Учреждения ремонтируются, собирают кадры, оборудование.

Был в крайоно. Заместитель заведующего крайоно Попов, Пашкова еще не приехали из Сочи. Был у Кочубинской. Она встретила меня очень приветливо, дала 30 рублей денег и талон в столовую на обед. Щи зеленые жидкие, но вкусные, тефтели мясные с бурачным гарниром – вкусно, но мало, грушевая запеканка и 100 граммов хлеба. Все это стоит 5 руб. 30 копеек.

Встретил Головатова, Бондаревского – имеют жалкий вид. Бондаревский назначен в Ейск председателем артели «Красный партизан» или руководителем промышленной кооперации. Головатый, очевидно, будет в Ейском консервзаводе в политическом отделе. Встретил Левченко (бывшего председателя горсовета), он работает здесь. Носит то же брюшко.

Говорят, что немцы уничтожили Ейское педучилище. Повешены Сурен Арутюнов, Семен Ягло, Гуртовая.

Науменко вроде бы пришел в город с партизанами, ранен. Прокопенко расстрелян военным трибуналом.

Говорят, что немцы восстановили в Ейске хлебозавод, завод «Молот», электростанцию и водопровод и, отступая, не успели уничтожить. Боев в Ейске не было. Вот что я узнал.

Завтра утром отправляюсь в Калужскую часов в 6 утра. Боюсь, что там без меня откроется моя самовольная отлучка, и меня отдадут под суд или направят в маршевую роту.

Пятов в Ейске. Списан из армии.

Вечер. Недавно пообедали. Пришла старшая сестра Дюжева. Федора Федоровича нет. Его вроде забрало гестапо.

8 марта 1943. Станица Калужская

Утро. В Пашковской выпал снег, а в Краснодаре прекрасная погода. Вчера я вышел в 6 часов утра. Подъехать до города не удалось, и я шел пешком. В городе сбился с пути, и до Кубани, до моста на Новороссийск мне пришлось идти пешком. Я прошел километров 15. У моста, за банку консервов, устроился на машину и подъехал до Георгиевско-Афипской

От Георгиевско-Афипской и до Калужской шел пешком. Местами страшная грязь, местами хорошая тропа. В Ново-Дмитриевской я был часов в 12. У одного домика увидел корову и зашел в этот домик отдохнуть и покушать каши, которую мне на дорогу приготовила теща. Жили в этом доме старик со старухой и внучатами. Сын на войне, мать умерла, осталось пятеро ребятишек.

Мне теща дала килограмм соли. Я насыпал бабушке стакан и дал пару сухарей. Она угостила меня хорошим борщом (2 тарелки), разогрела мою кашу и дала целый литр хорошего молока. Я с удовольствием пообедал и так наелся, что первое время было тяжело идти.

По дороге никто не попадался. Я шел один, и когда оглядывался, то вдали видел освещенный солнцем Краснодар за 30–35 километров.

Потом с гор подул резкий ветер в лицо и стал нести снежинки. В Калужскую я пришел в 5 вечера. Ко мне никто не приезжал и о моем походе в Краснодар никто из дивизиона не знает, что очень хорошо.

С 4‑го по 7‑е я в общей сложности проделал пешком не менее 150 км, не считая поездок на машине. Путешествием я доволен, хотя ничего не узнал о семье. Но я видел родственников, знакомых, кое-что узнал о Ейске, видел Краснодар, узнал цены: пшеничная мука простого помола, не сеянная – 1600 руб. пуд, кукуруза – 900 руб. Масло сливочное 600 руб., топленое 700, растительное 400, сало 700, хлеб 200 руб. килограмм-полтора (буханка). Средняя картошка 50 руб. десяток, соль 50 руб. стакан, молоко 50 руб. литр, лук средний 50 руб. десяток, семечки 2 руб. стакан, яйца 100 руб. десяток, резаная курица 400 руб., мыло для лица 60 руб. кусок, зажигалки 150–100 руб., камни для зажигалки 10 руб., общая тетрадь 100 листов 100 руб., рис 60 руб. стакан, манная крупа 35, пшено 50 руб., яблоки крупные 25 руб. штука.

Дешево одежда и «барахло». Замечательные немецкие шерстяные носки 50 руб. Очень дешево табак 2–3 руб. стакан. Много резаного. Я ничего не купил, кроме 5 стаканов семечек. Постригся в парикмахерской.

Встретил много военного люда с погонами (смотрится странно, но хорошо), в частности лейтенанта Шкрыля, который был в нашем дивизионе командиром 1‑го эскадрона и был откомандирован в маршевую роту за одно неподчинение капитану Любимову. Он уже капитан, ранен не тяжело в левую руку под Северской. Сейчас до 1 апреля в отпуске. Живет у жены в Пашковской, Ленина 20, через два дома от Дюжевых. Он написал и передал через меня письмо Терехову.

В крайоно решили ходатайствовать об откомандировании меня из армии. Головатый обещал поднять этот вопрос перед Ейской властью. Вряд ли что из этого выйдет. Бондаревский и он обещали помочь семье. В этом отношении больше надеюсь на Бондаревского, жаль только, что я его увидел в последнюю минуту по пути в столовую.

Сегодня за стакан соли выменял 10 картошек. Думаю варить суп. Боюсь, что за мной опять долго не приедут, и мне придется вновь голодать.

Как я разошелся с хозяйкой Ямпильцевой, у которой кормился 2 и 3 марта. 3 марта во время обеда она мне заявила, что завтра кормить не будет. Я стал упрашивать – ничего не вышло. Я предлагал ей свою стеганку за два дня питания – тоже не вышло. Сказала, что поужинать даст, и все. Но и поужинать она не дала. Как раз перед ужином мне привезли сухари и рис, и как только Ямпильцева увидела лошадь, она сейчас же с девочкой прислала мне мою ложку и велела передать, что ужинать нечего. Я пошел к ней. Она поесть не дала. Я напомнил ей о кабанчике, теленке, картошке, дойной корове, в сердцах назвал ее говноедкой и, хлопнув дверью, ушел несолоно хлебавши. Торжествовала она, а не я.

9 марта 1943 г.

Сегодня мне снился удивительный сон, подробностей которого, к сожалению, я не помню. Будто вечером я бродил в каком-то парке, как будто в Ессентуках. Вдруг я стал слышать, что кого-то зовут. Наконец, различил, что кричали: «Боец Цымбал, боец Цымбал!» Я пошел в театр за кулисы. Там мне сказали, что зовут меня в секретную комнату, где сидит следователь или председатель НКВД. Я туда постучался, вышел Одегов93 и велел немножко подождать. Стал ждать, и ждал долго. Тут я увидел, что сидит много учителей, ждут очереди в эту же комнату. Я стал озираться. Налево была за кулисами сцена, а справа – большой зал, где перед выходом репетировали артисты, в частности, балерины исполняли какой-то победный оптимистический танец под торжественную и очень громкую музыку с фанфарами. Танец меня захватил. Балерины ушли на сцену, а я, не попавши в комнату, как-то очутился в парке, где встретил Ванееву, как и я, в военной шинели. Мы сидели в потемках. Она обменила мне шапку. Когда я ее поправлял, то заметил, что она превращалась то в гражданскую шапку, то в кепку, то в шляпу. Я заметил, что это чудодейственная шапка, и стал проделывать всякие опыты, взмахнув ею, а потом и стал проделывать манипуляции руками, а то и просто взглядом. Я одел с иголочки откуда-то появившегося Ляпина, затем превратил его одежду на посмешище другим в жалкие лохмотья, потом вновь одел в заграничный коверкотовый костюм. Для желающих я сервировал богатые столы, любуясь своей необычной способностью. За мной все время ходил какой-то мальчик. Мы встретили в зеленом переулке одинокую девушку, и я сказал ей, что пора спать, а она ответила, что сейчас только и можно подышать свежим воздухом. Мы с мальчиком пошли мимо, и я совершил еще много чудес.

Затем я очутился на поле боя. Лежал и видел, как из моего ранца укатились все патроны, а рядом только остались 2 гранаты РГД94, и я с тревогой думал, как мне придется сражаться, потому что я знал, что враг рядом. Но сражаться мне не пришлось. Я взял пустой ранец и пошел с поля боя. Ранец был мокрый от прошедшего дождя, на нем в некоторых местах порвана телячья кожа, и я пожалел, что не взял другого ранца, т. к. на поле боя их рядом со мною лежало еще два.

Затем я вновь увидел эту девушку, но я уже был без мальчика. Я пошел за нею по огороду к избушке и стал просить у нее зеленого укропа, которого здесь рос всего один кустик. Девушка укропа не дала и сказала: «Вот мой муж». И я увидел старшего лейтенанта в одной гимнастерке, без пояса и головного убора. Тут же был какой-то мальчик, очевидно, их сын.

Старлей что-то сурово пробурчал, а я ответил, что если им жаль укропа, то я в нем и не нуждаюсь, потому что в одну минуту могу его вырастить сколько угодно. И я стал его выращивать, но не видел, чтобы он появлялся. Я стал думать, что уже лишился чудесной силы, или она не подходит к выращиванию укропа. Наконец я увидел, что укроп растет кустами, несколько пышных кустов. Я указал на них старлею, но он скептически сказал, что это говно. Тогда я, возмутившись, ответил, что он сам говно. После этого он выхватил наган, а я упал на землю, призывая мою чудодейственную силу сделать меня невидимкой. Лейтенант стрелял через меня куда-то, где, по его мнению, я скрылся в кустах. Стала стрелять и его жена, и даже мальчик из игрушечного пистолета. Они ходили у моих ног, задевали мне ступни и пальцы, и я страшно боялся, что они откроют мое местоположение и убьют меня. Но чудодейственная сила меня не подвела. Когда лейтенанту надоело палить в белый свет как в копеечку, он ушел в избу. За ним ушла сразу и его жена. Последним ушел мальчишка. Он по дороге все оглядывался и мешал мне подняться, наконец, и он скрылся в избе. Я встал и пошел от этого неприятного места назад, но здесь кошка свалила чугунок, и я от стука проснулся.

Удивительный сон! Мне такие никогда не снились. Жаль, что я его не помню во всех подробностях.

Хозяева (Барские) ушли в город. Я вчера в стансовете выменял 4 килограмма картошки за 2 газеты, принесенные из города, и вчера и сегодня варил густой и хороший суп. У меня немного сохранилось рису, жиру и 100 гр. сала, что дала мне на дорогу теща. Правда, сегодня половину этого супа съели хозяйские мальчишки и, главное, выловили из него все сало.

Сегодня, наконец, приехали из Северской с темным, правда, распоряжением кое-что сдать, а кое-что взять с собой.

Я так и сделал. Вьюки отправились на машине в станицу Ставропольскую, а я завтра в 6 утра отправляюсь в Северскую.

10 марта 1943 г. Станица Северская

Сегодня часов в 8, а не в 6 вышел из надоевшей мне Калужской. Захватил с собой самостоятельно приготовленную вчера вареную мятую картошку (как для пирогов), заправленную макаронными консервами с мясом, луком, чесноком и салом. Картошка очень вкусная. Я ею завтракал, обедал в Дмитровской и ужинал в Северской, ибо приготовил ее много. До Дмитровской идти было легко, ночью хорошо подморозило, потом стало таять, и дорога испортилась.

В Дмитровской я отдохнул и пообедал у прежних стариков с литром молока. Кроме молока выпил еще 4 кружки воды – картошка пересолена. Дальше было идти плохо. Замершая грязь расползлась, от выпитой воды идти было тяжело и ломило ноги. Я дважды отдыхал, чего не делал при походе в Краснодар и обратно. От Афипской до Северской ехал на машине, которую ждал два часа и очень замерз. Своих в Северской нашел скоро. Видел старшину, экспедитора и некоторых бойцов. Говорят, здесь Щербина. Я еще не отчитывался и только получил продукты на сегодня и завтра, между прочим, 50 гр. сливочного, вернее, топленого масла и 70 гр. сахарного песку.

У бойцов я не остановился, там жутко: спят они в грязной комнате на заплеванном и затоптанном полу, во вшах. Когда я вошел, то один из бойцов как раз бил вшей и хвалился, что их у него уже нет, т. к. он убил более десяти.

Рядом живут учителя. Я остановился у учительницы Найдиной, муж которой, тоже учитель, сейчас находится в армии. По соседству учителя из Новороссийска – Федюшины. Приняли меня приветливо, угощали чаем без сахара с горячим кукурузным чуреком.

11 марта. Там же

Спал на кровати, застланной чистой простыней. Укрывался тремя одеялами. Было тепло, мягко, чисто, приятно.

Сегодня получил 350 гр. сахару на 10 дней. Пил чай, ел суп. Буду мыть волосы (у меня хорошая прическа, которой я не носил с 1930 г.). Брился в парикмахерской.

Станица Северская очень большая, почти как город. Через нее ежеминутно идут на фронт машины. Был на базаре. Здесь все вдвое дороже, чем в Краснодаре: яйца 200 руб., молоко 60 руб., соль 80, картошка 400 руб. ведро, подсолнечное масло 700 руб.

Встретил Микшу из партизанского отряда. Он здесь работает на маслозаводе. Здесь же и Терещенко. Его жена зав. райздравотделом. С Микшей был в столовой (прикрепление) – завтракал: галушки, каша овсяная, брынза 200 гр., хлеба 100 гр. – все за 3 руб. 60 к. Все очень вкусно после армейского вечного и неизменного во веки веков супа.

Написал сегодня письма Верхнежировскому и домой. Сейчас пойду на почту и отправлю заказными. Думаю побыть здесь дня 2–3, а потом отправлюсь в дивизион. Боюсь, что мне нагорит за то, что я чуть ли не все сдал на трофейный склад.

Меня уже думают отправить обратно в Калужскую за патронами к зенитному пулемету и телефонными аппаратами. Я хочу, чтобы поехал кто-нибудь другой.

12 марта 1943 г.

Ужасно неприятные новости. Сегодня я слушал последние известия. Наше наступление захлебывается, даже больше того. Противник бросил 25 новых дивизий, из них 12 танковых. Сейчас идут ожесточенные бои западнее Харькова. Противник стремится овладеть городом, наши части отбивают атаки. Говорят, что вчера в газете было сообщено, что наши войска оставили 8 недавно взятых городов на Украине. В Донбассе: Лозовую, Изюм, Барвенково, Лисичанск, Павлоград, Ворошиловград. Если так будет продолжаться и дальше, противник скоро вновь вернется на Дон, Кубань, Кавказ. Уже сколько времени ведутся безрезультатные бои за Новороссийск, Таганрог, Мариуполь. Если противник возьмет Харьков, наши войска, находящиеся в Харьковской, Полтавской, Курской области, попадут в окружение.

Мне эти новости совершенно испортили настроение. Надежды на переход на гражданскую работу безнадежны. Да и нужно ли это? Может быть, вновь придется идти в леса. Занимая какое-либо место, противник совершенно очищает его от населения. Если семья еще жива, то она обязательно погибнет, если противник вновь прорвется в Ейск.

Завтра утром я отправляюсь в Холмскую95, ближе к передовой. Сейчас она за Холмской и Ахтырской96, где идут тяжелые бои. Говорят, что многие наши бойцы уже там. Возможно, и я попаду туда и погибну. И вместе со мной погибнут все мечты и надежды. Плохо дело.

13 марта 1943 г. Ст. Холмская

Сегодня добрался сюда хорошо. Подъехал на машине и в час дня был на месте. Отчет пока полусдал. В Северской сказали, что меня откомандировывают в 189‑й запасной полк, как человека, имеющего высшее образование. Но здесь сказали, что меня не откомандировывают.

С квартирой пока устроился хорошо. Буду жить с младшим лейтенантом Пакелией. Койка отдельная.

Был в бане. Сменил белье.

В Северской кукурузным хлебом засорил желудок, вчера принимал слабительное. Сегодня весь день питаюсь отварным рисом, который сделал вечером на дорогу. Он почему-то противен. В желудке и во рту ощущение пресного. Здесь и в Краснодаре много случаев заболевания брюшным тифом. Это к весне станет эпидемией. Я никогда не болел инфекционными болезнями, кроме гриппа. Боюсь, что мое слабое сердце, никуда не годный организм и желудок не вынесут этого заболевания.

14 марта 1943 г.

Всю ночь меня мучил желудок. Вечером я поел немного кукурузной каши – иного ничего не было, – а она моим желудком совсем не переваривается. У меня ужасный понос, я очень мало спал. Утром поел рисовый суп. Возможно, он поможет. Если не поможет, то вновь придется сесть на кипяток. Правда, теперь нет и сухарей. Вместо них нам вчера выдали по 300 гр. муки.

Спать было прохладно.

Всю ночь противник бомбил, очевидно, Краснодар, до которого отсюда 60 км.

Передовая линия отсюда в 15–20 километрах, под станицей Абинской97. Это следующая станица за Холмской по направлению к Новороссийску. Три недели наши войска пытаются ее взять, и ничего не получается.

Немец оттянул сюда войска из Краснодара и всего края и упорно держится за рекой, создав мощную оборону. 9 и 10 марта наша артиллерия и авиация, а также «Катюши»98 совершенно разбили и сожгли станицу, однако продвинуться вперед удалось только до водного рубежа ценой огромных потерь.

Вечер. Еле мерцает коптилка. Болит укол от тифа. Мучает желудок. Есть нечего. Выдают 300 гр. муки и 170 гр. немолотой кукурузы, да 20 гр. масла – вот суточный паек. А кукурузу мне нельзя кушать. В соседней хате хозяйки мелют кукурузу и, чтобы легче было, поют песни.

Во дворе холодно. В комнате тоже холодно, не топлено. У меня на душе грустно. Вспоминается стихотворение: «Мне грустно на тебя смотреть»99.

Сегодня написал рапорт командиру дивизиона о съеденных в Калужской 16 банках консервов. Не знаю, какая последует резолюция. Говорят, что я имел право съесть только 5–6 банок по норме. Смотря под какое настроение попадет этот рапорт. Он может быть утвержден, может получиться и так, что командир росчерком пера направит меня в маршевую роту или отдаст под суд. Сегодня его нет, и я жду его возвращения с неспокойной душой.

В нашей комнате весь день делали противотифозную прививку. Бойцы свое обмундирование складывали на мою постель, а младший лейтенант Пакелия даже спал на ней. Боюсь, что там теперь полно вшей, которых я ужасно боюсь.

В Северской я прочел повесть полковника Ванды Василевской «Радуга»100, в которой рассказывается, как немцы взяли село и там бесчинствовали, и как это село освободила Красная Армия. Герой – капитан Курт, его русская любовница Туся, которую впоследствии застрелил ее муж, пришедший занимать это село, беременная партизанка, у которой капитан Курт потом расстреливает родившегося несколько часов назад сына, изнасилованная девушка и другие советские люди, стонавшие и страдавшие под немецким игом.

У Дюжевых, в Пашковской я оставил свой дневник, начиная с августа 1942‑го и по 27–2–43. Одну большую тетрадь, одну маленькую и один перерез алфавита101. Там были и некоторые стихи. Боюсь, что Тая не сумеет их сохранить, хотя я предупредил ее, что она отвечает за них своей жизнью.

15 марта 1943 г.

Мне снилось, что в каком-то магазине, где торговал Иван Гринев, я с Марийкой отмеривал от огромного куска мануфактуры102 себе на костюм. Я заметил, что в ткани были сделаны карманчики и в них запрятаны мужские и дамские часы, как я понял на ощупь, запонки, которые я видел, и, кажется жемчуг. Я чувствовал, что это проделки Гринева, и, зная, что он мне должен, все это забрал себе в карманы, не глядя, и сгорая от любопытства посмотреть, что же такое я взял. Потом оказалось, что эта мануфактура больше подходила Марийке на платье, и я на нее примеривал, и видел, что платье будет хорошее – темно-синее со светлой искрой. Магазин был какой-то пустой в полуразрушенном городе. Ожидались немцы.

Затем я тщательно рассматривал свои английские военные ботинки и видел, что в них совершенно оторвались подошвы, и на одном даже каблук. Перед со стелькой были прорезинены, и я удивлялся, почему же ботинки текут. Я думал, что ботинки будет легко починить, стоит только пришить подошвы, и они снова будут хороши. Потом я ехал в лодке с какими-то людьми по огромной реке или по морю. Не помню, была ли там Марийка, и вообще не помню подробностей этого плавания.

Спал не раздеваясь. Было холодно. Мучил желудок, и я трижды за ночь еле успевал выбежать во двор.

Сейчас утро. Свистит ветер. Небо затянуто мрачными облаками. На дворе страшный холод. Пошел я, из плетня наломал хворосту, вытопил печь – в комнате потеплело. Желудок болит. Жду кое-какого завтрака и буду приниматься за свою писарскую работу.

Сегодня была расплывчатая сводка о действиях нашей авиации за неделю и о налете на Берлин. Сообщено, что на Украине наши части форсировали Днепр и заняли несколько населенных пунктов.

Здесь, очевидно, дело плохо. Сегодня с обеда бьет артиллерия, очевидно, противника. За каждым ударом звенят стекла. Под Холмской спешно роют окопы – выгнали всех женщин на 10 дней.

16 марта 1943 г.

В моем быту и в моей службе пока ничего не изменилось. Живу с младшим лейтенантом Пакелией, абхазцем, который вчера весь вечер рассказывал о национальных обычаях и кушаньях в Абхазии; ел сегодня на завтрак вареную кукурузу без жиров и хлеба, на обед борщ из одних бураков, но с крохотными двумя лепешками из ячменной муки. На ужин ничего нет.

Военные события: наши войска оставили г. Харьков, ожесточенные бои в районе озера Ильмень (противник, очевидно, с этой стороны стремится к Ленинграду), ожесточенные бои на Северском Донце и некоторое продвижение в районе Вязьмы.

Здесь у нас на Кубани всю ночь и весь день артиллерийская дуэль. Сегодня днем из дальнобойных орудий противник стал забрасывать снаряды в нашу станицу Холмскую, где мы стоим. Женщины станицы, в том числе дочери моей хозяйки, по ночам роют окопы на передовой под обстрелом противника, который и здесь, кажется, готовится к возврату назад.

Красная Армия постепенно начинает терять отбитое с таким трудом за три месяца. А второго фронта, который облегчил бы нам борьбу, – все нет и нет, несмотря на многократные широковещательные речи Рузвельта и Черчилля о решительных ударах с их стороны на континенте Европы по державам Оси и в первую очередь по Германии.

Желудок мой притаился и замер, накопляя в своих недрах кукурузу, бураки и ячмень. Ржать по-лошадиному (потому что это лошадиная пища), как многие говорят в шутку, мне не придется, но страдать доведется порядочно, т. к. эта пища моим желудком не переваривается и не усваивается.

Я очень часто пишу о своем желудке. Это по пословице: «У кого что болит, тот о том и говорит». Желудок у меня действительно окончательно испортился, особенно за последние полтора месяца, а потому я постоянно чувствую себя голодным. Да и не только я. Самый популярный и распространенный разговор среди бойцов – о пище: воспоминания о том, кто что ел или что любит, или мечтания о том, что хорошо бы с хорошим белым хлебом съесть сковороду яичницы на сале, или стопку блинов с маслом и со сметаной, или добрую миску вареников, или миски две жирного борща, да миску гречневой каши с молоком, или жареную утку с капустой или мочеными яблоками, или выпить четверть103 молока и т. д., и т. п.

А я кроме всего этого очень часто вспоминаю шашлыки по-карски с пережаренными ребрышками, которые мы так часто истребляли с Жорой Красовским, и мечтаю о том времени, когда я смогу выпить хорошего сладкого кофе со сливками, с горячей французской булкой, с сыром или хорошей брынзой и маслом; или стакана два настоящего какао с тортом, или стакана 4 чаю с вареньем и с пирожными с заварным кремом. Также я никак не могу позабыть своего погибшего радиоприемника, моего истинного друга… Но это уже не относится к желудку, хотя тоже является пищей, уже духовной.

Я пишу и грызу семечки. Это у нас сейчас и десерт, и основной продукт питания, доставляющий нашему организму и жиры, и несколько утоляющий голод. Семечки грызут все в огромном количестве. Это я наблюдал по станицам и в Краснодаре. Особенно это бросается в глаза в Краснодаре, где их грызут и военные и штатские, и чиновные и нечиновные, и бойцы и командиры, и женщины, и мужчины, и дети, и старики.

18 марта 1943 г.

День Парижской Коммуны. Первый опыт диктатуры пролетариата. В гражданке по этому поводу мне пришлось бы делать несколько докладов в организациях или у себя в педучилище. Здесь, конечно, нет.

Раннее хорошее прохладное утро. Всходит солнце, поют прилетевшие скворцы, чирикают проснувшиеся воробьи, тенькают синицы. Весь восток залит золотом. Хорошо в такое утро сделать прогулку к морю, как это я часто делал в Ейске.

Пришел командир эскадрона Архипов. Бывший работник прилавка, воображающая личность, застал меня за дневником и сделал мне порядочную выволочку, придираясь ко всяким мелочам и требуя наведения четкого учета по эскадрону. Я здесь три дня, и он хочет, чтобы я за эти три дня сделал все то, что он сам не сделал за три месяца. Испортил мне настроение.

Вчера я переселился на новую квартиру, т. к. туда, где я жил два дня с Пакелией, вселились майоры из прежде стоявшей части, и наш капитан приказал освободить для них квартиру. Сейчас я поселился с сапожником. Сделал себе из досок койку. Место вроде ничего. Мы двое в комнате. В соседней комнате 2 хозяйки и 5 человек детей. Неудобство в том, что в нашей комнате будут происходить собрания и совещания. От этого грязь, дым от табаку, пыль и вши, т. к. народ садится на постели.

19 марта 1943 года.

Сегодня я именинник. Мне исполнилось 37 лет, и наступил 38‑й. День прошел в разной суете, которая отнимает много времени, но дает мало пользы. Сейчас вечер. Уже зашло солнце, но небо еще все в золоте вечерней зари. Синеют небольшие сопки предгорий Кавказа. Темнеет, и я пишу, пристроившись на окне. Мой сожитель сапожник большой индивидуалист и, как говорят, жук, порядочная скотина, готовит себе борщ, т. к. боится, что у него украдет хозяйка его несчастный бурак. Сегодня не давали муки, и я обедал с кукурузной кашей, которой дала мне хозяйка. Кстати, у нее мне лучше, т. к. она хоть что-нибудь добавляет к моему мизерному пайку.

Я, ожидая сегодняшнего дня, уже давно настроен философически и погружен в воспоминания. Я хорошо помню, когда мне было 17 лет, но плохо помню, как пролетело еще 20 лет жизни. В памяти отдельные обрывки воспоминаний. Припоминаются последние мои именины, хорошо и весело проведенные в кругу семьи и близких друзей. А сегодня вот я сижу даже без хлеба. А хорошо бы выпить хотя бы граммов 20 водки и съесть граммов 200 мяса (не конины, которую мы уже достаточно хорошо знаем) с настоящим хлебом, даже черным, но вдоволь.

Живу сейчас грустно. Корплю над учетом всякого барахла. В этом учете я очень мало понимаю. И он у меня не клеится и отравляет мое более или менее нормальное настроение.

Уже темно – эти строки пишу почти при полной луне, слабый свет которой падает на бумагу. Последних известий не знаю. У нас сегодня затишье, очевидно, перед бурей. Артиллерия молчит. Снаряды в станицу не падают. Хочется конца войны. Хочется в Ейск. Вспоминаются домашние и знакомые.

21 марта 1943 г.

Вчера меня, кроме обычной писарской работы, заставили патрулировать, чего не делают с писарем в 1‑м эскадроне и других подразделениях. Я стоял с 8 до 12 ночи. Было очень холодно, несмотря на то что уже март на исходе. Дул леденящий северный ветер. На юге, очевидно, в районе Новороссийска всю ночь плавали [в небе] парашютные ракеты и били зенитки. Звука их не было слышно, но небо бороздилось бесконечными потоками трассирующих снарядов. Наблюдать это со стороны, конечно, красиво. Но вообще это ужасно. Сменившись, я снял только ботинки и лег не раздеваясь, т. к. слишком перемерз.

Только я стал засыпать, как в квартиру стало ломиться трое военных, перебыть до утра. Один из них назвался капитаном. Я не пустил их и порекомендовал им обратиться на общем основании к дежурному по части, в чем был совершенно прав. Капитан стал угрожать мне оружием и назвал меня совершенно незаслуженно «мерзавцем» – оскорбление, которого мне в жизни никто не наносил.

Если бы это было в гражданке, я набил бы морду этому типу, но здесь я ограничился только тем, что высказал свою обиду и напомнил о порядках в Красной Армии, а после того, как он вломился в квартиру, я пошел, вызвал дежурного. Но к моему приходу капитан уже улетучился, а я долго не мог уснуть.

Сейчас утро. Командир приказал мне к 3 часам дня представить полную картину по учету в эскадроне. Работы еще много, а хочется спать и чертовски болит голова. На дворе, хотя и светит солнце, холодно, потому что северный ветер не утихает. В станицу вновь стали падать снаряды.

В районе Северского Донца наши войска оставили несколько населенных пунктов. Сводки по другим фронтам какие-то общие, значит, продвижения нет. Там, очевидно, дела тоже не блестящи. В станице по соседству враг по-прежнему продолжает сидеть и, вероятно, готовит какую-нибудь авантюру.

23 марта 1943 г.

Утро. Ночью выпал снег, хотя уже конец марта. Днем же вчера светило солнце и было тепло. Сегодня хмуро и холодно. Особенных новостей нет. Вчера с утра снаряды падали совсем близко от нас. Дело в том, что здесь поставили зенитки, и противник будет не только обстреливать, но и бомбить этот район. Абинская по-прежнему у противника, и наши части пока активных действий не проявляют, а только держат оборону. На других участках фронта дела не блестящи. Наши войска оставили город Белгород.

С питанием по-прежнему плохо. На вчерашний день муки совсем не было, дали только кукурузной крупы. А тут еще хозяйку взяли на передовую рыть окопы, и ее девочка сварила мне из кукурузной крупы на завтрак суп, и на том все мои продукты закончились.

Днем я наварил котелок бурака и ел его. Было противно и голодно. На сегодня дали 400 гр. настоящей белой пшеничной муки. Но это ведь тоже очень мало. Ее можно съесть за завтраком, сделав галушки или затирку, а потом весь день будь как хочешь. Бураков нет. Я снова испытываю голод, и мне вновь снятся рестораны, столовые с хорошими закусками и винами. Настроение печальное. Перспектив пока нет никаких. Я уже перестал думать о скором окончании войны.

Население живет очень бедно. Оно целиком ограблено немцами и голодает. Мне очень тяжело смотреть на двухлетнего ребенка, который здесь живет. Это ребенок золовки моей хозяйки. Она с двумя детьми эвакуировалась из Новороссийска. Ребенок измучен, постоянно плачет и просит кушать. Ежеминутно раздается его плаксивый голосок: «Дай! Дай!» Но что ему могут дать, кроме кукурузной каши без всяких жиров и соли. Он и эту кашу ест с жадностью, ему никогда не дают ее вдоволь, и он снова плачет и кричит: «Дай!» Жалко смотреть на его детское, как будто старческое измученное лицо. А его мать вот уже пятый день лежит в постели, болеет. Я приводил нашего врача. У нее нет особенной болезни, просто ангина, простуда, но она уже пятый день ничего не ест, потому что есть нечего, и от этого лежит в постели. Она голодна и истощена.

Хозяйкина девочка печет сегодня для себя и меньшего брата (ей 13 лет, мальчику 11) малайчики104. Я видел, из чего она их делает: кукуруза, фасоль, бурак, сушеные дикие лесные груши и яблоки. Все это пропущено через мясорубку и как-то заквашено. Я ел такой малайчик. В нем мало питательности, но все же создается впечатление, что ты ешь хлеб, и это, конечно, лучше, чем те бураки, которые я ел вчера без хлеба.

Сейчас я спросил девочку, как она планирует питание. Она на двоих (пришел еще один товарищ – Шевченко) готовит на завтрак чугунок супу, который хозяйка готовила мне на завтрак одному. На обед девочка ничего не готовит. Говорит, что нет посуды. Да и неохотно все она это делает и не понимает еще. Мать, конечно, сделала бы большой чугун супу, чтобы хватило и на завтрак и на обед. Значит, сегодня вновь голодать.

На дворе идет косой сильный снег, как в декабре или январе где-нибудь в Центральной России или на моей родине, на Украине. Хорошо в такую погоду быть сытым, сидеть в тепле и читать хорошую книгу.

Вечер. Снова хмуро. Снег не растаял. Днем я проводил политические занятия. Наконец, решили сделать меня агитатором. Раньше не доверяли, как рядовому. Проведенным занятием мои начальники, в частности Архипов, остались довольны. Еще бы! Послушали бы они мои лекции на литературные темы – эти бывшие работники прилавка Архиповы.

Пронеслись слухи, что наши войска заняли Новороссийск и снова отбили Харьков. Не знаю, насколько это достоверно. Но если это так, то это приятная и радостная новость.

24 марта 1943 г.

Слухи о Харькове и Новороссийске еще не подтвердились, но достоверно известно, что на Кубани наши войска взяли станицы Славянскую и Троицкую. Утверждают также, что противник оставил Абинскую, и наши находятся под Крымской105. Это вполне вероятно после взятия Славянской и Троицкой, т. к. Абинская стоит в стороне и войска противника могли бы окружить. Так или иначе, но вчера и сегодня артиллерийского обстрела нашей станицы не было.

День хмурый и очень холодный, а мне сегодня вновь патрулировать с 8 до 12 ночи.

Многие из наших бойцов нашли перочинные ножи и зажигалки, потерянные удирающими фрицами. Мне кажется, что я тоже должен что-нибудь найти. Поэтому когда я иду, то ищу глазами на земле. Это конечно, чепуха, т. к. я никогда в жизни ничего не находил.

Вчера нам дали настоящей белой муки по 600 гр. Мы с Шевченко заказали хозяйкиной девочке и золовке хлеб. Но вместо хлеба получили блины, т. к. хлеб у них не получился. Они его не сумели сделать. Кроме муки нам дали по 200 гр. горохового концентрата, который мы с Шевченко разделили на два супа – на завтрак и обед по 200 гр. Но т. к. желудки у нас рабоче-крестьянские и супа нужно порядочно, то на завтрак он получился очень жидким. Тогда на обед мы решили добавить в суп как можно больше бураков. Получилось густо и в нашей обстановке вкусно.

На завтра выдают по 200 гр. муки, т. к. продуктов снова не подвезли. Они находятся где-то в станице Пашковской в 120 км отсюда под Краснодаром.

26 марта 1943 г.

Сегодня в штаб дивизиона пришло ходатайство крайоно об откомандировании меня из РККА. Адрес они написали так, как нельзя писать, и мне будет наложено взыскание за разглашение военной тайны. Старший лейтенант Гринь из отдела укомплектования армии, на который пришло ходатайство о моем откомандировании, предложил сообщить в штаб армии, что я разгласил наименование части и фамилию командира. Из-за бестолковщины писавшего из крайоно меня могут отдать под суд или отправить на передовую.

Кроме того, Гринь сказал, чтобы командир наложил другую резолюцию: не «Узнать о возможности откомандирования», как он написал, а конкретно: «Указать, можно ли меня отпустить или нет, нужен ли я в дивизионе или нет», и т. д. Ясно, что из этой затеи крайоно ничего не выйдет. Мне будет только неудобно. Уже лейтенант Гринь так и заявил: «А, не хочешь воевать!»

Новостей от Совинформбюро нет. Славянская, Троицкая и Абинская действительно взяты.

Вчера весь день пришлось сидеть без муки и вообще без питания. На завтрак девочка сварила бураки и кукурузную крупу. Получилось сладко и противно, да еще без хлеба. На обед я себе намолол через мясорубку бурака, нашел немножко рису в своей сумке и высыпал туда полученные 130 гр. вермишели. Половину бураков кислых выпросил у хозяйки. Мы втроем ее упросили сделать хлеб из 3 килограммов муки. Она испекла 3 маленькие буханки очень вкусного хлеба. Я ел его за завтраком с наслаждением с супом из кукурузной крупы.

Теперь тоже ем с чесноком и солью, т. к. на обед хозяйка ничего не приготовила. В последний раз я ел хлеб, полученный из части 10 января. После этого – сухари, мука, из которой делались самостоятельно примитивные лепешки, или вообще ничего.

Сегодня сделал последний противотифозный укол – третий.

Удалось купить 10 штук «красноармейских писем»106. Уже 5 из них написал, думаю написать и остальные. На дворе мороз и идиотский северный ветер, который свистит в щелях окна, возле которого я работаю.

Итак, заканчивается 3‑я тетрадь моего дневника. Она не богата событиями. Здесь нет боев и моего участия в них. Она посвящена тяжелому военному быту, несколько однообразна и скучна.

Пусть. Если я останусь жив, то после войны и самому, и моим детям, и знакомым неплохо будет знать, что нашей армии пришлось вести борьбу с фашизмом не только в трудных условиях войны, но и в трудных материальных условиях. Враг ограбил нашу страну и лишил нашу армию возможности нормально питаться. Немцы жрали наше масло, колбасы, консервы, сахар, картошку, рис. Пили наше вино. Съели у населения всю птицу, яйца, баранов, коров, запасы муки и других продуктов. Из-за этого в освобожденных кубанских станицах, прежде таких богатых, население буквально голодает. Жители и рады помочь нам, но им самим нечего есть.

Нам союзники не только помогают вооружением, но и снабжают продуктами. Нам уже выдавали американский сахар и комсоставу консервы из мяса. Эти консервы сделаны в Чикаго. А разве у нас было мало своих? Ими завладел враг.

Если не будет 2‑го фронта, нам еще придется много, трудно и долго воевать, и враг еще может отвоевать уже освобожденные районы.

Тетрадь № 4. Война с Германией.
С 28 марта 1943 по 25 января 1944 г.
Кубань: станицы Холмская, Северская, Краснодар, Ленинград

28 марта 1943 г.

Вчера для меня был тяжелый день. С утра и до обеда занимались строевой подготовкой, во время занятий подымали упавшую лошадь, которая от истощения не могла стать на ноги.

С полдня был откомандирован в парткомиссию для заполнения документов, где пробыл до вечера и очень устал. Там рассказал майору о себе. Он удивился, почему я рядовой. Я объяснил и спросил, нельзя ли меня взять к нему на службу. Он ответил неопределенно: «Надо обдумать этот вопрос».

День для меня закончился печально. В штабе дивизиона прочитал приказ, в котором мне вынесен выговор за сообщение заместителю заведующего крайоно Попову наименования части и фамилии командира. Вернулся домой часов в восемь вечера и лег спать. Проснулся часов в 12 ночи и не мог уснуть до 3 часов из‑за этого выговора. Это первый выговор в моей жизни. Обычно я получал поощрения, премии, похвалы, а тут выговор. Как-то не вяжется с моим отношением к труду, моим образованием и характером.

Сейчас образование мое совершенно не принимается во внимание. Я стою на одном счету с сапожником, который совершенно неграмотен, никогда не умывается и не раздевается. Даже к нему снисхождения больше. Он освобождается от строевых занятий, чтобы чинить обувь, а я нет. Считается, что я должен успевать делать все то, что делают бойцы, и сверх этого писарское дело.

День сегодня хорош. Солнце. Тепло. Я хорошо побрился. Составил строевку107. Сейчас жду завтрака, после которого вновь пойду работать туда, где работал вчера.

Вечер. Пришел с работы обедать, хотя работы еще много. Обеда нет и не будет. Хозяйка заявила, что она утром сварила все, что нам выдали. Оно так и есть, и мы утром его и съели. Купил на 10 руб. семечек 2½ стакана. Это мой обед и ужин.

Завтра приказано явиться к 8:30 туда же для продолжения работы. Очевидно, придется идти без завтрака, т. к. хозяйка к этому времени сварить не успеет.

Нашу часть расформировывают, и на днях я попаду в какую-то другую часть, где, очевидно, будет не легче. Действительно, «что день грядущий мне готовит?»108

29 марта 1943 г.

Было время, когда немецких самолетов совсем не было видно. Сейчас их снова много. Каждую ночь они бомбят Краснодар, а в прошедшую ночь бросали бомбы в Холмскую и соседние станицы.

Сейчас утро. Только что взошло солнце. Тихо, тепло. В такие утра хорошо в мирной обстановке сидеть у Ейского лимана109 с удочкой и ловить бычков. А сейчас летают немецкие самолеты и выискивают места, куда бросить бомбы. Как стервятники выискивают жертву.

Вчера впервые в дивизионе было кино. Показывали две картины «Оборона Царицына» и «Свинарка и пастух»110. Обе эти картины я видал еще в Ейске. Здесь первую не смотрел, потому что был на работе, на вторую пошел и побыл некоторое время. Мне нравится эта кинооперетта. В ней стихотворный текст и хорошая музыка.

Вчера вечером на сегодня выдали впервые концентрат пшеничной каши и по 2 яйца. Яйца я съел вечером сырыми. Это был мой обед и ужин. На десерт были семечки.

Сейчас жду завтрака, чтобы потом отправиться туда, где работал вчера и позавчера. Сегодня часам к двум работу думаю закончить. Кстати, вчера на одной карточке я написал вместо одного другое слово, получил нагоняй, потому что за каждую испорченную карточку надо отчитываться в ЦК. Подчистили, написали объяснительную записку и т. д.

30 марта 1943 г.

Вот уже три дня стоит настоящая весна. Тепло даже в одной гимнастерке.

Вчера, возвращаясь с работы, я шел по полотну железной дороги. Был четвертый час дня. Идти нужно было километра два. Ж.д. полотно напомнило мне Ейск, где у лимана также пролегает ж. д. Здесь, конечно, лимана нет, но сады огромны и, очевидно, прекрасны в цвету или когда плодоносят. Сейчас они еще голы, но уже полны птичьего гомона и работающих женщин, которые вскапывают и засевают огороды кто чем может.

Работа по заполнению документов нудная, кропотливая, однообразная, очень ответственная и почти круглосуточная. Некогда даже сделать запись в дневнике. Я поспешил уйти, пока майор не вспомнил о возможности взять меня к себе на службу.

По дороге под впечатлением ранней весны и бодрящего солнечного и еще не загаженного запахами войны воздуха почувствовал себя здоровее, и у меня появилась потребность в физическом труде.

Вернувшись домой и доложив об окончании задания, я сделал обручи и починил хозяйкину бочку для воды, а затем идеально почистил свой котелок и ложку.

Проснулся задолго до восхода солнца, пошел в баню, но она сегодня не работает, и я умывался водой из колодца, сняв свою рубаху и окачивая себя до пояса приятно-холодной водой.

В записи пришлось сделать перерыв, т. к. меня спешно вызвал командир эскадрона. Я думал, по делу расформирования, и захватил с собой папку с документами. Оказалось, нет. Он усадил меня на стул и машинкой снял мою хорошую прическу, которую я не носил с 1930 года и завел в армии, потому что нечем было стричься.

Я не пожалел прически, т. к. наступила весна, пилоток еще не выдали, предстоят походы, и мне было бы мучительно жарко и неприятно.

Кстати, я всегда стригся, потому что у меня на голове была экзема. Сейчас я удивился, что кожа под волосами оказалась гораздо здоровее, чем прежде. То ли в период войны у меня укрепились нервы, то ли благотворно повлияла прическа.

Нашу часть постепенно расформировывают. Сегодня отправляют тех, кто имеет профессию тракториста или шофера.

Куда отправят меня? В армии профессия учителя не нужна, и учителей используют как и любого бойца, не имеющего профессии, т. е. обычным солдатом с винтовкой или автоматом в боях за родину.

Сегодня я прочел в газете, что в Англии рабочая делегация в количестве 600 человек обратилась в парламент с требованием немедленного открытия 2‑го фронта в Европе. А в парламенте стали говорить об основном ударе по врагу в 1944–45 годах.

Ничего из этого второго фронта не выйдет. Нам все труднее воевать, и лето, по всей вероятности, принесет нам много неприятностей. Враг стал оказывать упорное сопротивление не только у нас, но и повсеместно, в том числе и в Тунисе.

К вечеру выяснилось, что большинство наших идет в полк связи. Я тоже. Завтра отправляемся. Новая часть, новая жизнь. Вряд ли я буду писарем.

31 марта 1943 г.

Вечер. Хозяева при коптилке ужинают, а я, пристроившись, как сорока на колу, пишу.

У хозяйкиной коровы сегодня родился теленок. Я в это время обедал, ел сваренную затирку111 и наблюдал первый раз в жизни весь процесс рождения. Корова больна, ей было трудно рожать, и женщины ей помогли тем, что вытянули теленка. Это была маленькая телка. Я предложил назвать ее Мартой в честь того, что она родилась в марте. Так и сделали.

Сегодня для меня очень загроможденный день. Проснулся до восхода солнца, натаскал хозяйке воды, напилил и нарубил дров и отправился в баню. К 7 утра я уже выкупался. Потом началась суета по расформированию – составление бесчисленных списков, отчетов, затем нас выстроили, проверили имущество, продержали часов 5 за этим делом и, наконец, распустили.

Ночуем на старых квартирах, но продуктов на завтра не выдали. Говорят, мы с утра уже уйдем в полк связи и питаться будем там.

Сейчас пронеслись слухи, что все это ломается, а завтра начнется новое расформирование и направлять будут в другие части.

Сегодня вечером я получил первое за всю войну письмо. Из Москвы от сестры Наташи. Она жива, мать и Томочка112 тоже. Жить трудно. Есть адрес брата Миши. Город Боровичи, Ленинградская область, п/я № 82, часть 287. Работает при госпитале.

Снился мне интересный сон, который к вечеру уже почти забыл. Будто бы жил я в какой-то бане. Там же была и жена Тамара. Будто к нам приехал какой-то знаменитый скрипач и с ним еще 2 артиста. Один из них купался, и Тамара откручивала краны с водой. Из одного крана вода (холодная) била фонтаном и падала на спину другому артисту, который спал.

Со знаменитым скрипачом мы пошли в баню на другой день. Он собирался спать со мной на одной кровати. Потом мы ужинали. Тамара приготовила хлеб и колбасу и куда-то ушла. Один из артистов принес полтора литра водки и налил каждому по стакану. Тут были и наши бойцы, в т. ч. и мой сожитель сапожник, который не идет вместе со мной в полк связи, а откомандировывается в другую часть.

Когда дошла очередь пить водку мне, дежурный постучал в окно и разбудил меня. Так я и не получил водки. Даже во сне.

1 апреля 1943 г.

Ужасный день. Реорганизации и расформирования. С утра и дотемна составлял разные списки. Меня торопят, остаются недовольны, а я физически не успеваю при всем желании. От одних мы ушли, а к другим еще не вполне пришли, поэтому сидим без хлеба и других продуктов, за исключением ячменной крупы. Из моей комнаты выбыл сапожник.

2 апреля 1943 г.

Вчера пришел Архипов, и мне пришлось поспешно спрятать свой дневник. Архипов раскулачил сапожника Мищенко. Он заставил его перед выходом выложить все из вещевого мешка, который был у него очень вместительный, и из дополнительной сумки. Было изъято муки килограмм пять, казенные ботинки, много сапожного товара. Оказалось, что Мищенко, ведая разделом пайков, воровал у нас муку. А кожу и ботинки продавал или делал частные заказы. Поэтому у него много денег. Интересно было наблюдать картину раскулачивания, когда Мищенко, уличенный в воровстве, все это выкладывал.

С наступлением темноты был крупный налет немецкой авиации на Краснодар и окружающие станицы. Четыре бомбы были сброшены метрах в 500 от нас. Они, вероятно, бросали в ж. д. мост, но не попали в цель, а разбили и подожгли хату, автомашину и некоторые постройки.

Судя по обстановке и газетам, враг перешел в наступление, задержал наши части, в ряде мест теснит их. Опять начинается прошлогоднее весеннее наступление, которое ничего хорошего нам не сулит. А второго фронта все нет, хотя он нужен до зарезу.

Я уже в новой части. Стоим пока на прежнем месте, и я занимаюсь, как и прежде, писарским делом. Что будет дальше, не знаю. Я думал, в этой части снабжение будет лучше. Оказалось, что оно еще хуже. Вчера нам выдали продукты сразу на 5 дней: муку, молотую кукурузу и ячмень (крупа), растительное масло и соль. При экономном расходовании этого может хватить на 3 дня. Такие-то дела.

Вчера, всю ночь и сегодня дует сильный ветер с юга, из невидимого Новороссийска, с моря. Очевидно, будет дождь. Он уже очень нужен. Сразу все зазеленеет, и весна вступит в свои права.

Проснулся рано, с Матиркой напилил дров, наносил воды, подмел комнату, сделал эту запись. Приступаю к работе. Завтрак еще не готов.

3 апреля 1943 г.

Все эти дни я ужасно занят. Сегодня не смог даже сходить в баню. Все пишу разные данные, заполняю тысячи разнообразных граф. Бумаги нет. Приходится склеивать из кусков и расчерчивать, что отнимает массу времени. Похоже, что я буду работать, как и сейчас, писарем. Написал сегодня письма с новыми адресами.

Ночью и утром шел благодатный весенний дождь. Сразу зазеленела трава у плетней и в садах, резко стали выделяться зеленые набухшие почки на сирени.

Первого апреля на Кубани наши войска заняли станицу Анастасиевскую113. Других новостей нет. В сводке Информбюро говорится, что даже на Центральном и Западном фронтах продвижение наших частей приостановлено из‑за таяния снега и распутицы. А враг нажимает, и нашим войскам приходится отбивать бесчисленные атаки.

В Тунисе 8‑я армия114 будто бы стала теснить противника и успешно продвигаться вперед.

Отдал сегодня обе пары белья в стирку. Мищенко перед уходом спал на моей постели и, чувствую, напустил вшей.

5 апреля 1943 г.

Вчера для меня был исключительно тяжелый день. Часов до 12 дня я без роздыху заполнял социально-демографические данные, форму № 4. Потом эту же работу продолжал в карауле, километра за 4 от квартиры. На всех не заполнил, потому что часть людей была на посту. Когда я об этом доложил новому моему начальнику, капитану, он заявил, чтобы я сделал это вечером и принес ему. Шутка сказать! В 5 часов вечера я пошел обедать, после обеда вернулся.

Шел весь день дождь. На улицах страшная грязь и ужасная темнота. Я еле нашел караульное помещение, а потом капитана. В 10 часов вечера сдал работу и доложил, что все выполнил. Он даже не посмотрел, что я сделал. Это обиднее всего, хотя до этого он говорил, что ему это немедленно нужно. Ночевать остался там. Спать было негде, и я лег на земляном полу. До 3 часов ночи он читал пьесу Симонова «Русские люди»115. Закуривая, он расспросил меня, кто я такой, но ничего не сказал мне. Спал я на шинели 3 часа. Весь промок под дождем и дрожал. В 5:30 утра ушел на свою квартиру.

Сегодняшнее утро для меня началось с неприятностей. Отобранную кожу сапожника лейтенант Архипов оставил под мою ответственность. В мое отсутствие ее кто-то забрал. Когда я доложил об этом Архипову, он накричал на меня и заявил, чтобы кожа к вечеру была у него, иначе он меня посадит. Ну где я возьму кожу?

Со мной жил еще Матирко. Теперь он где-то километров за пять. Так Архипов предложил мне найти его и привести, чтобы сделать допрос. А на улице ужасная грязь. Ночью выпал порядочный снег, который сейчас уже растаял.

Я ни позавчера, ни вчера не смог попасть по занятости в баню. Но надевать выстиранное белье на немытое тело мне не хотелось, потому я в бане помылся холодной водой, совершенно замерз и простудился. У меня болит голова и озноб. Сейчас растопил печку, хочу просушить портянки и немного заснуть. Но разве Архипов это позволит? Он пришлет связного и заставит что-нибудь делать, совершенно не относящееся ко мне.

Кстати, писарем я не буду, т. к. писарь в этой части уже есть. Не знаю, кем меня используют. Постараются найти что-нибудь самое неприятное. На представителей интеллигенции командиры, обычно люди малокультурные, смотрят с пренебрежением и стараются придумать самое оскорбительное для интеллигента поручение, как бы в отместку за то, что у них культуры меньше, чем у такого бойца, как я.

Вчера весь день велся напряженный бой за Крымскую. Сегодня затишье. Очевидно, Крымскую удалось занять.

6 апреля 1943 г.

Всю неделю идет непрерывный дождь. На улицах ужасная грязь и вода. Вчера весь день снова работал. Вечером получил, наконец, первое письмо из дому от Тамары Дюжевой. Я танцевал от радости и с жадностью его бегло прочел, а потом вновь и вновь перечитывал. Моих писем, которых я написал 12, она не получила, а мой адрес узнала у Верхнежировского. Письмо злое. Она не знает моего положения и думает, что я живу как бог, получаю массу денег и имею новую семью. Письмо печальное. Тамара и Юра очень нуждаются. Зарплаты, которую она получает за преподавание истории в 7‑х классах у Бондарева, хватает на 6–7 дней.

Немцы измывались над ней. Они отобрали ее паспорт и под угрозой расстрела заставили работать 3 месяца в гостинице уборщицей. Сейчас они живут в своей квартире на К. Маркса 45. Топлива нет. Библиотеку немцы сожгли.

Красовский в Тбилиси помощник коменданта города.

Тамара просит от меня помощи. Чем я могу помочь? Юра учится хорошо, но грубит Тамаре по-прежнему.

Архипов вызывал Матирко. Товар так и не найден, за исключением 2 кусочков кожи под кроватью. Я думаю, Матирко куда-то его сплавил. Архипов меня определил сегодня в караул, я уверен, что именно за этот злополучный товар, т. к. есть много свободных бойцов, и он мог бы послать кого-нибудь другого. Я пишу эти строки в карауле.

Кончилась моя удобная жизнь у хозяйки на отдельной койке. Здесь спать придется на нарах – 16 человек подряд. Вшей здесь, конечно, порядочно. Сегодня иду в наряд под дождь. Начинается новая жизнь, надо привыкать и к этому. Моя писарская деятельность кончилась.

Грустно. Скоро идти на развод. А через несколько дней выезд на новое место.

7 апреля 1943 г.

Вчера до 11 часов, а сегодня с 7 утра до 11 дня патрулировал по вскопанным огородам под бесконечным дождем.

Грязь ужасная. В ботинках полно. Спал на нарах, уподобившись селедке. Спал мало, болит голова. Вечером снова идти патрулировать.

Питаюсь концентратом «суп-пюре гороховый». Он хорош, если его есть вперемешку с чем-нибудь другим, но когда несколько дней подряд ешь только его, то в желудке развивается такое брожение, что бесконечно идут вонючие газы в таком количестве, что если бы их собрать вместе даже от одного человека, то можно бы наполнить ими огромный воздушный шар. Газы такой ужасной концентрации, что ими можно было бы отравить огромное количество людей.

Мало этого. Суп-пюре таким же остается и в испражнениях. Нападает такой неудержимый понос, что не успеваешь расстегнуть брюки – все это вырывается в кальсоны. Такая картина была сегодня со мной во время патрулирования. Это просто ужас.

Меня в караульном помещении приняли неприветливо из‑за продуктов. Нам выдали продукты на 3 дня, а потом после одного дня меня перевели в караул. Я съел 120 гр. мяса, а 18 гр. растительного масла оставил у хозяйки, т. к. не во что его было брать.

Из-за этого начались пререкания. Дескать, я буду два дня объедать караул. Есть чужие продукты. Все это, конечно, происходит из‑за недостатка продуктов, из‑за того, что каждый боец не чувствует себя сытым и ему дорог каждый грамм.

8 апреля 1943 г.

Я продолжаю патрулировать: 6 часов на посту, 6 отдыха, затем вновь. Приходится мало времени на сон, особенно днем.

Сегодня дождя не было. Ветер очень сильный, к 10 утра разогнал тучи, и стало солнечно. Уже к обеду достаточно хорошо подсохли тропки.

Жить приходится в скученных и грязных условиях. Ежедневно нахожу у себя несколько вшей. Спать приходится не раздеваясь, а иногда и не разуваясь.

Я чувствую себя голодным, особенно ночью, когда от обеда (от 2 часов дня) приходится стоять до 1–2 ночи. Хлеба дают 700 гр. Остальных продуктов мало. Питаемся 2 раза в день.

Мне всегда думалось, что я что-нибудь должен найти. Сегодня, наоборот, я потерял последний свой мундштук.

Недостаток питания позывает на семечки. Сегодня я съел их на 10 рублей – 4 стакана. Они стали дешевле. Набил до боли язык.

Крымскую наши еще не взяли. Передовые части ворвались в станицу, но под давлением противника вынуждены были отойти на исходные рубежи.

9 апреля 1943 г.

Сегодня неожиданно получил письмо от брата. Он в армии с 25 июня 1941 года. Существенного в письме нет. Есть то, что я знаю уже от Наташи. Письмо несколько официально и сухо.

Кроме обычного для меня патрулирования, дали мне и общественные нагрузки: редактирование «Боевого листка» и подготовку доклада. Я недосыпаю. Когда все это я сделаю? А делать, конечно, нужно в срок и отлично.

Сегодня особенно тяжело нес дневную смену, с 7 до 1 дня. Болит под лопаткой от сквозняков в комнате. Отвратительное чувство от недосоленной и обезжиренной пищи. Постоянно хочется есть.

Я патрулирую у реки и наблюдаю за вербой. За вчерашний и сегодняшний дни она уже развернула свои желтовато-зеленоватые почки. В садах вот-вот начнется цветение груш, вишен, яблонь. Постепенно зелень покрывает землю. После дождя уже почти высохло, и сегодня солнце и ветер. Я загорел. Глаза болят от воспаления и недосыпания. Вечером плохо вижу, и вчера попал в неприятность, т. к. проверявшего дежурного увидел только в 3 шагах от себя. Он накричал на меня. Чего доброго еще запишет в постовую ведомость взыскание.

Противник на нашем участке фронта два последних дня особенно активизировался. Вчера усиленно бомбил Абинскую. Сегодня тоже. Я наблюдал дважды воздушный бой над нашей станицей. С обеих сторон участвовало до десятка самолетов. Сбит один наш самолет, простреленный в воздухе, факелом полетел вниз, и летчики не успели выброситься.

Вечерами, наблюдая за плавающими ракетами противника, я поражаюсь тому, как они технически продуманы: плавают и ослепительно светят 30–50 минут. У нас таких ракет нет.

Сегодня нам выдали по 80 гр. судака свежего. Очевидно, из Ейска.

10 апреля 1943 г.

Вчера с 7 вечера до часу ночи и сегодня с 7 утра до часу дня стоял часовым у караульного помещения. Воздушные пираты охотились за нашими автомашинами. Все время продолжаются над станицей воздушные бои. Вчера в 11 вечера один из мессершмиттов сбросил бомбы на проходившую с зажженными фарами машину. Бомбы в машину не попали, но легли на расстоянии от 50 до 100 метров от меня. Услышав свист, я приземлился. Осколки летели через меня. В соседнем домике пострадало 4 человека: одного убило, троих ранило.

Сегодня нам приказали немедленно вырыть щель. По всей вероятности, будет усиленная бомбежка станицы.

11 апреля 1943 г.

Я выпустил 1‑й номер Боевого листка, который начальством был принят положительно. Получил бланк для второго номера, который надо выпустить 15-го. Весь день мне не давал работать младший сержант Савельев, который рассматривал мою работу как пустое времяпровождение Он заявил мне, что я разленился, и придумывал для меня всякую работу: подметать двор, таскать от реки песок и посыпать двор, потом послал за дровами для кухни. Мне стало обидно, что мною помыкает полуграмотный мальчишка, да еще и заявляет, что я обленился, когда это ко мне никак не подходит.

Сегодня заставили меня сдать стеганку (ночью на посту без нее еще, конечно, холодно); ватные брюки заменили новыми летними, грязные портянки и обмотки – новыми и выдали крохотное полотенце, которое я положил в карман вместо носового платка. Вчера я патрулировал на огородах. Уже чувствуется весна. Кричат лягушки. Вообще, ночь была тихой, если не считать немецкого бомбардировщика, сбросившего 9 некрупных бомб. Все ждут сильной бомбежки станицы. Очевидно, она таки будет.

Уже вечер. Мне еще надо готовиться к докладу.

12 апреля 1943 г.

К докладу готовился сегодня. С часу дня иду в наряд. До этого надо сделать доклад.

Пока ничего особенного не случилось. Пролетали немецкие самолеты, но не бомбили. Летят над станицей и сейчас. Их обстреливают зенитки.

Погода пасмурная. Вероятно, будет дождь.

Спал в тесноте и плохо.

Видел хорошо во сне маленькую Тамару. Она шла, я догнал ее и стал сзади обнимать.

Сегодня написал еще письмо домой и А. И. Олех в Крепостную.

14 апреля 1943 г.

Вчера был занят весь день, и сделать запись было некогда. Сперва патрулировал, затем ходил в баню, потом на собрание. Вернулся домой в 12 часов ночи. Вчера же получил письмо из Ейска, там находится отец Горского. Он мне и пишет. Очевидно, там и все старые знакомые.

Сегодня с утра стоял на часах у моста. Моя знакомая верба распустилась и зеленеет, хотя шел дождь. Вчера, идя в баню, я видел, как замечательно цветут ультрамариновые подснежники и, как яичные вареные желтки, одуванчики. Абрикосы тоже зацветают.

Сегодня наши наступали на Крымскую. Утром усиленно била артиллерия, летала бомбить наша авиация, в основном почему-то «кукурузники116» и сопровождавшие их «ястребки» старой системы – тупорылые117. Сейчас затишье. Результаты неизвестны.

15 апреля 1943 г.

Вечером мне повезло. Мой пост находится между двумя столовыми комсостава. У проходящей официантки я попросил купить мне что-нибудь поесть. Она сказала, что отпуск питания производится только по талонам для комсостава. Возвращаясь, она в газете принесла мне гр. 300 хлеба, гр. 500 пшеничной каши и гр. 200 жареного судака. Все, конечно, бесплатно. Я тут же на посту все это с большим аппетитом съел, но насыщения не почувствовал.

С часу ночи и до 7 утра я стоял там же, где сейчас. Здесь на посту украдкой и произвожу эти записи, т. к. в караульном помещении мешают, и некогда – дорожишь каждой минутой, чтобы поспать, иначе будешь страдать на посту.

Надо мной расцветает груша, под нею цветут и нежно пахнут фиолетовые фиалки. Я несколько штук сорвал и положил в коробку с табаком, и от этого, как мне кажется, плохой табак стал лучше, душистей.

В огороде зеленеет клубника и сплошным зеленым ковром порядочная грядка ржи. Светит солнце, но по небу похаживают тучки, иногда подувает легкий, но довольно прохладный северо-восточный ветер. Ночью я мерз и всю смену ходил взад-вперед. Луна зашла часа в 4, и сразу всё стало темным, неразличимым. Через полчаса на востоке небо слабо забелелось, постепенно стало светлеть, отчетливей стали силуэты ближних хат. Дальше небо стало желтовато-лимонным, проступили силуэты дальних хат, на передних отчетливо стали видны ставни, на огородах выступили плетни, пни. Потом небо стало розоветь. Где-то пиликнула проснувшаяся птичка, ей откликнулась другая, третья. Хавакнул несколько раз перепел, зачирикали вылезшие из-под стрех воробьи – и начался утренний разноголосый птичий концерт. А небо на востоке стало совсем розовым, тучи отодвинулись на запад и тоже порозовели. Загорелась утренняя заря, свежая, яркая, как хорошо созревший арбуз. Но солнце еще не встало. Последний раз где-то недалеко пробомбил фашистский стервятник, один из тех, которые бомбили всю ночь ближние станицы, и убрался куда-то в свое логово, откуда, как сова, снова вылетит на хищную охоту следующей ночью.

Наконец на востоке появилась золотистая переливающаяся и быстро растущая полоска солнца, брызнули золотые лучи, глазам стало больно смотреть на восток. Через несколько мгновений полностью взошло солнце, наступило утро, началась обычная военная жизнь. Наш самолет-разведчик пронесся с юго-запада на восток над самыми крышами хат, и через несколько минут уже понесли наши бомбардировщики «утренний завтрак» фашистам. «Завтрак» порядочный – 30 самолетов, груженых до предела. Я смелее, хотя и пряча папиросу, закурил и стать ждать смены.

Сейчас я вновь стою в карауле. Уже часа 4 дня. В небе разыгрываются воздушные бои, а на земле все зацветает и радуются солнцу птицы. Нерадостно и нелегко только человеку, страдающему от ужасной войны, лишений и голода.

Зачем-то вызывает меня заместитель командира эскадрона капитан Полонский. После смены пойду. Слишком уж официальный, важный и заносчивый он человек.

Нужно выпустить боевой листок № 2, но я на посту. Придется сидеть ночью и сочинять.

Примерно 6 часов вечера, недалеко от меня упал подстреленный мессершмиттом наш одномоторный самолет. Один из летчиков выбросился на парашюте и благополучно приземлился. Другой долго планировал с горящим самолетом, затем самолет перекувыркнулся и пошел носом вниз. Упав на улице, он взорвался. Летчик погиб.

Скоро смена. Хочется есть. Думаю, что сегодня дадут сахар. Выпью чаю, отрезав немного хлеба от завтрашних 700 граммов.

16 апреля 1943 г.

Вчера сразу же со смены пошел к капитану, который предложил мне взять вещи из караульного помещения и перебраться к нему. Он сказал, что к 1 мая надо выпустить газету, и начал беседовать со мной, но помешала бомбежка. Она продолжалась с 8 ч. вечера и до 5 ч. утра. Фашистские самолеты носились под станицей, как рой пчел, и беспорядочно бросали бомбы мелкого калибра, в 25–100 килограмм. Спать было невозможно, т. к. бомбы ложились близко и без всякой системы. Все стекла из окон выпали, с потолка валилась глина, каждую минуту можно было ожидать, что бомба угодит прямо в хату. Я не спал предыдущую ночь, и меня морила дремота. Я лег на глиняном полу, подстелив плащ-палатку. Было холодно, постоянно хотелось мочиться, и я вставал через каждые 15–20 минут, а когда бомбы падали особенно близко, бежал к щели, которая была залита водой от недавно шедшего дождя. Потом я решил не подниматься и лег с твердым намерением уснуть, но не проспал я и 20 минут, как все были подняты по боевой тревоге и отправлены к щели. Все небо над станицей было усыпано плавающими ракетами, которые появлялись то там, то там, воздух был наполнен гулом самолетов, и земля сотрясалась от взрывов бомб. Ожидалась высадка десанта. Так шло до утра.

Ночь была особенно холодной, и я без стеганки, от холода не попадал зуб на зуб. Потом под шинель я надел плащ-палатку. Стало немного теплее, но я так и не нагрелся. С 5 часов и до 8 я немного уснул, т. к. был объявлен отбой боевой тревоги. Позавтракал и сейчас по заданию капитана выполняю писарскую работу.

В небе разыгрываются воздушные бои. То покажется, то прячется за тучами солнце, свирепо дует северо-восточный ветер. От недосыпания болит голова, воспалены глаза. Знобит.

12 часов ночи. Часа два сидел за письмами. Сейчас думаю лечь спать. Над головой проносятся и фашистские, и наши самолеты. Вот и сейчас летит «фриц». Того и гляди, что бросит бомбы. Близко сегодня не бросали. Не дают наши самолеты.

Несколько дней тому назад я достал грамм 400 подсолнечной макухи118 и с удовольствием ел с нею суп и пил чай, а сегодня мне посчастливилось: я имел котелок супу, который остался у повара неиспользованным. Правда, я съел его без хлеба, но и это хорошо. Причем суп здесь гуще, а сегодня еще с рыбой. Я ел его с удовольствием. Ложусь спать. Удастся ли? Полеты самолетов участились. Видать, начнется бомбежка.

18 апреля 1943 г.

Моя служба часто напоминает службу Швейка119. Вчера, например, услышал, что я занимаюсь писарским делом временно, на самом деле я зачислен вьюковожатым в лекпом отделение120. Вчера же в 12 часов ночи, когда я стал разуваться, чтобы лечь спать, часовой вошел напиться. Капитан этим возмутился (часовой не должен покидать поста) и послал меня за командиром этого часового. Я приказание выполнил, капитан часового снял с поста и стал его отчитывать, а вместо него поставил часовым меня. Сегодня по поводу моей писарской работы он заявил, что я ее слишком медленно выполняю. Когда я стал делать быстрее, он не дал мне ее закончить, сказав, что это не спешная работа, и заставил меня делать монтаж для первомайской газеты. Я этим занимался до 11 часов ночи. Мне эта работа понравилась. Кажется, понравилась и капитану. Я еще не закончил ее и думаю продолжить завтра, если все будет благополучно.

Сейчас усиленно носятся в воздухе немецкие самолеты, предполагается чуть ли не химическое бомбометание.

Вчера и сегодня ничего особенного не случилось. Здесь я немного поправлюсь, т. к. питание лучше, чем в карауле. Сегодня, например, был даже борщ. Иногда удается получить добавку. Жаль, что не хватает хлеба. Но я все-таки вечером пью чай. Сахару хватит еще на завтра. Выдан по 20‑е включительно.

На фронтах ничего существенного не произошло. В Тунисе идет успешное наступление союзных войск. Тунис вскоре должен быть очищен, и тогда будут все условия для открытия второго фронта в Европе. Откроется ли он?

Сегодня вербное воскресенье. Здесь все это знают, т. к. станичницы – народ богомольный. В каждой хате полно огромных икон. Через неделю пасха. Вспоминается детство и эти весенние праздники. Я их очень любил за торжественность, пышность, за то, что наступала весна, все зеленело, летели птицы, разливалась река, мы смолили и выпускали на воду лодку, а на праздниках катались на ней вволю. К пасхе резался кабан и приготовлялось много вкусных вещей, к которым я всегда был большой охотник.

Новые для меня кубанские слова:

1) Ваган – деревянное корыто, а я думал, что это весы (от слова важить – взвешивать).

2) Сырко – низенький круглый столик, за которым обедает вся семья на низеньких скамеечках. А я думал, что это кушанье из сыра или творогу, что-нибудь вроде запеканки.

Письмо домой еще не отослал, т. к. капитан еще не достал мне справку о моей службе в Красной Армии. Справку я хочу послать домой.

Потерял полученную зарплату 23 рубля. Такая жалость. Даже семечек купить не за что. Ложусь спать на глиняном полу, не только не раздеваясь, но даже не разуваясь.

20 апреля 1943 г.

Вчера кончил монтаж для газеты. Чтобы не похвалить, капитан все-таки нашел пороки. Ему не понравилось, как я разграфил колонки для статей. «Слишком узко, – сказал он, – надо переделать». Я ответил: «Есть переделать». Хотя колонки шире 10 см. не делают вообще, а в этом монтаже они не подойдут тем более. Получится аляповато.

Сегодня 67 наших самолетов полетели на Крымскую. Кажется, там предпринимается очередное наступление. Вероятно, немцы предпримут ответный налет.

Сегодня утром капитан беседовал около часа со мной. Он заявил, чтобы я бросил мысли о «гражданке» (я их уже и так бросил, да и не думал). Просто мне сказал заместитель заведующего крайоно, что отзовет меня из армии, ну а я не стал ему возражать. Теперь я пришел к выводу, что напрасно не отказался сразу. Не было бы лишних разговоров, и на меня не смотрели бы как на человека, который хочет улизнуть из армии. В «гражданке» сейчас тоже трудно работать, да и не удержишься там. Все равно возьмут в армию.

Капитан еще сказал, чтобы я не кичился тем, что образованнее других, проявлял больше военного духа, выполнял все приказания, подчинялся во всем командирам, бросил мысль о том, что я болен, чтобы помогал командиру в проведении политмассовой работы, не забывал, что я просто красноармеец, конно-связной – и ничего больше.

Зачем это говорилось мне? Я никогда не проявлял подобного рода наклонностей. Я служу честно. Правда, до сих пор я был на таких местах, где проявлять свои знания и способности не требовалось.

Сейчас, как говорит капитан, я буду вроде замполита командира взвода и в то же время рядовым красноармейцем. «Будущее ваше зависит от вас самих, – сказал капитан, – проявите свои способности, и мы сделаем вас замполитом. Не сумеете сделать, будет видно, куда вас определить. До 1 мая вы будете находиться здесь, работать над выпуском газеты и выполнять мои поручению и поручения командира эскадрона, а потом пойдете в свой 2‑й взвод».

23 апреля 1943 г.

Весна уже в полном разгаре. Цветут сады, светит солнце. Правда, ощущению весны мешает довольно холодный порывистый ветер, который, как фашистский самолет, вырывается откуда-нибудь из‑за укрытия и начинает бесчинствовать.

Кстати, о фашистских самолетах. После интенсивной бомбежки станицы они пока не показывались, за исключением одиночек-разведчиков. Зато наши самолеты день и ночь летят на передовую и Новороссийск большими соединениями от 50 до 90 штук.

За эти дни закончил монтаж первомайского номера газеты, выпустил 2 боевых листка, ежедневно провожу политинформации. Для первомайской газеты по заданию капитана Полонского написал передовую статью, которая ему понравилась и без поправок идет в газету.

Живу на том же месте и сплю все так же на полу.

Позавчера, очевидно «продутый» ветром, вечером заболел: поднялась температура, левую сторону шеи и груди охватил приступ невралгии, болела голова. Но за ночь все прошло, и я чувствую себя хорошо.

Сегодня капитан Полонский уехал, а капитан Бондаренко отсутствует, поэтому, увидев, что наш доморощенный повар Мисюра «засыпался» с обедом, я стал ему помогать. Правда, это с его стороны вызвало недовольство – профессиональную ревность, особенно, когда от технической помощи я перешел к советам, как готовить, зажаривать и заправлять борщ с рыбой.

Наводил чистоту и порядок в комнате и порядочно поработал тряпкой и веником.

Получил погоны и гимнастерку. Пришил погоны.

Я теперь не во взводе Архипова, однако он живет в одной комнате со мной и позавчера в категорической форме предложил мне сдать полевую сумку сержанту Вересову. Я сказал, что не отдам, он возмутился и напомнил мне, что я просто красноармеец и не должен забываться. Позже я рассказал об этом Полонскому, который сказал: сумка пусть остается у меня.

Вчера при сборе всех командиров и бойцов, когда пришел Вересов, Архипов вновь предложил мне (и очень важно), чтобы я сумку передал Вересову, освободив ее от своих записок и бумаг. Я сказал: «Сумку я не отдам».

– Как это не отдам! – воскликнул Архипов, схватил мою сумку, вытряхнул на диван содержимое и передал ее Вересову. Все молчали и смотрели на это мародерство с недоумением.

Я взял сумку из рук Вересова, хотя он ее и удерживал, положил в нее свои бумаги и повесил на место. Капитан Полонский сказал Вересову: «У вас же есть сумка. Зачем вы хотите взять сумку Цымбала?»

Вересов стал говорить, что она ему мала. Капитан сказал: «А зачем вам большая? Разве в этой не поместятся те две бумажки, которые у вас есть?»

Архипов молчал и сидел красный, как рак. Так и надо.

Но боже сохрани попасться теперь ему в руки. Он съест меня.

Сейчас обедали. Всем очень понравился борщ, изготовленный под моим руководством и при моем непосредственном участии.

Сегодня так называемый чистый четверг. Говорят, что сны, виденные под этот день, сбываются (вообще, здесь постоянно среди женщин-казачек слышишь о гаданиях, праздниках, снах и т. д.).

Я видел плохой сон. Мне снилось, что мои ботинки (которые еще совершенно целы и хороши) развалились. Я знал, что на складе есть ботинки 40–41‑го номеров, а 43‑го нет, и очень беспокоился, в чем я пойду.

Во-вторых, мне снился Юра. Он стащил мои часы и неизвестно, куда их дел. Вместо них он принес другие часы, бронзовые, красивые, но испорченные. Я его ругал и добивался, куда он дел мои часы, а [он] сказал, что променял их, дальше не стал меня слушать и босиком побежал по заросшей весенней травой предвечерней улице.

Снилось еще что-то, но я уже не помню, что именно.

25 апреля 1943 г.

Сегодня пасха. Я вчера стоял на посту вечером и вспоминал свои детские годы – как я любил встречать этот праздник. Мне нравилась не его религиозная сущность. Я ее еще не понимал. Мне нравилось то, что к нему все готовились, что природа расцветала, что во всем было много торжественности.

Я вспоминал, а в это время фашисты вешали целые гирлянды плавающих ракет над Краснодаром и бомбили его.

Сегодня утром, возвращаясь с политзанятий, я обратил внимание, что все уже цветет, все благоухает. Меня поразили цветущие персики. Под солнцем их цветы очень красивы – розовые, с чуть фиолетовым налетом и замечательно пахнут. Я первый раз в жизни увидел, как цветут персики.

Весь день писал статьи для боевых листков. Приехал капитан Полонский, который два дня был в отъезде, и послал меня в полк на совещание редакторов. Там я выступал. Мною заинтересовался зам. командира полка по политической части и секретарь парторганизации полка. Когда я сказал, что я просто конно-связной и после 1 мая меня отправляют во взвод в станицу Львовскую, они сказали, что используют меня на другой работе и об этом поговорят с капитаном Полонским. Буду ждать дальнейшего развития этой ситуации.

Сейчас вечер. Уже почти не видно писать. Устал. Ночью видел такой сон – выпил в магазине 2 стакана портвейна и стал закусывать пирожными с белым кремом. Характерно, что я чувствовал, как вино пошло по жилам.

Был весь день настолько занят, что еще не почитал газету. Все же здесь мне неплохо. Делаю творческую работу, неплохо ем, чувствую, что уже окреп после караула и пью чай.

О нашем поваре Мисюре.

Он все называет уменьшительными именами: супчик, борщик, перчик, рыбки, лучок, хлебец.

Кормит меня он, наливая 2–3 лишних поварешки. Правда, я ему помогаю: то принесу воды, то разведу самовар.

Ровно 12 часов ночи. Вечером фашистские самолеты вновь бомбили Краснодар. Нам хорошо были видны целые потоки трассирующих снарядов и пуль, но взрывов бомб не было слышно: далеко.

Один из возвращавшихся фрицев невдалеке от нас грохнул бомбу, очевидно, в проходящую с горящими фарами машину. В нашей ветхой избушке полетела с потолка штукатурка.

Избушка с такими низкими потолками, что я постоянно хожу нагнувшись и уже несколько раз чуть не проломил себе голову.

Вечером при свете каганчика121 прочел в газете «Красная звезда», начиная с 79 № замечательные очерки Кривицкого и Крайнова «В Брянских лесах» (о партизанах).

Мне кажется, что эта книга ляжет когда-нибудь в основу замечательного кинофильма и будет читаться с захватывающим интересом, особенно юношеством.

Недавно с полчаса был на дворе, дышал свежим воздухом. В небе раздается рокот наших «кукурузников», которые каждую ночь летают на переднюю линию противника и старательно и методично его бомбят. Вот тебе и «кукурузники». Возвращаясь назад, они над нашей территорией пролетают с сигнальными фонарями – красный, зеленый, обычный.

Когда утихает рокот моторов, раздаются ночные весенние голоса: где-то щелкает соловей, которого я не слышал очень давно, бурчат лягушки и, словно кто стучит в кастаньеты, вибрирует голос древесной лягушки.

А сейчас вот, когда я пишу эти строки, мои мысли прерывает назойливый порывистый гул пролетающего над головой немецкого самолета.

Так хорошо в природе и так ужасно на земле и в воздухе: война!

26 апреля 1943 г.

Сегодня Архипов заговорил с Полонским о передаче меня ему во взвод. На это Полонский ответил, что Цымбал уже не принадлежит эскадрону. Об этом, конечно, Архипов пожалел, т. к. он намеревался взяться за меня у себя во взводе.

После этого капитан Полонский сказал, чтобы к 11 часам я явился к начальнику штаба полка. Я пошел.

Этот уже седой человек внимательно поговорил со мной и сказал, что он тоже учитель со стажем 31 год. После беседы он мне заявил, что я буду работать секретарем замполита полка, а дальше будет видно. «Если вы сумеете себя проявить, мы будем вас продвигать». Я отпросился на два дня, чтобы закончить в эскадроне газету. Он отпустил меня. Итак, еще новое место, новая работа, новые люди.

Сегодня был в бане, вымылся и хочу сегодня спать на дворе, чтобы не набираться вшей, блох, клопов, тараканов и муравьев на земляном полу.

Весна в разгаре. Особенно хорошо себя чувствуешь, когда идешь из эскадрона в полк. Дорога на протяжении 2 километров пролегает через кустарники. Хорошо видна даль. Все цветет, как осыпанное снежными сугробами.

На нашем участке фронта, очевидно, готовится немцам удар к 1 мая. Это видно по приготовлениям и передвижению. Фашистские разведчики кружатся над железной дорогой. Очевидно, предполагается контрудар.

26 апреля 1943 г.

Характеристики, написанные для газеты

Капитан Полонский

Во всем любит «порадок» (так он говорит, потому что белорус). Он молод, весел, поет песни, говорит несколько детским голосом, но умен, деловит, любит ночи напролет писать или читать, прекрасно знает своих людей, имеет на каждого карточку, в которой записывает его поведение, прохождение службы. Он строг, но не груб и не кричит. Бойцы любят его за строгую справедливость. Со мной он шутит, советуется, но требует, чтобы я не забывал, что я просто красноармеец, конно-связной – и ничего больше.

Майор Панков

Трудно сказать, когда отдыхал этот рослый широкоплечий человек с открытым и просветленным лицом и серебряной прической, подстриженной под бобрик. Всегда на ногах, он ходит из подразделения в подразделение, улыбается, шутит. Девушке скажет, что она красавица, бойца похвалит. Всех ободрит, поднимет настроение, вселит в душу надежду на близкую победу над врагом. Никто не видел его злым, печальным, хотя его, как и других, семья была на оккупированной территории, за судьбу которой он боялся, печалился, переживал. Говорит он громко, смело, открыто. Не всегда ладил с комполка из‑за его замкнутости и нетактичного поведения. Был справедлив, не терпел наушничанья и пересудов. Умел найти хорошее у подчиненных, ценил их и поощрял, делился с солдатами хлебом, сахаром, угощал земляникой, вишнями, яблоками, если они оказывались у него. Все бойцы знали его как человека правдивого, любили за простоту и веселость, поэтому морально-политическое состояние полка всегда было высоким и чрезвычайные происшествия в нем почти отсутствовали.

Капитан Бугаев

Начищенные до блеска сапоги. Подвижная фигура небольшого роста с офицерской сумкой через плечо, всегда выбритое сосредоточенное лицо без усов, небольшие, внимательно изучающие глаза, короткие, причесанные на пробор черные волосы.

Он неразговорчив, немногословен, деловит и всегда занят каким-то делом: или в подразделениях, чтобы лично убедиться, как работают коммунисты, или у землянки на временном столике оформлял документы на вступающих в партию, или руководил заседанием партбюро.

Говорил он тихо, никогда не выходил из себя, умел тактично заставить делать то, что нужно. Хорошо руководил работой большой полковой парторганизации и ячейками ее в подразделениях. В гражданке из него вышел бы толковый первый секретарь горкома.

Майор Богатырев

Высокий костистый человек. Ходил не торопясь, широко шагая и немного наклоняясь вперед, будто мерил землю метром. Худое бритое лицо, отливающее синевой. Густой бас. Громкий голос. Любил и ценил умных людей, независимо от звания и положения. Тосковал по семье. По вечерам, когда офицеры собирались в штабной палатке, любил затеять умный спор, умело подбрасывая для обсуждения вопросы, и внимательно следил за ходом спора, вставляя дельные замечания.

Тетрадь № 5. Война с Германией.
С 27 апреля 1943 по 10 июля 1943 г.
Кубань: район станицы Абинской

27 апреля 1943 г.

Сегодня никаких особенных событий не произошло, я делаю запись, потому что сделал тетрадь. С бумагой большие трудности, а здесь вчера мне подарили 3 листа бумаги, из которых я сделал эту тетрадь. Примерно на месяц, если не больше, буду обеспечен бумагой для записей. Кроме тетради, сделал еще несколько конвертов, чтобы 1 мая написать письма, если все будет благополучно.

В эскадроне сегодня окончил писать первомайскую газету до обеда. После обеда хотел уйти в полк, на новое место, чтобы устроиться сегодня с квартирой и довольствием, а завтра с утра приступить к работе. Но капитан Полонский из каких-то соображений не пустил меня и сказал, что я пойду, когда он скажет об этом.

Со мной он уже начал говорить иначе, чем с рядовым бойцом – шутить, рассказывать анекдоты, советоваться. Особенно после моей творческой работы с газетами.

Вообще, меня здесь ценили больше, чем в дивизионе, и хотя здесь я всего несколько дней, уходить мне было тяжело.

Командир эскадрона капитан Бондаренко – украинец, преподаватель вуза по марксизму-ленинизму. Строгий, но толковый человек. Простяк. Со мной разговаривает больше как с учителем, нежели с бойцом.

Старшина Вакулишин, ростовский парень. Простой и толковый. Вот только Теребрин – кладовщик по-прежнему (он работал кладовщиком и в дивизионе) жаден, скуп и груб. Но и он, видя, что ко мне относятся по-особенному командиры, иногда даст сахарных остатков к чаю, конечно, в том случае, если у него выпросишь. В дивизионе вообще к нему нельзя было и подступиться. Писарь Дьяков, если можно так выразиться, несколько ревнует и недолюбливает меня. Раньше он чувствовал себя здесь некоторым божком. С Теребриным они снюхались быстро. Хлеба он ест сколько хочет, сахару тоже. Перепадает ему и другое, потому что он выписывает, а Теребрин – выдает. Работают, так сказать, в контакте.

Но это отвлечения, хотя и необходимые. Раньше я мало писал о людях, и это недостаток. Теперь буду писать о них чаще. После обеда я делал конверты и записные книжки. Бродил в саду. Прекрасно. Все зелено и цветет. Тепло и солнечно. Жить бы да наслаждаться. Но самолеты весь день реют в воздухе. Вчера я спал на сене во дворе. Было прохладно, но я под плащ-палаткой и шинелью не замерз. Ночью рыскали как волки немецкие самолеты, усиленно бомбили Краснодар, бросили бомбы где-то вблизи нас, очевидно, на железную дорогу. Рано утром доносился орудийный гул. Что несут с собой ближайшие дни? Они, по предположениям, должны быть особенно напряженными. Кто-то кого-то должен разбить. Мы думаем, что будут разбиты немцы, и Кубань, наконец, станет свободной.

28 апреля 1943 г.

Вчера вечером хорошо устроился спать во дворе на линейке122. Но спать мне не пришлось, т. к. вскоре стали летать крупными соединениями самолеты противника и бомбить Краснодар и прилегающие станицы, в том числе и нашу. Пришлось обуться и перебраться в щель. Но было холодно, неудобно, мешал гул самолетов и взрывы бомб. Так до часу ночи я и не уснул, а с часу стал часовым и простоял до 4‑х. После 4‑х самолетов летало меньше, и я немного вздремнул. К 6 часам я ужасно перемерз и встал. Холодной водой вымыл ноги и сам окатился до пояса. Стало немного теплее. После завтрака я отправился на новое место работы.

Должиков, от которого я должен принимать дела, занят, и я почти гулял. Сделал себе из масленки чернильницу. Пришлось часа два отмывать масло. Подшил папку документов. Обедать буду здесь. Скоро обед.

29 апреля 1943 г.

К вечеру вчера нашел себе квартиру на самой окраине. Дальше хат нет. Идут кустарники. В квартире чистенько. Спал на двух досках, положенных на табуреты. Спал хорошо, но почему-то болит голова.

Всю ночь и сейчас идет страшный бой за Крымскую. Орудийные выстрелы превратились в сплошной гул. Самолеты ночью как с нашей стороны, так и со стороны противника летали большими соединениями, но здесь не бомбили.

Вчера встретил двух своих учениц. Одну из них помню плохо, потому что она училась только короткое время на 1‑м курсе «В». Другую помню хорошо – Михель Варю. Обе в нашем полку радистками.

Понравился вчера обед. Из 2 блюд. Борщ и рыба жареная с пшеничной кашей.

Моего начальника еще нет. Вчера я принимал дела и мало что сделал. Сейчас седьмой час утра. Иду на работу.

Вечер 29 апреля.

Пишу в саду, лежа животом на зеленой траве. Уже зашло солнце. Кругом отцветающие сады. Цветень123 падает ко мне на тетрадь. Работал целый день. Из ряда документов добывал «экстракт». Что без привычки не особенно ладится. Весь день болела голова. Сейчас лучше. Из душной канцелярии вышел на свежий воздух (домой идти нельзя) и еще раз проячитал полученное сегодня маленькое письмо от Лиды Бурдюговой, подруги Тамары, написанное 1 апреля. Милое и хорошее письмо. Оно доставило мне много радости. Жаль только, в нем ничего нет ни о самом городе, ни о людях, что сейчас меня очень интересует. Из всех моих писем она и Тамара получили по 2. Надо им и вообще всем написать 1 мая, если удастся. Бумага теперь у меня есть.

1 мая 1943 г.

Шестой час вечера. Хотел было написать хорошее письмо домой, но не удалось. Бросил. Цитирую:

Несмотря на праздник, я сегодня был загружен работой до вечера, а сейчас пишу в комнате, где находится человек 15. Все разговаривают, толкают, заглядывают в письмо, звонят по телефону, обедают и читают вслух первомайскую армейскую газету. В такой обстановке трудно сосредоточиться и написать то, что хочется. К тому же подвела и погода, которая всегда действует на мое настроение. Все дни сияло солнце, и я ощущал его приятную теплоту, которую так люблю. Сегодня же, как назло, дует холодный, леденящий северный ветер и идет дождь. Небо мрачно и пасмурно.
Ушел на квартиру, где ночую на двух досках, положенных на табуреты, но и здесь не нашел соответствующей обстановки. Хозяин, болеющий какой-то желудочной болезнью, лежит и стонет. У него в желудке и кишечнике что-то бурчит, напоминая пулеметные очереди. В комнате стоит тяжелый смрад.
Сапожник, помещающийся тут же, где-то по случаю праздника хлебнувший «как сапожник», пьяным голосом поет какой-то винегрет, в котором смешаны цыганские романсы, «Чилита» и «Расставанье»124. Как это только у него укладывается. А сейчас он поет «Синий платочек».

Нет, бросаю. Допишу другим разом. Вот опять поет сапожник козлиным голосом: «Была весна»125.

Я решил записать в дневник эту жанровую картинку.

Вчера вечером долго работал сапожник, и мне негде было, где спать. Я примостился у края стола и при свете коптилки стал писать письма, вспоминая 1 мая прошлых лет. Так мы с сапожником каждый за своим делом просидели до 2 часов ночи. Я написал 8 писем под бесконечный шум самолетов и артиллерийскую канонаду. Позавчера и вчера наши части наступали на Крымскую, т. к. получен приказ об очистке от врага Таманского полуострова. Особенных результатов наши войска не добились, т. к. враг зарылся в землю, создав мощные укрепления, и сидит окаянный на одном месте, упорно сопротивляясь до окончательной гибели. От станицы Крымской ничего не осталось. Она вся разрушена, сожжена и перепахана бомбами, снарядами и минами, а немец все на месте. Вот и сейчас идет бой: грохочет артиллерия. Это на военном языке называется перестрелкой.

Несмотря на то что мы на фронте, отмечали праздник не только новыми боями с врагом. Вчера под гул самолетов и воздушные бои мы, замаскировавшись в саду под деревьями, устроили вечер самодеятельности: выступал хор, была декламация, играл струнный оркестр в 3 человека, танцовали кабардинку126, через усилитель пропускали грампластинки. Мне очень понравилась новая песня о Киеве: запевала девушка с низким, но приятным контральто. Я в самодеятельности участия не принимал, т. к. являюсь здесь человеком новым. Вечером предполагалось в сарае кино «Член правительства»127, но испортился фотоэлемент, и картина не состоялась. Обещают показать сегодня.

Мы украсили канцелярию лозунгами, плакатами, которые присланы майору Панкову и находятся у меня, как у секретаря его.

Сегодня почти никто, за исключением меня, не работал. Мне же дано поручение срочно написать донесение, и я сидел над ним, да еще и переписывал, т. к. машинистка сегодня не работала и целый день кисла, вспоминая прошлое. Работать было трудно, т. к. было много бездействующих сегодня командиров. Потом забрали почти все столы в столовую комсостава, где организован для них общий обед.

У нас сегодня тоже улучшенное питание: вместо 2‑х – 3 раза. Утром рисовый суп и селедка с картофельным пюре, в обед – борщ и мясо жареное с рисовой кашей, вечером рисовая каша. Завтра тоже улучшенное питание. Кроме того, сегодня дали по 200 гр. вина, правда, плохого и уже много раз разведенного, т. к. всё, что кем-нибудь из снабженцев выпивается, доливается водой. Не вино, а плохой морс.

Питание сегодня хорошее, но в таких микроскопических дозах, что я чувствую себя более голодным, чем в обычные дни, когда ем 2 раза. Вообще, с питанием опять дело осложнилось. В кавалерийском эскадроне я получал котелок, а иногда Мисюра мне устраивал и добавку на вечер. Здесь я имею полкотелка, что совершенно недостаточно по моей комплекции, особенно, если принять во внимание отсутствие мяса и жиров. Сегодня мяса нам дали по 60 гр. по случаю праздника – первый раз за 4–5 месяцев. Жиров нет. Вместо них дается 10 гр. подсолнечного масла. Я совершенно отощал, чувствую себя голодным, хлеба мне не хватает. С наступлением весны все больше страдаю от недоедания.

Вчера писал письма и вспоминал, как раньше проводил праздники 1 мая. Удастся ли 1944‑й Первомай встречать в послевоенной обстановке?

Сегодня читал первомайский приказ товарища Сталина № 195. Из него чувствуется, что второй фронт в этом году должен быть открыт, и что Германия капитулирует, если ей будет нанесено 2–3 таких удара, какие были ей нанесены в последние 5–6 месяцев.

Товарищ Сталин рассматривает бомбежки германских городов Англией и Америкой как предпосылку второго фронта и говорит, что наши действия на Востоке и их действия на Западе слились сейчас в «единый общий удар».

Сейчас немцы ужасно бомбят Абинскую.

4 мая 1943 г. Утро.

Пасмурно. Собирается дождь. Небо бороздят эскадрильи наших самолетов, летят на передовую, в Крымскую.

Последние дни они летят туда беспрерывно день и ночь. На левом фланге за последнюю пятидневку уничтожено более семи тысяч немцев, а все-таки враг не отступает. Он, очевидно, хочет удержать этот участок фронта, как плацдарм для наступления на Кавказ. Перед нами поставлена задача – во что бы то ни стало очистить Кубань и Тамань в ближайшее время. К осуществлению этой задачи приступили, но результатов не добились. В свете приказа товарища Сталина128 и статьи Емельяна Ярославского «Боевое содружество трудящихся всего мира»129 в ближайшие месяцы, а может, и недели должны произойти решающие события, которые должны определить дальнейший ход и характер войны. Наступают дни ожесточенных боев и неожиданных военных исторических событий.

Со мной за одним столом работают девушки. Я еще не совсем усвоил их имена, но меня поражает, как они мало едят. Если мне всегда не хватает хлеба и пищи, а также сахару, то у них все это остается, и они за хлеб выменивают себе молоко, яйца.

Непонятно. Или их кто подкармливает, или они получают лишнее, имея знакомство с кладовщиком. Скорее всего, и то и другое. Мужчины, работающие вокруг меня, испытывают такой же недостаток в питании, как и я. Вчера один из командиров, получив яйца (дополнительный паек), променял их у девушек на хлеб, т. к. ему хлеба, как и мне, недостает.

Постепенно втягиваюсь в работу. Ее очень много. Приходится писать целый день. Уже сделал ряд работ. Ни одна из них не была забракована. Все отправлены дальше без единой поправки.

«В районе Новороссийска немцы несколько дней тому назад крупными силами предприняли наступление, пытаясь захватить наши позиции. Действуя при поддержке авиации, противник в течение 6 дней вел ожесточенные атаки, пытаясь сломить сопротивление наших частей. Бойцы энского соединения отбили все атаки гитлеровцев и нанесли им большой урон. В этих боях уничтожено более 7 000 вражеских солдат и офицеров, подбито и сожжено 25 немецких танков и бронемашин. Обескровленные части противника, не добившись никакого успеха, вынуждены были прекратить атаки»130.

Это сообщено в сводке Совинформбюро за 2 мая и происходит недалеко от нас. А еще ближе в Крымской наши части «наконец» одержали победу. Еще официально не сообщено, но уже известно, что Крымская вся или почти вся в наших руках. Некоторые подразделения нашей части уже двинулись вперед. Ждем и мы приказа. Все, так сказать, на колесах, поэтому не работается. Сегодня я почти ничего не сделал.

5 мая 1943 г.

Пасмурно. Накрапывает дождик. Тихо и по-весеннему тепло. Наша авиация по-прежнему летит на фронт. Где-то грохают какие-то мощные орудия. Говорят, это наш напарник «Катюши» – «Андрюша»131, выбрасывающий полуторатонные снаряды, от которых все горит и плавится.

Официальных сведений о взятии Крымской еще нет, но большинство наших подразделений уже выбыли вперед. Мой 1‑й начальник уже там. Второй уезжает тоже и сказал, что я должен сегодня выехать туда, т. к. здесь мне делать нечего. Я как раз отдал белье в стирку и сказал ему об этом. Он ответил: «Ну, хорошо. Завтра приедете».

Но мне бы надо ехать сегодня и, очевидно, придется. Сегодня день печати. Намечается смотр «Боевых листков» и стенгазет, где мне надо быть, чтобы организовать это и кое-что записать.

6 мая 1943 г.

Раннее утро. Восходит солнце. Дым из труб поднимается прямо вверх столбом, предвещая хорошую погоду. Тихо и безветренно. Пролетело на передовую 20 наших бомбардировщиков. Вот они уже бомбят, и от этого звенят стекла.

Я в канцелярии. Некоторые, размещающиеся здесь, еще спят. Повар разжег печку и возится со своими кастрюлями. Связной подмел комнату.

Вчера не уехал, в архивах боепитания достал бумаги для работы и для дневника. Сделал 20 шт. конвертов. Вечером остался смотреть кинокартину «Парень из тайги»132 (видел раньше), но плохо показывали, и я ушел.

Белье постирано. Все уложил к отъезду. Сегодня, очевидно, уеду.

Станица Крымская взята. Взято вокруг нее еще 9 населенных пунктов: хутора, совхозы, колхозы.

Несколько раз наблюдал на небе интересное явление: когда на фронте идет бомбежка и бьет артиллерия (зенитки), видно, как по небу идут воздушные взрывные волны. Точно как волны на море. Все это очень хорошо видно на фоне жидких облаков.

Второй час дня. После обеда едем на новое место. Не разбомбили бы по дороге. Вчера одна наша машина попала под бомбежку.

Часов в 11 дня нас проведывали 2 юнкерса. Сбросили бомбы на железную дорогу в полукилометре от нас.

7 мая 1943 г.

Мы передвинулись на 25 км ближе к горам, к морю, к Новороссийску. Расположились в молодом лесу, в стороне от станицы Абинской.

Вчера вечером и сегодня утром натягивали палатку, делали примитивные столы. Я пристроил на столбиках сундук с широкой крышкой, также на столбиках сделал себе сиденье. Все это расположил на свежем воздухе, под кустами. Хорошо. Жаль только, что иногда припекает солнце. Надо сделать из ветвей крышу. Спал на земле, укрывшись шинелью. К утру здорово замерз и закутался в плащ-палатку. Стало теплее.

Здесь бы хорошо в мирной обстановке отдыхать. Предгорья, переходящие на западе в сопки и высоты, за которыми Новороссийск, море и города Черноморского побережья. Кругом невозделанные виноградники, сады. В перелесках масса цветов и особенно много ландышей, издающих тонкий и нежный аромат. Правда, когда потянет ветерок, к запаху весны и цветущей природы примешивается трупный запах, т. к. на этой, недавно освобожденной территории много неубранных трупов.

Кругом птичий гам и шум. Резко выделяется кукованье кукушки и веселый щебет зябликов. По утрам и вечерам господствуют соловьи со своими неповторимыми песнями и лягушки, которых здесь очень много.

Противник предпринимает ожесточенные контратаки, чтобы вернуть утерянные позиции.

Недалеко впереди немецкие и наши самолеты беспрерывно бомбят Абинскую.

Над нашими головами разыгрываются ожесточенные воздушные схватки. Сейчас мы ближе к фронту, который впереди нас в 15 километрах.

Вражеские самолеты сбрасывают огромное количество листовок: бред какого-то «Союза русского народа». Мне эти листовки приходится сжигать целыми ворохами.

8 мая 1943 г.

«На Кубани, северо-восточнее Новороссийска, наши войска в результате ожесточенных боев прорвали оборону противника фронтом в 25 километров и овладели железнодорожным узлом Крымская, превращенным немцами в важнейший, сильно укрепленный узел сопротивления. Продвинувшись в глубину на 13 километров, наши войска заняли также населенные пункты Красный, Черноморский, Запорожский, Веселый, Садовый, Благодарный, Мелеховский, Нижне-Греческий, Верхний Адагум и Неберджаевская. Захвачено 80 орудий, 220 пулеметов и другие трофеи. Противник оставил на поле боя свыше 7 000 убитых солдат и офицеров. На других участках фронта существенных изменений не произошло»133.

Этот отрывок из сводки Совинформбюро за 5 мая: «Противник ведет упорные бои, пытаясь вернуть Адагум и Неберджаевскую, но у него ничего не выходит.

Вчера наши самолеты на прифронтовых аэродромах противника, куда он стал сосредотачивать авиацию, уничтожили 300 самолетов. Наши потери 24 самолета.

Нашей разведкой установлено, что из Западной Европы на Восточный фронт гитлеровцы в огромном количестве перебрасывают вооружение и боеприпасы». Вот почему наша авиация бомбит ж. д. узлы Кременчуг, Смоленск, Днепропетровск и др.

Спал под открытым небом на дубовых молодых и сильных ветвях, которые я наломал в достаточном количестве и покрыл половиной плащ-палатки.

Я разулся, покрылся другой половиной плащ-палатки, а сверху шинелью. Под головой у меня неизменно немецкий ранец, телячьей кожей шерстью наружу. Он очень удобен в качестве подушки. Спал я богатырским сном, видел семью, знакомых, был в кондитерской и ел сдобную «бабу».

Проснувшись ночью, долго не мог осмыслить, что я не дома, а на войне. И только когда загрохотали бомбы и заревели самолеты, понял, что война продолжается. Спать было тепло и хорошо. Вчера над своим столом сделал хорошую зеленую крышу, но труд мой оказался напрасным, т. к. сегодня мы меняем место на километр на юго-запад.

9 мая 1943 г.

Вчера уже затемно перебрались на новое место. Спали где попало. Было тепло, и я спал как убитый, но сегодня утром у меня болит левый седалищный нерв.

Сегодня проснулись до восхода солнца и до завтрака устраивались. Я устроился еще лучше, чем прежде. Надо мной целый шатер из ветвей дуба, орешника и дикого жасмина. Устраиваясь, порядочно устал. Сегодня пасмурно, душно и ломит кости. Хочется спать.

Вчера закончены действия союзников в Африке. Последняя опора фашистов – Тунис и Бизерта – взяты.

На нашем участке ничего существенного не произошло. Наши войска подошли к сильно укрепленным позициям противника. Ночью было затишье, сейчас бьет артиллерия, идут воздушные бои.

Что-то случилось с моими чернилами. Они не держатся и делают кляксы.

Пришел командир полка и приказал нам снова переехать на новое место. Мы устроились очень хорошо, но он забраковал принципиально, потому что мы расположились не в балке, где он приказывал, а над балкой. В балке мы были. Там нет высоких деревьев, и все очень загажено.

Помощник начальника штаба пошел разыскивать новое место, чтобы переехать. Приказ надо выполнять. Солнце спряталось. Небо заволокло тучами. Стало прохладно. Ожидается дождь.

10 мая 1943 г.

Приказ есть приказ. Мы переселялись и устраивались ночью в темноте. Искололись о всякие колючки, исцарапали кожу и порвали обмундирование. Место паршивое. Миллионы гусениц, которых поминутно приходится с отвращением сбрасывать с шеи, со стола, с бумаг. Мало этого. Теперь нам ходить за хлебом 2 километра, за завтраком километр, за водой более километра.

Поистине: за 7 верст киселя хлебать. Пока дойдешь от кладовой до кухни, половину хлеба съешь, пока дойдешь от кухни до места работы, вновь есть захочется, пока еще сходишь за водой, вот уже и пропало около трех часов рабочего времени. Но приказ есть приказ.

Я уже жду, что сегодня опять придется переселяться, тем более что хозяин сегодня еще не был и не видел нашего, как здесь говорят, нового положения.

Спал всего часа 2–3. Сейчас жарит солнце, у меня болит голова, хочется спать.

Вчера получил от Тамары Михайловны открытку из Краснодара от 26 апреля, где она была в командировке по вызову крайоно. Убит ее брат Петя. Известие печальное. Мать сходит с ума.

Видно, как наши самолеты пикируют и сбрасывают бомбы на переднюю линию за Крымской. Видно, как их обстреливают немецкие зенитки. На нашем участке наступление вновь приостановилось у сильно укрепленной новой линии противника.

В Тунисе идет уничтожение изолированных групп. 120 тысяч немцев и итальянцев попали в окружение.

13 мая 1943 г.

За эти дни особенных военных событий у нас не произошло. Противник упорно сопротивляется, и продвижение наших частей приостановилось. Наша авиация последние дни усиленно бомбит вокзалы и ж. д., занятые гитлеровцами. Немецкая авиация бросает по 200 самолетов на Ростов и др. города.

Успешно идут действия союзников в Тунисе.

14 мая 1943 г.

Все эти дни занимался в свободное время бытовыми вопросами. На земле много змей и еще больше клещей. Два клеща впились в мое тело – один в руку пониже плеча, другой, проклятый, в член. Их очень трудно оторвать. Обычно их головка остается в теле, начинает там гнить и образуется болезненная опухоль. Я решил сделать что-то вроде койки на забитых в землю колышках. Найдя доску, я очень долго возился с нею, чтобы перерубить ее пополам и обтесать. Когда койка была готова, пришел один старший лейтенант, заявил, что это доска его, и забрал ее. Мне снова пришлось спать на земле. На другой день, проснувшись на рассвете, я пошел искать доски в бывших немецких блиндажах. Насилу нашел километрах в 2‑х от нашего расположения, но их можно было извлечь только с помощью лопаты и топора. Пришлось вернуться за этими орудиями, а потом снова пойти за досками. Поработав с полчаса лопатой и топором, я, наконец, доски добыл и принес в расположение. Вечером соорудил хорошую койку и теперь сплю на ней, ложась на дубовые ветки и листья. Но спать на койке холоднее, чем на земле.

Вчера в нижней рубашке я обнаружил порядочно маленьких вшей. Нужно было принимать срочные меры. Отпросившись у майора, я после обеда пошел на речку километра за 3 и занялся стиркой.

Перестирал все: портянки, обмотки, пару белья, верхние брюки, гимнастерку, полотенце и различные сумочки для продуктов. В заключение я выкупался и переоделся. Сейчас думаю о том, как бы проварить выстиранное вчера белье и простирать плащ-палатку. В воде я был часа три. Теперь у меня болят зубы и что-то подозрительно ноет ишиас, к тому же знобит. Боюсь, как бы не заболеть.

На дворе жить и работать хорошо и полезно для здоровья, пока нет дождя, но одолевают гусеницы, которых миллионы и которые падают на одежду, лезут за шею, раздавливаются на обмундировании, которое от этого делается пятнистым и ужасно грязным, особенно гимнастерка, которая окрашена плохо и после стирки стала почти белой и очень быстро загрязняется.

Позавчера получил письмо от Юры и 2 письма от Т. М. Дюжевой. Оба за 1‑ю половину апреля. Юра просит бумаги и денег на обувь. Тамара тоже просит денежной помощи и говорит о Юре как о каком-то нахлебнике. Это меня возмутило, и я написал ей злое письмо.

Последние дни не видно наших самолетов. Пользуясь этим, вчера 32 немецких нетопыря безнаказанно бесчинствовали рядом с нами, сбрасывая бомбы на станицу Абинскую, на проходящие по дорогам машины и на железную дорогу.

Позавчера снились обе Тамары. Я был как между двух огней. Меня тянуло к маленькой, и я пошел к ней, а большая лежала пластом и ревела, и мне было ее жаль. Проснулся я с тяжелым чувством. Вчера в письме я так и написал: «Если Юра для тебя обуза, напиши мне, я отдам его Тамаре Андреевне и сам уйду к ней».

Мой милый друг, когда получишь ты
Моей рукой написанные строки,
Подумай: наша горькая любовь
Должна быть человечней и суровей.
Ведь за нее течет родная кровь.
Так будем же достойны этой крови.

Маргарита Алигер(«Письмо с передовой». Газета «Красная звезда», 1–5–43 г.)

«Возвращение Прозерпины» И. Эренбург («Красная звезда», 1–5–43 г.)

1. Гитлер – обер-тюремщик Европы.

2. Общее горе всегда сближает.

3. Можно воевать без идеалов, нельзя воевать без людей.

4. Гитлер прячет на минуту кнут и показывает пряник.

5. Бесноватый фюрер.

15 мая 1943 г.

Сегодня я дежурным по хозяйству Ратомского и поэтому всю ночь не спал. Замечательная ночь. Лунно, тепло и, как нарочно, тихо. Только изредка проносились с рокотом где-то в синих небесах невидимые мне, но ощутимые по звуку самолеты, да на передовой зажигались ракеты-люстры. Зато всю ночь пели свои весенние любовные песни соловьи. В зарослях ветвей и в траве всю ночь слышалась возня невидимых существ: козявок, гусениц, букашек. Всю ночь баловались своими электрическими фонариками под кустами крохотные светлячки.

Луна зашла в 3 часа. Вскоре на востоке забелелось, а через 30–40 минут загорелась заря, и воздух наполнился новым гамом и возней проснувшихся птиц и всего живого. Взошло солнце, стали особенно надоедливы комары и москиты. Я согрел чайник, выпил 2 кружки чаю с солью, согрелся. Я около часу вздремнул, а потом принялся за работу. Часов в 11 прилетело штук 20 немецких самолетов, которые стали бомбить окраину станицы, где стояли замаскированные в лесочке танки. Значит, кто-то донес.

Сейчас седьмой час вечера. Нахмурило и стало прохладно. Возможно, ночью пойдет дождь. Он очень нужен. Пусть идет, хотя мне будет негде спать.

16 мая 1943 г.

Уже темно. Хочу записать только несколько слов.

Идя на кухню за компотом, я наблюдал, как садилось солнце. Это продолжалось 3–5 минут. Вначале солнце было вроде вращающегося золотого пылающего шара, потом, когда оно до половины скрылось за горизонтом, стало очень красиво: солнце напоминало раскрытый золотой парашют, потом стало напоминать огромный стеклянный абажур, освещенный изнутри, затем золотую огромную медузу, плывущую по спокойной поверхности морского залива.

17 мая 1943 г.

Около 6 часов утра. Пасмурно. В половине четвертого пошел дождь. Пришлось уйти в палатку. Все еще спят, т. к. подъем в 6 часов, а я уже умылся, стряхнул с ветвей вокруг стола дождевые капли, закурил и вот записываю.

Вчера получил из Ейска 3 письма. От Тамары большой, Лиды и Горского. Письма быстро дошли (посланы 7 мая), и все содержательны. Оказывается, в Ейске жизнь не так дорога, как об этом вначале писала Т. М.: молоко 10 руб. литр, масло 250 руб. кг, яйца 20 р. десяток, много рыбы. Хлеба Тамара получает 400 гр., Юра 300. В училище и в школе продают простоквашу и по 50 гр. хлеба. Бондаревский – директор молзавода, Головатый – начальник плодоовощного совхоза. Науменко Д. – командир взвода в истребительном батальоне, Науменко А. – ранен немцами в Ейске при бомбежке. Ему отрезали руку. Пятов – командир истребительного батальона, Прокопенко живы. Начальник милиции – Подольский. Халициди был схвачен немцами и, очевидно, погиб. Аксюта в армии. Копанев, Акульшин и Выборный сидят как будто за враждебную деятельность. Ипатов – прокурор.

Марийка прислала Юре и Тамаре письма и хочет забрать Юру к себе, чего нельзя делать. Тамара говорит о своей любви ко мне и называет идиотками Лидию и Тамару Андреевну – старая ненависть на почве ревности. Лемешкин работает в колхозе, С. Ю. Давыдов в детдомах.

Педучилище ограблено, и, видать, работа в нем не особенно ладится. Тамара, вероятно, с работой не справляется и не имеет авторитета.

Горский беспокоится за Володьку, просит, чтобы я за ним присматривал и посоветовал ему вступать в партию. Пишет, что был у меня на квартире. Сообщает, что не полученные мною деньги выплатят жене.

18 мая 1943 г. Вечер.

Я с детства замечаю, что когда начинает цвести калина, когда на ее лапах-гроздьях появляется белый или, лучше сказать, кремовый венчик цветов, то обязательно дует ветер, наблюдается похолодание, по небу проплывают нагромождения облаков, напоминающие огромные снежные комья, и перепадают частые, но кратковременные косые дожди.

Сейчас пора цветения калины. И вчера, и сегодня меня дождь поднял в 3 часа ночи. Днем тоже был дождь, и мне пришлось работать в палатке, как сороке на колу, за чужими столами и на чужих сиденьях.

Сейчас заходит солнце. Дождя нет. Косые лучи солнца преломляются в мокрой листве, заставляя сверкать дождинки на листьях, как бриллианты. Холодно. Я в шинели и не согреюсь. Чертовски хочу есть, но нечего. Решил согреть чай, но что за чай без хлеба и сахару – вода. Но я все-таки буду его пить, потому что он горячий. Вообще, я очень много пью чаю – когда есть сахар, то с сахаром, когда нет – то с солью, когда нет соли, то просто так. Ночью будет сыро и холодно спать.

Всю прошлую ночь и сегодня весь день грохотала артиллерия – бог войны, по определению товарища Сталина.

Тараторили «Катюши», солировали солидными голосами «Андрюши», и мощным басов покрывал все непревзойденный «Иван Грозный». На левом фланге немцы лезут в наступление, и им дают соответствующий отпор.

Написал Т. М. длинное письмо.

19 мая 1943 г.

«Когда человек и его дело слиты воедино, успех дела сам собою становится судьбой человека, и другой судьбы нет, и не может быть». (П. Павленко. Газета «Красная звезда», 11–5–43 г.)

Так у меня было на педагогической работе. Именно увлечение ею определяло мою жизнь до войны. Сейчас война определяет жизнь человека.

Получен приказ, по которому подлежат откомандированию из обслуживающих и тыловых частей в запасной полк для пополнения тыловых частей все лица в возрасте до 55 лет, признанные годными к строевой службе или могущие быть замененные женщинами и нестроевиками.

Мою работу может выполнять грамотная и толковая женщина или нестроевик.

Я был нестроевиком, но сейчас, чтобы попасть в нестроевики, надо пройти 3 комиссии. Я не подымаю этого вопроса, т. к. видимых увечий не имею.

Жду откомандирования в запасной полк, а оттуда в какую-нибудь часть на передовую. В качестве кого я попаду? Конечно, в качестве стрелка. Ведь я никакому военному делу не обучен, что очень плохо. Я не смогу как нужно ориентироваться в бою и погибну, как кролик.

На нашем участке фронта продвижения нет. Уж очень укрепились немцы в предгорьях.

Ночью было очень сыро и холодно. Моя постель из листвы была напитана водой, и я вынужден был положить на листву три сшива газет и спал на них.

Спать вроде было не очень холодно, но утром я почувствовал, что кашляю простудным кашлем, что у меня болит грудь и вся грудная клетка охвачена невралгией так, что вздохнуть нельзя.

Уже пятый час вечера, а я чувствую себя плохо. Меня знобит, болит голова, хотя температура по термометру из медпункта – нормальная.

День пасмурный, грустный и недостаточно теплый.

Для Бугаева переделал кучу дел, теперь надо идти к Панкову, у него тоже куча дел.

20 мая 1943 г.

Вчера только лег спать, как пошел дождь. Пришлось искать убежища. Спал в палатке на земле, подложив под себя листья. Не разувался. Было теплее, чем во дворе. Снились плохие сны.

Один непримечательный. Другой: будто я женился на Марийке и любовался ею, ее красотой. Она уже была пожилой. Было много людей. За столами на открытом воздухе сидело 111 человек. Я был каким-то ответработником, и меня ждали. Потом в каком-то ларьке мне отпускали продукты. Проснулся снова с болью в груди.

Эскадрон, где я числюсь конно-связным, собираются целиком откомандировать.

Здесь я считаюсь прикомандированным. Значит, придется ехать и мне. Меня возмущает, что меня числят конно-связным, хотя знают, что с лошадьми никогда в жизни я не имел никаких дел и сидеть на лошади не умею: никогда не приходилось. За лошадью надо уметь ухаживать и уметь седлать ее. Это ставит меня в еще более сложное положение, чем попал Мечик Фадеева134.

На нашем и других фронтах продвижения нет. Немцы не только сопротивляются, но и переходят в наступление, так что нашим частям пришлось перейти к обороне. Вот и сейчас идет бой. Громыхают шестиствольные минометы противника.

День пасмурный и прохладный. Пойду разыскивать блиндаж. Надо перебраться туда хоть на ночь.

21 мая 1943 г.

Пасмурная, холодная погода. Кругом грязь и мокро. Вчера почти весь день шел дождь. Земля раскисла и налипает на ботинки так, что не поднимешь ног.

Вплоть до обеда вчера по приказанию майора переселялся в блиндаж и устраивался там. Блиндаж высокий и просторный. Поселились мы там с завклубом, художником Никитиным. Устроились ничего, но по сравнению с тем, что было без блиндажа, – хуже. Здесь мы без людей, одиноки, как волки. Уходить вдвоем нельзя, кто-то один должен оставаться возле имущества. Воды держать не в чем. У Никитина нет котелка, и он идет за пищей с моим котелком, а потом приносит мне. Это тоже хуже. Я сам получал лучше и больше, чем приносит он.

Дел вчера никаких не сделал. В блиндаже нет двери и холодно. Света тоже нет. Пришлось лечь спать очень рано, как стемнело.

Чай мой тоже кончился. Там его кипятил связной в чайнике. Здесь его некому, да и не в чем кипятить.

Военные события не изменились. Судьба эскадрона решается. Может быть, сегодня придется отправляться. После завтрака пойду в штаб узнавать.

Вновь снилась Марийка. Она готовила меня куда-то в дорогу и пекла мне печенье, пироги, пирожные. Как-то снилась Зоя Совпель.

Вчера я получил какую-то странную записку из штаба партизанских отрядов о зарплате. Записка от 30 декабря 1942 года и без подписи.

Вечер. Никитин дежурит. Я сделал из патрона ПТР135 лампочку – замечательно горит и не коптит. Замаскировал блиндаж своей плащ-палаткой – закрыл вход и пишу. Эскадрон целиком, за исключением одного взвода, забирают отсюда к 24 мая. Я не знаю, оставят меня или заберут. Жду сообщения.

Сегодня я получил письма от Юры и, наконец, от Тамары Андреевны. Юра пишет 1 мая. Умное и хорошее письмо: «Дорогой мой папа! Поздравляю тебя с праздником 1 мая и шлю горячий привет… Тамара Михайловна сейчас в Краснодаре. Я живу пока сам. Мне очень скучно одному». Очень важная фраза. Во-первых, он привык к Т. М., и ему без нее «скучно одному», во-вторых, он вообще много скучает, т. к. ему приходится оставаться «самому» часто.

«26 и 27 числа (апреля. В. Ц.) воздушные пираты бомбили порт. Было самолетов 40–50. Много жертв оказалось в рыбзаводе136». «Наступает весна. Начинает цвести сирень». «Получил письмо от мамы. Она благодарит Т. М. за то, что она сохранила мне жизнь. Ей очень хочется, чтобы я приехал к ней. … Очень хочется, чтобы война окончилась, и все стало по-прежнему хорошо. … Напиши, какую должность ты занимаешь в армии и как живешь».

Милое письмо, от которого я чуть не заплакал. Мне тоже хотелось, чтобы война кончилась, и все стало «по-прежнему хорошо». Мне захотелось обнять и приласкать родного мальчика. Юра послал письмо без конверта, склеив края. Цензура, распечатавшая его, оторвала края и еще дальше заклеила. В результате половина письма пропала.

Долгожданное письмо от Тамары Андреевны. Я его долго не распечатывал, зная, что оно меня расстроит, т. к. она никогда не присылала писем, которым бы можно было радоваться. Вот это письмо от 10 мая:

Мой дорогой!
Родным назвать не могу, милым ты бывал редко, а в том, что ты мне дорог, я сейчас твердо уверена. Была несказанно обрадована, получив твое письмо и узнав, что ты жив и здоров. Много тревог я пережила за тебя в первые дни оккупации. Всякий раз, слыша рассказы о расстрелянных немцами на окраине города, рисовала себе ужасные картины. Теперь все это позади. Письма твои с упреками, злые и вообще безличные. На некоторых из них можно было написать любой адрес.
Стихи мне понравились очень. Думаю я о тебе много и сильно скучаю. Все вокруг постоянно заставляют вспоминать, и некуда уйти от этого.
Забыть друг друга мы, конечно, уже не сможем. Меня обрадовало то, что ты в армии. Там сейчас все лучшее, что есть у нас. Кроме этого, я очень надеюсь по возвращении найти у тебя больше твердости, настойчивости, а главное, решительности. Иначе, несмотря на седины, о которых я часто слышу, ты так и останешься со своими вечными неудачами, со своим умением страдать и оглядываться по сторонам, ища у окружающих сочувствия. Прости, хороший мой! Я постоянно о тебе думаю, хочу видеть, жду. Желаю бодрости, здоровья и успехов, только боевых. Целую много раз.
Твоя Тамара.

Письмо, в котором она впервые называет меня на «ты» и впервые говорит: «Твоя Тамара». Это письмо повергло меня в отчаяние, и прежде я хочу разобраться в своих чувствах и мыслях и вдуматься в это письмо, которое написано, как говорится: «Укусит и меду даст».

23 мая 1943 г.

Эскадрон расформировали. Все уже разъехались. Меня оставили в этой части, но перевели в другую роту – во 2‑ю. Работать буду на прежнем месте.

Продолжаю жить в сыром и холодном блиндаже, потому что на дворе еще холоднее. У меня от сырости ужасно обострился ревматизм. Ломит колени и ниже, локти, пальцы рук, плечи.

На фронте у нас подозрительное затишье. Вчера в газете опубликована замечательная, по-прежнему хитрая речь Черчилля, в которой он говорит, что Гитлер усиленно готовится к 3‑му наступлению против России и что союзники в 1943 г. должны большую часть бремени снять с России и предпринять самые решительные и скорейшие меры против планов ефрейтора Гитлера.

Сегодня ночь дежурил. Ужасно перемерз. Днем отдыхал и мало что сделал. Думаю поработать вечером.

Все думаю о письме Тамары. В конце концов, она хочет, чтобы я возвратился с войны и жил с ней. Других выводов я не мог сделать. Но я так, очевидно, и останусь страдающим человеком. Тамару Михайловну я бросить не могу. Я дал слово жить с ней. И будет преступно не сделать этого, потому что она осталась с моим сыном и сохранила ему жизнь. Потом, Тамара Михайловна меня любить будет сильнее, чем Тамара Андреевна, и жить с нею будет проще и легче. Я уже потухающий вулкан, а Тамара Андреевна требует и будет требовать вечного горения. Потом эти ее вечные капризы. А может, я ошибаюсь? Во всяком случае, я должен ответить ей отрицательно.

25 мая [1943 г.]

Вчера вечером приезжала кинопередвижка Дома Красной Армии. Была лекция и показаны кинокартины: Журнал № 8137 и «Котовский»138. И лекция, и кино очень хороши.

Получил из дому от Тамары письмо от 12 мая. Оно меня расстроило. Ей не нравятся мои описательные письма, ей хочется, чтобы я объяснялся ей в любви. Написал ей ответ. Вечером решил написать еще. Вот отрывки из письма:

Темный и холодный вечер. Сыро, мрачный, как могила, блиндаж. Ящик вместо письменного стола. Коптилка, сделанная из немецкого патрона от противотанкового ружья, слабо освещающая этот листок бумаги. Черные тени. Резкий запах портянок и спящих товарищей, вернувшихся со смены. А на поверхности, впереди, артиллерийская канонада и взрывы авиационных бомб. На мой стол и за воротник валится с потолка земля. Я сижу в шинели и пишу эти строчки. Вот картина моего сегодняшнего вечера. Вдобавок чертовски хочется есть.
Я все это сопоставляю с картинами довоенной жизни, и ненавистью наливается сердце «к бесноватому фюреру» – Гитлеру, этому «обер-тюремщику Европы» и его озверелой и одичавшей армии, разрушившей нашу светлую жизнь.
Вот сейчас над головой, словно коршун, кружится нагруженный бомбами воздушный пират, выискивая место, куда сбросить свой смертоносный груз. Возможно, он сбросит над блиндажом, и тогда через минуту не будет ни меня, ни этих записок.
Месть и ненависть – вот наши чувства. Подготовка к предстоящим боям, где нужно, не жалея жизни, уничтожать, как саранчу, своих поработителей и отвоевать право на спокойную и свободную жизнь, если не для себя, то для тебя, для Юры и для миллионов людей, подобных вам.

26 мая 1943 г.

Утро. Ветер утих. Из многочисленных облаков временами пробивается солнце. Свежо. Я уже проделал порядочную прогулку за хлебом.

Всю ночь свирепствовал холодный ветер. Я спал обувшись и мерз. Снились плохие сны: женщины и ямы, между которыми я ходил, боясь свалиться в грязь и грязную воду.

Всю ночь бомбили самолеты, и грохотала артиллерия. На рассвете часа два стоял беспрерывный артиллерийский гул, не прекращавшийся ни на секунду, летали на передовую большие соединения наших самолетов. Сегодня снова началось наступление, говорят, окончательное на нашем фронте. Затем минут на 30 артиллерия утихла – очевидно, войска пошли на штурм. А сейчас вновь беспрерывно грохочет артиллерия и летят наши самолеты. Уже разыгралось несколько воздушных боев.

Вчера закончил второе письмо домой, Тамаре. Сегодня отослал его, забыв записать в дневнике интересные рассуждения из него. Жаль, если этого письма Тамара не получит или не сохранит его. Никитин понес письма. Сейчас приходил майор и вызывал меня. Вернется Никитин, сейчас же пойду, хотя время завтракать.

Еще не завтракал. По заданию майора в автомастерских проводил митинг – читал обращение Военсовета Северо-Кавказского фронта. Об исполнении доложил подполковнику, т. к. майора не было. В обращении говорится: «Войска нашего фронта переходят в наступление, чтобы покончить с немцами на Кубани. … Морем нашего огня с земли и воздуха, всей силой железных наших рядов ударим на гадов. … Устроим немцам на Кубани второй Сталинград! Кубань была и будет нашей, советской. … На фронте, известное дело, – сейчас в тылу, а через час – в огне и дыму».

27 мая 1943 г.

Мне снился плохой сон. Будто я делал не то гроб для себя, не то какой-то ящик для своих ног. Потом медсестры надевали на меня новое белье и кормили яйцами всмятку. Под впечатлением этого сна я плохо себя чувствовал. Но сейчас я настроен хорошо, несмотря на то что у меня болит голова, а на дворе сильный ветер – норд-ост и ломит колени.

Я сегодня написал письмо Тамаре Андреевне, в котором в мягкой форме рассказал ей о том, что у меня есть обязанности мужа и отца, которые я должен честно соблюдать после войны. Письмо разное по стилю. Первая часть игриво-лирическая, где я подверг критике ее письмо, вторая – грустно-лирическая.

После письма я выполнил массу текущей работы. У меня все было готово к приезду майора из Краснодара.

Он уже все подписал и угостил меня черешнями, которых привез из Краснодара кг. 30. Я взял себе гр. 200 и поделился ими с товарищами.

На фронте чувствуются определенные успехи. Еще нет официальных сводок, но видно, что артиллерия наша продвинулась, и раскаты ее раздаются где-то за горизонтом. Говорят, основные силы двинуты на правый фланг – на Киевскую, Варениковскую, Темрюк. Наша армия на левом фланге (Новороссийское направление) выполняет роль сковывающей группы. Говорят, что и здесь занято не то 5, не то 7 населенных пунктов.

Ведут много обросших, черных и грязных пленных – волосатых фрицев и цыганообразных румын. Ночью румыны охотно сдаются в плен целыми группами.

С полчаса наблюдал за пленными. Здесь рядом с нами их временный ночлег. Их здесь человек 150. Еще ведут 1500 человек. Румыны отдельно расположились, немцы отдельно. Есть французы, поляки, венгры. Все или очень молодые – безусые юноши, или очень старые. Я беседовал с переводчиком Граймером, который допрашивает пленных. Почти все они попали на фронт по тотальной мобилизации. Это или учащиеся, или квалифицированные рабочие и служащие, ранее пользовавшиеся бронью.

Как они попали в плен?

«Огонь русской артиллерии был так страшен, что мы не могли поднять головы, и русские солдаты забрали нас, как цыплят» – вот что обычно отвечают пленные. И не удивительно. А что творила авиация?

Пленные поснимали рубахи и в подтяжках на голом теле лежат и загорают. Они рады, что уже отвоевались. Обмундированы все хорошо. Румыны в другом обмундировании, чем немцы. Брюки у всех из хорошего сукна. Мундиры тоже.

«Хорошего отца мало любить. Его надо уважать и побаиваться» (Б. Галин).

«Управлять – значит предвидеть».

«Если для тебя человек дешев и безразличен, трудно ради него жертвовать жизнью».

28 мая 1943 г.

Я уже давно нашел целое поле стелющейся розы. Всякий раз, проходя за завтраком или обедом на кухню, я заворачивал на это поле посмотреть, не расцвели ли они. Наблюдал, как набухают бутоны, как увеличиваются в объеме. Сегодня множество роз расцвело. Замечательный ковер из роз. Я нарвал огромный букет и поставил его в банке из-под консервов на столе в неприветливом блиндаже. Он как-то посветлел и наполнился своеобразным, тонким и нежным запахом. Это навело меня на воспоминания о молодости, о довоенной жизни, о близких моему сердцу. Я всегда любил цветы. И теперь радуюсь, что у меня есть прекрасный букет. Это порождает особое впечатление и настроение: война, смерть, израненная земля, подземные норы – блиндажи и ходы сообщения – суровая обстановка войны и розы. Смерть и розы. Это как у Горького: «Девушка и смерть»139.

Серое утро. Солнце скрыто тучами. На горизонте артиллерийский грохот, от которого болезненно дрожат в ушах барабанные перепонки. Известий с фронта о победах наших войск не слышал. Судя по беспрерывной артиллерийской обработке, противник по-прежнему упорно сопротивляется и предпочитает умереть, чем сдать этот важный участок фронта. Пленные говорят, что офицеры им заявили: сдать этот участок – значит сдать Крым.

Сегодня майор и капитан, для кого я непосредственно работаю, куда-то уехали. Я подогнал всю очередную работу.

Как-то нездоровится и болит голова. Часа два спал, затем читал газетный материал.

Б. Горбатов печатает повесть или роман в «Правде» – «Семья Тараса» (№ газ. от 17, 19, 20, 21, 22 и дальше). Описание жизни оккупированного города. Правдиво и искренно. Так, как мне пишут об этой жизни в письмах родные и знакомые. Надо им посоветовать прочитать. Как-то грустно. Вспоминается дом, Тамара, Юра. Уже хочется их писем.

Жалею, что не переписал сюда ответа Тамаре Андреевне. В нем есть очень интересные мысли, образы, настроения. Она это письмо может не получить.

Кое-что из ее письма и моего ответа приблизительно припоминаю:

«Хороший и не милый, дорогой и не родной», – кажется, так.

«Улыбаюсь, обнажая свои зубы, которые по-прежнему все еще целы. Но еще более, чем прежде, не белы, потому что их чистить – нет мела».

«На закате моих дней выпить чашу твоей опьяняющей любви».

«Вулканы и те не всегда действуют. А я обычный человек. Правда, вулканы есть и потухшие. Но в груди моей еще бурлят чувства, и в жилах кипит кровь. Припоминая свои годы, я думаю, что это уже последние вспышки вулканической деятельности, и отношу себя к разряду потухающих вулканов».

Вокруг блиндажа, где я живу, растут кустарники белой акации, дикого жасмина и каких-то колючек. В одном из кустов, невысоко от земли свила себе гнездо серенькая остроносенькая птичка. Я проведываю это гнездо. Там уже 5 крапинчатых яичек. Птичка их высиживает и очень боится, что я ограблю ее, как немец, и разорю гнездо. Но я стараюсь рассеять ее волнения и быстро отхожу прочь, когда она начинает волноваться и нервничать.

Против входа в блиндаж кусты разрослись вокруг небольшой площадки и сплелись вершинами, образовав естественную беседку. Я здесь устроил себе рабочий кабинет: забил в землю колышки и сделал стол и стул. Вместо крыши на столе лежит у меня большой кусок этернита140, вместо сиденья – ящик от стола. Все это я разыскал здесь в брошенных блиндажах.

Правда, по-настоящему работать здесь мне еще не пришлось, т. к. дует сильный ветер и мешает. Вот и сейчас, когда я записываю эти строки, он действует мне на нервы, толкая бумагой перо, делает кляксы.

В «Красной звезде» за 23 мая напечатана поэма Валентина Катаева «Мария». Она представляет из себя лермонтовскую «Мцыри» на современную тему: стих, конструкция фразы, композиция – все как у Лермонтова. Читается хорошо и понравилась, может, потому, что мне нравится «Мцыри» больше всего в русской поэзии. Поэму вырезал и хочу послать домой.

29 мая 1943 г.

Ужасно болезненно спал, не разуваясь и в шинели. Чрезвычайно болела грудь, почки и ноги (ревматизм). Утром чувствую себя больным. В дополнение ко всему болит голова и температурит.

Утро пасмурное. Накрапывает дождик. Снилось много снов. Видел Марийку, Милочку, Якова. Яков был обезображен швами после того, как у него вырезали гланды. Вел себя трусливо, и я издевался над ним, и Марийка смотрела на это сочувственно.

Видел Тамару Михайловну, Юру. Тамара дарила мне огромную, как решето, булку и такой же сладкий пирог. Как-то в этом сне замешан был и Юра. Подробностей не помню. Потом мы с ним проводили родню.

Утром майор позвал к себе и отдал мне с полкило оставшегося от его ужина хлеба и гр. 300 пшенной каши. Я взял, потому что настолько ослабел, что если резко повернусь, то теряю равновесие и падаю. Мне, как и другим, недостает хлеба, жиров, мяса. Мяса совершенно нет. Только последнее время появились американские консервы, которые нам дают 2 раза в 5-дневку на 2‑е к каше гр. по 40–50. Животные жиры совершенно отсутствуют. Суп, который мы ежедневно едим и в завтрак, и в обед, жидкий и малопитательный.

В борьбе обретается опыт.

Нет пророка в своем отечестве.

«Кто идет по неровной дороге, глядя упорно только в одну сторону, да еще к тому же глядя сквозь фальшивые очки, тот непременно угодит в яму» (Демидов).

30 мая 1943 г.

Проснулся я в 5 часов. К 8 ч. утра провел политинформацию и проделал много работы. Обнаружил, что потерял ручку. Я в своей жизни ничего не находил, но и не терял. Странно, и главное, мне писать нечем. Я очень долго искал повсюду, где был вчера, и наконец нашел в блиндаже, в листьях постели. Она ночью выпала из кармана.

Пасмурный день. Кругом тихо. На передовой не слышно ни единого выстрела. Или далеко продвинулись, или передышка.

31 мая 1943 г.

Вчера в 3‑м часу дня после небольшого грома внезапно хлынул дождь. Я в это время был в блиндаже майора, который стало заливать, и мне пришлось работать на дожде топором и лопатой, чтобы предотвратить наводнение. В результате насквозь промок и обделал в глину свою выцветшую гимнастерку. Вечером почти до 11 часов на одном из заседаний писал, а потом до утра дежурил. Ночь была темной и ветреной. К утру стало настолько холодно, что у меня замерзли ноги. Я хотел сочинять стихи:

Суровая ночь окопалась на сопках.
Темно, будто тушью весь воздух залит.
Тут днем пролегала в кустарнике тропка.
Теперь разыщи ее. Сердце болит.
Но надо найти. И как дикая кошка…

Пришлось бросить, т. к. всю ночь летали в наш тыл очень низко крупные соединения немецких бомбардировщиков. Караул предложил погасить свет, который пробивался из палатки.

Дежурство было беспокойным. То и дело приходилось бегать к подполковнику и майору. Им женщины приготовили вареники. Когда я заходил, они ужинали и были уже навеселе. В кружках было или вино, или медок. Я тоже с удовольствием бы выпил кружку и попробовал вареников. Но это ко мне не относилось.

Сегодня спал часов до 11, а потом лихорадочно работал. Сделал к 5 часам массу дел. В пять часов обедал, потом Игорь принес газеты, и я стал их читать. А писем все нет. Это меня уже беспокоит.

По неофициальным данным наша армия в 1‑й день наступления продвинулась на 16 км, а потом отошла под давлением авиации противника на исходные рубежи. Бои затягиваются.

1 июня 1943 г.

Итак, наступило лето. Еще не было ни одного жаркого дня. Май был дождливым и холодным. Проснулся сегодня рано. Вымыл голову, ноги. В 6:30 провел политинформацию, потом сходил на склад, получил хлеб и табак. Сахар задерживают, ввиду отсутствия. Выдали только по 24 мая. Табаку дали мало. Всего 10 гр. на день в листьях. Надо бросить курить.

Удивляет меня Никитин. Он с первых дней войны мобилизован, но еще не держал в руках оружия и никогда в жизни не стрелял. У него одна пара белья. И он ходит в нем уже месяц, не стирая. Сегодня я поймал у себя в рукаве огромную вошь. Это его.

В 9‑м часу дня, как и позавчера, была гроза.

1. «Пока война продолжается, жить только войной – вот наш закон».

2. «Нельзя победить, сражаясь вполовину – победа дается только тогда, когда воюют каждым биением сердца, не щадя ни сил, ни жизни».

Полковник Круглов.

Евг. Долматовский. Действующая армия141

Мне нравятся эти стихи, сочетающие любовь, природу и суровую действительность. Большинство моих стихов носят такой характер.

«Надо, чтобы внуки и дети знали, что в эти годы не умирала любовь и была наградой тому, кто не знал страха смерти, был верен родине и своей любви» (Л. Никулин. «Времена года»).

Я еще никогда не видел такого огромного количества наших самолетов, как вчера вечером.

Уже зашло солнце, когда они возвращались с передовой, поднимаясь эскадрильями из‑за горизонта. Их было не меньше пятисот. Они напоминали огромных птиц, орлов, которые стаями поднимались с земли и, распластав свои крылья, летели куда-то вдаль на ночлег.

Сейчас часов 10 утра. 50 немецких бомбардировщиков вынырнули со стороны Новороссийска и обрушили свои бомбы на Крымскую или, может быть, дальше, на передовую.

Я сижу в своей «беседке». Над головой идет воздушный бой. С тяжелым стоном гудят моторы самолетов, проделывающих различные маневры в воздушном океане.

4 июня 1943 г.

Настоящее летнее утро впервые за все время: солнечно, тепло, тихо, светло. Бурно растет зелень после дождей, цветут разнотравные степные цветы.

Сегодня, возвращаясь из склада, куда я ходил за хлебом, нарвал массу самых редкостных цветов, названия которых я не знаю: здесь и совершенно белые, и кремовые, и розовые, и кроваво-красные, и бархатные, и нежно-голубые, как сейчас небо, и синие, как ультрамарин, и лиловые со светлым оттенком, и лиловые, темные, как фиалки, и светло-желтые, и темно-желтые, и какие-то всех возможных цветов и их оттенков и сочетаний: тут и стелющаяся роза, и степная кашка, и маки, и сурепка, и замечательно пахнущий душистый горошек, и масса других, встреченных мною впервые. Они хорошо пахнут степью и напоминают мне детство и родину; еще тогда, работая в поле, я умел понимать цветы и восхищаться ими, впадая в дремотно мечтательное настроение под песни жаворонков.

Вот и сейчас, сидя в своей «беседке», работая, наслаждаюсь полустепной, полулесной природой и слушаю птичий гам и щебет, из которого резко выделяется крик перепела. Глупая песня, которой перепел, очевидно, очень доволен, словно кавказский ишак своим отвратительным игоканьем.

Очарованный степными запахами букета, я говорю об этом своему товарищу Никитину и прошу, чтобы он нарисовал букет и меня за походным «столом». Но Никитин не разделяет моего лирического светлого настроения или, как говорит он, телячьего восторга и рисовать не хочет. Да он, по-моему, и не может. Никитин и по душевному складу, и по своим работам не художник, а маляр, ремесленник, писавший в Кисловодске, где он жил, вывески и занимавшийся рабским и бездушным копированием чужих работ.

Я злюсь, что он бесчувственен, как бревно. Не воспринимает и не понимает природы, живет неряшливо, месяц не меняет белья и завел вшей, что умывается, выпуская воду изо рта, ходит небритым по целой неделе – и я предлагаю ему выбросить после войны кисти и палитру с красками, а заняться покраской крыш.

Он этим совсем не обижен и начинает пространно мечтать о том, что это даст ему хороший заработок, т. к. начнется послевоенное восстановление поврежденных построек и создание новых, и профессия маляров станет дефицитной. Этим он меня еще больше возмущает, и я теряю к нему всякое уважение.

Фронт откатился дальше, и уже не слышно артиллерийской канонады и взрывов бомб. Вчера во фронтовой газете рассказывалось о том, какие пришлось вынести ужасные бои, чтобы овладеть одной стратегически важной высотой, с которой, как на ладони, виден один крупный и важный населенный пункт. (Очевидно, Анапа.)

Люди, приехавшие с передовой, рассказывают, что сейчас все у нас мощнее, чем у немцев. Но людей на его фронте – больше, чем на нашем. И из‑за этого часто приходится отвоеванные рубежи сдавать и потом бороться за них вновь.

Это задерживает продвижение наших войск. Наступление, так удачно развивавшееся, остановлено, а в некоторых пунктах наши войска отброшены на исходные рубежи. Сейчас, по всем признакам, положение выправляется, и наши войска, хотя медленно, с большим трудом, но продвигаются вперед. Им приходится выдерживать огромный натиск авиации, танков и артиллерии, а также устойчивость долговременных укреплений «Голубой линии»142, которая создавалась немцами из железобетона в течение девяти месяцев.

«Нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми силами души» (И. Сталин).

«Ненавидеть – значит действовать».

«Мы привыкли считать года, а надо мерить жизнь делами. Кто сколько сделал» (В. Полторацкий).

5 июня 1943 г.

Вчера в 3 часа дня опять был дождь, сильный и продолжительный. Как раз было объявлено постановление о выпуске 2‑го Военного займа, и мне, как уполномоченному по подписке, пришлось порядочно месить грязь. Я даже упал, зацепившись за пень, и здорово вымазал полу шинели.

К 8 ч. вечера подпиской я охватил 100% своих людей и закончил ее. Подписались на 130% месячного фонда зарплаты, причем 60% внесли наличными, а остальные внесут с июньской зарплаты. Я, получив 10 рублей (теперь я числюсь как линейный надсмотрщик), подписался на 50, причем сорок внес наличными.

Сегодня 63 немецких самолета бомбили железную дорогу и станцию Абинская.

Сейчас 11:30 ночи. Недавно я отправил донесение об окончании подписки на заем по части. Подписались на 189,9% против фонда зарплаты. Внесли наличными 61,1%. Комсостав на 144%. Бойцы на 397%. Некоторые подписывались при зарплате в 10 руб. на 225–200 руб. и вносили их сразу, так что я, переведя на 500% свою зарплату, оказался в разряде отстающих, ибо многие подписались на 2250% и 2000% и сразу их внесли. Но у меня таких денег нет. Я отдал все что мог, даже не оставил на членские взносы.

6 июня 1943 г.

Проснулся в 5:45. Пасмурное утро. Уже пролетели наши самолеты на бомбежку (ночью бомбили немцы). Принес воды, вымыл котелки, провел политинформацию.

Снилась Т. А. [Тамара Андреевна]. Будто я видел, что в каком-то большом доме на одной из кроватей спали Лида и Т. Я дежурил. Потом некоторое время лежал с Т. Она была в одной комбинации, и мы с нею разговаривали. Лида почему-то оказалась на другой кровати. Был рассвет. Мы с Т. пошли возле какой-то реки, мирно разговаривая. Встретились знакомые мне ребята и сказали, что у мельницы один из моих двоюродных братьев ранил другого моего двоюродного брата. Я как дежурный пошел туда, оставив Т. Шел я над водой по каким-то кладкам у водяной мельницы, которая не работала. Я нашел раненого. Это был не мой брат, но какой-то знакомый молодой парень. У него был проломлен и открыт наполовину череп. Мозги вывалились. Я принялся водой промывать рану. Набрали чистой воды у шлюза и плеснули ему в череп. Все оттуда вылилось. Череп стал пустым. Крови совершенно не было. Странно, что этот раненый разговаривал. Я приказал вызвать карету скорой помощи. Пошли вызывать, а раненого понесли. После этого я вновь встретился с Т., которая меня ждала, и мы вновь стали деловито разговаривать.

Сегодня получил запоздавшие 2 письма от Тамары143, из дому от 30 марта и из Пашковской от 29 апреля. Первое в письме Кочубинской с 8 штемпелями. Оба письма где-то блуждали. Письма навели меня на грустные размышления. Вот цитаты:

«Юрий учится, балуется, рвет одежду неимоверно. Каждый день приходит или с разорванными штанами, или рубашкой, или шапкой. По русскому устно у него посредственно. Так все это надоело, что у меня скоро лопнет терпение» (30 марта).

Юра не имеет достаточного присмотра и контроля над собой и является обузой для Тамары. Это очень плохо для всех нас и хуже всего для Юры.

Кочубинская пишет: «Только вчера возвратилась из родных мест и нашла 2 ваших письма. Не беспокойтесь, в Ейске все в порядке. Видела вашу жену. Она прекрасно выглядит. Такая пухленькая, что просто прелесть. Ейск ничем не изменился, если не считать того, что чуточку опустел и погрязнел».

Из письма Тамары от 28–29 апреля 1943 г., написанного под влиянием известия о гибели брата Пети, которому фашистская пуля попала прямо в лоб и он не смог произнести ни одного слова:

Я столько передумала и решила, что если ты мне что-либо посоветуешь в отношении Юры, то уйду в армию. … Меня останавливает только Юрий, которого некуда определить, но мне все надоело. У родных я также узнала, что денег ты посылать не сможешь мне, а сама я не смогу обеспечить всем необходимым себя и Юрия. … Прошу тебя, не пиши никаким бабам в Ейск.
Вечером Таичка дала прочитать твои записки. Ужасно расстроена, чуть не плачу. Даже тогда, когда ты без конца видел во сне Юрия, ты не видел того, кто с ним остался, а свою Марийку – гордую и красивую (удивляюсь, когда это она стала красивой!). Ты их за то видел во сне, что ни одна из них не пошла работать уборщицей к немцам ради твоего сына, ни одна не оставила его у себя. Спасибо за твои мечты о ком-то. Где же мне надеяться на что-то хорошее в будущем, когда я такая дрянная, что один-единственный раз увидел меня во сне, и то лучше, чем есть. Я столько увидела нужды, лишений, страданий – только не из‑за себя, и я проскользнула через твою жизнь, как тень, как что-то мутное и туманное, хорошо, впредь будет так. Я не буду больше ни на что надеяться, т. к. я для тебя была и остаюсь чужим человеком. Прости, что я привязалась насильно.

7 июня 1943 г.

Снова пасмурная погода. Сейчас часов 11 дня. Как-то не работается.

Опять снилась Марийка. Или она получила мое злое письмо о Юре, или думает забрать Юру. Писем из дому нет. Я волнуюсь. Вчерашние письма опоздали и ничего не объясняют.

Вечером разгорелся на горизонте бой. Говорят, наши заняли хутор Свободный. Бои идут на севере опустевшей станицы Молдаванской144.

Несколько дней тому назад немного поработал над своей поэмой, хочется поработать и сегодня, но есть много очередной работы.

У нас многих откомандировывают на курсы. Поговаривают что-то и обо мне.

8 июня 1943 г.

Вчера около трех часов дня, когда я сидел в блиндаже и работал, ощущалось землетрясение в два приема через интервал минуты в 3–4. Длительность каждого продолжалась секунд 6–10. Дрожала земля, скрипели балки блиндажа, качались шинели на гвоздях. Ощущение неприятное. Эпицентр землетрясения, очевидно, в Турции или в Крыму.

Сегодня для меня неудачный день. Лег спать часа в 2 ночи. Спал плохо. Снилось, что меня бомбили. Я кричал во сне. Снилось, будто я рассказывал сон Никитину, что мне снилась махорка. Он посмотрел в какую-то книжечку и сказал, что это к производству в офицеры.

Утром поработал и потом хотел отдохнуть. Но меня подняли и вызвали к майору Радомскому. Оказывается, я поставил на бумажку не тот штамп, о чем доложил майору Должиков. Раньше это был тот штамп, но теперь он уже не тот, т. к. сегодня получен новый. Мне был порядочный нагоняй от майора, а я даже не знал ничего об этом. Должиков торжествовал. Ужасно пессимистичный и выслуживающийся человек, вчера получивший звание младшего лейтенанта.

Потом на меня напал комроты Семильгор. По его мнению, я должен бывать в роте и там работать. Я ему сказал, что во всех местах выполнять работу я физически не могу. Тогда он заявил старшине, что если я приду за брюками или еще чем-нибудь, чтобы тот мне давал самое плохое. Приказание по меньшей мере не тактичное, если не глупое.

Потом нужно было на ремонт в Краснодар отправлять баян. Это отняло часа два времени. Так мне и не удалось отдохнуть. Трещит голова, а сегодня еще дежурить.

Вчера достал бумаги для работы и сделал себе общую тетрадь и блокнот для дневника.

9 июня 1943 г.

Вечер. Где-то играет гармошка. Мой товарищ, Никитин, страдающий болезнью сердца, спит и стонет во сне. Я при свете лампочки написал 2 письма: Горскому Владимиру, который где-то на передовой, и его отцу в Ейск. Писем из дому все нет, что меня тревожит. Из ребят, попавших на передовую, уже погиб старшина Ярошевский, ранены Кавешников, санинструктор Денисов и ряд других товарищей. Попали, идя в разведку, под огонь «Катюши», которая хотела уничтожить немецкие проволочные заграждения. Но, судя по письму Горского, он и Пушкарский не с ними, а в каком-то другом подразделении, а может быть, и в другой части. Видел вчера Якубу. Он в нашей части конно-связным. Он мне и рассказывал о погибших и раненых.

Сегодня весь день употребил на себя. После дежурства спал часов до 11, затем делал конверты. После обеда прекрасно искупался в «бане» горячей водой, выстирал носовой платок, полотенце, носки (белье думаю отдать постирать Варе Михель).

Затем выбросил всю «постель» Никитина и свою и постелил туда толстый слой травы, которой нарвал руками. Очистил блиндаж. Выругал Никитина, что он все еще не выкупался, не постирал своего белья и спит все время не разуваясь. Я ему сказал, чтобы он не подходил ко мне на расстояние пушечного выстрела, пока не приведет себя в порядок. Он очень обиделся и заявил, что у него больное сердце, и он не может стирать. Я опроверг его причины и сказал ему, что он просто неряха и лентяй, а выстирать пару белья можно и при больном сердце. У меня тоже оно больное.

10 июня 1943 г.

Сегодня получил письмо от отца Володи Горского. Пишет, что в батальоне мои ученицы Тарасенко Галина, Космачева Соня, Чигрина Ольга.

Сегодня на собрании меня выдвинули в редколлегию стенгазеты и для проведения политинформаций в автовзводе.

11 июня 1943 г.

Вчера и сегодня работал над стихотворением. Вот оно:

Твое письмо

Читаю вновь перед жестоким боем
Твое письмо. И в сердце льется мне
Струя любви. И вижу в летнем зное
Я образ твой да море голубое —
И дух борьбы в груди сильней вдвойне.
Росла страна, как все живое летом,
И жизнь цвела, и радостен был труд,
Когда у моря, в шелк луны одетом,
Нашел я в сердце, нежностью согретом,
Твоей любви чистейший изумруд.
Но в этот миг коварно и лукаво
Ворвался враг в страну, как дикий зверь,
И сея смерть налево и направо, —
Рукой преступной и всегда кровавой
Он и теперь стучится в нашу дверь.

Твое письмо перед жестоким боем
Читаю вновь. И в сердце льется мне
Струя любви. И вижу в летнем зное
Я образ твой да море голубое —
И дух борьбы в груди растет вдвойне.
Уже вокруг загрохотали горы, —
Пылает бой мильонами костров.
И я в огонь иду и мщу за горе,
И бью за родину, за жизнь и море
И за кристальную твою любовь.

Думаю послать в фронтовую газету.

12 июня 1943 г.

Вчера послал стихотворение в фронтовую газету «Вперед за Родину». Буду ждать ответа. Вечером припомнил первую строку написанного года два тому назад стихотворения: «Сухая веточка левкоя». Мне до того понравилась она, что я сел вечером и, просидев часов до 12 ночи, написал новый вариант этого стихотворения. Вот оно.

Веточка левкоя

Сухая веточка левкоя,
Что ты в письме прислала мне,
В часы затишья после боя
Напоминает о весне.

Весна, весна! Пора цветенья
И размечтавшейся луны!
Деревья в белом облаченье,
Как будто люстры зажжены.
Весной любовь сердца тревожит
И будоражит в жилах кровь.
Ты вспомни, мы весною тоже
Ходили слушать соловьев.

В часы вечернего покоя
Мы пили сладость цветника.
И ты мне веточку левкоя
Крепила в петлю пиджака.
Теперь у смерти на прицеле
Я пью смертельный яд войны,
Но нам возвышенные цели
Самой судьбою суждены.

До смерти будем ненавидеть
И истреблять в бою врагов.
Привыкли мы свободу видеть
И знаем верную любовь.

Настанет день победных действий —
Врага с родной земли сметем
И на шелках знамен гвардейских
Свободу миру принесем.
Но если я в горячке боя
Погибну – в память о весне
Сухая веточка левкоя
Пускай останется при мне.

В моей беседке допрашивали пленного фрица. Он упорно не сообщал названия своего батальона и своей роты и не отвечал на другие вопросы. Допрашивающий переводчик выходил из себя, матерно по-русски ругался и бил фрица, но тот так и не сказал ничего. Я в это время чистил свой карабин, и мне хотелось отмолотить этого фрица прикладом, а потом прикончить пулей.

Снилось, будто в педучилище ночью из той квартиры, где жил в 1935 году, я в ослепительно белом белье шел на верхний этаж в уборную. Когда я возвратился и открыл дверь квартиры, то увидел Марийку и Милочку, которые подняли белого крысенка. Он кинулся мне под ноги, потом повернул в комнату и исчез под шкафом. В комнате мыли полы, и горела электрическая лампочка у потолка.

Клещи просто не дают жизни. Они ежедневно впиваются в мое тело. Но вытащить можно только определенным путем в санчасти. Ранки потом болят и причиняют беспокойство.

Вчера и сегодня настоящие летние дни, когда от жары не найдешь места. Жара порождает усталость и слабость. Постоянно клонит в сон. Сейчас около часу спал на траве. Было жарко. Болит голова. В блиндаже прохладно, и работать лучше, но Никитин занял своим монтажом все место, и я вынужден идти в беседку.

Хороший лунный вечер, полный приключений. Приехала кинопередвижка. Пока всех об этом известил и провел машину на место и помог установить экран и аппарат, стало темнеть, а пока пришел к себе в блиндаж, чтобы покушать компот, кино начали. Я пришел, когда негде было ни сесть, ни стать. Я цеплялся за ветки, но и ветвей хороших не было. Кроме того, все время летали самолеты, и киноаппарат в это время выключали. Я ушел домой и принялся за записки, когда меня позвал Никитин, находившийся на дворе. Выскочив из блиндажа, я увидел летящий к земле, объятый пламенем самолет. Вскоре он упал, и стали взрываться бомбы. Через некоторое время Никитин меня снова вызвал – недалеко от нас спустился парашют. Оказалось, что самолет наш. Его подбили наши же зенитчики. Из экипажа в 5 человек выбросилось трое. Остальные, вероятно, погибли.

15 июня 1943 г.

Эти дни настолько был занят, что не имел возможности даже записать в дневник. Работал и днем, и ночью. Вчера получил из Ейска 4 письма: от Тамары Михайловны, Юры, Давыдова и ученицы Вали Бардаковой.

1 Цит. по: Горький М. Полное собрание сочинений. Письма. М., 2017. Т. 19. С. 610–611.

2 Там же. С. 183, 185. Оригинал письма, которым В. С. Цымбал очень гордился, был утрачен в годы войны.

3 М. Я. Мещерякова в 1938 г. окончила Ростовский-на-Дону пединститут, с того же года работала в Ейском педучилище, в 1942 г. при подходе немецких войск вместе с матерью эвакуировалась в предгорную станицу Надежная на юго-востоке Краснодарского края, откуда была родом. Ее отец и брат участвовали в партизанском движении, были арестованы и расстреляны оккупантами. Арест и казнь грозили и ей, но они с матерью ночью сумели пробраться в станицу Малотегинская, где жила сестра ее матери. Они жили там до конца войны, потом Мещерякова была назначена директором школы в Надежной. Сын Цымбала последние месяцы войны провел с Мещеряковой и ее матерью в станицах Малотегинская и Надежная.

4 Кроме ревмокардита, у него были гипертония, плеврит, ишиас, камни в почках и желчном пузыре и плоскостопие.

5 Истребительный батальон – ополчение граждан, не подлежавших призыву в Красную армию. Создавались такие батальоны для борьбы с диверсантами, парашютистами и для поддержания общественного порядка. Начальниками назначались партийные и советские работники, руководители предприятий и организаций, сотрудники НКВД и милиции. Поскольку оружия не хватало и на фронте, истребительные батальоны вооружали винтовками старых образцов, казачьими шашками, штыками и бутылками с зажигательной смесью. Обмундирование участникам истребительных батальонов не полагалось.

6 Тамара Михайловна Дюжева (она же Тамара большая) – жена автора с 1939 г.; Юрий Васильевич Цымбал (1930–2002) – сын автора дневника от первого брака; Тамара Андреевна Паращевина (она же Тамара маленькая) – учительница, возлюбленная автора с 1935 г.; Лидия Григорьевна Бурдюгова – учительница, близкая подруга Т. А. Паращевиной и автора; Георгий Николаевич Красовский (Жора) – учитель, близкий приятель автора; Анна Семеновна Парафейник— учительница, хорошая знакомая автора.

7 Имеется в виду Ейский техникум индустриального земледелия, созданный в 1930 г., с 1937 г. Ейский техникум механизации сельского хозяйства (позднее название несколько раз менялось).

8 ППШ – пистолет-пулемет Шпагина, принятый на вооружение в Красной армии в 1940 г.

9 Кущевка – станица и узловая железнодорожная станция в 120 км к северо-востоку от Ейска.

10 Электростанции, некоторые заводы, вокзал, почту, телеграф, Дом офицеров отступающие советские войска и местные власти взрывали, в соответствии с приказом, чтобы ничего не досталось врагу.

11 Широчанка – поселок и железнодорожная станция в 5 км от Ейска на берегу Ейского лимана.

12 Александровка – станица и железнодорожная станция в 9 км от Ейска на берегу Ейского лимана.

13 Ясенская переправа – поселок и пристань на берегу Азовского моря, в 52 км от Ейска и в 13 км к юго-востоку от станицы Ясенской на песчаной косе, разделяющей Ханское озеро и Бейсутский лиман Азовского моря.

14 Ахтари – местное название городка Приморско-Ахтарска. От Ейска до Приморско-Ахтарска по шоссе 201 км, по прямой – 74 км.

15 Темрюк – небольшой городок неподалеку от места впадения реки Кубани в Азовское море. Расстояние по морю от Приморско-Ахтарска до Темрюка около 110 км.

16 Плавни (нижнее течение, пойма и дельта Кубани) – длительно или постоянно затопленные мелководные пространства, покрытые труднопроходимыми зарослями камыша, тростника, кустарника и осоки.

17 Анапа – курортный город на берегу Черного моря. Расстояние от Темрюка до Анапы – около 50 км.

18 Натухаевская – станица в предгорной зоне, в 24 км северо-западнее Новороссийска, в 19 км восточнее Анапы.

19 Имеется в виду председатель горсовета г. Ейска Иван Васильевич Верхнежировский. В решении Краснодарского крайкома ВКП(б) от 6 сентября 1942 г. говорилось: «Созданный объединенный партизанский отряд не был выведен на место назначенного базирования и самовольно продвинулся в тыл, в Лазаревский район». При этом командир Ейского партизанского отряда Верхнежировский был обвинен в дезертирстве и трусости и исключен из рядов ВКП(б) (см.: Клычников Ю. Ю., Линец С. И. Северокавказский узел: особенности конфликтного потенциала. Пятигорск, 2006. С. 153). Однако осенью того же года он был возвращен на руководящую работу.

20 Позднее выяснилось, что В. С. Цымбал был контужен.

21 Тоннельная – железнодорожная станция в 18 км от Новороссийска и в 36 км от Анапы. От нее начинается большой Новороссийский тоннель.

22 Тамара Андреевна Паращевина – возлюбленная автора с 1934 или 1935 г.

23 Мария Михайловна (фамилия не установлена) – первая жена автора с 1926 г., мать его детей Юрия (1930 г. р.) и Милочки (1938 г. р.), покинувшая его вместе с детьми в 1940 г.

24 Белофинны – участники гражданской войны в Финляндии в 1918 г. на стороне антикоммунистических сил. Термин «белофинны» использовался в СССР во время Советско-финской войны 1939–1940 гг.

25 Вскоре объединенное подразделение получило название партизанский отряд «Гроза».

26 «Волчьи ворота» – на Кавказе так называют высокие узкие ущелья. В данном случае речь идет о Чибийском ущелье в верховьях ручья Большой Чибий – небольшой теснине шириной до 3 метров в Северском районе, либо о расположенном неподалеку ущелье «Волчьи ворота» в 3 км от города Туапсе, в долине реки Паук.

27 В. С. Цымбалу в это время было 36 лет.

28 Петр Антонович Хованский был директором школы в 1937–1939 гг.

29 Солнцедар – курортный поселок неподалеку от Геленджика.

30 Михайловский перевал Кавказских гор (высота 789 м), это же название имеет горное село в долине реки Догуаб в 23 км к востоку от Геленджика. Южнее Михайловского перевала начинается субтропическая зона Черноморского побережья Кавказа.

31 Пшада – окруженное горами адыгейское село в 33 км от Геленджика.

32 Село на побережье Черного моря в 50 км от Геленджика.

33 Упомянуты украинские народные песни. Основное население Краснодарского края – кубанские казаки, потомки запорожских казаков, переселенных в этот край по указу Екатерины II. Их язык (кубанский суржик) – несколько архаичный украинский с некоторым количеством русских слов.

34 Запалился – здесь: сорвал дыхание, лишился сил.

35 Крысало (южн.) – кресало, огниво.

36 Т. М. Дюжеву автор иногда называет женой, иногда сожительницей. Фактически она была его второй женой.

37 Слова романса «Листья падают с клена» (композитор Ежи Петерсбурский, текст Андрея Волкова).

38 Убинка – уединенное горное село в 50 км от Краснодара.

39 Азовка – уединенное горное село у горы Собер-Баш (735,8 м над уровнем моря).

40 Крепостная – станица в ущелье реки Афипс, в 39 км к югу от Северской, в 45 км от Краснодара.

41 Северская – большая станица в 33 км от Краснодара на дороге в Новороссийск.

42 Ворошилов (ныне не существует) – маленький хутор, где проживали несколько семей.

43 Холмская – большая станица на берегах речки Хабль.

44 Смоленская – станица в лесостепной зоне на берегах реки Афипс в 27 км от Краснодара, в 32 км от Северской.

45 Ерик – узкая протока, соединяющая озера и рукава рек между собой.

46 Чабор – местное название чабреца.

47 Любисток, или девясил, – растение со специфическим запахом, горькое на вкус, по народным поверьям лечащее от девяти болезней.

48 Правильно: Планческая Щель – поселок в 55 км к юго-западу от Краснодара.

49 Дуб – хутор, где находилось гигантское 700-летнее дерево.

50 «Под осенней звездой» (1906) – роман норвежского писателя Кнута Гамсуна.

51 Хутор Шабанова – маленький населенный пункт в Северском районе.

52 МТФ – молочно-товарная ферма.

53 Хутор Ново-Алексеевский – населенный пункт в Северском районе.

54 Над словом «жизни» автор написал «любви». Процитировано стихотворение «Юбилейное» (1924). У В. В. Маяковского: «Вот и любви пришел каюк».

55 Процитирована поэма М. Ю. Лермонтова «Мцыри» (1838–1839).

56 Убинка – уединенное горное село в Северском районе Краснодарского края.

57 Ламбина – господствующая высота (342 м), с которой контролировались дороги на Новороссийск и Сочи, была местом ожесточенных боев.

58 Стеганка – простеганная теплая куртка, обычно на вате.

59 МТС – машинно-тракторная станция.

60 Афипс (по адыгейскому названию реки) – поселок в Северском районе в 17 км от Краснодара на трассе Краснодар – Новороссийск.

61 Автор пишет о статье Ильи Эренбурга «Немец», напечатанной в газете «Красная звезда» 11 октября 1942 г. Статья вызвала массу откликов читателей (часть была опубликована в газете), была издана листовка, распространявшаяся в войсках, а потом вошла в сборник Эренбурга «Война: апрель 1942 – март 1943» (М., 1943).

62 Яков (фамилия не установлена) – летчик, выпускник Ейского авиационного училища, в которого влюбилась жена отца Мария Михайловна и уехала вместе с ним из Ейска.

63 СВД (Супергетеродин всеволновый с динамиком) – тип советских бытовых радиоприемников. СВД-9 – 9-ламповый его вариант 1938 г., выпускавшийся до лета 1941 г.

64 «Катюша» (1938) – песня Матвея Блантера на слова Михаила Исаковского; «Синий платочек» (1940) – вальс Ежи Петерсбурского на слова Якова Галицкого; «Что он ходит за мной» – песня на слова стихотворения Алексея Кольцова под названием «Песня (Что он ходит за мной…)» (1842).

65 То есть с деревянным полом. Тогда в кубанских станицах в большей части хат были глинобитные полы.

66 То есть командира эскадрона.

67 Видимо, ошибка. Вождем Румынии с 1941 г. был Ион Антонеску (1882–1946), не было человека с фамилией Романеску и среди военачальников румынских войск, находившихся на территории СССР.

68 Стихотворение не завершено.

69 Записан текст украинской песни.

70 ИТК – исправительно-трудовая колония.

71 Пристала (обл. простореч.) – обессилела.

72 Лида – Л[идия] Григ[орьевна] Бурдюгова, подруга и наперсница Тамары Андреевны, наш общий друг.

73 Имеются в виду школьные праздники, которые в Ейске называют «вечерами».

74 В. С. Цымбал учился на педолого-педагогическом отделении в Горском практическом институте народного образования во Владикавказе (1925–1929), затем до середины 1930‑х работал учителем в разных городах и поселках Северного Кавказа и Северной Осетии. В 1969 г. институт был преобразован в Северо-Осетинский государственный университет.

75 Макартет – хутор, ныне не существует.

76 Ставропольская – предгорная станица в 45 км от Краснодара; Калужская – предгорная станица на берегах небольшой реки Супс, в 8 км юго-восточнее станицы Новодмитриевской.

77 Ялдаши (блатной жаргон) – пренебрежительное название тюрков.

78 Фашистская идея сверхчеловека почерпнута у немецкого философа Фридриха Ницше, который оказал сильное влияние и на Джека Лондона.

79 Курсак (жарг.) – желудок, живот.

80 Пашковская – пригородная станица, ныне район Краснодара.

81 Сергей Шитиков – однокурсник автора по Северо-Кавказскому университету. Они не виделись много лет.

82 Кавдивизион – войсковое кавалерийское соединение. В 1941–1942 гг. кавдивизионы несли огромные потери и вскоре прекратили свое существование.

83 Командующим 56‑й армией с января по ноябрь 1943 г. был генерал-майор Андрей Антонович Гречко (1903–1976). Генерал-майор Андрей Александрович Харитонов (1895–1967) – начальник штаба 56‑й армии с января по октябрь 1943 г.

84 Штарм – штаб армии.

85 «Сожженная Москва» (1886) – исторический роман Г. П. Данилевского.

86 Потник – войлок, подкладываемый под седло.

87 Сидор (жарг.) – вещевой мешок.

88 Станица Новодмитриевская расположена в 29 км на юго-запад от Краснодара.

89 В Пашковской жила семья родителей Т. М. Дюжевой. В. С. Цымбал пошел к ним, чтобы узнать о судьбе жены и сына.

90 Брат Т. М. Дюжевой.

91 Другой брат Т. М. Дюжевой.

92 Сестра Т. М. Дюжевой.

93 Директор Ейского педагогического училища в 1930‑х гг.

94 РГД-33 – советская ручная граната, разработанная в 1933 г.

95 Станица Холмская расположена в 62 км к юго-западу от Краснодара

96 Станица Ахтырская расположена в 77 км к юго-западу от Краснодара на дороге Краснодар – Новороссийск.

97 Станица Абинская расположена в 60 км от Краснодара на дороге Краснодар – Новороссийск.

98 «Катюша» – неофициальное название боевых машин реактивной артиллерии, применявшихся в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.

99 «Мне грустно на тебя смотреть» (1923) – стихотворение Сергея Есенина.

100 Писательница Ванда Василевская в 1941–1943 гг. в звании полковника служила в Политуправлении Красной армии агитатором. Ее повесть «Радуга» вышла отдельным изданием в 1942 г., а в следующем году она получила за нее Сталинскую премию первой степени.

101 Дневники № 3 и № 4 записаны в двух школьных тетрадях с впечатанными буквами алфавита, перерезанных пополам, поскольку из‑за большого размера их было нельзя носить в кармане.

102 Мануфактура (устар.) – ткань.

103 Четверть (устар.) – мера объема жидкости, примерно 3 литра.

104 Малайчики – пирожки из кукурузной крупы или муки.

105 Крымская – большая станица и узловая железнодорожная станция в 87 км к западу от Краснодара.

106 Специальные бланки, которые можно было посылать по почте без конвертов и марок.

107 Строевка (сокр.) – развернутая строевая записка, фиксирующая штатный, списочный и наличный состав подразделения, нахождение военнослужащих в нарядах, командировках, отпусках и увольнениях.

108 Цитата из 6‑й главы (строфа XXI) романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

109 Ейск находится на полуострове. С одной его стороны расположен Ейский лиман, с другой – Таганрогский залив Азовского моря.

110 «Оборона Царицына» (1942, «Ленфильм»; реж. братья Васильевы) – двухсерийная историко-революционная киноэпопея; «Свинарка и пастух» (1941, «Мосфильм»; реж. И. А. Пырьев) – музыкальная комедия, за которую режиссер был удостоен Сталинской премии второй степени.

111 Затирка – суп с лапшой.

112 Томочка – племянница автора, дочь его сестры Наталии Степановны Ерохиной (урожденной Цымбал).

113 Анастасиевская – станица в дельте Кубани в 100 км к западу от Краснодара.

114 8‑я британская полевая армия Великобритании во время Второй мировой войны, действовавшая в Северной Африке, а затем в Италии.

115 Пьеса К. Симонова «Русские люди» о героизме подпольщиков и партизан была напечатана в «Правде» (1942. 13–16 июля), в журнале «Знамя» (1942. № 5/6) и отдельным изданием (Л., 1942). Вскоре она шла во многих театрах страны, а Симонов был удостоен за нее Сталинской премии за 1942 г.

116 «Кукурузник» (разг.) – самолет У-2 (с 1944 г. По-2) – многоцелевой биплан, созданный в 1927 г. Самый массовый самолет времен Великой Отечественный войны.

117 «Ястребок» (разг.) – боевой самолет Як-1.

118 Макуха – кубанское название подсолнечного жмыха после отжима масла.

119 Швейк – персонаж романа Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка во время Первой мировой войны» (1921–1923).

120 Лекпом – помощник лекаря, врача. Здесь в значении: лечебное отделение первой помощи, где работают только лекпомы.

121 Каганчик, каганец – примитивный светильник, состоящий из плошки с жиром и фитиля.

122 Линейка – конная повозка, вдоль которой стоит длинная скамья.

123 Цветень (устар., простореч.) – пыльца.

124 «Чилита» – мексиканская народная песня, популярная в 1930‑х гг.; «Расставанье» – советская версия польского танго «Последнее воскресенье» (композитор Ежи Петерсбурский).

125 «Была весна» – старинный русский романс.

126 Кабардинка – адыгейский (черкесский) народный танец, популярный на Кубани.

127 «Член правительства» (1939, «Ленфильм»; реж. А. Г. Зархи и И. Е. Хейфиц) – фильм о крестьянке, ставшей депутатом Верховного Совета СССР.

128 Приказ Верховного главнокомандующего № 195, 1 мая 1943 года // Красная звезда. 1943. № 102. 1 мая.

129 Боевое содружество трудящихся всего мира // Там же.

130 В кавычках текст вклеенной в тетрадь вырезки из газеты «За нашу родину» от 4 мая 1943 г.

131 «Андрюша» – народное название боевой машины реактивной артиллерии БМ-31-12, модификация реактивных минометов БМ-13 («Катюши») с большей дальностью стрельбы.

132 «Парень из тайги» (1941, «Мосфильм»; реж. О. И. Преображенская и И. К. Правов) – фильм о труде золотоискателей.

133 В кавычках текст вклеенной газетной вырезки.

134 Мечик – персонаж романа А. А. Фадеева «Разгром» (1927) о действиях партизанского отряда на Дальнем Востоке во время Гражданской войны. Образованный и интеллигентный юноша, из‑за своей неприспособленности попадающий в неприятные ситуации, особенно при уходе за лошадьми.

135 ПТР – противотанковое ружье.

136 Ейский рыбзавод находился рядом с портом.

137 Имеется в виду «Ленинградский киножурнал» № 8 (1943; реж. М. М. Клигман).

138 «Котовский» (1942, ЦОКС; реж. А. М. Файнциммер) – биографический фильм.

139 «Девушка и смерть» (1892) М. Горького – романтическая поэма-сказка.

140 Этернит – асбестово-цементный искусственный кровельный материал в виде тонких плит.

141 Две с половиной предшествующие страницы вырезаны. На оставшейся части страницы остался приклеенный кусочек газеты со словами, которые были под стихотворением: «Евг. Долматовский. Действующая армия».

142 Условное наименование укрепленных рубежей обороны немецких войск на Таманском полуострове.

143 Речь идет о Т. М. Дюжевой.

144 Молдаванская – предгорная станица в Крымском районе, примерно в 60 км от Анапы.

Продолжить чтение

Читать онлайн Фронтовой дневник (1942–1945)

Василий Цымбал и его фронтовой дневник

Фронтовой Дневник (1942–1945)

[Тетрадь № 1.] Война с Германией.С 18 авг[уста] 1942 г. по 31 декабря 1942 г.Кубань: Ейск, Новороссийск, район Туапсе, Крепостная

[Тетрадь № 2.] Война с Германией.С 1 января 1943 по 26 февраля 1943 г.Кубань: станица Крепостная, ИТК70, станица Калужская

[Тетрадь № 3.]С 27 февраля по 26 марта 1943 г.Кубань, станицы Калужская, Холмская

Тетрадь № 4. Война с Германией.С 28 марта 1943 по 25 января 1944 г.Кубань: станицы Холмская, Северская, Краснодар, Ленинград

Тетрадь № 5. Война с Германией.С 27 апреля 1943 по 10 июля 1943 г.Кубань: район станицы Абинской

[Тетрадь № 1.] Война с Германией.
С 18 авг[уста] 1942 г. по 31 декабря 1942 г.
Кубань: Ейск, Новороссийск, район Туапсе, Крепостная

[Тетрадь № 2.] Война с Германией.
С 1 января 1943 по 26 февраля 1943 г.
Кубань: станица Крепостная, ИТК70, станица Калужская

[Тетрадь № 3.]
С 27 февраля по 26 марта 1943 г.
Кубань, станицы Калужская, Холмская

Тетрадь № 4. Война с Германией.
С 28 марта 1943 по 25 января 1944 г.
Кубань: станицы Холмская, Северская, Краснодар, Ленинград

Тетрадь № 5. Война с Германией.
С 27 апреля 1943 по 10 июля 1943 г.
Кубань: район станицы Абинской