Читать онлайн Сыны погибели

Никто из них не погиб, кроме сына погибели…

Ин. 17:12.

Полилась на бумагу темная брага

выдержкой двадцать лет,

Мы не вместе, но рядом, значит так надо,

я выключаю свет…

Твой силуэт, как иллюзия…

Я не знаю, но чувствую,

я не вижу, но верую,

Если вырастут крылья за спиной –

Я хочу, чтобы были белыми…они.

После 11

Крылья

Автор предупреждает, что все события и персонажи этой книги являются вымышленными. Возможные совпадения не более чем случайность. Это художественное произведение и не более того.

25 апреля 2019 года

Москва

Следственный комитет Российской Федерации

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев и барская любовь…

Это Грибоедов. Горе от ума. Двести лет прошло с момента написания этой книги. И ничего с тех пор в России не изменилось.

Мне прислали повестку, и я не ждал от предстоящего мне допроса ничего хорошего. Хотя и виноват ни в чем не был. Хотя… был бы человек, а статья найдется. Так говорили когда-то и так говорил когда-то я… но я тогда был по другую сторону баррикад.

Большинство из простых людей – Бог милует, и они никогда не бывают в этих стенах. В государственном присутствии, которое везде одинаково, что в Москве, что в Анадыре. И пусть здание Следственного комитета совсем новое – но уже и в нем… Не слишком чисто, стульев вечно не хватает, красные кнопки пожарной сигнализации, неистребимый дух казенщины. И – с первого взгляда можно определить, кто здесь работает, а кто пришел по повестке или просителем. Кто решает тут судьбы, и чьи судьбы тут решаются.

Власть – дурной, нехороший наркотик, и мало кто может с него соскочить – а многих он и вовсе доводит до беды, до смерти. Я – соскочил. Но видимо, кому суждено быть повешенному

– … заходи!

Тот не утонет.

Допрос…

Допрос это больше, чем просто следственное действие, намного больше, чем написано в статье сто семьдесят три и сто семьдесят четыре УПК. Это как исповедь, только в прокрустовом ложе уголовного закона… своего рода дьявольская исповедь… исповедь дьяволов во плоти, которым не светит прощение. Это своего рода интеллектуальная игра… покер такой, только ставка в нем не деньги – а свобода. Иногда даже жизнь. Игра, в которой ты один – а против тебя каждый день другой соперник… разные люди. И к каждому ты должен подобрать ключик… к содержимому его головы… к тайнам… к дурным поступкам… которые может он и сам уже не помнит…или думает, что не помнит.

И здесь, как и в игре в карты – нельзя все время выигрывать. Ну, подумайте, что бы вы сказали, если бы кто-то потребовал от вас все время выигрывать в карты. Но начальство требует именно этого. Долг требует именно этого. Ты должен постоянно выигрывать. Потому что иначе – преступник встанет со стула напротив и отправится обратно… в тот мир, в котором живете вы.

Этому нельзя просто так научиться. Да и не просто так – тоже. Когда говорят, что научить ремеслу полицейского можно любого – ерунда все это. Нет, конечно, стоять на дороге и палкой махать может любой – тут большого ума не надо. Это ремесло. Но вот вести допрос… это либо есть в человеке – либо нет. Либо он видит человека, который сидит перед ним и знает какие вопросы задавать – либо не знает.

Кстати, Шайхуллин, наш препод по ОРД говаривал – настоящий опер не задаст подозреваемому вопрос, на который он не знает ответа. За время работы я понял – так оно и есть. Сажая человека напротив себя, хороший опер или следак уже должен примерно представлять, что он совершил. Подозреваемый должен это только подтвердить.

Мне повезло. Дважды. Я учился работать тогда, когда из МВД и прокуратуры уходили последние настоящие профессионалы, из тех, что и в самом деле преступления раскрывали, а не палки рубали. Они передали нам свой опыт… а мы ссучились. Мы стали первым поколением в МВД, в прокуратуре, в следкомитете (он тогда тоже был, но не самостоятельный, а СК при Генеральной прокуратуре), когда он появился – кому все было до дверцы. Кто стал решалами. Кто начал массово брать деньги. Кому надо оттарабанить двадцать лет до льготной пенсии, а потом уйти – либо адвокатом, защищать тех, кого ты раньше сажал, либо помощником к тем, кому ты когда-то оказал услугу, либо – честно проживать наворованное. Но мы еще многое умели по работе. А вот то поколение, которое пришло за нами… вот они уже ничего не умеют. Потому что ни в УПК, ни в учебнике нужное не написано – а мы их нужному не научили.

От нас они научились только крысить…

Все что они сейчас могут – это запросить распечатку с сотовых вышек, ну и избить подозреваемого. Часто и бить не надо – дела так пролетают, потому что и надзирающему прокурору и судье – тоже до лампочки. Девяносто девять процентов обвинительных приговоров – в СССР было меньше. А вот когда удается выйти на суд присяжных, и когда противостоит хороший адвокат – вот тогда то и начинаются проблемы. Помните, как в Петербурге присяжные признали невиновными разбойников, убивших при разбое троих, в том числе офицера полиции, подрабатывавшего инкассатором? То-то и оно…

Впрочем… тот кто сидит напротив меня, кое-что все-таки умеет. Я же его и учил – и мне второй раз повезло, что допрашивает меня именно он. Вряд ли он получил приказ меня ломать – наверное, ломать посадили бы другого. Хотя и расслабляться не стоит. Не бывает безобидных допросов, господа. Не бывает…

– Права надо разъяснять?

Я покачал головой. Следователь показал на уставившийся на меня зрачок камеры

– Права свидетеля мне разъяснены и понятны.

Весь этот день – с самого начала пошел через одно место…

Утром поскандалил с Дашкой… я не понимаю, что она от меня хочет, вот реально. Б…, все обуты, одеты, на жизнь хватает и с лихом, Димка британский колледж, заканчивает, Иришка в спецшколе, китайский изучает. Я не бухаю, не устраиваю дебошей, вечером, если не дома – значит на работе: что? Что еще надо дуре? Острых ощущений?! Б…, получить по морде?!

Нет, надо вот с утра вынести мозг.

Утром только приехал в офис – понеслась. Запрос из координационного офиса Госдепа, наш клиент нарушает санкционный режим. И приложение – на три страницы. Б… два месяца готовили сделку – нет.

Вот чего я не могу понять у американцев – это вот этого, б… Каждый чиновник – может творить что угодно и в очень широких пределах. Вот кажется ему, что санкционный режим нарушен – и хоть прибейся. А ты ему должен доказать, что не нарушен, при том что он тебе не верит. И даже если ты три тысячи страниц ему под нос сунешь, он все равно может не поверить.

Потом текучка понеслась, та же самая – запросы, документы… инкорпорация, открытие счетов… запросы от дружеских юридических корпораций Британии и США проверить то и помочь в этом – надо помочь, потому что следующий раз помогут тебе. Но мне это нравится. Мне нравится моя нынешняя работа. Подальше от дерьма… бумаги на английском… мне кажется, этот язык как-то… благороднее, что ли чем наш.

А потом звонок.

И вот теперь это…

Дима Проносов – теперь он старший следователь по особо важным делам в чине генерал-майора юстиции – раздосадовано улыбается. Правильно, ситуация то не из приятных. Это ведь я его приметил еще салагой совсем, стажером. Взял в одну оперативно-следственную, потом в другую – натаскивал, помогал. Теперь он занимает мой кабинет и мое место. Я из этого богоспасаемого заведения ушел – как только начались все эти темы про разделение на Генеральную прокуратуру и Следственный комитет – так я и ушел. Тупо потому что понял: колесо. Сколько не беги по нему как белка – никуда ты не добежишь.

Проносову еще два года – потом уйдет и он. Не думаю, что он относится к системе как то иначе. Понятно и куда он уйдет – в адвокатуру.

Шапку протокола он заполнил, не задавая мне ни единого вопроса. Савельев Александр Иванович, пятнадцатого мая шестьдесят первого, проживает – гэ Москва, образование высшее юридическое, со слов – не судим. Когда-то такие же заполнял и я, правда – тогда техники такой не было, допросы на веб-камеру не писали.

– Место работы?

– Юридическая компания Уникум-Лекс.

– Должность?

– Генеральный директор

Так получилось, что я ушел не в адвокаты. Точнее, в адвокаты, но не по уголовным делам, как можно было ожидать. После генпрокуратуры – я четыре года отработал в одной из госкомпаний, в юридическом департаменте. Потом ушел, открыл свое дело. Направление – сопровождение международных сделок, открытие счетов и инкорпорация, недвижимость, анализ санкционных рисков и так далее. Оффшорки – понятно, куда ж без них. Экономическое гражданство. Как раз этому я научился – теперь это меня и кормит. А уголовки – больше не надо. Накушался.

Выше крыши…

– По какому делу допрашивать то собираетесь?

Проносов барабанит по клавишам, потом произносит положенные мантры про такую-то статью Конституции, про то, что запись допроса ведется на компьютер такой-то с использованием камеры такой-то микрофона такого-то и программы такой то. А потом говорит такое, что у меня челюсть натурально начинает клониться вниз.

– Знаком ли вам Изотов Николай Павлович…

Знаком ли мне Изотов Николай Павлович? Знаком, как же. Еще как знаком. Больше, чем я хотел бы…

– Знаком.

– При каких обстоятельствах вы познакомились?

– При неприятных…

Час спустя. Я сижу в машине, припаркованной напротив главного здания Следкомитета, и жду. Хотя… все это произошло много лет назад и, кажется, что это вообще было не со мной и не с нами – это нельзя так оставлять.

Можно забыть прошлое. Только вот прошлое – вряд ли забудет о тебе…

Изотов… это все предлог, с этого начинается, но кончится отнюдь не этим. Кто-то задает вопросы – опять. Кому-то не дает покоя…

Но почему сейчас? Я же ушел…

Проносов – появляется на проходной, я узнаю его по легкому светлому плащу и отбиваю клаксоном бессмертное «Спартак – чемпион». Он такой же болельщик, как и я. И нам надо поговорить…

Проносов осматривается… да, молодец. Я трогаю машину с места.

Негоже прямо перед зданием…

Не comme il faut

Проносов садится в мою машину на соседней улице. Привычная осторожность, привычное петляние, привычная маска, за которой давно нет лица.

Но он молодец. Достойная скена…

– Что натворил Изотов?

Дмитрий кривится

– Да ничего… не в нем дело.

– А в чем?

– Не здесь.

Не здесь, так не здесь. Лучше бы конечно – вообще нигде. Но прошлое никогда тебя не отпускает. Оно как жвачка, на которую ты ненароком сел – сколько не старайся, до конца все равно не отчистишь. Костюм на выброс.

А вот жизнь не костюм, ее не выбросишь и новую не купишь.

– Поедем, поедим?

…

– Не парься, я угошаю.

– Да я не об этом…

– А… там сто лет никто из прокурорских не бывал.

Полчаса спустя.

Мы сидим в грузинской забегаловке. Никак не могу привыкнуть к дорогим, пафосным ресторанам, вообще к noblesse oblige того класса, к которому сейчас принадлежу. К обязательным выездам в Лондон, или в Куршавель, к бессмысленному трепу про сиабасс, к необходимости купить квартиру в Черногории просто, чтобы была. Может, так оно и надо. Так оно и должно быть. Можно вывезти девушку из деревни – но нельзя вывести деревню из девушки.

Как был я собакой – ищейкой – так ею и остался. Главное в этой фразе – слово «собака». Когда тебе шесть десятков – меняться поздно.

Это тоже своего рода допрос – только в обратную сторону и не урегулированный никаким УПК. Хотя нужный для обеих сторон. Проносов знает, что я соврал, и что он не имеет права разглашать тайну следствия. Но если он сейчас пошлет меня нахрен, встанет и уйдет – через два года у него возникнут проблемы с трудоустройством на гражданке. И не только из-за меня, точнее – не столько. А из-за того, что система, объединяющая незримыми нитями всех нас, братство бывших и действующих – крайне неодобрительно отнесется к такому поступку. И сочтет, что Дмитрий Юрьевич Проносов – доверия не заслуживает.

А доверие это всё. Особенно сейчас, когда шерстят всех и вся и информация о заграничных счетах и домах только так всплывает. Навальный этот… мать его, любопытного…

– Ну, так что с Изотовым то? – напоминаю я

– С Изотовым то ничего… серьезного. Вы вообще с ним видитесь?

– Несколько лет как нет

– А где он, знаете?

Я качаю головой

– Наверное, там же. Он что, вляпался во что-то?

– Да нет… не в том дело.

– А в чем?

– В Черногорске.

Я смотрю на свою тарелку. Не хочется… каждое упоминание этого города – плохое настроение на весь остаток дня. Я оставил этот город. Я проклял его. У меня нет корней. Я москвич. И дети мои – тем более.

Мне в жизни не пришло бы в голову везти своих детей в Черногорск. Малая родина, ядри твою мать…

– А там что?

– Там фильм снимают.

– Чего? Какой фильм?

Вот чего я ожидал – но только не этого. Какой идиот будет снимать в Черногорске. Зачем? Что там можно снимать?

– Да фильм какой-то про сталинские времена снимают. Мол, там такая натура, ничего и дорисовывать не надо.

– А кто снимает то?

– Панской…

Что-то внутри начинает предательски дрожать… что-то в груди. Черногорск – он и в самом деле город, где можно снимать про Сталина. Этот город застраивался тремя очередями и очень быстро – первый раз при Сталине, второй при Брежневе, третий уже сейчас. Застройка была связана с заводом Прогресс – при каждом расширении выделялись деньги на строительство. При СССР это был полузакрытый город – официально статуса п/я у него не было, но иностранцам там было делать нечего. Войны там не было, старого центра тоже, считай, нет, и получилось действительно – три города в одном. Обычной стройки там не было и город действительно очень цельный.

Только раньше там снимать нельзя было. Этого города не было даже на картах – хотя у него почему то никогда не было статуса ЗАТО.

– И что? Изотов Панскому морду набил?

– Да нет. Там ребенок – актер пропал. Панской сами знаете…

Ну, да. Придворный режиссер можно сказать. Вхож к президенту.

– Вот и подумали, что эта история к той имеет отношение. Ну…

Я упорно смотрю в тарелку. И руки я тоже – держу на столе. Чтобы – не дрожали. Вряд ли задрожат, в конце концов, я не пацан девятнадцатилетний. Но и испытывать судьбу лишний раз – я не хочу…

– Александр Иванович, как думаете… Изотову можно доверять?

– А он сейчас – кто?

– В Ижевске. Бизнер, машины ремонтирует, торгует запчастями

О как. Не уехал, значит. Или вернулся.

– Ну, как… в определенных пределах, ты же понимаешь. Доверять нельзя никому.

– Насколько он… может помочь?

– Раньше мог. Сейчас не знаю. Если не сбухался в конец – то может. А что?

– Да, б… Дьяченко издал приказ. Забираем дело, под него создается оперативно-следственная. Командировку мне уже подписали.

– Выслужиться хочет.

– Да. И, похоже, меня туда и дернут.

Хреново.

– Это же ваш родной город, малая родина… вот я и хотел.

– Дим, моя родина здесь…

…

– Изотову в пределах, но доверять можно – мужик глазастый. Хотя и в отставке он – но думаю, ситуацию он знает, такие волки в отставку до конца не уходят. Правда с характером, если не сработаетесь – п…ц. А с ним сработаться нелегко. У него самолюбие есть. Знаешь, крестьянское такое. Типа, ндрав у меня такой, а ты уважать должон. Понял?

…

– Но он не с…а. Подставлять тебя не будет.

– Понял… – Проносов явно веселеет

– Ты чего лыбишься то.

…

– Имей в виду, Черногорск – ж..а. Такая что ты и не представляешь. Потому мой тебе совет. Отбрыкивайся от этой командировки руками и ногами. А если не получится – вообще никуда не суйся там. Понял?

– Александр Иванович, вы меня… закошмарить что ли решили?

– Нужен ты мне… кошмарить… просто будь очень осторожен. Там не все так просто.

Дурак, б… Раньше бы все поняли с полпинка… а теперь разжевывать надо. Как в том анекдоте про Наташу Ростову – и я хочу, придурок, чтобы ты пришел и занялся со мной сексом. А… намек понял.

А то, что ребенок опять пропал – это плохо. Очень плохо.

25 апреля 2019 года

Черногорск, Россия

– Эля!

…

– Эля!

Да что это с ней. Чтоб ее!

Виктор Генрихович Панской, заслуженный деятель искусств Российской федерации, театральный и кинорежиссер, обладатель берлинского Льва и не раз бывавший претендентом на Оскар – был вне себя от ярости. В ярость его приводило все – люди, события, сам город – да всё!

И то, что было утро, а на столе не было привычной чашки латте – было последней каплей…

Если рассказывать про Панского, то первым и главным его жизненным качеством будет зависть. А вторым – умение прогибаться. Зависть была самой сутью его характера, она заставляла его пробиваться, она же грызла его изнутри и она же заставляла топтать и ломать людей, которым не повезло оказаться в его подчинении. Он завидовал всем – коллегам, удачливым актерам и их гонорарам… тем, кому дали свой театр… да всем! Большую часть поступков в жизни он совершал под воздействием зависти и копящейся из-за нее злобы.

Вторым было умение прогибаться. Точно так же как он издевался и гнобил тех, кому не повезло оказаться у него в подчинении – точно так же он был ласков, любезен и учтив с сильными мира сего. Панской относился к наиболее омерзительному слою советской интеллигенции – верные сталинцы, верные брежневцы, потом верные горбачевцы – теперь вот верные путинцы. Они клялись в верности, они увивались у фалд и заглядывали в глаза только чтобы получить бюджетный кусок побольше – и с легкостью начинали клеймить режим, стоило только прийти в Кремль кому-то новому. Самым поразительным свойством этой интеллигенции было умение мгновенно забывать все сказанное и сделанное до очередного кувырка с переодеванием в прыжке. Эти люди клеймили прошлое и клялись «больше никогда», но самое главное – они всегда использовали местоимение «мы». Они охотно каялись в заблуждениях и прегрешениях, но всегда как «мы» от имени всего народа. Никто из них – никогда не каялся как «я», никогда не вспоминал, что лично он натворил, какие подлости совершил, на какие деньги работал и жил. Они всегда говорили от лица народа…

Один из дедов Панского был старшим майором НКВД, и лично составлял расстрельные списки, которые отправлялись наверх. Отец Панского был известным журналистом, закончил журфак МГУ, написал книгу «Ленин с нами» и получил за нее ленинскую премию, а потом стал известным перестройщиком и разоблачителем сталинских преступлений – никогда, впрочем, не упоминая о том, что одним из тех, кто их совершал, был его отец. Сам Панской – интеллигент во втором поколении – известный режиссер, входил в разные годы в предвыборные штабы Путина и Медведева, клеймил тех кто «разваливал страну». И у него никогда не было проблем с получением бюджетного финансирования на свои фильмы. Только вот кассу они не собирали… но именно это Панской и собирался сейчас исправить…

В 2019 году, после десяти с лишним лет молчания – были представлены фильмы уникального проекта Дау режиссера Ильи Хржановского…

Это были больше чем просто фильмы – достаточно сказать, что в Лондоне по итогам этого проекта были проведены несколько научно-практических конференций, в том числе с участием ведущих ученых и политиков. В конференции по вопросам экстремизма принимал участие начальник Имперского генерального штаба, по политической мифологии – она проходила в Парламенте. Эксперты назвали этот фильм прорывом за привычные рамки кино, свидетельством того что кино как искусство далеко не исчерпано и последнее слово в нем – не сказано. Для этого фильма был построен Институт – огромное здание, где в реалиях сороковых и пятидесятых годов жили актеры, причем большинство актеров были непрофессиональные (ученых например, играли настоящие ученые), а в процессе съемок проводили, например настоящие научные конференции…

Дау стал для многих шоком, но для Панского он стал очередной занозой, тяжело саднящей в той части мозга, которая отвечает за зависть. Он начал думать и…

Довольно случайно – Виктор Панской узнал о Черногорске. Небольшой городок в центре можно сказать России, ближе к Уралу, действующий оборонный завод. Единственный крупный работодатель в городе – Росатом. И вот – город попал в список моногородов, но проблему с ним решили довольно своеобразно. В город заходит еще одна оборонная корпорация – Ракетное вооружение – и начинается строительство завода. Под него – чохом отдается территория двух кварталов, застроенных самыми старыми сталинками, которые должны быть снесены – а на окраине возводится новый микрорайон многоэтажек.

Целых два микрорайона аутентичных сталинок.

Панской навел справки, отправил помощников, а когда просмотрел отснятый материал, понял – вот оно! Это не построенный институт, как у Хржановского. Это и есть настоящий городок сталинских времен, почти нетронутый временем – и настоящий завод, на котором тоже сохранились и постройки и цеха того времени. Строили его изначально как патронный – но потом передали под атомный проект…

Дальнейшее было делом техники – тем более что Панской состоял членом Общественного совета при ФСБ. Денег он получил из бюджета изрядно, набрал группу – как и Хржановский с участием большого количества непрофессионалов и местной массовки – и приступил к съемкам.

Готовились примерно два месяца – большинство сталинок были уже расселены. Привезли аутентичные вещи того периода, сделали кое-где косметику – и наконец заселили актеров. По условиям это было что-то среднее между кино и Домом-2. То есть, жилые помещения оснащались камерами, и постоянно шла съемка. Удалось восстановить и запустить аутентичные для того времени магазин (даже два, обычный и кооп, шикарные винтажные магазины с двумя входами – промтовары и продтовары), больничку и баню. Удалось найти и включить в съемки аутентичные райотдел милиции, НКВД, райкома партии и стадиона. Все удалось найти того времени, потребовалось лишь кое-где подремонтировать, повесить плакаты и наглядную агитацию того времени. В частности – на площади теперь висело полотнище со Сталиным.

Главное – это все было не декорациями. Это все было точно, так как тогда.

Как и Хржановский – Панской быстро понял, что не стоит направлять съемочную группу по одному затверженному сценарию. Надо просто отснимать материал и работать с эпизодами. Хржановский – умудрился из отснятого материала смонтировать больше десятка отдельных фильмов – и этим материал не был исчерпан. Здесь можно было наснимать еще больше – он просто снимал час за часом жизнь обычного русского городка времен сталинизма. Он задумал несколько фильмов – про любовь, производственный, несколько детективов и фильм про злодеяния сталинизма. Но пока он даже не называл их и не раскрывал своих замыслов никому, даже ближайшим членам съемочной группы. По указаниям мастера – группа отснимала эпизод за эпизодом, но как они должны были сложиться в общую картину – об этом знал только мастер…

– Эля!

Эля была его помощницей – уже давно. Она работала с Панским более десяти лет, потому что только она и могла его выносить. И она же знала его привычки и потребности – как у артистов бывает райдер…

Вот только райдер режиссера – все был похрену. И без Эли…

– Эля! Да чтоб тебя!

Нет, уволю, к чертовой матери!

Но режиссер остыл так же быстро, как и вскипел – он прекрасно понимал, что Элю он никогда не уволит по одной простой причине – никто другой так долго терпеть его не будет. Уже сработались, срослись, она его привычки знает…

…

– Ты где шляешься?

– Виктор Генрихович, извините… материалы распечатали…

– Давай…

Как и все гении, или те, кто косил под гениев – Виктор Генрихович не подходил к компьютеру, не воспринимал компьютерный текст, и требовал, чтобы ему все распечатывали на бумаге. Понятно, что группе приходилось терпеть это и другие тиранические требования своего гения…

Дело Черногорского маньяка…

Панской услышал о нем достаточно случайно, уловил обрывок разговора в массовке, во время съемок эпизода на стадионе. Помимо типичной для гениев и тех, кто считал себя таковыми, заносчивости и дури – у Панского были и хорошие качества. Например, память. И цепкий, очень критичный и чувствительный ум. Кино, как и театр, исследует две вещи. Человека, его жизнь, его душу. И время, в котором человек живет. Панской не был гением в изображении человеческой жизни и души – максимум, крепким ремесленником. Но вот время он чувствовал. Его картины отличала какая-то чувствительность ко времени. Достоверность, доходящая до мелочности. Он умел изобразить в кадре скажем, банальную советскую кухню, на которой годами ругали власть и начальство, так что любой интеллигент – признал бы ее за свою. И он умел построить реплики в кадре так, что любой, кто это пережил – безошибочно определял своих и свое. Интеллигенты, работяги, комсомольские «стремящиеся», изовравшиеся партийные вожаки. За этими кадрами не было души – Панской был слишком черств, в его душе не было камертона, чтобы было созвучие – но правда в них была.

Так вот, Панской узнал о том, что тут было, уцепился и велел разузнать. А разузнав, пришел в восторг – он нашел, наконец, магистральную идею своего фильма, то чем он побьет Хржановского.

Маньяк во времена Сталина!

Представьте себе – каменные и деревянные двухэтажные дома. Заваленные снегом улицы – в Москве уже забыли, что такое сугробы. Люди все в черном и сером – как маленькие муравьи, как пешки спешат к заводской проходной, чтобы ковать щит жестокой, хищной и равнодушной Родины. Красные кляксы плакатов, и портреты усатого тирана смотрят на тебя со стен. НКВДшники на черной Эмке – синие фуражки, внимательные взгляды – ищут крамолу. И вдруг.

Один труп. Другой! Третий! Паника, слухи. Никто ничего не знает. Тогда и слова то такого не знали – маньяк*.

Конечно, в реальности убийства в Черногорске имели место в восьмидесятые. Но что мешает изменить время и поместить героев в начало пятидесятых, на тридцать лет назад?

Да, это может стать триумфом.

Панской приказал разыскать материалы. Пришлось сделать пару звонков в Москву. Понятно, что уголовное дело ему не выдали – но разрешили послать человека, который перефотографирует его на телефон.

Человек съездил, перефотографировал. Панской пробежал глазами дело и стал звонить в Москву. А потом, получив ответ из Москвы – приказал ехать в Ижевск. Который тогда был городом под названием Устинов…

Панской первый раз был в Ижевске. Город ему не понравился, но он и не присматривался особо.

Здание МВД в Ижевске было на Советской, рядом со зданием ФСБ и стадионом Динамо – но там все сидели на чемоданах: выше уже строилось новое, огромное здание для МВД, прозванное местными остряками почему-то «Пентагон». Панского не узнали на входе, что добавило ему раздражения, но помощник министра с гостевым пропуском был на месте. Он повел Панского вверх по коридорам, к кабинету министра…

Министр куда-то спешил, он даже не предложил чая или кофе, но помощь оказал – из Москвы уже позвонили.

– Изотов? Это из совета ветеранов что ли?

Министр посмотрел не на режиссера, а на своего помощника.

– Он самый, Аркадий Викторович – отрапортовал помощник

– Конечно, знаем, он совет ветеранов возглавляет. А что такое?

– Да надо бы с ним поговорить… он одно дело расследовал. Про Черногорского маньяка…

Министр улыбнулся, но явно неискренне

– А что такое? Хотите фильм снимать?

– Хочу, только действие планирую перенести в пятидесятые годы, прямо перед смертью Сталина.

…

– Понимаете, для достоверности хотелось бы переговорить с кем-то, кто участвовал в расследовании тогда.

– Ну, Никите Игоревичу я приказать не могу, сами понимаете. Но можете ссылаться на меня. Дим, дай товарищу Панскому нашу визитку…

В совете ветеранов – Панской узнал адрес нужного ему человека. Заодно и то что он ушел в отставку в звании полковника полиции, возглавляя республиканский розыск.

Что делает мужик в расцвете сил, когда уходит в отставку из полиции?

Да по-разному. Кто-то устраивается в службу безопасности какой-нибудь фирмы – сейчас прямо спрашивают, в каких службах можете решать вопросы. Кто-то идет в адвокатуру. Кто-то в сторожа. Кто-то начинает бухать.

Изотов – не сделал ни то, ни другое, ни третье, ни четвертое. Как ему сказали в Совете ветеранов – Изотов успешно занимается бизнесом, у него пара автосалонов и несколько ремонтных мастерских по всему городу. Офис у него на промзоне в районе станции Позимь.

– Я Панской…

Панской почерпнул эту манеру представления у Троцкого (я – Троцкий!) – и с раздражением отметил, что его собеседник никак не отреагировал. То есть, он либо не знает его, либо не уважает. Это раздражало.

Изотов на самом деле его узнал. Во время празднования дня Победы – показывали новый фильм Панского, посвященный ВОВ. Изотов смотрел его минут десять, потом плюнул и переключил канал.

– Очень приятно – нейтрально отреагировал Изотов. Сам же Панской – в этот момент не понимал, что сидит напротив настоящего разыскника, государева пса, который таких как Панской при случае раскалывал в несколько минут. Причем без мордобоя – в какой-то момент понимаешь, что мордобой только вредит, но для этого надо быть настоящим профессионалом, а не временщиком, который пришел в МВД двадцать лет отпахать и на пенсию, да еще и решаловом при этом заниматься.

– Очень приятно.

Панской выложил на стол карточку министра – неофициально это означало, что человек пришел с просьбой не только от своего имени, но и от имени министра. Изотов посмотрел, не прикасаясь, никак не отреагировал.

– Я к вам собственно, вот по какому вопросу, Никита Игоревич. Помните, в восемьдесят пятом вы расследовали убийства в Черногорске. Серийные убийства.

– Расследует следователь – поправил Изотов спокойным, но равнодушным тоном – оперативник обеспечивает оперативное сопровождение. Там была целая оперативно-следственная группа создана, даже из Москвы людей вызвали.

В Панском снова колыхнулось раздражение. Он был из тех режиссеров, которые до сих пор считают, что русский театр – это крепостной театр и потому не терпел, когда его поправляли даже в мелочах. Но он проглотил обиду

– Я к вам собственно, вот по какому вопросу. Вы же все равно участвовали в расследовании этого дела с самого его начала, верно?

Изотов не ответил.

– Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили… как все было.

– Вы разве не читали уголовное дело? – поинтересовался Изотов

– Дело я читал, и даже выписки у меня из него есть. Но понимаете. Протокол есть протокол, а воспоминания живого свидетеля… они могут быть бесценными при создании фильма.

Изотов достал антиникотиновую жвачку и бросил в рот.

– Вы примерно представляете себе расследование сложного, многоэпизодного дела следственной бригадой?

Панской снова подавил раздражение

– Боюсь, что нет, Никита Игоревич…

– Дело было на контроле, как у Москвы, так и у местного обкома партии. Понятное дело, что работал и КГБ – как-никак закрытый город. В группе только оперов было шесть или семь человек. Был следователь местный и потом еще приехал следователь, поопытней первого… но там поздно уже было. Была следственная группа – тоже несколько человек. А кто такой опер?

…

– Опер – мальчик на побегушках у следователя. Следователь написал поручение – и свободен, исполняй, как хочешь, а если что, на тебя же все шишки посыплются. Прошу принять меры к установлению лиц, виновных… и так далее.

…

– А я кто был? Мне тогда то ли двадцать три, то ли двадцать четыре года. Сопляк я был, один из самых молодых в оперативной группе. Мне задачи нарезали – и закрывай, как хочешь.

…

– Все знал только следователь. Может, больше других знали КГБшники и старший опергруппы. Я же не знал почти ничего. Но все действия документировались – все допросы, экспертизы, поручения. Так что в уголовном деле всяко больше чем знаю я. Почитайте дело, поговорите с операми… а мне извините, не хотелось бы это вспоминать. Скверное дело было.

Панской принужденно улыбнулся

– А не припомните, кто старшим был в группе?

– У нас, оперов Колотов. Подполковник Колотов. Он меня и учил. Но с ним вы не поговорите, он давно на кладбище. А следователей не помню…

Когда Панской выходил – офис Изотова находился в трехэтажном, хозяйственным способом построенном здании –он не обернулся. Иначе бы он увидел, как полковник Изотов наблюдает за ним из-за штор…

Изотов был старым, битым и травленым лисом, и если он дослужился до полковника и ушел на почетную пенсию, а не сел, не спился и не закончил работу опером в каком-нибудь сраном райотделе. Это в том числе и потому, что он никогда не позволял себе успокоиться, не надеялся на лучшее. Если какое-то г…о может произойти – оно наверняка произойдет.

Наверняка.

Первым делом, он набрал одного из своих в министерстве.

– Алексей, привет. Не мешаю? Изотов. Как сам… Это правильно, сегодня здоровье самое главное. Слушай, у меня тут такой… сейчас… Панской был – режиссером представился. Не знаешь, что ему надо? А, фильм снимает? И о чем фильм… она как. Давно у нас ничего не снимали, да? Нет, я ему помогу – в пределах конечно. А о чем конкретно фильм? О маньяке…

О маньяке…

В этот день он ушел с работы пораньше. Проехал… было одно место, за городом – прямо за городской чертой. Заливные луга у речки Карлутки за городом… там речка, там никого нет, там раньше была какая-то площадка автодрома для вождения – но она была заброшена много лет и заросла травой. Загнав машину, он сел на вкопанную в землю покрышку, закурил – но тут же с раздражением потушил сигарету: не пошла.

С…а.

Уже когда сняли сериал про Чикатило, он понял, что рано или поздно – припрутся и сюда за горячим материалом. А так как у нас сейчас в кино любят реализм – начнут поднимать документы. Задавать вопросы.

И рано или поздно появятся ответы. Не бывает ответов без вопросов.

Он зачем-то посмотрел на часы. Тогда у него были Командирские. Сейчас 50 Fathoms, настоящие. Но время…

В принципе ему опасаться нечего. Что бы они не раскопали – все сроки давности давно прошли. Вот только совесть…

Того ли они взяли?

Вся его карьера – была построена на этом деле. И если выяснится, что взяли они не того… коллеги просто перестанут ему подавать руку. Его сочтут непрофессионалом, идиотом и липачом.

Он никогда не раскаивался. Ни в том, что совершил тогда, ни в том, что совершил потом. Он считал, что так было нужно – то, что он сделал. Но мысль о возможной допущенной ошибке… грызла его изнутри.

Убийства прекратились, так? Именно поэтому расследование тогда быстро свернули. Но не только. То что потом раскопали на заводе… раньше по итогам рассмотрения дела народный суд часто выносил определение об устранении обстоятельств, способствовавших совершению преступления. Это могло стоить должности и карьеры многим, потому что это не выговор, его не снять …

Но суда не было. Всех устроило… дело закончено, забудьте. И им сунули в зубы направления на учебу, чтобы убрать подальше.

И все-таки…

Он забрался на покрышку, встал во весь рост, осмотрелся по сторонам – вид был шикарный, на часть города, на лес… там дальше дорога на Завьялово…

– Э-ге-гей! – крикнул он, смотря на луга, на вышки ЛЭП…

Отзываясь, в селе залаяла собака… и тут он увидел у вышки какое-то движение…

Твою мать!

Он соскочил с покрышки, сунулся в машину. Схватил травматический Макаров… прежде чем он осознал себя, он понял, что бежит с пистолетом к вышке, бросив на произвол судьбы открытую машину с документами…

Зло, заполошно – залаяла собака. Он вляпался в лужу, остановился. Там была собака-дворняга и наверняка щенки

Твою мать…

Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что ни какой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей…

Когда же это кончится?

* Первым маньяком в СССР видимо был Василий Комаров, он действовал в начале 20-х, осужден и расстрелян в 1923 году. По его имени – до войны маньяков называли «комаровцы».

27 апреля 2019 года

Москва

Отец приходя не находит дверей

и плюет в приготовленный ужин…

Наутилус

Иногда я… завидую простым людям. Тому, как у них все просто в жизни.

Ходил в садик, затем в школу, затем перепихнулся с кем-то по глупости, или по пьянке, потом пошел в армию, она его ждала. Вернулся, сыграли свадьбу, появился один ребенок, потом второй. Жена растолстела как корова после родов, сам начал бухать от такой жизни. Работа, которую ненавидишь, зарплата, которой не хватает, калымы, которые позволяют как-то держаться на плаву и оплачивать купленную в ипотеку двушку. По выходным бухло на гараже, и по возвращении – жене по морде, как способ хоть немного отомстить той жуткой реальности бытия, которая вокруг. Но жена никогда не уйдет, только если совсем сопьется. Потому, что она знает, что она, толстая и некрасивая – никому не нужна, кроме своего, плюгавого и пьющего…

Вот так и держится – крепкая семья.

Господи… что за бред.

Я женился поздно, и думал, что по любви. Полагаю, она тоже так думала, хотя истинная причина была в другом. И я, и она – бежали от одиночества. Одиночества, которое у мужчин к сорока, а у женщин к тридцати делает жизнь невыносимой. Но как оказалось, страха перед одиночеством мало чтобы сохранить семью. И даже дети тут не помогли, дети – это вопрос, а не ответ. Я прекрасно понимаю, что впереди у нас развод. Не знаю, что с этим делать и не знаю даже, нужно ли.

В какой-то момент я вдруг подумал, что те отношения, про которые я говорил выше – глупые, идиотские, рукоприкладские и еще хрен знает какие – так вот, они и есть настоящие. Я бежал от них, а может быть – и зря. Потому что в таких отношениях есть главное… нет, не чувства. Чувств там никаких нет. Просто там получается, что люди нужны друг другу. Я не знаю, как – но получается именно так.

А у нас так не получилось.

Все – насмарку. Работать я больше не смогу. Настроение не то. Думаю не о том.

И лучше никому не знать, о чем я думаю.

Пока что я просто должен встретить дочь из школы. И не думать о том, что…

Я сижу в машине в проулке, выходящем на Котельническую набережную, и жду. Школа два – сто четыре, специальная школа от Министерства иностранных дел, основана в тысяча девятьсот тридцать пятом. Два иностранных языка, один из них китайский. Здесь учится моя дочь, по сути единственный по-настоящему близкий мне человек во всем мире. Мысли – терзают подобно стае дворовых шавок неосторожную кошку.

Черногорск… твою мать, неужели это все – так и не кончится…

Есть две России. Наверное, даже три… Москва, Россия больших городов – и провинция. Нет, даже четыре – деревня отдельно, это тоже другое. Другой мир.

И один мир – мало знает о том, как живут остальные.

Мне повезло жить в трех из них. Черногорск – провинция, каждое лето – я проводил в деревне у тетки, и только потом рванул… б… я сделал все, чтобы вырваться, чтобы подняться, чтобы взлететь… чтобы покинуть этот мир бессмысленности и безвременья. И мне удалось – по головам, предавая и обманывая – но я все же вырвался в Москву, сделал все чтобы здесь остаться – и остался. Я стал москвичом… таким же как все… таким же как, наверное, вы… и только мне известно, чего мне это стоило. Каких трудом и каких врагов. Но я сделал. И я зубами буду рвать за то, что у меня здесь есть – и хрен кто это у меня отнимет.

Хрен!

Я плохо знаю города… оттуда родом моя жена… но я хорошо знаю провинцию… эту серость… эту бессмысленность… этот беспросветный мрак за окном. В Москве даже ночь другая… горячая… пьяная… никогда не темная – освещенная никогда не гаснущими огнями большого города. В деревне ночь наоборот… оглушительно тихая, и под звездами. Нечему шуметь… только разве машина просквозит, если дорога недалеко. А вот ночь в таком городе как Черногорск…

Кривя губу… отъезжающие зимой на Бали – вы даже не представляете чем вы пренебрегаете… что у вас на самом деле есть… чего нет у двух – трех десятков миллионов по всей матушке – России.

– Пап…

Я вздрогнул…

– Пап, ты чего?

Настя смотрела на меня с пассажирского. Дверь забыл закрыть.

– Да так… ничего.

– Заедем по пути…

– Я уже был…

…

– Ладно.

Настя уже взрослая. Хотя ей всего десять. Иногда мне кажется, что она взрослее своей матери, которая так и не поняла, чего хочет от жизни.

И она манипуляторша. Вот это она переняла от матери.

– Пап…

Мы сидим в ресторане, на выезде на трассу. Это уже наш ритуал… Настька первая в предварительном тестировании по году. Если так пойдет и дальше – для первых десяти Шанхайский университет приготовил бесплатную образовательную программу. Пять лет в Китае… не знаю, выдержу ли.

– С тобой что-то не так, да?

– Все со мной так. Ешь.

Но мою дочь просто так не обманешь.

– Пап… мама вчера плакала. Я слышала…

Что сказать… а что тут скажешь. Тут делать надо – а я не знаю, что.

– У мамы… тяжелый период, понимаешь. У меня кстати… тоже.

…

– На работе.

– Вы… разводиться будете?

Я качаю головой

– Я вас не брошу.

Да, не брошу. Только и сделать счастливыми – не могу.

Не выходит.

– Куда поедем на лето? Предлагай.

…

– Только не Китай. Выбирай, Стамбул или Париж.

– Пап…

– Ну?

– Мне кажется…

– Что?

– Да нет, ничего…

– Ну уж говори…

– Да так, ерунда…

– Ерунда ты моя ерунда… – я достаю карточку… – пошли.

Выходя на улицу, я заметил, что небо изменилось… просветело к вечеру.

Хотя завтра будет дождь. Я это знаю. Чувствую…

Про свою семейную жизнь я больше рассказывать ничего не буду. Чтобы случайно не перейти на крик…

28 апреля 2019 года

Москва

В какой-то момент я подумал – пронесло. И ошибся.

И если есть те, кто приходит к тебе.

Найдутся и те, кто придет за тобой…

Что же я так неосторожно то…

Это надо было понять сразу. Допереть. Въехать. А потом брать руки в ноги и валить, пофиг куда. В отпуск, в командировку, куда угодно. Лишь бы подальше, лишь бы хоть куда от этой своры, у которой с клыков жадно капает слюна. От нашей идиотской системы, которую и любишь и ненавидишь одновременно, и понятное дело – кормишься. Куда угодно. Как угодно. Хоть на перекладных – но за пределы. Там, куда не достанут, туда – откуда не выдают. И уже оттуда – выбирать в телефоне звонки, на которые ответить.

Но нет. Не дошло. Не въехал. Не просек. И дел много было, оставить некому, и с семьей надо было что-то решать, точнее с тем, что от нее осталось. Вот я и остался.

И вот. Здра-сте.

– Фамилия, имя, отчество.

– Что, забыли?

Горюнов принужденно улыбается. Та еще с..а. Свой следак, послушный. Его ставят на дела, в которых заинтересовано руководство. Как написано в УПК? Судья, присяжные заседатели, а также прокурор, следователь, дознаватель оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на совокупности имеющихся в уголовном деле доказательств, руководствуясь при этом законом и совестью. Это я дословно цитирую. А что делать, если нет совести? И это системное явление? Как быть?

– Давайте, как положено.

Ладно. Как положено, так как положено

– Савельев Александр Иванович.

– Родились?

– Пятнадцатого мая шестьдесят пятого, Ижевск.

– Проживаете?

– гэ Москва, Тутаевская тридцать пять.

– Образование?

– Высшее юридическое…

Что они от меня хотят? В принципе, я ничем таким последнее время не занимался, хотя в последнее время и не поймешь – что «такое», а что «не такое». Обстановка в экономике далека от идеала. Все зарегулировано вусмерть. В банковской системе больше нет заработков – по крайней мере, таких, к каким привыкли. Любое неосторожное слово вызывает панику. Центробанк не спасает банки – а тупо отзывает лицухи, и чем быстрее, тем лучше. А у владельцев и топов банков реакция почти инстинктивная – как только начались проблемы, вывели ликвидные залоги, обналичили, что и как смогли, вывели за кордон – и ходу. Все это делается, не разбираясь, ни одна сторона даже не пытается что-то сохранить – крушат все и вся. В системе сочетается полное отсутствие каких либо гарантий, сдержек и противовесов со стороны государства: если решили переехать – переедут. И практически тотальный преступный умысел со стороны собственников и топов – которые выводят активы мгновенно, думая только и исключительно о себе. А потом мы еще какого-то экономического роста хотим. Да, особенно с полковником ФСБ Черкалиным он будет – несомненно.

Вот тут где-то я мог и попасть. Я стараюсь с откровенно ангажированными личностями не связываться, но сейчас не поймешь, кто есть кто. Все смешалось. Хватай мешки, вокзал отходит. Вот и могло получиться так, что где-то с кем-то.

А теперь будут кровь пить, стараясь узнать, куда и какие фирмы открывались.

А та история с Черногорском – она, скорее всего для затравки. Только как точно выбрали то, с..и. Слил кто?

Твари…

Ладно, мы еще повоюем…

– Александр Иванович… вернемся к событиям в Черногорске.

– Каким именно?

– Восемнадцатилетней давности. Когда вам удалось раскрыть серию убийств.

– А зачем?

Зачем…

Далекое прошлое

03 января 1985 года

Черногорский район, РСФСР

Одна тысяча девятьсот восемьдесят пятый год…

Год, когда начало меняться все, в том числе и то, что меняться было никак не должно. Но тогда, в январе 1985 года вся страна – в том числе и Черногорск – спали беспробудным, почти мертвым сном…

В те годы – жизнь в стране устраивалась и складывалась совсем по-другому – например, зимних каникул не было, третьего числа все выходили на работу. Но разница была не только в этом. В громадной стране, размером с одну шестую всей земной суши – вся жизнь устанавливалась и складывалась по раз и навсегда утвержденному канону, по которому уже прожило целое поколение и готовилось прожить следующее.

Над страной – безраздельно правила коммунистическая партия. Когда-то ее правление было свирепым и кровавым – но это осудили и забыли, кровью уже давно не пахло. Пахло тленом. Во главе партии был генсек, который едва мог стоять на своих ногах и читал по бумажке – но так, как это терпели, значит, от генсека мало что зависело, как и от любого другого жителя СССР. Жизнь устраивалась с самого детства по одному и тому же сценарию – садик, потом школа, потом институт или ПТУ – кому не повезет. Никто не оставался без работы, хотя и больших денег от работы ждать не стоило. Ты заканчивал институт, получал направление на работу – можно было выбирать, но в ограниченных пределах. Кто заканчивал с одними пятерками – выбирали первые, какая-то справедливость. На заводе ты заселялся в общагу и вставал в очередь на квартиру – лет на десять. Если повезет – то и на машину. Знакомился с женой на танцах, рождались дети – редко больше двух. Через десять лет ты получал и квартиру, и машину – и с тех пор свою жизнь можно было считать сложившейся – можно было пить водку, подкаблучничать и ждать заслуженной пенсии….

В Черногорске все было примерно так же, только лучше. Во-первых – уральский коэффициент автоматически добавлял 15 % к зарплате. Во-вторых – был еще коэффициент, связанный с работой на предприятии Минсредмаша. В третьих – очереди и на квартиру и на машину были короче, чем обычно – область была на особом порядке снабжения, строили тут много, и кроме того – тут рядом работал автозавод. Так что не редкостью было получить приличную однуху и переехать из общаги и через три года – как молодому специалисту, а машину покупали за год – два все кто хотел и все кто имел на это деньги. Кстати, если не имел, тоже можно было купить – тогда на заводе имелась и система кредитования. Область хорошо снабжалась продуктами – сельское хозяйство свое развито, а Москва далеко и туда не вывезешь. Так что командировочные из центральных областей и Подмосковья – сильно удивлялись непуганым кругам сыра в гастрономе, которые просто лежали и ждали своего покупателя*.

При том, Черногорск был не таким уж и диким местом – через него проходил Транссиб и до Москвы было сутки. От Свердловска, например – двое…

Три часа по дороге – и ты в областном Устинове*, где и опера и театр, и все блага цивилизации. Вообще, сюда во время войны эвакуировали немало предприятий и ВУЗов, причем в Ижевск попали московские и харьковские, а в Черногорск – ленинградские. Это сказывалось – необычной цивилизованностью здешних мест.

Ижевск переименовали в Устинов под Новый год, видимо – опасались волнений. Как покажет практика – опасались не зря, хотя беспорядки и не состоялись. Тем не – под новый, 1985 год – вся республика стояла на ушах. Переименование – не шутка! Надо заказывать новые бланки, таблички на двери, печати, принимать решение о новых переименованиях…

Люди рождаются, умирают, женятся – все записи надо правильно делать, иначе хлопот не оберешься.

Но в Черногорске все было спокойно. Сдали план, получили тринадцатую***, ушли праздновать. В магазине выкинули апельсины, а кто был под Новый год в Ижевске… тьфу, уже Устинове – отоварились копченой рыбой.

Отметил Новый год и товарищ Зайнуров, глава райкома партии. Отметил хорошо, в новой, только что полученной квартире в только что сданной в городе шестнадцатиэтажке. Стоял потом на балконе, смотрел на дальние, засыпанные снегом равнины и думал. О чем думал? Ну, мало ли о чем думает глава райкома партии? Например, о том, что по слухам через год места в Устинове начнут освобождаться – а тут важно не зевать. Потому что Устинов – это все же настоящая цивилизация для этих мест, пусть и закрытый город. Там театр, оперный театр есть… там все купить проще. Или – пытаться пробиться в Высшую партийную школу? Но там палка о двух концах – еще неизвестно, куда потом пошлют.

А невдалеке от города – отмечал на природе с друзьями и товарищ Шихин, глава облисполкома, заядлый охотник. Но не рыболов – потому что он как никто другой знал, что рыбу тут в речке ловить нельзя из-за сбросов комбината. Однако, ему тоже печалиться нечего было – план выполнили, а на следующий год намечалась грандиозная стройка на несколько лет. Товарищ Маслюков – старый заступник на высшем уровне – пробил два крупных завода, один для Устинова, другой будут строить здесь. А это на несколько лет история – помимо ведь строительства завода будут, и объекты соцкультбыта строить, и жилье – все как полагается. А тут уже недалеко до исполнения заветной мечты – чтобы подкинули денег на трамвай. Если второй завод будет – наверное, и трамвай можно будет пробить. А трамвай – признак большого города.

И никто не знал о трагедии, которая уже разыгралась в нескольких километрах от города.

И не узнал. В ночь с тридцать первого на первое погуляли, первого проспались, второго переделали дела, до которых руки никак не доходили, третьего вышли на работу. И так никто ничего и не узнал…

Далекое прошлое

март 1985 года

Черногорский район, РСФСР

А три месяца спустя… почти уже четыре – пришла весна, робкая еще, северная весна – и сугробы уже ощутимо подсели, а колхозная скотина подъедала последнее в ожидании свежей травки…

Вот, трое современных крестьян – и пробирались по краю поля к дальним копенкам, чтобы привезти скотине сена. Точнее, один правил трактором ДТ-75 с телегой, а двое шли впереди – пробовали дорогу, чтобы не свалиться в яму с трактором – а то председатель точно квартальной лишит. Двое шли перед медленно ползущим трактором, пробовали вилами землю и говорили о футболе…

– Не… не будет толку от Малофеева, говорю тебе, не будет. Надо или Лобана на сборную или Бескова.

– Сказал тоже. Лобана.

– А чо не так? Ты Советский спорт читал?

– Да чего там, в Советском спорте толкового напишут…

Надо сказать, что еще десять лет назад в селе был один телевизор – у председателя. Сейчас они были в каждом третьем доме, и теперь только и разговоров было у мужиков, что про футбол.

– Того и напишут. У нас Лобан только и выигрывал большие призы.

– Лобан тупой. И футбол у него тупой. Он не играет, он мешает играть другим…

Селяне осмотрелись – снег да снег кругом, снег, причем скверный, напитанный водой. Уходящая вдаль линия ЛЭП, темнеющий на горизонте перелесок

Вон там поменьше…

– Перекур!

– Перекур, б…!

Тракторист остановился, высунулся из кабины

– А?

– Перекур!

– Трактор не глуши. Еще не заведется…

Поставив трактор на холостые, трое селян направились к опоре ЛЭП, где было снега поменьше, по пути обсуждая возможности минского и киевского Динамо, Спартака и в целом перспективы клубного футбола и сборной. А к ЛЭП они направились, чтобы было, где присесть – там снега было поменьше. Не будешь же в снег садиться.

У двоих были лопаты, потому что копны надо было очищать от снега и прочищать дорожку для трактора. В две лопаты – быстро отмахали участочек, где сесть, где ноги поставить и так чтобы не промокнуть до нитки. Как вдруг…

– А это что?

Трое мужиков смотрели на снег… на скованную морозом землю… на детскую ручку из-под снега…

Я хорошо помню этот день. Очень хорошо…

Я тогда только устраивался в прокуратуре… конечно, не первый месяц работал – но все же. Брали меня сразу в городскую, повезло – заступники нашлись, у матери третья категория допуска – то есть, проверять не надо.

Но пока меня сослали набираться опыта в районную прокуратуру. Причем тогда она сидела на первом этаже жилого дома, и условия там были… мягко говоря, не ахти.

Почему я в итоге решил стать прокурором? Странно, но мне почему-то с детства нравился закон как идея. Я был не очень то компанейским мальчуганом, и в компаниях тогда много чего творилось. Это был конец семидесятых, проработкой на пионерском собрании уже было никого не испугать. Но я в какой-то момент узнал, что есть закон, который всем велит как надо поступать и как поступать не надо. И если кто-то поступает не по закону – то его надо наказывать. И хотя мои сверстники тогда не сильно то задумывались о законе – я задумывался. И все чаще думал о том, что если кто-то должен следить за тем, чтобы выполнялся закон – то почему это не должен быть я?

Нашлись добрые люди, которые подсказали идти не в милицию, а именно в прокуратуру. Потому что в милицию шли некоторые мои сверстники, которые как о законе не думали. Тогда кстати уже начали проявляться некоторые негативные моменты, которые дадут столь страшные всходы в девяностые. Когда я уже заканчивал ВУЗ – начался погром милиции Андроповым – сорок тысяч самых опытных ментов и следаков полетели. А прокуратуре повезло – после Руденко, умершего в восемьдесят первом, прокуратуру возглавил Рекунков, человек опытный и порядочный, фронтовик…

Надо сказать, что я тогда, несмотря на то, что совсем был зеленый – в некоторых аспектах выгодно выделялся. Например, у меня было полное высшее очное юридическое образование. А ведь тогда оно было далеко не у всех. Сейчас, по крайней мере, в прокуратуре, по-моему, людей без профильного образования не осталось, а в полиции и сейчас есть. Как набирали людей. Был такой комсомольский призыв – молодых комсомольцев, чаще всего рабочих – кидали на милицейскую, на прокурорскую работу. Учились на месте у старших товарищей, потом уже по факту заочно получали юридическое или их отправляли на подготовку. Это считалось нормальным… по-моему это так же нормально как если оперирует врач без образования. Здесь ведь тоже – людские судьбы. И как можно работать не то, что без уважения, но и без знания закона?

Но как-то работали…

Второе – у меня был телефон дома. Не у всех тогда он был.

Так вот, в тот день я встал как обычно рано, и пил чай с бутербродом на кухне, когда затарахтел телефон. Я поставил его на минимальную громкость, чтобы родителей не беспокоить. Тогда я жил с родителями, первая моя общага случилась уже в Москве…

– Алло…

– Саша…

Я узнал голос Давида Михайловича Бергмана, моего крестного отца в прокуратуре, областного прокурора по надзору за следствием. Именно он – устроил меня сразу в область…

– Да, я, Давид Михайлович

– Оденься по приличнее. И давай к нам, на Советскую.

– А … на работу.

– Я Войцеховскому позвоню. Давай, бегом.

Через полчаса – я уже входил в здание прокуратуры, тогда у нее своего отдельного здания не было, и она сидела на Советской вместе с Госарбитражом****. Пропуска на меня не было, пришлось звонить наверх. Оттуда спустили вездеход*****.

И ждали меня не где-нибудь, а аж у республиканского прокурора – в этом кабинете я еще не бывал никогда…

В прокуратуре, несмотря на свой сопляческий возраст – мое имя было уже на слуху, и причиной тому было дело Шафраника.

Дело по своей сути дикое… если оглядываться назад – можно сказать, что это была первая ласточка вала насилия девяностых. Одна из первых, которую никто не захотел заметить. Тогда это считалось чем-то диким, и никто не хотел пристально вглядеться в то, как на самом деле проводят время подростки, чем они заняты и что они думают. Встречи с фронтовиками и «комсомольская работа» заменяли пристальное, непредвзятое изучение молодежной среды. Потом это аукнется…

Несколько подростков прятались в кустах за ПТУ и курили. Проходивший мимо Дмитрий Шафраник сделал им замечание и пошел дальше. Трое подростков – догнали его в подворотне, сбили с ног и нанесли множественные удары по голове и другим частям тела, от которых Шафраник скончался на месте.

Дело приобрело общественный резонанс, готовился выездной суд. Преступление раскрыли на второй день – местные опера в принципе, хорошо знали всех этих подростков. Знали, кого брать. Все трое – группировщики из Ошмеса – так кафе называлось рядом. Вопрос в том, что били трое, но смертельную травму нанес кто-то один. И мы, прокуратура – должны были это установить точно – кто.

Районный прокурор рискнул, поручив поговорить с задержанными мне, подумав, что со мной им будет проще, ведь я почти что их сверстник. Ставка сработала – один из задержанных, Костя Якубовский признался, что именно он пнул потерпевшего по голове, когда тот лежал. Удар этот стал в итоге смертельным…

Надо сказать, что за несколько месяцев в прокуратуре я уже многое успел понять, и раскрытию этому рад не был. Например, дело вели как убийство из хулиганских побуждений, хотя по факту я ни у одного не увидел умысла на причинение смерти – как и сам Якубовский, хотел просто покуражиться и не рассчитал силы. Учитывая то, что готовится выездной суд – для Якубовского, скорее всего, потребуют высшей меры. Хотя по факту – это тяжкие телесные, повлекшие смерть и Якубовский заслуживает десятку. Он пнул так сильно, потому что занимался футболом и показывал успехи. Но теперь его наверняка расстреляют – но не за то что он сделал, а для того чтобы показать его сверстникам, которых приведут на процесс – вот, смотрите что бывает. В городе то и дело драки… комсомол не справляется, а вот мы возьмем и расстреляем одного в назидание остальным.

Проблема в том, что до этого я видел как неочевидное убийство переквалифицировали на тяжкие телесные, повлекшие смерть. А сейчас переквалифицировали наоборот – потому что дело было раскрыто, чтобы расстрелять и отчитаться.

А еще я видел мать Якубовского. И мне это тоже не понравилось. Расстреливать одного для острастки многих. Многие то не острастятся, я это уже хорошо понимал, а что матери сказать…

Это не по закону. Как я его видел.

Но я ничего не сказал. Ни тогда, ни теперь.

Я промолчал

– … Так вот, Саша – сказал отеческим тоном прокурор Анатолий Ефимович Рудницкий, старый, еще сталинской закваски волк – видимо, ты уже дорос до того чтобы работать самостоятельно. Конечно, мы с Давидом Михайловичем присмотрим за тобой… поможем, где надо…

Прокурор по надзору за следствием кивнул

– Вчера, в Черногорском районе трое колхозников нашли в поле труп. Труп ребенка. Признаков насилия как нам сообщили, нет, но дело не очевидное. Поедешь, посмотришь, если надо, то прекратишь. Если что – советуйся с Давидом Михайловичем, не стесняйся. Вопросы?

– Никак нет?

Прокурор улыбнулся

– Ну и давай. В бой, как говорится…

Понятно, что я никуда не побежал, готовиться на выезд. Я стоял у кабинета Бергмана и ждал его.

Давид Михайлович появился через полчаса – у них был кабинет с прокурором по надзору за ИТЛ, но секретаря на месте не было. Молча открыл кабинет, я прошел за ним…

– Давид Михайлович…

– Помолчи.

Давид Михайлович достал из стола какую-то темную, похожую на лекарственную склянку, глотнул из нее, и сказал

– Вляпались…

– Почему вляпались-то? – не понял я

– Потому. У тебя мать все еще на заводе?

– Ну, да…

– Это хорошо…

Давид Михайлович сел на свое место, он был сильно не в себе

– Что случилось то…

– Что-что. Ты не понял, почему именно тебя дернули? У нас единственный следователь с категорией был Винниченко, и того забрали. Рудницкий дал команду собирать на тебя материалы. Получишь категорию… но к работе надо приступать прямо сейчас. Понимаю, это дело надо было дать кому-то поопытнее. Но они допуск могут и не получить. А ты получишь.

То, что говорил Давид Михайлович – сильно выбивало из колеи. Я родился в семье, где родители работали на оборонку. Причем не на исполнительских должностях. Категории допуска… об этом обо всем не говорилось, но это было. Наш город необычный – он город с 1918 года, до того вообще был селом. Здесь нет национальностей, а есть профессии. Здесь целые дома заселены инженерами – элитой державы, профессионалами, способными не только придумать того чего никогда не было – но и запустить, воплотить это в жизнь. Придумать можно и одному. Но даже озарение талантливого гения – останется не более чем озарением, в крайнем случае, патентом на изобретение на стене туалета – если не разработать технологию, не воплотить в жизнь, не организовать. Все это – умели в городе, где городу семьдесят лет, а заводам по двести, где куется щит и меч сверхдержавы, а сыр просто лежит на полке кругами. Потому что и это – надо уметь организовать. Если у тебя магазины пустые – спрашивай, прежде всего, с себя…

…

– Дело это не такое простое, как кажется. Им интересуется КГБ.

– Почему КГБ? – недоуменно спросил я

– Во-первых, город закрытый да еще минсредмашевский – это раз. Второе – там слухи были, что детей едят.

– Едят?!

– Ну, да. Там у них было два случая в прошлом году… мальчишка в реке утонул и еще один пропал. Этот третий. Пошли слухи, что детей едят, понятно, что КГБ заинтересовался. Это не их дело, но интересоваться они будут…

Ясно…

Профилактированием действительно занимался КГБ, потому что им больше делать было нечего. В профилактирование входила и борьба со слухами. Конечно, основным направлением была антисоветчина – их подведомственность. Например, анекдотчики – популярная тогда тема. Или, например, были такие стишки типа «Яйца видим только в бане. Между ног у дяди Вани.» За этот стишок можно было два года схлопотать, хотя обычно исправработами по месту отделывались. Вообще, тогда народное творчество, несмотря на усилия КГБ, развилось, появились детские варианты, классика – мальчик в овраге нашел пулемет. Больше в деревне никто не живет. Называлось это садюшки. Но были и классические слухи. Например, в то время впервые появились заменители молочного жира, так сразу появился слух о масле из нефти. Или, например, что в каком-то саду сварили в молоке крысу и сколько-то детей умерло. Но такого что прямо детей едят…

– Там же нет следов насильственной смерти…

– Ну, вот и проверишь. Районный прокурор там Селезнев, я ему позвоню. Он тебя поселит. Звони мне каждый день. Точнее не мне, а вот…

Давид Михайлович написал телефон – я посмотрел. Один из номеров отдела

– Меня попросишь позвать. Если в деле ничего нет, пиши постановление о прекращении…

В те благословенные времена, когда деревья были большими, когда садовые участки звались «мичуринские» и были по три сотки, а не по шесть (а то, как бы кто спекулировать помидорами не стал!) наличие личного автотранспорта было основанием для увольнения из прокуратуры, потому что если у тебя есть деньги на машину – значит, что-то нечисто. Негласно – машина разрешалась, начиная с районного прокурора, но недорогая. Тогда даже судьи (тогда – народные судьи) могли ездить на автобусе, а нам грешным уж сам Бог велел. Но можно было на самолете. Оформил в отделе кадров командировочное, зашел домой, собрал командировочный чемоданчик, позвонил матери на работу – и побрел на автобус, ехать в аэропорт. В чемодан я сунул кипятильник и кое-какие консервы, потому что неизвестно, как там с продуктами. Как ездят по командировкам, я знал от родителей.

Лететь пришлось час. Самолет старый, ранняя весна, в салоне холодно и дует******. Но лучше плохо лететь, чем хорошо ехать.

В Черногорск я прибыл уже ближе к концу рабочего дня. Меня, разумеется, никто в аэропорту не встречал, и если бы не добросердечие местных людей, пришлось бы мне километра два чапать по грязи и снегу с чемоданом – но так добрые люди меня подвезли сразу, до центральной площади. Не заселяясь, в соответствующем настроении, с чемоданом я побрел в прокуратуру…

Никифор Ильич Селезнев был из старой породы прокуроров, пуганых, но честных. Встретили меня плохо, потому что все напутали – все думали, что я завтра буду. Но это даже хорошо. Если местные чувствуют себя виноватыми, в чем-то и проще будет…

– Мы вас сегодня и не ждали. Чайку выпьете?

– Мне бы с делом познакомиться, да пойду заселяться…

– Да, да…

Селезнев прошел по коридору – полы были деревянные и открыл дверь кабинета, которая была обита кожей молодого дермантина с фигурными гвоздями. Тогда многие так делали – из-за холода…

На двери была табличка Камалов А.С.

– Это кабинет следователя Камалова, он сейчас в отпуске…

– Спасибо, а дело можно…

Прокурор как то вымученно засмеялся

– Давид Михайлович… тоже, чаю не попьет, сразу к делу…

Дело было в кабинете у прокурора, и было почти пустым. Только рапорт об обнаружении преступления и протокол осмотра места происшествия.

– А где фототаблица? – спросил я

– Фотоаппарат сломался*******…

Здорово…

Чтобы вы понимали – даже дело это было не совсем моё.

Во всех прокуратурах – от районной до республиканской – большинство следователей были писарями – так их называли. У нас в районе, например, было семь ставок следователей, из них пять – писарских. Писарь оформляет очевидные преступления, тут ума не надо – только усидчивости и знания УПК. Знай себе допрашивай, назначай экспертизы, подшивай дела. Следаки по неочевидным – тут работа тяжелее, потому что по нераскрытым прилетает именно им. Но я был как раз по неочевидным (их надо было воспитывать, чем Давид Михайлович и занимался, тут не просто изучил УПК и пиши), и если бы не перспектива оформления допуска – меня бы сюда не послали.

И не случилось бы всего того что случилось потом. Оформили бы отказ в возбуждении – и с концами.

Прокурор видимо хорошо знал Бергмана и потому вызвался проводить меня до гостиницы, чтобы я не приведи господь, не заплутал в незнакомом городе. А может, он слишком хорошо знал местный отдел КГБ и их гнусную привычку прослушивать всех и вся…

Темнело. Тротуары в основном уже освободились от снега, но сугробы еще были, и было сыро. Мы шли по тротуару, а где-то вдали догорал закат, и была видна гора…

– Город хороший – рассказывал прокурор – раньше тут колония была, вот это да. Сейчас колонию убрали, всяких отсидевших прописывать перестали и как лучше стало.

– А раньше прописывали?

– Ну а как. Прописывали, конечно. У вас же тоже********…

– Да…

– Вы то сами…

– Мать инженер, отец тоже.

– А в прокуратуру как попали? Давид Михайлович?

– Да нет. Как то с детства закон хотелось защищать. Вот, на юрфак и пошел. Потом практику в районе проходил… у Войцеховского.

Разговор этот был не просто так. То ли я рабочий по комсомольскому призыву, то ли пусть стажер почти, но с высшим и очным. И своего прокурора я не просто так назвал – Селезнев перезвонит. Все на связях держится – можно ли доверять.

И можно ли доверить.

– А вы сами что по делу думаете?

– Ну, трудно сказать. Труп перезимовал. Вдобавок эти идиоты, что труп обнаружили, мало того что там лопатами пошарились, они еще и привезли труп в колхоз, а потом уже милицию вызвали. То есть, ложа трупа нет, как такового и следы могут быть от чего угодно.

– Следы насилия есть?

– В морге его посмотрели… экспертизы уже ты назначать будешь, но на первый взгляд нет. Тут другое…

…

– Этот мальчишка… Даниил Хроменков – он пропал за несколько дней до Нового года.

– Как пропал?

– Родители заявление написали. Тогда лед… не встал еще… думали, на реку пошел и… мальчишки. Море по колено.

– Я слышал, еще мальчик здесь утонул?

Прокурор помрачнел

– Да…

…

– Родителей, друзей опросили, запросы по родственникам отправили… ничего. А тут…

…

– Он был в какой-то непонятной одежде.

– Какой?

– Школьной. Из верхней одежды только ватник старый. Мужской.

Я присвистнул.

– Экспертизы назначили?

– Ничего не назначали, говорю, тебя ждали. Еще опер должен приехать из Иже… тьфу, из Устинова…

– Да ладно. У нас все по-старому называют…

– Как он там вообще оказался?

– Кто?

– Мальчик

Прокурор пожал плечами

– Всякое может быть. Заблудился

– В чужой одежде? Откуда у него ватник?

…

– Родителям сообщили?

– Да. Это я на себя взял

– Что – они?

– А сам как думаешь?

На углу – высилась девятиэтажка гостиницы.

– Ну, вот и пришли.

– До завтра тогда.

– Да, до завтра…

Ну, вот и познакомились.

Заселиться в гостиницу при советском строе было отдельной проблемой – просто так не селили, несмотря на отсутствие или наличие мест – но командировочное, плюс удостоверение сотрудника прокуратуры напугали – и номер мне дали. Правда, в нем бегали тараканы – но это зло неизбежно. У нас в квартире тоже тараканы. Везде тараканы.

Так как никакие магазины уже не работали, а круглосуточных не было тогда даже в Устинове, чего говорить о Черногорске – я спустился вниз. К счастью, ресторан еще работал.

Накормили непритязательно, но вкусно. Я кстати потом, когда в Москве обедал в общепите, часто с ностальгией вспоминал родной край…

С утра я решил я переделать всю бумажную работу, назначить экспертизы, а потом уже решать со свидетелями, и все прочее. Мне выдали машинку, которая оказалась почти сносной, на ней я бодро отстучал несколько постановлений. Селезнев утвердил, почти не читая.

Дальше – я решил съездить в больничку и сам посмотреть труп, а заодно и на тех, кто будет его вскрывать, потому что Давид Михайлович говорил, что провинциальным патологоанатомам и на грош нельзя доверять. Но тут меня ждал капитальный облом.

Труп увезли в Устинов. Хотя делать этого – не имели права.

* Автор не застал, а вот его мать, работавшая на оборонном заводе и постоянно имевшая дело с командированными из Москвы – хорошо запомнила удивление гостей прилавками и то, как они были шокированы возможностью купить, например, целый круг сыра

** Ижевск стал Устиновым 27.12.1984 года и пробыл им до 19.06.1987 г.

*** Зарплату. Что-то вроде годовой премии

**** Сейчас арбитражный суд. Тогда он совсем маленький был, четыре судьи (они назывались госарбитрами).

***** спецпропуск без указания имени. Обычно имелся один на всю организацию и хранился один, у директора

****** Это не шутка. В те годы самолеты летали не только до всех городов, но даже и до крупных сел. Самолеты были кукурузники, Ан-2, билет на самолет стоил примерно как несколько поездок в общественном транспорте. Садились прямо на поле, на земляной аэродром. В села летали раз в неделю, в города, по-моему, раз в 2-3 дня

******* В это трудно поверить, но автор как то раз слышал рассказ, как брали карманника и нужен был фотоаппарат. Так вот, на город в 650 тысяч человек на всю милицию был один (!!) исправный фотоаппарат. Они его в итоге и разбили, за что от начальства таких звездюлей получили…

******** Еще когда автор был пацаном, в Ижевске, прямо в самом городе были колонии. Сейчас одну закрыли, другую – легендарную ИК-9 переделали в подростковую. Но тогда почему то это считалось нормальным – оружие делают и тут же колонии.

11 марта 1985 года

Черногорский район, РСФСР

– Проехали, поди, поворот.

– Нет. Будет еще…

– Ну, смотри…

– А чего смотреть то, на месте посмотрим…

Волга – одна из двух, имеющихся в распоряжении оперсостава республиканского МВД – выглядела донельзя дико в этом окружении. Сельская дорога, лесок, где-то вдалеке – диковинные то ли антенны, то ли еще что – интересоваться, мягко говоря, не рекомендовалось – стоят и стоят сооружения посреди леса под военной охраной. Меньше знаешь…

Дорога была почти пустой – сев еще не начинали, какой сев, снег лежит. Проскакивали УРАЛы, трактора с окрестных колхозов, автобусы. Личного транспорта было мало – у кого он и был, берегли, в такую погоду не ездили…

Бухтело радио – хоть какое-то развлечение в долгой и мрачной дороге ранней весной…

… избрать Генеральным секретарем ЦК КПСС товарища Горбачева Михаила Сергеевича.

Генеральным секретарем Центрального Комитета КПСС Пленум единодушно избрал товарища Горбачева Михаила Сергеевича.

В ответном слове, генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Горбачев Михаил Сергеевич выразил глубокую признательность за высокое доверие, оказанное ему Центральным Комитетом КПСС, отметил, что очень хорошо понимает, сколь велика связанная с этим ответственность…

Колотов приглушил звук. Какое-то время ехали молча

– Ну и что думаешь?

Его напарник не ответил.

– Молчишь? Может и правильно.

…

– А молчальники – вышли в начальники. Ты кстати прав – не говори что думаешь, думай что говоришь. Правильно.

Колотов сменил тему

– На Тридцать лет Победы два наших дома сдают. По моему ордеру уже все решено, моя малосемейка освобождается. Если хочешь, замолвлю за тебя словцо в профкоме.

– Не надо.

– А что так? Что, так и будешь всю жизнь в коммуналке?

Напарник не ответил.

– Ну, смотри…

Свернули они точно.

Начальник местного РОВД, подполковник Братишко – ждал на месте. Тело уже давно увезли, полковник (как и в армии, приставку «под» опускали) нервно курил, пиная форменным сапогом комья мерзлой земли. Водитель его «лунохода» тоже курил, что намекало на проблемы с дисциплиной.

Увидев подъезжающую Волгу, он затушил сигарету, но не бросил ее на землю – а аккуратно сунул в карман

– Здрав будь, боярин – шутливо поздоровался Колотов, вылезая из машины – как, банька не сгорела?

– Типун тебе на язык

– Да я шучу, шучу.

– Это кто с тобой?

– Из новеньких. Изотов фамилия. Наставничаю.

– А…

– Дело давай.

– Дело пока не подшито…

– Но протокол то есть?

– Есть. Таблицу не клеили. Нечем фотографировать.

– Давай как есть…

Полковник сунулся в машину, достал папку. Колотов начал с описания, присвистнул

– Кто нашел?

– Местные. Колхозники.

– Как они тут оказались?

– Поехали за сеном. Вон, посмотри.

Колотов снова выругался.

– Твою же мать…

…

– Место обнаружения трупа показывай…

– Там все затоптано в хлам. Трактор гусеничный, развернулся. И они труп на тракторной телеге в деревню привезли.

– Охренели?

– Колхозники, что с них взять. Сам понимаешь

– А чего тут понимать? Это сокрытие улик. Осмотрели, а фототаблицы в деле нет… прокуратура так вмандюрит!

– Да какое сокрытие. Просто дураки. Не трогай их, Колотов. Народ сам понимаешь – темный. Говорят, детей едят. А еще плотина…

– А при чем тут плотина?

– Через пару лет тут все уйдет под воду. Как только брежневское водохранилище начнут подымать. Народ… неспокоен.

– Что, и город?

– Нет, город – нет. Там заградительные дамбы ставят…

– А…

– Понятно дело, там у нас… если переносить…

– Опознали?

– Да опознали… – по голосу Братишко было понятно, что ничего хорошего это опознание не принесло.

– С завода? – догадался Колотов

– Да. Даниил Хроменков, девять лет. Отец – конструктор в КБ-2.

…

– По закрытой тематике…

Братишко зло пнул смерзшийся ком земли.

– С..а. Два года до пенсии – на тебе!

– Подозреваемые есть? Думаешь на кого?

– Да какое там… у нас в прошлом году всего две сто вторых было.* В одном случае двое работяг спьяну поссорились, в другом случае инженера с завода жена допилила – приложил молотком. Оба дела очевидные, подшил и в суд. А это…

…

– Б…

…

– Еще ходят слухи о еврейском жертвоприношении. О том, что всю кровь выпили.

– Чего…

– Того.

– Евреи у тебя тут что ли есть?

Братишко сплюнул

– Тут кого только нет… евреи, поляки, немцы. Не город, а проходной двор.

– Как же так получилось?

– Как-как. В сороковом сюда высылали нацменьшинства из Ленинграда. А в сорок первом – сюда пришли эвакуационные эшелоны… два завода, пехотное училище и еще много чего. Если у вас в Устинове принимали эвакуируемых из Москвы, то у нас тут – из Ленинграда. Некоторые так и остались. Одних поляков по городу – под двести человек.

– И все же…

– Несколько десятков есть. Но ты сам понимаешь, как в том анекдоте – ты кто? Русский. Ха-ха-ха. А я – грузинский…

Но смеяться не было, ни сил, ни желания. Двое офицеров смотрели на место преступления, на ложе трупа – потом сырую тишину разорвал какой-то далекий, глухой, мощный хлопок

– Это еще что?

– Завод. Опять какое-то изделие испытывают…

Больше Колотов вопросов не задавал – есть завод и на этом точка. Таких заводов хватало и в Устинове

Тем временем, Братишко недоуменно смотрел на молодого напарника Колотова, который кружил по окрестностям, то останавливался, всматривался в землю, то снова начинал кружить.

– Чо это он делает?

– Следы ищет.

– Чего?

– Следы говорю – ищет.

– Он что, того?

– Я тоже так думал. До определенного момента. А потом начал кое-что понимать…

Колотов понизил голос

– Про страну А слышал?

– Афган что ли?

– Он самый.

– Слыхал. От нас там Кобальт вроде. Советники.

– Оно так.

– Тебе не предлагали?

– Нет. Место блатное, загранка…

…

– Вон его личного дела – у нашего кадровика нет.

– Это как так?

– А вот так. Засекречено. По полной программе.

…

– По слухам – в сейфе у республиканского военкома.

Братишко присвистнул

– Это что за части такие?

– Такие. Вот ты где служил?

– Как где? Продуваемые всеми ветрами войска…

– И ты думаешь, серьезнее войск дяди Васи* нет?

– А кто ж…

– Войска специального назначения. Выведены за армейский штат, подчиняются только партии. Точнее – ее центральным органам. В стране А – таких много. Этот тоже там был. Видимо, его там много чему научили.

– А тут то, как оказался?

– Направили. Меня попросили присмотреть.

Братишко сделал непроницаемое лицо. Колотов понял – напарник возвращается…

– Ну, чего? – дружески спросил Колотов – нашел чего?

Но этот дружеский тон опытного человека не обманул бы.

– Два следа. Один – гусеничный трактор с прицепом. Второй – Зил -130.

Колотов насторожился

– Это где ты нашел?

– Трактор вон там остановился. А ЗИЛ – он разворачивался, следы остались.

Колотов глянул на Братишко

– Колхозники на тракторе были. Гусеничном. ЗИЛ – не знаю. Надо криминалиста вызывать, пусть слепок делает.

– Зачем? У нас чемоданчик в машине…

Молодой покачал головой

– Там нечего снимать. При развороте четкого отпечатка не получается. Я взял образцы почвы с этого места. Надо будет проверить все ЗИЛы в городе…

Офицеры переглянулись

В здании ГУВД – Братишко тяжело переваливаясь, прошел по коридорам с наглядной агитацией, похрустел ключом в замке. В кабинете сбросил куртку, не спросясь начал заваривать крепкий чай – по-блатному, в банке с кипятильником, отмеряя заварку спичечным коробком. Купчик – по коробку на человека. На окне – запоздалый мороз рисовал узоры, окно выходило во двор, где мающиеся без опохмела пятнадцатисуточники бодро махали лопатами под присмотром сержанта.

– Туалет у вас тут где? – спросил молодой

– В конце коридора. Туда. Вот, ключ держи…

Молодой забрал ключи и вышел. Братишко посмотрел на Колотова

– Кто дело ведет?

– Пока наши. Молодой какой-то говорят, сопляк со связями…

– Ого. А кто в оперсопровождении.

– Пока мы. Гэбье в сторонке, но сам понимаешь.

…

– А если пришлют важняка из Москвы, совсем плохо будет. Так что…

Колотов понизил голос

– Дело надо раскрыть быстро. И доложить в Москву. Или закрыть. Тоже быстро. Это мне сказал Двоеглазов. А ему думаю, сказал сам Берг.

– Это сказать легко…

– У тебя точно никого на примете нет?

– Да точно, говорю тебе. Ну сам подумай, девятилетнего ребенка убить. Да если бы я знал, кто…

– А с чего ты взял что убили?

…

– Тьфу ты.

Колотов выматерился

– Вот чтобы слухи пресечь, если это действительно убийство, то раскрыть мы его должны как можно быстрее. Тащи папки своих подучетных, посмотрим. И кабинет нам дай…

Вернулся молодой, положил на стол ключи

– Ты чего? – спросил его Колотов

Он отрицательно качнул головой

– Ничего… Надо дать команду, начальнику ГАИ, пусть проверят все ЗИЛы в городе…

Колотов посмотрел на Братишко, а тот – на него.

– Как минимум десяток ЗИЛов – в транспортных цехах номерных заводов. Нас туда и близко не подпустят.

– Надо чтобы пустили…

* ст 102 УК РСФСР – убийство

* В честь генерала Василия Маргелова, основателя ВДВ

11 марта 1985 года

Черногорск, РСФСР

А передо мной стоял извечный для России вопрос – что делать?

Если лететь обратно в Устинов – я буду полным идиотом, да вдобавок целый день без толку потеряю. Потому я позвонил Давиду Михайловичу, доложил о том, что дело уже хрен знает как ведется, что на месте обнаружения трупа не велась фотосъемка, что затоптаны следы. Но при этом уже возбудились и возбудились сразу по убийству, причем безо всяких оснований. Он сказал, что разберется, а мне оставаться в городе и работу работать. Примерно прикинув, кто мог вывезти труп без разрешения следователя, я решил ничего не предпринимать – сами меня найдут. А пока я вызвал повестками мать и отца мальчика, а сам пошел в школу, в которую он ходил.

При расследовании преступления против ребенка школьного возраста – разговор в школе имеет даже большее значение, чем опрос родителей. Современные родители – либо заняты собой, либо упаханы либо и то и другое. С ребенком они видятся только вечером, разговор в основном ограничивается проверкой дневника и сделал ли ты уроки. Мать пашет на работе, потом стоит в очередях, потом должна приговорить и обстирать… в общем на воспитание времени уходит мало. Отец тоже пашет, потом либо дома на диване, либо что еще хуже – в пивной или с приятелями на троих в подворотне. До ребенка ему тоже дела нет никакого. А вот в школе – ребенок на виду, у классного руководителя, у пионервожатой, у преподавателей – предметников. И они за него отвечают – перед РОНО, перед ГорОНО так что вынуждены заниматься…

В Черногорске школ было всего семнадцать, Даня учился в первой – самой старой, сидящей еще в дореволюционном здании. Каникулы уже кончились, на входе пионер, поставленный проверять сменную обувь, грозно спросил, куда я иду. Мне пришлось колоться, что в учительскую. Выделили провожатого…

– Да, Хроменков…

Завуч была высоченная дама в очках, среднего возраста. Готов спорить – партийная \кличка у нее Дылда

– Что про него можете сказать?

– Когда Даня пропал, думали, что он пошел на реку хулиганить. А так…

– Его можно было назвать хулиганистым? С уроков убегал?

– Да нет, не было ничего такого… дети конечно разные бывают, приходится и родителей в школу вызывать. Но Даня… нет

Я понял, что она ничего не знает.

– Классным руководителем у него кто был?

– Светлана Феликсовна…

Я по едва заметному изменению тона понял, что что-то не так? Одно из умений следователя – слушать. И не только слушать – но и слышать. Многие слышат не то, что им говорят, и не то как им говорят – а то, что хотят слышать. Надо слушать и слышать человека, который перед тобой. Делать выводы.

– Что-то не так? – спросил я – со Светланой Феликсовной…

– Молодая она. Неопытная…

Я понял, что в учительской тема для пересудов есть – и постоянная. Женский коллектив – это настоящее кубло.

– Тем не менее, поговорить мне с ней все-таки надо…

Надо сказать, что тогда у меня девушки не было.

Тогда все это вообще было по-другому. Считалось нормой, что у парня двадцати и более лет нет девушки, для многих первое знакомство заканчивалось в итоге браком. У меня была девушка, когда я учился, но когда было распределение – она взяла распределение в Киев и уехала. Видимо, наши отношения для нее значили меньше, чем для меня. Кстати, тогда распределение на Украину считалось очень престижным, почти как в Москву или Ленинград.

Так что девушки у меня не было, и я как то не торопился ее заводить по крайней мере до того момента, как не решу жилищный вопрос. Надо сказать, что в нашем городе жилищный вопрос решался проще, чем в других местах, строили много. Мне предложили комнату в общаге как молодому специалисту – но я отказался, так как не смог бы получить малосемейку, если бы взял комнату. Примерно через год вопрос с малосемейкой* обещал решиться – через завод и связи родителей. И вот тогда уже можно было выходить на охоту… то есть искать спутницу жизни. И еще надо сказать, что тогда барышни были не менее, а скорее даже более меркантильными, чем сейчас. Молодой человек с собственной малосемейкой, не говоря о квартире – пользовался бешеным успехом.

В принципе, все мои друзья ходили в общаги, и там получали все что хотели – оргии были такие, что не балуй, на аборты некоторые барышни бегали не по разу в год. Но я не ходил… как то неприятно было… это как надеть чужие носки. Или чужие трусы. Ну и… голова у меня была на плечах. Там такие хищницы были… женись, а если нет, напишу жалобу в партком – соблазнил и бросил. Для сотрудника прокуратуры – такая жалоба почти всегда выкинштейн.

Вдобавок я все еще любил Катю. Не то чтобы любил… просто сравнивал все доступные варианты с ней. И все они – ощутимо и даже безнадежно проигрывали…

А вот когда я увидел Светлану Феликсовну, то с удивлением понял, что Кате она сразу не проигрывает. По крайней мере, внешне…

– Светлана Феликсовна…

Давид Михайлович при виде этого закричал бы – нет, нет, не верю. У него вообще был театральный талант, он был театральным завсегдатаем. Первое – не такой официальный тон. Второе – ну зачем предъявлять удостоверение? Чтобы напугать свидетельницу? Или чтобы произвести на нее впечатление?

Но вы уже поняли, да?

А я сразу понял, что я дурак. И что надо спасать ситуацию – пока не поздно…

– Класс Дани сейчас учится? – спросил я

– Да, конечно.

– Можете показать?

Мы шли по тихим – пока не настанет перемена – школьным этажам. Она была мне по плечо. Стрижка под Мирей Матье, скромное платье. Что-то в ней было… совсем нездешнее. Я потом узнал, что она полька, внучка высланных из Ленинграда перед войной поляков…

– У них сейчас ИЗО. Рисование.

Я посмотрел на часы – шикарная, подаренная на совершеннолетие Ракета-Бейкер. У тех, кто ездит в Москву в МОП, в ГТК** сдавать отчетность – возможности немаленькие. Давид Михайлович говорил – спрячь от греха.

– Минут пятнадцать есть еще.

На классах были таблички. ИзоИ – это рисование. Изобразительное искусство

Мы как то встали… я с трудом подавил желание сесть на подоконник… вспомнил, как нас гоняли за то, что сидим на подоконнике…

При девушке… еще и учителе…

Черт, еще и свидетеле…

Да еще как то стоим… я так встал, что еще немного – и мы обниматься будем. А мне все равно, и то, что я не вижу ее глаза, ее лицо, когда говорю. По выражению лица человека, по его глазам – я почти всегда могу понять, когда человек лжет… для этого надо просто видеть то, что есть, а не то, что ты хочешь видеть.

– А что вообще можете о Дане сказать?

Лана задумалась

– Мальчик не компанейский… тихий. Успевал хорошо по всем предметам. Родители у него инженеры.

– На родительских собраниях бывают?

– Да, обязательно. Деньги всегда вносили если надо.

Ясно.

– Компания у него была?

– Компания?

– Друзья. С кем он вместе бегал?

– Да нет. Я бы не сказала

Девушка улыбнулась

– Что вспомнили?

– Год назад… зимой тоже. Парни из его класса зачем-то решили обкидывать девчонок снежками. И не просто снежками. А ледышками. Ну, знаете…

– Понимаю

– Он тогда защищал девочек.

– Это необычно?

– Для его возраста да. Обычно мальчишки вместе держатся. И вместе хулиганят. А он – нет. Он как то всегда в стороне держался…

– Друзей его можете назвать?

– Ну… Алеша Косых, разве… у него было мало друзей.

– Как думаете, он мог бы решиться на что-то… отчаянное?

Она посмотрела на меня

– Я вас не поняла.

– Сбежать из дома. Скажем, перейти реку по льду, просто чтобы всем показать, что так можно. Пойти в лес зимой одному, не сказав родителям.

Она подумала, потом медленно покачала головой.

– Даня… нет, Даня так не сделал бы. Я вас поняла… такие мальчишки есть… но Даня не такой. Он бы не пошел ни в лес, ни по льду.

Ясно…

И время так медленно идет.

– Как тут?

…

– Ну, вообще? – я неопределенно повел рукой – в городе.

– Нормально.

– Вы отсюда, местная?

– Нет… – она назвала совсем небольшой городок недалеко отсюда – тут педагогическое училище, я здесь училась. Тут и осталась…

– А чего куда получше не распределились?

– А куда?

– Устинов, например…

Она как-то странно передернула плечами

– Мне здесь нравится. Говорят, тут завод будет, еще один…

– Слышал такое…

– Строить будут много, с жильем получше…

– С жильем и у нас получше

Она посмотрела на меня

– А вы… ижевчанин.

– До мозга костей. Правда, теперь получается, что устинянин. Или устиновец, как правильно…

Она засмеялась

– По правилам русского языка правильнее устиновец

– Значит, устиновец. Хотя раньше про нас говорили ижевчанин, а не ижевец. Но – будет нарабатывать новую традицию…

В этот момент – грянул звонок, раскрылись все двери и… со слоновьим топотом из классов на нас ринулось подрастающее поколение. И… все замерли.

А я подумал, что, наверное, создал проблемы и себе и ей – потому что написать в жалобе могут все что угодно – что мы тут не знаю, что на глазах у детей делали. И мне прилетит, если сигнал в прокуратуру придет.

Но мне было решительно все равно…

Сейчас – нельзя допрашивать несовершеннолетних в отсутствии родителей или законного представителя. Тогда – было можно, но в присутствии педагога. Педагогом была Лана… то есть Светлана Феликсовна, нам выделили для работы пионерскую комнату, там было пыльно, лежали горны и какая-то наглядная агитация. Со стены вещал о светлом будущем, едва видимый из-за пыли Брежнев…

– Тебя как зовут?

– Алеша.

– Меня Александр Иванович. Будем знакомы…

Я протянул руку. Косых Алеша, слегка смутившись, пожал ее.

Вопрос допроса… точнее опроса детей – очень интересный с точки зрения психолога. Во-первых – с мальчишкой должен говорить мужчина. Ни в коем случае не женщина. Это кстати большая проблема, что у нас 90 % ИДН*** – женщины. Женщина для пацана – это мать, это учительница. Они их не уважают. Не слушают то, что они говорят. ИДН для трудного подростка – это не авторитет, это тетка в форме, которая лепит ту же нудную муру, что и мать, что и училка в школе. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Мужчина старший по возрасту – все же авторитет.

Во-вторых – надо с одной стороны не ставить себя с опрашиваемым на один уровень, ни в коем случае не сюсюкать, но и не ставить барьер. Почти все мальчишки – жутко любопытны. Для них разговор с сотрудником милиции или прокуратуры – событие. Надо дать ему понять, что ты считаешь его взрослее, чем он есть, и что он на самом деле может помочь. Почти всегда это работает – только записывать успевай!

– Я следователь прокуратуры, из Устинова. Приехал сюда из-за того что случилось с Даниилом Хроменковым.

…

– Ты знаешь, что с ним случилось?

– Его нашли… мертвым, да?

– Да. Алексей, как думаешь, как это случилось?

Еще один нюанс. Так как мальчишки болтливы – открытые вопросы чаще всего работают лучше. Начинать надо с того что просто предложить рассказать о случившемся.

И всегда называть всех – мальчишку, его друзей – только полными именами.

– Его… в поле нашли?

– Да. Как он туда попал, как думаешь?

– Не знаю.

Я посмотрел на Лану

– Светлана Феликсовна… можно вас попросить. На минутку?

Она сначала не поняла. Потом вышла… и явно довольна этим не была.

Я поднялся, проверил, закрыта ли дверь, вернулся на свое место.

– Точно не знаешь? Точно – точно?

…

– Алексей, вы были друзьями. Точно ничего такого не делали вместе? Не лазали по теплотрассам, или за забор какой? Не бегали в лес за чем-то? Если что-то такое делали – самое время признаться. Ни учителя, ни родители не узнают…

– Не лазили никуда.

– Посмотри мне в глаза, Алексей…

Похоже, не врет.

– Скажи, сколько у него было друзей? Вообще?

– Не было у него друзей

– Совсем? А ты?

– Мы только сидели вместе.

Я поднялся, открыл дверь

– Светлана Феликсовна…

…

– Когда ты его последний раз видел?

– До каникул еще.

– Вспомни, что было? Может, он грустный был, может, собирался пойти куда-то? Все хорошо было?

– Да…

Неуверенно

– Чем увлекался Даниил?

– Он шахматы любил – уверенно сказал Косых

– Шахматы – удивился я – и как получалось?

– Не знаю… но у него книжки были. Шахматные. Он какие-то задачки решал.

Интересно – в его возрасте.

– Он в клуб ходил?

– Да, вроде.

– В какой?

– Ну, в клуб.

Я понял, что клуб в городе один, а вопрос – глупый.

– Тогда он не в клуб хотел пойти?

– Может и в клуб.

Интересно…

– Скажи, а у него… вот вспомни. Последние месяц… два. Ничего не происходило такого? Хоть что-то. Подрался, грустил. Что угодно.

– У него ручку подшибли.

Ляпнул – и на учительницу посмотрел.

– Ручку? Какую ручку?

– Ну, несколько цветов, ручка такая. Такой ни у кого не было.

– Кто подшиб.

– Ну эти…

– Тут у нас хулиганы есть… – сказала мне Лана, когда с Косых мы закончили

– Ясно. Где?

Хулиганье тусовалось за столовой.

Несколько пацанов, от седьмого класса и выше. Старше восьмого мало – таких стараются в ПТУ выпихнуть после восьмого. До восьмого ничего сделать нельзя, потому что право на образование закреплено конституцией.

Расписанные ручкой галстуки, крысиные повадки. Уже пахнет куревом…

– Веригин кто?

Посмотрели на меня – не слишком-то я и отличаюсь от них возрастом. Но это они напрасно так. Тем более что она – смотрит из окна. А я в зал хожу в городе…

– Ну, я

– Отойдем.

Наглый, какой-то вихляющийся. Ростом почти с меня – акселерат, блин…

– Ручка где?

– Какая ручка.

– Которую вы у Хроменкова отобрали

– Да не было никакой ручки…

Ясно

– Далеко живешь?

Пацан посмотрел на меня с интересом

– Недалеко, а че?

– Через плечо. Дуешь домой, приносишь мне ручку. Загнать не успел?

…

– Соображай, Веригин. Хроменкова мертвым нашли. Ручка у тебя, я знаю. Приносишь мне ручку – и расходимся. Если нет – поедешь в следственный изолятор. За убийство минимум десятку получишь, так?

…

– У отца спроси. Или еще кого знакомого, кто сидел – как люди попадают… а тут не просто убийство, тут убийство ребенка. Чуешь, какой бедой пахнет?

…

– Бегом давай. У тебя полчаса, время пошло

Полчаса хватило – мы с Ланой просматривали журнал, чтобы понять, как учился Хроменков, когда в дверь постучали. Потупив очи долу, вошел Веригин, протянул ручку

– На стол положи – сказал я

Веригин выполнил сказанное.

– Будешь мелких обижать – сказал я – сядешь, как шестнадцать исполнится. Завязывай, пока еще не поздно.

…

– Иди…

Когда Веригин вышел, я посмотрел на ручку. Такие я раньше видел – японская. Но их привозили из Москвы, здесь их достать было невозможно. Откуда эта…

Достал платок, аккуратно упаковал и сунул в карман. Потом разберемся

– Вы его напугали – задумчиво сказала Лана

– Кого, Веригина этого? Бросьте, из одного уха влетело, в другое вылетело. После второй – третьей судимости начнет жалеть, да поздно будет. А сейчас что в лоб, что по лбу. Вы кстати, что вечером делаете?

– Я? Обычно тетради проверяю

– А после тетрадей…

В коридоре прокуратуры меня ждали…

Двое – один к пенсии, лысоватый, среднего роста, с нездоровым цветом лица, второй помоложе, ровесник мне, с настороженными, нехорошими глазами. Когда я начал отпирать дверь кабинета, они синхронно встали. Там стулья в коридоре были, такие, ученические.

– Вы – Савельев?

– Он самый – сказал я, проворачивая в замке незнакомый ключ. Это кстати был первый отдельный кабинет в моей жизни…

– Подполковник Колотов. Это лейтенант Изотов…

Я справился с замком и включил свет

– Проходите…

В кабинете сразу стало тесно. Я отдернул шторы, солнце определенно стремилось на покой, но было еще светло.

– Стульев, извините…

Колотов сел, Изотов остался стоять

– Труп где? – спросил я

– В Ижевске, в морге…

– В Устинове – поправил я – почему он там? Я такого распоряжения не давал.

– Распоряжение сверху отдали

Я покачал головой, давая понять, что нарушение УПК этим не оправдать

– Протокол вскрытия мне нужен как можно быстрее

Подполковник явно не ожидал от молодого следователя такой шустрости. Но у меня почему то не было никогда уважения ни к старшим, ни к авторитетам. Даже тогда.

И подполковник явно был зол, чтобы подбирать слова

– Нужно какое-то время на написание – сказал он – у вас поручения будут?

– А как же.

Передал операм заранее подготовленный стандартный набор поручений – установить свидетелей, провести поквартирный опрос по месту жительства жертвы (пусть побегают) – опера взяли листки, на основании которых они могли теперь работать и ушли. Я же нашел свободный телефон…

Бергман был на телефоне, взял сразу…

– Ты что там творишь? – спросил он с ходу

– Ничего не творю – ответил я и подумал, неужели стуканули?

– Мне уже звонили, спрашивают, что за наглец там работает…

По тону я понял, что Бергман меня скорее одобряет. У милиции и прокуратуры всегда были довольно напряженные отношения – если милиция что-то творила, люди шли жаловаться в прокуратуру. Но и прокуратуре приходилось учитывать, что дальше с этими ментами – работать. А не с этими – так с их товарищами. А не принимать меры – жалоба может и по партийной линии вверх уйти. И тогда не сносить головы уже прокурорским…

…

– В общем, не нарывайся на конфликт. Колотов работает?

– Да. И с ним молодой.

– Он – зубр.

– Понял.

– А по делу что?

– Да как сказать…

Вообще, вести служебные переговоры по телефону было запрещено. Вся информация по расследуемым делам – совсекретна. Но я ничего и не сказал – верно? И в то же время – именно эти слова дали понять Бергману, что с делом не все так просто…

* Схема получения жилья была такой. Сначала давали общежитие – студентам вообще койку, на заводе часто давали комнату. Потом была гостинка, КГТ – одна комната, а дальше варианты. Прихожая могла быть общей, могла быть раздельной, так же как санузел и кухня. Иногда санузел и кухня были одни на две семьи – но не на несколько как в коммуналке и не одна на этаж как в общаге. Если кухня раздельная, то это обычно кухонная ниша в отдельной прихожей. Если общая – то кухня была большая. Потом была малосемейка – это просто малогабаритная однокомнатная квартира. В малосемейках и КГТ никогда не было балконов. Потом уже квартира. В принципе – в Ижевске с жильем было проще, чем в других городах, нужный заводу молодой специалист мог рассчитывать, по крайней мере, на малосемейку всего через 3-5 лет. Коммуналок в городе в 80-е уже не было совсем. Впрочем их и до того не было – сначала строили двухэтажные деревянные дома на несколько квартир, потом перешли на хрушевки. Уплотнять было некого, до революции все вообще в отдельных домах деревянных жили.

** Министерство оборонной промышленности и Государственная техническая комиссия

*** Инспектор по делам несовершеннолетних

12 марта 1985 года

Черногорск, РСФСР

Утро началось плохо – с опроса родителей жертвы…

Они пришли вместе, по повестке – но я предложил матери подождать пока в коридоре. Первым лучше опрашивать отца, потом сразу мать. Потом скажу, почему…

Заправил серый бланк протокола в машинку, отстучал шапку (лучше сразу на машинке, потом все равно перепечатывать). Хроменков, Егор Ильич, сорок шестого, ранее (со слов) не судим, место работы – отдел главного конструктора. Партийный, проживает…

Закончив с формальностями, я достал из кармана ручку, которую изъял вчера

– Вы когда-нибудь видели эту ручку?

Хроменков уставился на ручку

– Нет, никогда…

– Вы уверены? Какая ручка была у вашего сына?

– Не знаю… мать*… жена покупала…

– Может, подарили?

– Да нет… дорогая слишком. Можно посмотреть?

Я сделал приглашающий жест рукой

– Нет… нет, такой не могло быть. Она рублей пятьдесят стоит.

Разговор с отцом оперативно-значимых результатов не дал. Единственно, что я понял – Даниила не пороли. В те годы – считалось нормальным избивать ребенка по случаю и без, и ответом на все что угодно, от жалоб соседей до вызова в школу – было: выпороть. Но Хроменков сказал, что сына не бил и я ему поверил. Интеллигентный мужик

Больше он ничего толком сказать не мог. Потому что в воспитании сына практически не участвовал…

– Вы когда-нибудь видели эту ручку?

Хроменкова Елизавета Ивановна, пятьдесят третьего, место работы – отдел главного технолога – посмотрела на ручку.

– Нет, никогда. А это что… Дани?

– Вы делали с ним уроки?

– Да, иногда… но такой не было

Я убрал ручку.

– Товарищ… следователь.

– Да?

– А когда нам Даню… отдадут.

Мать бы твою, Колотов…

– Я постараюсь, чтобы побыстрее, хорошо? Ну, ну…

Она убрала платок.

– Извините… просто…

Сказать, что я понимаю? И что я понимаю? Я не только сопляк по сравнению с ней – я не родитель. Только родитель может понять, как страшно терять ребенка…

– Чем увлекался Даня?

– Шахматы… рисовал хорошо…

– В клуб ходил? Шахматный?

– Да…

– Имя тренера помните?

– Конечно. Валерий Константинович…

Я записал.

– У него были проблемы в учебе?

– Да нет… по математике хорошо успевал…

– Он был математик? Или гуманитарий?

– Математик… говорил, что на завод пойдет. Когда вырастет…

Она говорила как автомат. Но говорила.

– После школы он приходил домой вовремя? Задерживался?

– Вовремя… когда на шахматы не шел.

– Бабушка у него есть? Дедушка? Может к ним?

– Нет, мы оба… по распределению. Тут нет… никого

– Когда он последний раз дрался?

Она посмотрела на меня

– Он не дрался.

– Совсем?

– Конечно. Меня в школу никогда не вызывали из-за него.

– Как зовут его друзей?

– По-моему… Алеша… они за партой сидели.

– Разве не мальчик – девочка?

– Нет, он… с мальчиком сидел.

Сейчас опять разревется. Терпеть не могу, когда женщина плачет.

– К нему домой приходили друзья?

– Нет… не было.

– Он чем-то болел? Серьезным?

– У него диатез был в детстве… простите.

Снова не выдержала… За что мне это наказание

– Воды попейте…

– Да, спасибо.

…

– Еще несколько вопросов и всё. Даня был послушным мальчиком?

– Да… он … хорошим, послушным был. Помогал.

– Он когда-нибудь убегал? Приходил в рваной или грязной одежде, как будто где-то лазал?

– Нет.

– Вы не замечали, что он в последнее время как то изменился, стал что-то таить…

– Да нет… вроде

– Летом вы выезжали в лес?

– Мы в санаторий ездили… в августе

– Куда?

– В Крым… санаторий Волна. Заводской

– Кто был?

– Даня и я…

Я пометил себе в блокноте

– У него появились новые друзья в последнее время? Может, он о чем-то рассказывал?

– Нет…

После опроса Хроменковых я переписал всю оперативно значимую информацию на листки из блокнота, вырвал их и положил перед собой…

Итак.

Отец, по сути, вообще ребенка не воспитывал. Но это в девяноста процентах семей так. Дети на матери, а потом удивляемся, откуда берутся маменькины сынки.

С матерью интереснее – она как раз вырастила маменькиного сынка. Даниил Хроменков был идеальным сыном с точки зрения женщины и матери – не дрался, не лазал никуда, не убегал, помогал, из-за него не вызывали в школу.

Учился он кстати хорошо. Твердая пятерка по алгебре, геометрии, всю гуманитарку он вытягивал на четверки. Что удивительно, четверка была по физкультуре – возможно, натягивали, потому что он представлял школу по шахматам, а шахматы это тоже спорт.

Я достал из дела фотографию Хроменкова и положил перед собой. Интересно, как ты жил, Даня? Тебя устраивала такая жизнь? Или ты смотрел на сверстников и завидовал тому, как они живут? И однажды решил пожить как они?

Как ты попал в лес, Даня?

Как?

Шахматный клуб располагался на первом этаже старого, довоенной постройки здания. Здесь все было один к одному… аутентично, как бы сказали сейчас. Деревянные, крашеные олифой полы, двойные стекла с зимними рамами, которые еще не выставили. Я не удивился бы, если бы на стене был покрытый пылью портрет Сталина – но его не было.

Зато было написано на видном месте: шахматы – гимнастика ума. В.И. Ленин.

Когда расследуешь уголовное дело, это еще та… гимнастика ума.

По неписанным правилам – я должен был пойти к директору, но я этого не сделал, потому что я плохо относился к неписанным правилам тогда, и так же плохо отношусь теперь… потому я просто спросил, где мне найти Протасова – и мне показали на тренера…

– Валерий Константинович…

Первое впечатление – мужиковат, но взгляд явно не мужика… и не интеллигента. Впрочем, я про него спросил – воспитал двух чемпионов города, результаты у него есть

– Следователь Савельев, республиканская прокуратура. Можем поговорить где-то в тихом месте?

Тихое место – нашлось в тренерской – кстати, там как раз был портрет Сталина, но он стоял у стены и был покрыт пылью. Sic transit gloria mundi.

– Я думал, меня повесткой вызовут… – сказал тренер, устраиваясь на стуле

– Есть из-за чего?

…

– Пока что оснований для повестки нет, надо просто поговорить. О Хроменкове.

– Тогда ведите протокол.

Я внимательно посмотрел на тренера

– ПЛОД что ли**?

ПЛОД – система разработанная диссидентом В. Альбрехтом. Принципы поведения свидетеля на допросе В. Альбрехт свел к 4 правилам, название которых он составил из первых букв ключевых слов – ПЛОД. В. Альбрехт именовал свои правила ситами.

Первое сито «П» (протокол) означает, что вы должны потребовать внести вопрос следователя в протокол прежде, чем вы начнете на него отвечать, что ваши ответы должны записываться в протокол максимально точно, желательно под вашу диктовку, а не передаваться следователем «близко к смыслу». «П» – это главное сито.

Затем сито «Л» (личное) – вы должны подумать, не ставит ли заданный вопрос вас в положение подозреваемого в соучастии в преступлении. Против себя и своих близких вы имеете право не свидетельствовать.

Далее сито «О» (отношение) – оцените отношение вопроса следователя к существу дела: это вопрос по существу или нет? Если нет, то вы выходите за рамки законной процедуры и рискуете оказаться обвиняемым.

Наконец сито «Д» – допустимость ответа с точки зрения ваших представлений о морали.

Надо сказать, что диссидентов в наших краях было немного. Очень немного – настолько, что когда недавно задержали одного, на него сбежалась смотреть вся прокуратура – живого диссидента привели, про которых столько на политчасах говорят! Причин было много, нельзя выделить какую-то одну. Было приличное снабжение, частично из-за множества оборонных предприятий, частично из-за усилий местного обкома, облисполкома и тех же предприятий, не дающих загубить сельское хозяйство и выбивающих для него фонды. У каждого крупного предприятия был подшефный совхоз или колхоз, а у таких монстров как Ижмаш – и не один. Через завод председатели выбивали всякое… доходило, например до того, что завод обеспечивал жильем детей колхозников, поступавших учиться в городе – а колхоз за это продавал продукцию напрямую заводу. Шустрило УРС – управление рабочего снабжения. Ну и не было рядом Москвы, куда всю колбасу вывозили. Жилья много строили – в общем, не было тех бытовых неудобств, которые и провоцируют диссидентские настроения.

Потом – в этих местах города все же были новыми, быстро выросшими, почти все в них были приезжими если не в первом, то во втором поколении. Города как таковые не успели сформироваться, они быстро росли – и рост сам по себе ставил такие задачи перед каждым, когда было не до диссидентства. Мало было «просто интеллигенции» – только интеллигенция техническая. Друзья нашей семьи – типичный пример. Вся семья, так или иначе, связаны с инженерией с оборонкой. Глава семьи выбился в начальство, хотя и не крупное. Трешка, мичуринский участок с дачей, Волга, телевизор Сони, дочь в МГУ. К чему диссидентствовать?

Интересно, неужели тренер – диссидент? Вот это номера…

Но он качнул головой

– Нет… можем просто поговорить.

Интересно… все равно, реакция странная. Надо поинтересоваться, что это за тренер такой с замашками антисоветчика…

– Я пока пытаюсь выяснить обстоятельства жизни Даниила Хроменкова. Он ведь тренировался у вас, так?

Тренер помрачнел

– Да.

– Его нашли мертвым. В поле.

– Слышал.

– Мы не понимаем, как ребенок его возраста мог зимой попасть в голое поле. Там больше десяти километров от города.

– Боюсь… – тренер говорил, как будто каждое слово давалось ему с трудом – я тут ничем не могу вам помочь.

– Вы можете рассказать про Даню? Он был талантливым?

– Талантливым…

Тренер подумал

– Божьей искры в нем не было. Знаете, бывают дети с божьей искрой… в нем ее не было.

– Вы верите в Бога?

Тренер как то странно посмотрел на меня

– А во что же верить? А вы?

А вы…

Я тогда… в Бога не верил. Точнее, думал, что не верил. Меня окрестили тайком… окрестили далеко, в старом храме в райцентре… откуда была родом мать. Мне было одиннадцать, и я был пионером… но почему то не протестовал. Протест был потом и протест глупый – в Москве на экскурсии я не пошел в монастырь, потому что был пионером и не должен был верить и ходить в монастырь.

Уверовал я потом и уверовал странно. Я понял, что дьявол – существует. Не может не существовать, если происходит то, что происходит. А если дьявол есть – то есть и Бог, верно ведь.

Иначе как нам жить?

Но тогда я про себя отметил, что этот тренер может быть и сектантом… баптистом, например. Да… определенно надо запрос по нему делать.

– Когда вы видели Хроменкова последний раз?

– На занятиях… я уже и не помню, надо расписание посмотреть

– Вам ничего не показалось странным в его поведении тогда?

– Не понял?

– Был возбужден, рассеян, куда-то торопился. Упоминал что пойдет куда-то, что его где-то кто-то ждет…

– Да нет…

– Вы здесь выставляете оценки?

– Нет, но мы делаем записи. Анализируем тренировочный процесс.

– Можно посмотреть записи по Хроменкову?

– Сейчас…

Тренер порылся в столе, достал толстую тетрадь в коленкоровом переплете.

– Вот. Первая подростковая группа…

Я мельком пробежал записи, половину не понял. Надо будет поискать кого-то сведущего в шахматах

– Расскажите о тренировочном процессе. Дети тренируются со сверстниками?

– Сначала да. Но шахматы спорт специфический, понимаете? Здесь нет возрастных групп как таковых, перворазрядник – подросток может обыгрывать взрослых. И бывает полезно играть с соперником много сильнее тебя.

– Почему?

– Поражения дисциплинируют. Заставляют работать. Если ты проиграешь десять, двадцать, тридцать раз – появляется желание победить.

– Или уйти

– Или уйти – согласился тренер – но это слабость.

Он задумался и повторил

– Слабость.

– Даниил любил шахматы?

– Да я бы не сказал…но он был старательным. Выполнял все задания.

– Задания какого рода? Как происходит тренировочный процесс?

– Ну, чтобы стать, по крайней мере, действующим шахматистом, ты должен освоить технический минимум. Существуют классические партии, варианты дебютов, эндшпилей, которые ты должен выучить, чтобы хотя бы считаться культурным игроком в шахматы. Только изучив то, что было сделано до тебя, ты можешь начинать думать о своем. Мы даем задания проанализировать ту или иную партию, сыграть шахматный этюд на несколько ходов – все это развивает шахматное мышление. Даниил всегда хорошо выполнял все задания.

– Но своего он пока не придумывал.

Тренер улыбнулся

– Ему рано. Конечно, и в его возрасте есть те, кто придумали что-то новое в шахматах. Но это гении. Я таких никогда не видел и не тренировал. В сущности, мы и не ставим перед собой задачу растить гениев. Но шахматы дисциплинируют мышление и ребенку, который с детства занят шахматами – проще поступить на естественнонаучные дисциплины, проще осваивать математику, у него развито логическое мышление…

– Спасибо, я понял.

Я достал из кармана ручку

– Видели такую у Даниила?

Тренер потер лоб

– Пару раз видел, кажется. Она ведь многоцветная?

– Четыре цвета.

– Удобно, когда партии разбираешь.

– А когда она у него появилась?

– Я не помню…

– Вы такого Протасова знаете? – спросил я, когда увиделся с районным прокурором

Прокурор скривился, как будто откусил гнилого яблока

– Протасова? А что?

– Он был тренером у Хроменкова. По шахматам.

…

– Протасов это наша местная достопримечательность… от него головной боли…

– Антисоветчик? – поинтересовался я

– Как сказать… Скорее скандалист. Писал письмо самому Брежневу. А в прошлом году вышел с плакатом на демонстрацию, пятнадцать суток ему дали. Дмитрий Иванович его предупреждал, что он так в психушку…

– О чем плакат то?

– О комбинате. Якобы комбинат загрязняет окружающую среду, отравил реку, нет рыбы… и все такое

– А это правда? – поинтересовался я

– А что я могу?! – взорвался прокурор, решив, что я намекаю на то, что вообще-то это вопрос прокурорского реагирования – завод оборонный, еще и минсредмашевский. Нас туда и за забор не пускают!

* Почему то тогда обычным обращением к жене было «мать». Не знаю, почему.

** Система разработанная диссидентами для противостояния следователям на допросах

12-13 марта 1985 года

Черногорск-Устинов, РСФСР

Познакомившись со следователем, и получив от него стандартный набор поручений, подполковник Колотов выехал в Устинов, оставив более молодого Изотова на текучку в Черногорске. Обойти соседей, выявить возможных свидетелей – вот пусть и выявляет, ему полезно, молодому, пообтесаться на рутинной работе. То, что он не запорет работу, Колотов был уверен – в крайнем случае, Братишко, тоже опытный волк – поможет. Сам Колотов выехал в Устинов с двумя целями, даже с тремя. Первая – сделать пару запросов по картотеке и быстро – а чтобы сделали быстро, это надо стоять над душой. Плюс – скататься в республиканскую психиатрическую и там навести справки. Колотов делал то, что и должен делать в такой ситуации опер – устанавливал отрицательный контингент. Дебилы всякие, алкоголики, те, кто попался на приставании к детям, эксгибиционисты… и все прочее. Если это дело ведут как убийство – то его, скорее всего, совершил тот, кто уже стоял на учете. Ничего не появляется из ниоткуда. Психи – они тоже развиваются… сегодня он штаны на детской площадке снял, если его не остановили – завтра он совершит что-то более серьезное. О том, каким образом произошло преступление, Колотов не задумывался – по опыту знал, что это бесполезно. Возьмем, надавим – он и сам расскажет.

Второе – он сам хотел получить результаты вскрытия и прочитать их первым. Третье – поговорить с генералом и поинтересоваться, что за борзого паренька назначили следаком по делу. Колотов работал давно и прекрасно понимал, насколько опасна работа опера. Опер – крайний при любых раскладах. По любому делу начальство будет требовать результата от него, от опера – не от следака. Следак только бумажки оформляет. Но если он перегнет палку – начальство первым же от него отвернется, а прокуратура – законопатит. В Нижнем Тагиле не счесть бывших сотрудников и даже начальников розысков, которые просто выполняли указания начальства – как могли.

И никто, никогда из начальства – за своих оперов не заступался и факт отдачи незаконных приказов не подтверждал.

Потому – каждый опер, а особенно старший опер – балансирует на очень тонкой грани и многое зависит от следователя. Следователь понимает, что в раскрытии он всецело зависит от опера – что опер ему нароет, то он и будет оформлять. А опер должен понимать, с каким следователем он работает. Вот это Колотов и намеревался выяснить.

В министерстве был кавардак – о переименовании сообщили третьего, но до сих пор не были готовы новые бланки. И это для минсельхоза все равно – пиши на старых, пока не кончатся. А милицейские могут и в уголовное дело пойти и тогда как?

Генерала он застал на месте, но в кабинете они разговаривать не стали – нет дураков говорить о чем-то серьезном в кабинете. После андроповщины дураков нет. Пошли, тут неподалеку была пельменная, где подавали обалденные пельмени с уксусом. Взяли по две порции, устроились за столиком…

– Савельев? – генерал возил пельмень по краю тарелки, чтобы напитался уксусом – он там что ли?

– Он самый. Мне он наглым показался

– Еще бы.

– Он кто?

– Его Бергман двигает. Может, родственник дальний, может еще кто.

– На еврея не похож.

– А кто похож?

Генерал счастливо зажмурился

– Помню, еще опером сюда ходил перекусывать. Вредно, но вкусно… ты дело Шафраника знаешь?

– Это когда работягу шпана затоптала?

– Оно самое. Так вот, этих шпанят колонул как раз Савельев, я узнавал. Конечно, записали на старших, но расколол он.

– Понятно.

– Плюс у него высшее юридическое очно.

– Зачем же ему тогда в этом г…е возиться?

– Ну, если Бергман двигает, чего бы и не возиться. Я с Войцеховским говорил, он в районе у него работает. Хваткий, с головой. Войцеховский даже думал, что ему на смену идет. Но он в город или даже на республику уходит.

– В его-то возрасте?

– Сейчас время молодых … – задумчиво сказал генерал – это мы в тридцать еще простыми операми бегали и думали, когда старшего получим. А они… я дело Шафраника кстати, читал. Б… в восемнадцать лет считай – вышку огреб.

– Так уж и вышку – усомнился Колотов

– Вот увидишь. Раз в газетах такой хай подняли… но если и не вышка, все равно, жизнь себе сломали, все трое. За пять минут.

Колотов тоже ел пельмени. Думал.

– Значит, следаку доверять не стоит?

– Сам посмотри. Бергман … я не знаю, он тот еще фрукт. Своего не упустит.

– Почему вообще мальца на такое дело поставили?

– Это я не знаю…

В магазине – Колотов купил шоколадку, какая была, и двинул в ГИЦ*, за справками. Не подмажешь – не поедешь, как говорится. Оттуда – тронулся на окраину города, в психушку…

Психушка – была хорошо знакома операм, так как по многим делам приходилось назначать экспертизы, по вменяемости, многие подозреваемые либо сами, либо по совету адвоката косили на невменяемость… Сами они при переаттестации тоже проходили освидетельствование, но в своей, ментовской больнице.

– Чего так много? – поинтересовался Колотов, когда ему начали доставать папки одна за одной

– Сколько есть – медсестра была молодой, и, судя по всему, была не прочь построить глазки оперу – все ваши…

Что же касается Изотова, то он был занят своим.

Обход лучше всего делать вечером, все равно сейчас дома никого нет. Потому – он первым делом зашел к Братишко

– Карта есть?

Тогда надо сказать, что карты в магазинах не продавали, даже гражданские. А если и продавали, то не всегда и не везде

– Какая карта?

– Района

– Зачем тебе?

– Хочу кое-что глянуть…

Только недавно вернувшийся из Афганистана Изотов делал то, чему научился, то чему его научила страшная война в стране гор и песка. Любая операция начинается с планирования, любое планирование начинается с карты местности. Не имея карты – понять, что произошло невозможно…

Карта, карандаш. Не было нормальной офицерской линейки для измерения расстояний, но он нанес на обычную километровые деления. Так…

Ребенок появился там не из воздуха. Он откуда-то бежал. Откуда?

Для начала – он измерил расстояние от города до того места, где обнаружили труп. Одиннадцать километров. Зимой, по снегу подросток такого возраста такое расстояние не преодолеет, выбьется из сил, К тому же, он был одет не в свою, а в чужую одежду.

Одежда!

Он достал протокол первичного осмотра. Список того что было на трупе был достаточно полным. Школьная форма – скорее его. Обувь чужая, как и телогрейка – мужская. Откуда она?

Нет ни головного убора, ни перчаток. Судя по всему, он укрывал голову телогрейкой и так бежал.

Никто в здравом уме не побежит так в зимнюю ночь.

Посмотрев на карту, он понял, как было дело. Даниил увидел столбы ЛЭП и ориентировался на них. Он бежал к дороге, к людям.

Откуда?

Примерно прикинув, он очертил круг. Сколько мог пройти зимой подросток, прежде чем выбился из сил. Переписал все, что попало в этот круг.

Снова пошел к Братишко

– Мне бы с участковым районным переговорить. На место съездить

– А обход?

– Обход успеем, все равно сейчас все на работе.

Братишко посмотрел с сомнением. Но продиктовал телефон…

В те ветхозаветные времена – машина была не средством передвижения, а все еще – роскошью. Причем не только для граждан, но и для служб милиции. Единственная служба, какая была обеспечена транспортом – это ГАИ. На весь райотдел – было всего четыре машины (и это еще много было), не считая еще нескольких полуживых «бобиков» для транспортировки задержанных. И понятно, что чужому сотруднику никто бы машину не дал.

Но у участкового оказался мотоцикл Урал с коляской, на нем он и заехал. Конечно, зимой на мотоцикле ездить то еще удовольствие, а весной, когда того и гляди в грязь сядешь тем более. Но Изотов углядел знакомое – восходящее солнце и буквы ОКСВ.

– Служил там? – в лоб спросил он

– Год в Гардезе оттарабанил. А ты?

– Кандагар…

Участковый протянул руку

– Михаил меня зовут. Там – ефрейтор, тут – старший сержант…

– Изотов. Теперь лейтенант.

Мотоцикл они остановили на обочине дороги. Участковый сказал, что дальше лучше не лезть – потом толкать придется.

Изотов тем временем развернул перерисованную на лист бумаги карту, точнее ту часть, которая была ему интересна. Быстро привязался к местности.

– Смотри, ефрейтор. По тому пацану, что у ЛЭП нашли. Знаешь?

– Слышал…

– Участок твой.

– Мой, но пацан чужой

– Говорят что?

– Ну, обычные сплетни. Говорят, что кровь выпили

– Кровь выпили?!

– Ну а как. Жиды…

Изотов хмыкнул

– Обстановочка. Так, смотри, ефрейтор. Если примерно прикинуть, откуда он бежал. Получается… вот эти две деревни, так?

– Ну, да. Кабаниха и Полозово.

– А это что?

– Это дача.

– Какая дача?

– От завода. Охотхозяйство.

– Охотхозяйство? Интересно…

– Приезжают время от времени.

– На кого ходят?

– Заяц, лиса, кабан, лось. Раньше тут зайцев много было, через дорогу сигали.

– А сейчас?

– Мало стало. Говорят, из-за завода. Выбросы какие-то…

– Кабаниха и Полозово. Это что за деревни?

– Ну Кабаниха так… одна улица, ферма там. А Полозово – это центральная усадьба. Колхоз Красный труженик.

– Списки жильцов надо посмотреть.

– Это в Полозово. Поехали…

– Погоди. Тут поблизости пионерлагерей нет?

– Нет. Заводской совсем в другую сторону.

– Тогда откуда пацан бежал?

Участковый пожал плечами

– Судимые у тебя есть на участке?

– Есть, конечно. Десятка два

– Прилично.

– Украл – выпил – в тюрьму. Недавно двоих судили выездным судом – за воровство посыпки**. Помогло, как думаешь?

– А по тяжким. Убийства?

– Есть один…

– Чего мнешься.

– Да не может быть, чтобы он

– Почему?

– Потому. В деревне ни от кого ничего не скроешь – все всё про всех знают. У всех дети есть, по улицам ходят. Если кто на ребенка руку поднимет, и о том люди узнают – тут даже я не успею доехать. Сожгут.

– Все равно заедем. Поехали…

До Полозово ехали минут двадцать. Хорошо, что дорога была мощеной, если бы сели – намаялись бы…

Деревня была как деревня. Старая часть – со старыми домами, новая – с домами на две семьи, типовыми. Механический парк, контора, силосные ямы. На небольшой площади – магазин «Промтовары-Продтовары» с вывеской КООП, дальше – парк с обелиском погибшим в ВОВ. Все как обычно. Все как всегда.

Бухтели трактора, шли колхозники, с любопытством глядя на нового человека. Скоро страда, скоро сеять…

Вечный, крестьянский коловорот жизни

– Тут нас покормят? – спросил Изотов, оглядываясь из коляски

– И покормят и напоят – подмигнул Михаил – поехали…

Заехали в рабочую столовую. Михаила тут знали, судя по игривым замечаниям столовских баб. Изотова громогласно назвали женихом. Изотов прикинул и понял что Михаил тут желанный гость и, наверное, ни в одном доме. Потому что мужики то в армии, то на учебе…

Покормили вкусно. Ни в одной городской столовке – он так вкусно не ел. А на сытый желудок и расследованием заниматься лучше…

Первым делом заглянули в контору – весь учет населения там. Посадив Михаила переписывать население из журнала – Изотов пошел к председателю

Фамилия председателя была Спасов, визиту милиции он не обрадовался. Хотя чему тут радоваться…

– У нас этого подростка не было…

– К вам ходит автобус?

– Ходит, но не зимой

Изотов удивился

– А почему зимой не ходит?

Председатель улыбнулся наивности городского человека

– Вы тут зимой побывайте. На дороге сугробы по грудь бывают***. Автобус то наш, колхозный. До города.

– А если кому в больницу?

– Медпункт есть, а так только на тракторе. Или у кого своя машина есть.

– А магазин как же?

– Так все свое. У всех скотина – мясо, молоко, картошка, овощи, варенье, закрутки всякие. Пекарня у нас своя, хлеб свежий каждый день. А водка… если ее не привезут, то и к добру.

– Как часто чистится дорога?

– По-разному… раз в неделю, раз в две недели.

Изотов прикинул – если бы дорога была вычищена –пацан вышел бы на нее. Может и дошел бы до трассы, а там кто-то подобрал.

Может…

– Хроменковы – фамилия вам знакома? Родственники тут есть?

– Нет… не припомню.

– Может в прошлом или позапрошлом году какие-то организованные группы детей приезжали?

– Зачем?

– Ну… экскурсия. На сельское хозяйство посмотреть

Председатель невесело улыбнулся

– Чего тут смотреть. У меня в год по двадцать и больше человек молодежи уезжают поступать – как думаете, сколько вернутся? Пять в лучшем случае. В городах по квартирам теснятся, по комнатам. У меня за год молодой специалист может жилье получить. Нормальное, не комнату в общаге, с участком. Но всем надо в город…

Изотов сделал пару пометок в блокноте. И хоть не должен он был такое спрашивать – но спросил

– Если так, между нами. На кого думаете?

Но председатель покачал головой в ответ

– У нас душегубов нет.

Изотов переписал наличных жителей – надо будет задать работы ИЦ, пусть отрабатывают – хотя за столько – убьют, наверное. Все ведь приходится руками перебирать. Но делать нечего – если у кого-то здесь есть судимость за преступление против ребенка…

Изотов вышел на крыльцо, когда Михаил уже стоял там и обсуждал что-то с разбитного вида девахой. Увидев его, они оба смутились, и деваха юркнула куда-то в здание…

– Поехали что ли?

– Погоди…

Изотов стоял и смотрел… сугробы… грачи. Через месяц-два – жизнь окончательно одержит победу над смертью и тут все будет зеленым – зелено…

– Ты где живешь? – спросил Изотов

– В городе. В общаге.

– А тут чего?

– А чего тут…

– Ну, вон, смотрю… тебя тут и накормят и напоят, и спать положат…

– А, это… да неохота

– Почему?

– Имуществом обрастешь, хозяйство затянет, зажиреешь… не. Лучше в городе. Тут… какая тут жизнь.

Чудак ты человек – подумал Изотов – здесь не жизнь. Здесь самая она – жизнь. А не жизнь – это там. Где палящее солнце, где пыль и песок, меж тобою и смертью – последний рожок… б… неужели ты был там и тебе – не хватило? А? Братишка?

– Поехали… Только заедем… к тому, который ты говоришь… убийце.

Фамилия у убийцы была подходящая – Шилов…

Он жил в обычном доме о трех окнах, синем. Но дом был какой-то…не такой как все. Без пригляда что ли…

– Он как… работает?

– Сейчас да. Как пригрозил за тунеядство посадить, так устроился. Но он и так не бедствует…