Читать онлайн Самый лучший коммунист. Том 2

© Смолин Павел, 2024

Глава 1

В большой комнате квартиры в Сокольниках было весело: весь вечер протусовавшись по Москве, мы с моими (в сугубо позитивном, не связанным с правом владения смысле) нигерами осели здесь, за прототипом «Одиссеи – 2». Набитый трехлитровками с пивом холодильник, гора закусок и интересный досуг стали залогом отличного настроения.

– Твою мать, нигер, ты опять меня сделал! – ткнул кулаком в плечо одетого в трусы и белую майку, но не отказавшегося от золотой цепи с кулоном в виде знака доллара Тайрона Фанки Фанк.

Артист, как и я, одет так же – жарко, блин – но кулон (негры называют это «блинг») у него в виде конопляного листа. Подарок коноплеводческого совхоза, как ни странно – Фанки Фанк захотел посмотреть на «целое поле травы», и я не обломался его туда свозить. Продукция негров разочаровала – наркотический эффект отсутствует, если, конечно, не провести некоторые манипуляции, о которых они не знают, а я не хочу говорить – это же обычные ребята из гетто, начнут трепаться об особенностях Советского употребления нехороших вещей, оно нам надо? В Советском Союзе наркомании нет!

– Тебе нужно стараться больше, медленножопый нигер! – не остался в долгу Тайрон.

Слов на основе «ass» негры используют стремящееся к бесконечности количество – будем надеяться, что члены сборной и немцы не настолько погружены в «афроамериканский лор», как я. Ну и болеть афроамериканцы будут не за нас, а за США в тех дисциплинах, где будут участвовать афроамериканцы. Если таковых не найдется – будут болеть за «какого-нибудь нигера». А еще дедова охрана отказалась оставить меня спокойно бухать с черными братьями, настояв на интеграции в квартиру «пятого» – на кухне осел, чтобы мы его не разлагали.

Рубятся негры в «Бокс» – первый на планете файтинг, между прочим, но это благодарное человечество осознает только в будущем. Приставка уже не выглядит как непонятное нечто из дерева и проводов, а по актуальной моде этих времен представляет собой черную, пластиковую коробку, местами украшенную деревянными планками. Не будет смотреться чужеродно на фоне стенок и тумбочек – стенки, вообще-то, не уникальный Советский фетиш, их везде полно.

Зазвонил телефон, я снял трубку, выслушал собеседника и поблагодарил. Негры вопросительно посмотрели на меня, и я с широченной улыбкой – и выпитое «Жигулевское» тут совсем не при чем! – поделился с ними восхитительной новостью:

– Завтра к Оле пустят на пять минут.

Зарубежный культ личности певицы действует только в масштабах соцблока, но в силу комплекса причин западные СМИ новость о покушении на нее облетела: папка – полковник КГБ, продюсер, лучший друг и предположительно любовник целый Сережа Ткачев, а покушался член Олимпийской сборной из-за неразделенной любви. Инфоповод получился могучий, и, когда послезавтра на полки магазинов ляжет ее первый сингл, его буквально сметут и без всяких приписок про «ограниченный тираж». Увы, масштабировать нет смысла – с носителей в эти времена денег получается меньше, чем за гастроли, а про «роялти» неясно – пиндосы начали негласно, но последовательно давить на радиостанции просьбами ставить поменьше Советских артистов. Так, Оле приятно сделать.

– Щит, нигер, это отличные новости, – одобрил Джим.

– Круто, что мелкая выздоравливает, – присоединился к нему Тайрон.

– Когда я лежал в больнице, – Фанки Фанк приподнял майку, показав пару шрамов от пуль на тощем животе. – Хорошо, что мне давали морфин. Отец рассказывал, что пару раз ему приходилось выбирать, какому из раненных парней больнее – запасов не хватало.

Отец Фанки Фанка тоже служил под началом генерала Паттона, и это не совпадение, а статистика – он целым корпусом командовал.

– Он был медиком? – спросил я.

– Помощником медика, – поправил Джим. – Но медик был черным – когда повсюду трупы и взрывы, нет времени искать белого врача, и снежинкам приходилось терпеть.

Негры грустно хохотнули, я покивал и попросил:

– Расскажешь об этом завтра, на записи?

– Конечно, нигер, – пообещал артист.

– Йо, расскажи мелкому нигеру про дом, – запросил Тайрон смену темы и приложился к запотевшей кружке.

Приложился и я – морально разлагаюсь, а че мне? Джим смочил горло и поведал:

– Как только у меня появились деньги, я решил починить те руины, где меня первый раз снимали для телевидения. Здание ублюдочное, и его хозяин нихрена с этим не делал, каждый раз посылая нигеров подальше словами «когда начнете платить по счетам, тогда крышу и починю». Я покрыл долги нигеров, – ухмыльнулся. – Но гребаный лендлорд решил, что чинить рухлядь ему не интересно и нанял парочку нигеров с другого района спалить дом – много денег по страховке за него не получишь, потому что ни один агент не согласится застраховать хибару из гетто на кругленькую сумму. Но жадному нигеру…

– Хозяин – не белый? – удивился я.

– Лучше бы он был белым, – поморщился Тайрон. – Тогда ему бы не хватило яиц провернуть это! – проявил расизм.

– Так вот, – продолжил Джим. – Жадному нигеру показалась хорошей идея свалить в теплые края с моими деньгами и страховыми выплатами – в этом случае ему не придется раскошеливаться на ремонт.

– Так себе план, – оценил я. – С поджогами у вас строго, особенно если дело касается страховых выплат.

– Нигеров с канистрой мы заставили дать показания, – удивил выбором легальных методов борьбы с поджогами Джим. – Тупой нигер сел на десять лет, а дом перешел его жене. Сучка решила, что не стоит злить нигеров, и отремонтировала дом.

– Хорошо все, что хорошо кончается, – подытожил я.

Утро началось с неприятного от выпитого пива пробуждения. Поднявшись с кровати, я поморщился и пошел в душ. Смыв с себя мерзкий, липкий пот, достал из трюмо цитрамон и выпил. Скоро полегчает, а пока можно будить негров, обнаруженных прямо на полу большой комнаты.

– Дети джунглей, – умилился я.

Будь рядом «родная» охрана, они бы поржали и помогли, но сменившему напарника в полночь «третьему» было все равно, поэтому толкать бесчувственные черные тела пришлось мне одному.

– Фак ю, нигер, – не оценил моих усилий Фанки Фанк.

Ясно, хрен с вами, валяйтесь, все равно дела делать надо, запись передачи с черными братьями только вечером. Посмотрев на часы, расстроился – на десять минут выпадаю из графика. Придется завтракать в машине.

Покинув квартиру, погрузился в машину – выданную мне в служебное пользование, положенную по должности, черную «Волгу». Вот не понимаю я этот фетиш – в «Запорожце» или «Москвиче» уютно, а это – чисто кастрированный танк. Особое удовольствие доставляет неизживаемый бензиновый аромат – что в той жизни «Волги» им воняли, что в этой. Дырка тут в бачок секретная имеется, что ли? Особенно хорошо после посещения заправок – без открытых окон есть все риски надышаться до галлюцинаций.

Кулинария около ДК была открыта, так что запастись пирожками и чаем получилось. За завтраком и прослушиванием радио…

– …обладатель множества отечественных и зарубежных наград, многократно доказывавший свою преданность коммунистическим идеалам и нашему общему делу кровью. Проявлял товарищ Ткачев и организаторские таланты, выстроив международную структуру, известную нашим слушателям как «Фонд Ткачева». Пионерские лагеря на наших и союзных землях, жилые районы, ряд превратившихся в образцово-показательные, до того убыточных совхозов – все это лишь малая толика результатов, которых удалось добиться работникам Фонда. На данный момент, по словам руководителя Фонда, чье имя мы по понятным причинам не можем назвать, «Ткачевцы» считают самым значимым своим достижением город Хрущевск, чье основание и развитие стало для Фонда настоящим экзаменом. И «Ткачевцы» сдали его с честью: на сегодняшний день Хрущевск признается одним из лучших для жизни городов, а производимая жителями города промышленная продукция успела полюбиться Советским гражданам и союзникам по экономическому блоку «пояс-путь». От лица нашей радиостанции желаю Сергею Владимировичу Ткачеву успехов на должности секретаря ЦК ВЛКСМ.

…Дорога пролетела незаметно. Никиты Антоновича на рабочем месте не оказалось, но это нормально – до начала рабочего дня еще десять минут.

– Заблокируйте снаружи, – попросил я «пятого», указав на дверь.

Тот выглянул в коридор и передал приказ, сам оставшись внутри. Не человек, блин, а персонифицированная служебная инструкция! Так, где тут у нас документация…

За восемь минут я успел полазить в столе и шкафах, не забывая раскладывать все так, как было. Так-то ничего: я в полном служебном праве (и даже обязан!) ковыряться в служебных бумагах – это же не личные вещи Никиты Антоновича.

Экспресс-обыск того стоил: секретарь от меня «утаивает» только то, что положено по регламенту – не стоящую внимания мелочевку и рутинный документооборот. 90 % такого на имя Никиты Антоновича и пишут. Всё адресованное мне честно мне и пересылает. Это что, легендарный честный и профессиональный секретарь? А такие бывают? Поразительно!

К моменту, когда секретарь прибыл на рабочее место – выспавшийся, бодрый и улыбающийся – в приемной об обыске уже ничего не напоминало, а я сидел в кабинете, радуясь посвежевшей голове – таблетка помогла молодому, здоровому организму выдавить остатки похмелья.

– Доброе утро, – не забыв постучать, заглянул Никита Антонович ко мне.

– Доброе утро! – отозвался я.

– Извините, опоздал, – потупился он.

Я демонстративно посмотрел на часы:

– Но вы же не опоздали.

Посмотрев на часы свои, секретарь исправился:

– Тогда забираю извинения назад.

– Будем надеяться, что навсегда, – улыбнулся я ему.

Хохотнув, тот свалил в приемную. Так-то чего я профессионализму удивляюсь? Кретина мне бы и не выдали. Через пару минут ничегонеделания в дверь приемной постучали, и я услышал знакомый мужской голос:

– Сергей Владимирович у себя? Нужно обсудить с ним рабочий вопрос.

Прелюбодей Лазарев пришел доказывать свою пользу или стартовать интригу. Полагаю, первое – нос не дорос против царева внука интриговать.

Ожил селектор:

– Сергей Владимирович, к вам Константин Евгеньевич по рабочему вопросу.

Вдавив кнопку, я ответил:

– Обсудить рабочие вопросы я всегда рад.

Лазарев зашел в кабинет, держа папочку под мышкой. Вот он хуже, чем вчера выглядит – явно всю ночь ворочался, думал о будущем и сочинял для меня отчет по «внутренней кухне». Поздоровались, я пригласил его присесть, и товарищ Лазарев начал издалека:

– Я много думал о выдвинутой вами инициативе по организации полярной экспедиции. Мой давний товарищ работает учителем географии – я позвонил ему, и он объяснил, что март вами был выбран не случайно.

– Конечно не случайно, я же не буду наших сограждан в непригодные метеорологические условия отправлять, – пожал я плечами.

– До марта ждать долго, поэтому я предлагаю отправить экспедицию на Южный полюс – это можно сделать уже в ноябре.

– В Антарктиде будет лето, а возможность использовать для логистики остров Пасхи облегчит дело, – кивнул я. – Хорошая инициатива, товарищ Лазарев, если выдвинете ее на сегодняшнем совещании, я с радостью ее поддержу.

– Может лучше вы? – предложил он.

Эрзац-взятка и прогиб.

– Нет, Константин Евгеньевич, – покачал я головой. – Ваша идея, вам за нее поощрения и огребать. Это все?

– Не все, – признался мужик, развязал папочку под пристальным взглядом КГБшника – мало ли чего? – и выдал мне пару заполненных машинописью листочков. – Вот, изложил в письменном виде.

– Спасибо, изучу, – поблагодарил я. – Увидимся на совещании.

– До свидания, – попрощался довольный моей реакцией товарищ Лазарев и свалил.

Так, что тут у нас… Первое – список прегрешений товарища Гайкова. Штатный подхалим товарища Тяжельникова не идиот, и откровенных махинаций и взяточничества не допускал, проходя по грани законности. Вот тут у него родственник на хлебную должность сел, вон там – легкий перерасход средств. В целом на любого высокоуровневого Советского чиновника такого накопать можно, так что немедленному увольнению не подлежит, зато подлежит перетягиванию на свою сторону – опирается Гайков на пятую часть ЦК, и эти голоса мне понадобятся, когда придется снимать Тяжельникова. Что ж, подумаем.

Вторая бумажка вызвала энтузиазм, и, вынув из ящика стола любимую колоду со Сталиным на рубашке – один из первых моих «трофеев», с подпольной полиграфии Одесской – я сунул ее в карман, не забыл сжечь принесенные Лазаревым листочки в пепельнице: открытое окно быстро разберется с вонью – и вышел в приемную:

– Никита Антонович, я до товарища Васильева схожу, рабочий вопрос обсудить.

– Нужна моя помощь? – спросил секретарь.

– Не-а, – честно ответил я и вышел в коридор.

Кабинет Васильева расположен прямо рядом с моим, через коридор и пару дверей. В приемной обнаружился отошедший от последствий теракта секретарь.

– Здравствуйте, Максим Анатольевич. Григорий Валерьевич у себя? По рабочему вопросу.

Секретарь поздоровался в ответ, спросил начальника через селектор и проводил меня до двери в кабинет. Блин, КГБшник может помешать, но, с другой стороны, я же царёв внук, кто посмеет перечить?

Сорокасемилетний, скрывший седые волосы под краской – вон корни торчат, давно не красился – очкастый, толстый мужик с красным от повышенного давления носом встретил меня со всем почетом – у двери, рукопожатием и заверениями в том, что он мне всегда рад. Даже вот не сомневался! Теперь нужно усыпить бдительность формальным предлогом:

– Мы с товарищем Гришиным, Виктором Васильевичем, в некотором роде соседи, – поведал я. – И он мне шепнул, что Москву в скором времени ждут перемены: столица остро нуждается в расширении и решении связанной с курсом на массовую автомобилизацию проблемы. Вы ее замечали, Григорий Валерьевич?

– Пропускной способности ряда дорог не хватает уже сейчас, – кивнул он. – Значит в будущем станет еще хуже.

– Виктор Васильевич считает так же, – кивнул я. – Поэтому планирует Третье Транспортное Кольцо. Это – не секрет, просто пока мало кто об этом знает. Как считаете, Григорий Валерьевич, стоит ли Комсомолу протянуть руку помощи нашей замечательной столице?

– Строительство БАМа ведется с опережением графика, и часть товарищей оттуда уже освободилась, – кивнул он. – Если объявить Третье Транспортное Кольцо ударной комсомольской стройкой, уверен, товарищи откликнутся на призыв.

На «ударных» стройках платят больше, чем на обычных, так что да – откликнутся даже без учета давления сверху. А какая радость комсомольцам из дальних уголков Родины – это же не в тайгу ехать, а в настоящую Москву, причем надолго и с некоторыми перспективами на «осесть».

– Я считаю так же, – согласился я. – Пока, Григорий Валерьевич, я прошу вас никому на эту тему ничего не говорить – вдруг в последний момент товарищи из Горисполкома передумают или сдвинут сроки? Получится неловко.

– Конечно, Сергей Владимирович, – проявил он понимание.

– Сегодня я проснулся с мыслью, что не «проставился» коллегам как подобает, – повинился я. – Слишком все быстро и неожиданно случилось, а потом еще и инцидент с гранатой.

Секретарь ЦК набрал воздуха в грудь, чтобы меня утешить, но был прерван вытянутой мной рукой:

– Я понимаю, что это – не то чтобы должностная обязанность, но, помимо правил писанных, существуют и неписанные. Мы с вами, Григорий Валерьевич, равно как и с другими товарищами, будем долго и продуктивно работать вместе, поэтому, в качестве товарищеского жеста, я решил подарить уважаемым коллегам небольшие памятные сувениры. Вот, примите пожалуйста, не обижайте.

Коробочка с картами легла перед секретарем Сталиным вверх, и Григорий Валерьевич вздрогнул, прямо на глазах покрываясь потом.

– Две тысячи рублей в «очко» проиграть – это надо сильно постараться, Григорий Валерьевич, – усилил я накал.

– Да я ни копейки!.. – начал он было оправдываться.

– Знаю, что на свои играете, и долг потихоньку выплачиваете, – кивнул я. – Однако азартные игры законодательно запрещены. Предлагаю обсудить вашу зависимость от карт и новые, неписанные, но почетные и важные должностные обязанности.

Глава 2

За день до отъезда обида достигла апогея: только обзавелся стукачами, только вошел во вкус, только наметил кадровые перестановки в Канцелярии – пора вытягивать толковых своих повыше – только подписал Никите Антоновичу застенчиво подсунутые мне пластинки с книгами, а тут «загранка». Времени до отлета осталось только на инструктаж, некоторую мелкую, но важную суету, и к Оле в гости сходить.

– ФРГ обладает полным комплектом присущих капитализму проблем, – вещал выделенный для этих целей МИДовец. – Организованная преступность, социальное расслоение, радикальные группировки – как курируемые сверху, так и собирающиеся внизу. Коммунистическое подполье реальной силы не имеет, но и вреда за последний год не принесло – наиболее активные товарищи переселяются в ГДР, власти ФРГ на это закрывают глаза, а оставшиеся бороться с капиталистической властью, в том числе и благодаря твоим призывам, Сергей, отходят от бессмысленных и откровенно мешающих способов классовой борьбы, занимаясь изучением Марксизма, получением образования и попытками взобраться по социальной лестнице. Словом – планомерно и без нервов готовятся взять власть в пролетарские руки, когда подвернется такая возможность.

– Молодцы ребята, – от всей души порадовался я. – И прямо ни разу за год не накосячили?

– Ни одного случая убедительно доказанной связи преступлений с коммунистическим подпольем, – подтвердил МИДовец. – Что, впрочем, не отменяет попыток «вешать» на коммунистическое подполье все негативные события при помощи манипуляций и допущений в средствах массовой информации.

– Это им привычно, – кивнул я. – Хуже коммуниста зверя нет.

– Верно, – ответил лектор. – Любимое оружие капиталистов – списывать все проблемы на коммунистическое подполье. Маргинализация коммунистов, запугивание населения и манипуляции общественным мнением – вот основные столпы, на которых держится капитализм. Продолжаем?

Я кивнул.

– Помимо коммунистов, существуют и другие «подпольщики». В первую очередь, конечно, неонацисты, существование которых ФРГ старательно замалчивает. Третий центр подпольной силы – антифашисты.

– То есть идиоты, – расшифровал я.

– Идиоты, – согласился МИДовец. – Капитализм и фашизм – близнецы-братья, в то время как единственным и последовательным настоящим врагом фашизма является коммунизм. Антифашистом, и, как мы только что выяснили, главным идиотом, является действующий канцлер ФРГ, Герберт Эрнст Карл Фрам, ставленник социал-демократической партии Германии. Предпочитает «выступать» под псевдонимом «Вилли Бранд».

– Свой в доску парень Вилли, – умилился я.

– Политику херр Бранд проводит специфическую. Во время избирательной кампании он обещал «разрядку» с нами и нашими союзниками, и кое-что из обещаний даже сдержал. Таким достижением, например, является недавнее взаимное признание ГДР и ФРГ. Этим, впрочем, обещанная им «разрядка» и ограничивается. Основную часть усилий херр Бранд направляет на борьбу с коммунизмом, укрепление сотрудничества с соседями по НАТО и нашим стратегическим врагом. В частности – протолкнул «указ о радикалах», по которому так называемые «враги конституции», они же члены коммунистического движения, не могут устроиться на работу. По совокупности заслуг получил Нобелевскую премию мира.

– Ясно, понятно, – подтвердил я понимание. – Сделали приятно марионетке.

А еще Гюнтер Гийом, один из ближайших помощников-референтов «Вилли», является агентом Штази, что очень здорово – инфу из первых рук получать очень приятно.

– Провокаций и терактов на Олимпиаде не ожидается, – перешел к заключительной части МИДовец. – Безусловно, бдительность терять нельзя – одиночки-радикалы опасны, потому что никого в свои планы не посвещают.

Потому что арабы убедительно победили в «Войне на истощение», а палестинцы без поддержки соратников едва ли пойдут на теракт. В моей реальности, кстати, инфа о подготовке была у всех крупных игроков, включая и ФРГ. При таком обилии сигналов случившееся невольно вызывает задумчивое «а может это спланировано»?

Ну а в реальности этой, получается, тишь да благодать. Подстава все же, как ни крути: мы же договаривались, что сначала меня будут спрашивать, а теперь вон как вышло. Это уже политика – слабины давать нельзя, потому что давление будет только нарастать. Нужно готовить «ответку», доказывать свою способность бороться за личную независимость. Ну и готовиться к тем самым «провокациям и терактам» – что-то нифига я в спокойную поезду в страну-член блока НАТО не верю.

Покинув МИД, поехал к Буденко, по пути вспоминая записанную вчера вечером передачу. Фанки Фанк говорил долго, а я почти ничего не стал вырезать – капиталистической безнадеги и расизма много не бывает. Особенно сочным получился фрагмент, где мой чернокожий рэп-брат пересказывал воспоминания отца-фронтовика: тебя мобилизуют, отправляют побеждать нацизм гитлеровский, ты побеждаешь, получая медали, а по возвращении домой, в свободу и демократию, видишь повсюду таблички «только для белых». Такая вот она, страна возможностей и всеобщей свободы Америка. В данный момент негры находятся в американском посольстве – получают документы, и, возможно, подвергаются допросам: а ну как я им что-то такое показал или рассказал? Удачи, граждане в налакированных туфлях, не первый день на государственных тайнах женат.

Товарищи Олю не забыли и не собираются: об это четко заявляет рукотворный мемориал у ограждения из цветов, открыток, фотографий и свечек. Рядом – вот умора – нашелся размахивающий кадилом старообрядческий поп, которого на всякий случай охраняла пара милиционеров. Присутствовали и «поломники» – возложив дары, они присоединялись к крестящейся двумя перстами группе товарищей.

Они сделали вид, что не заметили меня, я ответил тем же и прошел в ворота больницы. Искусственные цветы не вянут, но Оля теперь может немножко двигаться, поэтому притащил новинку – цветы из фрагментов конструктора типа «Лего». Да, оно как бы запатентовано, но китайцам, чьими руками конструкторы для всего соцблока и отливаются, на это плевать. Цветочки – плод рационализации «здорового человека»: бракованные детали сортируются и формируются в комплекты – правильные формы цветам только мешают. Труд тот еще, объемы маленькие, поэтому смело клеим ценник в двадцать пять безумных рублей – дамы, по слухам, такому подарку впечатляются и пока не догадались, что хитрый кавалер таким образом дарит «вечные» цветы, на долгой дистанции сильно экономя на букетах. Шутка – фиг его знает, как на самом деле, но на полках магазинов не залеживается.

Проход по коридорам временно прервался на переодевание в халат, маску, шапочку, очки и легкую стерилизацию – Оле бактерии заносить нельзя. Вот здесь меня чуть ли не впервые за эти дни покинула охрана. Спасибо и на этом, деда, но от страшной мести это тебя не спасет. Половив в процессе санобработки флешбеки от посещений НИИ, прошел в палату.

Тихо бубнил телевизор, даже через маску пахло хлоркой, закрытое окно показывало «молебен», тикала и попискивала медицинская аппаратура. Потревожив тянущиеся к аппарату трубки, одетая в больничную рубаху, разметавшая всклокоченные волосы по подушке Оля повернулась ко мне, показав синяки под глазами и впалые, бледные щеки. Сердце защемило.

– Привет, – поздоровался я с ней.

Оля с видимым трудом подняла руки и прожестикулировала, продемонстрировав плоды обучения языку глухонемых – в ее лагерь ездит много ребят с проблемами со слухом:

«Привет. Ты просил тебя заменить, и я справилась».

В горле встал ком, из глаз потекли слезы. И вправду – попросил Олю меня на время подменить, и мироздание очень зло пошутило, выдав девушке соразмерное моим испытание.

«Я пошутила, а ты плачешь», – слабо улыбнулась она сквозь кислородную маску. – «Не плачь больше»«Не плачь больше»

Вымучив ответную улыбку, я вытер слезы рукавом и пообещал:

– Не буду!

По крайней мере здесь и сейчас.

– А теперь меня еще и отдельно от сборной повезут, – вздохнул я, поднимаясь по трапу самолета.

Товарищи летят сразу в Мюнхен, а нам с нигерами придется приземлиться в ГДРовской части Берлина и дальше ехать поездом. Для черных друзей такие меры предосторожности излишни, но им со мной интереснее, чем с незнакомцами.

– Что, нигер? – спросил так толком и не освоивший русский язык Фанки Фанк.

– Радуюсь, что лететь недалеко, – решил я его не грузить.

Мы зашли в самолет, расселись. Еще с нами летят вся комсомольская делегация и Сергей Павлович Павлов, председатель Комитета по физической культуре и спорту при Совете министров Советского Союза. Последний немало времени провел в Комсомоле – ставленник Шелепина – поэтому первую половину полета я просидел возле него, набираясь аппаратной мудрости.

Вторую половину разделил с заскучавшими неграми, по второму кругу (на передаче про это говорили) слушая их рассказы о поездке по Африке:

– Знаешь, что меня больше всего удивило, нигер? – спросил Джим.

– Что?

– Нигерам типа помогает куча разных фондов, которые ворочают миллиардами баксов. Мы с нигерами на районе считали, что фонды реально работают. Я понял, что что-то не так, когда мы приехали в одну из деревень. Рядом с тем, что ездивший с нами гидом чувак – он из ООН – назвал дорогой, стояла табличка с логотипом нашего (американского то есть) говнофонда. Они типа возят жратву и одежду. Мы поговорили с нигерами и охренели: до прихода фондов вокруг деревни были фермы, которые приносили деревне хоть какие-то доходы: на них работали все нигеры, которые уже научились ходить. Ты знал, что белые, получив деньги от других белых, закупают жратву в США и везут ее на американских кораблях?

– Знал, – признался я.

В этом логика есть – бабло остается в родной экономике.

– Но эту жратву не раздают просто так, нигер. Ее ПРОДАЮТ.

– Двойная выгода, – кивнул я. – Продавать то, что уже куплено.

– Продают очень дешево, – продолжил Джим. – Дешевле, чем свою продукцию продавали африканские фермеры. Фермеры из-за этого разоряются, и нигеры впадают в еще большую нищету. Прикинь, нигер, в деревне даже колодца не было, и нигерам приходилось ходить за водой к источнику в паре километров. Знаешь, во сколько мне обошлось нанять нигеров для рытья колодца?

Я знал – это тоже было в телеке:

– Два бакса.

Вот об этом товарищ Крылов и говорил – из замкнутого круга нищеты Африку можно выдернуть только одним способом: строительством социализма.

– А потом мы поехали в Танзанию, – добавил Тайрон. – И просто охренели – ни одного праздношатающегося нигера! Все взрослые работали, дети – учились. Пока снежинки распиливают пожертвования и обирают нигеров, комми реально помогают.

Приятно, конечно, но есть нюансы – например, сопротивление тех самых «нигеров», которые праздношатание очень любят. Ну Африка, блин, с ней просто не бывает, но Танзания по сравнению с другими местами нынче самая настоящая конфетка – товарищи с самодеятельностью «правящих нигеров» с приходом Андропова мириться перестали, и условия выкатывают очень простые: либо делаешь, что говорят, либо с тобой и всеми тебой любимыми неграми произойдет что-то очень плохое. Где-то вождей образцово-показательно уже поменяли самым кровавым и ужасающим способом, подав пример остальным. Судя по Танзании – работает.

А вот Уганду проворонили – эксцентричный дяденька Дада Уме Иди Амин, как и в прошлой реальности, провернул государственный переворот и теперь строит нормальный африканский национализм. Советский Союз ему в этом зачем-то помогает поставками оружия. Не благотворительно, по бартеру, но выгоды там и с лупой не сыскать. Товарищи из Кремля сильно удивили, ответив на посланную им записку с просьбой разобраться вежливым, но непреклонным «не лезь». Они и понятно – геополитика тоже часть природы, и пустоты не терпит – сольем Иди Амина мы, его подхватят капиталисты, и Уганда будет для нас надолго потеряна. Но она же и так потеряна – Иди Амина быстро не сковырнешь, какао у него мало, так нахрена в черную дыру прибавочную стоимость сливать? Скоро, кстати, кофе подорожает – в Бразилии плантации сократят. Вот кофе в Уганде есть, но Иди Амин же его тоже с наценкой продавать будет, как и все остальные. Ну какой смысл? Совсем скоро гражданин Амин начнет эпатировать мировое сообщество заявлениями формата: «Ошибка Гитлера в том, что он убил недостаточно евреев». Нет уж, пусть капиталисты с этим дебилом возятся. Ладно, это до возвращения домой отложим, а пока пристегиваем ремень и приземляемся.

Ух, толпа! Можно поюродствовать – мол делегацию встречают, но плакаты и факты говорят об обратном: спортсмены же в Мюнхене, а на плакатах многочисленные заверения немецких фанатов в большой и светлой любви лично ко мне.

– Shi-i-i-t! – синхронно прокомментировали столпотворение негры.

На обратном пути три концерта в ГДР дам – один бесплатный, собственно в Берлине, и два нормальных, в Лейпциге и Карл-Маркс-Штадте (в девичестве – Хемниц). Два дня назад билеты в продажу поступили, и уже через три часа их было не достать. Приятно!

Спустившись по трапу, я отправил Джима и Тайрона грузиться в транспорт – нафиг лучшей половине Германии рэпер из гетто? Они его и знают-то только косвенно, как «сережаассоциированного». Но на концертах мы с Джимом споем две совместные песни, может и пробудится интерес.

Добравшись до сдерживающего толпу ограждения – заборчики по пояс и много полицейских – принялся улыбаться, пожимать руки и раздавать автографы, параллельно отвечая журналистам:

– В вашей замечательной стране я проездом, но после Олимпиады задержусь подольше.

– На вражескую территорию еду в качестве главы комсомольской делегации – должностные обязанности сильнее личных предпочтений.

– Семья чувствует себя замечательно, спасибо за такой хороший вопрос.

– Ольга поправится, но потеряла легкое. Вчера был у нее в больнице – идет на поправку, сохраняет оптимизм, твердо настроена и дальше приносить пользу мировому рабочему классу – через работу в ВЛКСМ и вступление в Партию.

Ей углы срезать особо нельзя – она же обычная, пусть и умная да разумная, девочка, но через пятилетку я планирую ее видеть в Канцелярии ВЛКСМ как минимум кандидатом в ЦК.

Покинув аэропорт на машине, добрались до вокзала и на поезде отправились на Запад. Берлинская стена с прошлого моего визита претерпела изменения: раньше народ бежал в ФРГ, поэтому восточная сторона стены навевала грусть вышками, пулеметами и патрулями с собаками. Теперь все это с западной стороны, а с восточной – в основном легковооруженные полицейские и симпатичные будки с ехидными табличками: «Помощь переселенцам». Почти не используются – до них попробуй доберись, через стену-то, но в качестве вызывающей зубовный скрежет у врагов «инсталляции» годится. Основной поток «беженцев» представляет собой либо невозвращенцев, либо родственников граждан ГДР – такие почти кончились, потому что давно в социализм сбежали – либо нарушителей границ в других местах: стена же не по всей Германии тянется. «Нарушителей» сажают на месячный карантин – вполне достаточно для проверки по «базам данных», а потом выдают ГДРовские документы. Поражение в правах имеется – госдолжности первому поколению мигрантов занимать нельзя, но их детям уже никаких препятствий не чинят – все, как у нас.

Поезд покинул вокзал, и я начал ловить флешбеки: от вокзала и до самой границы с ФРГ вдоль путей выстроились немцы. Вот это я понимаю культ личности! Высовываемся в окно, улыбаемся и машем. На границе поезд остановился, и по вагонам прошлись псы кровавого ФРГшного режима, со лживыми улыбками на рожах проверяя документы и сверяясь со списками. Далее потянулась приграничная зона, после которой вдоль путей снова обнаружились немцы, но уже ФРГшные. Ничего, товарищи, потерпите еще немного – скоро (по историческим меркам) освободим вас, уже не от Гитлера, а от капитализма – он, при всей ненависти к усатой гниде, гораздо страшнее.

Глава 3

Официального названия для Олимпийского комплекса не существует, но для простоты сами немцы используют термин «Олимпиапарк». Состоит он из четырех отдельных подобластей: Олимпийская зона, где расположены главный стадион, Олимпийский зал – тоже типа стадиона – Водный центр, Олимпийский ивент-холл и Олимпийская башня – отсюда будут транслировать теле- и радиосигналы. Вторая область – Олимпийская деревня из двух частей: мужской и женской. Третья – Олимпия-Прессештадт, кусочек Мюнхена с магазинами и жилыми помещениями для работников СМИ. Последняя область – Олимпийский парк, там есть холм и озеро. Может погуляем, если время останется.

Олимпийскую деревню немцы отгрохали по этим временам прикольную: нашему взгляду предстали окруженные панельными многоэтажками одноэтажные бетонные домики с неправильной формы, напоминающими запчасти конструктора, декоративными элементами на крышах. Сами мелкие домики разбиты на сектора, и, в зависимости от страны-участницы, тематически украшены: для Японии, например, выбрали поднимающееся из-за гор солнце. Ух, народу сколько!

Нам с товарищами в маленьких домиках жить не придется – с точки зрения безопасности они совершенно никчемны, поэтому заселились в многоэтажку. Не Конноллистрассе, 31, где в моей реальности и начался теракт, а в соседний – в тридцать первом живут капиталисты, а сюда сгрузили СССР и кусочек соцблока. Хорошо, когда вокруг свои! В фойе, перед лифтами, случилось страшное:

– Херр охранник, я не могу пропустить вас с оружием! – заявлял Михаилу Сергеевичу полицай с очень важными погонами.

– Херр полицейский, а я не могу его вам сдать – у меня инструкции, – парировал тот на чистейшем немецком.

Забавно, что по пути к оружию никто не придрался.

Проблему решил наш посол – Валентин Михайлович Фалин, сорокашестилетний худой мужик со стильно подчеркивающим залысину пробором в темных волосах. Он поговорил с полицейскими, потом поговорил со спешно вызванными фрицами в штатском, и «Девятке» разрешили сохранить оружие. Разговаривать Валентин Михайлович умеет хорошо, спичрайтером Хрущева до дипломатической карьеры работал. Везде бардак, блин – нужели на этапе обсуждения поездки такой важный вопрос не обсудили? Спросим посла.

– Попробовали просто – а вдруг получится? – ответил он тоном, которым педагоги обсуждают детские шалости. – Капиталисты, Сережа, у них игровой, так сказать, менталитет: везде ищут как обмануть или прогнуть. Обижаться на это нельзя – «онли бизнес».

– Если нигер позволил себя нае*ать, он сам виноват, – продемонстрировал особенность менталитета наглядно Фанки Фанк.

По номерам расселились без приключений. Обстановка вполне гостиничная: две кровати, стол со стульями, пара тумбочек и общий шкаф. Туалет и душ имеются, но это не у всех так – некоторым товарищам придется ходить в удобства общего пользования. Вид из окна отличный – седьмой этаж, вся окутанная суетой «деревня» видна. А еще в номере не оказалось телевизора. Непорядок – я не зажрался, но какого хрена немецкая рачительность выбрала в качестве цели именно меня? Мне телек нужен не только и не столько для досуга – каким вообще образом ФРГшное телевидение 72-го года может меня развлечь?! – а чтобы отслеживать обстановку, мне в «Комсомолку» большой отчет о поездке писать, и там на одних перечислениях спортивных событий не выедешь – спорта и так везде будет как грязи.

Товарищ посол напомнил мне о важности соблюдения расписания, я ответил ему заверениями в собственной надежности, и Валентин Михайлович временно нас покинул. Пора начинать легкое угнетение «неправильных» немцев – один из них сидит в коридоре, за украшенным вазой с цветочком столиком, обозначен табличкой «помощь»: к нему нам и рекомендовали обращаться в случае проблем. Но сначала нужно установить, системная ли у нас проблема или персонально меня щемят, по заданию ЦРУ. Шутка.

Пройдясь по этажу, выявил массовый масштаб диверсии – телеков ни у кого из наших, включая Джима и Тайрона, не нашлось. Понятно.

– Херр Вебер, у нас проблема, – заявил я «помощнику». – Спортсмены и участники делегации лишены окна в большой мир.

– Окна? – не понял тот. – Окна в каждом номере совершенно исправны.

– Я имел ввиду телевизоры, херр Вебер, – пояснил я. – Мы, граждане Советского Союза, считаем, что каждый человек имеет право на получение информации о происходящих в мире событиях – это служит инструментом воспитания политической сознательности. Я понимаю, что ФРГ чахнет под гнетом капитализма, поэтому прошу у вас посредничества в заключении договора о прокате телевизоров с одним из ваших производителей. Оплатить счет готов в полной мере из личных средств.

Наличку везти не пришлось – как цивилизованный человек заранее подготовил счет в местном банке.

– Мы решили, что Советские граждане могут посчитать возможность смотреть наше телевидение провокацией, – выдал «херр» нелепую отмазку.

– Капиталистическая пропаганда рассчитана на малообразованных людей, – скучным тоном ответил я. – Граждане Советского Союза таковыми не являются.

– Безусловно, – от греха подальше согласился он.

– Телевизоры, уважаемый херр Вебер, – напомнил я.

– Я посмотрю, что можно сделать, – вяло отозвался «помощник».

– Я посмотрю, как вы будете это делать, – решил я и уселся на подоконник окна с видом на Деревню.

Красиво.

Херр Вебер тоскливо посмотрел на меня и снял трубку телефона. Процесс запущен.

– Смотрите, Михаил Сергеевич, – обратил я внимание начальника охраны на происходящее за окном. – Вон там, справа, через забор на территорию Деревни перелезают граждане. С сумками, которые никто не обыскивал.

– Полный бардак, – оценил КГБшник.

Никаких других действий и комментариев не последовало. Ясно – немцы о проблеме знают, но ничего с ней не делают. Свобода и демократия, мать ее за ногу.

Пока херр Вебер бубнил в телефон, я сходил до комнаты моих личных операторов и попросил их поснимать нарушителей периметра из окна, потом согражданам покажу, пусть полюбуются на хвалёный «орднунг». Фигею с этих времен! Так-то приятно: ни тебе камер, ни металлодетекторов, ни шмонов на каждом транспортном узле, от этого народ расслабляется и реально ощущает спокойствие, но за беззаботность рано или поздно придется заплатить большой кровью. Может отдать предпочтение профилактике, а не борьбе с последствиями? Да хотя бы народ от забора шугать, у вас что, полицаев мало? При этом нас обыскивали и по прибытию в ФРГ, и по прибытию в Олимпийскую деревню. Обыскивают и остальных честно сюда попавших. Что это за симуляция безопасности? Вон чувак с огромной сумкой лезет, скорее всего контрабандные товары у аборигенов на всякое менять, но с таким же успехом можно и бомбу принести. Интересно, в «женской» деревне такой же бардак? Потом спрошу.

Херр Вебер положил трубку на место:

– Мы приносим свои извинения за эту оплошность. Телевизоры привезут в течение двух часов, платить не нужно – это наш подарок.

– Подарки принято забирать домой, – заявил я.

Немец поморщился и позвонил снова:

– Это – подарки на время вашего пребывания в ФРГ.

Жлобьё!

Вечером мы с товарищами собрались в фойе на постановку задач, идеологическую накачку и вообще потусоваться. Дамы собираются в своей части деревни, а перед нами выступает представитель Комитета по физической культуре и спорту Николай Тимофеевич Шеин:

– Товарищи, я не стану долго разглагольствовать о важности высоких спортивных достижений для победы коммунизма во всем мире…

Вопреки вступлению, он рассказывал о важности в течение десяти минут. Судя по лицам спортсменов, они еще в Москве такого наслушались по самое «не могу». Удивительные люди эти аппаратчики. Советский спорт – это циклопических размеров машина. Начинаясь со школьных уроков физкультуры, дворовых спортплощадок и широкой сети детских кружков, она продолжается районными соревнованиями и отбором лучших ребят в ДЮСШ. Далее, через краевые (республик-то теперь нету) и всесоюзные соревнования, спортивная система выбрасывает вот сюда, на Олимпийский пик, настоящих монстров. Неужели прибывший на Олимпиаду спортсмен, который всю жизнь на этот путь положил, не осознает необходимости победы? На мой взгляд, это – лишнее давление на и без того волнующихся товарищей. «У-у-у, вся Родина на тебя смотрит! У-у-у, проиграешь – опозоришь страну на весь мир!».

Пару часов назад, чуть позже телевизоров, прибыли остатки нашей делегации. Среди прочих – мой дворовый друг-боксер Артем. Выступать, понятное дело, не будет, но атмосферу многообещающему атлету дать прочувствовать я считаю полезным: на Олимпиадах 76 и 80 не так сильно нервничать будет. Спортрота пацану пошла явно на пользу – и без того здоровенный, Артем начал правильно двигаться, обзавелся правильной мускулатурой и уже успел похвастаться медалью за второе место во Всесоюзных армейских соревнованиях. Неплохо для чувака, который учился боксу в Сокольниках – на окраинах тренерский состав все же слабее, чем в центре или ДЮСШ, куда забирают самых толковых. Талант у Артема однозначный, и мы будем его развивать дальше – вплоть до коммерческой направленности поединков по телевизору и призовыми фондами в миллионы долларов. Но это проект далекого будущего, а пока, по запросу Николая Тимофеевича, нужно тоже сказать что-нибудь товарищам спортсменам:

– К речи Николая Тимофеевича мне добавить нечего, – признался я. – Поэтому поговорю о другом. Международный Олимпийский комитет официально запрещает материально поощрять спортсменов-призеров.

Народ ухмыльнулся.

– Правильно, товарищи, – одобрил я. – За призы на Олимпиаде вас поощрять никто не собирается. Однако каждый из вас выиграл достаточно соревнований вне Олимпиады, чтобы получить заслуженные квартиры, машины и выплаты. Приоткрою тайну – по возвращении домой нас встретит принятый вчера закон, по которому призеры Олимпиады автоматически получают диплом о высшем образовании в выбранном вами виде спорта.

Товарищи обрадовались и захлопали. Неудивительно – спортивный век короток, и, если не успеть за активную его фазу набрать достаточно регалий и ништяков, жизнь по завершении карьеры становится грустной: пока ты бегал, прыгал и занимался другими требующими полной самоотдачи вещами, менее спортивный народ получал образование и строил карьеру. Только и остается что в средней паршивости кружке работать или физруками в школах. Последние имеют неприятный барьер – без педагогического образования даже Олимпийского чемпиона возьмут не везде. С «вышкой» перспектив больше, как ни крути. Ну и нельзя недооценивать социальное давление – «высшее образование» в нашей стране и в будущем считаться культовой штукой будет, так что говорить про здесь и сейчас? Легко спроецировать около каждого не обладающего важным дипломом товарища условных родителей и бабушек с дедушками, которые в один голос заявляют: «всё бегаешь, а образование получать кто будет?».

По пути к дому думал о том, что дамы на соревнования прибыли не просто так, а с сумочками «биркин» в руках – рекламная акция новой клевой штуки от модного дома «Наташа». Рекламная акция подпинывается включением в делегацию Насти Магомаевой, Аманы Леннон и Светланы Виндзор. Шутка, у почти-жены принца Чарльза – будущего короля Карла III – не такая фамилия, но в Союзе все так ее и называют. Две первые звездочки живут со спортсменками, а последняя прибыла как положено, с английской сборной и мужем – им жить в Олимпийской деревне невместно.

– Мужики, – принялся я закругляться. – Вы всю жизнь, кровью, потом и отказом от мирских радостей пробивали себе дорогу сюда. Родина на вас смотрит, она вас не забудет, но умение побеждать вы вырабатывали в себе сами. Сейчас все тоже зависит от вас, и я сомневаюсь, что кто-то приехал сюда ради диверсии. Уверен, вы выложитесь на двести процентов, и мы вернемся домой с триумфом.

Подозрительным взглядом почуявшего оппортунизм Николая Тимофеевича можно пренебречь. После аплодисментов «куратор» напомнил нам о возможности провокаций во время выходов в город, и собрание закончилось.

Вернувшись в номер и ощутив позывы, я зашел в туалет и расстегнул брюки. Из кармана выпали двадцать копеек – хорошо, что не мобильник, я парочку так в прошлой жизни утопил – и упали рядом с унитазом. Чертыхнувшись, подобрал, и случайно заметил краем глаза что-то под водой. Не будь у меня супермозгов, я бы забил – под водой, из недр трубы, едва-едва выступала выкрашенная в белый и оттого почти незаметная на фаянсовом фоне, полукруглая полосочка.

– Михаил Сергеевич, – позвал я.

КГБшник появился в туалете почти сразу.

– Непонятного назначения элемент, – ткнул я пальцем куда надо, стараясь не задеть воду.

Она чистая, но из унитаза же – такое вот когнитивное искажение.

– На выход, – сориентировался мудрый охранник.

Мы вышли в коридор, и Михаил Сергеевич не постеснялся заорать:

– Все на выход!!!

Херр «помощник» подскочил со своего места и кинулся к нам, параллельно в коридор посыпались наши спортсмены. Михаил Сергеевич при помощи рации начал бить в набат:

– Неустановленный элемент в унитазе. Саперов, посла, немцев – всех!

Отдав инструкции и отмахнувшись от пытающегося выяснить в чем дело «херра», начальник охраны поручил нас товарищами прибывшему подкреплению и велел вести на улицу, сам оставшись сторожить номер – если фрицы успеют убрать «элемент», получится очень неловко.

Спускаясь по лестнице – лифтом для чрезвычайной эвакуации пользоваться запрещено – я вспоминал читанную в интернете историю: когда товарищ Брежнев очевидно для всех начал деградировать умственно и физически, во время поездки то ли в Берлин, то ли в Париж – версии разнились – западные спецслужбы попытались провести спецоперацию по получению «биоматериала» Генерального секретаря. Состояние здоровья главы государства – это государственная тайна. Историю эту я вычитал, когда в мои времена повсюду начали рассказывать, что в президентскую охрану включен человек, который отвечает за сохранение и вывоз на Родину того самого «биоматериала». Удивительный народ эти либералы – никому и в голову не пришел простой тезис: «если что-то охраняют, значит кто-то это «что-то» хочет спереть».

Выводы делать пока рано, но, походу, на мой «биоматериал» тоже кто-то позарился. Придется мне теперь как космонавту на орбите, в специальный мешочек ходить. Какие же западные элиты у*бки, сил моих нет – они за говном охотятся, а я неудобства из-за этого терпи. Но и польза есть – если на мое позарились, значит дед сработает на опережение и подстрахуется, справляя нужду в мешочек во время «загранок».

Когда мы успешно покинули здание – немецкий персонал смотрел на нас с недоумением, но не лез, чего, мол, от этих странных комми еще ждать? – и выстроились справа от входа, я честно рассказал товарищам о причине эвакуации. Гогот стоял знатный, и нас даже немного поснимали заблудшие репортеры. За время рассказа мимо нас успело пройти много немцев в штатском, несколько полицейских с большими погонами и десяток наших МИДовцев под командованием самого посла. Ему я тоже рассказал – и об «элементе», и о догадках. Валентин Михайлович ржать не стал – не такая у него должность, чтобы подлую кражу «биоматериала» всерьез не воспринимать – и пообещал разобраться.

– Вот в такие моменты и жалею, что не курю, – развеял скуку шуткой Александр Семёнович Пономарев, тренер футбольной сборной.

Поржали, и к нам подошла группа дам разбитной наружности – тоже наверно через забор перелезли – подавая совершенно очевидные сигналы.

– На провокации не поддаемся, мужики! – напомнил Николай Тимофеевич.

Гогот усилился, дамы обиженно удалились.

– Разведка? – решил пошутить и я.

– Хуже, – вопреки ожиданиям, серьезно ответил Валентин Михайлович. – Настоящее оружие – перед соревнованиями отлавливают спортсменов и за ночь все соки выпивают.

На это тоже ржать никто не стал – Холодная война идет, а в ней все средства хороши.

Глава 4

Собравшиеся за столом в подвале нашего дома мужики переживали не лучшие минуты своей жизни, потому что я протокол соблюдать не собирался, о чем с удовольствием и рассказывал всем после вступительного слова за авторством Герхарда Весселя, руководителя федеральной разведывательной службы Германии – в простонародье BND. «Цвигун курильщика» очень просил не поднимать шум, ссылаясь на совершенно никчемные аргументы.

– Херр Вессель, я ведь не дипломат, – я демонстративно принялся ковыряться в носу, разглядывая узоры столешницы. – Мне абсолютно насрать на такие вещи как «политическая целесообразность», «не принято распространяться о подобных случаях» и «давайте все уладим без шума». Особенно мне плевать на вашу ложь о «мы накажем виновных за избыточную инициативу». Вас – персонально вас – я считаю трусливым воришкой дерьма, а правительство ФРГ считаю гауляйтерами временно оккупированных империалистами немецких территорий.

– Господин канцлер, что этот мальчик себе позволяет? – демонстрируя великолепнейший самоконтроль, спросил он у «своего в доску парня Вилли».

– Я не договорил, Герхард, – я вынул из носа козявку и тщательно вытер о графин с водой. – Ты, Герхард…

– Господин Фалин, Сергей несколько переходит правила приличий, – попросил канцлер нашего посла о помощи.

– Вы тоже в моем говне покопаться хотели, Вилли? – дружелюбно спросил я херра Брандта. – А вам зачем? В отличие от этой ливерной колбасы, – ткнул пальцем в руководителя БНД. – Вам хотя бы хватило совести не работать на Гитлера, поэтому я принимал вас за вполне приличного для капиталиста человека

– Те события давно канули в прошлое, – откинувшись на стуле, Герхард скрестил руки на груди.

Прекрасный образчик всего и сразу: служил в Вермахте, а когда запахло жаренным тайно свалил в Баварию с важными документами и сдался там американцам. Те такому ценному специалисту обрадовались, и вот итог.

– Однако те события привели вас сюда, на вершину служения заокеанскому хозяину – к воровству моего говна. Вас директор ЦРУ лично попросил или для марионетки хватит и помощника секретаря?

Руководитель БНД наконец-то дал слабину и начал багроветь. Скорлупа цинизма у него чудовищная – если надо, он не только до воровства «биоматериала» опустится, но и до закачки «Циклона Бэ» в резервуары газовых камер, но он уже давно крутится в верхах, и так с ним никто не разговаривал много-много лет. такРуководитель БНД наконец-то дал слабину и начал багроветь. Скорлупа цинизма у него чудовищная – если надо, он не только до воровства «биоматериала» опустится, но и до закачки «Циклона Бэ» в резервуары газовых камер, но он уже давно крутится в верхах, и так с ним никто не разговаривал много-много лет.

– ФРГ не имеет к произошедшему никакого отношения, – воспользовавшись моментом, напомнил Вилли.

– Судя по вашим словам, Вилли, этот нацист вам не подчиняется, – хохотнул я.

– Вот видишь, мальчик, – ухмыльнулся недобитый нацист. – Этим вы от цивилизованных стран и отличаетесь – русские рабы несмотря ни на что воспроизводят самую варварскую монархию.

– Записали, Михаил Сергеевич? – повернулся я к КГБшнику.

Тот кивнул.

– Очень интересно будет нашим товарищам послушать соображения действующего главы Bundesnachrichtendienst, – ухмыльнулся я.

– Сергей, я очень прошу тебя перестать провоцировать конфликт, – попытался взять ситуацию под контроль сильно поникший Вилли. – И что ты имел ввиду, когда говорил, что руководитель разведки не подчиняется распоряжениям канцлера?

– Неправильно выразился, – признался я. – Правильным будет «не счел нужным поставить в известность». Разъяснения вы получите от товарища Громыко.

Который уже летит спецбортом и скорее всего очень доволен тем, что «универсальная заготовка № 3» сработала штатно. Нет, кражу «биоматериала» дедовы аналитики не предусмотрели, но вместо нее могло бы быть что угодно с условием, что я останусь в живых, а высшие правительственные чины ФРГ в этом замазаны. Эскалировать и провоцировать можно сколько угодно – я же секретарь ВЛКСМ, сиречь – высокоранговый массовик-затейник, и мои слова никакого международного веса не имеют.

– Как бы там ни было, Сергей, я очень прошу тебя воздержаться от оскорблений, – повторил канцлер. – Как человек, я понимаю твое возмущение. Обещаю – мы проведем честную служебную проверку. В случае появления доказательств причастности наших спецслужб к случившемуся недоразумению, будут сделаны необходимые организационные выводы.

– Ты не можешь снять этого ублюдочного нациста с должности, потому что пиндосы держат тебя за яйца, Вилли, – со скучающим лицом отмахнулся я. – Ты же пешка Вашингтона, ни*уя не суверенный канцлер. Глядя на тебя, Бисмарк на том свете от позора пытается сдохнуть второй раз.

– Можешь поливать меня грязью сколько угодно, Сергей, – спокойно ответил канцлер. – Мою гордость это нисколько не задевает. Просто ты молод и веришь в навязанные тебе идеалы. Точно так же немецкие юноши слепо шли за Гитлером.

– И это тоже будет интересно послушать нашим гражданам, – покивал я. – Ты или идиот, Вилли, или таковым притворяешься. Из твоей страны бегут, глава твоей разведки ворует детское говно, а ты сравниваешь нас с нацистами. Где был ты, когда Красная армия освобождала Берлин? Ах да, сидел в уютном Стокгольме.

– Можешь считать меня кем угодно, Сергей, но я делал для своей страны все, что мог. Процветание Германии – то, что движет мной и теперь.

– Преданность IG Farben, прочим Круппам и Америке, – фыркнул я. – Это уже главная немецкая проблема, Вилли – вы упорно выбираете участь марионетки англосаксов и разбиваетесь о нашу страну. Это – пагубный путь, и рано или поздно немецкий народ начнут к нему подталкивать последний раз, а вы играете на руку мировому злу.

– Юности свойственно оперировать такими категориями как «добро» и «зло», – снисходительно отозвался канцлер.

– Конченный, – припечатал я его. – Впрочем, я тебя понимаю – я же делаю твою работу вместо тебя, и тебе можно спокойно сосать капиталистические члены дальше. Однажды немецкий рабочий класс сковырнет вас налипшую на ботинки грязь и встанет рядом с нами на пути в светлое будущее.

– Светлое будущее будет строить ГУЛАГ? – поднял он на меня бровь.

– Пропаганда нужна для того, чтобы кормить ею народ и врагов, – авторитетно заявил я. – А ты, Вилли, потребляешь свою сам, иначе я не могу объяснить никчемность твоих мозгов. Кстати! – в голову пришла идея, и я повернулся к Герхарту. – Как ты относишься к тому, что когда обо мне напишут в учебниках истории, ты в них станешь маленькой строчкой, которая пыталась украсть мое говно?

– Почту за честь, – фыркнул руководитель разведки.

Время до прибытия Андрея Андреевича тянулось долго, и я начал всерьез опасаться, что у меня закончатся оскорбления. Чисто по-человечески нехорошо, конечно, но Герхард сам в отсутствии человечности расписался давным-давно, когда шестерил на нацистов, а «Вилли» ничего кроме презрения не вызывает, как и положено капиталистической марионетке. А на душе-то как приятно – наконец-то получил возможность излить все, что накипело в душе за две жизни в кольце врагов.

Наш «катехон» вошел в помещение как ему и положено – с непроницаемым лицом, задранным соразмерно геополитической мощи Советского Союза подбородком и портфелем. Оценив состояние немцев, он весело мне подмигнул, уселся во главе стола и зарылся в портфель, начав закреплять успех на прекрасном немецком:

– Двадцать две минуты назад границу ФРГ и ГДР пересек Фридрих Юнге. Вам, господа, это имя должно быть знакомо.

Вилли не смог сдержать гневного взгляда на недобитого нациста, а Герхард перешел в нападение:

– По какому праву вы похитили моего референта?

– Уверяю вас, господин Вессель, – спокойно ответил Громыко, извлекая из портфеля папочку. – Господина Юнге никто не похищал. Просто он верой и правдой служил ШТАЗИ долгие годы и заслужил спокойную старость.

Удар был страшен, но пропотевшие немцы постарались сохранить остатки лица. Развязав тесемки, Андрей Андреевич выложил козырь:

– Это – фотокопия приказа, подписанного рукой господина Весселя, – подвинул листочек немцам. – Узнаете, господин Вессель?

– Подделка, – отмахнулся тот.

– Это неконструктивно, – мягко пожурил его Громыко. – Отрицание лишь обострит случившийся благодаря вам кризис, господин Вессель.

– Что вы предлагаете, господин Громыко? – спросил канцлер.

– Совершенно ничего, – улыбнулся Андрей Андреевич. – Но мы с радостью выслушаем ваши предложения. ваши– Совершенно ничего, – улыбнулся Андрей Андреевич. – Но мы с радостью выслушаем ваши предложения.

Отличное по всем параметрам утро портило только разбитое состояние. Будь ты хоть трижды попаданец с полным ртом читов, выспаться за сорок минут невозможно. Стоило ли оно того? Конечно же да! Был ли я полезен после прихода Громыко и начала совсем другого разговора? Конечно же нет! Но как уйти, если на твоих глазах «катехон» показывает мастер-класс по аккуратному прогибу проштрафившихся и готовых в любой момент сорваться с крючка (скандалы дело такое – поржет народ пару недель и забудет) врагов? Будь дело только в провале операции, они бы и сорвались, но утекший на нормальную половину Германии референт руководителя разведки – это ТАКОЙ залёт, что отмыться будет архисложно, вплоть до отставки всего правительства во главе с канцлером. Вилли нам на своем посту полезен – у него тоже референт-штазист рядышком, и об этом никто не догадывается. Однако канцлер – это не глава БНД, и информированность как его, так и его референтов гораздо ниже, чем у Герхарта и его сотрудников. Перегнули – немцы бы и на публичный скандал с отставкой пошли бы, но Громыко работать умеет не мне, сирому, чета.

Итоги переговоров замечательные. В первую очередь, конечно, обмен сидящими в наших и немецких тюрьмах агентами по крайне редкому и выгодному курсу – один к пяти. Из этих пяти двое – ШТАЗИсты, потому что союзникам ради этого пришлось «спалить» невероятно ценного агента. Всего мы отдадим двенадцать ФРГшных упырей. С нетерпением ждем прибытия наших товарищей домой. По во-о-т такенному соцпакету каждому за образцовое держание языка за зубами в гестаповских застенках!

Вторая хорошая «плюшка» – увеличение моего личного эфирного времени в местном телеке с двадцати минут до полутора часов. Трепаться я люблю! «Плюшка» третья – экономическая, в виде разблокировки ряда сделок по закупке производственных мощностей. Заблокировали их чисто из вредности – ничего санкционного в список не входит.

«Плюшка» четвертая очень хорошо сочетается со второй, потому что Герхарту все-таки придется уйти на пенсию, а я расскажу всему ФРГ, чем именно промышляет их разведка на налоги честных немецких граждан. И дома про это тоже расскажу. И Джима попрошу рассказать – там, за океаном. Ну а в Азии вообще – на всех «политинформациях» зачитают! Снимать своего согласного на это спецслужбиста – хрен такого снимешь, потому что поставили из Вашингтона – Вилли будет под предлогом «поставившей под угрозу Олимпиаду провокации». Планирует политических очков на этом срубить, надо полагать, но жестоко заблуждается – за полтора часа в местном телеке я обнулю всё, что у него есть.

– Україна буде вільною!!! – ворвался в окно повергший меня в оторопь крик.

Я что, в свой мир обратно вернулся? Странно, номер и сидящий на кровати у противоположной стены «шестой» не изменились.

– Геть москалів!!!

Нет, я, конечно, знал, что ублюдочных нацистов до конца не перебили, но что это?

– К окну не подходи, – считал мои намерения Шестой.

Не будет же он меня силой оттаскивать? А, нет, оттаскивает.

– Товарищ Шестой, я могу сломать вам пальцы, – взялся я за перехватившую мою грудь ладонь.

– Можешь, – признал он. – Но не сломаешь.

– Не сломаю, – признал я в ответ. – Давайте вы меня заслоните, а я аккуратно выгляну?

– Слава Україні!!!

– Героям слава!!!

Нифига себе, я думал эта кричалка – новодел.

– Пять секунд, – отпустив меня, обозначил лимит Шестой и подошел к окну.

Выглянув из-за его плеча, я увидел группу из пары десятков человек, окруженных полицаями. Рядом нашлись журналисты и толпа интернациональных зевак. Это что, полностью законная, согласованная фрицами акция?

– КГБ убило моего отца, героя Украины Степана Бандеру! – размахивая руками, ревел какой-то чувак в шароварах и вышиванке.

– Який щирый хохол тут у нас, – умилился я.

Критерий простой – если украинец проникся хуторским национализмом, он неизбежно мутирует в хохла.

– Сын Бандеры, – сложил два и два Шестой. – Андрей. Гражданин Канады.

– Интересно, он сам понимает, что в Киеве его линчуют без всякого вмешательства Советской власти? – задал я риторический (потому что Шестой все равно не ответит) вопрос.

Даже в мои времена, когда новейшие апологеты украинского национализма вручили «висюльку» внуку Бандеры, тот попытался пожить в Киеве, но быстро уехал, потому что нацисты – это громкое и мерзкое, но меньшинство, и всех усилий рагульской пропаганды промыть мозги большинству не хватало. Неловко бы получилось, если бы внучку Бандеры кто-то голову проломил, пусть лучше в Канаде сидит, там нацистов любят.

– Хватит, – попытался прервать созерцание КГБшник.

– Вы пока согласовывайте мое высовывание в окно минут на пять, а я «помощника» напрягу, – решил я и пошел в коридор.

Нихрена в этом мире не меняется – как скакало рагульё по европам, так и скачет, показывая всему миру, как много этот самый мир им должен. Злу сопротивляются! Оркам! А ну-ка раскрывай кошелек пошире, белый хозяин – за твои интересы страдаем!

Ладно бы перед посольством скачки устраивали – это понятно и привычно, но они же в Олимпийскую деревню приперлись, а немцы вон – подмахнули и даже сотрудников выделили таких ценных хохлов охранять.

«Помощника» за столом не оказалось – тоже решил в окно посмотреть.

– Херр Клаус! – окликнул я его.

Немец подпрыгнул и обернулся.

– Через четыре минуты я должен держать в руках мегафон, – с улыбкой заявил я.

– Мега… – попытался он переспросить.

– Мега! – перебил я. – Тебе работа дорога, Клаус?

Намек был понят правильно, и «помощник» убежал искать инвентарь.

– Чего удумал? – спросил вызванный Шестым в коридор Михаил Сергеевич.

– Поговорить, – признался я. – Наши спортсмены – кремень, и от акций нацистских только укрепятся, но лично мне происходящее очень неприятно. Хочу, чтобы неприятно было и им, – ткнул пальцем в сторону окна. – Загородите?

– Загорожу, – кивнул КГБшник и подошел к окну.

Не переставая скандировать нацистские лозунги и влажно мечтать о величии выкопавших Черное море предков (ладно, до такого в эти времена вроде не додумались), демонстранты принялись поджигать Советский флаг.

– Интересно, как быстро бы скрутили чуваков, которые бы собрались сжечь флаг ФРГ? – задал я еще один риторический вопрос.

Михаил Сергеевич, к моему удивлению, ответил:

– Очень быстро – они же «враги конституции», таких даже на работу брать нельзя.

– Понравилось вчерашнее представление? – спросил я его, догадавшись о причинах повышенной коммуникативности.

– Очень, – признался он.

Шестой подошел к нам:

– Согласовали.

– Отлично! – обрадовался я. – А где наше спецсредство?

Словно услышав, из двери на лестницу выбежал «помощник» с мегафоном. Михаил Сергеевич проверил технику сначала визуально, потом, выставив между мной и собой Шестого, проверил на взрывоопасность после нажатия кнопки – не взорвалось.

– В следующую загранку свой буду брать, – решил я. – Никогда не угадаешь, что именно пригодится – чисто как в «Вокруг света за 80 дней».

Интеллигентные Советские КГБшники гоготнули, и я высунулся в окно. Мегафон – вкл:

– Андрюха, это ты чтоли?

Народ синхронно поднял головы на меня, репортеры направили туда же камеры.

– Ты чего из Канады-то приехал? – продолжил я. – Неужели к корням потянуло? Так ты в Киев езжай, нафиг тебе ФРГ?

– О, внучок диктаторский! – отозвался представитель достойной предательской династии. – Что, неприятно стало? – ткнул пальцем в горящий на земле флаг. – Так воняет диктатура!

– От сыночка гниды и архипредателя слышу! – парировал я. – Ты, как вижу, его дело продолжаешь? Фамилию-то оставил, или на родовую и красивую поменял?

В коридор на движуху высыпали наши спортсмены.

– Я – Бандера! – заорал Андрей. – Ненавижу москалей, вы украли у нас историю и оккупировали Украину!

– Почему бы тебе не рассказать про это Советским гражданам Юго-Западного округа? – спросил я.

– Потому что КГБ меня убьет, как убило моего отца! – проявил он чистоту понимания.

– Поэтому ты сжигаешь флаг, прячась за спинами полицаев? – спросил я. – Такая у тебя боротьба?

– Коммунизм – главное зло на планете! – взревел он. – И мы победим! Наше дело – правое!

– Давай так, Андрюха, – хохотнул я. – После Олимпиады задержимся в Мюнхене на денек, я попрошу организовать нам бой один на один без ограничений по времени и правил. Схлестнемся?

– Больно надо о коммунистическую свинью руки марать! – парировал он.

– Так ты же ссыкло! – заржал я. – Я за свои идеалы своей кровью плачу, а ты за свои только визгом! Кто после этого свинья?

– Друзья, не обращайте внимания на этого провокатора! – обратился бандеровский отпрыск к соратникам.

– Не обращайте, – подтвердил я. – Продолжайте отрабатывать ЦРУшные гроши, шавки.

Обернувшись к спортсменам, я выключил мегафон и расстроенно вздохнул:

– Не хочет раз на раз выходить.

– Нафиг тебе труп на совести? – хохотнул Иван Ярыгин, хлопнув меня лапищей по плечу.

– Этот кусок говна в Киеве и минуты не проживет, – презрительно фыркнул легкоатлет Валерий Борзов, уроженец Украины.

На этом мы сочли неожиданный ивент исчерпанным и разошлись – впереди открытие Олимпиады и первый день соревнований, товарищам спортсменам нужно настроиться, а мне – написать заметочку для «Комсомолки» о бандеровских недобитках.

Глава 5

Большую часть открывающего Олимпиаду шоу я проспал в тишине и уюте вип-ложи. Открыв глаза, когда Олимпийский огонь уже вовсю полыхал, я оторвал голову от Сониного плеча и потер лицо:

– Извини.

Улыбнувшись, «курортный роман» шепнула:

– Почти как в Кисловодске!

Воспоминания хорошие, но это – всего лишь воспоминания. Сегодня у Михаила Сергеевича свободный вечер, и он поведет Соню в ресторан на территории Деревни – ухаживать. Ну а мне в следующий раз лучше подремать на плече сидящего справа Громыко, чтобы избежать кривотолков. Андрей Андреевич, несмотря на то, что спал не дольше меня, выглядит как огурчик, что-то тихонько обсуждая с Густавом Вальтером Хайнеманом – президентом ФРГ, выходцем из Социал-демократической партии Германии. Президент западным немцам нужен в основном для представительских функций, и Густав едва ли вообще знает о случившемся прошлой ночью – вон Вилли сидит, время от времени бросая на херра Хайнемана нервные взгляды. Боится – канцлера в должности утверждает президент, а, раз «утверждает», значит и снять может.

Громыко очень незаметно пихнул мою ногу носком ботинка. Сигнал считан, товарищ Министр иностранных дел!

– Господин Хайнеман, простите, что проспал вашу речь, – подключился я к беседе. – Уверен, она была блестящей.

Вилли занервничал в два раза сильнее. Да не боись, мы же договорились. Нет, президенту доложат – он ведь должен заявление нациста подписать – но начальству плохие новости приносят в удобные моменты не только у нас, это как бы общемировая практика, так что пока херр Хайнеман прибывает в блаженном неведении.

– Боюсь, вы переоцениваете мои ораторские умения, господин Ткачев, – с улыбкой поскромничал Густав.

Вот он, в отличие от Вилли, национализму противостоял хоть и тщетно, но изнутри Германии, реально рискуя жизнью – вплоть до укрывания и подкармливания спрятавшихся евреев. Личные симпатии, впрочем, никакой роли не играют – мало быть хорошим человеком, нужно быть коммунистом!

– Я стараюсь слушать как можно больше всяческих речей лидеров государств, – поделился я одним из способов убивать время. – И извлекать из них полезные уроки.

– Это очень хорошая черта для секретаря ЦК ВЛКСМ, – одобрил президент. – Но позволю себе заметить, что в ораторском искусстве вы превзошли очень многих.

– Ваши слова мне очень приятны, господин Хайнеман, – улыбнулся я. – Просто следую завету великого Ленина – «…во-первых – учиться, во-вторых – учиться и в-третьих – учиться и затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мёртвой буквой или модной фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта вполне и настоящим образом».

– Позволю себе привести другую цитату, – с улыбкой поддержал беседу Хайнеман. – «…Учиться, учиться и учиться, и вырабатывать из себя сознательных социал-демократов, «рабочую интеллигенцию»». Вам не кажется, что нынешний социально-экономический базис в Советском Союзе больше напоминает социально-демократический, нежели коммунистический?

– Если говорить откровенно, на данном этапе научно-технического и общественного развития человечества коммунизм физически невозможен, – пожал я плечами. – Но это не повод к нему не стремиться. На время этого долгого пути прямая демократия в виде Советов и социалистическая экономическая модель, на мой взгляд, подходят гораздо лучше той версии социал-демократии, что построена у вас: концерны и корпорации получают сверхдоходы, рабочие – подачки, а самое чудовищное в том, что у вас никто не занимается самым главным: воспитанием народных масс в ключе взаимовыручки и коллективизма. Человечество миллионы лет жило, извините, племенами, и склоняющий человека к оппортунизму капитализм суть уродливое, противное человеческой природе нечто. Ну и демократия у вас тут, простите за прямоту, господин Хайнеман, специфическая, в духе «никакой свободы врагам свободы». Одно участие в прокоммунистической акции, и молодой человек, всем сердцем желающий Германии процветания, лишается гражданских прав и возможности зарабатывать на жизнь. А вот нацистские провокации по типу той, что я наблюдал утром – наоборот, не вызывают никаких проблем. Почему так?

– Мы не можем рисковать нашими дипломатическими и экономическими связями с Канадой, – скучающим тоном ответил он. – Как сторонник рационального подхода в государственном управлении, вы должны меня понять.

– Пойму, если по завершении Олимпиады вы согласуете мне про-коммунистический митинг в масштабах ФРГ с гарантиями отсутствия репрессий для участников, – отзеркалил я его тон.

– Организация такого мероприятия потребует усилий и затрат, которые правительство ФРГ не может себе позволить, – слился он.

– На счетах «Фонда Ткачева» скопилось много ваших марок, – не отстал я. – И я охотно потрачу их на организацию мероприятия, которое позволит вашим гражданам наконец-то воспользоваться задекларированными в вашей конституции правами на свободу слова и собраний, не боясь противоречащих конституции репрессий.

– Сергей, давай не будем портить этот замечательный день, ставя господина президента в неприятное положение, – сыграл в «хорошего полицейского» Громыко.

– Я понимаю, Андрей Андреевич, – покивал я. – Капиталистическая часть мира погрязла в лицемерии, и даже такой ярый противник национализма как господин президент вынужден закрывать глаза на тот факт, что капитализм неизбежно приводит к фашизму, и, как следствие, национализму.

– Советские ученые проделали большую работу, чтобы разработать удобный для вас комплекс псевдонаучной терминологии, – заметил херр Хайнеман.

– Капиталистические ученые проделали большую работу для искажения объективных истин, – парировал я. – Капиталистическая пропаганда призвана сводить людей с ума и учить закрывать глаза на материальный мир в угоду тому, что нельзя ощутить данными нам природой органами чувств.

– Сергей, – укоризненно покачал головой Громыко.

– Молчу, – изобразил я запирание губ на замок.

Попробовали и не получилось – что ж, так тоже бывает.

– Корбут Ольга Валентиновна уже заслужила любовь миллионов телезрителей всего мира… – вещал немецкий комментатор.

Пришли посмотреть на женскую гимнастику, сейчас на арене – Оля Корбут, маленькая и худенькая симпатичная девушка с хвостиками. Неудивительно, что после первого же этапа соревнований она «заслужила любовь телезрителей»: молодость, красивая улыбка и неоспоримый талант – страшная комбинация.

На трибунах со мной, помимо Софьи, охраны и группы болельщиков-комсомольцев сидит отечественная сборная по футболу – мужики на сегодня «отстрелялись» с отличным результатом: 3–0 в нашу пользу в матче против сборной Марокко.

Как бы странно не прозвучало, но главным конкурентам наших футболистов является Польша. Этот мир поистине удивителен! Послезавтра наши с поляками играть будут, а сегодня, посмотрев гимнастику, мы с мужиками и частью комсомольцев идем на экскурсию, развеяться и отдохнуть.

Олин вес – тридцать девять килограммов, и на перекладинах она парит как бабочка. У нее есть заготовка, разработанная в группе тренера Ренальда Кныша. Заслуженный тренер Советского Союза вон там сидит, на скамеечке у арены, как тренеру сборной и положено.

В командном первенстве наши девчонки от соперниц не оставляют камня на камне и уверенно идут к олимпийскому золоту, в отличие от гимнастов-мужиков, которые уверенно идет к серебру, проигрывая японцам, но сейчас решается судьба медалей за абсолютное первенство. Основная борьба разворачивается между Олей и старшей подругой (условно, так-то в высоком спорте подруг нет, только соперницы) Людой Турищевой. Люда постарше и позаслуженнее – помогала выиграть командное первенство на Олимпиаде в Мехико 68-го года. В 70-м стала абсолютной чемпионкой мира, в 71-м – чемпионкой европы. Только что «отстрелялась», получив отличные баллы, и Оле придется сильно постараться, чтобы отжать у старшей соперницы победу – например, продемонстрировать новый элемент, который в Москве у нее получался два раза из трех. Стоит ли так рисковать?

Оля посмотрела на наш сектор, помахала ручкой, сделала глубокий вдох, собираясь с силами и побежала к брусьям. Подтянувшись на верхнюю перекладину, она встала на нее ногами, сделала сальто назад, в полете схватившись за перекладину. Все-таки решилась, и справилась с первой сложностью. Инерцией ее понесло на нижнюю перекладину. Оля встретила ее животом, «сложившись» пополам. Подогнув ноги, сделала оборот и оттолкнулась от перекладины животом, в полете вытянув руки назад. Есть – схватилась за высокую перекладину, повисела и перелетела обратно на нижнюю. Качнувшись, закинула ноги на перекладину и руками добралась до верхней. Чистая мышечная память – мозгами ты так не сориентируешься. Исполнив пару стандартных движений, спрыгнула с высокой перекладины на арену и выгнулась, завершив выступление.

Трибуны ревели от восторга, на лице Люды Турищевой была досада – понимает, что проиграла индивидуальные выступления. В будущем показанное Олей упражнение назовут «Петля Корбут», и я очень рад, что получилось посмотреть на легендарный момент своими глазами.

Пока Оля получала заслуженные аплодисменты и обнималась с коллегами и тренером, я вспоминал проведенные на Олимпиаде дни. Кризисов и провокаций больше не было, поэтому я спокойно занимался своими делами: писал отчеты для Комсомолки (спортивные заметки пишут специально обученные люди, а я отдавал предпочтение несовершенствам капиталистической системы и сортам национализма), много фотался со всеми подряд, раздавал автографы и бродил по деревне с видеокамерами, собирая хаотичные интервью у спортсменов как наших и союзных – здесь допускается подлить немножко политинформации – так и из недружеских стран. Здесь в политику лезть им запрещали собственные кураторы, поэтому вопросы я задавал общечеловеческие. Но ведь рассказ потенциального Олимпийского призера о том, как он рос в нищете, и как сильно его из нищеты вытащил спорт – тоже хороший агитационный материал. Этому повезло, но скольким нет? У них же нет гарантированного страной соцпакета и самой лучшей на свете стабильности жизни, которую можно смело планировать от рождения и до смерти.

Олимпийская деревня меня любит целиком! Приятно – куда ни придешь, улыбаются и рассказывают, как сильно им нравится мой контент. Увы, культурная экспансия – не панацея, и меня регулярно спрашивают как так вышло, что Сталин – кровавый упырь, а мы до сих пор от осознания этого печального факта не распустили страну и не реставрировали капитализм. Нет чистоты понимания – критическая засранность мозгов пропагандой мешает осознать, что Сталин был довольно давно, руководствовался принципами рациональности в государственном строительстве настолько, насколько мог себе это позволить, а сейчас времена совсем другие, сытые, спокойные и свободные. Нет, свобода выходить на площадь перед Кремлем и орать гадости про Партию и правительство свободой не считается!

Странные люди любят называть «свободой» неограниченное право на деградацию. Бухай, колись, веди разнузданную половую жизнь, че-то где-то работай – тебе же нужны деньги на вышеперечисленные штуки? – и ни в коем случае не вздумай обращать свой взор на несовершенство Системы. Тупой, погрязший в пороках пролетарий – удобен, а пролетарий сознательный, политически и профессионально подкованный – не удобен крайне.

«Свобода», в моем понимании – это свобода развиваться и жить конструктивной жизнью. Накатить по выходным или праздникам – пожалуйста, если после этого ты почитаешь хорошую книжку, сходишь в кружок или хотя бы не будешь бить жену с ребенком. Вот поэтому и существуют комсомольские ячейки и их собрания, отменять которые я не собираюсь никогда – если человек начинает деградировать, общество должно пытаться его стопорить социальным порицанием. Да, Партия лезет к тебе в постель. Да, Партии не нравится, что ты синячишь. Нет, законов ты не нарушал, твое ублюдочное поведение доставляет дискомфорт окружающим. Особь, неспособную жить по правилам племени, в древние времена выгоняли. Сейчас, в гуманные времена, особи дают шанс исправиться. И не один шанс! Безусловно, единичные отщепенцы от этого глубоко несчастны и ненавидят Советскую власть за избыточную по их мнению опеку, но массово механизм работает на пользу государству и большинству людей. Государство – это всегда про большинство. Демократы моих времен об этом забыли – точнее, им на это было плевать – и начали возводить на пьедестал хотелки странного меньшинства, предлагая большинству радостно хлопать в ладоши. Чистой воды сатанизм!

Но не будем о грустном – пусть на своем Западе че хотят делают, если пиндосов из Европы вытолкнем, я даже готов сымитировать переговоры на тему уважения доктрины Монро, отдав на растерзание Южную Америку. Чилийских товарищей очень жалко, но без игры в поддавки никак – бдительность врага нужно усыплять, чтобы наносить удары тогда и там, где он не ждет. Подготовка уже идет, причем такая, что я в осадок выпал, когда узнал: на Аляске живет не самая маленькая русская диаспора. В массе своей – старообрядческая. В свете не отстающих от Америки проблем, Аляска чувствует себя хорошо – черные не бунтуют, уровень жизни настолько неплохой, что позволяет закрывать глаза на дорогие продукты и люди вокруг поприятнее – Север все же, холодно. Тянутся на Аляску переселенцы со всей Америки, и среди них много русских, которые вливаются в диаспору. Не думаю, что получится «отколоть» у пиндосов целый штат и приклеить его нам (готовы даже компенсацию выплатить – Аляску же честно покупали, вот и мы так сделаем), но что-то там очень большое зреет, и рано или поздно явит плоды. Не бывает лишнего «шатания» – в каждую трещинку на теле врага надлежит вбивать деревянный клин и поливать его водичкой. Мы и вбиваем! Нет в Америке политических сил с минимальным влиянием и способностью сеять хаос, которым бы не давала денег наша агентура. О, «зеленые»! Держи-ка пару лямов, сей массовую панику отборной экошизой. Демократы? Пожалуйста, только нам нужно вот той фарм-компании помочь получить заключение правительства о ПОЛНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ пролонгированного морфина. И получили – по бумагам даже зависимости не вызывает, а торгпреды уже третий месяц окучивают семейных врачей по всей Америке, красочными буклетами и взятками доказывая, что боль – это не симптом, а сама болезнь, и «MS Contin» отлично ее лечит.

Республиканцы? Вам тоже денег дадим – вы же классные, пирог яблочный и барбекю любите. Пролоббируйте, пожалуйста, требование с европейских сателлитов повышенные взносы на оборону – вам оно, как ни крути, выгодно. Ну и нам, но опосредованно – чем больше «доят» Европу, тем больше там образуется наших сторонников. «Пояс-путь» же торговая организация, а в Варшавском блоке весь военный пир за счет Союза. Ну выгоднее, как ни крути!

Социалисты – это само собой! Им ничего лоббировать не надо, достаточно выглядеть здравомыслящими на фоне Вашингтонского цирка и иногда напоминать народу, что альтернативный хаосу путь у них есть – вот, смотрите, конкретный план реформ, которые за один президентский срок способен привести к процветанию.

Дождавшись, пока Оля Корбут получил золотую медаль, Люда Турищева – серебряную, а бронзы удостоится немка из ГДР – что тоже приятно! – мы с мужиками немного потупили в фойе, пока дамы переоденутся, и пошли грузиться в автобус, который повезет нас смотреть древнюю немецкую церковь и другие прикольные домики.

Глава 6

За окном автобуса, за малоэтажными, стилизованными под старые, домиками-новоделами – Мюнхену в войну неплохо досталось, многое пришлось реставрировать – высились симпатичные горы. Бавария красивая, и я буду рад съездить сюда снова, когда мы объединим Германию в одну большую и социалистическую.

Товарищи спортсмены по пути обсуждали старую Советскую тему на новый лад:

– А я модельку машины купил, BMW, Колька давно такую просил.

– Кружки красивые, блин, из таких наше пиво и пить не захочешь.

– Щелкунчика купил на ёлку вешать. Работает – вчера с Петром проверяли, у него аж палец опух.

– А орехов что, не нашли?

– Да нашли, но он же сам знаешь…

– Одеколон кёльнский, дешевый, а пахнет…

Джинсы с полок уже давно никто не сметает. Бытовая техника в Союзе своя или импортная, но за рубли, и командировочные марки тратятся не на «дефициты», а на эксклюзивные заграничные штуки, которые у нас продавать или смысла нет, или «партнеры» еще не поняли, что к нам любую фигню можно везти с неплохим наваром.

Изначально правительство ФРГ хотела нам впарить поездку в замок Нойшванштайн. В замок мне хотелось, но испугала логистика: три часа туда, три – обратно. Считай целый день, и «домой» бы вернулись поздним вечером. О результативной игре невыспавшейся сборной нечего и мечтать, поэтому экскурсию выстроили вокруг не таких клевых как замок, но более доступных объектов.

Доблестная «Девятка» конечно же с нами – четыре товарища и Михаил Сергеевич, у которого как бы выходной, поэтому он окучивает сидящую рядом с ним Соню. Я никого не окучиваю – дома жена ждет, ух соскучился! – но неплохо убиваю время разговорами с неграми.

Мы проехали мимо бредущей по тротуару за ручку однополой немецкой пары, и Тайрон задал крайне философский вопрос:

– Зачем кому-то становиться геем?

– В Африке геев убивают за то, что они пихают бананы в задницы, – поделился тамошними традициями Джим.

– Щит, эти нигеры оскорбляют еду! – догадался Тайрон.

Интересно, как бы прокомментировал это товарищ Крылов, главный мой специалист по Африке?

– Должен ли я называть их «мистер»? – ткнув пальцем за спину, гоготнул Джим.

Поржали, я пересказал диалог рядом сидящим спортсменом. Поржали еще раз – шутки про геев у нас любят, в отличие от самих представителей меньшинств. И правильно – для государства приверженность гражданина к не способствующим воспроизводству новых граждан извращениям прямо вредна. Но вредна не настолько, чтобы за это сажать – лишь бы парадов не устраивал и не призывал остальных разделить его увлечения.

Автобус подъехал к Церкви Святого Духа, и мы выбрались в вечернюю прохладу. Воздух приятно пах съестным из расположенных неподалеку кафешек, ветер добавлял совершенно осенние, почти как с Родины, грозящие скорым похолоданием оттенки, и я с удовольствием представлял себе, как где-то там, за городом, баварские крестьяне засаживают поля озимыми. Ну немцы, ну и что? Мне сельское хозяйство во всех его проявлениях нравится, а жалости больше всего я испытываю к американским фермерам, которых сам же больше всего и «шатаю». Земледелие – это основа бытия, и для планеты условный фермер Ганс или колхозник Иван несоизмеримо полезнее всех этих дорогущих и пафосных Олимпиад, ведь никакой Олимпиады без Гансов и Иванов не будет. Почет и хороший уровень жизни Человеку Труда, позор и раскулачивание финансовым спекулянтам, которые вообще непонятно как и почему ворочают взятыми из ниоткуда миллиардами!

Песенка «Люди Труда», кстати, без моего участия взяла и масштабировалась Минкультом до полноценной оперы о борьбе рабочего класса за свои права. В Китае пользуется огромной популярностью, потому что попадает еще под старые, времен Культурной революции, критерии «качества». Адаптацию на китайском азиаты себе сделали, и теперь всей Поднебесной смотрят, напитываются классовой ненавистью к буржуям.

Прикрепленный к нам, шпарящий на русском с комичным акцентом, немец принялся рассказывать:

– Хайлиггайсткирхе биль основан в 1208 году…

Под его бубнеж мы сфотографировались, прошлись по двору и вернулись ко входу.

– …Биль отреставрирован после фойна, алтарь биль освящен заново в 1955 году. А сейчас мы смочь посмотрьеть выступление победитель конкурса церковный хор тля мальчик.

В церкви было людно: выступление хора-победителя хотят посмотреть как минимум родители участников, как максимум – завсегдатаи церкви и случайные прохожие, заметившие на информационном щите у ворот объявление. Безопасность мероприятия обеспечивается великолепно: привалившись к стене слева от входа, на нас и других гостей скучающим взглядом смотрит толстый и усатый полицай возраста «сильно за сорок».

Не удержавшись, я подошел к нему и поинтересовался:

– Гутен таг, херр офицер. Как долго вам осталось до пенсии?

Приподняв на меня бровь, мужик ответил:

– Сегодня мой последний день на этой работе.

– Очень хорошо, – порадовался за него я. – Нет ничего лучше пенсии!

– Только юность, херр Ткачев, – улыбнулся он.

Узнал все-таки. Вернее – предупредили, что приеду.

Внутреннее убранство церкви разочаровало: большая часть стен и потолка были лишены так и просящихся сюда фресок, обшарпанные скамейки перед «сценой» были исцарапаны и исписаны вандалами-безбожниками (свастики в наличии), старенький орган царапал слух неудачно настроенными высокими нотами. Реставрация еще не закончена – так объяснил несоответствия фасада и внутренностей экскурсовод.

Немецкие деточки меня узнали! Потешные: двенадцать-тринадцать лет, одеты в гольфы, шорты на подтяжках – актуально для мальчишек – и белые рубашки. Девочки – в белых блузках, серых пиджачках, юбках и с бантиками в волосах. Не сильно-то от наших детей отличаются! Десяток минут ушел на общение и коллективное фотографирование с ребятами и их родителями. Не предусматривалось, но мне не жалко.

Нас, Советских граждан и примкнувших к нам негров, усадили в первые ряды. Дальше сели немцы. На сцену вышли ребята в сопровождении католического попа и тощего худого страшного мужика в круглых очках, по которому сразу было видно – огромного профессионализма педагог, типа Виталининой учительницы Брониславы Вацлавны Захерт.

Под мягкий органный перебор дети начали исполнять христианские гимны на немецком. Стараясь избавиться от ненужных ассоциаций – строчка Gott mit uns пару раз встретилась – я откинулся на скамейке и в целом получал удовольствие.

– Нигер, этот кусок так и просится на луп, – потыкал меня локтем Фанки Фанк.

– Просится, – подтвердил я. – Поговорю с очкариком.

Так-то прав: обмазанные фильтрами детские голоса будут хорошо смотреться на грустных битах.

В следующую секунду ситуация резко изменилась: музыку прервал оглушительно пронесшийся по церкви треск короткой автоматной очереди. Орган заткнулся, педагог из-за него бросился к растерянно замолчавшим детям, опережая попа, который стартанул из-за кулис.

Многоопытные – в Америке стреляют часто и много – негры бросились под скамейку, и Джим при этом не постеснялся схватить меня за шиворот и взять с собой. Сидящий с другой стороны от меня «Седьмой» ему в этом помог и придавил своей КГБшной тушей сверху:

– Лежи! Сука…

Последнее слово адресовано не мне, а гениальным немцам, изъявшим у «дядей» оружие и не предложившим ничего взамен. Видеть я мог только мельтешащие ноги, но звуков хватало с лихвой, чтобы понять: нас захватывают в заложники.

– Liegen!

– Halt den Mund des bastards!

– Barrikade, Zohan!

«Посмертная» месть Герхарда? Националисты? Какие еще у меня враги есть? Ах да, врагов примерно половина Земли. Придется сделать все, чтобы выжить им назло.

Спустя пару очередей – очень надеюсь, что в потолок – «взрослые» крики стихли, и стали четко слышны раздраженные крики террористов:

– Если эти вонючие свиньи не заткнутся, мы заткнем их сами!

Все-таки нацисты.

Раздались торопливые шаги – родители поспешили успокоить выигравших на свою голову конкурс хористов. Простите, ребята – косвенно, в роли объекта, я вас все-таки подставил.

– Десять, – шепотом поделился со мной инфой Седьмой. – Жиды какие-то.

– Что? – охренел я.

– Ну с пейсами, – ничуть не помог он. – Бородатые, в кипах. С УЗИ. Может и не по твою душу.

– Ни разу такого не было, чтобы не по мою, – буркнул я.

– Сюда идут. Не дергайся и терпи, понял?

– Понял, – честно ответил я.

Потому что нас всех покрошат.

– Встать! – раздался над ухом нервный, тщетно пытающийся казаться уверенным, голос.

Нервы могут обернуться дополнительными смертями.

– Мы встаем, – уведомил террориста Седьмой и медленно поднялся на ноги, заслонив встающего меня.

– Попался, антисемит! – на идише, который я, разумеется, знаю, ощерился на меня идеально-белыми зубами держащий нас на прицеле расположенного у бедра «Узи» карикатурного вида еврей.

Шляпа с полями, пейсы, очки на глазах с подозрительно широкими зрачками, кучерявая борода, одет в расстегнутое пальто поверх костюма.

– Хасид что ли? – не выдержал я.

– Заткнись! – фыркнул он и плюнул в Седьмого – я же за ним прячусь. – Вали к своим, антисемитская свинья.

Подельники – все как на подбор, с пейсами – тем временем при помощи пинков и рыков «расфасовывали заложников». Группа первая – дети и их родители. Группа вторая – немцы-зрители и поп с педагогом. Группа третья – мы с земляками и неграми.

Виновато посмотрев на Соню, я развел руками.

«Дурак, ты-то причем»? – ответили ее округлившиеся от удивления глаза.

– Чего вы хотите? – попытался начать переговоры Михаил Сергеевич.

Краем глаза заметив красно-синее около забаррикадированных скамейками дверей, я расстроился еще сильнее: зря я стебался над дядькой полицаем, он до конца исполнил свой служебный долг. Но какого хрена его исполнял одинокий почти-пенсионер?!

– Заткнись, – не захотел отвечать хасид.

– Отпустите детей, – попросил я.

– А из концлагерей отпускали еврейских детей? – отказался террорист постарше, подошел ко мне, отодвинул беспомощно на меня покосившегося Седьмого и попытался ударить меня в нос.

Я увернулся и пожалел, получив от другого хасида стволом «Узи» в живот.

– Сидеть здесь! – скнул дулом в угол старший. – Зохан, смотри, чтобы они не делали глупостей.

– Здесь многовато окон, – заметил третий террорист. – Свиньи могут решить, что это дает им шансы поубивать нас прежде, чем мы поубиваем этих, – окинул нас стволом автомата.

– Зохан, поищи что-нибудь лучше, – приказал главный.

Сидим, молчим, грустим от попадания в очень плохую ситуацию и боли в животе – а что я еще могу? Кто из нас вообще что-то может? Так-то массой и не считаясь с потерями мы террористов задавим. В мужиках я не сомневаюсь – ссыкунов нет, и, если кинется кто-то один, остальные поддержат, но это – последнее средство.

Ужасно – я не думал, что евреи на такое способны. Тоже своего рода нацизм – не существует нации или расы, которая время от времени не плодит радикальных кретинов типа испортивших нам праздник последователей хасидизма.

Осмотревший церковь Зохан вернулся с хорошими новостями:

– Есть подвал, там мокро и темно, но никто не сбежит, если поставить двух человек у лестницы.

– Бери детей, – приказал ему главный. – Шломо, помоги ему. Сидите там, будете нашим козырем.

Я ничего не понимаю в терроризме, мне он глубоко противен, поэтому судить о качестве приказов не берусь.

– Там мало места, – заметил Зохан.

– Мелкие свиньи знают антисемита, – ухмыльнулся главарь. – Они ему верят. Антисемит, ты умеешь командовать свиньями?

Я проигнорировал и получил болезненный пинок в бедро.

– Я же не антисемит, – расстроенно развел я руками.

– Все вы, антисемиты, так говорите, – заявил он. – Работай, – указал на детей.

Пейсы бы тебе оторвать.

– Нужен хотя бы еще один взрослый, – подергал я за рукав Михаила Сергеевича.

– Пф! – прыснули террористы.

Весело им.

– Очкарик, – пнул лежащего лицом в пол педагога ближайший хасид. – Будешь сидеть с мелкими свиньями и антисемитом в алтарной. Понял?

Этот говорил на немецком, поэтому педагог ответил:

– Яволь, господин. Прошу вас, не убивайте детей – они будут послушными.

Хороший мужик.

– Шнелле!

Немца подняли на ноги, и мы с ним отправились к стене, возле которой усадили обхвативших напуганных отпрысков, не менее напуганных родителей.

– Господа, когда начнется штурм, здесь будет гораздо опаснее, чем там, куда мы идем, – как можно спокойнее заявил я. – Прошу вас, дайте нам возможность увести ребят.

– Ингрид, – попросил девочку лысый толстый немец. – Помнишь, как мы тренировались прятаться в убежище?

– Я останусь с мамой, – обхватила девочка мамину шею поплотнее.

– Ингрид, – мягко отстранила девочку та. – Мы с папой придем к тебе совсем скоро. Просто дверь в убежище маленькая, и сразу все в нее не пролезут. Ты же не хочешь застрять в проходе?

Девочка покачала головой.

– Тогда иди с Сергеем и господином учителем, хорошо? – мать поставила дочку на ноги.

– Хорошо, – буркнула она, чувствуя в ситуации много неправильного, но не в полной мере осознавая происходящее.

Это же послевоенное поколение, они от бомбежек и обстрелов не прятались.

Смелость Ингрид послужила примером для остальных, они покинули родителей, и учитель профессионально построил их во взявшуюся за руки цепочку, началом которой служили педагог и я. И до сих пор никаких сирен, рёвов громкоговорителей и – тем более – влетающего в окна спецназа. Нас уже должны были хватиться – «наружка» в виде двух «дядей» присутствует, и они гарантированно подняли тревогу.

Шагая за Зоханом и Шломо, я отвлекал ребят, как мог:

– Мне очень нравится песня «Заяц в норе», вы ее знаете?

– Ее все в детском саду учат! – ответил маленький Генрих.

– Споете мне?

Дети посмотрели на учителя, тот – на Зохана.

– Лишь бы не ревели, – отмахнулся тот.

– Ан, цвай, драй, – отсчитал педагог.

Деточки затянули:

– Кролик в норе, сел и уснул, сел и уснул…

Мы свернули в коридор слева от алтаря.

– Бедный кролик, ты заболел?

Открыв правую дверь, Зохан шагнул на верхнюю ступеньку лестницы и щелкнул выключателем. Маломощной лампочки на потолке едва хватало, чтобы рассеять мрак над ступенями. Ниже – темнота.

– Что ты больше не можешь прыгать? Бедный кролик, ты заболел?

Это определенно тот самый, довоенный еще подвал, план которого мы с мужиками из «Девятки» рассматривали в числе прочих чертежей зданий, которые нам предстояло осмотреть. Сейчас или никогда!

– Кролик хоп!

Я посмотрел на немецкого педагога, дождался встречи взглядами и перевел свой на идущего впереди него Шломо. Он сделал страшные глаза в ответ. Пох*й, главное – не мешай.

– Кролик хоп!

Левая рука вынула из кармана брюк спецручку, пальцы отработанным движением выщелкнули тонкое, но очень острое лезвие, котором я не менее отработанным движением перехватил глотку Зохану.

Металл прорезал плоть, хрящи и сосуды с испугавшей меня легкостью – это настолько просто убить человека?! – но, не дав себе запаниковать…

– Кролик в норе, кивает и плачет… – дети в темноте и за нашими спинами не заметили происходящего, в отличие от Шломо, на щеку которого попала струйка крови подельника.

Он начал оборачиваться…

– Доктор приехал и выписал лекарство! Зайчик, глотай…

…но что-то сделать уже не успел – его горло тоже потеряло целостность, и он повторил за Зоханом пантомиму «роняю автомат и пытаюсь руками собрать шею как было».

– Кролик в норе прыгает и прыгает…

– Быстрее! – влепил я ошалело глазеющему на два оседающих на лестницу трупа педагогу пощечину. – Тащи детей вниз, там другой выход!

– Дети, наперегонки вниз! – придал тот мотивации ученикам.

Прижавшись к стене, я пропустил перепрыгнувших трупы хасидов детей и закрыл дверь – изнутри нашелся очень симпатичный засов с мое запястье толщиной, сама дверь из тяжелых досок, а стрелять через нее смысла нет – мы будем далеко внизу.

Вынув из кармана динамо-фонарик – череда покушений и неприятностей сделала меня жутко запасливым, и, жужжа ручкой, по влажным доскам дошел до стены, около которой педагог построил детей.

– Посвети, – вручил ему девайс и все той же спецручкой – она очень крепкая – поддел доску, обнажив кусок открытой ржавой здоровенной трубы, изгиб которой уходил в сторону улице.

Еще две доски, и педагог спрыгнул в трубу, а я начал подавать ему недовольных – воняет просто жесть, это же старый как сам Мюнхен коллектор – ребят. Семь наполненных слезящимися от вони глазами, клаустрофобией, тошнотворным хлюпаньем под ногами брожений по трубе, мы увидели дневной свет и уперлись в проржавевшую решетку, за которой мы увидели ведущий к мелкой речке заросший пожухлой травой склон. На том берегу продолжался славный город Мюнхен.

Где-то над головой взревел вертолет, ожила визгами сирен и треском моторов дорога. Дети начали кричать, но за таким фоном хрен кто услышит – нужно выбираться. Подсунув спецручку под решетку, я извинился перед КГБшным НИИ-производителем и надавил ногой.

Ценный девайс погрузился в жижу, чтобы остаться там навсегда – хватит с меня коллектора – а решетка послушно снялась с петель, и мы дружно бросились вверх по склону, к дороге.

Глава 7

Первая машина – БМВ с сидящим за рулем упитанным бюргером – проехала мимо. Не осуждаю – вне СССР я бы тоже скорее всего проигнорировал толпу грязных голодранцев под предводительством похожего на начальника концлагеря взрослого. Детский и подростковый бандитизм – это большая беда, и только Пионерская организация….

С воем сирены остановившаяся возле нас полицейская машина помешала додумать мысль.

– Я – Сергей Ткачев! – сразу взял я быка за рога. – Мы с херром учителем вывели детей-заложников из церкви!

Пара полицейских, надо отдать им должное, среагировала правильно – один остался общаться по рации, а второй – общаться с нами:

– Всех детей?

– Всех детей, – подтвердил я. – Наши спортсмены, их родители, – указал на ребят. – И зрители остались в церкви. Двое террористов мертвы, осталось восемь. Я пошел звонить.

Оставив народ позади, я перебежал дорогу и снял трубку висящего на стене симпатичной двухэтажки телефона-автомата. Монетки… Номер…

– Серега, ты живой?! – ответил мне взволнованный голос помощника товарища Громыко.

Вот бы на Родину звонить уметь.

– Детей вывел, взрослые там, – не стал я тратить время впустую. – Минус два террориста. «Альфа» летит?

– «Альфа» летит, – подтвердил он. – Где ты?

Посмотрев на табличку с номером дома и улицей, продиктовал и повесил трубку. Теперь можно просто сесть вот здесь, на теплый бордюр и ждать, когда приедут свои – я сделал все, что мог, и очень надеюсь, что террористы не взбесились от незапланированных потерь и не отыгрались на наших. А что я мог? Покорно сидеть в подвале и ждать смерти? Четырнадцать спасенных детей помогут успокоить совесть – вон скорая приехала, а значит как минимум с ними все точно будет хорошо.