Читать онлайн Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей

Из всех живых существ на Земле только мы, люди, используем орудия труда и речь, чтобы группами эффективно взаимодействовать со средой, в которой мы обитаем. Благодаря языку мы можем общаться, а рассказываемые нами мифы – это то, что связывает группы людей вместе. На заре веков сюжеты для наших мифов задавала география. Мы раскидывали сети смыслов, которые соединяли нас с людьми из нашего непосредственного окружения. Наше место обитания определяло, кто мы есть. Через постоянное общение мы выстраивали общие для нас понятия о таких сложных материях, как время и пространство, жизнь и смерть, добро и зло. Мы жили и умирали в условных пространствах, пронизанных нашими идеями, и, как нам тогда казалось, эти ландшафты и были миром, в котором мы живем. Между тем где-то, возможно всего в нескольких сотнях километров от нас, жили другие люди, совместно добывавшие себе пропитание, – и их объединял какой-то другой значительный географический факт, и они существовали в другом условном пространстве, которое было результатом их коллективной работы.

1.

Физический мир

(15 млрд – 50 000 лет до н. э.)

Однажды осенью 1940 г. на юго-западе Франции четверо подростков бродили по лесу недалеко от дома – они искали легендарный клад, о котором в то время ходили слухи. Внезапно их пес по кличке Робот с лаем бросился к яме под корнями упавшего дерева. Обрадованные ребята поспешили за ним – но, увы, обнаружили не старый сундук с сокровищами, а всего лишь дырку в земле.

Они поступили как свойственно подросткам – я сам, несомненно, сделал бы так на их месте: они протиснулись в отверстие, чтобы посмотреть, что оно скрывает. С собой у них весьма кстати были фонари – лаз оказался глубоким и заканчивался пещерой. И там на стенах и даже на потолке на высоте около четырех – шести метров в свете фонариков подростки увидели большие, изящные и реалистичные изображения быков, оленей и других животных, выполненные черной, красной, коричневой и желтой красками. Так была обнаружена одна из самых впечатляющих художественных галерей палеолита – пещера Ласко.

Находка была впечатляющей, но не уникальной. Похожие наскальные рисунки открывали по всему миру с 1868 г., и до сих пор их обнаруживают в сотнях различных мест от Испании и Ливии до Индонезии. Часто оказывается, что изображения на сводах одной пещеры создавались на протяжении тысяч лет; многие поколения людей приходили сюда рисовать. Древнейшее из наскальных изображений было создано около 40 000 лет назад, и вот что странно: даже самые ранние произведения уже представляются достаточно сложными. А вот неумело выполненных рисунков нигде нет. Непохоже, что художники каменного века учились рисовать на протяжении несколько сотен поколений, чтобы пройти путь от бесформенных клякс, едва напоминающих фигуры животных, до узнаваемых очертаний лошадей и охотников. Наоборот, складывается впечатление, что примерно 45 000–35 000 лет назад люди вдруг сразу начали создавать сложные произведения искусства. И речь идет не только о наскальной живописи. На раскопках в Малой Азии палеоантропологи обнаружили искусные украшения, относящиеся примерно к тому же периоду, что и наскальные рисунки. На юге Африки были найдены декоративные каменные ножи бесподобной красоты, а на территории Германии – керамическая статуэтка размером с амулет, изображающая женщину с тонкими руками и ногами, массивной грудью, крупными бедрами и вульвой.

Почему именно люди так внезапно достигли высокого мастерства в изящных искусствах? Ведь в те же времена жили и другие приматы, которые умели создавать орудия и инструменты, причем примерно с тем же успехом, что и люди, однако их изделия почти не менялись на протяжении тысяч лет, тогда как уровень сложности человеческих инструментов резко взлетел вверх. Должно быть, около 45 000 лет назад произошло что-то важное, но что именно? Что могло случиться?

Ответ на вопрос кроется в нашей истории, истории человечества.

У каждой истории есть место действия, и в нашем случае это физическая Вселенная, так что с нее и начнем. Физики говорят, что Вселенная возникла около 13,32 млрд лет назад – это может показаться огромным периодом времени, но, если взять по доллару за каждый год существования Вселенной, получившейся суммы не хватит, чтобы построить, скажем, три современных авианосца. Так что в некотором смысле наша Вселенная довольно молодая, и даже физики с этим согласны.

Все началось, по их словам, со взрыва, произошедшего в бесконечно малой точке. Кстати, многие религиозные тексты говорят о чем-то похожем. До Большого взрыва пространства не существовало, поэтому нет смысла говорить о размерах точки. Время тоже родилось в момент взрыва, так что начинать какое-либо утверждение со слов «незадолго до Большого взрыва» так же бессмысленно. Не было никакого «до», есть только «после».

В результате Большого взрыва расширяющаяся масса элементарных частиц свернулась в бессчетные триллионы звезд, удаляющихся друг от друга, но не от центральной точки, поскольку до сих пор продолжает расширяться все, включая само пространство. С нашей точки зрения, кое-что интересное во Вселенной появилось примерно 4,54 млрд лет назад, когда родилась Земля, – одно из восьми облаков звездной пыли сформировалось в нашей части пространства на орбите своей звезды. В результате действия гравитационного притяжения частиц каждое из облаков постепенно сжималось, крутясь подобно фигуристу на катке, становилось все плотнее, пока наконец не превратилось в сферическое тело, вращающееся вокруг своей оси и летящее вокруг Солнца, как и остальные семь планет-сестер[2].

В юности наша любимая Земля представляла собой шар раскаленной лавы. Потребовался примерно миллиард лет, чтобы ее внешний слой остыл и превратился в твердую земную кору. Затем начались дожди, и они шли до тех пор, пока вся поверхность планеты не оказалась под водой.

В этой воде содержались несколько простых химических соединений – метан, диоксид углерода и аммиак. Их молекулы способны вступать в химическую реакцию друг с другом. И когда это произошло, они сформировали более сложные химические соединения. Да, из нескольких типов первых молекул случайным образом могло сформироваться ограниченное количество новых комбинаций, но как только они появились, число комбинаций увеличилось. Благодаря растущему количеству «смежных возможностей»[3] материальная Вселенная продолжала наращивать свою сложность и разнообразие. Вероятность, что те первые несколько простых молекул, вступив во взаимодействие, случайно породили бы лягушку или птицу, равна нулю. Лягушки и птицы тогда не относились к смежным возможностям. Но как насчет взаимодействия с образованием несколько более сложных веществ, вроде аминокислот? Липидов? Нуклеотидов? Это не просто вероятно, это неизбежно должно было произойти.

В любой закрытой системе (как говорят физики) мера неупорядоченности возрастает. Очевидно, это такой закон. Книги, случайным образом расставленные на полках случайными людьми, сами по себе не выстроятся в алфавитном порядке; самопроизвольные процессы в физической реальности идут в другом направлении. Вода всегда течет вниз по склону, от большего порядка к меньшему, пока не достигнет нижней точки, в которой направленный поток сливается с водоемом и заканчивает свое существование. Мера неупорядоченности системы называется энтропией. Законы физики также утверждают, что энтропия может оставаться постоянной или даже немного уменьшаться в закрытой системе, если подвести извне некоторое количество энергии. Вода всегда течет вниз, пока в этой схеме не появляется насос. Очаг всегда гаснет, если только не подбрасывать в него новые дрова. В прибранной комнате возникает беспорядок, если только кто-то не проделает некоторую работу и не разложит вещи по местам. Видимо, ко Вселенной в целом этот принцип не применим. Почему? Да потому, что за ее границами по определению ничего нет. Перефразируя слова философа Людвига Витгенштейна, можно сказать: «Вселенная – это все, что имеет место». Поскольку для нее нет никакого «извне», откуда бы поступала энергия, энтропия не нарастает только в небольшой закрытой системе, расположенной в некотором более масштабном окружении.

Примерно 4 млрд лет назад маленькие закрытые системы подобного типа начали появляться на планете Земля. Они сформировались и развивались в тех местах, где через мелкие трещины в океанском дне просачивалось тепло расплавленного земного ядра. В этих местах (а может, и где-то еще) молекулы аминокислот, липидов и нуклеотидов соединялись друг с другом и формировали упорядоченную среду, к которой закон энтропии был неприменим: образно говоря, в таких условиях вода поднималась вверх по склону, а огонь загорался сам. Эти маленькие скопления молекул можно назвать предшественниками первых простых клеток – основных единиц жизни.

Таким образом, жизнь – закрытая система, помещенная в некую среду: части этой системы подчиняются внутреннему порядку, который связывает множество молекул в единое целое. Сказанное справедливо для любой формы жизни. Для клетки, для лягушки, для человека – для кого угодно.

Жизнь подобна созвездию, в котором роль звезд играют молекулы. Созвездие – это не просто набор звезд, но некая система, структура, куда они встроены. Любой форме жизни необходимо потреблять энергию, чтобы поддерживать свою внутреннюю структуру, и энергия эта должна поступать извне, из окружающей среды. Грубо говоря, клеткам нужно что-то есть. Если они не получают достаточно энергии, которая способна удерживать их вместе, они теряют связность. Если нарушение связности нарастает, в какой-то момент созвездие перестает существовать. Его материальные составляющие, молекулы, все еще где-то есть, но самого созвездия больше нет. Так жизнь отступает перед смертью.

Первые признаки жизни появились в Мировом океане около 4 млрд лет назад или даже раньше. Какими бы ни были эти временные рамки, одно можно сказать точно: жизнь существует почти столько же, сколько существует сама Земля. И хотя любая отдельная единица живой материи ограничена смертью, жизнь в целом распространяется и благодаря способности размножаться все лучше сопротивляется энтропии. Такова история жизни в двух словах: отдельные организмы появляются, оставляют потомство и умирают, но жизнь в целом распространяется, становится разнообразнее и сложнее. По крайней мере, до сих пор все было именно так.

На протяжении миллиардов лет одноклеточные формы жизни эволюционировали в бесчисленное множество многоклеточных видов. В то же время физический мир менялся. Суша поднялась из воды, образовался один огромный континент. Этот континент раскололся на две части, которые разошлись и отдалились друг от друга. Позже они разделились еще на несколько фрагментов и дрейфовали, пока не сформировалась структура, большей частью похожая на современную: вот обширная Евразия, к югу от нее – гигантская Африка, маленькая Австралия – на востоке, далеко, на другой стороне планеты, – Америка, на крайнем юге – Антарктида, а еще там и тут разбросаны острова, некоторые размером почти с континент. На планете еще нет людей, но место действия для истории человечества уже подготовлено.

Около 55 млн лет назад в Евразийский континент врезался огромный остров. Я говорю «врезался», поскольку все еще мыслю в геологическом масштабе. Если замедлить происходящее до нормального течения времени, можно сказать, что вряд ли это событие было заметно – ну потрясло немного Землю, и, наверное, вулканы извергались столетие или два.

Но в геологическом масштабе этот остров ме-е-едленно вклинился в Евразию, сминая ее поверхность, и скомканная земная кора стала Гималаями – самым высоким горным хребтом на планете. Рождение Гималаев оказало большое влияние на историю человечества, поскольку из-за этого климатические условия в регионе изменились. Ветры с моря приносили влагу, которая выпадала в виде осадков при столкновении воздушных масс со склонами высоких гор, а проливные дожди способствовали появлению густых лесов в Юго-Восточной Азии и на субконтиненте, который впоследствии назвали Индией. Обезвоженные воздушные массы продолжали путь на юг в Африку и, проходя над континентом, нагревались. Теплый сухой воздух стал причиной изменения растительности на северо-востоке Африки. Раньше, когда климат был влажным, здесь росли густые леса; теперь, когда пришли сухие ветры, эти леса стали редеть и отступать.

Африканские леса в то время населяло множество видов животных, в том числе приматов. Некоторые из этих приматов отступили вместе с исчезающими джунглями, желая оставаться в привычной для себя среде, поскольку они знали, как здесь выживать. Другие же адаптировались к новым условиям – там, где в редеющем подлеске возникали большие открытые пространства. Некоторые виды приматов стали проводить на земле не меньше времени, чем на деревьях. Вероятно, они вели себя подобно малышам на детской площадке – ходили, держась за ветки. А территория джунглей между тем продолжала сокращаться. Леса с отдельными открытыми пространствами превратились в саванну – травянистую равнину с отдельно стоящими деревьями.

Для нас все началось в саванне. Живущие на деревьях (но, вероятно, уже способные перемещаться на двух ногах) обезьяны, обитавшие на границе леса и саванны, научились ходить вертикально, не держась за ветки, – это был отличный навык для их среды обитания, поскольку он позволял быстро перебегать открытые пространства, добираясь до отдельно стоящих деревьев, а при необходимости удирать под укрытие леса. Будучи двуногими, эти обезьяны не задействовали передние конечности для бега. Они могли использовать их как-то иначе – и таким образом передние ноги превратились в руки, а затем появились и большой палец, противопоставленный другим пальцам, и ловкое умение изготавливать орудия, и более крупный и развитый мозг, способный поддерживать все те новые навыки, которыми овладели эти существа.

Но саванна – это лишь часть истории. Не менее важную роль в нашем появлении сыграл и другой фактор. В тот исторический период Северо-Восточная Африка была геологически нестабильна, что стало причиной экстремальных колебаний климата около 2–2,5 млн лет назад. Сезоны дождей сменялись долгими засухами, а затем опять приходили дожди. Луга превращались в пустыни, а пустыни – в болота. Колебания продолжались тысячи лет, отнюдь не миллионы, а это не такой уж большой срок. Те виды, образ жизни которых соответствовал прежним условиям окружающей среды, как форма ключа соответствует замочной скважине, теперь оказались в затруднительном положении. Изменения были слишком быстрыми, эволюция не могла за ними угнаться. В таких непредсказуемых условиях выигрывают универсалы, а не специалисты. Преимущество оказалось у тех, кто умел адаптироваться.

В мире, где приходится постоянно менять стратегии выживания, важнейшую роль играют пальцы, кисти, руки и способность ходить на двух ногах. Приматы, обладающие этими особенностями, могли совершить хитроумный маневр адаптации – приспособить инструменты для компенсации своих биологических недостатков. Во-первых, несомненно, они использовали в качестве орудий просто элементы окружающей среды: тяжелыми камнями кололи орехи, шероховатыми перетирали семена, с острыми охотились. Но потом, значительно позже, они начали применять найденные предметы для изготовления новых орудий – использовали камни, чтобы обтесать другие камни и сделать ножи, заточить палки и заострить копья. Короче говоря, они начали изобретать.

Это занятие освоил не единственный вид. На протяжении нескольких миллионов лет на нашей планете жило немало различных двуногих приматов, умевших изготавливать орудия. Некоторые из них вымерли, другие эволюционировали в новые, более способные существа, и их инструментарий становился все шире. Они подчинили огонь (да, огонь тоже инструмент). Они научились охотиться организованными группами, и это сделало их страшными хищниками, прежде всего потому, что они были вооружены копьями, дубинами и сетями – короче говоря, орудиями. Они не просто убивали и ели других животных; с некоторых они снимали шкуры и надевали на себя. Вообразите, насколько устрашающими они, должно быть, выглядели в глазах своих современников.

Превосходные навыки ходьбы позволили новым видам приматов странствовать по всей Африке и пересечь Евразию. В отличие от других животных, они могли обосноваться в любых условиях окружающей среды, поскольку у них имелись орудия. Они переселялись в леса, пустыни, болота, на равнины, горные склоны и в долины рек – и это разнообразие мест обитания существенно влияло на то, кем они становились и как жили. Если представить историю как переплетенные нити, то место обитания – это одна из трех основных нитей. Орудия – вторая нить. Есть и третья, но о ней мы поговорим позже. То, кем мы были, и то, кем мы стали, с самого начала сложным образом определялось тем, где мы жили и что делали, чтобы совладать с природой в местах нашего обитания.

Ни одно из тех существ, бродивших по планете миллион лет назад, еще не было похоже на современного человека. Ни одно из них сегодня не пропустили бы в торговый центр. Биологически они еще не были людьми. Жизнь на Земле постоянно менялась и преображалась, пока наконец, около сотни тысяч лет назад плюс-минус несколько тысячелетий, часть двуногих приматов не стала анатомически неотличима от современных людей. Ученые называют этих существ Homo sapiens sapiens, что в переводе с латыни означает «человек разумный разумный» (довольно самовлюбленно, надо признать, ведь этот термин был придуман людьми для обозначения самих себя).

Значит, так оно и произошло? Сто тысяч лет назад? Занавес поднялся, и началась драма человеческого существования? Рискну предположить, что нет, не совсем так. Место уже было готово, но действующие лица еще не вышли на сцену. Тем древним сапиенсам все еще недоставало одной важной вещи, которую современные люди воспринимают как нечто само собой разумеющееся, поэтому нам придется вернуться к стартовой точке. Примерно 45 000 лет назад мы, люди, научились рисовать, играть на флейте и танцевать. В борьбе за приличную пищу мы начали побеждать всех остальных двуногих приматов. Что-то должно было произойти тогда, что-то такое, что позволило роду людскому подняться над животными. Но что?

Мне кажется, ответ таков: именно тогда возник настоящий язык.

2.

История начинается с языка

(50 000–30 000 лет до н. э.)

Уже неандертальцы имели необходимый для произнесения слов анатомический аппарат, но слова – еще не язык. Вороны издают звуки, обозначая ими различные объекты из окружающей среды. Можно сказать, что у них есть слово для обозначения человека и еще одно для собаки. Они даже способны придумывать новые звуки, чтобы называть ими конкретных людей. Они могут прокаркать предупреждение другим воронам: «Фермер Браун!» – но это всего лишь пара слов. А слова – еще не язык. Однажды ученые научили гориллу по имени Коко языку жестов, и она освоила более тысячи отдельных жестов, обозначающих разные вещи, например мороженое. Но Коко осилила только словарь. Она могла называть вещи, но это ведь всего лишь одна из форм указания на что-то. Это не язык.

Настоящий язык возникает тогда, когда слова соединяются, образуя бесконечное разнообразие осмысленных комбинаций. Это словарь, дополненный грамматикой и синтаксисом. В настоящем языке часть слов действительно имеет непосредственное отношение к объектам или событиям реального мира, например:

стул

есть

убивать

Но существуют и другие слова, не столь реальные, скажем:

не

столь

реальные

На самом деле значение многих слов кроется не в их взаимосвязи с объектами физического мира; их смысл – во взаимосвязи с другими словами. Развитие языка означает, что мы можем использовать слова так, как если бы они были именованными объектами. Затем слова отделяются от вещей и начинают существовать сами по себе. Так создается единый мир слов, существующий параллельно с миром вещей, имеющий к нему отношение, но не равный, не идентичный ему. Те, кто использует язык, могут войти в этот мир и взаимодействовать в нем, как если бы он был реальным миром.

Представим двух болтающих парней. Один говорит: «Давай завтра пообедаем в той забегаловке в Кортленде, где делают тако», а другой отвечает: «Согласен. Во сколько? Около полудня?» Вокруг них нет ничего, что соответствовало бы произнесенным ими словам. «Завтра»? «Обед»? «Полдень»? На что они могли указывать? Ни на что. И это еще не самые характерные слова в их высказываниях. Возьмем слова «давай», «в», «той», «на», «около» – они вообще ни на что не указывают. Они существуют только в языковой вселенной, которую делят со словами «завтра», «обед» и «полдень».

Когда мы обретаем настоящий язык, то выходим за рамки простого извлечения звуков, заставляющих наших приятелей убегать, улетать или пускать слюну. Мы достигли того уровня, когда извлечение звука создает в воображении наших соплеменников иллюзию целого мира. Когда двое обсуждают, как завтра днем съедят тако, они не просто взаимодействуют в мире, который каждый из них воображает, – они воображают один и тот же мир. В противном случае они не оказались бы на следующий день в одном и том же месте в условленное время. Это по-настоящему потрясающая штука: они представляют в своем воображении один и тот же мир!

Язык – это то, что мы обрели незадолго до того, как начали рисовать и играть на флейтах. Мы его не изобрели. Язык – биологическая особенность, которая развилась сама, подобно противопоставленному большому пальцу. Мы не учимся языку так, как мы учимся готовить ризотто. На каком бы языке ни говорила группа, к которой мы относимся, – мы освоим его. Ребенок взаимодействует с теми, кто его окружает, всеми возможными способами: он плачет, смеется, дерется до тех пор, пока постепенно взаимодействия не принимают осмысленную форму. В этот момент ребенок приобщается к тому же миру символов, что и его группа, – можно сказать, он просыпается в той реальности, которую группа создала и поддерживает.

В модели символического взаимодействия языка значение не помещается в каждого отдельного индивидуума. Значение – это паутина взаимодействий внутри человеческого созвездия. Мы не владеем значениями, которые мы сообщаем другим людям с помощью языка. Мы владеем языком, которым пользуемся для совместного создания смыслов с другими людьми в нашей сети. Когда двое договариваются о совместном обеде, они не изобретают слова «тако», «завтра» или «обед». Если они оба сегодня умрут, слова и идеи продолжат существовать в социальной сфере, частью которой были те два человека. Звезды могут отступать перед другими звездами, тогда как созвездия остаются на своих местах.

В какой-то момент несколько десятков тысяч лет назад те виды, которые обладали языком, получили решающее преимущество перед остальными. Эволюция продолжала видовой отбор до тех пор, пока мы, люди, не стали полноценными пользователями языка – единственными на Земле. Вслед за тем мы вытеснили все остальные виды освоивших создание орудий двуногих приматов, и они вымерли. Язык – это третья нить в триединстве мировой истории (позволю себе такой неологизм)[4].

Для ясности стоит отметить, что мы не были единственным живым видом, представители которого умели действовать в организованных группах. Волки, самый очевидный пример, охотятся стаями. Неандертальцы, вероятно, взаимодействовали не хуже волков. Однако представителям нашего вида пришлось объединиться, чтобы осуществить свой план. Они координировали действия друг с другом, передавая физические сигналы. Эти сигналы вызывали ответную реакцию. Язык дал людям возможность работать вместе для достижения единой цели, даже когда они были разделены во времени и пространстве. Объединенная общим языком, многочисленная группа людей могла действовать так, будто она была единым социальным организмом. Люди синхронизировали свои действия, даже когда оказывались рассредоточены и не имели возможности подавать друг другу сигналы и даже когда кто-то из них оказывался в неожиданных обстоятельствах, о которых другие ничего не знали. У них это получалось, поскольку они действовали в воображаемом мире, общем для всей их группы. Мы, люди, не живем непосредственно в физическом мире – это факт. Мы живем в модели мира, которую коллективно создали с помощью языка и существование которой общими силами поддерживаем. Эта модель уже существовала, когда мы родились; мы прокладываем свой путь к ней по мере взросления. Взрослеть – значит приобретать способность представлять себе тот же мир, что существует в воображении всех остальных людей.

Наши желудки будут урчать от голода независимо от того, в каком обществе мы родились, но наше социальное «я» – о, тут совсем другое дело. Социальное «я» определяется нашим окружением. Биологическое «я» – это тело. У него есть сознание, созвездие идей, отношений, мыслей, знаний и убеждений, проистекающих из бескрайнего облака аналогичных элементов, объединяющих его с другими. Это созвездие привязано к мозгу и телу, но расположено снаружи, в социальной паутине, сплетенной из отдельных личностей. А паутину смысла мы создаем с помощью языка – именно он связывает биологию и историю. Человеческие группы существуют как социальные общности, которые взаимодействуют с окружающей средой так, будто все эти скопления личностей представляют собой клетки единого организма. Как только мы начали формировать подобные коллективные «я», каждое из которых без исключения было созвездием, паутиной смыслов, существующей только в сознании его членов, а не в физическом мире как таковом, тогда и началась настоящая история человечества.

Однако с невероятной силой, которую мы получили посредством языка, всегда была связана одна проблема. Моделям мира, что позволяли нам держаться вместе, надлежало соответствовать реальности. А реальность была непокорной и чуждой, она была чем-то вечно изменяющимся и непознаваемым. Чтобы сохранять с ней связь, нам приходилось исправлять наши модели по мере поступления новой информации. Но все сообщество не может изменять свое сознание так, как это делает отдельное живое существо. Сообщество способно вести себя как социальный организм, однако у него нет мозга; оно существует только как сеть символических взаимодействий между его членами. Изменяться приходится именно этим отдельным личностям, и вряд ли можно разом поменять сознание многих, ведь телепатии не существует. Мы все населяем воображаемые миры, но мы приходим туда по отдельности, каждый со своим уникальным багажом знаний, идей и убеждений.

Если кто-то из членов общества меняет свои воззрения и убеждения, а другие их не меняют, общая модель теряет связность. А когда модель становится запутанной и непонятной, тогда ослабевает наша способность слаженно взаимодействовать с нашим окружением. Мы не можем позволить себе терять связь с материальным миром, но точно так же мы не можем и допустить потерю связи друг с другом, и эти два императива довольно часто конфликтуют. Противоречие между сохранением связи друг с другом и внешним миром было заложено в программу человеческой жизни в момент появления языка. Это противоречие по-прежнему становится причиной драматических событий, вот почему язык, наряду с орудиями и окружающей средой, является третьей нитью в триединстве человеческой истории.

До появления языка мы, скорее всего, жили во многом подобно другим высшим приматам. Точно так же, как они, мы скитались по свету небольшими группами, собирая плоды и охотясь на других животных. Точно так же мы находили укрытие у воды, разбредались кто куда днем и собирались вместе ночью возле огня, который считали величайшей ценностью. За редкими исключениями все члены одной конкретной человеческой группы были кровными родственниками. То же самое, без сомнений, можно сказать и о других высших приматах. Время от времени наши пути пересекались с другими родственными группами, а иногда мы собирались вместе с ними на ритуальных празднествах, после которых по крайней мере несколько женщин беременели. В редких случаях при обстоятельствах, поныне нам неизвестных, беременность становилась результатом полового акта между человеком и неандертальцем, настолько мы были близки.

Однако едва у нас появился язык, наши пути с другими видами приматов разошлись. Именно тогда кто-то из наших предков спустился в пещеры, чтобы нарисовать на их стенах и сводах изумительные картины, произведения искусства, которые и увидеть-то можно было только в мерцающем свете факела. В том же тысячелетии родилась музыка, о чем мы знаем благодаря найденным в тех же пещерах древним флейтам. Должно быть, под музыку наши предки танцевали – об этом свидетельствуют замершие силуэты, изображенные на наскальных картинах. Тот факт, что мы изготавливали украшения, позволяет предположить, что появилась мода. Стремительно усложнялись наши орудия. Мы больше не были ограничены использованием только камня; мы делали вещи из костей и ракушек, из рогов, а также, вероятно, из дерева, хоть последние и не сохранились до наших дней. И это были не только рубила и ножи, но еще и рыболовные крючки и иглы. А если мы делали иглы, значит, мы шили и одежду. И если мы готовили пищу, значит, мы, несомненно, обменивались рецептами.

Создание орудий расцвело, как только у нас появился язык, поскольку нам больше не требовалось наблюдать за тем, как кто-то что-то делает, чтобы научиться делать то же самое. Одни люди могли описывать свои действия, а другие – их повторять. В конце концов, теперь они жили в мире, содержащем множество вещей, с которыми многие никогда лично не сталкивались. Когда один член группы что-то видел, остальные тоже получали хорошее представление об увиденном, поскольку оно становилось частью обстановки в мире символов, общем для всех членов группы. В этом мире символов можно накапливать навыки и знания, чтобы каждое поколение, основываясь на опыте прошлого, создавало орудия будущего.

Поскольку внезапный расцвет был связан с использованием языка, значит, с него и начинается нарратив. И если это так, вероятно, именно тогда люди впервые получили представление о собственной истории, именно тогда они впервые начали придумывать свое прошлое. За миллиарды лет, пролетевших с момента рождения Вселенной, произошло множество вещей, но никакой нарратив не мог сложиться без понятий «вчера», «завтра», «когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас» и «во времена прапрадеда моего прадеда». Повествование и история подразумевают, что все мифологии уходят корнями в ту эпоху. Лично на меня наводит дрожь мысль о том, что за расцветом языка последовало развитие истории, искусства, религии и технологии. Я практически вижу себя там, окруженного группой людей, все мы связаны, все мы в какой-то степени одиноки. Начиная с того момента и впредь на планете жили настоящие люди. Они одевались не так, как мы, и не так часто мылись, но это были мы. Совершенно точно мы.

3.

Цивилизация начинается с географии

(30 000–1500 лет до н. э.)

Орудия и язык. Обладая этими двумя преимуществами, человечество проникло в такие места, которые прежде были необитаемы. Мы смогли добраться до неприютных холодных территорий, надев на себя шкуры убитых нами животных и научившись разводить огонь внутри жилищ из костей. Не позднее 40 000 лет назад мы мигрировали из Африки в Юго-Западную Азию, а оттуда в Европу и Восточную Азию, а позже и на покрытый льдами север. Мы шли туда, где была хорошая еда, а для охотников хорошая еда там, где бродят огромные животные, например мамонты.

Так случилось, что мы развили наши убийственные преимущества тогда, когда Земля вошла в последний ледниковый период и температура на планете резко упала. В тот период столько воды стало льдом, что уровень Мирового океана сильно понизился. Между Сибирью и Северной Америкой, там, где сейчас Берингов пролив, тогда располагалась либо суша, либо настолько толстый слой льда, что люди, перемещаясь по нему, даже не подозревали, что ходят по воде. В поисках мяса они добрались до Америки. Когда температура повысилась, лед растаял, уровень океана поднялся, и мост между континентами исчез. Больше никто не мог пройти на ту сторону, а те, кто уже перешел, не сумели вернуться. С человечеством произошло нечто важное – наша планета фактически разделилась на две части. Но, конечно, никто из людей того времени не имел понятия об этом глобальном событии: они просто переживали драмы своих многочисленных маленьких переплетенных жизней, своего социального созвездия.

Однако к тому времени завершились как минимум три волны миграции из Азии в Америку, в результате которых люди заселили территории до Новой Шотландии и Огненной Земли. На тот момент человечество использовало язык уже не меньше тысячи лет, поэтому мигрировавшие в Америку, несомненно, имели множество общих родовых мифов и традиций со своими дальними родственниками в Восточном полушарии. Но после разделения континентов в течение следующих примерно 11 000 лет человеческая культура развивалась независимо, и это разъединение еще будет иметь серьезные последствия.

Окружающая среда определяет нашу стратегию выживания, которая, в свою очередь, влияет на то, как мы объединяемся в группы. Следовательно, особенности окружающей среды формируют закономерные культурные различия. На самой большой в мире части суши, которая включает в себя Евразию и Африку, различия в условиях среды обитания сформировали по крайней мере три разных образа жизни. Около 10 000 лет назад часть людей оставила охоту и собирательство и перешла к оседлому образу жизни земледельцев. Небольшие деревни появились в Малой Азии (на территории современной Турции), в Леванте (теперь здесь расположены Израиль, Сирия, Ливан и т. д.) и в некоторых районах Европы. Это произошло – и это в принципе могло произойти – только в местах с достаточно плодородной почвой и обильными осадками: так условия окружающей среды формируют образ жизни.

Но даже в этих районах часть людей выбрала другую стратегию выживания. Вместо того чтобы обрабатывать один и тот же клочок земли, они одомашнили животных, на которых прежде охотились, и стали скотоводами-кочевниками. Земледельцы против скотоводов, жители деревень против кочевников – таким было ключевое разделение. Там, где они пересекались, они могли вступить во взаимовыгодные отношения. Одна сторона преуспела в производстве зерна, фруктов и овощей; у другой были мясо, молочные продукты и кожи. Эти две большие общности людей использовали опыт друг друга, обмениваясь товарами.

Однако иногда кочевники устраивали набеги на деревни и забирали все, что хотели. В некоторых районах кочевые и оседлые племена даже имели общие корни. Расхождение в их образе жизни могло породить племенные мифы, которые рассказывались и пересказывались обеими сторонами как эпические истории о вероломстве и триумфе. В ветхозаветном сюжете о Каине и Авеле сохранился отпечаток подобного мифа. В тех местах, где родилась эта история, природные условия позволяли заниматься и земледелием, и скотоводством. Два образа жизни там неизбежно должны были столкнуться друг с другом.

Наконец, живущие среди множества озер и на берегах морей люди освоили мореплавание и стали добывать себе пищу в воде. Мореплавание вовсе не позднее изобретение. Первые лодки были построены еще не людьми, а древними гоминидами, нашими прямыми предками. Таким образом, люди с самого начала знали, что, если позволяет географическое положение, рыболовный промысел может быть столь же действенной стратегией выживания, как земледелие и животноводство.

Позже, примерно около 6000 лет назад, люди обнаружили необыкновенно хорошие места для земледелия – долины рек, которые ежегодно затапливались, после чего на земле оседал свежий слой плодородного ила. Возможно, таких рек было немало, но среди них выделяются четыре, поскольку именно там зародились первые крупные городские цивилизации: это река Нил, система рек Тигр и Евфрат, реки Инд и Хуанхэ. Они породили египетскую, месопотамскую, индийскую и китайскую цивилизации соответственно.

Если жизнь людей формирует окружающая среда, то почему цивилизации, возникшие в долинах рек, столь непохожи друг на друга? Ответ прост: эти четыре реки тоже весьма разные. Между ними есть существенные географические различия, и, подстраивая свой образ жизни к природным условиям в долинах этих очень разных рек, люди сформировали уникальные созвездия обычаев, традиций и идей. Так появились разные истории мира.

Нил был превосходной двусторонней коммуникационной артерией, но только на участке длиной примерно в 1000 км. Река, берущая начало в Центральной Африке, имеет общую протяженность 6852 км, из которых около 5000 км она проходит через ущелья, водопады и пороги. Последние препятствия на пути к устью – это пороги Нила, усеянные валунами и продуваемые ветром белопенные отмели. Сплавляться вниз по реке через пороги невозможно, и даже перейти вброд здесь крайне сложно. Однако ниже начинается долина Нила, ставшая колыбелью цивилизации. На этом последнем участке река широка, глубока и спокойна. Она несет свои воды на север, но бриз непрерывно дует в сторону юга. Можно поднять парус на лодке, если надо плыть на юг, и опустить его, если надо плыть на север. В итоге люди расселились вдоль всего этого участка реки, вместо того чтобы собраться в отдельных городах. В результате постоянного взаимодействия возникло культурное единообразие, как если бы вся долина была в некотором смысле одним гигантским социальным созвездием.

Это одна из поразительных особенностей долины Нила. Отличительной ее чертой является естественная защита, которую обеспечивает сам ландшафт. Грабителям с юга не удастся легко попасть в долину, ведь им придется преодолеть пороги Нила. С востока тоже большие опасности не грозят: местность там слишком гористая и засушливая, а потому в те времена она была малонаселенной. А на западе лежит пустыня Сахара. Египтянам приходилось оборонять только устье своего вытянутого мира, дельту реки. Находясь в остальной части долины, они могли направить свои силы и энергию на преумножение собственного благосостояния.

Культурная однородность, обусловленная таким природным окружением, позволяла людям объединяться для создания масштабной инфраструктуры, чтобы взять реку под контроль. Во время разлива Нила вода накрывала всю долину по обе стороны реки до самых холмов. Построив плотины, выкопав рвы и каналы, земледельцы могли запасти воду во время разлива, чтобы потом в течение года использовать ее для орошения полей. Для согласованной реализации этого проекта возникла управленческая структура со множеством уровней контроля, на вершине которой стоял богоподобный верховный руководитель.

Нил разливался со значительной, но все же не постоянной регулярностью, и в те годы, когда разлив был слабым, люди, естественно, пытались понять, не прокляты ли они: может, они сделали что-то не то? Или, наоборот, не сделали должного? Общество под управлением сильной централизованной власти, связанное общими интересами и необходимостью понимать природу и влиять на нее, создало уникальную для египетской цивилизации фигуру: фараона – властителя, которого массы людей считали богом.

Фараон, очевидно, был солидарен с массами: он смотрел на себя – и видел бога. Рассуждая с современных позиций, я не могу отделаться от вопроса: о чем он думал, когда сваливался с простудой, – что это за бог, который просыпается больным? Но я признаю, что подобный вопрос не мог возникнуть в голове ни у одного египтянина, жившего в те времена. Сознание личности формируется обществом, и египтянам необходимо было верить, что, когда нужды, желания и прихоти фараона удовлетворены, разливы Нила происходят именно так, как дóлжно. Поскольку ничьи капризы и желания невозможно удовлетворить полностью, взаимосвязь между этими событиями кажется несомненной. Египтяне нуждались в неопровержимой вере, чтобы претворять в жизнь проекты, требующие согласованных усилий тысяч людей. Один-единственный скептик поставил бы под угрозу безопасность всех остальных. Вряд ли кто-то захотел бы оказаться тем парнем, который подставил под удар жизнь всей цивилизации. Скептик опасен для внутреннего порядка социального созвездия. Вот почему общества обычно не любят вольнодумцев.

Строительство, обслуживание и ремонт систем орошения обеспечивали работой бесчисленное количество египтян на протяжении нескольких месяцев, но в оставшееся время им было практически нечем заняться, а общество вряд ли может позволить себе оставить без дела такую массу людей – организованные, но праздные рабочие начинают доставлять беспокойство. Таким образом, в Египте того времени имелось множество людей, которых нужно было чем-то занять, и божественный фараон, чьи желания следовало исполнять. Совместите одно с другим – и что вы получите?

Вы получите пирамиды. Вы получите титанические усилия, затраченные на удовлетворение загробных нужд одного человека. Вы получите монументальные храмы и скульптуры размером с гору. Оросительные сооружения, фараоны, бюрократия, пирамиды – вот отличительные черты древнеегипетской цивилизации, сформированы самым ее сердцем – рекой Нил.

Тигр и Евфрат впадают в Персидский залив примерно на 2000 км восточнее дельты Нила. Реки спускаются с гор Турции и текут на юг, почти параллельно друг другу, по территории современного Ирака, разделенные сушей шириной около 80 км, и соединяются перед самым заливом. В этой речной системе нет порогов, четко разделяющих верхнее и нижнее течения. Некоторые участки рек судоходны, некоторые нет. Ветер здесь переменчив, а низины заболочены. Вместо одной единообразной культуры в долинах Месопотамии возникло множество отдельных поселений, объединенных огромными храмами и жрецами.

Жившим здесь людям географическое положение не обеспечивало защиты, в которой они нуждались, поскольку условия вблизи реки были благоприятными не только для земледельцев, но и для скотоводов-кочевников. Поселенцам приходилось отражать нападения грабителей, которые могли появиться с любой стороны, поэтому они выстроили стены взамен отсутствовавших естественных преград. В Месопотамии появились не просто города, но города, огороженные стенами, которые со временем превратились в неприступные города-государства: Урук, Аккад, Лагаш и Киш, – в каждом из которых была своя армия хорошо подготовленных солдат.

Египетское общество открыло для себя, что, раз существуют рабочие-строители, они должны что-нибудь да строить. Жители Месопотамии обнаружили, что, раз есть армия, она должна с кем-нибудь да воевать. Если солдаты не заняты, они создают проблемы; поэтому правители Месопотамии либо сражались с налетчиками, либо вели свои армии вниз или вверх по течению, чтобы покорить соседей. Египтяне строили пирамиды; жители Междуречья строили империи. Успешные завоеватели, правившие сетью городов-государств, располагали бóльшим запасом ресурсов, для защиты которых требовалась бóльшая армия, что, в свою очередь, приводило к росту числа военных кампаний. Примерно 43 века назад Саргон Аккадский, царь Киша, покорил почти все города-государства Месопотамии и основал первую в истории настоящую империю.

Может показаться, что жизнь в Месопотамии была безотрадной, полной страданий и короткой, но мне она представляется более энергичной, яркой и плодотворной, чем безмятежное существование замкнутой цивилизации в долине Нила. Пока египтяне строили колоссальные скульптуры и гробницы, шумеры в Месопотамии были очень, очень, очень заняты изобретением и изготовлением всяких штуковин, общением друг с другом, заключением сделок и прочей торговлей, разработкой законов и их нарушением, пением песен, любовными утехами, воровством, сплетнями и ссорами. Множество малых городов-государств Месопотамии дали жизнь предпринимательскому индивидуализму и соревновательному плюрализму, которые в итоге стали характерными чертами как исламской, так и европейской цивилизаций, да и как могло быть иначе при таком географическом положении рек-близнецов?

Река Инд дала жизнь одной из первых великих городских цивилизаций Земли – и одной из последних раскопанных. На заре XX в. немногие знали, что 5000 лет назад в этой долине существовала цивилизация, достигшая наивысшего расцвета в двух исчезнувших городах – Хараппе и Мохенджо-Даро. В XIX в. британцы использовали кирпичи, обожженные древними жителями этих городов, для строительства железной дороги, даже не подозревая, насколько они старые. Цивилизация Хараппы находилась на пике развития, когда в Египте возводили пирамиды, и пик этот был действительно высок: в те времена в долине реки располагалось более тысячи поселений, в которых жили около 5 млн человек.

Секрет феномена объясняет вода. У истока реки Инд это множество потоков, сливающихся и образующих пять рек, которые соединяются в одну всего в нескольких километрах к северу от Аравийского моря. Здесь всюду бегут ручьи и речки, так что орошение никогда не представляло проблемы, заниматься земледелием было легко. Из-за такого изобилия жители Хараппы располагали свободным временем. Они наслаждались искусствами, постигали ремесла и инженерную науку. Их крупнейшие города имели строгую планировку, подобно современным мегаполисам. Поскольку вода не представляла особой ценности и была легкодоступна, горожане строили много бань, пользовались водопроводом и канализацией.

Однако здешние ручьи и реки имели досадное свойство менять русло безо всяких видимых причин (эта особенность характерна для водных потоков в местности с мягкой почвой, где практически нет естественных препятствий, мешающих движению воды). В период существования Хараппы Инд фактически представлял собой шесть, а не пять рек, но самая крупная из них со временем исчезла. Жизнь в плодородной долине была хороша, но, вероятно, сопровождалась постоянной неуверенностью в завтрашнем дне.

Существовала еще одна географическая особенность, оставившая отпечаток на местной цивилизации. С одной стороны долины высились вершины Гималайских гор, а с другой расстилались тучные пастбища – идеальная территория для скотоводов-кочевников. Неоднократно на протяжении веков их отряды пересекали горные перевалы и спускались в долину, где грабили города или торговали и расселялись везде, где только можно. Кочевников нельзя было игнорировать, они всегда оставались частью истории этого региона.

Их миграция усилилась примерно 3500 лет назад, когда цивилизация Хараппы пришла в упадок. Мировосприятие новых людей, прибывших на эти земли, было сформировано на бескрайних просторах засушливых степей. А теперь они оказались в густонаселенной долине в окружении людей, чьи взгляды, рацион, традиции и образ жизни сложились в мире, богатом водой.

Эти сообщества людей не находили общего языка. Старые жители Хараппы были горожанами; новые люди – нет. Местные строили большие дома и амбары из обожженных кирпичей стандартного размера. Переселенцы ютились в небольших хижинах из глины, бамбука и травы. Старые жители были земледельцами, возделывавшими обширные поля, а новые люди – пастухами и мелкими фермерами; они ездили верхом или на колесницах, ковали инструменты и оружие из железа, жгли леса и джунгли, чтобы освободить место для новых пастбищ и ферм. Жители Хараппы поклонялись божествам плодородия, по большей части женским. Переселенцы чтили мужественных богов из своего кочевого прошлого, воплощающих силы природы – ветер, гром, солнце и огонь.

У новоприбывших не было закодированного в мифологической памяти места, с которым бы они связывали свое происхождение, равно как и стремления вернуться домой, они все время шли вперед. Они продвигались на восток, строили деревни, откуда некоторые жители позже уезжали, чтобы основать новые поселения вроде тех, что они оставили. В итоге они добрались до долины реки Ганг и захлестнули еще одну древнюю, вероятно, к тому времени уже вымирающую цивилизацию – следы ее существования археологи определяют по слою желтой керамики, расположенному под более поздней серой. Эти народы, должно быть, говорили на дравидийских языках, не связанных с индоевропейскими и относящихся к совершенно иной языковой семье. Вероятно, они происходили из Африки, добрались до Южной Индии на лодках, а затем отсюда мигрировали на север.

Сегодня мы называем переселенцев с северо-запада ведийской цивилизацией – по Ведам, религиозным гимнам, тысячи из которых дошли до наших дней. Жрецы – их называли брахманами – заучивали эти гимны наизусть и передавали из поколения в поколение. Веды рисуют детальную картину жизни людей той эпохи: именно из гимнов, например, мы знаем о древних ритуалах, в центре которых находился загадочный напиток сома – сегодня неизвестно, из каких растений его готовили. Рецепт приготовления сомы и принципы ее употребления знали исключительно жрецы, в жизни которых этот напиток имел настолько важное значение, что его персонифицировали и включили в число главных богов. Там, где ведийская культура столкнулась с традициями, принесенными с юга, зародилась индийская цивилизация.

Если мы переместимся далеко-далеко на восток, то окажемся у Хуанхэ, или Желтой реки, – матери китайской цивилизации. Слово «хуан» (что переводится как «желтый») относится к лессу, мелкой желтой взвеси, которая создала в долине этой реки самый толстый и плодородный слой пахотной почвы на Земле. Пыль с далеких западных гор приносят ветры. В целом климат здесь засушливый, поэтому земледельцы древних времен зависели от реки, вода которой использовалась для орошения. На крутых склонах холмов людям зачастую приходилось устраивать террасы, чтобы выращивать зерно, то есть они были вынуждены преображать рельеф окружающей местности, что само по себе уже грандиозное дело. Однако пахотный слой почвы здесь настолько толстый и плодородный, что люди, невзирая на предстоящие трудности, поселились здесь.

Река Хуанхэ совсем не транспортная магистраль, она практически не имеет участков, пригодных для судоходства. Только самоубийца рискнет спуститься в лодке по этому бурному течению. На отдельных участках земли вдоль реки выросли поселения, но непрерывной коммуникации между ними не было, и единой однородной культуры не сложилось. Каждое сообщество земледельцев в этой долине развивалось в некоторой степени самостоятельно.

И все они постоянно подвергались опасности. Ил, который дал Хуанхэ имя, сделал ее и самой грязной рекой в мире; речное русло время от времени перекрывали лессовые отложения, что приводило к наводнениям. Местным жителям приходилось строить плотины, чтобы обуздать реку, однако иногда вода поднималась выше обычного и переливалась через плотины, а то и разрушала их.

Короче говоря, жизнь на берегах Хуанхэ омрачалась неприятными неожиданностями. Подобно вспыльчивому родителю, река одновременно была источником изобилия и причиной внезапных катаклизмов. Поселенцы жили в постоянной готовности к этому. Когда разрушалась плотина или поднимался шторм, не было времени договариваться о том, кто кому подчиняется. О структуре власти следовало позаботиться заранее. И в малых сообществах в долине Хуанхэ дисциплина, иерархия и культура покорности, необходимые для выживания, волей-неволей прививались уже в семье, где основная власть была сосредоточена в руках старейшин. Даже умирая, они не сходили со сцены. По представлениям людей, живших в этой долине, старики после смерти воссоединялись с предками, сохраняя свое сверхъестественное присутствие в повседневной жизни. Структура власти в семье и центральное положение семьи в обществе стали определяющими чертами цивилизации, первые ростки которой появились вдоль реки Хуанхэ.

Первые китайские поселения в долине Желтой реки формировались по общему шаблону. Обычно это было кольцо из 18–20 деревень, выстроившихся вокруг рыночного центра и окруженных полями. В каждой деревне имелось несколько десятков домохозяйств – семей, сплоченных вокруг старейшин. Селяне жили рядом со своими полями и в пешей доступности от центрального рынка, где они встречались с жителями других деревень, общались, улаживали конфликты и сообща планировали большие начинания. Наиболее процветающие деревни, вероятно, расширяли свои владения, достигая размеров небольших царств. Возможно, существовало множество таких царств, однако китайская легенда связала их в одну империю под управлением династии Ся.

История династии Ся не менее легендарна, чем история Камелота: никаких следов ее существования не найдено. Но это не означает, что ее никогда не было. Династия Ся дала жизнь другой династии, называвшейся Шан, которая тоже считалась мифической вплоть до начала XX в., когда археологи неожиданно обнаружили руины последней столицы той эпохи – Иньсюй. Там археологи нашли тысячи изящных артефактов, в том числе кости для предсказаний: черепашьи панцири, которые нагревали и охлаждали до тех пор, пока они не трескались. Очевидно, их использовали для гадания: знающие люди читали ответы на заданные вопросы по трещинам – так же, как гадалки предсказывают судьбу по оставшимся в чашке чаинкам. К счастью для историков, вопросы и ответы были записаны на костях языком, настолько похожим на современный китайский, что даже школьники могут их прочесть. Это доказывает, что китайская цивилизация развивалась непрерывно на протяжении по крайней мере последних 3700 лет.

А что можно сказать о другом пути развития человеческой культуры? Что насчет скотоводов-кочевников? Оседлый образ жизни развился в нескольких благоприятных районах, но то же верно и для кочевого образа жизни: определенные условия окружающей среды соответствовали ему, как перчатка руке. Кочевая культура зародилась в степях Северной Евразии. Если провести линию от дельты Нила до дельты реки Хуанхэ, а потом от любой ее точки переместиться на север, мы окажемся в исторических землях скотоводов-кочевников.

Неверно считать, будто земледельцы – это умные люди, которые устроили свою жизнь правильно, а кочевники – глупые и отсталые неудачники. Кочевые народы сформировали свой образ жизни, который идеально соответствовал окружающему их миру. В этом смысле они оказались не глупее жителей городов – и тоже построили свои цивилизации.

Строго говоря, фраза «цивилизация скотоводов-кочевников» кажется оксюмороном: латинское слово civilis («цивилизация») имеет тот же корень, что и английское слово city («город»), а кочевники сторонились оседлой жизни. Действительно, жители городов и сел на протяжении всей истории называли кочевников варварами (у греков слово «варвар» означало «чужак») и относились к ним соответствующим образом. Но это просто ярлык, и коннотации слов «цивилизованный» и «варварский» отражают предубеждения горожан. Я буду использовать термин «цивилизация» для описания любой культуры, распространившейся на обширной территории и охватывавшей огромное число людей, которые, несмотря на массу различий, были объединены всеобъемлющей системой культурных и эстетических ценностей.

Поскольку скотоводы-кочевники не вели оседлую жизнь, они не создавали королевств или империй. Наоборот, их подвижные племенные союзы сталкивались, смешивались и снова разъединялись. Их мир распростерся на тысячи километров в Центральной Азии, включая территорию между Каспийским морем и Уральскими горами, северное побережье Черного моря, холмы Балтики и равнины Центральной Европы. Цивилизации речных долин были изолированы друг от друга, подобно отдельным пятнам плесени. Мир кочевников представлял собой единую необъятную территорию на севере, он простирался до Аравийского полуострова на юге и далее через Африку до Атлантического океана. Он был неким подобием лимфатической системы между оседлыми цивилизациями, постепенно выходившими за пределы речных долин.

Это не значит, что каждый отдельный человек или род могли свободно перемещаться от Монголии до Польши. Но идеи перетекали от племени к племени, когда соседи вели дела с соседями, а те в свою очередь – с еще более дальними соседями. Когда некое важное событие нарушало порядок жизни в одной части кочевого пояса, например в Центральной Евразии, волны от него распространялись по всем кочевьям и просачивались через всю южную границу.

Довольно быстро в этом мире произошли некоторые ключевые для истории технологические прорывы. Например, на территории где-то между современными Украиной и Кыргызстаном кочевники впервые одомашнили лошадь. Обычно мы не воспринимаем лошадь как орудие труда, но давайте не будем мыслить столь ограниченно: лошади, как и камни, – это нечто уже существующее в окружающей среде, что нам удалось преобразить (в данном случае посредством одомашнивания и дрессировки), чтобы приспособить для лучшего выживания в окружающем мире. Кочевники закрепили свой успех изобретением стремени и седла. Тем временем женщины из их племен создали важнейшие вещи, которые мы обычно даже не воспринимаем как изобретения: штаны – предмет одежды, защищающий каждую ногу отдельно, а позже безрукавки и рубашки – все для того, чтобы мужчинам было удобнее ездить верхом.

В седле кочевники могли передвигаться быстрее и дальше, могли управляться с большими стадами, лучше питаться и дольше жить. Лошади не только позволяли людям кочевать на большие расстояния, но и вынуждали их это делать, поскольку они уничтожают траву основательнее, чем коровы: группа людей, владеющая большим табуном, быстрее истощает пастбища и вынуждена чаще перемещаться с места на место.

Мало того, рост благосостояния означает и рост численности населения. Но группы кочевников не могли увеличиваться неограниченно. Этого не позволяет простая логистика: одно дело – перемещение сотен людей, и совсем другое, когда перемещаются тысячи. Группы, численность которых стала слишком большой, были вынуждены разделяться: часть людей уходила и начинала собственную жизнь. В оседлых цивилизациях рост численности населения означает переход к более крупным городам с более высокой плотностью жителей. А в кочевых цивилизациях это означает лишь еще большее рассредоточение людей.

Скотоводы-кочевники сделали еще два важнейших изобретения, которые можно отнести к орудиям. Первое – это колесница, то есть экипаж на двух колесах, а не на четырех. Колесо, скорее всего, впервые появилось в Египте или Месопотамии, там же изобрели и повозку, которая оказалась отличным орудием для перемещения тяжелых каменных блоков. Но такими повозками трудно управлять, они не маневренные и плохо едут по ухабистым и неровным поверхностям. Если у вас есть повозки, то вскоре вы начнете строить дороги – одно прорывное открытие следует за другим.

Двухколесные колесницы могли не только легко маневрировать, но еще и разворачиваться на месте. Повозкам были нужны дороги, а колесницам – улучшенные колеса. Они получили обода, стянутые спицами, упругие и легкие. Колесницы не годились для строительства пирамид и не могли перевозить больше двух или в лучшем случае трех человек, но если в такую колесницу запрячь лошадь да посадить туда погонщика, лучника и воина с топором, она превратится в ужасающую военную машину.

Так мы приходим к композитному луку – оружию, изобретенному в степях. Древние луки изготавливали из цельных деревянных заготовок, и они должны были быть почти в человеческий рост, поскольку если сделать такой лук коротким, то он окажется слабым. Кочевники степей Центральной Азии придумали лук, склеенный из нескольких деревянных заготовок, обструганных до одинаковой толщины. Они смогли это сделать, потому что у них был рецепт хорошего клея. Откуда? Все объясняется тем, что они первыми одомашнили лошадь. Клей, который они использовали, вываривается из лошадиных копыт: одно прорывное открытие влечет за собой другое. Композитные луки были и компактными, и более мощными, чем простые. Всадники могли держать их в седельных сумках и использовать в бою верхом. Фактически с этими луками кавалерия стала более опасной, чем колесницы.

Мобильность кочевников, их обширные системы связей, их склонность жить вольно, а не тесниться в перенаселенных городах и их военное мастерство отчасти объясняют ту заметную роль, которую они сыграли в истории Древнего мира. Около 5000–4000 лет назад из Понтийской степи – территории, простирающейся от Каспийского до Черного моря, – волна культурного влияния распространилась на запад и восток и в конце концов на юг через бескрайние земли кочевников. Люди, жившие в Понтийской степи, говорили на языке, который больше не существует, поскольку он трансформировался во время перекочевки племен, и распадался с каждым их разделением, и постепенно изменялся, как происходит со всеми языками. К потомкам этого праязыка относятся санскрит и хинди, латинский и итальянский, фарси, русский, немецкий, греческий и английский. Так как эта языковая семья продвигалась из Индии в Западную Европу, ее первоначальных носителей обычно называют индоевропейцами, и это удобный термин, если только помнить, что они не были ни индийцами, ни европейцами. Они были кем-то другим, и вовсе не обязательно единым народом – скорее всего, разными. Однако почти наверняка именно они сформировали ту культурную волну, которая поднялась в самом сердце мира скотоводов-кочевников.

4.

Торговля раскидывает сети

(1500–500 гг. до н. э.)

География создала и третью ветвь человеческой культуры, третий оттенок цивилизации, если хотите. Ресурсы распределены по планете неравномерно, поэтому единственным способом придания ценности какой-либо вещи было ее перемещение из одного места в другое. Чем дальше перевозили товар, тем больше он стоил. Как только были одомашнены вьючные животные, так сразу для некоторых людей межрегиональная торговля стала образом жизни.

Следует различать местную и межрегиональную торговлю. Несомненно, во всех человеческих сообществах и группах люди вели обмен. С тех пор как появились земледельцы и скотоводы-кочевники, они тоже всегда торговали друг с другом.

Однако межрегиональная торговля – это совершенно другое явление. Ее возникновение не было связано с чьей-то прорывной идеей. Она не появилась в какое-то конкретное время в конкретном месте. Торговый обмен всегда сопровождал земледелие, скотоводство и рыболовство. Вне всяких сомнений, торговля проходила красной нитью сквозь ткань повседневной жизни кочевников. Поскольку они пребывали в постоянном движении, то знали, где и какие товары можно получить. Кочевники приобретали несколько предметов там, где они стоили дешево, и затем сбывали их в другом месте, где за них давали хорошую цену, и, если сделки оказывались достаточно выгодными, кое-кто решал вообще избавиться от этих надоедливых коз и начать зарабатывать торговлей.

Кочевники совершали перемещения не наугад. Охотники знали, где хорошая добыча, и шли за ней. Пастухи держали путь к известным им пастбищам. Торговцы двигались от одной коммерчески выгодной точки к другой. Путешественники находили самые удобные маршруты, связывающие интересные им места, и использовали их регулярно. Положение этих маршрутов преимущественно определялось географией. Таким образом, там, где люди вели активный обмен, сформировались торговые пути и дороги. Поселения, расположенные у их пересечения, неизбежно превращались в городки, а некоторые выросли в большие города, чьи жители в основном обеспечивали торговцев разными услугами: давали им горячую еду, кров и теплую постель, дурманящие напитки или курительные смеси, а может быть, и любовные утехи. И конечно, горожане предоставляли торговцам места для общения и споров – рыночные площади и базары.

Возьмем, к примеру, город Петру, расположенный на территории современной Иордании. Климат здесь слишком суровый для земледелия и даже для скотоводства. Тем не менее Петра стала богатым городом, а ее стойкость вошла в легенду исключительно благодаря тому, что город был вытесан в скалах узкого ущелья, через которое лежал путь всех торговцев, курсировавших между Красным морем, левантийским побережьем и портами Персидского залива.

Крупные водоемы также поддерживали межрегиональную торговлю, поскольку товары со множества разных территорий стекались к их берегам. Люди, которые занимались рыбной ловлей, всегда могли добавить к своему набору навыков межрегиональную торговлю. Везде, где берег позволял причалить, появлялись торговые города. У лодок есть одно выгодное преимущество перед вьючными животными: их не нужно кормить.

Городов становилось больше, и сеть торговых путей тоже росла. К 2000 г. до н. э. в Евразии появилось несколько пересекающихся дорожных сетей, и каждая из них представляла собой отдельную галактику культурных созвездий.

Один из самых оживленных торговых маршрутов древних времен возник на территории, которую можно было бы назвать Средневосточным миром: она простирается от Малой Азии через Иранское нагорье до границ современного Афганистана. Эта территория расположена прямо между двумя великими речными цивилизациями Запада (египетской и месопотамской) и двумя великими речными цивилизациями Востока (индийской и китайской).

Бóльшая часть Средневосточного мира представляет собой труднопроходимую и засушливую местность, однако ее пересекают многочисленные реки. На их берегах выросли поселения земледельцев, ведущих натуральное хозяйство. По этим землям также гоняли свои стада скотоводы, и такое смешение оседлой и кочевой культур на территории, прилегающей к городам с их сложным внутренним устройством, оказалось благоприятным для развития международной торговли.

Средневосточный мир окружали не только богатые города, но и порты, поскольку эта территория находится внутри кольца крупных судоходных водоемов: рекой Амударьей (которая в древности называлась Оксусом), Аральским, Каспийским, Черным, Мраморным, Эгейским, Средиземным и Красным морями, Персидским заливом и рекой Инд. Если подняться по Инду до его среднего течения, круг замкнется, и мы окажемся почти у Амударьи.

В древние времена огромные караваны, состоящие иногда из сотен животных, передвигались по Средневосточному миру, но не всегда они преодолевали весь маршрут. Им это и не нужно было. Торговые пути разрастались, а потому увеличивалось и количество центров, где они пересекались, и число крупных городов, где торговцы могли совершать свои сделки друг с другом. К примеру, был такой город, который греки позже назвали Гекатомпилом, расположенный на полпути между торговыми центрами Китая и Месопотамии (примерно там, где находится современный Тегеран). Гекатомпил в переводе с греческого означает «сто врат», и такое причудливое название позволяет нам предположить, сколько дорог здесь сходилось. Гекатомпил исчез, но когда-то этот город был столицей Парфянского царства, империи, которая пережила расцвет и упадок здесь, в самом центре будущей персидской цивилизации.

К западу от Средневосточного мира существовала еще одна торговая сеть мирового масштаба: паутина морских путей, соединявших порты всего Средиземноморья. Средиземное море настолько велико, что его можно принять за океан, и оно имеет проходы в Черное и Красное моря[5], образуя вместе с ними один огромный водный мир.

Доплыть из одного средиземноморского порта в другой было просто, поскольку море благоприятствовало морякам: здесь не случается таких штормов, как в Атлантике, нет водопадов и болотистых участков, а воды настолько спокойны, что, даже если стихнет ветер, моряки обычно могут добраться до берега на веслах.

Но самое главное, что Средиземноморье целиком находится в зоне умеренного климата – наиболее комфортной для проживания полосе. Береговая линия моря представлена множеством разных ландшафтов. Поэтому в средиземноморские порты стекаются товары, произведенные в очень разных местах. Торговцы могли загрузить зерно в Египте, кедр в портах Леванта, соль в городах на севере Африки, янтарь в Южной Европе, олово в иберийских портах на самом западе и еще много чего.

Вероятно, вы предположите, что могущественные египтяне господствовали в этой торговой сети с самых ранних времен, но я вас разуверю: товаров у них имелось в изобилии, а вот мотивация заниматься торговлей практически отсутствовала. Они были настолько богаты, что мир сам пришел к ним. По сути, первая великая цивилизация Средиземноморья возникла на острове Крит, ключевым ресурсом которого было его местоположение: он находится в самом центре моря, что обеспечивало прекрасный доступ ко всем северо-восточным портам региона. Вскоре на море появились конкуренты – финикийцы, и у них была иная стратегия. Они перебрались из Леванта на юг Средиземноморья, основав колонии по всему южному побережью.

Потом появились греки, использовавшие преимущества своего географического положения, как никто другой. Греция занимает полуостров и вторгающиеся далеко в Средиземное море острова, сотни островов. Внутренние районы Греции засушливые и каменистые, и земля там малопригодна для возделывания, за исключением выращивания винограда и оливок, из которых греки делали вино и масло. На одном вине с маслом долго не протянешь, но, к счастью, вдоль берегов Греции имелось огромное множество ущелий в скалах, спускавшихся к морским бухтам, и большинство из них были отличными гаванями. Эти гавани и стали ключевым ресурсом. Условия для жизни на внутренних территориях были слишком суровыми, так что древние греки стремились селиться вдоль побережья и добираться даже до ближайших соседей по морю, а не по суше. Их больше интересовали открытое море и лежащие за ним земли, чем собственные прибрежные территории.