Читать онлайн Первый воин

Пролог

Надо мной в сумасшедшем хороводе кружат снежинки, крупные, точно искусственный снег на киностудии. Их танец завораживает, гипнотизирует и успокаивает. Я не могу уловить ни единого звука: в моих ушах тоже снежинки. Они тяжёлые, мешают слышать, но их плавный танец уносит все печали куда-то очень далеко. Пробую коснуться одной, но на пальцах остаются лишь грязно-серые следы золы. Снежинки рассыпаются прахом, стоит им добраться до меня. Тогда в ушах появляется звон или это свист вьюги? Сначала звук совсем тихий, затем становится всё громче и громче, так что уже невозможно терпеть. Песнь вьюги заставляет меня подняться; оказывается, я лежу на полу. Это трудно. Переворачиваюсь набок, в груди всё горит, руки дрожат и совсем не слушаются, но я всё же нахожу в себе силы, чтобы опереться на них и приподняться. Тяжесть снежинок неумолимо давит на плечи. Затем кое-как сажусь на колени, к танцу снежинок присоединяется карусель из окружающих меня стен. Стены покрыты копотью, а мои глаза сильно слезятся от дыма, снежинок больше нет, только крупные хлопья пепла.

Пепел застелил всё вокруг: мои руки, волосы, плечи. Я держусь ладонями за пол, чтобы не утонуть, чтобы не упасть с карусели. Меня тошнит. Теперь я понимаю, что не могу дышать из-за дыма.

Где-то неподалёку разгорается слабый огонёк. Нет, не пожар, это свет от солнца. Не знаю почему, но чувствую, что мне нужно подойти к нему. Чувствую будто всей поверхностью кожи, как он зовёт меня. Хотя в ушах по-прежнему свист. Я ползу вперёд, кашляю, падаю, вдыхаю ненавистный пепел и снова ползу. Я должна добраться до Солнца. Я уже совсем близко. Моих испачканных в золе пальцев касается первый лучик. Поднимаю глаза, не могу сдержать улыбки, когда замечаю Его. Это ангел. Наверное, ангел: кто же ещё способен зажечь такой свет? Я рисовала их сотни раз – небесных воинов в сияющих доспехах. Значит, это конец? Ангел пришёл за мной. Мне вовсе не страшно. Свет от крыльев Ангела дарит тепло, в груди больше не болит, лёгкие точно наполнились свежим воздухом, а невыносимый свист в ушах стал едва уловимым. Ангел не смотрит на меня, он кого-то баюкает в руках, что-то говорит, но мои уши в этой сумятице не способны различить ни звука.

Свет окутывает меня с ног до головы. Картинка окружающей реальности теряет фокус. Мне хорошо, жаль только, что не дотянусь до рюкзака с карандашами, я бы нарисовала портрет Ангела. Теперь я знаю, что у него волосы цвета серебристого снега и яркие, точно летнее море, глаза.

Глава 1

– Ася, моя девочка! Боже, это она! Неужели это правда она?

– Ольга Александровна, тише! Александра всего лишь спит.

Точно огромные резиновые пули, до меня долетали обрывки разговора.

– У неё сотрясение средней тяжести, несколько ушибов, вывих плеча, – незнакомый громкий мужской голос успокаивал маму, – но ситуация абсолютно не критическая, недельку вашу девочку покапаем, понаблюдаем и будет как огурчик!

– Фёдор Степанович, спасибо! Спасибо вам огромное! – голос мамы сорвался в плач.

– За что же вы меня благодарите? – мягко произнёс незнакомец. – Я тут абсолютно ни при чём. Это вон к товарищу, что сверху, с благодарностями обращайтесь. Повезло вашей барышне. Несказанно повезло.

На последних словах в голосе мужчины послышалась лёгкая дрожь. Казалось, он сдерживал то ли гнев, то ли боль, то ли бессилие.

– Мама? – я открыла глаза и повернулась лицом на голоса, что шептались неподалёку.

Картинка не собиралась обретать чёткость, а я по привычке потянулась, чтобы найти очки, но и они не торопились находиться.

– Ася! Асенька! Дочка! Милая моя! – мама рыдала, так что не могла говорить и даже сделать пару шагов мне навстречу.

Я протянула свободную от фиксирующей повязки руку к ней, а доктор помог маме не упасть и сесть на краешек моей постели.

– Ася… – только и могла выдавить сквозь слёзы она.

– Ольга Александровна, ну что же вы, право! Я же вам уже всё разъяснил! – доктор легонько похлопал маму по плечу. – Александра, деточка, а скажите, будьте так любезны, вы случаем вчера в нашей больнице кровь не сдавали?

– Да, мы от университета приходили, – подтвердила я. – Нас направили в честь дня донора.

– Вот и чудненько, теперь пазл сложился. Деточка, вы помните, что произошло после кроводачи?

Я медленно кивнула. Такое не забудешь, даже если захочешь. Взгляд непроизвольно упал на кончики пальцев, я решилась проверить, остался ли на них ещё пепел. Нет. Только серая полоска под ногтями, то ли от пепла, то ли от акриловых красок, что я так и не отмыла после занятий.

В момент, когда я отвлеклась, разглядывая свои ногти, напротив, на соседней койке, пришло в себя ещё одно тело:

– М-м-м, – жалобно промычало оно едва слышно.

– Так, – озадаченно протянул Фёдор Степанович и начал быстро заглядывать в карточки, кипу которых держал в руках. – А здесь что у нас за постоялец? Ничего не пойму, – мужчина сосредоточенно хмурился и пролистывал записи. – У нас сегодня полный кавардак. Дружочек, как величать вас, помните?

Доктор отложил бесполезные карточки на тумбу рядом с очнувшимся пациентом и приступил к осмотру:

– Ал… лекс… сей, – прошептал сиплым голосом сосед, – Игнатов. Алексей.

– Ах, вот оно что! – улыбнулся Фёдор Степанович. – То-то я не пойму, что у Александры в карточке за чушь: она у нас то Алексей, то Александра, то вывих плеча, то перелом большой берцовой. Вас, братцы, по ошибке в один файл записали: «Игнатова А.» и «Игнатов А.». Только поглядите! Возраст, цвет волос и глаз, группа крови – всё сошлось. Чудеса, нарочно не придумаешь!

Мама, активировавшаяся как по команде, тут же всучила мне пластиковый стаканчик с водой и следом переключилась на соседа. Помогла бедолаге сделать несколько глотков.

– Ольга Александровна, – обратился к ней доктор, – прошу прощения за путаницу, но нам пока не представляется возможным расселить Алексея и Александру по разным палатам. Интенсивная осталась последняя, а за ребятками необходимо понаблюдать хотя бы сутки. Да и разобраться с их карточками не помешает.

– Конечно-конечно! – мама суетилась между больничных коек, – Алексей, тебя уже нашли родные? Им хотя бы сообщили о тебе?

– Не знаю. Я не помню, как тут оказался. Помню, стоял в кофейне, ждал заказ, а дальше – темнота… – растерянно ответил сосед по несчастью.

– Фёдор Степанович, а вы не в курсе? – спросила мама.

– Ольга Александровна, я боюсь, что путаница с документами возникла на всех этапах. Очень много пострадавших направили в нашу больницу, ведь мы ближе всего. Самые тяжёлые и неопознанные здесь. Извините, но мне пора бежать.

– Да, спасибо огромное, – ответила мама, прижимая бутылочку с водой к груди и провожая доктора. – Лёша, ты, может, хочешь позвонить кому? Родителям?

– У меня только бабушки и дедушки, – тихо откашлявшись, произнёс сосед. – Можно я им позвоню?

Мама слегка дрожащими руками вытащила из сумочки телефон и передала мобильник соседу. Но Алексей, как ни пытался, не мог попасть на кнопки старенькой нокии.

– Я помогу, – ласково улыбнулась мама, – диктуй номер.

Казалось, сосед держится в реальности из последних сил, мне даже стало немного стыдно, ведь я чувствовала себя так, словно всего лишь проспала сутки, а не валялась без сознания под завалами разрушенного торгового центра. Чувствовать вину за то, к чему я не имею никакого отношения, у меня давно вошло в привычку.

Мама объяснялась с кем-то по телефону, успокаивала, бегала уточнять какие-то вопросы у доктора; пришедшая ему на смену медсестра терпеливо перебирала страницы перепутанных карточек. А я застыла, точно всё это происходит не со мной. Каков был шанс, что я окажусь в том самом месте в то самое время. Я, наверное, мастер оказываться не там, не в тот день, не в то время…

«Не тот день» стал бы одним из тысячи других таких же неприглядных, как вся моя серая жизнь, если бы я не опоздала на пары. Электричка задержалась на восемь минут, а мой привычный маршрут рассчитан до секунды. Если бы декан – Татьяна Николаевна не поймала опоздавшую меня в коридоре и не велела после первой пары зайти в деканат. Если бы лекции по композиции не отменили, а эргономику не перенесли бы на вечер. Если бы университет не собирал ежегодную группу доноров для сдачи крови на станции переливания. Если бы я не согласилась без раздумий. Ведь когда была совсем маленькой, мы с мамой попали в аварию на машине, и ей тогда потребовалась кровь. Наша группа редкая, а я страдаю гиперответственностью. Если бы нас не набралось так много – студенты со всего университета и преподаватели, что очередь в процедурные растянулась на несколько часов. Если бы я выпила всего один стаканчик чая вместо двух по настоянию медсестры из-за моего низкого давления. Если бы меня не увели под белые рученьки после теста на группу крови сдавать в отдельную процедурную для редких экземпляров. Если бы я не забежала по дороге к метро в торговый центр из-за двух стаканчиков чая. Если бы позабыла дома очки, которые любят потеряться в самый неудобный момент, и не увидела яркую вывеску «Мармеладный замок». Если бы не захотела побаловать нас с мамой горьким шоколадом. Если бы не получила неучтённые в бюджете на этот месяц «пайковые» за кроводачу. Если бы хотя бы раз споткнулась на всём этом пути, как со мной происходит повсеместно. Если бы что-то немного пошло по-другому. Если бы… Если бы.

– Ася, – позвала мама. Она тихонько присела на краешек моей постели и так по-детски наивно заглядывала в мои глаза. – Милая, тебе что-нибудь хочется?

Мама плохо справляется со стрессом, у неё вся душа наружу, чуть что дрожит как осиновый листочек на ветру. Я потянулась к ней, желая успокоить, но едва коснулась её хрупкой ладони, как мой висок прострелила ослепляющая жёлтая молния. Меня парализовало разрядом электричества, и сотни мигающих мушек заполонили реальность. Время словно застыло, воздух стал густым и вязким. Крохотные мушки взрывались в голове странными, неразборчивыми картинками. Где-то мелькала мама, какие-то незнакомые люди, безжизненное лицо Ангела, покрытое копотью и пеплом. От последней картинки я вскрикнула.

Мама резко отпустила мою ладошку и в панике отскочила, кинулась в коридор за помощью. Время вернулось в своё привычное русло. Вспышки из странных картинок стихли.

– Ася, девочка моя! Болит? Где болит? Фёдор Степанович!

Мама вернулась в палату вместе с тем самым доктором, что осматривал меня ранее. Я зажмурилась, прижав ладони к вискам. Стиснула их пальцами так крепко, чтобы удостовериться, на своём ли положенном месте находится моя голова.

– Ну-с, барышня, давайте-ка посмотрим, что с вами приключилось.

Доктор поводил миниатюрным фонариком перед моим лицом, проверяя глазное дно, где-то пощёлкал, попросил проследить за его руками, даже высунуть язык. Я машинально повторяла все указания, но перед глазами так и стояло лицо того самого Ангела из сновидения. Это ведь было сновидение?

– Что ж, не вижу ничего криминального. Сильные головные боли и даже мигрени – распространённое явление при сотрясении, но контрольное МРТ у нас всё равно в планах. Я уже назначил препараты для поддержания нормального давления, а ещё мы дополним их диетой для восстановления объёма крови. С обильным питьём пока повременим. Ольга Александровна, девочке нужно время, здесь она в надёжных руках, а пока я вынужден вас покинуть. Петру привет.

Доктор бодро развернулся на пятках и умчался, словно вихрь, уже к другим своим пациентам. Мама отошла к окну и тихонько заплакала. Я поняла это лишь по тому, как задрожали её плечи и изменился наклон головы.

– Мам, я же в порядке, кольнуло что-то вот, я и…

– Нет-нет, Асенька, не надо. Пусть сегодня в нашей семье я побуду защитницей, – ответила мама и повернулась ко мне. Её глаза блестели от слёз, но на губах показалась робкая улыбка. – Это стресс так выходит. Я только сейчас поверила, что ты осталась со мной, и поняла, как мне повезло.

– Много… – я не решалась произнести это страшное слово «погибло», но мама всегда понимает меня с полуслова.

– Много, – она кивнула и заплакала, теперь уже не таясь.

Глава 2

Притихший сосед по палате, кажется, смотрел куда-то в потолок, точно глаза его остекленели. Без очков мне было сложно понять, что за эмоции сейчас на его лице. Рад ли он оттого, что выжил, или устал, или ему больно. Не знаю, слышал ли он мамины слова или, так же как и я, пытался понять, что за нелепая последовательность случайных «если бы» привела его сюда. Сглотнула застрявший в горле ком. Я не могла плакать. Ещё одна странная особенность то ли моего мозга, то ли глаз – я не умею плакать. Могу впадать в ступор, ярость или истерику, а вот слёзы к этому не прилагаются. Может, поэтому людям рядом со мной некомфортно? Может, им не хватает эмпатии?

Я не умею быть сентиментальной и милой, как остальные мои ровесницы. Не знаю, как правильно сопереживать чьему-то горю. Мои неловкие попытки кого-то подбодрить обычно жалкие и неуместные, такие же, как я сама.

Я почему-то выжила при взрыве в торговом центре, а кто-то – нет. Вот, казалось бы, сейчас меня должна захлестнуть волна эйфории, неуёмной жажды жизни и благодарности Всевышнему. Сейчас, ещё минутка, и произойдёт полная переоценка приоритетов. Я пойму, что вселенная любит меня и послала второй шанс. Чтобы что? Может, это последствия шока, но мне горько и страшно. Какую же невыносимую ответственность перед погибшими возложили на мои плечи.

Я, наверное, сама должна как-то оправдать этот шанс, доказать, что теперь существую не напрасно. Но, боюсь, мне нечего предложить: я пустое место, непримечательная серость. На планете есть только один-единственный человек, для которого моё существование необходимо – это мама. Я посредственный художник, по словам преподавателей; серая мышь, по мнению однокурсников; невоспитанная грубиянка, по отзывам соседей; я малоэффективный налогоплательщик и бесперспективный потребитель. Пустое место.

Легла на постель и, так же как мой несчастный сосед, уставилась в потолок. Белое чистое полотно перед глазами навеяло только одну печальную мысль, что Ангел из моего сновидения вовсе и никакой не воин в сияющих доспехах или небесный защитник. Это, скорее всего, кто-то из пострадавших, наверное, самая обычная девушка. Почему же я не могу забыть её лицо? Почему из сотен посетителей торгового центра, что встретились мне «не в тот день», именно Ангел засела занозой в сознании? Выжила ли она, здесь ли она?

– Аська-Колбаська, – мама позвала меня старым детским прозвищем, – я не могу находиться здесь долго, это интенсивная терапия. Фёдор Степанович обещал, что сообщит сразу, как только тебя переведут в обычную палату, и мы сможем побыть вместе подольше.

– Мам, конечно, иди! Прости, что заставила поволноваться. Со мной правда всё хорошо. Только как же ты меня нашла?

– Дядя Петя помог, они с Фёдором Степановичем, кажется, служили вместе в армии. Я дозвониться до тебя не смогла, потом в новостях передали про взрыв, я, конечно же, запаниковала. Петя, дядя Петя, узнал в университете, что ты сдавала кровь, а потом всё как в тумане, если честно, – мама нервно расправляла больничное одеяло, которым я была укрыта.

Кивнула, не желая больше расстраивать маму расспросами. Дядя Петя, точнее Пётр Иванович Кирсанов, – наш сосед по лестничной клетке, они с мамой знакомы с самого детства, он заботится о маме, как старший брат, только иногда выпивает лишнего, да и людей, кроме нас с мамой, как мне кажется, не переваривает. Он помогает нам с мужской работой по дому, где-то что-то починить, прикрутить, а мы подкармливаем его горячим и помогаем не потратить всю получку на выпивку. Дядя Петя не старик, может, всего лет на пять старше мамы. Что-то в этой жизни и у него сломалось. Мама рассказывала, что он был на войне, и это его изменило. А я не склонна осуждать людей за их слабости, мне гораздо важнее их поступки. Какие бы демоны ни таились в душе Кирсанова, он всегда придёт на помощь, он всегда рядом. Наверное, я погорячилась, назвав маму единственным человеком, которому важно моё существование. Всё же их двое. Странных, одиноких, но удивительно чутких.

Ольга Александровна не решилась в этот раз обниматься на прощание, наверное, постеснялась смутить соседа по палате или испугалась, что вновь сделает мне больно. Она нежно погладила меня по волосам, едва касаясь, словно я хрупкая, как снежинка.

– Я вернусь завтра, Аська-Колбаська, – улыбнулась родительница моему глупому прозвищу и подхватила сумочку с больничной тумбочки.

– Всё в порядке мам, выдыхай, – помахала на прощание свободной рукой.

– Лёша, – мама обратилась к соседу, – поправляйтесь, всего доброго!

– Спасибо, – ответил он всё так же тихо.

Мама ушла, мы замолчали. В больничных коридорах стояла суета, я нечастый посетитель таких заведений, но всё же мне ни разу ещё не доводилось видеть что-то подобное. Где-то за дверью плакали люди. Над размытыми силуэтами, проскальзывающими мимо широкого дверного проёма нашей палаты, словно нависла грозовая туча. Кого-то из персонала больницы периодически куда-то вызывали по громкой связи. А мы во всём этом хаосе должны были придумать, как оправдать тот шанс, что нам подарила вселенная. Или это только я хотела найти причину своего везения?

– Ты… Ты одна была там? – вдруг спросил тихий голос с соседней койки.

– Да.

От меня, наверное, ожидали более подробной истории о чудесном спасении, о том, как я пробиралась сквозь пламя и дым. Но мои мысли возвращались только к безжизненному лицу Ангела. Рассказать о ней соседу почему-то не смогла, точно это самый огромный, самый страшный секрет в моей жизни.

– Ты тоже в МПГУ учишься? – продолжил расспрос сосед.

– Да. На худграфе.

– А я на ТНиИТ, – поделился парень, хотя его никто не спрашивал.

– Факультет точных наук? – уточнила я для приличия.

– Ага, и информационных технологий, – добавил он зачем-то.

– Круто, – ответила я, надеясь, что на этом бесполезная беседа закончится.

– Значит, ты тоже занимаешься в корпусе на Рязанском проспекте? Кровь тоже сдавала? – не унимался Игнатов-не-родственник.

– Да. Нас много было, – я помедлила, но всё же спросила: – Кто-то ещё из студентов пострадал? Не знаешь?

– Я с другом был. С Арсением Бородиным, может, слышала. Он у нас футболист, подающая надежды звезда. Мы зашли в кофейню на первом этаже, Сеня пообедать хотел.

– А я была в магазине сладостей на втором, – зачем-то призналась я.

О футбольной звезде нашего университета я, конечно, слышала. Читала в студенческой газете, что они с командой в прошлом сезоне первое место заняли в лиге. Арсений Бородин – капитан, кажется.

– Не знаешь, он в этой больнице? – вдруг, почему-то взволнованно спросил парень. – Мы даже за столик не успели сесть.

– Прости, я, как и ты, пришла в себя уже здесь. В голове – темнота. Враньё: в голове Ангел и пепел. – Я даже не знаю, где мои вещи, рюкзак, телефон, там же паспорт и вообще всё, ноут новый.

Резко села на постели. Рюкзак. Где мой рюкзак? В нём же вся жизнь: мой фотоаппарат, карандаши, новые акриловые краски, альбом с набросками, все мои наброски, документы и телефон, банковские карточки, социалка, кошелёк. Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

– Ты чего? – удивился сосед внезапной перемене.

– Мои вещи! Всё пропало!

Я попыталась встать, но стены вновь решили включить режим карусели, и меня моментально замутило.

– Ты куда собралась! С ума сошла? – попытался остановить меня парень.

– Мне нужно вещи найти… – только и успела сказать я перед тем, как всё погасло.

Глава 3

Крупные хлопья пепла грациозно кружили надо мной; может, они мечтали, чтобы я успела рассмотреть всю их красоту и уникальность; может, хотели показать, что лучше снежинок. Я сразу догадалась, где нахожусь, да и подняться на ноги в этот раз было значительно проще. Я уже знала, что нужно искать солнце. Взгляд сразу нашёл тот самый свет, что завораживающе манил к себе. Не сомневаясь ни минуты, сделала шаг навстречу ему. Мои ноги были полны сил, зловещий свист вьюги больше не отвлекал, да и Ангел не лежала погребённая под слоем пепла.

Когда глаза привыкли к свету, я обнаружила, что стою во дворе довольно большого дома из массивных деревянных брусьев. На ступеньках крыльца, греясь на солнышке, сидит она. Девушка, которую я приняла за Ангела. С её белоснежными волосами весело играл лёгкий ветерок. Веки незнакомки были сомкнуты, но она слегка улыбалась. От наблюдаемой тайком картины мне стало так хорошо и мирно на душе. Значит, мой Ангел в безопасности, можно выдохнуть, можно перестать винить себя. Я неохотно отвернулась от девушки (старая привычка запоминать композицию, чтобы потом сделать набросок), но решила дать Ангелу возможность отдохнуть.

В тот же миг я оказалась в незнакомой просторной кухне. Спиной ко мне и лицом к большому окну, на диванчике сидели молодая женщина и мужчина. Она закуталась в пушистое одеяло. Он одной рукой обнимал её за плечи. Они то ли встречали рассвет, то ли провожали закат. Девушка, кажется, что-то говорила. Я не могла разобрать слов. Но отчего-то улыбалась. Парочка так гармонично смотрелась, что захотелось запомнить этот момент навсегда, нарисовать что-то похожее. Они почти одного роста, с одинаковым цветом волос, только она хрупкая, а он крепкий. Они, как два магнитика, чувствуют друг друга, точно соединены десятками полупрозрачных ниточек. Она смеётся так искренне и тепло. Он наклоняется, чтобы украдкой поцеловать её плечо, выбравшееся из пушистого одеяла. Где я уже их видела?

Где-то неподалёку от меня шла шумная беседа, которая мешала досмотреть такой приятный сон:

– Света, представляешь, куда сейчас Богданова вызвали? – лепетал взволнованный женский голос.

– Куда же? – отвечал второй голос, очень уставший. – У нас вторые сутки дурдом настоящий! Ты ещё удивляешься?

– На опознание! – первый голос произнёс это таким громким шёпотом, что не услышать было невозможно.

Сквозь слабеющую пелену сна я смутно различила те самые фигуры, что вели разговор, их размытые лица мелькали прямо надо мной.

– У него всего двое ушли. Наверное, решил с родственниками сам поговорить, – ответила женщина с уставшим голосом.

– Света, так говорят, одна из них – дочка заведующего кардиохирургией! Стасика нашего младшая сестра, – всё не умолкал взволнованный голос. – Не кровная сестра, конечно, но они в одной семье воспитывались! А Стасик на дежурство должен только завтра выйти.

– Ну тебя! Опять сплетни распускаешь! Я с Солнцевым работала в том году, у него дочка в Ярославле учится. Сергей Вячеславович сам говорил! Придумаешь тоже!

– Да говорю тебе! – не унималась женщина. – Она к Стасику на свадьбу приезжала, только и свадьбы никакой не случилось! Половина гостей у них – врачи наши. Да всех вызвали, когда взрыв случился. Её привезли когда, Богданов аж побелел весь. Я своими глазами видела! Из операционной потом вылетел как ошпаренный, вернулся ни жив ни мёртв, коньяком разит за километр!

– Ох, Господи помилуй! Да неужели? Я же её ещё маленькой девочкой помню, Сергей Вячеславович сердечко ей по кусочкам собирал! А Леночка наша Котова, уж сколько хлопотала над девочкой! Горе-то какое!

– Горе, Светочка, горе! Их таких у нас сколько, страшно подумать, это у Богданова всего двое!

– Сплюнь и не каркай! – рассердилась женщина с уставшим голосом.

– Ведь я тоже после работы за продуктами туда заходила почти каждый день. Удобно же, и цены хорошие, – не унималась болтливая женщина.

– Да что ты за человек такой? Всё о себе!

– А о ком мне ещё, Света?

Голоса теперь уже спорящих медсестёр удалились. А у меня пересохло в горле и защемило где-то в груди.

– Эй, чокнутая? Ты жива? – послышался раздражённый шёпот соседа.

– Жива, – ответила я и открыла глаза.

– С мозгами совсем не дружишь? – резко спросил Игнатов не родственник.

– Слушай, – я повернула голову, желая осадить наглеца, – отвали…

Всего на расстоянии вытянутой руки на меня смотрели перепуганные глаза, необъяснимо знакомые глаза. Наверное, мы встречались раньше в университете, как ещё объяснить это чувство.

– Людям, кроме тебя, есть чем заняться, а ты навела тут шороху! – с неприкрытой злостью возмущался парень. – Из-за рюкзака какого-то! Люди близких потеряли, а ты со своими карандашами!

Он отчитывал меня как провинившуюся школьницу. А я только и видела, как больно ему, не из-за меня, не из-за сложного перелома, больно по-другому, когда уже ничего невозможно исправить.

– Его нашли, да? Арсения? – тихо спросила я, не отводя от парня взгляда.

Сосед резко замолчал и кивнул. Я заметила, как дрожат его губы, а глаза борются с застигшими врасплох слезами.

– Мне так жаль, – прошептала я и перевела взгляд в тот самый белый больничный потолок. – Прости.

– За что? – с удивлением спросил Лёша.

– Что не знаю, как утешить.

Наверное, на первый взгляд может показаться, что я очень холодный и равнодушный человек, потому что никогда не могу найти правильных слов и в основном молчу. Но казаться не значит быть. По крайней мере, так всегда говорит мама. Вот она-то действительно чуткий и тёплый человек. Ольга Александровна Краснова работает учителем математики в старших классах, её обожают ученики и их родители, к ней в класс мечтают попасть, запись на дополнительные занятия переполнена на год вперёд. Мама умеет находить ключик к самым разным людям, и уж если не научить детей формулам сокращённого умножения и теореме Виета, так помочь найти другие свои сильные стороны.

У меня с учёбой всегда были проблемы: точные науки мне не давались, тяжело запоминались исторические даты, да и география шла со скрипом. Единственное, что с детства шагало со мной рука об руку, – это рисование. Каляки-маляки появились в нашем доме раньше, чем я научилась ходить. Правда, ценность моих художеств замечает пока только мама. Говорит, ей мерещится где-то там какой-то свет, и всё такое. Она, как хороший любящий родитель, видит в своём ребёнке гораздо больше, чем есть на самом деле. А я не ищу признания, скорее с помощью своих рисунков изучаю мир. Вот нашла я занимательный кусочек пейзажа, ухватилась за картинку, перенесла на бумагу или холст. А природа открыла мне что-то скрытое от посторонних глаз, поделилась своим секретиком, разрешила стать частью этой картинки. Я словно наблюдаю за всем этим миром, чтобы воспроизвести потом в летопись. Я не участник событий, а рассказчик.

– Знаешь, не в карандашах ведь дело, – вдруг снова произнёс сосед, – тебе не кажется, ты не чувствуешь… – он замялся, прежде чем продолжить.

– Будто мы виноваты, что выжили? – я закончила фразу за него.

Он кивнул белому потолку над собой, точно боялся моего ответа.

– Когда мне было шесть, мы с мамой попали в аварию, – поддавшись странному порыву сочувствия, я начала рассказ. – Я этого почти не помню, а мама не рассказывает подробности. Знаю только, что мы чуть не погибли. На маму это очень повлияло. Но я запомнила, как изменились её глаза после больницы. В них поселился постоянный страх. Маму начинает колотить от ужаса, даже когда у меня обычная температура. Эта женщина каждый день звонит мне ровно тысячу раз. Вижу, как облегчённо выдыхает она, когда после учёбы я возвращаюсь домой целая и невредимая. Временами кажется, что моё существование причиняет маме такую сильную боль. Может, если бы тогда меня не стало, не было бы всех этих лет дикого страха и паники? Не было бы столько испытаний и трудностей? Иногда это очень сложно – оправдывать чьи-то ожидания, так что теряется сама суть твоей личности. Понимаю, о чём ты говоришь, точнее, я особенно понимаю тебя. Если бы мне пришлось выбирать между спасением звезды университета, действительно хорошим парнем и мной, я бы выбрала его. Потому что в этом был хотя бы какой-то смысл.

– Я не хотел сказать, что ты не заслуживаешь… – Лёша попытался возразить и снова посмотрел на меня.

– Знаю, конечно, не хотел. Ты хотел, чтобы всё, что с нами произошло, оказалось кошмаром, чтобы мы проснулись в другом месте в другое время.

– Это я позвал его в кофейню, – неожиданно признался сосед. – Я курить бросил, а кофе помогает не сорваться.

– И я добровольно пошла в магазин сладостей. Думаешь, он на тебя злится? – я вновь вспомнила лицо Ангела, только теперь уже на крыльце, умиротворённое и счастливое.

– Думаю, он бубнит, что я дубина стоеросовая и у меня ноги до того были кривые, а теперь совсем, – парень улыбнулся сквозь слёзы.

– Как ты узнал? О том, что Арсений… – мы смотрели друг на друга с противоположных коек палаты интенсивной терапии.

– Спросил у медсестры, которая ставила тебе капельницу. У той, что болтливая.

– Ты можешь сейчас загрызть самого себя, – сказала я соседу, – но это никому не поможет. Ты можешь пытаться сделать всё, чтобы стать достойным шанса, но, боюсь, твоей планке не будет предела.

– Ты так легко об этом говоришь, – в голосе Игнатова-не-родственника, даже послышались лёгкие нотки зависти.

– Казаться не значит быть, – сказала я и отвернулась к стене.

Этому белому потолку палаты интенсивной терапии хватит на сегодня откровений.

Глава 4

Утром нас с соседом расселили по разным палатам. Меня на удивление разместили в «одиночной камере», причём обстановка в этой камере посолиднее, чем во всей нашей с мамой квартире. Я даже на всякий случай уточнила у медсестры, не перепутала ли она чего и не выльется ли потом эта оплошность нам с мамой в копеечку. Девушка лишь проверила какие-то бумажки и сказала, что всё верно: Игнатова Александра Константиновна, палата номер шестнадцать.

После обеда пришла мама, принесла мне удобную домашнюю одежду, старые запасные очки, принадлежности для умывания и душа, пакетик сладостей и небольшой скетчбук.

– Мам, мои вещи и документы, я всё потеряла, даже паспорт, а студак с проездным лежали в заднем кармане джинсов, – стыдливо призналась я, переодеваясь в пижаму.

– Мы это уладим, Аська-Колбаська, – с улыбкой ответила мама, аккуратно складывая больничный халат и ночнушку. – Ты как себя чувствуешь, голова больше не кружится?

– Нет, иди обниму!

Ольга Александровна улыбнулась и широко распахнула объятия. Я стиснула её изо всех сил, чтобы доказать, во мне их предостаточно, чтобы забрать все её страхи и сомнения. Мама звонко рассмеялась в голос. Прекрасный звук, означающий, что теперь мы со всем справимся, теперь мы можем свернуть горы.

– Всё-всё, верю, мой слоник-крушитель вернулся!

Я опрометчиво ослабила хватку, а мама ловко ущипнула меня за щёчки, и снова разряд молнии, сноп разноцветных искр в глазах и карусель смазанных картинок. Загородная трасса, слепящий свет фар, силуэт мужчины в тёмном костюме, голос дяди Пети. Стоило зацепиться за смутно знакомый образ, и картинка выстроилась из разрозненных вспышек, словно пазл. Дядя Петя – гораздо моложе, чем сейчас – разгребает обломки перевёрнутого автомобиля. Сосед что-то силой выдирает из обшивки, швыряет в сторону, извлекая на свет маленькою худющую девочку в некогда белом, но уже пропитавшемся кровью пальтишке. Он спешно отдаёт девочку подбежавшему мужчине в тёмном костюме и принимается дальше разгребать обломки, чтобы добраться до чего-то ещё. Но я не вижу, до чего именно. Я отвлекаюсь от спины Кирсанова, точнее наоборот, не могу оторваться от мужчины с окровавленной девочкой на руках. У того очень густые тёмные волосы, необычно яркий зелёный цвет глаз. Он спешит к другой машине и еле держится на ногах, кажется, вот-вот взвоет от горя. Малышка открывает глаза, и мужчина беззвучно плачет, чтобы не напугать её.

Мама с испугом резко отшатнулась от меня:

– Ася? Асенька, тебе плохо? Ответь? – её голос дрожал.

Я не могла пошевелиться. Я знала этого мужчину. Когда-то знала. Наверное, знала. Правда, потом почему-то забыла.

Мама с папой расстались много лет назад. Тихо и мирно. Константин Игнатов вроде бы уехал заграницу. Интереса к нам больше не проявлял, письма не писал, не звонил, на встречах не настаивал. Я знаю, что мама бы не стала утаивать, если бы он хотел со мной встретиться. Она всегда слишком печётся о том, чтобы у меня всё было. Да и о папе Ольга Александровна никогда не говорила плохо. По её словам, они поженились слишком быстро и не успели узнать друг друга. Расстались тихо, по обоюдному согласию. Мне достались от него только фамилия и отчество, да коробка тех самых карандашей, дорогущих, купленных где-то в Европе. Я ими никогда не рисую, они просто есть. Точнее, были.

– Ася! Ну хоть слово скажи! – умоляла побледневшая мама.

Кое-как мне удалось выйти из ступора, и я спросила:

– Мам, а у папы был тёмный костюм? И волосы очень тёмные? А глаза зелёные?

– Да, был, – ответила ошарашенная неожиданным вопросом мама, она помогла мне сесть на больничную койку, – и волосы, ты на меня больше похожа, и глаза, и цвет волос, только характер…

– Папин? – уточнила я, натягивая рукава пижамы до самых кончиков пальцев.

– Папин, – ласково подтвердила немного сбитая с толку мама. – Тебе плохо?

– Голова, бывает, болит, – соврала я и виновато улыбнулась.

– Ась, ты меня пугаешь, – взгляд мамы был полон тревоги.

– Знаю, прости…

– Ах, совсем забыла, – Ольга Александровна глубоко вдохнула и деликатно сменила тему. – Тут дядя Петя тебе телефон передал, чтобы ты была на связи. Он очень настаивал, – смутилась мама и протянула мне коробочку, чуть потрёпанную, в которой лежал вполне себе неплохой смартфон, не последняя модель, но видно, что им не пользовались ни разу.

– Мам, он же дорогой! Мне неудобно, я потом накоплю и куплю себе что-то попроще.

Стоило мне протянуть мобильник маме обратно, как тот зазвонил прямо у меня в руках, а на дисплее высветился знакомый номер:

– Дядь Петь, у тебя что жучки стоят в моей палате? – ответила на вызов я.

В трубке послышался хриплый смешок:

– Санёк, выдумаешь тоже! Номер в сети появился, я тебя и набрал, знаю ведь, что отказываться начнёшь! Мне ещё в прошлом году получку выдали натурой, я у поставщика одного работал охранником на складе. Ты не подумай что! Всё честно, этот аппарат русифицировать не получилось, а серый покупать никто не захотел. Вот мне, дураку, его и втюхали: я ж не знал, что там на английском всё. Я и на русском-то в этих новых телефонах не понимаю ничего! Может, тебе пригодится.

– Дядь Петь, спасибо, – поблагодарила соседа за подарок. – Телефон очень классный.

– Ты это, – замялся мужчина, – как вообще?

– Как огурчик!

– Зелёная и в пупырышку? – хмыкнул он.

– Так точно! – рассмеялась я.

– Ну держись, Зелепупка! Не вешай нос!

Наш сосед отключился, не дожидаясь ответа и не прощаясь.

– Ворчал? – спросила мама, доставая из коробочки зарядку и наушники.

– Как обычно. Но ведь спорить с ним бесполезно.

В этом весь дядя Петя. Вот вам стиральная машинка автоматическая, я накопил, мне не надо, а у вас ребёнок в доме. Вот я полки новые смастерил, доски в гараже нашёл, мне не надо, а ребёнку книжки ставить некуда. Вот я вам плитку в ванной поменял, купил по уценке у какого-то пьяницы, мне не надо, а вы же девочки. Вот я фрукты вам принёс, с машины по дешёвке продавали, все брали, и я вам взял. А попробуй ему потом что-нибудь деньгами вернуть. Сердится, обижается или, того хуже, может уйти в запой. Мама за него переживает: он ей как старший брат, они выросли в одном доме на одной лестничной клетке и по сей день живут через стенку. Вместе теряли родителей, вместе пытались выжить.

Я раньше думала, что Кирсанов и есть мой папа: по возрасту и внешности вполне подходит; спрашивала и у мамы, и у него. Оба открещивались, слишком усердно доказывая, что только дружат с детства. А теперь, кажется, я и сама вспомнила того, кто должен был быть моим папой. Интересно, мозг сам нарисовал эту картинку с перевёрнутой машиной или подсмотрел в каком-нибудь блокбастере? А родители разошлись до аварии или после? Мама никогда не говорит о ней, а стоит мне упомянуть, как она перестаёт дышать от ужаса и её накрывает истерика. Впрочем, какая разница, ведь если моему подсознанию легче считать, что я хотя бы чуточку была дорога отцу, пусть будет так.

Мой внутренний монолог с самой собой прервала мама:

– Ася, зайка, ты не обидишься, если я ненадолго к Алексею сбегаю? – спросила Ольга Александровна, поправляя бутылочки с йогуртом на тумбочке и выкладывая контейнер с фруктами из сумки. – Его бабушка попросила помочь мальчику раздобыть телефон. Я тоже тут собрала ему немного покушать, да и зубную щётку. Они только завтра к вечеру прилетят из Мурманска, не смогли купить билеты из-за непогоды.

– Сходи, конечно, только не беги! – я вытащила кусочек яблока из контейнера.

– Я быстро! – пообещала она.

Мама подхватила небольшую спортивную сумочку, в которой явно было что-то ещё, кроме перекуса, зубной щётки и телефона. Ольга Александровна такой уж человек, для неё все дети – это свои дети. Да и если взрослым нужна помощь, она никогда не пройдёт мимо.

Я сгрызла ломтик яблока, поправила вечно сползающие старые очки, взяла в руки свой новый смартфон, проверила камеру. Та на первый взгляд делала приличные снимки, не хуже моей пропавшей под обломками мыльницы. В контактах всего два номера: мамин и Кирсанова. Негусто. Больше некому звонить, больше никто не будет обо мне беспокоиться. Как-то так незаметно получилось, что со школьными друзьями мы постепенно перестали общаться, а в университете новых не нашлось. Чтобы появились друзья, у тебя должно быть время, которое можно с ними провести, а у меня учёба, занятия в студии живописи, подработка и вечная дорога то по электричкам, то в метро. Да и когда у тебя на счету каждый рубль, приходится выбирать: пойти с одногруппниками в студенческое кафе или купить лак, чтобы покрыть курсовые работы. А там и кисти приходится обновлять, и клячка вечно теряется, а холсты, а грунтовка. Мама, конечно, мне очень помогает, оплачивает дополнительные занятия в студии, проезд, наше с ней пропитание и проживание, но даже востребованному учителю в одиночку тяжело растить творческого ребёнка. Вот я и стараюсь немного облегчить ей жизнь. Мне иногда очень хочется разозлиться на маму, чтобы она перестала надрываться, чтобы не стремилась дать мне всё самое лучшее. Но я не могу, она ведь такая хрупкая, что же с ней будет, если я перестану верить в неё.

Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, взяла в руки скетчбук и пенал с карандашами. Когда начинаю рисовать, сама не знаю, не понимаю, во что выльется моя работа, будто мозг в этот момент не контролирует руки. Сделала несколько штрихов, потом ещё, и вот на бумаге рассыпались графитовые пряди. Ещё пару штрихов обозначили скулы, затем последний взмах, и Ангел, умиротворённо спящая, поселилась в моём альбоме, ей теперь не страшен пепел.

– Ого, как красиво! – протянула над моей головой мама.

Я вздрогнула от неожиданности и перевернула скетчбук, пряча рисунок.

– Прости, Зайка, думала, ты слышала, как я вошла, – мама виновато улыбнулась.

– Ты так быстро!

– Да где уж быстро, я и к Лёше зашла, и к Фёдору Степановичу. А кто это? Твоя подруга? Вы учитесь вместе? Очень красивая девочка!

– Нет, мам, это так, вымышленный персонаж, – пробубнила я.

– Ась, ты чего снова хмуришься? У тебя так детально получилось, я подумала, что ты очень хорошо знакома с натурщицей.

– Мам, а ты не знаешь, – я подбирала слова, прежде чем спросить, – мне кажется, я видела одну девушку там в торговом центре. Не знаешь, когда меня нашли, рядом ещё кто-то был?

– Милая, – мама присела на краешек кровати, но не решилась дотрагиваться до меня, наверное, чтобы не причинить боль. Поэтому, едва касаясь, пригладила кончик моей косички, а её глаза наполнились слезами. – Рядом с тобой действительно нашли девушку. Примерно твоего возраста, документы сгорели, а твой студенческий оплавился так, что было не разобрать кто из вас на фото, вы похожи немного. Мне сообщили, что есть неопознанные девушки. Я решила сначала проверить ту, что выжила.

Теперь мне стала понятна истерика мамы в первый день в больнице, почему она так дрожала и боялась ко мне подойти. Там в пожаре я не видела никаких ангелов. Моё травмированное взрывом сознание всего лишь записало на подкорку последнее лицо, что я увидела перед тем, как отключилась. И всё же где-то глубоко в груди едкое чувство вины показало свои щупальца. Вторая девушка погибла.

Глава 5

Остаток дня я рисовала. Мама не могла слишком долго оставаться со мной, потому что её день расписан поминутно. Представляю, сколько всего пришлось перенести, чтобы выкроить время для поездки в больницу. Мы живём за сто километров от столицы, в тихом городке, где все друг друга знают. Я уже привыкла проводить по шесть часов за день в дороге – три туда, три обратно. В электричке успеваю и позаниматься, и поспать, и перекусить. Я хотела заселиться в общежитие, но мама оказалась категорически против, она хотела снять нам квартиру, чтобы самой тратить время на дорогу, но тут запротестовала я. Она и так после работы без задних ног. Мы две зависимые друг от друга странные души, живущие в крохотном закрытом мирке в виде нашей квартиры.

Незадолго до ужина в мою палату потянулся целый караван гостей. Сначала заглянул психолог, тщедушный мужчинка, вспотевший, точно после пробежки. Он долго извинялся, что только так поздно смог ко мне добраться, поскольку пострадавших при взрыве и нуждающихся в его консультациях очень много. От помощи специалиста я отказалась. Боюсь, моих психологических травм он не вынесет. Затем в палату набилась целая следственная группа, они не извинялись, а скорее ждали, что я сама приду к ним с повинной:

«Объясните, Александра Константиновна, откуда вы знали, как именно лучше спрятаться?»

Нет, конечно, они такого не спрашивали. Мужчины и в форме, и в штатском устало записывали мои показания, в очередной раз разочаровавшись в том, что свидетель не заметил ничего или никого подозрительного. На прощание пожелали мне скорейшего выздоровления и удалились, оставив после себя только стойкий запах дешёвого крепкого кофе и табака.

Очень странно, но в этой палате я не чувствовала себя пациентом. Мне все улыбались. Медсёстры, как птички-помощницы в мультиках, кружили надо мной, что нисколечко не способствовало комфорту, а, скорее, наоборот, настораживало. Что-то не так во всей этой сахарной картинке.

Наутро у меня взяли кровь для анализов. Я больше всего боялась, что от прикосновения посторонних рук мой мозг снова выкинет какой-нибудь номер. Но приветливая девушка-лаборант с ловкостью фокусника легко справилась со своей работой.

Через несколько часов с проверкой пришёл мой лечащий врач – Фёдор Степанович Богданов:

– Так-так, барышня, что у нас тут? – мужчина внимательно листал теперь уже правильную карточку. – С Алексеем вас больше не путают? Вы, случаем, не родственники?

– Не родственники, в больнице и познакомились, – ответила я нервно, ёрзая, как на допросе.

– Что же, плечо ваше пока подержим в фиксирующей повязке, анализы неплохие, но я знаю, что мы можем лучше, – бормотал Богданов, скорее всего, для себя. – Так, а давление и ЧСС где? – доктор настойчиво листал карточку: – Так, я им устрою! Ребёнок трое суток в больнице, а давление никто не контролирует!

– Я в норме, – почему-то начала оправдываться, не хотелось, чтобы из-за меня влетело этим приветливым девушкам.

– В норме, – проворчал Фёдор Степанович и направился к выходу из палаты, где уже более грозным тоном строил персонал.

Через несколько минут он вернулся хмурый с тонометром в руках, за его спиной мельтешила молоденькая медсестра Лидочка:

– Фёдор Степанович, я сейчас всё измерю и заполню карточку!

– Измерит она, скройся с глаз моих! Найду ещё одного такого пациента, до конца недели дежурить будешь! – отчитывал он подчинённую. – Развели балаган!

Доктор немного резче, чем я ожидала, нацепил манжету тонометра прямо поверх моей пижамы и неожиданно коснулся пальцами моего запястья. Электрический разряд не заставил себя ждать. Наверное, я была к нему почти готова.

Выхватить силуэт Богданова из хаоса движущихся перепутанных картинок было проще, чем в прошлых глюках. Фёдор Степанович бежал по переполненным больничным коридорам. Свет ярких лампочек мигал в беспорядочной какофонии. Доктор резко остановился у распахнутых дверей приёмного покоя. Несколько секунд он пытался отдышаться, не поднимая взгляда, точно заранее знал, что увиденное изменит всё. Он вытер широкой ладонью мокрый лоб, набрал полные лёгкие воздуха и, наконец, поднял глаза. Мне показалось, что мгновение узнавания длилось века. Мне показалось, я видела, как что-то вдруг сломалось в выражении лица мужчины. Я смогла рассмотреть только его профиль, освещённый яркой люминесцентной лампочкой. Фельдшер скорой помощи на ходу зачитывал анамнез. Секундная заминка, лишь мгновение сомнений и снова стремительный бег. Фёдор Степанович чётко и коротко раздавал указания по поводу операционных и состава хирургической бригады, будто мужчина решился победить само время. А потом случилось странное: картинка поблёкла. Она будто распадалась на множество схожих кадров, отличающихся друг от друга незначительной деталью эдаких «реплик». В одних доктор шагает внутрь предоперационного помещения и приступает к подготовке. В других широкая спина хирурга бессильно поникла, а рядом, на дисплее кардиомонитора, несколько прямых разноцветных линий. В каких-то Богданов посреди коридора делает непрямой массаж поступившему пациенту, пока кто-то из врачей его не останавливает. В самых тусклых хирургическая бригада борется за чью-то жизнь у операционного стола. Но вдруг среди сотен кадров появился один – самый яркий. Фёдор Степанович в своём кабинете достаёт из ящика стола пузатую бутылку коньяка. Плеснув немного алкоголя прямо в кружку с давно остывшим кофе, берёт в руки телефон. Мужчина долго смотрит на него, затем набирает номер и произносит:

– Влад, ты должен приехать. Отцу не говори. Стаса в мой кабинет.

– Александра! Эй, Саша! – словно из-под толщи воды послышался бас Богданова. Он скомандовал кому-то очень громко: – Лида, бегом ко мне!

И в тот же миг выпустил моё запястье.

– Фёдор Степанович, – судорожно произнесла я, пытаясь отдышаться, – я в норме, в норме! Простите!

Доктор нахмурился и не поверил моим словам:

– У тебя давление подскочило и пульс зашкаливал! Тут гипертоническим кризом попахивает!

– Я… Я… – пыталась придумать убедительную ложь, – меня пугают прикосновения посторонних людей, детская травма. Вот смотрите: сейчас через пять минут я сама давление измерю и всё будет хорошо, – выпалила я первое, что пришло в голову.

В палату влетела та самая молоденькая медсестра Лидочка, которую Богданов отчитывал; она держала в руках увесистый чемоданчик.

– Ну-ка, проследи за мной, – доктор поводил у меня перед глазами фонариком. – В ушах шумит?

– Нет. Я в норме, – с тем же упрямством повторила я.

– Людмила, измерь давление барышне! – игнорируя мои заверения, строго приказал Фёдор Степанович.

– Нет! – я вскочила с кровати и сделала несколько быстрых шагов подальше от медиков.

И тогда я впервые услышала голос в своей голове. Очень тихий, спокойный. Голос будто знал, что может меня напугать:

«Пусть наденет перчатки!»

– Перчатки, – еле выдавила из себя, поправляя сползшие набок очки, – пожалуйста.

Я вспомнила, что утром девушка из лаборатории была в медицинских перчатках. Галлюцинации из-за прикосновений к открытой коже.

– Лидочка, – уже более спокойным тоном произнёс Богданов, – будьте любезны, наденьте перчатки перед процедурой.

Девушка беспрекословно выполнила указание и забрала из рук начальника тонометр.

Я с недоверием вернулась к своей постели. Не сводя взгляда с ладоней медсестры, села на самый краешек. Она же, в свою очередь, медленно направилась ко мне, точно опасалась реакции буйного пациента.

Богданов отошёл на несколько шагов, сложил руки на груди и вкрадчиво спросил:

– Сашенька, а к вам психолог давеча не заглядывал?

– Заглядывал, – подтвердила я, не спуская глаз с рук Лидочки.

– Надеюсь, вы побеседовали? – уточнил Фёдор Степанович.

– Немного, – ответила я сумбурно.

– Как давно у вас эти симптомы? – взгляд доктора говорил о том, что он не поверил моим словам.

– Дня три…

– То бишь после трагедии? – догадался Богданов.

– Да, – ответила я коротко.

– Ясненько. Головные боли беспокоят? Может, чувство сдавленности в груди, дышать сложно бывает? – продолжал он допрос, а сам что-то разглядывал в окне.

– Нет.

– Дезориентация?

– Нет, – уже резче ответила я.

– Ясненько. К вам сегодня психолог заглянет, не сочтите за назойливость, побеседуйте с профессионалом.

– Может не надо? – мне хотелось захныкать как маленькой девочке.

– Позвольте вы бедному доктору с юными девами пообщаться, а то у него сплошной алкоголизм да депрессии!

– Ладно, уговорили, – сдалась я.

– Вот и чудненько! Лидочка, что там у нас на приборах? – между делом поинтересовался Богданов.

– Как космонавт, – залилась румянцем довольная девушка.

– Сашенька, завтраки не пропускайте, пожалуйста, вам окрепнуть не помешает.

Фёдор Степанович собрал рассыпавшиеся из моей карточки бланки и твёрдой походкой направился к выходу, а за ним и Лидочка со своим чемоданчиком.

Я устало плюхнулась на постель. Сняла неудобные очки и засунула их под подушку. Ну вот и всё. Переведут меня прямо отсюда в психиатрическое. И для чего, спрашивается, вселенной нужно было спасать мою сумасшедшую тушку? Если светят мне до конца жизни смирительная рубашка и комната с мягкими стенами. Галлюцинации – верный признак шизофрении. Или, быть может, я тяжёлыми металлами отравилась, или у меня опухоль мозга, или что-то аутоиммунное?

Я не паникёр и не ипохондрик, возможно, пессимист, но то, что со мной происходит, не вписывается в рамки никакой нормальности, даже самой печальной. Голоса в голове – это уже слишком. Неужели у меня шизофрения? Будем рассуждать трезво. Был взрыв. Я упала и потеряла сознание. Скорее всего, в попытках прийти в себя наткнулась на погибшую. Мой мозг включил механизм защиты, чтобы избежать перегрузки. Он пытается восполнить то время, пока был в отключке, и заполняет пробелы тем, что ему попадается вокруг меня. Этим можно объяснить картинки с Ангелом и доктором. А дядя Петя? А мужчина с девочкой?

Так, всё просто, это последствия детской травмы, когда я была маленькой и скучала по папе, правильно? Правильно. Нормальным девочкам в трудную минуту нужна забота отца. Вот мой мозг и включил картинку из другой психологической травмы. Но голос в голове? Ведь я беспрекословно последовала его совету. А если в следующий раз голос прикажет схватить нож и покромсать всех вокруг?

Я не заметила, как начала расхаживать туда-обратно по палате, но в эту минуту кто-то постучался в дверь, что абсолютно непохоже на местных работников:

– Сашенька, здравствуйте! – в приоткрывшуюся дверь протиснулась седая голова женщины в возрасте за шестьдесят, а за ней и ещё одна.

– Галочка, да не стесняйся ты, – подтолкнула вторая, – давай Алёшку вкатывай!

Я едва успела найти под подушкой очки, как дверь широко распахнулась и в мою палату вошла внушительная делегация. Мой бывший сосед по несчастью, Алексей Игнатов-не-родственник, восседал на коляске. За ним двое седовласых мужчин, та самая Галочка, а возглавляла процессию поджарая пенсионерка неопределённого возраста, от сорока до семидесяти.

Сосед попытался перехватить слово:

– Извини…

– Алёша, ну кто так здоровается! Сашенька, твоя мамочка подсказала, где тебя искать! – перебила внука активная старушка.

– Здравствуйте, – спотыкаясь на согласных, произнесла я.

– Мы хотели тебе гостинчик передать, – втиснулась Галочка, если так можно назвать женщину, подходящую мне в бабушки.

– Сашенька, я даже боюсь представить, чтобы мы делали без тебя и Оленьки! – активная старушка не давала своим родственникам вставить и пары слов.

– О, да это всё мама, – я невольно улыбнулась, – я всего лишь умудрилась случайно попасть с Алексеем в одну палату.

– Алёшка, ну что ты растерялся, давай, – подтолкнул сгорающего от стыда внука один из старичков.

– Саша, спасибо вам с Ольгой Александровной. Вот, – пробубнил он монотонно, точно детсадовец на утреннике заученную речь, и передал мне яркий бумажный пакет с фруктами и сладостями.

– Спасибо, но не стоило беспокоиться, – неловко поблагодарила я и прижала к себе пакет.

Бабушки не удержались и по очереди начали меня обнимать, я даже не успела дёрнуться, как молния уже прожгла висок.

Под холодным проливным дождём, бессмысленно прячась под зонтиками, хлюпая по лужам, шла длинная процессия. Люди, облачённые в чёрное. Впереди – катафалк. Сразу за ним – две женщины, придерживающие друг друга. В них едва ли можно узнать Галочку и Любовь Викторовну, осунувшиеся заплаканные лица, серые лица. По бокам – их мужья, пытающиеся спрятать супруг от дождя бесполезными в такой ливень зонтами. Галочка еле стоит на ногах, и в какой-то момент кажется, что она упадёт прямо тут, в грязную лужу. Но Любовь Викторовна не даёт этому случиться:

– Аля… – стонет женщина. – Алечка, моя девочка, моя доченька.

В какой-то момент слова переходят в надрывный вой. Любовь Викторовна держится только потому, что больше никто не позаботится о Галочке:

– Идём, дорогая, мы должны идти, – приговаривает она. – Дети вместе, они всегда и везде были вместе, и сейчас. Идём. Нам нужно идти.

Я застыла в болезненном ступоре, когда перепуганные старушки выпустили меня из объятий:

– Сашенька? Плохо? Василий, зови немедленно врача! – вскрикнула Галочка.

– Нет! Нет! Я в порядке! Я… Я не привыкла… Я… извините… – слова никак не хотели мне подчиняться.

– Сашенька, милая, ты что же это плачешь? – всплеснула руками Любовь Викторовна.

– Я нет, не плачу… – сняла очки, хотела протереть глаза и удостовериться, что они сухие, когда кончики пальцев коснулись мокрых ресниц.

Слёзы? Кажется, я впервые плачу.

– Давай-ка водички, – сунул мне в руки стакан один из дедушек Алексея.

– Присядь-ка, – второй ловко усадил меня на стул.

– Я в норме, я…

– Ну что ты, Сашенька, не объясняй ничего, – заглянула мне в глаза Галочка. – Я сама как подумаю, через что вы с Алёшей прошли, так реву в голос.

– Всё устаканится, милая, – поддержала её Любовь Викторовна. – Всё забудется, вы такие молодые. Слава Богу за всё!

В этой сумятице я потеряла из вида Алексея, а когда нашла его взглядом, то обнаружила, что он, не мигая, таращится в окно. Словно избегая или прячась от моих глаз.

– Ба, нам пора, – резко произнёс он. – Саша, извини за беспокойство.

Старушки причитали, как благодарны мне и маме, что ещё обязательно придут меня проведать, что нам с мамой непременно нужно навестить их в Мурманске. Я же провожала взглядом Алексея, который, не дожидаясь помощи, поспешил самостоятельно выкатить коляску из палаты. Не прощаясь. Не оборачиваясь.

Всё, вот и приплыли. Видеть глюки ещё куда ни шло, слышать голоса, но плакать. Мне казалось, мои глаза устроены так, что я просто не могу лить слёзы, какое-то физическое нарушение. Я перебралась на свою больничную койку. Сняла с изголовья старую огромную толстовку с капюшоном. Вдохнула запах дома. Натянула толстовку на себя, не забыла накинуть капюшон. Спрятала каждый сантиметр своей кожи. Свернулась калачиком и разрыдалась: за все те годы, что мои глаза не проронили ни слезинки. За маленькую одинокую Сашу, боящуюся каждый день потерять маму. За бездарную художницу, что зубами прогрызает себе место под солнцем. За Ангела, что теперь будет жить только в моём альбоме. За Галочку и Любовь Викторовну, что потеряли своих детей. За Арсения Бородина, что не станет звездой отечественного футбола. За тех, чья жизнь три дня назад разделилась на до и после.

Глава 6

С каждым новым глюком в моей голове появлялось всё больше и больше картинок: одни были тусклыми и будто прозрачными, другие сияли красками, какие-то и вовсе чёрно-белые. Я, кажется, схожу с ума. Видимо, я сломалась. Сохранить жизнь, но потерять рассудок, как нелепо. Когда мой организм лишился критического количества жидкости, я сгребла с прикроватной тумбочки скетчбук и пенал. Решила несмотря на то, что мой разум развалился на части, я могу подарить жизнь Ангелу. Как только карандаш коснулся бумаги, боль и страхи ушли. Ангел грелась на солнышке, вытянув босые ноги на ступеньках крыльца, расправив руки, изящно, точно крылья. Она улыбалась и, казалось, в любой момент могла взлететь. Не думая подарила ей пару крыльев, пусть взмоет ввысь, когда захочет.

Так, с головой погрузившись в работу, я не заметила, что наступил вечер. После ужина в палату снова постучали, и я немного напряглась: вдруг шустрые бабуси вернулись. Но вместо них вошла молодая женщина, с аккуратной причёской, в элегантном костюме и, как ни странно, искренней улыбкой:

– Александра, добрый вечер! Меня зовут Надежда, я ваш психолог.

– Добрый вечер. А где… – растерялась я и начала собирать художественные принадлежности по кровати.

– Михаил Романович? У него другие пациенты, – улыбнулась женщина и грациозно направилась к свободному стулу.

– Ясно, – я оставила в покое свои вещи и серьёзно спросила: – Фёдор Степанович пожаловался? Очевидно, что вы тяжёлая артиллерия, для буйных.

Надежда рассмеялась:

– Интересное впечатление я на вас произвела, – женщина передвинула стул поближе ко мне. – То есть вы решили, что есть некие причины, по которым вам нужна тяжёлая артиллерия?

– Вы пытаетесь поймать меня на слове? – усмехнулась я.

– Мы, кажется, начали игру в двадцать вопросов, – мягко улыбнулась она. – Если что-то хотите спросить, спрашивайте, я с радостью отвечу.

– Почему с радостью? – заворчала я, делая вид, что поправляю карандаши в пенале. – Почему говорят: «Отвечу с радостью»? Разве ответы на вопросы принесут вам радость?

– Да. Думаю, да, ведь это будет означать, что я люблю свою работу, – Надежда с неподдельным интересом наблюдала за моими действиями.

Я кивнула, но спрашивать ничего не стала: чем меньше скажу, тем больше шансов, что о моих глюках никто не узнает.

– Вы рисуете, Александра? – спросила психолог, указав на мой скетчбук.

– Да, – коротко ответила я.

– А сможете нарисовать вот этот самый момент, то, что происходит сейчас? – с энтузиазмом спросила женщина и обвела палату рукой.

– Наверное, – я немного растерянно пожала плечами.

Затем взяла карандаш, открыла чистый лист и приступила к работе. Надежда, точно профессиональная натурщица, села, выпрямив спину, изящно сложила ладони. Не знаю, сколько прошло времени, но за окном совсем стемнело, когда я показала готовую картину, нарисованную только мягким графитовым карандашом.

– Интересно, – широко улыбнулась женщина, – неужели я действительно такая красивая?

Я пожала плечами:

– Мне трудно судить о красоте своих рисунков.

– Александра, можно предложить вам задание к следующей встрече? – спросила Надежда, убирая портрет в сумочку.

– Следующей? – с сомнением уточнила я.

– Именно! Нарисуйте, пожалуйста, Фёдора Степановича, по памяти. Хорошо?

– Я постараюсь.

– Рада, что мы свами познакомились, всего доброго! – Надежда встала, поправила жакет и направилась к выходу.

– До свидания, – пробормотала я смутившись.

Перед сном звонила мама, мы болтали с ней, наверное, целый час. Я попросила, чтобы завтра она не приезжала, ведь у меня всё есть, а кормят тут прилично. Ольга Александровна сопротивлялась до последнего, но мне всё же удалось её убедить.

На следующий день прямо с раннего утра Лидочка измерила моё давление. Дежурный врач же просто заглянул в приоткрытую дверь палаты, спросив, всё ли у меня в порядке, и ускользнул. После завтрака мне разрешили погулять по больничному парку. Хотя правильно будет сказать: усадили на скамеечку подышать свежим воздухом. Я упаковалась точно мумия, предусмотрительно спрятав все участки кожи, прихватила альбом и пенал.

– Привет! – услышала я шорох подъезжающей коляски. – И тебя выгнали на прогулку?

– Привет, – ответила я Алексею и захлопнула альбом.

– Я должен извиниться за вчерашнее, – с виноватой улыбкой произнёс парень.

– О, не стоит! Всё в норме!

Я поправила очки и хотела снова вернуться к работе, подумала, что на этом наш разговор закончится. Но Лёша продолжил:

– Мои бабули, они немного… как бы помягче сказать?

– Да брось! – я с улыбкой отмахнулась, вспоминая шустрых старушек. – Отличные бабушки! Вот я со своими не успела познакомиться.

– Сочувствую, ты многое потеряла! Как тебе на новом месте? У меня палата потеснее будет, да ещё и два соседа, – притворно пожаловался Игнатов-не-родственник.

– Вот это мне повезло! – я наигранно гордо задрала подбородок. – Наверное, меня подальше от всех отселили, потому что буйная.

– То есть ты намекаешь, что для улучшения жилищных условий мне нужно устроить саботаж? – Лёша задумчиво почесал подбородок.

– Если что, я прикрою! – заверила я.

– А давай лучше на денёк поменяемся! Может, никто не догадается, документы же наши как-то умудрились перепутать и в первый раз в одну палату заселить.

– Могу предложить только место на диване! – деловито ответила я. – Свои хоромы добровольно не отдам! Я, чтоб такие заполучить, чуть в лепёшку не разбилась!

На миг мы замолчали, не решаясь рассмеяться над шуткой, а потом Лёша закатился громким смехом. Вчера я плакала, сегодня он смеётся.

Мы проболтали в парке до самого обеда. Оказалось, что до взрыва мы каждый день бывали практически в одних и тех же местах, читали похожие книги и слушали похожую музыку.

С этой прогулки мои будни потекли примерно по одному сценарию: ранний подъём, лекарства, завтрак, осмотр врача, прогулка с Лёшей, обед, рисование задания для Надежды, ужин, беседа с Надеждой, разговор по телефону с мамой, отбой.

Иногда я проведывала соседа по несчастью, иногда он заходил в гости, иногда даже с бабушками, и тогда мы пили чай все вместе.

Как-то раз я немного задержалась из-за осмотра окулиста и почти бегом неслась в парк, чтобы Лёша не укатил обратно в палату. Но на подходе вдруг заметила, что на нашем привычном месте не только Алексей, а ещё несколько парней и две девушки. Все, кроме Лёши, в уличной одежде «здорового» человека, то есть явно посетители. Я застыла, не зная, как быть: подойти или лучше не мешать. Хотела уже уйти и даже успела развернуться, но Лёша меня окликнул:

– Саш! Саш, мы здесь! – он радостно помахал рукой.

Я решила, что глупо будет уходить, и подошла к компании:

– Привет! – сказала я, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Ребят, это Саша. Она, как и мы с Сеней, попала под раздачу в тот день. Саша учится в нашем корпусе тоже на четвёртом курсе, но на худграфе.

– Надо же, – неправдоподобно удивлённо произнесла одна из девушек, та, что сидела рядом с Лёшей. – Никогда тебя раньше не видела!

– Да… Я… – я смутилась и снова разучилась пользоваться словами.

– Ой, Лёш, представляешь, нам даже сессию не перенесли! – девушка перебила мои неловкие попытки поучаствовать в разговоре. – Мы Жанне нашей говорим: «Алё, вы что, у нас такие события!», а она даже бровью не повела!

– До сессии ещё утрясётся. Всё сдадим, Варь, – устало отмахнулся какой-то невысокий парень.

– Гошик, ты, может, и сдашь, а я от психолога не выхожу! – девушка сделала вид, будто ей трудно дышать и она вот-вот заплачет.

– Ты тоже была в торговом центре? – робко спросила я.

– С ума сошла! Нет, конечно! – фыркнула девушка. – Я за Лёшу волнуюсь, и Арсюша… – глаза девушки наполнились слезами, – вот опять слёзы, только подумаю о нём!

Варя прижалась к плечу Алексея и вроде как пыталась плакать, остальные начали её поддерживать и успокаивать, и косо смотреть на меня. Я сделала вид, что проверяю телефон:

– Ой, простите, у меня ж окулист сегодня, совсем забыла! Я побегу.

«Останься! Перестань прятаться!» – потребовал внутренний голос.

Но я, упрямо проигнорировав свою вторую личность, не дожидаясь ответа Алексея, развернулась на пятках и помчалась к себе.

До самой двери палаты казалось, что меня преследуют злые собаки, нет, волки, нет, львы. По крайней мере, я знаю, что могу противостоять голосу в голове и что владею контролем над собственным телом. Проскользнув к себе, плюхнулась на постель, пытаясь отдышаться.

– Александра, – заглянул сердитый Фёдор Степанович, – неужто пожар? Или цунами? Я, когда прогулку одобрял, не предполагал, что вы сразу же начнёте к марафону готовиться! Увижу, что бегаете, назначу седативные!

– Я больше так не буду! – усталым, безжизненным голосом ответила я.

– Вот и чудненько! Да, кстати, Ольгу Александровну я уже обрадовал, теперь и вам сообщаю: завтра планирую оформлять вас на выписку. Погодите радоваться! – доктор тонко подшутил над моим растерянным лицом. – Две недели домашнего режима с наблюдением терапевта по месту регистрации. Потом ко мне. Вопросы?

– Нет вопросов! – отчеканила я.

В восемь утра уже в полной боевой готовности с собранной сумкой я ожидала выписки. Мама обещала подъехать ближе к обеду. Я же не знала, нужно ли попрощаться с Алексеем или нет. После вчерашней неудавшейся прогулки он больше не подавал признаков жизни. Хотя к чему все эти формальности, сегодня я вернусь к своей привычной рутине, вернее, попытаюсь вернуться. Глюков больше не было, но и я от людей отскакиваю как от огня.

С Надеждой мы договорились встретиться так же через две недели. Вообще, она мне нравится, если опустить нюанс, что её работа заключается в том, чтобы копаться в моей голове и анализировать меня. Я думала, наши встречи будут похожи на эпизоды из фильмов, когда ты лежишь на кушетке, а твой психотерапевт делает странные пометки в блокноте и спрашивает:

«Хотите поговорить об этом?»

Надежда даёт мне художественные задания, а после занимается своими делами, читает, пьёт кофе.

Я всё же собралась с духом и решила попрощаться с соседом по несчастью. Лёша завтракал у себя в палате за небольшим столиком у окна. Увидев меня маячащую перед входом, он улыбнулся и жестом пригласил присоединиться.

– Приятного аппетита! А я вот всё. Пришла сказать: до свидания.

– Везёт же! – улыбнулся парень. – Ты точно здесь на особом счету, мне до конца недели тусоваться.

– Нет, я им порчу ауру умиротворения, они от меня избавиться давно хотят! – шутливо отмахнулась я.

– Я рад, Саш, что ты скрасила мне эти дни. Надеюсь, мы будем часто видеться в универе.

– Конечно, будем! Столовая одна на всех! – закивала я.

– Можно я тебя обниму, что ли, на прощание? – Лёша привстал, опираясь на костыли.

– Да, конечно, – я попыталась посильнее натянуть рукава толстовки, чтобы спрятать даже кончики ногтей.

Сосед обнял меня легонько. Я уткнулась подбородком ему в плечо. Такой естественный, будто выработанный годами рефлекс, такие родные приятные объятия, словно я вернулась домой.

– Не болей, – прошептала я отстраняясь. – И Лёш, ты ведь мне позвонишь, если будет совсем плохо?

– Позвоню. И ты тоже звони.

Выписку Богданов принёс незадолго до обеда:

– Вот, Александра, ты свободна, – доктор вручил мне длинный больничный бланк с печатями.

– Спасибо, Фёдор Степанович, а это вам, – я протянула свёрток с портретом, выполненным простым графитовым карандашом и углём. То самое первое задание от Надежды.

– Да, барышня, если бы не обстоятельства нашего с вами знакомства, я бы назвал эту встречу счастливым случаем! И Александра, если вдруг появятся проблемы со зрением, опорно-двигательным аппаратом, немедленно ко мне! Идёмте, я вас провожу к Ольге Александровне.

Мама ожидала на крыльце у больницы. В руках она держала пушистый букет с разноцветными герберами и небольшого плюшевого мишку.

– Аська-Колбаська! – мама кинулась обниматься.

Я подготовилась заранее и спрятала все доступные ей открытые участки моей кожи. Стиснула родительницу в крепких объятиях и, если бы не букет, наверное, закружила бы. Мама хохотала, как девчонка. В обычных джинсах и тёплом кардигане её от студентки не отличишь.

– Ух, а бледная какая! И похудела опять, Александра! Так дело не пойдёт! – притворно ворчала мама.

– Эй, где там Зелепупка? – послышался бас Кирсанова над головой. – Иди-ка сюда!

– Дядь Петь, и ты тут! – обрадовалась я и бросилась на шею соседу.

– Ну так! Мы тебя домой доставим в лучшем виде! Неужели ты думала, что я вас на электричке толкаться отпущу!

Дядя Петя кивнул на старенький «Фольксваген» за спиной, я широко улыбнулась:

– Ты побрился! Смотри, мам, дядя Петя без бороды лет на десять моложе выглядит! Красивый какой! Да он у нас ого-го!

– Санёк, скажешь тоже! – засмущался сосед.

– Петь, ребёнок правду говорит! Ты со своей бородой как пожилой старец!

Мы с мамой вгоняли в краску Кирсанова, и я не сразу заметила, как рядом с нами остановился тонированный внедорожник.

– Ася.

Я услышала своё имя, этот голос, эти интонации и застыла, в груди сердце стучало как сумасшедшее. Не чувствуя ни рук, ни ног, попыталась развернуться к нему.

– Ася, – повторил мужчина в дорогом тёмном костюме, – привет.

– Вы… – едва прошептала я и развернулась к маме. – Мам?

Она опустила глаза, но почти спокойно произнесла:

– Это папа, Ася. Ты забыла?

Глава 7

Я не могла заставить себя взглянуть на него, боялась, что это очередной глюк. Кто-то из свиты отца сунул ему в руки огромный букет белых роз. Константин Владимирович Игнатов, сделав всего несколько стремительных шагов вперёд, оказался совсем близко:

– Это тебе. Извини, я не знал, какие цветы ты теперь любишь.

– Спасибо… вам… тебе… – я, пряча пальцы в рукавах толстовки, неуклюже приняла букет.

– Ты уже лучше себя чувствуешь? – спросил отец как ни в чём не бывало.

– Да, – ответила я, не зная, куда деть взгляд.

– Может, у вас с мамой найдётся время, чтобы пообедать со мной? – спросил отец.

Я обернулась к маме с немым вопросом, застывшим на лице. Та, точно на приёме в королевской семье, голосом уважаемого педагога ответила:

– Константин, мне нужно заехать по делам, – мама откровенно лукавила, – пообедайте с Асей. Позже мы её заберём и поедем домой.

– Я могу сам привезти, – любезно предложил отец.

– Нет, – резковато ответила мама. – Не нужно утруждаться.

Ольгу Александровну немного потряхивало, и дядя Петя осторожно взял её за руку, потихоньку оттесняя за свою спину. Этот милый жест заботы в первую секунду удивил, а потом до меня, стоеросовой дубины, наконец дошло.

– Я наберу, – ответил отец и направился к машине. – Ася?

– Да. Иду, – я на автомате согласилась, даже сразу не сообразив, что отправляюсь на обед с собственным, самым настоящим отцом.

Только когда за мной уже захлопнулась дверца машины, вздрогнув от отрезвляющего звука, я собрала мысли воедино. Мы оба не спешили с разговорами. Я рассматривала через тонированное стекло мегаполис. Константин Игнатов периодически отвечал на телефонные звонки. Картинка города плавно сменялась от безликих серых спальных окраин к нарядному центру.

– Ты какую кухню предпочитаешь? – вдруг спросил отец.

Я снова вздрогнула от звука его голоса:

– Всё подряд ем. Ой, только… – я пригладила свою потрёпанную толстовку. – Простите… то есть прости, я, кажется, не подумала, что одета не совсем подобающе.

Наверное, Игнатов впервые решился прямо на меня взглянуть, мне было не по себе: вдруг отца разочарует то, во что вырос его маленький ангелочек:

– Это не проблема, – он улыбнулся краешками губ. Заметив моё смятение, спросил: – Ты, кажется, раньше любила маленькие макарошки с сыром? – задумчиво почесал подбородок и добавил: – Паутинка, так они называются?

– Да. И сейчас люблю.

Этот почти незнакомый человек, что сидел рядом со мной, что-то помнил обо мне?

– Может, просто возьмём кофе навынос? Прямо тут, в машине, и попьём, – предложила я первое, что пришло на ум.

Всю эту ситуацию можно было определить одним словом – неловкость.

– Мне сказали: тебе сейчас кофе лучше не употреблять, – мягко заметил отец.

– Ты про меня спрашивал? – вновь выпалила я, не успев включить мозги.

– Да.

– Это из-за тебя меня поселили в такую шикарную палату? – в мою голову внезапно закрались подозрения, и я вся подобралась.

– Не совсем, – теперь юлил Константин Владимирович.

– Как ты узнал, что со мной случилось? Мама тебя нашла? – я продолжила допрос.

– Нет.

– Ты не скажешь? – слегка рассерженно спросила я.

– Правда хочешь знать это?

Я кивнула.

– Торговый центр, в котором произошёл взрыв, – мой. Я просматривал списки потерпевших и нашёл твоё имя, – глядя мне прямо в глаза, ответил отец.

– Почему раньше не пришёл? – мой пульс начал колотить по вискам.

– Боялся, что ты не захочешь меня видеть, – в эту секунду мужчина в тёмном костюме, на дорогом тонированном монстре с личной охраной, выглядел таким уязвимым.

– Почему ты так решил?

Он улыбнулся:

– Мне сказали, что ты любишь задавать вопросы.

И тут картинка потихоньку начала складываться: излишне комфортная палата, квалифицированный психолог, дорогущие анализы и обследования, приветливые медсёстры-птички, да и кто будет держать в одной из лучших больниц города обычную девчонку почти две недели. Я не знала, как мне реагировать на его слова. Не знала, могу ли радоваться тому, что мужчина, когда-то называвшийся моим отцом, что-то знает обо мне и чувствует вину за случившееся. Всё, что сейчас меня окружало, было похоже на какой-то плохой, давно позабытый фильм.

– Я в порядке, мне оказали квалифицированную помощь, в торговом центре я оказалась не по вашей… т-твоей вине. Мы хорошо живём с мамой, у нас всё есть. Всего хватает. Мы не будем создавать никаких проблем и поднимать шумиху. Я всего лишь хочу забыть всё это поскорее, – выпалила я на одном дыхании и уставилась в окно.

– Ася, ты неправильно меня поняла. Поверь, уж кто, а я точно не сомневаюсь, что твоя мама сделала всё, чтобы ты жила в хороших условиях. Я не пытаюсь купить ваше молчание. Все эти годы считалось, что ты в безопасности. Если бы что-то во всей этой сложной цепочке пошло не так, я бы больше никогда тебя не увидел. Я чуть не потерял тебя. Навсегда.

В горле застыл ком. Хотелось как следует ущипнуть себя за руку, проверить, исчезнет ли картинка, как сон. Здравый смысл мне подсказывал, что потерянные отцы не возвращаются вот так, с цветами на дорогой машине. Ведь, если человек прожил без тебя так много лет, как можно поверить, что именно сейчас ты стала ему нужна. Только губы произнесли другое:

– Ты совсем не изменился.

– А ты очень подросла, – папа улыбнулся, – вы с мамой теперь как сёстры, то есть мама тоже совсем не изменилась.

– Мама элегантная и красивая, а я мышь в очках, – я поправила дешёвую, вечно сползающую с носа оправу.

– Я в университете тоже носил очки, – неожиданно признался отец.

– Правда? В это сложно поверить.

– Ага, толстенные стёкла были, и оправа в половину лица, терпеть их не мог.

– А меня бесит, что салфетки пропадают постоянно! И зимой линзы потеют! – пожаловалась я на будни очкариков.

– Да и в шапке с очками ну совсем неудобно! – поддержал меня отец.

«Говори о чём угодно, только говори!» – вопил мой внутренний голос. Будто если сейчас мы замолчим, то не найдём друг для друга уже никаких слов. Будто именно в этот момент решается что-то важное для нас.

– Аллергия, – произнесла я невпопад, – у меня аллергия на домашних животных.

– Да, она почти с рождения, – подтвердил отец. – Как до моего питбуля доползти сумела, так мы и догадались.

– У тебя есть питбуль? – с восторгом спросила я.

– Был. Мы его пристроили в хорошие руки, чтобы ты ненароком не добралась до него.

Константин Игнатов с такой лёгкостью говорил «мы», как будто всё было по-настоящему, как будто это было вчера.

– Прости, – я принялась тайком ковырять заусенец на большом пальце.

– Я всё равно за ним плохо бы ухаживал, без твоей… из-за переезда.

– Ты жил за границей?

– Немного в Канаде, Франции, чуть-чуть в Германии, даже в ЮАР.

– Где понравилось больше всего?

– Хм, надо подумать. Наверное, нигде толком так и не прижился.

– Я бы хотела посмотреть Исландию и фьорды Гренландии. А ещё Байкал! Да и Уральские горы! И Камчатку, – мечтательно перечисляла я.

– Так где же ты тогда вообще была? – улыбнулся отец.

– Ты не помнишь, мы с тобой и мамой были в Париже? Зимой, кажется.

– Были, – произнёс Игнатов, а некогда задорный взгляд его зелёных глаз потух.

Мне вспомнилась девочка в окровавленном белом пальтишке. Неужели это реальное воспоминание из той поездки?

– Я карандаши потеряла, – сболтнула первое, что пришло в голову, чтобы не расстраивать отца, чтобы вернуть ту хрупкую лёгкость.

– Карандаши? – удивился он.

– Мы тогда в Париже на уличной ярмарке купили карандаши. Для профессиональных художников, в таком белом атласном пенале. Я их потеряла в пожаре вместе с рюкзаком.

– Удивительно, что они не потерялись намного раньше, ты ведь была как мечтательная бабочка: ни минуты на месте не могла усидеть.

– Хорошие были карандаши, – тихо произнесла я, отворачиваясь к окну.

– Вот бы увидеть твои работы, – сказал отец через некоторое время.

– О нет! Они посредственные. Техника отличная, но души не хватает, – с улыбкой отмахнулась я.

Я ведь должна была сейчас злиться, делать обиженный и гордый вид, говорить, что мне от него ничего не нужно, что может проваливать восвояси, что мы с мамой прекрасно жили без него все эти годы. Только проснувшаяся во мне при взрыве та девочка в белом пальтишке очень тосковала по папе. Она ждала, когда он вернётся за ней. Она искренне верила, что он вернётся. И вот он перед ней. Самый настоящий, помнящий какие-то вроде бы незначительные, но такие важные мелочи.

Я расспрашивала отца про ЮАР и с упоением слушала его истории о путешествиях. Он прекрасный рассказчик. Пусть это всего лишь бестолковая болтовня, но, кажется, мы выбрали для себя безопасную территорию. Как хрупок и тонок этот момент, как легко перейти грань, когда начинаешь припоминать былые обиды. Как непохожи друг на друга двое в этой машине. Как сложно поверить, что они имели общее прошлое. Как страшно, что эта призрачная встреча лишь увеличит пропасть между ними.

Машина колесила по городу, пока один из «костюмов», то есть охранников или помощников моего отца, не вклинился в разговор:

– Константин Владимирович, в пять министерство.

Мы смолкли. Наверное, оба не знали, как теперь попрощаться.

– Ася, у твоей мамы есть мой номер. Если захочешь… – начал отец.

– Я тебе позвоню или лучше напишу, чтобы не отвлекать, когда мы доберёмся домой, – тут же подхватила я.

– Звони в любое время, я отвечу.

Папин внедорожник плавно съехал на МКАД, а затем и на парковку крупного торгового центра. В горле пересохло от знакомых глазу вывесок, таких же, которые погребли под собой десятки жизней, из-под которых каким-то странным чудом выбралась я.

Уже по привычке набросила капюшон толстовки на голову, так что его край доставал до самого носа. Вернула непослушные очки на переносицу. В длинных рукавах спрятала пальцы, шею и большую часть лица укрыла волосами.

Отец вышел первым и придержал для меня дверь, протянув ладонь для помощи, но я не решилась коснуться его. Не решилась встретиться со своей шизой в его присутствии. Поэтому не очень искусно притворилась, что не могу найти телефон в карманах. Не сомневаюсь, Игнатов ни на секунду не поверил моему спектаклю.

Мама и дядя Петя стояли на парковке со стаканчиками кофе в руках. Я уже по маминой спине догадалась, как она напряжена. А вот Кирсанов меня удивил. Раньше мне всегда казалось, что он такой неприметный в толпе мужчинка, в скромной, не по размеру болтающейся, весьма изношенной одежде. Сейчас он возвышался над мамой как огромная неприступная крепость, точно в одно мгновение переключил режим с «маскировки» на «боевую готовность». В осанке читалась военная выправка, а взгляд проницательный, словно видит насквозь всех и каждого.

Ещё издалека я помахала им рукой и повернулась к идущему позади отцу:

– Спасибо, что приехал.

Я уже хотела отвернуться, чтобы уйти, когда он произнёс:

– Ася, цветы!

И снова я сплоховала, снова не удержала оборону, даже той доли секунды, что наши пальцы встретились на стеблях цветов, хватило, чтобы мозг взорвался от разлетающихся огненных мушек.

Фигура в тёмном костюме мечется в стенах просторного офиса, будто тигр, загнанный в клетку. Сотни телефонных звонков, сотни похожих друг на друга картинок. Сотни белых страничек с распечатанными на них досье, и на каждой моя чёрно-белая фотография со студенческого билета. Многочисленные реплики отца, пьют крепкое спиртное, крушат кабинет, делают, звонки, кричат на подчинённых. Все они блёклые, почти серые. Только одна, самая яркая, застыла с бумажным листочком в одной руке и с телефоном в другой. На большом дисплее имя – Ася, это вкладка контактов на мобильнике, мой настоящий действующий номер. Внимание отца отвлекает очередной «костюм»:

– Константин Владимирович, там ещё две девушки с неустановленной личностью, по описанию подходят обе. Одна, к сожалению, скончалась на операционном столе. Сейчас на опознание вызвали мать Александры, в течение десяти минут будет точная информация.

Игнатов, не говоря ни слова, поднимается и подходит к окну. Только отвернувшись к ночной панораме, произносит:

– Спасибо, Марк, пусть установят личность обеих. Как будет что-то известно, сообщи сразу же.

«Костюм» проворно исчезает за дверью.

– Ася жива, – едва слышно шепчет Игнатов своему тусклому отражению в стекле.

– Ася? – громоподобный голос отца мешал мне разглядеть глюк внимательнее.

– Асенька! – мама уже во всю прыть неслась по парковке.

Я стояла едва дыша, реальный мир покрылся пятнами от исчезающих видений. Лишь взволнованный взгляд отца, подхватившего меня, прогнал остатки наваждения. Жаль, такой красивый букет рассыпался по асфальту.

– Голова закружилась, – прокряхтела я. – Мам, не паникуй.

– Оля, мне сказали, что это из-за стресса, при регулярной терапии со временем прекратиться, не волнуйся, – Константин Владимирович аккуратно передал меня в руки мамы. – Мы, к сожалению, не пообедали, заболтались.

– Да мне объясняли, – нахмурилась мама. – Только привыкнуть трудно к этому. Аська-Колбаська, вот и как я тебя буду одну оставлять?

– Мы как-нибудь крякнем, плюнем и надёжно склеим скотчем, правда, дядь Петь? – отмахнулась я.

– Ребёнок дело говорит! – подтвердил возникший из-за маминой спины Кирсанов.

Я попыталась собрать цветы, но родители сразу начали ворчать. Как странно говорить: родители. Как странно, когда рядом с тобой мама и папа. Я всё равно не удержалась и взяла один самый маленький бутончик, дома зарисую его на память, а потом засушу. Пусть останется неправильно радостной картинкой в воспоминаниях.

В машине дяди Пети меня ждал термос с горячим чаем, бутерброды и контейнер с домашней едой. Мы почти всю дорогу ехали молча. Странный день. Странные видения. Неужели у отца всё это время был мой номер телефона? Неужели ему никогда не хотелось мне позвонить? Неужели на него повлияло лишь только то, что я чуть было не погибла? Я, наверное, могу злиться на него. Имею полное право. Только я и сама никогда не пыталась его разыскать. Мне было достаточно слов мамы: жив, здоров, уехал по собственному желанию, запрета на встречи нет.

Открыла скетчбук, чтобы заняться розой, но на предыдущей страничке заметила Ангела. Она, точнее десятки её копий, поселилась на страницах альбома. В день, когда я радуюсь возращению домой, не могу отделаться от мыслей о том, какую боль сейчас проживают её близкие. У неё ведь наверняка есть мама, может, братья или сёстры, друзья? Или же она такая же неприкаянная мышь, как я. Что сейчас происходит в том красивом бревенчатом доме из сновидения, существует ли он? Неопознанность наших личностей навеки покрылась пеплом пожара, стёрла между нами границы, мы никогда не узнаем друг друга, но я никогда не смогу её забыть.

Глава 8

Наша с мамой квартира сияла порядком и свежестью, очевидно, кто-то нервничал до такой степени, что чистил каждый её укромный уголочек. Как бы странно в этих семидесяти пяти квадратных метрах смотрелся Игнатов. Одна его машина в разы дороже этой скромной трёшки. В этом самом доме родилась и выросла моя мама.

Бабушки не стало задолго до моего рождения, а вот дедушку Сашу, моего тёзку, помню хорошо. Странно так: вся информация об отце будто отформатировалась и упала на пыльные архивные полки памяти, которыми я не пользовалась никогда. Я забыла его голос, забыла, как он выглядит, забыла, что когда-то была ему дорога. А вот дедушка прекрасно сохранился в моих воспоминаниях. Я помню запах его папирос, как аккуратно и тщательно он скручивал табак в специальную бумагу, помню аромат крепкого кофе из турки, который он варил каждое утро, помню его густую седую бороду и круглые очки. Дедушка всю жизнь занимался наукой, строил на главном городском заводе сложнейшие механизмы, преподавал в университете, писал статьи, ловко стуча пальцами по клавишам древней пишущей печатной машинки. Деда Саша готовил для нас с мамой омлет до самого своего последнего дня, а потом во сне тихо и мирно ушёл, мне только-только исполнилось десять. Ему было почти восемьдесят семь. Мама, поздний ребёнок, родилась, когда дедушке было за пятьдесят, а бабушке – за сорок, единственная, долгожданная и горячо любимая дочь.

Радикально почти ничего не изменилось в этой квартире, мы решили сохранить её уют. Только прошлым летом сделали косметический ремонт. Естественно, дядя Петя нас не бросил, ему досталась замена кафельной плитки на кухне и в ванной, он привёл в порядок паркет, помог нам поменять двери и окна. Мы с мамой клеили и красили, подбирали новые шторы и всякую мелочь. Получилось, на мой взгляд, отлично, мы сохранили дедушкину библиотеку, старинный фарфоровый сервиз и редкие, но завораживающие своей красотой хрустальные люстры и светильники. Я как смогла отреставрировала бабушкины картины. Мы бережно сохранили душу этого дома, но вдохнули немного свежести, чтобы начать записывать нашу новую историю.

У нас в доме уютно, но скромно, имеющимися предметами быта принято дорожить, и не распыляться на то, чтобы поспевать за модой. Сложно представить Константина Игнатова в подобных интерьерах, будто он не сможет здесь уместиться. Я не помню, где мы жили, когда были семьёй, точно не здесь. Наверное, мы с мамой так и не смогли прижиться в его мире, как кактусы среди орхидей. Хотя мама очень красивая, утончённая и прекрасно воспитанная в семье советской интеллигенции, а вот себя я точно не представляю частью быта Игнатова. Мышь во дворце.

Пока я переодевалась, дядя Петя принёс из машины больничные вещи и несколько пакетов с провизией, он хотел тихонько улизнуть, но мама не позволила, отрезав путь к отступлению:

– Кирсанов, пока я не увижу, что ты съел хотя бы тарелку горячего, из кухни не выпущу! – Ольга Александровна перегородила дверной проём, уперев руки в бока.

– Ляль, да у меня всё есть! Отдыхайте с дороги! – наивный дядя Петя пытался сопротивляться.

– Стоять! Кругом! За стол марш! – развернула грозная женщина беглеца, – Александра! Ты где запропастилась?

– Мам, я за твоей спиной, добровольно сдаюсь в плен! – я вошла в кухню с поднятыми руками.

Пока эта фурия, что называла себя моей мамой, буянила над кастрюлями, мы с дядей Петей притихли, сидя плечом к плечу за столом. Я украдкой рассматривала соседа, который неожиданным и лишь слегка уловимым преображением меня удивил. Почему-то с этим мужчиной, на мой взгляд, у нас больше общего, чем с Константином Игнатовым. Мы с дядей Петей не любим привлекать внимания, заботимся о маме, не любим болтать, а свои чувства выражаем поступками. Мы следим внимательно за этим миром, но очень стараемся, чтобы мир не обнаружил нас.

Куриный суп немного сбавил градус напряжённости в помещении:

– Ляль, ну всё, – взмолился Кирсанов, послушно доедая второе, – я, честное слово, больше не могу, да и на смену мне через час.

Это обращение к маме – «Ляля» – всегда мне казалось похожим на то, как старший брат обращается к озорной сестрёнке, оно редко проскальзывало и казалось мне очень домашним, семейным. А сегодня я услышала это детское прозвище как-то по-иному. Дядя Петя любит маму не как брат.

Сосед сбежал с такой скоростью, что сверкали только пятки:

– Я тебе собрала контейнер с собой! – мама прокричала уже соседу в спину, а потом тише пробубнила: – Ладно, позже сама занесу.

Я безропотно закончила со своей тарелкой и внимательно следила за родительницей. У меня был миллион вопросов.

– Ну всё, начинай, – Ольга Александровна убрала посуду со стола и махнула мне рукой.

– Что начинать? – я сделала вид, что не понимаю, о чём она.

– Спрашивай всё, что хотела! – устало ответила мама и подвинула себе поближе чашку с остатками чая.

– Ты знала, что он сегодня приедет? – тихо задала я первый вопрос.

Мы не называли имён, да и зачем: всё и так понятно.

– Да. Он позвонил, когда я нашла тебя в больнице. Сказал, что знает про взрыв, что хочет помочь, – мама никогда не юлит в разговорах со мной.

– Тебе было тяжело с ним говорить? – спросила я, почему-то чувствуя свою вину из-за этого.

– Нет, – мама вдруг выдохнула, точно всё это время ждала от меня нотаций или истерики. – Ась, знаешь, я настолько испугалась за тебя, что его появление в нашей жизни вышло не таким эффектным. Я уже давно не слежу за его перемещениями по миру. Мы попрощались единожды и больше не видели друг друга. А ты как? Ты злишься? Нужно было раньше тебе рассказать?

– Я, наверное, неправильная. Не злюсь. Странное это чувство. Мам, когда вы расстались, сколько мне было? – я терзала бедную бумажную салфетку, часть которой уже превратилась в труху.

– Шесть, – ласково ответила мама, заметив, как я волнуюсь. – Я каждый день боялась, что ты будешь спрашивать о нём, что разлука с ним тебя травмировала. Ты была так привязана к нему.

– Правда? – я с удивлением посмотрела на маму. – Я забыла его. Совсем. Как будто его и не было никогда. Я даже чувствую себя предательницей.

– Глупышка! Ты удивительная девочка, которая заботилась о своей маме!

– Он сказал, что я могу ему звонить, – призналась я.

– А ты хочешь?

– Наверное, да, – я растерянно пожала плечами. – Но я не хочу навёрстывать упущенное, это как-то неправильно. А тебе будет больно, если мы с ним станем общаться?

– Ни в коем случае! – заверила мама. – Ты взрослый человек, и я рада, что вы поговорили.

Я не стала больше терзать маму вопросами. У меня было достаточно времени, чтобы изучить Ольгу Александровну вдоль и поперёк. Если у родителей нашлась причина расстаться, значит, по-другому было нельзя. Да и ни к чему это – спустя столько лет выяснять, что произошло тогда. Тонуть в рефлексии не моя любимая привычка.

Мы убрали со стола, помыли посуду, остатки ужина спрятали в холодильник. Я старалась держать небольшую дистанцию, не душевную, а физическую, чтобы ненароком не коснуться мамы и не напугать её своими глюками. Хотя, наверное, она расценила моё поведение как отстранённое.

Уже перед сном включила старый компьютер, чтобы проверить электронную почту. Ни одного личного сообщения. Только групповые рассылки по учёбе да немного спама. Кроме мамы и дяди Пети, никто не заметил моего отсутствия: ни одногруппники, ни школьные друзья.

Позвонить отцу так и не осмелилась. Один день ничего не решит, но, чтобы переварить всё это, нужно время. Легла на кровать, уставилась в потолок. В моей спальне он не такой идеально-белый, как в палате интенсивной терапии. Секунду подумала, вытащила из кармана толстовки телефон и написала сообщение Лёше:

«На свободе вкусно кормят!»

Через мгновение пришёл ответ:

«Не сыпь мне соль на рану. Уже снятся столовские чебуреки!»

Я рассмеялась, ведь и правда в нашем буфете продавали идеальные чебуреки:, в них клали так мало начинки, что они были по карману любому студенту, а золотистое тесто всегда оставалось хрустящим.

«Ты бы ещё вишнёвый кисель вспомнил!» – ответила я.

Через тридцать секунд пришло очередное сообщение:

«Такого добра и здесь хватает! Расскажи лучше, как ты пьёшь кофе?»

«Мне нельзя кофе» – напечатала я.

«Разве это можно назвать свободой?» – ответил Лёша.

Мы переписывались о какой-то совершенно неважной чепухе, пока я не уснула.

Утро началось рано: мне предстояло сложнейшее испытание на смелость и выносливость – поход в районную поликлинику, чтобы я, как положено, отсидела ещё две недели больничного. Мама суетилась, кое-как удалось уговорить её не ходить вместе со мной, а возвращаться к нормальной жизни и брать под бдительный контроль своих учеников. Упрямая женщина ворчала и причитала, но в итоге сдалась. Наверное, очень трудно, когда твоя дочь не позволяет заботиться о себе. Хотя у мамы наверняка и без того найдётся достаточно поводов волноваться обо мне. Мне лишь хочется, чтобы она была здорова и счастлива и не вздрагивала каждый раз, когда я чихаю. В моём возрасте девушки, как правило, сосредоточены на собственных интересах, и процесс сепарации уже давно позади. А мы с мамой как-то неправильно созависимы, ведь нас только двое в этом мире.

Пока я закрывала дверь квартиры на замок, по лестнице поднимался дядя Петя:

– О, Зелепупка, куда это ты?

– Доброе утро, дядь Петь! В поликлинику, нужно терапевту показаться.

– Погоди, я тебя отвезу, – сказал Кирсанов и похлопал по карманам куртки, проверяя, на месте ли ключи от машины.

– Да тут идти пятнадцать минут! – отмахнулась я.

– Возражения не принимаются! – сосед наигранно строго на меня посмотрел.

– Ты ведь с ночи, как за рулём будешь?

Не хотелось намекать ему, что после смены они с мужиками иногда пропускали рюмку-другую.

– Тогда вместе прогуляемся, или стесняешься? – спросил сосед с улыбкой.

– Да когда я тебя стеснялась! – искренне и всей душой возмутилась я. – Ты за кого меня считаешь?

– Идём, вредина! – весело рассмеялся дядя Петя и развернулся, чтобы спускаться обратно.

Я потопала вслед за соседом. После взрыва окружающий мир изменился или изменился мой взгляд на него. Неужели раньше я не замечала и половины деталей? На всякий случай достала салфетку и протёрла линзы новых очков, мама в этот раз выбирала одна, и мне досталась пара в тонкой, почти незаметной оправе, очень лёгких, могу только представить, сколько они стоили. И тут я застыла прямо на лестнице. Рюкзак.

Я на автопилоте взяла с комода в прихожей рюкзак. Мой рюкзак, который сгорел в пожаре. Конечно, это была его точная копия, только выполненная из новой дорогой ткани, с качественной металлической фурнитурой, а не посеребрённым пластиком, как раньше. Я поспешила расстегнуть молнию и залезла внутрь. Первой попалась копия кошелька, абсолютно новая из мягкой коричневой кожи. Как и прежде, в небольшом кармане на молнии лежал паспорт, студенческий и социалка, на дне рюкзака – хороший зеркальный фотоаппарат, все письменные принадлежности. Открыла кошелёк, в нём нашлась только одна пластиковая карта незнакомого мне банка, но с моей выгравированной на ней фамилией.

– Санёк, – заметил мою растерянность Кирсанов, – ты где там?

– Дядь Петь, не знаешь, откуда взялся мой рюкзак?

– Сань, что-то не так? Забыли что-то положить? – уточнил сосед.

– Кто его принёс?

– Дык, это мы все, – он пожал плечами. – С документами твой отец помог, фотоаппарат тоже. Оля составила список вещей, что ты потеряла. Там в столе твоём письменном кисти, ещё какие-то страшные материалы для рисования. У моего сменщика жена – швея, я ей фотографии показал, она по ним сшила рюкзак. Ты, наверное, другой хотела, новый?

– Нет, не хотела, – пробубнила я.

– Не понравилось? – спросил мужчина.

– Не знаю. Дядь Петь, а ты видел Константина Игнатова раньше?

Кирсанов напрягся едва уловимо, даже не телом, а что-то во взгляде изменилось:

– Нет, – ответил он.

Голос в голове с уверенностью заявил:

«Врёт!»

На этот раз я почему-то поверила словам своей шизы. Почти не отдавая себе отчёта в том, что делаю, схватила ладонь мужчины обеими руками. Молния не заставила себя долго ждать.

Высокий парень в военной форме спешит к подъезду нашего с мамой дома, я вижу только его широкую спину и выбритый затылок под беретом. Он торопится подняться по лестнице, когда случайно сталкивается с худющей девчонкой лет пятнадцати на первый взгляд:

– Лялька! Вот это ты выросла! – смеётся парень, поймав девчонку, чуть не споткнувшуюся на ступеньках.

– Петя? Вернулся! – вопит юная копия моей мамы с золотисто-русыми косичками. – Я сейчас к тёте Зое в магазин сбегаю, она сегодня в первую смену работает! Посиди пока у нас!

– Да я сам сбегаю! – он помогает собрать рассыпавшиеся тетрадки. – Ты, наверное, в школу опоздаешь?

– Я, вообще-то, уже на второй курс перешла, – обиделась девчонка.

– Как на второй курс?

– Вот так! Я же тебе писала! Только ты не ответил ни на одно письмо, паразит! – девушка легонько ткнула его указательным пальчиком в грудь.

– Ляль, – широко улыбнулся парень, – ну не дуйся! Я маме напоминал в каждом письме, чтобы она тебе привет передавала!

– Это совсем другое! – с укоризной заметила она.

Картинки начали двоиться и троиться. Почти все мгновенно серели и теряли яркость, в каких-то мама провожала дядю Петю до магазина, а в каких-то они так увлеклись разговором, что дядя Петя провожал маму к университету, в каких-то так и стояли на лестничной площадке, болтая и радуясь встрече. Пока не появилась одна, самая яркая картинка: с верхнего этажа по лестнице спустилась девушка-брюнетка:

– Петенька, любимый мой! – кинулась она на шею парню. – Что же ты телеграмму не дал? Мы бы тебя встретили с ребятами прямо на вокзале!

– Вер, да я хотел сюрприз вам сделать. Вот только Лялька меня поймать успела.

– Оля, а ты на учёбу не опоздаешь? – раздражённо спросила брюнетка.

– Д-да… точно, – ответила мама и почему-то залилась краской от смущения. – Я побегу!

Мама повесила сумку с учебниками на плечо и поспешила вниз по лестнице.

– Опять эта прилипала на тебя вешалась, – недовольно произнесла брюнетка.

– Вер, что ты такое говоришь, – парень в форме нежно обнял свою возлюбленную. – Лялька мне как сестрёнка: я её в коляске катал, мокрые пелёнки менял.

И снова десятки серых картинок, но они мне были неинтересны, я знала про то, что мама и дядя Петя дружат с детства. Слышала, что он служил в горячих точках, что когда-то был женат. Мне нужен был Константин Игнатов. Стоило только мысленно произнести его имя, как десятки картинок сплелись в одну.

– Пётр Иванович Кирсанов? – произнёс незнакомый, немного тучный, короткостриженый мужчина.

– Да, – ответил сосед и прошёл к вызывавшему его, по всей видимости, секретарю.

– Проходите, Константин Владимирович готов вас принять!

Дядя Петя открыл тяжёлую дверь из красного дерева и вошёл в довольно просторный кабинет. За столом погружённый в чтение бумаг сидел Игнатов. Не отрываясь от документов, он произнёс:

– Пётр, приветствую, давай без лишнего официоза, которым грешат мои сотрудники. Присаживайся. Я общался с твоим командиром – полковником Шилиным. Всё, что хотел, уже узнал от него.

– Тогда чем я могу вам помочь? – растерялся молодой Кирсанов.

– Тебе нужна работа, мне сказали: твоя мать болеет, а мне нужен надёжный человек. Не просто мальчик с пистолетом, а опытный боец.

– Вам нужен охранник или снайпер? – уточнил дядя Петя.

– Нужен тот, кому я смогу доверять.

– Константин Владимирович, я солдат. А вы бизнесмен. Мне сложно определить врага среди мирного населения.

Игнатов отложил бумаги и пристально посмотрел на своего гостя:

– Поверь, те люди, что окружают меня, далеко не все мирные, добропорядочные граждане. Мне нужна твоя интуиция и острый взгляд. К тому же, как я понял, выбор у тебя невелик?

И снова картинка рассыпалась на десятки реплик. Значит, дядя Петя сомневался. Хоровод событий начал свой запутанный танец. То там, то тут мелькали крепкие фигуры в деловых костюмах, одна – дяди Пети, другая – моего отца. Но неожиданно я ухватилась за промелькнувшие золотистые косы юной мамы:

– Пустите, пожалуйста, – билась девчонка в окошко на посту охранника, – мне нужен Пётр Кирсанов! Мне сказали: он здесь работает. Это срочно!

– Девушка, это закрытый объект! Я не имею права вас пускать без разрешения сверху или пропуска! Я вам в сотый раз объясняю!

Дверь в здание, что так ретиво сторожил строгий охранник, распахнулась. Вышли двое:

– Что здесь происходит? – раздался грозный голос моего отца, мама вздрогнула от испуга.

– Ляль, ты как тут? – перебил его дядя Петя.

– Тёть Зою скорая увезла! Петь, врачи говорят: плохо всё! Говорят… – мама расплакалась и не смогла закончить фразу.

– Пётр, бери мою машину, на сегодня свободен! Бегом! – прикрикнул на растерявшегося телохранителя Игнатов, тот очнулся от голоса отца и пулей вылетел из проходной.

– А с этой что? – высунулся из окошка мужчина, что не пускал маму.

– И что с тобой делать, ребёнок? Ночь на улице, – потёр уставшие глаза Игнатов.

Так вот как встретились мои мама и папа.

Глава 9

– Санёк? Эй, приём! Где болит? Сашка, не молчи! – я слышала взволнованный голос дяди Пети сквозь пелену стихающих картинок.

Открыла глаза и будто впервые разглядела соседа как следует. Он не был тем тихим пьяницей, каким считали его местные жители и старые знакомые, руки слишком крепкие, взгляд острый, пронизывающий, одежда нарочито мешковатая, излишне потрёпанная. Незначительные детали, которые раньше почему-то ускользали, теперь чётко давали понять, что состарили его искусственно, что передо мной человек, скрывающий свою настоящую личность. Человек, играющий роль подвыпившего с раннего утра работяги, был трезв и полон сил. Я неосознанно отшатнулась от него.

Сосед заметил это:

– Сань? – спросил он уже мягче.

– Дядь Петь, я ж совсем забыла! – я шлёпнула ладошкой себе по лбу. – Вот дурёха! Мне ж ещё нужно было анализы принести! Ну сам понимаешь, в баночке! Ты иди пока, чаю попей, а я быстро! В аптеку, за контейнером!

И пользуясь секундной заминкой со стороны Кирсанова, не оглядываясь, понеслась прочь.

– Саша! – только и успел он прокричать мне в спину.

Естественно, никакие анализы мне не нужно было сдавать. Я бежала, сама не зная куда. Пока не оказалась в парке перед поликлиникой.

От усталости села на лавочку. Я медленно, но верно схожу с ума. Мания преследования, навязчивые мысли, галлюцинации – всё говорит об этом. Разве дядя Петя, человек, на руках у которого я выросла, который всегда рядом, может быть кем-то, кто способен мне навредить? Он научил меня кататься на велосипеде, который сам же и подарил. Он сидел со мной, когда я болела в детстве. Сколько раз мы с мамой помогали ему подняться по лестнице, когда у него были «плохие дни» и он проигрывал в бою с зелёным змием. Сколько подкармливали его, когда он терял очередную подработку. Это ведь всё было по-настоящему? Или нет? Почему он соврал мне про отца? Почему у меня такое чувство, будто за каждым моим шагом следят?

Я накинула капюшон толстовки на голову, поправила лямки рюкзака и не оглядываясь пошла ко входу в поликлинику, когда затылок точно прожёг чей-то пристальный взгляд. Ты влипла, Александра. Что бы с тобой сейчас ни происходило, ты в полной…

В очереди к участковому терапевту я просидела два часа. За это время успела тщательно изучить новый рюкзак и поняла, что он совершенно не похож на своего предыдущего собрата. Только спросонья можно было их перепутать. Дядя Петя сказал, что рюкзак сшила обычная портниха по старым фотографиям. И что-то не давало мне в его словах покоя. Я пыталась представить, как мама и папа договариваются о документах по телефону, или, возможно, им даже пришлось встретиться, но все мои сценарии были какими-то пластилиновыми. Плохой фильм о счастливом воссоединении семьи.

Открыла свой новый паспорт, фотография в нём идентична утерянной версии, только серия и номер другие, но даже подпись моя. Может, мама приносила его среди прочей кипы бумаг, которые мне пришлось подписывать? Может, после взрыва я проснулась в параллельной реальности? Где отец любит брошенную дочь, а её проблемы решаются одним взмахом волшебной палочки, точнее, волшебной карточки Константина Игнатова. А как Лёша? Интересно, он восстановил свои документы и вещи?

Написала ему сообщение:

«У меня новый паспорт! К сожалению, фамилия старая!»

«Чем тебя не устраивает наша фамилия?» – тут же пришёл возмущённый ответ.

От слова «наша» мои внутренности завязались в узел. Очень хотелось прочесть эти слова неправильно. Будто общая для нас фамилия означает что-то большее, то, что нас роднит. Отбросила глупые мысли и набрала текст:

«Всегда хотела что-то поярче: Давинчева или Пикасовская. Врубелева, на худой конец!»

«Очень скромный выбор. Как там вольный мир?» – через некоторое время написал Алексей.

«Мир не заметил моего отсутствия!» – ответила я.

«Не может такого быть. Я вот каждый день его замечаю!» – на дисплее моего телефона высветилось новое входящее.

У меня перехватило дыхание, но я шутливо отписалась:

«Я не сказала, что это плохо!»

Из дальнейшей переписки я узнала, что Лёше назначили дополнительную операцию на ноге, несложную, но ещё немного задерживающую его в больничных стенах. Он рассказал, что к ним приезжало телевидение, снимало репортаж о погибших. Его расспрашивали об Арсении. Университет планирует установить мемориальную табличку. Я сразу же вспомнила об Ангеле. Смог ли хотя бы кто-то рассказать о ней? Нашли её близких или нет? Мне так захотелось, чтобы её обязательно помнили. Ещё перед своей выпиской я заметила, как увеличилось количество волонтёров в больнице. Они в основном занимались поиском сведений о пропавших без вести или неопознанных, особенно в детском отделении. Волонтеры дежурили круглосуточно, предлагали самую, пусть и незначительную, но иногда необходимую помощь всем пострадавшим при взрыве. Я почему-то избегала их. Будто чувствовала, что не заслужила оказаться в списке выживших, будто нужны особые важные причины для моего существования.

Терапевт – пожилая поджарая дама с крупными коралловыми серьгами в ушах и морковной помадой на губах – молча полистала мою карточку, а потом принялась изучать записи доктора Богданова. Она, не поднимая усталых глаз, выписала направление к неврологу, стукнула штемпелем пару раз в карточке и сухо отправила меня прочь.

Перед кабинетом невролога я просидела всего сорок минут, после чего к осмотру преступила бойкая девушка, скорее всего, недавняя выпускница медицинского университета. Посетители нашей поликлиники – люди в основном пожилые, поэтому доверять своё здоровье вчерашней студентке не спешили. Вот она и обрадовалась нестандартному случаю и поболтать пыталась, и провела обследование, и почти не удивилась, когда я отшатнулась от её рук. Невролог только подтвердила рекомендации Фёдора Степановича да разрешила при возникновении тревожных симптомов приходить без талончика и без очереди, а затем отправила отдыхать дома ещё две недели.

К маминому возвращению с работы я приготовила ужин. Дядя Петя так и не появлялся больше, из-за чего меня мучила совесть. Вдруг мои подозрения напрасны и он снова пьёт дома в одиночестве, а я, вместо того чтобы найти ему полезное занятие, трусливо сбежала.

Мама выглядела уставшей, она всегда такая после сильного стресса, будто теряет весь заряд энергии.

– Мам, спасибо за рюкзак! – поблагодарила я родительницу, заваривая нам после ужина травяной чай.

– Ох, Аська-Колбаська, я и забыла совсем, хотели сделать тебе сюрприз! – мама куталась в свой домашний тёплый кардиган.

– А па… Константин… не знаю, как правильно его называть, – смутилась я.

– А как тебе хочется?

– Папа? Отец? – я почесала затылок, тренируясь обращаться к Константину Владимировичу Игнатову. – Папа – это ведь тот, кто тебя растил, да? А отец как строчка в свидетельстве о рождении. Как ты к нему обращаешься?

– Константин, – мама пожала плечами и сделала глоток чая.

– А раньше? – допытывалась я.

– Ась, ну что за вопросы? – мама улыбнулась. – Какое это теперь имеет значение?

– Мам, вы любили друг друга? – набравшись храбрости, спросила я.

– Конечно. Какое-то время мы думали, что влюблены.

– А как понять, что это влюблённость?

– Александра, – мама внимательно на меня посмотрела, – а ты, часом, не влюбилась? В больнице с мальчиком познакомилась? Или кто-то из молоденьких врачей приглянулся? Вот мне Лёша очень понравился, очень хороший мальчик. И семья у него такая дружная!

– Мам, ты как всегда! – я насупилась и начала сердито копаться в вазочке с печеньем. – Я из палаты не выходила почти! Да и какие врачи? Фёдор Степанович, конечно, ещё ого-го, но у него такая очередь из поклонниц! А у Лёши вроде бы девушка есть уже.

– Эх, доченька, любовь – такая сложная штука. Она в один миг всё с ног на голову переворачивает. И её невозможно проглядеть! Однажды появится человек, которого твоё сердце будет замечать даже с закрытыми глазами.

– Мам, а дядя Петя, кажется, в тебя влюблён, – хихикнула я.

– Ась, ты скажешь тоже! – мама чуть не подавилась чаем.

– Почему он не женится тогда? Почему семьи у него нет, кроме нас?

– Дочь, поверь, мы тут совершенно ни при чём. У Пети сложная жизнь была.

– Тогда почему ты больше не выходишь замуж? – не унималась я. – Ждёшь отца?

Мама рассмеялась в голос:

– Ась, ну честное слово, фантазия у тебя! Я встречалась несколько раз с мужчинами, ничего серьёзного не вышло. Только к моменту, когда ты подросла, мне уже не хотелось никого пускать в наш с тобой мир. Я находила изъяны в человеке, прежде чем между нами успевало возникнуть что-то серьёзное.

– Мам, ты ведь такая красавица! В твоём возрасте женщины ещё даже рожают! – ненавязчиво намекнула я Ольге Александровне, что можно и поактивнее искать спутника жизни.

– О нет! Спасибо! – запротестовала мама. – Мне одной Аськи-Колбаськи предостаточно! А ты вообще поменьше слушай меня. У тебя своя дорога, свой опыт, мои грабли тебе ни к чему.

– Мам, ты хотела раньше, давным-давно, чтобы отец вернулся?

– Я больше всего на свете боялась, что он вернётся и заберёт тебя.

– А сейчас?

– А сейчас, – мама ласково улыбнулась, – я знаю, что не потеряю тебя ни при каких обстоятельствах!

Я решилась обнять маму не только для того, чтобы её поддержать, но и чтобы заглянуть поглубже в то, что она сказала. Мне стоило неимоверных сил удержать равновесие при ударе молнии в висок.

По тёмной дождливой улице шли двое: хрупкая, точно тростинка на ветру, мама и крейсер Константин Игнатов. Они остановились перед дверью подъезда. Мама лишь один-единственный раз взглянула на своего спутника и опрометью скрылась в сумраке под козырьком. Отец некоторое время смотрел ей вслед, а потом улыбнулся сам себе и побрёл к стоявшей неподалёку машине.

Картинки снова рассыпались на десятки копий. Почти все сводились к одному: молодой бизнесмен ухаживает за стеснительной студенткой, провожает её домой после занятий. Она отказывается принимать знаки внимания от него, что ни в коем случае не уменьшает энтузиазма мужчины.

Но самая яркая картинка будто звала меня. Мама и дядя Петя на кладбище, плечом к плечу. На деревянном кресте, что устанавливают на свежую могилку табличка «Кирсанова Зоя Евгеньевна». Мама тихонько берёт друга за руку, их пальцы переплетаются, кажется, только хрупкая мамина ладошка и удерживает его на ногах. Смена картинки. Тёмная гостиная, мама закончила мытьё целой горы посуды после поминок и складывает утварь в сервант, дедушка Саша и дядя Петя расставляют мебель по местам.

– Дочь, я к нам в холодильник часть продуктов приберу, – говорит дедушка, – сообрази Петьке чайку горячего с мёдом.

– Да, папуль! Ты отдыхай уже, я с остальным сама управлюсь.

Дедушка, осторожно прикрыв за собой дверь, уходит, мама некоторое время возится на кухне. А когда возвращается, дядя Петя лежит на диване.

– Петь, сделай пару глоточков. Это чай с мятой и травками, будет легче уснуть.

Она аккуратно садится рядом с ним на краешек дивана.

– Петь, – мама легонько проводит по его волосам, – пожалуйста, ты ничего не ел толком уже три дня.

Кирсанов перехватывает её ладошку и прижимает к своим губам.

– Ты не один, – тихо шепчет она, – и никогда не будешь один, я о тебе всегда позабочусь, слышишь меня?

Мама ложится рядом и укрывает дядю Петю большим вязаным платком, похожим на плед.

– Ты поспи, я рядом буду. Поспи, – мама говорит так, будто в её объятиях маленький потерявшийся мальчик, а не взрослый мужчина. Мне вдруг на миг показалось, что между их запястьями заблестела золотая ниточка.

Снова смена картинок – мама с учебниками в руках поднимается по знакомой лестнице и вдруг застывает.

– Петь, полгода после похорон прошло, можно уже и свадьбу сыграть! На меня все соседи косо смотрят! – доносится сверху недовольный женский голос.

– Вер, какая разница, кто и что там говорит? – устало отвечает голос мужчины.

– Ага, ты сейчас наиграешься со мной, а потом на другой женишься, знаем мы таких! Вот прилипала, так и вьётся вокруг тебя!

– Вер, да что ты заладила одно и то же. Оля мне как сестра. Да и нехорошо, когда похороны и свадьба в один год. Давай до января хотя бы подождём? Ну или тихо распишемся? А праздник потом.

– Вот всё не как у людей! – возмущается девица.

– Вер, тебе платье нужно или семья? – голос Кирсанова спокойный и мягкий.

По маминым щекам крупными каплями, почти ручьями, стекают слёзы, она ладошкой прикрывает рот, чтобы не издать ни звука. Затем тихонько на нетвёрдых ногах спускается обратно, откуда пришла.

Этот эпизод сменяет яркая картинка – Константин Игнатов с букетом белых роз встречает маму на крыльце университета.

– Ась, плохо? Водички? – голос взволнованной мамы возвращает меня к реальности.

– Нет-нет! – ловлю перепуганный взгляд Ольги Александровны.

– Ты сжалась, будто тебе больно! – мама всё же метнулась к графину с водой.

– Мам, это не боль, это как неконтролируемые воспоминания, – сказала я почти что правду.

– Девочка моя, я даже представить не могу, что ты пережила там в огне, – мама прижала к груди графин, моргала часто-часто, пыталась сдержать слёзы.

Сглотнула ком. Как признаться ей, что меня терзают не воспоминания о пожаре, а неясной природы галлюцинации.

Я встала, уже привычным жестом спрятала руки в рукавах толстовки, подошла к маме и легонько обняла её:

– Я почти ничего не помню: ни страха, ни боли, отключилась быстро. Умирать, наверное, было бы небольно!

– Ася, не смей так говорить! – запаниковала мама и зашагала по кухне.

– Мам, я ведь всё ещё здесь! – остановила я её. – Это мозги пока где-то там.

– Как же мне тебе помочь? – спросила она с надеждой.

– Может, приготовишь пирог с малиной?

– Конечно, приготовлю.

Я закуталась в толстовку и обняла маму так крепко, чтобы она больше ничего не боялась.

Глава 10

Дни полетели один за одним. Я совру, если скажу, что мне не понравилась такая тихая рутина. Задания по учёбе методисты из деканата присылали по электронной почте, да и работать в стенах родной комнаты было куда приятнее. Никто не следил за тобой через плечо, никто не обсуждал за спиной твои потрёпанные ботинки. Наверное, я бы могла постараться понравиться окружающим, уделять больше внимания одежде, участвовать в болтовне между парами. Но я никогда не чувствовала себя в безопасности среди этих людей. Да и не люблю, когда вещи приобретаются только для того, чтобы успеть за модой, а не потому, что перестали выполнять свои функции. Не люблю выбрасывать то, что вполне справляется со своими прямыми обязанностями. И тут проснулся голос Шизы:

«Он тебя не выбросил!»

– Да иди ты! – я тихонько выругалась вслух. – Лезешь, куда не просят.

Со злости пнула мольберт, за которым работала, чуть не уронив домашнее задание. Рассердилась на себя же.

Внутренний голос, или Шиза, так я теперь его называла, говорил об отце. Я всю жизнь пусть и отрицала этот факт, но чувствовала себя бракованной, ненужной, дефектной, ведь он ни разу не пришёл. Не подал весточки о себе: жив-здоров, счастлив. Мой мозг вычеркнул все воспоминания об этом человеке. А душа? Душа, кажется, что-то сохранила.

По вечерам мама приходила очень уставшей, весна в этом году стояла дождливая и холодная, начался сезон школьных простуд, а она очень чувствительна к вирусам. Я каждый день готовила к её возвращению ужин и витаминный чай с лимоном, мёдом и имбирём, но Ольга Александровна всё равно подхватила кашель. Я винила себя и за то, что мама перенервничала из-за взрыва и теперь её иммунитет был не способен должным образом бороться с заразой. Но мы не раз уже лечили маму без перерыва на больничный, поэтому я не сдавалась.

Дядя Петя действительно ушёл в запой. Стало неимоверно стыдно за свои подозрения. Сосед ещё молодой мужчина, бывший военный, пустивший много лет назад свою жизнь под откос. Мне, наверное, хотелось видеть, что он сможет справиться с зависимостью, что в нём есть сила противостоять этой болезни. Я приняла желаемое за действительное.

Константин Игнатов так и не звонил ни разу за две недели после нашей встречи. Я тоже. Сначала всё пыталась придумать повод, а потом поняла: наверное, уже как-то поздновато налаживать отношения.

Хотя больше всего меня беспокоило то, что Лёша уже два дня не отвечал на сообщения. Его как раз должны были выписать. Но произошло это или нет, я до сих пор не знала.

А сегодня мне предстояла поездка к Надежде. Я нервно причёсывала волосы перед зеркалом, совершенно непонятно зачем, ведь всё равно соберу их в хвост, а сверху прикрою кепкой и капюшоном. Вообще у меня появился специальный костюм для выходов в людные места. На руки я надевала тонкие трикотажные перчатки, которые нашла у мамы, кажется, от какого-то вечернего платья. Лицо закрывала медицинская маска и очки, на голову – кепка с козырьком, а сверху ещё и огромная толстовка с капюшоном да куртка. Выглядела как заправский гермофоб.

– Аська, – в прихожую выглянула бледная мама, – точно сегодня поедешь? Может, перенесём? У меня температура дня через три спадёт, и вместе поедем.

– Мам, вот тебе действительно сегодня дома бы отлежаться, всё равно пятница, устрой своим оболтусам праздничный день!

– Колбаська, у нас половина учителей на больничных, а у ребят последняя четверть, им хвосты подтягивать надо, к поступлению готовиться. Не хочу детям средний балл портить.

– Я в термос шиповник заварила, положила жаропонижающее и лимон в сахаре тебе в сумку с обедом, в холодильнике лапша домашняя, погреешь в микроволновке! – я раздавала последние распоряжения, завязывая шнурки на кроссовках.

– Ась, у меня сегодня только пять уроков, и я сразу домой, – мама тепло улыбнулась, а глаза её блестели, как при высокой температуре.

– Точно у тебя меньше тридцати восьми? – с сомнением уточнила я.

– Да точно, иди уже! Командирша!

Ехать на электричке я не решилась, слишком много народу, а вот ранний автобус не пользовался такой популярностью среди жителей нашего городка, поскольку приезжал тот к автовокзалу на окраине Москвы, да и билет стоил дороже. Всю дорогу я уже по привычке дремала. Снились какие-то обрывки из старых глюков, серые и беспокойные.

Я долго стояла перед входом в метрополитен и почему-то никак не могла решиться спуститься туда. В утренний час пик было не протолкнуться, и я боялась, что моё самодельное «противоглюковое» снаряжение не поможет. Маска мешала дышать, отчего паника только усиливалась.

«Смелей!» – объявилась Шиза.

– Ты точно хочешь меня угробить! – ворчливо ответила я ей.

Затем решительно поправила лямки рюкзака и сделала первый шаг. В тот же миг кто-то задел моё плечо, толпа, поглотив, повела за собой.

Сказать, что находиться под землёй с сотней человек вокруг было некомфортно, – это значит ничего не сказать. Я будто бы чувствовала кожей, как бьются о её поверхность воспоминания окружающих меня случайных попутчиков. Чувствовала, как давит их непрерывный ежедневный выбор, миллионы вариантов событий. Казалось, сними я хотя бы одну перчатку и чужие воспоминания накроют лавиной и взорвут мне мозг.

На нужной станции я вылетела из вагона, как пробка от шампанского, и побежала со всех ног до самой клиники. Уже перед входом, заметив своё обезумевшее отражение в стеклянной двери, остановилась, чтобы перевести дух.

Сняла маску и кепку, но оставила капюшон и перчатки. Достала влажные салфетки, протёрла мокрое от пота и, возможно, слёз лицо. Сделала несколько глотков воды из бутылочки, что взяла с собой на всякий случай.

В регистратуре, больше напоминающей ресепшен какого-то спа, меня встретила приветливая девушка:

– Александра Игнатова, – произнесла она, набирая моё имя на клавиатуре, – Надежда Михайловна примет вас через минуту. Присаживайтесь.

Я только кивнула, избегая излишней вежливости. И, не успев приземлиться на кожаный диван, услышала своё имя:

– Александра?

Мне навстречу шла Надежда, всё такая же элегантная и приветливая.

– Да, иду, – тут же спохватилась я.

Мы расположились в стильном светлом кабинете. Вот теперь я почувствовала себя героиней голливудского фильма.

– Очень рада тебя видеть, – сказала Надежда.

– И я, – я постаралась быть вежливой в ответ.

Женщина не сдержала удивлённой улыбки:

– Александра, а где же твоя тысяча и один вопрос?

– Ох, наверное, в автобусе мешок с вопросами забыла! – ответила я, вспомнив наши шутливые перепалки в больнице.

– Хорошо, что ты можешь шутить. Но всё же я жду, когда ты покажешь мне свои новые работы.

Я достала альбом с домашним заданием. Надежда внимательно рассматривала розу. Затем переключилась на силуэт мужчины, выполненный углём, герой этюда стоял на фоне огромного окна, в котором был виден ночной город. Больше всего по времени психолог рассматривала набросок с парой, где девушка и юноша лежали в обнимку на узком диване, между их запястьями протянулась блестящая золотая ниточка. Надежда остановилась именно на этом рисунке:

– Они расстались? – вдруг спросила она.

Я перевела взгляд на рисунок, затем пожала плечами:

– Пока не знаю точно. Работа ещё не закончена.

– Александра, возможно, это прозвучит неуместно, у меня есть друг – владелец галереи. Можно я покажу ему ваши работы?

– Мои? – переспросила я, не поверив ушам.

– Да, можно только альбом с домашними заданиями, – Надежда выглядела как ребёнок в магазине игрушек, что просит купить новую куклу или машинку.

– Зачем? – я никак не могла понять, чего от меня хотят.

– Мне бы очень хотелось, чтобы мы с вами попробовали приоткрыть дверь в ваш удивительный внутренний мир.

– Я могу подумать? – я собрала альбом с домашними заданиями и пыталась запихнуть его обратно в рюкзак.

– Да, это только моя просьба как зрителя, – Надежда не стала на меня давить и уговаривать. – Может быть, ещё немного с вами порисуем? Сегодня я бы хотела поучиться. Устроите мне мастер-класс?

Странные эти наши встречи. Ни слова о моих чувствах и мыслях, никто не копается в моём подсознании, не пытается анализировать слова. Пока я помогала написать Надежде чашу с фруктами, внимательно разглядывала психолога. Неожиданно до меня дошло. Меня же обвели вокруг пальца. Женщина ещё с первой нашей встречи поняла, что на любой её вопрос у меня найдётся не меньше десятка своих. А в работе художник изливает душу. Я уставилась на обманщицу. Она вздохнула, снова улыбнулась и произнесла:

– Я не ищу твои слабые места. Я лишь ищу форму общения, подходящую именно тебе. Когда ты будешь готова, ты сможешь довериться мне.

Я застыла. А потом произнесла:

– Я встречалась с отцом.

– Ты была рада встрече?

– Да. Кажется, да.

– Почему ты сомневаешься?

– Я его не помню. Совсем. Ничего о нём в голове не осталось.

– Это тебя беспокоит?

– Да, я думала, что и он забыл обо мне. И это было комфортно.

Сама не знаю, почему решила рассказать об отце. Может быть, потому что не хотела огорчать маму расспросами и напоминать ей о неудачном замужестве. Хотя я сама по себе ходячее напоминание о неудачном замужестве. Но мне вдруг показалось, что Надежда – тот человек, который поможет мне понять, как справиться с появлением отца.

Надежда не копала глубоко в детство, лишь осторожно, наводящими вопросами помогала мне сформулировать эмоции, а не прятать их в чулан, как я привыкла. Я чувствовала, как она пытается не спугнуть мой порыв откровенности, точно пробирается по тонкому-тонкому льду.

К концу сессии мама отзвонилась, что успешно добралась до работы, сегодня у неё только вторая смена. Когда я вышла из клиники, мне казалось, что в сердце распутали маленький узелок. Конечно, там таких целая тысяча, но дышать на мгновение стало чуточку легче. И я, наполненная энтузиазмом, решила выяснить, что же всё-таки произошло с Алексеем.

До больницы, куда нас определили после взрыва, я добралась всего за сорок минут; мне повезло, потому что периодически приходилось выбегать из вагона поезда метро на промежуточных станциях, чтобы избежать чрезмерного соприкосновения с другими пассажирами подземки. Точно я выскакивала на поверхность сделать глоток воздуха и снова ныряла в омут чужих воспоминаний и тягот.

К приёмным часам я не успела. Хотела уже ретироваться, как встретила медсестру Лидочку, которая когда-то ответственно следила за моим давлением:

– Саша, это вы?

– Здравствуйте! – я с радостью поприветствовала знакомое лицо.

– А я сразу поняла, что это вы! Даже несмотря на маску и перчатки! Как вы? Беспокоит что-то? А Фёдор Степанович сегодня утром с дежурства сменился и уже ушёл домой, – тараторила девушка.

– Нет-нет! Лида, скажите, пожалуйста, а Алексея Игнатова из пятой палаты выписали?

– Да, – девушка на мгновение призадумалась, вспоминая даты. – На прошлой неделе ещё! Операция прошла отлично. Он у нас и костыли освоил, и бегал на них побыстрее меня! Ой, Лёшу такая шумная компания встречала с воздушными шариками и плакатами, а девушка его, миленькая такая, всем медсёстрам цветы и конфеты подарила.

– Правда? – растерялась я. – Спасибо!

– Да не за что!

Лидочка, помахав мне на прощание, побежала дальше по своим делам. Я же побрела по парку в сторону метро, пиная мелкие камушки. Значит, он просто меня игнорирует. Вернулся к нормальной жизни, и поддерживать общение со странной мышью нет необходимости.

– Да и чёрт с ним! – произнесла с обидой.

И сама же себе удивилась: с чего я вдруг так остро реагирую на то, что кто-то меня игнорирует?

«Тебе больно?» – как-то робко спросила Шиза.

– Да плевать вообще! – ответила я ей.

Решила воспользоваться случаем и занести больничный лист в деканат, с понедельника начнутся занятия, заодно узнаю, нужно ли будет ещё какие-то бумаги принести.

До универа частично шла пешком, частично – на автобусах с пересадками. На метро было бы в два раза быстрее, но настроения бороться с толпой у меня не было.

Глава 11

Методисты в деканате встретили меня неожиданно тепло, одна из девушек тоже сдавала кровь в день взрыва. Вроде бы это именно она присылала задания на электронную почту, пока я была на больничном. А декан – уже пожилая женщина – совсем расчувствовалась:

– Саша, – произнесла Татьяна Николаевна, – у нас профком путёвки на море недавно распределял, мы тебе выбили одну. Летнюю сессию закроешь и на две недельки в дом отдыха махнёшь.

– Да мне не надо! – принялась отказываться я.

– Как не надо? – глаза декана наполнились слезами, она встала из-за своего рабочего стола и шустро направилась к шкафу с бумагами. – Только вспомню, что в тот день потащила тебя на сдачу крови, так сердце болит!

– Татьяна Николаевна, я же сама в торговый центр пошла! Вы меня туда не заставляли идти! – мне стало безумно жаль старушку.

Декан нашла папку с путёвками, достала нужный бланк, протянула его мне:

– Эх, ребёнок! Вы же для меня как дети: я за вами наблюдаю со вступительных и до самой защиты диплома! Всё, не спорь! Сказала, будешь представлять наш факультет, значит, будешь! – уже привычным властным тоном закончила она.

– Спасибо! – ответила я и приняла листочек с заполненным бланком путёвки.

– А за пропуски не переживай! – Татьяна Николаевна вернулась за свой рабочий стол и поправила очки. – Если кто из преподавателей начнёт возмущаться, я им сама всё объясню. Да, и талоны на питание в медчасти получишь. Это уже не я, это всем донорам теперь положено. В понедельник чтоб без опозданий!