Читать онлайн Высокие горы Тибета

Слегка мистический роман

От автора:

События, описанные в романе, никогда не происходили. Персонажи никакого отношения к реальной жизни не имеют. Все совпадения случайны.

«Каждому по вере его и по делам его: законнику – по закону,

узнику совести – по совести, пальцовщику – по понятиям».

И. Х.

Часть первая

Глава 1. УТРО ПРОСТИТУТКИ

Б л у м (выходя со Стивеном Дедалом

из публичного дома). Мейлахи говорил,

что вас поперли из башни за неуплату аренды.

С т и в е н. Бык Маллиган? Вот же трепло!

Б л у м. И где вы теперь обитаете?

Д е д а л. В Ясеневе.

Б л у м. Ни фуя себе!

Дж. Джойс (черновые наброски к роману «Улисс»).

…Небольшая комната, убого обставленная, наподобие той, где она когда-то жила с мамой в Казахстане, в городе Уральске. Лиза висела на стене в виде плоской плюшевой игрушки, изображавшей тигрёнка, и с этой точки обозревала комнату. Голову она повернуть не имела возможности, поэтому не могла видеть, что творилось за окном, и есть ли у комнаты выход. И существует ли вообще что-либо вне этого помещения. Кое-как все же осмотревшись боковым зрением, Лиза вдруг поняла, что это и есть ВЕЧНОСТЬ. Конечно, это жилище ничем не напоминало страшненькую загробную баньку Свидригайлова, с черными пауками по стенам; но перспектива висеть плюшевой игрушкой (да еще и плоской) на стене и созерцать убогий советский интерьер ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ! – вызывала такой ужас, такую смертную тоску, что… от страха она проснулась.

Приходя в себя, она с тихой радостью оглядела интерьер своей теперешней комнаты – современный, уютный, без лишнего хлама; только то, что нужно молодой энергичной девушке, срывающей из столичного сада первые плоды.

Лиза решительно отбросила одеяло. То есть, таковым был нейронный импульс намерения, но воплотился он в замедленное и болезненное движение. Плечо пронзала тупая боль, словно кто-то вчера выворачивал ей руку. Кто бы это мог быть? Неужто пьяной подралась с кем-то. Наверняка с кем-то из молоденьких писюшек, заполонивших «Night Flight», в котором они оказались под утро. После чего вышибла Дэн, или как его там… Сука. Давненько ей не выкручивали руки.

Наконец, она все же встала, нашарила свои пушистые розовые тапочки, чтобы босыми ногами не шлепать по холодному ламинату, направилась в ванную.

Невидимый палач, севший на плечи, зажал череп в тиски и закрутил винт до упора. Тут поможет только хорошая стопка, желательно покрепче. Лиза не была алкоголичкой, но по роду занятий приходилось изрядно выпивать с клиентами. Конечно, она блюла норму, а иногда попросту хитрила, тайком выливая спиртное из своего бокала или подменяла его пустым. Но вчерашние проводы «на пенсию» подругу Ленку – святое дело, так что пили от души. Теперь с этой души воротит…

Она достала из гудящего холодильника початую бутылку белой текилы, плеснула на треть стакана, залпом выпила. Закусила двумя ломтиками консервированного ананаса, которые оставались на дне банки.

Невидимый палач сразу стал откручивать тиски, сжимавшие голову.

Приняв контрастный душ (горячая вода шла с перебоями), Лиза закуталась в мохеровый халат якобы от «Хуго Босс», почистила зубы. Посвежевшая и ароматная, уселась за трельяж делать фейс и вообще наводить марафет. Ежедневный этот ритуал отнимает немало времени. Мужчины, например, не любят бриться, но ни одна женщина никогда не скажет, что время, проведенное перед зеркалом, – потерянное время. Кроме наведения красоты, это еще и некая инвентаризация и чуть ли не бухгалтерский учет новых вдруг появившихся морщинок, провисаний кожи, жировых складок или, прости господи, прыщей.

Критически разглядывая себя в зеркало, она не находила пока особо резких диссонансов в своей жизненной симфонии, в той её части, которая следует сразу после увертюры: чистый профиль, высокие скулы, таинственные раковины ушей, спирали которых уходят в некое внутреннее море. Карие глаза, слегка раскосые, беззащитный рот, приоткрытый для наслаждения и боли.

Постепенно, по мере того, как накладывался тональный крем, оттенялись веки, удлинялись и увеличивались в объеме ресницы, выделялись брови, красились и обводились губы, Лиза превращалась в Лайзу. Лайза Минелли – это её рабочий (панельный) псевдоним. Лайзе нравилось свое лицо, оно чем-то напоминало лицо её соотечественницы – певицы Алсу, только немного подкачали зубы. Нет, они ровные и белые, но улыбаться приходилось очень осторожно, так как передние зубы чуть-чуть выдавались, и Лайза спешила натянуть на них верхнюю губу.

Груди ее не отличались величиной, но зато обладали чудесной формой и упругостью. Свои густые блестящие темно-каштановые с рыжими искрами волосы (здесь мамины русские гены перебороли казахские гены отца) она гладко зачесывала назад и стягивала одной заколкой на затылке. Мало кому могло прийти в голову, что еще несколько лет назад она была дремучей провинциалкой, с отличием окончившей медицинский институт, и не многие верили, что ей двадцать шесть лет.

Разумеется, Лиза пыталась устроиться по специальности, но то, что ей предлагали, было до того убого и унизительно, как по зарплате, так и по статусу, что тут, собственно, и объяснять не стоит. Пыталась она взобраться и на подиум. Но современные тенденции демонстрации мод таковы, что не оставляли ей никаких шансов. Еще в конце прошлого века её могли принять на эту работу. Но с начала нового века предпочтение отдавалось девушкам, чей рост был не ниже 180 см. Лиза имела рост 169 см. Это льстило клиентам, но не устраивало всяких там продюсеров.

Были, были и другие попытки реализовать себя в иных сферах, но не сложилось, не срослось, как сейчас говорят. Короче, жизнь складывается так, как она складывается.

Приведя себя в порядок, Лайза убрала постель, свое ложе любви, сексодром, как любила говорить подруга Светка. Накрыла кровать – поперек себя шире – алым шелковым покрывалом с драконами. Драконы здесь не случайная деталь. Эти мифические существа, кроме всего прочего, символизируют сексуальную мощь.

На завтрак Лайза приготовила сандвич под названием «жизнь удалась». То есть, отрезала ломоть батона, намазала его обезжиренным маслом, сверху наложила слой красной икры, зигзагами полила все это майонезом, на этот слой нанесла порцию черной икры. Откусила. Продегустировала. Съедобно. Икра еще не испортилась. В большую фарфоровую чашку насыпала столовую ложку растворимого кофе в гранулах, две чайных ложки сахара, налила кипятку из пыхтевшего чайника…

Глава 2. БЫЛОЕ И ДУМЫ

С марихуаной и другими легкими наркотиками её познакомила Светка – первая и лучшая из учителей столичной жизни в наиболее трудный период, когда Лиза, приехавшая из провинции, еще не оправилась от культурологического шока. Это она, Светка, первым делом предложила сменить дореволюционное имя «Лиза», обещавшее вечную бедность, на голливудское – «Лайза», отчего рейтинг ученицы сразу поднялся на несколько пунктов, как в глазах товарок, так и у клиентов. Лайза звала подругу – сэнсэй. Той нравилось.

Светка почти закончила философский фак МГУ и быстро поняла, что к чему в этой жизни. Например, что хорошо оплачиваемый fuck – предпочтительней лекций по античной философии…

Подруга давала ей уроки, как обращаться со зверушками, учила её в полевых условиях, когда они шли по Тверской.

– Дэвушки, а дэвушки, – рычало лицо кавказской национальности, высовываясь по пояс из окна лимузина, как из Панкисского ущелья, – слюшай, айда, прокачу на хую, да?

– Извините, – вежливо отвечала подруга Светка, – мы торопимся на философский семинар.

– Нэ хатите паджариться на зажигалке? – удивился горец.

– Отвали, – огрызнулась Светка и потащила подругу в первый попавшийся женский бутик.

– Никогда, – внушала она Лизе, когда они шли вдоль витрин, заваленных бусами и зеркалами, – никогда не садись к ним в машину, сколько бы денег они тебе ни предлагали, поняла? НИКОГДА!

– Угу, – испуганно отвечала Лиза. Блеск хрустального лабиринта бутика, запах новой одежды её пьянил. Она видела отраженные в зеркалах свои азиатские скулы, скользящие вдоль хромированных прилавков с турецкой кожей.

– Можешь им хамить, но не груби. Не посылай их на хуй и не говори «ёб твою мать». Они понимают это слишком буквально. Могут замочить. Помни, что говорил Конфуций: «Три слова вызывают десять тысяч бед».

Лиза наматывала свисающий локон на палец, запоминала, как мужчина мотает на ус. Она, впрочем, имела некоторый (не сексуальный, к счастью) опыт общения с черными парнями и знала, что язычок с ними распускать не стоит.

Светка много чему научила Лайзу: как брать деньги с клиентов, чтобы не кинули; как быстро выбраться из машины, если клиент пьяный и пытается тебя изнасиловать; как вести себя, когда идешь покупать дозу…

Светка сама торчала в основном на снежке*: как она говорила, чтобы сбить депрессняк. Сначала она его разбавляла мятным зубным порошком, называя эту щадящую смесь – «Артек». Потом все чаще соскальзывала на чистый.

[*снежок или кокс – кокаин]

«Мне так лучше работается, – говорила Светка. – Рожи клиентов не так противны. Все как-то смазано, не в фокусе, будто во сне…»

Но Лиза уже заметила, что те, кто всерьез ныряют в кайф, большую часть времени КОРЧАТСЯ по углам, а не работают. Озабоченность Светки объяснялась её первым возрастным кризисом. В наш скоростной век тридцать лет для проститутки – преклонные лета. Многие уходят из бизнеса. С возрастом становится все труднее конкурировать с молодыми. Что ни месяц всплывают все новые шлюшки, еще более юные, сексапильные и наглые. Новые кадры заполняют рестораны, стриптиз-бары, гостиницы, вытесняя старожилок на улицу, в подворотни, на вокзалы…

Лиза тоже все чаще с ужасом думала о своей дальнейшей судьбе, содрогаясь от мысли, что придется пополнить ряды неудачниц.

Однажды Лиза спросила Светку, как она относится к гей-движению? Светка ответила довольно резко. Оказалось, что кого она однозначно не любила, так это педерастов. Лиза удивлялась. Обычно проститутки хорошо и даже снисходительно относятся к педикам, как люди относятся к своим братьям меньшим – собакам или кошкам. Но Светкина ненависть озадачивала. Поэтому Лиза уточнила: «Ты имеешь в виду геев узкого профиля или вообще?»

«И тех и других, – ответила подруга. – Потому что, когда пидарасы побеждают – тогда нет ни любви, ни философии, а есть только то, что чернь называет блаженством».

Вскоре Лиза заметила, что испытывает антипатию к мужчинам с косичками. Сказывалась Светкина шлифовка.

И так было день за днем, пока она жила у Светки на квартире, из вечера в вечер на Тверской, между Ямской и Калмыцкой – участок, где они работали, – когда вокруг неоновых ламп кружатся безумные мотыльки, а воздух пропитан запахами духов и жратвы из уличных забегаловок.

А хмурым утром, под влажным небом просыпающейся столицы, задремав на заднем сиденье такси, они ехали домой. Иногда таксист – рязанский или калужский мужик – просил разрешения у дам прихватить попутчика, припозднившегося ночного треш-тусовщика, бледного, с поднятым воротником, голосующего у обочины, – они миролюбиво соглашались. Таких мальчиков они жалели. Как правило, те были из малоимущих слоев. Они отчаянно мечтали приклеиться к сладкой жизни богемы. Но часто возвращались домой, не солоно стебавши.

Нравилась ли ей такая жизнь? На этот вопрос Лизе ответить было трудно. Другой жизни она не знала. Вернее, знала, но прежняя жизнь была еще гаже. Если не считать прекрасной поры студенчества.

Сложность не в том, чтобы ответить на вопрос, зачем мы живем, говорила Светка, зевая, а в том, чтобы не задавать его себе. Все мы шлюхи в мире наживы. «Lots of money? Love story. Got no money? I am sorry». «Много денег? Лав-стори. Нету денег? Сорри» – кредо московского «Night Flight».

– А как же Гегель? – слабо возражала Лиза. – С его звездным небом над головой и нравственным законом внутри?..

– Это сказал Кант.

– Ну пусть будет Кант… Дело в данном случае не в имени, а в принципе.

– Гегель-Мегель! Они не жили в эпоху гедонизма. Музыку сфер заглушила попса. Звездное небо надо мной не видно из-под крыши машины, в которой меня разложили. А внутри меня лишь безнравственный член…

* * *

…А какое-то время спустя Светка просто исчезла, никто ее больше не видел. Одни говорили, что она вышла замуж за какого-то шейха – то ли арабского, то ли сибирского; другие трепались про Америку. Более прозорливые и безжалостно-реалистичные предположили, что она откинулась от передозы. Толик это называл нырнуть всухую. Но вот уж об этом Лайзе думать совершенно не хотелось. И она поспешно свернула эксперименты с наркотиками, пока не поздно.

Ну, почти завязала – курица не птица, Белоруссия не заграница, марихуана не наркота.

* * *

Так новая сцена жизни развернулась перед Лайзой целиком, четко, резко и ясно высвеченная неоновыми огнями. На ней она была новичком, но уже считала своими все эти бесконечные километры прилавков, суету площадей, клубы и магазины. А еще у нее был благосклонный пастух по имени Толик, который так же мог рассказать дикарке обо всех хитроумных проволочках, на которых держится изнанка вещей. Про всех актеров на сцене, назвать их имена и спектакли, в которых они играют. Он дал ей почувствовать, что она среди них не чужая.

Вообще, на её, Лизин, скоропалительный взгляд, Толик Узбеков был хорошим человеком. Девчонок своих не бил, не тиранил, относился к ним почти с братской любовью. Не то, что другие звери сексуальной эксплуатации женщин. Узбеков был просвещенным патроном. Он знал, что рабов надо держать в строгости, но истязать и калечить курочек, несущих золотые яйца, считал не разумным. Девочки понимали это и не наглели, не разбегались и не работали на стороне. Поддерживали самодисциплину и пестовали внутреннего редактора. Потому что знали, если Толик потеряет свое стадо, то ведь свято место пусто не бывает. Появится новый пастух, который, возможно, будет использовать кнут гораздо чаще, чем пряник.

К Лизе Толик Узбеков почему-то сразу проявил особую благосклонность. Впрочем, может, и не сразу, но проявил. Даже, казалось, он ухаживает за ней. Конечно, это все выдумки панельной романтики, типа того – проститутка нашла свое счастье. Просто, по-видимому, Толику Лиза нравилась как человек. А может, как неотесанная болванка, в смысле заготовка, из которой умелый мастер (о, сладкий яд тщеславия!) может выточить утонченную фигуру, этакую светскую блядь. Ну, блядь – не блядь, но гетеру. Которую будет не зазорно выпустить в высший финансовый свет.

В отличие от утонченно-интеллектуальной Светки, которая любила духовную и телесную пищу, привозимую с Востока, Толик был человеком простецким, где-то даже примитивным, как американец или итальянец. Не даром же он и кухню их любил.

Ему нравилось по выходным дням подъезжать к Лизиному скромному дому на своем шикарном спортивном «Феррари» ярко-желтого цвета, где было места только для двоих. Он вез раскрасневшуюся от счастья простушку в кино или зоопарк, а потом – в какое-нибудь маленькое кафе и угощал её там. Он ставил перед ней гамбургер, жареную картошку и стакан колы или пепси и молча смотрел, как она смущенно ест всю эту дрянь. Но для него-то, с полуголодного детства, выросшего на картошке, это была первоклассная жратва.

Однажды он подарил своей любимице обалденные часы фирмы Порше. Лайза была в восторге, часики – первый сорт! Хотя и не новые.

(Вообще-то часы подарил ей один сумасшедший иностранец, которого она эскортировала два дня. Но Лиза честно сдала в кассу и часы тоже. Все по понятиям. Просто Толик в тот день расщедрился).

Внутренний голос подсказывал ей, что не следует принимать подарки от людей подобного сорта, без серьезного душевного отклика со своей стороны. Но Толик успокоил, сказав, что это премия за хорошую работу с валютным контингентом.

Глава 3 ОЛИГАРХ ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

Моя прекрасная душа. Моя прекрасная душа.

Моя прекрасная душа.

(Бреду из редакции, 3-й час ночи.

Кругом проститутки.)

Василий Розанов.

Несмотря на критические дни, Лайза решила все-таки пойти сегодня на работу. Потому что допустила опасное накопление долгов, с которыми нужно срочно разделаться. Это подобно нарыву, если вовремя не предпримешь меры – исход может быть самым печальным. Во-первых, нужно было заплатить хозяйке за аренду. Иначе вылетишь из квартиры, как пробка, и прощай евроремонт. А во-вторых, она задолжала Толику Узбекову полторы штуки баксов. Конечно, можно вернуть долг из своего «Стабилизационного Фонда», но не хотелось делать этого из принципиальных соображений. Начнешь потакать себе – покатишься по наклонной плоскости. Запас он и есть Запас. Раз возьмешь, два возьмешь – глядь, а никакого запаса уже и нет. А ведь жить придется и тогда, когда состаришься. Поэтому, работай, пока молода.

Хотя Толик был не плохим парнем и справедливым пастухом, и не требовал немедленной уплаты, и даже делал некие туманные намеки на их с Лайзой совместное будущее, – тянуть с уплатой все же не следовало. Поскольку ритуальные слова с просьбой о брачном союзе еще не были произнесены, а стало быть, отношения у них оставались сугубо деловые. Профессиональные и личные дела несовместимы, как гений и злодейство, как меценат и спонсор. К тому же она понимала, что выходить замуж за своего сутенера – это дурной вкус. Все равно как соблазнять капустой козла, у которого свой огород.

Да, в сущности, что она о нем знает? И у Толика были замечены срывы. Подруги рассказывали – сейчас с тобой целуется, а минуту спустя, получив по трубе нагоняй от бригадира, может пустить провинившуюся по кругу на веревочке. Он это любит. Недаром девочки дали ему кличку Хорек. Всем известно – этот зверек является шокирующим примером безудержного сладострастия. И все-таки к чести Толика надо признать, и это опять вводило Лайзу в заблуждение, что он был нежадным парнем. Если надо, всегда одолжит денег. Вообще он мэн с широким кругозором, начитан. Часто повторяет слова Акутагавы: «Не тот пидарас, кто зад подставляет, а тот, кто, имея деньги, взаймы не дает».

Но даже когда у Лизы не было долгов, она иногда использовала свои критические дни (когда работникам панели даются законные отгулы), чтобы провернуть операцию под кодовым названием «Хата джапан» – «японский флаг». Помните, красное пятно на белом фоне? Ну вот. Попросту говоря – подать себя девственницей.

При Лизиной молодости строить из себя virgo intacta* [*нетронутая девственница (лат.)] труда не составляло. Трудность в другом. Нет, не в том, что это опасно. Многие думают, что женщинам в критические дни не рекомендуется вступать в половые сношения. Даже анекдот такой есть. Какая разница между женщиной, у которой месячные, и террористом? Ответ – с террористом можно договориться.

Это неправда. Как говорится: нельзя, но если очень хочется, то можно. Вообще, как сказал Карл Маркс своему другу Фридриху Энгельсу, когда тот писал научный труд под названием «Происхождение семьи, частной собственности и государства»: «…женщина – такая живучая тварь, что ей все нипочем».

Трудность в другом – найти клиента, который не заподозрил бы в тебе матерую проститутку. Тут надо умудриться преодолеть некий парадокс мужского сознания. Мужики ведь как? считают, что если целка, то не проститутка, значит, платить ей не надо. Стало быть, надо ловить это хорьковое племя на чем-то другом. Например, расплакаться и заставить возместить моральный ущерб. В этом смысле лучшие клиенты восточные люди. Западных фирмачей на менструации не проведешь, они парни ушлые. А восточный лох, чья родина к югу от <…>, всему верит, особенно в чудо девственности. Только частенько упертые они на презервативы. Не хотят ими пользоваться. И вот тогда вполне можно инфекцию подхватить. Здесь надо быть настойчивой. Хотя, в конце концов, его ведь можно заставить помыться. Главное, не нарваться на чечена. На его большой и острый. НОЖ. Бр-р-р-р.

Лизе припомнилось, как она, после очередного облома с престижной карьерой, сидела продавщицей в киоске одного чечена – Махмуда. И вот пришел в киоск хозяин Махмуд с каким-то поставщиком. Поставщик – мелкий спекулянт – приволок ящик сигарет. Чечен купил у него эти сигареты. Для проверки картонный ящик нужно было вскрыть. Чечен достал свой страшный нож. С жутким треском вспарывая толстую полиэтиленовую упаковку с тары, он осклабился нехорошей улыбкой и, глядя на Лизу, произнес: «Наташя, вот так с тэбя снять кожу, хорошё, а? Ха-ха-ха… Шутю…» У Лизы арктический циклон прошелся по лопаткам. Она даже не посмела обидеться, что хозяин опять забыл её имя, лишь вымученно улыбнулась. Ничего не ответила – язык присох к нёбу, склеилась гортань и судорожно сократилась еще никем доселе не потревоженная матка. А спекулянт тоже обмочился со страху: даже не пересчитав полученные деньги, бледной тенью испарился из киоска. На следующий день Лиза, сославшись на болезнь матери, попросила у хозяина расчет. А еще через месяц мучительных исканий – рванула в Москву.

Лайза надела куртку из серо-зеленой мшистой замши, толстой и мягкой. Подумала, что это лучший прикид для предстоящей операции.

Уже на улице она хватилась – забыла взять кошелек! В кармане обнаружились лишь Богом забытые две сотни, причем даже не долларов. Возвращаться, разумеется, нельзя – не будет удачи. Лиза была суеверной. Впрочем, проститутки, как и летчики и вообще люди, чьи профессии связанны со смертельным риском, истово верят в приметы. Придется ехать в метро. Заодно вспомним беспорочную юность. Сколько она накатала под землей…

Лиза храбрилась. Честно сказать, метро её пугало. Давненько, ох, давненько она не спускалась в подземное царство морлоков, с тех пор, как перешла в касту элоев.

Честное слово, если бы она не была немного поддатой после текилы, то ни за что не пошла бы на такую авантюру, как «хата джапан». Глупо все это, детские игры. Нет, чтобы со всей серьезностью искать жениха или состоятельного папика и покончить с позором панели… Но хмель толкал на какие-то дурацкие подвиги.

А может, и не только хмель. Женщины в критические дни ведут себя не совсем адекватно. Например, на острове Борнео (того самого, губернатором которого хотел стать Паниковский) девушки во время месячных три дня и три ночи проводят на крыше своего дома. (Прикиньте, что вытворяют!)

Прежде чем выйти на площадку Филёвской линии метро, Лайза остановилась возле книжной палатки. Красномордый книгопродавец пил походный чай с лимоном, не снимая с коротких рук шерстяных митенков.

Чтобы быть во всеоружии невинности, следовало купить какую-нибудь книгу. Она стала выбирать из пестрого хлама литературного хайпинга, не зная чему отдать предпочтение. Ей приглянулся Джозеф Конрад «Сердце тьмы», но может быть, для метро это слишком претенциозно и следовало бы взять что-нибудь из pulp fiction? Например, новый роман Мякининой… Или Серовой, или Черновой, или Улановой… Черт бы побрал эту проблему выбора.

Наконец ей приглянулся последний бестселлер Горемыкиной под названием «Как обмануть подруг и выйти замуж за олигарха».

– Вон ту, пожалуйста, дайте… – поднявшись на цыпочки, указала покупательница на верхний ряд.

– 40 рублей… – назвал цену книгопродавец, жуя лимон, оставшийся после чая.

Лиза поспешно сунула ему деньги, получила сдачу и пошла ко входу на филёвскую станцию.

Через два шага она длинно и жидко сплюнула на засранный собаками и бомжами газон. Сидевший в её желудке чертик поскреб коготками стенку. У нее была повышенная кислотность, и она даже вида не переносила ничего кислого.

Лиза вошла в застекленный павильон, через который проходят на станцию.

Обычно на станциях метро её охватывали юнгианские аллюзии коллективного бессознательного древних товарок – прошедшие через века воспоминания, передававшиеся чрез долгую череду поколений жриц любви.

Станции метро, а того хуже вокзалы, всегда напоминали собой знаменитые в Вавилоне ворота богини Иштар. Первыми вас встречают нищие – убогие всех мастей, или маскирующиеся под калек бесполые личности. Там и сям попадаются, оскорбляя глаз, грязные, как смертный грех, бомжи. Не менее жалкий вид имели так называемые беженцы. Казалось, представители всех рас и народностей собрались здесь, как черные вестники приближающейся всемирной катастрофы. А может быть, она уже наступила? В смысле – он. АПОКАЛИПСИС. Все лихорадочно делают деньги, кто как может. Кто нытьем, кто катанием, кто угрозами, обманом и очень немногие – честным трудом. Лайза по праву причисляла себя к последним. То есть к честным труженикам. Сказано ведь: последние станут первыми. А кто полагает, что проституция – дело легкое, тот просто гад, фарисей и лицемер, иди-ка сам попробуй…

Заплатив 22 рубля, (раньше вход в метро стоил 5 копеек) Лиза вышла на платформу. Станция Фили – открытая наземная площадка, похожая на обычную линию пригородных поездов, Ну почти обычную, и почти открытую, во всяком случае, небо еще можно было увидеть, если не над головой, то, по крайней мере, над рельсами. Это успокаивало и давало возможность подготовиться к «сошествию в ад».

Со стороны Багратионовской в сцило-харибдовскую щель филёвской станции с гулом ворвался поезд, современный дракон, с визгом затормозил, и сейчас же его стало тошнить толпой. Едва проблевавшись, железный монстр поспешно стал заглатывать новую порцию грешников, в том числе и бедную Лизу. Сегодня она действительно бедная. «Осторожно, двери закрываются, – объявил внутренний голос чудовища, – следующая станция Кутузовская». Его многочисленные ротовые отверстия со змеиным шипением захлопнулись, и монстр помчался дальше, завывая, как демон смерти, нырнул в черную дыру тоннеля, в свою привычную подземную среду обитания. На пассажиров сейчас же обрушился отраженный от стен грохот.

Поначалу в вагоне грешников было не так уж и много, даже имелись свободные места. Лиза села и раскрыла книгу. Стала читать где-то с середины листа. Горемыкина писала: «… некоторые наивные дурочки, в надежде поймать олигарха на крючок, посещают разные модные тусовки, всеми правдами и неправдами проникакают (так было напечатано) даже в VIP-клубы. Так знайте – олигархи там не водятся. Лучше поищите их возле себя, в своей среде обитания (эта Горемыкина, наверное, пришла в литературу из Минрыбхоза, подумала Лиза). Часто они, олигархи, переодевшись в простые платья, как известный принц, спускаются в гущу народа, чтобы там пошарить на дне, тем самым удовлетворить свои низменные инстинкты…»

Лиза посмотрела вокруг себя и, честное слово, не обнаружила ни одного олигарха. Уж его-то, попадись он только, она бы вычислила под любыми одеждами. Надо только поймать его взгляд и уловить «…сквозь опущенных ресниц / Угрюмый, тусклый огнь желанья».

Напротив уселся молодой парень, который только что вошёл на «Студенческой», – студент или начинающий бандит – и стал пялиться в её промежность. Лиза сдвинула ноги, подумала, что в его штанах, кроме взбудораженного члена, ничего нет. От таких, знала по опыту, хлопот получишь больше, чем прибыли. Скорее всего, просто отберет сумочку. И вообще, сидя в одиночестве на лавочке, богача не встретишь. Надо идти в гущу народа, в потную толпу…»

Сквозь окна тормозящего состава Лиза заметила толпу на перроне, поняла, что уже близится центр города. На кольцевой она встала и направилась к выходу. Но не с целью покинуть вагон, а чтобы быть в гуще событий.

И вот они нахлынули. Лизу закрутило людским водоворотом, её сдавили, дохнув перманентным перегаром в ухо, прижали к группе людей, которая напомнила ей толпы с картины Брейгеля. Сзади сейчас же кто-то прижался твердеющими гениталиями к её выпуклым ягодицам. Еще Лиза почувствовала, что стала объектом пристального тактильного изучения сразу нескольких особей мужского пола. Одна особь, не очень таясь, обшарила лизины карманы и забрала жертвенную десятку, специально для этого там оставленную Лизой, когда она получила сдачу от покупки билета на проезд. Остальные деньги (господи, жалкие гроши!) были в сумке, которую надо было держать обеими руками, прижав к животу. Да еще эта идиотская книга!

Другая более дерзкая рука залезла под юбку. Холодные пальцы скользнули по ногам, и Лиза пожалела, что не надела брюки, как и хотела, но почему-то в последний момент передумала, и вот теперь расплачивайся. Все эти мерзкие прикосновения казались Лизе некими желудочными щупальцами подземного чудовища. Скорее бы уж он пустил желудочный сок, чтобы растворить всю эту гадость без остатка.

Рука, перебирая пальцами, пробежала вверх по ноге, по самой чувствительной, внутренней её стороне. Лиза сомкнула бедра, придавила наглого паука. А тот настойчиво пыталась проникнуть в средоточие её женского естества. «А может, это клиент?» – подумала Лайза, которая никогда не работала кротихой, то есть, проституткой, промышляющей в метро. Ловить клиентов на чужой территории – крайне опасно. Запросто получишь нож в брюхо от бдительного чужого сутенера.

Вообще-то Лайза старалась не нарушать Проституционную конвенцию, но ей срочно нужны были деньги, которые следовало быстро отдать, пока у Толика не переменилось настроение. Лайза разжала ноги и повернулась лицом к мужчине, который, как она предполагала, её домогался.

Мужчина – безликий тип, имя которым легион, – отдернул руку и стал к ней спиной. Тогда она, со всей поддельной страстью прижалось к нему грудью. Мужчина занервничал и стал пробираться к выходу. Лайза не отставала, проскальзывала следом, заполняя вакуум, который образовывался за его спиной…

Мужчина поднимался по эскалатору, воровато озираясь. Лиза стояла двумя ступеньками ниже. «Никуда ты, гаденыш, от меня не денешься, – думала она. – Соблазнил бедную девушку, теперь расплачивайся. Я вас, хорьков, проучу, как лазить по чужим ногам, играть на чувствительных струнах.

Но, выйдя на улицу, Лайза словно очнулась. Что с тобой, сказала она себе, оставь ты этого недоноска в покое. Вспомнила свои первые недели в Москве, когда предлагала себя каждому встречному таксисту?.. неужели ты ляжешь в постель с человеком, который ездит в метро? Очнись! Ты же не такая чокнутая, как эта Горемыкина.

Между тем мужчина подошел к проезжей части, где его поджидала машина – «Линкольн-таункар», длиною с крейсер. У Лайзы потемнело в глазах и потяжелела прокладка. Надо же – такой облом случился, – беспомощно подумала она, глядя на удаляющуюся рояльную корму, зеркальный никелированный бампер и адское созвездие темно-красных огней, один из которых глумливо подмигивал. – Упустить такого клиента! Вот дура – где твое чутье, мымра? Где профессионализм? – я тебя спрашиваю. С подходцем надо к таким ублюдкам!.. Сволочь! Извращенец поганый, дрянь, сука! Тварь, кровопийца, олигарх твою мать!..

Лайза со злости швырнула в урну книгу, оказавшуюся на диво прозорливой и потому тем более отвратительной. До того было обидно, что слезы брызнули и покатились тяжелыми шариками по щекам, словно капельки ртути.

Она шла как громом пораженная без руля и без ветрил. Вытирая слезы и сопли. Наконец успокоилась и как в награду увидела более реальный объект, который вышел из здания, где располагались далеко не бедные офисы. Правда, он не сел в машину, а пошел пешком, это был, конечно, минус. Но, может быть, он вышел размять ноги, подышать свежим смогом.

Глава 4 КАРАОКЕ-БАР

Чтобы не вспугнуть мужчину прежде времени, Лайза старалась не смотреть на него в упор, а держать объект лишь в поле периферического зрения. Для этого она как любопытная муха вертела головой по сторонам и даже заглядывалась на небо.

В небе ничего интересного не было – лишь размытая серая муть. По сторонам горизонт событий тоже был погружен в какую-то не сфокусированную размытость, точно в компьютерной игре «COMBAT-3». Мокрый снег (вот уже и снег пошел!) косо летел по воле ветра, залепляя газоны с канадской зеленой травой, но цветные камни тротуара по-прежнему оставались голыми, словно обладали внутренним жаром. Лайза бросила взгляд вниз, на свои ноги, обутые в японские полусапожки, новые и дорогие, "Хинза", из тонкой мягкой кожи с синтетическим утеплителем, с длинными острыми носками, окантованными латунными вставками. Носками, которыми так действенно можно было пинать под яйца оборзевшим клиентам.

Мужчина, которого она преследовала, подошел к таксофону, на углу дома, рядом с каменной лестницей, ведущей куда-то вверх. Он сунул чип-карту в приемную щель, стал набирать номер.

«Господи, с кем я опять связалась, у него даже трубы нет! Какая-то сегодня косая полоса пошла…» Однако, наученная горьким опытом (опыт бывает как сладкий, так и горький, а также соленый и кислый), не поспешать с выводами, Лайза остановилась поблизости, делая вид, что подтягивает чулки, одновременно демонстрируя ему точеную красоту своих ног.

"Да, – говорил он в трубку, косясь на лайзины ноги. – Да". Затем опять: "Да". Еще раз: "Да". И повесил трубку. Вытащил карту из щели и, свернув за угол и шагая через три ступеньки, направился прямиком в какое-то заведение. Лайза не могла упустить мужчину, который все время говорит «да». Это хороший клиент, еще были бы у него деньги…

Вот, оказывается, куда вели те ступени. Это был китайский караоке-бар «Шанго», что в переводе означало типа «хорошо», «кайфово». И затеплилась в промежности надежда, что безденежный человек вряд ли бы полез в фирменный бар. А отсутствие у него мобильника можно легко объяснить тремя причинами: может, у него украли трубку – кругом ведь ворье, – а новую он еще не успел купить; либо он его поставил на подзарядку, либо он одного с Лизой поля ягодка. Ведь она тоже никогда не пользуется мобильным, боясь электромагнитного излучения, ПРОНИКАЮЩЕГО ПРЯМО В МОЗГ! Светка над ней подшучивала, предлагала пользоваться наушником, но Лиза и этот вариант отвергала. С наушником и проводом – только клиентов смешить, она будет походить на глухую тетерю, пользующуюся слуховым аппаратом. Или того хуже – походить на шизоида, который идет по улице и сам с собой разговаривает. Все эти её причуды иногда доставляли массу хлопот, но здоровье дороже.

В полупустом зале было жарко, пахло тибетским ладаном и лапшой быстрого приготовления. Посреди помещения горел газовый очаг, на вытяжной трубе которого висели два красивых, цвета охры, лука, орудия изгнания бесов (налоговых и санитарных инспекторов).

Мужчина сел за низенький столик у окна, зашторенного шелковыми занавесками с вышитыми на них драконами и фениксами. Официант в синей маодзедунке и белых кедах быстро принял у него заказ и убежал за кулисы. Лиза заняла соседний столик, усевшись на стул с плетеной ротанговой спинкой. Нарочно не обращая на мужчину внимания, она принялась разглядывать кулисы – расписные бамбуковые ширмы. Благостный пейзаж Южного Китая: туманные холмы на горизонте, рисовые поля возле дороги, прячущиеся в бамбуковых рощах вдоль Янцзы деревушки.

Лиза едва ли не жалела уже о затеянной по прихоти своей глупой игре. Но когда ей принесли блюда, заказанные наугад, она вдруг почувствовала зверский голод. Впрочем, ничего удивительного – приближалось время ланча.

Лапша, пряная уха из карпа и свиные шкварки по виду, аромату и вкусу не имели равных. Лайзе нравилась её новая игра. Наполнявшая её сытость прибавила наглости. Она уже в открытую разглядывала мужчину. Его нужно было соблазнить во что бы то ни стало, хотя бы потому, что надо ведь расплатиться за ланч. А у нее совсем нет денег. То есть настоящих денег. Кошмар! Такого с ней никогда не было! во всяком случае, за последние три года.

По мере того, как над ней сгущались тучи неплатежеспособности, мужчина ей нравился все больше. Правда, его порывистые движения немного раздражали. Его левая бровь дергалась, указывая на склонность к потере самоконтроля. В то же время твердая, решительная линия губ придавала его лицу некую грубоватую чувственность, не оставлявшую женщин равнодушными.

Между тем мужчина по-прежнему не обращал на девушку внимания. Он скорчился над столиком, над своими глиняными горшками, внутренние стенки которых блестели от прозрачного жира. Неловко орудуя палочками, глотая слюнки предвкушения, он доставал из горшка кусочки потрохов – волокнистые, красноватые, мягкие, сочные, проспиртованные и пропитанные пряностями и травами с резким, сладко-соленым вкусом, в котором мёд смешивается с плесенью…

Лиза, чтобы оттянуть время, заказала рисовую водку. Маленькая бутылочка имела на этикетке всего один иероглиф – квадратик, перечеркнутый посередине горизонтальной линией. Чтобы отвлечь официанта от дурных предчувствий, она попросила расшифровать наименование спиртного напитка. Официант, с лицом, похожим на всех китайцев, объяснил, что иероглиф «ЖИ» означает «солнце», или «свет». Напиток был странноватый, но, в общем-то, неплохой, если его проглотить. «Да будет свет!» – провозгласила Лиза полушепотом и опрокинула в себя еще одну порцию огненной жидкости из фарфоровой маленькой чашечки. Действительно, очень скоро в помещении как будто стало светлей.

«Разрешите вас пригласить», – сказал мужчина (тот самый!), вдруг оказавшийся перед Лайзой. «Я не танцую», – смутилась она. «Я тоже, – ответил мужчина, поднося к её губам микрофон, похожий на половой член. – Давайте споем на брудершафт». Ну да, это же караоке-бар, – вспомнила Лайза. Она машинально схватилась за член, то есть микрофон, но мужчина не отдавал. И так они, держась за один предмет и глядя на экран, щека к щеке, запели под музыку и диктат появляющегося текста:

Вы-ы-ход-и-и-ла на берег Наташа,

Вы-ы-ход-и-и-ла на берег крутой.

Да-ста-ва-а-ла автомат «калашу»,

Па-а-лива-а-ла с горки ледяной.

Наконец, когда спевка кончилась, Лайза смогла разглядеть мужчину повнимательней. Бледные глаза на скульптурном лице. Кожа, кстати, загорелая, летом, видать, был на югах. (Турция? Таиланд?) Темные мягкие слегка волнистые волосы зачесаны назад, открывали умный лоб. Лайза затруднилась определить его возраст: это было лицо молодого ещё человека, но по щекам залегли морщины, предрасположенными в будущем стать глубокими. Высокий, в руках, плечах и осанке что-то от атлета.

Как медик и специалист по мужчинам, Лайза попыталась набросать его психологический портрет.

При всей своей кажущейся веселости, что-то в нем было трагическое. Человек с печоринской ленью к жизни и с этакой хемингуэенкой в глазах. Легко можно представить, как в сумрачный период года, когда уровень серотонина в организме падает из-за отсутствия солнца, он подносит к виску короткоствольный «бульдог»… (детские впечатления Лизы, оставшиеся от отца).

Лайза почему-то не сомневалось, что у него есть оружие, и он умеет им владеть. А еще иногда он бывает опасен. В какие-то моменты времени от него веет чуть ли не божественным могуществом. (Впрочем, возможно, это впечатление создает мужественный запах его одеколона «Лоренс Аравийский» – пряный, жаркий запах пустыни.) Но по большей части он совершенно беззащитен и легко раним.

К какому общественному классу бы его отнести? Похож ли он на состоятельного человека? Пожалуй, нет. Скорее на мелкого предпринимателя, который никак не может выйти на высокую орбиту. Впрочем, решила Лайза, крокодил тоже может летать, только очень низко и недалеко.

Пётр (так его, оказывается, звали) заплатил за ланч. Расплачиваясь, денег не жалел, дал официанту хорошие чаевые. Лайза оценила его щедрость. В таких случаях у нее что-то сладко сжималось внизу живота и там становилось тепло. Первый раз это произошло далекой зимой, когда ей было 9 лет: на крыше сарая (они бегали с ребятами по крышам) она нашла кем-то брошенный кошелек. Кто его туда зашвырнул? – неизвестно. Кошелек, конечно, был пуст, но Лиза на всю жизнь запомнила то сладостное чувство, очень близкое к оргазму (хотя она тогда не имела понятия, что такое оргазм), когда увидела на белом-белом снегу черную мокрую кожу и блестящие металлические рожки с шариками. Как знать, не этот ли фрейдистский образ кошелька как вместилища–влагалища лег первым кирпичиком в здание её будущей взрослой жизни. Она училась, мечтала быть врачом, а подсознание усмехалось. Оно-то знало: у тебя сформировалось сознание проститутки, и значит, быть тебе проституткой. Кошелек – деньги – пизда, такая вот связь.

Наевшись, напившись, напевшись, они вышли из караоке-бара в середину зимнего дня. Прополоскали альвеолы холодным кислородом начинающейся зимы. В воздухе кружился совершенно фантастический снег, занося средневековые замки и стеклянные призмы современной Москвы. Мос! Ква! Хотелось квакать! Или плакать. Или хохотать! У Лайзы было пр-р-рекр-р-расное н’строение. Оказывается, можно иметь хорошее настроение и, не взбадривая себя наркотой. Главное, встретить хорошего человека.

Приобняв девушку за плечи, человек с библейским именем повел её в неизвестную даль. «Куда мы идем?» – «Тут близко». «У тебя здесь офис или дом?» – «И то и другое». «Ты живешь, где работаешь?» – «Я работаю, где живу». «Яс-с-сненько. Ты знаешь, у меня анал… анал-л-логичная сит’ация… си-ту-а-ци-я… Слушай, Пётр, Петя, Петенька… я вообще в доску пьяная. Так что имей это в виду, когда будешь в-в-водить в меня… тьфу… меня вводить в курс дела… и особо меня не кантуй… А впрочем, кантуй не кантуй, а сам знаешь, что получается… ха-ха-ха… какое здесь у вас эхо. Старые подъезды… а где цветы, где ковровые дорожки? Трудящиеся все спидздили?.. пардон, моветон, шерше ля фам… Привет, барбос… Хороший у вас швейцар… с бакенбар…бардами… Пётр, а у тебя есть халат с бранденбургами?» – «Есть». «Люблю мужчин в халатах, это как-то по-японски. Впрочем, можно и без халатов, дай Бог, чтобы хоть по-русски-то получилось… ой, что-то я разболталась. А ты немногословен. Ты краток, как на допросе… Слушай, а куда мы едем в этой железной клетке?» – «Уже приехали». «Слушай, Пётр, ты с этими ключами у двери, как Апостол Пётр у врат рая… ну, отворяй дверь в рай» – «Прошу».

Глава 5. БАСКЕРВИЛЬ-ХОЛЛ

Едва она переступила порог квартиры Петра, как сразу протрезвела. И тут же увидела, как в темноте прихожей горит уголек на корпусе подзарядного устройства. Ну, так и есть – мобильник Петра заряжался.

Хозяин квартиры дернул за шнурок – зажегся свет. Гостья огляделась. Под ногами лежал зеленый коврик с золотой надписью «Добро пожаловать». Об этот коврик даже жалко было вытирать ноги, такой он был чистый. Стоя с краешку, гостья наклонилась (хозяин любезно её поддержал за талию), расстегнула молнии на своих сапожках, скинула их, остроносых, поставила аккуратно в уголок. Петр таким же галантным манером помог ей снять куртку и под локоток препроводил в комнаты.

Собственно, была всего одна комната, но преогромная, а диагонально постланный ламинат, делал её еще просторнее. Беленые кирпичные стены в английском стиле. Модный стеллаж из натурального дерева, в меру уставленный книгами. Краснокожий с фиолетовым оттенком диван, с глубокими впадинами и кнопками молчаливо беседовал в компании пары кресел такой же упитанности. У эркерного окна – стол обтянутый все той же кожей. На столе стоял компьютер с плоским монитором. Одноногое, пятипалое рабочее кресло анатомической конструкции, казалось, ждало хозяина, любезно расставив мягкие подлокотники.

Лайзе обстановка понравилась. Солидно, сдержано, стильно. Настоящий мужской интерьер. Петр ушел на кухню, очевидно, готовить кофе, а гостья продолжила осмотр мужского гнезда. Над диваном висела картина, писанная маслом, кажется, подлинник. На картине изображен был старинный паровоз с гигантской трубой, большими яйцеобразными фонарями и огромным скотоотбрасывателем. Паровоз увлекал фиолетовые вагоны в грозовую степную ночь, примешивая свой дым с проблесками искр к косматым тучам. Для Лайзы все эти фрейдистские мотивы были более чем понятны. Дымящийся фаллос – мечта мужчины. Она усмехнулась и перешла к другой стене. Там висела в роскошной раме олеография Ван Гога «Арлезианка». Ну, это уже банально.

Лайза выглянула в окно. От горячего её дыхания холодное стекло запотело. И все же через этот флер было видно, как сквозь метель мчатся стада машин и как, рискуя жизнями, перебегают им дорогу люди.

Возвращая внимание к комнате, взгляд Лайзы привлекла лежащая на столе записная книжка в черном переплете из искусственной кожи, с тисненым золотом логотипом фирмы «Блактон». Гостья испытала жгучий порыв заглянуть под обложку и увидеть на благородной голубизны бумаге мужественный почерк. Какие тайны доверял хозяин квартиры своему блокноту? Любовные похождения? Или гобсековские скучные подсчеты: приход-расход, дебит-кредит? А может, так: «Среда. Вчера замочил Косорылова. Это семнадцатая моя мишень. Завтра получу вторую половину гонорара и – на Багамы. Устал. Душа отдыха просит».

Или еще более романтично. Он у приемника. Светится шкала. Звучит песня: «У синего, синего моря, где чайки летят над волною… та-та-та-та-та-та… поцелуй соленых губ». Песня обрывается и начинается диктовка пятизначных групп цифр: «Цвай, зекс, драй, нойн, айн… зибен, ахт, драй, фир, цвай…». Он быстро записывает, держа запасные карандаши в другой руке. Потом берет томик Гёте и расшифровывает запись. Прочитав, сжигает записку. От горящей записки прикуривает сигарету. Затягивается сладким дымом отечественных сигарет и, глядя прямо в камеру, говорит: …»

– Ёк твою мать! – под грохот на кухне выругался Петр.

– Что случилось, Пётр? – крикнула Лайза из комнаты.

– Да кастрюлю уронил…

– Тебе помочь?

– Не надо, я сам…

«Ну, сам, так сам», – сказала себе гостья и подошла к стеллажу, взяла наугад книгу, каковой оказалась проза и стихи Набокова. Законным образом открыла обложку, прочла первую строчку стиха: «Уйдя на хутор бабочек ловить, / Вернулся в дикий Петроград…».

Тут в комнату вошел Пётр, держа в руках поднос, на коем стоял паровозно дымящий зеркально-блестящий кофейник, чашечки тонкого фарфора, хрустальная вазочка с сахаром и прочая снедь.

– Прошу, мадам, – сказал хозяин, гостеприимным жестом указывая гостье на столик и кресло. – Или, может быть, мисс?

Гостья вздрогнула. Вот он – момент истины! Как он её подловил. Лайза впала в растерянность. А ведь именно к этому и готовилась. Что ответить? Правду или все-таки начать игру «хата джапан»?

Пока она думала, Пётр уже разливал кофе. Что ж, решила она, будем играть по умолчанию. Каждый свою игру.

– Хотите… – весело, как хвостом, взмахнула голосом Лайза, чтобы затушевать неловкое свое молчание, – …угадаю, кем вы работаете?

– Попробуйте, – в краткой своей манере ответил Пётр и лукаво улыбнулся.

– Вы – частный детектив.

– Мимо. – Отхлебнул кофе.

Лайза надула губки. Но быстро опять воодушевилась.

– Применим дедуктивный метод. Вы ведете записи… – Её взгляд прыгнул к столу. – Нет-нет, я не читала, просто увидела записную книжку и подумала… э-э-э… может быть, писатель, а?

– В яблочко, – ответил Пётр, но не обрадовался, отставил чашку и почему-то нахмурился. Лайза усекла, что её новый знакомый, кажется, не любит слова "писатель". Но разговор надо было продолжать.

– А в каком жанре вы работаете?

На лице писателя мелькнула уже явная гримаса отвращения, однако он быстро справился с эмоциями, гордо поднял голову к потолку и пояснил:

– Я концептуалист.

– Ага, – глубокомысленно произнесла гостья. – Это, наверное, модно, да? Концептуализм там, постмодернизм…

– Да как вам сказать… – Пётр неопределенно повел плечами. – Это, скорее, опасно, чем модно.

– Понимаю. Конкуренция, издательская политика и все такое… Мне один такой постмодернист нравится…

И Лайза завела никчемный разговор о шарлатанском романе одного популярного пройдохи. Лицо Пётра опять скривилось в гримасе отвращения.

– Ох, извини, – спохватилась гостья, – я слышала, что вы, писатели… тьфу, черт… короче, творческие работники… на дух не переносите друг друга. Совсем как мы… Ух, ты! Х-ха! Я хочу сказать – как мы, женщины. Да. В каждой видим соперницу. Так бы и выцарапали глаза друг дружке! Уж такова наша природа… Прекрасный кофе.

– Музыку, хотите, поставлю?

– А у вас какая?

– Всякая.

Они встали с кресла и подошли к стеллажу, где на одной из полок громоздилась блестящими кубами музыкальная установка.

– Вот здесь, – Пётр указал на ряды коробочек с дисками, – оцифрованный винил, музыка шестидесятых годов: "Дорз", "Роллинг Стоунз", "Бердз", "Дип Перпл", "Моуди Блюз", ну и в таком роде. Здесь, – Пётр перебросил руку на другую полку, – семидесятый год, там дальше – 80-е, ну, знаешь – «АББА», «Бони-эМ»… А тут – рок девяностых…

– А современная? – спросила Лайза.

– А разве есть современная музыка? – удивился Пётр и пояснил: – После 2000 года музыка выродилась… А здесь, – хозяин квартиры любовно погладил диски, – классика. Есть концерты и даже оперы. Хочешь послушать "Goetterdammerung"?

– А что это такое?

– "Сумерки богов". Вагнер.

– Ох, это, наверное, слишком тяжело. Что-нибудь полегче поставь.

– Как насчет «Волшебной флейты» Моцарта?

– Слушай, ты можешь завести нормальную музыку, без всяких этих выгибонов? – уже раздражаясь, сказала Лайза.

– Пожалуйста, выбирай сама.

Пётр пропустил её к полкам и, стоя за спиной, давал пояснения. Лайза разглядывала диски, а третьим глазом, который, как известно, у женщин находится на затылке, определяла расстояние до объекта. Расстояние оказалось оптимальным. Петр находился близко. Прицелившись, Лайза наклонилась, как будто что-то разглядывая внизу стеллажа. Стыковка была удачной. Она безошибочно почувствовала его стержень. Теперь, если он нормальный мужик, инициатива должна была перейти к нему. По Лайзиному сценарию – он начинает напирать, она выпрямляется, он сзади берет её за груди. Они еще тесней сближаются. Потом она поворачивается к нему – и начинают раздевать друг друга.

– У тебя есть Элвис Пресли, «Люби меня нежно»? – непривычно волнуясь, произнесла Лайза, при этом она все еще находилась в г-образной позиции и явственно ощущала, каким hard стал on. Ей даже послышалось металлическое звяканье. Вдруг стальной браслет сковал её запястье, а второй обвил железную стойку стеллажа и защелкнулся. Правая рука бедной Лизы оказалась прикованной к стеллажу. Лиза дернулась, стеллаж не шелохнулся, он хорошо крепился к полу и потолку. У неё похолодел живот, когда она осознала, что влипла в неприятную историю.

Среди людей её профессии ходили страшные легенды, о том, как иногда проститутки попадали в лапы к садистам, маньякам и прочим выродкам. Это были жуткие истории. Рассказывали, что редко, очень редко кому-либо удавалось вырваться от психопата. Каждая девушка, слышавшая эти былички, думала про себя – конечно, это ужасно, это может случиться с каждой, но ведь не обязательно, чтобы это случилось со мной. Подсчитывали даже вероятность такого события. Оказывалось, что вероятность была небольшой, гораздо меньшей, чем оказаться под колесами сумасшедшего джипа. И все успокаивались, и шли на работу почти без страха.

Между тем выродок нашел и включил заказанную гостьей песню. «Лав ми, лав ми…» – нежным голосом запел Элвис. А Лизе впору было кричать: «Хелп ми! Хелп ми!». Лиза заплакала. «Милый, милый Элвис, подумала она, где твой пистолет, которым ты расстреливал свои телевизоры, когда они тебя раздражали. Достань его – никелированный, длинноствольный, с огромным барабаном, большой-пребольшой револьвер – и застрели этого гада!»

– Что вы собираетесь делать? – через плечо спросила Лиза. Она находилась в унизительной и совершенно беззащитной позе.

– Ничего особенного, – ответил маньяк, – просто мы тебя трахнем, и все.

– Зачем же меня приковывать наручниками?..

– Потому что мой друг будет нервничать…

– Какой еще друг?.. Такой же постмодернист?..

– Ага. Можешь не волноваться, мы не причиним тебе вреда.

– Так это игра? – с надеждой в голосе спросила Лайза.

– Как тебе сказать, для него это все слишком серьезно.

Господи, взмолилась жертва, она была согласна даже на друга. Хотя пизнес-леди не любят ситуации, когда тебя снимает один, а на хате оказываются еще и друг съемщика, а то и несколько жлобов, причем вставить норовят три члена, а оплатить за один.

От слов Пётр перешел к делу. Он поднял подол лайзиного платья и забросил его ей на спину.

– Тебе не жарко? – спросил Пётр, увидев подъюбочную женскую упаковку, и потянул вниз первый слой.

Только теперь она вспомнила, что не успела снять шерстяные колготки. Обычно она зимой как делала? Если была у клиента, просилась сначала посетить ванную, там она снимала снизу все теплое, заворачивала и клала в пакет. И потом уже, в одних прозрачных колготках, приступала к любовным играм. Уходя, снова тепло одевалась. Она берегла свой рабочий орган. Не то, что некоторые молоденькие дурочки, которые из какой-то ложной стыдливости зимой работали в тонких трусиках. Хронический цистит (насморк письки) – это еще самое малое, что можно заполучить от такого форса. Вот и получали в скорости воспаление придатков и бесславно покидали проституционный фронт.

– Жарковато, – призналась Лайза, послушно переставляя ноги, как распрягаемая конюхом кобыла.

– О! А это что у нас? – спросил мучитель, разглядывая открывшиеся прозрачные колготки, которые Лайза надевала скорее не для красоты, а чтобы шерстяные не раздражали кожу.

– Теперь снимем трусики, – комментировал свои действия насильник, стянув и отбросив второй, прозрачный, слой. – Замечательные трусики, с кружевами. У вас хороший вкус. – Этот подонок из уважения даже перешел на «вы». – Нет, эту последнюю деталь туалета я, пожалуй, оставлю. Пусть мой друг оценит и сам потрудится. Я, думаю, ему это доставит удовольствие. А теперь, если не возражаете, я заклею вам рот и, с вашего позволения, приглашу друга.

Не дожидаясь, впрочем, возражений и позволения, Пётр заклеил липкой лентой рот жертве и позвал друга.

И друг явился. Из кухни, клацая когтями по паркету, вышел огромный дог, с острыми ушами и большим членом. Настоящая собака Баскервилей, одно из воплощений женских кошмаров.

Лиза замычала, забилась в истерике, боком прижалась к стеллажу.

– Мой друг нуждается в случке, – спокойно сказал Пётр. – Но не каждая сучка ему подходит. Потом с владельцами весьма хлопотно договориться… Вы не представляете, как трудно собаке подобрать партнера.

Лиза пыталась порвать цепь. Дог зарычал.

– Вы раздражаете его, – пояснил владелец пса.

Свободной рукой она хотела отклеить рот, но лента так прилипла, что рвала кожу.

– Кричать не советую. Он этого не любит. И вообще, если будете вести себя как пугливая овца перед волком, он просто разорвет вас на куски. Так что примите позу покорности, закройте глаза и потерпите пять минут. Ему больше не надо.

Видя, что Лиза приняла позу покорности, владелец дал команду своему кобелю:

– Хамас, действуй.

Хамас, роняя слюну, бросился к жертве. Оскалил пасть и цапнул девушку за мягкие ягодицы – не больно, только зацепил клыками за трусики и попятился, их снимая. Трусики затрещали, порвались, слетели с тела. К ногам пса упали. Дог наклонил голову, понюхал впитавшуюся в материал прокладки кровь. Его дико возбудила кровь человеческая. Он бросился к Лизе и, высунув огромный мокрый язык, с хлюпаньем стал слизывать кровь, сочащуюся из бедной Лизы. Свет померк перед глазами её. Она чувствовала, что сейчас умрет от ужаса и отвращения.

В лихорадочных поисках чего-нибудь тяжелого, она схватилась за ручку одного из плоских ящиков, которые располагались в нижней тумбе стеллажа. Она выдернула ящик, оттуда посыпалась всякая всячина. Лиза действовала левой рукой, но, по счастью, она была левша. Когда кобель встал на задние лапы, а передними обхватил женщину за ребра (когти вошли под кожу), и что-то горячее и липкое прошлось по внутренней стороне бедер жертвы, Лиза с разворота двинула ящиком псу по морде. Пес взвизгнул, отлетел (наверное, сам отпрянул от боли в носу) на середину комнаты. За ним, кувыркаясь, полетел ящик, который Лиза не удержала.

Быстрыми и нервными движениями, царапая паркет и извиваясь телом, пес начал подниматься для новой атаки. Лиза, ища другое орудие защиты, моментально припомнила, что когда из ящика сыпались бумаги и прочие предметы, один из таких предметов очень тяжело бухнул у её колена. Она взглянула себе под ноги и не поверила. На полу лежал блестящий, с длинным стволом и огромным барабаном револьвер «Смит энд Вессон», какой она и просила у Элвиса. Казалось, он услышал её молитвы и ниспослал оружие возмездия. Недаром, многие фанаты считают его богом.

Лиза благодарно схватила «S&w» за ручку, он был тяжелым, пришлось под ствол подставить колено. Лиза не знала, заряжено оружие или нет, есть ли где-то предохранитель, нужно ли взводить курок? Ничего в этом она не понимала. Она просто нажала на спуск изо всей силы. Раздался оглушительный грохот. Пуля попала в раскрытую пасть атакующего пса, разнесла в осколки верхушку черепа, разбрызгав мозги по всей комнате. Мертвое тело собаки рухнуло к ногам взбунтовавшейся женщины.

– Ах, ты тварь! – зверем взревел Пётр и бросился на Лизу.

Револьвер грохнул еще раз.

Бедная Лиза рухнула в черную пропасть обморока.

Глава 6. ДОСЬЕ

Лиза очнулась и подумала, что ей опять приснился кошмарный сон. Руки и рот были свободны, она лежала на диване. Однако диван и помещение были чужими, значит, это никакой не сон, но кошмар продолжался.

Она резко опустила ноги на пол. Кожа дивана под ней скрипнула. Лайза потрогала себя и поняла, что одета. Во всяком случае, прозрачные колготки были снова на ней. И платье на месте.

Против нее в кресле сидел незнакомый мужчина и в упор её разглядывал.

– Ну, вот, очнулись, это хорошо, – Он расстегнул пальто, выпрямил спину, готовясь к разговору.

Это был человек лет сорока, с военной выправкой, точен в движениях и почти красив, если бы не физический изъян – кубической формы голова. Как врач, Лиза поняла, что это результат неправильных действий акушерки. Неопытная, она сплюснула голову, когда тащила ребеночка при родах. А восстановить побоялась, можно было повредить мозг. В другое время она бы посочувствовала этому человеку, но сейчас он ей внушал ужас.

– Кто вы?! – спросила Лиза, почти крича.

Закинув ногу на ногу, с любезной улыбкой, от которой Лиза внутренне похолодела, человек сказал:

– Успокойтесь. Вам ничего не угрожает. Разрешите представиться – полковник ФСБ Мурашко из Тринадцатого Главного Управления. Мы…

И тогда Лиза увидела, что у двери стоит – в каком-то кротком и тем более гнусном ожидании – другой человек, казенного вида: приземистый, неприятный, в черном пальто, с волчьим углом смуглого лица.

Вслед за тем она поняла, что на кухне ещё находятся не менее двух человек, говоривших придушенными голосами. Звякала ложечка о стекло стакана, словно они чаи гоняли.

– А где этот… и собака!? – Лиза взвизгнула, забралась на диван с ногами. И опять она увидела.

В углу комнаты, на полу, кто-то лежал, прикрытый простынею. А посредине на кровавом паркете были нарисованы мелом две контурные фигуры. Одна напоминала человека, другая – собаку.

– Не волнуйтесь, пса уже унесли, сейчас унесут Петра, – сказал полковник Мурашко и громко щелкнул пальцами.

Тотчас из кухни вышли те двое, вытирая рукавами мокрые от чая губы. Подошли к тому, кто был накрыт саваном, взялись за носилки (труп, оказывается уже лежал на носилках) и, маневрируя, вышли из комнаты на лестницу.

– Я их убила?! – опять, на грани истерики, вскричала девушка.

– Да, знаете ли, наповал, – безразлично махнул рукой этот страшный человек.

– Как вы здесь оказались?

– Да вот шли к другу в гости выпить рюмку чая, а его укокошила любовница.

– Я не любовница! Мы только познакомились! я не виновата!..

– Тихо, тихо, соседи услышат. Вы тут со своей стрельбой и криками переполошите весь дом…

– Имейте в виду, – умерив голос, стала оправдываться Лиза, – что он пытался меня изнасиловать… и даже не сам, а с помощью своего жуткого пса. Господи, как это все мерзко, гадко, отвратительно!

– Однако вы лихо с ними расправились.

Его пасмурность рассеялась вдруг резким крикливым весельем, свойственным безъюморным людям. Но вообще, выражение его интеллигентного лица было проницательное и сосредоточенное. Он был, наверное, умен, хотя это замечалось не сразу.

– Мы, признаться, не ожидали от вас такой прыти. Впрочем, это даже хорошо, что вы такая… мужественная женщина.

– Ну, да… поневоле станешь прыткой. Вас когда-нибудь насиловал собачий кобель или вообще насиловали? – Лиза готовила аргументы в защиту своих действий на основе аффекта.

Мурашко всем свои видом дал понять, что его никогда не насиловали. Он сам, да, бывало, насиловал. Лиза поняла это по его глазам. В них сейчас было то же самое выражение, что и в глазах братвы, которые приходили на девичий субботник.

– Скажите, мне придется отвечать?.. за убийство? – спросила Лиза, натягивая на колени платье и прижимая руками подол.

Мурашко неопределенно пожал плечом.

– Ну, если будите с нами сотрудничать, мы вас отмажем, – смилостивился полковник. – Это дело мы взяли под свой контроль. Милицию мы не допустим. Это сугубо наше дело. Потому что… – ладно, открою вам секрет – убитые были нашими сотрудниками.

– И собака?

– А что тут удивительного.

– Но зачем?.. Зачем ему это нужно было? Вроде бы он показался мне порядочным человеком… Он что, сумасшедший извращенец? Это, знаете ли, не очень хорошо характеризует вашу организацию.

– Ну, – Мурашко распрямил пальцы и протянул руку, – позвольте уж нам самим решать, каким должен быть имидж нашего учреждения. – Он вернул руку на подлокотник. – Да, признаем. Пётр перегнул палку. Действовал слишком прямолинейно и грубо. А задание у него было простое – проверить вас на стрессоустойчивость.

– Меня?! На стрессо… Да меня каждый день проверяют на устойчивость! Какое вы право имеете! Чего вам надо? Да я на вас в суд подам!..

– Не советую. Тогда точно сядете за ограбление и убийство, с отягчающими…

– Какое ограбление, мать вашу?! – Лиза разошлась вовсю, её обуял праведный гнев.

Мурашко повернул голову к своему сотруднику, замаявшемуся уже стоять у дверей, и сказал: «Луис, поставь пленку».

Мужик со странным для россиянина именем, откуда-то имея на руках кассету, подошел к видику, запустил её в нутро аппарата, кургузым пальцем нажал «PLAY». На вспыхнувшем экране Лиза увидела комнату Петра в черно-белом изображении.

– Это снимала камера наблюдения, установленная в квартире нашего сотрудника, известного вам Петра, – пояснял немой фильм полковник Мурашко. – Вот как развивались события.

Лиза увидела, как эти события развивались, и увиденное ей совсем не понравилось. Комната долго была пуста, даже пса не было видно. Вдруг из коридора в комнату вошла женщина. Её запечатлели со спины. Камера не очень удачно была установлена. Лиза с удивлением узнала себя. Вернее, не себя, этого не может быть, а женщину, одетую в точности, как Лиза. Типаж вообще-то подобрали довольно точный. Женщина воровски оглядела комнату, и камера, наконец, показала её лицо. Правда, издалека и не четко. Глаза женщины закрывали огромные черные очки. Но, в общем-то, она была похожа на Лизу, Лиза вынуждена была это признать.

Между тем лизин двойник принялся торопливо обшаривать углы помещения, открывать шкафы, рыться в ящиках. В общем, действовать, как обычный квартирный вор. Вот женщина нашла пачку денег, видно была, как она обрадовалась. Её даже, кажется, охватила какая-то эйфория, так что она вынуждена была присесть на корточки, стиснув ноги и зажмурив глаза, и так просидеть несколько секунд. По-видимому, секунд довольно сладостных, почти оргазменных. (Лиза почувствовала, что краснеет.) Потом женщина с силой выдохнула воздух и, не торопясь, стала запихивать деньги во внутренний карман своей (якобы Лизиной) куртки.

Потом воровка продолжила свое левое дело. И тут, в одном из ящиков стеллажа, она обнаружила знакомый Лизе револьвер. С интересом его осмотрела, с чисто женским любопытством, одним глазом, заглянула в дуло.

И вдруг замерла. Повернула голову в сторону коридора. (Лиза услышала, как гулко бьется собственное сердце) В комнату вошёл человек, держа за поводок рвущуюся собаку. Собака беззвучно лаяла на женщину. Женщина, как в немом кино, также беззвучно что-то кричала в ответ, картинно закатывая глаза. Вдруг собака сорвалась с поводка или хозяин натравил её. Воровка выстрелила из револьвера. Дальше Лиза не смотрела. Помощник Мурашко выключил телевизор и забрал кассету.

– Ну-с, – поддел итог сеансу полковник. – Вот так это было.

Лиза взорвалась:

– Неправда! Это какая-то гнусная подстава! Все было не так! Где вы откопали эту суку, похожую на меня?

– Может быть, и подстава, – спокойно ответил Мурашко. – Но для суда этого доказательства будет более чем достаточно.

– Я проститутка, а не воровка! И уж тем более не убийца, – оправдывалась Лиза.

– Всяко бывает, – простецким тоном возразил Мурашко. – Где проституция, там и воровство, где воровство, там и убийство. Цепочка известная. Вам нужны были деньги, вы полезли в квартиру. Не вовремя явился хозяин. Мы не утверждаем, что вы хотели его убить. Но так уж получилось…

– Враньё!!!

– Вы станете утверждать, что вам не нужны были деньги?

– Откуда вы знаете? Я прилично зарабатываю…

– И все же недостаточно, чтобы вовремя вернуть долг. Например – полторы тысячи баксов небезызвестному Толику Узбекову, – ответом убил её полковник.

– Это что, Толик вам сказал? Под-д-донок…

Мурашко торжествующе улыбался.

Лиза зажалась, отвернулась, обхватив руками колени.

– Я не знаю, кто вы такие, и что вам надо от меня. Может, вы английские шпионы и хотите завербовать меня, что бы я работала против СНГ. Только вы ошиблись, я патриотка. Не улыбайтесь. Если хотите знать, проститутки самые ярые патриотки.

– Согласен. Вот что… давайте по порядку, – Мурашко поднялся, снял пальто, продолжая говорить, – а то вы, с вашими истериками, поломали весь протокол.

Он предстал в хорошем гражданском костюме, вновь уселся.

– Итак, как уже было сказано, – продолжил Мурашко. – Я и мои коллеги представляем Тринадцатое Главное Управление ФСБ России. Вот мое удостоверение.

Он раскрыл книжечкой и показал документ с красной полосой, фотографией, подписями и печатями. Лиза, однако, смотрела на его руку. Пальцы у него были длинные и чувствительные, такие бывают у музыкантов или развратников.

– Что это за управление такое? – подозрительно спросила Лиза. – Чем оно занимается?

– Законный вопрос. И в свое время вы получите на него ответ. Пока же могу сообщить вам его сокращенное название. Это Управление называется ЛИЗА.

– Шутите?

– Отнюдь.

– И чем же, позвольте узнать, заинтересовала вашу ЛИЗУ, – Лиза утрированно подчеркнула чудную аббревиатуру голосом, – моя скромная персона. Вам ведь известно мое… э-э-э… ремесло. А, может быть, вы хотите, чтобы я охмурила какого-нибудь дипломата или подставила его, так же подло, как вы умеете это делать. Так у вас, вроде, свои сучки имеются.

– Разумеется, у нас имеются сотрудники для любого вида секретной работы. Да, мы многое знаем. В частности, о вас и вашей семье. И даже более того. Нам известно также и то, а чем вы не знаете.

Полковник Мурашко говорил медленно и доходчиво, как разговаривают с маленькими детьми, и к тому же понижал голос, чтобы создать видимость доверительности.

– Ну хорошо, успокоилась Лиза, – Давайте ближе к теме…

– Вот это по-нашему. По-чекистски. – Полковник прочистил горло. – Для начала откроем ваше семейное досье и кое-что прочтем из него.

Мурашко поднял к себе на колени, стоявший на полу портфель. Щелкнув замочками, не торопясь открыл его – псевдо-крокодилово изделие, по-актерски умело нагнетая ожидание; вынул папку с многозначительным названием «Дело №», причем буква «е» в слове «Дело» было написана согласно дореволюционной орфографии – через «ять». Старинная, стало быть, папочка! Вверху на сильно потертой обложке под мрамор были наклеены ярлыки с аббревиатурами известных и уже канувших в Малую Лету карательных госучреждений: «ВЧК», «ОГПУ», «НКВД», «МГБ», «КГБ»… Ярлыки были перечеркнуты: самые древние – химическим карандашом, остальные – чернилами и пастой шариковой ручки. Единственной из не зачеркнутых аббревиатур оставалась нынешняя – новая: «ФСБ России». Похвальная преемственность.

Мурашко перевернул обложку. Под картонкой, прижатые мощной пружиной, находились кипы листов, с постепенным переходом от пожелтевших и ломких от ветхости – ко все более свежим. Лиза на секунду почувствовала себя подпольным миллионером Корейко, которому великий комбинатор Остап Бендер зачитывает прошлые его прегрешения. Между тем Мурашко выборочно читал, и Лиза действительно узнала много интересного.

Оказывается, её предки по материнской линии находились в сношении с тибетскими ламами. Не оттого ли она испытывала нежность к буддизму? Но если Лизина любовь была платонической, то её прабабушка любовь свою воплотила в реальные дела. Прабабушка, которая долгие годы прожила в Тибете(!).

Мария Евграфовна, урожденная Шляпникова, синолог, тибетолог и гималаевед, родилась в самом конце девятнадцатого века, в 1899 году, в Нижнем Новгороде. Отец её был гимназический учитель географии, а мать служила классной дамой в епархиальном училище.

В 1904 году её родителям представились перспективные вакансии, и семья Шляпниковых переезжает в Петербург. Мария окончила гимназию в 1915 или в 16-м году, когда вовсю бушевала Мировая война, которую все сначала приняли восторженно, а потом отринули как нечто постылое, не оправдавшее надежд. Девица Мария увлеклась было революционными идейками, но вовремя одумалась. По настоянию родителей дочь поступает на Высшие женские (Бестужевские) курсы, каковые курсы (словесно-исторический факультет) и заканчивает с отличием уже после Октябрьского переворота, получив диплом Петроградского университета. (В 1918 г. по распоряжению Советского правительства ВЖК были преобразованы в 3-й Петроградский университет, а в 1919 г. слились с Петроградским университетом).

Советскую власть юная Мария приняла безоговорочно, когда к ним на квартиру явились пьяные накокаиненные матросы с «Авроры» на предмет изъятия буржуйских ценностей. Не сразу, однако, выяснилось, что они ошиблись квартирой. Направлялись, «понимашь», в квартиру Шниерзонов, а попали к Шляпниковым, бедным (к тому времени) учителям. Шляпников-отец, вытирая платочком кровь с разбитого носа, извинился за ошибку. Матросы извинения приняли, ущипнули Шляпникову-мать за ягодицу, а бестужевскую девицу Марию – за щечку. От греха подальше родители и юная Маша переезжают в Москву.

В начале 20-х годов, несмотря на лихое время, Мария продолжила свое образование, увлекшись Востоком. Будучи одаренным полиглотом, она изучила китайский с диалектами – мандаринский и пр., группу сино-тибетских языков, тибето-бирманских, западногималайских, восточногималайских; освоила монгольские диалекты – северные и южные, а также говоры Внутренней Монголии – и стала работать в Институте Востоковедения. В тех же двадцатых (еще был жив Ленин и был почти в своем уме), Мария подала прошение в правительство большевиков, с просьбой отпустить её в Гималаи.

Разумеется, её просьба не дошла бы до Ильича. На счастье Марии, её документ попал на глаза председателю Малого Совнаркома Александру Григорьевичу Гойхбаргу. Бывший приват-доцент Бестужевских курсов А. Г. Гойхбарг не мог не поддержать свою курсистку. Тем более что имел большое влияние в красном правительстве. С 18-го года он работал в Наркомюсте: являлся членом Коллегии НКЮ и заведующим Отделом кодификации и законодательных предположений.

Немалую роль здесь сыграла и бывшая бестужевка Надежда Крупская. И вскоре ВЦИК Совнаркома, в лице Ильича, заинтересовался необычными планами Шляпниковой. С позволения советской власти и не без её помощи, Мария Евграфовна, тогда еще просто Мария, отправилась в свою первую трансгималайскую экспедицию. Целью было разыскать Шамбалу и завязать сношения с Великими Махатмами. Мария уполномочивалась послом Кремля. Для этого ей были предоставлены верительные грамоты, подписанные Лениным. (В то время он по старой привычке активно искал поддержку, где только можно.)

Экспедиция относительно быстро пересекла Европейскую Россию, Сибирь, пограничный город Зайсан. Переправившись через Черный Иртыш, они оказались в монгольских степях. Тяжелейшие переходы в Гималаях и Тибете Мария переносила стойко. Несмотря на запретительные законы, ей удалось пробраться в самое сердце Снежной страны, завоевать доверие местных жителей. Шамбала, однако, так и не открылась смелой женщине.

По возвращении на родину, Мария уже не застала в живых ВУМПРа (вождя и учителя мирового пролетариата) Ленина. Всеми делами в стране заправлял «этот грузин». Мат его был груб и по-хамски вульгарен, в отличие от мягкого и интеллигентного матерка Ильича. Грузина не интересовали мифические Махатмы. Его привлекала конкретная политика, в реальных странах. Например, в Китае. К тому времени там начались, вернее, продолжились, бурные события. Все, какие ни на есть востоковеды, направлялись туда. Машу направляют в Южный Китай, в Нанкин, в качестве помощницы Блюхера, бывшего там военным советником от Страны Советов, для укрепления гоминьдановской армии в их борьбе с северными милитаристами.

Позже, начавшиеся трения (из-за непомерных амбиций Чан Кай-ши) между коммунистами и партией Гоминьдана (каковую партию создал первый вождь и учитель китайского народа (еще до Мао) великий Сунь Ят-сен), Блюхера отозвали, а вместе с ним и Марию.

В Москве Мария обнаружила, что беременна. Ну, родила, оказалась – дочь, назвала её Нанкой (в честь памятных воспоминаний о пребывании в Нанкине); воспитывала одна, родители к тому времени ушли в лучший мир.

Когда Блюхера арестовали, Мария – бывшая его соратница и, стало быть, сообщница (чего греха таить, довольно близкая, красный командир-то был видным мужчиной) – поняла, что ей срочно нужно уехать в новую трансгималайскую экспедицию. Отправив дочку к дальним родственникам в город Семиозерск, она обратилась за помощью к своим восточным друзьям, в Единый Буддийский Народный Фронт (ЕБНФ), находившийся в то время в Москве. Индийский революционер Свами Махариша Наг и его китайский товарищ Вынь Хуй помогли ей достать поддельный китайский паспорт.

Хуй и Свами так же помогли ей перейти границу Внешней, а потом и Внутренней Монголии. На Севере Китая она попала на территории, контролируемые коммунистами. Видела Мао. Как грамотная, она была мобилизована на работу санитаркой. Японцы напирали, рвали фронты, раненых везли тысячами. Потом Мария попала в плен к японцам. Как грамотную, её хотели расстрелять, но вовремя подошли гоминьдановские войска и выбили японцев. Затем последовали долгие скитания по провинциям. Наконец Мария сумела прибиться к каравану, который шел в нужную ей сторону.

Через горные перевалы проникла беглянка на южные плоскогорья Тибета, годами путешествовала по его восточным провинциям и северными пустынями трав. Странствовала под видом нищей-паломницы, с фальшивым паспортом, с легендой вместо подлинной биографии.

Во время последнего похода пересекла весь Тибет от южной его границы до самой Лхасы. К старости отшельницей поселилась в безлюдной местности. Своими подвижническими подвигами приобрела репутацию и авторитет дубтоба (маг) и женщины-ламы (жетсюн кушог). Помогло то, что в Тибете матриархат.

Были у нее ученики.

Сидя в своем горном гнезде, часто вспоминала дочку. Особенной зимой, отрезанная от всего мира, когда дороги и перевалы засыпало снегом. От всего мира, но не от Центра, которому была по-прежнему верна. Ведь она дала слово Ленину, а он обратно слово не вернул. Поэтому регулярно, с помощью своей магической силы, раз в месяц она посылала «по ветру», как говорят тибетцы, телепатические шифровки. В Москве штабной перципиент принимал сначала народную тибетскую мелодию – тым-дым-тым-дым… и как бы горловое пение: оаэггы-ы-о-у-гг, а затем группы цифр.

В Центре ею были довольны. Особенно ценные сведения были получены от неё во время неоднократных китайских вторжений в Тибет. Кроме того, она была самым финансово необременительным агентом. О её бескорыстии среди чекистов ходили легенды. Начальник шифровального спецотдела Глеб Бокий часто удивлялся: «Вот баба, даже батарейки для рации не просит выслать, на своей энергии работает. Вот всем бы так».

В сводках разведуправления, отправляемых в Кремль, Марию называли не иначе как «наш человек в Лхасе».

Однако, сказать по чести, Мария Евграфовна не совсем уж бескорыстно работала на Москву. Женским сердцем она понимала – если хорошо будет Стране Советов, то и дочке её тоже будет хорошо. Её Нанке…

«Пизда – очень серьезная вещь».

Эдуард Лимонов

Несмотря на суровое военное детство, Нанка выросла девицей легкомысленной. Еще бы – без отца, без матери, родственники ей мало уделяли время, она платила им той же монетой. Кстати о деньгах. С детства испытывая в них нужду, она быстро научилась их зарабатывать. В пятидесятые годы в стране победившего социализма профессия проститутки не была столь почетной, как сейчас. Нанка рано познакомилась с «право-предохранительными» органами, как она их называла. Приводы за спекуляцию, «аморальное поведение» и неразборчивые связи – вот далеко не полный список её подвигов к своему двадцатилетию.

Кончилось это тем, чем и должно было закончиться. Нанка забеременела неизвестно от кого. Родственники посоветовали ей сделать аборт. Но в те времена косо смотрели на аборты, вернее, это Иосиф Виссарионович косо смотрел на аборты, и потому все тоже косо смотрели на аборты – поэтому они были запрещены. Так, благодаря косому взгляду товарища Сталина, на свет появилась премиленькая девочка, будущая Лизина мать. Её так и назвали: СталИна (с ударением на «и») – в честь товарища Сталина.

Денег в семье катастрофически не хватало. И Нанка взялась за старое. Но провинциальный Семиозерск был маловат для её амбициозных проектов. Нанку безудержно потянуло в столицу, как её маму Марию тянуло в таинственный Тибет. Оставив Сталину на попечение родственников, Нанка укатила покорять златоглавую.

Живя на блатных хазах, Нанка впервые познала стопроцентного иностранца и одуряющий запах иностранной валюты. А потом нагрянул умопомрачительный Всемирный фестиваль молодежи в Москве, и Нанка развернулась во всю. Вот тогда ею заинтересовались «предохранительные» органы покруче милиции. Они не били её, не запирали в обезьяннике, не домогались её в отдельной камере, – вели себя интеллигентно. Но от их спокойного тона Нанку бросало в дрожь.

Впрочем, она напрасно боялась. Ей предложили условия просто сказочные – из банальной проститутки стать постельным агентом КГБ. Её устроят в систему «Интуриста» и, она по-прежнему будет встречаться с иностранцами, но уже на, так сказать, законных основаниях и под прикрытием Конторы. Эта крыша так же будет подыскивать ей клиентов – не каких-нибудь бедных зарубежных студентов, а, например, дипломатов, работников иностранных торговых фирм и в таком роде. Все, что Нанка заработает, она могла оставлять себе (валюту она сдавала и получала рубли по курсу Центробанка), а в Контору передавать письменные отчеты и аудиозаписи, добытые во время интимного сеанса.

Знала бы Нанка, что мягким к себе обращением со стороны лукавых органов обязана «Тибетской маме», лица которой она уже не помнила.

Курировал Нанку подполковник КГБ Усмурняк Сергей Леонтьевич. Она подписала договор (чернилами, чернилами…), и её отправили в 121-ю спецшколу. Там агентов, вернее, агентш (хотя были и агенты – голубого профиля) обучали танцам, хорошим манерам, приемам джиу-джитсу и технике половых сношений по древней методике «Кама-сутра». Эту методику еще в двадцатых годах привез в Россию небезызвестный индийский революционер Свами Махариша Наг. Да-да, тот самый Свами, который помог в свое время матери Нанки уехать в Синие страны. Удивительно, как своенравный Рок, хитроумно сплетает нити судеб человеческих.

(Кстати, потом, в 49-м году, Сталин живьем закопал этого йога в землю у кремлевской стены по его собственной просьбе. Как своеобразную бомбу времени. Откопал Махаришу уже Горбачев. Живой и даже ничуть не постаревший йог уехал на родину с благой вестью о Перестройке).

Нанка оказалась способным агентом. Виртуозно владея вагинальными мышцами, она легко могла разговорить самого молчаливого датчанина или японца. Полиглотские способности матери и милитаристский талант отца позволили ей без труда в совершенстве овладеть языками и покорить заморские страны. Вскоре она уже работала выездным агентом: Испания, Франция, Германия… Куратор – уже полковник (благодаря её успехам) – поговаривал даже о США. Но удовольствовались Аргентиной. Что-то в Штатах у них сорвалось, возможно, причиной тому была недостаточная осведомленность советских спецслужб о матримониальных вкусах президента К<…>, отягощенных интригами Мэрилин Монро.

Закончила Нанка свою карьеру так, как заканчивают её большинство агентов. К началу семидесятых, она, потеряв былую привлекательность, вышла со службы в отставку и была отпущена на вольные хлеба – во Францию. Через год с небольшим на Шамп з’Элизэ (Елисейские Поля), у подножия Эйфелевой башни нашли её сплющенное тело. Догадки, циркулирующие в Конторе о причине её гибели, были разными. Одни считали, что она добровольно отправилась в последний полет. Нанка любила красивые жесты. Другие предполагали, что её заманила и столкнула завистливая французская подруга-проститутка. Это, впрочем, маловероятно, потому что там же все огорожено и кругом натянуты сетки. (И только есть одна узенькая калитка из гнутой металлической трубы – платный проход для самоубийц.)

К тому же у Нанки была хорошая пенсия, выплачиваемая в валюте, что позволяло ей безбедно проживать в четвертом арандисмане, в самом центре Парижа, в отеле «Ambasador».

Хотя, кто знает?.. Hotel «Ambasador», что на рю Трюмо, – место и без того хлебное. Клиенты все сплошь престарелые, но очень горячие латиноамериканские дипломаты. Так что «паркуа па?», как говорят французы – почему бы нет? Конкуренция зла. Конкурентка подпилит любую решетку, порвет любую сетку. Возможно, да, Нанка пошла по старой дорожке. Недаром арабы утверждают, что горбатого верблюда…

* * *

Вот такие героические бабки были у Лизы. Настоящие русские бабки.

А что же Сталина? А вот Сталина подкачала. Хотя, что значит – «подкачала»? Наоборот, все её считали правильной девочкой. Короче говоря, Сталина выросла и прожила жизнь закоренелым совком. Ни о каких столицах не помышляла. Жила в своем заштатном Семиозерске (от некогда семи озер остались два и те были засраны) работала на фабрике «Серп и Молох» – сначала сшивальщицей, потом волочильщицей и, наконец, – мотальщицей. Пятого разряда.

Однажды на фабрику приехала её судьба в образе скуластого, узкоглазого, жизнерадостного казаха. Из Казахстана пришла партия овечьей шерсти, но с документами вышла неувязка. Фазир Нарамбеков из Алма-Аты приехал разбираться. Парень молодой, веселый, на кабызе* играет (* народный струнный инструмент), поет непонятные песни, а остановиться негде. В гостинице номеров нет. А у Сталины, передовика производства (или – «передовицы»?), квартира пустует. Родственники-то все вымерли от старости, вот она и жила одна.

Фазир, пока выправлял документы, тесно сошелся со Сталиной. Уезжая в свой Казахстан, умыкнул передовую девушку, – и ни дирекция, ни профком ничего не могли поделать.

В 1985 году родилась Лиза Нарамбекова.

В 1988 году папа-Фазир уехал в очередную командировку. И не вернулся. Мама-Сталина подала во всесоюзный розыск. Всё, что смогла установить милиция дышащего на ладан Советского Союза, это дату, когда Фазира видели живым в последний раз. Он играл на кабызе у некой гражданки, проживавшей в Могилеве. Гражданка заявила, что о дальнейшей судьбе Фазира ничего не знает, и без сожалений отдала кабыз. Музыкальный инструмент переслали Сталине. Теперь кабыз не возят по командировкам, он постоянно висит на стене. Но каждый день 20 мая – предположительная дата гибели Фазира – струны кабыза издают самопроизвольное гудение. Ровно сутки звучит эта потусторонняя музыка, потом постепенно умолкает. И так до очередного 20 мая следующего года. В остальное время кабыз молчит, как мертвый. Приходили экстрасенсы и аномальщики, интересовались этим странным явлением, изучали – крутили рамочками, включали счетчики Гейгера. На вопросы Сталины отвечали уклончиво. Советовали обратиться к Кашпировскому или Чумаку. Только один экстрасенс сказал бедной женщине, что видит её мужа в каком-то мире, где очень много воды. Как это понимать – не растолковал. Скорее всего, и сам не знал.

В мрачные 90-е годы начался процесс выдавливания русских, в первую очередь – из столицы. (Слушая разговоры взрослых, Лиза-подросток представляла это типа – как пасту выдавливают из тюбика, потом выплевывают за ненадобностью). Мама потеряла работу, пришлось за бесценок продать квартиру в Алма-Ате (трехкомнатная, с паркетными полами) и переехать в Уральск. Там было больше русских и дискриминация мягче. Мама устроилась на завод. Им дали комнату в семейном общежитии (когда они дали взятку казаху-коменданту).

В казахском Уральске у Лизы не было никаких перспектив. Но злая судьба вдруг расщедрилась. Семья одной Лизиной подруги уезжала в Россию, в город Екатеринбург. И Лизу, которая к тому времени окончила школу, взяли с собой. У мамы как раз завелся какой-то ухажер, её жизнь хоть как-то устраивалась. Лиза почувствовала себя лишней в той проклятой комнате. Короче говоря, мама была не против. Она сама мечтала вернуться в Россию, но сил для новой жизни уже не было. Дай бог, дожить бы эту.

В Екатеринбурге Лиза получила какой-то вид на жительство и поступила в мединститут. Через шесть лет получила диплом. Срок вида на жительство истек в связи с окончанием учебы, и надо было уезжать обратно в Казахстан. Возвращаться в страшную комнату.

В отчаянной борьбе за лучшую жизнь Лиза уезжает в Москву. Переходит на нелегальное положение. Там встречает Толика Узбекова, который берет её под свою опеку…

Однако Лиза не знала, что за её судьбой следило зоркое недреманное око ФСБ России, преемницы КГБ. Спецслужбы не только следили, но иногда негласно помогали. Родители той девочки никогда бы не взяли Лизу с собой в Екатеринбург. Но их ПОПРОСИЛИ. И те не могли отказать. Все эти щедроты ФСБ объяснялись писанными и неписанными правилами спецслужб – всегда держать в поле зрения семью, члены которой хоть когда-либо сотрудничали с ними. И началу такому сотрудничеству положила прабабушка Лизы – Мария Евграфовна Шляпникова, которая в 2010 году, в возрасте 111-ти лет, покинула бренный мир и ушла в нирвану.

Глава 7. НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК

Полковник Мурашко закрыл папку. И тотчас на кухне смолкло радио, которое до этого играло увертюру к опере Вагнера «Лоэнгрин».

– Прошу всех встать, – сказал Мурашко, поднимаясь с кресла. – Почтим память наших товарищей минутой молчания.

Лиза встала с дивана. И даже дальний человек Луис тоже отлепился от косяка и стал по стойке смирно. Склонив голову, они молчали. Лиза в уме решала вопрос, чью, собственно, память они чтят – прабабушки Марии, бабушки Нанки или Петра с псом? Возможно, решила она, что всех четверых.

– Можно сесть, – разрешил Мурашко, когда двадцатисекундная минута молчания истекла.

– Итак, гражданка Нарамбекова, как собираемся жить дальше? – спросил полковник, голосом выделяя нерусскую фамилию визави.

Лиза намек поняла. Но смело ответила:

– А что ж, как жила, так и буду жить. Я честный гастарбайтер, никого не трогаю. Между прочим, регулярно плачу членские взносы в Фонд Нравственности…

– ЧЛЕНСКИЕ взносы это хорошо, – опять выделил голосом полковник ФСБ, – но все же нелегальный гастарбайтер, – Мурашко потряс длинным развратным пальцем, – есть нелегальный, незаконный. За это мы можем выслать вас на вашу историческую родину, к Назарбаеву.

– Да, Господи, да что же это… – взмолилась Лиза, – что ж вы прицепились к бедной девушке. Ну, уеду из вашей гостеприимной страны, где людей травят собаками, вам легче станет?.. Неужели мы, интеллигентные люди, не сможем договориться.

И Лиза сделала так, что Мурашко на несколько секунд увидел её, просвечивающий сквозь прозрачный нейлон, магический треугольник. На полковника это демонстрация женской силы не возымела никакого действия. Либо он хорошо владел собой, либо только недавно слез с бабы, либо бабы вообще не его половой профиль.

– Игорь Валерьянович, – обратился к полковнику скучающий по углам Луис, – скажите ей про подарок. Наследство все-таки…

Судя по тому, что Мурашко не одернул своего подчиненного, который учил его, как надо вести вербовку, эта сцена была отрепетирована.

– Ах, да! – не совсем убедительно воскликнул Мурашко, схватившись за свою квадратную голову. – После своей кончины ваша прабабушка оставила вам, Лиза, кое-что из своих вещей. Браслетики там, серьги. Очень ценные вещи. И среди прочего – ритуальный кинжал пурба. Тоже вещь весьма своеобразная.

– Давайте, – протянула руку Лиза.

Мурашко полез в свой портфель, но вынул оттуда не ожидаемый сверток или ларец, как представлялось Лизе, – а очередную бумагу. Вернее, газету. Лиза успела прочесть заголовок. Это был «Колокол Березовского» – издаваемая в Лондоне газета на русском языке и нелегально распространяемая в России.

Мурашко зачем-то положил её на колени и этим ограничился. Усмехнулся:

– Ишь вы какая скорая… Подарочек находится в Лондоне. Во всяком случае, скоро туда прибудет с нарочным. Чтобы его получить, надо поехать в Англию. Без нашей помощи вы туда не попадете. А если и попадете, то не сможете узнать – где и с кем надо встретиться. Прабабушкин наследственный подарок должен будет привести её последний ученик.

– А вам-то откуда это известно?

– Ах, Лиза, Лиза, забыли, с кем имеете дело? Ну, хорошо, поясню. Во время последнего сеанса связи, наш человек в Лхасе, то есть ваша прабабушка, сообщила, что вскоре уезжает в бессрочную командировку… ну, вы понимаете, куда… – Мурашко воздел очи горе, – в связи с этим, завещает передать свое небогатое имущество наследникам, буде таковые найдутся. Посланный от нее человек обязан ждать наследника в Лондоне в определенные дни и часы, в определенном месте. Поёлику наследники не объявятся, вещи перейдут в собственность ученика. Как видите, Лизавета Фазировна, посланнику даже выгодно, чтобы вы не явились на встречу.

– А если он, этот посланник, вообще не приедет на встречу. Присвоит себе, и все. Кто ему укажет?

– Ну, там, в Тибете, воля учителя, воля гуру – закон. Об этом можете не беспокоиться. И насчет всего остального тоже. Пароль для связи нам известен. В Лондон мы вас переправим, но…

– Но не без-воз-мез-д-но, – зажав нос, сказала Лиза, подражая насморочному прононсу Совы, знакомой Винни Пуха.

– Оченно верно, – так же насмешливо отозвался полковник. – Меморандум о сотрудничестве все-таки придется подписать.

– Хотите, чтобы я попутно сфотографировала для вас Биг Бен вместе с Вестминстерским аббатством?

– О нет, Лиза Фазировна. Дело гор-р-раздо серьезнее. И шутки кончились. При нашей расторопности, вам «карячится», как выражаются в определенных, зековских, кругах, если не расстрельная статья, то очень большой срок. А, выполнив наше задание, всего ОДНО задание, вы можете выйти на пенсию с хорошим валютным содержанием и жить, где вам вздумается. Хоть на Багамах.

– Заманчивое предложение, – протянула Лиза, мысленно представляя себя богатой и независимой. – Что я должна сделать?

– Ничего такого, что выходило бы за рамки ваших профессиональных способностей. Вы должны будите познакомиться с одним человеком и подарить ему прабабушкин – а к тому времени уже ваш собственный – кинжал… Видите ли, Лиза… – голос Мурашко стал еще более доверительным, – нам нужно завязать с этим человеком известные отношения. Для этого мы должны его заинтересовать. Денег у него – куры не клюют, так что его не купишь. Но есть у него одна слабость – он коллекционирует старинное оружие. Думаем, на ваш кинжал он клюнет. Вещь старинная, редкая и где-то даже волшебная… Ха! Шучу. Но вещь для любителя, несомненно, ценная.

– А нельзя это дело провернуть без меня. Подарите ему этот кинжал сами…

– Да мы бы с радостью, – Мурашко развел руками. – Но вот незадача: посланнику даны четкие указания – передать наследство лично в руки наследникам. И вообще, должен вам сказать, тот человек, который нас интересует, очень осторожен. Раскусить нашего профессионального агента ему ничего не стоит, как два пальца… А вас как наживку, у которой не будет на лбу печати ФСБ, он проглотит… ну, в смысле, поверит…

– Но если я подпишу с вами соглашение, у меня появится эта ваша печать, – резонно ответила Лиза и почесала лоб.

– Ну, ладно, так и быть. Возьму грех на душу. Ничего подписывать вам не придется. Соглашение будет устным. Так сказать, джентльменским. Вы нам доверитесь, мы – вам. Вот видите, условия более чем простые, не скажу – легкие, вы уж постарайтесь… А Родина вас не забудет. Все-таки вы наполовину россиянка. И на хорошую половину, смею заверить. Одна прабабушка чего стоит, да и бабушка была тоже не промах. Ну как, ударим по рукам?

Мурашко протянул руку. Пальцы его дрожали. Наверное, с похмелья. И тогда Лайза сделала то самое, что все мы иногда делаем непонятно почему, хотя какая-то часть души точно знает, что иначе нельзя. Она согласилась.

Посчитав, что теперь имеет полное право расслабиться, Лайза достала из тайничка сумочки заветный косячок и прямо при всех закурила.

– А вот это вы сделали последний раз, – сказал полковник ФСБ, сразу унюхавший специфический дым, – во всяком случае, до тех пор, пока сотрудничаете с нами.

Он встал и вырвал самокрутку из рук Лизы.

– Какого черта! – взвилась на дыбы полуроссийская гражданка. – У меня привязанность! Меня без этого депрессняк давит…

– Перестаньте маяться дурью. Никакая у вас не привязанность. Мы ведь знаем.

Мурашко сунул косячок себе в рот и сделал несколько мощных затяжек. Потом закатил глаза.

– Ох! Едрит твое масло, забористая Марья. До жопы пробирает… – удовлетворено сказал он.

– В этой траве слишком высокое содержание ТГК, – сказала Лиза и пояснила, – тетрагидроканнабиола – одного из основных алкалоидов конопли. Первый раз, когда я попробовала, вообще блевала.

– Кто вас приучил к этой гадости?

Лиза махнула рукой:

– Так, одна деваханическая подруга…

– Деваха?..

– Ага, Девакан. Это место такое, где встречаются все хорошие люди после смерти.

– На кладбище, что ли? – усмехнулся Мурашко.

Лиза видела, что под прикрытием циничной материалистической усмешкой в глазах полковника все же робко пробивается трансцендентальное любопытство. И потому она пояснила:

– В переводе с санскрита «Девакан» – место богов. Небесная сфера, в которую переходят человеческие существа, сбросив свои физические и астральные тела, мир блаженства и единения душ.

– Настоящее единение душ бывает только в наших рядах, – сказал полковник ФСБ.

– Каждому по вере его, – зловеще заключила Лиза и вернулась в деловое русло:

– Ну, так покажите мне клиента?

Мурашко безжалостно придушил недокуренный бычок в пепельнице и раскрыл загодя приготовленную газету. Из нее выпала фотография. Протянул её Лизе. На фотографии был изображен человек – абсолютно голый, с калькулятором в руке. Лиза пригляделась и узнала.

– Так это же…

– Тс-с-с, – приложил палец к губам Мурашко и отдал приказание: – Никаких имен вслух не произносить. Для вас он просто – объект «Х». Понятно?

– Так точно, товарищ полковник! – по-военному ответила Лиза. Но не удержалась от штатской привычки, добавила:

– Ну и заданьеце. Ничуть не легче, чем соблазнить Тони Блэра.

– Хуже, Петька, хуже, как говорил Василий Иванович. – Мурашко почесал затылок чапаевским жестом. – Тони-то Блэр доверчивый простак, до женщин падок, как и его бывший друг Билл. А этот, – Мурашко кивнул кубической головой в сторону фото, – осторожный и подозрительный лис, себе на уме. К нему на хромой кобыле не подъедешь.

– Так куда же мне, с моей суконной, русско-казахской физиономией? – посетовала Лиза.

– Физиономия у вас – что надо, – похвалил и обнадежил девушку полковник, который знал толк в девушках-агентах и просто девушках. – Восточную экзотику он любит. На этом и строится весь расчет. Я прав, Луис, а?

Мурашко повысил голос, повернувшись к своему молчаливому товарищу, про которого Лиза время от времени забывала.

– Компрендо* [*в натуре (исп.)], – ответил Луис. – Клянусь вечными льдами Йошкар-Олы, в которых замерз мой отец.

– Итак, – в который уже раз резюмировал полковник, – Вам предстоит совершить, так сказать, vouage… где вас ждет little sexual affair – маленькое сексуальное приключение.

– Ну и когда состоится операция, – спросила Лиза, переходя на профессиональный жаргон агентш.

– Не скоро, – сказал Мурашко, надевая пальто. – После Нового года. Где-то в конце февраля намечен визит Далай-ламы в Лондон. Вместе с ним приедут разные паломники, в числе которых будет и Посланник. Короче, все детали обговорим позже перед вашим вылетом. Возможно, будут некоторые поправки. В общем, поживем – увидим. Одевайтесь. Мы отвезем вас домой.

– А что мне теперь делать? – Лиза была в растерянности.

– Как «что»? Продолжать жизнь пизнес-леди, – Мурашко взял портфель. – Да, кстати, теперь вы свободный художник. Мы выкупили вас у вашего хозяина, Кирилы Петровича. Бригадир подразделения Коновалов уже поставлен в известность. Толик Узбеков, ваш пастух, тоже информирован. Так что ничего не бойтесь. До отъезда мы вас пристроим в хороший отель. Будите зарабатывать неплохие деньги. Без налогов и поборов. Под нашей крышей там вас никто пальцем не тронет, если, конечно, не полезете куда-нибудь на чужую территорию.