Читать онлайн Летние гости

Fiona O'Brien © 2017

© Смирнова О., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом Историй», 2024

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Замысел романа «Летние гости» снова вернул меня в Уотервилль, небольшую деревню на западе графства Керри, где я отдыхала в детстве и которую с тех пор люблю. Однако, хотя детские впечатления и воспоминания об Уотервилле вдохновили меня на написание этой книги, сама деревня Баллианна, ее жители и все события на этих страницах – всецело плод моего воображения. Любые сходства с реальными людьми, живыми или умершими, совершенно случайны.

Рассуждения о работе кабельной станции и деталях конструкции в данной книге также отражают исключительно точку зрения писателя.

В 1884 году Американской коммерческой кабельной компанией был успешно введен в эксплуатацию новый телеграфный кабель между ирландским и канадским побережьями. Этот кабель вывели на берег в ирландской деревне Уотервилль, в графстве Керри, а завели в деревне Кансо, Новая Шотландия, в Канаде. Он прослужил до 1962 года. Однако первый подводный трансатлантический кабель начал работать еще 1858 году в другом месте, на острове Валентия у побережья графства Керри. С его помощью не удалось обеспечить устойчивую связь, и только 27 июля 1866 года корабль «Грейт Истерн» надолго соединил ирландский остров Валентия и поселок Хартс-Контент на острове Ньюфаундленд. Целых сто лет, с 1866 по 1966 год, Атлантическая телеграфная компания обеспечивала бесперебойную работу и обслуживание этого кабеля.

Маленькая деревня Баллианна расположилась в Ирландии, на скалистом юго-западном побережье Атлантического океана. На первый взгляд, если не считать завораживающей красоты прибрежного пейзажа, она ничем не отличается от большинства приморских деревень по всей стране. Но все было совсем по-другому 150 лет назад. Тогда Баллианна была известным и важным поселением, потому что здесь, на этом самом пляже, вывели на берег первый трансатлантический подводный телеграфный кабель. Эта революционная технология позволила почти мгновенно переправлять сообщения между Европой и Америкой: раньше письма могли идти неделями (столько занимала их доставка на кораблях), а теперь приходили за считаные минуты, и это навсегда изменило общение двух континентов. Баллианна и ее телеграфная станция стали своего рода Кремниевой долиной тех времен, местом, где высококвалифицированные телеграфисты непрерывно передавали сообщения туда и обратно через Атлантику, пользуясь специальными кодами и обеспечивая взаимодействие, просто немыслимое всего пару десятилетий назад.

Но все это было очень, очень давно. Сегодня телеграфный пункт – пережиток прошлого, и низкие обветшавшие каменные строения одиноко стоят над океаном, под которым когда-то шустро носились послания. Изобретение спутниковой связи в 1960-х сделало старый кабель ненужным. Позднее, как это часто бывает, люди вспомнили забытое. Изобрели оптоволокно, и уже оптоволоконные кабели снова протянулись под океаном от континента к континенту по всему земному шару.

Деревня Баллианна давно утратила статус узла связи и вернулась к своему тихому и медленному жизненному ритму. Однако надежное спокойствие деревенской жизни вот-вот будет снова нарушено. Что-то или кто-то, похоже, очень хочет, чтобы его услышали, чего бы это ни стоило и какими ненадежными ни были бы средства. И для этого в последний раз старый телеграф, так долго молчавший, опять свяжет два очень разных мира…

Она оглядывается, чтобы в очередной раз все проверить, хотя и так знает, что все идеально. Их с Эдом маленький дом в Ноттинг-Хилле, кажется, смотрит на нее в ответ, словно ощущает ее предвкушение. Домик отделан со вкусом, но эпатажно и ярко, он идеальное воплощение таланта такого легендарного арт-директора, как Эд. Энни думает, что никогда бы не добилась такого оригинального эффекта сама даже за сто лет. А вот все, чем владел и над чем работал Эд, со временем неизбежно становилось красивым.

Энни оправляет на себе платье, которое так нравилось Эду: он всегда говорил, что оно делает ее искристые глаза еще зеленее, а потом добавлял с вредной ухмылочкой, что это платье ему хочется тотчас же с нее снять.

Ее рыже-золотые волосы, длинные и волнистые, недавно вымыты, веснушки на носу лишь чуточку просвечивают сквозь нежный макияж. Она теребит на запястье серебряный браслет, первый подарок Эда и единственное украшение, которое она носит. «Прогулка по беспутному кварталу»[1] выгравировано на нем мелкими черными буквами… Она делает глубокий вдох и заставляет себя успокоиться.

Она так ждала сегодняшнего вечера – вечера их четвертой годовщины. Чтобы отметить ее, Энни даже спланировала романтический ужин. Эд сегодня прилетает домой после пятидневных съемок рекламы в Кейптауне.

Она слышит, как поворачивается ключ в замке входной двери. Дверь распахивается, и вот он, такой красивый, неудержимый, оглядывает ее всю с головы до ног, демонстрируя одобрение и удовольствие. Он театрально протягивает ей огромный букет цветов.

– Спорим, ты думала, что я забыл.

– Я бы не расстроилась, – серьезно отвечает Энни. – Я просто рада, что ты вернулся. На ужин стейк из тунца, а в холодильнике шампанское.

– Только дай мне сначала принять горячий душ. – Он затаскивает свои чемоданы внутрь и с притворной усталостью обнимает ее. – Тогда я покажу тебе, как сильно скучал.

Ужин проходит идеально, так, как она и хотела. Они пьют шампанское, едят тунца, смеются и болтают о поездке Эда.

– Расскажи мне о «Хаббле» и о слиянии-поглощении, – говорит Эд. – Ты уже решила, что будешь делать?

Энни крутит в пальцах ножку фужера для шампанского. «Хаббл» – рекламное агентство, которое она создала три года назад. Теперь она и ее партнеры навели последний лоск, подготовив его к прибыльному слиянию с международным рекламным конгломератом. На этом Энни заработает достаточно, чтобы больше не работать, но совет директоров просит ее остаться креативным директором.

– Я не уверена, – говорит Энни. – С одной стороны, я хотела бы начать совершенно новый проект, но, с другой стороны, я еще не совсем готова отдать мое детище чужакам.

– Ты шутишь? – ухмыляется он. – Им придется отдирать тебя от «Хаббла», как ракушку от днища яхты! Ты прикипела туда навечно!

После ужина Энни готовит кофе, а Эд наливает себе бренди. Когда она снова садится, он тянется к ее руке через стол, и они ненадолго затихают.

– С годовщиной, детка. Ты лучшее, что когда-либо со мной случалось. – Он нежно целует ее запястье.

Это идеальный момент. Настолько идеальный, что неделями, месяцами, даже сразу после того, что вот-вот произойдет, Энни вспоминала, насколько та сцена была идеальной. Если бы она могла остановить то мгновение и стереть все, что последовало за ним.

– Эд, милый. – Она вздыхает, ее рука все еще в его руке. – Год уже прошел с тех пор, как мы об этом говорили, даже больше. Я очень хочу попытаться завести ребенка…

Видно, как его лицо, даже в мягком свете свечей, становится суровым.

– Просто выслушай меня. – Она так долго готовила свою речь.

– Мы уже обсуждали это, Энни.

– Нет, не обсуждали! Не так. Не… Мы никогда не обсуждали это по-настоящему. Ты только сказал подождать год, и я ждала – больше года ждала.

– Я не хочу ребенка, Энни.

Энни никогда раньше не слышала, чтобы Эд говорил так мрачно и обреченно.

– Но почему? Что такого ужасного в ребенке? Ты любишь детей. Это было бы чудесно. Нам не обязательно жениться, если тебя это беспокоит…

– Не в этом дело, поверь мне. – Эд отпускает ее руку, поднимается, пересекает комнату и останавливается у окна, глядя в темноту. Его отражение в стекле мерцает в свете свечей.

– Эд, пожалуйста! – Энни встает и следует за ним. – Разве мы не можем хотя бы поговорить об этом?

– Хватит, Энни, ладно? – Он оборачивается, глядя на нее так, как смотрел на провинившихся на совещаниях. Она не раз видела в зале заседаний, как люди сжимались от такого взгляда, а теперь он направлен на нее.

– Ребенок – это последнее, что нам сейчас нужно! Почему тебе надо было заговорить об этом именно сегодня? – Он нервно запускает руки в волосы. – Я просто хотел приятно провести вечер, а теперь все испорчено.

– Ничего не испорчено, Эд, пожалуйста, сядь. – Ее пугает выражение его лица, его жесты, он ведет себя будто зверь в клетке. – Это… это не важно, забудь, что я сказала, не нужно…

– Конечно, важно! – почти кричит он. – Ты думаешь, я не понимаю, насколько важно?

И тут, почти моментально, его настроение меняется. Он садится назад за стол, закрыв лицо руками, и трет глаза, прежде чем посмотреть на нее.

– Прости, Энни. Это черт знает что, и я не хотел вот так тебе об этом рассказывать.

– О чем? – Ее голос сейчас тонкий, неестественно высокий.

Так она узнала о Саре, молодом арт-директоре из новой команды, которую Эд нанял в свое агентство. Он рассказал, как обучал новичков, помогая проводить важную кампанию, как Сара восхищалась им. Поначалу это казалось забавным. А потом превратилось во что-то другое. И нет, он совсем не хотел, чтобы так произошло, конечно, нет, просто так случается. Но сейчас он не понимает, что делать, потому что Сара, которой двадцать девять, уже на шестом месяце беременности.

ШОН

Это вот оно?

Я, конечно, не сказал этого вслух, но подумал. Пат говорил за двоих – он не затыкался с тех пор, как мы приземлились в аэропорту Шеннона.

Дерьмо. Это намного хуже, чем я ожидал. Мы очутились посреди нигде.

– Смотри! – восклицал Пат каждые три секунды. – Овца! Осел! А вон стог сена! Трактор!

Пат – мой брат-близнец. Нам по одиннадцать лет, и мы настолько одинаковые, что даже папа не всегда может нас различить. Мы съехали с автострады примерно час назад, и дороги стали уже и извилистее. Мы проехали несколько довольно странных на вид городков – совсем не таких, как дома. А затем прямо перед нами, под обрывом, внезапно появился океан. Но он был таким же серым, как небо и как вообще все здесь. Но это нормально, серость подходила к моему настроению.

– Эй, там, сзади, все хорошо? – Глаза папы мелькнули в зеркале заднего вида.

Я кивнул. Рядом со мной Пат долбил лбом пассажирское сиденье. Вокруг глаз папы в зеркале появились морщинки, это означало, что он улыбается.

– Уже скоро, мы почти у цели.

Киллорглин, Гленбей, Кэрсивин – странные названия мелькали на указателях, дороги стали еще извилистее, а потом развилка и указатель «Баллианна» со стрелками, указывающими сразу и вправо, и влево.

– Думаю, мы проедем более живописным маршрутом, – сказал папа, поворачивая направо. Он всегда так говорил.

Мы миновали поля, разгороженные забавными каменными стенками, и снова выехали к океану, повернув влево. Именно тогда вдруг выглянуло солнце, и на мгновение все стало ярким и полным цвета, но только на мгновение. Потом снова все посерело.

Мы опять свернули, пересекли пару железных ворот и остановились перед большим старым домом.

– Это здесь. Кейбл-Лодж, вот мы и приехали.

Дверь открылась, и вышла женщина. Она помахала нам рукой. Папа вылез из машины, а мы – за ним.

– Добро пожаловать, – улыбнулась женщина и пожала папе руку. – Вы, должно быть, О’Коннеллы. Я думаю, вы устали с дороги.

Кажется, она была примерно того же возраста, что и бабушка, но толще, с каштановыми волосами до шеи, которые были длиннее спереди и короче сзади. У нее была приятная улыбка, а голос то повышался, то понижался, будто она пела.

Пат уже проскочил мимо нее в открытую дверь и взбежал вверх по лестнице.

– Позвольте мне помочь вам с багажом, – сказала она, наклоняясь к вещам.

– Ни в коем случае, – остановил ее папа. – Даже слышать об этом не хочу. – Он протянул руку. – Привет, я Дэниел. Для знакомых Дэн.

– Дэниел O’Коннел, – засмеялась она. – Ну, в наших местах хорошо знают вашего тезку. Я Джоан Коуди. Добро пожаловать в Баллианну. Я пришла, чтобы впустить вас и убедиться, что у вас есть все, что нужно.

На ней были рабочие брюки и зеленая футболка с надписью «Размахнемся!» большими черными буквами. У меня сложилось впечатление, что она немного перевозбуждена, как сказала бы бабушка. Она посмотрела на меня и сдула прядь волос с лица. Я решил, что она мне нравится.

– Это Шон, – сказал папа.

– Привет, Шон. – Она улыбнулась мне. – Приятно познакомиться!

Я кивнул, но не отвел глаз от надписи на ее футболке. Она, должно быть, заметила, куда я смотрю, потому что рассмеялась и сказала:

– Я заядлый игрок в гольф, как и большинство здешних жителей.

Папа кашлянул.

– Занеси свою сумку внутрь, Шон, и иди выбирай комнату. Мне нужно поговорить с Джоан.

Таща за собой сумку, я отправился вслед за Патом вверх по большой старой лестнице, которая делала несколько витков. В доме было тепло, это радовало, потому что на улице было прохладно, а ведь уже наступил июнь. Наверху оказалось несколько очень больших комнат, а в той, что располагалась в передней части дома, даже стояла двуспальная кровать. Еще была аккуратная ванная комната с большой старинной ванной и множеством труб.

Я нашел Пата на верхнем этаже, в спальне с косым потолком. Там было два маленьких окна, смотревших на горы вдалеке, и большой световой люк наверху. Пат залезал в деревянный шкаф и вылезал из него. Еще в комнате стояли три кровати и был маленький старомодный камин.

– Круто, да? – Пат наклонился, чтобы осмотреть черную металлическую решетку и цветную плитку вокруг.

Я бросил сумку на одну из кроватей и сел.

– Это моя комната, – сказал Пат. – Я нашел ее первым. Выбери другую.

Но я остался сидеть, кусая губы. Пат выпрямился и вздохнул:

– Ну ладно, будем делить эту. Но моя кровать у окна.

Я кивнул. Мне было легко согласиться. Я не хотел жить один.

Пат пошел осмотреться, а я начал распаковывать одежду, складывая вещи в большой скрипучий комод. Его ящики выложены бумагой, почти такой же, как обои на стенах, и кто-то оставил внутри приятно пахнущий мешочек, перевязанный цветными нитками.

– Я послушал, что они там внизу говорят. – Пат вернулся и выглянул в окно. – Папа рассказал, что ты не разговариваешь.

Я тоже подошел к окну и подергал жалюзи вверх и вниз. На улице шел дождь, капли стекали по оконному стеклу.

– Я слышал, – продолжил он, – оОна сказала «бедняжка». – Пат произнес это нараспев, как Джоан. Пат умел имитировать любые звуки. – Прошло уже больше года. – Он ткнул меня под ребро. – Тебе не кажется, что пора уже? Как долго ты собираешься молчать? Это действительно глупо.

Я понимал, что он прав, но просто пожал плечами. Я сам не знал когда. Даже не знал, смогу ли вообще заговорить снова.

За последний год Дэн О’Коннелл усвоил ровно одну вещь – единственную, может быть, а именно то, что жизнь продолжается. Даже если тебе кажется, что она проходит мимо. Его жизнь кто-то украл, забрав все, что он знал, что любил, чем жил, перевернув все с ног на голову. Иногда ему казалось, что его засосал торнадо, а потом прокрутил и выплюнул обратно вместе с обломками, в которых Дэн должен был узнавать знакомые вещи: должен был, но не мог. А без примет, по которым можно ориентироваться, он потерялся.

Муж, отец, вдовец – эти слова должны были говорить ему что-то, но будь он проклят, если знал, что именно. Однако он все равно оставался отцом, даже если понятия не имел, как справляться с этой новой ужасающей версией отцовства. «Ничего, мы справимся» – во всяком случае, так он себе повторял.

– Я думаю, вам нужно поехать, – сказал Мэтт, психотерапевт. – Смена обстановки пойдет вам на пользу, ребята. Возможно, даже случится прорыв, так необходимый Шону. Возможно, уехав, он посмотрит на происходящее с другой точки зрения.

– Вреда это точно не принесет, – согласилась доктор Шрайвер, когда он озвучил эту идею ей. – Вопрос в том, как ты сам с этим справишься. – Она посмотрела на него сквозь очки в черепаховой оправе, из-за которых ее карие глаза казались еще больше. – Там у тебя не будет такой поддержки друзей, как здесь, Дэн.

– Это ведь только на лето, – сказал он. – Мы вернемся как раз к школе. По крайней мере, у меня опять будет работа. При прочих равных мне реально нужны деньги.

– Конечно, нужны. Я понимаю. – Как специалист, работающий с травмой Шона, доктор Шрайвер понимала ситуацию во всех мельчайших нюансах. В конце концов, она сама была матерью. – Это может произойти в любой момент, Дэн, ты сам знаешь. Шон начнет говорить, когда будет готов. Не паникуй, если это займет больше времени, чем хотелось бы.

– Я постоянно повторяю себе это.

– Хорошо. Просто жди. – Она встала из-за стола, чтобы проводить его. – Я никогда не была в Ирландии. Но всегда хотела. У меня есть ирландские предки, как и у Кирка, моего мужа.

– Судя по моей фамилии, у меня, наверное, тоже есть. Может быть, поищу их. – Он улыбнулся и повернулся, чтобы уйти.

– Дэн?

– Да?

– Постарайся не сильно волноваться и немного развеяться. И помни, я всегда на связи, если срочно тебе понадоблюсь.

– Будем надеяться, что ничего эдакого не случится. Но спасибо, доктор Шрайвер, за все.

– Всегда рада, мне будет приятно.

Он и правда был ей благодарен. Доктор Шрайвер была замечательной. Фактически все и каждый проявили себя с наилучшей стороны. Дэн даже не представлял, как много доброты существует в мире.

Прошло уже больше года с аварии, и каким-то образом они пережили все эти месяцы, но Шон так и не сказал ни единого слова. Дэн уже сомневался, сможет ли сын когда-нибудь заговорить. Чем дольше он молчал, тем больше Дэн боялся. Доктор Шрайвер сказала, что это хрестоматийное посттравматическое стрессовое расстройство, что надо продолжать жить обычной жизнью, насколько возможно, что Шону следует вернуться в школу, продолжить лечение и психотерапевтические сеансы и что он заговорит, когда будет готов. А пока особенно важно, чтобы Дэн как можно больше с ним общался, не давал Шону погружаться глубже в себя.

Все делали все возможное, но основной груз ответственности лежал на Дэне, и он сейчас был единственным кормильцем, потому что с разговорами или без есть им нужно было каждый день.

Идеальнее времени для поездки и придумать было нельзя: ему предстояло отправиться в командировку на юго-запад Ирландии, в небольшую деревню под названием Баллианна, которая, по отзывам туристов в интернете, славилась красивыми пейзажами, великолепной рыбалкой и потрясающим полем для гольфа в клубе мирового класса.

Ирония проекта, который ему предстояло делать, была для него очевидна. Дэну нужно было собрать информацию о подводном трансатлантическом кабеле, который позволил впервые в истории наладить сообщение между людьми с разных континентов. Общение и кабель как его средство должны были стать темой документального фильма, который он собирался снять со своей командой. Но именно в общении ему было отказано, хотя сейчас он больше всего в нем нуждался. Вместо этого Дэну приходилось переносить молчание сына, которое лежало между ними, такое же реальное и глубокое, как океан, и столь же опасное.

Он справится, он знал, что сможет. Ему придется ради семьи. Это ведь тоже работа – возвращение к нормальной жизни, хотя и в другой стране, где они никогда раньше не были. Но, может быть, это им и нужно – уехать туда, где нет никаких воспоминаний. Там должно стать лучше просто потому, что он нигде не мог чувствовать себя хуже, ведь здесь, дома, от прежней жизни осталась лишь выжженная пустыня. По крайней мере, в Ирландии его не будут постоянно окружать напоминания о том, как много он потерял. А может быть, просто может быть, там Шон сможет заговорить. Может быть, они даже найдут дорогу назад к друг другу, снова станут настоящей семьей. Дэн чертовски на это надеялся.

Это конечно избитый штамп, но ей невыносимо, и она готова скрипеть зубами каждый раз, когда думает о случившемся, а не думать не может, так что она в последний раз оглядывает устрашающе пустые комнаты места, которое раньше называла домом. Вещи рассортированы, мебель и картины упакованы и отправлены на хранение, так же как и ее чувства. С чувствами покончено: посмотрите, куда они ее завели. Она отдает ключи риелтору, вызывает «Убер» и едет в Сохо на прощальный обед с Тео, ее партнером, соучредителем агентства «Хаббл». Сейчас июнь, город, кажется, никогда не выглядел красивее и дружелюбнее. Она всегда считала, что Лондон летом особенно хорош. Это ее любимое время года, ведь так приятно наблюдать, как люди избавляются от зимней бледности и теплых пальто, от оков практичности, отставляют чопорные английские привычки и наконец расцветают в долгожданном тепле. Даже помпезная архитектура выглядит менее грозно, если залита потоками света. Хотя она слишком загружена, чтобы наслаждаться типичными летними радостями – неторопливыми обедами в элегантных кафе на открытом воздухе, прогулками по паркам или ленивыми вечерами в пабах на берегу реки, – но ей нравится, что все это просто есть. Сейчас, думает она, легче наблюдать за жизнью других людей, чем размышлять о своей собственной.

Такси высаживает ее около любимого греческого ресторана на Бервик-стрит, где Тео уже сидит за своим обычным столиком на улице, а рядом охлаждается в ведерке со льдом бутылка шампанского.

– Уже празднуешь, Тео?

– Они настаивали, – говорит он с усмешкой, наливая ей бокал. Энни качает головой и садится. – Хотя Космо не верит, что ты бросаешь нас. Правда, Космо?

Тео смотрит на пожилого официанта, и тот качает головой, изобразив соответствующее скорбное выражение лица.

– Я тоже. – Тео поднимает свой бокал. – Что мы будем делать без тебя целых три месяца? Если ты, конечно, продержишься так долго. Лично я даю максимум полтора. Потом ты на стенку полезешь.

– Мы вроде решили, что на стенку я полезу, если останусь здесь?

– Ну да, ну да. – Тео щурит глаза. – Но тогда я думал, что ты сбежишь отдыхать в спа-отель на краю света или писать роман в бунгало на берегу океана, а не поедешь домой в Ирландию… – Он проговаривает их заказ Космо на беглом греческом, а затем снова усаживается в кресло и спрашивает, глядя на нее: – Ты действительно уверена?

– Ты знаешь, что да. И знаешь почему.

Тео выдерживает ее взгляд и кивает.

– Я просто… не знаю, правильно ли это. Возвращение домой – не всегда выход.

– Сейчас я не могу придумать ничего лучше. И кроме того, я там нужна.

– Ты нужна здесь.

– Ты всегда можешь послать мне имейл, и я отвечу. Мы можем говорить по видеосвязи, будет даже романтично: вроде как я в офисе, только фон другой.

– Я никогда не умел поддерживать отношения на расстоянии. Мне нравится, когда коллеги в офисе, а не где-то в другой стране.

– Мы уже все это обсудили, – напоминает она. – Все подписано, улажено, мой адвокат будет готов ответить и поработать еще, если понадобится…

– Я знаю, – говорит Тео, внимательно наблюдая за ней. – Но это не то же самое. А еще я буду скучать по тебе.

Энни улыбается:

– Я вернусь быстро, ты не успеешь соскучиться. Когда это все будет позади… и жизнь вернется на круги своя. – Она разглядывает улицу, не желая встречаться с Тео взглядом.

Тео все еще наблюдает за ней. Потом вздыхает, делает глоток шампанского.

– Расскажи еще раз о своей семье и почему тебе нужно вернуться домой, чтобы спасти всех и каждого.

– Я никого не спасаю. Отец болен, муж моей сестры, похоже, замешан в каких-то сомнительных сделках. Моя бедная старая мама пытается со всем этим справиться, и ей нужна помощь с отелем. Нужно выяснить, что на самом деле происходит, и разобраться с этим. Я не спасаю, Тео, я минимизирую потери.

– Почему ты? – Тео смотрит сердито. – Тебе нужен отдых, а не роль в семейной мыльной опере. Разве они этого не понимают?

– Говоришь, как моя сестра.

– В смысле?

– Она постоянно повторяет, что я помешана на контроле. Слишком зажата, на всех давлю и требую невозможного от окружающих, особенно от членов семьи.

– А это правда? – Тео поднимает бровь.

Энни хмурится:

– Зачем ты спрашиваешь? Ты же меня знаешь лучше многих.

– Я думаю, единственный человек, от которого ты требуешь невозможного, – ты сама, – мягко говорит Тео.

Энни игнорирует его слова.

– Это, наверное, странно, но я никогда не чувствовала себя частью семьи. Я не умела следовать всем тем неписаным правилам, которые они, похоже, принимали как само собой разумеющееся. Мы в лучшем случае не понимаем друг друга, а в худшем – чертовски раздражаем. Мне не терпелось оттуда сбежать.

– Для меня это звучит вполне нормально, но я же грек. Ты знаешь, как у нас говорят: ты можешь выбирать друзей, но не семью… И не забывай, Энни, здесь, в Лондоне, у тебя появилась новая семья, мы все. – Тео энергично взмахивает рукой. – Подумай, чего ты достигла за последние десять лет. О друзьях, которым ты не безразлична…

– Я знаю, – вздыхает Энни. – Но я должна поехать, Тео, так что больше не пытайся меня переубедить, пожалуйста. Я просто собираюсь в Ирландию на три месяца, чтобы помочь дома и чтобы ненадолго уехать, окей? Давай на этом остановимся?

Тео поднимает руки в знак того, что сдается.

Дальше обед проходит мирно, они обсуждают клиентов, агентство и завершенное слияние. Последние шесть месяцев были утомительными, поскольку «Хаббл» выкупала международная компания WHM&R. Но после «сюрприза» от Эда Энни даже рада была с головой погрузиться в работу и выматывалась до такой степени, что ее друзья и коллеги стали беспокоиться. Вот почему Тео настоял, чтобы она взяла творческий отпуск.

– Уезжай, заляг на пляже, где тебя никто не знает. Пожалуйста, Энни, ты уже пугаешь нас, и только вопрос времени, когда ты начнешь распугивать клиентов, ты же прямо излучаешь напряжение. И действительно неважно выглядишь.

– Я не могу, Тео. На меня все снова навалится, если я остановлюсь… Работать – единственный выход.

– Я знаю, Энни, поверь мне, но именно поэтому тебе нужно остановиться, иначе ты себя доведешь. Ты что, хочешь ходить по кругу, как тот привязанный ослик? Неужели неподражаемая Энни Салливан сломалась из-за неудачных отношений, всего лишь из-за какого-то там мужчины?

Энни посмотрела на него так, будто получила пощечину. Слова Тео задели ее, но они попали в цель, ведь при всей их резкости были сказаны из лучших побуждений: Тео просто пытался заставить ее прислушаться, и в глубине души Энни понимала это. Она неохотно согласилась. Это случилось шесть недель назад.

Люди подходят к столу, здороваются, потом знакомый телепродюсер останавливается немного поболтать. Тео, как всегда, кипит энтузиазмом, но продолжает незаметно поглядывать на Энни.

Энни понимает, что она для него гораздо больше, чем деловой партнер: они с Тео старые и очень близкие друзья. Она знала, что Тео беспокоился о ней последние три месяца, поскольку она так изменилась, что сама не узнавала себя в зеркале. Энни не была дурочкой. Она замечала, как люди шепчутся о том, что она торчит на работе допоздна, худеет, что ее шутки стали нехарактерно злыми и вообще у нее темные круги под запавшими зелеными глазами. Как бы она ни старалась притвориться, что справляется, в глубине души знала, что не вывозит.

Тео, конечно, обо всем знал, ему все стало бы известно, даже если бы Энни промолчала. Сплетни расползлись неприлично быстро.

Он выслушал ее и поддержал. И хотя она вроде бы спокойно и без эмоций рассказывала подробности, по лицу Тео было видно: он чувствовал ее боль от предательства и потери. Он жалел ее, но не был удивлен. И это было тяжелее всего.

Тео знал Эда задолго до того, как Энни встретила его, и был в курсе, что тот оставлял за собой шлейф разбитых сердец. Энни тоже знала, если честно. Не слепая. Но даже для бабника Эд был на высоте: красивый, умный, яркий, общительный и ошеломляюще обаятельный. Хуже всего то, что он был по-настоящему хорошим парнем.

Тео он нравился, Эд всем нравился – не любить его было невозможно. Но, как метко заметила нынешняя жена Тео, Кристина, Эд действовал на женщин, как кошачья мята на кошек, и сам тоже легко подпадал под их очарование. Энни продержалась дольше, чем все ее предшественницы. Она даже поверила, что у них есть совместное будущее. Она безуспешно пыталась скрывать самодовольство, когда слышала, что Эда наконец-то приручили, что наконец-то он нашел ту самую, единственную… А затем случилось неизбежное.

Энни стоически держалась, когда все выяснилось, но ее близкие друзья и коллеги знали, как дорого ей это обошлось. В конце концов Тео сказал, что больше не может на это смотреть, настоял, что ей нужно уехать, сменить обстановку.

Она признала, что Тео прав. В определенных сферах – и реклама была одной из них – Лондон был совершеннейшей деревней, настолько, что даже вызывал клаустрофобию. Невозможно было избегать Эда ни на деловых встречах, ни просто в общественных местах. И учитывая нынешние обстоятельства, это было невыносимо.

Энни уговаривала себя, что три месяца пролетят быстро, что она вернется даже раньше, все эти неприятные обстоятельства останутся уже в прошлом и она сможет опять заняться тем, что у нее получается лучше всего.

И все же, когда официант вызвал черное такси, чтобы оно отвезло Энни в Хитроу, и достал ее чемодан из-за стойки, она на мгновение потеряла самообладание. Без своего шикарного делового костюма, в обычной футболке и джинсах, Энни чувствовала себя уязвимой и очень молодой, намного моложе своих тридцати шести лет.

Когда Тео встает, чтобы заключить ее в свои медвежьи объятия, его глаза подозрительно блестят.

– Будь на связи, – повторяет он. – Позвони мне, как доберешься. Не забывай рассказывать, как дела.

Энни кивает, не доверяя своему голосу. Именно от доброты ей больнее всего. Она забирается в такси, надевает солнцезащитные очки и закрывает глаза, не желая болтать с водителем. Она не хочет быть грубой, но будет, если придется.

К счастью, таксист, получив указания, не пытается продолжить разговор. Они маневрируют на узких улицах Сохо, оставляя Вест-Энд позади, затем машина вырывается на шоссе, и впервые привычная тяжесть в груди Энни уступает место панике. Пути назад нет, что бы там Тео ни говорил. В глубине души она это знает. Поэтому делает глубокий вдох, сморкается и вытирает слезы, текущие из-под темных очков. Она не будет плакать. Она не будет жалеть себя. Она просто будет очень, очень злиться, на что имеет полное право, злиться на Эда, на его предательство, выбившее у нее почву из-под ног, и, главное, на саму себя.

«Прекрасная погода ожидается на всем полуострове», – заверил сегодня утром по радио местный синоптик, но эта хорошая новость не улучшила настроение Бреды Салливан. Несмотря на годами проверенный макияж, а она делает его уже тридцать лет, Бреда прямо чувствует, как по лицу течет пот. Это подозрение подтверждает и струйка, стекающая по спине, которую впитывает плотный пояс ее сшитых на заказ черных брюк. Тем не менее она удерживает на лице фирменную улыбку, орлиным взглядом обводя почти опустевшую столовую, ожидая, когда запоздавшие постояльцы уйдут заниматься своими делами, чтобы она и ее сотрудники могли убрать и подготовить все к ланчу. Проведя здесь годы детства и юности и в конце концов став управляющей этого небольшого семейного отеля, маленькая Бреда очень хорошо усвоила, как следует обращаться с людьми, и среди многих ее талантов имелась впечатляющая способность: она умела убедить гостей, что они сами хотят сделать то или это, еще до того, как такая идея действительно приходила им в голову. Кипящая раздражением хостес безрезультатно гремит столовыми приборами: последние завтракающие – мрачная пожилая пара, постоянные гости отеля с тех пор, как провели здесь медовый месяц, – продолжают сидеть за газетами и кофе в блаженном неведении.

Они просто не готовы к такому, рассуждает Бреда, вот и все, но в этом и проблема. Летняя погода – это хорошо, ее ждешь и надеешься, конечно, но эта внезапная жара слишком сильна, такая парилка для Ирландии просто неестественна. Что бы там ни говорили, подобная погода не соответствует местному темпераменту. Конечно, молодым это нравится, почему бы и нет? У них много энергии, у них есть свободное время, чтобы наслаждаться жарой. Она смотрела, как молодые девушки прогуливаются по деревне и вдоль берега моря в нарядах, едва прикрывающих тело, будто вертлявые иностранки с континента. И парни не лучше: слоняются, нацепив темные очки на выпученные глаза, балдея от обнажившихся красоток, сами посмуглевшие, словно цыгане.

Да ведь глядя на Баллианну сейчас, можно подумать, что это какой-нибудь юг Франции или Италии, а не дальний укромный уголок юго-западной Ирландии. Горшки с яркими цветами демонстративно расставлены возле пабов и магазинов. Вялые и скучные подвесные корзинки для цветов ожили, приютив экзотическую флору, и приманивают пчел. Уличные столики под элегантными льняными зонтами появились вдоль Мейн-стрит, встали на почетные места во дворах гостиниц, пабов, гостевых домов и пансионов. Повсюду снуют туристы, такие же полураздетые, как местные жители. Они демонстрируют роскошный загар и заказывают охлажденное белое вино и крафтовое пиво. Рододендроны и гортензии прихорашиваются в ранее невиданных здесь темноокрашенных решетчатых перголах, а фуксия буйствует алым цветом вдоль древних низких каменных стен и оград полей.

Сердце Бреды смягчается при виде пологих холмов, когда она переводит взгляд на окно столовой и смотрит сквозь него на залив. Она вздыхает и пытается упорядочить свои расползающиеся мысли. Люди верно говорят, что нигде на земле нет места красивее, чем Баллианна в хорошую погоду. Но вот эту ужасную жару Бреда терпеть не может. В такую жару она чувствует себя старой и раздражительной.

– Закончили, миссис Кэрролл? – тепло спрашивает она, забирая со стола тяжелый серебряный кофейник с выгравированными инициалами ее бабушки.

– Что? – Женщина в замешательстве отрывается от газеты и на мгновение смущается, потом ее лицо опять принимает суровое и несчастное выражение.

– О, кажется, да, Бреда. – Ее голос звучит обреченно, а ее муж наконец тяжело поднимается на ноги, складывая газету.

– Ваша корзинка для пикника будет ждать на стойке регистрации, как обычно, – произносит Бреда, добавляя в голос еще больше приветливости. – Вам повезло с погодой, вы сможете подольше побыть на озере.

Кэрроллы, как и многие завсегдатаи их отеля, – заядлые рыболовы.

После их ухода Бреда сразу принимается за столы, методично вытирая и убирая, и чувствует в себе необычно много энергии. Она надеется, что если будет усердно и быстро работать, то заботы и страхи рассеются, как туман над бухтой, но вскоре понимает, что это не помогает. Ее мысли, как всегда, занимает муж. Возможно, сегодня ей удастся выбраться и сыграть хотя бы одну партию в гольф, хотя чем дальше, тем реже ей это удается. С тех пор как ему заменили бедренный сустав, он словно беспомощный инвалид. Да, еще не все зажило, но это исключительно потому, что Конор проигнорировал четкие указания хирурга и теперь за это расплачивается.

«Ага, и все мы вместе с ним», – мрачно думает Бреда. Она смотрит на часы и быстро идет на кухню, где должны собрать поднос с завтраком для Конора. Поднос уже готов и ждет, чтобы Динни, официант, работающий в отеле дольше всех, отнес его. Динни знает, как все будет: Бреда отправит Конору сообщение и предупредит, что завтрак уже в пути, и, если, как это все чаще случается, Конор еще не проснулся или пребывает в плохом настроении, Динни расставит все на столе так, как он любит, откроет шторы и тихо уйдет.

Бреда знает, что муж не собирается ничего менять. Они прожили так вместе сорок лет, и его все устраивает. Она научилась принимать его, как и любые другие сложности, с которыми сталкивается регулярно, просто потому что Конор – это Конор. Этот выход из положения, говорит она себе, единственно возможный.

По крайней мере, его ежегодные летние романчики уже позади, и, пусть пьет он по-прежнему (отсюда ухудшение здоровья и отвратительные приступы жалости к себе), у него больше не хватает сил, чтобы рвать ей сердце, как раньше, но все еще хорошо получается доводить ее до белого каления. Его душевное состояние, мягко говоря, непредсказуемо.

Хотя он не может передвигаться так шустро, как раньше, неизвестно, что, зачем и когда он вытворит, чаще всего в самый неподходящий момент. Взять для примера тот раз в прошлом месяце, когда они с Полом Мюрреем, бухгалтером, сидели в комнате отдыха и работали, а Конор ворвался, доковылял до кресла, упал в него и начал обвинять Пола в том, что тот якобы украл у них тысячи евро и спрятал их в офшорном банке. Бреда была в ужасе. Динни и один из су-шефов пришли на помощь и мягко уговорили Конора вернуться в спальню, а Бреда долго еще извинялась перед Полом, который, правда, отнесся к происходящему с необычайным пониманием.

Пару недель спустя Конор приперся на кухню в самое загруженное время, вечером пятницы, повязал на голову полотенце в стиле Марко Пьера Уайта[2] и громко заявил, что деликатесная ягнятина из Керри в их меню – это «пережаренная баранина», а их новый литовский шеф-повар Виктор – российский шпион. К счастью, у Виктора оказались хорошее чувство юмора и значительный опыт взаимодействия с перепившими бизнесменами, но все равно Бреде хотелось сквозь землю провалиться.

Никаких сомнений, ее муж – обуза. Но что она сделает? Ей просто надо научиться держать его в узде, вот и все. А пока симпатичные молодые литовские и латвийские студенты работали по обмену в отеле и отлично справлялись. «Отель „Фолти Тауэрс“», конечно, замечательный телесериал, но ей точно не нужна такая слава, а то ее гостиницу как-то упоминали в качестве его ирландского эквивалента. Такой отзыв один из бывших гостей выложил на туристическом сайте. Правда, надо признать, количество бронирований на некоторое время после этого увеличилось.

Бреда достает телефон и пишет Конору: «Твой завтрак на столе. Не дай ему остыть».

– Доброе утро, Бреда.

Она подпрыгивает от неожиданности, хотя узнала знакомый голос, и поднимает глаза на ухмыляющегося Деклана Коуди.

– Что, проверяешь, вовремя ли прилетает наша Энни?

Деклан – местный профессиональный игрок в гольф, друг детства девочек Бреды, но именно к Энни, ее младшей дочери, он всегда питал слабость. Когда они были детьми, Бреда часто задавалась вопросом, станут ли они с Энни парой. Однако приятная внешность и нежное плутовское обаяние рано прославили Деклана как сердцееда в деревне и за ее пределами, так что в конце концов Энни осталась невосприимчивой к его ухаживаниям. Она раз за разом повторяла, что Деклан дороже ей как брат, которого у нее никогда не было, чем как кавалер, чей интерес недолговечен. Как Бреда позднее пришла к выводу, свою роль сыграло то, что на плече у Энни, тогда еще совсем юной, неизбежно рыдали все бывшие девушки Деклана. Тем не менее Энни с Декланом остались хорошими друзьями, и теперь, когда Энни возвращалась домой, Деклан был полон решимости встретить ее в аэропорту, пусть даже Энни настаивала, что прекрасно могла бы добраться до дома сама.

– Я не знаю, какой именно у нее рейс, Деклан, – напомнила Бреда. – Но она говорила, что приземлится около половины четвертого, а самолет летит из Хитроу через Дублин.

– Отлично. Этого достаточно.

– Ты уверен, что это хорошая идея? Она настаивала, что справится сама. Ты знаешь, какая она…

– Ты шутишь? Я не видел ее с тех пор, как она cбежала в Лондон четыре года назад. Если запереться с ней в машине на пару часов – мой единственный шанс как следует с ней поговорить, то поездка в аэропорт совсем небольшая цена, я готов.

– Спасибо, Деклан, – говорит Бреда, улыбаясь. – Я уверена, она будет рада тебя видеть.

– А ты, Бреда, когда соберешься в клуб сыграть партию? Тебя давно не видно.

– Издеваешься? Было бы неплохо, но шансов мало.

– Как он? – Вопрос вроде бы небрежный, но глаза Деклана смотрят с участием. Характер Конора не секрет ни в отеле, ни за его пределами, и Бреда знает, что Деклан все видит и все понимает. Деклан определенно и так отлично знает, как Конор.

– Ну, так и сяк, ты знаешь, ему больно из-за бедра.

Деклан сочувственно кивает.

– Я знаю, это не легко… но не перенапрягайся, Бреда. Тебе самой нужен перерыв, моя мама только недавно это говорила. Хорошо, что Энни возвращается, она сможет снять с тебя часть нагрузки.

Бреде кажется, что он сейчас приобнимет ее, но Деклан отступает. Она благодарна: теплота могла бы разрушить ее самообладание, тогда она рухнула бы, рыдая, на его плечо.

– Ну ладно, – говорит он, – мне лучше поторопиться, у меня урок через двадцать минут. Однако я вернусь к тебе с прекрасной Энни. Увидимся.

Не то чтобы Бреду удивило возвращение Энни домой – особенно учитывая нынешние семейные обстоятельства, – врасплох ее застало то, как долго дочь собирается пробыть дома. Бреда предполагала, что она приедет на выходные, может на несколько дней, максимум на неделю. Энни как-то уклончиво говорила о том, на сколько собирается приехать, но Бреда запомнила слова «творческий отпуск», прозвучавшие в коротком телефонном разговоре, и была так удивлена, что даже не вникла в подробности. Энни – карьеристка, пример истории успеха, она не берет длинных отпусков, пусть и творческих, и, кроме того, когда она в последний раз была дома, такое случилось… Чашки в руках Бреды звякают одна о другую, когда она вспоминает, но она полна решимости сделать все, чтобы приезд дочери прошел без эксцессов. Это шанс Энни снова сблизиться с отцом, и нет худа без добра, может, что и получится. Тучи разойдутся и все такое. Они договорились, что Энни поживет в одном из новых коттеджей, принадлежащих отелю, таким образом, никто никого не стеснит и у Энни будет свое личное пространство. «Все хорошо, – говорит себе Бреда уже в который раз. – Все получится, все притираются, все будет нормально…»

В этот момент Бреда замечает свою внучку: надев поварской колпак, та машет ей рукой из кухни, смешит ее. Старшая дочь Бреды, Ди, не слишком счастлива в браке, но в нем родилась единственная ее внучка Грейси, всеобщая любимица и свет в окошке. Грейси одиннадцать лет, но в колпаке она выглядит как взрослая и манерами неизъяснимо напоминает Бреде покойную мать.

«Странное будет лето», – думает Бреда, помахав в ответ. Неожиданно обе ее дочери опять окажутся дома одновременно. Она даже не может вспомнить, как давно такое было в последний раз, уж точно до того, как Ди вышла замуж.

Будучи родными сестрами, дочери Бреды не похожи ни в чем. Ди порывиста, Энни сдержанна. Ди вечно поглощена эмоциями и переживаниями, Энни спокойна и рассудительна. Ди сосредоточена на себе, Энни внимательна и щедра. Она была бы превосходной хозяйкой отеля, но собралась учиться психологии. Когда Энни объявила о своем решении, Бреда подумала, что такое профильное образование не повредит в отельном бизнесе, и даже воздержалась от намеков, что Энни имела прекрасную возможность изучать человеческую природу без всякого колледжа, просто работая в отеле. Но ни одна из дочерей не захотела продолжать семейное дело. Это стало для Бреды огромным разочарованием, хотя, как ей кажется, ей удалось это успешно скрыть. И не такое случается.

Потом Ди вышла замуж за Джона, и… ну, остальное уже история. У нее изначально были сомнения по поводу этого брака, но Конор отмахнулся, довольный тем, что у него появится любимый зять. Она так и не смогла родить Конору сына, но теперь он надеялся, что нашел замену. Самое смешное, что Конор и Джон были очень похожи внешне. Люди, которые не знали их, обычно предполагали, что они отец и сын. К сожалению, на этом сходство не заканчивалось. Во многом, слишком во многом, чтобы Бреде это нравилось, Ди будто и правда вышла замуж за своего отца. Бреда винит в этом себя.

Так или иначе, обе дочери побудут с ней дома, но в результате очень разных обстоятельств: одна теперь успешная бизнес-леди, а у второй разваливается неудачный брак. Ох, ей потребуется проявить и такт, и чуткость. Нелегко будет, конечно, но что поделаешь. Она справится. Они все справятся. По крайней мере, она старается себя в этом убедить.

Бреда занимает место за стойкой регистрации, чтобы отпустить на обед дежурящую там девочку. Она только начинает просматривать список броней на следующую неделю, как какой-то мужчина входит в холл и направляется к ней. Бреда сразу догадалась, что это тот самый американец, который снял на все лето Кейбл-Лодж. Джоан Коуди, мама Деклана, рассказывала о жильцах, которые только что въехали, и этот мужчина подходил под описание идеально. Бреда разглядывает незнакомца, пока он пересекает лобби. Симпатичный, одет в синие джинсы, джинсовую рубашку и толстовку. У него легкий упругий шаг. Мужчина очень вежливо представляется, однако держится отчужденно, выражение лица замкнутое. Бреде интересно, что он за человек. Он рассказывает, что собирается снять документальный фильм и ему нужен доступ в здание старой телеграфной станции. Бреда решает отправить его к Батти Шеннону, потому что Батти именно тот человек, с которым следует об этом говорить. Гость благодарит, а затем спрашивает про доступ в интернет и заказывает кофе, так что она отправляет его в одну из гостиных.

Она раздумывает, женат ли он. Хотя обручального кольца на руке нет… Весело иногда пытаться угадать семейное положение и жизненные обстоятельства гостей. А Кейбл-Лодж – такой романтический особняк, прекрасное место для второго медового месяца, даже если взять с собой детей. Она еще немного наблюдает за гостем, потом вытряхивает эти праздные мысли из головы. «Стареешь, Бреда», – говорит она себе, и ищет, куда положила очки, и трет побаливающие колени. Полгода назад ей исполнилось шестьдесят пять. Делать ей больше нечего, как гадать о личных жизнях гостей. Она смотрит на часы. Почти три. Самолет Энни вот-вот сядет. Это напоминает ей (как будто нужно напоминать), что в ее семье достаточно своих насущных проблем.

Маленький турбовинтовой самолет подкатывает к месту стоянки и замирает. Энни немедленно включает телефон. Пропущенных вызовов нет, только парочка имейлов, но они могут подождать, пока она доберется. На трапе она приостанавливается, чтобы забросить сумку с ноутбуком на плечо, и полной грудью вдыхает здешний воздух. Ее окутывает запах прибоя и воспоминаний, торфяников и надежд, у нее почти кружится голова.

Когда она была маленькой, отец говорил ей и ее сестре Ди, что воздух графства Керри волшебный. Что-то внутри нее до сих пор в это верит. Они заслушивались историями про спящих великанов, которые днем притворялись горами, и про ледяные реки, из которых по ночам выходят рыбы и танцуют с русалками.

– Зачем горам оживать? – спрашивала Ди.

– А зачем рыбе вылезать на берег и танцевать? – удивлялась Энни.

– Да для того, чтобы дышать, девочки, вот зачем! Дышать сладким воздухом Керри, впитывать его, становиться счастливыми… одурманиваться.

– Что значит «одурманиваться», папочка?

– Это значит чувствовать головокружение, радость, витать в облаках…

– Но рыбы вообще не умеют летать, папа!

– Энни! – восклицал он с потрясенным видом. – У тебя нет воображения! Что же нам с тобой делать? – И его звонкий смех наполнял комнату. – А теперь спать, мои принцессы, и видеть чудесные сны. – Потом он останавливался в дверях и легонько грозил пальцем. – Обязательно запомните их, я утром проверю.

Ди принимала все за чистую монету и записывала свои все более красочные сны в тетрадку, которую хранила специально для этого под кроватью, чтобы прочитать папе на следующий день. Они соперничали с тех пор, как Энни себя помнила, Ди всегда воспринимала младшую сестренку как главную соперницу за отцовское внимание и любовь, которых она хотела, требовала и чаще всего получала. Обычно Энни была не против. Уже тогда она как-то понимала, что Ди это нужно больше, чем ей самой.

Вечера были полны разговоров и веселья, но утром, если они пытались рассказать отцу свои сны или выспрашивали новые подробности сказок, он становился грубым и вспыльчивым, хмуро глядел на них из-за утренней газеты. Тогда мама гнала их из комнаты, говорила скорее собираться в школу. Позже Энни научилась предугадывать и игнорировать напряженное, тяжелое молчание, которое встречало ее по возвращении из школы, и с головой погружалась в домашние задания, пока общее настроение не улучшалось и все снова не становились веселыми. На протяжении многих лет она сохраняла эту способность мгновенно оценивать и соответственно реагировать на настроение клиента, друга или члена совета директоров, но заплатила за нее авансом – радостями беззаботного детства.

Внутри небольшого терминала она сняла свой чемодан с карусели и направилась к стойке проката автомобилей, но ее перехватили раньше.

– Энни Салливан! Неужели это ты во плоти или я вижу фантом?

– Деклан! Что ты здесь делаешь?

– Ой, да ладно. – Он разводит руками и насмешливо смотрит на нее. – Как сказал один мудрый человек, один раз – неудача, второй – небрежность. Или ты действительно думала, что сможешь пробраться домой мимо меня, не объяснив, где пропадала? – Он хмурится. – Четыре долгих года – и ни словечка от тебя.

– О нет, – говорит она, качая головой и смеясь. – Нет-нет, никаких обвинений. Только не от тебя. Я этого не вынесу.

– Иди сюда. – Он крепко ее обнимает. – Я так рад тебя видеть. Я сам отвезу тебя домой. Не спорь. Давай свой чемодан.

– Тебя что, мама послала? – спрашивает Энни, отдавая чемодан.

– Нет, это была полностью моя идея. Я хотел поболтать с тобой, прежде чем тебя поглотят семейные дела.

Через пять минут они уже в пути. Энни могла бы проехать этим маршрутом с закрытыми глазами, так мало все изменилось за четыре года, что она была в отъезде. Времени пятый час, но солнце все еще жарит. Деклан болтает, рассказывая, что происходило в Баллианне, пока Энни тут не было.

В городах и деревнях, которые они проезжают, люди сидят под зонтами около пабов, их руки загорели, а лица раскраснелись. Стоило приехать сюда, чтобы увидеть такое чудо, как залитый солнцем ирландский песчаный пляж, где соль проступает на коже и где песок забивается в каждую щелку, и люди приехали и гуляют по улицам до пляжа и обратно.

Машина делает резкий поворот вправо к побережью, и, по мере того как Деклан прибавляет скорость, Энни все нетерпеливее смотрит вперед, ждет, когда же покажется океан. Конечно, он по-прежнему там, сначала в виде крошечного светлого пятна вдалеке, в у-образном проеме между двумя горами («тизер-вид», как она любила говорить), а затем через пару миль, за следующим крутым поворотом, где скалы расступаются, внезапно возникает величественная синева, простирающаяся настолько далеко, насколько видит глаз, и где-то там океан сливается с небом, и следующая остановка – Америка. У нее всегда захватывает дух, когда она видит это, особенно в такой день – день, когда хочется верить, что твоя жизнь может быть такой же красивой, как пейзаж на открытке.

– Как там твой лондонский приятель? Твоя большая любовь?

Она качает головой и ничего не говорит. От упоминания Эда у нее дергает под ложечкой.

– Ой, прости, Энни, – говорит Деклан, взглянув на нее. – Нужно было иметь мужество, чтобы тогда отменить свадьбу с Филипом. Не жалеешь?

Она много раз задавала себе этот вопрос, и ответ всегда был один и тот же, несмотря на все, что случилось потом.

– Нет. Филип – отличный парень, но у нас бы ничего не вышло.

Деклан выгибает бровь.

– Филип бы с тобой не согласился. Да и все думали, что вы идеальная пара.

– Особенно папа. Он тогда расстроился больше, чем сам Филип. Отчасти поэтому я так долго не приезжала.

Это объяснение – самое близкое к истине, что она готова открыть.

– Я слышал, что операция на бедре у твоего отца прошла не совсем хорошо. Это, наверное, плохо сказалось на его покладистости.

– Для мамы это настоящий кошмар, а теперь еще ситуация с зятем добавила сложностей.

– Никто из нас этого не ожидал. Ну, ты теперь дома, это главное. Теперь есть тот, кто разберется с этим лучше всех.

К счастью, Деклан не расспрашивает дальше о ее лондонском романе. Прошло четыре года с тех пор, как она отменила свадьбу с Филипом всего за две недели до банкета, шокировав даже себя тем, что осмелилась на это. Филип очень долго ухаживал за ней. Но как только Эд вошел в ее жизнь, все остальные перестали существовать. Отмена свадьбы казалась малой ценой за ту жизнь, которую она мечтала разделить с Эдом, хотя она отлично знала, насколько Филип и ее родители были расстроены.

– Честно признаться, здорово, что ты тогда отменила свадьбу, – говорит Деклан. – Ты ненадолго отвела внимание от меня. Несколько месяцев после этого никто даже мельком не реагировал на мои выходки. – Он ухмыляется.

Знакомые названия проносятся мимо нее миля за милей: Гленбей, Кэрсивин, поворот направо на Ринро и Портмаги… И наконец, церковь на перекрестке, где Деклан выбирает правую дорогу, вдоль побережья. И вот они въезжают в деревню. Баллианна нежится в лучах заходящего солнца, такая же гостеприимная, как и всегда. Неожиданно для нее самой на глаза Энни вдруг наворачиваются слезы.

На какое-то время ей удалось убедить себя, что Лондон – ее дом, а теперь она осознает, что это не так. Правда, и сюда она едет как бы и не домой. Считается, что время лечит. Но время ничего не меняет. Что там говорят буддисты? Куда бы ты ни шел – ты уже там. Энни убедилась в этом на собственном горьком опыте.

– Не хочешь пропустить бокальчик в «Рыбаке»? – Деклан, не дожидаясь ее ответа, съезжает на обочину. – Чтобы морально подготовиться к воссоединению с семьей, – ухмыляется он. – Внутри будет пусто, в такую погоду все сидят на улице.

– Ну давай, только по-быстрому.

В сумраке паба Энни садится за угловой столик и сразу чувствует себя так, словно никуда не уезжала. Удивленный лосось таращится на нее из стеклянной витрины для трофеев, один из призовых уловов прошлых лет, размещенных на стенах вокруг барной стойки. Деклан прав: здесь почти никого, только несколько местных стариков в плоских кепках у бара пьют свои пинты пива и тихо разговаривают. Возможно, они торчат тут не один век.

Деклан возвращается с напитками и садится.

– Итак, надолго ты сюда?

Она пожимает плечами.

– Не знаю, правда. Думаю, на сколько потребуется. Я в творческом отпуске, поэтому у меня есть три месяца. У мамы большие проблемы, как ты догадываешься, дополнительная пара рук ей явно понадобится. Я подумала, что помогу ей разобраться с соцсетями, обновлю сайт, хотя сейчас, скорее всего, ей не до этого… А ты?

– Все еще торгую недвижимостью и играю в гольф.

– Даже не могу вспомнить, когда последний раз играла.

– Так ты снова одна, Энни? В твоей жизни сейчас нет мужчины?

– Да, и мне это нравится.

– Не верится.

– Это правда.

Деклан делает большой глоток из своей кружки и какое-то время смотрит на нее.

– Ты можешь обмануть своих лондонцев этой болтовней, но я-то твой друг детства…

– Я серьезно, Деклан. Я решила, что мне лучше одной.

– Это фигня. Ты просто еще не встретила подходящего парня.

– А ты? Уже встретил подходящую девушку?

– Нет, но это…

– Другое? Давай сменим тему, пожалуйста?

– Как скажешь. – Деклан картинно поднимает руки вверх, сдаваясь. – Я уже и забыл, какой колючкой ты можешь быть. Спорить с тобой всегда было бессмысленно. Может, ты и права насчет того, чтобы оставаться без пары.

Она улыбается, расслабившись, потому что они вернулись к знакомому шутливому тону.

– Какие у тебя планы? Не считая топтания поля для гольфа…

– Я до сих пор даю в клубе уроки, если ты об этом. На самом деле в наши дни это надежнее, чем бизнес с недвижимостью, но и там ситуация потихоньку улучшается. Мы с Доналом все еще в деле. Я оставил ему все бумажные дела. Предпочитаю заключать сделки прямо на поле для гольфа.

– Ну еще бы! – Она смеется.

На мгновение он становится серьезным.

– Как бы мы все ни скучали по тебе, Энни, ты была права, что свалила отсюда в Лондон. Ты переросла здешних. Я всегда знал, что для игры тебе нужна площадка побольше.

– Ну не знаю. – Она пожимает плечами. – Хотя мне не помешало бы немного отдохнуть, пока я дома, это точно. Я устала, скажу тебе правду. Это были напряженные несколько лет, Лондон выжимает досуха.

– Что ж, я рад, что ты вернулась, даже если ненадолго.

– Я рассчитываю, что ты меня поддержишь, пока я здесь, иначе я свихнусь. Без твоей помощи я не смогу долго продержаться в отеле.

– Ты имеешь в виду, в лоне семьи, – говорит Деклан, его глаза блестят озорством.

– Туше! – смеется Энни и допивает свой бокал. – Мне правда пора.

– Ты не останешься подольше? – Он явно удручен. – Мне очень хотелось послушать про твою гламурную жизнь в Лондоне. Знаешь, про лондонскую бизнесвуман, которой еще нет и сорока, объект всеобщего внимания: создает знаменитые бренды, вы их обязательно купите.

Деклан явно впечатлен, он цитирует недавнюю статью из «Гардиан».

Энни качает головой.

– О-о-о, – тянет она. – Так ты ее читал.

– Все тут только и говорили об этом. Можно подумать, ты не знала, что так будет.

– Ну, наверное.

– У нас здесь теперь есть интернет и все такое, Энни, мы в курсе всех новостей.

– Ну понятно.

– Серьезно, мы очень гордимся тобой.

Когда они возвращаются к машине, дует легкий ветерок, а свежий воздух навевает сонливость. Встреченным по пути людям она улыбается. Она никого из них не знает, и теплота и непринужденность, с которыми они здороваются, напоминают ей, как же давно она не бывала в этих местах. Энни и забыла, как легко люди здесь общаются, как естественно остановиться и поболтать с человеком ни о чем.

Вернувшись в машину, они проезжают деревню насквозь, и Энни замечает новые магазины и кафе, появившиеся за время ее отсутствия, потом улыбается, видя знакомые дома, коттеджи и достопримечательности, которые остались прежними.

Они едут по дороге, ведущей к скалам, слева от нее нежное, васильково-голубое море. Ее сердце бьется немного быстрее, взбудораженное, как и раньше, знакомой красотой гор, охраняющих залив, многоцветьем пурпурных, коричневых и зеленых оттенков, мягко перетекающих один в другой в предвечерней дымке, блеском моря внизу. А затем из-за поворота резко возникает отель «Баллианна Бэй», мягкий известняк его стен тепло светится в лучах вечернего солнца. Деклан въезжает на парковку, почти пустую, вытаскивает из багажника чемодан Энни и отдает ей.

– Ты не зайдешь? – говорит она, внезапно испугавшись, что сейчас со всеми встретится.

– Нет, мне нужно назад в клуб. Кроме того, не хочется мешать трогательному воссоединению.

– Спасибо, что встретил. – Она обнимает его. – Это было так мило с твоей стороны.

– Я знаю, – говорит он, целуя ее в щеку. – Как хорошо, что ты вернулась, Энни.

Деклан уходит, и Энни, глубоко вздохнув, берет чемодан и направляется ко входу в отель.

Один вздох, и она мыслями переносится в прошлое, туда, где ей было шесть. В ту минуту, когда она переступает порог, по ней ударяет смесь запахов: лака, пчелиного воска и тлеющего в камине дерна, – безошибочно узнаваемый аромат детства. Она даже останавливается, чтобы заново впитать атмосферу знакомого до последней детали лобби: на обшитых панелями стенах висят пейзажи, располагаются оконные проемы красивой формы, на старинных столах есть место для книг, цветов и местной прессы, она улыбается, увидев в камине брикеты горящего торфа – даже сейчас, летом. Бреда, будучи первоклассным отельером, не отказывается от строгих стандартов, которыми всегда гордилась ее семья: здесь в отеле она совместила строгий порядок и ненавязчивое гостеприимство, а комфортную роскошь дополнила атмосферой непринужденной, ненавязчивой эффективности.

Энни быстро проходит к стойке регистрации и называет свою фамилию молодой девушке.

– Я хочу забрать ключи от моего коттеджа.

– Энни Салливан, добро пожаловать. – Девушка с интересом оглядывает ее. – Ваш коттедж номер пять. Мы ждали вас. Позвольте показать вам дорогу.

– Не нужно, спасибо. – Энни берет ключи. – Я все тут знаю.

Коттеджи всего в трех минутах ходьбы, но не успевает она дойти до двери, как у нее звонит телефон.

– Привет, мам. Я уже приехала, хочу сначала обустроиться…

– О, Энни, ты уже здесь, это чудесно! Ты же придешь на ужин? Не будет ничего особенного, конечно… И ты не видела еще нашу новую квартиру. – По голосу слышно, что мать нервничает.

Энни совсем не хочется сейчас идти на семейный ужин, но она чувствует, что мать с тревогой ждет ответа, поэтому говорит:

– Конечно, мам, разумеется.

– Отлично. – Она явственно слышит облегчение в тоне матери. – Тогда в семь часов. И, Энни… – Многозначительная пауза. – …твой отец очень рад, что ты приехала. Он будет счастлив тебя увидеть. На самом деле, – понижает она голос, – он очень волнуется. В последнее время он совсем не так бодр, как обычно, ты его просто не узнаешь, могу тебе сказать.

– Тогда в семь, мам. Пока.

Внезапно на Энни наваливается усталость. Не от путешествия, хотя два перелета и поездка на машине очень ее вымотали, а от перспективы провести вечер с родителями, которых она не видела вместе с тех самых пор, как в спешке уехала четыре года назад. Они точно будут нервничать. Мать станет суетиться, отец притворится веселым и сердечным, а Энни будет подыгрывать всему этому. Она родом из семьи, хорошо разбирающейся в притворстве. Она может сыграть с ними в их собственную игру. В конце концов, это просто ужин, а не дознание испанской инквизиции. Оно будет позже.

Она заносит сумки в спальню, открывает окно, чтобы проветрить комнату, а затем смотрит на часы. До ужина еще есть время, можно прогуляться, и это хорошо, потому что ей беспокойно. Коттедж, каким бы красивым он ни был, – это не дом, а всего лишь очередные стены, которые будто насмехаются над ней – безлично, анонимно, преходяще, – последнее время именно эти слова она ловит прямо из воздуха.

Она одалживает ключи от гостиничного джипа у Динни, который все улыбается и кивает, будто не до конца веря в ее возвращение. Потом преодолевает совсем короткий путь к своей любимой части пляжа, что сразу позади старинного особняка Кейбл-Лодж, останавливается у приметной кучи валунов на вершине утеса и выходит, вдыхая пьянящий воздух.

Это место достаточно далеко и от отеля, и от деревни, чтобы не страдать от неуемного любопытства туристов, а большинство местных жителей не готовы преодолевать довольно опасный склон, потому что здесь приходится аккуратно сползать по деревянным ступенькам длинного извилистого спуска к небольшой бухте внизу. Некоторые утверждают, что уединенная бухта когда-то целиком принадлежала старому особняку, оттуда она хорошо просматривается, но в нем давно никто не живет, так что никто уже не беспокоится, что проникает на чужую территорию. Бухту называли просто Бухтой, и, наверное, это до сих пор самое любимое место Энни на всей земле.

Она пытается вспомнить, когда впервые пришла сюда, но не получается. Наверное, давно, в детстве. Она перебирает обрывки воспоминаний, которые всплывают из глубины памяти… пикники с родителями и сестрой в окружении собак, раскладных стульев, ведерок и лопаток, надувных матрасов и нарукавников… красочные обломки детских лет. Позже были свидания, прогулки под луной, первые поцелуи, местный молодняк, раскрывающий это секретное место приезжим сверстникам – все всегда впечатлялись видом живописной бухты, на мгновение теряя свое нарочитое городское безразличие.

Она сбрасывает кроссовки, закатывает джинсы и идет по кромке воды, ахая, когда волна окатывает ее ноги. Она ищет и находит тот самый камень, на котором любила сидеть, легко залезает в его ложбинку и прижимает колени к груди, вдыхая резкий запах моря. Море успокаивает ее, дыхание выравнивается, она позволяет воспоминаниям всплывать на поверхность и рассеиваться, теряясь в шуме волн.

ПАТ

Мы идем на пляж – на самом деле достаточно крутой пляж.

Он находится у подножия крутой лестницы из сотни ступенек, ведущих прямо вниз со скалы, откуда наш Кейбл-Лодж смотрит на море. Мы с Шоном скачем впереди, папа спускается медленнее, но в конце концов он тоже оказывается внизу.

Шон – это мой брат-близнец. Он больше не разговаривает. Я выше него на полдюйма. Раньше он был шумным и болтливым, а сейчас нет. У него ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство. Поэтому он и не разговаривает. Меня это не беспокоит, потому что я неплохо умею читать его мысли. Всегда умел, у близнецов такое бывает.

Придя на пляж, я думаю о маме. Она называла нас «пляжные балбесы», потому что при любой возможности мы всегда туда удирали – занимались серфингом, плавали или играли в мяч. А папа называл маму своей пташкой-серферкой, когда хотел ее подразнить, на что она отвечала, что технически она серферка-наседка. Я скучаю по маме, но до сих пор очень злюсь на нее и иногда думаю, что хорошо, что ее сейчас нет рядом. Боюсь, я бы ей такого наговорил… Дело в том, что это она во всем виновата, она все испортила. Папа старается, но я знаю, как ему тяжело без нее. И Шон… ну с Шоном совсем другое дело. В общем, мы сейчас здесь, и из этого надо выжать максимум. Дом тоже крутой, он вроде бы очень старый, ему больше ста лет, а раньше это был охотничий домик. Папа объяснил, что раньше люди останавливались там, когда их приглашали на охоту или рыбалку. Пострелять не по мишеням, как у нас дома, а по настоящим птицам. Потом там жил самый первый чел, который управлял самой первой кабельной телеграфной станцией, а уж потом Кейбл-Лодж стал просто обычным домом. Мы арендуем его, потому что там уже давно никто не живет, и папа говорит, что здесь атмосферно, а это помогает ему в работе. Сейчас он фотографирует на свою камеру, проверяет локации и все такое. Пляж пустой, вокруг никого. Ну кроме нас, потому что сейчас уже полшестого и большинство людей разошлись по домам.

Я бы занял отдельную комнату в доме, их же в доме предостаточно, но Шону захотелось жить вместе со мной, и мне, конечно, пришлось ему это позволить, потому что он все еще травмированный. Хотя я не совсем понимаю, чего он отмалчивается. Ну что такого-то? Я был там, я знаю, что произошло, никто не собирается винить его или типа того… И вообще, это все уже прошло. Я ему так и сказал, но он все равно молчит.

Через какое-то время мы разворачиваемся, чтобы пойти обратно. Папа говорит, что он проголодался и пора есть. И именно тогда мы видим ее. Она сидит на камне, смотрит на море, и ветер развевает ее волосы. Она напоминает мне русалку, не Ариэль из мультфильма, а настоящую, из-за того, какие у нее длинные золотые волосы. А еще потому, что она так сидит, что ее ног совсем не видно. Она нас не замечает, а папа жестом просит, чтобы мы молча подождали, затем садится на корточки и делает несколько снимков, что, по-моему, неправильно, пусть мы и довольно далеко от нее. Потом мы уходим. Оглянувшись назад, я вижу, что она все еще там, на камне, хотя уже холодает.

– Эй! – говорит папа, переходя на бег. – Кто последний, тот чистит картошку.

Какая мать станет нервничать перед встречей с собственной дочерью? Бреда пытается убедить себя, что просто взбудоражена, и это правда, конечно, но еще она нервничает, определенно нервничает. Она хочет, чтобы сегодня все было идеально, а ведь многое может пойти не по плану. Прошло четыре года с тех пор, как они виделись в последний раз, с тех пор, как Энни поссорилась с отцом и уехала из дома, отменив свадьбу. Бреда не выдержит, если они снова поругаются. Она так и не выяснила, что именно было сказано в пылу того спора, но она знала своего мужа достаточно хорошо, чтобы догадаться, что, услышав, что он вот-вот потеряет любимого будущего зятя, Конор, видимо, бросил дочери очень обидные необоснованные обвинения. Когда Конор выходил из себя, это всегда было ужасно, но в тот раз он впервые по-настоящему разозлился на одну из своих девочек. Потом он отказывался обсуждать тот случай даже с Бредой.

Но Энни вернулась домой. Это единственное, что имеет значение. На всякий случай Бреда серьезно предупредила Конора, чтобы тот вел себя потактичнее, но, честно говоря, она видела, что он и сам нервничает. Он обожает обеих своих дочек, но иногда просто не может с собой ничего поделать. Он не самый вежливый человек, и это еще слабо сказано. Поэтому она с ним все тщательно обсудила: не должно быть ни разговоров о кавалерах, ни упоминаний о свадьбе, которой не было, ни назойливых вопросов.

Ей бы хотелось добавить: «И не пей слишком много», – но это только испортило бы ему настроение. Придется самой за этим проследить. Если вечер пройдет гладко, это станет хорошим началом. «Шаг за шагом», – напоминает она себе.

Энни слишком похожа на отца, думает Бреда, вот в чем проблема. Только Энни унаследовала от Конора его лучшие черты. Его необычный цвет глаз и волос, его обаятельную манеру общения, его энергичный, живой ум. Но Конор ленив и зависим от внимания и лести окружающих, а Энни трудолюбива и самостоятельна. И пока, слава богу, если дочь чем и страдает, так это трудоголизмом. Нет, в этом отношении ей следует беспокоиться не об Энни, а о Ди и ее муже Джоне, они тщеславны, но не время сейчас думать о Ди. Сегодняшний вечер посвящен Энни, ужин должен пройти гладко, чтобы прошлое наконец осталось в прошлом.

Она проверяет стол в последний раз и придирчиво осматривает Конора, который чувствует себя неуверенно, надев свой лучший темно-синий костюм и новую рубашку.

– Нормально? – спрашивает он. Очевидно, он тоже волнуется.

– Отлично, – говорит Бреда. – Ты выглядишь очень… импозантно.

Неожиданный комплимент вызывает на его лице улыбку, но это правда. Он по-прежнему красивый мужчина, хотя и немного постаревший, как и она сама.

– Ты прекрасно выглядишь, Бреда, – говорит он, протягивая руку к костылю.

Раздается звонок, заставляя их обоих подпрыгнуть.

– Ты откроешь? – осторожно спрашивает он.

– Мы откроем, – говорит она. – Это будет прекрасный вечер, и мы насладимся каждой минутой.

Она внезапно очень ясно осознает, что пытается успокоить не только мужа, но и саму себя, и они вместе идут встретить дочь, вернувшуюся домой.

После всех объятий и восклицаний, Энни едва успевает поставить на пол подарки, привезенные из Лондона, и взять бокал шампанского, который протягивает ей отец, как маленькая фигурка вбегает в комнату и бросается Энни на шею.

– Грейси! – задыхается она, смеясь, когда племянница чуть не сбивает ее с ног.

– Она весь день готовилась встречать тебя. – Бреда смеется, а Конор гладит Грейси по голове.

– Ну, как тебе? – Грейси отступает назад, чтобы Энни могла ее рассмотреть. На ней синяя футболка с надписью «Розовый – мой второй любимый цвет» и многослойная сетчатая фиолетовая юбка, под которую надеты полосатые красно-черные легинсы. Венчает эту красоту черная кожаная байкерская куртка, которую Энни прислала из Лондона, и такие же кожаные ботинки почти по колено. На голове у нее дикая путаница темных кудряшек, и все вместе выглядит очаровательно. Безумно, но очаровательно.

– Я думаю, ты выглядишь потрясающе, – говорит Энни. – Как настоящая модница.

– Или «Ангел ада», – усмехается Конор.

– Кто такие «Ангелы ада»?

– Банда байкеров, которые разъезжают по округе и всех терроризируют.

– Круто, – говорит Грейси.

– Она не расстается ни с курткой, ни с ботинками с тех пор, как ты их прислала, – говорит Бреда. – Даже в такую жару. Нужно бы забрать их у нее.

– Мама говорит, что красота требует жертв, – возражает Грейси.

– А где Ди? – спрашивает Энни. – Я звонила ей сто раз, но она не отвечает.

– Она уехала на пару недель в Португалию. – Бреда говорит вроде бы небрежно, но не смотрит Энни в глаза.

– Она уехала сегодня утром, – добавляет Грейси. – Сказала, что ей нужно вырваться отсюда. У нее типа голова не соображает.

– Вот как? – Энни смотрит на Бреду.

– Ей будет полезно сменить обстановку, – говорит Бреда, многозначительно глядя на Энни поверх головы Грейси. – Конечно, она скоро вернется. А теперь, Грейси, дорогая, сними эту красивую куртку, хорошо, только на время ужина?

– Обязательно? – Девочка смотрит на Энни.

– Нет, но ты можешь что-нибудь пролить на нее, и будет обидно.

Грейси с большой осторожностью вешает куртку на спинку стула.

Новая квартира прекрасна, она занимает весь верхний этаж отремонтированного в отсутствие Энни крыла отеля. Здесь три спальни, просторная гостиная и столовая, а также шикарная кухня.

– Она огромная – можно заблудиться, правда, Конор? И так здорово, что нигде нет ступенек.

На ужин прекрасное горячее из лосося. Бреда сразу же рассказывает, что его приготовил Виктор, новый шеф-повар.

– Одно из преимуществ жизни в отеле.

Она сильно переживает, понимает Энни. Сделала прическу, надела свой лучший жемчуг и подходящие серьги. Она выглядит уставшей и даже еще более измученной, чем в тот раз, когда приезжала к Энни в Лондон.

– Да, мама, у тебя и так забот полон рот, чтобы еще и самой готовить, – соглашается Энни. Она надеется, так переключит разговор на темы, которые нужно обсудить, но этого явно избегают.

– Ну, обычно готовлю сама, – говорит мама. – Но, когда сегодня утром Виктор сказал, что будет лосось, я подумала, что могла бы…

– Как твое бедро, пап? – спрашивает Энни нейтральным тоном. Конор раскраснелся, и Энни раздумывает, почему, когда он наполняет ее бокал, а затем щедро наливает себе, у него трясутся руки – из-за алкоголя или от волнения. Это первый вопрос, который она задала именно ему, и он, кажется, обрадовался и вздохнул с облегчением, эту-то тему можно смело обсуждать.

– Отвратительно. – Он качает головой. – Этот хирург, к которому меня отправил доктор Майк, я рассказывал, он из Дублина, вообще все испортил. Нужно подать на него в суд.

– Ох, как жаль, папа. Не повезло.

Энни и ее мать переглядываются.

– К сожалению, ему до сих пор очень больно, – говорит Бреда.

– Я плохо сплю, часто просыпаюсь, а обезболивающее и снотворное не помогают. – Он с удовольствием продолжает эту тему: – Единственное, что приносит хоть какое-то облегчение, – это капелька виски.

– Ну это хоть что-то, наверное.

– Эм-м, как долго ты пробудешь дома, Энни? – спрашивает отец.

– Точно не знаю. Мы проходили через слияние, и это были очень тяжелые несколько месяцев. Они хотят, чтобы я осталась работать креативным директором, но мне нужно серьезно подумать. Мне полагается творческий отпуск, поэтому я решила взять паузу и посмотреть, что будет через пару месяцев…

– Что ж, прекрасно, – сияет Бреда. – Прекрасно, что ты побудешь дома подольше и не будешь спешить уехать. Я имею в виду… – Она смущается.

– Я знаю, – мягко говорит Энни. – И я буду рада помочь, пока я здесь. Судя по тому, что ты мне рассказывала, тебе не помешает немного расслабиться.

– Что ты ей рассказала?

Конор выглядит настороженным.

– О, только то, что все и так знают… Нет необходимости сейчас вдаваться в детали. – Бреда косится на Грейси, которая накладывает себе еще картофельного пюре.

Обсуждать Ди явно запрещено, пока здесь Грейси. Вместо этого Энни расспрашивает, много ли занято номеров в отеле и окупаются ли новые коттеджи, которые хотя и прекрасны, по большей части стоят пустыми.

– Ой, все не так плохо. – Бреда встает, чтобы принести десерт. – Сейчас тихо, но скоро будет лучше, я надеюсь. Кейбл-Лодж сдали в аренду. Пока на два месяца, но может, и больше.

– О! Кому?

– Американцу. Он снимает документальный фильм о телеграфной кабельной станции. Его зовут Дэниел О’Коннелл, ты обязательно его встретишь. Он очень симпатичный…

Проглотив десерт, Конор откашливается и говорит:

– Кстати, о встречах. Ты ни за что не угадаешь, с кем я столкнулся на днях… – Он крутит в руке бокал и выжидающе замолкает.

– С кем? – спрашивает Грейси.

– С Филипом.

Бреда пристально смотрит на него.

– Ты не говорил.

– Ну сейчас вот сказал. Должно быть, вылетело из головы.

– Как он? – улыбается Энни. Она все думала, как скоро отец решит упомянуть Филипа, и была к этому готова.

– О, у него все хорошо. Сказал, что прилетел из Дублина вертолетом. С ним была красивая блондинка. Он в отличной форме и спрашивал о тебе, Энни. Я рассказал, что ты возвращаешься, и он сразу ответил, что надеется тебя увидеть. – Конор выглядит очень довольным.

– Ну да, рано или поздно мы неизбежно столкнемся где-нибудь, – соглашается Энни.

– Джоан Коуди рассказывала, что чуть ли не все девушки отсюда до Дублина им интересуются, но у него нет времени ни для одной. Она говорит, что его интересует одна-единственная, и…

– Хватит, Конор, – резко говорит Бреда. – Грейси, дорогая, – уже мягко замечает она, – тебе пора спать, иди ложись.

– Ты зайдешь пожелать спокойной ночи, прежде чем уйти? – спрашивает Грейси у Энни, сползая со стула и снова натягивая свою кожаную куртку.

– Конечно.

– Ой, чуть не забыла. – Энни встает из-за стола, чтобы взять сумку и порыться в ней. – Я привезла тебе подарок.

– Правда? – Лицо Грейси светлеет.

– Опять, Энни! – качает головой Бреда. – Ты только что прислала эту кожаную куртку и ботинки! Балуешь ты ее!

Грейси разрывает упаковку и взвизгивает:

– Айпад! Ох, Энни, спасибо, спасибо, спасибо, как здорово! – Она вьется вокруг, обнимая Энни. – Ты самая лучшая тетя в мире!

– А ты моя единственная племянница, вот и приходится тебя баловать. – Энни смеется и обещает утром помочь Грейси завести электронную почту.

– Теперь ее не уложишь, – говорит Бреда.

– Ой, чуть не забыл! – Конор демонстративно смотрит на часы. – Мне нужно встретиться с одним парнем внизу насчет гонок на песчаных яхтах в Ринро. Совсем вылетело из головы.

Конор вылезает из-за стола и хромает к двери, неловко опираясь на костыль.

– Конор! – косится на него Бреда. – Энни только приехала, ты можешь хотя бы сегодня…

– Все в порядке, мам.

Энни ничуть не удивлена, что отец сбегает от них в отельный бар. За ужином он очень старался произвести хорошее впечатление и за эти усилия хочет себя вознаградить.

– Еще раз добро пожаловать домой, Энни, милая. Я… Я очень рад, что ты вернулась… надолго или нет – неважно. Я оставлю вас с мамой поболтать.

– Конечно, папа, увидимся завтра.

– Он понял, что напортачил, – говорит Бреда. Когда дверь за отцом закрывается, ее губы сжимаются в тонкую линию. – Я предупреждала его! Категорически запретила упоминать Филипа и все, что с ним связано, а он все равно не удержался и раскрыл рот.

– Расслабься, мам. Я не собираюсь впадать в истерику каждый раз, когда кто-то упоминает Филипа.

– Он сумел не проболтаться мне о том, что общался с ним, пока…

– Неважно, оставь его. Как ты? – спрашивает Энни. – Выглядишь усталой.

Бреда вздыхает:

– Мне плохо спалось и… ну… Я сегодня немного рассеянная, не обращай внимания, дорогая.

– Давай я сварю кофе, и посидим, поговорим.

Бреде не хочется начинать разговор, потому что она знает, о чем пойдет речь. Ей не хочется объяснять Энни, как сейчас идут дела, особенно сегодня, в ее первый вечер дома, но, похоже, выбора нет. Бреду загнали в угол на ее собственной кухне.

Энни приносит кофе и садится напротив матери.

– Что на самом деле происходит с Ди?

Бреда вспоминает, что уже рассказывала Энни, что Джона, мужа Ди, обвинили в мошенничестве. Что они с Ди, вероятно, потеряют свой прекрасный дом, что их брак разваливается и что Ди вернулась домой в отель вместе с Грейси, чтобы чуть-чуть передохнуть.

– Я пыталась ей дозвониться. – Энни наливает кофе в чашки. – Но она не ответила.

– Она не хочет ни с кем разговаривать, Энни. Думаю, она просто пытается, как может, со всем этим справиться… ну, со скандалом. Честно говоря, кажется, она сейчас немного не в себе.

– А что Грейси?

Бреда ерзает на стуле.

– Да она вроде в порядке… Она, конечно, знает, что папа уехал. Но, если честно, я не уверена. Она об этом особо не говорит.

– Деклан ввел меня в курс дела. Пять миллионов евро… – Энни присвистывает.

– Это какая-то афера.

– Я в курсе. Когда я услышала сумму в первый раз, она показалась мне нереальной, да и до сих пор кажется, сколько бы я об этом ни думала.

– Ублюдок.

– Не спорю.

– Так она ушла от него? Они совсем расстались?

– Если честно, я не знаю. Она настолько расстроена, что не в себе и… Я не думаю, что она все как следует обдумала, у нее шок от всего этого. И от унижения, конечно… Не могу сказать, что считала Джона хорошей партией для Ди, но мне казалось, что они счастливы вместе. А еще нужно же думать о несчастной малышке Грейси…

– Несчастные, которые вложили деньги по его примеру, никогда не увидят ни пенни. Как он вообще может жить с этим? – Энни неверяще качает головой.

– Это уже другая тема. – Бреда теребит свой жемчуг. – Понимаешь, Ди тоже может остаться ни с чем. Я пыталась с ней поговорить об этом, но она все твердит, что не готова это обсуждать. Вот я и думаю, Энни… Может, это и к лучшему.

Энни смотрит на нее, вытаращив глаза:

– Что ты такое говоришь?

– Ну, в последнее время я ни о чем другом не могу думать, мы с твоим отцом не молодеем, и, скажем прямо, ни Ди, ни ты никогда не интересовались отелем… Так что сейчас, возможно, самое подходящее время закрыть дело. За эти годы я накопила немного денег, ну знаешь, заначку на черный день. – Бреда закатывает глаза и хихикает. – Достаточно, чтобы выйти на пенсию, если экономить. Может, буду сдавать комнаты, что-то менее масштабное. Думаю, пора выставить отель на продажу – тогда мы сможем помочь Ди и Грейси, если до этого дойдет. По крайней мере, у них будет крыша над головой.

– О да! Я прямо вижу тебя и папу в уютном коттедже, сдающими половину дома. Ты продержишься рядом с ним минут пять – хотя даже это звучит не так плохо.

– Энни!

– В отеле ты хотя бы можешь его избегать. Ты ведь и так знаешь, что я обо всем этом думаю.

– Твой отец старается, Энни. После операции он заметно ослабел и его здоровье ухудшилось, я думаю, он о многом сожалеет.

– Уверена, так и есть, но кто в этом виноват?

– Пожалуйста, Энни, не начинай. Ты только что приехала, дай ему шанс. Я знаю, что он сожалеет о вашей ссоре и… и, что бы он ни сказал тебе тогда, это уже в прошлом. Ты же знаешь, какой он вспыльчивый, он ничего такого не имел в виду. Филип так нравился ему, да и всем нам. Твой отец старается. А теперь, когда брак Ди рушится и все такое… Я просто не выдержу новых ссор.

– А кто собирается ссориться?

– Это у тебя на лице написано. Я знаю тебя, Энни, и знаю, каким ужасным тебе все это кажется, но что сделано, то сделано, и теперь нам придется собраться и двигаться вперед. Ты деловая женщина, поэтому поймешь. Пожалуйста, любимая, никаких взаимных обвинений, никаких ссор, никаких «я же говорила». Сейчас мы должны сплотиться как семья, хотя бы ради малышки Грейси. Иначе… – Бреда всхлипывает. – Иначе нам конец.

Энни долго молча смотрит на мать.

– Хорошо, я поняла. – Она встает со стула, а затем наклоняется, чтобы поцеловать Бреду в щеку и сжать ее плечо. – Послушай, не беспокойся о каких-то там ссорах. Сейчас я не хочу ни с кем спорить. Я только прошу, не спеши делать то, о чем можешь пожалеть. По крайней мере, пока. Мы все спокойно обсудим в следующие несколько недель.

Бреда расслабляется.

– Да, да, ты права, конечно… Просто время сейчас не на нашей стороне.

– Не волнуйся, мама, пожалуйста. В таких ситуациях всегда найдется выход, если не паниковать. Слава богу, что ты сама не вложила деньги в эту аферу.

Бреда устало кивает.

– Не могу сказать, что доверяла ему, хотя он и был моим зятем. Что-то в нем никогда мне не нравилось, хотя я честно старалась его полюбить.

– Ну, ты хорошо притворялась, даже меня обманула. – Энни улыбается и подавляет зевок. – Это здешний воздух, – говорит она. – Меня уже вырубает.

– Тогда ложись пораньше, – говорит Бреда. – Ты, должно быть, устала.

– Думаю, правда пора заканчивать. Тебе тоже следует лечь. Отдыхай, мама, это был долгий день.

– Спокойной ночи, Энни, любимая. Ох, я забыла, пока мы говорили о Ди и обо всем остальном… Мне жаль – я насчет твоего приятеля из Лондона. – Бреда наклоняет голову набок. – Я вечно забываю его имя…

– Эд. – Энни закусывает губу.

– Точно, Эд. Мне жаль, что у вас с ним ничего не получилось. Деталей я, конечно, не знаю и не буду выспрашивать, но с тобой все в порядке, дорогая?

– Я в порядке, мама. Это уже в прошлом. Увидимся завтра, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, любимая.

Бреда лежит в кровати, когда Конор возвращается со своей «встречи». Она на середине очередного любовного романа, но сегодня не может сосредоточиться на чтении. Слова просто расплываются перед глазами, и она сдается. Но теперь, услышав, как поворачивается ключ в замке, она надевает очки и делает вид, что поглощена чтением.

– Я думал, ты спишь, – говорит он слегка обвиняюще.

– Еще не так поздно.

– Нет, но обычно…

– Ну, как прошла встреча?

– Что? А, просто великолепно, был этот парень из кооператива и парочка молодых турок. Располагающие такие, но в толк не возьму, о чем они говорили.

– Ты долго.

– Я потом встретил нескольких старых знакомых, не видел их целую вечность. Ты знаешь, как это бывает…

– Знаю.

Бреда ждет, пока Конор разденется и уйдет в ванную. Она прислушивается к знакомым, привычным звукам: вот он извлекает из разных ящиков и выпивает многочисленные таблетки, свистяще кашляет, потом полощет рот и пьет несколько глотков ополаскивателя, – он делал так, сколько она себя помнила, и это никогда не помогало замаскировать запах виски, это она тоже помнила. Как будто это сейчас имеет значение.

– Конор…

Он стонет, забираясь на кровать рядом с ней.

– Что?

– Мне кажется, ужин прошел хорошо.

– Конечно, я тоже так думаю.

– Не считая того, что ты сбежал, как только смог. Даже не остался на кофе.

– Я же говорил тебе, я забыл об этой чертовой встрече!

– Конор, я не знаю, что было сказано во время той глупой ссоры между тобой и Энни, но она теперь дома, спустя долгих четыре года, и я хочу, чтобы между вами все прояснилось раз и навсегда.

– О господи…

– Нет, Конор, послушай меня. Я хочу, чтобы завтра ты поговорил с Энни. Сходи в коттедж чем раньше, тем лучше, и поговори с ней. Поговори по-настоящему, скажи, что извиняешься за то, что тогда наговорил, и надеешься, что она сможет тебя простить, и что ты горько сожалеешь об этом с тех пор, как позволил ей вернуться в Лондон той ночью.

– Ни за что! Ради бога, Бреда, ты видела ее собственными глазами. С ней все в порядке! Она ведь вела себя нормально? Дружелюбно? Разве мы не поговорили? В чем проблема? Как ты правильно заметила, это было долгих четыре года назад. Я уже не помню, что сказал, и я уверен, что Энни тоже не помнит. Лучше оставить прошлое в прошлом и забыть об этом.

Бреда холодно смотрит на него.

– Ты, должно быть, считаешь меня дурой, если думаешь, что я не вижу, как ты боишься остаться один на один с Энни хотя бы на пять секунд, не говоря уже о пяти минутах. Я не потерплю никаких напряжений и ссор в семье, не сейчас, когда она вернулась домой.

– А как насчет того, что она мне наговорила? А? Почему это все моя вина?

– Мне плевать, чья вина! Ты ее отец. Скажи ей, что сожалеешь.

– Она знает, что я сожалею! Я же сказал ей, как я рад, что она вернулась! А теперь, ради бога, женщина, давай спать!

Через несколько минут Конор уже громко храпит, а Бреда лежит рядом и закипает. Ее муж, успокоенный таблетками и виски, спит, а ей, видимо, дремать до утра урывками. Так нечестно. Но что тут скажешь, мрачно думает она: она же замужем за алкоголиком.

Энни не спится, хотя она совсем вымотана. Она вертится и косится на зеленые цифры электронных часов на прикроватной тумбочке. 03:48. Она встает и спускается вниз, чтобы заварить себе мятный чай. Нет смысла пытаться заснуть, не сейчас, когда впечатления так свежи и ярки.

Ужин прошел на удивление хорошо, учитывая, что, совершенно очевидно, ее отец действительно старался быть очень тактичным. Бреда, разумеется, заранее предупредила его, но это ведь не единственная причина. Если честно, Энни удивилась, что он продержался так долго, прежде чем сбежать в бар. Несмотря на его талант все отрицать, ему наверняка было на самом деле сложно: даже отец не смог бы стереть из памяти их последний разговор, ту отвратительную сцену, которую Энни не забудет до конца жизни. Тогда, четыре года назад, она собралась сообщить отцу, что встретила другого и отменяет свадьбу с Филипом. Ей почти смешно вспоминать свои нелепые переживания, учитывая, с чем на самом деле пришлось столкнуться. Стоило на секунду об этом задуматься, и вот уже сцена прокручивается перед глазами, как много раз раньше. Теперь эти воспоминания снова будут ее преследовать. И хотя она смотрит в прошлое настолько отстраненно, насколько может, ее все равно охватывают недоверие, ярость и острое замешательство, эмоции такие яркие, будто все случилось вчера…

Вот она легонько стучит, набирает воздуха в грудь и открывает дверь в кабинет отца, готовясь рассказать о своем решении. Что она не выйдет замуж за Филипа, его идеального будущего зятя. Как это ни ужасно, она влюблена в другого. Это будет удар для всех, она понимает. Филип – сын старого друга ее отца, наследник сети отелей, почти что сын, о котором отец так мечтал.

– Папа? – Она опешила, заметив, что он не один. – Мне надо поговорить с тобой… Это важно.

Она запинается, когда привлекательный парень, смутно кого-то ей напоминающий, поворачивается к ней. Он уверен в себе, смотрит с любопытством, а уголки его губ приподняты в легкой улыбке. Ее отец, который сидит за столом, напротив, выглядит взволнованным.

– Не сейчас, Энни. – Он резко поворачивает голову в сторону двери, давая понять, что ей следует уйти.

– О, пожалуйста, не обращайте на меня внимания, – говорит незнакомец, улыбаясь. Похоже, ситуация кажется ему забавной.

– Извините, – говорит Энни, переводя взгляд с одного на другого, ожидая, что ее представят. – Я не хотела прерывать ваш разговор.

– Я уже ухожу, – говорит незнакомец. Он многозначительно взглядывает на отца, но тот не смотрит в глаза ни ему, ни ей, а пристально глядит прямо перед собой. – Приятно познакомиться, Энни. – Он пожимает ей руку и собирается уйти.

Она отступает, чтобы дать ему пройти.

– Мы не встречались раньше? – Она заинтригована. – Ваше лицо кажется мне знакомым.

Он приостанавливается у двери, оборачивается, улыбается и говорит:

– Наверное, это потому, что у нас общий отец. Я Конор, твой единокровный брат. Но, видимо, ты этого не знала.

Потом он уходит, дверь за ним закрывается. Комната внезапно кажется слишком маленькой… Не хватает воздуха…

Энни подходит к столу, опирается на него руками, лицом к отцу, а он все равно не смотрит ей в глаза.

– Посмотри на меня! – произносит она будто не своим голосом. – О чем, черт возьми, он говорит?

– Я тебя умоляю… – Отца не узнать, он говорит скомканно и невнятно, словно скулит. – Умоляю тебя, Энни, дорогая, не говори матери… Это разобьет ей сердце. – Слезы наполняют его глаза и скатываются по почему-то ставшим морщинистыми щекам. Он неуверенно встает, подходит к дальней стене, где помещаются резные книжные полки и ящички, открывает один из них и достает бутылку виски «Джемесон».

– Вот, выпей, – говорит он и наливает два стакана. – Тебе надо… чтобы прийти в себя.

То ли сочувствие к ней, то ли жалость к себе, она толком не может понять, мелькают на его лице. Прежде чем она успевает отказаться, он сам выпивает первую рюмку и сразу наполняет ее еще раз, мгновенно забыв о том, что пытался ее утешить.

– Я не знал… Действительно не знал. Откуда мне было знать?

Лжец.

– Ты же не расскажешь ей, Энни? Нельзя ей рассказывать, правда. – Алкоголь делает его смелее. – Ты же понимаешь, что это ее уничтожит. Пообещай мне, пожалуйста… Я умоляю тебя, ни слова ни твоей матери, ни Ди… Точно не Ди. – Он вспоминает свою вторую дочь, и мысль о ней внезапно отрезвляет его. – Боже мой, у Ди наверняка случится нервный срыв! – Он прямо излучает тревогу. – Пожалуйста, Энни, – снова уговаривает ее он. – Пожалуйста, сделай это для меня. Ты самая сильная в нашей семье. Пока я жив, я больше никогда ни о чем тебя не попрошу. Если не ради меня… то сделай это ради матери. – Он несколько раз кивает головой, видимо, решив, что эта причина ее убедит. – Для матери это будет… – По его лицу катятся пьяные слезы.

Она не может смотреть на него больше ни минуты. Вместо этого она говорит то, что пришла сказать.

– Свадьба отменяется. Именно это я и хотела тебе сообщить. Моя помолвка с Филипом расторгнута. Я встретила другого. Мама знает, я ей уже сказала.

У нее изменился голос, и ее слова звучат глухо. Затем она отступает к двери, наблюдая, как на лице отца отражаются сначала недоверие, а затем понимание, и выбегает из кабинета. Энни бежит в свою комнату, чтобы побросать вещи в рюкзак, мать входит за ней.

– Ты сказала ему? – спрашивает она обеспокоенно, сейчас она кажется старше своих лет.

– Да, – напряженно отвечает Энни. – Я сказала. Я возвращаюсь в Лондон.

– Но твой рейс только завтра. – Бреда теребит цепочку на шее. – Ох, я так и знала! – Она качает головой. – Он озверел, не так ли? Не принимай это близко к сердцу, Энни. Ты же знаешь, что бы он ни наговорил, он не хотел тебя обидеть. Это из-за бедра, оно у него сейчас ужасно болит, он как раненый бык… не в себе. Ему бы обратиться к специалисту в Дублине. Доктор Майк это организует.

Она все продолжает говорить, решив, что ее вспыльчивый муж просто не справился с очередной вспышкой гнева.

– Я поговорю с ним. Я заставлю его понять тебя. Просто он очень любил Филипа… Мы все любили. Ты точно уверена? – Вопрос повисает в воздухе.

Энни подходит к маме и берет ее за руки.

– Я точно уверена, мама. Доверься мне.

Лицо матери смягчается.

– Ну в таком случае кто я такая, чтобы стоять у тебя на пути? – Она улыбается. – Пусть будет как лучше для тебя. Но Энни, будь осторожна. Не принимай поспешных решений. Это все очень внезапно, ты должна понять. Полагаю, ты привезешь его познакомиться, когда придет время?

– Все будет в порядке, мама, а теперь мне пора. – Они обнимаются. – Береги себя.

А затем Энни уходит, чтобы мама не успела заметить, что произошло что-то гораздо большее, чем просто ссора.

– Ты ведь будешь на связи, Энни? – говорит она вслед, пока та спускается вниз. – И не волнуйся об отце. Я заставлю его образумиться. Он успокоится, вот увидишь.

– Я позвоню тебе, как только доберусь домой. Люблю тебя. – Она садится в машину и уезжает.

Итак, вот что Энни выяснила о своем брате: его зовут Конор, Конн – в честь его… их отца. Его мать в этом стояла насмерть. Отношение к этому имени у него неоднозначное. Ему тридцать один год, а Энни тридцать два. Он появился в результате летнего романа ее отца с хорошенькой молодой девушкой, отдыхавшей с семьей в отеле. Энни все подсчитала: это случилось тем летом, когда ее мать восстанавливалась после экстренной операции по удалению матки, вызванной осложнениями при рождении Энни.

Его мать вышла замуж за человека, который полюбил их обоих и воспитал его как собственного сына. От этого брака у его матери родилось еще трое детей – две сестры и брат. Их семья очень дружная. Его родители честно рассказали Конну о его биологическом отце, как только он стал достаточно взрослым, чтобы все понять.

Биологический отец, узнав о существовании Конна, не захотел иметь с ним ничего общего. Он предложил денег, они отказались, деньги им были не нужны. Это, видимо, было встречено с облегчением.

Ее единокровный брат не хочет поддерживать отношения с их отцом или с кем-либо из его законных детей, он просто хотел единожды встретиться с ним, посмотреть ему в глаза, сказать, что ему не о чем беспокоиться, что Конн не собирался разрушать его уютный брак и семейную жизнь.

Он понял, что их отец – трус, когда увидел его. Энни узнала это все из признания отца и от самого Конна, которому она позвонила после этого. Конн извинился и сказал, что не хотел ее в это втягивать, но не смог устоять перед искушением увидеть, как его отец передернется. Он не хотел причинять Энни боль.

– Это было неправильно, – сказал он. – Это не твоя вина. Все это не имеет к тебе никакого отношения.

Он отказался встретиться с ней, чтобы поговорить и обсудить ситуацию.

– Без обид, – объяснил он. – Но знакомиться или дружить с вашей семьей мне не интересно. У меня уже есть своя совершенно замечательная семья. Я просто хотел встретиться с ним лицом к лицу. Он заслужил, а мне это было нужно. Теперь я могу оставить все в прошлом и двигаться дальше. Желаю тебе всего наилучшего, Энни. – Он говорил не по годам мудрые вещи, ее единокровный брат. – Ты, похоже, очень милая девушка, но, когда мы закончим разговор, я о тебе забуду… насовсем. Как и о всей вашей семье. Всего наилучшего, Энни. Я искренне тебе этого желаю.

После паузы он повесил трубку. Это был первый и единственный раз, когда Энни с ним говорила.

Это место чем-то отличается от всех остальных, где бывал Дэниел, а он много где бывал. Помимо очевидной красоты, оно будто несет умиротворение.

Этим утром, перед завтраком, он спустился по тропе вниз, и весь пляж был в его распоряжении, а вокруг ни единой души.

Однако прямо сейчас ему нужно было найти некоего Батти Шеннона, рыбака на пенсии, у которого, по словам Бреды Салливан, хранятся ключи от здания бывшей кабельной станции. Он не спеша идет по деревне, пока не находит нечто, что служит домом, но больше походит на гараж или мастерскую. Дверь широко распахнута, и видна маленькая комната, заполненная хламом, корягами, водорослями и древесной стружкой. Резные фигурки работы Батти, в основном кораблики, выставленные на стенах, действительно хороши. Когда Батти слышит, что входит Дэниел, он поднимает глаза из-за прилавка в задней части комнаты, и маленький черный кот, сидящий у него на коленях, спрыгивает на пол, пристально глядя на Дэна узкими зелеными глазами.

Батти стар, трудно сказать, сколько ему лет, но глаза у него голубые, взгляд острый. Он медленно поднимается на ноги, чтобы рассмотреть Дэна.

– Добро пожаловать, – говорит он. Кажется, это первое слово, что слетает с уст каждого здешнего жителя. Он пожимает Дэну руку. – Тот самый американец?

– Точно. Дэниел О’Коннелл.

– О, Великий Освободитель.

– Мне так все говорят. – Он слышал это обращение и раньше, даже дома, поэтому, хотя он совсем не знаток ирландской истории, он выяснил, что его тезка был известным политическим деятелем, добившимся принятия Билля об эмансипации[3] в начале девятнадцатого века. – Думаю, мне есть на кого равняться, – шутит он.

Батти, кажется, доволен, что его поняли.

– Я пришел за ключами от кабельной станции.

– Они у меня. – Батти тянется к деревянной полке на стене и снимает их. – Я пойду с вами, – говорит он. – В любом случае за старым домом надо приглядывать.

Маленькая черная кошка следует за ними, держась поодаль. Дэн узнает, что несколько лет назад пьяная молодежь выбросила ее из проезжавшей мимо машины.

– Они были в зюзю, – рассказывает Батти. – Это случилось посреди ночи. Я услыхал, как она плачет и забрал ее к себе. Она была совсем котенком, мальком. С тех пор не отстает от меня.

Дэн считает, что акцент Батти почти не поддается расшифровке, но ему удается ловить суть.

На другом конце деревни они подходят к ржавым воротам в каменной стене, заходят внутрь и идут по заросшей тропинке, скрытой дикими гортензиями и фуксиями, через поляну к небольшому полуразрушенному зданию, глядящему в сторону пляжа.

– Ну вот, – говорит Батти, – это он. Ну, все, что от него осталось.

Он отпирает старую деревянную дверь и отступает назад, чтобы пропустить Дэна. Их шаги порождают эхо, и у Дэна возникает ощущение, что он первый человек, вошедший сюда за много лет.

– Сюда редко кто заходит, – подтверждает Батти. – Что, по-вашему, тут такого интересного?

Дэн объясняет, что его наняли снять документальный фильм о кабельной станции в рамках серии «История общения» по заказу американской телекоммуникационной компании.

– Документальный… – повторяет Батти. – Тогда, наверное, вы будете брать интервью у разных людей?

Дэн говорит, что да. Кажется, Батти это нравится.

– Я оставлю вас тут одного, – говорит он, указывая на дверь. – И оставьте себе ключи, они все равно вряд ли кому-нибудь еще понадобятся в ближайшее время.

Дэн благодарит его за помощь.

– Да не за что, – отвечает Батти, и внезапно улыбка освещает его лицо. – Надеюсь, вы найдете то, что ищете.

Закрывая дверь, Дэн чувствует, что выдержал какое-то важное испытание, хотя никаких слов не было сказано.

Здание одноэтажное и маленькое, меньше, чем он ожидал, это практически одна комната. Снаружи оно выглядит так же, как и многие полуразрушенные коттеджи, сохранившиеся в этих краях: каменные стены разной степени ветхости, останки прежних времен. Однако кабельная станция восстановлена в первоначальном виде – если не во всей былой славе, то как своего рода мемориальное сооружение, сохранившее память о работе, для которой ее построили. В этой маленькой комнате с оштукатуренными стенами, камином и несколькими столами четверо, максимум шестеро работников отправляли, принимали и расшифровывали телеграммы, передаваемые с континента на континент. Мало что от этого всего осталось: гальванометр, чернильницы, переключатели, пробойники, чернильные самописцы и, конечно же, главный, культовый символ их труда – электрический телеграф.

На стенах фотографии усатых мужчин, работавших здесь, а также их жен и детей, живших в специально построенных для них домах поблизости. А вот на фото местная команда по крикету. Мужчины выстроились в ряд, им предстоит сыграть с командой острова Валентия, где работает конкурирующая станция. На нескольких полках расставлены книги, Дэн находит фотокопии писем первого начальника станции, датированных 1866 годом. Ну что ж, на текущую неделю работы уже набралось.

Он уже собирается уходить, когда звонит его телефон. Он смотрит, кто это.

– Здравствуй, мама, – говорит он. – Да, мы приехали. У нас все в порядке, немного тяжело от смены часовых поясов, но все хорошо.

Он слушает и в воображении ясно видит свою мать: она звонит из Калифорнии, ее рука тянется к горлу и теребит цепочку, которую она обычно носит, ее голубые глаза потускнели от боли, она пытается звучать весело, но в ее голосе слышится беспокойство. Авария сказалась и на ней, он знает, что она постоянно волнуется.

– Правда, мам, у нас все нормально, на выходных позвоним тебе по скайпу. К тому времени уже должны все наладить. Интернет здесь не тот, что дома.

– Джули звонила. – Его мать делает небольшую паузу. – Она тоже беспокоится о вас, мальчики, я думаю, они с Грегом боятся потерять вас и…

– Ты же знаешь, что ничего такого не произойдет, – вздыхает Дэн. – Я бы никогда этого не сделал.

– Они потеряли единственную дочь. Им нужно знать, что ты не потеряешься, Дэниел, ты для них единственная ниточка к ней.

– Думаешь, я сам не знаю? Позвоню им через пару дней, мама. Можешь передать ей это.

– Я знаю, дорогой. – В голосе матери ощущается надлом. – Я знаю, что это тяжело, но они ни в чем не виноваты.

– Никто и не говорил ничего подобного, мама.

– Я знаю, но как бабушка я могу понять, что они чувствуют, особенно теперь, когда вы так далеко.

– Мне надо идти, мама. Люблю тебя.

Он первым завершил разговор и не чувствует себя виноватым. В его силах продемонстрировать лишь ограниченную дозу уверенности. Объем надежды тоже конечен. Довольно. Он прекрасно относится к Джули и Грегу, родителям жены, и понимает, какую боль они испытывают. Разумеется, понимает. Он никогда не стал бы обвинять их или пресекать общение.

Он привык недоговаривать, еще когда Мэри была жива, потому что иногда так было проще – для ее родителей, для него самого, для детей. Он мог с этим жить. Но он не уверен, что долго сможет жить таким лжецом, каким его сделала авария. «У нас все хорошо, все в порядке, мы справляемся».

Он мог бы прямо сегодня позвонить матери по скайпу, его техника работает нормально, но пока не в состоянии. Говорить по телефону легче. В разговоре по видео, даже на экране компьютера, боль может проступить на его лице внезапно и агрессивно, как татуировка. Он видит это каждый день в зеркале и еще в изменяющемся выражении лиц своих мальчиков-близнецов, Шона и Пата – Пата и Шона: один начинается там, где заканчивается другой, два выражения одной и той же души здесь и уже навсегда.

Это пока еще с ним. Это все еще с ним, несмотря ни на что.

ШОН

Помните, я говорил, что мы находимся посреди нигде? Это было мое первое впечатление, и оно не изменилось. Баллианна – глушь, крошечная деревня прямо на берегу Атлантического океана. Собственно, именно поэтому мы здесь. Чтобы папа мог снять документальный фильм об этом месте и о кабельной станции. Папа любит вовлекать нас в свою работу, когда может, потому что, по его словам, учиться никогда не рано. Он говорит, что, раз современные дети настолько неразлучны со своими смартфонами, им стоило бы узнать, как на самом деле зародилась вся эта система. Итак, вот что я уже узнал: когда в былые времена разобрались, как рассылать телеграммы по всей стране, следующей большой проблемой стала отправка их за границу. Тогда придумали протянуть подводный кабель через океан, его вывели на берег именно здесь, в Баллианне. Его назвали первым подводным трансатлантическим кабелем, и это было действительно большое событие. После того как его проложили, люди впервые смогли быстро передавать сообщения между Европой и Америкой. До этого приходилось ждать, пока почту доставят на кораблях, а это занимало почти целую вечность.

Я знаю все это, потому что мне нравится разбираться в папиной работе, даже если иногда бывает скучно. Я больше не разговариваю, но это не значит, что мне не интересно. Папа говорит, что ему нравится, если я рядом, когда он работает, даже если я не разговариваю – или, может быть, именно потому, что я не разговариваю. Я знаю, что он так шутит, ведь в глубине души сейчас больше всего на свете он хочет одного – чтобы я снова заговорил. Но я не могу, потому что тогда мне пришлось бы рассказать о том, что произошло в тот день, когда умерла мама. Я не хочу об этом говорить. Так что я вообще ничего не говорю.

ПАТ

– Я не понимаю ни слова из того, что здесь говорят, а ты?

Шон качает головой. Мы наверху, в нашей спальне, и он лежит на своей кровати. Папа сидит за компьютером на первом этаже.

– Думаю, для тебя это не имеет значения, раз уж ты не собираешься ни с кем разговаривать, но мне бы хотелось иметь приятелей.

Шон пожимает плечами. Он опять читает книгу. Как всегда. Это скучно. Но папа говорит, что это может помочь ему снова начать разговаривать.

У нас были сеансы у психотерапевта, так что я все понимаю о смерти и прочем. Мне тоже было тяжело потерять маму, но я больше переживаю за Шона. Если он в ближайшее время не возьмется за себя, подумают, что он чокнутый, да еще и немой. Он знает, как все испортить, этот Шон. Всегда ухитрялся, это его вечная проблема. А когда меня рядом нет… Ну, могу себе представить весь этот бардак.

Шон родился первым, и когда я вылез вслед за ним, то был черновато-синюшный. Не из-за какой-то странной болезни или типа того, а потому, что Шон использовал меня как ступеньку, чтобы вылезти самому. То есть он цеплял меня еще до того, как мы родились. Но потом я это скомпенсировал – я всегда могу победить его в драке, хотя мы уже почти не деремся с тех пор, как выросли. Раньше Шон говорил больше, но меня слушал. Он знает, что я практически всегда прав. Поэтому всякий раз, когда мы хотели, чтобы мама и папа что-то сделали, я объяснял Шону, что и как сказать, а затем просил его типа выступить. Это почти всегда срабатывало. Так и сейчас продолжалось бы, но теперь Шон не может говорить, и папа остался совсем один. Мы с Шоном – хорошая команда. Мы думаем как один человек. Я подозреваю, что у всех однояйцевых близнецов так – с этим рождаются. Ну, по крайней мере, мы с Шоном есть друг у друга. А у папы сейчас никого нет. Мы с Шоном стараемся как можем, но этого недостаточно, чтобы все исправить.

Врачи и психологи думают, что все знают, но это не так. Они не знают, каково это – потерять кого-то и не понимать почему. Так было с мамой. Ей не нужно было ничего говорить… Мы просто чувствовали, как она уходит все дальше и дальше.

Так что дело было не в ссорах, аварии или в чем-то еще, как думает Шон. Но он этого не понимает. Он не готов. Я даже не уверен, что папа готов, поэтому ничего не говорю. Шон винит себя. Вот в чем проблема. Только он не виноват.

Аромат выпечки наполняет комнату. Ставя противень с булочками на окно остывать, Джерри снова восхищается красотой вида. За окном солнце неуклонно поднимается, заливая сверкающим золотым светом поверхность воды. И хотя сейчас только десять, уже ясно, что день, похоже, опять будет жаркий.

Сидя за столом в маленьком коттедже у озера, Джерри еще раз перечитывает письмо. Ее брат наконец возвращается домой. Прошло три года с тех пор, как она видела его в последний раз, тогда она накопила денег на билет и слетала в отдаленную деревушку в Кении, где обосновался Барри. Она была потрясена простотой его жизни там, так же как и бедностью людей, которым он служил, но там же она увидела щедрость его паствы и неизбывную любовь, которую они к нему испытывали. Сам Барри, пусть похудевший и уставший, никогда не выглядел счастливее. Она пробыла там полтора месяца и к концу визита уже сама почти не хотела уезжать.

Барри всегда хотел стать миссионером, но в начале карьеры его начальство не считало это необходимым. Братья заметили его склонности еще в детстве и неустанно направляли к священству. Когда он стал молодым служителем в Риме, в Ватикане его заметили: тонкий ум, природное обаяние и способности к языкам почти гарантировали стремительный взлет по служебной лестнице. Джерри всегда была смешна эта идея. Она не могла представить своего брата епископом, не говоря уже о кардинале, каким бы набожным Барри ни был, и в результате оказалась права. Абсолютная и непоколебимая честность Барри, естественно, победила, чего не учли римские ребята. Произошел некий инцидент, связанный с его начальником, и Барри не просто высказался, но отказался замолчать и следовать официальной линии – он никогда не обсуждал подробности даже с Джерри, – после чего немедленно подал прошение о переводе, которое удовлетворили неприлично быстро, и наконец стал миссионером, как и хотел с самого начала.

Итак, теперь он возвращается домой. Джерри интересно почему. В письме он упомянул плохое здоровье, плюс его начальство настаивает на творческом отпуске и полноценном отдыхе где-нибудь, где о нем будут заботиться и где в достатке чистый воздух, вода и приличная еда. Ну конечно, это она обеспечит. Однако, зная Барри и его любовь к своей пастве в Туркане, она понимает, что он бы не согласился вернуться домой так просто. Джерри подозревает, что за этим стоит что-то еще, что ей только предстоит узнать.

Барри пишет, что хотел бы остановиться у нее, если не помешает, и что с нетерпением ждет встречи и, конечно, возвращения домой, в Баллианну. Он давно не был дома – более сорока лет. Он спрашивает, пролетели ли эти десятилетия для нее так же быстро, как для него. Ответ на этот вопрос – да, но для Джерри прошлое осязаемо, как настоящее, а иногда даже ярче. Она помнит многое так, будто оно было вчера, и задается вопросом, а так ли это для Барри. Барри не всегда был священником. Были и романтика, и любовь – сильная любовь. Джерри знает, что оба сердца были разбиты. Дело даже не в том, что призвание к священству было сильнее, чем чувства к той девушке. Джерри знала, как Барри боролся, но одно его качество перевесило при принятии окончательного решения. Не очевидные качества – блестящий ум, способности к языкам, приятная манера общения с людьми, искренняя преданность вере, – но то, о котором он никогда не говорил, то, которым он так боялся злоупотребить… Собственно, оно все и определило. Она подозревает, что, кроме самого Барри, об этом знает только она.

Она аккуратно складывает письмо и убирает его в задний карман комбинезона. Некоторое время она сидит, глядя на озеро, склонив голову, словно прислушиваясь. Затем кивает сама себе, берет телефон и жмет цифру быстрого набора.

– Я только что испекла свежие булочки, – говорит она в трубку. – Хочешь чашечку чая?

– До смерти, – следует быстрый ответ. – Увидимся в десять.

Предложение пришлось как нельзя кстати. После визита к бухгалтеру Конор истрепал Бреде все нервы, и сегодня она чувствовала себя особенно подавленной. В деревне знают, что Джерри умеет читать мысли. Эта женщина – ясновидящая, все так говорят. Конечно, с годами это породило массу сплетен и слухов. Бреда слышала всякие… россказни, которыми матери делились с дочерями, которые уже сами теперь стали бабушками. Большинство слухов просто смехотворны. Одни утверждали, что Джерри жила в монастыре – или это была коммуна? Другие говорили, что в прошлой жизни она была монахиней – сестрой Иеремией. Некоторые говорили, что ее настоящее имя Джеральдин, но в точности никто ничего не знал.

Что все могли сказать наверняка, так это то, что она была травницей, целительницей (людей и животных) и определенно обладала «даром». Она не толковала карты и не гадала, у нее не было времени на весь этот «бред», как она это называет, но, если кто-то в беде или скорбит, она приглашает его посидеть у себя, и посетитель всегда уходит успокоенным, воспрянувшим духом и трепещущим перед ней еще больше, чем раньше.

Но Бреда знала Джерри всю свою жизнь… Настоящую Джерри – женщину, личность, не заслоненную даром, свою самую дорогую подругу и старшую сестру, которой у нее никогда не было.

Бреда собралась было прогуляться пешком до коттеджа Джерри на озере. Сегодня она уже слишком долго провела в машине, но прогулка показалась ей тяжелой задачей, хотя было бы полезно размять мышцы. Растяжку ей уже сделали, мрачно подумала она, все тянули, и все не туда. Внезапно чаепитие с Джерри, такой спокойной и жизнерадостной, в ее уютном доме, полном милых домашних питомцев, показалось не просто заманчивым, а срочно необходимым. Прогулка заняла бы добрых пятнадцать минут, Бреда не хотела ждать так долго.

Пять минут спустя она подъехала к приметной двери с открытой верхней половинкой, разогнав немногих кур и вызвав доброжелательное любопытство козочки и маленького ослика, чей нос она чесала до тех пор, пока осел не начал трясти мордой и морщиться.

Джерри выглянула в дверь и помахала рукой.

– Заходи и садись сюда, Бреда, как твои дела?

Джерри наливает чай и подвигает Бреде булочку.

– Даже не спрашивай. – Бреда садится и делает хороший глоток. – Ох, мне это было нужно.

– Все настолько плохо?

– Не хуже, чем обычно. Ты и сама знаешь.

Джерри в курсе дел Бреды и сочувствует ей.

– Как Ди? Есть новости?

Бреда качает головой.

– Если и есть, то я не слышала. Она уехала на ретрит.

– Не думала, что она жаждет духовного роста. – Кажется, Джерри удивлена. – Хотя все бывает в первый раз…

– Это не такой ретрит, о котором ты подумала, Джерри. Этот включает в себя йогу и солнце. Вроде бы это в Алгарви. Ну, я думаю, ей полезно ненадолго выбраться из Баллианны.

Джерри бурчит что-то успокаивающее и похлопывает Бреду по руке.

– С ней все будет в порядке, Бреда, дела пойдут лучше.

– Думаешь? – Бреда выглядит совсем несчастной. – Я вот не уверена, смотрится все не слишком хорошо. Ей нужно проконсультироваться с адвокатом, все выяснить, но, с тех пор как она ушла от мужа, она, кажется, только и делает, что бездельничает… Как будто пытается убедить себя, что ничего не произошло. Честно говоря, я в полном смятении.

– Как думаешь, ей удастся сохранить дом?

– Понятия не имею. – Бреда пожимает плечами.

– А малышка Грейси, как она? Что она знает?

– Поди догадайся. На днях она призналась, что услышала, как мама перед отъездом разговаривала по телефону и говорила, что папа сбежал и потерял все их деньги…

– Что ты ей ответила?

– Что она, наверное, ослышалась и не должна беспокоиться. Что ее отец очень ее любит и вернется, когда уладит свои дела. Что еще я могла сказать бедной маленькой девочке?

Джерри качает головой. У нее есть свое мнение насчет Ди. Джерри почти уверена, что эта девица не намерена решать свои проблемы. Вместо того чтобы быть сильной ради своей маленькой дочери и пожилых родителей, отвечающих теперь еще и за позор зятя, Ди жалеет себя и закрывает глаза на ситуацию. «И эту манеру она не сейчас выдумала», – думает про себя Джерри.

– По крайней мере, Энни теперь дома, это ведь хорошо?

– Да… Наверное. Ох, понимаешь, Джерри, сейчас уже и не знаю. – Бреда растирает руками лицо.

– Как прошел ужин? – Джерри помнит, что Бреда нервничала по поводу первого вечера Энни дома.

– Как минимум мы это пережили. Они с Конором были вежливы друг с другом, даже когда он сказал, что встретил Филипа, хотя я предупреждала, чтобы он не затрагивал эту тему. Хотя Энни выглядит немного изможденной, кажется, все неплохо. Но она в ярости из-за Джона. Если бы ты видела ее лицо, когда я сказала, что Ди уехала. Нет, я знаю, что сейчас неприятности везде, куда ни ткни, но я… Я бы просто не вынесла, если бы Энни весь вечер вела себя как карающий ангел, изливающий возмущение и гнев, куда ни бросит взгляд. Ты ведь знаешь, какой она бывает… И ты знаешь, как они с Ди могут ссориться – только перья летят.

– Не расстраивайся, Бреда. – Джерри похлопывает ее по руке. – Я думаю, в этой ситуации помощь Энни неоценима. И я совершенно уверена, что вы отложите все прошлые ссоры и разногласия и найдете силы со всем разобраться. У Энни это хорошо получится.

Джерри легко произносит это, но за ее улыбкой прячется беспокойство о старой подруге. Последние несколько месяцев Бреда живет в сильном напряжении, и, насколько видит Джерри, ни ее муж, ни Ди ей совсем не помогают. Возвращение Энни домой – это хорошо, Джерри в этом уверена. Может, стоит самой поговорить с ней, просто чтобы рассказать некоторые подробности и убедиться, что девочка понимает, что испытывает Бреда, пытаясь сама со всем справиться.

– Надеюсь, ты права. И вообще сильно хуже уже не станет. Ох, чуть не забыла: перед уходом выдай мне твоего снотворного.

– Я прямо сейчас принесу бутылочку, чтобы не забыть. – Джерри встает и идет в заднюю комнату, где она хранит травы. – Я слышала, какие-то американцы сняли Кейбл-Лодж на лето? – спрашивает она у Бреды. – Встретила Джоан Коуди в аптеке, она рассказала, что они из Калифорнии.

Джерри ставит на стол перед Бредой большую бутылку с жидкостью темного цвета, и та сразу кладет ее в сумочку.

– Все верно, я уже разговаривала с этим парнем. Он вроде бы снимает документальный фильм о телеграфной станции, приехал собрать материал. Представь себе. Очень симпатичный. Хотя не особо разговорчивый. Он спрашивал про ключи от станции, я отправила его к Батти Шеннону. У него под мышкой была «Айриш Таймс», так что я сказала, что «Индепендент» лучше, поздравила с приездом в Баллианну и посоветовала обязательно приходить в отель ужинать.

– А он что ответил?

– Поблагодарил и сказал, что примет это к сведению, а еще, что завтра купит «Индепендент».

– Как его зовут?

– Дэниел О’Коннелл.

– Великий Освободитель!

Бреда улыбается:

– Именно это я и сказала. А он ответил, что много кто говорил ему это. И что ему есть на кого равняться.

– Довольно находчиво, даже забавно.

– И убежал.

– Ну, если он здесь ради телеграфной станции, мы будем часто его видеть.

– Я тоже так думаю.

– Кстати, о телеграммах, у меня тоже есть интересная новость.

Джерри говорит будто бы небрежно, но внимательно следит за реакцией Бреды. Ей не хочется расстроить старую подругу, тем более что та сейчас переживает трудные времена, но Бреда все равно узнает рано или поздно. Возможно, новость ее даже порадует.

– Да? Что такое?

– Письмо от Барри. Он возвращается домой.

– Возвращается? Сюда? В Баллианну?

– Да. Скоро должен приехать.

– Почему? – Бреда явно опешила. – То есть почему именно сейчас, через столько лет?

– Что-то со здоровьем. Точно не знаю. Но вряд ли он мог отказаться.

– Понятно… Когда он приезжает?

– На следующей неделе. В среду. Кто-то подвезет его из Дублина.

– Он, конечно, остановится у тебя?

– Да, план такой.

– Ты, наверное, рада, что он побудет дома.

Бреда улыбается, но Джерри не понимает, довольна она или расстроена. В любом случае вскоре после этого она уходит. Ну вот, думает Джерри, теперь она знает. Нельзя было не сказать. А то, что новость взбудоражила Бреду, не ее вина.

Люди склонны считать, что, как только вам исполняется пятьдесят, сердечные дела навсегда остаются позади. По опыту Джерри, всё наоборот. Чем старше вы становитесь, тем дороже вам близкие люди и воспоминания об ушедших временах. То, что вы, возможно, не видели этих близких всю жизнь или что их судьба сложилась совершенно иначе, чем ваша, не имеет ни малейшего значения. Как только кто-то обосновался в вашем сердце, он остается там навсегда, как бы далеко жизнь вас ни разбросала, и забыть его – все равно что вырезать кусочек сердца.

Хотя лучшая подруга Барбара и ее муж, доктор Майк, занятые постройкой нового дома, регулярно стращали Энни всякими рассказами про строительство, для постороннего взгляда результат выглядит потрясающе. Энни просто поражена тем, насколько дом красив. «Фотографии не передают этого», – думает она. Дом в лощине у озера вписан в пейзаж так, будто он стоял там всегда. Барбара открывает дверь и с энтузиазмом заключает Энни в объятия.

– Осторожно, – предупреждает Энни. – Я пришла с хрупкими подарками.

Она высвобождается из объятий и ставит сумку и бутылку на стол в холле.

– Это детям, – указывает она на сумку. – А это нам. – Она указывает на бутылку розового вина, которое так нравится Барбаре.

– О, это было совсем не обязательно! – говорит Барбара, направляясь на кухню. – Но я не стану притворяться, что это меня не обрадовало.

– Где они? – Энни оглядывается в поисках маленьких сыновей Барбары.

– С мамой. Она взяла их, чтобы я могла насладиться редким выходным и выпить бутылку вина с лучшей подругой. Я скучала по тебе.

– Я тоже по тебе скучала.

– Давай сначала поедим, а потом я проведу тебе экскурсию.

– Знаешь, все это не входило в планы. – Барбара указывает на стол, на котором накрыт обед. – Что ты познакомишь меня с мужчиной, зная, что я безумно влюблюсь в него, а потом умчишься обратно в Лондон и оставишь меня здесь одну на целых четыре года.

– Ты же знаешь, я не хотела, чтобы так вышло.

– Конечно, знаю, а ты знаешь, что я просто шучу, но все же… А, неважно, главное – ты сейчас здесь.

Барбара наливает им по бокалу вина, затем приносит огромное блюдо с морепродуктами и ставит его на стол.

– Это все для нас двоих? – Глаза Энни расширяются.

– В чем дело? Забыла свой аппетит? Я же говорю, тебя слишком долго не было. Несколько дней на свежем воздухе – и ты не узнаешь себя. А теперь рассказывай…

– Сначала ты, – говорит Энни, съев кусочек нежного копченого лосося и тающего во рту черного хлеба.

– Да вроде ничего нового. Я очень рада, что не пристрелила строителей и они наконец закончили дом. Стерла ноги на шопинге. Осталось сбросить еще десять фунтов по программе «Вейтвотчерз»[4]. – Барбара похлопывает себя по животу. – Все еще бесконечно благодарна за то, что ты познакомила меня с самым милым, терпеливым и сексуальным мужчиной в стране.

– И это все?

– Тебе мало?

– Ты заслужила все это и еще больше, – со смехом говорит Энни.

Энни знала Барбару со школьных времен, они подружились в монастырской школе, которую обе посещали, и с тех пор остаются близкими друзьями. Хотя Барбара была успешным юристом, ей не везло в любви, она бросалась из одного катастрофического романа в другой, путешествуя по работе между Парижем и Брюсселем, Лос-Анджелесом и Дубаем. Однажды, приехав домой на семейную вечеринку по случаю дня рождения, Энни познакомила ее с недавно овдовевшим доктором Майком, и, ко всеобщему удивлению, между ними расцвела любовь. Барбара не только согласилась выйти за него замуж, но и отказалась от успешной юридической карьеры и вернулась, чтобы поселиться в Баллианне. Дочери Майка от первого брака полюбили ее, хотя поначалу делали вид, что это не так. Позже в семье появились два мальчика. Два года назад Барбара открыла в деревне сувенирный магазин и не так давно расширила ассортимент, включив в него ювелирные изделия и шерстяные вещи от местных дизайнеров, и утверждает, что никогда раньше не была так счастлива.

– Знаешь, не бывает роз без шипов. Поначалу с девочками было нелегко…

– А сейчас?

– О, сейчас все хорошо. Как я обнаружила, время действительно помогает. Сейчас они собираются вылететь из гнезда, поэтому слишком заняты, чтобы ворчать о злой мачехе, плюс они обожают мальчиков.

Энни качает головой.

– Кажется, еще вчера они были малышками. Сколько им сейчас?

– Молли семнадцать, а Николь девятнадцать, на двоих почти сорок. А теперь хватит обо мне. Как ты? Блудную дочь встретили с распростертыми объятиями?

Энни кривится.

– Мы пережили ужин. Почти. Папе удалось выждать полчаса, прежде чем упомянуть, что он встречался с Филипом, а мама тогда так посмотрела, будто хотела его придушить. Она явно предупреждала его не затрагивать эту тему. Конечно, как только он понял, что сглупил, то сбежал в бар, и мама ввела меня в курс дела.

– Ох.

– Именно…

– Итак, что происходит?

– Ты, наверное, знаешь столько же, сколько и я, – вздыхает Энни. – Джон организовал финансовую пирамиду в Корке. Когда инвесторы начали пытаться вернуть свои деньги, то…

– Ничего не нашли?

– Точно. Все испарилось, а теперь исчез и сам Джон. Залег где-то в глуши. Похоже, надеется, что пронесет.

– Еще бы. Как Ди это восприняла? Кажется, она вернулась, хотя я ее тут не встречала.

– Не знаю, – сухо говорит Энни. – Она изволила уехать в солнечную Португалию. Там вроде йога-ретрит. Помимо всего прочего, мама теперь еще и за Грейси присматривает.

Барбара качает головой.

– Дай угадаю…. «Как он мог так поступить со мной?! Что я скажу нашим друзьям? Как я взгляну им в глаза… Бедная я, бедная. О, знаю! Убегу домой, чтобы спрятаться, а потом уеду в отпуск, оставлю Грейси с бабушкой и дедушкой. Так будет лучше для нее». – Она чертовски точно изображает Ди. Барбаре никогда не нравилась старшая сестра Энни. – Мне только жаль Грейси. Как она?

– Трудно сказать… Вроде бы нормально, все такая же непоседливая, жизнерадостная, кажется, она держится. Но я уверена, что в глубине души она очень, очень напугана.

Барбара кивает в знак согласия.

– Да, она очень милая и приятная.

– Знаю. Я бы уехала отсюда вместе с ней. Можно так сделать, но Ди… Я не знаю. Иногда мне кажется, что они говорят на разных языках, понимаешь?

– Да, классические дочки-матери в чистом виде. Слава богу, у меня только мальчики. А теперь… – Она смотрит на Энни. – Я знаю, что ты не очень хочешь об этом говорить, но ты рассказала мне по телефону только основное, а где кровавые подробности? Ты обещала, что расскажешь мне все.

– Обещала.

– Ты выглядишь уставшей и слишком худой. – Барбара хмурится и с неодобрением смотрит на худощавую фигурку Энни. – Уж на что я фанатею от всяких диет, но от разбитого сердца вреда куда больше, чем пользы от похудения. Расскажи мне о вас с Эдом. Что случилось на самом деле?

– Именно то и случилось, – вздыхает Энни. – Чего все и ждали. Я, и та, что была до меня, и та, что была до нее…

– Да, я знаю, – мягко говорит Барбара. – Но ты-то все это держишь в себе, с головой погружаясь в работу, и изо всех сил занимаешься делами.

Энни кусает губу.

– Дело не только в расставании. Барб, я чувствую себя такой дурой… такой дурой.

– Это просто потому, что для тебя такое в новинку, мисс отличница. У меня большой опыт таких нескладных отношений. Скажи, ведь вы поругались, когда ты снова заговорила о ребенке?

– Ну да. Но было и еще кое-что…

Насколько Барбаре известно, желание Энни иметь ребенка – единственное, в чем они с Эдом не сходились.

– Я подумала, что стоит еще раз попытаться… – Энни крутит в руке ножку бокала. – Знаешь, усадить его, дать расслабиться, устроить романтический ужин. И все шло прекрасно, пока он не признался, что последние шесть месяцев изменял мне.

Челюсть Барбары отвисает.

– Вот же ублюдок, – выдыхает она. – Да как он посмел!

Энни пожимает плечами, но боль той ночи все еще свежа.

– Это еще далеко не все. – Теперь, начав, Энни не может остановиться. Выговориться Барбаре – такое облегчение. Впервые она способна довериться кому-то, кроме Тео. – Эта девушка была уже на шестом месяце беременности, когда он мне признался. Как ты понимаешь, мне очень не хотелось находиться поблизости, когда родится их ребенок. Не могла.

– О, Энни. – Барбара накрывает руку Энни своей. – Мне так жаль.

– Я должна была знать.

– Откуда тебе было знать? – Барбара качает головой. – Ты любила его. Ты была слепа. Мы не готовы видеть, если любим. И давай посмотрим правде в глаза: кто бы мог тебе рассказать?

– Но меня предупреждали, – горестно говорит Энни. – Все женщины, знавшие Эда, рассказывали, что он врывается в жизнь как вихрь и уходит, оставляя бардак. Я думала, что отличаюсь, что я другая. – Она мрачно хихикает. – Думала, он любит меня.

– Я уверена, что он любил тебя, Энни. Настолько, насколько человек вроде Эда вообще может любить кого-то. Но я знаю этих мужчин, в душе они эгоцентричные дети. Да, с ними очень весело, но они совершенно не помогают, когда дело доходит до готовки и уборки. Слава богу, у вас с ним не было общего ребенка. Можешь представить себе этот ужас?

Энни не хочет даже пытаться. Это слишком больно. Она была глупой. Доверчивой и глупой.

– Эта Сара, так ее зовут, не стала ждать и вежливо спрашивать его разрешения родить ребенка. Она просто взяла и использовала свой шанс. А я свой потеряла.

– Нет-нет, ничего подобного! – Барбара стоит на своем. – Послушай меня, Энни, я знаю, что сейчас тебе очень плохо, но, поверь мне, я была в похожей ситуации, и так, и по-всякому, и я знаю, жизнью клянусь, Эд не твоя половинка. Эд был твоим… твоей… Как бы сказать… авантюрой. Он был набитой на лбу шишкой. Сколько я тебя знаю, ты все всегда делала по правилам, Энни. Честно говоря, мне вечно казалось, что все, что ты делаешь, чересчур взвешенно, выверенно. Даже когда мы были совсем молоды, ты будто все время боялась выйти за рамки, всегда считала, что что-то должна.

Барбара улыбается.

– Неужели я была такой занудной?

– Не занудной! Нет. Мудрой, будто на молодых плечах оказалась старая голова. Послушай, дело в том, что ты всю свою жизнь осторожничала. Знаешь, Филип был очень хорошим, и все думали, что вы идеальная пара, но я так радовалась, когда ты отменила свадьбу.

Энни удивленно смотрит на подругу.

– Ты мне этого не говорила.

– Ну разве ты дала мне возможность?

Энни кивает.

– Ну да, если подумать.

– Вот. Эд стал катализатором. Что бы он сделал или не сделал, но он разбил эту какую-то стену, которой ты заслонялась от эмоций. Первый раз ты послушалась доводов своего сердца, а не рассудка. Так было нужно, Энни, – чтобы кто-то или что-то разломали эту клетку на части. Посмотри правде в глаза: Эд олицетворял все, чего боялись твои родители. Они вообще хоть раз встречались с ним?

– Мама – да, однажды… – Энни вспоминает тот напряженный ужин. – И Ди встречалась с ним пару раз, когда останавливалась у нас. И ты тоже.

– Точно! И я увидела в нем то же, что и ты, поверь мне! Он был великолепен, весел, умен, сексуален, опасен. Но даже тогда я была почти уверена, что он не Твой Мужчина.

– Ну сказала бы тогда что-нибудь, Барб…

– Правда? – усмехается Барбара. – И что, ты бы послушала? Тебя тогда переполняли любовь и страсть, Энни! Это абсолютно пьянящее сочетание, и его обязательно нужно ощутить хоть раз. Не сожалей. Не кори себя. Тот факт, что вы с Эдом разбежались, красноречиво говорит о нем, а не о вас двоих. Черт, да ты ради этого парня свадьбу отменила! И если после этого он все равно тебе изменял, то он… Не хочу говорить грубо, но давай посмотрим правде в глаза: это совсем не тот парень, который нужен любой девушке, не говоря уже о тебе. И он определенно не похож в моем представлении на хорошего отца. Нет уж, ты встретишь кого-нибудь получше, я знаю. Тебе нужен настоящий мужчина, Энни, тот, с кем ты сможешь пережить как плохие, так и хорошие времена, и ты его найдешь, я уверена.

– Не хочу я никого искать, – яростно говорит Энни. – Я покончила со всем этим. Я прекрасно проживу одна.

– Конечно, проживешь, но это такая ужасная растрата себя, Энни. То, что с тобой случилось, ужасно, как и любое предательство. Но не все мужчины – предатели. Вспомни, каким милым был Филип… и он был без ума от тебя.

– Не надо! – Энни закрыла лицо руками. – Думаешь, слово «карма» не звучит в моей голове с тех пор, как все это произошло?

– Прекрати! Карма здесь ни при чем. У тебя просто были отношения с безответственным мужчиной-ребенком. Очаровательным, признаю, но ты же сама говорила, что тебе было сложно. И хорошо, что ты поняла это сейчас, пока ты еще достаточно молодая, чтобы начать все сначала.

Энни пожевала щеку изнутри.

– Послушай, давай сменим тему?

– Ну конечно. Считай вопрос закрытым.

Барбара сдержала слово и больше эту тему не поднимала. Они еще долго просидели за кофе, сплетничая и обмениваясь историями, пока Энни не пришло время уходить.

– Мы собираемся компанией в баре О’Дауда на этой неделе, – сказала Барбара, обнимая ее на прощание. – Приходи обязательно. Тебе не помешает увидеть несколько старых знакомых.

– Я с удовольствием, – улыбается ей Энни. – Спасибо за обед.

– Как хорошо, что ты вернулась.

Барбара машет ей вслед, а Энни снова удивляется непредсказуемости жизни. Если бы кто-нибудь сказал им, когда они были школьницами, что Барбара будет жить в Баллианне с мужчиной на двадцать лет старше себя и двумя маленькими детьми, они бы смеялись до упаду. Нет ничего смешного в удовлетворении и счастье, которые излучает ее лучшая подруга. Барбара расцвела; замужество и материнство смягчили ее нрав. Энни очень рада за нее.

Бреде не спится, и она даже уже не пытается заснуть. Она полежала в своей красивой ванне с любимыми расслабляющими маслами, хотя Конор завтра обязательно скажет, что из-за этого поскользнулся в ванной, и прочитала последнюю книгу своего любимого автора любовных романов, но вот уже несколько часов все ворочается в постели. Конор же давно похрапывает рядом с ней. Она встает и заглядывает в комнату к Грейси, чтобы убедиться, что та крепко спит, затем заваривает себе чашку ромашкового чая и садится на диван у большого панорамного окна, откуда открывается вид на залив. Хотя уже за полночь, ночь совсем не темная. Шелковистый свет почти полной луны освещает ночное небо, играющее всеми оттенками темно-синего, фиолетового и серебристого. Легкая дымка ночного тумана витает над заливом, но Бреда знает по опыту, что он исчезнет к рассвету.

Как все дошло до такого? Хотя она должна признать, что, как бы плохи ни были дела, теперь, когда Энни дома, она чувствует себя гораздо увереннее, несмотря на то, что дочь обязательно выпытает все подробности финансовых махинаций зятя, а особенно то, почему они не смогли заранее обнаружить, что он задумал. Бесполезно говорить Энни, что они были слепы, – сто из ста, что ее ответ будет: «Надо было надеть очки». Бреда не может избавиться от ощущения, что Энни думает, что, будь она здесь, вывела бы Джона на чистую воду гораздо раньше, и что она злится на себя за то, что ее не было рядом, и на них за то, что они пропустили все признаки беды. За то, что не организовали спасательную операцию, пока не стало слишком поздно.

Но семейные проблемы – не единственная причина, по которой она сегодня нервничает и мается бессонницей, признается себе Бреда. Если честно, ей не по себе с тех пор, как она услышала, что Барри возвращается домой. Самой не смешно? Барри Маклафлин, точнее отец Барри Маклафлин, – ее первая любовь. Ее чувства сейчас так же живы, как и больше сорока лет назад.

Последний раз она видела его на своей свадьбе.

Это был ее способ отплатить ему – пусть увидит, как все любуются ею, как она сияет в роскошном свадебном платье, как прекрасный жених ждет ее на верхних ступеньках церковной лестницы, и пусть поймет, чего лишился. Но когда она взяла протянутую руку отца, чтобы сделать шаг к алтарю, то поняла, что это ошибка. Никого этим не обмануть, тем более Барри, который вовсе не выглядел потерянным, каким она рисовала его в своих мечтах в свете этого важного дня. Напротив, Барри был исполнен внутреннего спокойствия, как человек, который уверен, что выбрал правильный путь, нашел свое истинное призвание. Он печалился о ней, Бреде, но только потому, что понимал, что она пыталась сделать, и сочувствовал ей. Он видел ее настоящую сквозь блестящую улыбку, слышал ее ломкий смех и видел, какие неестественные позы она принимала, позируя фотографу, когда с обожанием глядела на Конора, внешне действительно похожего на кинозвезду, как многие говорили. Она тогда действительно была влюблена в Конора: он был красивый, веселый, непосредственный и очень обаятельный. Но в ту минуту, когда Бреда снова увидела Барри, подошедшего поздравить их обоих, она в глубине души уже знала, что никогда не полюбит ни одного мужчину так, как любила его.

Она не сказала Конору о своих отношениях с Барри, о том, что он был ее первой любовью. Конор бы только посмеялся – ее первый парень собирается стать священником, ха-ха-ха. Бреде это не казалось забавным, ни капельки. Поэтому она сказала, что Барри – старый друг их семьи. Это была не совсем ложь, просто удобная версия правды.

Мать предупреждала ее, что это плохая идея.

– Я знаю, чего ты пытаешься добиться, Бреда, но это не сработает. И еще скажу: последствия тебе не понравятся.

– Не понимаю, о чем ты, – прикинулась дурочкой Бреда.

– Нет, понимаешь. Я твоя мать, и мой долг – давать тебе советы, даже если ты не хочешь их слушать. Ты все еще влюблена в Барри Маклафлина, не отрицай: только очень глупая, даже безумная невеста будет настаивать на том, чтобы пригласить на свою свадьбу мужчину, которого она любила и потеряла. Ты действительно думаешь, что Барри, увидев, как ты великолепно выглядишь в день свадьбы, пожалеет, что выбрал священство? Правда? Я никогда не слышала ничего настолько глупого. Так я и поняла, что ты до сих пор в него влюблена, ведь только безумно влюбленная женщина могла затеять такую глупость. Честное слово, Бреда, кем ты себя возомнила? Скарлетт О’Хара, которая тоскует по Эшли? Сейчас семидесятые. Барри выбрал священство. Это было и всегда будет его настоящим призванием, и, честно говоря, он никогда не давал тебе никаких обещаний, никогда не обманывал, а просто делал то, что в душе считал правильным. Поверь, я знаю, тебе тяжело, знаю, как сильно ты его любила, мы все любили. Он был и остается особенным человеком. Но он не твой особенный человек. Ты знаешь, как я отношусь к Конору, я не думаю, что он достойная партия и достойная замена Барри. Еще есть время передумать и отменить свадьбу.

Бреда ужаснулась, что мать действительно могла прочитать ее мысли.

– Я не собираюсь отменять свадьбу. Как ты могла вообще…

Ее мать подняла руки.

– Хорошо-хорошо, делай как знаешь. Но если ты собираешься выйти за Конора, то хотя бы отдайся этому на все сто, Бреда. Не цепляйся за невнятные бессмысленные фантазии о мужчине, которого ты не можешь иметь и который, как я вижу, не хочет тебя.

Как и почти всегда, мать Бреды оказалась права. Но, к своей чести, Бреда и правда на все сто процентов отдалась своему браку – и они с Конором все еще вместе сорок лет спустя. Неплохой результат.

Но изредка она, как сейчас, достает свой свадебный альбом и переносится в тот прекрасный день в Баллианне, когда ярко светило солнце, спокойное море было васильково-синим, отель утопал в цветах, а на лужайке перед домом, где она играла ребенком, загорала подростком, а теперь застыла во времени прекрасной невестой, стоял роскошный шатер. Когда она смотрит на эти давние фотографии, то всегда останавливает взгляд на лице Барри.

Она все еще была здесь.

Он чувствовал, будто она стоит за каждым углом, за каждой закрытой дверью. Он делал шаг – и ее там не было, отвечал на звонок – и говорил не с ней.

Раньше она тоже уходила от него, и он отпускал, но в тот раз все было по-другому. В тот раз он был чертовски зол. В тот раз она не просто затерла их прошлое, она украла их будущее – и именно этого он не мог ей простить.

Здесь, в этом обширном старом доме, в красивом, старинном, беспорядочном, ветшающем поместье, он постоянно замечал вещи, которые одновременно порадовали бы ее и привели в бешенство. Первый проблеск света, когда небо меняет цвет с темно-синего на пурпурный, затем розовые блики, окрашивающие волны, когда наступает рассвет. Он наблюдал рассвет каждое утро, лежа в постели, и каждое утро он был другим. Изящные парадные комнаты с большими окнами, выходящими в запущенный сад. Широкая лестница наверх и великолепное витражное окно на первой лестничной площадке. Ванна с собственным вредным характером, которая то щедро орошала струями воды из старых латунных кранов, то без видимой причины выдавала череду скупых капель. Бесконечная, как казалось, череда пауков, возникающих бесшумно из каждого уголка и из каждой трещины. Непонятные звуки, лучше всего слышимые ночью, похожие на журчание и лязг в невидимых трубах, и сквозняки, которые возникали из ниоткуда даже в теплый летний день.

Дэну нравился этот дом, и он знал, что Мэри он тоже понравился бы.

Он думал, что, уехав так далеко, легче сможет забыть, но на самом деле он вспоминал ее здесь ярче, чем где-либо. Он все еще ждал, что в любой момент она войдет в дверь или он обнаружит ее стоящей у плиты. Хотя прошло уже больше года. Если быть точным, четырнадцать месяцев, две недели и три дня.

Больше всего он вспоминал их первые дни. Впервые увидел ее на производственном совещании и подумал, какая она невероятно ухоженная и уравновешенная, эталон безупречной телеведущей до кончиков ногтей. И эти ноги… бесконечно длинные, спрятать их не мог никакой деловой костюм. Даже спьяну он не мог себе представить, чтобы такая девушка обратила внимание на пляжного бездельника, каким он ощущал себя, когда его продюсерская компания только стартовала, но потом их глаза встретились, и он понял, что хочет увидеть ее снова. Должен. Удивительно, но это произошло, причем тогда, когда он меньше всего этого ожидал. Она сама позвонила, сказала, что хочет обсудить что-то насчет документального фильма, и предложила встретиться за кофе. После этого они начали встречаться. Оказалось, что он ошибался на ее счет. За пределами офиса она была другой: любила путешествовать и плавать. В воде она ощущала себя свободно, даже лучше, чем он сам, а это о чем-то да говорило. А на суше… Ну, он был прав насчет длины ног.

Он сразу понял, что влюбился, и это пугало, но далеко не так сильно, как мысль о жизни без нее. У него еще не было успешной карьеры, да и свободных денег тоже, но он стиснул зубы и купил ей скромное, но красивое кольцо, одолжил у друга катер, организовал пикник, шампанское, свечи, а затем позвонил ей и спросил, не поужинает ли она с ним поздно вечером на берегу океана.

Он так нервничал, что на мгновение забыл, где спрятал кольцо, и чуть не испортил все. Потом она клялась, что понятия не имела, что он задумал. Главное, что она сказала «да» без колебаний. Остаток ночи они провели на воде, а затем наблюдали, как взошло солнце. Такое не забывается.

Они поженились, Мэри забеременела, Дэниел нервничал, а потом его огорошили: будет двойня! Он мало что помнил с той минуты до момента, когда дети появились на свет. Он жил в ужасе, как в тумане. Уже то, что от него зависит один беспомощный младенец, пугало, а уж двое…

Как и до всех новоиспеченных нервных родителей, до них в конце концов дошло, что и как делать и что бабушки-дедушки с обеих сторон всегда готовы им помочь. Они назвали мальчиков Шоном и Патриком в честь дедушек, имевших ирландские корни. Мэри всегда хотела съездить в Ирландию, и они собирались когда-нибудь это сделать. Теперь он здесь, но без нее… Дэн тряхнул головой, словно пытаясь упорядочить мысли. Смехотворно, но, хоть убей, он не мог избавиться от ощущения, что его потрясающая покойная жена каким-то образом была здесь с ними.

ШОН

Сегодня мы пошли смотреть старую кабельную станцию, ну или то, что от нее осталось. Ту казарму, в которой раньше жили телеграфисты, закрыли, а здание распродали по частям, чтобы превратить в квартиры. Комната, где телеграфисты работали, – это, по сути, старые развалины, немного отреставрированные изнутри. Но посетители все еще могут увидеть площадку, где раньше были теннисные корты и поле для крикета, а также водонапорную башню. А на пляже есть мемориальная доска, обозначающая место, где кабель вытащили на берег. Папа рассказал и объяснил, как все начиналось. Он сказал, что это действительно интересно, потому что тогда, несколько веков назад, трансатлантический подводный кабель был как интернет для нас.

«Это изменило правила игры», – сказал он, пока мы с Патом шли следом. Мне было интереснее, чем Пату, но он умеет слушать, когда нужно. Папа сказал, что если мы позволим ему немного осмотреться, то днем он отвезет нас на пляж.

– До того как был проложен кабель, новости добирались из Нового Света к Старому с такой скоростью, с какой люди перемещались сами: очевидно, старым стала Европа, а новым – Америка.

Он остановился, чтобы показать несколько старых фотографий.

– Как будто мы не слышали этого уже стопятьсот раз, – сказал Пат.

Папа проигнорировал его комментарий. Когда он чем-то увлекался, то мог говорить часами.

– Это означало, что для доставки новостей между континентами требовалось примерно две недели, потому что быстрее ни один корабль не мог пересечь океан.