Читать онлайн Во!

Глава 1

Сразу после обеда Александр Коньков принялся упаковывать свою дорожную сумку.

‒ Это хорошо, что ты уезжаешь именно сейчас, – наговаривала ему жена Светлана, стоявшая рядом. – Обстоятельства складываются таким образом, что я не смогу уделять тебе столько внимания, как прежде.

– Какие обстоятельства? – мимоходом поинтересовался Коньков.

Жена, не удостоив его ответом, ушла в другую комнату и тут же вернулась обратно, по ходу распаковывая какой-то плоский пакет.

‒ Вот. Повесь, пожалуйста, мой портрет на стену. Его мой знакомый художник нарисовал Сергей Писаренко. Знаешь такого?

«Что прямо сейчас!» – хотелось вспылить Конькову, но он сдержался.

Обречённо вздохнув, он отложил свои сборы, и принялся исполнять просьбу любимой жены. Вздыхал он не зря, потому как в делах такого рода никогда не был на высоте. Нет на высокий табурет он, конечно, взобрался, но вот с работой своей справился не ахти как. Два раза он, оступившись, чуть не свалился со своего рабочего постамента. Раз ударил себе молотком по пальцам. Ещё поцарапал обои на видном месте. Упустив молоток, сделал дырку в новом, недавно купленном, линолеуме. И всё равно, несмотря на свои действительно искренние старания, портрет он повесил довольно кособоко.

– Ну, что, каскадёр, – ехидно оценила жена его работу, – сделал смертельный трюк?

– Во! – Коньков поднял вверх большой палец правой руки.

Так он традиционно делал всегда после удачно выполненного трюка.

Но на этот раз он прокричал не к месту. От резкого взмаха рукой он так сильно покачнулся, что табурет под его ногами ушёл в сторону. Коньков оказался на полу. Приняв сидячее положение, он не спешил встать на ноги, а постарался придать своей катастрофе комичности и, глупо улыбаясь, продолжал оттуда снизу преданно смотреть на жену.

Гораздо комичнее было совсем другое. Дело в том, что он на самом деле, хоть и не так давно, являлся каскадёром по своему профессиональному роду деятельности. И если на своей новой работе он сразу оказался в первых рядах, то в бытовых делах, напротив, давно и безнадёжно был полным отстающим. За что бы он ни брался, всё выходило не так, как надо. Любой инструмент валился из рук или травмировал его самого. То ли уродился он таким неумелым, то ли жена его Света обладала какой-то чересчур влиятельной аурой, которая выбивала его из колеи.

‒ Это тебе на долгую память дорогой. Я ухожу…

Вдобавок ко всему она произнесла тогда эту загадочную фразу. Коньков так и остолбенел. Сказать по-честному, с некоторых пор он беспрерывно опасался и допускал, что подобные слова могут прозвучать. Он перестал себя чувствовать уверенно в своей семейной жизни. И все эти ощущения зародились в нём после той злополучной аварии во время одной из его прошлых гонок. Да, ещё раньше, до того, как стать каскадёром, он был автогонщиком. Раллийным гонщиком. Смелым и отважным. Но та авария перечеркнула его карьеру. И авария была пустяшной. И при здоровье он остался. Взяли бы его каскадёром при плохом здоровье! Но один маленький неказистый дефект после той аварии всё-таки возник. Он стал заикаться. Не сильно, самую малость. Но в его собственном самосознании этот дефект иногда разрастался до размеров Эвереста. Он стал комплексовать. Сначала на работе. Ему стало казаться, что штурман, сидящий с ним бок о бок в гоночной машине, после каждой его фразы, с усилием подавляет улыбку на своём лице. Это раздражало, нервировало Конькова. О каких успехах, о какой карьере могла идти речь в таком постоянно взвинченном состоянии. И однажды его прорвало прямо во время гонок.

– П-правый 45-ть, – сказал тогда штурман.

Почему у него получилось две буквы «п» подряд? Может, подбросило на ухабе. Может, спешил донести важную информацию своему пилоту. Кто его знает. Но Коньков взорвался, как начинённый взрывчаткой фугас. Он резко остановил машину.

– Смешно? Да, смешно? – выпалил он удивлённому штурману в лицо, выскочил из кабины и пешком ушёл прочь. Ушёл навсегда из спорта, из гонок, из всей своей прошлой жизни. Раз и всё.

Он хотел уберечься, как в крепости в своей семье, но его комплексы пришли за ним следом по пятам. Детей у них с женой пока ещё не было, потому снова тандем, как в злополучных проклятых гонках. Он пилот, жена – штурман. Верный штурман, как и должно было бы быть, но… «Было бы быть» чудный набор слов для заикания. Да, какие там слова не подбирай, всё равно после каждой фразы пытливый взгляд в лицо супруги, особенно в уголки её губ: не прячется ли где-то там язвочка иронии или глубокий свищ сарказма. А если, ещё не дай бог, жена отведёт свой взгляд куда-то в сторону! Может, просто по какой своей надобности, но в мозгу у Конькова сразу всплеск, а не смешно ли ей часом? А как он стал прислушиваться к её словам. В каждом слове, каждом слоге, каждой буковке он пытался выковырять подтрунивание над собой или насмешку. Коньков понимал, что это плохо, но не мог совладать с собой. Какой-то поганый червь грыз его изнутри. Давно следовало бы поговорить с супругой на чистоту, но он никак не мог подобрать благоприятный момент. Вот может именно сейчас после этих слов её, и следовало бы расставить все точки и запятые их жизненной прозы. Он настроил себя на великое прозрение и осознание, но тут зазвонил мобильный телефон жены, и её разговор переключился на другого невидимого собеседника.

– Да, Серёжа, я уже выхожу. Ну, что ты такой нетерпеливый. Ему я уже всё доложила. Как среагировал? Нормально. Прямо на пол сел. Я уверена, всё у нас получится. Всё будет хорошо.

В свой адрес Коньков уже более ничего не услышал. Вдобавок, ему ещё показалось, что супруга уж слишком стремительно выскочила за входную дверь, будто постаралась, как можно резче разом разорвать все нити, до этого связывающие их двоих. Как хирург рвёт по живому: сразу больно, затем скорее заживёт. Сравнение с действием хирурга, сразу превратили слова жены в острый скальпель, жестоко вспоровший не тело, а всю человеческую сущность Александра Конькова. И рана от её неожиданных слов в его душе оказалась вдруг такой огромной, как разлом в земной коре. Но только не горячая магма хлынула из него, а повеяло жуткой могильной глубинной пустотой.

Какие-то стихи, неведомо откуда взявшиеся, вдруг стали долбить его мозг, завязывая и без того запутанные извилины в узел.

Сказала ты, вдруг брови сдвинув,

Край платья нервно теребя:

– Прощай! – и показала спину.

– Прощай! Я не люблю тебя.

Твои слова, как будто гвозди,

Что в гроб вбивает гробовщик.

И в небе вдруг померкли звёзды.

И песня превратилась в крик.

Твои слова взорвали сердце,

Как в триста вольт электрошок.

И клапанов раскрыли дверцы.

И кости стёрли в порошок…

Наверное, на своей опасной нервной работе он тратил большую часть своей выдержки и хладнокровия, тогда как на остальную жизнь всего этого явно не хватало. Простые слова, брошенные почти что вскользь, взорвали его мозг. Каверзные вопросы разрывали извилины, как крупнокалиберные пули.

«Что там за нетерпеливый Серёжа? Кому она уже всё доложила? Ему Конькову? И это что: он среагировал нормально? Это он сел на пол, получается? Нет, неправда. Ненормально он среагировал. Разве мог он нормально среагировать, если у них, там у них всё получится? А если получится или уже получилось, то реакция обманутого мужа будет страшной»!

Визжащее натянутой струной отчаяние переполнило его до краёв. Он готов был сейчас же выброситься из окна головой вниз. Каскадёрской смелости бы ему хватило, но наученный горьким опытом бытовых неудач, он побоялся, что здесь в домашней, пропитанной всепроникающей аурой жены, обстановке у него снова ничего не выйдет. А ещё, не дай бог, получится да совсем не так и не до конца. Стать инвалидом, к тому же брошенным инвалидом перспектива далеко не радужная. Нет уж, если сводить счёты с жизнью, то не здесь. Лучше на работе. Там смерть сестра родная. Всё будет естественно и пристойно. Тем более ему и так давно следовало быть на очередных съемках. Его рабочий каскадёрский автомобиль верным другом ждал его у подъезда. А вся их группа ещё два дня назад выехала к месту работы. Это он отпросился заскочить к дорогой любимой жене, и вот чем это обернулось.

Твои слова, как смерч холодный,

От мяса кожу отделяют.

Они, как злобный волк голодный,

Мне плоть зубами разрывают…

Снова засвербело в его мозгу.

Всё! Всё! Скорее долой из этой квартиры!

Он стремглав покинул своё жилище, даже не потревожившись мыслью: запер ли он за собой дверь или нет. Не захватил с собой даже сумку, которую так старательно упаковывал.

Твои слова горящей плазмой

Сожгли души мой фимиам.

Сдавили горло цепким спазмом

Чтоб даже шёпот сгинул там…

Спускаясь со страшной скоростью по лестнице, он споткнулся и кубарем покатился вниз по твёрдым бетонным ступенькам.

«Вот и всё», – успела мелькнуть в его мозгу на удивление успокоительная мысль. Но не тут-то было – поднялся на ноги он целый и невредимый. И ни одной царапинки. К сожалению сработали каскадёрские навыки.

Пока садился за руль автомобиля, родилась ещё одна не менее утешительная мысль: «А может всё произойдёт по дороге?» Однако не хотелось, чтобы ещё кто-то пострадал. Ведь дорога вещь коллективная. С собой счёты сведёшь, но, не дай бог, кого-нибудь прихватишь. А может ещё и хорошего человека. Нет, надо держаться. А там, на работе, как по ковровой дорожке прямо в ад. А почему в ад? Разве он не достоин рая?

Ехать надо было довольно далеко от Москвы, минуя две области, в какую-то неведомую деревню, даже названия которой не имело смысла помнить. Это место было выбрано для натурных съёмок. Выбрано кем-то, кто знал толк в подобных делах. Только не знал тот человек другого факта, что выбирает не только место будущих съёмок, но и место, где он смелый и решительный каскадёр Саня Коньков увидит этот мир в последний раз.

Твои слова стеной бетона

Закрыли взор моим глазам.

Они, как туч свинцовых тонны

К могильным гнут меня холмам.

В такт этим пульсирующим в мозгу словам по крыше автомобиля застучал противной дробью торопливый дождик. Видимость ухудшилась и не только по причине дождя. По времени уже наступил вечер, время глубоких сумерек. Но никакие ухудшения условий в принципе не могли повлиять на протекающие события и предоставить отчаянному герою шанс на сведения счётов. Ведь он был профессионал, и какие бы мысли не терзали его воспалённую голову, автомобиль он вёл чётко и уверенно, как автомат.

Хотя, был один шанс. Шанс одуматься. Зазвонил телефон. На дисплее высветилось имя жены. Зачем? Ещё раз сказать слова, что ранят душу. И ранят так больно! Коньков схватил телефон и выбросил его в окно. Он совсем не задумывался о своих действиях и о возможных последствиях. Его мозг на данный момент работал только одной своей частью, той, которая была наиболее воспалена. О выборе пути он тоже не особенно задумывался, читал указатели, мельком фиксировал пересечения границ областей. Наконец свет фар выхватил из темноты, к тому времени уже полностью опустившейся, огромный указательный щит с названием нужной области. Теперь ещё надо было пересечь большой город центр этой области, но этого ой, как не хотелось. Он начал искать объездные пути. На всех транспортных развязках принимал в сторону от города, но особых успехов не имел. Огни мегаполиса местных масштабов по-прежнему заполняли весь горизонт и слева, и справа, и впереди от него.

«Не хватало только заблудиться», – мысленно расстроился он.

Но, что значила для него ещё одна неприятность? Камень, брошенный в центр шторма, лишней волны не создаст – только и всего.

У обочины мелькнул силуэт какого-то молодого человека. Этот человек ещё и рукой призывно махнул.

«Вот он то мне и поможет», – подумал Коньков.

Он остановил машину. Голосовавший человек заглянул к нему, открыв пассажирскую дверь.

– Не подскажите, как проехать в Иване… – хотел, было, спросить Коньков.

– Не подбросите до Иване… – в унисон заговорил и незнакомец.

– …неевки? – одновременно закончили они свой вопрос.

Такое совпадение сильно развеселило их обоих.

– Садись, – приветливо пригласил попутчика Саня, сразу же перейдя на «ты». – Дорогу хорошо знаешь? А то я тут впервые.

– Да я тоже никогда здесь раньше не был. Вот в командировке. Но у меня карта есть.

Попутчик достал из кармана какую-то бумагу и стал разворачивать.

‒ Вот и отлично!

И Коньков так рванул свой автомобиль с места, что пассажир тут же выронил карту на пол.

– Ого! Зачем же так сразу? Гонщик что ли?

– А то! – почти радостно сообщил Коньков.

Какой-то груз разом свалился с его плеч, и он попёр так, как только умел в своей прежней спортивной жизни.

– А ты у меня штурманом будешь! Что там по карте?

Попутчик, сильно изогнувшись, еле достал, выпавшую из рук, бумагу с пола. Но все его попытки войти в роль штурмана со стороны выглядели и звучали очень даже несолидно.

– Направо. Ой, да зачем, же так быстро! Налево! Мама, дорогая! Прямо вон до того здания. Да, не того! То уже пролетели! Нельзя ли потише?

Коньков старался не обращать внимания, на эти бабские айканья, которые сразу напомнили ему жену. Та тоже боялась с ним ездить, когда он был за рулём. Теперь-то ее, вероятно, будут возить потише, а может быть даже носить на руках. И вновь сонм колючих игл пронзил его мозг.

Твои слова, как залп ружейный.

С гранаты снятое кольцо.

Как кислоты солярной жженье.

Что выплеснули мне в лицо…

К моменту прибытия в эту самую Иванеевку дождь усилился неимоверно, и они въезжали в нужную деревню, словно на подводной лодке. О чрезмерной скорости уже не могло быть и речи, и сопровождавший Конькова человек немного успокоился. Въехав на главную улицу, остановились. Каскадёр размышлял, как ему отыскать расположение киносъёмочной группы.

Попутчик его, который совсем недавно утверждал, что ему надо именно сюда, как ни странно, тоже молчал. Вероятно, к тому времени возможности его путеводной карты исчерпались. Размышления они прервали одновременно:

– А к-киносъём-мочная…?

– А киносъёмочная?

Застыв с раскрытым ртом, они странно посмотрели друг на друга. Первым пришёл в себя каскадёр. Ничего странного, киносъёмочная группа подчас огромная масса разноплановых людей, и вполне естественно, что они, не зная друг друга, добираются к одному и тому же месту.

– Мас-совка? – понимающе поинтересовался Коньков, не особенно и прислушиваясь к ответу и не особо скрывая своё заикание.

– Да вроде того… – промямлил что-то маловразумительное попутчик.

Надо было бы у кого-нибудь добыть информации, но улица по причине непогоды была абсолютно безжизненной. Им пришлось довольно долго пропетлять по деревенским закоулкам, прежде чем они встретили живого человека. Девушку с ярким пёстрым зонтом в руках. При виде этой деревенской модницы Конькова перекосило, он хотел, было проехать дальше, но попутчик будь он неладен, чуть не выскочил из машины, а затем вообще набрался наглости и зазвал мокрую, пахнущую дешёвым парфумом и одновременно огородом, девицу внутрь автомобиля.

– А вам кто, собственно говоря, нужен? – спросила девушка, быстро поняв суть их интереса. – Главные киношники живут в доме директора. Негодяев в доме завхоза Веденеева.

– Кто такой Негодяев? – поинтересовался дорожный напарник Конькова.

– Ну, как он у вас там называется, – смешалась девушка, – директор или продюсер.… Как правильно? Я что знаю! Вы ведь тоже из ихних? Да?

Теперь смешался собеседник:

– В принципе, да. Конечно, мы из ихних.

– Где распо-полагаются каска-кадёры? – Коньков был вынужден тоже заговорить с девушкой, но более конкретно.

– А каскадёры уехали, – выдала та неожиданную информацию.

– Ка-ак уехали!

– Забастовали. Дождь они требовали надбавки за риск. Негодяев отказал. Они и уехали. Не знаю, насовсем ли, но сейчас их в деревне нет. Совсем недавно уехали. Вы должны были их встретить по дороге. Не встречали? Нет? Я же, как раз к подружке бежала рассказать обо всём этом, а тут вы…

– А откуда это известно, собственно говоря, – возмутился Коньков, а когда злился, он заикался меньше. – Или здесь в деревне любой «пшик», что ат-томный взрыв.

Его злило больше не услышанная новость и не сама эта глупая девушка, а то, что он разминулся с отбывающими коллегами. Как теперь быть?

– Я ведь дочка директора, – объясняла между тем девушка и довольно путано. – Нет не вашего директора. Этого Негодяева. Негодяев он не наш, не деревенский. Мой папа директор нашей агрофирмы «Колос». Я вам уже говорила: в нашем доме живут главные киношники. Главный режиссёр Сергей Сергеич со своей Люсей, Михаил Акулов. Ну, что вы Михаила Акулова не знаете! Галина Черняева! Я рядом с ней дышать боюсь! Это ж такая звезда! Остальные живут по другим домам, а у нас главные. У нас ведь дом большой, все поместились. А, каскадёры расположились на дальней ферме в бытовках для доярок. Там двор большой. У них ведь техники много. А к нам они сегодня пришли, когда дождь пошёл. Я же дома была и всё слышала. Сергей Сергеич сначала вроде и пошёл с ними на согласие, но Негодяев сказал: «нет» и точка. Я, говорит, других каскадёров найду, сговорчивых. Потом, они ещё немного поскандалили, но не сладили и конец.

– Получается, они собрались в вашем доме и на данный момент всё ещё там? – немного подумав, сделал вывод попутчик Конькова.

– Получается так, – согласилась девушка. – По крайней мере, когда я уходила, они ещё были там.

‒ Значит надо поспешить, а то разойдутся, ищи их тогда по всей деревне, – попутчик легонько тронул Конькова за плечо. – Поехали в дом директора колхоза.

– А у нас не колхоз. У нас частное агропредприятие «Колос», – терпеливо стала пояснять девушка. Было, похоже, что ей это приходится делать не в первый раз. Видимо, городские были не особенно понятливы на этот счёт.

Дом местного сельскохозяйственного босса оказался буквально в десяти шагах. Видно, девушку они перехватили на самом взлёте от её родимого гнезда. Но даже и за такой короткий промежуток времени решение в голове Конькова сформировалось в одно мгновение, как вспышка молнии.

Твои слова ведут к обрыву

На грунт, пропитанный в крови.

И сухожилиям в разрыве

Не удержать обвал любви.

Войдя в дом вслед за юной хозяйкой, Коньков из присутствующих в гостиной узнал одного лишь главного режиссёра, с которым уже имел дела в своей жизни. Тот, впрочем, взаимностью не ответил:

– Кто вы? – не узнал он его.

– Александр Коньков из каскадёрской группы, – Саня постарался представиться с наименьшим заиканием, но режиссёр, особо не прислушиваясь, лишь раздражённо отмахнулся:

– Каскадёры уехали.

– Я с-согласен вып-полнять все тр-рюки, – озвучил Коньков своё созревшее накануне решение, постаравшись вложиться в самую короткую фразу, но от волнения дефект заикания прям, выпер наружу.

– А вы? – режиссёр неожиданно обратился к попутчику Конькова.

– Я тоже! – с готовностью отрапортовал тот.

‒ Вот видите! Я же вам говорил, – в разговор вступил маленький невзрачный человек, сидевший в дальнем углу комнаты в тени раскидистой пальмы, так что лицо его было трудно рассмотреть.

– Но это, Негодяев, согласитесь какое-то штрейкбрехерство.

– Оставьте ваше благородство для театра, – отмахнулся Негодяев, из-под своей пальмы. – В кино главное дело, а организацию любого дела я вам обеспечу.

– А кто организует трюки? Кто всё рассчитает? Вы, Негодяев? Или Вы? – обернулся он к Конькову.

– Я г-готов вып-полнить любые т-трюки, – тупо повторил тот, уже никак не контролируя свою речь.

– Мой бы Паша смог рассчитать, – вдруг высоким елейным голосом заговорила присутствующая здесь женщина.

После её слов режиссёр почему-то сразу же взбесился:

– Пусть! – бешено закричал он. – Пусть, наконец, он приедет и всё нам здесь устроит! Всё рассчитает! Этот твой вундеркиндный Паша! Миша, – обратился он тут же к другому присутствующему здесь мужчине, – а мы пошли, выпьем! Что нам остаётся, когда Паша наконец-то приедет. Негодяев, у тебя найдётся бутылка коньяка?

Тот, молча, порылся в каком-то потрепанном портфеле и скоро достал оттуда требуемое.

– К вашему счастью, у меня брат на заводе шампанских вин работает…

– Да знаем, знаем, – раздражённо перебил его режиссёр, забирая бутылку. – У тебя везде братья, сёстры, тёти, дяди, девки, б…ди…

На женщину – объект раздражения режиссёра его демарш не произвёл никакого впечатления. Она преспокойненько достала мобильный телефон и всё тем же елейным голоском затараторила в трубку:

– Алё! Паша, ты сейчас где? Ты понимаешь тут такое дело – надо срочно приехать. Что? Съёмки? Мои съёмки уже закончились. Тут надо людям помочь…

– Дура! Ну, и дур-р – р-а! – прорычал режиссёр и опрометью выскочил из дома.

Призванный последовать за ним Миша двинулся, было в том же направлении, но другая здесь присутствующая женщина, та, что помоложе, оказалась более импульсивной.

– Опять! – заорала она Мише. Именно заорала, иначе назвать её глас слов не подберёшь. Маленькая собачка, которую она держала у себя на руках, подержала хозяйку звонким лаем. – Да, Бэби, нас с тобой хотят оставить, – обратилась женщина уже к собачке. – Хотят променять нас на водочку. Будь она проклята!

– Галя! – бросился к ней мужчина по имени Миша, казалось готовый порвать их обоих. – Это ради дела, понимаешь? – перешёл он на громкий шёпот. – Эта съёмка заканчивается. Надо вертеться. Проворачивать дальнейшие перспективы.

– А коньяк? Опять пьяный прейдешь!

‒ Это не пьянка. Ещё раз говорю: это для дела. Хочешь вертеть дела, иди с ним ты… Может, без пьянки всё обустроишь.

– Хам! – зацепила она ему звонкую пощёчину. – Пошляк!

Конькову, слышать продолжение их разговора, было ни к чему, и он покинул дом, решив перекантовать ночь в машине. Дочь хозяина помогла открыть ему ворота, чтоб он смог загнать внутрь двора свой автомобиль. Там уже стояли несколько других авто. Особо выделялись из автомобильной толпы чей-то крутой "Мерседес" и огромный чёрный джип.

Особенной заботы ни с чьей стороны Коньков здесь не увидел, а сам, пребывая в неадекватном состоянии, решать бытовые проблемы не мог и не хотел. В их каскадёрской группе этим занимался специальный человек Михалыч. Коньков даже имени его сейчас вспомнить не смог, и по этой причине почему-то расстроился. Ведь, наверное, именно Михалычу придётся заниматься организацией его похорон. Смешно организацией его похорон будет заниматься человек без имени. Просто Михалыч. А с другой стороны, при чём здесь Михалыч? Михалыч с группой бастует, а он Коньков – штрейкбрехер! Не станут они его вчерашние товарищи хоронить. А кто? Наверное, Негодяев достанет бутылку коньяка из портфеля. Режиссёр скажет: «дурак он этот Коньков!». А Миша Акулов будет убеждать свою Галю, что это для дела… Мысли в Саниной голове путались. Стоило ему прилечь на разобранное сиденье автомобиля, как сон сморил его. Сказалась дальняя дорога, преодолённая на одном дыхании.

– Миша! – возвратил его к действительности голос Гали Черняевой. – Я ухожу спать! – Крикнула она с крылечка и хлопнула дверью.

«Я ухожу» эти слова кувалдой долбанули Саню по голове, и в ней вновь загудело.

Твои слова, как дым угарный

Застлали путь дальнейший мой.

Как лист последний календарный,

Что сорван ссохшейся рукой.

Сон сразу, как рукой сняло. Ему стало душно. Бросило в пот. Как он может преспокойно спать в последнюю ночь его жизни. Он открыл все окна в машине. До его слуха донеслись возбуждённые голоса из беседки, подле которой стоял его автомобиль. Под крышей беседки укрылись от непрекращающегося дождя режиссёр со своим компаньоном, в котором Коньков, конечно же, узнал Михаила Акулова актёра исполнителя главной роли в фильме, который они тут снимали. А женщина с собачкой, оставшаяся в доме, соответственно являлась Галиной Черняевой исполнительницей главной женской роли. Коньков знал из прессы, что Акулов ради Галины Черняевой молодой восходящей звезды кино бросил жену с двумя детьми, и совершенно не одобрял его за этот поступок. Слава богу, хоть у самой Черняевой семьи ещё не было, и ей не пришлось поступать так, как поступила его Света. Не пришлось говорить эти убийственные слова: «я ухожу…»

Твои слова удар наотмашь,

Как выстрел хлёсткого кнута.

Они, как медь съедает поташ,

Съедают душу навсегда.

– Слушай, Серёга, как ты умудряешься? – доносился до слуха Конькова голос Миши Акулова. С режиссёром тот был на «ты». А может, это коньяк помог «растыкать» их отношения. – У тебя и волк сытый, и волчица не воет, и овца не блеет. Жена преспокойненько дома правит, ты тут с любовницей Люсенькой своей кино снимаешь, и всё чики-джики.

– Задрала меня уже эта Люся. – Огрызнулся Сергей Сергеич. – Вот она где у меня уже! Хотя поначалу всё хорошо было. Баба, ты же сам видишь, она видная. Хотя глупая. Тоже видишь. Только глупая может бросить всё и поехать со мной в эту Тмутаракань, за ради того, чтобы сняться в маленьком эпизоде на заднем плане.

– А ты хоть снял то её в этом самом маленьком эпизоде?

– Не помню, – после некоторой паузы раздумья ответил режиссёр уже почти пьяным голосом. – Честно, не помню. А ты не помнишь?

– Мне только этого помнить не хватало. У меня знаешь сколько проблем? Я своей бывшей дом ещё не достроил. Дизайнер долбаный телефон обрывает каждый день. Старшего Димку в институт вон осенью надо устраивать. Младший связался с какой-то компанией…

– Зря ты из семьи ушёл. Не одобряю…

– Тише! Галя, ещё, чего доброго, услышит. Не тебе меня учить. Самому то с Люсенькой мягко спать?

– Заколебала меня уже эта Люся. Ради неё я семью уж точно не брошу. Самое паскудное в ней – этот её Паша. Я лично его в глаза не видел, но она, чуть что, уже его и лепит, и лепит! Главное, так порой не к месту, как рекламу шуб в пустыне Сахара. Чуть что не ладится: «а мой бы Паша сделал», чуть, что не так: «а у моего Паши получилось бы…». Хорошо хоть в постели о нём ещё не вспоминает!

– Любит она его.

– Ну, и пусть любит, а с меня достаточно.

– А ты жену свою любишь.

– Со своей женой я сам как-нибудь разберусь, ты со своими вон разберись.

– Ой, у моей Гали своя фишка – романтика. У меня житейские проблемы шею ломят, а у неё в голове всё цветочки, да Амуры с крылышками…

– Кино с жизнью перепутала, – изрёк Сергей Сергеич, – за что и ценю. Для съёмок преприятнейший материал, что пластилин в руках.

– А меня ты ценишь, как кирпичик киноиндустрии? Я слышал: у тебя после завершения этого другой проект намечается? Так я там как? Задействован? А, то мне деньги позарез нужны. Дом, этот долбанный на моей шее…

– Поживем, увидим. Ты же сам сказал: по завершению этого, а тут сам видишь, проблема на проблеме. И не известно ещё, что завтра будет.

Сане Конькову – напротив всё было предельно известно без гороскопа: при том раскладе, что существует на данный момент его, может, ждать только одно – пустота. Он перестал прислушиваться к протекающему в беседке разговору. То, что беспокоило говоривших, ему было совершенно безразлично.

Неожиданно раздался лязг входной калитки, и кто-то прошёл мимо его автомобиля уверенной тяжёлой походкой.

– Илья Степаныч! – раздался радостный возглас режиссёра. – Пожалуйте сюда к нам! У нас с Мишей, правда, коньяк уже кончился, но мы на вас, как на хозяина здесь всего, очень надеемся.

– Сейчас я Маше скажу, она быстренько стол организует, – с готовностью пообещал вошедший приятным бархатным басом.

«Директор колхоза домой пришёл», – догадался Коньков.

– А вы у брата своего коньячка ещё попросите, – просюсюкал режиссёр заплетающимся языком.

– У какого брата? У меня братан в армии прапорщиком служит.

– А директор завода шампанских вин разве не ваш брат?

– Какого ещё завода?

– Ну, брат Негодяева директор этого вин шмин завода, – второй раз выговорить сложноё словосочетание заплетающийся язык режиссёра уже не смог, – значит: он и ваш брат.

– Почему?

– Потому что вы и Негодяев родные братья. Вывод: тот брат директор виншнапс завода тоже ваш брат.

– А почему это Негодяев мой брат?

– Он мне об этом сам говорил, когда мы сюда собирались. Мы, на самом деле, из-за вашего родства сюда и приехали. Негодяев предложил мне: поехали на натурные съёмки к моему брату в деревню. Он, говорит, нам всё там бесплатно предоставит. Так мы и деньги сэкономим, и кино снимем, и у брата я погощу…

– Да, какой же он мне брат? Даже и по фамилии: я Мерзлов, он Негодяев. Кто-то из нас замуж вышел что ли?

– Вероятно и он Мерзлов, – не сдавался режиссёр со своими доводами, а Негодяев это псевдоним. Я лично всегда так думал. Ну, разве может быть настоящей фамилией фамилия Не-го-дя-ев, – произнёс он по слогам действительно довольно странную фамилию.

– А, псевдоним такой кому нужен?

– Да? – почесал режиссёр затылок так, что этот звук услышал даже Коньков в своей машине. – Тут без бутылки не разобраться.

Как раз к месту зазвенели тарелки – это видимо Маша, жена директора подоспела со своими обязанностями.

– А, Мише то вашему, кажись, уже хватит, – прозвучал её голос такой же бархатный, как и у мужа, только с обволакивающе нежным женским оттенком.

– Слабак он, – махнул рукой Сергей Сергеич. – Пусть здесь на лавочке поспит на свежем воздухе. К Гале ему сейчас нельзя.

– А что разве завтра съёмки не будет? – поинтересовалась заботливая женщина.

– Может и не будет, – обречённо изрёк режиссёр и, звякнув, стеклом о стекло добавил, – но только не из-за того, что мы тут посидим немного. Марья Степановна, может и вы с нами?

– Да, нет, спасибо. Мне завтра рано вставать.

Она тут же покинула полуночных гуляк, и когда проходила вблизи автомобиля Конькова, каскадёр услышал, как она зло проворчала, но уже не таким бархатным голосом:

– Божечки, и когда ж это кино кончится?

«Завтра. По крайней мере, лично для меня», – подумал Коньков, прислушиваясь к её удаляющимся шагам, благодаря чему, он вдруг расслышал приглушенный разговор, доносившейся с другой противоположной беседке стороны автомобиля. Голоса были женские и молодые. Тембр юного энтузиазма раз за разом пробивался, сквозь безликую вуаль сдавленного прячущегося шепота. Коньков, и сам не зная зачем, потихоньку подполз к боковому окну на той стороне автомобиля. Тут же родившийся лёгкий сквознячок ночного сырого воздуха принёс улучшение слышимости чьей-то тайной беседы.

– Он здесь? – требовал немедленного ответа чей-то резкий требовательный голос.

– А, я почём знаю, – раздражённо отвечал другой, почему-то уже знакомый Конькову. – Кажись, нету.

– Так иди, проверь.

– Так что мне потом опять сюда возвращаться? Я уже спать хочу. Давай я сразу проверю: в беседке он или нет, и письмо твоё отнесу.

– А откуда я буду знать, получилось у тебя или нет? Я же тут тоже до утра торчать не буду.

– Так что мне делать? Света, решай скорей.

– Я думаю, думаю. Не торопи.

«Света» больно резануло по ушам Конькова. Эту невидимую девушку зовут, как и его ушедшую жену. Уже ушедшую.… И снова в мозгу забили набаты:

Твои слова авиабомбы

По мощи в триллионы тонн.

Они, как танки катят ромбом.

В ушах от залпов гул и звон!

– Слушай, а сегодня к нам каскадёры новые приехали, – вновь раздался голос одной из девушек, и Коньков сразу понял: почему её голос показался ему знакомым – это была, по-видимому, та самая девушка, что указывала им сегодня дорогу, дочь хозяина этого дома, сидевшего сейчас в беседке. И присутствие её в этом дворе, пускай и немного тайное теперь его уже не удивляло.

– Один из них такой симпатичный, – тем временем продолжала она, – Я впрямь на него сразу запала…

– Ну, ты, западала, не мешай! Я думаю, а ты ко мне со своими сраными каскадёрами пристаёшь. Да, они Миши Акулова мизинчика не стоят. Это как раз по тебе выбор. Может они там, и получают какие-то стоящие деньги за риск, но кто о них знает. А Миша – это успех, это слава. Хоть в лучике этой славы искупаться, и то счастье, – последние слова она прошептала прямо с придыханием.

А, Конькову после услышанного сразу же захотелось закрыть окно, и только лишь вновь накрывшее его чёрным платком безразличие к жизни, не подвигло к лишним телодвижениям. Пускай говорят, что хотят. В чём-то они, может быть, даже и правы. Действительно, кто о нём «сраном» каскадёре что-нибудь знает в этом паскудном мире! О том, что эта девушка могла «запасть» на него, он и предполагать не стал даже самой маленькой полусекундной мыслью. Ведь был ещё и другой каскадёр его неожиданный ночной попутчик. Он то больше всего с ней и калякал.

– Ладно, я надумала, – услышал он голос Светы поклонницы Миши Акулова. – Ты, Олька, идёшь сейчас домой мимо беседки, заглядываешь туда, и если Миши там нет, дашь мне сигнал.

– Как?

– Да, слушай ты не перебивай. Песню запоёшь, например.

– Да, что я Алла Пугачёва?

– Монсерат Кабалье, блин. Тяжело спеть, что ли? Дальше идёшь в дом и передаёшь ему моё письмо, так чтобы его кикимора не заметила. А я тут немного посижу ещё, песни твои послушаю, а потом пойду на место нашей с ним встречи. А если он в беседке, тогда иди молча не пой, а записку просунешь под дверь позже, когда он вернётся к себе в комнату.

– Ой, какая же ты, Светка, отчаянная, – толи восхищённо, толи осуждающе ойкнула на прощанье подруга, уходя в сторону родного дома.

– Олька, – заметил её подвыпивший отец, – а ну-ка, иди сюда.

– Некогда мне. Спать пора, – отмахнулась та, только поинтересовалась с деланным безразличием. – А дядя Миша, что разве не с вами?

– Нет его! – испуганно рявкнул режиссёр. – И Гале так и передай: нет его с нами! Он спит давно.

– С Галей! – добавил отец невпопад.

– Почему с Галей? – удивился Сергей Сергеевич и тут же, что-то сообразив, опомнился. – Ах! Ну да, конечно, с Галей! С кем же ещё. Иди, детка, своей дорогой. Тётю Люсю, если там встретишь, скажи ей, чтоб сюда шла, разбавить нашу небольшую компашку.

– Всё! Спокойной ночи, – подытожил и папа.

– Позови меня с собой, я пройду сквозь злые тучи… – вдруг неожиданно громко запела девушка противным скачущим дискантом.

– Талант! – восхитился отец, ведомый слепой родительской любовью. – Вам в кино такие не нужны? А? Сергей Сергеич? А то, может, пристроите дочурку?

‒ Это идите к Негодяеву брату своему, – отмахнулся режиссёр. – Он всё может, он что-нибудь придумает.

– Да не брат он мне, – вяло огрызнулся хозяин.

Коньков снова перестал прислушиваться к глупой беседе, впав на какое-то время то ли в забытьё, толи полусон. Обратно вернул его к действительности заразительно резкий женский смех раз, за разом доносившийся из беседки. Видимо, Люся всё-таки присоединилась к полуночной компании. Хотя этот смех и не был похож на смех Саниной супруги, но всё равно страшно подействовал ему на нервы в этот час. Он привстал, чтобы закрыть окно, и в этот момент заметил мужскую фигуру, притаившуюся в кустах неподалеку от беседки. «Это ещё что за шпионаж?» – удивился каскадёр. Впрочем, неизвестный почти сразу же исчез из поля зрения, и можно было с определённой натяжкой предположить, что это Конькову только показалось. Хотя, появившаяся рядом с автомобилем ещё одна фигура была явно уже не фантом. Это была Галя Черняева. Заглянув осторожно в беседку, и убедившись в чём-то своём, а, скорее всего в том, что её Миши там нет (а он ведь спал лёжа на скамейке, мало видимый смотрящему извне), она продолжила свой путь в темноту, и через секунду Коньков услышал стук входной калитки, а ещё сдавленный, но требовательный возглас:

– Ищи, Бэби, ищи! След!

«Жизнь бурлит», – мысленно констатировал он, не особенно задумываясь о происходящем.

Дальше для него наступил уже действительно настоящий сон, тяжёлый и жёсткий.