Читать онлайн Долина лошадей

Глава 1

Она была мертва. В нее впивались ледяные иглы замерзающего дождя — но какое это теперь имело значение? Щурясь от ветра, молодая женщина плотнее натянула на себя капюшон, сделанный из шкуры росомахи. Неистовые порывы ветра грозили повалить ее наземь, накидка из медвежьей шкуры больно хлестала по ногам.

Куда же подевались деревья? Ведь совсем недавно ей казалось, что она видит на горизонте чахлую растительность. Почему она такая невнимательная и почему у нее не такая память, как у остальных членов Клана? Она все еще причисляла себя к Клану, хотя на деле не имела к нему никакого отношения, а теперь вдобавок ко всему была мертва.

Пригнув голову, она пошла навстречу ветру. Обрушившаяся с севера буря налетела на нее совершенно внезапно; об убежище не приходилось и мечтать. Пещера осталась далеко позади, в этих землях молодая женщина была впервые. С тех пор как она покинула пещеру, луна успела пройти через все фазы своего цикла, однако женщина все еще не могла понять, куда именно она направляется.

На север, к большой земле, лежащей за полуостровом, — вот все, что она знала. В ту ночь, когда умирала Айза, она сказала ей: «Уходи. Бруд станет вождем, и тогда он сделает тебе больно». Айза не ошиблась. Бруд сделал ей больно — так больно ей не было еще никогда.

«Он не имел права забирать у меня Дарка, — думала Эйла. — Дарк — мой сын. И меня проклинать он тоже не имел права. Это он прогневал духов. И землетрясение он накликал». По крайней мере на сей раз она знала, чего ей следует ожидать. Все произошло так быстро… Членам Клана было невдомек, что они больше никогда не увидят ее. И все-таки они не могли остановить Дарка. Пусть она была мертва для них, но Дарк ее видел…

Бруд проклял ее в припадке гнева. Когда ее проклял Бран, он подготовил их к этому. У него были на то причины. Они знали, что Бран обязан это сделать, и тем самым он давал ей какой-то шанс.

Она подняла голову и щурясь посмотрела вперед. На землю опускались сумерки. Скоро станет темно, а ноги-то у нее совсем занемели… Холодная жижа пропитала насквозь кожаные чулки; хотя женщина и натолкала в них сухой травы, ступни ее совершенно заледенели. И тут она с облегчением увидела впереди искривленную карликовую сосну.

Деревья в степи встречаются крайне редко, они растут только там, где есть хоть какая-то влага. Двойной ряд осинок, березок или ив, низкорослых и асимметричных из-за постоянных ветров, обычно говорит о том, что меж ними течет какая-то речушка. В засушливое время вид деревьев не может не радовать глаз, ведь грунтовые воды на этих землях большая редкость. Когда же с севера, со стороны огромного ледника, начинают дуть злые ветры, деревья эти могут служить хоть каким-то укрытием от непогоды.

Эйла прошла еще немного и оказалась на берегу реки. Вся река, кроме центральной ее части, была скована льдом. Женщина повернула на запад вниз по течению, где заросли были погуще и повыше.

Она сделала еще несколько шагов, сгибаясь под свирепыми порывами ветра, и тут неожиданно все разом стихло. Крутой противоположный берег служил естественной защитой от северных ветров. Эйла побрела к нему через ледяную воду. Главное, что под бережком не было этого страшного ветра. Вскоре она обнаружила что-то вроде ниши с крышей из сухого дерна и корней многолетних трав и кустарников.

Эйла развязала отсыревшие ремни, удерживавшие на спине корзину, и опустила ее наземь. Она достала тяжелую шкуру зубра и оструганную палку и поставила палатку, зацепив конец шкуры за воткнутую в землю палку и привалив ее свободные края камнями и плавником.

Эйла зубами ослабила ремни рукавов — собранные на запястьях округлые куски меха, в которых были сделаны прорези. При необходимости Эйла могла просунуть в эти прорези кисти рук. Кожаные чулки выглядели примерно так же, но в них прорезей уже не было. Эйла стала биться над ремнями, обвязанными вокруг ее лодыжек. Обувь она снимала крайне осторожно, боясь растерять находившуюся внутри чулок сухую осоку.

После этого она разложила в палатке медвежью шкуру, положив ее мокрой стороной вниз, бросила сверху рукава и кожаные чулки и стала ногами вперед забираться в свое убежище. Прикрыв вход корзиной, она завернулась в шкуру, хорошенько растерла свои занемевшие ноги и, когда те отогрелись, свернулась в клубок и закрыла глаза.

Холодное дыхание зимы постепенно слабело. Зима уступала свое место весне, капризной и непостоянной. То веяло стужей с ледника, то начиналась оттепель, предвещавшая жаркое лето. Ночью погода резко изменилась, и тогда буря разыгралась с новой силой.

Когда Эйла проснулась, солнце уже стояло высоко в ясном синем небе. Снег и речной лед сверкали так, что резало в глазах. Далеко на юге виднелись клочковатые облака. Эйла выбралась из своей палатки и босиком направилась к воде, сжимая в руках кожаный мешок. Не обращая ни малейшего внимания на холод, она спокойно наполнила водой обшитый кожей пузырь, сделала несколько глотков студеной воды и побежала назад. Облегчившись прямо на берегу, она вновь влезла в свою палатку, чтобы хоть немного согреться.

В палатке она лежала недолго. Ей слишком хотелось наружу, тем более что буря уже утихла и с неба вновь светило ласковое солнце. Она надела на ноги высохшие от тепла ее тела чулки и подвязала медвежью шкуру к меховой накидке, которой она укрывалась. Достав из корзины кусок вяленого мяса, Эйла уложила палатку и меховые рукава и отправилась в путь, утоляя голод на ходу.

Река особенно не петляла и текла под горку, отчего идти было особенно легко. Эйла принялась мычать себе под нос что-то невразумительное и монотонное. На кустиках, росших по берегам реки, уже проглядывала первая робкая зелень. На одной из проталин она неожиданно увидела маленький цветочек и не смогла сдержать своей улыбки. Совсем рядом в реку бухнулась подтаявшая ледяная глыба, которую тут же подхватило стремительное течение.

Весна началась еще в ту пору, когда она покинула пещеру, но там, в южной части полуострова, было куда теплее и весна начиналась много раньше. Горный кряж служил преградой свирепым ледяным ветрам, а морской бриз согревал и увлажнял узкую полоску побережья и южные склоны высившихся над ним гор, делая климат умеренным.

В степях было куда холоднее. Эйла обогнула восточную оконечность кряжа и оказалась на открытой всем ветрам равнине. Ее продвижение на север сопровождалось постепенным потеплением, однако ей, привыкшей к мягкому климату побережья, казалось, что в этих краях все еще стоит зима.

Ее внимание привлек хриплый крик чаек. Она подняла глаза к небу и увидела несколько небольших, похожих на чаек птиц, невесомо паривших на своих недвижных широких крыльях. «Должно быть, где-то поблизости море», — подумала она. В эту пору птицы начинали гнездиться, и это означало, что она могла разжиться яйцами. Эйла ускорила шаг. На скалах должны были находиться колонии мидий, разинек и прочих съедобных моллюсков, а в лужицах, оставшихся после прилива, могли встретиться актинии.

К тому времени, когда она оказалась на берегу тихого залива, образованного южным берегом материка и северо-западной оконечностью полуострова, солнце стояло уже в зените. Она наконец достигла широкой горловины, соединявшей основную часть полуострова с материком.

Эйла сбросила с себя тяжелую корзину и полезла на скальный массив, высившийся над морем. Со стороны моря скалы были подточены и изъедены волнами и ветром. В воздух взмыли стаи чистиков и крачек, оглашавших округу яростным недовольным криком. Не обращая на птиц никакого внимания, Эйла принялась собирать их яйца. Несколько яиц, что были еще теплыми, она разбила и выпила на месте, еще несколько штук положила в особую складку своей меховой накидки, после чего стала спускаться вниз.

Она разулась и вошла в воду, чтобы смыть песок с мидий, собранных на прибрежных камнях. В лужицах, оставшихся после прилива, было множество похожих на цветы морских анемонов, пытавшихся сложить свои лепестки-реснички при ее приближении. Однако форма и цвет их были незнакомы Эйле. Она заметила на донном песке несколько едва приметных лунок и, вырыв из песка пару разинек, решила ограничиться ими. Она не стала готовить их на огне — моллюски больше нравились ей сырыми.

Насытившись яйцами и дарами моря, молодая женщина какое-то время отдыхала у подножия высокой скалы, после чего вновь забралась наверх, чтобы получше осмотреть очертания залива и другой берег. Она уселась на корточки на самой вершине и стала разглядывать открывшиеся ей дали. Ветер, овевавший ее лицо, пах морем и его богатой многообразной жизнью.

Южный берег материка плавно уходил на запад. За узкой полоской деревьев она видела бескрайние степные просторы, ничем не отличавшиеся от холодных пустынных равнин полуострова. Людей на этих землях, похоже, не было — во всяком случае, никаких следов их жизнедеятельности Эйла не заметила.

«Вот он, материк… — подумала она. — Айза, куда же мне теперь идти? Ты говорила, что на материке живут Другие, но я не вижу здесь ни души…» Оглядывая безрадостные пустынные земли, Эйла мысленно вернулась к той ужасной ночи, когда умерла Айза. С той поры прошло уже три года…

— Эйла, ты не из Клана. Ты рождена Другими, и поэтому жить тебе следует с ними. Оставь это место, детка, и найди своих соплеменников.

— Оставить? Но куда же я пойду, Айза? Я не знаю Других, я не знаю и того, где их нужно искать.

— На севере, Эйла. Ступай на север. На материке, который находится за этим полуостровом, их много… Тебе нельзя здесь оставаться. Бруд обязательно обидит тебя, вот увидишь… Найди своих, детка… Свое племя, своего мужчину…

Тогда она не ушла от них — она просто не могла этого сделать. Теперь же у нее не было иного выхода. Ей не оставалось ничего иного, как только найти Других. Она уже никогда не вернется назад и не увидит своего сына…

По щекам Эйлы покатились слезы. Она плакала впервые. После того как она покинула пещеру, ее жизнь постоянно подвергалась опасности и Эйле было, что называется, не до слез. Теперь же они текли ручьем.

— Дарк, деточка моя… — всхлипывала Эйла, пряча лицо в руках. — Почему Бруд забрал тебя?

Она оплакивала сына и оставленный ею Клан, Айзу, единственную мать, о которой она хоть что-то помнила, и себя — такую маленькую и такую беззащитную — перед лицом этого бескрайнего и неведомого мира. Креба, любившего ее так же сильно, как самого себя, она не вспоминала — слишком свежей и болезненной была эта рана.

Далеко внизу шумело и ярилось море. Огромные валы, увенчанные пенистыми гребешками, раз за разом набрасывались на темные скалы и, злобно шипя, отступали обратно.

Прыгнуть вниз и разом покончить со всеми печалями…

— Нет! — Она затрясла головой и, поднявшись на ноги, отступила от края скалы. — Он мог забрать моего сына, выгнать меня, наложить на меня проклятие, сделать все, что угодно, но только не заставить меня покончить с собой!

Она почувствовала солоноватый вкус своих слез и криво улыбнулась. Как расстраивали ее слезы Айзу и Креба. Люди из Клана не умели плакать, даже маленький Дарк, ее сыночек. Он унаследовал от нее многое и умел произносить такие же звуки, как и она, но его большие карие глаза явно говорили о принадлежности к Клану.

Эйла быстро спустилась вниз и вновь закинула корзину на спину, размышляя о том, что могло произойти с ее глазами. Одно из двух: либо они у нее больны, либо у всех Других из глаз иногда сочится соленая вода. И вновь в ее сознании вспыхнуло: «Найди своих, детка… Свое племя и своего мужчину».

Молодая женщина пошла на запад, стараясь держаться поближе к берегу. Дорогу ей то и дело преграждали ручьи и речушки, спешившие слиться с внутренним морем. Наконец она оказалась на берегу довольно широкой и полноводной реки. Ей не оставалось ничего другого, как только повернуть на север и пойти вверх по течению этого бурного потока, подыскивая место для переправы. Прибрежные сосны и лиственницы, казавшиеся Эйле, привыкшей к кривым карликовым деревцам, настоящими гигантами, вскоре остались позади. Она вновь вступила в зону степей, и теперь по берегам реки росли главным образом ивы, березки и осины, хотя кое-где попадались и хвойные деревья.

Она шла все дальше и дальше, покорно огибая речные излучины; тревога ее с каждым днем становилась все сильнее и сильнее. Теперь она уже шла не на запад, а примерно на северо-восток. На восток ей идти не хотелось. В той части материка обитали какие-то неведомые ей племена.

Отправляясь на север, она думала именно о западных землях. Чего ей не хотелось, так это встречаться с иноплеменниками, тем более что на ней лежало смертельное проклятие! В любом случае ей нужно было как-то переправиться через реку.

В одном месте река становилась заметно шире и разветвлялась на два рукава, разделенных небольшим, усыпанным галькой островком, по берегам которого росли чахлые кусты. Эйла решила рискнуть. В дальней протоке из воды выглядывало несколько крупных валунов, что говорило о небольшой ее глубине. Эйла надеялась переправиться через нее вброд. Она прекрасно плавала, однако не хотела мочить свои шкуры. Ночи все еще были холодными, шкуры же сохли долго.

Она стала ходить взад-вперед, глядя на стремнину. Выбрав место, которое казалось самым мелким, она разделась, уложила весь свой скарб в корзину и, стараясь держать ее повыше, вошла в воду. Камни были очень скользкими, а течение грозило в любую минуту сбить ее с ног. На середине первой протоки вода доходила ей до пояса, однако Эйле удалось благополучно добраться до островка. Второй рукав был пошире и, судя по всему, глубже, но поворачивать назад, пройдя половину пути, Эйле, естественно, не хотелось.

После того как середина протоки осталась позади, дно резко пошло вниз. Эйла шла на цыпочках, удерживая корзину на голове, вода сначала доходила ей до груди, затем до шеи… Неожиданно дно ушло у нее из-под ног, и она с головой погрузилась в воду, продолжая придерживать рукой корзину. Ее подхватило течение, но уже в следующую минуту она коснулась ногами камней и тут же выбралась на дальний берег.

Река осталась позади, и Эйла вновь оказалась среди бескрайних степей. Солнечные дни теперь случались куда чаще дождливых — тепло, шедшее с юга, наконец-таки обогнало странницу. Почки деревьев и кустарников обратились в листву; на концах веточек хвойных деревьев появились нежные светло-зеленые иголочки, Эйла то и дело срывала их и жевала — ей нравился резкий горьковато-кислый вкус молодой хвои.

Она шла не останавливаясь весь день и к вечеру добрела до ручья, возле которого решила остановиться на ночлег. Проблем с водой у нее пока не было. Весенние дожди и потоки талой воды, что бежали откуда-то с севера, сливались в ручьи и реки, струившие свои мутные воды по вымоинам и распадкам, которые в скором времени должны были превратиться в сухие безжизненные лощины или в лучшем случае в жалкие, то и дело пересыхающие речушки. Обилие влаги в этих краях — явление преходящее и весьма кратковременное. Влага эта стремительно уйдет в землю, но сначала степь — хоть и ненадолго — расцветет и наполнится жизнью.

Едва ли не за одну ночь свежая яркая зелень молодых трав украсилась цветами — белыми, желтыми, багряными, несколько реже — ярко-голубыми и алыми. Вид цветущей степи чаровал и радовал Эйлу — весна всегда была ее самым любимым временем года.

Степные просторы наполнились жизнью. Теперь она могла не экономить прихваченные в дорогу скудные припасы — найти пропитание не составляло труда, причем на поиски пищи у нее уходило совсем немного времени. Каждая женщина Клана умела собирать на ходу съедобные травы, цветы, почки и ягоды. Отыскав ветку покрепче, Эйла очистила ее от веточек и листочков и, заточив более толстый конец кремневым ножом, стала использовать ее для выкапывания кореньев и луковиц. Собирать их было легко — одной много ли надо.

Помимо прочего, Эйла умела делать и то, на что другие женщины Клана были не способны. Она умела охотиться. Ни один мужчина Клана не владел пращой так искусно, как Эйла, — это признавали все. Она научилась этому сама и дорого заплатила за это умение.

Цветущие растения и пышно разросшиеся травы выманили из зимних нор сусликов, гигантских хомяков, больших тушканчиков, кроликов и зайцев. Эйла достала пращу из корзины и подоткнула ее под ремень, которым была подвязана меховая накидка. Она продолжала носить на том же поясе и свою палку-копалку, сумка же с амулетами висела на пояске, перехватывавшем на талии ее нижнюю накидку.

Эйла не знала проблем ни с едой, ни с дровами. Она умела добывать огонь, а веточки и маленькие деревца можно было найти по берегам многочисленных пробужденных весенним паводком речек; кое-где попадался и бурелом. Эйла собирала в корзину и ветки, и сухой навоз, однако костер ей удавалось развести далеко не всегда — то не хватало дров, то они оказывались чересчур сырыми, то Эйла чувствовала себя слишком усталой для того, чтобы заниматься столь непростым делом.

Она не любила спать на открытых местах, если рядом с ней не горел костер. На бескрайних лугах паслось великое множество крупных травоядных животных, и это не могло не привлечь сюда самых разных четвероногих охотников. Последние старались держаться подальше от огня. В Клане было принято носить с собой тлеющие уголья — это было почетной обязанностью одного из мужчин. На каждой новой стоянке разводился новый костер, причем развести его не составляло никакого труда — для этого было достаточно раздуть уголья. Прошло немало времени, прежде чем Эйла решила обзавестись орудиями для добывания огня. Сделав это, она поразилась тому, что столь простая мысль не пришла ей в голову раньше.

Впрочем, в тех случаях, , когда трут или дерево оказывались сырыми, ей не могла помочь и палочка для добывания огня. Эйла вздохнула с облегчением только после того, как наткнулась на костяк зубра.

Луна прошла еще через один цикл, и сырая, прохладная весна сменилась ранним летом. Эйла продолжала свой путь по широкой прибрежной равнине, плавно спускавшейся к внутреннему морю. Из-за сезонных паводков с их илом и наносами вытянутые устья рек часто перекрывались песчаными отмелями и косами, здесь было множество заводей и лагун.

Эйла выбрала для ночной стоянки место посуше, а утром остановилась возле небольшого озерца. Вода в нем казалась застоявшейся и непригодной для питья, но кожаный мешок Эйлы был уже почти пуст. Она зачерпнула в ладонь воды из озерца, сделала глоток, но тут же с отвращением выплюнула и принялась ополаскивать рот водой из своего мешка.

«Неужели зубры могут пить эту воду?» — поразилась Эйла, заметив неподалеку выбеленные солнцем и ветром кости и череп зубра с длинными конусообразными рогами. Она поспешила отойти от застойного озерца, от которого веяло погибелью, но увиденное не выходило из головы. Белый череп и длинные рога — изогнутые полые рога…

Днем Эйла остановилась на берегу реки, решив развести костер и изжарить убитого ею кролика. Солнце припекало все сильнее. Она сидела на корточках, вращая между ладонями палочку, поставленную на сухую плоскую деревяшку. Ах, если бы где-то поблизости был Грод со своими угольями…

Она вскочила на ноги, бросила палочку, деревяшку и тушку кролика в корзину и поспешила назад, к озерцу, виденному ею этим утром. Оказавшись на берегу, она стала рассматривать череп зубра. Грод носил тлеющие угольки в полых рогах зубра, предварительно завернув их в сухой мох или лишайник. Значит, то же самое теперь могла сделать и она.

Она принялась дергать за рога и тут же почувствовала что-то вроде угрызений совести. Женщины Клана никогда не носили огонь — им это было запрещено. «Но тогда кто будет носить его для меня?» — подумала Эйла и тут же, собравшись с силами, выломала рог. После этого она спешно покинула берег озера, словно боясь, что кто-то незримый уличит ее в запретном поступке. Сейчас само ее выживание зависело от того, сможет ли она приспособиться к образу жизни, чуждому ее собственной природе. Нужно было забыть все то, чему ее учили с детства, и положиться единственно на собственную сообразительность. Рог зубра являлся только началом этого пути, который мог оказаться бесконечно долгим и мучительным.

Впрочем, сохранение огня оказалось не таким простым делом, как она думала прежде. Утро началось с поисков сухого мха, в который следовало завернуть угольки. Однако мох, который в изобилии встречался в лесистых окрестностях пещеры, на открытой всем ветрам равнине отсутствовал напрочь. Она попыталась заменить его сухой прошлогодней травой. К ее крайнему расстройству, к тому времени, когда она решила остановиться на ночлег, уголек уже успел потухнуть. Тем не менее она не оставила попыток и вскоре научилась сберегать тлеющие уголья так, что они сохраняли свой жар до очередного привала. Умение это пришло к ней далеко не сразу, но теперь на ее поясе, помимо прочего, висел и рог зубра.

Все ручьи и речки, встречавшиеся на пути, Эйла переходила вброд. Когда же она оказалась на берегу по-настоящему широкой и большой реки, она поняла, что нужно искать какой-то иной способ переправы. Несколько дней она шла вверх по течению. Река стала забирать на северо-восток, при этом оставаясь такой же широкой, как и в низовье.

Эйла справедливо полагала, что она уже вышла за пределы той территории, на которой могли охотиться мужчины из Клана, однако ей страшно не хотелось идти на восток. Понятия «восток» и «Клан» означали для нее одно и то же. Она не могла вернуться, не хотела даже двигаться в этом направлении. Вместе с тем оставаться на этом пустынном берегу было невозможно, следовало каким-то образом переправиться на другую сторону реки.

Она полагала, что ей удастся это сделать, — что-что, а уж плавать-то она умела хорошо. Проблема была не в ней самой, а в ее корзине со скарбом.

Она сидела возле небольшого костра, разведенного ею возле ствола поваленного дерева, голые ветви которого колыхались в воде. Полуденное солнце поблескивало на волнах и бурунах могучей быстрой реки. Время от времени мимо Эйлы проплывали коряги и всевозможный сор. Ей вспомнился поток, бежавший неподалеку от пещеры; там, где он впадал во внутреннее море, люди из Клана ловили лосося и осетра. Она очень любила плавать в этом месте, хотя это чрезвычайно страшило Айзу. Эйла не помнила, когда именно она научилась плавать, ей казалось, что она умела делать это всегда.

«Интересно, почему все остальные не любят купаться и плавать? — размышляла она. — Они считали меня странной, ведь я любила заплывать так далеко… Это продолжалось до тех пор, пока Оуна едва не захлебнулась…»

Эйла вспомнила о том, как они благодарили ее за спасение ребенка. Бран даже помог ей выбраться на берег. Как хорошо стало тогда у нее на душе — казалось, ее наконец приняли, признали за свою. А ведь она так не походила на них. Длинные стройные ноги, слишком длинное и слишком сухощавое тело, светлые волосы, голубые глаза, высокий лоб — все это теперь не имело никакого значения. После того случая некоторые члены племени стали учиться плавать, но они все равно очень плохо держались на воде и поэтому страшно боялись глубины.

«Интересно, научится ли плавать Дарк? Он никогда не был таким тяжеловесным, как их дети, и мышц таких у него отродясь не было… Наверное, он будет плавать лучше прочих…

Но кто же его научит плавать? Меня там уже нет, Уба этого не умеет… Конечно, она позаботится о нем, ведь Уба любит его почти так же сильно, как я сама, но она совсем не умеет плавать. И Бран этого не умеет. Зато Бран научит Дарка охотиться и будет защищать его. Он не даст моего сыночка в обиду Бруду — он мне это обещал, хоть он больше меня не увидит. Бран был хорошим вождем, не то что Бруд…

Неужели Дарк стал расти во мне именно после Бруда? — Эйла внутренне содрогнулась, вспомнив о том, как Бруд овладел ею. — Айза говорила, что мужчины делают это с теми женщинами, которые им нравятся, Бруд же наверняка сделал это только потому, что знал, как я это ненавижу. Говорят, что на самом деле детей делают духи тотема. Но ни у одного из мужчин не было такого же сильного тотема, как мой Пещерный Лев. У меня не было детей до тех самых пор, пока мной не овладел Бруд. Как все тогда удивлялись… Все уже думали, что у меня никогда не будет ребенка…

Как бы мне хотелось увидеть его взрослым… Он уже и сейчас считается слишком высоким для своего возраста — прямо как я… Нисколько не сомневаюсь в том, что он станет самым высоким мужчиной во всем племени…

Хотя кто знает… Я-то его уже никогда не увижу…»

Эйла постаралась отогнать от себя грустные мысли и смахнула со щеки слезинку. Поднявшись на ноги, она подошла к самой кромке воды. «Нечего расстраиваться понапрасну… Можно подумать, если я буду вспоминать о Дарке, то окажусь на том берегу!»

Она была настолько занята своими мыслями, что не заметила раздвоенного бревна, подплывшего к самому берегу. Она смотрела на погруженные в воду ветви упавшего дерева, меж которыми билось большое темное бревно, пытавшееся выпутаться из их плена и продолжить свое плавание. Смотрела и не видела. Когда же наконец Эйла заметила бревно, она разом оценила возможности, которые оно ей сулило.

Она вышла на мелководье и вытащила тяжелую корягу на берег. Это была верхняя часть ствола большого дерева, сломанного совсем недавно сильным паводком в верховьях реки, — древесина даже не успела особенно отсыреть. Эйла достала из складки своей накидки каменный топор и подрубила ветви так, что длина их стала примерно равной, затем стала очищать их от веточек и сучков.

Покончив с этой работой, она огляделась по сторонам и уверенным шагом направилась к березовой рощице, сплошь обвитой пышно разросшимся ломоносом. Она потащила один из его вьющихся побегов на себя и вытянула неожиданно длинную и прочную плеть, после чего вернулась назад, обрывая с нее листья. Эйла разложила на земле шкуру зубра и высыпала на нее содержимое корзины. Пришло время навести порядок и уложить вещи по-новому.

Эйла положила свои меховые чулки и рукава на самое дно корзины вместе с теплой меховой накидкой — они могли понадобиться ей только следующей зимой. На ней осталась легкая летняя накидка, служившая до сего времени поддевкой. Эйла на миг задумалась, силясь представить себе, где она может оказаться следующей зимой, но тут же решила не ломать голову понапрасну. Увидев среди прочих вещей хорошо выделанную мягкую шкуру, которой она подвязывала к своему боку маленького Дарка, она вновь впала в задумчивость.

Шкура эта ей была уже не нужна — она могла обойтись и без нее. Эйла взяла ее с собой только потому, что она касалась его тельца… Эйла поднесла ее к щеке и, аккуратно свернув, спрятала в корзину. Сверху она положила полоски мягкой, впитывающей влагу кожи, которыми она пользовалась во время кровотечений. Далее следовала запасная пара кожаных чулок. Сейчас она ходила босиком, но в сырую холодную погоду натягивала на ноги эту быстро снашивающуюся обувку. Как хорошо, что она взяла с собой запасную пару…

Дальше следовала еда. У нее остался большой кусок кленового сахара, завернутый в бересту. Эйла развернула тонкую эластичную кору и, отломив маленький кусочек, положила его себе в рот, с сожалением подумав о том, что сахар скоро кончится и она уже никогда не сможет им полакомиться.

Помимо прочего, у нее оставалось несколько кусков дорожной снеди, которую берут с собой мужчины, отправляясь на охоту. Она делается из топленого жира, перетертого вяленого мяса и сушеных фруктов. При мысли о жирной пище у нее потекли слюнки. Зверьки, которых ей случалось добыть, как правило, были тощими и жилистыми. Если бы не собираемая ею растительная пища, она быстро оголодала бы на этой белковой диете. Без жиров и углеводов обойтись невозможно.

Она засунула дорожные лепешки в корзину, не отломив ни кусочка, — их следовало сохранить на крайний случай. За лепешками последовали несколько полосок вяленого мяса, жесткого, словно кожа, но очень питательного, немного сушеных яблок, лесные орехи, несколько мешочков с зерном, собранным в степи неподалеку от пещеры. Загнивший корень она не раздумывая отбросила в сторону. Поверх еды она положила чашку и миску, шкуру росомахи и изрядно поношенные кожаные чулки.

Она отвязала мешочек с амулетом от поясного ремня и попыталась прощупать через мягкую непромокаемую шкурку выдры твердую кость лап и хвоста. Ремешок, которым стягивался и завязывался мешочек, был продет в специальные дырочки. Сверху на мешочек надевалась крышка в форме сплющенной головы, которая крепилась к его горловине. И сам мешочек, и крышку сделала Айза. Когда Айза стала целительницей, она передала это в наследство Эйле.

Давненько Эйла не вспоминала о самом первом мешочке, сделанном для нее Айзой, — Креб сжег его, когда Эйлу прокляли за то, что она охотилась. Бран не мог поступить иначе. Женщинам запрещалось прикасаться к оружию, а Эйла пользовалась своей пращой несколько лет. И все-таки он дал ей шанс на возвращение… Для этого ей достаточно было выжить.

«Может, он дал мне больше, чем хотел… Я вряд ли смогла бы выжить и на сей раз, если бы не знала, что смертельное проклятие заставляет человека искать смерти. В первый раз было куда труднее, правда, сейчас мне пришлось оставить Дарка… Когда Креб сжег все мои вещи, мне хотелось умереть».

Она не могла спокойно думать о Кребе — боль была слишком сильной, рана слишком свежей. Она любила старого шамана так же, как любила Айзу. Он доводился Айзе и Брану братом. У него не было одного глаза и руки, и потому он никогда не ходил на охоту, но ни в одном из родов не было человека, который мог бы сравниться с ним внутренней силой. Его изуродованное, изрезанное глубокими морщинами лицо могло вселить ужас в сердце любого охотника, но Эйле была ведома и иная, тонкая и чувствительная, сторона его натуры.

Он защищал ее, любил как собственную дочь, тем более что своих детей у него не было. За эти три года она успела привыкнуть к тому, что Айзы уже нет в живых. Эйла по-прежнему печалилась о ней, но сердце согревала мысль о том, что у нее есть Дарк. О Кребе она никогда не вспоминала. И тут боль, которую она таила внутри с тех самых пор, как он погиб во время землетрясения, вырвалась наружу. Эйла зарыдала, повторяя его имя:

— Креб… О Креб… Зачем только ты вернулся в пещеру? Как ты мог умереть?

Она рыдала, прижав к лицу мешочек, сделанный из непромокаемой шкурки выдры. Откуда-то из глубины ее тела вырвался тонкий жалобный вой. Она раскачивалась из стороны в сторону и тоненько выла, изливая боль, тоску, отчаяние. Рядом с ней не было ни единого сородича, который мог бы разделить ее страдания. Она скорбела и печалилась одна, и от этого ей становилось еще более одиноко.

Вскоре ее причитания стали стихать. Она чувствовала себя совершенно обессиленной, однако ужасная боль заметно ослабла. Тяжело вздохнув, Эйла направилась к реке и омыла лицо холодной водой. После этого она вернулась к корзине и положила в нее мешочек с талисманом. Проверять его содержимое Эйла не собиралась — она прекрасно знала, что находится внутри.

Она взяла было в руку палку-копалку, но тут же отбросила ее в сторону. Печаль сменилась гневом. Бруд не сумеет погубить ее!

Эйла вновь глубоко вздохнула и заставила себя вернуться к укладке корзины. Она положила в нее орудия для добывания огня и рог зубра, после чего достала из складки накидки несколько кремневых орудий. Из другой складки она выудила круглый голыш, подбросила его в воздух и ловко поймала той же рукой. С помощью пращи можно было метнуть любой камень нужного размера, но самые точные броски выходили в тех случаях, когда снаряд был гладким и круглым. Именно по этой причине она и таскала с собой такие камни.

Наконец она потянулась к своей праще, полоске оленьей кожи с выпуклой центральной частью, куда вкладывался камень, и сужающимися к краям концами, перекрученными от частого пользования пращой. С этим орудием она не рассталась бы ни за что на свете. Эйла развязала длинный кожаный ремешок, подпоясывающий ее тонкую мягкую накидку, сделанную из шкуры серны, в складках которой тоже хранилось немало вещей. Накидка соскользнула с ее плеч и упала наземь. Теперь на Эйле не было ничего, лишь мешочек с амулетом висел на шнурке, надетом на ее шею. Она сняла и его и тут же боязливо поежилась — без амулета она чувствовала себя совершенно беззащитной. Амулет, лежавший в мешочке, придавал ей сил и наполнял душу уверенностью и покоем.

Этим и ограничивалось ее имущество. Этих предметов было достаточно для того, чтобы она могла выжить. Разумеется, нужно было обладать знанием, навыками, опытом, сообразительностью, решимостью и смелостью.

Она бросила амулет, пращу и орудия в мягкую накидку и, свернув ее, положила в корзину, после чего накрыла медвежьей шкурой и обвязала длинным ремнем. Затем она обернула этот узел шкурой зубра и привязала его плетью ломоноса к коряге, поместив корзину возле развилины.

Какое-то время она смотрела на реку, на дальний ее берег, думая о своем тотеме, затем засыпала костер песком и столкнула бревно со своими драгоценными пожитками в воду, оставив поваленное дерево выше по течению. Эйла заняла место возле раздвоенного конца коряги, держась руками за обрубки ветвей, и с силой оттолкнула ее от берега.

Ледяная талая вода обожгла ее нагое тело так, что дыхание стало заходиться от холода. Эйла немо разевала рот, пытаясь вдохнуть воздух полной грудью, но ей это никак не удавалось. Мощное течение повлекло корягу к морю, бросая ее меж бурунами. Бревно не переворачивалось только потому, что имело широкую развилину. Эйла изо всех сил работала ногами, пытаясь совладать с бурным течением.

Она продвигалась вперед до обидного медленно. Эйла то и дело поднимала голову и с надеждой устремляла свой взор к дальнему берегу, однако тот каждый раз оказывался куда дальше, чем она полагала. Она плыла вниз по течению. К тому времени, когда река пронесла ее мимо того места, в котором Эйла надеялась завершить свою переправу, она уже совершенно выбилась из сил, начинало сказываться и переохлаждение. Ее била крупная дрожь. Мышцы страшно ныли. Эйле казалось, что к ее ногам привязаны тяжеленные камни, однако она упрямо продолжала двигаться.

В конце концов она сдалась, решив отдаться необоримой мощи ледяного потока. Река тут же подчинила ее своей власти — теперь уже не Эйла направляла свою корягу, а коряга влекла за собой Эйлу.

Ниже по течению река делала неожиданный изгиб, она резко уходила на запад, обходя каменистую косу. Когда Эйла оставила свои попытки пересечь водный поток, она уже преодолела три четверти пути. Увидев каменистый берег, она собрала остаток сил и вновь заработала ногами. Тело отказывалось повиноваться. Эйла зажмурилась и плотно сжала зубы, решив бороться до последнего.

Внезапно она услышала громкий скрежет — бревно село на камни и уже в следующее мгновение остановилось.

Эйла не могла даже двинуться. Она продолжала лежать в воде, крепко держась за обрубки веток. Внезапно набежавшая волна смыла корягу с острых камней, отчего сердце молодой женщины наполнилось ужасом. Она заставила себя подняться на колени и, вытолкнув бревно на мелководье, вновь рухнула в воду.

Отдых ее был недолгим. Дрожа от холода, она выбралась на каменную косу, ослабила узлы плети и перетащила корзину на берег. Она попробовала было развязать ремень, однако руки ее свело так, что об этом не приходилось даже и мечтать.

Ей помогло провидение. Ремень, на котором оказалось слабое место, с треском лопнул, и Эйла смогла достать из своей корзины медвежью шкуру. Она отставила корзину в сторону, завернулась в сухую шкуру и мгновенно уснула.

Едва придя в себя после опасной и трудной переправы, Эйла направилась на север, чуть отклоняясь к западу. Дни становились все жарче и жарче. Она продолжала бродить по степям, надеясь найти следы людей. Цветы, украшавшие степь чудесным ярким ковром, успели завянуть, травы доходили Эйле до пояса.

Она добавила к своему питанию клевер и люцерну, а вскоре, к несказанному своему удовольствию, обнаружила богатые крахмалом, немного сладковатые земляные орехи, а также молочные стручки вики с овальными зелеными горошинами. Эйла легко отличала вику от ее ядовитых сородичей и поэтому спокойно поедала ее стручки и корни. Лилейник уже отцвел, но корни все еще оставались мягкими и нежными. На кустах смородины стали появляться первые темные ягодки. Не было недостатка и в листьях амаранта, горчицы и крапивы.

Эйла часто прибегала и к помощи своей пращи. Ее добычей могли стать степные пищухи, суслики, гигантские тушканчики, зайцы, которые из молочно-белых стали серо-бурыми, а порой и огромные всеядные, охотящиеся на грызунов хомяки, обитавшие только на равнинах. Летавшие над самой землей перепела и куропатки были излюбленным кушаньем Эйлы. Каждый раз, когда она ела откормленную куропатку, она вспоминала о том, что мясо этой птицы нравилось и Кребу…

Впрочем, все это были мелкие твари, радовавшиеся летнему раздолью. Здесь жило множество куда более крупных животных. Эйла видела стада оленей — и северных, благородных, и гигантских, поражавших размерами своих рогов; табуны приземистых степных лошадей, ослов и онагров, являвших собой нечто среднее между первыми и вторыми; время от времени ей встречались огромные зубры или семьи изящных сайгаков. Однажды она наткнулась на стадо бурого рогатого скота; быки достигали в холке шести футов, весенние телята жались к коровам. Глядя на них, Эйла вспомнила вкус молочного теленка. Но разве она могла охотиться с пращой на зубров? Она видела огромных мохнатых мамонтов, овцебыков, выстроившихся плотным кольцом и оборонявших свою молодь от прожорливых волков, подозрительных и злобных носорогов, которых старалась обходить стороной. Мохнатый носорог был тотемом Бруда и подходил ему как нельзя лучше.

Молодая женщина шла все дальше и дальше на север и вскоре заметила, что местность стала постепенно меняться. Степи стали заметно суше и пустыннее. Она достигла слабо выраженной северной границы влажных, покрывающихся зимой обильным снежным покровом континентальных степей. За ними начинались безводные лессовые степи, которые тянулись до дышащих холодом отвесных стен огромного северного ледника, границы которого в ледниковый период проходили именно здесь.

Мощный ледяной покров скрывал под собой значительную часть Северного полушария. Почти четверть поверхности суши находилась под многотонной толщей сплошного льда. Большое количество воды обратилось в лед, уровень воды в океанах существенно понизился, из-за чего изменилась и форма берегов, и ландшафт земель. Серьезные климатические изменения охватили всю землю — дожди буквально заливали экваториальные зоны, площадь пустынных земель резко сократилась, — однако самые серьезные перемены наблюдались, естественно, в тех районах, которые граничили с ледником.

Обширный ледяной щит охлаждал находившиеся над ним воздушные массы, вследствие чего происходила конденсация влаги, выпадавшей на землю в виде снега. Ближе к центру ледяной зоны наблюдалось стабильно высокое давление, поэтому там царили холод и крайняя сухость, снегопады же тяготели к границам. Огромный ледник разрастался именно по краям, отчего толщина ледяного слоя стала превышать милю.

Поскольку большая часть снега выпадала именно над ледником, земли к югу от него были засушливыми и скованными мерзлотой. Высокое давление над центральной частью ледника создавало атмосферную воронку, выбрасывавшую холодный воздух в области с более низким давлением, — северный ветер, свирепствовавший над зоной степей, дул постоянно. Менялась только его сила. Он уносил измельченную в пыль породу, «съедая» те земли, на которые он наползал. Несомые ветром пылинки имели размеры, сравнимые с частичками глинистого лесса. Их сносило на сотни миль к югу, где образовывались толстые многофутовые залежи лесса, становившиеся впоследствии почвой.

Зимой над этими скудными засушливыми землями свирепствовали ледяные ветра. Земля же продолжала свое вращение вокруг наклонной оси, и климат ухудшался. Понижение среднегодовых температур всего на несколько градусов привело к образованию ледника; сколь бы жаркими ни были отдельные летние дни, они мало влияли на общую картину, поскольку среднегодовая температура оставалась все той же.

Весной скудный снег, лежавший на земле, начинал таять, поверхностный слой ледника прогревался, и в степи появлялось множество рек и речушек. Талая вода увлажняла и смягчала землю, находившуюся над вечной мерзлотой, что позволяло расти на ней всевозможным травам и другим растениям, имевшим поверхностную корневую систему. Растения эти стремительно росли и развивались, предчувствуя, что жизнь их будет недолгой. К середине лета они уже превращались в сухостой, и это наблюдалось на всем огромном степном континенте. Исключением из общего правила являлись только северные леса и тундровые зоны, примыкавшие к океанам.

В зонах, граничивших с ледяным щитом, где снежный покров был не столь значительным, травы обеспечивали питанием бессчетные миллионы жвачных и иных травоядных животных, сумевших приспособиться к холоду ледникового периода, и, как следствие, великое множество хищников, живущих рядом со своими жертвами. У подножия сверкающей бело-голубой стены, высота которой превышала милю, можно было встретить и мамонтов, мирно пощипывающих траву.

Паводковые ручьи и реки, питавшиеся талой водой ледников, буквально разрезали лессовые залежи и осадочные породы, порой доходя до кристаллической гранитной платформы, лежащей в глубине континента. Равнинная зона характеризовалась обилием оврагов и глубоких ущелий, которые способствовали сохранению влаги и были защищены от ветра. Даже в безводных лессовых степях существовали зеленые, полные жизни долины.

Погода становилась все теплее и теплее. Путешествие уже начинало утомлять Эйлу, ей изрядно надоели монотонные безликие степные просторы, нещадно палящее солнце, непрекращающийся ветер. Ее кожа обветрилась, загрубела и начала шелушиться. Губы растрескались, глаза воспалились, на зубах постоянно скрипел песок. На пути то и дело попадались речные долины, поросшие пышной растительностью, однако ни одна из них не привлекла Эйлу настолько, чтобы она захотела в ней остаться, тем более что ни в одной из них она не встретила людей.

Хотя небеса по большей части были ясными, бесплодность поисков поселяла в сердце Эйлы тревогу и страх. Подлинной владычицей этих мест была зима. Даже в самый жаркий летний день невозможно было забыть о грядущей морозной поре. Следовало думать о запасах на зиму и укромном тихом прибежище, в котором возможно было бы пережить долгий студеный период. Она бродила по степям с ранней весны и начала подумывать о том, что скитания ее могут оказаться вечными, если только она не умрет уже в ближайшую зиму.

На исходе дня она остановилась на очередную стоянку, которая ничем не отличалась от множества других. Ей удалось убить зверька, однако угольки успели погаснуть, а дров у нее было совсем мало. Эйла решила не заниматься разведением огня и попробовала есть дичь сырой, но тут же почувствовала, что у нее нет аппетита. Она выбросила убитого сурка, хотя дичь теперь встречалась куда реже. Впрочем, возможно, Эйла утратила обычно присущую ей внимательность и остроту взгляда. Что до собирания, то оно явно стало куда менее эффективным. Земля в этих краях была плотной, мало того, ее покрывала засохшая прошлогодняя растительность. Пустынная сушь и неутихающий северный ветер.

Она спала беспокойно — всю ночь ее мучили дурные сны — и проснулась совершенно разбитой. Есть ей было нечего, даже выброшенный накануне сурок куда-то исчез. Эйла отхлебнула из своего мешочка затхлой водицы, упаковала корзину и продолжила свое путешествие на север.

Около полудня она наткнулась на пересохшее русло реки и нашла на его дне несколько лужиц. Вода в них имела странный резкий привкус, однако Эйла наполнила ею свой мешок. Здесь же она вырыла несколько волокнистых безвкусных корешков спорыша и стала жевать их на ходу. Идти дальше не хотелось, но Эйла просто не понимала, что еще можно делать в этой ситуации. Усталая и унылая, она брела вперед, не разбирая дороги. Она даже не заметила прайда пещерных львов, гревшихся на солнышке, пока не услышала предупредительного рева одного из этих огромных животных.

Эйлу объял смертельный ужас, мгновенно вернувший ее в чувство. Она поспешила назад и взяла много западнее, решив обойти территорию прайда стороной. Да, теперь она была уже на севере, где жили эти огромные звери. То, что Пещерный Лев был ее тотемом, вряд ли могло бы спасти ее от их страшных когтей и клыков.

Креб узнал ее тотем именно по следам львиных когтей. На ее левом бедре виднелось четыре длинных параллельных шрама. Порой Эйле вспоминалась такая картина: она, пятилетняя девочка, испуганно жмется к дальней стенке крошечной пещеры, а к ней тянется огромная когтистая лапа зверя. Эта лапа приснилась ей в предыдущую ночь. Креб говорил, что эти длинные светлые шрамы были признаком ее особой избранности. Эйла нащупала их рукой. И почему только Пещерный Лев остановил свой выбор именно на ней?

Солнце, которое уже начинало клониться к западу, слепило своими лучами. Эйла стала подниматься на длинный пологий склон, пытаясь найти место для очередной ночевки. Пополнить запасы воды она так и не смогла, и поэтому ее крайне радовало то, что она догадалась набрать воды из лужи. Впрочем, в скором времени проблема с питьем могла стать куда более острой. К усталости и голоду теперь примешивалось чувство досады. Как она могла не заметить львов?

А может быть, это был некий знак и все теперь определялось только временем? Почему это она решила, что ей удалось уйти от смертельного проклятия?

Закатное светило блистало так ярко, что Эйла едва не рухнула вниз с крутого края плато. Стоя на обрыве, она прикрыла глаза от солнца и стала разглядывать дно лежавшей перед ней лощины. Внизу поблескивала небольшая речка, окруженная с обеих сторон зарослями деревьев и кустарника. Цепь высоких каменистых утесов замыкала собой прохладную, защищенную от ветра зеленую долину. Примерно в ее центре Эйла увидела небольшой табун лошадей, мирно поедавших травку.

Глава 2

— Но тогда почему же ты решил отправиться со мной, Джондалар? — спросил юноша с каштановыми волосами, собирая палатку, сделанную из нескольких связанных вместе шкур. — Ты сказал Мароне, что собираешься сходить к Даланару и хочешь показать мне дорогу. Предпринять небольшое Путешествие, прежде чем обосноваться окончательно. Считалось, что ты придешь на Летний Сход вместе с Ланзадонии и успеешь на Брачный Ритуал. Представляю, как она разъярится! Вот уж не хотел бы, чтобы эта женщина гневалась на меня! Слушай, может быть, ты просто сбежал от нее?

Тонолан говорил подчеркнуто беззаботным тоном, однако его выдавало серьезное выражение глаз.

— Маленький Брат, почему ты решил, что, кроме тебя, ни один из членов нашего семейства не может отправиться в странствия? Неужели ты полагал, что я смогу отпустить тебя одного? Отпущу, а потом вернусь домой и стану хвастать своим долгим Путешествием? Нет, кто-то должен отправиться вместе с тобой, иначе ты нам потом такого наплетешь… Да и помощь тебе может понадобиться, — отвечал высокий светловолосый мужчина, пригнувшись, чтобы забраться в палатку.

В высокой и просторной палатке можно было спокойно стоять на коленях, в ней хватало места как для скарба путешественников, так и для шкур. Палатка поддерживалась тремя шестами, стоявшими в ряд. Возле центральной, самой высокой опоры имелся клапан, который мог закрываться (например, в случае дождя) или открываться (для того чтобы выпустить дым от костра, разведенного в палатке). Джондалар выдернул из земли все три шеста и вылез из-под шкуры, держа их в руках.

— Говоришь, мне может понадобиться помощь? — презрительно усмехнулся Тонолан. — Теперь мне не только себя — мне и тебя защищать придется! Когда Даланар и Ланзадонии явятся на Летний Сход и Марона увидит, что тебя с ними нет, поднимется такое! Она превратится в доний и перелетит через этот ледник, который мы оставили позади, с тем чтобы схватить тебя, Джондалар… — Они принялись складывать палатку. — Она уже давно положила на тебя глаз. Когда же она решила, что ты всецело принадлежишь ей, тебе вдруг вздумалось отправиться в Путешествие. Думаю, ты просто не захотел быть пойманным этой петлей, которую тут же бы затянули Зеландонии. Мой Большой Брат — большой скромник. — Они положили палатку рядом со стойками. — У очагов многих мужчин твоего возраста уже копошатся малыши.

На последнюю фразу Тонолана брат ответил резким ударом руки, от которого тот едва сумел увернуться. В серых глазах Тонолана засверкали смешинки.

— У мужчин моего возраста? Я всего на три года старше тебя! — воскликнул Джондалар, гнев которого уже стал спадать. Совершенно неожиданно он начал смеяться, крайне смутив и поразив этим своего младшего брата.

Братья отличались друг от друга так же, как день от ночи, но тот, что был пониже и потемнее, обладал более легким характером. Дружелюбная натура Тонолана, его заразительная улыбка и звонкий смех всюду делали его желанным гостем. Джондалар был куда серьезнее, он часто морщил лоб в раздумье или тревоге; хотя — подобно своему младшему брату — Джондалар и отличался улыбчивостью, в голос он смеялся крайне редко. Его смех неизменно поражал Тонолана, сейчас — тем более.

— Откуда тебе знать, может, ко времени нашего возвращения Мароне уже будет кого привести к очагу? — усмехнулся Джондалар.

Они стали сворачивать шкуру, которой покрывался пол палатки. При необходимости из нее можно было устроить вторую палатку меньших размеров.

— А вдруг она решит, что мой неуловимый братец — единственный мужчина, стоящий ее бесценного внимания и ее чар? Кто знает, как ублажить мужчину, так это она — конечно, если она сама этого хочет. Но зато характер у нее… Джондалар, ты единственный мужчина, которому удавалось с ней совладать… Хотя, видит Дони, несмотря на характер, ею хотели бы овладеть многие… Почему ты не взял ее? Вот уже несколько лет, как все только этого и ждут…

Тонолан задал серьезный вопрос. Джондалар наморщил лоб, его живые синие глаза заметно поблекли.

— Может быть, именно потому, что все этого ждут. Даже не знаю, Тонолан, что тебе ответить. Я тоже полагал, что так оно в конце концов и выйдет. Кого еще я мог бы взять себе в жены?

— Кого? Да кого угодно, Джондалар! Во всех Пещерах нет ни одной женщины, которая не мечтала бы о том, чтобы связать свою жизнь с Джондаларом из Зеландонии, братом Джохаррана, вождя Девятой Пещеры, я уже не говорю о другом его брате — отважном искателе приключений Тонолане!

— Ты забыл упомянуть о храбром сыне Мартоны, бывшем вожде Девятой Пещеры Зеландонии, и о прекрасной дочке Мартоны, совсем еще юной Фоларе… — заметил Джондалар с улыбкой. — Если ты хочешь перебрать всех, не забудь и о блаженных Дони.

— Разве их можно забыть? — спросил Тонолан, повернувшись к спальным мешкам, сделанным из двух сшитых вместе шкур, с горловиной, затягивающейся специальным ремешком. — О чем ты говоришь? Я думаю, Джондалар, что от тебя не отказалась бы и сама Джоплайя.

Братья принялись упаковывать свои жесткие, похожие на ящики котомки, суживавшиеся кверху. Они были изготовлены из жесткой сыромятной кожи на каркасе из деревянных перекладин. Длина плечевых ремней регулировалась с помощью расположенных в ряд пуговиц, вырезанных из мамонтовой кости. Через центральные отверстия, сделанные в пуговицах, был пропущен ремешок, на котором пуговицы чередовались с узлами, удерживавшими их в определенном положении.

— Ты же знаешь, что мы не можем сочетаться браком. Джоплайя — моя двоюродная сестра. И вообще не стоит принимать ее серьезно — она ужасно любит дразнить своих знакомых. Мы стали друзьями, когда я обучался ремеслу у Даланара. Он учил нас одновременно — и меня, и ее. Она замечательно обрабатывает камень. Но не вздумай сказать ей об этом, иначе мне не поздоровится. Мы постоянно пытаемся превзойти друг друга.

Джондалар поднял тяжелый пакет с инструментами и несколькими необработанными кусками кремня. Он думал о Даланаре и основанной им Пещере. Ланзадонии множились. С тех пор как он ушел оттуда, к ним присоединилось множество людей, при этом семьи их постоянно росли. «Если так пойдет и дальше, скоро у Ланзадонии появится Вторая Пещера», — подумал он. Он бросил пакет в свою котомку, положив сверху приспособления для готовки пищи, всевозможную утварь и еду. Далее следовали спальный мешок и палатка. В углубление с левой стороны укладки он поместил два шеста, служившие опорой для палатки. Третий шест и подстилку нес Тонолан. Справа в их котомках имелись специальные гнезда, в которых лежали дротики.

Тонолан наполнил мешок для воды снегом. Мешок этот представлял собой коровий желудок, помещенный в сумку из меха. Когда становилось совсем холодно, как это было на покрытом льдом высокогорном плато, через которое они только что перешли, они помещали мешки под одежду, так чтобы тепло их тел могло растопить снег. Горючее для костра на плато отсутствовало. Теперь ледник уже остался позади, однако они все еще находились на слишком большой высоте для того, чтобы возможно было отыскать источник талой воды.

— Да, Джондалар, — сказал Тонолан, глядя куда-то вверх. — Хорошо, что эта самая Джоплайя не сестра мне… Ради этой женщины я готов был бы даже отказаться от Путешествия. Ты никогда не говорил мне о том, как она красива. Я еще не видел таких женщин — от нее просто невозможно глаз отвести… Как хорошо, что я был рожден Мартоной от Вилломара, а не от Даланара. Так у меня есть хоть какой-то шанс…

— Да, спору нет, она красива. Я не видел ее целых три года. Думаю, у нее уже были мужчины. Я очень рад тому, что Даланар на этот Летний Сход решил пригласить и Зеландонии, и Ланзадонии. О каком выборе может идти речь, если соберется одна-единственная Пещера? Теперь же Джоплайя сможет найти других мужчин, верно?

— Да, и отбить их у Мароны. Как жаль, что меня не будет при этом. Марона уже привыкла к роли признанной красавицы. Она наверняка возненавидит Джоплайю. Ну а без тебя этот Летний Сход покажется Мароне совсем тоскливым.

— Ты прав, Тонолан. Она страшно озлится и оскорбится, но я не стану корить ее за это. Характер у нее, конечно же, тяжелый, зато все остальное в порядке, уж можешь мне поверить. Мароне нужен мужчина ей под стать. Она умеет доставить удовольствие… Когда я рядом с Мароной, я готов вступить с ней в брачные узы, но стоит мне куда-то отлучиться… Не знаю, что и сказать тебе, Тонолан…

Джондалар нахмурился и засунул мешок со снегом под пояс своей парки.

— Послушай, — сказал Тонолан, вновь посерьезнев. — А что ты скажешь, если за время нашего отсутствия она найдет себе другого? Скорее всего так оно и будет, ты же понимаешь…

Джондалар принялся задумчиво затягивать свой пояс.

— Меня это, конечно же, заденет… и оскорбит… Но я не стану осуждать ее. Думаю, она заслуживает лучшей пары. У меня-то в голове ветер, верно? Взял и в самый последний момент отправился в Путешествие. Если она будет счастлива со своим новым избранником, я буду только рад за нее.

— Так я и думал, — задумчиво произнес младший брат и тут же с усмешкой добавил: — Ладно, Большой Брат, если мы не хотим, чтобы нас настигла эта самая доний, нужно отправляться в путь.

Тонолан закончил сборы, приподнял полы своей меховой парки, вынул руку из рукава и, повесив мешок со снегом на плечо, вновь просунул руку в рукав.

Парки были сшиты по одному образцу. Два больших прямоугольника соединялись по бокам и сверху, так что оставались отверстия для рук и головы; из двух прямоугольников поменьше шились рукава. У парок имелись и капюшоны из шкуры росомахи, на которую при дыхании не намерзала наледь. Парки были разукрашены костяными бусами, мамонтовой костью, раковинами, клыками животных и белыми с черными кончиками хвостами горностаев, одевались через голову и доходили примерно до середины бедра, на талии же стягивались ремнем.

Под парками носили мягкие рубахи из оленьей кожи, сшитые подобным же образом, и меховые штаны, подвязывавшиеся на поясе особым ремешком. Подбитые мехом рукавицы были привязаны к тонкой длинной жиле, продетой в рукава парки, что позволяло снимать и надевать их в любую минуту, ибо они, что называется, постоянно находились под рукой. Обувь, которая, подобно мокасинам, имела жесткую подошву и верх из более мягкой кожи, крепилась на ноге узкими ремнями и подбивалась войлоком из шерсти муфлона. В сырую погоду поверх обуви натягивались бычьи кишки, однако они были тонкими и весьма непрочными и поэтому использовались только в самых крайних случаях.

— Тонолан, как далеко ты хочешь пойти? Помнится, ты грозился отправиться к истокам Великой Матери, но мне в это что-то не верится… — произнес Джондалар, взяв в руку кремневый топор с короткой толстой рукоятью и заткнув его за пояс рядом с кремневым ножом, ручка которого была выточена из кости.

Тонолан, закреплявший на ногах снегоступы, выпрямился и ответил:

— Джондалар, я говорил совершенно серьезно.

— Так мы же в таком случае и до следующего Летнего Схода назад не обернемся!

— Ты что, уже жалеешь о своем решении? Ох, не следовало мне брать тебя с собой, Брат. Я говорю совершенно серьезно. Я нисколько не обижусь, если ты вернешься назад прямо сейчас, — ведь ты принял решение о Путешествии в самую последнюю минуту, верно? Помимо прочего, ты должен помнить и о том, что мы можем вообще не вернуться из этого странствия. Если хочешь уйти — сделай это прямо сейчас, в противном случае тебе придется дожидаться следующей зимы. Ведь плато можно перейти только в эту пору…

— Нет, ты зря считаешь, что я принял решение в последний момент, Тонолан. Я подумывал о Путешествии уже давно, и лучшего времени, чем это, для него не придумаешь, — уверенно возразил Джондалар, хотя в его тоне Тонолан и уловил горестные нотки. Явно желая уйти от этой темы, Джондалар сменил тон и добавил: — Я ведь ни разу еще не путешествовал, верно? Если бы я не отправился в Путешествие сейчас, я не сделал бы этого уже никогда. Выбор сделан, Маленький Брат. Я остаюсь с тобой.

Солнце, стоявшее посреди ясного неба, заливало своим ослепительным светом девственную белизну лежащего перед ними пространства. Уже наступила весна, но на такой высоте ее приход еще не ощущался. Джондалар опустил руку в мешочек, висевший у него на поясе, и достал из него защитные щитки, надевавшиеся на голову. Они были сделаны из дерева и имели в центральной части узкие горизонтальные прорези для глаз. После этого он просунул свободную ногу в петлю снегоступа и — уже в снегоступах — направился к своей внушительной котомке.

Снегоступы эти делал Тонолан. Он был мастером по части изготовления копий и дротиков и всегда носил с собой свой излюбленный древкоправ — инструмент с отверстием на одном конце, выточенный из цельного оленьего рога со срезанными зубцами и отростками. Орудие это было покрыто искусной резьбой, изображавшей животных и весенние цветущие растения, призванной умилостивить Великую Мать Землю, дабы та вселила своих духов в дротики, изготовленные с помощью этого орудия. Тонолан любил заниматься резьбой. Во время охоты дротики то и дело терялись, и поэтому ему постоянно приходилось делать новые. Они при этом вставлялись в отверстие правила, что позволяло ему пользоваться последним как рычагом. Тонолан умел распрямлять дерево, разогретое на пару или на раскаленных каменьях, и изгибать его, если речь шла об изготовлении снегоступов. Что и говорить — он умел работать.

Джондалар повернулся к брату, желая понять, готов ли тот к продолжению похода. Они обменялись кивками и отправились в путь, медленно спускаясь вниз к темневшему вдалеке лесу. Справа за лесистой низиной поднимался гладкий, покрытый снегом склон, еще дальше вставали пики могучего горного кряжа, уходившего на север. На юго-востоке же виднелась одна-единственная вершина, блистающая вечными льдами.

Высокогорное плато, которое они только что пересекли, казалось рядом с этими исполинами жалким холмиком. Оно представляло собой останки куда более древней, чем эти молодые вершины, системы. Но все-таки и оно находилось на такой высоте, что снежный покров сохранялся на нем в течение всего года. Придет время, когда континентальный ледник отступит на север и эта высокогорная равнина покроется лесами. Но произойдет это еще очень не скоро. Пока же все было покрыто ледяной коркой — миниатюрной копией того ледника, который охватывал северные земли планеты.

Едва братья достигли границы лесной зоны, они поспешили снять щитки, прикрывавшие глаза от слишком яркого света. Немного пониже они нашли небольшой родничок талых вод, просочившихся под землю где-то под ледником и вышедших на поверхность кристально чистым звонким ручьем, петлявшим между занесенными снегом берегами.

— Как ты думаешь? — спросил Тонолан, указывая жестом на ручеек. — Даланар говорил, что где-то здесь она и есть, — Если это действительно Донау, мы скоро это узнаем. Мы пойдем вниз по реке Великой Матери. Если мы увидим три сливающихся вместе реки, текущих на восток, значит, мы у цели. Я думаю, любой здешний ручеек рано или поздно приведет нас к ней.

— Давай будем держаться левой стороны. Когда мы спустимся пониже, перейти будет сложнее.

— Так-то оно так, но Лосадунаи живут на правом берегу. Мы могли бы остановиться в их Пещерах. Левый берег считается страной плоскоголовых.

— Джондалар, давай уж не будем останавливаться у этих Лосадунаи, — сказал Тонолан с улыбкой. — Ты же понимаешь, они захотят оставить нас у себя, а мы уже и так слишком задержались у Ланзадонии. Если бы мы задержались чуть-чуть подольше, мы бы уже не смогли перейти через ледник. Нам пришлось бы обходить его стороной, а на севере, говорят, действительно живет множество плоскоголовых. Надо идти дальше — так далеко на юг они вряд ли заберутся. В любом случае нам это ничем не грозит. Неужели ты их боишься? Говорят, убить плоскоголового — все равно что убить медведя…

— Не знаю, что тебе и сказать, — вновь нахмурился высокий мужчина. — Мне и с медведем не хотелось бы связываться. Я слышал, что плоскоголовые умны и коварны. Некоторые даже считают их людьми…

— Может, они и умные, да говорить-то все равно не могут! Значит, они животные.

— Тонолан, меня беспокоят не плоскоголовые… Лосадунаи хорошо знают эти земли. Они могут направить нас в другую сторону. Зачем нам задерживаться у них? Они опишут нам ориентиры и расскажут о том, чего следует ожидать в этих краях, верно? Мы ведь сможем с ними поговорить. Даланар говорил, что некоторые из них понимают язык Зеландонии. Если ты согласишься зайти к ним сейчас, мы не станем делать этого на обратном пути, — я тебе это обещаю.

— Ладно. Как скажешь.

Братья стали отыскивать место для переправы. Ручей был настолько широким, что перепрыгнуть его они уже не могли. Вскоре они нашли дерево, лежавшее поперек ручья так, что по нему возможно было перейти на противоположный берег. Джондалар, который шел первым, взял в руки длинную палку и осторожно ступил на корень поваленного дерева. Тонолан принялся озираться по сторонам.

— Джондалар! Берегись! — неожиданно закричал он.

Рядом с головой высокого мужчины просвистел увесистый булыжник. Припав к земле, Джондалар издал предупредительный крик и потянулся за дротиком. Тонолан, уже сжимавший в руках оружие, обратил взор в ту сторону, откуда был брошен камень, Заметив за спутанными голыми ветвями одного из кустов какое-то движение, он, не раздумывая, метнул туда свой дротик. Он уже потянулся за новым, когда вдруг из-за кустов показалось шесть безмолвных фигур. Братья были окружены.

— Плоскоголовые! — воскликнул Тонолан, сделав шаг назад, чтобы лучше прицелиться.

— Погоди, Тонолан! — остановил его Джондалар. — Их же больше…

— Их вожак — тот, что покрупнее, видишь? Если я свалю его, остальные разбегутся.

Он вновь завел руку для броска.

— Нет! Прежде чем мы успеем метнуть второй дротик, плоскоголовые растерзают нас! Я думаю, они нас побаиваются — иначе почему они не подходят ближе? — Джондалар медленно распрямился, так и не выпуская из руки своего дротика. — Не двигайся, Тонолан. Пусть следующий ход сделают они. Не упускай из виду их вожака. Он мог сообразить, что ты метишь именно в него.

Джондалар стал разглядывать самого рослого плоскоголового и испытал достаточно неприятное чувство, заметив, что и тот разглядывает его своими большими карими глазами. Он никогда не видел плоскоголовых вблизи, и вид их не мог не поразить его. Он ожидал увидеть нечто совершенно иное. Над глазами вожака нависали мощные надбровные дуги, сами брови были на удивление густыми и косматыми. Крупный узкий нос, больше похожий на клюв, сильно выдавался вперед, отчего глаза казались посаженными особенно глубоко. Густая, немного вьющаяся борода скрывала низ лица. Джондалар перевел взгляд на юного плоскоголового, у которого еще не росла борода, и заметил, что эти существа лишены подбородков. Волосы на голове были такими же густыми и темными, как и их бороды; тела плоскоголовых покрывал густой ворс.

Шкуры, в которые те были одеты, закрывали только торс — руки и плечи оставались совершенно открытыми, несмотря на низкую, близкую к точке замерзания воды температуру. Впрочем, Джондалара не в меньшей степени удивило, что они вообще носили одежду. Ни одно из животных, с которыми ему случалось сталкиваться, не имело ни одежды, ни орудий. Эти же создания сжимали в руках длинные деревянные зловеще заостренные копья, предназначенные для того, чтобы пронзать добычу. Некоторые из них были вооружены костяными дубинами из бычьих мослов.

Джондалар обратил внимание и на то, что их выступающие вперед челюсти отличаются от челюстей животных. Еще эти крупные носы… Головы устроены по-особенному. В этом-то все и дело…

У него и у Тонолана лоб был высоким и округлым, их же низкие, сплющенные лбы сходили на нет прямо над тяжелыми надбровными дугами, плоско смыкаясь с массивной затылочной частью черепа. Казалось, что верхушки их голов, на которые Джондалар взирал с неподдельным интересом, были намеренно смяты и сплющены чьей-то тяжелой лапой. При своем росте в шесть футов и шесть дюймов он возвышался над самым рослым из плоскоголовых на целый фут. Даже Тонолан, в котором было всего-навсего шесть футов, рядом с вожаком казался едва ли не великаном, хотя, конечно же, заметно уступал плоскоголовым в ширине плеч и крепости костяка.

И Джондалар, и его брат выделялись среди соплеменников своим телосложением, но рядом с мускулистыми плоскоголовыми казались почти сухопарыми. Последние поражали шириной грудной клетки и мощью рук, их ноги, несмотря на явную кривизну, позволяли плоскоголовым стоять прямо. Чем дольше всматривался Джондалар, тем больше они напоминали ему людей, пусть ничего подобного он в своей жизни еще не видел.

В течение долгого времени никто не двигался. Тонолан застыл в боевой стойке, готовый в любое мгновение метнуть свой дротик в противника; Джондалар стоял прямо, однако и он был готов к бою — его рука лежала на древке дротика. Плоскоголовые сохраняли каменную неподвижность, но Джондалар нисколько не сомневался в том, что они не замедлят с ответной атакой. Братья попали в сложное положение: как Джондалар ни напрягался, ничего путного на ум не приходило — он не видел выхода из засады.

Внезапно рослый плоскоголовый издал рыкающий звук и помахал братьям своей огромной ручищей. Заметив, что Джондалар машет ему в ответ, Тонолан едва не выронил дротик от удивления. Самый юный из плоскоголовых помчался в кусты, за которыми они до недавнего времени скрывались, и вернулся оттуда с дротиком. К крайнему изумлению Тонолана, плоскоголовый вернул ему оружие и тут же поспешил к реке. Выудив со дна камень, он вручил его вожаку и печально повесил голову, всем своим видом выражая раскаяние. В следующее мгновение шестерка плоскоголовых беззвучно исчезла в кустах.

Поняв, что плоскоголовые ушли, Тонолан облегченно вздохнул:

— Да… А я уже думал, что нам конец… Но хотя бы одного из них я бы успел уложить — это точно… Интересно, что все это может означать?

— Конечно, я могу ошибаться, — ответил Джондалар, пожимая плечами, — но мне показалось, что молодой напал на нас, хотя вожак не хотел этого, и дело тут скорее всего не в страхе… Для того чтобы стоять так перед вражьим копьем, а потом совершить такой поступок, требуется немалое самообладание.

— Может, он просто ничего не понял?

— Вряд ли… Он видел, как ты метнул первый дротик. Для чего же еще он приказал молодому вернуть тебе оружие?

— Ты думаешь, он действительно отдал ему такой приказ? Но как? Ведь они не умеют разговаривать!

— Не знаю. Но в том, что он приказал принести твой дротик и достать свой камень, сомнений быть не может. Это позволило нам разойтись мирно. Все остались целыми и невредимыми. Я тебе уже говорил — я не считаю плоскоголовых животными. Ты только подумай — как он поступил! Мало того — они ходят на двух ногах, одеваются в шкуры, носят с собой оружие… Разве звери на такое способны?

— Да… Теперь-то мы знаем, почему их называют плоскоголовыми! Видок-то у них еще тот! Не хотел бы я сойтись с одним из них врукопашную!

— Да они тебя как щепку переломят… А я-то думал, что они совсем маленькие.

— Невысокие — это да… Но вот маленькими их не назовешь. Ладно, Большой Брат, готов признать твою правоту. Идем в гости к Лосадунаи. Они ведь живут где-то неподалеку и должны быть неплохо знакомы с плоскоголовыми. Помимо прочего, Великая Мать, судя по всему, является границей их земель, а на своем берегу плоскоголовые могут повести себя совсем иначе.

В течение нескольких дней братья бродили по лесу, разыскивая ориентиры, о которых им рассказывал Даланар. Они шли вниз по течению реки, которая пока ничем не отличалась от других речек, потоков и ручьев, бравших начало на окрестных склонах. То, что именно ее стали называть истоком Великой Матери, можно было считать известной условностью. Большая часть этих потоков сливалась воедино, образуя верховья великой реки, низвергавшейся с крутых горных склонов и затем лениво петлявшей по равнине на протяжении восемнадцати сотен миль, чтобы избавиться от чудовищной тяжести своих илистых вод на берегах внутреннего моря, лежавшего далеко на юго-востоке.

Кристаллические породы горного массива, породившего эту могучую реку, принадлежали к числу древнейших земельных пород; широкая впадина стала результатом работы внутреннего давления, вознесшего ввысь и уложившего складками горы, блистающие великолепием своих ледников. Более трехсот притоков, многие из которых были большими реками, одаривали Великую Мать своими водами, приумножая ее богатство и силу. Придет время, когда слава о ней разойдется по всему миру, а ее мутные илистые воды назовут голубыми…

В этих горных краях чувствовалось влияние как океанического запада, так и континентального востока. Здешняя растительная и животная жизнь являлась результатом смешения западной лесотундры и восточных степей. На верхних склонах встречались каменные козлы, серны и муфлоны, в лесной зоне водилось множество оленей. Тарпаны, дикие лошади, которые со временем будут приручены человеком, предпочитали селиться в долинах рек и защищенных от ветра низинах. Под темным лесным пологом таились волки, рыси и снежные леопарды. В горах уже появились успевшие прийти в себя после зимней спячки всеядные бурые медведи; гигантские травоядные пещерные медведи просыпались значительно позже. Из зимних гнездовий и лежбищ выбирались и другие, более мелкие, млекопитающие.

Здешние склоны были покрыты главным образом сосной, хотя кое-где встречались ель, благородная пихта и лиственница. По берегам реки росли ольха, ива и тополь, куда реже можно было увидеть искривленные дубы и буки, больше похожие на кусты.

Левый берег реки полого поднимался вверх. Джондалар и Тонолан какое-то время шли в гору, пока не оказались у подножия высокого холма. Они увидели перед собой красивый, испещренный множеством скальных выходов склон; обманчиво ровный белый покров, скрывший под собой расселины и вымоины, делал дальнейшее продвижение небезопасным.

Где-то здесь и должны были находиться пещеры Лосадунаи, однако нетронутый снежный наст говорил о том, что склон необитаем. Джондалар решил, что они сбились с пути.

— Смотри! — услышал он вдруг крик Тонолана, указывавшего рукой вдаль.

Джондалар устремил взор в том же направлении и увидел поднимающуюся над рощицей струйку дыма. Братья устремились к роще и вскоре увидели перед собой небольшую группу людей, собравшихся вокруг костра. Они вошли в этот круг, подняв над головами обращенные ладонями вперед руки, — этот жест должен был свидетельствовать об их дружелюбии и открытости.

— Я — Тонолан из Зеландонии. Это мой брат Джондалар. Мы находимся в Путешествии. Кто-нибудь из присутствующих владеет нашим языком?

Мужчина средних лет вышел вперед, подняв руки в подобном же жесте.

— Я — Ладуни из Лосадунаи. Именем Дони, Великой Матери Земли, я приветствую вас на наших землях. — Он пожал руки Тонолану и затем обратился с тем же приветствием к Джондалару. — Присаживайтесь к нашему костру. Мы собираемся поесть. Может быть, вы захотите присоединиться к нам?

— О, вы очень добры… — ответил Джондалар формально.

— Во время своего Путешествия я странствовал по западным землям и останавливался в Пещере Зеландонии. С тех пор прошло уже несколько лет, но Зеландонии мы рады всегда. — Он подвел их к лежавшему недалеко от костра большому бревну, над которым был устроен навес, чтобы защитить людей от ветра и непогоды. — Отдохните. Снимите со своих усталых спин поклажу. Должно быть, вы только что спустились с ледника…

— Пару дней назад, — ответил Тонолан, снимая с плеч свою тяжелую котомку.

— Поздновато вы вышли… Со дня на день задует фен.

— Фен? — переспросил Тонолан.

— Весенний ветер. Теплый и сухой ветер, дующий с юго-запада. Он настолько силен, что выворачивает деревья с корнем и ломает толстенные ветви. Когда он дует, снег истаивает мгновенно. Еще несколько дней, и там появится первая зелень, — пояснил Ладуни, описав рукой широкую дугу. — Если бы он застал вас на перевале, вас бы уже не было в живых. Расселины вскрываются мгновенно. Снежные мостики и карнизы рухнули бы у вас под ногами. Мало того, в эту пору на леднике появляется множество водных потоков, — вы можете себе это представить?

— И он всегда приносит с собой Хворь, — поспешила дополнить слова Ладуни молодая женщина.

— Хворь? — недоуменно переспросил Тонолан, переводя взгляд на нее.

— Злые духи, которые несет с собой ветер. От Хвори все становятся раздражительными. Люди, которые никогда в жизни не были драчливыми, принимаются браниться друг с другом. Счастливые чувствуют себя самыми несчастными и начинают плакать. Эти духи могут навести на человека болезнь, а если он уже болен, могут привести его к смерти. Если ты ожидаешь чего-то дурного, оно может обойти тебя стороной. Но настроение в это время у всех плохое — с этим ничего не поделаешь.

— Где ты научилась так хорошо говорить на языке Зеландонии? — поинтересовался Тонолан, с улыбкой глядя на привлекательную молодую женщину.

Молодая женщина выдержала его взгляд, нисколько не смущаясь, и повернулась к Ладуни.

— Тонолан из Зеландонии, это — Филония из Лосадунаи, дочь моего очага, — сказал Ладуни, тут же сообразив, что пришло время представить ее гостям. Тем самым Тонолану давалось знать, что Дочь Ладуни привыкла уважать себя и не стала бы общаться с незнакомцами без церемонии формального представления, — то, что последние были интересными мужчинами, проходящими свое Путешествие, не имело никакого значения.

Тонолан поднял ладони в приветственном жесте, глядя на Филонию с явным одобрением и удовольствием. Она было растерялась, но уже в следующий миг ответила тем же жестом, вложив свои открытые ладони в его руки. Он притянул ее к себе.

— Филония из Лосадунаи, Тонолан из Зеландонии славит Великую Мать Землю за то, что она одарила меня правом взирать на тебя, — сказал он, хитро улыбаясь.

Филония едва заметно покраснела, хотя слова Тонолана о Даре Матери казались ей такими же формальными, как и его приветственный жест. Впрочем… Его прикосновение отозвалось в ее душе возбуждением, тем более что она заметила в его глазах манящий блеск.

— Теперь ответь мне: где ты смогла выучиться языку Зеландонии?

— Во время нашего Путешествия мы с двоюродной сестрой перешли через ледник и остановились в Пещере Зеландонии. кое-чему мы научились и у Ладуни — он часто говорил с нами на вашем языке, потому что боялся забыть его. Раз в несколько лет он бывает по ту сторону перевала. Ладуни занимается там торговлей. Он считает, что и я должна знать ваш язык.

Тонолан, так и не выпустивший ее ладоней, улыбнулся:

— Женщины редко совершают долгие опасные Путешествия. А что, если тебя благословит Дони?

— Это Путешествие не кажется мне таким уж долгим, — ответила она, явно наслаждаясь тем эффектом, который ее слова произвели на чужеземца. — Я в любом случае успела бы вернуться назад.

— Но ведь многие мужчины считают это Путешествие достаточно серьезным, — продолжал настаивать на своем Тонолан.

Джондалар, следивший за их диалогом, повернулся к Ладуни.

— Вновь он за свое… — сказал он с усмешкой. — Стоит моему братцу заметить привлекательную женщину, он не успокоится до той поры, пока не расположит ее к себе.

Ладуни довольно захихикал.

— Филония еще слишком молода. Она участвовала в Ритуале Первой Радости лишь прошлым летом, но поклонников у нее за это время появилось немало… Ах, молодость, молодость… Стать бы молодым и вновь получить тот первый Дар Радости, что дается нам Великой Матерью Землей. Впрочем, и моя нынешняя жизнь тоже неплоха: у меня свой очаг, и новые радости влекут меня уже не так сильно, пусть это и покажется вам странным… — Он повернулся к высокому светловолосому мужчине: — Мы — отряд охотников, и поэтому женщин у нас немного, но если вы захотите разделить Дар с одной из наших благословленных Дони женщин, я буду только рад этому. Если же ни одна из них вам не понравится, мы сможем отправиться в Большую Пещеру. Когда к нам приходят гости, мы всегда устраиваем праздник в честь Великой Матери.

— Боюсь, мы не сможем отправиться в вашу Пещеру… Мы еще в самом начале пути. Тонолан собирается совершить большое Путешествие и страждет поскорее продолжить его. Возможно, на обратном пути — если только вы укажете нам дорогу — мы зайдем к вам вновь.

— Мне очень жаль, что вы не можете стать нашими гостями… Пришельцы в наших краях появляются теперь редко… И куда же вы держите путь?

— Тонолан хочет пройти Донау до самого ее конца. Но в начале пути все говорят о большом Путешествии… Это известно всем и каждому…

— Я полагал, что Зеландонии живут недалеко от Большой Воды; во всяком случае, во время моего Путешествия так оно и было. Я долго-долго шел на запад, а потом направился на юг. Говоришь, вы только что отправились в путь?

— Я должен кое-что объяснить. Ты прав, путь от нашей Пещеры до Большой Воды можно пройти за несколько дней, но Даланар из Ланзадонии был супругом моей матери в пору моего рождения, и потому в его Пещере я тоже чувствую себя дома. Я прожил там три года, учась у него мастерству. Мы жили у них вместе с Братом. Единственное, что мы успели сделать сейчас, — это перейти через ледник; еще пара дней ушла у нас на то, чтобы добраться до этого места.

— Даланар! Ну конечно! То-то твое лицо мне кажется таким знакомым. Должно быть, ты дитя его духа — ты очень похож на него. И так же, как он, ты мастер по изготовлению кремневых орудий, верно? Если ты похож на него и внутренне, то мне остается только склонить перед тобой голову. Лучшего мастера, чем он, я еще не видел. Я собираюсь отправиться к нему в будущем году, чтобы получить кремни из копей Ланзадонии. Нет ничего лучше местного камня.

Возле костра собирались люди с деревянными чашами. Вкусные запахи, доносившиеся оттуда, напомнили Джондалару о том, что он страшно голоден. Он поднял с земли свою котомку, чтобы Убрать ее с дороги, и тут же ему в голову пришла неплохая мысль.

— Ладуни, у меня есть кремни Ланзадонии. Я взял их, чтобы делать новые орудия взамен утраченных и испорченных. Нести их на себе тяжело… Я не стал бы возражать против того, чтобы оставить камень-другой. Если хотите, я отдам их вам.

Глаза Ладуни загорелись.

— Я с удовольствием возьму их, но только при условии, что ты примешь от меня что-нибудь другое. Конечно, я люблю подарки, но с сыном очага Даланара мне хотелось бы вести честную торговлю.

Джондалар заулыбался:

— Ты уже и так предложил мне скинуть со спины тяжелую ношу и отведать твоего угощения.

— Камень Ланзадонии стоит куда большего. Ты слишком мало его ценишь и тем самым оскорбляешь мое достоинство.

Вокруг собеседников стали собираться благодушные Лосадунаи.

— Ладно, Ладуни, если уж тебе так хочется поторговаться… Сейчас мне не нужно ничего — чем меньше будет тяжесть ноши, тем легче будет ее нести. За камень ты заплатишь потом. Согласен?

— Хм… Теперь он решил надуть меня… — сказал Ладуни довольным голосом, обращаясь главным образом к соплеменникам. — Ты хотя бы скажи, чего ты хочешь?

— Как я могу сказать об этом? Ответить на твой вопрос я смогу только на обратном пути. Ты согласен с таким условием?

— Но я не уверен в том, что мне удастся его выполнить…

— Я не попрошу у тебя ничего такого, чего бы ты не смог мне дать…

— Это непростое условие, Джондалар, но я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы выполнить его. Я согласен.

Джондалар открыл свою укладку, достал лежавшие сверху вещи и извлек из особого мешочка два куска кремня, уже прошедшего первичную обработку.

— Их выбирал и обрабатывал сам Даланар, — заметил он важно. Судя по выражению лица Ладуни, он был совсем не прочь заполучить пару кусков кремня, отобранного и обработанного самим Даланаром, однако вслух он пробурчал нечто совершенно иное:

— Это же надо — за пару камней мне, возможно, придется лишиться чего-нибудь чрезвычайно для меня дорогого…

Его замечание не вызвало у слушателей сколько-нибудь внятного отклика. Присутствующие понимали, что Джондалар вряд ли сможет вернуться к их Пещере. Понимал это и сам Ладуни.

— Джондалар, сколько можно болтать? — вмешался в разговор Тонолан. — Помнится, нам предложили отведать их пищи. Не знаю, как вкус, но запах этой оленины мне определенно нравится. — Он широко улыбнулся, не сводя влюбленных глаз со стоящей рядом с ним Филонии.

— Да, еда уже готова, — отозвалась Филония. — Охота была настолько успешной, что наши запасы вяленого мяса остались почти нетронутыми. Теперь, когда твоя ноша стала полегче, ты сможешь взять немного мяса с собой. Правильно я говорю? — Филония глянула в сторону Ладуни.

— Ладуни, я буду крайне признателен, если ты представишь мне прекрасную дочь своего очага, — сказал Джондалар.

— Как это ужасно, когда собственная дочь подрывает твою торговлю, — пробормотал Ладуни недовольным голосом, хотя с уст его при этом не сходила горделивая улыбка. — Джондалар из Зеландонии, Филония из Лосадунаи.

Молодая женщина повернулась лицом к старшему из братьев и вздрогнула, увидев лучезарный блеск его необычайно ярких голубых глаз. Ею овладели сложные чувства — теперь ее тянуло уже к этому чужеземцу, доводившемуся Тонолану старшим братом. Совершенно смутившись, Филония опустила глаза.

— Джондалар! Ты думаешь, я не заметил в твоих глазах этого блеска? Запомни, первым я ее увидел! — шутливо воскликнул Тонолан. — Идем, Филония, я должен увести тебя отсюда. Послушай, что я тебе посоветую: держись-ка от моего братца подальше. Можешь мне поверить, с ним лучше не иметь дела. — Он вновь повернулся к Ладуни и с притворной обидой в голосе заметил: — Каждый раз одно и то же. Один раз взглянет, и все. Ох-хо-хо… И почему я не родился с такими же талантами…

— Талантов у тебя более чем достаточно, мой Маленький Брат, — произнес Джондалар и тут же залился громким заразительным смехом.

Филония перевела взгляд на Тонолана и отметила, что он действительно мало в чем уступал своему брату. Тонолан положил руку ей на плечо, желая отвести молодую женщину на другую сторону костра. Она же вновь повернулась к Джондалару и сказала с доверительной улыбкой на устах:

— Когда в Пещеру приходят гости, мы устраиваем праздник во славу Дони.

— Они не пойдут в нашу Пещеру, — заметил Ладуни.

В облике юной женщины на миг проглянуло разочарование, затем она обернулась к Тонолану и улыбнулась.

— Ах, хорошо бы вновь стать юным! — усмехнулся Ладуни. — О женщинах же, любящих славить Дони, могу сказать одно: именно их она чаще всего награждает потомством. Великая Мать Земля благоволит к тем, кто ценит ее Дары.

Джондалар положил свою котомку и направился к костру. Оленина тушилась в чаше из кожи, поддерживаемой подпоркой из костей, связанных вместе. Чаша эта находилась прямо над огнем. Кипящая жидкость нагревалась достаточно сильно для того, чтобы оленина могла свариться, и в то же самое время не позволяла воспламеняться сосуду для готовки. Для того чтобы кожа загорелась, необходима куда более высокая температура, чем температура кипящего мясного бульона.

Подошедшая к Джондалару женщина подала ему деревянную чашу с вкусно пахнущей горячей похлебкой и села рядом с ним на бревно. С помощью своего кремневого ножа он выловил кусочки мяса и овощей — сушеных корнеплодов, которые охотники носили с собой, — после чего одним глотком опорожнил содержимое чаши. Заметив это, женщина предложила ему чашу поменьше — с чаем из трав. Он благодарно улыбнулся в ответ. Она была немного старше его — за это время угадывавшаяся и поныне прелесть ее юных лет успела обратиться в подлинную красоту зрелой женщины. Она ответила улыбкой на улыбку и вновь присела возле него.

— Ты говоришь на языке Зеландонии? — поинтересовался он.

— Немного говорю, понимаю больше, — ответила она.

— Я должен попросить Ладуни, чтобы он представил нас друг другу, или ты сама назовешь мне свое имя?

Она вновь улыбнулась, в улыбке ее проглядывала снисходительность зрелой женщины.

— В этом нуждаются только молодые. Меня зовут Ланалия. Ты — Джондалар, верно?

— Да, — ответил он.

Почувствовав тепло ее ноги, он выразительно посмотрел ей в глаза. Она ответила ему не менее выразительным взглядом, и тогда он положил руку на ее бедро. Она тут же постаралась подсесть поближе. Джондалар шумно вздохнул и утвердительно кивнул головой, хотя в этом не было никакой необходимости — Ланалия уже прочла ответ в его глазах. Неожиданно она отвела свой взгляд и посмотрела ему за спину. Джондалар обернулся и увидел направляющегося к ним Ладуни. Ланалия вздохнула и блаженно расслабилась, понимая, что им придется немного подождать…

Ладуни сел на бревно рядом с Джондаларом, из-за костра вышел и Тонолан, который вел за собой Филонию. Вскоре вокруг братьев вновь собрался весь охотничий отряд. Зазвучал смех, посыпались шутки, тут же переводившиеся на язык Лосадунаи. В конце концов Джондалар решил перевести разговор в более серьезное русло.

— Ладуни, что ты знаешь о людях, живущих ниже по течению?

— Некогда к нам забредали Шармунаи, они живут севернее вниз по течению, но с той поры уже прошли годы. Так бывает. Порой молодые люди выбирают для Путешествия один и тот же путь. Затем он становится слишком хорошо известным, привычным, тогда они избирают для Путешествий какое-то иное направление. Проходят годы, и старый путь забывается, после чего прохождение его вновь почитается племенем за честь. Любой молодой человек считает себя первооткрывателем. О предках никто не вспоминает…

— Для молодых людей путь нов, — осторожно возразил Джондалар, не имевший ни малейшего желания вступать в бесполезный диспут. Его интересовали более серьезные и конкретные вещи, болтать же языком попусту он не любил. — Ты можешь сказать что-нибудь определенное об их обычаях? А какие-нибудь их словечки? Приветствия? Чего мы должны избегать? Что может показаться им оскорбительным?

— Я знаю о них мало, да и сведения мои, возможно, устарели. Несколько лет назад один из мужчин отправился на восток, но пока он еще не вернулся. Кто знает, возможно, он просто решил поселиться в каком-то другом месте, — ответил Ладуни. — Говорят, они делают доний из грязи, но это всего-навсего слухи… Не знаю, вряд ли это возможно. Ведь когда грязь высыхает, она становится рассыпчатой.

— Грязь, земля, камни — почти одно. Иные люди любят камни именно по этой причине.

Джондалар умолк, задумался и непроизвольно опустил руку в мешочек, висевший у него на поясе. Он нащупал там маленькую каменную фигурку тучной женщины. Гигантские груди, огромный, выпирающий вперед живот, более чем объемистые ягодицы и бедра. Руки и ноги значили мало и поэтому были едва намечены — значимыми являлись только признаки Матери. Шишечка, венчавшая фигурку, весьма отдаленно напоминала человеческую голову, черты лица не были даже обозначены, что также не имело никакого значения. Лицо доний было скрыто под волосами.

Никто не мог взглянуть на ужасный лик Дони, Великой Матери Земли, Древней Прародительницы, Первой Матери, Сотворительницы и Защитницы всей и всяческой жизни, Той, что наделила всех женщин способностью порождать и вынашивать жизнь. Ни одно из изображений Великой Матери, заключавших в себе Ее Дух и носивших звание «доний», не имело лица. Даже в тех случаях, когда она являла свой образ во снах, лик Ее обычно оставался неясным, тело же при этом было молодым и пышным. Некоторые женщины утверждали, что они могут принимать в себя Ее Дух и летать словно ветер, суля кому добро, кому страшное отмщенье.

Если Ее гневили и бесчестили, Она отвечала на это ужасающими деяниями, самым страшным из которых было лишение человека замечательного Дара Радости, которым она обласкивала сходившихся друг с другом мужчин и женщин. Великая Мать и, возможно, некоторые из Ее Служительниц могли дать мужчине силу удостаиваться Ее Дара сколь угодно часто или же, напротив, напрочь лишали его сей способности.

Джондалар рассеянно ощупывал выпуклые обвислые груди доний, мысленно моля Ее о ниспослании удачи в их трудном Путешествии. Да, из Путешествий возвращались далеко не все, но без этого они бы утратили всю свою притягательность. И тут он услышал обращенный к Ладуни вопрос Тонолана, который разом вывел его из состояния задумчивости.

— Что ты можешь сказать об обитающих здесь плоскоголовых? Пару дней назад мы столкнулись с их стаей. Признаться, я уже не, сомневался, что наше Путешествие там и окончится…

Слова Тонолана вызвали неожиданный интерес Лосадунаи.

— Расскажи, что с вами приключилось, — попросил Ладуни, в голосе которого зазвучали тревожные нотки.

Тонолан поведал о том, что происходило на берегу реки в тот памятный день.

— Чароли! — выпалил Ладуни.

— Кто такой Чароли? — поинтересовался Джондалар.

— Молодой мужчина из Пещеры Томаши, который вздумал сыграть роль подстрекателя. Он и банда негодяев решили поразвлечься с плоскоголовыми. До этих самых пор у нас не было с ними никаких проблем. Они оставались на своем берегу реки, мы — на своем. Если мы переправлялись на их сторону, они старались держаться в сторонке, если только наше пребывание там не затягивалось. Но и в этом случае они только наблюдали за нами. Этого, впрочем, было вполне достаточно. Когда на тебя пялится целая стая плоскоголовых, ты поневоле начинаешь нервничать…

— Еще бы! — фыркнул Тонолан. — Но что ты имел в виду, говоря о том, что они решили развлечься с плоскоголовыми?

— Все началось с невинных вещей… Они мерились отвагой. Для того чтобы прикоснуться к плоскоголовому, нужно обладать недюжинной смелостью. С разъяренным плоскоголовым так просто не сладишь… Дальше — больше. Они стали охотиться за одиночками, для того чтобы, взяв в кольцо, вволю поиздеваться над ними и вывести их из себя. Медлительными плоскоголовых не назовешь, но вот ноги у них явно коротковаты. Обычно человек может убежать от них, хотя случается всякое. Затем банда Чароли занялась избиением плоскоголовых. Видимо, какому-то плоскоголовому удалось догнать одного из обидчиков, товарищам же последнего не оставалось ничего иного, как только прийти ему на помощь. Вскоре это вошло у них в обычай, при этом на одного плоскоголового нападало сразу по нескольку мужчин, но все равно им не удавалось выйти из боя без синяков.

— Звучит правдоподобно, — кивнул Тонолан.

— Потом они занялись еще более страшными вещами! — вставила Филония.

— Филония! Как ты можешь говорить о такой мерзости? Замолчи сейчас же! — в сердцах воскликнул Ладуни. Видно было, что он действительно разгневан не на шутку.

— И что же это такое? — спросил Джондалар. — Если нам придется путешествовать по землям плоскоголовых, лучше знать об этом все.

— Джондалар, вероятнее всего, ты прав. Все дело в том, что я не хочу говорить об этом в присутствии Филонии.

— Я взрослая женщина, — заявила та, однако голосу ее явно недоставало уверенности.

Ладуни посмотрел на нее долгим оценивающим взглядом и принял решение.

— Ладно. Их мужчины стали ходить по парам или группами. Разумеется, Чароли и его сотоварищи уже не могли справиться с ними. Тогда они начали дразнить их самок. Но самки плоскоголовых не умеют драться — они или пытаются спрятаться, или спасаются бегством. Короче говоря, эти мерзавцы решили позабавиться с ними иначе. Не знаю, кто это затеял… Скорее всего зачинщиком и на сей раз был сам Чароли. Вот и все.

— Но ты так и не сказал, что же они делали с их самками?

— Они стали их насиловать… — Ладуни внезапно вскочил с бревна, его гнев сменился неистовой яростью. — Какая мерзость! Их поведение бесчестит Великую Мать, обращает Ее Дар в ничто! Скоты! Нет, они хуже скотов! Хуже плоскоголовых!

— Говоришь, они силой овладевали самками плоскоголовых? Но как это могло прийти им в голову? — изумился Тонолан.

— Они даже кичатся этим! — ответила Филония. — Как омерзительны эти мужчины! Я бы их к себе даже не подпустила.

— Филония! Я запрещаю тебе обсуждать это! Подобная грязь не должна занимать тебя! — повысил голос Ладуни, успевший к этому времени взять себя в руки.

— Я все поняла, Ладуни, — ответила она, понурив голову.

— Да, интересное дело… — заметил Джондалар, покачав головой. — Вот почему тот молодой запустил в меня камнем. Можно представить, как они разъярены… Иные из наших считают их людьми. Если это так…

— Я тоже слышал такие разговоры, — вздохнул Ладуни, пытаясь совладать со своими чувствами. — Не верь ты этому!

— Предводитель этого отряда мне понравился. И ходят-то они на двух ногах — как люди.

— Порой на задних лапах ходят и медведи. Плоскоголовые — животные! Животные тоже могут быть умными, верно? — Ладуни никак не мог унять овладевшего им возбуждения; не на шутку разволновались и его сородичи. — Обычно они безобидны — если, конечно, их не трогать, — продолжил он. — Похоже, они даже не понимают того, как это оскорбляет Мать. Такие игры до добра не доводят. Если эти животные рассвирепеют, нам не поздоровится.

— Да… Похоже, банда Чароли приготовила сюрприз и для нас, — вздохнул Тонолан. — Мы-то собирались переправиться на правый берег, чтобы не делать этого потом, когда река станет Великой Матерью.

Ладуни заулыбался. Стоило им перейти к обсуждению другой темы, как он успокоился.

— У Великой Матери много притоков, иные мало чем уступают самой реке, Тонолан. Если вы хотите пройти всю Великую Мать до самого ее устья, вам придется переправляться через них не раз и не два. Позвольте дать вам совет. Держитесь этой стороны, пока не окажетесь возле большого водоворота. Когда река достигнет равнин, она разделится на несколько рукавов. Переправляться через них куда легче, чем через Большую Воду. К тому времени станет потеплее. Если вы хотите погостить у Шармунаи, идите от переправы на север.

— И где же находится этот твой водоворот? — спросил Джондалар.

— Я начерчу вам карту, — ответил Ладуни, достав кремневый нож. — Ланалия, дай-ка мне этот кусок коры. Возможно, Шармунаи укажут вам дальнейший путь. Учитывая то, что какое-то время уйдет у вас на охоту и переправы, вы окажетесь там, где река сворачивает на юг, только к лету.

— Лето… — мечтательно произнес Джондалар. — Я так устал от снега и льда, что жду не дождусь лета. Больше всего на свете люблю тепло.

Его вновь коснулась нога Ланалии. Джондалар опустил руку на ее бедро.

Глава 3

На небе уже стали загораться первые звезды, а Эйла все еще продолжала свой спуск по крутому скалистому склону лощины. Едва она начала спускаться вниз, ветер мгновенно стих; Эйла на миг приостановилась, чтобы сполна насладиться блаженной тишиной. Впрочем, крутые склоны преграждали путь не только ветру, но и лучам солнца. К тому времени, когда Эйла оказалась на дне лощины, густые заросли, окружавшие небольшую речушку, сверкание которой сверху казалось неправдоподобно ярким, стали сливаться в одну сплошную зубчатую тень.

Она утолила жажду студеной речной водой и тут же заметила неподалеку круто уходившую ввысь стену, отбрасывавшую почти непроницаемую тень. Решив не возиться с палаткой, она просто-напросто завернулась в одну из шкур, чувствуя себя рядом со стеной куда спокойнее, нежели в палатке, расставленной посреди равнины. Перед тем как заснуть, она заметила вышедший из-за скал месяц и отметила про себя, что через несколько дней наступит полнолуние.

Проснулась она от собственного крика!

Она тут же вскочила на ноги и стала вглядываться в кромешную мглу, окружавшую ее со всех сторон. Страх пронизывал тело, стучал в висках, пытался загнать ее сердце. Тут что-то сверкнуло и затрещало так, что она буквально ослепла и оглохла, однако уже в следующее мгновение пришла в себя и различила медленно падающую наземь вершину огромной сосны, сломленную страшной молнией, слетевшей с небес. Более страшного зрелища она еще не видела: полыхающее дерево освещало сцену собственной гибели, отбрасывая на каменную стену фантастические, гротескные тени.

Неистовое пламя грозно зашипело и тут же погасло — на землю обрушились потоки воды. Эйла прижалась к стене. Ее теплые слезы смешивались с холодными каплями проливного дождя. Первый далекий гром, похожий на гул, который бывает слышен во время землетрясений, пробудил в ее памяти еще одну картину. Деталей этого кошмара, вызывавшего тошноту и смертельный ужас, она не могла припомнить. Новая вспышка, новые грозные раскаты грома. Вспышка молнии высветила обломок некогда могучего дерева, сломленного легким движением сверкающего небесного пальца.

Дрожа от страха и холода, Эйла сжала в руке свой амулет и стала озираться по сторонам, пытаясь найти хоть какое-то убежище. Такая реакция лишь отчасти объяснялась молниями и громом. Эйла не очень-то любила грозы, однако успела к ним привыкнуть, — обычно они были не столько разрушительными, сколько созидательными, ибо сопровождались сильным дождем. Она все еще чувствовала отголоски давнего ужаса, вызванного кошмарным воспоминанием о землетрясении. Землетрясения играли в жизни Эйлы поистине роковую роль, лишая ее тех немногих радостей, которые выпадали на ее долю, и потому она страшилась их более всего.

Почувствовав, что промокла насквозь, Эйла достала из корзины шкуру, служившую ей пологом. Положив ее поверх своего мехового ложа, она легла, между шкурами и попыталась согреться. Прежде чем ей это удалось, прошла добрая половина ночи. Заснула Эйла, лишь когда стихла гроза.

Птицы наполнили утренний воздух щебетанием, чириканьем и хриплым карканьем. Эйла выбралась из-под мехового полога и не без удовольствия огляделась вокруг. Зеленый, все еще мокрый после ночного дождя мир блистал в лучах утреннего солнца. Она находилась на широком каменистом берегу небольшой, постоянно петляющей речки, текущей в южном направлении, там, где эта речка поворачивала на восток.

На противоположном берегу росли высокие сосны с темно-зеленой хвоей, кроны которых доходили до самого верха стоявшей за ними отвесной каменной стены. Любая их попытка подняться выше над краем лощины пресекалась свирепыми степными ветрами. Это придавало самым высоким деревьям весьма странный вид — они начинали расти уже не ввысь, а вширь. Огромный великан, удивительную симметрию которого нарушали несколько ветвей, отходивших от ствола под прямым углом, стоял рядом с другим гигантом с опаленной, искромсанной верхушкой. Деревья теснились на узкой полоске земли, пролегавшей между речной излучиной и стеной; то тут, то там виднелись голые корни сосен, стоявших на том берегу.

На ее стороне росли совсем иные деревья: нежные ивы клонили к воде свои тонкие гибкие ветви с бледно-зелеными вытянутыми листочками; трепетали высокие осины; рослые белоствольные березы гордо высились над зарослями скромной ольхи, состоявшей с ними в близком родстве. Меж деревьев вились лианы, кустарник поражал своей густотой и многообразием.

Эйла провела в выжженных сухих степях столько времени, что успела забыть о том, сколь прекрасной может быть свежая зелень. Чистые воды реки манили ее своим ласковым блеском. Совершенно забыв о недавней буре, Эйла понеслась к берегу. Прежде всего ей захотелось утолить жажду; затем она сбросила с себя накидку, предварительно развязав длинный ремень, сняла амулет и, заметив, что дно реки круто уходит вниз, смело бултыхнулась в воду. Вынырнув на поверхность, она неспешно поплыла к крутому противоположному берегу.

Студеная речная вода приятно холодила ее тело. С каким удовольствием Эйла смыла с него степную пыль и грязь, въевшуюся в поры! Она поплыла против течения и вскоре почувствовала, что оно сделалось куда сильнее; берега же стали заметно круче и выше. Она легла на спину и расслабилась, отдавшись воле потока, не замедлившего повлечь ее за собой. Она посмотрела вверх, на лазурное небо, видневшееся между утесами, и заметила на круче темный провал. «Может, это пещера? — вспыхнуло в ее сознании. — Хорошо бы добраться до нее».

Молодая женщина вышла на берег и, решив обсохнуть, села на теплые камни. Ее вниманием завладели птицы, оглашавшие громким криком кустарник. Часть птиц сновала по земле в поисках червей, которых выгнал на поверхность ночной ливень, другие скакали с ветки на ветку, лакомясь ягодами, усыпавшими кусты.

Вот это малина так малина! Еще никогда в жизни Эйла не видела таких крупных ягод. Птицы приветствовали ее появление дружным шумом крыльев и тут же опустились на окрестные кусты. Она принялась с аппетитом уплетать сладкие сочные ягоды, затем сполоснула руки в реке и надела амулет. Вид засаленной, грязной, насквозь пропахшей потом накидки заставил ее сморщиться. Другой одежды у нее не было. Когда она вернулась в пещеру, в которой после землетрясения царил полнейший беспорядок, она думала лишь о выживании и потому брала только самое необходимое, не заботясь о таких пустяках, как смена летней накидки.

Она думала о выживании все это время. Но безнадежные мысли о будущем, навеянные картиной бесконечных и безрадостных степей, моментально оставили ее, стоило ей увидеть свежую зелень долины. Малина не только не насытила ее, но, напротив, вызвала острое чувство голода. Ей хотелось съесть что-нибудь более существенное. Немного помедлив, Эйла направилась к месту своего ночлега, чтобы достать из корзины пращу. Она расстелила вымокшую и потяжелевшую шкуру на согретых солнцем прибрежных камнях и, надев на себя грязную накидку, приступила к поискам голышей подходящих размеров и формы.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что берег сложен не только из камней. Эйла увидела массу темно-серого плавника и выбеленных солнцем костей, целая груда которых лежала возле возвышавшегося над берегом скального выступа. Неистовые весенние паводки вырывали с корнем деревья и уносили с собой животных, по неосторожности попадавших в страшную узкую теснину, выбраться из которой они уже не могли. В конце концов их прибивало к скале, перегораживавшей реку, а ревущий поток обходил ее стороной и несся дальше. Эйла увидела здесь гигантские оленьи рога, длинные рога зубров и несколько огромных мамонтовых бивней — даже гигантские мамонты не смогли совладать с безудержной силой бурных вод. Здесь же, возле скалы, лежало несколько крупных валунов, между которыми Эйла заметила светло-серые камни размером поменьше.

«Это же кремень! — воскликнула про себя Эйла, присмотревшись получше. — Я уверена в этом. Конечно, хорошо бы отколоть кусок с помощью отбойника, но я и так не сомневаюсь». Она поискала на берегу небольшой округлый голыш, который хорошо ложился бы в руку. Обнаружив подходящий камень, она попыталась сбить с него грязно-белые известковые наросты. Белесый покров легко раскололся, и она увидела слегка поблескивающую темно-серую поверхность находившегося под ним плотного камня.

«Кремень! Так я и думала! Сколько разных орудий можно изготовить из этих камней! Я смогу сделать сразу несколько штук — про запас… Тогда и пользоваться ими можно будет без опаски…» Она подобрала еще несколько камней, вымытых из известковых отложений, находящихся выше по течению. Неожиданное открытие вдохновило ее на дальнейшие поиски.

Там, где возвышалась стена, которая во времена паводков становилась естественной преградой для низвергавшегося сверху потока, река делала излучину. Нынешний уровень воды позволял легко обогнуть скалу. Именно так и поступила Эйла. Стоило ей заглянуть за каменную громаду, как она буквально остолбенела от изумления. Перед ней расстилалась долина, виденная ею сверху.

За излучиной река разом становилась много шире и мельче — то тут, то там из-под воды виднелись камни. Поток отклонялся на восток и жался к дальнему склону лощины. Судя по пышности и высоте деревьев и кустов, росших на ближнем берегу, они были надежно защищены от свирепых степных ветров. Склон, видневшийся за каменной грядой, находившейся слева от Эйлы, уходил далеко в сторону, постепенно выглаживаясь и сливаясь со степной равниной, лежавшей к северу и востоку от лощины. По широкой долине, поросшей высокими травами, гуляли волны, что поднимались порывами ветра, слетавшего с северного склона. Далеко внизу, в центре долины, паслось небольшое стадо степных лошадей.

Эйла, пораженная красой и спокойствием открывшейся ей картины, не верила собственным глазам: кто бы мог подумать, что здесь, посреди ветреных пустынных степей, может существовать подобное место? Эта долина была чудесным оазисом, скрытым от непогоды безводных степей в укромной низине, микрокосм изобилия, явленного природой, уставшей от собственной вынужденной скупости и решившей сверх всякой меры излить свои щедроты на эту маленькую лощину.

Молодая женщина стала с интересом разглядывать пасущихся вдали лошадей. Это были крепкие, коренастые животные с достаточно короткими для лошадей ногами, мощными шеями и тяжелыми крупными головами. Вытянутые морды с раздутыми ноздрями вызывали в ее памяти лица некоторых людей из Клана. Лошадки были на удивление лохматы и отличались от лошадей, виденных Эйлой прежде, своими короткими жесткими гривами. Несколько животных имели серые шкуры, однако по большей части они были коричневато-желтыми, различаясь в оттенках — от нейтрального бежевого, похожего на цвет здешних земель, до цвета сена. Немного в стороне от остальных стоял светлый жеребец; Эйла заметила в табуне несколько жеребят точно такого же цвета. Жеребец поднял голову, затряс своей короткой гривой и громко заржал.

— Что, гордишься своим племенем? — усмехнулась Эйла.

Она пошла вдоль поля, стараясь держаться возле кустарника, росшего по берегу реки, бессознательно примечая растения, обладающие лечебными свойствами или пригодные для пищи. Это умение было частью искусства целительницы, которому ее обучали в Клане. Ее учили определению и сбору целебных трав, Эйла распознавала их практически мгновенно. Но на сей раз ее больше интересовали съедобные растения.

Она не обратила внимания на характерные высокие высохшие зонтики, указывавшие на то, что на глубине нескольких дюймов она сможет найти морковь. Но впечатление это было обманчивым.

Она запомнила это место так хорошо, словно оставила на нем особую мету, решив пока не трогать морковь. Тут же ее острый взгляд упал на след зайца, и она мгновенно напряглась, понимая, что ей хочется именно мяса.

Опытная охотница бесшумно шла по следу, находя то свежий заячий помет, то смятые травинки, то еле заметные отпечатки заячьих лап на сырой земле, пока не увидела неподалеку самого зайца, притаившегося в высокой траве. Она достала свою пращу из-за пояса и осторожно извлекла из складки шкуры пару камней. Животное стрелой помчалось прочь, но было уже поздно. С изяществом, наработанным за многие годы практики, Эйла метнула камни один за другим и удовлетворенно услышала два глухих удара. Оба снаряда угодили в цель.

Эйла подобрала с земли свою добычу и попыталась припомнить, когда именно она освоила технику двух последовательных бросков. Излишне самоуверенная попытка убить таким образом рысь позволила ей оценить и пределы применения подобного приема. Надо сказать, что технику эту, суть которой состояла в практически одновременном совершении двух последовательных бросков (второй камень вкладывался в петлю на возвратном движении пращи), Эйле удалось освоить далеко не сразу.

На обратном пути она сломила одну из нижних ветвей небольшого деревца и заострила ее толстый конец, чтобы накопать дикой моркови. Она положила морковь в складку своей накидки и, прежде чем вернуться к реке, запаслась парой рогатин. Положив зайца и корнеплоды, Эйла достала из корзины палочку и дощечку, с помощью которых добывала огонь, и стала собирать дрова: хворост и сухой плавник, лежавший на берегу рядом с костями. С помощью того же орудия, которое использовалось ею для заточки копалки, имевшей на остром конце небольшую развилку, принялась строгать сухие ветки. Она добавила к стружке предварительно размочаленные сухие стебли полыни и пух семенных коробочек кипрея.

Эйла подыскала самое удобное для разведения костра место, разложила дрова на отдельные кучки, рассортировав их по размерам, и положила рядом трут и лучину. Хорошенько рассмотрев Дощечку, вырезанную из сухого побега ломоноса, она взяла в руки каменную провертку и сделала с ее помощью небольшое углубление, после чего вставила в него сухую одеревеневшую веточку прошлогоднего рогоза, с тем чтобы измерить глубину лунки. Она положила пух кипрея в выемку, сделанную в куске волокнистой коры, разместив последнюю точно под лункой, сделанной в дощечке, зажала ее между колен и, вставив в нее веточку рогоза, попыталась сосредоточиться. Добывание огня требовало немалых усилий.

Зажав верхний конец палочки между ладонями, она принялась тереть ими друг о друга, вследствие чего палочка начала вращаться то в одном, то в другом направлении, и одновременно слегка придавила вращающуюся палочку к дощечке. Через какое-то время ее медленно сползавшие вниз руки оказались возле самой дощечки. Если бы у нее был помощник, он перехватил бы палочку сверху, не прерывая вращения. Однако такового не существовало, и поэтому ей не оставалось ничего иного, как только прекратить на миг процесс добывания огня и начать его практически сызнова, пытаясь не терять при этом ритма вращения и не ослаблять давления, ибо тепло, выработанное при трении соприкасающихся поверхностей, моментально рассеивалось. Непростой труд добывания огня нельзя было прерывать ни на миг.

Эйла продолжала совершать ритмичные движения, не обращая внимания на капельки пота, то и дело затекавшие ей в глаза. Лунка становилась все глубже и глубже, в ней накапливались мельчайшие опилки мягкой древесины. Она почувствовала запах гари и увидела тонкую струйку дыма, поднимавшуюся из почерневшей лунки, после чего взялась за дело с удвоенной энергией, хотя руки ее уже начинали ныть от усталости. Наконец на дне дощечки появился маленький тлеющий уголек, который быстро прожег ее насквозь и упал в выемку, наполненную сухим трутом. Следующий этап добывания огня был еще ответственнее. Погасни уголек в это мгновение, все пришлось бы начинать сначала.

Она склонила голову так низко, что почувствовала тепло уголька, и принялась осторожно раздувать его. При каждом ее дуновении он разгорался все ярче и ярче, но стоило остановиться, чтобы перевести дух, как он тут же начинал гаснуть. Она насыпала на тлеющий уголек сухих завивающихся стружек. Какое-то время они просто тлели, но уже через минуту над ними заплясал крошечный огонек. Эйла вновь принялась раздувать тлеющий уголек, добавив еще одну горсть стружек. Когда они разгорелись, она стала подкладывать в этот маленький костерок кусочки сухой коры и маленькие веточки.

Эйла позволила себе расслабиться только после того, как занялись сухие коряги, которые она притащила с берега. Немного передохнув, она вновь отправилась за дровами и сложила их неподалеку от костра. После этого она достала из корзины орудие с зазубренным режущим краем и с его помощью стала счищать кору с зеленой ветки, которую она использовала для выкапывания моркови. Эйла воткнула рогатины по сторонам костра и, убедившись в том, что заостренная зеленая ветка длиннее, чем расстояние между ними, занялась зайцем. Прежде всего с него следовало снять шкуру.

К тому времени, когда дрова прогорели и костер обратился в груду пылающих жаром угольев, готовый к жарке заяц был уже насажен на вертел. Она стала было заворачивать внутренности зверька в шкурку, чтобы выбросить и то и другое (именно так она и поступала во время своего путешествия), но внезапно ей в голову пришла неожиданная мысль. «Я смогу использовать эту шкурку, — подумала она. — На все про все уйдет день-другой…»

Она сполоснула морковь в водах реки, заодно смыв с рук заячью кровь, и завернула ее в листья подорожника. Эти большие волокнистые листья были съедобными, но главное их применение состояло в ином — их накладывали на раны и ушибы. Завернутую в листья подорожника морковь Эйла положила возле горящих угольев.

В течение какого-то времени она отдыхала, сидя у костра, после чего решила заняться выделкой пушистой шкурки. Пока тушка зайца жарилась на вертеле, Эйла соскребала с изнаночной стороны его шкурки кровеносные сосуды, волосяные фолликулы и плеву. Скребло ее было давно сломано, и она подумала о том, что ей следовало бы обзавестись новым инструментом.

Она работала, монотонно мыча и размышляя о насущных проблемах. «Быть может, мне придется задержаться здесь на несколько дней, чтобы закончить выделку шкуры. Да и орудиями неплохо бы заняться. Еще нужно будет сходить вверх по течению и заглянуть в ту пещеру… Какой приятный запах… В этой пещере я могла бы прятаться от дождя, хотя, кто знает, нужно ли мне это?»

Она поднялась на ноги и повернула вертел. «Задерживаться нельзя… Мне нужно отыскать людей, прежде чем придет зима». Она перестала скрести шкуру, все ее внимание теперь было сосредоточено на круговерти стремительно сменявших друг друга мыслей и образов. «Где же они? Айза говорила, что на большой земле Других полным-полно. Но тогда почему мне не удается их отыскать? Что мне теперь делать, Айза?» Неожиданно из ее глаз хлынули слезы. «Айза, Айза… Как мне тебя не хватает… И Креба тоже. И Убы. И Дарка, моего сладкого ребеночка. Дарк, как без тебя плохо. Ты даже не представляешь, каково мне было тебя оставить. Не слушай их — никакой ты не ненормальный, просто ты немного другой. Ты похож на меня… Нет, не на меня… Ты такой же, как все члены Клана, — просто ты немного повыше, да и голова у тебя имеет другую форму. Когда-нибудь ты станешь великим охотником. Научишься пользоваться пращой. В быстроте ног с тобой не сравнится никто. На Сходе Клана ты выиграешь во всех состязаниях. Впрочем, в борьбе ты можешь кому-то и уступить, но это не значит, что ты будешь слабым.

Но кто станет играть и перекликаться с тобой? Кто будет довольно сопеть у тебя под боком?»

Тыльной стороной ладони Эйла смахнула с глаз слезы, решив, что нужно отвлечь себя от этих тягостных раздумий.

«Нет, Дарк, я буду только рада, если рядом с тобой появятся люди, которым ты будешь дорог. Когда ты подрастешь, твоей супругой станет Ура. Ода обещала мне, что вырастит из нее настоящую женщину. Ура тоже нормальная. Просто она отличается от них — точно так же, как и ты. Охо-хо… А найду ли себе пару я сама?»

Эйла вновь поднялась с земли и принялась разглядывать жарившегося на вертеле зайца, пытаясь как-то отвлечься. Мясо еще не изжарилось, но это не означало, что его нельзя есть. Мелкая светло-желтая морковь имела резкий сладковатый вкус. Эйле не хватало соли, к которой она успела привыкнуть за время жизни на берегу внутреннего моря, но голод, как известно, способен заменить собой все приправы. Утолив его, она вернула вертел с остатками мяса на прежнее место, сама же вновь принялась за выскребание шкурки, чувствуя себя куда лучше.

К тому времени, когда она надумала отправиться в замеченную утром пещеру, солнце уже стояло в зените. Она разделась и, переплыв через реку, стала выбираться на противоположный берег, держась за корни. Стена оказалась куда круче, чем ей виделось вначале. Когда ей наконец удалось добраться до узкого выступа, находившегося перед входом в пещеру, Эйла не раз пожалела, что затеяла это, тем более что пещера на деле оказалась небольшим гротом. Помет гиены, замеченный ею в дальнем темном углу, свидетельствовал о том, что сверху, из степи, было куда проще добраться до грота, но от этого грот, увы, не становился больше.

Она начала спускаться вниз, и тут вниманием ее завладел скальный массив, шедший по противоположному склону распадка и доходивший до знакомой речной излучины. К своему несказанному удивлению, Эйла заметила на поверхности утеса еще одну пещеру, которая, судя по всему, имела куда большие размеры. С того места, где стояла Эйла, хорошо просматривался путь, которым можно было добраться до темного провала. Сердце ее возбужденно забилось. Если пещера окажется достаточно просторной, она сможет провести ночь в сухом месте. Эйла почувствовала такое воодушевление, что не стала спускаться до самого низа стены, а, добравшись примерно до середины, спрыгнула в реку.

«Должно быть, прошлым вечером я прошла мимо этой пещеры, когда стала спускаться в лощину, — подумала она, взбираясь на противоположный берег. — Тогда было слишком темно». В тот же миг она вспомнила о том, что к неизвестной пещере следует приближаться с известной осторожностью, и отправилась к месту своего привала, чтобы взять с собой пращу и несколько камней поувесистее.

Хотя вчерашний спуск показался ей очень сложным, оказалось, что подняться на этот склон можно даже без помощи рук. За тысячелетия существования лощины река глубже врезалась в противоположный берег, который вследствие этого стал куда круче. Вскоре Эйла оказалась возле входа в пещеру и взяла свою пращу на изготовку.

Все ее чувства разом ожили. Она напрягла слух, ожидая услышать дыхание зверя или тихую поступь его лап; всматривалась в глубь пещеры, надеясь обнаружить следы ее последнего обитателя; принюхивалась, пытаясь понять, не пахнет ли здесь хищником, или свежими экскрементами, или кровью, — при этом рот ее был слегка приоткрыт, что позволяло ей улавливать тончайшие запахи. Не почувствовав ничего сколько-нибудь подозрительного, она бесшумно направилась ко входу в пещеру, полагаясь теперь скорее не на рассудок, а на интуицию. Остановившись перед темным провалом, она вновь попыталась заглянуть в его глубины.

Она не увидела ничего.

Вход в пещеру был обращен к юго-западу и имел достаточно небольшие размеры. Верхний край провала находился у нее над головой, и она могла достать до него рукой. Дно пещеры казалось сравнительно ровным, однако сразу за входом имелась небольшая ложбинка. Она была покрыта принесенным ветром песком, глиной и всевозможным мусором, оставшимся от прежних обитателей пещеры. Именно благодаря этим позднейшим наслоениям дно пещеры, некогда каменистое и изломанное, и стало таким ровным.

Сколько Эйла ни вглядывалась в полумрак, ей не удавалось заметить никаких следов того, что пещера была обитаемой. Она бесшумно вошла внутрь, поразившись царившей в пещере прохладе, которая после пекла раскаленного солнечными лучами склона казалась особенно ощутимой и благодатной, и остановилась, ожидая, когда ее глаза привыкнут к темноте. Внутри было куда светлее, чем она полагала прежде; в следующее мгновение Эйле стало понятно почему: солнечный свет проникал через находившееся неподалеку от входа небольшое отверстие в верхнем своде. Она тут же подумала о практической ценности этой дыры — через нее мог выходить дым от разведенного в пещере костра.

Другим преимуществом являлась дыра, благодаря которой пещера освещалась настолько хорошо, что Эйле были видны едва ли не все ее углы и закоулки. Пещера не производила впечатления очень уж большой, но ее нельзя было назвать и маленькой. Стены ее расходились от входа в разные стороны, упираясь в почти плоскую заднюю стену. Таким образом, пещера имела форму треугольника, вершиной которого являлся вход, при этом восточная его сторона была существенно протяженнее западной. Самым темным местом был дальний угол, с которого Эйла и решила начать свои изыскания.

Она стала красться вдоль восточной стены, выискивая взглядом трещины или туннели, которые могли вести в сокровенные глубины подземелья, где, может так статься, таилось что-то ужасное. Возле самого угла лежала груда камней. Эйла осторожно поднялась на нее и оказалась возле каменной ступени, за которой темнел еще один провал.

Она было пожалела, что не взяла факел, но тут же поняла, что он ей вряд ли понадобится. Она не слышала и не чувствовала никаких указаний на то, что там, в темноте, скрывается какое-то живое существо. Взяв пращу и камни в одну руку, поскольку ей не пришло в голову набросить на себя накидку, в которую она могла бы поместить свое вооружение, Эйла поднялась на темную ступень.

Туннель был существенно ниже, чем пещера, — чтобы войти в него, Эйле пришлось пригнуться. Уже в следующее мгновение она поняла, что это всего-навсего небольшой грот с изогнутыми сводами. В дальнем его углу валялась груда костей. Взяв одну из них, Эйла обошла грот и вышла в первую пещеру, стараясь держаться западной стены. В пещере не было другого выхода — то, что вначале представилось Эйле туннелем, ведущим неизвестно куда, оказалось небольшой нишей. Здесь она могла чувствовать себя в полнейшей безопасности. Мало того, пещера эта была необычайно уютной.

Эйла вышла на дальний край террасы, находившейся перед входом в пещеру, и, прикрыв глаза от солнца, огляделась вокруг. Она стояла на самой вершине скального массива. Справа она видела каменистый берег реки и уже знакомую груду плавника и костей. Слева простиралась широкая, поросшая высокими травами долина. Вдалеке река вновь поворачивала на юг, огибая основание противоположной стены, в то время как левый берег постепенно становился все более и более пологим и наконец совершенно сливался со степью.

Эйла принялась рассматривать свою находку. Это была старая, рассохшаяся берцовая кость гигантского оленя, на которой ясно запечатлелись клыки зверя, разгрызшего ее, чтобы полакомиться костным мозгом. След их казался Эйле странно знакомым, однако она не могла понять, что же это был за зверь. Можно было не сомневаться в том, что клыки эти принадлежали хищной кошке. Эйла знала плотоядных лучше, чем любой из членов Клана, она даже охотилась на мелких и средних хищников. Эти же клыки принадлежали не просто крупной, но по-настоящему гигантской кошке. Эйла резко развернулась и посмотрела на вход в пещеру совсем другими глазами.

Пещерный лев! Эту кость она подобрала в логовище пещерных львов! Найденный ею грот был идеальным местом для львицы и ее потомства. Эйла задумалась. Вероятно, ей не следовало бы ночевать здесь. Ночевка эта могла оказаться совсем не безопасной. Она вновь перевела взгляд на кость. Та явно была старой: пещера, судя по всему, пустовала уже несколько лет. К тому же перед входом в нее Эйла могла развести костер, который отпугнул бы любого зверя.

Пещера чрезвычайно понравилась Эйле. Таких удобных она еще не видела. Высокие своды, ровный земляной пол. Наверняка там всегда сухо: весенний паводок вряд ли способен затопить ее — уж слишком высоко она находится. Есть даже отдушина для дыма. Эйла подумала о том, что ей следует перетащить сюда свою шкуру и корзину, после чего можно будет заняться дровами и разведением костра. Она поспешила вниз, к реке. Вернувшись назад, она расстелила шкуры на согретом солнцем каменном выступе, занесла корзину в пещеру и стала таскать снизу дрова, решив попутно подыскать и камни для очага.

Эйла недоуменно застыла.

«Зачем мне очаг? Я собираюсь пробыть здесь всего несколько дней. Я должна найти людей. И это должно произойти прежде, чем наступит зима… А если я их так и не найду?»

Эта мысль витала в ее сознании уже долгое время, но высказать ее внятно и отчетливо Эйла до сих пор не решалась — ей было страшно.

«Что произойдет, если настанет зима, а я так и не смогу отыскать людей? Мне будет нечего есть. У меня не будет сухой теплой пещеры, в которой я могла бы найти защиту от ветра и снега…»

Она вновь посмотрела на пещеру и прекрасную, защищенную от непогоды долину, по которой мирно бродили лошади.

«Эта пещера устроила бы меня как нельзя лучше. Когда еще я смогу найти что-то подобное? А долина? Здесь можно заняться собирательством и охотой и запасти пищу впрок. Вода есть. Дров хватит на множество зим. Даже кремень здесь есть. А вот ветра нет. Словом, все, что нужно для жизни, — все, кроме людей…

Не знаю, смогу ли я провести в полном одиночестве целую зиму? Но она ведь уже не за горами… Если идти, то сейчас — иначе останусь без припасов. А вдруг я действительно никого не найду, что тогда? И еще, почему я так уверена в том, что Другие согласятся принять меня в свое племя? Я ведь их совсем не знаю. Они могут быть такими же плохими, как Бруд. Вспомни, что произошло с бедняжкой Одой. Она говорила, что ее насиловали Другие, которые внешне походили на меня. А если все они такие?»

Эйла вновь обвела взглядом скальный массив и долину. Подойдя к краю террасы, она столкнула вниз небольшой камень, посмотрела на лошадей, пасущихся вдали, и приняла окончательное решение.

— Все, лошадки, — сказала она вслух. — Я решила на какое-то время задержаться в вашей долине. На поиски Других я отправлюсь только будущей весной. Если я не начну готовиться к зиме прямо сейчас, я просто не доживу до весны.

Речь Эйлы являла собой несколько повторяющихся маловыразительных гортанных звуков. Она прибегала к помощи звуков только в тех случаях, когда ей нужно было назвать кого-то по имени или эмоционально окрасить богатый, сложный язык жестов, которым она владела в совершенстве, — руки ее при этом совершали точные и выверенные, не лишенные изящества движения. Иных языков она не помнила.

Приняв решение, Эйла почувствовала чрезвычайное облегчение. Она страшилась покидать эту чудесную долину, памятуя об изнурительных скитаниях по безводным ветреным степям. Мысль о продолжении пути казалась ей теперь безумной и устрашающей. Стремительно спустившись к реке, она наклонилась, с тем чтобы подобрать с камней накидку и амулет. Она уже хотела взять мешочек с амулетом, но тут заметила рядом с ним небольшую блестящую ледышку. Эйла изумленно взяла ее в руку, силясь понять, как и откуда здесь мог появиться лед, — ведь лето было в самом разгаре. Ледышка оказалась совсем не холодной, она имела гладкие плоские грани правильной формы. Эйла принялась вертеть ее в руках, любуясь сверканием граней в солнечном свете. Неожиданно луч, упавший на кристалл, преломился радужным спектром. Затаив дыхание, Эйла смотрела на радугу, возникшую на земле у нее под ногами. Кристалл кварца буквально потряс ее, тем более что она еще никогда в жизни не видела ничего подобного!

Кристалл этот — так же, как и найденный Эйлой кремень, — являлся эрратическим, принесенным сюда из других земель. Отломленный от своей глыбы вместе со льдом — элементом, на который он был похож, — он двигался вместе с его нараставшей массой До той поры, пока не вытаял и не попал в аллювий, откуда его вымыли талые ледниковые воды.

Эйла охнула и села наземь, почувствовав, как по спине ее побежали мурашки. Она подумала о том значении, которое имел этот камень для нее самой. Ей вспомнились слова Креба, сказанные им давным-давно, в ту пору, когда она была еще совсем маленькой девочкой…

Стояла зима. Старый Дорв рассказывал соплеменникам свои истории. Поразившись рассказанной им легенде, Эйла обратилась за разъяснениями к Кребу. Речь пошла о тотемах и их значении.

— Тотемы хотят жить в определенном месте. Скорее всего они бросают бездомных людей, если те странствуют слишком долго. Ты ведь не хочешь, чтобы твой тотем оставил тебя, правда?

Эйла коснулась своего амулета.

— Мой тотем не оставил меня, хотя я была одна и у меня не было дома.

— Все очень просто. Он испытывал тебя. Он нашел тебе дом, верно? Пещерный Лев — сильный тотем, Эйла. Он выбрал тебя и потому может стать твоим покровителем. Но дело не в этом — тотему больше нравится жить дома. Если ты будешь слушаться его, он обязательно поможет. Он подскажет, что тебе следует делать, понимаешь?

— Но как я его услышу, Креб? — удивилась Эйла. — Я никогда не видела духа Пещерного Льва. Как же я пойму, что он мне что-то говорит?

— Ты не можешь увидеть дух своего тотема, поскольку он живет в тебе самой и является частью тебя, понимаешь? И все-таки он говорит с тобой. Поймешь ты его или нет — зависит только от тебя самой. Когда ты будешь принимать какое-то решение, он будет рядом с тобой. Если твой выбор будет правильным, он подтвердит его особым знаком.

— Каким таким знаком?

— Мне трудно ответить на этот вопрос. Это может быть что-то… необычное. Чудесный камень, каких тебе никогда не доводилось видеть, или корень характерной формы, вызывающий у тебя определенные мысли или чувства. Ты должна научиться внимать всем сердцем и разумом, а не глазами и ушами — тогда ты будешь постоянно слышать голос тотема. Когда придет это время и ты обнаружишь знак, оставленный для тебя тотемом, положи его рядом со своим амулетом. Он принесет тебе счастье.

«Пещерный Лев, покровительствуешь ли ты мне так же, как и прежде? Твой ли это знак? Правильное ли я приняла решение? Ты хочешь, чтобы я осталась в этой долине?»

Эйла держала чудесный кристалл в ладонях и, прикрыв глаза так, как учил ее Креб, пыталась прислушиваться к себе, к своему сердцу и разуму. Она хотела понять, не оставил ли ее тотем. Она стала вспоминать о том, как ее вынудили уйти из Клана, после чего она отправилась в дальнюю дорогу в надежде найти людей. Айза советовала ей идти на север. Она шла на север до той поры, пока…

«Пещерные львы! Мой тотем прислал их для того, чтобы я повернула на запад и попала в эту долину! Он хотел, чтобы я нашла ее. Ему надоело слоняться с места на место, и он решил, что эта долина станет его домом. Ведь в этой пещере некогда жили пещерные львы… Это его дом… Ему здесь хорошо. Выходит, он не захотел оставить меня? Да, наверняка он решил остаться со мной!»

Эта мысль тут же наполнила покоем душу Эйлы, унося невероятное напряжение, о котором она сама не подозревала до последней минуты. Она улыбнулась и принялась ослаблять узел ремешка, стягивавшего горловину кожаного мешочка. Развязав мешочек, она вытряхнула его содержимое на землю, после чего стала подбирать находившиеся в нем предметы и складывать их обратно.

Первым был кусок красноватой охры. Все члены Клана носили с собой по кусочку священного красного камня, являвшегося наипервейшим предметом любого амулета. Камень этот был роздан членам Клана в тот день, когда Мог-ур раскрыл значение их тотема. Обычно тотемы даются еще при рождении, Эйла же узнала свой тотем только в пять лет. Креб назвал его вскоре после того, как ее нашла Айза, — это произошло во время ее принятия в Клан. Эйла почесала шрамы, оставленные лапой зверя, и перевела взгляд на другой предмет — окаменелого брюхоногого моллюска.

Казалось, что раковина эта принадлежит какому-то морскому созданию, однако на деле она являлась камнем. Это был первый знак, данный ей тотемом, одобрившим ее решение заняться охотой и освоить технику метания камней из пращи. Она охотилась только на хищников, поскольку не могла возвращаться в пещеру с добычей, бросать же в степи убитых съедобных животных ей не хотелось. Хищники же были куда умнее и опаснее всех прочих тварей, что способствовало развитию у Эйлы особых охотничьих навыков.

Следующим предметом, который Эйла подобрала с земли, был ее охотничий талисман — небольшой, покрытый охрой овал, вырезанный из мамонтовой кости и подаренный Эйле Браном. Она получила его после устрашающей и в то же самое время чарующей церемонии, во время которой она стала Женщиной, Которой Дозволено Охотиться. Она потрогала рукой маленький шрам, оставшийся на ее шее. Во время той памятной церемонии Креб сделал ей этот надрез с тем, чтобы умилостивить Духов Предков ее кровью.

Следующий предмет обладал для нее особым значением — глядя на него, ей хотелось плакать. Она зажала в руке три сросшиеся друг с другом блестящие шишечки железного колчедана. Этим знаком тотем дал ей понять, что сын ее останется жив. Последним предметом являлся черный кристалл двуокиси марганца. Мог-ур дал его в тот день, когда она стала целительницей; вместе с этим камнем она получила частицу духа каждого из членов Клана. Эйла напряженно наморщила лоб. «Если Бруд проклял меня, значит, тем самым он проклял всех? Когда Айза умерла, Креб забрал духов, с тем чтобы она не увела их вместе с собой. А у меня их никто не забирал».

Ею овладело донельзя странное чувство. С того самого времени, когда Креб таинственным образом узнал о том, что она другая, с ней стали случаться приступы небывалой тоски. Ей казалось, что с той поры внутри у нее что-то изменилось. Мысль о том, как может отразиться на Клане ее смерть, перепугала Эйлу. Она почувствовала слабость, руки и ноги стало покалывать, к горлу подступила тошнота…

Эйла попыталась избавиться от этого тягостного чувства, отогнать его от себя. Уложив в мешочек свои реликвии и добавив к ним кристалл кварца, она туго затянула ремешок, после чего принялась рассматривать его, дабы убедиться в том, что на нем нет порезов и чрезмерных потертостей. Креб говорил: если она когда-нибудь потеряет этот мешочек, ее ждет верная смерть. Надев его на себя, она почувствовала, что он заметно потяжелел.

Эйла продолжала сидеть на каменистом берегу, силясь понять, что произошло с ней перед тем, как ее нашли ребенком. Она не помнила об этом ровным счетом ничего. Ясно было одно: она совершенно не походила на людей из Клана. Мало того, у нее было совсем другое лицо, она отличалась от них и высоким ростом, и светлой кожей. Она видела свое отражение в спокойной воде, и оно казалось ей уродливым. Об этом же ей говорил и Бруд, и все остальные. Огромная безобразная женщина, к которой не захочет подойти ни один мужчина.

«Мне тоже ни один из них не нравился, — подумала Эйла. — Айза говорила, что мне нужен мужчина из моего собственного племени… А вдруг я не понравлюсь и Другим? Кому нужна большая безобразная женщина? Уж лучше остаться в этой долине. Других-то я, может, и найду, а вот пару себе отыщу вряд ли…

Глава 4

Джондалар припал к земле, наблюдая за табуном из-за высоких золотисто-зеленых трав, согнувшихся под тяжестью зреющих семян. Воздух пах лошадьми, но сухой ветерок, дувший со стороны потных, разгоряченных животных, был тут ни при чем — запах этот источало тело Джондалара, натершегося свежим лошадиным навозом, дабы скрыть собственный запах в том случае, если направление ветра внезапно изменится.

Его бронзовая спина была сплошь усеяна бисеринками пота. Пот стекал с его висков ручьями. Выгоревшие волосы пристали ко лбу. Длинная непослушная прядь, выбившаяся из-под ремешка, надетого на шею, лезла в глаза. Джондалара то и дело кусали отвратительные мухи, привлеченные запахом его потного тела. Левая нога совершенно занемела из-за крайне неудобной позы.

Впрочем, он практически не обращал внимания на эти мелкие неудобства. Он во все глаза смотрел на жеребца, который нервно пофыркивал и бил копытом, почуяв опасность, угрожавшую ему и его гарему. Кобылы, то и дело переходившие с места на место, встали меж людьми и своими жеребятами, однако по-прежнему продолжали щипать травку.

Тонолан застыл в траве в нескольких футах от Джондалара, в каждой его руке было по дротику. Он вопросительно взглянул на брата. Джондалар поднял голову и указал взглядом на серовато-коричневую кобылу. Тонолан кивнул и отвел руку назад, приготовившись к броску.

В тот же миг, словно по сигналу, оба мужчины вскочили и понеслись к пасущимся лошадям. Предупредительно заржав, жеребец попятился назад. Тонолан метнул в кобылу один из своих дротиков, Джондалар же побежал прямо на жеребца, крича и улюлюкая, дабы ошеломить его еще сильнее. План сработал. Жеребцу еще не доводилось иметь дела с такими шумливыми хищниками — четвероногие охотники обычно крались бесшумно. Он громко заржал, метнулся было к человеку, но тут же резко отпрянул назад и галопом понесся вслед за своим табуном.

Братья побежали в том же направлении. Жеребец заметил, что одна из его кобыл стала отставать, и несколько раз куснул ее за бок. Мужчины принялись истошно вопить и размахивать руками, однако на сей раз этот номер у них не прошел — конь встал меж ними и кобылицей, пытаясь защитить и привести в чувство свою подругу. Последняя сделала еще несколько неверных шагов и остановилась, повесив голову. Из бока ее торчал дротик Тонолана. По сероватой шкуре текла ярко-алая кровь…

Джондалар сделал пару шагов вперед, прицелился и метнул свой дротик. Животное дернулось, оступилось и тут же рухнуло наземь. Второй дротик вонзился в мощную шею кобылицы немного ниже жесткой короткой гривы. Подбежавший жеребец нежно обнюхал ее раны и резко отпрянул назад, вновь огласив окрестности неистовым ржанием. Он умчался вслед за табуном — охранять живых, не мертвых.

— Я схожу за нашими котомками, — сказал Тонолан, когда они подошли к убитому животному. — Легче принести сюда воду, чем оттащить лошадь к реке, верно?

— Все мясо мы вялить все равно не будем. Давай возьмем только то, что сможем унести. Тогда и воду носить не придется.

Тонолан пожал плечами:

— Как скажешь. Я захвачу топор, чтобы дробить кости. Он отправился к реке.

Джондалар достал из ножен свой нож с костяной ручкой и, вонзив его в шею животного, сделал длинный глубокий разрез. После этого он выдернул из недвижного тела дротики и, глядя на лужицу крови возле головы кобылицы, сказал:

— Когда вернешься к Великой Матери Земле, передай ей нашу благодарность.

Он взял в руку мешочек с амулетом и нащупал каменную фигурку Матери. «Зеландонии прав, — подумал он. — Если дети Земли когда-нибудь забудут о том, кто их поит и кормит, они могут навсегда лишиться своего дома». Он вновь взялся за нож, приготовившись откроить долю угощения, дарованного им Дони.

— На обратном пути я заметил гиену, — раздался голос Тонолана. — Похоже, мы накормим не только себя.

— Мать не станет понапрасну разбрасываться лошадьми, верно? — сказал Джондалар, руки которого были уже по локоть в крови. — Она, так или иначе, вернет кобылу себе самой. Ладно, дай-ка мне руку.

— Да, дело рискованное, тут уж ничего не скажешь, — заметил Джондалар, бросив в небольшой костер сухую ветку. Искры, взвившиеся ввысь вместе с дымом костра, тут же растворились в ночном небе. — Что мы станем делать, когда настанет зима?

— До зимы еще далеко. До этой поры мы обязательно кого-то встретим.

— Если мы повернем назад прямо сейчас, то да. До начала холодов мы успели бы добраться до Лосадунаи. — Он повернулся к брату: — Мы ведь даже не знаем того, какие по эту сторону гор бывают зимы. Места здесь открытые, защиты от ветров практически нет, деревьев для костра тоже… Может, нам следует отправиться на поиски Шармунаи? Они подскажут нам, какие люди живут в тех краях и чего нам следует там ожидать.

— Джондалар, если хочешь, можешь возвращаться назад. Нет, все-таки мне следовало отправиться в это Путешествие в одиночку. Конечно, я не мог не обрадоваться, когда узнал, что ты решил пойти со мной… Но видишь, как оно оборачивается…

— Не знаю… Может, так действительно будет лучше, — отозвался Джондалар, уставившись на костер. — Кто скажет, какова длина этой реки? Ты только посмотри на нее. — Он провел рукой, указывая на широкое водное пространство, залитое мерцающим серебристым лунным светом. — Великая Мать рек. Именно поэтому она столь непредсказуема. Когда мы вышли, она текла на восток, верно? Теперь она течет на юг; мало того, она разделилась на такое количество рукавов, что я уже и не знаю, та же это река или нет. Мне все-таки не верится, что ты сможешь пройти ее всю — вплоть до самого устья, Тонолан. И еще, людей-то мы, возможно, встретим, но почему ты так уверен в том, что они будут вести себя дружелюбно?

— В том-то и смысл Путешествия, братишка. Ты открываешь новые места, встречаешь новых людей. Тут без риска не обойдешься. Послушай меня, Большой Брат, хочешь — возвращайся назад. Я говорю совершенно серьезно, слышишь?

Джондалар смотрел на пламя костра, ритмично постукивая по ладони небольшой палочкой. Неожиданно он поднялся на ноги и с силой швырнул палочку в огонь, отчего к небу вновь поднялись снопы искр. Он принялся разглядывать натянутые меж колышками скрученные жилы, на которых было подвешено нарезанное тонкими ломтиками мясо.

— Чего ради я должен возвращаться назад? Можно задаться и другим вопросом: ради чего я должен продолжать Путешествие? Что я хочу найти?

— Следующую речную излучину, новый рассвет, новую подругу, — усмехнулся Тонолан.

— И все? Это все, чего ты ждешь от жизни?

— Разве в ней есть что-то другое? Ты родился, и потому ты должен прожить это время как можно лучше. Ну а когда-нибудь ты вновь вернешься к Матери. Что тут еще скажешь?

— Нет, жизнь не может быть столь простой. Наверняка в ней есть и какой-то иной смысл, иное значение.

— Если ты его найдешь, не забудь рассказать об этом мне, хорошо? — зевнул Тонолан. — А пока я приготовлюсь к встрече нового рассвета. Кстати говоря, одному из нас придется посидеть возле костра, иначе к утру от нашего мяса ничегошеньки не останется.

— Ложись, Тонолан. Я послежу и за костром, и за мясом. Я спать все равно не буду…

— Ох, Джондалар, Джондалар, и чего это ты так распереживался? Когда надоест сидеть — разбуди меня.

Когда Тонолан выбрался из палатки, солнце уже поднялось над горизонтом. Он протер глаза и потянулся.

— Ты что — так и просидел всю ночь? Что же ты меня не разбудил, я ведь тебя просил об этом, слышишь?

— Мне нужно было о многом подумать. Какой уж тут сон… Может, хочешь горячего чая из шалфея?

— Спасибо, — отозвался Тонолан, поспешив налить дышащую паром жидкость в деревянную чашу.

Он сел возле костра, держа чашу обеими руками. В воздухе явственно ощущалась прохлада раннего утра, трава поблескивала росой, на нем же была только набедренная повязка. Его вниманием завладели громко щебечущие пташки, порхавшие над прибрежными зарослями. Семья журавлей, жившая на поросшем ивняком островке, лакомилась рыбой.

— Ну и как — ты его нашел? — спросил он наконец.

— Кого — его? — удивился Джондалар.

— Смысл жизни. Вон как тебя ночью разобрало. И все-таки, хоть ты меня убей, я не понимаю, как можно не спать из-за этого всю ночь? Другое дело, если бы рядом с тобой была какая-то женщина. Может, кто-то из благословенных Дони прячется за теми ивами, а ты от меня это скрываешь?

— Так я тебе и сказал! — усмехнулся Джондалар. Улыбка его тут же смягчилась. — Брось ты свои шуточки, Маленький Брат. Я пойду с тобой до самого устья — если, конечно, ты сам не откажешься от этой затеи. Но ответь мне, что ты будешь делать потом?

— Все будет зависеть от того, что мы там найдем. Охо-хо… Уж лучше бы я спал. И чего это ты так разошелся? Впрочем, я рад, что ты принял такое решение. Надо сказать, я к тебе успел привыкнуть, хоть характер у тебя — хуже не бывает.

— Еще бы ты не был рад. Одно плохо — на подъем ты тяжел.

— Я? Что-то я тебя не понял. Если хочешь мне что-то предложить, выкладывай сразу, — мне уже надоело вялить это самое мясо.

— На это уйдет еще несколько дней, если только погода не изменится. Не знаю даже, говорить ли тебе о том, что я увидел…

В глазах Джондалара блеснул лукавый огонек.

— Давай-давай, братишка, выкладывай. Все равно ведь скажешь…

— Тонолан, в этой реке живет огромный осетр… Вот только зачем нам его ловить? Ты ведь и рыбу вялить не захочешь, верно?

— Что значит «огромный»? Скажи яснее, — моментально оживился Тонолан, повернувшись к реке.

— Он такой большой, что нам с тобой его не вытянуть.

— Брось ты. Таких осетров не бывает.

— Я знаю. Но этот был именно таким.

— Покажи мне его.

— За кого ты меня принимаешь? Я что — Великая Мать? По моей просьбе он вряд ли станет красоваться перед тобой… — Заметив расстройство Тонолана, Джондалар поспешил добавить: — Ладно, пойдем, я покажу, где я его видел…

Мужчины подошли к берегу реки и остановились возле поваленного дерева, крона которого находилась в воде. Словно искушая их, огромная неясная тень медленно двинулась вверх по течению и остановилась неподалеку от дерева, так и не поднимаясь на поверхность. Рыбина совершала волнообразные движения, стоя на одном месте.

— Вот так осетр… — потрясенно прошептал Тонолан. — Прародительница всех рыб!

— Но как мы вытащим ее на берег?

— Надо попробовать.

— Этой рыбиной можно накормить целую Пещеру. Что мы с ней будем делать?

— Разве ты не говорил, что Мать ничего не дает понапрасну? Мы накормим ею гиен и росомах. Идем за дротиками, — возбужденно пробормотал Тонолан.

— Дротики нам не помогут. Здесь нужны остроги.

— Пока мы будем делать остроги, она куда-нибудь уплывет.

— Все равно без них не обойдешься. С копья она соскочит, верно? У остроги должны быть или ерши, или глубокие зазубрины, — сделать ее не так уж и сложно. Посмотри на это дерево. Обстругаем какую-нибудь ветку потолще — только и делов. Главное, чтобы у нее на конце зуб был… — Каждое слово Джондалар сопровождал красноречивым жестом. — Значит, так… Срезаем ветку, заостряем ее конец, не забывая при этом о зубе, и…

— А ты не думаешь, что за это время рыбина все равно уйдет?

— Я вижу ее здесь уже второй раз. Это место ей явно нравится. Рано или поздно она вновь вернется сюда.

— Может, так, а может, и нет…

— Ты можешь предложить что-то другое?

Тонолан криво усмехнулся:

— Ладно. Твоя взяла. Остроги так остроги.

Они повернулись спиной к реке и тут же пораженно замерли. Их окружали неведомо откуда взявшиеся мужчины, вид которых не сулил братьям ничего хорошего.

— Откуда только они взялись? — хрипло прошептал Тонолан.

— Должно быть, они увидели наш костер. Кто знает, может, они уже давным-давно следят за нами. Я не спал всю ночь, охранял мясо от стервятников. Похоже, они просто ждали удобного момента. Если бы мы не оставили свои дротики у костра…

— Не очень-то они приветливы. Ни одного дружественного жеста… Что будем делать?

— Попробуй поулыбаться, Маленький Брат, и сделай подобный жест сам.

Тонолан попытался взять себя в руки и изобразил на лице некое подобие улыбки. Он поднял обе руки, развернув их ладонями вперед, и шагнул навстречу чужакам:

— Я — Тонолан из Зелан…

Дальнейшее его продвижение было остановлено дротиком, вонзившимся в землю возле его ног.

— Ну, Джондалар, другие идеи будут?

— Думаю, теперь их ход.

Один из мужчин произнес что-то на незнакомом языке, и тут же к братьям подскочили два его соплеменника. Они принялись тыкать своими копьями, понуждая братьев двигаться в нужном направлении.

— Ох, дружок, и чего это ты такой злой? — охнул Тонолан, почувствовав укол копья. — Я ведь и так иду в эту сторону.

Подведя братьев к стоянке, чужаки сбили их с ног. Тот же мужчина отдал очередную команду. Его соплеменники послушно забрались в палатку и принялись выгребать оттуда все, что попадалось им под руку. Первым делом они извлекли дротики из боковых карманов котомок, после чего высыпали их содержимое на землю.

— Что вы делаете? — возмутился попытавшийся подняться на ноги Тонолан, однако его тут же вновь вынудили сесть. По руке его потекла струйка крови.

— Успокойся, Тонолан, — попытался урезонить его Джондалар. — Выглядят они агрессивно. Во всяком случае, извиняться перед нами они, похоже, не станут.

— Так-то они встречают гостей… Может, они не слышали о том, что мужчины, находящиеся в Путешествии, пользуются особыми правами?

— Тонолан, помнится, недавно ты говорил совсем иначе.

— Не понял?

— Мол, риск придает Путешествию особую прелесть. Что это за Путешествие, если тебе никто и ничто не угрожает?

— Благодарю, — хмыкнул Тонолан, коснувшись рукой кровоточащей раны. — Вовремя ты мне об этом напомнил.

Мужчина, который, судя по всему, являлся вожаком отряда, отдал очередной приказ, после чего пленников вновь заставили подняться на ноги. Тонолана, на котором была только набедренная повязка, тут же оттащили в сторону, Джондалара же стали обыскивать и забрали у него Каменный нож с костяной рукояткой. Когда мужчина потянулся к мешочку, висевшему у Джондалара на поясе, тот машинально схватился за него руками. В следующее мгновение он почувствовал острую боль в затылке и тяжело осел наземь.

Вскоре он пришел в себя, однако к тому времени, когда его голова прояснилась, он уже лежал на боку со связанными за спиной руками.

— Да, Джондалар, зря ты это сказал.

— Что — это?

— Что они вряд ли станут перед нами извиняться.

— Спасибо, — мрачно заметил Джондалар, морщась от ломоты в затылке. — Вовремя ты мне об этом напомнил.

— Интересно, что они с нами сделают?

— В любом случае мы пока живы. Если бы они хотели убить нас, они бы уже это сделали, верно?

— А тебе не кажется, что они берегут нас для какой-то особой цели?

Братья лежали на земле, прислушиваясь к раздававшимся вокруг голосам и наблюдая за чужаками, рыскавшими по стоянке. Послышался запах готовившейся пищи, от которого забурчало в животе. Солнце поднималось все выше и выше, полуденный зной делал жажду почти нестерпимой. Джондалар, не спавший всю эту ночь, стал задремывать. От сна его пробудили крики и неожиданная суматоха. Похоже, пожаловала какая-то важная персона.

Их тут же подняли на ноги. Братья изумленно уставились на дородного детину, тащившего на себе седовласую морщинистую старуху. Наконец этот шедший на четвереньках верзила остановился, после чего старухе помогли сойти с ее скакуна, имевшего человечье обличье, — делалось это с крайним почтением.

— Кем бы она ни была, главнее ее здесь никого нет, — прошептал Джондалар. В тот же миг ему с такой силой наподдали по ребрам, что он надолго замолчал.

Старуха направилась прямо к ним. Она опиралась на узловатый посох с массивным, покрытым резьбой комелем. Джондалар смотрел на нее во все глаза — еще никогда в жизни ему не доводилось видеть таких старых людей. Ростом она была с ребенка, сморщенное ее тело поражало своей ветхостью, сквозь редкие белые волосы проглядывала розовая кожа черепа. Глубокие морщины, покрывавшие ее лицо, делали его почти нечеловеческим. Тем более удивительно было видеть на этом лице такие глаза. Будь они мутными, слезящимися, выцветшими, Джондалар нисколько бы не удивился. На него же смотрели блестящие умные глаза, исполненные силы и властности. Эта крошечная женщина потрясла его — он не на шутку испугался, понимая, что явилась она сюда именно для того, чтобы посмотреть на него и Тонолана. Речь, видимо, шла о чем-то действительно очень важном.

Она говорила старческим надтреснутым голоском, однако и в нем чувствовалась необычайная сила.

— Мне очень жаль, но я вас не понимаю, — пробормотал Джондалар.

Она вновь заговорила. Постучав себя по груди такой же узловатой, как и ее посох, рукой, старуха произнесла слово, звучавшее как «Хадума». После этого она направила свой узловатый палец на него.

— Джондалар из Зеландонии, — пробормотал в ответ Джондалар, надеясь, что он правильно понял ее вопрос.

Старуха склонила головку набок так, словно уже слышала это слово.

— Зе-лан-дони? — переспросила она.

Джондалар утвердительно кивнул и нервно облизал пересохшие губы.

Она смерила его оценивающим взглядом и обратилась к вожаку. Ответ того был краток. Старуха отдала какое-то распоряжение и, повернувшись спиной, направилась к костру. Один из охранников взял в руки нож. Джондалар выразительно посмотрел на брата и увидел в его глазах свои собственные эмоции. Он попытался взять себя в руки и, обратившись с безмолвной мольбой к Великой Матери Земле, зажмурился.

Он раскрыл глаза с неожиданным облегчением, ибо почувствовал, что с него срезали путы. К нему приближался человек с мехом, наполненным водой. Джондалар утолил мучившую его все это время жажду и передал мех Тонолану, руки которого были уже свободны. Джондалар хотел было поблагодарить пленивших их людей, но, вспомнив о недавних побоях, счел за лучшее помолчать.

Стражники со взятыми наперевес грозными копьями препроводили их к костру. Дородный мужчина, принесший на себе старуху, подтащил к костру бревно, бросил на него меховую накидку и встал неподалеку, зажав в ладони рукоять каменного ножа. Старуха опустилась на бревно, и братьев тут же заставили сесть перед ней на землю. Они боялись даже пошелохнуться, понимая, что любое неосторожное движение стражники истолкуют как угрозу древней владычице. Участь их в таком случае была бы весьма незавидной.

Она вновь посмотрела на Джондалара, храня при этом молчание. Он встретился с ней взглядом и тут же почувствовал себя крайне неуверенно и неуютно. Неожиданно она опустила руку в складки своей накидки, пробурчала нечто саркастическое и, достав из своих одежд небольшой предмет, протянула его Джондалару. Его глаза округлились от изумления. Это была вырезанная из камня фигурка Матери — старуха держала в руках его доний.

Он заметил боковым зрением, что страж, стоявший сбоку от него, неожиданно вздрогнул. Похоже, фигурка доний ему почему-то не понравилась.

Женщина прервала свою тираду и, картинно подняв руку, бросила фигурку наземь. Джондалар, не раздумывая, бросился к ней, даже не пытаясь скрыть гнев, вызванный тем, что старуха вздумала глумиться над его святыней. Не обращая никакого внимания на направленное прямо на него острие копья, Джондалар схватил каменную фигурку и укрыл ее между ладоней.

Старуха отрывисто рявкнула, и страж тут же поспешил убрать свое копье. К несказанному удивлению Джондалара, она заулыбалась. В глазах ее заплясали искорки веселья, однако он никак не мог взять в толк, чем же оно вызвано — хорошим настроением или злой волей?

Старуха поднялась с бревна и направилась к Джондалару. От этого она не стала выше — лица их оставались примерно на одном и том же уровне. Она неотрывно смотрела в его изумленные синие глаза, словно пытаясь заглянуть в глубины его души. После этого старуха сделала шаг назад, повернула его голову сначала в одну, затем в другую сторону, пощупала мышцы его руки и, наконец, попыталась оценить взглядом ширину его плеч. Затем старуха легонько подтолкнула его под локоть, предлагая тем самым подняться с земли. Джондалар не понял смысла этого жеста, но страж тут же вразумил его таким пинком, что он буквально вскочил на ноги. Старуха задрала голову — ведь в нем было добрых шесть футов шесть дюймов росту — и принялась обходить Джондалара вокруг, одновременно постукивая кулачком по твердым мышцам его ног. Джондалар казался самому себе животным, выставленным на торги. Мысль о том, что он может не устроить покупателя, заставила его покраснеть.

После этого старуха принялась разглядывать Тонолана, вскочившего на ноги при первом же ее прикосновении. Быстро осмотрев младшего брата, старуха вновь вернулась к Джондалару. Его розоватые щеки запылали огнем, когда, до него дошел смысл очередного ее жеста. Теперь ее заинтересовал его мужской орган.

Он отрицательно замотал головой и, шутливо выпучив глаза, посмотрел на ухмыляющегося Тонолана. Старуха отдала приказ одному из стражей, и тот послушно схватил Джондалара сзади, в то время как его соплеменник, выказывающий всем своим видом чрезвычайное смущение, принялся развязывать ремешок, которым подвязывался клапан штанов Джондалара.

— Вряд ли она примет твои возражения, — произнес довольно ухмыляющийся Тонолан.

Джондалар зло оттолкнул от себя второго стража и открыл взгляду старухи то, что она так жаждала увидеть, стараясь не обращать внимания на мерзко хихикающего брата, даже не думающего скрывать своего злорадного ликования. Старуха воззрилась на него внимательнее, чем прежде, и, склонив голову набок, коснулась его своим узловатым кривым пальцем.

Алый цвет щек Джондалара стал пурпурным, когда, к его несказанному изумлению, уд его ответил на это прикосновение вполне определенным образом. Старуха довольно закудахтала, захихикали и стоявшие рядом с ней мужчины, однако в смехе их чувствовалось известное удивление, а быть может, и почтение. Тонолан принялся хохотать, согнувшись в три погибели, на глазах его выступили слезы. Джондалар поспешил прикрыть свою наготу. Он чувствовал себя последним идиотом и не скрывал своей злобы.

— Да, Брат, давненько у тебя не было женщины, — насмешливо заметил Тонолан, переведя дух и смахнув слезу со щеки. После этого он вновь зашелся безудержным смехом.

— Надеюсь, очередь дойдет и до тебя, — огрызнулся Джондалар, сожалея о том, что не может достойно ответить этому зубоскалу.

Старая женщина подозвала к себе вожака пленивших их людей и стала ему что-то втолковывать. Последовал оживленный обмен мнениями. Джондалар услышал, как старуха произнесла слово «Зеландонии», и тут же заметил молодого мужчину, указывавшего на развешанное возле костра мясо. Властный оклик старухи положил конец спорам. Мужчина бросил на Джондалара гневный взгляд и направился к кудрявому юноше. Он что-то сказал ему на ухо, и юноша тут же куда-то унесся.

Братьев отвели к палатке, где им вернули их котомки, из которых были вынуты дротики и ножи. Неподалеку расположился присматривавший за пленниками мужчина. Их накормили, и с наступлением темноты они забрались под кожаный полог. Тонолан пришел в прекрасное расположение духа, Джондалар же, напротив, помрачнел. Он наотрез отказывался разговаривать с братом, который то и дело начинал покатываться со смеху.

Все чего-то ждали, к чему-то готовились. Утром в лагере появилось множество новых людей, встреченных приветственными криками. Выросшие повсюду палатки, занятые мужчинами, женщинами и детьми, делали спартанскую стоянку братьев чем-то вроде лагеря для проведения Летнего Схода. Джондалар и Тонолан с интересом наблюдали за возведением большого круглого сооружения с прямыми, сделанными из натянутых шкур стенами и конической тростниковой крышей. Отдельные части сооружения были собраны заранее, и поэтому возведение его шло с поразительной скоростью. Когда строительство странного шатра было завершено, в него стали заносить какие-то вязанки и корзины.

Пока готовилась пища, бурная активность несколько поутихла. К полудню возле большого круглого сооружения начала собираться толпа. Бревно, на котором восседала старуха, было положено возле самого входа. Как и прежде, его покрывала шкура. С появлением старухи толпа тут же приумолкла и почтительно расступилась, образовав широкий круг. Джондалар и Тонолан увидели, что она обращается к одному из своих слуг, указывая при этом в их направлении.

— Наверное, ты так потряс ее своим желанием, что она хочет удостовериться еще раз, — усмехнулся Тонолан.

— Пусть лучше они меня убьют!

— Уж не ослышался ли я? Ты не хочешь переспать с этой красоткой? — невинным голосом спросил Тонолан. — А вчера-то все выглядело совсем иначе, братишка…

Он вновь мерзко захихикал. Джондалар развернулся и гордой походкой направился к толпе чужеземцев.

Братьев завели в центр круга. Властным жестом руки старуха приказала им сесть перед собой.

— Зе-лан-дони? — сказала она, обращаясь к Джондалару.

— Да, — утвердительно кивнул он. — Я — Джондалар из Зеландонии.

Старуха похлопала по руке сидевшего рядом с ней старика.

— Я — Тамен, — произнес тот. Затем последовало несколько непонятных слов, среди которых Джондалар услышал и следующие: — …Хадумаи… Давно-давно… Тамен… Запад… Зеландонии.

Джондалар наморщил лоб и неожиданно сообразил, о чем хотел поведать ему старик.

— Тебя зовут Тамен. Потом ты что-то сказал о Хадумаи… Когда-то давно ты ходил на запад… Это было твое Путешествие? Ты ходил к Зеландонии? Ты знаешь язык Зеландонии?

— Да, да, Путешествие, — оживился старик. — Говори совсем мало. Мало-мало.

Старуха схватила старика за руку и что-то сказала ему на ухо. Тот вновь повернулся к братьям.

— Хадума, — сказал он, указывая на нее. — Мать…

Немного подумав, он указал на стоявших вокруг людей.

— Как Зеландонии? Те, Кто Служит Матери? — спросил Джондалар.

Старик отрицательно покачал головой:

— Хадума… Мать. — Старик подозвал к себе стоявших неподалеку людей и поставил их в ряд. — Хадума… Мать… мать… мать… мать…

Произнося слово «мать», он каждый раз указывал на одного из своих соплеменников.

Джондалар стал всматриваться в лица стоявших перед ним людей, пытаясь уяснить смысл сказанного. Тамен был очень стар, хотя и не так стар, как Хадума. Рядом с ним стоял мужчина средних лет. Возле него Джондалар увидел достаточно молодую женщину, которая держала за руку ребенка.

— Ты хочешь сказать, что Хадума — мать матери матери — всего пять раз? — Он поднял вверх растопыренную пятерню и дрожащим от волнения голосом спросил: — Она — мать пяти поколений?

Старик энергично закивал.

— Да, мать пяти… поколений, — повторил он, вновь указав на соплеменников.

— Великая Мать! — восхитился Джондалар. — Сколько же ей лет?

— Да. Великая Мать, — сказал Тамен. — Хадума… Мать…

Он похлопал себя по животу.

— Дети?

— Дети, — кивнул старик. — Хадума, мать, дети…

Он принялся чертить на земле какие-то линии.

— Один, два, три… — принялся считать вслух Джондалар. — Шестнадцать?! Хадума родила шестнадцать детей?

Тамен утвердительно кивнул и указал на начертанные им линии.

— Много сын, много… девочка?

Тамен неуверенно пожал плечами и вопросительно посмотрел на Джондалара.

— Много дочка? — предложил тот.

Тамен просиял:

— Много дочка! — Он на миг задумался. — Живой. Все живой. Много дети. — Он поднял руку, приставив к ней палец второй руки. — Шесть Пещера. Хадумаи.

— Представляю, что бы они с нами сделали, посмотри мы на нее косо! — заметил Тонолан. — Это их мать. Живая Прародительница!

Услышанное не столько поразило, сколько озадачило Джондалара.

— Знакомство с Хадумой — большая честь. Но скажи, что происходит? Почему нас взяли в плен? Для чего сюда пришла Хадума?

Старик выразительно посмотрел на вялившееся мясо и указал на молодого мужчину, участвовавшего в поимке братьев.

— Джерен — охота… Делай охота. — Тамен нарисовал на земле круг с двумя сходящимися касательными. — Зеландонии делай бегай-бегай. — Немного подумав, он добавил: — Лошадь убегай.

— Вон в чем дело! — воскликнул Тонолан. — Должно быть, они окружили табун и ждали того момента, когда лошади подойдут поближе. Мы же их вспугнули.

— Теперь я понимаю, почему он был так зол, — сказал Джондалар, обращаясь к Тамену. — Но ведь мы и не подозревали о том, что здесь находятся ваши охотничьи угодья. Конечно же, мы останемся и будем охотиться вместе с вами до той поры, пока не возместим убытков. И все-таки встречать гостей так, как это делаете вы, нельзя. Разве он не знает о том, что совершающие Путешествие находятся в особом положении? — спросил он, с трудом сдерживая гнев.

Всех его слов старик понять не мог, однако общий их смысл был ему ясен.

— Гости мало… Запад забывай… Обычай забывай…

— Так ты напомни его! Ты ходил в Путешествие; когда-нибудь в него может отправиться и он, верно? — сердито засопев, произнес Джондалар. Он до сих пор не понимал смысла происходящего и потому старался вести себя сдержанно. — Тогда ответь, для чего сюда пришла Хадума? Разве можно путешествовать в таком преклонном возрасте? Как вы ей это позволили?

Тамен улыбнулся:

— Хадума сам себе голова. Хадума говори… Джерен находи думай. Плохой… знак? — Джондалар утвердительно кивнул, удостоверяя Тамена в существовании такого слова, хотя смысл сказанного последним оставался для него совершенно неясным. — Джерен дал мужчина ходи-ходи. Говорит — Хадума плохой прогоняй. Тогда Хадума приходи.

— Думай? Думай? Может, ты говоришь о моей доний? — спросил Джондалар, достав из мешочка резную каменную фигурку.

Соплеменники Тамена дружно ахнули и попятились назад. Происходящее явно не вызывало у них восторга. Хадума поспешила успокоить своих сородичей.

— Но ведь доний — хороший знак! Она приносит удачу! — запротестовал Джондалар.

— Женщина приноси удача — да… Мужчина… — Тамен надолго замолчал, пытаясь найти нужное слово. — Кощунство…

Джондалар крайне изумился:

— Но если доний сулит удачу женщине, почему она бросила ее на землю?

Он сопроводил эти слова соответственным жестом, понятным всем присутствующим. Хадума вновь что-то сказала старику.

— Хадума живет долго-долго. Большой удача. Большой… чудо. Хадума говори мне — Зеландонии свой обычай. Зеландонии не Хадумаи! Говорит — Зеландонии плохой?

Джондалар отрицательно покачал головой.

— Наверное, она хотела испытать тебя, Джондалар, — предположил Тонолан. — Она знает о том, что у нас разные обычаи, вот она и решила посмотреть, что ты станешь делать, если она оскорбит…

— Да, да — оскорбит, — перебил его Тамен, услышав знакомое слово. — Хадума не знает все… мужчина, хороший… мужчина. Хочет смотреть Зеландонии оскорбит Мать.

— Слушай, это ведь не простая доний, — раздраженно заметил Джондалар. — Она очень старая. Ее дала мне мать, которая, в свою очередь, получила ее от предков.

— Да, да! — энергично закивал Тамен. — Хадума знать. Мудрый, самый мудрый. Большой жизнь. Большой чудо — прогоняй плохой. Хадума знать мужчина Зеландонии, хороший мужчина. Хочет мужчина Зеландонии. Хочет… слава Матери.

Заметив появившуюся на лице Тонолана ухмылку, Джондалар смущенно потупился.

— Хадума хотеть, — Тамен указал на его глаза, — синий глаз. Почтить Мать. Дух Зеландонии… делать ребенок. Синий глазка.

— Ну ты даешь, Большой Брат! — вырвалось у Тонолана. — А все твои синие глаза! Она в тебя влюбилась! — Он попытался придать лицу серьезное выражение, боясь задеть противную сторону, однако это ему не удалось. — О Мать! Скорее бы мы оказались дома — представляю, как бы рассмешила их эта история! Джондалар — мужчина, которого домогаются все женщины! Ну что — ты все еще хочешь вернуться назад? Нет, я чувствую, до устья реки нам не дойти…

Тонолан уже покатывался со смеху.

Джондалар несколько раз сглотнул:

— Я… Хадума полагает, что Великая Мать… все еще может благословить ее дитятей?

Тамен недоуменно воззрился на Джондалара и корчащегося от смеха Тонолана. В следующее мгновение на его лице появилась широкая улыбка. Он что-то сказал старухе, и слова его вызвали дружный смех присутствующих — громче всех хихикала сама старуха. Тонолан ржал словно конь, из глаз его ручьем текли слезы.

Единственным человеком, не разделявшим всеобщего веселья, был сам Джондалар.

Старик затряс головой, пытаясь унять соплеменников.

— Нет, нет, Зеландонии… Нория! Нория, иди сюда!

Вышедшая вперед девушка смущенно улыбнулась и посмотрела на Джондалара. Она была очень молода и казалась скорее девочкой, чем женщиной. Смех стал затихать.

— Хадума — большой шаман, — сказал Тамен. — Хадума благословлять. Нория — пять… поколений. — Он показал Джондалару раскрытую пятерню. — Нория делай детка. Шесть поколений… — Он присоединил к пяти пальцам еще один, шестой палец. — Хадума хочет мужчина Зеландонии. Почтить мать… — Тамен улыбнулся, припомнив нужные слова: — Первая Радость.

Сведенное напряжением лицо Джондалара мгновенно разгладилось, в уголках рта стало угадываться некое подобие улыбки.

— Хадума благословлять. Давать дух Нория. Нория делай детка. Зеландонии глазка.

Джондалар громко рассмеялся, испытывая крайнее облегчение и одновременно предчувствуя наслаждение. Он победно посмотрел на своего брата. Тот уже и не думал смеяться. «Ну, Брат, что же ты расскажешь нашим сородичам? Как тебе эта старая карга?» Он повернулся к Тамену:

— Пожалуйста, передай Хадуме, что я почту это за честь. Я буду рад ублажить Мать и исполнить вместе с Норией Ритуал Первой Радости.

Он с улыбкой посмотрел на молодую женщину. Та робко улыбнулась, но тут же, очарованная взглядом его голубых глаз, заулыбалась куда смелее и откровеннее.

Тамен вновь обратился к Хадуме. Та согласно кивнула и жестом попросила братьев подняться на ноги, после чего возобновила осмотр высокого светловолосого красавца. Напоследок она еще раз заглянула в его синие глаза, тихонько хихикнула и скрылась в большой круглой палатке. Посмеивающийся народ стал потихоньку расходиться.

Братья продолжили свой разговор с Таменом. Конечно, он знал язык Зеландонии из рук вон плохо, однако все прочие его соплеменники не знали его вовсе.

— Когда ты ходил к Зеландонии? — спросил Тонолан. — Ты не помнишь, что это была за Пещера?

— Очень давно, — ответил тот. — Тамен тогда был совсем молодой — как Зеландонии.

— Тамен, это мой брат Тонолан, а меня зовут Джондалар. Джондалар из Зеландонии.

— Я… Я вас приветствую, Тонолан и Джондалар, — улыбнулся старик. — Я — Тамен, третье поколение Хадумаи. Давно не говорил Зеландонии. Моя забывать. Хорошо не говорить. Тамен… Тамен… В голова оставаться?

— Помнить? — предположил Джондалар. В ответ старик утвердительно закивал головой. — Говоришь, третье поколение? Я-то думал, ты доводишься Хадуме сыном.

— Нет, — покачал головой Тамен. — Хотел Зеландонии знать Хадума — мать.

— Меня зовут Джондалар, Тамен.

— Джондалар, — согласно кивнул старик. — Тамен не сын Хадума. Хадума делай дочка.

Он поднял вверх палец и вопросительно посмотрел на Джондалара.

— Одна дочка? — спросил Джондалар.

Тамен покачал головой.

— Первая дочка?

— Да. Хадума делай первый дочка. Дочка делай первый сын. — Он указал на себя. — Тамен. Тамен иметь супруг? — Джондалар подтвердил правильность выбранного слова кивком головы. — Тамен иметь супруг мать матери Нория.

— Кажется, я понял. Ты — первый сын дочери Хадумы, а твоя жена — бабушка Нории.

— Да… Так говорить. Бабушка. Нория делать… большой честь Тамен. Шесть поколений.

— Для меня это тоже большая честь, ведь я стану участником ее Ритуала Первой Радости.

— Нория делай детка Зеландонии глазка. Делай Хадума… счастливый. — Он улыбнулся, вспомнив это слово. — Хадума говори, большой Зеландонии делай… большой сильный дух. Делай сильный Хадумаи.

— Тамен, — сказал Джондалар, внезапно нахмурившись. — Мой дух не обязательно сделает детку Нории, ты ведь это и сам знаешь.

Тамен довольно ухмыльнулся.

— Хадума — большой шаман. Хадума благословляй, Нория делай. Большой шаман. Женщина совсем без детка. Хадума…

Тамен указал пальцем на пах Джондалара.

— Трогать? — тихо спросил Джондалар, почувствовав, как запылали его уши.

— Хадума трогай, женщина делай детка. Женщина… нет молоко, да? Хадума трогай — женщина много молоко. Хадума делай Джондалар… большой честь. Много мужчина хочет Хадума трогай. Делай мужчина сильный — много сила — много время, да? Делай мужчина… приятный… — Все трое заулыбались. — Все время делай женщина приятный. Много женщина, много время. Хадума — большой шаман. — Он было замолчал, но тут же, посерьезнев, добавил: — Нельзя злить Хадума. Большой шаман сильно злится.

— А я над ней смеялся… — вздохнул Тонолан. — Послушай, может, она и меня… потрогает? Ох уж мне эти синие глаза…

— Маленький Брат, тебя и трогать не надо — достаточно на тебя посмотреть женщине, и…

— Ладно тебе. Можно подумать, и ты без посторонней помощи не смог бы обойтись. Кому они доверили проведение Ритуала? И как это они не обратили внимания на сероглазого младшего брата?

— Бедный мой братишка. На стоянке полным-полно женщин, а он проведет эту ночь в одиночестве. На тебя это совсем не похоже.

Они рассмеялись, к ним присоединился и Тамен, непонятным образом сумевший уловить смысл сказанного.

— Тамен, может, ты расскажешь, как у вас проводится Ритуал Первой Радости? — спросил Джондалар серьезным тоном.

— Может, вы начнете с того, что вернете нам дротики и ножи? — полюбопытствовал Тонолан. — У меня есть одна неплохая идея. Пока мой Большой Брат будет охмурять взглядом своих синих глаз эту юную красотку, я попробую успокоить обиженного охотника.

— Но как? — изумился Джондалар.

— В этом мне поможет бабушка…

Тамен удивленно воззрился на Тонолана, не понимая смысла его слов.

И в тот вечер, и в течение всего следующего дня Тонолан практически не видел Джондалара — тот проходил обряд очищения, в начале Тамен помогал ему хоть как-то преодолевать языковой барьер, но старик вскоре ушел, оставив Джондалара в обществе хмурых пожилых женщин. Когда появлялась Хадума, возникало некоторое взаимопонимание, в ее отсутствие Джондалар делал ошибку за ошибкой.

Хадума не пыталась управлять своими сородичами, однако было совершенно очевидно, что они готовы выполнить любой ее приказ. Они почитали и побаивались свою древнюю прародительницу, сохранившую удивительную живость и ясность ума. Непостижимым образом она приходила на помощь Джондалару именно в те минуты, когда он действительно в ней нуждался. Скажем, в один из моментов церемонии он нечаянно нарушил какое-то совершенно неведомое ему табу и тут же увидел вбежавшую в палатку разгневанную Хадуму, которая принялась колотить своей клюкой перепуганных соплеменниц. При этом Джондалару она не сказала ни слова — уж очень ей хотелось, чтобы у шестого поколения ее потомства были синие глаза.

Вечером Джондалара наконец завели в большой круглый шатер, хотя назначение последнего оставалось для него неизвестным. Оказавшись внутри, он решил первым делом оглядеться. С одной стороны стояли два каменных светильника, представлявших собой наполненные жиром чаши, в которых горели фитили, скрученные из сухого мха. Земля была покрыта шкурами, а на стенах висели хитроумные плетения, сделанные из коры шелковицы. За покрытым мехом помостом висела белая шкура коня-альбиноса, украшенная красными головками птенцов большого дятла. На самом краешке платформы, скромно потупив взор, сидела Нория.

С другой стороны Джондалар увидел небольшую кабинку, отделенную от основного пространства шатра подвешенными к потолку шкурами, покрытыми таинственными знаками. Одна из шкур была разрезана на узкие полоски. Джондалар почувствовал, что там, в кабинке, кто-то сидит. В тот же момент старческая рука раздвинула кожаную завесу, открыв морщинистое лицо Хадумы. Джондалар облегченно вздохнул. Ритуал Первой Радости предполагал присутствие охранителя, призванного засвидетельствовать потерю девственности и оградить женщину от возможной грубости. Будучи чужаком, Джондалар, по вполне понятным причинам, страшился здешних охранителей, тем более что он не был знаком с принятыми в этом племени обычаями. Что до Хадумы, то она его нисколько не смущала. Он только не мог понять, как ему следует повести себя в этой ситуации: поздороваться со старухой или же сделать вид, что он ее не заметил. Завеса в тот же миг сомкнулась, тем самым положив конец его сомнениям.

Увидев его, Нория поспешила подняться на ноги. Джондалар улыбнулся и направился к ней. Она была много ниже его. Миловидное лицо Нории обрамляли светло-русые волосы. Раскрашенная, сплетенная из непонятного волокна юбка подвязывалась на поясе и спускалась чуть пониже колен. Рубаха из мягкой оленьей кожи, разукрашенной пестрыми перьями, была плотно стянута на груди узким шнурком.

Чем ближе подходил Джондалар, тем испуганнее становилась Нория, всеми силами пытавшаяся выдавить из себя улыбку. Стараясь не делать резких движений, он осторожно сел на краешек платформы и вновь улыбнулся. Она заметно успокоилась и тоже села на помост, стараясь держаться несколько поодаль.

«Если бы я знал ее язык… — подумал Джондалар. — Как она испугалась… Впрочем, ничего удивительного здесь нет — она ведь меня совсем не знает. Испуг делает ее еще привлекательнее…» Ему хотелось защищать и опекать это хрупкое юное существо, вместе с тем Нория вызывала у него и совершенно иные желания. Он заметил поодаль резную деревянную чашу, возле которой стояло несколько чашек поменьше. Угадав его желание, Нория тут же наполнила одну из чашек янтарной жидкостью и подала ее Джондалару. Он благодарно принял ее, легко коснувшись руки Нории вздрогнувшей от неожиданности. Напиток этот отдаленно напоминал брагу. Памятуя о том, что бывает с теми, кто пьет брагу чашами, Джондалар сделал пару осторожных глотков и отставил чашку в сторону.

— Спасибо, Нория.

— Джондалар? — спросила она, посмотрев на него своими светлыми глазами. Понять, серые они или голубые, было невозможно…

— Да, Джондалар… Джондалар из Зеландонии.

— Джондалар… Мужчина Зеландонии.

— Нория. Женщина Хадумаи.

— Жен-щи-на?

— Женщина, — утвердительно кивнул Джондалар, легко коснувшись ее груди.

Нория отшатнулась назад.

Джондалар развязал шнурок своей рубахи и сбросил ее наземь. Криво усмехнувшись, он коснулся своей поросшей золотистыми волосками груди и, покачав головой, произнес:

— Не женщина. Мужчина.

Она тихонько захихикала.

— Нория — женщина, — вновь повторил он, протянув руку к ее груди.

На сей раз она уже не стала шарахаться назад. Улыбка ее исполнилась спокойствия и сладостной истомы.

— Нория — жен-щи-на, — пробормотала она, блеснув глазами, и указала пальцем на низ его живота. — Джондалар — муж-чи-на.

Внезапно она вновь чего-то перепугалась и, наполнив чашу Джондалара до краев, протянула ему. Рука ее при этом сильно дрожала.

Он благодарно принял чашу и, сделав небольшой глоток, предложил ее Нории. Она кивнула, и тогда он поднес чашу к ее рту. Для того чтобы взять ее, Нории пришлось коснуться его рук. Едва она поставила чашку на землю, Джондалар взял ее за руки и поцеловал сначала в одну, потом в другую ладонь. Ее глаза округлились от удивления. Джондалар нежно взял ее за плечи и, притянув к себе, поцеловал в шею. Она мгновенно напряглась и замерла, сгорая от нетерпения и холодея от ужаса…

К тому времени, когда Джондалар вышел из палатки, огромный осетр уже был вытащен на берег. Незадолго до этого Тонолан заглянул в шатер и показал ему остроги, однако Джондалар только покачал головой и, обняв Норию, вновь забылся сном. Когда наконец он проснулся, Нории рядом с ним уже не было. Он натянул штаны и направился к берегу. Увидев радостно смеющихся Тонолана, Джерена и нескольких его сородичей, он пожалел о том, что отказался составить им компанию.

— Нет, вы только посмотрите, кто к нам пришел! — радостно заблеял Тонолан. — Сколько нам пришлось уродоваться, чтобы извлечь эту старую Хадуму из воды, а он знай себе на ложе нежится…

Джерен тут же уловил смысл сказанного.

— Хадума! Хадума! — завопил он, покатываясь от смеха и указывая пальцем на огромную рыбину. Он стал обходить ее и остановился перед примитивной акульей головой осетра. Длинные усы говорили о том, что рыбина живет на дне и питается водорослями, — если бы не огромные размеры — ее длина составляла не менее пятнадцати футов, — она была бы совершенно безобидной.

Молодой охотник ухмыльнулся и принялся покачивать бедрами перед носом огромной старой рыбы, словно хотел удостоиться ее касания.

— Хадума! Хадума!!!

Округа огласилась грубым хриплым смехом его сородичей. Джондалар заулыбался. Охотники стали плясать вокруг рыбины, тряся телесами и выкрикивая имя своей прародительницы:

— Хадума! Хадума!

Вскоре танец превратился в настоящую драку — все его участники пытались пробиться к заветному месту возле рыбьей головы. Один из охотников плюхнулся в реку и тут же поспешил затащить туда же своего товарища. Не прошло и минуты, как в реке успели побывать все танцоры — в том числе и Тонолан.

Выбравшись на берег, он первым делом устремился к своему старшему брату.

— Думаешь, тебе удастся уйти отсюда сухим? — сказал он упиравшемуся изо всех сил Джондалару. — Нет, братишка, ничего у тебя не выйдет! Джерен, давай окунем Синий Глазка!

Едва заслышав свое имя, Джерен поспешил к братьям. За ним побежали и все остальные. Совместными усилиями они подтащили Джондалара к берегу. В следующее мгновение все участники этой шутливой свалки оказались в воде, что еще пуще рассмешило их. Мокрые и донельзя довольные, они вышли на берег, и тут один из них заметил, что возле рыбины стоит не кто иной, как сама Хадума. Смех тут же смолк.

— Хадума? — строго спросила старуха.

Охотники испуганно переглянулись и застенчиво потупили глаза. Старуха довольно захихикала и, встав возле рыбьей головы, закрутила своим задом. Ее счастливые отпрыски радостно засмеялись и, подбежав к ней, дружно стали на четвереньки — каждому хотелось, чтобы Хадума прокатилась именно на его спине.

Джондалар вновь улыбнулся, мгновенно поняв, что подобную игру они затевали не впервые. Соплеменники не только почитали свою древнюю прародительницу, они по-настоящему любили ее. А Хадума, соглашаясь участвовать в их забавах, получала от этого явное удовольствие. Старуха огляделась по сторонам и, заметив Джондалара, указала на него пальцем. Мужчины подозвали его к себе и с величайшим почтением и осторожностью посадили старуху ему на спину. Он медленно поднялся на ноги. Хадума показалась ему почти невесомой, однако Джондалар не мог не поразиться ее силе и цепкости.

Он медленно пошел вслед за охотниками, побежавшими вдоль берега, но Хадума тут же ударила его по плечу, требуя, чтобы и он перешел на бег. Джондалар послушно исполнил ее приказание и понесся за ликующими отпрысками Хадумы. Они бегали по берегу, пока совершенно не выбились из сил. Джондалар осторожно опустил старуху на землю. Та нашла свою клюку и, гордо выпрямившись, направилась к стоянке.

— Вот это старуха так старуха! — восторженно воскликнул Джондалар, обращаясь к Тонолану. — Шестнадцать детей, пять поколений потомков — ты только подумай! Нисколько не сомневаюсь, она доживет и до того времени, когда родится шестое поколение…

— Увидит шестой потомка, потом умирай.

Джондалар испуганно обернулся. Он даже не услышал, как к ним подошел Тамен.

— Что значит «умирай»?

— Хадума говори — Нория делай синий глазка, дух Зеландонии, потом Хадума умирай. Говори — долго здесь сиди, пора уходить. Смотреть детка — тогда умирай. Имя детка Джондал — шестой поколение Хадумаи. Хадума счастливый Зеландонии. Говори — хороший мужчина. Делай приятный Первый Радость трудно. Мужчина Зеландонии — хороший мужчина.

Джондаларом владели противоречивые чувства.

— Если она сама хочет умереть, значит, так оно и будет. Но мне грустно даже думать об этом, — сказал он печальным голосом.

— Все Хадумаи будет грустный, — кивнул головой Тамен.

— Скажи, смогу ли я встретиться с Норией? Времени-то прошло совсем ничего… Просто я не знаю ваших обычаев, понимаешь…

— Обычай нету… Хадума говори — да. Твоя скоро уходи?

— Если этот осетр устроит Джерена, то да. Нам нужно спешить. Но скажи, откуда ты это знаешь?

— Мне говори Хадума.

Вечером на стоянке начался настоящий пир, благо осетрины хватало на всех. Днем все члены племени занимались разделкой и нарезкой огромной рыбьей туши. Предназначенная для вяления осетрина резалась узкими полосками. Тогда же Джондалар увидел и Норию — она и несколько сопровождавших ее женщин направлялись к неведомой ему стоянке, находившейся выше по течению реки. Ее привели к нему только с наступлением темноты. Они отправились к реке. Джондалар заметил, что за ними неотступно следуют две женщины, и печально вздохнул. Они уже и так нарушили существующее правило, запрещавшее видеться участникам Ритуала в течение нескольких дней, оставить же их наедине сородичи Нории не решились.

Они молча стояли под деревом. Нория печально понурила голову. Джондалар убрал упавшую на ее лицо прядку волос и, взяв Норию за подбородок, повернул к себе ее лицо. В ее глазах стояли слезы. Он отер их костяшками пальцев и поднес ставшую влажной руку к своим губам.

— О, Джондалар… — прошептала она, припав к нему. Он обнял Норию и дважды поцеловал ее в губы — первый раз нежно, второй — страстно.

— Нория… Женщина… Красавица…

— Джондалар делай Нория женщина, — пробормотала она. — Делай Нория… Делай…

Она едва не разрыдалась, понимая, что ей так и не удастся найти нужных слов.

— Я знаю, Нория. Знаю…

Он сделал шаг назад и, улыбнувшись, легко похлопал ее по животу. Заплаканное личико Нории осветилось улыбкой.

— Нория делай Зеландонии. — Она нежно коснулась его века. — Нория делай Джондал. Хадума…

— Да, — кивнул Джондалар. — Тамен сказал мне об этом. Джондал — шестое поколение Хадумаи… — Он взял в руку свой мешочек. — Нория, я хочу кое-что дать тебе, слышишь? — Достав из мешочка каменную доний, он вложил ее в раскрытую ладонь Нории. Как ему хотелось сказать ей о том, сколь дорога ему эта старинная, передававшаяся из поколения в поколение вещь, полученная им от матери… Он печально улыбнулся. — Эта доний — моя Хадума. Хадума Джондалара. Теперь она твоя. Хадума Нории.

— Хадума Джондалара, — изумилась она, глядя на резную каменную фигурку. — Хадума Джондалара? Нория?

Он утвердительно кивнул. Заливаясь горючими слезами, Нория поднесла доний к губам.

— Хадума Джондалара…

Тонкие ее плечики сотрясались от рыданий. Совершенно неожиданно она поцеловала его в лицо и, заплакав еще горше, не разбирая дороги, побежала к стоянке.

С ними прощался весь лагерь. Рядом с несчастной, обливавшейся слезами Норией стояла довольная, улыбающаяся Хадума. Джондалар вновь смахнул со щеки Нории слезинку и поднес руку к губам. Нория печально улыбнулась. Джондалар вздохнул и направился к терпеливо дожидавшемуся его Тонолану, заметив в последний момент томный взгляд, брошенный на Норию Джереном.

Нория стала женщиной, получившей благословение самой Хадумы. Ее ребенок должен был осчастливить очаг ее мужчины. Все уже знали о том, что во время Ритуала она испытывала блаженство и радость, и это значило, что она станет хорошей женой — любвеобильной и желанной.

— Ты действительно считаешь, что твой дух даст Нории ребенка? — поинтересовался Тонолан, когда стоянка осталась позади.

— Что я тебе могу ответить? Хадума очень мудрая женщина… Она знает куда больше, чем все остальные… Она действительно «большой шаман». Если кто-то и способен на такие вещи, так это она.

Какое-то время они молча шли вдоль берега. Наконец Тонолан сказал:

— Большой Брат, мне нужно задать тебе один вопрос.

— Задавай.

— Как это тебе удается? Я знаю, все мужчины говорят, что они готовы участвовать в Ритуале Первой Радости хоть каждый день, хотя на деле многие побаиваются его… Я знаю нескольких мужчин, которых постигла неудача, — ты понимаешь, о чем я… Честно говоря, я и сам не очень-то уверенно чувствую себя в этой роли, пусть у меня и не было таких случаев, чтобы я с ней не справился. Тебя же выбирают постоянно, верно? Мало того, все эти женщины после этого влюбляются в тебя. Как ты это делаешь? Я наблюдал за тобой во время празднеств, но ничего необычного не заметил — ты делаешь это точно так же, как и все остальные.

— Не знаю, Тонолан, — ответил Джондалар, пожав плечами. — Я пытаюсь быть заботливым, и только.

— Можно подумать, другие мужчины этого не делают. Здесь явно что-то не так. Как это говорил Тамен? «Делать женщина приятный — трудно». Скажи, в чем твой секрет? Я стараюсь не делать ей больно, и только. Был бы ты недоразвитым, я бы еще понял… Давай, открой своему братишке секрет. Я ведь никогда не тяготился женским обществом, ты же знаешь… По мне, чем их больше, тем лучше.

Джондалар замедлил шаг и повернулся к Тонолану:

— Да, с тобой все понятно. Наверное, я обещал Мароне вернуться именно для того, чтобы у меня был повод уйти от любой из них. — Джондалар наморщил лоб. — Ритуал Первой Радости является для женщины совершенно особым событием. Для меня — тоже. Но многие молодые женщины в каком-то смысле так и остаются девочками. Им что мальчишки, что мужчины — все едино… Как ты скажешь такой молодой женщине, с которой ты только что провел эту особую ночь, что предпочел бы иметь дело не с нею, а с женщиной более искушенной в любовных делах? Великая Дони, Тонолан! Мне не хочется обижать их, но влюбиться и провести вместе ночь — не совсем одно и то же.

— Джондалар, порой мне кажется, что ты никогда никого не любил.

Джондалар ускорил шаг.

— Что ты хочешь этим сказать? Я любил многих женщин.

— Как тебе сказать… Мы говорим о разных вещах.

— Откуда ты это знаешь? Ты-то сам кого-нибудь любил?

— Да. Со мной такое случалось несколько раз, пусть обычно это длилось и недолго… Ладно, Брат, не хочешь говорить, не говори. Можешь от меня не убегать.

Джондалар вновь пошел помедленнее.

— Может, ты и прав. Я действительно никого не любил… Наверное, я вообще никого не полюблю…

— Ну и что с того? Кому от этого будет хуже?

— Слушай, оставь ты меня в покое! — зло выпалил Джондалар и тут же совсем другим тоном добавил: — Не знаю, Тонолан… Мне нравятся женщины… Каждый раз, когда я участвую в Ритуале Первой Радости, сердце мое переполняется любовью и восторгом. Но я предпочитаю иметь дело с женщинами, а не с девушками. Она должна быть свободной и раскованной, со своими желаниями и предпочтениями, понимаешь? При этом она может быть молодой или старой, наивной или опытной — словом, какой угодно…

— Много хочешь, братишка.

— Ты спросил — я ответил.

Какое-то время они шли молча.

— Слушай, может, ты знаешь, сколько лет Зеландонии? — неожиданно спросил Тонолан. — Наверное, чуть помладше Матери, верно?

Джондалар мгновенно насторожился.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Говорят, еще несколько лет тому назад она была редкостной красавицей. Старые люди утверждают, что никто не мог с ней сравниться. Мне трудно это понять, но они почему-то считают ее достаточно юной для того, чтобы быть Первой из Тех, Кто Служит Матери. Расскажи мне о ней, Большой Брат. И ответь мне, правда ли то, что они говорят о тебе и Зеландонии?

Джондалар остановился и заглянул в лицо своему брату.

— Сначала скажи, что они говорят обо мне и Зеландонии? — процедил он сквозь зубы.

— Прости… Не надо было мне говорить об этом… Будем считать, что я ни о чем тебя не спрашивал, идет?

Глава 5

Эйла вышла из пещеры и, остановившись на краю каменного карниза, принялась потягиваться и тереть глаза. Солнце только-только взошло; прикрыв глаза рукой, Эйла стала искать взглядом табун. Она провела в пещере всего несколько дней, но подобное начало утра уже стало входить у нее в привычку. Такой обычай делал ее одинокое существование более сносным — в эти минуты она вспоминала о том, что в долине живут, кроме нее, и другие живые существа.

Она уже была знакома с повадками лошадей, знала, куда и когда они ходят на водопой и под какими деревьями скрываются от полуденного зноя. Она стала выделять некоторых животных. Ей нравился годовалый жеребенок с очень светлой сероватой шкурой, казавшейся на фоне его темных задних ног и жесткой гривы едва ли не белоснежной; темная полоска виднелась и на его спине. Эйла выделяла среди прочих и мышастую кобылицу с жеребенком, шкура которого имела такой же золотистый цвет, как и у жеребца. Конечно же, самым заметным в табуне являлся его вожак, место которого когда-то должен был занять один из годовалых жеребят, вызывавших у жеребца досаду, или кто-нибудь из еще более молодых животных. Золотистый жеребец с темно-коричневыми гривой и задними ногами находился в самом расцвете сил, что не могло не сказаться на его повадках.

— Доброе утро, лошадиное племя! — просигналила Эйла, сделав приветственный жест, обычный для этого времени суток. — Сегодня я спала долго. Вы уже успели утолить жажду, а я еще нет…

Эйла легко и уверенно сбежала к реке — за прошедшие несколько дней она успела изучить эту дорогу до малейших деталей. Утолив жажду, она решила искупаться и сбросила с себя шкуру. Это была ее старая накидка, которую она успела не только выстирать и высушить, но и обработать скреблом, вернув коже прежнюю мягкость. Естественно присущие Эйле аккуратность и чистоплотность были подкреплены воспитанием, полученным у Айзы, успех растительной фармакопеи которой во многом зависел от аккуратности и точности, — путаница в подобных делах считалась совершенно недопустимой. Она ясно осознавала и опасность, которую таили в себе грязь и инфекции. Конечно же, грязь являлась неизбежным спутником любого путешественника, но здесь, на берегу реки, с ней возможно было расстаться.

Она взъерошила свои густые светлые волосы, волнами падавшие ей на плечи.

— Сегодня утром я помою голову, — произнесла она вслух.

Вспомнив о зарослях мыльного корня, она отправилась к излучине. Набрав корней, она вернулась назад и увидела возле берега большой выступающий из-под воды валун с несколькими чашеобразными углублениями. Подобрав с земли круглый камень, она пошла к валуну. Она обмыла корни и, налив воду в одно из углублений, принялась растирать их, насыщая воду мыльным сапонином. Когда выемка наполнилась пеной, она намылила ею голову и тело, после чего нырнула в воду.

Большой кусок высившейся над склоном стены в свое время рухнул вниз. Эйла забралась на его надводную часть, согретую лучами солнца. Ее отделяла от берега узкая протока, вода в которой доходила Эйле до пояса. Часть ее была затенена ветвями большой ивы, оголенные корни походили на длинные костлявые пальцы, тянущиеся к реке. Она отломила ветку с кустика, уходившего корнями в узкую трещину, зубами очистила ее от коры и принялась расчесывать ею свои сохнущие на солнце волосы.

Она мечтательно смотрела в воду, мыча себе под нос что-то невразумительное, и тут ее внимание привлекло какое-то движение. Она мгновенно насторожилась и, присмотревшись получше, увидела под корнями крупную форель. «Я не ела рыбы с тех самых пор, как покинула пещеру», — подумала она, тут же вспомнив о том, что еще не завтракала.

Она отошла к противоположному концу каменного островка, бесшумно спустилась в воду и, отплыв далеко в сторону, вышла на мелководье. После этого она опустила руку под воду и медленно-медленно пошла назад, борясь с сильным течением. Оказавшись возле дерева, она увидела перед собой форель, затаившуюся под корнями.

Глаза Эйлы возбужденно сверкнули. Она стала вести себя еще осторожнее, боясь вспугнуть добычу. Остановившись в футе от хвоста рыбы, она завела над ней руку и легко коснулась ее головы. В следующее мгновение она схватила форель за жабры и швырнула ее на берег. Форель отчаянно забилась на камнях, однако агония ее была недолгой.

Эйла довольно улыбнулась. Ловить форель руками ее учили еще в детстве. Сейчас она испытывала такую же радость, как и в тот раз, когда ей удалось поймать свою первую рыбу. Она хорошенько рассмотрела это место, понимая, что со временем сюда могут приплыть и другие. Вернувшись на берег, она подняла с земли свою добычу, вспоминая вкус форели, запеченной на раскаленных камнях. Рыба была настолько крупной, что Эйла вряд ли смогла бы съесть ее за один присест.

Пока готовился завтрак, Эйла занималась плетением корзины из листьев юкки, собранных ею накануне. Это была самая обычная корзина, предназначенная для вполне конкретной цели, но благодаря некоторым вариациям, позволявшим менять фактуру материала, Эйле удалось сделать на ней простенький узор. Она работала быстро и со знанием дела, стараясь, чтобы корзина получилась водонепроницаемой. Такие корзины обычно использовались для готовки, но Эйле она была нужна совсем для иной цели. Она хотела сделать емкость для хранения зимних припасов.

«Собранная вчера смородина высохнет через несколько дней, — подумала она, посмотрев на круглые красные ягоды, рассыпанные на травяных матах, лежавших перед входом в пещеру. — К тому времени поспеют другие ягоды. Черники будет много, а вот на сохнущую маленькую яблоньку рассчитывать особенно не приходится. Вишен тоже много, но они вот-вот перезреют. Если уж их собирать, так сегодня. Если птицы не поклюют семена подсолнечника, можно будет собрать и их. Возле яблони я видела знакомые кустики, похожие на лещину. Только они какие-то мелкие, не то что возле нашей пещеры… Может, в шишках тех сосен есть орешки? Я смогу собрать их и попозже. Скорее бы приготовилась эта рыба!

Надо насушить зелени. И лишайников. И грибов. И кореньев. Все корни сушить не нужно — часть можно положить в дальний конец пещеры. Может, собрать побольше семян амаранта? Они такие маленькие, поэтому их вечно не хватает. Нужно запасать зерно — на лугу зрелых колосьев предостаточно… Так, сегодня я буду собирать зерно и вишню, но прежде мне нужно запастись корзинами… Может, сделать их из бересты? Жаль, что у меня нет сыромятной кожи, из которой можно было бы изготовить большой мешок.

Когда я жила с Кланом, там всегда находились лишние шкуры. Охо-хо… А что я буду надевать на себя зимой? Шкурки кроликов и хомяков слишком малы и тонки. Если бы я могла охотиться на мамонтов, у меня было бы много жира — даже на светильники могло бы хватить. Разве есть что-нибудь вкуснее и сытнее мяса мамонта? Интересно, готова ли форель?»

Эйла сдвинула в сторону мягкий лист и потыкала рыбу тонкой палочкой. Рыба была уже практически готова.

«Если бы хоть немного соли… Но поблизости нет моря. Тут уж ничего не поделаешь. У листьев мать-и-мачехи солоноватый вкус, к ним можно добавить семена и листья других растений. Айза могла сделать вкусной любую пищу. Может, мне стоит отправиться в степь и поохотиться там на куропаток? А потом приготовить их так, как это нравилось Кребу?»

К ее горлу тут же подступил комок. Эйла затрясла головой, пытаясь отогнать от себя воспоминания об Айзе и Кребе.

«Еще мне нужно где-то развесить травы — для заварки и для снадобий. Я ведь могу заболеть. Надо будет срубить несколько молодых деревьев и натянуть между ними кожаные ремни. Надо, чтобы они немного высохли… Рубить деревья на дрова мне скорее всего не придется — валежника и плавника предостаточно, да и лошадиный помет годится… Если его высушить, он горит прекрасно. Начну таскать дрова прямо сегодня, а через несколько дней займусь орудиями. Какое счастье, что я нашла здесь кремень. Рыба, должно быть, готова…»

Эйла ела форель прямо с раскаленных камней, на которых она запекалась. Она подумала о том, что в груде костей и плавника можно будет найти какую-нибудь плоскую кость или доску, чтобы использовать ее в качестве тарелки. Для этой цели лучше всего подходили лопаточные и тазовые кости. Она опорожнила свой маленький мех, вылив его содержимое в чашу для готовки, и в который раз пожалела о том, что у нее нет желудка какого-нибудь крупного животного, из которого она смогла бы сделать новый, куда более вместительный мех. Опустив в воду несколько раскаленных камней, она бросила в чашу горсть сухих плодов шиповника, хранившихся в сумке со снадобьями. Обычно она использовала шиповник как лекарство от легкой простуды, но из него можно было заваривать и вкусный, приятный чай.

Непростая задача сбора, обработки и хранения даров долины нисколько не страшила Эйлу, напротив, она хотела заняться ее решением прямо сейчас. Нужно было как-то отвлечь себя от мыслей об одиночестве. Она прекрасно понимала и то, что времени на эту работу у нее осталось совсем немного. Помощников у нее не было, а запасать следовало очень и очень многое. Впрочем, хватало тревог и без того…

Попивая горячий чай, Эйла продолжала плести корзину. Что ей понадобится для того, чтобы пережить долгую зиму?

«Шкура, которой я буду укрываться зимой, — подумала она. — Мясо. Ну а жир? Какой-то запас жира тоже нужен. Зимой без него никак не обойтись. Лучше заняться не корзинами, а коробами из бересты, но для того, чтобы их клеить, мне понадобятся копыта, кости и мездра — иначе клей не сваришь. Где же я возьму большой мех для воды? А ремни для сушилки? Я смогла бы обойтись жилами и внутренностями, которые набила бы жиром, и…»

Ее быстро двигавшиеся пальцы внезапно замерли. Эйла потрясение уставилась прямо перед собой. «Мне достаточно убить одно-единственное большое животное, чтобы все это стало явью! Одно-единственное! Но как это сделать?»

Эйла доплела свою небольшую корзинку, поставила ее внутрь старой, а ту повесила себе на спину. После этого сложила орудия в складку своей накидки, прихватила с собой копалку и пращу и отправилась в сторону луга, где находилась дикая вишня. Сначала она собрала все ягоды, до которых можно было дотянуться с земли, после чего полезла на дерево. Переспевшие кисло-сладкие ягоды она съедала на месте, прочие складывала в свою корзину.

Спустившись вниз, Эйла решила прихватить с собой и вишневой коры, считавшейся сильным средством от кашля. Она стесала каменным топором тонкий слой плотной наружной коры, после чего принялась соскребать ножом мягкий камбий. Когда-то в детстве ей довелось собирать вишневую кору для Айзы. Неожиданно Эйла заметила на поле нескольких мужчин, решивших поупражняться в метании камней и дротиков. Она знала, что подсматривать за другими нехорошо, но ей было интересно, как же старый Зуг будет учить мальчика метанию камней из пращи. Она знала и о том, что женщинам возбраняется брать в руки оружие, однако, когда мужчины ушли, оставив пращу на земле, не смогла устоять перед таким соблазном. Ей страшно хотелось метнуть камень-другой. «Интересно, дожила бы я до этого момента, если бы не подобрала ту пращу? Впрочем, если бы я не научилась владеть ею, Бруд не относился бы ко мне так плохо и мне, возможно, не пришлось бы уходить оттуда… С другой стороны, тогда не было бы и Дарка…

Если бы, если бы… — подумала Эйла с грустной усмешкой. — Зачем думать о том, чего нет? Они там — я здесь. А с пращой охотиться на крупное животное просто смешно. Мне нужен дротик!»

Эйла направилась к реке, чтобы отмыть руки от липкой вишневой смолы и утолить жажду. Путь ее проходил через осиновую рощу. Вид стройных молодых деревьев заставил ее остановиться. Потрогав ствол одной из осин, она просияла. Это именно то, что ей нужно! Она сможет сделать копье!

Эйла поежилась. «Представляю, как озлился бы сейчас Бран! Он разрешил мне охотиться, но только с помощью пращи и никак иначе. Он…

Но что бы он сделал? Что? Я здесь, а они там… К тому же я для них умерла. Здесь только я — я одна…»

И тут что-то оборвалось в ней, подобно перетянутой, не выдержавшей напряжения жиле. Эйла рухнула на колени. «Как бы мне хотелось, чтобы рядом со мной жил какой-нибудь человек! Кто угодно. Какой угодно. Даже Бруду я была бы рада. Если бы он разрешил мне вернуться назад и увидеться с Дарком, я согласилась бы навсегда отказаться от пращи». Эйла зарыдала в голос, прикрыв лицо руками и припав к тонкой осинке.

Ее плач не взволновал ни одного из здешних обитателей. Мелкие создания, населявшие луг и рощу, постарались уйти как можно дальше от этого странного существа, производившего непонятные всхлипывающие звуки. Никто не мог ни услышать, ни тем более понять ее. Во время своих скитаний Эйла лелеяла надежду на то, что ей удастся найти людей — таких же людей, как она сама. Теперь же, когда она решила остановиться в этой долине, надеяться ей было уже не на что. Ей оставалось одно — принять свое одиночество как должное, сжиться с ним. Но не только чувство одиночества мучило Эйлу — ее снедала постоянная тревога о будущем. Она с ужасом думала о приближающихся холодах. Насколько суровы здешние зимы? Сможет ли она пережить эту пору? Все последние дни она жила в страшном напряжении, которое и являлось истинной причиной ее слез. Впрочем, теперь, когда она наплакалась вволю, ей стало заметно легче.

Когда она поднялась на ноги, ее слегка знобило, однако она заставила себя взять в руки каменный топор и принялась подрубать сначала одну, потом другую молодую осинку. «Я видела, как мужчины делают копья, — подумала она, срубая с деревца ветки. — Это совсем не сложно». Она оставила очищенные от ветвей стволы на краю поля и отправилась собирать колосья односеменной пшеницы и ржи. Этому она посвятила весь остаток дня. Возвращаясь назад, она прихватила с собой и будущие древки копий.

Едва ли не весь вечер ушел у нее на очистку осиновых стволов от коры и на их обстругивание. Во время короткого перерыва она приготовила немного зерна (она собиралась съесть его с остатками рыбы) и рассыпала вишню по матам. Эйла приготовилась к следующему шагу еще до наступления темноты. Она перетащила древки в пещеру и, отмерив на одном из них нужную длину, несколько больше ее собственного роста, сделала зарубку. После этого она принялась обжигать отмеренную часть в пламени костра, равномерно вращая древко вокруг оси, как это делали мужчины из Клана. Сняв почерневший верхний слой зубчатым скреблом, она продолжила обжиг, время от времени углубляя круговую канавку. Когда наконец верхняя часть ствола отломилась, она занялась обжигом и заточкой острия копья, после чего взялась за обработку второй осины.

Работу эту Эйла закончила очень поздно. Она чувствовала крайнюю усталость, которая ее радовала. Чем больше устаешь, тем сильнее хочется спать. Ночи стали для нее самым тягостным временем. Эйла засыпала огонь, подошла к выходу из пещеры и подняла глаза к ночному небу, усеянному множеством сверкающих звезд, пытаясь хоть как-то отсрочить время отхода ко сну. Ложе ее представляло собой неглубокую яму, заполненную сухой травой, на которую была брошена шкура. Эйла направилась туда медленным шагом и легла на шкуру так, чтобы были видны тлеющие уголья костра.

Стояла полнейшая тишина. Здесь не было ни людей, готовящихся отойти ко сну, ни храпа, ни звуков любовных игр — ни единого вздоха, кроме ее собственного дыхания. Она потянулась к мягкой шкуре, которой когда-то подвязывала к спине сына, и прижала ее к груди, почувствовав, как по щекам побежали горячие слезы. Она укрылась с головой и свернулась в калачик, чувствуя, что на сей раз ей не скоро удастся заснуть.

Эйла проснулась оттого, что ей захотелось облегчиться. Она вышла из пещеры и увидела у себя на ноге кровь. Вернувшись назад, она стала рыться в своих нехитрых пожитках, разыскивая полоски мягкой кожи и специальный пояс. Кожу эту давно следовало выбросить. Эйла пыталась стирать ее, однако она стала жесткой и засаленной. Если бы у нее была шерсть муфлона… Она вспомнила о мягкой кроличьей шкурке. «Я хотела оставить эту шкурку на зиму, но до той поры я еще успею добыть кроликов…»

Нарезав шкурку на узкие полоски, она отправилась к реке, желая совершить ставшее привычным утреннее омовение. «И как это я могла об этом забыть? Теперь я и делать-то ничего не смогу, разве что…»

Она расхохоталась. Здесь женское проклятие не имело силы. Здесь не было ни мужчин, на которых она могла бы посмотреть, ни предназначенной для них пищи, которую она могла осквернить своим прикосновением. Она была одна. Одна-одинешенька.

«И все-таки мне следовало это предвидеть… Правда, дни теперь несутся так быстро… Кто бы мог подумать, что прошло столько времени? Давно ли я попала в эту долину?» Она пыталась вспомнить, но дни словно сливались воедино. Эйла нахмурилась. «Это ведь очень важно… Может, времени у меня осталось куда меньше, чем я думала…» На миг ею овладела паника. «Все не так уж и плохо, — напомнила она самой себе. — До тех пор пока не созреют плоды и не опадут липы, снег не пойдет. Ладно, попробую вести счет дням…»

Некогда Креб показал, как следует делать зарубки на палке, чтобы отметить ход времени. Он поразился тогда ее сообразительности: она вмиг поняла, что к чему, хотя он лишь кратко объяснил это, снисходя к ее постоянным вопросам. Это священное знание передавалось только мог-урам и их прислужникам, и о нем не следовало говорить с девчонкой, поэтому он запретил ей упоминать об этом. Ей вспомнился гнев Креба, заставшего ее за изготовлением подобной палки, с помощью которой она хотела считать дни между полнолуниями.

— Креб, если ты видишь меня из мира духов, пожалуйста, не гневайся на Эйлу, — сказала она на своем безмолвном языке жестов. — Ты же понимаешь, как это важно.

Она нашла длинную гладкую палку, взяла в руки кремневый нож и сделала зарубку. Немного подумав, она дополнила ее еще двумя зарубками, после чего поднесла к лицу руку с тремя оттопыренными пальцами. «Вроде бы дней прошло куда больше… Сколько, я не знаю… Пусть уж будет столько. Сегодня вечером я добавлю еще одну зарубку, завтра — еще, и так — каждый день». Она вновь посмотрела на палку. «А вот над этой зарубкой я сделаю другую — поменьше, — помечу день, когда у меня пошла кровь…»

После того как Эйла изготовила копья, луна прошла через добрую половину своих фаз, но она все еще не понимала, каким образом можно добыть большое животное. Она сидела возле входа в пещеру, устремив взгляд к звездному небу. Летний зной настолько измучил ее, что она искренне радовалась вечерней прохладе. Эйла только что закончила новый летний наряд. Надевать в такую жару свою обычную накидку ей не хотелось. Возле пещеры она могла ходить и голой, но, если речь шла о дальних походах, ей нужно было иметь при себе накидку со складками, в которых она носила и орудия, и находки. Став женщиной, она стала подвязывать свою пышную грудь широкой кожаной лентой, что позволяло ей бегать и прыгать, не испытывая никаких неудобств. Здесь, в долине, где можно было не бояться косых взглядов мужчин, подобный наряд представлялся ей самым разумным.

Шкуры, которую она могла бы укоротить, у нее не было, и потому она стала использовать в качестве набедренной повязки и пояса, стягивавшего ей грудь, кожу кроличьих шкурок.

Утром Эйла решила отправиться в степь. Копья у нее теперь имелись — оставалось надеяться на то, что попадется и достойная дичь.

По пологому северному склону долины она могла подняться к степной равнине, лежавшей к востоку от реки; выбраться на запад было куда сложнее — ей пришлось бы карабкаться вверх по крутому обрыву. Эйла встретила в степи оленей, зубров, лошадей и даже нескольких сайгаков, однако вернулась домой с парой куропаток и большим тушканчиком. Все объяснялось тем, что крупные животные не подпускали ее к себе, предпочитая отходить на безопасное расстояние.

Дни проходили за днями, и Эйла, не оставлявшая попыток добыть крупную дичь, стала постепенно впадать в уныние. Она частенько бывала в обществе мужчин и потому не могла не слышать разговоров об охоте, тем более что ни о чем ином мужчины не говорили. Так вот, мужчины всегда охотились сообща. Излюбленная их тактика походила на тактику волчьей стаи и заключалась в следующем: они отсекали одно из животных от стада и загоняли его до такой степени, что к моменту нанесения решающего удара их жертва уже едва держалась на ногах. Эйла же охотилась в одиночку.

Иногда мужчины рассказывали о том, как таятся, поджидая своих жертв, терпеливые огромные кошки, чтобы затем, сделав Молниеносный бросок, поразить их своими страшными когтями и клыками. Но, увы, Эйла не обладала ни когтями, ни клыками, ни проворностью кошки. К тому же она никак не могла привыкнуть к этим длинным и тяжелым копьям… и все-таки иного выхода у нее попросту не существовало.

В ночь новолуния ей в голову пришла неплохая идея. В новолуние — Праздник Пещерного Медведя проводился именно в такие ночи — она частенько вспоминала Собрания Клана.

Она стала вспоминать охотничьи сцены, представленные разными кланами. Лучше всех танцевал неистовый могучий Бруд, рассказывавший собравшимся о том, как ему и его сородичам, вооруженным факелами, удалось загнать в гиблый распадок огромного мамонта. Вторыми были хозяева, показавшие гостям, как они вырыли на тропе, которой носороги шли на водопой, глубокую яму, покрыли ее ветками и загнали это страшное животное, известное своей непредсказуемостью и неистовостью.

Выйдя на следующее утро из пещеры, Эйла первым делом отыскала взглядом лошадей. На сей раз она их уже не приветствовала. Хотя Эйла узнавала всех животных, входивших в табун, они стали для нее едва ли не друзьями, но сейчас, когда речь шла о ее выживании, об этом можно было забыть.

В течение нескольких дней она только и делала, что наблюдала за лошадьми. Ее интересовало, где животные предпочитают пастись, как идут на водопой, где они проводят ночи. Постепенно у нее сложился план. Она старалась продумать все, вплоть до мельчайших деталей.

Целый день у нее ушел на то, чтобы нарубить веток и перенести их на луг. Она перегородила ими узкий проход между деревьями, росшими на берегу реки. Затем стала собирать смолистую кору и ветки хвойных деревьев, сухие трухлявые коряги, загоравшиеся в мгновение ока, и сухую прошлогоднюю траву. Вечером она занялась изготовлением дымных факелов, для чего ей и понадобились смола и трава.

Утром следующего дня она захватила с собой из пещеры палатку и рог зубра. Спустившись к подножию стены, она извлекла из-под груды плавника большую плоскую кость и принялась затачивать ее край. После этого она прихватила с собой все имевшиеся в ее распоряжении ремни и жилы, искренне надеясь на то, что они ей действительно понадобятся, и, спустившись вниз, принялась срывать с деревьев лианы и бросать их на берег. Она перенесла на берег груды плавника и валежника, для того чтобы развести огонь и здесь.

К вечеру все было готово. Эйла нервно расхаживала по берегу, наблюдая за передвижениями табуна и то и дело с опаской поглядывая на небо. На востоке появилось несколько тучек. Оставалось надеяться на то, что они не затмят собой света луны. Эйла приготовила себе немного зерна и ягод. Впрочем, есть ей не хотелось. Она взяла в руки копье и, сделав несколько пробных замахов, вновь положила его на землю.

После этого она снова подошла к горе плавника и костей и извлекла из нее длинную плечевую кость оленя с массивным мослом. Она с силой ударила ею по лежавшему здесь же бивню мамонта и сморщилась, почувствовав в плече неожиданно сильную отдачу. При этом сама кость совершенно не пострадала. О лучшей дубинке не приходилось и мечтать.

Луна вышла из-за горизонта еще до захода солнца. Эйла пожалела о том, что ей ни разу не довелось присутствовать на церемониях, предшествующих охоте. Женщин на них не допускали, ибо считалось, что их присутствие оборачивается для охотников неудачей.

«Скажут тоже, — подумала про себя Эйла. — Будь так, я бы ни за что не стала охотницей. Правда, охотиться на крупных животных мне еще никогда не приходилось…» Она сжала в руке мешочек с амулетом и подумала о своем тотеме. Охотницей ее сделал сам Пещерный Лев! Так сказал ей Креб. Иначе как можно было объяснить то, что она обращалась с пращой куда искуснее любого мужчины? Бран считал ее тотем излишне сильным для женщины и этим объяснял присутствие мужских черт в ее характере. Оставалось надеяться на то, что тотем в очередной раз принесет ей счастье.

Сумерки быстро сгущались. Когда Эйла подошла к речной излучине и увидела вдали угомонившихся до утра лошадей, на землю уже опустилась ночь. Взяв с собой плоскую кость и палатку, Эйла заспешила по высокой траве к просвету между деревьями. Именно сюда лошади приходили по утрам на водопой. В меркнущем свете листва казалась уже не зеленой, а серой. На фоне быстро темневшего неба дальние деревья сливались в сплошную черную массу. Эйла разложила шкуру на земле и принялась рыть яму, надеясь на то, что ночь выдастся светлой.

Поверхность земли оказалась покрытой плотной коркой, однако под ней грунт был податливым и мягким. Наточенная лопатка входила в него на удивление легко. Вырытый грунт Эйла отбрасывала на шкуру. Время от времени она оттаскивала ее к деревьям, где и ссыпала грунт в траву, опасаясь, что куча земли у самой тропы может напугать осторожных и пугливых лошадей. Когда яма стала поглубже, она стала класть шкуру на дно. Работа оказалась достаточно трудной, при этом она совершала ее, полагаясь не столько на зрение, сколько на осязание и интуицию. Рыть яму в одиночку ей еще не доводилось. Большие выложенные камнем ямы для готовки, где можно было запечь добрую половину оленьей туши, выкапывались совместными усилиями всех женщин. Надо заметить, они существенно уступали в размерах этой ямище.

Стенки ее доходили Эйле до пояса. Внезапно она поняла, что на дне начала выступать вода, и тут же пожалела о том, что стала рыть ловушку так близко к реке. Вода быстро прибывала. К тому времени, когда Эйла наконец сдалась и решила выбраться из ямы, грязная жижа успела подняться выше ее лодыжек.

«Надеюсь, хватит и этого, — подумала она. — В любом случае ничего иного мне не остается. Чем глубже я ее вырою, тем больше в ней будет воды…» Она глянула на луну и поняла, что времени у нее осталось совсем немного.

Она побежала к тому месту, где лежали заготовленные накануне ветки, и, споткнувшись о невидимый корень, тяжело рухнула на землю. «Как это я?» — подумала она, потирая ногу. Ладони и колени саднило, из ссадины сочилась кровь.

Мысль о собственной уязвимости и хрупкости потрясла Эйлу до глубины души. «А если бы я сломала себе ногу? Случись что, мне и помочь некому. Что бы я делала? У меня даже огня с собой нет. А если на меня нападет какой-нибудь зверь?»

Она живо представила себе, как на нее, хищно блеснув глазами, бросается злобная рысь, и рука ее сама потянулась к праще.

Праща оказалась на месте, и это тут же успокоило Эйлу. «Я ведь мертвая… По крайней мере они меня считают такой. Если что-то должно произойти, так это все равно произойдет, и ничего ты с этим не поделаешь. Беспокоиться не о чем… Главное сейчас — поспеть до утра…»

Она принялась подтаскивать к яме срубленные накануне деревца и ветки. Окружить лошадей в одиночку она не могла, ущелий с отвесными стенами в долине не существовало, однако Эйла смогла интуитивно прийти к совершенно замечательной идее. Она отличалась от всех прочих членов Клана не только физически, а прежде всего развитым, отмеченным печатью своеобразного гения мышлением. Да, в долине не было ущелья, но ведь она могла вырыть его!

То, что идея эта принадлежала не ей, не имело особого значения. Для нее она была новой. Она не считала ее открытием в полном смысле этого слова. Скорее, изменением приемов, которыми пользовались охотники Клана; благодаря этому женщина в одиночку могла охотиться на таких животных, о каких мужчина-охотник не смел и мечтать. Это было подлинное открытие, вызванное необходимостью.

Эйла с опаской посмотрела на небо и принялась возводить по сторонам тропы, ведущей к реке — а значит, и к яме, — зеленые заграждения, сплетая ветки срубленных деревьев. Она перекрыла ими все проходы. На востоке звезды уже начинали меркнуть. К тому времени, когда Эйла покончила с этой работой и окинула тропинку взглядом, стало светать. Ранние птицы огласили долину радостными трелями.

Яма имела прямоугольную форму. Длина ее была несколько больше ширины. По краям виднелись грязные следы, оставшиеся от шкуры. В треугольном пространстве, ограниченном с двух сторон сплошными зелеными стенами, сходившимися к яме, трава была не менее грязной. За ямой виднелась река, воды которой отражали свет разгоравшейся зари. Крутой южный склон долины все еще оставался покрытым мглой, однако верхняя его часть тоже начинала постепенно проявляться.

Эйла повернулась в другую сторону и попыталась найти взглядом лошадей. Этот куда более пологий склон долины становился достаточно высоким только в западной ее части, где он становился зубчатой стеной, возвышавшейся над ее пещерой, на востоке же он плавно переходил в бескрайние степные просторы. Далеко внизу виднелись покатые, поросшие высокими травами холмы. Там все еще было темно, однако Эйла разглядела движущиеся фигурки лошадей.

Схватив шкуру и заточенную лопатку, она бросилась назад, к берегу реки. Разведенный ею огонь успел потухнуть. Она разгребла палочкой золу и, достав из остывающего костра тлеющий уголек, положила его в рог зубра, после чего побежала к яме, прихватив с собой факелы, копья и дубинку. Она положила копья по сторонам ямы (здесь же она оставила и свою костяную дубинку) и побежала вниз, описывая широкую дугу. Ей нужно было зайти в тыл идущим на водопой лошадям.

Она зажгла в выбранном заранее укромном местечке и стала ждать.

Это недвижное бдение показалось ей куда более тягостным занятием, чем ночная работа. Вся она преисполнилась тревожного напряженного ожидания. Неужели ее план не сработает? Она заглянула в рог и, убедившись в том, что уголек продолжает тлеть, посмотрела на заготовленные ею факелы. Время тянулось бесконечно медленно. В голове постоянно крутилось: то-то и то-то следовало сделать иначе, а это можно было не делать вовсе, и так далее. Она ждала лошадей. Возможно, они уже начали свой извилистый путь к водопою. Возможно… Эйле оставалось одно — ждать.

Вскоре она разглядела приближающихся лошадей. Эйле показалось, что они нервничают, но она впервые видела их со столь близкого расстояния и потому могла ошибиться. Жеребец гордо направился к реке, остальные покорно следовали за ним, время от времени останавливаясь, чтобы пощипать травку. Лошади действительно нервничали, — с одной стороны, они чуяли присутствие Эйлы, с другой — их тревожил непривычный запах свежевырытой земли. Заметив, что шедший впереди жеребец вновь стал менять направление, Эйла решила, что пришло время действовать.

Она залегла от уголька факел и тут же запалила от первого факела второй. Когда они хорошенько разгорелись, она пустилась вслед за табуном, оставив рог зубра в кустах. Она бежала, вопя, улюлюкая и размахивая факелами. Впрочем, лошади были слишком далеко и потому не обращали на нее особого внимания. Их пугал лишь запах дыма, напомнивший о страшных степных пожарах. Лошади ускорили шаг. Они направлялись к месту своего водопоя, хотя некоторые из них, почувствовав неладное, стали резко забирать к востоку. Эйла помчалась туда же, надеясь преградить им путь. Теперь со своей обычной тропы свернули едва ли не все животные. Эйла с истошным криком поспешила к ним. Лошади повели себя совсем не так, как она того ожидала. Прижимая уши к голове и раздувая ноздри, они понеслись ей навстречу. Долина наполнилась ржанием и храпом пробегавших мимо нее животных. Эйла была готова расплакаться от отчаяния.

Она находилась уже возле восточного края устроенного ночью заграждения, когда вдруг увидела мышастую кобылу, несущуюся прямо на нее. Крепко сжав в руках факелы, Эйла перекрыла ей путь. Казалось, что столкновение неизбежно, но в самый последний момент кобыла резко метнулась в сторону и, увидев, что отступление невозможно, понеслась вдоль заграждения к яме. Эйла поспешила вслед за ней.

Кобыла скакала к узкому проходу, за которым поблескивала река. Когда она увидела разверзшуюся прямо перед ней канаву, было уже поздно. По всей видимости, она хотела перемахнуть через яму, но копыта ее заскользили по грязи, и она рухнула вниз, переломав себе ноги.

Тяжело дыша, Эйла подбежала к краю ямы и схватила в руки копье. Кобыла барахталась в грязи, храпя и вскидывая голову. Эйла взяла древко обеими руками, расставила ноги пошире и метнула копье в кобылу. Оно угодило ей в бок. Рана эта явно была не смертельной. Эйла понеслась на другую сторону ямы и, поскользнувшись, едва не свалилась вниз.

Второй бросок Эйлы пришелся в цель — копье вонзилось в шею обезумевшей от боли и ужаса кобылы. Она всхрапнула, рванулась вперед и тут же осела на землю. Тихое ее ржание стало походить на жалостный детский плач. Сильный удар костяной дубинкой положил конец ее мучениям.

Эйла боялась поверить своей удаче — происшедшее казалось ей слишком фантастичным. Она так и стояла на краю ямы, опершись на тяжелую кость и пытаясь отдышаться. У ее ног, на дне ямы, лежала недвижная, поверженная ее рукой кобыла. По перепачканной грязью сероватой шкуре текла кровь.

Эйла возликовала. С уст ее сорвался торжествующий, победный крик. Никогда в жизни ей не доводилось переживать ничего подобного. Она смогла это сделать!

Посреди бескрайнего континента неподалеку от водораздела между северными лессовыми степями и более влажными континентальными степями юга, в маленькой уединенной долине молодая женщина с тяжелой дубиной в руках в эту самую минуту казалась самой себе сильной и удачливой. Она сможет пережить зиму. Она выживет.

Впрочем, ликование ее было недолгим. Уже в следующую минуту Эйла поняла, что ей ни за что не вытащить животное из ямы, — придется разделывать его на месте. Нужно успеть перенести мясо на берег прежде, чем сюда соберутся хищники, привлеченные запахом крови. Затем нужно будет нарезать его на тонкие полоски, выбрав для этого лучшие части туши, разжечь костер и заняться вялением мяса. И все это время ей придется бодрствовать…

Изматывающая ночная работа и сама охота утомили ее донельзя. Ей вновь вспомнился Клан. Убив животное, мужчины могли расслабиться — разделкой и обработкой туши там занимались только женщины. Ее же труды только-только начинались. Эйла горестно вздохнула и спрыгнула в яму, с тем чтобы перерезать горло мертвой кобыле.

После этого она сбегала на берег за шкурой и кремневыми орудиями. Возвращаясь, она заметила, что там, на дальнем краю долины, табун продолжал свой бег. Стоило Эйле спуститься в яму, как она тут же забыла и о нем, и обо всем прочем. Она занялась разделкой лошадиной туши, стараясь не испортить ее и без того поврежденную шкуру.

Она поволокла конину к берегу реки. Вороны, расклевывавшие отброшенные в сторону кости и остатки мяса, не обратили на нее никакого внимания. Подбросив в костер дров, она сложила возле него мясо и вновь побежала к яме, волоча за собой пустую шкуру. Ей пришлось прибегнуть к помощи пращи, чтобы отогнать от убитой кобылы хищников, самыми крупными из которых были лисы. После ее меткого броска одна из лисиц затявкала и, хромая на одну лапу, припустила прочь. Ей пришлось бы несладко, если бы у Эйлы не иссяк запас камней. Потом Эйла утолила жажду и подобрала несколько камней. Они ей пригодились. К тому времени, когда она вторично наполнила шкуру кониной, возле костра появилась необычайно смелая росомаха, пытавшаяся стащить самый большой кусок мяса. Камень, выпущенный из пращи, уложил ее на месте. Эйла положила убитую росомаху рядом с кониной, надеясь, что у нее найдется время на то, чтобы снять с нее шкуру. В зимнюю пору мех росомахи нельзя было заменить ничем. Эйла оценила взглядом кучу плавника, собранного накануне, подбросила дров в костер и вновь направилась к яме.

Сколько там собралось зверья! Она и представить не могла, что в долине живет столько хищников. Заметив ее приближение, одна из гиен понеслась прочь, держа в зубах огромный кусок мяса. Запах крови привлек к яме лис, гиен, росомах. Волки и их свирепые, похожие на собак сородичи дхолы старались держаться на расстоянии. Канюки и коршуны вели себя куда наглее — они слетели с туши только после того, как Эйла подошла к краю ямы. На ее счастье, здесь пока не было ни рысей, ни леопардов, ни львов, но Эйла понимала, что и они могут появиться в любое время.

К тому времени, когда она вновь выволокла из ямы грязную шкуру, солнце уже миновало зенит и стало понемногу клониться к западу. Наконец Эйла перетащила к костру последнюю порцию мяса и, полумертвая от усталости, опустилась на землю. Она не спала всю ночь и не ела весь день. Однако мельчайшие из тварей, явившиеся за своей долей, так и не дали ей отдохнуть. Жужжащие назойливые мухи напомнили Эйле о том, что она с головы до ног перепачкана кровью. Помимо прочего, они больно кусались. Она заставила себя подняться на ноги и, не раздеваясь, вошла в воду, приятно холодившую тело.

Купание подействовало на нее освежающе. Потом она поднялась к пещере и разложила мокрую одежду на горячих камнях. Оказалось, что она забыла вынуть из-за пояса свою пращу. Высохнув, та могла стать излишне жесткой. Конечно, Эйла могла ее размять, но на это не было времени. Она надела свой обычный наряд и, прихватив шкуру, которой она укрывалась ночью, подошла к краю выступа. Внизу продолжалось пиршество хищников, табун же бесследно исчез.

Внезапно она вспомнила о своих копьях. Она выдернула их из тела кобылы и оставила возле ямы. Идти за ними страшно не хотелось, но, вспомнив о том, сколько сил и времени ушло на их изготовление, она передумала. Спустившись вниз, Эйла оставила шкуру на берегу и стала собирать камни.

Когда Эйла приблизилась к яме, ей показалось, что она видит ее в первый раз. Зеленые заграждения местами обвалились. Сама яма производила впечатление разверстой раны. Вокруг нее валялись клочья мяса и кости. Два волка грызлись друг с другом из-за остатков лошадиной головы. Возле передней ноги кобылы радостно повизгивали лисята, рядом с ними стояла крупная гиена, с опаской поглядывавшая на Эйлу. Стая коршунов тяжело поднялась в небо, сидевшая же возле ямы росомаха даже и не думала убегать. Кого здесь пока не было, так это кошек.

«Надо спешить, — подумала Эйла, метнув камень в наглую росомаху. — И дров в костер подбросить побольше, иначе от мяса ничего не останется». Гиена издала мерзкий кашляющий звук и лениво отбежала в сторону. «Пошла прочь, уродина!» Эйла ненавидела гиен. Каждый раз, когда ей доводилось встречаться с ними, она вспоминала о том, как гиена утащила ребенка Оги. Она не хотела, чтобы он умер такой страшной смертью, и убила его…

Она нагнулась, чтобы поднять копья с земли, и тут же заметила за порушенной зеленой оградой какое-то движение. Она присмотрелась получше и увидела длинноногого золотистого жеребенка, к которому приближалось сразу несколько гиен.

«Как мне жаль тебя, — подумала Эйла. — Я не хотела убивать твою мать — так уж пришлось, понимаешь?» Эйла не испытывала ни малейших угрызений совести. В мире существовали как охотники, так и дичь. Охотники порой сами становились чьей-то добычей. Конечно, у нее были огонь и орудия, но помочь они могли, увы, не всегда. Такова уж жизнь охотника…

Эйла прекрасно понимала, что без матери маленькая лошадка обречена на гибель. Ей было жаль это беспомощное создание… Не раз и не два она приносила к Айзе раненых животных, надеясь, что та сможет исцелить их от ран. Как пугался этого Бран! Особенно его страшили хищники…

Она наблюдала за тем, как гиены берут в кольцо маленькую, насмерть перепуганную кобылку. «Лучше тебе умереть, — подумала Эйла. — Заботиться-то о тебе все равно некому…» Однако, когда одна из гиен бросилась на жеребенка и вцепилась ему в бок, она, не раздумывая, метнула в просвет между ветвями сразу несколько камней. Одна из гиен упала, прочие бросились наутек. Эйла не пыталась убивать их — грязные пятнистые шкуры гиен ее никогда не интересовали. Ей хотелось, чтобы эти мерзкие хищники оставили маленькую кобылку в покое. Та отбежала в сторону и остановилась в нерешительности. Она боялась Эйлы, но еще больше опасалась гиен.

Эйла стала медленно приближаться к кобылке, протягивая к ней руку и нежно курлыкая. Она легко находила общий язык со всеми живыми существами, чему способствовала и ее необычайная чувствительность, развитая за время занятий целительством. Айза поощряла эту необычную наклонность своей воспитанницы. Чувство сострадания было ведомо и ее сердцу — кто, как не она, в свое время подобрал эту странную девочку?

Маленькая лошадка осторожно понюхала протянутую к ней ладонь. Молодая женщина подошла еще ближе и стала поглаживать ее по мягкой шелковистой шерстке. Кобылка засопела и принялась громко сосать ее пальцы. Сердце Эйлы сжалось.

«Бедная детка, — подумала она. — Она хочет молочка, а мамы-то теперь у нее нет. У меня тоже молока нет, глупенькая, даже для Дарка его не хватало». Она почувствовала, как на ее глаза навернулись слезы, и горестно покачала головой. «Все равно он вырос сильным и здоровым… Может, я и тебя смогу выкормить? Придется тебе отвыкать от материнской груди. Иди ко мне, деточка…»

Она направилась к берегу, продолжая манить кобылку пальцами, и та послушно пошла за ней.

Оказавшись на берегу реки, Эйла увидела возле костра рысь, схватившую большой кусок мяса, доставшегося с таким трудом. Наконец-таки в долине появились и кошки. Эйла достала из-за пояса пращу и один за другим метнула в хищника два увесистых камня. «Из пращи можно убить даже рысь, — поучал молодых охотников Зуг. — Более крупных животных не трогайте». Эйла вновь убедилась в справедливости и верности его суждений. Кистеухая рысь рухнула замертво. Эйла подобрала выпавшее из ее пасти мясо и подтащила убитого зверя поближе к костру. Рядом с грудой мяса и грязной лошадиной шкурой лежала теперь не только росомаха, но и рысь. Эйла расхохоталась. «Мне нужно было мясо. Мне нужен был мех. Теперь мне нужен помощник».

Испугавшись запаха дыма и громкого смеха Эйлы, кобылка отскочила в сторону. Эйла взяла в руки ремешок, накинула его на шею лошади и повела ее назад. Свободный конец ремня Эйла привязала к одному из кустов и, вспомнив о забытых копьях, побежала к яме. Когда она вернулась назад, жеребенок вновь начал сосать ее пальцы.

— Чем же я тебя буду кормить? У меня ведь ничего подходящего нет…

Она протянула кобылке мягкую молодую травку, однако та не обратила на нее никакого внимания. Взгляд Эйлы упал на чашу с остатками зерна. «Дети могут питаться той же пищей, что и их мать. Но она должна быть помягче и понежнее». Она плеснула в чащу воды и стала растирать зерна. Когда те превратились в однородную мягкую кашицу, Эйла поднесла чашу к морде лошадки, та захрапела и попятилась назад, потом лизнула Эйлу в лицо и вновь принялась сосать ее пальцы.

Немного подумав, Эйла опустила руку в чашу, после чего вновь поднесла ее к морде кобылки. Та с готовностью облизала пальцы, но, почувствовав неведомый ей прежде вкус каши, недовольно замотала головой. Эйла несколько раз повторила попытку, и голодная кобылка наконец поняла, чего от нее хотят. Когда она съела всю кашу, Эйла сходила в пещеру за новой порцией зерна и тут же принялась его варить.

«Да… Похоже, зерна мне понадобится много. Но успею ли я его заготовить? Сначала надо завялить все это мясо… Как бы удивились мне в Клане: сначала я убиваю кобылицу, для того чтобы питаться ее мясом, а потом запасаю пищу для ее детеныша. Но это уже мое дело…»

Вспомнив о том, что она не ела с прошлого вечера, Эйла наколола на заостренную палочку большой кусок конины и укрепила ее над огнем. После этого она взялась за работу.

На небе уже появилась полная розовая луна, загорелись мерцающие звезды, а она все еще продолжала нарезать мясо на тонкие полоски. Она развешивала внутри огненного кольца все новые и новые связки конины, нанизанной на ремни и лианы. Вскоре она взялась за шкуры хищников — рыжевато-коричневую шкуру рыси и грубоватую темную росомахи, — теперь их следовало хорошенько выскоблить и просушить. Отмыв от грязи серую лошадиную шкуру, Эйла растянула ее на камнях. Очищенный и наполненный водой желудок кобылы подсыхал возле костра. Здесь же лежали жилы, тщательно промытые кишки, копыта, кости и куски жира. Жир прежде всего следовало перетопить, хранить же его можно было в кишках. Ей удалось срезать жир и с тушек хищников — она предполагала использовать его для светильников и для защиты от влаги. Их мясо Эйла трогать не стала. Ей не нравился его вкус.

Эйла посмотрела на два последних куска мяса, уже отмытых от грязи, и решила, что она сможет нарезать их и утром. Уж слишком велика была усталость. Она подбросила в костер дров и легла неподалеку, завернувшись в тяжелую медвежью шкуру.

Привязывать лошадку к кустам теперь не было нужды. После второго кормления та уже и не думала уходить. Обнюхав Эйлу, кобылка легла рядом с ней. Молодая женщина обняла теплую доверчивую малышку, услышала ее спокойное сопение и забылась крепким сном.

Глава 6

Джондалар почесал колючий подбородок и потянулся к своей укладке, лежавшей возле чахлой сосенки. Он достал из нее небольшой мешочек, сшитый из мягкой кожи, и, развязав ремешок, осторожно вынул оттуда тонкий кремневый нож. Нож этот — как и любой нож, высеченный из кремня, — был слегка изогнут, однако на остроту режущей кромки это никак не влияло.

Старая, поросшая лишайником сосна протяжно заскрипела на ветру. Откинув полог палатки, ветер ворвался внутрь, раздув шкуры и загудев кожаными оттяжками, прошелся по ней гневливым вихрем и тут же, вылетев наружу, вновь запахнул ее. Внимательно осмотрев нож, Джондалар покачал головой и положил его обратно.

— Что — бороду решил отращивать? — полюбопытствовал неслышно подошедший к нему Тонолан.

Джондалар вздрогнул от неожиданности.

— У бороды есть один недостаток, — отозвался он. — Я говорю о лете. Стоит вспотеть, как лицо начинает чесаться. В это время бороду лучше сбривать. Зимой же она греет… Лето уже кончилось, зима не за горами, верно?

Тонолан пытался согреть руки — он то дышал на них, то тер их друг о друга. Наконец он сел возле небольшого костерка, горевшего перед входом в палатку, и поднес их к огню.

— Цвета одного не хватает, — буркнул он.

— Цвета?

— Красного цвета. Его нет, понимаешь? Кустов-то здесь полно, но они сперва желтеют, а потом сразу становятся коричневыми. И трава такая же, и листва. — Указав кивком головы на открытое пространство за спиной, он выразительно посмотрел на стоявшего возле дерева Джондалара. — Здесь и сосны какие-то серые… На лужах уже ледок, а осени-то толком и не было. Я все жду.

— Можно подумать, тебе больше делать нечего, — хмыкнул Джондалар, встав возле костра. — Сегодня утром я видел носорога. Он направлялся на север.

— В воздухе уже снегом запахло.

— Тебе кажется. Тогда бы здесь не было ни мамонтов, ни носорогов. Холод-то они любят, а вот снег — не очень. И еще. Когда приближается буря, они спешат к леднику. Умные люди говорят:

«Если мамонты пошли на север, сиди на месте». То же самое относится и к носорогам. Не могу сказать, что этот носорог особенно спешил, но…

— Стоит этим мохначам повернуть на север, как люди спешат вернуться в свой дом. Я такое и сам не раз видел. Интересно, сколько же здесь будет снега?

— Летом стояла засуха. Если зима будет такой же сухой, мамонты и носороги никуда не уйдут. Впрочем, мы сейчас на юге. Говорят, что зимы здесь снежные… Если бы в тех горах на востоке жили люди, они бы нам обо всем рассказали. Наверное, нам следовало остаться у тех людей, которые помогали нам переправиться через реку. Нам пора подумать о зимовье, верно?

— Хорошо бы попасть в такую пещеру, где много женщин, — мечтательно произнес Тонолан.

— Нам бы подошла любая пещера.

— Большой Брат, ты говори, да не заговаривайся. Можно подумать, я тебя не знаю.

Джондалар заулыбался.

— Разве ж я спорю? Без женщины зимой действительно куда холоднее. Красивая она или нет — не так уж и важно.

Тонолан выразительно посмотрел на брата.

— Странная это вещь…

— Ты о чем?

— О женщинах. Иные красавицы пленяют сердца всех мужчин. И вот такая красавица кладет глаз, скажем, на тебя. Ты-то у нас, как известно, по этой части не дурак, верно? И тем не менее ты не обращаешь на эту красавицу никакого внимания, а выбираешь себе в подруги серенькую мышку, скромно отсиживающуюся где-то в уголке. Что тому причиной?

— Я и сам этого не знаю. Порой «мышка» считает себя некрасивой: мол, у нее родинка на щеке или слишком длинный нос — хотя на деле это совсем не так. Такие «мышки» обычно куда интереснее признанных красавиц. Достаточно заговорить с ними…

— Может, ты и прав… Куда исчезает их застенчивость, когда ты обратишь на них внимание?

Пожав плечами, Джондалар поднялся на ноги.

— Если будем много говорить, то не найдем не только женщин, но и пещеры. Давай собирать вещи.

— Давай! — радостно согласился Тонолан. В следующее мгновение он повернулся к костру и тут же остолбенел. — Джондалар… Постарайся не делать резких движений и не привлекать к себе особого внимания… Взгляни-ка вон в ту сторону, увидишь своего приятеля, с которым ты повстречался сегодняшним утром. Впрочем, возможно, это его родственник…

Джондалар обернулся и посмотрел поверх палатки. За ней стоял огромный двурогий мохнатый носорог, то и дело переступавший с ноги на ногу. Склонив голову набок, он внимательно смотрел на Тонолана своими маленькими широко расставленными злобными глазками. Носороги были подслеповаты, однако обладали чрезвычайно острым слухом и обонянием.

Судя по всему, они имели дело с обитателем холодных краев. У него был двойной слой меха, мягкий густой подшерсток и куда более грубая красновато-коричневая шерсть. Под этой роскошной шкурой находился толстый, трехдюймовый, слой жира. Голова носорога была опущена так низко, что его длинный передний рог едва не касался земли. В зимнюю пору с его помощью животное выкапывало из-под снега — если он был не слишком глубок — свой подножный корм. Короткие, толстые ноги не годились для передвижения по рыхлому снегу — они вязли в нем. На раздольные пастбища юга носорог наведывался лишь на время — наесться вдоволь травы и нагулять жира. Происходило это поздней осенью или даже в самом начале зимы, когда снега было еще немного. Жары носорог боялся пуще всего на свете. Его родиной была промерзшая насквозь сухая тундра и степи, примыкавшие к леднику.

Острый длинный рог служил носорогу не только для того, чтобы расчищать снег. Лучше всех это понимал сейчас Тонолан, стоявший в непосредственной близости от огромного волосатого чудовища.

— Не двигайся! — прошипел Джондалар и стремглав бросился к своей укладке, в которой, помимо прочего, лежали и дротики.

— Эти легкие дротики нам не помогут, — произнес Тонолан, не оборачиваясь. Джондалар на мгновение застыл, поразившись той легкости, с которой Тонолан разгадал его намерения. — В глаз-то ему ты все равно не попадешь, верно? Здесь нужно хорошее тяжелое копье.

Джондалар согласно кивнул головой. Конечно же, Тонолан был прав.

— Лучше бы ты помалкивал — мало ли что ему в голову придет, — предупредил Джондалар своего младшего брата. — Копья у меня нет, так что придется довольствоваться дротиками. Я обойду его стороной и попробую зайти к нему с тыла…

— Постой, Джондалар! Брось ты эту затею! Ты его только разозлишь. Вспомни, как мы загоняли их в детстве. Сначала носорог бегает за одним, потом — за другим, и так далее. В конце концов он устает так, что уже не может даже сдвинуться с места. Приготовься к тому, что в нужный момент тебе нужно будет отвлечь на себя его внимание. Пока же с ним буду забавляться я…

— Тонолан! Не делай этого! — воскликнул Джондалар, но было уже слишком поздно. Тонолан бросился бежать.

Носорог не случайно считался самым непредсказуемым из всех животных. Вместо того чтобы броситься вслед за человеком, он накинулся на палатку, трепещущую на сильном ветру. Он подмял ее под себя и уже в следующее мгновение запутался в лопнувших ремнях оттяжек. Выпутываясь из них, носорог решил, что ему не нравятся ни люди, ни их лагерь, и потому потрусил прочь, не причинив братьям никакого вреда. Заметив, что носорог удалился, Тонолан поспешил вернуться к тому месту, где только что стояла палатка.

— Каков глупец! — вскричал Джондалар, с такой силой вонзив в землю дротик, что у него лопнуло древко. — Тебе что — жить надоело? Великая Дони, Тонолан! Два человека не могут загонять носорога! Нужно, чтобы загонщиков было много, понял? А если бы он бросился за тобой? Именем подземных миров Великой Матери ответь мне: что мы стали бы делать, если бы он ранил тебя?

Тонолан сначала поразился, затем озлился и наконец развеселился.

— Смотри-ка, какой он заботливый! Ты на меня не кричи, слышишь? Только такие дурни, как ты, могут ходить на носорогов с легкими дротиками. Именем подземных миров Великой Матери ответь мне: что бы мы стали делать, если бы он ранил тебя? — Улыбка Тонолана становилась все шире и шире. Сейчас он походил на проказливого мальчишку, привыкшего к тому, что все сходит ему с рук. — В любом случае он побежал совсем в другую сторону.

Джондалар все еще смотрел на своего младшего брата с укоризной.

— Просто ты счастливчик — вот и все. Мы с тобой оба — счастливчики, — сказал он, вздыхая. — Все же имеет смысл побеспокоиться о копьях. Ты так не считаешь?

— Тисов я в этих краях не видел… С другой стороны, нас могла бы устроить осина или ясень, — отозвался Тонолан, принявшись сворачивать палатку. — Тут уж не до жиру.

— Это точно. Нас бы и ива устроила. И сделать древки надо именно сейчас, слышишь?

— Джондалар, честно говоря, мне это место почему-то не нравится… Может, лучше отойти к тем горкам?

— Путешествовать без копий, когда кругом полно носорогов?

— Устроим ранний привал. Разобьем палатку, и только. К тому же по пути мы сможем подыскать подходящие деревья, верно? Что до этого носорога, то он ведь может и вернуться.

— С тем же успехом он может пойти за нами. — Джондалар знал, что спорить с Тоноланом бесполезно. — Ну что ж, можно и в горы сходить — кто был бы против. Только смотри, шастать по степи весь день мы не будем. Идет?

— Как скажешь, Большой Брат.

Братья шли по берегу широким, уверенным, характерным шагом, выработанным за время совместных скитаний. Они по большей части молчали, ибо могли понять друг друга и без слов. Каждому были ведомы сильные и слабые стороны спутника, его мысли и чувства, каждый из них нес свою ношу и свою долю обязанностей, жизнь одного зависела от жизни другого. Они были молоды, сильны, здоровы и бесстрашны.

Братья настолько сжились с окружающим их миром, что воспринимали его уже, скорее, на подсознательном уровне. Их мог насторожить малейший шорох, малейшее движение, ибо опасности подстерегали их повсюду. Тепло далекого солнца, холодный ветер, свистевший в голых ветвях, темные грозные тучи, наползавшие на белостенный бруствер встававшего перед ними хребта, и глубокая стремительная река не вызывали у них особого интереса и потому оставались практически не замеченными ими.

Направление реки Великой Матери определялось формой и положением горных кряжей. Она брала начало с северных высокогорных ледников и текла на восток. За первой горной цепью находилось возвышенное плато, бывшее некогда дном внутреннего моря, за ним же круто взмывали ввысь вершины второго кряжа. Там, где восточная оконечность альпийских лугов первого массива сходилась с предгорьями северо-западного отрога второго, река, пройдя через теснину, резко поворачивала на юг.

Сбежав с карстов нагорья, она начинала петлять по поросшим высокими травами степям, образуя заводи и разделяясь на отдельные рукава. Казалось, что эта своенравная, лениво несущая свои воды река будет такой до самого своего устья. Однако у южной границы степной равнины она вновь резко поворачивала к востоку и широко разливалась, принимая в себя полноводные реки, бравшие начало на северных и восточных склонах первого увенчанного вечными льдами кряжа.

Огромная величавая река описывала широкую излучину и уходила на восток, к южной оконечности второй горной цепи. Братья шли по левому берегу. Им то и дело приходилось переправляться через шумливые ручьи и реки, что спешили слиться с Матерью. Ее противоположный, изобилующий скалами южный берег круто уходил вверх. Холмы, примыкавшие к реке с северной ее стороны, были более пологими.

— Не думаю, что нам удастся добраться до устья Донау до наступления зимы, — заметил Джондалар. — Мне уже начинает казаться, что мы до него вообще не доберемся.

— Зря ты так думаешь. Посмотри, какая она широкая. Наверняка мы уже у цели. — Тонолан махнул рукой, указывая направо. — Кто бы мог подумать, что она станет такой огромной? Она уже и сама как море.

— Но мы ведь еще не добрались до реки Сестры, верно? Тамен говорил, что она мало чем уступает реке Великой Матери.

— Ну, это скорее преувеличение! Неужели по этой равнине может течь еще одна столь же могучая река?

— Не знаю… Тамен, возможно, ее и не видел. Но до этих самых пор все было именно так, как он говорил… Река вновь повернула на восток, верно? Что до тех людей, то они действительно помогли нам переправиться через главный рукав. Вероятно, он не ошибся и с Сестрой, верно? Как жаль, что мы не знали языка этих людей с плотами… Они-то наверняка должны были слышать о таком притоке.

— И все-таки я думаю, он преувеличивал. Река Сестра, о которой говорил Тамен — это скорее всего восточный рукав Матери.

— Надеюсь, ты прав, Маленький Брат. Если же Сестра действительно существует, нам придется через нее переправляться — иначе мы не сможем добраться до тех гор. Другого же места для зимней стоянки у нас, судя по всему, нет…

— Ладно. Поживем — увидим…

Джондалар замер на месте, уставившись на странное облачко, двигавшееся против ветра. Прислушавшись и присмотревшись получше, он понял, что к ним приближается огромная стая диких гусей. Стая быстро теряла высоту. Судя по всему, гуси собирались заночевать за соседней горкой.

— Большой Брат, — произнес Тонолан, довольно заулыбавшись. — Такие гуси обычно живут на болотах. Стало быть, там может находиться озеро или море, в которое впадает Мать. Я полагаю, мы подошли к ее устью!

— Давай для начала заберемся на тот холмик. Оттуда все и увидим, — отозвался Джондалар подчеркнуто равнодушным тоном.

Они быстро взбежали наверх. Открывшаяся их взорам картина повергла их в крайнее смятение. С вершины холма действительно была видна вся округа. За очередной излучиной река Великая Мать становилась много шире. То тут, то там виднелись пенистые буруны и водовороты. Сразу за этим широким плесом она сливалась с другой огромной рекой, воды которой были мутными от взбаламученного паводком ила. Грозная эта река несла, брезгливо швыряя из стороны в сторону, кружа и переворачивая, трупы животных, ветки, коряги и вывороченные с корнем деревья.

Нет, они не достигли ее устья. Они подошли к реке Сестре.

Она брала начало в горах, высившихся перед ними. Ручьи и речушки, стекавшие с западных склонов хребта, сливались в низвергавшиеся водопадами потоки, а те сходились страшной бурной рекой, на пути которой не было ни озер, ни впадин, что могли бы поуменьшить ее напор и гневливую безудержную силу. Унять бурную Сестру могла только степенная, величавая Донау.

Река Сестра отчаянно сопротивлялась, бушевала, бурлила, ярилась, однако не могла устоять пред ее спокойной силой. Они сливались, образуя огромное озеро, дальний берег которого терялся в белесой дымке.

Паводковые воды, затопившие собой низину, уже начали отступать. То тут, то там виднелись принесенные рекой деревья и трупы животных, в быстро мелеющих лужах билась рыба. Берег кишел водяной птицей. Здесь же, не обращая ни малейшего внимания на хлопанье крыльев черных аистов, пировала гиена, поедавшая раздувшийся труп оленя.

— Великая Мать! — ахнул Тонолан.

— И ее Сестра, — вздохнул потрясенный увиденным Джондалар.

— И как же мы будем через нее переправляться?

— Чего не знаю, того не знаю. Скорее всего нам придется дойти до ее верховий.

— Ты шутишь? А если она окажется такой же большой, как река Великая Мать?

Джондалар покачал головой и недовольно наморщил лоб.

— Надо было послушаться Тамена. Снег может пойти со дня на день. Вернуться назад мы теперь в любом случае не успеем. Представь, что с нами будет, если буря застанет нас на открытом месте…

Внезапный порыв ветра сбросил меховой капюшон с головы Тонолана. Он поспешил накинуть его вновь и зябко поежился. Впервые за все время Путешествия он вдруг засомневался в том, что им действительно удастся пережить эту зиму.

— Джондалар! И что же мы теперь будем делать?

— Надо найти место для стоянки. — Он окинул взглядом лежавшие перед ними земли. — Смотри. Видишь тот высокий берег выше по течению? Там, где ольха растет. Видишь? Там и ручеек, впадающий в Сестру. Там должна быть хорошая вода.

— Если привязать укладки к дереву и привязаться к нему самим, мы сможем переправиться на тот берег вместе.

— Маленький Брат, я знал, что ты человек отважный. Но это уже не отвага, а глупость. Я вряд ли смогу в одиночку переплыть такую реку, а уж с деревом и подавно. Вода-то теперь холодная! Если бы не течение, река бы уже покрылась льдом. На лужицах же он есть… И потом, нас вместе с деревом может унести неведомо куда. Давай уж не будем рисковать.

— Помнишь ту семью, что жила возле Большой Воды? Они выбирали центральную часть больших бревен, для того чтобы потом на них плавать. Если бы мы могли…

— Найди мне такое дерево, — усмехнулся Джондалар, указав на пустынный берег, кое-где поросший чахлыми, невысокими деревцами.

— Хм… Я слышал и о другой семье… Они делали такие… скорлупки из бересты. Честно говоря, я не очень-то этому верю — это ведь так непрочно.

— Я такие штуковины видел, но не знаю, как они сделаны и каким клеем их нужно клеить для того, чтобы они не пропускали воду. Да и березы там не нашим чета. Видел бы ты, какие они огромные…

Тонолан огляделся по сторонам, надеясь придумать что-нибудь такое, чего не сможет оспорить его не в меру рассудительный брат. Увидев высокий ольховник, росший на находившемся к югу от них бугорке, он довольно заулыбался:

— А что ты скажешь о плоте? Для того чтобы его сделать, достаточно связать вместе несколько бревен, верно? Той ольхи нам явно хватит.

— Этого мало. Помимо прочего, нужно иметь длинный крепкий шест, которым можно было бы достать до дна. Управляться с плотом — дело непростое. Другое дело, если бы речь шла о какой-нибудь мелкой речушке…

Самодовольная ухмылка постепенно сползла с лица Тонолана, Джондалар же едва смог удержаться от улыбки. Тонолан не просто не умел скрывать свои чувства — он никогда даже и не пытался этого делать. Именно непосредственность и открытость привлекали к нему людей.

— Конечно, сама идея неплоха… — поспешил добавить Джондалар. — Но на этой реке наш плот или перевернется, или разобьется в щепы. Прежде всего нам нужно найти такое место, где река становится шире, мельче и спокойней. Мало того, там должны расти деревья, подходящие для строительства плота. Надеюсь, погода позволит нам это сделать.

Стоило Джондалару вспомнить о надвигающихся холодах и ненастьях, как Тонолан мгновенно посерьезнел.

— Чего же мы ждем? Надо двигаться дальше.

— Сначала я хочу посмотреть на те деревья. Копья нам не помешают. Их следовало изготовить еще вчера.

— Ты никак не можешь забыть того носорога? Теперь ему нас уже не нагнать.

— В любом случае я вырублю себе древко.

— Тогда уж выруби и мне. А я пока начну собирать вещи.

Джондалар достал из мешка свой топор, внимательно осмотрел его острый край и, удовлетворенно хмыкнув, поспешил к ольховнику, росшему на вершине холма. Хорошенько оглядевшись, он остановил свой выбор на высоком стройном деревце. Срубив и очистив его от ветвей, он стал искать дерево для второго древка, и тут его слуха достиг какой-то неясный шум. В следующий миг он ясно услышал звериное сопение и похрюкивание, а затем раздался душераздирающий крик его младшего брата, исполненный ужаса и боли. Установившаяся вслед за этим тишина была еще ужаснее.

— Тонолан! Тонолан!

Обливаясь холодным потом, Джондалар кинулся вниз, не забыв прихватить с собой древко. Когда он увидел гигантского носорога, высота которого в холке превышала человеческий рост, стоявшего над жалким человеческим телом, ему стало не по себе. Животное, казалось, не знало, что ему следует сделать с поверженной жертвой. Забыв о страхе, Джондалар понесся вниз.

Размахивая стволом молодой ольхи, словно дубиной, старший брат набросился на зверя. Он умудрился дважды ударить его по морде, попав оба раза под изогнутый передний рог. Носорог, никак не ожидавший от человека такой наглости, удивленно попятился назад. Джондалар сделал еще один замах, но тут животное развернулось и неспешно потрусило прочь. Удар, пришедшийся носорогу по заду, заставил его ускорить шаг. Человек же продолжал преследовать его.

Выбившись из сил, Джондалар остановился и швырнул свою палицу вслед убегающему зверю. Немного переведя дух, он подобрал ее и поспешил к Тонолану. Тот так и лежал на земле лицом вниз.

— Тонолан? Тонолан!

Джондалар перевернул брата на спину и заметил выступившую, на его бедре кровь.

— Тонолан? О Дони!

Он приложил ухо к груди Тонолана и тут же понял, что тот все еще дышит.

— О Дони! Он жив! Но чем же я смогу ему помочь?

Джондалар взял на руки бесчувственное тело брата и, крякнув от напряжения, распрямился.

— Дони! О Великая Мать Земля! Не спеши забирать его. Прошу Тебя, дай ему пожить… — Его голос задрожал. — Мать, молю Тебя, дай ему пожить!

Джондалар опустил голову на безвольно расслабленное плечо брата и заплакал. Однако уже через минуту он пришел в себя и направился к палатке. Осторожно положив брата на шкуру, он ножом с костяной рукоятью разрезал его окровавленную одежду. Рана на ноге, из которой сочилась кровь, не вызывала особого беспокойства, куда серьезнее была повреждена грудная клетка. Оказалось, что у Тонолана сломано несколько ребер, что могло свидетельствовать о серьезных внутренних травмах. Кровотечение не ослабевало. Джондалар принялся рыться в своей укладке, пытаясь найти материал для перевязки. Он достал мягкую летнюю безрукавку и попытался отереть кровь ее мехом. Поняв, что это ему не удастся, он обмотал рану мягкой кожей.

— Дони! Дони! Я не знаю, что делать! Я ведь не Зеландонии. — Он сел на корточки и принялся нервно почесывать голову. — Кора ивы! Вот что мне нужно! Мне нужно заварить ивовую кору!

Он стал греть воду. О болеутоляющих свойствах ивовой коры знали не только Зеландонии — ее пили и при головной, и при любой другой боли. Он не знал, можно ли использовать это средство при серьезных болях и ранениях, но ничего другого ему просто не приходило в голову. Джондалар принялся нервно расхаживать вокруг костра, то и дело поглядывая в сторону палатки. Вода все не закипала. Он подбросил в костер сухих дров и поправил перекладину, на которой висел наполненный водой мех.

«Почему она так долго не закипает? Ох, у меня же нет ивовой коры… Пойду-ка поищу ее, пока вода не закипела». Он вновь заглянул в палатку и, убедившись в том, что брату не стало хуже, побежал к реке. Отодрав от ствола голого раскидистого дерева, длинные и тонкие ветви которого свисали до самой воды, несколько полосок коры, он тут же поспешил обратно.

Заглянув в палатку, он увидел, что его летняя рубаха, которой была обмотана рана Тонолана, насквозь пропиталась кровью. В этот же момент вода закипела и стала выплескиваться из переполненного меха, заливая пламя. Джондалар смотрел то на костер, то на палатку. Он никак не мог решить, чем ему следует заняться прежде — заваркой чая или раной. В конце концов он отлил часть воды в чашку для питья и опустил в кипяток куски коры, после чего подбросил в огонь несколько поленьев. Порывшись в котомке Тонолана, он достал его летнюю рубаху и направился ко входу в палатку.

Когда он вошел, Тонолан неожиданно застонал. Обрадованный Джондалар поспешил к меху с чаем и тут же увидел, что жидкость в нем почти выкипела. Он вылил остаток в чашку, надеясь, что заварка не вышла излишне крепкой, вбежал в палатку с чашкой, наполненной горячей жидкостью, и принялся осматриваться по сторонам, пытаясь сообразить, куда ее можно поставить. И тут он увидел под Тоноланом целую лужу крови.

«Сколько он потерял крови! Великая Мать! Ему явно нужен Зеландонии. Что же мне делать? — Джондалар взволновался не на шутку. — Нужно идти за подмогой. Но куда? Где я смогу найти Зеландонии? Переправиться через Сестру я все равно не смогу, да и оставлять его нельзя. На запах крови тут же соберутся волки и гиены… Великая Мать! Сколько на этой рубахе крови! Хищники наверняка услышат ее запах…» Джондалар выбросил было окровавленную рубаху из палатки, но тут же решил, что это глупо, и, выйдя из палатки, подобрал рубаху с земли, пытаясь понять, что делать.

Он был встревожен и расстроен. На что можно надеяться в такой ситуации? Он не мог помочь своему брату и не мог оставить его одного. Помимо прочего, он не знал, куда ему следует идти. Прятать окровавленную рубаху было по меньшей мере смешно — ведь рана Тонолана продолжала кровоточить.

Джондалар поднялся на холм и — движимый иррациональным импульсом — забросил пропитанную кровью рубаху на верхушку одного из деревьев, после чего поспешил к палатке. Как ему хотелось, чтобы его младший брат вновь был целым и невредимым…

Тонолан застонал и, повернув голову, открыл глаза. Джондалар подсел поближе и увидел в них боль, пусть его младший брат и силился изобразить на лице некое подобие улыбки.

— Ты был прав, Большой Брат. Как всегда. Этот носорог решил пойти за нами…

— Да, Тонолан, но лучше бы я ошибся… Как ты себя чувствуешь?

— Честно? Болит у меня все. Что со мной?

Он попытался сесть, и тут же натянутая улыбка сменилась гримасой боли.

— Не двигайся. Смотри, я тут тебе ивовой коры заварил…

Джондалар приподнял голову Тонолана со шкуры и поднес чашу к его губам. Сделав несколько глотков, тот облегченно вздохнул. Однако уже в следующее мгновение спросил с тревогой:

— Скажи прямо, Джондалар. Это что-то серьезное?

Старший брат прикрыл глаза и горестно вздохнул:

— Как тебе сказать… Хорошего мало.

— Я это и без тебя знаю. Ты мне скажи, насколько это серьезно? — Взгляд Тонолана упал на руки Джондалара, и глаза его тут же округлились от ужаса. — У тебя все руки в крови! Это что — моя кровь? Только говори правду…

— Не знаю… У тебя серьезно повреждено бедро. Боюсь, что ты потерял очень много крови. Носорог то ли наступил на тебя, то ли поддел тебя рогом. Помимо прочего, он сломал тебе несколько ребер. И вообще я ведь не Зеландонии…

— Мне без Зеландонии не обойтись… Но рассчитывать на помощь мы можем только в том случае, если нам удастся переправиться на тот берег…

— Все верно…

— Помоги мне подняться, Джондалар…

Джондалар стал было возражать, но вскоре сдался и тут же пожалел об этом. Вскрикнув от боли, Тонолан вновь потерял сознание.

— Тонолан! — воскликнул Джондалар.

Кровь хлынула из раны с новой силой. Джондалар подложил под рану сложенную вчетверо рубаху Тонолана и вышел из палатки. Костер к этому времени почти погас. Джондалар осторожно подбросил в него сухих сучьев, повесил на жердь мех, наполненный водой, и отправился за дровами.

Вернувшись на стоянку, он первым делом заглянул в палатку. Рубаха Тонолана уже набухла от крови. Джондалар снял ее с раны и сморщился, вспомнив о том, как он стал взбираться на холм, желая избавиться от окровавленной рубахи. Теперь, когда паника в его душе немного улеглась, такое поведение представлялось ему смешным. Кровотечение прекратилось. Джондалар нашел мягкую зимнюю поддевку, перевязал ею рану и, укрыв Тонолана шкурой, направился к берегу, захватив с собой окровавленную рубаху. Он бросил ее в реку и принялся отмывать от крови руки, все еще дивясь овладевшей им панике.

Он не понимал того, что в экстремальных ситуациях подобные состояния и действия могли оказаться спасительными. В таких случаях разум обычно замолкает, не в силах найти нужного решения, и тогда на помощь приходит иррациональное начало, объяснить или осознать которое человек не способен.

Вернувшись на стоянку, он бросил в костер несколько сучьев и стал разыскивать ствол ольхи, хотя изготовление копья казалось ему теперь совершенно пустым занятием. Все объяснялось очень просто — он чувствовал свою полнейшую беспомощность и потому хотел как-то занять себя, чтобы отвлечься от мучительных раздумий и терзаний. Найдя ствол, он уселся возле костра и принялся остругивать толстый его конец.

Следующий день обернулся для Джондалара сплошным кошмаром. Тонолан то и дело начинал постанывать, изнывая от мучительной боли в почерневшем левом боку. Ночь была не менее беспокойной. Джондалар чувствовал, что Тонолану плохо, и не мог сомкнуть глаз ни на минуту. Но что он мог предложить своему брату? Ивовую заварку? Увы, она ему не помогала… Утром он приготовил завтрак и сварил бульон, однако Тонолан практически не прикоснулся к еде. К вечеру рана его стала горячей. Тонолана начало лихорадить.

Придя в себя, Тонолан увидел исполненные тревоги и заботы синие глаза брата. Солнце уже скрылось за горизонтом, и в палатке установился полумрак, тем не менее Джондалар заметил в глазах брата лихорадочный блеск.

Он попытался подбодрить Тонолана улыбкой.

— Как ты себя чувствуешь?

Тонолан поморщился и тихо ответил:

— Ничего… Но охотиться на носорогов я сейчас вряд ли смогу…

Какое-то время братья молчали. Тонолан прикрыл глаза и тяжело вздохнул. Каждый вдох отдавался в груди резкой болью, бедро с каждым часом ныло все сильнее и сильнее. Чем больше проходило времени, тем меньше становилась вероятность того, что Джондалар успеет переправиться через реку до начала зимних бурь. Тонолан был обречен на гибель, но он не хотел, чтобы ту же судьбу разделил и его брат. Он вновь открыл глаза.

— Джондалар, ты ведь и сам понимаешь, без посторонней помощи мне никак. Зачем тебе сидеть рядом?

— Что значит — никак? Ты молод и силен. Все будет в порядке.

— Времени осталось мало… На открытом месте нам все равно не выжить. Джондалар, иди! Ты отыщешь место для зимовья и…

— Да ты бредишь!

— Нет, я…

— Тогда зачем ты мне все это говоришь? Я понимаю все это и без тебя и знаю, что нам следует делать! У меня есть план!

— План? Какой такой план?

— Я раскрою его только после того, как обдумаю все детали. Может, ты хочешь поесть? Ты ведь ничего не ел.

Тонолан понимал, что брат не сможет оставить его. Он уже слишком устал, ему хотелось, чтобы эта мучительная агония закончилась как можно быстрее, он хотел, чтобы его старший брат выжил…

— Я не хочу есть, — сказал он, но, заметив в глазах брата тревогу, поспешил добавить: — А вот попил бы я с удовольствием.

Джондалар вылил в чашу остатки воды и, приподняв голову Тонолана, напоил его водой, после чего потряс мехом и сказал:

— Все. Пустой. Пойду налью еще.

Ему действительно хотелось поскорее выйти из палатки. Он понял, что Тонолан уже отказался от борьбы. Слова о плане были чистейшей выдумкой. Джондалар прекрасно понимал, что положение Тонолана безнадежно, ведь помощь можно было найти лишь на противоположном берегу реки…

Он поднялся на небольшую возвышенность, с которой хорошо просматривалась округа. Взгляд его упал на ветку, прибитую течением к торчавшему из воды камню. Он чувствовал себя таким же беспомощным, как и она. Вновь подчинив себя бесконтрольному иррациональному импульсу, он спустился к воде и, отшвырнув ветку подальше от берега, стал провожать ее взглядом. Ниже по течению он заметил еще одну иву и принялся пополнять свой скромный запас ивовой коры, прекрасно понимая, что она вряд ли сможет помочь его брату. Эта ночь обещала быть еще более тяжелой.

В конце концов он оставил берег Сестры и, вернувшись к небольшому шумливому ручью, наполнил мех водой, после чего направился к стоянке. Он так и не понял, что заставило его поднять глаза и посмотреть вверх по течению, тем более что шум воды заглушал здесь все прочие звуки. Он замер, приоткрыв рот от изумления.

На него неслась чудовищная водяная птица с длинной изогнутой шеей, высоким хохолком и злобным недвижным взглядом. В следующее мгновение он увидел, что на ее спине находятся совсем иные создания. Одно из этих существ приветственно взмахнуло рукой и воскликнуло:

— Хо-ла!

Никогда в жизни Джондалару не доводилось слышать столь приятных звуков.

Глава 7

Тыльной стороной ладони Эйла отерла со лба пот и с улыбкой посмотрела на маленькую золотистую лошадку, пытавшуюся схватить ее за пальцы. Кобылка боялась потерять Эйлу из виду и потому повсюду следовала за ней. Эйла нисколько не возражала против этого — ее вполне устраивала такая компания.

— Ну, лошадка? И сколько же мне нужно собрать для тебя зерна? — обратилась к ней Эйла, прекрасно владевшая языком жестов. Маленькая золотистая кобылка внимательно следила за движениями ее рук. Эйле вспомнилось собственное детство, когда она только-только начинала осваивать язык жестов, принятый в Клане. — Ты хочешь изучить этот язык? Или по крайней мере научиться понимать его? Рук-то у тебя все равно нет, верно?

Некоторые жесты сопровождались характерными звуками. Полностью беззвучным являлся только древний формальный язык, разговорная же его форма была озвучена. Стоило какому-либо звуку слететь с уст Эйлы, как у молоденькой кобылки тут же поднимались уши.

— Кобылка, тебе что — нравится меня слушать? — Эйла покачала головой. — Я кличу тебя то маленькой лошадкой, то маленькой кобылкой… Так дальше не пойдет. Мне кажется, тебе нужно дать какое-то имя. Может, ты хочешь услышать именно его? Хотелось бы знать, как тебя называла твоя мама… Только я вряд ли смогла бы произнести это имя.

Лошадка продолжала смотреть на нее во все глаза, словно понимая, что Эйла разговаривает именно с ней. В ответ на обращенные к ней жесты она тихонько заржала.

— Ты мне отвечаешь? Уинни!

Эйла попыталась изобразить нечто вроде лошадиного ржания. Услышав этот звук, кобылка вскинула голову и вновь заржала — на сей раз куда радостнее и громче.

— Выходит, это твое имя? — улыбнулась Эйла. Кобылка радостно замотала головой. Эйла рассмеялась. — Или всех жеребят зовут одинаково, или я чего-то не понимаю.

Эйла издала тот же звук и услышала в ответ радостное ржание. Так они забавлялись достаточно долго. Эйле вспомнилась совсем другая игра. Она играла в нее с маленьким Дарком, который мог воспроизвести любой звук, издаваемый ею. Креб рассказывал, что, когда ее нашли, она умела говорить на разные лады, немало поражая членов Клана. Ее радовало то, что Дарк унаследовал эту ее диковинную способность.

Эйле пришлось продолжить сбор зерен высокой односеменной пшеницы. В долине встречались и двузернянка, и рожь, похожая на ту, что росла возле пещеры Клана. Эйла все еще думала об имени для лошадки. Ей никогда не доводилось давать кому-либо имя. Она довольно улыбнулась. «Представляю, как бы удивило людей из нашего Клана, что я размышляю над именем лошади. Они и так считали меня странной…» Она стала любоваться резвящейся молодой кобылкой. «Как хорошо, что она живет со мной, — подумала Эйла, почувствовав подступивший к горлу комок. — С ней мне не так одиноко. Даже не представляю, как бы я без нее жила… Нет, ей действительно следует дать какое-то имя…»

Когда Эйла остановилась и подняла глаза к небу, солнце уже начинало клониться к западу. Небо поразило ее своей огромностью и красотой. На нем по-прежнему не было ни облачка, однако западная часть неба стала постепенно затягиваться белесой светящейся дымкой. Прикинув высоту солнца над горизонтом, очерченным вершиной утеса, Эйла остановилась. Заметившая это кобылка заржала и поспешила к ней.

— Может, нам пора возвращаться в пещеру? Только давай сначала попьем воды. — Положив руку на шею кобылке, Эйла повела ее к речке.

Деревья и кустарник, росшие у основания крутого южного склона, поражали обилием и пестротой красок, отражавших смену времен года: темная мрачноватая зелень сосен и елей была расцвечена золотистой, бледно-желтой, бурой и огненно-красной листвой. Эта укромная долина казалась особенно яркой на фоне окружавших ее тусклых и однообразных степей. Высокие стены защищали долину от ветра, и потому здесь было куда теплее, чем наверху. Обилие ярких красок говорило о том, что наступила осень, однако солнце продолжало пригревать по-летнему.

— Да, травы у нас маловато. Боюсь, тебе придется съесть свою подстилку…

Эйла бессознательно опустила руки и задумалась. «Осенью Айза всегда запасала траву для того, чтобы зимой подстилать ее под шкуру. Как хорошо она пахла, когда приходило время сменить травяную подстилку, а снаружи все было занесено снегом, ярился и выл ледяной ветер… Я любила засыпать, прислушиваясь к вою ветра и вдыхая вместе с запахом травы аромат лета…»

Кобылка поскакала к речке. Эйла снисходительно улыбнулась.

— Маленькая Уинни, наверняка ты хочешь пить, — сказала она жестами, издав при этом звук, похожий на лошадиное ржание, который вполне мог стать именем кобылки. — Уинни! Уинни!!!

Та вскинула голову, посмотрела на женщину и, перейдя на рысь, поспешила назад.

Эйла потрепала ее по холке.

— Мне кажется, тебе нравится такое имя. Можешь мне поверить, оно тебе подходит. Пора проводить церемонию наречения. Правда, здесь нет Креба, да и на руки тебя взять я не смогу, но это не так уж и важно. Я сама стану мог-уром. — Она вновь улыбнулась. — Подумать только, женщина — мог-ур.

Эйла продолжила путь к реке и неожиданно заметила, что они подошли к тому самому месту, где некогда находилась ее ловушка. Кобылка страшно разволновалась — она принялась громко сопеть, всхрапывать и бить по земле копытом. Судя по всему, само это место и то, что случилось тогда, запомнилось ей на всю жизнь. А табун так и не вернулся в долину. Уж слишком перепугали лошадей огонь и человечий крик.

Она подвела кобылку к реке только возле самой пещеры. Мутный поток, напитанный осенними дождями, уже вернулся в прежнее русло, оставив по берегам ровный слой жирной бурой грязи.

Она зачавкала у Эйлы под ногами, заляпав ее кожу красноватыми брызгами, напомнившими ей о том, что во время совершения таких важных церемоний, как наречение, мог-ур использовал красную охру. Она окунула в красноватую жижу свой палец, начертила им на ноге непонятный знак и, широко улыбнувшись, зачерпнула полную горсть грязи. Теперь она могла обойтись и без охры. Эйла прикрыла глаза, силясь припомнить то, как Креб проводил церемонию наречения ее сына. Ей живо представилось его старое уродливое лицо. Пустая глазница, большой нос, мощные надбровные дуги, низкий покатый лоб, редкая жидкая бородка… Крепок и могуч, пусть и не молод. Как она любила это замечательное старческое лицо.

Она вновь не смогла устоять пред напором нахлынувших чувств. Как она боялась потерять своего сына и как ее обрадовал вид чаши, наполненной красной охрой… Она судорожно сглотнула, однако комок так и продолжал стоять в ее горле. Эйла смахнула со щеки слезинку. Кобылка ткнулась мордой ей в лицо, явно пытаясь утешить свою покровительницу. Женщина опустилась на колени и обняла ее шею.

Она совладала со своими чувствами и решила приступить к церемонии наречения. Грязь стекала с ее собранных в кулак пальцев. Зачерпнув еще одну горсть бурой жижи, Эйла подняла к небу другую руку (точно так же призывал духов Креб) и надолго задумалась, смущенная неожиданной мыслью. Духам Клана могло не понравиться то, что их вызывают для наречения лошади. В конце концов она поняла, что в любом случае не остается ничего иного. Обмакнув кончики пальцев в грязь, она провела ими по морде лошади. Когда-то Креб сделал подобную же полоску на лобике Дарка. Она доходила до его маленького носика…

— Уинни, — произнесла она вслух и тут же перешла на формальный язык жестов. — Эта девочка… Эта лошадь нарекается Уинни. Уинни.

Кобылка замотала головой, пытаясь стряхнуть со своей морды жидкую грязь. Эйла радостно рассмеялась.

— Она скоро засохнет и отпадет, Уинни!

Эйла отмыла руки от грязи, перекинула мешок с зерном на другое плечо и двинулась к пещере. Церемония наречения остро напомнила ей о ее собственном одиночестве. Соседство Уинни, теплого живого существа, облегчало его, но непрошеные слезы все же навернулись на глаза. Пытаясь сбросить бремя печальных чувств, она приговаривала, направляя лошадку на тропу, ведущую к пещере:

— Идем-идем, Уинни. Я поднимаюсь, и ты поднимешься. Я знаю, что ты не каменный козел и даже не сайгак, но все это — дело привычки.

Они добрались до входа в пещеру и вошли внутрь. Раздув тлеющие уголья, Эйла развела небольшой костер и стала готовить на нем зерно. Теперь кобылка уже питалась травой и сырым зерном, однако Эйла продолжала варить ей и кашу, зная о том, как она нравится лошадке.

Она сняла шкурки с пары кроликов, добытых ею с утра, после чего отложила необработанные шкурки в сторону и занялась готовкой кроличьего мяса. У нее успело скопиться изрядное количество шкурок кроликов, зайцев и хомяков. Она и сама не понимала, на что они ей, однако продолжала выделывать и складывать их. Зимой будет видно. В конце концов, она может стелить их на свое ложе.

Дни становились все короче и короче, температура неуклонно снижалась. Впору было задуматься о зиме. Эйла не знала, насколько суровы и продолжительны здешние зимы, и это не могло ее не тревожить. Внезапно овладевшая ею тревога заставила ее в очередной раз обозреть запасы. Она стала осматривать корзины и берестяные короба с вяленым мясом, сушеными овощами и фруктами, семенами, орехами и зерном. После этого Эйла направилась в самый дальний угол пещеры, желая убедиться в том, что хранившиеся там свежие корни и фрукты не завяли и не загнили. У задней стены были сложены дрова, высохший на солнце лошадиный навоз, собранный Эйлой в поле, и сухая трава. Неподалеку стояли корзины с зерном, запасенным ею для Уинни.

Эйла подошла к очагу, перевернула вертела, на которых жарились тушки кроликов, посмотрела на варившуюся в плетеной посудине кашу и, пройдя мимо своего ложа, подошла к той стене, возле которой она развесила травы, коренья и куски собранной ею коры. Стойки, между которыми висели травы, находились недалеко от очага, что позволило Эйле как следует высушить лекарственное сырье и травы для приготовления настоев.

Разумеется, она обошлась бы и без такого количества лекарств и снадобий, тем более что ей одной нужно было совсем немного, однако Айза успела приучить ее к сбору лекарственных трав, и Эйла делала это почти автоматически. Рядом со стойками была сложена всякая всячина — веточки, жерди, кора, трава, щепа, шкурки, кости, куски горной породы и голыши, а также корзина с песком, принесенным с берега реки.

Близящаяся зима, а вместе с ней бездействие и одиночество нисколько не радовали Эйлу. Зима — пора праздников и долгих бесед. Мужчины проводили большую часть этого времени в разговорах об охоте, женщины нянчили малышей, обменивались слухами и сплетнями; Эйла с Айзой и Убой обычно обсуждали целебные свойства растений. Чем она могла занять себя здесь? Только работой. И чем сложнее и продолжительнее будет эта работа, тем лучше.

Она обвела взглядом собранные ею деревянные колоды. Из них можно вырезать множество чаш самых разных форм и размеров. Сначала заготовка выдалбливается изнутри, потом обтесывается снаружи каменным топором, используемым в качестве тесла, и ножом, затем она тщательно шлифуется камнями и песком. Эйла собиралась изготовить не одну, а несколько чаш. Предстоит поработать со шкурами, из некоторых можно сделать рукавицы, чулки или вкладки в обувку. С прочих шкурок можно свести шерсть и использовать кожу — нежную и мягкую, как у ребенка, прекрасно впитывающую влагу.

Из собранной летом медвежьей травы, листьев и стеблей рогоза, камыша, ивняка, кореньев можно будет сплести множество самых разных корзин и корзинок для готовки, сбора и хранения всевозможных припасов, а также лотки для веяния, подносы и циновки, на которых можно не только сидеть, но и сушить плоды и коренья. Из волокнистых растений, коры и конского волоса можно будет сделать веревки разной толщины, из камней — светильники (для этого достаточно выдолбить в них небольшие углубления, наполнить их жиром и скрутить фитили из сухого мха, который сгорает без дыма). Именно для этой цели она и приберегла жир хищных животных, вкус которого вызывал у нее отвращение.

Помимо прочего, у нее имелись плоские тазовые кости и лопатки, которые можно было использовать в качестве тарелок и блюд, ковшов и мешалок, пух растений, обычно используемый в качестве трута и набивки (в этом случае к нему можно добавлять птичий пух и шерсть животных), несколько кремневых голышей и орудия, чтобы обтесать их. В подобных заботах она провела уже не одну зиму, единственное, чего она действительно не умела делать, так это изготавливать оружие, — работами такого рода занимались только мужчины.

Ей хотелось делать копья, увесистые и одновременно удобные дубинки, пращи. Она подумывала и о боле, хотя знала, что овладеть ею совсем непросто. Кто умел мастерски метать ее, так это Бран… Даже изготовление такого орудия требовало немалого мастерства. Три камня обтесываются до тех пор, пока они не станут круглыми, после чего они обвязываются веревками и ремнями, при этом важное значение имеет соотношение их веса и длина связок. «Станет ли он учить этому Дарка?» — подумала вдруг Эйла.

Свет дня уже начал меркнуть, дрова к этому времени почти прогорели. Зерно впитало в себя воду и стало мягким. Часть его Эйла отложила в свою чашку, после чего подбавила в плетеную посудину воды и стала готовить кашу для Уинни. Корзину с готовой кашей она поставила у противоположной стены, возле того места, где обычно спала кобылка.

Сначала Эйла спала вместе с кобылкой на берегу, но потом решила, что та может жить и в пещере. Она устроила ей лежанку у самой стены, прекрасно понимая, что рано или поздно Уинни вырастет и тогда уже они не смогут спать вместе; пока же она частенько устраивалась рядом с ней.

— Думаю, хватит, — обратилась Эйла к лошадке. Она привыкла постоянно разговаривать с ней языком жестов, и та, похоже, научилась воспринимать некоторые из обращенных к ней сигналов. — Надеюсь, с тебя этого будет довольно. Хотела бы я знать, насколько долги здешние зимы.

Она была раздражена и подавлена. Если бы уже не стемнело, она бы отправилась на прогулку. Или, скорее, пробежалась бы по округе.

Заметив, что лошадка стала поедать кашу, Эйла протянула ей охапку свежего сена.

— Уинни, ты и это пожуй. И смотри не съешь мою посудину!

Она принялась ласково поглаживать и почесывать кобылку.

Стоило ей прекратить это почесывание, как Уинни ткнулась мордой ей в ладонь и подставила другой бок.

— Все бы я тебя чесала… — улыбнулась Эйла, покорно выполнив немую просьбу животного. — Постой, у меня есть идея…

Она подошла к той стене, возле которой были сложены различные материалы, и быстро отыскала пучок сухой ворсянки. После того как цветок этого растения засыхает, на его месте появляется вытянутая яйцевидная усеянная шипами шишка. Она отломила одну из таких шишек и стала легонько чесать ею бок Уинни, млевшей от удовольствия. Тщательно расчесав всю шерстку кобылки, Эйла обняла Уинни за шею и легла на мягкое сено рядом с ней.

Эйла мгновенно очнулась ото сна. Какое-то время она лежала с открытыми глазами, пытаясь понять, что же произошло. Что-то было явно не так. Откуда-то повеяло холодком, потом послышалось какое-то непонятное сопение. Впрочем, Эйле могло и почудиться — все звуки заглушало шумное дыхание лошади. Может, это сопение доносилось из глубины пещеры? Понять это было трудно, тем более что в пещере стояла непроницаемая темень. Мрак… Вот те раз! Она не видела и тлеющих угольков! Она лежала как-то не так. Стена находилась не с той стороны, холодный поток воздуха… Стоп! Она явно слышала какое-то сопение и покашливание! «Почему я лежу на месте Уинни? Должно быть, я заснула, забыв подбросить дров в костер. Вот он и погас. С тех самых пор, как я попала в эту долину, подобное не случалось со мной ни разу…»

Эйла похолодела от ужаса. У нее не было ни слов, ни жестов, которыми она смогла бы выразить возникшее в глубине души страшное предчувствие. Мышцы ее спины напряглись. Где-то рядом творилось что-то непонятное. И это было как-то связано с потухшим костром. Она нисколько не сомневалась в этом.

Это чувство ей было знакомо. Впервые Эйла испытала его той самой ночью, когда она украдкой последовала за Кребом и прочими мог-урами в маленький грот, находившийся в дальнем конце Пещеры. Креб тут же почувствовал ее присутствие. Именно почувствовал. Почувствовал, а не увидел… Необъяснимым образом и она тут же ощутила, что ее обнаружили. Впоследствии подобные вещи случались с ней не раз и не два. Скажем, она ощущала на себе взгляд Бруда — даже когда стояла спиной к нему. Она чувствовала ту лютую ненависть, которая жила в глубинах его сердца. Незадолго до начала землетрясения она уже знала о том, что Клану угрожают разруха и погибель.

Но раньше это чувство не было столь сильным. Ею овладели тревога и страх, никак не связанные ни с потухшим костром, ни с опасением за собственную жизнь. Ее тревожила судьба другого существа.

Эйла бесшумно поднялась на ноги и направилась к очагу, надеясь найти хотя бы один тлеющий уголек. Увы, очаг уже остыл. Она почувствовала непреодолимое желание облегчиться и направилась к выходу из пещеры. В лицо ей пахнуло холодом. Она поежилась. Снаружи бушевал холодный ветер. Стараясь держаться возле стенки, Эйла направилась к тому краю выступа, откуда она привыкла выбрасывать мусор.

На небе не было ни звездочки, однако низкий облачный слой, равномерно подсвеченный сиянием луны, позволял ей видеть окрестности. И все-таки сейчас она полагалась главным образом на слух, а не на зрение. Она вновь услышала звериное сопение, увидела метнувшиеся к пещере тени и потянулась к поясу, чтобы достать свою пращу. Увы, той не оказалось на месте. Зная о том, что огонь отгонит от ее пещеры всех непрошеных гостей, Эйла потеряла свою всегдашнюю бдительность и, похоже, могла поплатиться за это. Костер погас, и молодая кобылка тут же привлекла к себе внимание неведомых хищников.

И тут она услышала хриплый лай, похожий разом на кашель и на мерзкий хохот. Он доносился со стороны ее пещеры. Уинни испуганно заржала. Кобылка находилась в пещере, вход в которую был перекрыт гиенами.

Гиены! Их безумный хриплый смех, их грязная пятнистая шкура, покатые спины, хилые задние лапы не могли не вызывать омерзения и раздражения. Ей вновь вспомнился истошный вопль Оги, беспомощно взиравшей на то, как ее сына уносит это гнусное животное… Теперь они пришли за Уинни.

У Эйлы не было пращи, однако это не остановило ее. Уже не впервые в подобных случаях она действовала импульсивно, не думая о собственной безопасности. Она бесстрашно ринулась к пещере, грозно крича и потрясая кулаками:

— А ну-ка пошли прочь! Вон отсюда!

Эти слова были произнесены ею вслух, пусть у них существовали и беззвучные соответствия.

Хищники отпрянули назад. Отчасти из-за уверенности, с которой на них набросилась Эйла, отчасти потому, что из пещеры все еще тянуло дымком. Существовал и еще один немаловажный фактор. Гиены успели привыкнуть к тому, что запах Эйлы сопровождается запущенными в них камнями.

Эйла принялась метаться по пещере, пытаясь отыскать свою пращу. Она решила, что с этого времени отведет для нее особое место.

Найти пращу ей так и не удалось. Пришлось взять камни, использовавшиеся для приготовления пищи, благо их не нужно было искать. Завидев перед входом гиену, она тут же швырнула в нее увесистый голыш. Гиены предприняли еще несколько попыток ворваться в пещеру и вскоре поняли, что лошадка не станет для них легкой добычей.

Эйла вновь нырнула в глубь пещеры, чтобы пополнить запас камней, и заодно прихватила с собой палку, на которой делала зарубки, позволявшие ей вести счет времени. Она провела остаток ночи рядом с Уинни, готовая при необходимости отбиваться от хищников этим нехитрым оружием.

С трудом ей удалось побороть сон. Незадолго до рассвета Эйла немного вздремнула, но, едва солнце показалось из-за горизонта, она выбралась на каменную полку, держа в руках пращу. Гиен рядом с пещерой уже не было. Она вернулась в пещеру, чтобы накинуть на себя теплую шкуру и обуться. Ночью заметно похолодало. Изменилось и направление ветра — теперь он дул с северо-востока и то и дело врывался в ее пещеру.

Она взяла мех и по узкой крутой тропке сбежала вниз. У кромки берега вода подернулась ледком. В воздухе пахло снегом. Эйла разбила тонкий лед и стала набирать воду, изумляясь той стремительности, с которой давешнее тепло сменилось холодом. Она и заметить не успела, когда это произошло. Как ей не хотелось расставаться с теплом… Перемена погоды напомнила ей, что расслабленность и благодушие едва не привели ее к катастрофе.

«Как я могла забыть о костре? Айзу бы расстроило мое легкомыслие. Теперь придется заняться добыванием огня. Остается надеяться, что ветер вновь изменит направление на северное и уже не будет задувать в пещеру. Иначе огонь мне не развести. Надо бы как-то прикрыть от ветра очаг… Да… Сухой плавник горит хорошо, да вот только слишком быстро сгорает. Может, стоит срубить несколько деревьев? Загораются они плохо, но зато горят куда дольше. Нужно будет поставить столбы и повесить на них шкуру, чтобы защитить пещеру от ветра. И дровами неплохо бы заняться. Когда выпадет снег, собирать их будет куда труднее. Прежде чем добывать огонь, я возьму каменный топор и пойду рубить деревья. Иначе его все равно задует ветром».

Возвращаясь к пещере, она прихватила с собой несколько сухих коряг. Стоявшая на краю каменной полки Уинни приветствовала ее громким ржанием и нежно ткнулась мордой в ее живот. Эйла улыбнулась и поспешила в пещеру, стараясь не обращать на Уинни внимания.

Опустив на землю наполненный студеной водой мех и бросив в угол дрова, она насыпала зерна в корзину, предназначавшуюся для кормления кобылки, и ласково потрепала животное по холке. После этого она доела вчерашнюю крольчатину, запив ее водой. В пещере стало совсем холодно. Подышав на зябнущие руки, она засунула их под мышки и, немного отогрев их, достала из-за своего ложа корзину с орудиями.

Вскоре после своего прибытия в долину она сделала несколько орудий. Она собиралась изготовить куда больше, но руки никак не доходили до этого. Достав из корзины свой старый топор, она стала рассматривать его на свету. Правильно изготовленный топор затачивался сам собой. Мелкие осколки, отскакивавшие от его режущего края во время работы, делали его только острее. Если же от топора отскакивали крупные куски, можно было с уверенностью сказать, что он изготовлен неверно. Бывало и так, что топор рассыпался на множество мелких кусочков после первого же серьезного удара.

Эйла даже не услышала стука копыт подошедшей к ней кобылки — уж слишком привычным стал для нее этот звук. Молодое животное тем временем принялось тыкаться мордой в ее ладонь.

— Уинни! — воскликнула Эйла, выронив из руки свой замечательный топор. Тот упал на камни и раскололся на несколько частей. — Это был мой единственный топор! Чем же я теперь буду рубить деревья?

«Что со мной? — ужаснулась Эйла. — Стоило наступить холодам, как мой костер тут же потух. Можно подумать, что гиены знали об этом уже с вечера. Ведь они никогда и не пытались проникнуть в пещеру. Теперь еще и топор мой разбит…»

И действительно, тут было о чем задуматься. Разом несколько дурных знаков, да еще каких. Изготовить же новый топор — дело весьма и весьма непростое…

Подобрав с земли осколки топора, она положила их возле остывшего очага, справедливо полагая, что им можно будет найти какое-то иное приложение. Она достала из ниши, находившейся за ее ложем, сверток, сделанный из шкурки гигантского тушканчика, перевязанный короткой веревкой, и направилась к берегу.

Уинни пошла было вслед за ней, однако, почувствовав раздражение молодой женщины, резко отпрянула в сторону и направилась к привольным лугам, лежавшим по ту сторону скалы.

Эйла осторожно и благоговейно развернула шкурку тушканчика. Подобному отношению к камню ее научил Друк, занимавшийся в Клане изготовлением каменных орудий. Внутри свертка лежало несколько предметов. Вначале она протянула руку к овальному камню. Он хорошо ложился в руку и имел должную твердость и упругость, что позволяло использовать его в качестве отбойника. Отбойник являлся самым важным инструментом, без которого изготовить какое-либо каменное орудие было попросту невозможно. Первый удар по кремневому голышу производился именно отбойником.

На ее отбойнике виднелось несколько едва заметных царапин, в то время как на инструменте Друка не было, что называется, ни единого живого места. Однако старый мастер не расстался бы с ним ни за что на свете. Высечь простейшее орудие может едва ли не каждый, но настоящие инструменты способен изготовить только подлинный мастер, ведающий не только секреты камня, но и то, как можно ублажить дух отбойника. Как раз это более всего волновало Эйлу, поскольку в роли мастера по изготовлению орудий она выступала впервые. Она знала о существовании заклинаний, позволяющих избежать беды, когда отбойник трескался на части, задобрить дух камня и даже переселить его в другой камень. Однако сами эти заклинания были ей неведомы.

Отложив отбойник в сторону, она стала разглядывать увесистую кость какого-то жвачного животного, желая убедиться в отсутствии трещин. Закончив осмотр костяного молотка, она взяла в руки правило — клык огромной кошки, выдранный из ее нижней челюсти, найденной Эйлой в груде костей и плавника. Так, один за другим, она переложила на землю все камни и кости, хранившиеся в свертке.

Оббиванию кремня она научилась у Друка, и не подозревавшего о том, что она наблюдает со стороны за каждым его движением. Он охотно отвечал на все ее вопросы, но в глубине души считал, что из женщины не может выйти стоящего мастера, и потому относился к ней с иронией. Существовало множество орудий, изготовлением которых могли заниматься исключительно мужчины, но никак не женщины, и потому тратить время на их обучение было по меньшей мере неумно. Орудия, предназначенные для охоты и для изготовления боевого оружия, относились к числу запретных. Впрочем, изготавливались они точно так же и на деле мало чем отличались от прочих. Нож оставался ножом вне зависимости от того, что им строгалось — копье или палка-копалка.

Еще раз обведя взглядом набор своих инструментов, Эйла положила перед собой один из кремневых голышей. Для серьезной оббивки кремня требовалось установить его на прочном основании. При изготовлении каменного топора Друк обходился без подставки (он использовал это только для самых сложных и ответственных работ). На то он и был мастером… Эйла стала искать взглядом плоский и не слишком твердый камень (иначе кремень мог расколоться). Сам Друк использовал для этой цели кость мамонта. Нечто подобное решила найти и Эйла.

Она принялась рыться в огромной куче коряг, костей и камней. Коль скоро здесь лежали бивни мамонта, здесь же должны были находиться и его кости. Подобрав с земли длинную жердь, она стала использовать ее в качестве рычага, сталкивая в кучи самые тяжелые кости и коряги. Когда она попыталась отодвинуть с ее помощью массивный булыжник, жердь треснула и разломилась надвое. Эйла подняла небольшой бивень молодого мамонта, который оказался куда прочнее жерди. Наконец она отыскала под камнями, лежавшими возле самой стены, подходящую кость. Она поволокла ее к тому месту, где были разложены ее инструменты, и тут ее взгляд упал на желтовато-серый кристалл железного колчедана, поблескивавший на солнце. Он показался ей странно знакомым, но почему — она смогла понять, лишь подобрав его с земли.

«Мой амулет… — пронеслось у нее в голове. — Она прикоснулась к кожаному мешочку, висевшему на шее. — Мой Пещерный Лев дал мне такой же камень в знак того, что мой сын не умрет…» Внезапно она поняла, что такими же поблескивающими на солнце камнями усыпан едва ли не весь берег, и поразилась тому, что не замечала их прежде. Это наблюдение помогло рассеять тревогу Эйлы, тучи, сгущавшиеся над ее головой, стали расходиться.

Отбросив камень в сторону, она подтащила кость мамонта к берегу и, усевшись на землю, зажала ее между ног. Набросив на ноги шкурку тушканчика, она взяла в руку кремневый голыш. Нужно было понять, куда именно она должна нанести первый удар. Для этого следовало прежде всего сконцентрироваться, но ей явно что-то мешало. Решив, что все дело в холодных камнях, на которых она сидела, Эйла побежала в пещеру за соломенной циновкой. Заодно она прихватила с собой палочку, дощечку для добывания огня и трут. «Как будет хорошо, когда мне удастся разжечь костер. Солнце уже вон как высоко, а теплее все равно не стало…»

Она опустилась на подстилку, разложила рядом с собой инструменты, необходимые для изготовления орудий, зажала между ног предплюсну мамонта и вновь набросила на ноги мягкую шкурку тушканчика. После этого она положила на костяное основание грязно-белый голыш и взяла в правую руку отбойник. «Что это со мной? Почему я так разнервничалась? Перед началом работы Друк всегда обращался к своему тотему, моля его о помощи и покровительстве. Может, мне следует сделать то же самое?»

Она зажала в руке мешочек с амулетом, прикрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться и расслабиться, после чего устремила свои мысли и чувства к Духу Пещерного Льва. Один старый-престарый шаман сказал Эйле, что ее дух-хранитель является частью ее самой и, стало быть, живет в ней. Она поверила ему.

Попытка обратиться к духу огромного зверя, ставшего ее защитником и покровителем, тут же успокоила Эйлу. Открыв глаза, она вновь взяла в руку отбойник.

Первыми ударами она сбила с голыша известковую корку и принялась рассматривать кремень. Он имел хороший темно-серый цвет, однако зерно оставляло желать лучшего. С другой стороны, в камне отсутствовали включения других пород. Эйла занялась его оббивкой, откладывая в сторонку самые большие осколки, которые могли еще пригодиться. Там, где она била отбойником, они были потолще, с другой стороны — потоньше, у многих из них острые грани имели сколы и зазубрины. Она собиралась использовать эти осколки для разделки шкур или туш и для жатвы трав.

Придав камню желаемую форму, Эйла взяла в руки костяной молоток. Кость, как более эластичный и упругий материал, предназначалась для окончательной доводки, ибо не могла повредить режущие края будущего орудия. Теперь все определялось точностью удара. Отслаивавшиеся при этом тонкие пластинки кремня имели вытянутую форму. В скором времени орудие было уже готово.

Оно походило на сплюснутую грушу с заостренной вершиной и имело длину порядка пяти дюймов. Поперечное его сечение представляло собой подобие вытянутого прямоугольника. Его прямые и острые режущие кромки сходились в вершине, противоположная сторона, или основание, имела округлую форму. Орудие это являлось одновременно и топором, которым рубят ветки или даже целые деревья, и теслом, с помощью которого можно было выделывать чашки и прочую утварь. Им же можно было раскалывать на части бивни мамонта или дробить кости крупных животных. Прочное и острое, оно годилось для самых разных работ.

Эйла почувствовала себя куда лучше. Теперь ей хотелось опробовать более сложный способ обработки камня. Она взяла еще один покрытый известковым налетом голыш и принялась сбивать с него хрупкую корку. Камень имел серьезный изъян — известняк уходил куда-то вглубь и не мог использоваться для изготовления орудия. Мысли Эйлы тут же приняли совершенно иное направление. Вновь нахлынули сомнения. Она положила отбойник на землю и задумалась.

Еще один дурной знак, еще одна беда… Она не хотела верить, не хотела соглашаться с этим. Эйла оценивающе взглянула на кремень, пытаясь понять, можно ли изготовить из него хоть что-нибудь стоящее, и вновь взяла в руку отбойник. Отскочивший от камня осколок требовал доводки. Эйла вновь отложила отбойник и потянулась за правилом, но под руку попался совершенно другой камень, лежавший неподалеку. Эйла и не подозревала о том, что эта случайность окажет влияние на всю ее жизнь.

Далеко не все изобретения вызываются к жизни необходимостью. Порой открытие совершается случайно, секрет состоит лишь в осознании. Все необходимые элементы существовали и прежде, но случай вдруг проявляет их неведомую дотоле взаимосвязь. Случай, или, иначе, определенное стечение обстоятельств, является существеннейшим условием открытий такого рода. Ни один человек не дошел бы до них собственным умом, то есть осознанно, не помоги ему случайность, не поддающаяся рациональному истолкованию. Молодая женщина, сидевшая на берегу реки в затерянной среди бескрайних степей долине, в этом смысле тоже не была исключением.

Вместо правила Эйла подняла с земли кусок железного колчедана примерно таких же размеров. Им-то она и ударила по осколку кремня. Возникшая при этом искра отлетела далеко в сторону и попала на комок сухой фибры, принесенный из пещеры. Над трутом поднялась едва заметная струйка дыма, однако уже в следующее мгновение искорка погасла. Все это происходило на глазах изумленной Эйлы.

Что и говорить, подобное стечение обстоятельств — вещь весьма редкая. Потребные для него элементы были налицо: Эйла всегда отличалась сообразительностью и живостью ума, она ясно представляла себе процесс добывания огня, испытывала в последнем острую потребность и не боялась экспериментировать. И все-таки понять и правильно истолковать увиденное она смогла далеко не сразу. Больше всего ее поразил появившийся над трутом дымок. Через какое-то время она пришла к выводу, что причиной его появления стала упавшая на трут искорка. Но откуда она могла взяться? Эйла перевела взгляд на камень, который она держала в руке, и ахнула.

Это был не ее камень! Она сжимала в руках совсем не правило, а один из блестящих камешков, на которые она обратила внимание только этим утром. Камни, как известно, не горят, в том же, что она держит в руках именно камень, Эйла нисколько не сомневалась. Спрашивается: откуда взялась та искра, которая заставила задымиться трут? Дым и искру она видела собственными глазами.

Эйла подняла с земли комок сухой фибры и тут же нашла на нем знакомое черное пятнышко. Она коснулась его пальцем и увидела оставшийся на коже черный след. Затем она принялась разглядывать кусок железного колчедана. Откуда могла появиться эта искра? Что ее вызвало? Она ударила этим блестящим камнем по куску кремня — ничего другого она не делала… Эйла неуверенно Ударила камнем о камень. Ничего необычного не произошло.

Эйла недоуменно хмыкнула и вновь ударила камнем о камень — на сей раз куда сильнее и резче. Из камня вылетела искра. В тот же миг в голове ее родилась совершенно безумная идея — странная, волнующая, немного страшноватая.

Она осторожно положила оба камня на шкуру, лежавшую на кости мамонта, и принялась собирать материал для разведения костра. Когда все было готово, она поднесла камни к труту и сильно ударила ими друг о друга. Отлетевшая от них искра упала на землю и тут же погасла. Эйла изменила взаимное положение камней и вновь ударила, но на сей раз удар ее оказался слишком слабым. Она повторила его и увидела, как отлетевшая от камней искорка упала прямо на трут. Дымок, поднявшийся от него, вдохновил ее на продолжение этих попыток. В тот момент, когда на трут упала еще одна искра, подул ветерок. Она ярко вспыхнула и тут же погасла.

«Ну конечно! Ее нужно раздувать!» Эйла села поудобнее и вновь ударила камнем о камень. Сильная яркая искра упала в самый центр трута. Эйла осторожно подула на фибру и, увидев, что огонек стал постепенно разгораться, добавила к ней щепочек и стружек. Вскоре над ними уже заплясал огненный язычок.

Как просто! Она не верила собственным глазам. Ей захотелось повторить те же действия вновь. Взяв еще один комок трута и подсыпав к нему стружек и щепок, она разожгла огонь во второй, в третий и в четвертый раз! Ее душой овладело странное возбуждение, соединявшее в себе страх, изумление и радость открытия. Она поднялась на ноги и уставилась на четыре маленьких костерка, горевших у ее ног.

Уинни вышла из-за скалы, привлеченная запахом дыма. Огонь, который прежде так пугал лошадку, теперь вызывал у нее ощущение безопасности.

— Уинни! — воскликнула Эйла, подбежав к кобылке. Ей не терпелось поделиться своим открытием с другими. — Уинни! Посмотри на эти костры! Я добыла огонь при помощи камней! Ты можешь себе это представить? Камней!

В тот же миг солнце вышло из-за облаков, и камни, которыми был усеян берег, засверкали, отражая свет его лучей. Казалось, что сверкал весь берег.

— Я была не права, когда решила, что в этих камнях нет ничего особенного. И как я не поняла этого сразу! Ведь и мой тотем дал мне точно такой же камень! Теперь я знаю, что в них живет огонь. Я его видела. — Она вновь впала в крайнюю задумчивость. — Но почему я? Почему выбор пал на меня? В прошлый раз Пещерный Лев дал его мне в знак того, что Дарк будет жить. О чем он хочет известить меня теперь?

Ей вспомнилось мрачное предчувствие, возникшее у нее ночью, когда она поняла, что огонь в ее очаге погас. Она поежилась, хотя вокруг полыхало четыре костра. Впрочем, уже в следующее мгновение ее охватило радостное, ни с чем не сравнимое чувство, ведомое всем первооткрывателям и первопроходцам.

Глава 8

— Здравствуйте! Здравствуйте! — выкрикивал Джондалар, сбегая вниз к берегу реки.

Страшная тяжесть свалилась с его сердца. Казалось, что не остается ничего иного, как опустить руки и сдаться, но звук человеческого голоса вновь наполнил его надеждой. Он совершенно не думал о том, что незнакомцы могут повести себя враждебно, — уж слишком мучительным было чувство собственной беспомощности, терзавшее его с того момента, как он увидел недвижное тело Тонолана. Но незнакомцы, похоже, были настроены достаточно дружелюбно.

Окликнувший его мужчина держал в руках веревку, конец которой был привязан к шее диковинной огромной водяной птицы. Только теперь Джондалар понял, что он видит перед собой не живое существо, а что-то вроде лодки. Мужчина бросил ему свободный конец веревки. Джондалар поймал ее и тут же бухнулся в реку. Двое других мужчин, державших в руках другую веревку, спрыгнули в воду и побрели к берегу. Вода доходила им до пояса. Один из них заулыбался, увидев выражение лица Джондалара, в котором угадывались надежда, облегчение и смущение. Он забрал у Джондалара мокрую веревку, подтащил лодку поближе к берегу и привязал ее к росшему неподалеку дереву, вторую веревку он обмотал вокруг сучьев большой полузатопленной коряги.

Водяное судно покинул еще один из седоков. Он легко перепрыгнул на корягу, как бы испытывая ее на прочность, и произнес несколько слов на неизвестном Джондалару языке. После этого с борта лодки на корягу был переброшен узкий мостик. Говоривший тут же поспешил по нему назад, чтобы помочь женщине, сопровождавшей некую важную персону, пожелавшую сойти на берег. Судя по всему, помощь была скорее частью ритуала, чем необходимостью.

Соплеменники относились к этому человеку с чрезвычайным почтением. Он отличался важной, едва ли не царственной манерой держаться, при этом в его облике чувствовалось нечто неуловимо странное и двусмысленное. Джондалар удивленно уставился на важного незнакомца. Ветер играл с прядями его длинных белых волос, связанных на затылке, безбородое или гладко выбритое лицо несло на себе отпечаток прожитых лет, однако кожа при этом оставалась по-детски мягкой и нежной. Широкие скулы и выступающий вперед подбородок говорили о сильном характере.

Джондалар обнаружил, что стоит по колено в воде, только тогда, когда таинственный незнакомец, успевший к этому времени выйти на берег, поманил его к себе. Что же с ним было не так? Незнакомец, в карих глазах которого читались сострадание и некий вопрос, неожиданно улыбнулся. Джондалар застыл, лихорадочно пытаясь разрешить загадку этой странной личности неизвестно какого пола.

Для мужчины он был несколько низковат, для женщины — явно слишком высок. Широкие свободные одежды, скрывающие под собой тело, важная поступь… Чем дольше разглядывал его Джондалар, тем больше недоумевал. Где-то он слышал о подобных людях. Тело их в каком-то смысле не имело пола, ибо сочетало в себе признаки обоих полов. Обычно такие люди входили в число Тех, Кто Служит Матери. Они соединяли в себе силу женского и мужского начал и потому считались непревзойденными целителями и знахарями.

Джондалар находился на чужбине, вдали от родного дома, он не знал обычаев здешних обитателей, тем не менее он почти не сомневался в том, что видит перед собой целителя.

Возможно, целитель этот относился к Служителям Матери. Тонолан нуждался в целителе, и вот этот целитель явился.

Но что могло привести его сюда? Что заставило их сесть в лодку и поплыть к этому берегу?

Лежавший возле костра Джондалар бросил в огонь еще одно полено. В ночное небо взметнулся целый сноп ярких искр. Натянув шкуру на плечи, он задрал голову и проводил их взглядом. В тот же миг в его поле зрения попала какая-то фигура, заслонившая собой изрядную часть усеянного звездами неба. Он тут же забыл о безбрежных просторах небес и увидел перед собой молодую женщину, протягивавшую ему чашку с горячим чаем.

Усаживаясь, Джондалар прикрыл шкурой оголившееся бедро, с сожалением посмотрев на сушившиеся в сторонке штаны и обувь. Молодая женщина, которая показалась ему до этого угрюмой и диковатой, заулыбалась, и эта лучезарная улыбка превратила ее в редкостную красавицу. Никогда прежде он не видел столь поразительной мгновенной трансформации, его ответная улыбка как нельзя лучше говорила об этом. Она же, с трудом подавив озорной смешок, отвернулась в сторону, не желая лишний раз смущать чужеземца.

— У тебя красивая улыбка, — сказал он, благодарно принимая чашку с чаем.

Она покачала головой и произнесла несколько слов на неведомом ему языке.

— В том, что ты меня не понимаешь, нет ничего странного… Знала бы ты, как я рад вашему появлению.

Она смотрела на него во все глаза. Опасаясь, что молодая красавица может покинуть его, Джондалар вновь заговорил:

— Мне очень приятно разговаривать с тобой, даже смотреть на тебя мне приятно… — Джондалар поднес чашку ко рту. — Как хорошо пахнет! Что это? — Он одобрительно кивнул головой. — Мне кажется, я чувствую запах ромашки…

Она ответила ему кивком головы и, сев на бревнышко, лежавшее возле костра, стала говорить что-то свое. Естественно, Джондалар не понимал ни слова, но звук ее голоса ласкал его слух, и она, разумеется, не могла не замечать этого.

— Не знаю даже, как вас и благодарить. Страшно подумать, что могло бы с нами приключиться, если бы не вы. — Он выразительно наморщил лоб, на что она тут же ответила понимающей улыбкой. — Как бы мне тебя об этом спросить… Как ваш Зеландонии, или как там вы его называете, узнал о том, что мы находимся здесь и нуждаемся в помощи?

Женщина произнесла несколько слов и указала на стоявшую неподалеку палатку. Джондалар вздохнул и отрицательно покачал головой. Похоже, собеседница что-то поняла, чего он, увы, не мог сказать о себе.

— Впрочем, это не так уж и важно… — сказал он. — Надеюсь, ваш целитель позволит мне остаться возле Тонолана. Я не сомневаюсь в его способностях, но… Но мне хотелось бы находиться возле брата…

Джондалар посмотрел на нее так выразительно, что она положила ладонь ему на руку, явно желая его успокоить. Он попытался улыбнуться, но это у него плохо получилось. В этот момент палатка распахнулась и из нее вышла женщина постарше.

— Джетамио! — позвала она собеседницу Джондалара. Молодая женщина поспешно поднялась на ноги и хотела было уйти, но Джондалар схватил ее за руку.

— Джетамио? — спросил он, указав на нее. В ответ женщина утвердительно кивнула. Ударив себя кулаком в грудь, он произнес: — Джондалар.

— Джон-да-лар… — произнесла она по слогам, после чего повернулась лицом к палатке и указала сначала на себя, потом на Джондалара и, наконец, на нее.

— Тонолан, — сказал Джондалар. — Моего брата зовут Тонолан.

— Тонолан… — пробормотала она и, слегка прихрамывая, поспешила к палатке, раз за разом повторяя это имя.

Штаны были все еще сыроватыми, но он без малейших раздумий натянул их на себя и, как был босиком, понесся к ближайшей рощице, дабы справить нужду. Смена одежды осталась в большой палатке, в которой целитель лечил Тонолана. Конечно, он мог бы отправиться к рощице и без штанов, однако вчерашняя улыбка Джетамио заставила его позаботиться о пристойном внешнем виде. Помимо прочего, он боялся ненароком нарушить какой-либо обычай этих людей, решивших прийти к нему на помощь.

Вначале Джондалар хотел отправиться к роще, замотавшись в шкуру, служившую ему одеялом. Но не успел он сделать и двух шагов, как из-за палатки послышался звонкий смех Джетамио. Тогда-то он и решил натянуть на себя мокрые холодные штаны.

— Тамио, не надо над ним смеяться. Это нехорошо, — строго заметила та из женщин, которая была постарше, и тут же фыркнула, не сумев сдержать собственного смеха.

— Рош, я ведь и не думала над ним издеваться, верно? Ты только посмотри на него. Он хотел пойти, завернувшись в свою шкуру! — Джетамио вновь захихикала, но на сей раз куда тише. — Почему он не мог пойти туда безо всего?

— Как ты сама этого не понимаешь, Джетамио… Они могут придерживаться совершенно других обычаев. Такое ощущение, что они пришли издалека. Я и одежды такой никогда не видывала, и язык их совершенно другой. Ни одного знакомого слова, верно? И произносят-то они их как-то странно…

— Скорее всего ты права. Он явно не хотел, чтобы его увидели голым. Ты бы видала, как он покраснел, когда я подошла к нему прошлым вечером. С другой стороны, он был очень рад нашему появлению, правда?

— Разве его можно в чем-то обвинять?

— Рошарио, а как чувствует себя тот, второй? — неожиданно посерьезнев, спросила молодая женщина. — Шамуд что-нибудь говорил о его состоянии?

— По-моему, отек начал спадать, и температура тоже. Он и спать стал куда спокойнее. Шамуд считает, что его поддел носорог. Не понимаю, как он вообще выжил… Если бы высокий не придумал этот сигнал, раненому уже пришел бы конец. И все-таки им повезло, что мы их нашли. Должно быть, им улыбнулась Мудо. Матери нравятся красивые молодые мужчины.

— Тогда почему она не спасла… Тонолана от носорога? Как он его искалечил… Как ты думаешь, он будет ходить?

Рошарио ответила ей нежной улыбкой:

— Если бы ему передалась хотя бы половина твоей энергии, Тамио, он начал бы ходить прямо сейчас.

Щеки Джетамио порозовели.

— Схожу-ка я к Шамуду — вдруг ему нужна помощь, — пробормотала она и тут же поспешила к палатке, отчаянно стараясь не хромать.

— Почему бы тебе не принести высокому его укладку? — крикнула ей вслед Рошарио. — Иначе он так и будет расхаживать в мокрых штанах.

— Я не знаю, какая из укладок принадлежит ему.

— Вынеси обе. Тогда и места в палатке будет куда больше. И еще — спроси у Шамуда, когда его можно будет перевезти к нам… как там его? Тонолан?

Джетамио утвердительно кивнула.

— Если мы задержимся здесь еще, Доландо займется охотой. Пищи-то у нас с собой немного. Рыбу в такой воде все равно не поймаешь. И вообще — Рамудои предпочитают держаться подальше от берега. Мне нравится твердая почва под ногами.

— Ох, Рош, если бы ты вышла не за Доландо, а за одного из Рамудои, ты бы считала иначе.

Рошарио покачала головой:

— Как же, дождешься предложения от этих гребцов! Пусть я тебе и не родная мать, Джетамио, но отношусь к тебе как к дочери, — об этом все знают. Если мужчина даже подойти к тебе боится, значит, нечего и думать о нем, поняла? Этому речному племени лучше особенно не доверять.

— Не волнуйся, Рош. Я пока не собираюсь сбегать с одним из них… — ответила Джетамио с озорной улыбкой.

— Тамио, в племени Шамудои немало достойных мужчин, которые были бы рады перебраться в наше жилище… Что тебя так рассмешило?

Джетамио прикрыла рот обеими руками, однако так и не смогла сдержать смеха. Рошарио посмотрела в ту же сторону, что и ее молодая собеседница, и поспешила зажать рот рукой, боясь рассмеяться в голос.

— Пойду-ка я лучше за этими самыми укладками, — пробормотала Джетамио, давясь от смеха. — Нашему высокому другу явно следует сменить одежду. — Она вновь громко фыркнула. — Прямо как ребенок, который наложил в штаны!

Она скрылась в палатке, и тут же оттуда раздался ее звонкий заливистый смех, который, вне всяких сомнений, был слышен и Джондалару.

— Веселишься, моя хорошая? — обратился к ней целитель, вопросительно подняв бровь.

— Ой, простите. Я понимаю, что мне не следовало здесь смеяться. Дело в том…

— Либо я перешел в лучший мир, либо ты — доний, явившаяся для того, чтобы отвести меня туда… Ни одна земная женщина не может сравниться с тобой красотой. Но я не понимаю ни единого вашего слова!

Джетамио и Шамуд разом повернулись к раненому. Тот во все глаза смотрел на Джетамио. На его устах появилась слабая улыбка. Джетамио разом посерьезнела и села возле него на колени.

— Я его побеспокоила! Как же я об этом раньше не подумала!

— Улыбнись, моя прекрасная доний! — пробормотал Тонолан, взяв ее за руку.

— Да, моя радость, ты его побеспокоила. Но пусть это тебя не волнует. Мне кажется, в скором времени ты вызовешь у него беспокойство иного рода…

Джетамио бросила на Шамуда удивленный взгляд и покачала головой так, словно не понимала, о чем идет речь.

— Я зашла сюда только для того, чтобы помочь вам…

— Ты это уже сделала.

Слова целителя изумили Джетамио еще больше. Порой понять его было просто невозможно.

Проницательный, чуть ироничный взгляд целителя смягчился.

— Я сделал все, что от меня зависело. Прочее зависит от него самого. Что ему может помочь? Все то, что усилит в нем волю к жизни. В том числе и твоя прекрасная улыбка, моя радость.

Джетамио покраснела и смущенно понурила голову. Тонолан по-прежнему продолжал держать ее за руку. Она встретилась с ним взглядом. На нее смотрели серые искрящиеся весельем глаза. Джетамио ответила ему лучезарной улыбкой.

Целитель выразительно кашлянул, давая понять Джетамио, что ей не следует так долго смотреть на чужеземца. Она слегка смутилась и тут же поспешила отсесть в сторону.

— И для тебя найдется дело. Коль скоро он пришел в себя, мы можем его покормить. Лучше всего напоить его бульоном. Впрочем, из твоих рук он мог бы принять все, что угодно…

— Да… Я все поняла. Сейчас принесу…

Желая скрыть замешательство, она вышла из палатки и тут же увидела неподалеку Рошарио, которая пыталась объясниться с Джондаларом. Последний имел при этом преглупый вид. вспомнив о том, что ему нужно переодеться, она вновь юркнула в палатку.

— Мне нужно забрать их вещи. И еще, Рошарио хотела узнать, когда мы сможем перевезти Тонолана.

— Как, говоришь, его зовут?

— Тонолан. Мне сказал об этом тот, второй.

— Передай Рошарио, что мы задержимся здесь еще на день-другой. Он еще не готов к переправе. Ты посмотри, какие там волны.

— Откуда ты узнала мое имя, прекрасная доний? И как зовут тебя саму?

Она вновь одарила Тонолана лучезарной улыбкой и тут же вышла из палатки, держа в руках обе укладки. Тонолан самодовольно ухмыльнулся и внезапно заметил сидевшего неподалеку беловласого целителя. В его загадочной улыбке было что-то кошачье-мудрое, всезнающее, немного хищное.

— Эх, молодость, молодость… — насмешливо заметил Шамуд. Разумеется, Тонолан не понял значения его слов, однако он мгновенно уловил заключенный в них сарказм. Это заставило его насторожиться.

Голос целителя отличался неопределенностью тембра. Тонолан принялся разглядывать его лицо и одежды, пытаясь понять, с кем же он все-таки имеет дело — с мужчиной или с женщиной. Тонолан так и не решил, но эта неопределенность его отчасти успокоила, — похоже, он в надежных руках.

Джетамио вынесла из палатки вещи путников и заметила, с каким нескрываемым облегчением воспринял ее поступок Джондалар. Она знала о мучившей его проблеме, но он казался ей таким смешным… Горячо поблагодарив ее на ведомом ему одному языке, он схватил свою укладку и понесся к ближайшим кустам. Сухая одежда привела его в такое благостное расположение духа, что он тут же простил Джетамио ее насмешки.

«Должно быть, я выглядел очень странно, — подумал он. — Попробовала бы она надеть такие штаны. Мало того, что мокрые, так еще и холодные… Ладно, за ту помощь, которую они нам оказали, можно простить и этот дурацкий смех… Что бы я делал без них? Этот целитель наверняка владеет какими-то тайными силами. Без них тут явно не обошлось… И вообще, разве бывают Зеландонии без этих самых сил? — Джондалар замер, вспомнив о том, что он давным-давно не видел своего младшего брата. — Стоп… Я ведь еще не видел Тонолана… Может, ему стало хуже. Пора бы с этим разобраться… Брат он мне или не брат? Я имею право повидать его!»

Джондалар поспешно вернулся на стоянку, бросил укладку недалеко от костра, разложил рядом с ним сырые брюки и смело двинулся к палатке. Он едва не столкнулся с целителем, собиравшимся выйти оттуда. Шамуд смерил его взглядом и, прежде чем Джондалар успел опомниться, заискивающе улыбнулся, отступил в сторону и с шутливым подобострастием пригласил этого высокого, могучего человека войти внутрь.

Целитель оставался загадкой для Джондалара. В умном, проницательном взгляде его глаз он уже не заметил былой надменности, хотя выражение их оставалось таким же неясным, как и их цвет. Улыбка, которая вначале представилась Джондалару заискивающей, теперь казалась ему ироничной. Джондалар понял, что целитель, как и любой другой Зеландонии, может стать либо могущественным другом, либо грозным неприятелем.

Он кивнул, изобразил на лице нечто вроде благодарной улыбки и вошел внутрь. К своему крайнему удивлению, он увидел возле своего брата Джетамио. Одной рукой она поддерживала голову Тонолана, в другой держала костяную чашку. Вне всяких сомнений, дела пошли на поправку.

— Мне следовало подумать об этом раньше, — произнес он, широко улыбнувшись. — Ты опять взялся за свое.

Тонолан и Джетамио удивленно уставились на Джондалара.

— Что я сделал, Большой Брат?

— Ты открыл глаза три биения сердца тому назад, а возле тебя уже сидит самая красивая женщина этих земель…

Если что-то и могло согреть сердце Джондалара, так это улыбка Тонолана.

— В этом ты прав — краше ее здесь никого нет. — Тонолан гордо посмотрел на своего старшего брата. — Но скажи, что ты делаешь в мире духов? Кстати, хочу тебя предупредить… Это — моя личная доний, понял? Свои синие глаза можешь оставить при себе.

— Об этом, Маленький Брат, ты можешь не волноваться. Не знаю, что тому причиной, но мой вид вызывает у нее смех.

— Я позволил бы ей смеяться надо мной сколько угодно, — сказал Тонолан, восхищенно посмотрев на женщину, улыбнувшуюся ему в ответ. — Ты восстаешь из мертвых, и тут тебя встречает такая чудесная улыбка…

Он вновь уставился на предмет своего обожания.

Джондалар изумленно глянул на своего брата и перевел взгляд на Джетамио. «Что здесь происходит? Тонолан только-только пришел в себя, они не успели сказать друг другу ни слова, но я могу поклясться, что он влюблен…»

Он вновь посмотрел на женщину — на сей раз куда более внимательно.

Обычно Тонолану нравились более рослые и полные женщины. Эту же крошку со светло-каштановыми волосами вполне можно было принять за девочку. Лицо ее имело правильные черты, формой же оно напоминало сердечко. Ничего особенного в ней не было — обычная молодая женщина, каких немало. Однако стоило ей улыбнуться…

Стоило ей улыбнуться, как в действие вступала какая-то неведомая алхимия света и тени — лицо ее тут же становилось не просто красивым, но именно прекрасным. Джондалар уже испытал на себе действие этой улыбки. Она могла покорить любого мужчину. Судя по всему, обычно она улыбалась редко. Джондалар вспомнил о том, какой угрюмой и пугливой она показалась ему вначале. Поверить, что это та же самая женщина, было почти невозможно. Она едва ли не светилась от переполнявших ее радостных чувств, а Тонолан, что называется, не сводил с нее влюбленных глаз.

Джондалар вспомнил о том, что Тонолану случалось влюбляться и прежде. Рано или поздно им предстояло покинуть этих людей, и потому он искренне пожалел эту простодушную красавицу.

Один из шнурков, которыми затягивался клапан отдушины, вконец истерся. Джондалар продолжал разглядывать кожаный шнурок, пытаясь понять, что же могло пробудить его ото сна. Он лежал совершенно недвижно — прислушиваясь, принюхиваясь, пытаясь разгадать причину своей тревоги. В следующий миг он выскользнул из-под шкуры и осторожно выглянул из палатки. Ничего сколько-нибудь подозрительного он не заметил.

Возле костра стояли люди. Он направился к ним, все еще испытывая странное беспокойство. Он никак не мог взять в толк, что же его могло так растревожить. Тонолан? Нет. Благодаря искусству Шамуда и заботам Джетамио ему стало куда лучше. Тонолан был ни при чем…

Джетамио подняла на него глаза и улыбнулась.

— Хо-ла! — поприветствовал он ее.

Джондалар уже не вызывал у нее смеха. Совместный уход за Тоноланом стал перерастать в дружбу, хотя средства их общения ограничивались несколькими жестами и словами, которые он успел выучить за последние дни.

Она подала ему чашку с горячей жидкостью. Он произнес принятые здесь слова благодарности, искренне сожалея о том, что не может отблагодарить этих людей должным образом, и, сделав небольшой глоток, недоуменно нахмурился. Это был самый обычный травяной чай, а не мясной бульон, которым его поили по утрам. Он принюхался, пытаясь понять, что же находится в горячей деревянной посудине, предназначенной для готовки. Там варилось только зерно. Зерно и коренья. Запасы мяса иссякли. Для их возобновления следовало отправиться на охоту.

Залпом опорожнив костяную чашку, он оставил ее возле костра и поспешил к палатке. За время пребывания на стоянке он сделал из стволов ольхи два крепких копья и даже оснастил их кремневыми наконечниками. Копья стояли возле палатки. Войдя внутрь, он достал из своей укладки несколько дротиков, прихватил оба копья и вновь направился к костру. Конечно, он не знал их языка. Но созвать мужчин на охоту можно и без слов. Солнце едва-едва поднялось над горизонтом, а объятые возбуждением охотники уже приступили к сборам.

Джетамио терзалась сомнениями. С одной стороны, ей хотелось остаться с раненым чужеземцем, смеющиеся глаза которого вызывали у нее неизменную улыбку, с другой — ей страшно хотелось отправиться на охоту. Охоту она любила больше всего на свете. Заметив ее волнение, Рошарио сказала:

— О нем можешь не беспокоиться. Им займется Шамуд, да и я буду где-то рядом.

Отряд уже покинул стоянку. Окликнув охотников, Джетамио помчалась за ними вдогонку, завязывая на бегу ремни своей накидки. То, что участницей охоты стала и она, не слишком удивило Джондалара. Молодые женщины Зеландонии тоже принимали участие в охоте. Здесь все определялось выбором женщины и обычаями Пещеры. Однако после того, как у женщины появлялись дети, она, как правило, оставляла охоту, предпочитая свой очаг всему прочему. Если они и принимали в ней участие, то только в качестве загонщиков, ибо успех облавы во многом определялся количеством последних.

Джондалару — как и многим мужчинам его Пещеры — охотницы нравились, но подобное отношение разделялось далеко не всеми. Многие считали их чересчур жестокими и самонадеянными. К числу охотниц относилась и его мать, которая продолжала выслеживать зверей и после того, как у нее появились дети.

Они дождались Джетамио и продолжили свой путь. Джондалару показалось, что температура резко упала, однако они шли так быстро, что он убедился в этом только на берегу ручейка, выписывавшего хитроумные петли по поросшей высокими травами равнине. Когда Джондалар решил наполнить свой мех водой, он увидел, что у берегов вода подернулась льдом. Он снял было с головы капюшон, ограничивавший обзор, но тут же накинул его обратно, почувствовав, как морозец пощипывает щеки.

Один из охотников вскоре нашел какие-то следы. Едва взглянув на них, Джондалар понял, что они принадлежат носорогам. Судя по всему, этим утром сюда приходило утолить жажду целое семейство этих животных. Джондалар взял в руки тростинку и нарисовал на мокром, начинавшем подмерзать прибрежном песке план атаки. Доландо задал ему несколько вопросов, используя для этого такую же палочку, но Джондалар тут же рассеял все его сомнения, разрисовав план охоты более детально. Взаимопонимание было достигнуто, и отряд двинулся дальше.

Теперь они передвигались главным образом перебежками. Охотники согрелись и ослабили завязки своих капюшонов. Они шли по следу достаточно долго, однако никак не могли нагнать зверей. Когда Джондалар заметил далеко впереди красновато-коричневых носорогов, причина этого стала ему понятной. Животные двигались быстрее обычного и направлялись прямиком на север.

Джондалар с опаской посмотрел на огромную перевернутую чашу неба. Она оставалась лазурной, лишь у самого горизонта виднелись небольшие серенькие облачка. Ничто, казалось бы, не предвещало ненастья, однако он был готов повернуть назад, забрать Тонолана и отправиться на поиски надежного убежища. Всем прочим охотникам подобная мысль показалась бы дикой — ведь носороги были уже совсем рядом. Джондалар решил, что это объясняется их незнанием того, что носороги устремляются на север перед самым началом снежных буранов, но почел за лучшее промолчать.

Он повел этих людей на охоту, и для этого ему практически не пришлось прибегать к речи, теперь же он должен был объяснить им причину решения, которое могло показаться им крайне странным. Но разве он мог предупредить их о приближении бури, когда на небе не было ни облачка? Джондалар сокрушенно покачал головой. Ему не оставалось ничего иного, как только продолжить охоту на носорогов.

Когда они приблизились к ним на достаточно небольшое расстояние, Джондалар понесся вперед, пытаясь отсечь от стаи отставшее животное — совсем молодого носорога, завалить которого можно было без особого труда. Оказавшись перед ним, он принялся кричать и размахивать руками, пытаясь отогнать животное в сторону. Однако то продолжало бежать на север с тупым упрямством, характерным для этих существ. Носорог не обратил на крики ни малейшего внимания. Джондалар расстроился: похоже, буря приближалась куда стремительнее, чем он полагал вначале.

Заметив своим боковым зрением нагнавшую его Джетамио, Джондалар крайне изумился. Хромота ее стала еще более заметной, и все же она умудрялась бежать с той же скоростью, что и он. В знак одобрения Джондалар кивнул ей головой. Прочие охотники тоже не скучали — они пытались окружить одно из животных и отбить его от сородичей. Однако носороги сильно отличаются от стадных животных, для которых отстать от группы означает гибель. Мохнатые носороги — независимые злобные создания, они предпочитают держаться поодиночке или отдельными семьями. Самая характерная их черта — полнейшая непредсказуемость поведения. Охотнику на носорогов следует держать ухо востро.

Охотники избрали своей жертвой молодого носорога, бежавшего последним. Однако животное это двигалось с прежней скоростью и в прежнем направлении, совершенно не обращая внимания на истошные крики охотников. Джетамио сорвала с головы капюшон и замахала им в воздухе, и это почему-то озадачило носорога. Он повернул голову и заметно замедлил шаг.

Загонщики мгновенно взяли его в кольцо. Охотники, вооруженные тяжелыми копьями, стояли впереди, те, у кого в руках были только легкие дротики, находились чуть поодаль, готовые в любой момент прийти на помощь своим товарищам. Носорог остановился, словно забыв о том, что прочие его сородичи продолжают свой путь на север. Немного помедлив, он грозно наклонил голову и стал наступать на продолжавшую размахивать своим капюшоном Джетамио — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Джондалар поспешил к ней, то же самое сделал и Доландо.

В тот же момент рослый юноша, в котором Джондалар признал человека, стоявшего в лодке, бросился в сторону животного, подобно Джетамио размахивая на ходу своим капюшоном. Сбитый с толку носорог тут же оставил молодую женщину и понесся вслед за юношей. Через несколько секунд его вниманием завладел еще один охотник, размахивавший накидкой. Мохнатый носорог вновь остановился, раздумывая, за кем последовать на сей раз. Он решил предпочесть ближайшую цель, но уже в следующий момент прямо перед ним появился еще один размахивавший шкурой охотник. Носорог гневно засопел, забил по земле своими страшными ножищами и помчался за ним.

Почувствовав, что он не может состязаться с разъяренным животным в скорости, юноша из речного племени резко взял в сторону. Животное уже начинало уставать от погони за охотниками, сновавшими взад-вперед. Когда же прямо перед его мордой возник еще один человек, размахивавший шкурой, носорог остановился и, грозно зарычав, опустил морду так низко, что его рог коснулся земли. Теперь его вниманием завладело маленькое прихрамывающее существо.

Джондалар бросился вперед, высоко занеся над головой свое увесистое копье. Доландо и несколько других охотников приближались к носорогу с другой стороны. Продолжая размахивать накидкой, Джетамио стала осторожно приближаться к разъяренному зверю. Оставалось надеяться на то, что носорог действительно выбился из сил.

Внимание всех охотников было приковано к носорогу и маленькой Джетамио. Заметив краем глаза какое-то движение, Джондалар посмотрел на север и тут же, отпрянув назад, вскричал:

— Смотрите! Там носорог!

Увы, охотники не обращали внимания на его крики, ибо не понимали слов его языка. А с севера на них неслась огромная разъяренная самка носорога.

— Джетамио! Джетамио! Север! — закричал он вновь, указывая своим копьем в этом направлении.

Она посмотрела на север и криком предупредила молодого мужчину о приближающейся опасности. Охотники бросились навстречу огромной самке носорога, мгновенно забыв о детеныше. А тот — то ли успев отдохнуть, то ли вдохновившись присутствием заботливой самки — неожиданно воспрянул духом и вновь набросился на девушку, размахивавшую шкурой перед его мордой.

Джетамио спасло то, что она находилась прямо перед носорогом: он не успел набрать скорость. Его гневный храп привлек внимание отважной женщины. Она резко отпрянула назад, увернувшись от страшного рога, и побежала вслед за ним.

Носорог замедлил шаг, отыскивая взглядом исчезнувшую цель. Этим-то и воспользовался высокий мужчина. Приблизившись в два прыжка, Джондалар перекрыл видимость сбитому с толку животному. Не в силах сориентироваться, носорог затоптался на месте. А затем было уже слишком поздно — Джондалар с силой вонзил свое тяжелое копье в самое уязвимое место — в глазницу, дойдя до мозга. В тот же миг молодая женщина метнулась к другому боку носорога и вонзила копье во второй его глаз. Животное замерло, как будто в удивлении, сделало несколько неверных шагов, опустилось на колени и, наконец, рухнуло наземь.

Раздался предупредительный крик. Охотники подняли глаза и бросились в разные стороны. На них неслась взрослая самка носорога. Однако, подбежав к телу молодого носорога, из глазниц которого торчали копья, она неожиданно остановилась и, поддев его рогом, попробовала поставить на ноги. Это у нее не вышло, и тогда она закрутила головой, топчась на одном месте. Охотники пытались отвлечь ее, громко крича и размахивая шкурами, однако она не обращала на них внимания. Сейчас для нее существовал только ее мертвый детеныш. Она еще раз попыталась поддеть его рогом, но уже в следующее мгновение, повинуясь более глубокому инстинкту, вновь затрусила в северном направлении.

— Да, Тонолан, она была совсем рядом… Ну а потом эта самка решила, что ей пора отправляться на север, — вот и все.

— Ты думаешь, скоро пойдет снег? — спросил Тонолан, посмотрев на своего взволнованного брата.

Джондалар утвердительно кивнул.

— Но я не знаю, как сказать об этом Доландо. В небе ни тучки… Да и языка их я не знаю.

— Я чувствую запах снега уже несколько дней. Представляю, какой разразится буран…

Джондалар чувствовал, что температура продолжает падать. Утром следующего дня, выйдя из палатки, он обнаружил на оставленной возле костра чашке с чаем тонкую корку льда. Он вновь попытался предупредить своих новых знакомых о приближении ненастья, но они не вняли ему и на сей раз. Джондалар то и дело тревожно поглядывал на небо, находя все новые и новые признаки скорой перемены погоды. Синяя чаша небес постепенно заполнялась серыми тучами, выползавшими из-за гор. От их вида у Джондалара начинало стынуть сердце.

Вскоре их благодетели приступили к сборам. Заметив это, Джондалар поспешил собрать палатку и упаковать обе укладки. Его решимость покинуть стоянку как можно быстрее вызвала у Доландо одобрительную улыбку. Он отправился к реке и вернулся оттуда уже с иным настроением. Доландо продолжал улыбаться, но во взгляде его сквозили крайняя озабоченность и тревога. Река разбушевалась так, что на ее серые шумливые воды нельзя было смотреть без содрогания.

Выражение лиц других людей, складывавших свои вещи возле мерзлого костяка носорога, оставалось достаточно бесстрастным. О каком-то энтузиазме или радости не приходилось и говорить. Джондалар и сам испытывал известную тревогу. Им нужно было как можно быстрее добраться до надежного укрытия, но вот каким образом… Он не знал, сможет ли Тонолан перенести такую переправу.

Джондалар молча наблюдал за тем, как собираются иноплеменники. Им нельзя было отказать в сноровке и расторопности. Он же стоял в сторонке, прекрасно понимая, что любые его попытки содействовать их сборам обернутся не помощью, но помехой. Он уже научился отличать по некоторым деталям одежды представителей двух племен — Рамудои и Шамудои. Шамудои разбивали свои палатки на берегу, Рамудои же предпочитали ночевать в лодке. Внешне же они походили друг на друга как две капли воды. Говорили они на одном языке, ели одну пищу, работали сообща и при этом умудрялись обходиться без формальностей, которые обычно затрудняют общение представителей разных племен. Впрочем, Джондалар заметил, что на берегу роль старшего обычно достается Доландо, в то время как на борту лодки ее исполняет кто-то из племени Рамудои.

Целитель покинул палатку. За ним следовали двое мужчин, которые несли на импровизированных носилках Тонолана. Два ствола ольхи, срубленные в рощице на вершине холма, в нескольких местах были связаны между собой веревками, взятыми на лодке. На этих-то веревках и возлежал раненый. Заметив, что Рошарио складывает большую круглую палатку, Джондалар поспешил ей на помощь. Предстоящая переправа страшила и ее — она нервно посматривала то на небо, то на реку.

— Тучи-то снежные, — заметил Тонолан, когда его брат поравнялся с носилками. — Жаль, гор не видно — должно быть, на севере снег уже выпал. Впрочем, тебе сейчас виднее…

Джондалар посмотрел на тяжелые тучи, наползавшие на небо. Выражение его лица стало едва ли не таким же мрачным, как сами эти тучи, но он тут же постарался придать лицу беззаботное выражение, желая скрыть свои опасения.

— Поэтому ты и на ноги вставать не хочешь? — попытался пошутить Джондалар.

Они подошли к полузатопленной коряге. Джондалар уступил дорогу мужчинам из речного племени, которые несли его брата. Они легко спустились к воде по скользкому, неустойчивому бревну и так же легко взошли на борт лодки по еще менее устойчивому трапу. Только теперь до него дошло, почему они запретили Тонолану сходить с носилок. С трудом сохраняя равновесие, Джондалар проделал тот же путь, после чего стал относиться к речным людям с еще большим уважением.

Рошарио и Шамуд разобрали большую палатку и передали людям племени Рамудои перетянутые веревкой шесты и шкуры, сами же поспешили в лодку. С серых, затянутых тучами небес посыпал снежок. Река с каждой минутой становилась все грязнее и неистовее — чувствовалось, что в ее верховьях выпало большое количество осадков.

Лодку сильно качало. Джондалар подошел к узким сходням и подал руку взбиравшейся на борт женщине. Рошарио благодарно посмотрела на чужеземца и приняла его помощь. Не отказался от его помощи и Шамуд — благодарность его была не менее искренней.

На берегу остался один человек. Развязав одну из веревок, он тоже поспешил взобраться на борт лодки. Трап тут же был убран.

Теперь лодку удерживали вторая веревка и длинные весла гребцов. Стоило одному из гребцов сдернуть и эту веревку, как лодка тут же оказалась во власти разбушевавшейся стихии. Лодку понесло по течению, и она заплясала на волнах так, что Джондалар, испуганно схватившись за ее борт, решил, что она вот-вот либо развалится, либо пойдет ко дну.

Буря все приближалась. Кружащихся в воздухе снежинок стало заметно меньше. Река несла массу самых разных предметов. Здесь были разбухшие от воды тяжелые бревна, выдранные с корнем кусты, раздувшиеся трупы животных и даже огромная ледяная глыба. Любое столкновение могло обернуться для людей гибелью. Джондалар окинул взглядом постепенно удалявшийся берег. Его вниманием завладел холмик, поросший ольшаником. Он увидел на вершине одного из деревьев трепещущую на ветру шкуру. В тот же миг ее сорвало сильным порывом ветра и понесло к реке. Джондалар неожиданно узнал в ней свою летнюю рубаху. Выходит, она так и развевалась на ветру все это время? Рубаха тем временем упала в реку и, быстро пропитавшись водой, пошла ко дну.

Тонолан, которого положили вдоль одного из бортов, заметно побледнел. Ему было разом и больно, и страшно, однако он, как и прежде, с улыбкой смотрел на сидевшую возле него Джетамио. Джондалар нахмурился — ему вспомнились его недавние мучения и страхи. Ему вспомнилась и та радость, которую он испытал при виде приближающейся к нему лодки. И все-таки как они узнали о том, что на другом берегу находятся люди? И тут его осенило. Они могли увидеть трепещущую на ветру окровавленную рубаху! Но почему они решили взять с собой Шамуда?

Лодка легко плясала на волнах. Пораженный ее устойчивостью, Джондалар стал с интересом осматриваться по сторонам, пытаясь понять ее устройство. Днище лодки было сделано из цельного куска дерева, точнее, из огромного, выдолбленного изнутри ствола, расширявшегося в ее срединной части. Наращенные на него борта соединялись на ее носу. Вдоль обоих бортов имелся ряд подпорок, между которыми размещались скамьи гребцов.

Взгляд Джондалара упал на дерево, находившееся перед самым носом лодки. И тут его сердце замерло. В перепутанных ветвях он увидел потемневшую от крови кожаную летнюю рубаху.

Глава 9

— Уинни! Не будь такой жадной! — предупредила Эйла, глядя, как золотистая кобылка допивает остатки воды. — Если ты выпьешь все, мне опять придется растапливать лед.

Кобылка фыркнула, потрясла головой и вновь сунула морду в деревянную миску. Эйла рассмеялась.

— Ладно, если уж тебе так хочется пить, я схожу за льдом. Пойдешь со мной?

Общение с лошадкой стало для Эйлы чем-то привычным. Порой это были мысленные образы, часто — выразительный язык жестов, поз и мимики, к которому молодая женщина привыкла за время своей жизни в Клане. Сильнее всего молодое животное реагировало на звук, и потому Эйла все чаще и чаще общалась с ней вслух. В отличие от прочих членов Клана она легко произносила множество самых разных звуков и даже могла менять их интонацию. Ее сын унаследовал от нее эту необычную способность. Порой они играли, пытаясь повторять друг за другом всевозможные бессмысленные звуки и звукосочетания, впрочем, иные из них со временем стали обретать определенное значение. При общении с лошадью она стремилась к еще более сложным их комбинациям. Она пыталась подражать голосам животных, изобретала новые бессмысленные словечки из известных ей звукосочетаний, в том числе и тех, которые возникли во время ее игр с сыном. Здесь ее звуковые упражнения никого не раздражали, и потому словарь ее стремительно расширялся. Впрочем, язык этот был понятен только ей и — с существенными оговорками — ее кобылке.

Эйла облачилась в меховые чулки, лошадиную шкуру и накидку из меха росомахи, после чего натянула рукава. Просунув руку в прорезь, она заткнула за пояс свою пращу и повесила на плечо корзину. После этого она подобрала с земли ледоруб — длинную кость передней ноги лошади со спиральным отверстием, через которое Эйла высосала из нее костный мозг, и заостренным от постоянного трения о камень концом — и отправилась в путь.

— Идем, идем, Уинни! — позвала она лошадку и отодвинула в сторону тяжелую шкуру зубра. Прежде эта шкура служила ей палаткой, теперь же она повесила ее на шесты, врытые в землю перед самым входом в пещеру, чтобы защитить себя от ветра.

Кобылка стала спускаться вслед за Эйлой по крутой протоптанной тропке. Чем ниже они спускались, тем сильнее и злее становился ветер. Эйла вышла на лед и принялась работать ледорубом.

— Нет, Уинни, топить воду из снега куда проще, — заметила она, складывая куски льда в корзину. Сверху она положила несколько сухих коряг, радуясь тому, что у нее нет проблем с дровами и она может не только греться, но и топить лед. — Зимы здесь сухие и холодные, Уинни… Хочешь верь, хочешь нет, но мне не хватает снега. У нас его знаешь сколько! А здесь, наверное, все ветром сдувает.

Она бросила дрова возле очага и уложила куски льда в чашу, которую она поставила рядом с костром, чтобы лед начал таять еще до того, как она сбросит его в мех, предназначенный для готовки (следовало налить туда какое-то количество воды, в противном случае он мог прогореть). После этого она обвела взглядом свою уютную пещеру. В предыдущие дни она начала сразу несколько дел и теперь пыталась решить, чем следует заняться в первую очередь. Ее взгляд упал на сделанные накануне дротики.

«Может, мне следует отправиться на охоту? — подумала она. — Давненько я не бывала в степи… Впрочем, брать их с собой не имеет смысла. — Она нахмурилась. — Для того чтобы ими воспользоваться, нужно подойти к жертве на достаточно близкое расстояние… Уж лучше я возьму свою пращу и немного прогуляюсь…»

Она наполнила складку своей накидки круглыми голышами, принесенными в пещеру на тот случай, если сюда вновь надумают пожаловать гиены, подбросила дров в костер и вышла наружу.

Уинни хотела было последовать за Эйлой, но для нее этот склон оказался слишком крут. Кобылка жалобно заржала.

— Не бойся, Уинни. Я скоро вернусь. Ничего страшного с тобой не случится.

Когда она выбралась наверх, ветер чуть не сорвал с нее капюшон. Она поспешила потуже затянуть его ремни, отошла подальше от края откоса и осмотрелась. Если летом выгоревшая, выжженная степь представлялась ей безжизненной, то что можно было сказать о ней сейчас? Повсюду, насколько хватало глаз, стелилась мертвая мерзлая пустыня. Сильный ветер то выводил монотонную песнь, то отчаянно завывал, то тихо постанывал. Коричневато-серая земля казалась совершенно голой. Ветер взметал сухую снежную крошку, неведомо как скопившуюся в ложбинах, и уносил ее за собой.

Снежинки кололи и обжигали ее лицо так, словно это был песок, принесенный свирепым ветром. Эйла опустила капюшон еще ниже и, склонив голову, пошла против ветра, дувшего с северо-востока, ступая по сухой ломкой траве. Нос ее стало пощипывать, горло же мгновенно пересохло и запершило. Неожиданно сильный порыв ветра застал ее врасплох. У нее перехватило дыхание. Эйла принялась ловить ртом воздух и тут же закашлялась и сплюнула. Плевок ее застыл на лету и упал на землю твердой ледышкой.

«Зачем я пришла сюда? — подумала она. — Не знала, что будет так холодно… Нет, уж лучше я вернусь назад…»

Она повернулась спиной к ветру и остолбенела, мгновенно забыв о стуже. По лощине брело небольшое стадо мамонтов, исполинских животных с темной красновато-коричневой шерстью и длинными изогнутыми бивнями. Эти студеные пустынные земли были их домом; питались же они сухими грубыми травами, становившимися на морозе хрупкими, словно лед. Однако адаптация к столь суровым условиям дорого обошлась этим гигантам — теперь они могли существовать лишь здесь. Их дни были сочтены, ибо они могли жить только рядом с ледником.

Эйла зачарованно смотрела на мамонтов, пока они не скрылись во вьюжной мутной дымке, и поспешила к своей укромной долине, заранее радуясь, что там безветренно. «Что бы я сейчас делала, не найди я этого прибежища?» — думала она, спускаясь к узкому выступу перед входом в ее пещеру. Оказавшись там, она потрепала кобылку по холке и окинула взором долину. Снега здесь было немногим больше, чем наверху, в степи, так же сухо и холодно, как и там…

И все-таки в долине не чувствовалось ветра. К тому же здесь была пещера. Не будь пещеры, шкур и огня, Эйла не смогла бы пережить эту зиму. Ветер донес до нее волчье завывание и лай дхола. Далеко внизу по промерзшей насквозь реке бродил песец. Когда он останавливался или замирал в охотничьей стойке, Эйла тут же теряла его из виду, ибо шерсть зверька сливалась со снегом. Она заметила какое-то движение в дальнем конце долины и, присмотревшись получше, увидела пещерного льва. Его роскошная шкура была необычайно светлой, почти белой. Четвероногие хищники быстро адаптируются к среде, где обитает их добыча, в то время как Эйла и ей подобные не столько приспосабливаются, сколько приспосабливают оную среду к себе.

Эйла вздрогнула, услышав доносившийся откуда-то сверху знакомый кашляющий лай. Она подняла глаза и увидела стоявшую возле самой вершины гребня гиену. Она поежилась и протянула руку к праще, но хищник тут же поспешил к гребню и скрылся. Уинни подошла к Эйле и ткнулась мордой ей в руку. Эйла поплотнее запахнулась в лошадиную шкуру, обняла Уинни за шею и направилась к пещере.

Эйла лежала на своем ложе, глядя на знакомые своды пещеры, и гадала, что могло ее разбудить. Она подняла голову и посмотрела в направлении Уинни. Глаза лошадки тоже были открыты, однако тревоги в ее взгляде Эйла не заметила. И все-таки что-то изменилось.

Она вновь закуталась в шкуры, не желая терять ни толики тепла, и стала разглядывать пещеру. Свет проникал сюда через отдушину у входа. Вдоль стены за сушилкой лежали законченные изделия, рядом с ними заготовки, над которыми еще предстояло немало поработать. Внезапно она ощутила голод и перевела взгляд на сушилку. Там рядом с травами и кореньями висело несколько небольших светлых колбасок из кишок, начиненных лошадиным жиром.

Она стала подумывать о завтраке. Из вяленого мяса можно сварить бульон и добавить в него чуть-чуть жира, приправ и кореньев. Потом можно взять немного зерна и сушеной смородины… Эйла выбралась из-под шкуры, надела меховые чулки и накидку, на которую она набросила лежавшую на ложе шкуру рыси, все еще хранившую тепло ее тела, и поспешила к выходу из пещеры, испытывая непреодолимое желание облегчиться. Она отодвинула в сторону тяжелую шкуру зубра и тут же застыла, пораженная открывшейся ее взору картиной.

Выступ был покрыт толстым слоем снега, смягчившего ломаные резкие линии. Он блестел так, что при взгляде на него начинало резать в глазах. На синем небе не было ни облачка. Но более всего Эйлу поразило другое обстоятельство. Воздух был совершенно недвижен. Ветер стих.

Долина находилась в той зоне, где более влажные континентальные степи сменялись сухими лессовыми почвами, и испытывала влияние обоих климатов. Сейчас погода определялась влиянием юга. Эйле невольно вспомнилась родная пещера. Там тоже бывали такие снегопады…

— Уинни! — воскликнула она. — Иди сюда! Снег выпал! Смотри, сколько здесь снега!

Тут она вспомнила о причине, заставившей ее покинуть пещеру, и поспешила к дальнему краю выступа, оставляя за собой глубокие следы. Вернувшись ко входу в пещеру, она нашла кобылку, осторожно трогавшую копытом бесплотный белый покров. Она опустила морду к земле и громко захрапела. После этого она посмотрела на Эйлу и жалобно заржала.

— Брось, Уинни. Бояться тут нечего.

Лошадка никогда не видела столько снега, к тому же такого мягкого и нежного, как сейчас. Колючая снежная крупка, несомая ветром, и плотный слежавшийся наст — вот все, что она знала о снеге доныне. Она сделала осторожный шажок и, увидев, что копыто ее утонуло в снегу, тревожно заржала, прося Эйлу о помощи. Эйла помогла животному выйти из пещеры, и вскоре природное любопытство и игривость взяли верх над страхом, и оно принялось резвиться так, что Эйла не смогла удержаться от смеха. Она была одета слишком легко и потому поспешила вернуться в пещеру.

— Нужно заварить чай и приготовить какую-нибудь еду. Плохо, что вода кончается. Опять придется лед колоть… — Она расхохоталась: — Нет! Я больше не буду колоть речной лед! Я наберу снега! Что, Уинни, хочешь кашки?

Позавтракав, Эйла тепло оделась и вновь покинула свою пещеру. Стояла удивительная тишь, однако более всего Эйлу радовало обилие снега, вызывавшее в ее памяти образ родной пещеры. Она набила снегом несколько корзин и чашек и поставила их возле костра. Это было настолько проще колки льда, что она решила использовать часть воды для умывания. У себя дома она всегда умывалась талой водой и отказалась от этой привычки единственно потому, что не могла наколоть достаточно льда. Умывание стало непозволительной роскошью.

Эйла взяла несколько коряг, лежавших у задней стены пещеры, и бросила их в огонь, потом вышла наружу и стала счищать снег с дров, лежавших возле входа в пещеру. Часть этих дров она внесла внутрь.

«Если бы воду можно было запасать так же, как дрова, — подумала она, глядя на корзины и чаши, в которых лежал тающий снег. — Кто знает, сколько это продлится… Ветер может подуть в любую минуту…» Она вышла из пещеры за новой охапкой дров, захватив с собой чашу, в которую она собиралась сбрасывать лежавший на дровах снег. Когда та наполнилась, Эйла перевернула ее — выпал ком спрессованного снега, сохранивший форму чаши. «Интересное дело… Почему бы мне не запасти таким образом снег? Я могу сложить комья так же, как укладывала дрова…»

Идея эта чрезвычайно вдохновила Эйлу. Вскоре она собрала едва ли не весь лежавший на выступе снег и сложила большие снежные комья возле входа в пещеру. После этого она принялась собирать его с тропки, ведущей к реке. Едва она очистила ее от снега, Уинни тут же поспешила вниз. Щеки Эйлы разрумянились, глаза наполнились радостным блеском. Возле ее пещеры выросла уже целая снежная гора. Ей осталось собрать снег с дальнего края каменного карниза. К нему-то она и направилась. Посмотрев сверху на долину, она рассмеялась — Уинни медленно брела по заснеженному лугу, смешно выбрасывая вязнущие в снегу ноги.

Когда Эйла оглянулась на пещеру, на лице ее вновь заиграла улыбка. Возникла еще одна неожиданная идея. С ее стороны снежная гора, состоявшая из отдельных комьев одинаковой формы и размера, походила на человеческое лицо. Набрав новую порцию снега, она уложила ее так, чтобы подчеркнуть и усилить это сходство.

«Будь снежный нос немного покрупнее, этот человек походил бы на Брана», — подумала Эйла и тут же занялась лепкой. Вскоре нос заметно вырос, под ним же появилась глубокая выемка, сделанная руками Эйлы. Отступив в сторону, она оценивающе посмотрела на творение своих рук.

В глазах ее появился озорной блеск.

— Привет, Бран! — воскликнула она радостно, но тут же осеклась. Настоящему Брану явно не понравилось бы то, что она называет его именем снежную кучу. Имена и вообще слова — не такая простая вещь, чтобы играть с ними как заблагорассудится. И все-таки снежный истукан очень походил на Брана. Эйла тихонько захихикала. «Может, мне следует вести себя более вежливо? Женщина не может разговаривать с вождем как с равным. Кто она, и кто он… Наверное, я должна выказать ему свое послушание…»

Она уселась перед снежной грудой, скромно потупив глаза. Так должны были поступать все женщины Клана, желавшие обратиться к тому или иному мужчине.

Эта игра чрезвычайно забавляла Эйлу. Она продолжала сидеть, повесив голову, в ожидании того, что ее похлопают по плечу, дозволяя тем самым обратиться к мужчине. Установившаяся тишина внезапно показалась ей зловещей, камень, на котором она сидела, был твердым и холодным как лед. Она вела себя на редкость глупо. Снежный двойник Брана не мог похлопать ее по плечу, этого не стал бы делать и сам Бран, как это и было в тот последний раз, когда она сидела у его ног. Ее прокляли, пусть и несправедливо, но прокляли. Она хотела только одного: попросить старого вождя защитить ее сына от гнева Бруда. Но Бран отвернулся от нее. Она обратилась к нему слишком поздно — ее уже считали мертвой. Веселое настроение моментально покинуло Эйлу. Она поднялась на ноги и вновь уставилась на снежную скульптуру, сделанную ее руками.

— Ты не Бран! — злобно зажестикулировала она и принялась сбивать только что вылепленные формы. Она чувствовала, как в ее сердце вскипает гнев. — Не Бран! Не Бран! — Она рушила снежного истукана руками и ногами, пытаясь лишить его какого-либо сходства с человеческим лицом. — Я уже никогда не встречусь с Браном! И Дарка я тоже не увижу! Никого не увижу! Я теперь одна… — С ее уст слетел жалобный стон. — Почему, почему я осталась одна?

Она рухнула на колени и упала лицом в снег, чувствуя, как застывают на лице слезинки. Лицо ее совершенно онемело от холода, но именно этого и хотела Эйла. Ей хотелось зарыться в снег и превратиться в кусок льда, для которого не существует ни боли, ни гнева, ни уныния. Ее стала бить дрожь. Она прикрыла глаза, пытаясь не обращать внимания на холод, от которого уже начинали коченеть ее члены.

Внезапно ее лица коснулось что-то теплое и влажное. Она услышала нежное ржание. Эйла не шевелилась, но кобылка вновь ткнулась в ее лицо. Эйла открыла глаза и увидела над собой большие темные глаза и вытянутую морду степной лошадки. Она обняла кобылку за шею и прижалась лицом к ее мягкой шкуре. Когда Эйла отпустила лошадку, та вновь тихонько заржала.

— Ты хочешь, чтобы я встала, да, Уинни?

Лошадка закивала головой. Молодой женщине хотелось верить, что та ее понимает. Эйлу всегда отличала необычайно развитая воля, которая и позволила ей выжить. Да, конечно, в Клане любили ее, и все-таки она всегда оставалась страшно одинокой. Эйла сильно отличалась от них. Любовь к другим людям была важнейшей стороной ее натуры. Их потребность в ней — Айзы, когда она начала болеть, Креба, когда он состарился, — придавала смысл ее жизни.

— Ладно, ты, наверное, права. Пора подниматься. Ты ведь не сможешь без меня, Уинни, правда? Что-то я замерзла… Надо бы надеть на себя что-нибудь теплое. А потом я сварю тебе кашку. Ты ведь хочешь, правда?

Эйла наблюдала за парочкой песцов, дравшихся из-за самки, стоявшей поодаль. Резкий характерный запах самцов доходил даже до каменного карниза. «Зимой они куда красивее… Летом они бурые и блеклые. О белом мехе следует думать зимой…» Впрочем, она так и не пошла за своей пращой. Тем временем один из самцов одолел соперника и поспешил к самке, приветствовавшей его хриплым воем.

«Выходит, ей это нравится… А вот мне — нисколько. Даже если потом ничего не болит. И почему я не такая, как все? Может быть, во всем виноват Бруд? Хотя разве это имеет какое-то значение? Интересно, нравится ли лисице этот самец? Может, ей все равно? Убегать-то она от него не убегает…»

Эйла любила наблюдать за плотоядными животными. Она могла целыми днями следить за животными, на которых ей дозволял охотиться ее тотем, узнавая их повадки и излюбленные места обитания. Мужчины Клана предпочитали ходить на травоядных животных, мясом которых питались члены племени; они умели охотиться и на хищников, ценившихся из-за своего теплого меха, однако такая охота никогда не вызывала у них особого энтузиазма. Соответственно в отличие от Эйлы они не чувствовали никакой связи с ними.

Она прекрасно знала все повадки песцов. В конце зимы самцы и самки сходились друг с другом. Весной, когда мех их приобретал грязно-бурый цвет, самки приносили приплод. «Интересно, где она поселится? Под грудой костей и плавника или же в какой-то норе? Надеюсь, она никуда не уйдет». Сначала она будет кормить их своим молоком, затем полупережеванной пищей, уснащенной ее слюной, затем мертвыми мышами, кротами и птицами. Порой жертвой песца мог стать и кролик. Когда детеныши ее достаточно подрастут, она начнет приносить им живую добычу, чтобы научить маленьких песцов охотничьим навыкам. К следующей осени детеныши станут почти взрослыми и поведут самостоятельную жизнь. Зимой самка сойдется с другим самцом, и все начнется сначала.

«Зачем они это делают? Наверное, от этого у самки появляются детеныши… Креб говорил, что детенышей делает дух. Если это так, то зачем они сходятся? Никто не верил тому, что у меня может быть ребенок. Они говорили, что дух моего тотема слишком силен. Однако они ошиблись. Дарк появился после того, как мной овладел Бруд, а мой тотем не имел к этому никакого отношения.

С другой стороны, лисы не совсем похожи на людей. У женщины дети могут рождаться когда угодно, у лисицы же — только весной. Да и сходятся мужчины и женщины не только зимой — они делают это круглый год. Правда, дети у них рождаются не всегда… Как знать, может, Креб и прав… Дух мужского тотема проникает в тело женщины, но она не проглатывает его… Ее тотем может бороться с ним или же принимать его…

Нет, мне не нужен белый мех. Если я убью одного из песцов, двое других тут же убегут, а мне хотелось бы посмотреть, сколько у этой самочки будет малышей. Уж лучше я убью самку горностая, которая живет ниже по течению реки. И сделать это лучше сейчас, пока ее мех не потемнел. Шкура у самки горностая и светлее, и мягче, да и темная кисточка на кончике ее хвоста мне нравится…

Впрочем, та самочка горностая совсем еще крошка, ее шкуры хватит разве что на один рукав, а ведь весной у нее тоже должны родиться детеныши… Следующей зимой горностаев здесь будет куда больше. Может быть, мне сегодня вообще не ходить на охоту? Лучше закончу ту чашку…»

Эйла совершенно забыла о том, что собиралась покинуть долину уже весной, потому-то она так пеклась о том, кто будет населять ее долину будущей зимой. Она все больше и больше свыкалась со своим одиночеством и испытывала горестные чувства разве что по вечерам, когда приходило время сделать очередную зарубку на палке.

Тыльной стороной ладони Эйла убрала с лица непокорную засаленную прядь. Она пыталась отбить древесный корень, необходимый для плетения корзины с крупными ячейками, но тот оставался таким же жестким и неподатливым. Она экспериментировала с новыми способами плетения, используя различные материалы и их комбинации, что позволяло получать изделия с различной плотностью и качеством. Процессы плетения, связывания, скручивания, изготовление плетенок, скруток и шнуров увлекли ее настолько, что она забыла обо всем прочем. Хотя порой конечный продукт выходил непригодным к использованию или даже нелепым, она продолжала упражняться в этом занятии, делая одно нововведение за другим. Она пыталась использовать все материалы, которые только попадали ей под руку.

Утром она решила заняться особенно сложным плетением и отвлеклась от этого занятия только после того, как в пещеру вошла Уинни, отодвинув мордой тяжелую шкуру зубра. Солнце уже клонилось к западу.

— Как это я так припозднилась, Уинни? Даже воды у тебя в чашке нет… — пробормотала Эйла, поднимаясь на ноги и потягиваясь. — Нужно приготовить какую-то еду для нас обеих и сменить подстилку.

Молодая женщина поспешила заняться насущными делами: подбросила лошадке свежего сена, сменила подстилку, на которой лежали шкуры, и выгребла старую траву наружу. Сбив ледяную корку со снежной кучи, высившейся перед входом в пещеру, она наполнила снегом большую корзину. Снега оставалось уже совсем немного. Скоро ей предстояло вновь заняться колкой речного льда. Она никак не могла решить, брать или не брать снег для умывания. В конце концов она пришла к выводу, что в любом случае следует вымыть голову, ведь подобная возможность могла не представиться ей до самой весны.

Пока снег таял в расставленных вокруг очага чашах, она занималась готовкой, продолжая размышлять о плетении лыка. Поев и помывшись, она стала расчесывать свои мокрые волосы, используя для этого то палочку, то собственную пятерню. Взгляд ее упал на шишку ворсянки, с помощью которой она распутывала лыко. Прежде она расчесывала ею Уинни. Сделать следующий шаг и использовать плод ворсянки для расчесывания собственных волос было уже несложно.

Результат приятно поразил Эйлу. Ее густые золотистые волосы стали ровными и мягкими. Она никогда не обращала особого внимания на свои волосы, хотя привыкла время от времени мыть голову. Она зачесала их вперед, чтобы рассмотреть их при свете очага, и вспомнила, как Айза сказала ей, что она может гордиться красотой своих волос… Они имели достаточно красивый цвет и совершенно замечательную фактуру — длинные и гладкие золотистые пряди… Не понимая, что она делает, Эйла принялась заплетать одну из своих прядей длинной тонкой жилой.

Дойдя до конца, она стала заплетать еще одну прядку. Как странно она должна была выглядеть со стороны… Впрочем, внешний вид нисколько не смущал Эйлу, и вскоре на ее голове появилось множество длинных косичек. Она помотала головой и заулыбалась, поразившись новизне ощущения. Косички нравились ей, но, увы, она не могла закладывать их за уши подобно волосам, так чтобы они не лезли в глаза. После нескольких экспериментов она научилась связывать косички друг с другом, что позволило ей решить и эту проблему. Косички, находившиеся с боков и сзади, она решила не трогать.

Вначале это новшество донельзя понравилось ей, однако через какое-то время сила привычки и верность обычаям взяли свое, и она поспешила распустить все свои косички. Нет, ее нисколько не интересовало то, что о ней могли подумать Другие, появись они в ее долине… Просто она привыкла ходить с распущенными волосами, только и всего. Что до косичек, то она могла заплести их когда угодно — стоило только захотеть.

Снега, собранного на каменном выступе, ей хватило ненадолго, однако колоть лед больше не пришлось. Внизу она нашла несколько достаточно больших сугробов. Первый сугроб, находившийся прямо под ее пещерой, был серым от золы и пепла. Эйла вышла на середину скованной льдом реки и пошла вверх по течению. Вскоре она оказалась в узкой бесснежной лощине, однако проснувшееся любопытство заставляло ее идти все дальше и дальше.

Она никогда не заплывала так далеко. Ее пугало сильное течение, к тому же она не испытывала в этом необходимости. Идти же по льду не составляло никакого труда, хотя ей и приходилось постоянно смотреть себе под ноги. Чем дальше она шла, тем уже становилась теснина и тем диковиннее выглядели приникшие к ее стенам ледяные фигуры. Эйле казалось, что она попала в волшебную страну грез. С ее лица не сходила восхищенная улыбка, однако то, что ожидало ее впереди, было куда чудеснее.

Она шла по теснине достаточно долго и уже стала подумывать о возвращении. На ледяном дне распадка царили тень и холод. Эйла решила, что дальше ближайшей излучины она не пойдет. Миновав же ее, она буквально остолбенела от изумления. За поворотом склоны распадка сходились каменной стеной, круто взмывавшей вверх. Эйла стояла перед сверкающим ледяным каскадом, гигантским застывшим водопадом, состоявшим из великого множества сросшихся друг с другом блистающих ледяных сталактитов.

Ледяная скульптура потрясла ее своими грандиозными размерами. Эйле неожиданно показалось, что вся эта гигантская масса воды, скованной морозом, вот-вот обрушится вниз. К удивлению молодой женщины примешивался страх перед этой застывшей мощью. Эйла испуганно поежилась. Перед тем как развернуться и поспешить прочь, она разглядела на конце одной из сосулек сверкающую каплю воды, и от этого ей стало еще страшнее.

Эйла проснулась от холода. Она подняла голову и увидела, что шкура, прикрывавшая вход в пещеру, сорвалась с одного из столбов и съехала вбок. Эйла вернула шкуру на место и подставила лицо ветру.

— Уинни, там стало теплее! Ты слышишь? Ветер уже не такой холодный!

Лошадь мгновенно навострила уши и уставилась на молодую женщину. Однако за обращенными к ней словами так ничего и не последовало, соответственно она могла не обращать на них внимания. Ее не просили подойти или отойти, не предлагали пищи, ее не гладили и не чесали. Эйла никогда не занималась сознательным воспитанием лошадки, ибо и без того видела в ней спутника и друга. Однако сообразительное животное научилось связывать определенные жесты и звуки с действиями и деятельностью определенного рода и реагировать на них должным образом.

Со временем и Эйла научилась понимать язык Уинни и прочитывать тончайшие оттенки значений по характерным движениям и стойкам. В Клане звуковой аспект играл второстепенную роль в общении. За эту долгую зиму женщина и лошадка не просто привыкли одна к другой, но научились понимать друг друга. Эйле ничего не стоило понять, в каком настроении находится Уинни: счастлива она или несчастна, исполнена довольства и покоя или же раздражена. Она прекрасно понимала и обращенные к ней немые просьбы лошадки, нуждавшейся в пище, питье или во внимании. И все-таки инициатором такого общения являлась Эйла — именно она стала приучать животное к условным сигналам и командам, на которые Уинни должна была реагировать определенным образом. Эйла стояла возле входа в пещеру, оценивая качество произведенного ею ремонта и состояние шкуры. Взамен старых расползшихся дыр ей пришлось проделать в ней новые отверстия и продеть в них новый крепкий ремень. И тут ее шеи коснулось что-то влажное и холодное.

— Уинни, а ну-ка прекрати!

Она резко обернулась и, к своему удивлению, увидела, что лошадь стоит на прежнем месте. В тот же миг на нее вновь упала холодная капля. Эйла задрала голову вверх и увидела над головой длинную черную от копоти сосульку, свисавшую с края отдушины. Пар, выделявшийся при готовке пищи и при дыхании, поднимался вверх и встречался с холодным воздухом, затекавшим в пещеру через отдушину, вследствие чего на ней образовался ледяной нарост, вид которого за зиму стал для Эйлы чем-то привычным. Сосулька же эта, судя по всему, образовалась совсем недавно.

Не успела Эйла опомниться, как ей на голову упала еще одна холодная капля. Отерев воду, молодая женщина издала радостный крик.

— Уинни! Уинни! Весна начинается! Снег начал таять! — Она подбежала к молодой кобылице и, обхватив руками ее мохнатую шею, принялась успокаивать занервничавшее животное. — Уинни, скоро на деревьях распустятся почки и покажется первая травка! На свете нет ничего лучше весенней зелени! Представляю, как тебе понравится нежная молодая травка!

Эйла выбежала из пещеры, словно надеялась увидеть мир зеленым, а не белым. Холодный, пронизывающий ветер тут же загнал ее назад; возбуждение, вызванное первыми каплями талой воды, вскоре уступило место крайнему унынию: тепло отступило на юг, и через несколько дней над долиной разразился такой буран, какого она не видывала и в разгар зимы. И все-таки, несмотря на то что в ту пору земля находилась под покровом ледников, весна уже начинала вступать в свои права — теплое дыхание солнца стало потихоньку растапливать ледовый панцирь земли. Капли воды, сорвавшиеся с сосульки, возвещали близкое таяние льдов. В скором времени долина должна была наполниться шумными живительными водами. Если бы Эйла знала, сколь страшной будет эта картина!

Звонкая капель вскоре сменилась весенними дождями, которые способствовали сходу снега и льда. В засушливые пустынные степи вновь пришла вода. Но таял не только снег, таял и сам огромный ледник. Весной у реки появилось множество новых притоков.

Неожиданные паводки заставали врасплох обитавших по пересохшим долинам рек животных. Они гибли сотнями. Бурное течение било и трепало их останки, а порой даже разрывало их на части. Талые воды прорывали новые русла, вырывая с корнем чахлые кустики и деревца, чудом сумевшие выжить в этих суровых условиях. Помимо прочего, вода несла с собой гальку, камни и огромные валуны.

Вода, грозно клокотавшая в узкой теснине, находившейся выше по течению, стремительно прибывала. Вскоре она уже смыла груду костей и плавника, под которой лисы устроили свою нору.

Эйла не могла усидеть в пещере. С каменного карниза она наблюдала за бурным, ревущим, яростным потоком, который день ото дня становился все многоводнее, разливаясь все шире и шире. Теперь она понимала, как могли попасть сюда кости крупных животных, многочисленные коряги и различные камни, не раз выручавшие Эйлу за время ее жизни в долине. Какая удача, что ее пещера находится на такой высоте.

Время от времени выступ скалы сотрясался от ударов тяжелых глыб и вывороченных с корнем деревьев. Удары эти устрашали Эйлу, но она давно усвоила фаталистический взгляд на жизнь. Если уж тебе суждено умереть, ты умрешь в любом случае. Соплеменники считали ее мертвой, ибо она находилась во власти проклятия. Ни одному из людей не дано совладать с силами, распоряжающимися их судьбой. Что может сделать человек, если под его ногами разверзается земля? Эйлу лишь поражала бездумная жестокость природы.

Каждый день приносил с собой что-то новое. Одно из высоких деревьев, росших на противоположном берегу реки, не устояло перед натиском стихии и рухнуло так, что его вершина зацепилась за каменный выступ. Впрочем, вскоре грязный поток увлек огромное дерево за собой, и оно скрылось за крутой излучиной. В нижней части долины появилось настоящее озеро, над поверхностью которого виднелись вершины редких деревьев и кустов. Им удалось было задержать огромный ствол поваленного дерева, но тут же, подчинившись всесильной воле потока, он подмял их под себя и тяжело поплыл дальше.

Эйле запомнился и тот день, когда весеннее тепло окончательно сломило сопротивление зимы. Она услышала оглушительный треск, и вскоре на реке показалось множество плывущих ледяных глыб. Сначала они сгрудились возле утеса, затем одна за другой стали исчезать за излучиной, постепенно теряя форму и массу.

Когда вода спала настолько, что Эйла смогла спуститься по узенькой тропке к реке, она с трудом узнала берег. Другой стала и грязная куча плавника и костей, скопившихся у подножия утеса. Помимо раздувшихся трупов животных, в ней появилось несколько вывороченных с корнем деревьев. Изменилось очертание берегов, многие деревья исчезли. Многие, но не все. В этих засушливых краях деревья (особенно те из них, которые росли в стороне от реки) имели чрезвычайно развитую корневую систему, уходившую на большую глубину. Растительность приспосабливалась к ежегодным весенним паводкам — множество росших по берегам деревьев и кустов было лучшим тому подтверждением. Эйла заметила на кустах малины первые зеленые почки, она с вожделением вспомнила о ее сладких красных ягодах, но тут же сникла.

Зачем думать о ягодах, которые созреют только летом? Если она решит продолжить поиски Других, в долине ее к тому времени уже не будет. Оставалось решить, когда именно она покинет долину. Сделать это оказалось куда сложнее, чем представлялось ей вначале.

Она сидела на своем излюбленном месте, в дальнем конце каменного карниза. С той стороны, которая была обращена к лугу, имелось удобное каменное сиденье с небольшой полочкой, на которую она обычно ставила ноги. Отсюда открывался хороший вид на долину, река была скрыта за скальным выступом. Она стала искать взглядом пасущуюся на лугу Уинни и вскоре заметила ее уже возле самого утеса. Кобылица скрылась за каменным лбом, но Эйла слышала звук ее приближающихся шагов.

Увидев большую голову степной лошади с темными глазами и жесткой гривой, она заулыбалась. Ей в глаза бросилась темная полоса, шедшая по спине золотистой кобылки, и еле заметные темные полоски на ее передних ногах, нижняя часть которых была окрашена в темно-коричневый цвет. Молодая кобылка вопросительно посмотрела на женщину, тихонько заржала и, не получив от Эйлы никакого ответа, продолжила свой путь к пещере. С виду она была уже вполне взрослой, пусть пока и нескладной кобылой.

Эйла вновь обратила взор к долине и вернулась к мыслям, занимавшим ее все дни напролет и не дававшим ей спать по ночам. «Разве я могу вот так взять и уйти? Сначала надо хорошенько поохотиться и, может быть, дождаться той поры, когда созреют первые фрукты… А что я буду делать с Уинни?» Именно в этом и состояла одна из ее главных проблем. Эйла не хотела жить одна, но, с другой стороны, она ничего не знала о людях, которых в Клане называли Другими и к которым она, вне всякого сомнения, принадлежала. «Что, если они запретят мне жить вместе с ней? Бран ни за что не позволил бы мне держать взрослую лошадь, особенно такую молодую и ласковую… Вдруг они захотят убить ее? Она ведь даже убегать от них не станет. Ну а меня они скорее всего не послушают. Бруд убил бы кобылку на месте. Что, если Другие похожи на Бруда? Или того хуже? Ведь убили же они ребеночка Оды, пусть и не нарочно.

Конечно, мне нужно кого-то найти, но я могу сделать это и попозже. Поохочусь, соберу корешков — тогда и пойду. Решено. Поживу пока в пещере».

Принятое решение успокоило Эйлу. Она поднялась на ноги и направилась к другому краю каменного карниза. От груды костей и коряг, находившейся у подножия утеса, веяло запахом падали. Эйла заметила возле нее гиену, перемалывавшую своими могучими челюстями переднюю ногу, которая могла принадлежать гигантскому оленю. Подобными челюстями и передними конечностями не могло похвастать ни одно другое животное, однако гиены заплатили за них сполна — более уродливых и непропорционально сложенных тварей Эйла просто не знала.

Она заметила возле огромной зловонной кучи еще одну гиену, пытавшуюся вытянуть полуразложившуюся тушку какого-то животного, и хотела было метнуть в нее камень, но вовремя одумалась и посмотрела на падальщика едва ли не с благодарностью. Она прекрасно знала особенности и повадки этих хищников. В отличие от волков и крупных кошек они имели слабые, неразвитые задние конечности. У своих жертв они прежде всего выгрызали внутренности, мягкое брюхо и молочные железы. Но главным образом они питались падалью, на какой бы стадии разложения та ни находилась.

Они упивались разложившейся плотью. Не раз и не два Эйле доводилось видеть гиен, пожирающих дерьмо или останки небрежно похороненных человеческих тел. Твари эти имели соответственный запах. Укус же их часто оборачивался смертью, причиной которой становилось заражение крови. В довершение ко всему они выкрадывали у зазевавшихся мамаш их младенцев.

Эйла поморщилась и передернула плечами. Как она ненавидела этих подлых тварей! В этой ее ненависти было что-то иррациональное — ей казалось, что гнуснее и омерзительнее их нет ничего на свете. Все прочие пожиратели падали имели точно такой же запах, однако они никогда не вызывали у нее таких чувств.

Эйла увидела росомаху, подошедшую за своей долей падали. Внешне она походила на медвежонка с необычайно длинным хвостом, однако Эйла знала о том, что животное это ближе к ласке, а выделения его мускусных желез своим зловонием не уступают секрету скунсов. Росомахи не просто поедали падаль. Зачастую эти драчливые умные хищники отвоевывали у более крупных животных и пещеры, и места охоты. Они бесстрашно нападали даже на гигантских оленей, хотя могли удовлетвориться мышами, лягушками, птицей, рыбой или ягодами. Эйле доводилось видеть, как они отгоняют крупных хищников от добычи. Росомахи неизменно вызывали у нее уважение, тем более что их мех ценился за замечательные морозоотталкивающие свойства.

Пара красных коршунов покинула свое гнездо на вершине высокого дерева, росшего на противоположном берегу реки, и стремительно взмыла в небо. В следующее мгновение они развернули свои широкие красноватые крылья и раздвоенные хвосты и стали снижаться. Коршуны тоже питались падалью, но подобно всем прочим пернатым хищникам охотились на мелких грызунов и рептилий. Молодая женщина знала, что самки коршунов крупнее самцов, и неизменно восхищалась их парящим полетом.

Эйла терпимо относилась и к грифам, хотя их лысые головы и характерный резкий запах не могли не вызывать у нее отвращения. Они ловко орудовали своими острыми сильными клювами, созданными специально для того, чтобы рвать на части разлагающуюся плоть; движениям их были свойственны удивительные достоинство и грация. У Эйлы дух захватывало, когда она видела, как они парят на своих широких крыльях, камнем падают вниз или же, вытянув шею и изогнув крылья, подлетают к добыче.

Трупоеды и падальщики пировали, свою долю получили даже черные вороны. Эйла облегченно вздохнула. От кучи так несло падалью, что она была готова смириться и с присутствием гиен, только бы они побыстрее расчистили это… Эйла почувствовала, что еще немного, и ее вывернет от этой неимоверной вони. Ей захотелось подышать чистым воздухом.

— Уинни! — позвала она. Едва заслышав свое имя, лошадка тут же выглянула из пещеры. — Я хочу прогуляться. Хочешь пойти вместе со мной?

Заметив подзывающий жест, кобылка вскинула голову и направилась к женщине.

Они спустились по узкой тропинке на каменистый берег, обошли стороной зловонную кучу и свернули за каменную стену. Стоило им оказаться на поросшем мелким кустарником берегу речки, уровень которой уже понизился, как занервничавшая было лошадка заметно успокоилась. После той памятной ночи она стала панически бояться гиен, страшил ее и запах тления и смерти. После долгого зимнего заточения в пещере вольный воздух залитой теплыми лучами весеннего солнца долины казался особенно благодатным, тем более что он не нес в себе скверны трупного запаха. Здесь шла совершенно иная жизнь.

Эйла замедлила шаг, заметив пару больших пестрых дятлов — самца с малиновой шапочкой на голове и светлую самочку, которые то порхали друг за другом с ветки на ветку, то барабанили своими твердыми клювами по стволам мертвых деревьев. Эйла хорошо знала дятлов. Они выдалбливают сердцевину старых трухлявых деревьев и устраивают в дуплах, дно которых устлано мелкими щепочками, свои гнезда. Обычно самка откладывает пять-шесть коричневатых в темную крапинку яиц. После того как птенцы разлетятся из родимого гнезда, их родители расстанутся. Они так и будут летать от дерева к дереву, выискивая под корой червячков и букашек и оглашая лес своим резким, похожим на смех криком.

У жаворонков же все происходит иначе. Их стаи разбиваются на пары лишь на время брачного сезона, когда самцы начинают драться со своими недавними друзьями. Эйла услышала чарующие трели этих птиц, паривших на головокружительной высоте. Они казались ей крохотными, едва заметными точками. Неожиданно они камнями упали вниз, но уже в следующий миг вновь взмыли ввысь и запели еще громче, чем прежде.

Эйла оказалась возле того самого места, где некогда находилась вырытая ею яма, в которую и упала мышастая кобыла. Впрочем, с уверенностью указать место она не могла — после весеннего половодья от ямы не осталось и следа. Она остановилась, чтобы утолить жажду, и, увидев спешащую вдоль кромки воды трясогузку, улыбнулась. Трясогузка походила на жаворонка, но была куда изящнее и суетливее. Она боялась намочить свой длинный темный хвост и потому старалась придавать телу горизонтальное положение, отчего хвост ее то и дело покачивался вверх-вниз.

Эйла услышала пение другой птичьей пары, которой вода была нипочем. Птицы так увлеклись любовными играми, что даже не заметили ее приближения. Оляпки весело резвились в воде, однако их оперение оставалось совершенно сухим. Эйла вернулась на луг. Уинни мирно пощипывала молоденькую травку. Услышав предупредительное «чик-чик» пары пестрых крапивников, пытавшихся отогнать ее от своего куста, Эйла вновь улыбнулась. Едва она отошла в сторону, птицы принялись заливаться звонкими трелями, вторя одна другой.

Эйла присела на бревно, желая насладиться птичьим пением. Неожиданно она услышала искуснейшую трель, копировавшую голоса всех прочих птиц. Конечно же, это была славка. Изумившись искусству маленькой певуньи, Эйла восхищенно втянула в себя воздух и совершенно неожиданно произвела свистящий звук. Овсянка повторила этот свист на свой особый манер, после чего славка повторила его еще раз.

Сердце Эйлы исполнилось радости. Ей вдруг показалось, что она стала участницей птичьего хора. Она вновь попыталась издать тот же звук. Сложив губы трубочкой, она с силой втянула в себя воздух, однако на сей раз вышел не свист, а слабое шипение. Она попробовала засвистеть еще раз и, почувствовав, что легкие ее переполнены воздухом, резко выдохнула. Раздавшийся свист был куда громче, чем в первый раз, и отдаленно напоминал птичье пение. Эйла принялась упражняться в свисте, то вдыхая, то выдыхая воздух через сложенные трубочкой губы.

Время от времени ей действительно удавалось засвистеть. При каждом ее свисте лошадь удивленно поднимала уши, однако Эйла не обращала на нее никакого внимания. Кобылка, совершенно не понимавшая, как следует реагировать на эти звуки, сделала несколько шагов вперед.

Эйла удивленно уставилась на лошадку.

— Что, Уинни, ты не знала, что я умею свистеть по-птичьи? Я этого тоже не знала, слышишь? Птица, не птица, но что-то в этом роде… Главное — поупражняться… Попробую еще раз…

Она сосредоточилась, сложила губы и засвистела неожиданно громко и чисто. Уинни вскинула голову, заржала и встала на дыбы. Эйла поспешила подняться с бревна и потрепала лошадь по холке.

— Какая ты большая, Уинни. Совсем взрослая кобыла… И бегаешь ты теперь, наверное, быстро… — Эйла шлепнула лошадку по крестцу. — Давай, Уинни, догоняй!

С этими словами она понеслась через поле.

Лошадь легко обогнала ее и, перейдя на галоп, помчалась вперед. Эйла побежала вслед за ней, испытывая странную радость. Вскоре она выбилась из сил и остановилась. Лошадка же дала широкий круг и легким галопом стала возвращаться назад. «Если бы я могла бегать, как ты… — подумала Эйла. — Мы могли бы отправиться далеко-далеко. Охо-хо… Уж лучше бы я родилась кобылой. Тогда бы я не испытывала такого одиночества.

Нет, нет — не так уж я и одинока. Уинни — моя подруга, пусть она и не человек. Кроме нее, у меня никого, и у нее, кроме меня, никого. Жаль только, не могу бегать так же, как она…»

Взмыленная кобыла принялась кататься по траве, смешно взбрыкивая ногами и довольно пофыркивая. Эйла рассмеялась. Вскоре Уинни поднялась на ноги, встряхнулась и принялась пощипывать травку. Эйла продолжала наблюдать за ней, думая о том, как здорово быть лошадью. В конце концов она печально вздохнула и решила поупражняться в свисте. Стоило Эйле свистнуть, как к ней легким галопом поспешила Уинни. Эйла похлопала животное по холке, довольная тем, что оно откликается на ее зов. Одно было плохо — она не могла бегать с такой же скоростью…

И тут ее осенило.

Если бы она не провела вместе с лошадкой всю эту зиму и не относилась к ней как к подруге, эта мысль вряд ли могла бы прийти ей в голову. Останься она в Клане, о таких мыслях также не могло бы идти и речи, ибо социальная жизнь не способствует выявлению подобных импульсов.

«Но позволит ли она это сделать? — подумала Эйла. — Пустит ли к себе?» Она подвела лошадку к бревну, взобралась на него, обхватила руками ее шею и в следующий миг уселась ей на спину. «Бежим вместе, Уинни! — пронеслось у нее в голове. — Возьми меня с собой, лошадка!»

Молодая кобылица, никогда не испытывавшая столь необычных ощущений, испуганно прижала уши и нервно переступила с ноги на ногу. Ощущение было совершенно незнакомым, но вот женщину, сидевшую у нее на спине, она знала прекрасно. Прикосновения ее рук действовали на кобылку успокаивающе. Уинни попятилась было, желая сбросить с себя неожиданную ношу, но тут же передумала и поскакала вперед, надеясь, что та останется где-то сзади. Она перешла на галоп, однако Эйла так и сидела у нее на спине, держась обеими руками за шею перепуганного и совершенно сбитого с толку животного.

Чувствовалось, что кобылица, привыкшая к малоподвижному образу жизни, изрядно устала. Ведь ей не приходилось ни странствовать вместе с табуном по бескрайним степям, ни спасаться бегством от хищников. Вся ее жизнь проходила в пещере или поблизости. К тому же она была еще совсем молода. Вскоре она замедлила шаг, а затем и вовсе остановилась, устало понурив голову, бока тяжело вздымались.

Женщина соскочила с ее спины.

— Уинни, как это здорово! — восторженно сверкая глазами, сообщила Эйла и, подняв лошадиную морду, прижалась к ней щекой. Этим жестом, знакомым Уинни с раннего детства, она выражала ей свою любовь и признательность.

Эйлой овладело странное возбуждение. Она скакала вместе с лошадью! Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно!

Глава 10

Эйла с трудом заставила себя слезть с лошади. Катание на носящейся галопом молодой кобыле доставляло ей несказанную радость. С этим ничто не могло сравниться. Похоже, эта игра доставляла удовольствие и Уинни, быстро привыкшей к присутствию седока. Вскоре долина стала слишком маленькой для молодой женщины и ее резвого скакуна. Тогда они стали выезжать за ее пределы — в степи, лежавшие к востоку от реки.

Эйла знала, что в скором времени придется заняться собирательством и охотой, обработкой и заготовкой даров дикой природы, без этого она не смогла бы пережить весь цикл смены времен года. Ранней весной, когда земля только-только пробуждалась от долгой зимней спячки, ее добыча оставалась достаточно скудной. К их обычной зимней снеди — сушеным продуктам — добавилась кое-какая зелень, но ею все и ограничивалось: не было ни почек, ни кореньев, ни жестковатых стеблей. Впрочем, Эйла нисколько не тяготилась вынужденной праздностью, свойственной этой поре, с раннего утра и до позднего вечера она каталась на своей лошадке. Вначале она играла в этом катании пассивную роль — лошадь шла как ей вздумается. Эйла даже не пыталась направлять кобылицу, ибо общалась с ней главным образом с помощью жестов. Лошадь попросту не могла внимать ей. Но верховая же езда обеспечивала им теснейший контакт.

После того как миновал период первоначальной нервозности, Эйла стала обращать внимание на игру лошадиных мышц. Уинни тоже научилась чувствовать ее состояние, которое могло быть как расслабленным, так и напряженным. Они пытались распознавать чувства и желания друг друга и сообразовывать с ними свое поведение. Если Эйле хотелось отправиться в каком-то определенном направлении, она бессознательно склонялась в эту сторону, что отражалось на тонусе ее мышц. Лошадь откликалась на это, изменяя либо скорость, либо направление движения.

Период взаимного обучения способствовал их дальнейшему сближению. Вскоре Эйла действительно научилась управлять лошадью, пусть вначале она и не осознавала этого. Сигналы, связывавшие женщину и лошадь, были столь слабыми, а переход от пассивного согласия к активному взаимодействию столь естественным, что Эйла могла лишь смутно ощущать это. Непрестанная езда превратилась в напряженный и интенсивный курс обучения. Чувствительность обеих участниц этого действа постоянно росла. Эйле достаточно было помыслить о том, куда и с какой скоростью она хочет поскакать, для того чтобы животное вняло ее воле. Порой Эйле казалось, что оно стало продолжением ее тела. Молодая женщина не понимала, что все сигналы ее нервов и мышц моментально воспринимаются донельзя чувствительной кожей ее скакуна.

Эйла не собиралась учить Уинни. Успех объяснялся той любовью и вниманием, с которыми она привыкла относиться к животному, и природными особенностями лошади и человека. Уинни отличалась любопытством и сообразительностью, она поддавалась обучению и обладала хорошей памятью, однако мозг ее имел иное устройство и был не столь развит, как мозг человека. Лошади относятся к числу стадных животных, тяготеющих к тесному теплому общению с себе подобными. Именно по этой причине чувство осязания играет в их жизни столь важную роль. Инстинкт молодой кобылы понуждал Уинни следовать командам, идти туда, куда ее направляла Эйла. В минуту опасности даже вожак боится отбиться от своего табуна.

Действия женщины отличались целесообразностью, ибо направлялись мозгом, в котором знанию и опыту сопутствовали предвидение и анализ. Осознание уязвимости собственного положения приводило к обостренному чувствованию и рефлекторному реагированию на все поступающие в мозг сигналы, что способствовало ускорению процесса обучения. Даже во время прогулок Эйла при виде зайца или гигантского тушканчика невольно тянулась за пращой и устремлялась в погоню. Уинни, стремившаяся выполнять все желания Эйлы, улавливала и такие импульсы. Эйла осознала свою власть над лошадью только после того, как ей удалось убить гигантского тушканчика.

Это произошло ранней весной. Они случайно вспугнули зверька. Эйла, едва завидев его, склонилась в ту сторону и потянулась за пращой. Уинни же, почувствовав ее безмолвный призыв, понеслась вслед за тушканчиком. Когда они приблизились к нему, Эйла слегка изменила положение тела, желая соскочить на землю, и кобыла тут же остановилась, дав ей возможность встать на ноги и поразить зверька точным броском из пращи.

«Давненько я не ела свежего мяса… — думала Эйла, направившись к ожидавшей ее лошадке. — Хорошо бы поохотиться еще, но уж лучше я покатаюсь на Уинни… Как здорово все вышло! Она поскакала за тушканчиком и остановилась, едва я этого захотела!» Эйле вспомнился тот день, когда она впервые села на спину кобылы, обхватив руками ее мохнатую шею. Уинни тем временем принялась щипать молодую нежную траву.

— Уинни! — воскликнула Эйла. Лошадь вскинула голову и, вопросительно подняв уши, посмотрела на женщину. Эйлу переполняли восторженные чувства. Мало того, что она научилась скакать на лошади, теперь она умела и направлять ее в нужную сторону!

Кобыла подошла к Эйле.

— Уинни… — повторила молодая женщина, чувствуя, что еще немного, и она заплачет. Уинни шумно выдохнула воздух через ноздри и, изогнув шею, положила голову ей на плечо.

Эйла хотела было вскочить на лошадку, но неожиданно почувствовала себя на удивление неуклюжей. Ей мешал убитый тушканчик. Тогда она подвела лошадку к большому камню и влезла ей на спину уже с него. Немного помедлив, Уинни неуверенно направилась к пещере. Теперь, когда Эйла пыталась управлять кобылой сознательно, сигналы, подаваемые се телом, утратили свою определенность и однозначность, на что не могла не отреагировать и Уинни. Ведь Эйла до сих пор не понимала того, как именно она управляет лошадью.

Отметив про себя это обстоятельство, она стала больше полагаться на рефлексы, но при этом сумела выработать и несколько полезных сигналов. Теперь Эйла стала охотиться чаще. Она останавливала лошадь, спешивалась и только после этого метала камень в цель. Вскоре она решила сделать то же самое, не сходя с лошади. Разумеется, ее постигла неудача — она промахнулась. Эйла восприняла этот промах как вызов и тут же приступила к отработке бросков. Владение любым оружием предполагает долгие тренировки. Именно этим и занялась Эйла, помня о том, что в свое время она смогла самостоятельно освоить обычное метание (никто не учил ее этому, ибо женщинам возбранялось иметь дело с оружием). Она помнила и о своем промахе, когда она оказалась совершенно безоружной один на один с рысью. Именно этот случай и побудил ее заняться освоением техники двойного броска.

С той поры прошло много лет. Теперь ей вновь пришлось заняться забавной и одновременно крайне серьезной игрой: «попала — не попала». Скоро она научилась попадать в цель и из этого необычного положения. Теперь она могла разить дичь не сходя с лошади, но это было еще не все.

Вначале Эйла складывала дичь в заплечную корзину. Вскоре она сообразила, что тушки убитых животных можно укладывать и перед собой — поперек лошадиной спины. Затем она поместила на нее специальную корзину, а после заменила ее парой корзин, висевших по бокам и связанных друг с другом широким ремнем. Это открыло замечательную возможность: ее четвероногая подруга могла таскать на себе непосильные для женщины тяжести.

Все эти открытия изменили не только отношение Эйлы к лошади, но и весь строй ее жизни. Вылазки стали не только более продолжительными, но и куда более успешными, чем бы она при этом ни занималась — сбором кореньев и плодов или же охотой на мелких животных. Затем в течение нескольких дней она занималась переработкой своей добычи.

Заметив в траве несколько спелых земляничек, она дала широкий круг по степи, пытаясь собрать как можно больше ягод. В эту пору спелой земляники было еще немного. Когда Эйла повернула назад, уже начинало смеркаться. Она ехала по степи, отыскивая взглядом характерные приметы местности. Когда она подъехала к долине, на землю опустилась ночь. Ей не оставалось ничего иного, как только положиться на инстинкты Уинни. Во время последующих путешествий она частенько позволяла животному самостоятельно отыскивать путь домой.

После этого она стала брать с собой шкуру. Однажды она заехала так далеко, что решила переночевать прямо в открытой степи, под звездным небом. Она не мерзла, ибо лежала рядом с мохнатой теплой Уинни, однако из соображений безопасности решила развести костер. Степные обитатели более всего на свете страшатся запаха дыма. Ужасные степные пожары порой полыхают несколько дней кряду, опустошая огромные пространства.

После первой проведенной в степи ночи Эйла стала относиться к подобным ночевкам куда спокойнее. Она начала осваивать обширный регион, лежавший к востоку от долины.

Эйле не хотелось признаваться себе в том, что она делает все это в надежде встретиться с Другими. С одной стороны, она жаждала этой встречи, с другой — страшилась ее. Помимо прочего, такие дальние поездки позволяли ей отложить окончательное решение вопроса о том, покидать или не покидать ей долину. Эйла понимала, что тянуть с отправлением не стоит, однако она успела привыкнуть к долине, ставшей ее домом. Кроме того, ее по-настоящему волновала судьба Уинни. Она не знала, как отнесутся к ней Другие. Если бы эти люди жили где-то поблизости, она смогла бы изучить их обычаи и привычки, не вступая в непосредственное общение с ними, ведь она в любой момент могла бы скрыться на своем быстроногом скакуне.

Она происходила из Других, однако помнила только то, что было с ней уже в Клане. Эйле рассказали, что ее нашли на берегу реки. Исхудавшее крошечное тельце девочки было исполосовано когтями пещерного льва. Они занимались поисками новой пещеры, и Айза решила взять девочку с собой — она надеялась, что ей удастся выходить несчастную малютку. Когда Эйла пыталась вспомнить о том, что случилось с ней до этого, ею овладевал тошнотворный ужас, земля под ногами начинала ходить ходуном.

Землетрясение, сделавшее пятилетнюю девочку сиротой, которой оставалось надеяться лишь на милость судьбы, землетрясение и скорбь утраты были столь ужасны для ее неокрепшего сознания, что она постаралась забыть и о землетрясении, и о семье, где она родилась и воспитывалась. Для нее родители стали тем же, чем являлись для прочих членов Клана, — Другими.

Подобно нерешительной весне, которая то радует теплым солнышком, то пугает зимней пургой, Эйла склонялась то к одной, то к другой крайности. Впрочем, эти дни она проводила совсем неплохо. Это напоминало то время, когда она бродила возле пещеры, собирая травы для Айзы или охотясь, — во время этих походов она и привыкла к одиночеству. Утром и днем, когда она была поглощена работой, ей хотелось остаться в этой укромной долине вместе с Уинни. По ночам же, когда она сидела возле горящего очага в своей маленькой пещере, ее страшно тянуло к людям. Весной одиночество переносится куда тяжелее, чем долгой холодной зимой. Она постоянно думала о Клане, о людях, которых она так любила, представляла, как бы она прижала к себе сыночка… Каждый вечер она исполнялась решимости завтра же начать готовиться к отправлению, однако, едва наступало утро, она забывала обо всем и спешила выехать на Уинни куда-нибудь в восточные степи.

Осмотр этих территорий позволил ей не только ознакомиться с особенностями местности, но и с ее животным миром. Пришла пора миграции огромных стад травоядных, и Эйле захотелось вновь заняться охотой на крупных животных. Желание было столь сильным, что она на какое-то время забыла о своем одиночестве и проблеме поиска себе подобных.

Она встречала в степи и лошадей, но ни одна из них так и не вернулась в ее долину. Охотиться на лошадей Эйла не хотела. Она решила избрать какое-нибудь другое животное. Скакать верхом с копьями было неудобно. Пришлось выдумать для них специальные подвески, крепившиеся к вьючным корзинам.

Однажды она заметила неподалеку большое стадо самок северного оленя и задумалась о деталях предстоящей охоты уже всерьез. Девочкой, в ту пору, когда она только-только начинала осваивать азы охотничьего мастерства, Эйла, едва заслышав разговор об охоте, всеми правдами и неправдами старалась подсесть поближе к беседующим мужчинам. Естественно, в первую очередь ее интересовали рассказы об охоте с использованием пращи, однако она с интересом прислушивалась и к другим историям. Заметив над головами оленей небольшие рожки, она сперва решила, что это самцы, но вскоре увидела в стаде оленят и вспомнила о том, что у самок северного оленя тоже есть рога (этим они отличаются от всех прочих видов оленей). В ее памяти возник целый ряд ассоциаций, не последней из которых было воспоминание о вкусе оленины.

Она вспомнила и слова охотников-мужчин о том, что весной олени отдельными группами идут на север по только им ведомым тропам, не отклоняясь ни в одну, ни в другую сторону. Первыми идут самки и оленята, за ними следуют молодые самцы. Последними же идут старые многоопытные олени, которые обычно разбиваются на группы.

Эйла неспешно ехала вслед за стадом рогатых самочек и оленят. Появившиеся с началом лета тучи кровососущих комаров и мошек досаждали оленям, облепляя нежную кожу возле глаз и ушей, и это заставляло их уходить на север, где гнуса было заметно меньше. Эйла отмахнулась от нескольких жужжащих возле ее головы насекомых. Она выехала ранним утром, когда в низинах и распадках все еще стояла рассветная дымка. Олени, привыкшие к присутствию других копытных, не обращали внимания на Уинни и ее седока, державшихся на некотором расстоянии от стада.

Эйла продолжала обдумывать план охоты. «Самцы пойдут той же дорогой, что и самки. Стало быть, я смогу на них поохотиться. Я знаю их тропу, но мне нужно подобраться к оленю на такое расстояние, чтобы я смогла вонзить в него свое копье… Может, мне следует вырыть яму? Впрочем, они ее просто-напросто обойдут, а сделать такое ограждение, через которое они не смогут перескочить, я, конечно же, не сумею… Даже страшно подумать, сколько для этого понадобилось бы кустов! Конечно, если погнать на эту яму все стадо, один из оленей туда вполне может свалиться…

Ну и что из того? Как я его оттуда достану? Разделывать убитое животное на дне грязной ямы я больше не хочу. Да что там разделывать — мне и мясо сушить здесь придется! Разве я смогу перетащить его к пещере?»

Весь этот день они так и ехали вслед за стадом, время от времени останавливаясь для того, чтобы отдохнуть и перекусить. Эйла подняла глаза на розовеющие облака. Она оказалась в совершенно неизвестных ей северных землях. Вдали виднелись какие-то заросли, за которыми поблескивала отражавшая алый свет небес полоска воды. Олени один за другим проходили через узкие проходы между деревцами и останавливались, выстроившись в ряд у самой кромки воды, чтобы утолить жажду перед переправой.

Серые сумерки лишили свежую зелень ее яркости, небо же внезапно засветилось так, словно ночь поворотила вспять, решив уйти до времени в иные земли. Немного подумав, Эйла пришла к выводу, что перед ней находилась та же самая река, через которую они уже не раз переправлялись. Она неспешно текла, поражая обилием заводей, плесов и излучин. Эйла решила, что с той стороны реки они смогут добраться до долины, не совершая новых переправ. Впрочем, Эйла могла и ошибаться.

Олени принялись поедать лишайник. Судя по всему, они собирались заночевать на том берегу реки. Эйла решила остаться здесь. Возвращаться назад было уже поздно, к тому же ей все равно пришлось бы переправляться через эту реку, а мокнуть в преддверии ночи ей не хотелось. Она соскочила с кобылы и сняла с ее спины копья и корзины. Прошло совсем немного времени, и на берегу запылал костер, сложенный ею из плавника и сухостоя. Поев крахмалистых земляных орехов, запеченных в листьях, и зажаренного на углях гигантского тушканчика, фаршированного зеленью, она расставила свою низкую палатку, после чего подозвала свистом Уинни и, завернувшись в шкуру, легла под кожаный полог головой наружу.

Облака отползли к самому горизонту. От количества звезд, высыпавших на небо, у Эйлы захватило дух. Казалось, что сквозь черное испещренное мириадами мелких дырочек покрывало ночи до нее долетали лучи чудесного светила. Креб называл звезды огнями, крайне смущая этим юную Эйлу, силившуюся представить очаги мира духов и тотемов. Она стала искать взглядом знакомое созвездие.

«Дом Медведицы, а над ним мой тотем, Пещерный Лев. Как странно… Они постоянно кружат по небу, но всегда остаются одними и теми же. Может быть, они даже ходят на охоту, а потом возвращаются в свои пещеры… Я хочу убить оленя. Надо спешить — не сегодня-завтра самцы будут здесь. И переправляться через реку они будут в этом самом месте…»

Неожиданно она услышала храп Уинни, почувствовавшей присутствие какого-то четвероногого хищника. Животное отступило к костру.

— Уинни, что там такое? — спросила Эйла, используя звуки и жесты, неизвестные членам Клана. Она умела издавать звук, неотличимый от тихого ржания Уинни. Умела тявкать по-лисьи, выть по-волчьи и с недавнего времени свистеть, копируя пение самых разных птиц. Многие из этих звуков стали составной частью созданного ею языка. Она уже не вспоминала о Клане, где люди предпочитали молчать и посматривали на нее с явным осуждением. Она действительно сильно отличалась от них — для нее произношение звуков являлось совершенно естественным средством самовыражения.

Желавшая обезопасить себя лошадка встала между костром и Эйлой.

— Эй, Уинни! А ну-ка отойди! Ты от меня тепло заслоняешь!

Она поднялась на ноги и подбросила в костер дров. Почувствовав волнение животного, она ласково потрепала его по холке. «Посижу-ка я, пожалуй, около костра, — подумала она. — Хотя этот хищник — если, конечно, причина в нем — с тем же успехом мог бы напасть и на оленей, тем более что там огня нет… И все-таки неплохо бы подбавить дров…»

Она опустилась на корточки и, бросив в костер несколько поленьев, проводила взглядом сноп взметнувшихся искр, которые постепенно гасли в темноте небес. Звуки, послышавшиеся с того берега, говорили о том, что один или даже два оленя пали жертвой неведомого хищника, который мог принадлежать и к семейству кошачьих. Это напомнило ей о том, что и она собиралась охотиться на оленей. Эйла отогнала лошадь в сторонку, чтобы взять новую порцию дров, и тут же ей в голову пришла неожиданная мысль.

Немного попозже, когда Уинни заметно успокоилась, Эйла вновь улеглась возле костра, завернувшись в свою теплую шкуру, и принялась размышлять. План был настолько необычен и смел, что она не смогла сдержать улыбки. Прежде чем заснуть, она успела продумать все его детали.

Утром они перебрались на другую сторону реки. Оленей там не было уже и в помине. Однако Эйла не стала преследовать их, вместо этого она развернула Уинни и галопом направила ее в направлении долины. Ей следовало позаботиться о массе самых разных вещей, без которых ее план терял бы всяческий смысл.

— Вот и все, Уинни. Разве тебе тяжело? Конечно, нет… — подбадривала Эйла кобылку, тащившую за собой тяжелое бревно, что было привязано ремнями и жилами к широкой полоске кожи, охватившей грудь лошади. Вначале она пыталась надеть эту полоску на голову животного, вспомнив о шлейке, которую использовала для переноски тяжелых грузов. Однако она тут же поняла, что голова лошади должна оставаться свободной, шлейку следует надевать на ее грудь. Это явно не понравилось молодой степной лошадке, то и дело норовившей сбросить с себя стеснявшие ее ремни. Эйла же исполнилась решимости довести задуманное до конца, поскольку от этого в конечном счете зависел успех предстоящей охоты.

Идея эта пришла к ней в тот момент, когда она решила подбросить в костер дров, чтобы отпугнуть хищников. Она отогнала Уинни в сторонку. Ее чрезвычайно умиляло то, что такое крупное и сильное животное искало помощи и защиты у нее, молодой слабой женщины. Она пожалела о том, что не обладает лошадиной силой, и тут возникло решение главной проблемы. Оленя могла вытащить из ямы Уинни!

Эйла принялась развивать эту мысль. Если она станет разделывать животное прямо в степи, на запах крови тут же явятся хищники. Возможно, этой ночью на оленей напал и не пещерный лев, но в том, что это сделала гигантская кошка, Эйла нисколько не сомневалась. Тигры, пантеры и леопарды серьезно уступали в размерах пещерным львам, но что это меняло? С помощью пращи она могла убить разве что рысь. С крупными кошками совладать было попросту невозможно, тем более что встреча с ними произошла бы на совершенно открытом месте. Находись она возле своей пещеры, они повели бы себя совсем иначе. Пара точных бросков — и хищник удалился бы восвояси. Так если Уинни сможет вытянуть оленя из ямы, то почему бы ей не перетащить его в долину?

Впрочем, прежде всего ей надлежало превратить Уинни в тягловую силу. Вначале Эйле казалось, что главное в этом деле — правильно выполнить связку. Ей и в голову не приходило, что Уинни может заартачиться. Объездка лошади происходила достаточно стихийно, сейчас же речь должна была идти о куда более обстоятельном и осмысленном ее обучении. Эйла поняла это достаточно скоро. После нескольких неудачных попыток она полностью пересмотрела избранный подход, и вскоре кобылица начала понимать, чего именно от нее хотят.

Молодая женщина посмотрела на лошадку, тянувшую бревно, и покачала головой. «Представляю, что подумали бы обо мне сейчас мужчины из Клана, они ведь и без того считали меня странной… С другой стороны, их было много, да и женщины помогали им не только разделывать и сушить мясо, но и перетаскивать его в пещеру. Попробовали бы они сделать все это в одиночку…»

Она обняла лошадку и прижалась лбом к ее теплой шее.

— Какая ты у меня помощница… Я, признаться, этого даже не ожидала. И вообще, что бы я без тебя делала, Уинни? Охо-хо… А если Другие окажутся такими же, как Бруд? Все равно я не дам тебя в обиду… Если бы только я знала, что мне делать…

На ее глаза навернулись слезы. Смахнув их тыльной стороной ладони, она сняла с Уинни упряжку.

— Впрочем, дело у меня есть. Скоро сюда придет стадо молодых оленей…

Молодые самцы появились уже через несколько дней. Они двигались на север достаточно неспешно. Едва завидев их, Эйла убедилась в том, что они идут той же тропой, что и самочки. Собрав все необходимое, она отправилась вперед и остановилась на берегу реки немного ниже оленьей переправы. После этого она направилась к самой оленьей тропе, прихватив с собой палку для рыхления грунта, заточенную тазовую кость, которой она собиралась выбирать землю, и шкуру для ее перетаскивания.

Через кустарник проходило целых четыре тропы — две главных и две запасных. Эйла решила вырыть яму на одной из главных троп, не слишком близко, но и не слишком далеко от реки: с одной стороны, яма не должна была наполняться водой, с другой — в этом месте олени должны были идти уже не скопом, а поодиночке, один вослед другому. Она успела вырыть яму засветло, после чего свистом подозвала к себе лошадку и отправилась назад — посмотреть, на каком расстоянии от реки находится оленье стадо. По ее расчетам, оно должно было подойти к берегу на следующий день.

Когда она вернулась к реке, свет уже начинал меркнуть, но вырытая ею огромная зияющая ямища была отчетливо видна. В такую ловушку можно было попасть разве что сослепу. Это крайне расстроило Эйлу, решившую отложить решение до утра.

Однако утро так и не принесло ничего нового. Небо за ночь затянулось тучами. Она проснулась от того, что на ее лицо упало что-то холодное и мокрое. Предыдущим вечером она не стала расставлять свою палатку, поскольку небо было совершенно ясным, шкура же — влажной и грязной. Желая подсушить шкуру, Эйла расстелила ее на земле, отчего она отсырела еще сильнее. Капля дождя, упавшая на лицо Эйлы, была первой среди многих. Эйла завернулась в шкуру и стала рыться в своих корзинах. Обнаружив, что она забыла захватить с собой накидку из росомахи, она натянула шкуру на голову и, присев возле потухшего костра, печально уставилась на черные отсыревшие головешки.

Над восточными равнинами сверкнула молния, осветившая все земли от края и до края. В следующее мгновение послышался угрожающий рокот далекого грома, и тут же хлынул ливень. Эйла поспешила подобрать с земли отсыревшую шкуру, служившую ей палаткой, и набросила ее поверх шкуры-одеяла.

Стало светать. Наступающее утро было на удивление хмурым и бесцветным.

Дождь уже пропитал насквозь тонкий верхний слой почвы, находившийся над вечной мерзлотой, которая не уступала ледяной стене на севере, и вода выступила на поверхности. Летом земля немного отогревалась, однако тепло обычно проникало очень неглубоко. Вода не могла уйти под землю — ей мешал водонепроницаемый монолит вечной мерзлоты. В ряде случаев насыщенные влагой земли превращались в чрезвычайно опасные зыбучие топи, которые могли поглотить и взрослого мамонта. Если же это происходило вблизи изменчивой границы ледниковой зоны, тело мамонта могло промерзнуть насквозь и, избегнув тления, пролежать в земле несколько тысячелетий.

Костер давно превратился в черную лужу, а дождь все лил и лил. Эйла смотрела на то, как образующиеся вокруг тяжелых капель воронки расходятся кругами по луже. Как ей хотелось оказаться в своей уютной сухой пещере… Эйла почувствовала, что у нее заледенели ноги, хотя она смазала их жиром и натолкала в кожаные чулки сухой осоки. Ее охотничий энтузиазм совершенно угас. Раскисла не только земля, раскисла и сама Эйла.

Увидев неподалеку небольшой холмик, она подняла с земли свои тяжелые корзины и направилась к его вершине. Ручьи, сбегавшие с возвышенности, несли веточки, палочки, травинки и жухлую прошлогоднюю листву. «Может, мне стоит вернуться? — подумала она и, поставив корзины на землю, заглянула под их крышки, сплетенные из листьев рогоза. Содержимое корзин осталось сухим. — В любом случае у меня ничего не выйдет. Нужно погрузить корзины на Уинни и ехать назад. Какие тут олени… Не такие они глупые, чтобы лезть в эту ямищу. Остается дожидаться дряхлых старых животных. Правда, мясо у них жесткое, да и шкура не из лучших…»

Эйла устало вздохнула и попыталась получше укутаться в свои шкуры. «Как обидно… Я так все продумала и подготовила, и вот какой-то дождь срывает все планы… Нет, отступать нельзя. Пусть даже мне и не удастся добыть оленя — охотники часто возвращаются с пустыми руками. Но если я сдамся сейчас, то в любом случае останусь ни с чем».

Она забралась на большой валун. Мутные потоки грозили смыть холмик с лица земли. Эйла прищурилась и принялась разглядывать окрестности. Не приходилось и мечтать о каком-то убежище — здесь не было ни скал, ни высоких деревьев. Им с лошадкой не оставалось ничего другого, как только пережидать ливень. Эйла надеялась на то, что он задержит оленей. Она еще не подготовилась к их приходу. К середине утра ее решимость вновь стала угасать, однако она уже не думала уезжать отсюда до появления оленьего стада.

Через некоторое время дождь неожиданно стих, а поднявшийся ветер стал разгонять тяжелые свинцовые тучи. К полудню от них не осталось и следа. Юная свежая поросль, омытая потоками дождя, ярко засверкала в лучах щедрого светила. От земли стал подниматься пар — она спешила вернуть влагу атмосфере. Разогнавший тучи суховей с жадностью поглощал ее, словно знал, что ему придется платить водный оброк ледяному исполину.

К Эйле тут же вернулась прежняя решимость. Теперь она чувствовала себя куда увереннее. Молодая женщина встряхнула тяжелую от воды шкуру зубра и разложила ее на высоких кустах, надеясь, что на сей раз она действительно просохнет. В ее кожаных чулках хлюпала вода, но она решила не обращать на это внимания и уверенным шагом направилась к оленьей переправе. Внезапно она поймала себя на том, что не видит своей ямы, и остановилась как вкопанная. Эйле понадобилось немалое время, чтобы найти ее взглядом. Яма была до краев наполнена грязной водой, по поверхности которой плавали веточки, листья и всевозможный мелкий сор.

Решительно вздернув подбородок, молодая женщина вернулась к своим корзинам, достала из поклажи короб для хранения воды и направилась к яме. Внезапно лицо ее озарилось улыбкой. «Если уж я не смогла найти ее сразу, то бегущие олени не заметят яму и подавно. Вот только надо вычерпать из нее воду… Может, ее чем-то прикрыть? Поперек можно положить ивовые прутья — они ведь длинные… Да, в самом деле! Я накрою яму ивовыми прутьями и засыплю их жухлой листвой! Оленя-то они не выдержат!»

Она громко рассмеялась. Лошадка ответила молодой женщине нежным ржанием и поспешила к яме.

— Видишь, как бывает, Уинни! Нам этот дождь даже помог!

Эйла принялась вычерпывать воду из ямы и вскоре поняла, что уровень грунтовых вод сильно поднялся, что серьезно осложнило дело. Поднялся и уровень воды в реке, ставшей грязной и едва ли не бурной. Эйла, разумеется, не ведала о том, что теплый дождь, помимо прочего, привел к подтаиванию подземного слоя мерзлоты.

Укрыть яму ветвями оказалось совсем непросто. Эйле пришлось немало пройти вниз по реке, прежде чем она смогла наломать ветви чахлых низкорослых ив, к которым добавились высокие стебли тростника. Широкий растительный мат сильно прогибался в центре, пришлось закреплять его по краям. Покончив с этим, она прикрыла его маскировочным слоем веточек и листьев, однако осталась недовольна конечным результатом. И все-таки она надеялась, что ее ловушка сработает.

Грязная и усталая, она побрела к своей стоянке, находившейся ниже по течению реки, и свистом подозвала к себе Уинни. Расстояние, отделявшее оленей от реки, оказалось куда большим, чем она полагала вначале. В сухую погоду они уже давно достигли бы переправы, сейчас их продвижению мешали многочисленные лужи и ручейки, возникшие словно ниоткуда. По прикидкам Эйлы, животные могли подойти к броду лишь на следующее утро.

Вернувшись в свой лагерь, она с величайшим облегчением сбросила с себя грязную одежду и обувь и погрузилась в холодные воды реки. К холоду Эйле было не привыкать. Она смыла с себя грязь и занялась стиркой, после чего разложила мокрые шкуры на прибрежных камнях. От долгого пребывания в воде кожа на ее ногах побелела и сморщилась, жесткие мозолистые пятки стали непривычно эластичными и мягкими. Эйла с наслаждением опустилась на согретый солнечными лучами валун и тут же решила, что лучшего места для костра не найти.

Нижние омертвевшие ветви сосен остаются сухими даже в самый сильный ливень. В этом смысле не были исключением и карликовые сосенки, росшие по берегам реки. Эйла достала из корзины сухой трут и кремни и уже через несколько минут развела небольшой костерок. Она стала подбрасывать в него тонкие веточки и прутики, когда же огонь разгорелся получше, составила над костром шалашик из более массивных и толстых ветвей, горевших куда медленнее и дольше. Она умела разжигать и поддерживать костер даже в дождливую погоду (разумеется, речь идет именно о дожде, а не о ливне). Главное — разжечь огонь и поддерживать его до той поры, пока не займутся толстые поленья или коряги, от жара которых будет испаряться попадающая в костер влага.

Сделав глоток горячего чая, Эйла облегченно вздохнула. Лепешки, которые она возила с собой, были сытными и питательными, но разве они могли сравниться с горячим питьем? Она расставила возле костра свою палатку, хотя шкура зубра все еще была сыровата. Западная часть небосвода вновь подернулась тучами, затмившими собой свет звезд. Эйла очень надеялась на то, что дождь не пойдет вновь. Она любовно потрепала Уинни по холке и, завернувшись в шкуру, забралась в свою палатку.

Стояла полнейшая тьма. Эйла лежала, боясь пошелохнуться, и вслушивалась в ночь. Уинни переступила с ноги на ногу и тихо засопела. Эйла осторожно приподнялась на локте и попыталась осмотреться. В восточной части небес угадывалось какое-то свечение, но оно не казалось ей таким уж необычным. И тут она услышала звук, от которого волоски на ее шее поднялись дыбом. Теперь она понимала, что ее разбудило. Раскатистый рык, доносившийся с дальнего берега, мог принадлежать только пещерному льву. Лошадь нервно заржала, и Эйла поспешила подняться на ноги.

— Все в порядке, Уинни. Лев далеко, слышишь? — Она подбросила в костер дров. — Значит, и накануне это был пещерный лев… Скорее всего они живут где-то на той стороне реки. Наверняка они тоже выйдут на охоту. Хорошо, что мы покинем их территорию еще днем, правда? К этому времени они успеют насытиться олениной. Ладно, займусь-ка я чаем, пока есть такая возможность…

Когда молодая женщина упаковала корзины и затянула ремни, с помощью которых те крепились на спине Уинни, восток уже начинал розоветь. Она вложила копья в специальные углубления, сделанные на обеих корзинах, подвязала их ремнями и взобралась на лошадь. Деревянные пики смотрели своими остриями в небо.

Она поскакала к стаду молодых оленей и, дав широкий круг, подъехала к нему сзади, после чего пустила лошадку спокойным шагом. Молодая женщина следила за происходящим со спины Уинни. Тем временем стадо приблизилось к реке, и его вожак, замедлив шаг, стал принюхиваться к комьям грязи и разбросанным по земле листьям. Эйла почувствовала, что животным овладело беспокойство.

Когда один из оленей, шедших по другой тропке, подошел к берегу реки, Эйла решила, что пришло время действовать. Она сделала глубокий вдох и подалась вперед. Лошадь тут же ответила на это резким увеличением скорости и перешла на галоп. Эйла пронзительно заверещала.

Олени, никогда не видевшие и не слышавшие ничего подобного, дружно ринулись вперед. Вне всяких сомнений, они все же почуяли неладное: большинство животных старалось сойти с тропы, на которой находилась ловушка, те же, кому это не удавалось, либо перепрыгивали через яму, либо умудрялись обежать ее стороной.

И тут ей показалось, что голова и рога одного из оленей, двигавшихся теперь плотной массой, резко ушли вниз, прочие же животные шарахнулись в стороны. Эйла соскочила с лошади, выдернула копья и сломя голову понеслась к яме. Она увидела завязшего в топкой грязи оленя, отчаянно пытавшегося выбраться из западни. На сей раз ее копье попало точно в цель — оно угодило в шею животного, пронзив его артерию. Великолепный самец свалился как подкошенный — мучениям его тут же пришел конец.

Дело было сделано. Так быстро и так легко. Эйла никак не могла унять охватившего ее возбуждения. Сколько времени, сил и нервной энергии потратила она на эту охоту, завершившуюся, не успев толком начаться… Ей хотелось поделиться своей радостью.

— Уинни! Мы это сделали! Слышишь? Сделали!

Крик и бурная жестикуляция страшно перепугали Уинни. Эйла, вскочив на спину кобыле, пустила ее во весь опор. Ее косы развевались на ветру, глаза горели, на лице появилась маниакальная улыбка. Неистовая, дикая женщина, сидящая верхом на несущейся вскачь дикой лошади с безумными глазами и прижатыми ушами!

Они поехали по кругу. На обратном пути Эйла остановила Уинни, спешилась и понеслась к западне. Вконец запыхавшись, она подбежала к грязной яме, на дне которой лежал убитый олень.

Немного переведя дух, она выдернула свое копье из оленьей шеи и засвистела, подзывая к себе лошадь. Несколько успокоив нервничавшую лошадку и укрепив на ее груди широкую кожаную полоску с длинными ремнями-тягами, она повела упирающееся животное к яме. Когда Уинни наконец оказалась возле края ямы, Эйла спрыгнула вниз и привязала кожаные тяги к оленьим рогам.

— Тяни, Уинни! Тяни, моя хорошая! — принялась подбадривать она лошадку. — Помнишь, как ты таскала бревно?

Лошадь сделала несколько шагов, однако стоило ей почувствовать тяжесть, как она остановилась. Эйла продолжала подбадривать ее жестами и звуками. Кобылка захрапела и вновь двинулась вперед, напрягая все свои силы. Эйла помогала ей как могла. После нескольких неудачных попыток Уинни все-таки удалось вытянуть оленя из ямы.

Эйла вздохнула с облегчением. Если бы не удалось вытащить тушу убитого животного на поверхность, пришлось бы разделывать оленя прямо в этой грязной яме. Молодая женщина надеялась, что у Уинни хватит сил и на то, чтобы перетащить тушу в долину, но сначала кобылке следовало хоть немного передохнуть. Эйла подвела лошадь к воде и принялась высвобождать оленьи рога из зарослей кустарника. После этого она сложила корзины так, что одна из них смогла поместиться в другую, прикрепила к ним копья и повесила корзины себе на спину. Для того чтобы взобраться на лошадь с таким тяжелым и громоздким грузом, Эйле пришлось встать на камень. Оказавшись на кобыле, Эйла подобрала повыше свою меховую накидку и направила Уинни к дальнему берегу.

Олени не случайно выбрали для переправы именно этот широкий перекат — здесь было сравнительно мелко. После дождя, прошедшего накануне, вода в реке поднялась, однако Уинни уверенно шла по каменистому дну протоки, таща за собой покачивавшуюся на волнах оленью тушу. Переправа была непростой и достаточно утомительной, но она принесла и определенную пользу. К радости Эйлы, вода смыла с туши оленя всю грязь и кровь.

Выбравшись из воды и вновь почувствовав тяжесть груза, Уинни принялась артачиться. Эйла спешилась и помогла ей втаскивать тушу на берег. После этого она развязала ремни и занялась неотложными делами. Она перерезала своим острым кремневым ножом оленью глотку и сделала длинный разрез, идущий от глотки до ануса через живот, грудь и шею животного. Поддерживая указательным пальцем нож, она запустила его под кожу, обратив его лезвием вверх. При правильном выполнении первого разреза (он не должен доходить до мышечных тканей) снять шкуру с животного не так уж сложно.

Следующий разрез был глубоким и имел целью извлечение внутренностей. Очистив желудок, кишечник и мочевой пузырь, она положила их в брюшную полость животного.

В одной из ее корзин лежала свернутая травяная циновка. Разложив ее на земле, она перетащила на нее оленя и обмотала все вместе веревками, после чего привязала их к ремням, одевавшимся на грудь Уинни. Затем она перепаковала корзины и, взвалив их на спину лошади, прикрепила к ним длинные древки своих копий. Донельзя довольная собой, Эйла взобралась на лошадь.

Когда ей пришлось спешиться третий раз, чтобы освободить застрявший груз, который цеплялся за кусты, камни и кочки, от былого ее довольства не осталось и следа. Эйда поплелась вслед за кобылой, которая стала останавливаться едва ли не ежеминутно. Молодая женщина решила обуться и неожиданно заметила стаю гиен, следовавшую за ними. Камни, выпущенные ею из пращи, лишь отогнали их на безопасное расстояние.

Вид этих отвратительных зловонных животных заставил ее наморщить нос и передернуть плечами. Некогда она убила такую тварь из пращи и тем выдала свой секрет. Люди Клана узнали о том, что она умеет охотиться, и подвергли ее наказанию. У Брана попросту не было иного выхода — таков был закон Клана.

Появление гиен немало встревожило и Уинни, и дело тут было не только в ее инстинктивном страхе перед хищниками. Она навсегда запомнила тех страшных гиен, которые напали на нее после того, как Эйла убила ее мать. Уинни всегда отличалась острой чувствительностью и нервозностью. Перетаскивание оленьей туши к пещере оказалось куда более серьезной проблемой, чем Эйла полагала вначале. Оставалось надеяться, что им удастся справиться с ней до наступления ночи.

Она решила передохнуть возле речной излучины, за которой река меняла направление на противоположное. Продвижение, то и дело прерываемое остановками, измотало ее вконец. Она наполнила водой мех и большую водонепроницаемую корзину, которую поставила перед мордой Уинни, связанной ремнями с завернутой в пыльный травяной мат оленьей тушей. Эйла достала из корзины походную лепешку, присела на камень и, уставившись в землю, надолго задумалась. Неожиданно она заметила в пыли какой-то отпечаток и, мгновенно насторожившись, принялась озираться по сторонам. Земля вокруг была истоптана, трава примята, повсюду виднелись свежие звериные следы. Эйла поднялась на ноги и, внимательно изучив следы, попыталась мысленно восстановить происходившее.

Судя по следам, найденным ею на берегу реки, эта территория издавна принадлежала пещерным львам. Можно было предположить, что где-то неподалеку находился небольшой распадок с крутыми склонами, изъеденными пещерами. В одной из таких пещер этой весной львица родила двух львят. Берег, на котором сейчас находилась Эйла, являлся их излюбленным местом отдыха. Львята играли с окровавленным куском мяса, покусывая его своими острыми, как иглы, молочными зубками, в то время как сытые самцы нежились на утреннем солнышке, а лоснящиеся львицы лениво следили за играющими детенышами.

Огромные хищники являлись полноправными хозяевами этих земель, не боявшимися никого и ничего. Что до оленей, то при обычных обстоятельствах они ни за что не приблизились бы к своим естественным врагам, однако вид скачущей на лошади вопящей женщины вызвал у них настоящую панику. Обезумевшие от ужаса олени переправились через быструю реку и стали взбираться на противоположный берег, совершенно не заметив, что вторгаются на территорию прайда львов. И для тех, и для других это было полнейшей неожиданностью. Объятые страхом, олени бросились врассыпную.

Эйла, продолжавшая идти по следу, неожиданно набрела на одно из печальных следствий этой истории. Она увидела распластанное на земле тело львенка.

Женщина присела возле него на колени и принялась ощупывать малыша со знанием дела, свойственным только самым опытным целительницам. У львенка было сломано несколько ребер. Он находился при смерти, однако все еще продолжал дышать. Судя по следам, львица смогла разыскать своего детеныша и попыталась поставить его на ноги. Ей это не удалось, и она поступила так, как в подобных ситуациях поступают все прочие животные (за исключением двуногих): она оставила умирать слабого, дабы смог выжить сильный, и увела второго львенка в пещеру.

Исключением из общего правила были только люди, выживание которых зависело не только от их силы и приспосабливаемости. Они были значительно слабее своих плотоядных соперников и потому нуждались во взаимопомощи и сотрудничестве.

«Бедная детка… — подумала Эйла. — Мама тебе уже не поможет…» Не впервые сердце ее сжималось при виде беспомощного страдающего существа. Она даже стала подумывать о том, чтобы взять малыша в свою пещеру, но тут же отказалась от этой идеи. Когда она стала изучать искусство целителя, Бран и Креб разрешили ей приносить в пещеру мелких тварей, хотя их появление вызывало в пещере настоящий переполох. Брать волчат Бран запретил. А львенок уже и теперь был размером с волка. Со временем он мог догнать и Уинни.

Эйла поднялась на ноги, посмотрела на умирающего малыша и, покачав головой, направилась к Уинни, искренне надеясь на то, что груз застрянет не сразу. Едва они двинулись, как Эйла вновь заметила гиен. Она потянулась за камнем, но тут же поняла, что тех интересует не убитый олень и не Уинни. Гиены увидели львенка. Это обстоятельство и решило исход дела.

— Пошли прочь, твари вонючие! Оставьте его в покое!

Эйла понеслась назад, бросая на бегу камни. Судя по пронзительному визгу, один из них достиг цели. Гиены вновь отбежали на безопасное расстояние и стали наблюдать за исполнившейся праведного гнева женщиной уже оттуда.

«Так-то! Пусть только они посмеют приблизиться! — подумала она, став рядом с львенком. В тот же миг на лице ее появилась кривая ухмылка: — Что это я? Какое мне дело до львенка, который все равно должен будет умереть? Если я оставлю его на съедение гиенам, они не станут нас больше беспокоить… И вообще… Разве я смогла бы взять его с собой? Он ведь тяжелый. До долины его не донесешь. Тут не знаешь, удастся ли дотащить оленя… Лучше не морочить себе голову…

Оставить львенка? А если бы так же поступила и Айза? Креб говорил, что меня подкинул ей Дух Медведицы или самого Пещерного Льва. Любой другой человек даже не обратил бы на меня внимания. А вот она не могла бросить беспомощного ребенка на произвол судьбы. Она старалась помочь всем нуждающимся. Именно поэтому она и была такой хорошей целительницей…

Я — целительница. Она научила меня всему. Может быть, этот малыш не случайно оказался на моем пути. Когда я впервые принесла в пещеру маленького раненого кролика, Айза решила, что я могла бы научиться исцелять. Нет, я действительно не могу оставить этого детеныша. Его тут же сожрут эти мерзкие гиены.

Но как мне перенести его в пещеру? Малейшая неосторожность — и сломанное ребро вопьется в легкие. Грудь малыша необходимо во что-то завернуть… Можно использовать тот кусок кожи, из которого я вырезала нагрудную полоску…»

Эйла свистнула, подзывая кобылу. Ее тяжелый груз не застрял ни разу, но Уинни занервничала пуще прежнего. Она чувствовала, что они находятся на львиной территории. Кобыла разнервничалась еще до начала охоты, ежеминутные же остановки, вызванные необходимостью вытаскивать застрявший груз, отнюдь не способствовали ее успокоению.

Эйла, которая теперь могла думать только о львенке, перестала обращать внимание на кобылу. Она обернула ребра львенка мягкой кожей и стала размышлять, как же ей перенести его к пещере. Это можно было сделать одним-единственным способом — взвалив малыша на спину Уинни.

Этого кобылица вынести уже не могла. Когда молодая женщина взяла на руки огромного котенка и попыталась взвалить его ей на спину, она попятилась назад, стараясь при этом освободиться от ненавистных ремней, стеснявших движения. Упершись в оленью тушу, она возмущенно захрапела и тут же отчаянно рванула вперед, не разбирая дороги. Завернутая в циновку оленья туша заскользила по земле, но уже в следующий миг уперлась в камень, отчего паника Уинни только усилилась.

Кобылка дернула так, что кожаные ремни лопнули, а лежавшие у нее на спине вьючные корзины с торчавшими из них копьями съехали набок, их содержимое тут же вывалилось на землю. Открыв от изумления рот, Эйла проводила взглядом понесшуюся вскачь кобылу, которой не мешали ни корзины, ни торчавшие из них длинные копья, вспахивавшие землю своими остриями.

Она тут же поняла, как можно перенести к пещере тело убитого оленя и раненого львенка. Выждав, когда Уинни подуспокоится, Эйла, опасавшаяся того, что кобыла может разбить ногу или пораниться, стала свистом подзывать ее к себе. Конечно, ей следовало бы отправиться за ней, но она боялась оставлять оленя и львенка, памятуя о затаившихся неподалеку гиенах. Как ни странно, но свист возымел действие. Этот звук ассоциировался у Уинни с любовью, безопасностью и отзывчивостью. Сделав широкий круг, она поспешила к женщине.

Эйла нежно обняла взмыленную, тяжело дышавшую кобылку, распустила ремни и принялась разглядывать ее ноги и грудь, желая убедиться в том, что лошадка осталась невредимой. Уинни стояла, широко расставив передние ноги. Она тыкалась Эйле в грудь своей мордой и время от времени жалобно ржала.

— Отдыхай, Уинни, отдыхай, моя хорошая, — приговаривала женщина, поглаживая все еще подрагивавшую от возбуждения и усталости кобылу. — Ты ведь понимаешь, я за тебя эту работу сделать не могу, верно?

Женщина и не думала гневаться на животное, которое не просто заартачилось и сбежало, но вдобавок ко всему еще и рассыпало по земле содержимое корзин. Она никогда не относилась к нему как к своей собственности, но видела в нем помощника и друга. Да, животное страшно перепугалось, но на то были веские причины. Эйле следовало понять, что может и чего не может лошадка. Понять, но не бранить ее. Любовь и свободная воля — вот что лежало в основе отношений Эйлы и Уинни.

Молодая женщина собрала разбросанные по земле вещи и взялась за переделку упряжи, сделав едва ли не основной ее частью древки копий. Травяная циновка, в которую была завернута оленья туша, крепилась непосредственно к древкам, становясь своеобразной поперечиной, что позволяло положить на них и львенка. Она осторожно опустила так и не приходящего в сознание малыша на жерди и примотала его к ним широкими ремнями. Все это время лошадка, начавшая привыкать к своей новой роли, стояла совершенно недвижно.

Повесив вьючные корзины, Эйла еще разок взглянула на львенка и забралась на кобылу. Они поехали в сторону долины. Новый способ перетаскивания груза оказался на удивление эффективным. Теперь, когда по земле тащились только жерди, им были не страшны многие препятствия, делавшие процесс перетаскивания груза таким утомительным и трудоемким. Лошадь пошла куда легче, и в скором времени они достигли сначала долины, а потом и пещеры. Только после этого Эйла позволила себе вздохнуть с облегчением.

Она остановилась возле реки, дав Уинни возможность передохнуть и утолить жажду, сама же вновь стала осматривать львенка. Он все еще дышал, но Эйла сомневалась в том, что ему удастся выжить. Она никак не могла взять в толк, почему этот львенок оказался на ее пути. В тот момент, когда она увидела малыша, она думала о своем тотеме. Может быть, Духу Пещерного Льва было угодно, чтобы она позаботилась об этом детеныше?

И тут ей в голову пришла совершенно иная мысль. Если бы она не решилась взять львенка с собой, ей ни за что не удалось бы придумать такие полозья. Ей помог ее тотем… Но было ли это открытие его даром? В конце концов Эйла пришла к мысли, что львенок появился на ее пути не случайно, и решила сделать все от нее зависящее, чтобы спасти ему жизнь.

Глава 11

— Джондалар, тебе не обязательно оставаться со мной. Ты можешь уйти в любой момент.

— С чего ты взял, что я остался здесь только из-за тебя? — ответил старший брат с неожиданным раздражением в голосе. Он не хотел выказывать своих истинных чувств, однако скрыть их ему не удавалось.

Он давно ждал этого, но все же до последней минуты не мог поверить в то, что его братец действительно решит остаться и жениться на Джетамио. Впрочем, он и сам не спешил покидать племя Шарамудои. Ему не хотелось возвращаться в одиночку, тем более что за время Путешествия он так сблизился с Тоноланом… А ведь в свое время он мгновенно отозвался на предложение брата отправиться в далекий путь…

— Зря ты со мной пошел.

Джондалар вздрогнул, крайне поразившись тому, что брату удалось прочесть его мысли.

— У меня было такое предчувствие, что я уже никогда не вернусь домой. И не то чтобы я надеялся на встречу с той единственной женщиной, которую я мог бы полюбить, нет… Просто мне казалось, что я буду идти и идти вперед, пока кто-то или что-то меня не остановит, понимаешь? Шарамудои — хорошие люди. Говорят, хорош тот человек, которого ты хорошо узнал. И все-таки мне хотелось бы остаться здесь и стать одним из них. Ты же — Зеландонии, Джондалар. Где бы ты ни был, ты всегда будешь Зеландонии. Твой дом там. Вернись, брат. Осчастливь одну из тамошних женщин. Ты заживешь на одном месте, у тебя будет большая семья, и ты станешь рассказывать детям своего очага о долгом Путешествии и о Маленьком Брате, который решил поселиться в чужеземных краях. Кто знает, что случится потом… Возможно, один из твоих или моих потомков вознамерится предпринять такое же Путешествие, чтобы повидаться с родней.

— Но ведь ты — такой же Зеландонии, как и я! Почему ты считаешь, что мне здесь не место?

— Во-первых, ты так никого и не полюбил, верно? Во-вторых, если бы это и произошло, ты предпочел бы вернуться вместе со своей избранницей к родным Пещерам.

— Вот-вот. Ответь мне, почему бы нам не прихватить с собой Джетамио? Умелая, умная, да и постоять за себя может. Такой и должна быть жена настоящего Зеландонии. Ты бы видел, как она охотится! Можешь не сомневаться, она выдержит и такой переход.

— Видишь ли, я не хочу попусту тратить время. Ведь на это Путешествие у нас уйдет целый год! Я нашел свою женщину и хочу с ней жить! Просто жить, понимаешь? У нас будет своя семья, свой очаг…

— Что случилось с моим Братом? Совсем недавно он хотел добраться до устья Великой Матери…

— Когда-нибудь я там окажусь. Спешить мне теперь некуда. Ты же знаешь, оно находится достаточно близко. Скорее всего я отправлюсь к морю вместе с Доландо — он выменивает у тамошних жителей соль. Возможно, мы прихватим с собой и Джетамио. Ей нравится путешествовать… Главное, чтобы отлучка была недолгой, иначе она начнет скучать по дому. Она любит свой дом. Матери своей она так и не увидела и сама едва не умерла от паралича. Главное для нее — ее дом, близкие ей люди. Я понимаю ее, Джондалар. Она очень похожа на моего Брата.

— С чего ты это взял? — хмыкнул Джондалар, стараясь не смотреть в глаза брату. — Ты влюбился — я нет, только и всего. — Высокий блондин заулыбался. — Серенио — настоящая красавица. Дарво нужен отец. Он уже и сейчас умеет оббивать неплохие кремневые орудия. Представляю, что будет потом…

— Большой Брат, я знаю тебя уже не первый день. То, что ты живешь с какой-то женщиной, не означает того, что ты ее любишь. Я знаю, что тебе нравится мальчонка, но разве это достаточный повод для того, чтобы остаться здесь и взять себе в жены его мать? Может, я не прав, но я твердо знаю одно — тебе лучше уйти. Отправляйся домой. Можешь взять в жены женщину с детьми, которых ты станешь учить обработке кремня, — это уже твое личное дело. Главное — возвращайся домой.

Не успел Джондалар ответить своему брату, как к ним подбежал запыхавшийся мальчик лет десяти. Высокий и худой, он поражал не по-мальчишески красивыми и тонкими чертами лица. Его русые волосы были прямыми и мягкими, карие глаза светились умом.

— Джондалар! — выпалил он. — Где только я вас не искал! Доландо готов, речные люди ждут.

— Скажи им, что мы идем, Дарво, — ответил высокий блондин на языке племени Шарамудои. Мальчик понесся вперед, братья же чинно последовали за ним. Неожиданно Джондалар приостановился и с улыбкой, свидетельствовавшей о его искренности, добавил: — Настало время исполнения желаний, Маленький Брат. Честно говоря, я предполагал, что ты выкинешь что-нибудь эдакое… Но, должен заметить, избавиться от меня тебе не удастся. Не каждый же день твой родной брат находит женщину своей мечты! Нет, ради любви доний я просто обязан присутствовать на этой церемонии!

Лицо Тонолана озарилось улыбкой:

— Ты знаешь, Джондалар, когда я впервые увидел Джетамио, я принял ее за дух Матери, явившийся ко мне для того, чтобы скрасить мое Путешествие в тот мир. Я готов был идти за ней куда угодно… То же самое я могу сказать и сейчас.

Джондалар, шедший за Тоноланом, нахмурился. Решимость брата следовать за женщиной куда угодно встревожила его не на шутку.

Тропа петляла по крутому склону, поросшему густым темным лесом, поднимаясь все выше и выше. Вскоре они вышли из леса и оказались у подножия каменной стены, которая привела их к краю высокого утеса. Вырубленный людьми проход вдоль стены был настолько широким, что позволял разойтись идущим навстречу друг другу людям. Джондалар по-прежнему следовал за братом. Оказавшись на краю утеса, он увидел далеко внизу широкую полноводную реку Великую Мать, вид которой неизменно вызывал у него содрогание, хотя они и провели всю эту зиму с племенем Шамудои в Пещере Доландо. И все-таки он предпочитал этот открытый путь всем остальным.

Далеко не все семьи людей селились в пещерах. Многие устраивали свои жилища на открытых местах, однако естественные каменные прибежища ценились куда выше (особенно в зимнюю пору). Ради пещеры или хотя бы каменного козырька люди были готовы поступиться очень и очень многим. Каменные прибежища могли находиться в труднодоступных или малопривлекательных местах. Так или примерно так люди жили всюду, и все-таки Джондалару, который и сам провел детство среди отвесных скал, не доводилось видеть ничего подобного Пещере племени Шамудои.

В куда более древнюю эпоху земная кора, состоявшая из осадочного песчаника, известняка и глинистого сланца, стала местами вздыбливаться горными пиками, покрытыми вечными снегами. Более плотные кристаллические породы, извергавшиеся из жерл вулканов, появлявшихся вследствие того же поднятия, стали смешиваться с породами, составлявшими кору. Равнина, которую братья пересекли предыдущим летом, некогда являлась дном большого внутреннего моря, окруженного со всех сторон высокими горами. По прошествии нескольких миллионов лет морские воды смогли проточить кряж, некогда соединявший северный и южный горные массивы, и котловина опустела.

Горы уступали воде нехотя — они позволили ей смыть только самые податливые породы и тут же ограничили образовавшийся при этом проход твердыми кристаллическими стенами. Реки Великая Мать, Сестра и все их притоки, сливавшиеся в единое грозное целое, вытекали из котловины именно через него. На протяжении около ста миль, река еще четыре раза оказывалась скованной теснинами, на сравнительно небольшом расстоянии от которых находилось и ее устье. Местами она разливалась на целую милю, а кое-где ее скалистые берега разделяло расстояние всего в две сотни ярдов.

В неспешном процессе пробивания стомильной горной толщи воды отступающего моря превращались в реки, водопады и озера, многие из которых оставили свой след, заметный и поныне. Высоко на левой стене, неподалеку от начала первой теснины возник широкий и протяженный каменный выступ с удивительно гладкой поверхностью. Некогда здесь был небольшой залив, укромная бухточка озера, образованного разлившейся рекой. Однако время и вода сделали свое дело. От озера осталась лишь подковообразная терраса, находившаяся даже во время бурных весенних паводков куда выше нынешнего уровня вод.

С отвесным обрывом берега граничило ровное, поросшее разнотравьем поле. Слой почвы здесь был крайне скуден — на дне ям, вырытых под котелками для приготовления пищи, уже виднелась скальная порода. В средней части террасы появлялись небольшие кустики и деревца, росшие главным образом возле разрушенных временем боковых стен былой вымоины; у задней ее стены они становились повыше и погуще. Цепкие сухие кустики виднелись и на склоне, круто уходившем вверх. В задней части боковой стены находилось то, ради чего люди выбрали для жительства именно эту террасу, — глубоко подмытый водами карниз, сложенный из песчаника. Здесь было оборудовано сразу несколько жилищ с деревянными стенами. В центральной части промоины имелась круглая открытая площадка, где располагались главный и несколько малых очагов. Это и было местом собраний племени Шамудои.

С утеса, располагавшегося прямо напротив жилищ, спадал уступами высокий узкий водопад. Его воды шумно низвергались в небольшое озерцо, из которого вытекал ручей, бежавший вдоль стены к дальнему концу террасы. Там-то Доландо и несколько других мужчин и поджидали Тонолана и Джондалара.

Доландо приветствовал показавшихся из-за скалы братьев и тут же начал спускаться вниз. Джондалар скакал с камня на камень вслед за братом. К тому времени, когда он достиг дальней стены, Тонолан уже вступил на опасную тропку, шедшую вдоль ручья, сбегавшего через ряд уступов и террас к реке. Кое-где тропка оснащалась высеченными в камне ступенями и веревочными поручнями — без них спуск становился бы невозможным. Даже в самый разгар лета камни были скользкими от покрывавшей их водяной пыли, стоявшей над ревущим каскадом водопадов. Зимой же пройти по этой тропе не смог бы никто — она покрывалась толстым слоем льда.

Весной тропка была местами залита водой, местами забита льдом, однако это не мешало и охотникам на серн племени Шамудои, и речным жителям племени Рамудои носиться по ней вверх и вниз, подобно горным козлам, обитавшим на окрестных склонах. Наблюдая за тем, как Тонолан скачет с камня на камень, Джондалар решил, что кое в чем его младший брат был прав. Проживи он в этих краях хоть всю жизнь, он ни за что не привык бы к этому спуску. Он посмотрел на бурную огромную реку, шумевшую далеко внизу, и, холодея от ужаса, стал спускаться вниз.

Как благодарен он был тем людям, которые протянули здесь веревки, и какое облегчение он испытал, оказавшись на берегу реки! Покачивавшийся на волнах плот, сделанный из множества бревен, по контрасту показался ему недвижимой безопасной твердью. На помосте, занимавшем большую часть плота, находилось несколько деревянных построек, схожих с теми, что располагались под козырьком из песчаника.

Джондалар обменялся приветствиями с обитателями плавучих домов и направился к дальнему краю плота, где находилась лодка, в которую в эту минуту усаживался Тонолан. Едва Джондалар взобрался на борт, Рамудои отвязали лодку от плота и поплыли вверх по течению, дружно загребая длинными веслами. Разговор был сведен до минимума. Весеннее таяние снегов привело к сильному подъему воды, и потому людям Доландо постоянно приходилось следить за проплывавшими мимо лодки льдинами и корягами. Джондалар откинулся на спинку своего сиденья и лишний раз поразился уникальным взаимоотношениям в племени Шарамудои.

Люди, с которыми ему доводилось встречаться, ранее тяготели к той или иной специализации. В некоторых случаях мужчины выполняли преимущественно одни виды работ, женщины — другие, и это обычно приводило к столь тесной ассоциации с половыми признаками, что мужчины наотрез отказывались выполнять женскую, а женщины — мужскую работу. В других случаях основой специализации являлся возраст: на плечи молодых ложилось выполнение всех тяжелых работ, старики же занимались только посильными делами, не требовавшими особенного напряжения сил. В ряде сообществ детьми занимались только их матери, в других — детей воспитывали старики (как мужчины, так и женщины).

У племени Шарамудои специализация имела совершенно особый характер: внутри племени возникли две обособленные и одновременно тесно взаимосвязанные группы. Шамудои охотились на серн и других животных, обитавших в окрестных горах, Рамудои же охотились — это походило именно на охоту — на огромных, до тридцати футов длиной, осетров. Кроме того, они занимались ловлей окуня, щуки и карпа. Подобное разделение труда могло бы привести сообщество Шарамудои к распаду на два отдельных племени, однако зависимость их друг от друга была настолько сильной, что этого не происходило.

Шамудои разработали способ выделки красивой мягкой кожи из шкуры серны. Они с успехом торговали такой кожей, выменивая на нее все необходимое. Способ этот хранился в секрете, однако Джондалар знал, что при обработке шкур Шамудои используют жир какой-то рыбы. Рамудои изготавливали лодки из дуба. При их строительстве использовались также бук и сосна, а длинные боковины крепились к бортам с помощью лозняка и тиса. Найти подходящее дерево мог только горный народец — речное племя не обладало потребными для этого знаниями. Это обстоятельство способствовало сохранению их связей.

В племени Шарамудои с каждой семьей Шамудои была связана сложными родственными узами определенная семья Рамудои, при этом родство их могло быть и кровным. Джондалар не мог оценить эти связи во всей их полноте, но после того, как его брат взял бы в жены Джетамио, у него появилось бы множество «родственников» в обеих группах, хотя невеста Тонолана не имела ни с одним из них кровных связей. Стороны брали на себя определенные взаимные обязательства при общении с новыми родственниками. Использовались специальные словесные формулы.

Поскольку сам Джондалар оставался неженатым мужчиной, он мог в любую минуту покинуть племя Шарамудои, хотя последних больше обрадовало бы его решение остаться с ними. Узы же, связывавшие две родственные группы, были настолько сильны, что при переселении людей племени Шамудои, решивших обосноваться в новой пещере, связанной с ними семье племени Рамудои не оставалось ничего иного, как только отправиться вслед за ними.

В тех случаях, когда родственная семья отказывалась, а какая-то иная семья выказывала желание отправиться вместе с людьми Шамудои, родственные узы передавались последней путем совершения особого ритуала. В принципе Шамудои могли настоять на том, чтобы вместе с ними отправились именно их родичи, ибо на суше верховенство принадлежало им. Впрочем, определенными правами обладали и Рамудои. Они могли отказаться перевозить своих родственников или участвовать вместе с ними в поисках пригодного для жительства места, поскольку на воде старшими были они. На практике же столь важные решения, как переезд в другое место, вырабатывались совместно.

В этих же сообществах складывались и другие отношения, как практического, так и ритуального характера, многие из которых, так или иначе, были связаны с лодками. Хотя на воде решение всех вопросов являлось прерогативой племени Рамудои, сами лодки принадлежали людям Шамудои. Между сторонами могли возникать сложные споры по поводу имущества, однако на практике все обстояло куда проще. Помимо прочего, споры возникали крайне редко. Мирному сосуществованию сторон способствовало совместное владение собственностью и молчаливое взаимопонимание и уважение интересов и прав другой стороны.

В постройке лодок участвовали и те и другие, поскольку для нее были необходимы как плоды земли, так и знание воды. Ритуал только укреплял эту связь: женщинам обеих групп разрешалось вступать в брак лишь с тем мужчиной, который внес свой вклад в строительство лодки. Для того чтобы взять себе в жены любимую женщину, Тонолану прежде всего следовало участвовать в постройке или в перестройке лодки.

Джондалар ждал начала постройки лодки с неменьшим нетерпением. Его очень интересовали лодки и все связанное с их изготовлением и управлением. И все-таки его не мог не огорчать повод, повлекший за собой это строительство: причиной всего стало решение его брата остаться и взять себе в жены женщину из племени Шамудои. Этот народец сразу привлек его внимание. Легкость, с которой они плавали по реке, охотясь на огромных осетров, казалась ему чем-то сверхъестественным.

Они прекрасно знали эту огромную своенравную реку, страшившую Джондалара своими размерами и мощью. Оценить ее, находясь в лодке, было невозможно. В зимнюю пору, когда тропа, шедшая вдоль каскада водопадов, покрывалась льдом и становилась непроходимой, сообщение между племенами осуществлялось посредством веревок и больших плетеных платформ, опускавшихся с кручи к плоту племени Рамудои.

Когда Джондалар и Тонолан впервые попали на стоянку, водопад еще не застыл, однако брат вряд ли смог бы подняться к террасе самостоятельно. Братьев подняли туда в корзине.

Увидев реку с этой головокружительной высоты, Джондалар впервые смог по-настоящему рассмотреть Великую Мать. Вид огромных бурунов и страшных стремнин потряс его настолько, что сердце его обмерло, а кровь отхлынула от лица. Разлившиеся могучим потоком воды, сопутствовавшие чудесному рождению реки Великой Матери, внушали благоговейный ужас.

Вскоре он узнал, что к террасе возможно подняться и по другой — более длинной и более пологой — тропке. Она являлась составной частью тропы, шедшей через горные перевалы с запада на восток и спускавшейся к широкой пойме реки у восточного края прохода. Западная часть тропы, проходившая через предгорья и горные плато, была куда более сложной, с множеством спусков к реке. К одному из таких мест они и плыли.

Гребцы уже выводили лодку из стремнины, направляя ее к серому песчаному берегу, где выстроилась группа людей, приветственно размахивавших руками. Вдруг чей-то окрик заставил Джондалара обернуться.

— Смотри, Джондалар! — воскликнул Тонолан, указывая вверх по течению.

Оттуда на них надвигался огромный сверкающий айсберг. Свет, отражавшийся во множестве граней полупрозрачного монолита с лазурного цвета сердцевиной, окутывал ледяную глыбу призрачным сиянием. Гребцы тут же изменили направление движения и скорость лодки и, быстро выведя ее на безопасное место, застыли, наблюдая за бесстрастно проплывавшей мимо них сверкающей, дышащей холодом ледяной горой.

— Никогда не садись спиной к реке Великой Матери, — донеслись до Джондалара слова сидевшего перед ним человека.

— Этому подарку мы наверняка обязаны реке Сестре, Маркено, — заметил мужчина, сидевший рядом.

— Как мог попасть сюда… большой лед, Карлоно? — поинтересовался Джондалар.

— Ледяная гора… — поправил его Карлоно. — Там, в горах, есть ледник… — Он указал движением головы на белоснежные пики, находившиеся у него за спиной, и, вновь приналегши на весло, добавил: — Может быть, его принесло сюда с севера, где берет начало Сестра… Она поглубже, да и рукавов у нее поменьше — особенно в это время года. Эта гора куда больше, чем тебе кажется. Большая ее часть скрыта под водой.

— Трудно поверить… такая большая ледяная гора… так далеко заплыла, — сказал Джондалар.

— Лед идет по реке каждый год. Хотя такие глыбы, как эта, — редкость. Льдина долго не протянет — достаточно слабого удара, чтобы она раскололась на части. Немного ниже по течению начинаются подводные скалы — скорее всего там-то это и произойдет, — ответил Карлоно.

— Она могла столкнуться и с нами. Только в этом случае разбилась бы не она, а мы, — заметил Маркено. — Именно поэтому я и сказал: никогда не поворачивайся спиной к реке.

— Маркено прав, — утвердительно кивнул Карлоно. — От нее можно ждать чего угодно. Эта река знает, как напомнить о себе.

— Прямо как некоторые женщины, правда, Джондалар?

Джондалар внезапно подумал о Мароне. Улыбка, появившаяся на лице Тонолана, свидетельствовала о том, что он имел в виду именно ее. Давненько он не вспоминал об этой женщине, которая полагала, что Джондалар женится на ней во время Летнего Схода. Увидится ли он с ней вновь? Она была красавицей… Впрочем, Серенио тоже красива. В некоторых отношениях она даже лучше Мароны. Да, Серенио была старше Джондалара, но его всегда влекли такие женщины. Почему бы ему не взять пример с Тонолана — завести семью и остаться в племени Шарамудои?

«Сколько времени мы в пути? Больше года. Мы покинули Пещеру Даланара прошлой весной. Тонолан уже не вернется домой… Тонолан и Джетамио… Джондалар, может, тебе стоит задержаться? Нет, сейчас лучше не обращать на себя внимания. Серенио может подумать, что это отговорка… Лучше потом…»

— Что вы так долго? — спросили их с берега. — Мы ждали вас, хотя шли издалека.

— Нам пришлось разыскивать этих двоих. По-моему, они пытались от нас спрятаться, — ответил Маркено со смехом.

— Прятаться поздно, Тонолан! Она тебя уже подцепила! — ответил человек с берега, входя в воду вслед за Джетамио, для того чтобы подтащить лодку к берегу. При этом он сделал рукой характерный жест, изображавший удар острогой.

Джетамио покраснела и смущенно улыбнулась:

— Добыча отменная, Бароно, ты так не считаешь?

— Ты хороший охотница, — тут же нашелся Джондалар. — Изловить его не удавалось еще никакой женщина.

Раздался дружный смех. Хотя его владение их языком оставляло желать лучшего, всем было приятно уже и то, что он решил поучаствовать в этом шутливом разговоре.

— А как можно изловить такую крупную рыбину, как ты, Джондалар? — спросил Бароно.

— Для этого нужна подходящая наживка! — усмехнулся Тонолан.

После того как нос лодки вытянули на узкую полоску грубого песка и все сошли на берег, лодку перенесли на большую прогалину, находившуюся посреди густого леса, состоявшего преимущественно из скального дуба. Эта поляна использовалась людьми уже не первый год. То тут, то там виднелись бревна, колоды и щепки. Перед широким навесом теплился на удивление скромный костерок, хотя дров вокруг было в избытке, — иные из бревен лежали здесь так давно, что уже начали гнить. На прогалине сразу в нескольких местах кипела работа, и можно было наблюдать строительство лодок на различных стадиях.

Прибывшие опустили лодку, на которой они приплыли, на землю, и поспешили к манящему теплу костра. Несколько человек тут же оставили работу и присоединились к ним. Из вместительной выемки, сделанной в толстом бревне, поднимался ароматный пар свежезаваренного травяного чая. Вскоре это необычное корыто уже опустело. Неподалеку высилась горка округлых голышей, собранных на берегу реки; в грязном ручейке, струившемся за бревном, лежал ком мокрых листьев различных растений и трав.

Корыто пора было наполнять вновь. Двое мужчин качнули толстое бревно, чтобы выплеснуть из корыта остатки заварки, третий занялся тем, что стал вкладывать голыши в раскаленные уголья. Вода, использовавшаяся для заварки чая, и сам чай разогревались с помощью этих камней. После веселых подкалываний и насмешек, единственным объектом которых являлась будущая пара, собравшиеся поставили наземь чашки, сделанные из древесины и фибры, и вернулись к своим делам. Тонолана повели к краю прогалины. Он должен был пройти обряд инициации, суть которого сводилась к участию в постройке лодки. Ему предстояло выполнить простую, но тяжелую работу — свалить дерево.

Джондалар завязал беседу с Карлоно, вождем племени Рамудои. Разумеется, они говорили на излюбленную тему — о лодках. Он задавал ему вопрос за вопросом.

— Из какого дерева делаются самые лучшие лодки?

Карлоно, которому явно импонировал интерес не по годам рассудительного и сообразительного чужака, пустился в пространные рассуждения.

— Лучше всего брать зеленый дуб. Он и стойкий, и одновременно податливый, прочный, но не тяжелый. Когда его древесина высыхает, она теряет гибкость. Дерево можно срубить и зимой. Такие бревна могут лежать в озере или в болоте в течение целого года или даже двух, при этом древесина насквозь пропитывается водой и обрабатывать ее становится трудно. Придать лодке равновесие тоже непросто… И все-таки главное в этом деле — выбрать правильное дерево.

Карлоно направился к лесу.

— Оно должно быть большим? — спросил Джондалар.

— Дело не только в размере. Для основания и обшивки нужны высокие деревья с совершенно прямым стволом. — Карлоно повел высокого Зеландонии к той части леса, где деревья росли погуще. — В густом лесу деревья тянутся к солнцу. Ты понимаешь, о чем я…

— Джондалар!

Старший брат повернулся к окликнувшему его Тонолану. Тот и еще несколько мужчин стояли возле могучего дуба, окруженного высокими стройными деревцами, прямые стволы которых начинали ветвиться высоко вверху.

— Как я рад тебя видеть! Маленький Братик не сможет обойтись без твоей помощи. Ты ведь понимаешь, я не смогу жениться до той поры, пока не будет построена новая лодка. Для этого я должен срубить дерево… — Он выразительно указал кивком на росшее рядом высокое дерево. — Из него будут делаться какие-то там пояса. Ты только посмотри на этого исполина! Я даже и не думал, что деревья могут быть такими большими. Рубить его можно целую вечность. Большой Брат, похоже, мне придется жениться в весьма и весьма преклонном возрасте!

Джондалар улыбнулся и покачал головой:

— Пояса — это доски, из которых делаются борта больших лодок. Если ты действительно хочешь примкнуть к племени Шарамудои, тебе придется научиться не только этому.

— Я буду Шамудои. На лодках пусть плавают Рамудои. Уж лучше охотиться на серн — я в этом кое-что смыслю. Доводилось же мне охотиться на каменных козлов и муфлонов. Может, ты мне все-таки поможешь? Тут в одиночку явно не справиться…

— Я не хочу, чтобы бедняжка Джетамио ожидала тебя до самой старости… Придется прийти на помощь. К тому же мне хочется посмотреть, как они строят эти свои лодки… — ответил Джондалар и, повернувшись к Карлоно, сказал на языке Шарамудои: — Джондалар поможет рубить дерево? Поговорить мы сможем потом, правда?

Карлоно улыбнулся в знак согласия и, сделав несколько шагов в сторону, стал наблюдать за Тоноланом. Из-под топора полетели первые щепки. Впрочем, Карлоно стоял здесь недолго. На то, чтобы повалить лесного великана, мог уйти и весь день. К окончанию работы здесь должны были собраться все присутствующие.

Продольные удары, направленные едва ли не по касательной к стволу, чередовались с ударами поперечными, перерубавшими отслаивавшиеся от ствола тонкие щепы. Вонзить каменный топор на достаточно большую глубину невозможно, ибо его лопасть должна быть толстой (иначе она будет слишком непрочной). Дерево не столько рубилось, сколько подтачивалось с разных сторон. Работа шла крайне медленно, однако каждый новый удар приближал их к сердцевине древнего гиганта.

День уже клонился к концу, когда Тонолану было предоставлено право самостоятельно завершить эту многотрудную работу. К дереву собрались все присутствовавшие. Тонолан совершил еще несколько рубящих ударов и, услышав громкий треск, отскочил в сторону. Высоченный дуб стал валиться набок — сначала медленно, затем все увереннее и быстрее. Исполинское дерево кренилось все ниже и ниже, ломая ветви и стволы своих молодых собратьев, и наконец с оглушительным треском рухнуло наземь. Оно подскочило, отчаянно встряхнув всеми своими ветвями, и замерло уже навсегда.

В лесу установилась полнейшая тишина, казавшаяся благоговейной. Замолкли даже птицы. Величественный древний дуб был повержен, отсечен от своих живительных корней. Светлый пень казался свежей раной, появившейся на смуглом теле леса, безмолвно сносящего боль. Исполненный достоинства, Доландо встал перед пнем и, медленно опустившись на колени, выкопал в земле небольшую ямку и бросил в нее желудь.

— Пусть же Всеблаженная Мудо примет нашу жертву и даст жизнь другому дереву, — произнес он важно, после чего присыпал желудь землей и вылил на него чашку воды.

Когда они вступили на тропу, ведущую к далекой террасе, солнце, золотившее длинные цепи облаков, уже готово было скрыться за окутанным дымкой горизонтом. Прежде чем они успели достигнуть древней вымоины, цвет облаков стал совершенно иным: золото и бронза уступили место сначала алой, а затем куда более темной розовато-лиловой краске. Когда они стали огибать скальный уступ, Джондалар остановился, пораженный красотой открывшейся его взору картины. Он сделал несколько шагов вперед, совершенно забыв об опасностях, подстерегавших его на крутой горной тропке. Река Великая Мать, спокойная и степенная, отражала в своих водах изменчивые небеса и тени пологих гор. Под обманчиво гладкой поверхностью угадывалась бурная жизнь ее глубин.

— Красиво, правда?

Джондалар обернулся на голос и улыбнулся, узнав поднимавшуюся вслед за ним женщину.

— Да, Серенио. Красиво.

— Этой ночью у нас будет большой праздник. Он устраивается в честь Джетамио и Тонолана. Они ждут… Ты тоже должен прийти на него, слышишь?

Серенио повернулась, чтобы уйти, но Джондалар схватил ее за руку и заглянул в ее глаза, в которых отражались последние краски догорающего заката.

Необычайно мягкая и покладистая, она была всего на несколько лет старше его самого. Но это совершенно не сказалось на ней. Она не испытывала ни уныния, ни усталости, ничего не ждала и ничего не требовала от других. Гибель первого супруга, смерть возлюбленного, с которым они не успели сочетаться браком, выкидыш — все это не могло не наполнить ее душу печалью. Сжившись с ней, Серенио научилась принимать чужую боль так же близко, как и свою. Что бы ни было причиной горя или разочарования ее соплеменников, они неизменно приходили именно к ней. Она умела утешить и успокоить любого, ибо искренне сострадала несчастным, ничего не требуя от них взамен.

Благодаря своей способности успокаивать обезумевших от горя или от страха она часто помогала Шамуду и усвоила кое-какие навыки целителя. Поэтому Джондалар и познакомился с ней — она помогала целителю привести Тонолана в чувство. Когда тот выздоровел и достаточно окреп, ему позволили поселиться у очага Доландо, Рошарио и, конечно же, Джетамио. Джондалар же стал жить вместе с Серенио и ее сыном Дарво. Она не просила его об этом. Он мог этого не делать.

Прежде чем направиться к костру, он коснулся ее щеки губами. Он подумал, что в глазах Серенио отражается какая-то затаенная мысль, но проникнуть в их глубину ему никогда не удавалось. Джондалар поспешил отогнать непрошеную мысль о том, что он должен бы благодарить ее за это. Казалось, она знала его лучше, чем знал себя он сам, знала о его неспособности полностью отрешиться от себя и потерять голову от любви, как это произошло с Тоноланом. Она понимала и то, что своим необычайным пылом и страстью он прежде всего пытался восполнить недостаток эмоций и придать своим чувствам глубину и основательность. Она принимала его, как принимала нередко случавшиеся с ним приступы тоски и уныния, не думая ни обвинять, ни поучать белокурого чужеземца.

При этом она оставалась совершенно открытой — в ее улыбке и словах никогда не чувствовалось и тени искусственности или некоего тайного умысла. Возможно, своей кажущейся неприступностью она была обязана именно этому необычному спокойствию и собранности. Выражение ее лица менялось только тогда, когда она смотрела на своего сына.

— Что это вы так долго? — спросил мальчик, едва завидев Серенио и Джондалара. — Все уже давно хотят есть — только вас и ждут.

Дарво заметил Джондалара и свою мать, стоявших у края утеса, однако не стал мешать им. Вначале чужеземец вызывал у него ревнивые чувства, ибо он отвлекал на себя часть материнского внимания, коим Дарво прежде владел безраздельно, но вскоре мальчик понял, что у него появился новый друг, и резко изменил свое отношение к чужеземцу. Джондалар подолгу разговаривал с ним, рассказывал о приключениях, происшедших с ними за время Путешествия, об охотничьих приемах и об обычаях и нравах разных племен. О чем бы он ни говорил, мальчик слушал с неослабным интересом, тем более что Джондалар время от времени показывал ему способы изготовления каменных орудий, а мальчик осваивал их с поразительной быстротой.

Когда брат Джондалара решил сочетаться с Джетамио, радости подростка не было предела. Мальчику очень хотелось, чтобы Джондалар тоже остался с ними и взял себе в жены его мать. Он очень боялся помешать развитию их отношений и потому старался держаться поодаль.

Надо заметить, Джондалар и сам размышлял примерно о том же весь этот день. Он мог думать только о Серенио. Светловолосая и стройная, она была настолько высокой, что доходила ему до подбородка. Мать и сын были похожи как две капли воды, хотя во взгляде карих глаз Дарво не чувствовалось той удивительной безмятежности, которая отличала его мать.

«Я был бы счастлив с Серенио… — подумал он. — Может, мне следует поговорить с ней?»

В эту минуту он действительно желал ее, желал жить вместе с ней.

— Серенио…

Она перевела на него свой взгляд и тут же поддалась магнетическому воздействию его неправдоподобно голубых глаз. На ней сфокусировалось его желание, его жажда. Сила харизмы Джондалара — неосознанной и оттого еще более мощной — застала ее врасплох. Барьеры, столь тщательно воздвигавшиеся ею все эти годы, дабы оградить себя от боли, разом рухнули. Она вновь стала такой же открытой и ранимой, какой была прежде.

— Джондалар…

Ее интонация не оставляла сомнений.

— Я… Я много думал сегодня. — Он с трудом находил нужные слова. — Тонолан… Мой брат… Долго ходили вместе. Теперь он полюбил Джетамио и хочет остаться. Если ты… Я хотел бы…

— Эгей, вы, двое! Все хотят есть, да и еда стынет… — Заметив, как смотрят друг на друга его брат и Серенио, Тонолан осекся и добавил уже совсем иным тоном: — Ох… Прости, Брат… Кажется, я вам помешал…

Они тут же отшатнулись друг от друга. Момент был упущен.

— Все нормально, Тонолан. Нам не следовало так задерживаться. Поговорить мы сможем и потом, — ответил Джондалар.

Он вновь посмотрел на Серенио. Она казалась смущенной и испуганной, как будто не понимала, что на нее нашло в эту минуту и как ей восстановить щит былого самообладания.

Они вошли под козырек и тут же почувствовали тепло большого костра, полыхавшего в главном очаге. При их появлении присутствующие стали занимать места возле Тонолана и Джетамио, которые стояли на центральной площадке, находившейся за костром. Праздник Обета являлся началом продолжительных празднеств, кульминацией которых были Брачные Торжества. В течение всего этого периода общение и контакты будущей пары строго регламентировались.

Присутствующие образовали широкий круг, в центре которого стояли Джетамио и Тонолан. Они держались за руки и смотрели друг на друга так, словно желали подтвердить обет верности и поделиться своей радостью со всем миром. Шамуд сделал несколько шагов вперед. Джетамио и Тонолан опустились на колени, чтобы целитель и духовный вождь племени мог надеть на их головы венцы, сплетенные из веток цветущего боярышника. Они продолжали держаться за руки и тогда, когда их повели вокруг костра. Все прочие последовали за ними. Трижды обойдя очаг, они вернулись на прежнее место. Круг их любви объял собой всю Пещеру племени Шарамудои.

Шамуд вновь приблизился к будущей паре и, подняв руки, возгласил:

— Жизнь — это круг, который начинается и заканчивается Великой Матерью, Первой Матерью, тяготившейся своим одиночеством и потому решившей создать все живое. — Его громкий, звонкий голос отражался эхом от дальней стены вымоины. — Преблагая Мудо — наше начало и наш конец. Из Нее мы выходим и в Нее же мы возвращаемся. Все, что мы имеем, дарует нам Она. Мы — Ее дети, ибо Она — источник всяческой жизни. Она одаривает нас от щедрот Своих. Мы живы Ее телом — пищей, водой, кровом. От Ее духа исходят дар мудрости и доброты, таланты и способности, вдохновение и дружество. Но самый великий Ее Дар — всеохватная любовь. Великая Мать Земля черпает радость в счастье Своих детей. Она радуется нашей радостью и потому ниспосылает нам чудесный Дар Радости. Обретая сей великий дар, мы славим Ее и кланяемся Ей. Своих избранников Она наделяет еще большею наградой — Даром созидать Жизнь. — Шамуд выразительно посмотрел на молодую женщину. — Джетамио, ты относишься к числу этих счастливцев. Восславь Мудо, и Она наделит тебя даром Жизни, — ты сможешь привести в мир нового человека. И помни — Дух Жизни приходит от Великой Матери и принадлежит только Ей. Тонолан, когда ты примешь на себя обязательство заботиться о другом, ты уподобишься Той, Которая заботится обо всех нас. Должным Ее почитанием ты сподобишься творящей силы, которая сможет наделить детей этой женщины или любой другой избранницы Мудо твоим духом. — Шамуд обвел взглядом соплеменников. — Каждый из нас может стать обладателем этих даров. Не забывайте о должном отношении к своим ближним и к Той, Которой мы обязаны всем.

Тонолан и Джетамио заулыбались и, дождавшись, когда Шамуд отойдет назад, сели на плетеные циновки. Это служило сигналом к началу празднества. Молодой паре поднесли хмельной напиток, изготовленный из цветов одуванчика и меда, настаивавшийся с прошлого новолуния. Через какое-то время чаши с этим напитком были розданы и всем остальным.

Дразнящие запахи лишний раз напомнили им о тяжких трудах этого долгого дня. Скучать не пришлось и тем, кто остался на террасе, — об этом свидетельствовало первое блюдо, отличавшееся совершенно замечательным ароматом. Маркено и Толи, представлявшие родственное семейство Рамудои, поднесли Тонолану и Джетамио только что зажаренных, нанизанных на палочки сигов, что были изловлены этим утром. Отвар ароматного лесного щавеля, листья которого превратились в буро-зеленую кашицу, служил соусом.

Джондалар немедленно оценил вкус этой необычной, неведомой ему приправы, прекрасно подходившей для рыбы. Вместе с первым блюдом по кругу были пущены и корзинки с какой-то снедью. Едва Толи уселась возле Джондалара, тот полюбопытствовал, что же находится в этих корзинах.

— Буковые орешки, собранные прошлой осенью, — ответила она и тут же стала рассказывать ему о том, как орешки с помощью маленьких кремневых ножей освобождаются от плотной коричневой скорлупы, как их поджаривают при постоянном помешивании в плоских корзинах и, наконец, обваливают в морской соли.

— Соль принесла Толи, — вмешалась в разговор Джетамио. — Это один из ее свадебных подарков.

— Толи, скажи, много ли людей Мамутои живет возле моря? — спросил Джондалар.

— Нет. Считается, что наш клан живет очень близко к Морю Беран. Большая часть Мамутои живет на севере. Мамутои — охотники на мамонтов, — гордо заметила она. — Каждый год мы отправляемся охотиться на север.

— Как ты смог сочетаться браком с женщиной из племени Мамутои? — спросил светловолосый Зеландонии у Маркено.

— Я похитил ее, — ответил тот, подмигнув полной молодой женщине.

Толи заулыбалась.

— Это правда, — кивнула она. — Разумеется, потом мы все уладили…

— Я встретился с ней во время своей торговой экспедиции на восток. Мы дошли до самой дельты Матери. Это была моя первая поездка. Меня не интересовало, из какого она племени — Шарамудои или Мамутои. Я знал одно: без нее я назад не вернусь.

Маркено и Толи рассказали о тех проблемах и трудностях, которые были вызваны их решением вступить в брак. После длительных переговоров представители обоих племен решили, что ему следует «украсть» свою избранницу, выполнив при этом ряд условий ритуального характера, тем более что сама Толи нисколько не возражала против этого и такие случаи бывали и прежде.

Людские поселения были крайне редки и отдалены на такие расстояния, что обжитые племенами территории не соприкасались друг с другом. По этой причине чужеземцы обычно не вызывали у аборигенов враждебных чувств. Первоначальная настороженность и изумление через какое-то время сменялись спокойным безразличием или даже искренним радушием. Многие охотничьи племена привыкли к длительным странствиям, связанным с сезонными климатическими изменениями (они, как правило, сопровождали мигрирующие стада животных), в некоторых из них существовала давняя традиция индивидуальных Путешествий.

Определенные трения могли возникнуть лишь при близком знакомстве. Впрочем, если какие-то проявления враждебности и встречались, о них знали лишь внутри племени. Характер взаимоотношений складывался в соответствии с определенным ритуалом, которому старались следовать стороны. Господствовавшие в ту пору законы не были жестко фиксированы, однако в основном совпадали у большинства племен того или иного региона. Между племенами Шарамудои и Мамутои установились хорошие торговые отношения; в их обычаях и языках имелось много схожих моментов. У первых Мать Великая Земля носила имя Мудо, у вторых — Мут, но и у тех и у других она являлась Богиней, Прародительницей и Праматерью.

Мамутои обладали развитым представлением о себе как народе, что делало их открытыми и дружелюбными. Будучи собранными в группу, они не боялись никого и ничего, ибо ничто не может устрашить настоящих охотников на мамонтов. Дерзкие, уверенные в себе, несколько простодушные, они считали выдвинутые ими условия чем-то самоочевидным. Маркено они таковыми не казались, и потому переговоры велись достаточно долго, хотя речь шла о таком заурядном деле, как женитьба.

Толи была типичной представительницей своего племени: открытая, радушная, уверенная в том, что нравится решительно всем. Надо заметить, эти качества действительно располагали к себе многих. Никто и не думал оскорбляться или обижаться, когда она задавала собеседнику вопросы интимного свойства, — все понимали, что она делает это безо всякого тайного умысла. Она говорила именно то, что приходило ей на ум.

К ним подошла девочка с ребенком на руках.

— Толи, Шамио проснулась. По-моему, она хочет есть.

Мать благодарно кивнула девочке и, не прерывая разговора, стала кормить малышку грудью. Пирующим стали раздавать новое яство — соленые крылатки ясеня, плававшие в рассоле, и свежие земляные каштаны. Маленький клубень походил на дикую морковь, сладкий подземный плод, уже известный Джондалару. Вкус его тоже показался Джондалару знакомым, но тут он ощутил во рту остроту, присущую уже не моркови, а редиске. Хотя это яство считалось здесь особым деликатесом, он решил отведать чего-нибудь другого. Доландо и Рошарио поднесли молодой паре новое приношение — жирную похлебку, сваренную из мяса серны, и темно-красное черничное вино.

— Я думал, что самое вкусное здесь — рыба, — обратился Джондалар к брату, — но тогда я еще не попробовал этой похлебки!

— Джетамио говорит, что они всегда варят такой суп. Он заправлен сушеными листьями восковника. Его кора используется для окраски шкур серны — именно она и придает им желтый цвет. Восковник растет на болотах; его особенно много там, где Сестра сливается с Матерью. Кстати, мы и встретились-то благодаря этому растению — они приплыли туда именно за ним…

Вспомнив о событиях прошлой осени, Джондалар нахмурился.

— Ты прав. Нам тогда здорово повезло. Знал бы я, как отблагодарить этих людей…

Вспомнив о том, что к этим людям теперь принадлежал и его младший брат, он еще сильнее наморщил лоб.

— Вино — свадебный подарок Джетамио, — сказала Серенио. Джондалар взял наполненную вином чашу, сделал небольшой глоток и одобрительно закивал:

— Хороший. Много хороший.

— Очень хороший, — поправила его Толи. — Очень хорошее вино.

Она сделала это без тени смущения, ибо владела языком не слишком уверенно и потому постоянно следила за правильностью речи.

— Очень хороший, — повторил он, с улыбкой глянув на коренастую молодую женщину, прижимавшую малыша к своей объемистой груди. Ему импонировали ее искренность, открытость и общительность, перед которыми не могли устоять осторожность и скрытность, свойственные большинству людей. Он повернулся к брату: — Она права, Тонолан. Вино действительно замечательное. Даже мать не стала бы спорить с этим, а уж у Мартоны вино всегда выходило на славу. Я думаю, она бы оценила Джетамио.

Джондалар тут же пожалел о сказанном. Тонолану не суждено привести жену к матери и скорее всего не придется увидеться с Мартоной.

— Джондалар, ты должен говорить на языке Шарамудои. Когда ты говоришь на Зеландонии, тебя никто не понимает. И язык здешний ты так никогда не выучишь, — сказала Толи с участием. Она была научена этому собственным опытом.

Джондалар заметно смутился, но нисколько не рассердился на Толи, искренне желавшую ему добра. Говорить на своем языке в обществе не владеющих им людей по меньшей мере невежливо. Он густо покраснел, однако заставил себя улыбнуться.

Заметив замешательство Джондалара, Толи поспешила добавить:

— И почему мы не учим языки друг друга? Если нам будет не с кем говорить на своем языке, мы его забудем. Зеландонии так красиво звучит, что я выучила бы его с огромным удовольствием. — Она с улыбкой посмотрела на Джондалара и Тонолана. — Мы могли бы заниматься каждый день понемногу, — закончила она так, словно ей уже ответили согласием.

— Толи, может статься, ты захочешь выучить Зеландонии, но ведь они могут и не захотеть учить язык Мамутои, — заметил Маркено. — Ты об этом думала?

Пришла очередь покраснеть и ей.

— Нет… — ответила она, устыдившись собственной самонадеянности. В голосе ее слышались нотки удивления и горечи.

— А мне хотелось бы знать оба языка — и Мамутои, и Зеландонии. Мне понравилась эта идея, — сказала Джетамио уверенным тоном.

— Я тоже так думаю, Толи, — кивнул Джондалар.

— Как все у нас перемешалось! Наши Рамудои — отчасти Мамутои, наши Шамудои — отчасти Зеландонии, — заметил Маркено, с нежной улыбкой посмотрев на свою жену.

Их взаимная привязанность была очевидной. «Хорошая пара», — подумал Джондалар, однако не смог удержаться от улыбки. Склонный к худобе Маркено нисколько не уступал ему в росте. Когда супруги стояли рядом, он по контрасту казался еще выше и сухощавее, она — еще ниже и толще.

— Может, вы позволите и другим присоединиться? — спросила Серенио. — Мне тоже хотелось бы изучить Зеландонии, ну а Дарво занялся бы Мамутои. В жизни ему это наверняка пригодится, особенно если он решит заняться торговлей и начнет странствовать по свету.

— Почему бы и нет? — рассмеялся Тонолан. — Куда бы ты ни шел — на восток или на запад, — знание языка никогда не помешает! — Он посмотрел на своего брата и ухмыльнулся: — И все-таки, когда имеешь дело с красивой женщиной, можно обойтись и без языка, правда, Джондалар? Особенно если у тебя большие синие глаза.

Последнюю фразу он произнес на языке Зеландонии. Джондалар улыбнулся.

— Надо говорить Шарамудои, Тонолан, — сказал он, подмигнув Толи. Выудив из деревянной миски скользкий гриб (он держал кремневый нож в левой руке, как принято у племени Шарамудои, и потому испытывал известные неудобства), он спросил у нее: — Как это называется? У Зеландонии это — «гриб».

Толи назвала гриб и на языке Мамутои, и на языке Шарамудои. Тогда Джондалар выловил из миски зеленый побег и вопросительно поднял нож с наколотым на него стеблем.

— Это — стебель молодого лопуха, — ответила Джетамио и тут же поняла, что слова эти не значат для него ровным счетом ничего. Поднявшись со своего места, она направилась к куче мусора, оставшегося после готовки пищи, и вернулась оттуда с вялыми, но вполне узнаваемыми листьями. — Лопух, — сказала она, показывая ему обрывки большого, покрытого пушком серо-зеленого листа, оторванного от своего черенка.

Он понимающе кивнул. Она взяла в руки другой лист — длинный зеленый с характерным запахом.

— Ага! А я-то думаю, откуда здесь этот запах, — обратился он к брату. — Но я и понятия не имел, что у чеснока могут быть такие листья! — Он вновь повернулся к Джетамио: — И как же это называется?

— Черемша, — ответила она.

Толи не знала, как называется это растение на языке Мамутои, однако стоило ей заметить в руках Джетамио длинный лист, как она тут же оживилась.

— Водоросль, — выпалила она. — Я принесла эти листья с собой. Они растут в море и делают суп наваристее! — Она пустилась в путаные объяснения. Сей ингредиент был добавлен в традицион-

Пропуск текста

— Пропустите Шамуда. Расступитесь. — Серенио действовала на соплеменников успокаивающе.

Шамуд быстро распеленал ребенка.

— Холодную воду, Серенио, и поживее! Нет. Постой. Дарво, водой займешься ты. Серенио, липовая кора… Ты знаешь, где ее взять?

— Да, — кивнула Серенио и поспешила выполнить поручение Шамуда.

— Рошарио, у нас есть горячая вода? Если нет, согрей немного. Нужно приготовить отвар липовой коры и сделать успокоительное снадобье. И для того и для другого нужна горячая вода… — Его взгляд упал на запыхавшегося мальчишку, принесшего из озерца полный мех воды. — Молодец, сынок… Быстро ты обернулся… — Шамуд одобрительно улыбнулся и стал плескать холодную воду на раскрасневшуюся кожу малышки. На месте ожога уже появились волдыри. — Нужно завернуть ее во что-то мягкое, пока не будет готов отвар. — Взгляд целителя упал на лист лопуха, лежавший у его ног. — Джетамио, что это?

— Лопух, — ответила она. — Мы добавляли его к мясу.

— Что-нибудь осталось? Я говорю о листьях.

— Мы использовали только стебли. Листьев там целая куча.

— Неси их сюда!

Джетамио побежала к мусорной куче и вскоре вернулась оттуда с двумя полными охапками изорванных листьев. Шамуд погрузил их в воду и стал прикладывать к обожженным местам мокрые листья. Вскоре их благотворное воздействие стало явным — истошные вопли малышки сменились жалостным хныканьем и постаныванием.

— Помогает… — пробормотала Толи. Собственные ожоги она ощутила, лишь когда на них указал Шамуд. В тот момент, когда на них пролили горячий чай, она болтала с подругой, не отнимая от груди довольно посапывавшую дочку. Услышав ее визг, Толи забыла обо всем на свете — с этой минуты для нее существовали только дочка и ее боль. — Скажи, с Шамио все будет в порядке?

— Волдыри, как видишь, уже появились, но думаю, все обойдется. Рубцов скорее всего не будет.

— Ах, Толи, как мне плохо… — пробормотала Джетамио. — Ужас какой-то… Бедная Шамио. Да и тебе самой досталось…

Толи вновь поднесла Шамио к груди. Вначале кормление вызвало у нее ассоциацию с болью, и она попыталась отстраниться от матери, но тут же воспоминание о былом блаженстве перевесило все страхи, и малютка благодарно припала к материнской груди, успокоив тем самым и себя, и Толи.

— Тамио, вы с Тоноланом все еще здесь? — изумилась она. — Это — последняя ночь, которую вы можете провести вместе!

— Я не хочу бросать тебя и бедняжку Шамио. Я хочу помочь.

Малышка вновь принялась хныкать. Полностью избавить ее от боли лопух не мог.

— Серенио, скажи, готов ли отвар? — спросил целитель, заменив приложенные к ожогам листья лопуха на свежие, отмокавшие до этого времени в холодной воде.

— Липовая кора уже давно настаивается. Но теперь настой нужно охладить. Может, вынуть кору? Так оно быстрее будет, правда?

— Холод! Холод! — воскликнул Тонолан и неожиданно скрылся в темноте.

— Куда это он? — спросила Джетамио у Джондалара. Высокий мужчина недоуменно пожал плечами и покачал головой. Впрочем, Тонолан не заставил себя долго ждать — вскоре он вновь появился у костра, держа в руках сосульки, найденные им на тропке, сбегавшей с кручи к реке.

— Может, это ей поможет? — спросил он, протягивая сосульки Шамуду.

Тот иронично глянул на Джондалара:

— А мальчонка-то у тебя смышленый!

Липовая кора не только утоляет боль, она обладает и успокоительным действием. Вскоре Толи и малышка забылись сном. Тонолану и Джетамио наконец позволили покинуть пиршество и побыть какое-то время одним. Впрочем, к этому времени Праздник Обета уже утратил свою недавнюю легкость и непринужденность. Все понимали, что событие, омрачившее его, свидетельствует о том, что брак будет несчастливым, однако никто не говорил об этом вслух.

Джондалар, Серенио, Маркено и Шамуд сидели возле большого очага, глядя на тлеющие уголья и попивая вино. Все остальные уже спали. Серенио уговаривала отправиться домой и Маркено.

— Маркено, ты можешь идти — толку-то от тебя все равно никакого. Я останусь с ними, а ты отправляйся спать.

— Она права, Маркено, — заметил Шамуд. — С ними все будет в порядке. Я думаю, стоит отдохнуть и тебе, Серенио.

Она тут же поднялась на ноги, подавая тем самым пример Маркено. Встали и все остальные. Серенио поставила чашку наземь, легко коснувшись щеки Джондалара, и вместе с Маркено направилась к хижинам.

— Если будет нужно, я тебя разбужу, — сказала она напоследок.

Когда они ушли, Джондалар вновь наполнил остатками перебродившего черничного сока две чашки и подал одну из них таинственной фигуре, недвижно сидевшей возле очага. Шамуд принял ее, понимая, что с ним хотят поговорить. Молодой человек подгреб тлеющие уголья к краю черного круга и положил на них несколько сухих чурок. Не прошло и минуты, как по ним заплясали язычки пламени. Какое-то время они сидели молча — греясь возле пламени костра и попивая вино.

Когда наконец Джондалар посмотрел на целителя, он увидел, что тот оценивающе разглядывает его своими странными глазами, которые при свете костра казались просто темными. Зеландонии почувствовал в них силу и ум, но он и сам сполна обладал этими качествами. Изменчивые неверные отблески пламени играли на старом лице, отчего черты его становились неясными. Впрочем, Джондалар не мог по-настоящему разглядеть его и при свете дня — более или менее определенно можно было судить только о возрасте Шамуда.

В покрытом морщинами лице угадывалась сила, придававшая ему едва ли не моложавый вид, с которым никак не вязались длинные белоснежные седины. Свободные одежды скрывали под собой сухощавое хрупкое тело, однако шаг целителя поражал своей упругостью. О преклонных летах говорили разве что руки с их блестящей пергаментной кожей, покрытой сетью синих жилок, и расширенными подагрическими суставами пальцев. При этом чаша, поднесенная им ко рту, нисколько не дрожала, что не могло не поражать Джондалара.

Шамуд слегка изменил положение своего тела, чтобы снять напряжение. Джондалар сделал глоток вина.

— Шамуд — хороший целитель. Умелый лекарь, — сказал он.

— Это — дар Мудо.

Джондалар мучительно вслушивался в его голос, пытаясь понять по тембру и тону, к какому же полу относится целитель-андрогин, однако сделать это ему не удавалось, отчего любопытство его разгоралось с новой силой. Он не мог отнести Шамуда ни к мужчинам, ни к женщинам, однако тот не производил впечатления и человека бесполого или того, кто дал обет безбрачия, о чем, помимо прочего, свидетельствовали его колкие замечания и понимающие взгляды. Он хотел разрешить эту загадку, задав вопрос самому Шамуду, но не знал, насколько уместным и тактичным показался бы тому его вопрос.

— Жизнь Шамуда — трудный. Надо многое жертвовать, — начал он издалека. — Скажи, целитель может хотеть вступай в брак?

Глаза Шамуда изумленно округлились, и он залился звонким смехом. Джондалар буквально взмок от смущения.

— И кто же, по-твоему, мог составить мне пару, Джондалар? В пору моей молодости таких красавцев, как ты, в наших краях не было… Но поддался бы ты моим чарам? Конечно, я мог бы повесить на Щедрое Древо связку бус, но пришел бы ты ко мне после этого? — сказал Шамуд со вздохом и печально покачал головой. Джондалару неожиданно показалось, что он разговаривает с молодой женщиной. — Или же мне следовало бы вести себя более осмотрительно? Аппетиты твои мне известны. Неужто бы ты хотел испытать новые, неведомые тебе доселе радости?

Джондалар густо покраснел, внезапно поняв свою ошибку и одновременно с этим испытав странное влечение к чувственному, гибкому и изящному, словно кошка, Шамуду. Разумеется, целитель был мужчиной, хотя в любовных делах он и обладал женскими предпочтениями. Многие целители черпали свою энергию как из мужского, так и из женского начала, что наделяло их особой силой. И вновь он услышал тот же сардонический смех.

— Если уж тяжело целителю, то супруге его тяжело вдвойне. Представь, что тебе нужно оставить посреди ночи такую красавицу, как Серенио, и отправиться к больному… Мало того, это занятие предполагает долгие периоды воздержания… — Шамуд наклонился вперед. При мысли о Серенио его глаза наполнились неожиданным блеском, чрезвычайно поразившим Джондалара. Но тут же целитель странно повел плечами и принял еще один образ. — Не хотел бы я оставлять ее в одиночестве, зная, что вокруг полным-полно алчных мужчин…

И все-таки Шамуд был женщиной, с которой Джондалара могли бы связывать только дружеские отношения. Да, целитель черпал силу из двух начал, но он оставался при этом женщиной. Женщиной со вкусами и предпочтениями мужчины.

Шамуд вновь рассмеялся. Смех его был таким же бесполым, как и его голос. В голосе старого целителя неожиданно зазвучали доверительные нотки.

— Джондалар, скажи, кого ты во мне видишь? Кого бы ты избрал себе в пару? Иные так или иначе пытались вступить со мной в отношения, но они никогда не были длительными. Дар имеет свою оборотную сторону. У целителя нет своего лица — он обладает им только в самом общем смысле. Он отказывается от своего имени: Шамуд стирает собственную самость, чтобы воспринять суть всего и вся. Он обладает многими дарами, да вот только брак к их числу не относится. В молодости подобная судьба не кажется такой уж желанной. Быть другим, чем все, очень непросто. Тебе не хочется расставаться с самим собой, со своею самостью. Впрочем, все это не имеет никакого значения — это твоя судьба. Для того, кто несет в своем теле мужское и женское начало, иного пути попросту нет…

В меркнущем свете пламени Шамуд казался таким же древним, как сама Мать Земля. Он не мигая смотрел на тлеющие уголья и, казалось, прозревал иные времена и иные пространства. Джондалар поднялся на ноги, чтобы подложить дров в потухающий костерок. Когда дрова разгорелись, целитель распрямился. На его лице вновь появилось прежнее ироничное выражение.

— Это было давным-давно… Какие-то радости у меня все-таки оставались… Открытие Дара, обретение знания… Когда Мать призывает кого-то для служения, Она не только принимает жертву, Она дает нечто взамен, понимаешь?

— У Зеландонии такие, как Шамуд, — большая редкость. Служители Матери не могут знай свой дар, пока не стал взрослый. Когда-то я хотел служить Дони… Но Она призывает не всякий, — сказал Джондалар. Плотно сжатые губы и нахмуренное чело говорили о том, что воспоминание об этом до сих пор отзывается в его душе горечью. За внешним спокойствием и безмятежностью молодого рослого мужчины скрывались ранимое сердце и истерзанная душа.

Шамуд озадаченно покачал головой:

— Это правда. Она призывает к Себе не всех желающих, и не все призванные обладают одинаковыми талантами или склонностями. Если человек не уверен в себе, его можно проверить, испытав его волю и веру. Он должен побыть какое-то время в полном одиночестве — обряд инициации проводится только после этого. Возможно, за это время ты сделаешь множество радостных открытий, но ты можешь узнать о себе и такое, от чего твои волосы встанут дыбом. Людям, которые подумывают о таком служении, я частенько советую пожить в полном одиночестве. Если выяснится, что ты не способен к такой жизни, тебе не пройти и прочих, куда более серьезных испытаний.

— О каких испытаниях ты говоришь?

Еще никогда Шамуд не говорил с Джондаларом столь откровенно.

— Я говорю о периодах воздержания, во время которых ты должен забыть о Радостях, и о периодах молчания, когда ты не можешь произнести ни слова. А голодание, а изнурение себя бессонницей? Существуют и иные испытания. Мы научились использованию этих техник для поиска ответов разного рода и откровений Матери, которые особенно важны для ищущего. Через какое-то время человек осваивает нужные состояния настолько, что приучается входить в них по своей воле. Однако это вовсе не значит, что названные техники не будут использоваться им и в дальнейшем.

Установилось долгое молчание. Шамуд умудрился увести разговор в сторону, так и не ответив ни на один из вопросов, действительно волновавших Джондалара. Но не задать их он не мог.

— Ты знаешь, что… необходимый. Может, Шамуд скажет, что означает… все это? — Джондалар неопределенно взмахнул рукой.

— Да, я знаю, что тебе нужно. После того, что случилось здесь этой ночью, тебя не может не волновать судьба брата… Тонолан, Джетамио… Ты сам…

Джондалар согласно кивнул.

— Ты же понимаешь, на свете нет ничего определенного…

Джондалар вновь согласно кивнул. Шамуд оценивающе посмотрел на него, пытаясь понять, что ему можно открыть, и вновь уставился на костер. Молодому мужчине показалось, что меж ними разверзлась широкая пропасть, хотя собеседники продолжали сидеть на прежних местах.

— Ты любишь своего брата. — В голосе целителя зазвучали странные потусторонние нотки. — Тебе кажется, что он слишком силен, что ты живешь не своей, а его жизнью. Ты ошибаешься. Он привел тебя туда, куда ты и должен был прийти, но не смог бы сделать этого в одиночку. Ты следуешь своей, а не его судьбе, — просто какое-то время вы шли нога в ногу. Твоя сила имеет совершенно иную природу. Чем сильнее нужда, тем больше сила. Я почувствовал твою нужду во мне еще до того, как мы нашли на бревне окровавленную рубаху твоего брата, посланную мне.

— Я не посылал бревна. Это был случай! Удача!

— Я почувствовал твой зов совсем не случайно. Ему вняли и другие. Тебе невозможно отказать. Этого не сделала бы даже Мать! Именно в этом состоит твой дар. Бойся Даров Матери! Она делает тебя Своим должником. Раз уж Она наделила тебя столь серьезным даром, значит, Она рассчитывает на тебя, понимаешь? Ничто не дается просто так. В этом смысле не является исключением и великий Дар Радости. Он несет в себе глубокий смысл, пусть обычно мы и не понимаем его… Запомни раз и навсегда: ты исполняешь волю Матери. Тебе не нужен зов, ибо ты рожден для иной судьбы. Но прежде всего ты должен будешь пройти испытания. Ты причинишь боль и пострадаешь за это…

Глаза молодого человека округлились от изумления.

— Ты будешь уязвлен. Вместо исполнения желаний тебя будут ждать разочарования, вместо уверенности — сомнения. С другой стороны, Мать наделила тебя совершенным телом и разумом. Ты владеешь особыми искусствами и редкостными талантами. Мало того, тебя отличает необычайная чувствительность. Твои терзания — следствие твоих способностей. Тебе дано очень многое. Испытания, которые выпадут на твою долю, позволят тебе осознать эти дары… Помни о том, что служение Матери не только жертва. Ты найдешь то, что ищешь. Так угодно судьбе.

— Но как же Тонолан?

— Я чувствую разрыв — судьба ведет тебя иной дорогой. Позволь ему идти своим путем… Он полюбился Мудо.

Джондалар нахмурился. Подобное присловье имелось и у Зеландонии, но оно могло сулить и несчастье. Великая Мать Земля ревностно относилась к своим любимцам и рано призывала их к себе. Он подождал, но Шамуд не прибавил к сказанному ни слова. Он не совсем понял и его рассуждения о «нужде», «силе» и «воле Матери» — Те, Кто Служит Матери, часто говорят темным языком, — однако они явно не понравились ему.

Едва огонь погас, Джондалар поднялся с земли и направился к хижине, находившейся в задней части вымоины. Шамуд продолжал сидеть на месте.

— Нет! Я не могу бросить мать и малышку, — ответил он, словно прочитав мысли Джондалара.

По спине Зеландонии побежали мурашки. Неужели у Толи и ее дочки такие серьезные ожоги? И вообще, почему он так дрожит? Ведь ему совсем не холодно…

Глава 12

— Джондалар! — воскликнул Маркено. Высокий чужеземец остановился, поджидая не менее рослого Шарамудои. — Не спеши подниматься наверх вечером… Придумай отговорку, — сказал Маркено приглушенным голосом. — Тонолану после Обета и так несладко приходится — все эти ограничения и ритуалы… Надо хоть немножко расслабиться…

Он вынул из меха затычку и смущенно улыбнулся. Джондалар почувствовал знакомый запах черничного вина.

Зеландонии улыбнулся и ответил Маркено утвердительным кивком. Его народ и Шарамудои заметно отличались друг от друга, однако кое-какие их обычаи были удивительно схожи. Судя по всему, молодые мужчины хотели устроить свое собственное «ритуальное» действо. Они продолжали спускаться по крутой тропке.

— Как дела у Толи и Шамио?

— Толи боится, что у Шамио на лице останется шрам. В остальном с ними все в порядке. Серенио считает, что от ожога не останется и следа, но в этом не уверен даже Шамуд.

Джондалар нахмурился и понимающе закивал головой. Тропинка сделала крутой поворот, и они увидели Карлоно, задумчиво разглядывавшего дерево. Увидев их, он широко улыбнулся. От этого его сходство с Маркено стало еще более заметным. Он уступал в росте сыну своего очага, однако был таким же сухощавым и жилистым. Еще разок взглянув на дерево, он отрицательно покачал головой:

— Нет. Не подходит.

— Не подходит? — спросил Джондалар.

— Для распорок, — пояснил Карлоно. — Я не вижу в этом дереве лодки. И изгиб внутренний у нее иной, чем у этих ветвей. Они не пойдут даже на отделку.

— Откуда ты это знаешь? Лодка ведь еще не закончена, — удивился Джондалар.

— Уж он-то знает, — вмешался в разговор Маркено. — Карлоно всегда находит то, что нужно. Если хочешь, можешь остаться с ним и поговорить о деревьях. Ну а я пойду вниз, на поляну.

Джондалар проводил его взглядом и спросил у Карлоно:

— Но ответь мне, как ты находишь нужное дерево?

— Нужно развить в себе особое чувство — а это достигается только практикой. На сей раз следует искать не стройные высокие деревья. Здесь понадобятся кривые, изогнутые ветви. Ты должен прикинуть, как они лягут на днище лодки и впишутся в ее борта. Искать такие деревья надо на открытых местах, там, где они могут разрастись вширь. Деревья похожи на людей. Одни больше любят компанию, в которой каждый пытается превзойти других. Другие предпочитают жить по-своему, прекрасно сознавая то, что им может грозить одиночество. Каждое из них имеет свою цену…

Карлоно сошел с главной тропы и пошел по еле приметной тропке. Джондалар следовал за ним.

— Иногда деревья растут парами, — продолжал вождь племени Рамудои, — подлаживаясь друг к другу. Посмотри сюда. — Он указал на сплетенные стволы росшей неподалеку пары. — Мы называем их любовной парой. Если срубить одно из этих деревьев, второе дерево тоже может умереть…

Джондалар печально вздохнул.

Они вышли на прогалину. Карлоно повел высокого мужчину вверх по залитому солнцем склону, туда, где рос огромный раскидистый дуб. На одной из его ветвей Джондалар заметил что-то вроде плода и изумленно замер. В следующее мгновение он увидел на нем и другие предметы: изящные корзинки с пестрыми узорами из птичьих перьев, маленькие кожаные мешочки, разукрашенные раковинками-бусинками и нехитрым узорным плетением. Длинное ожерелье было надето на дерево так давно, что буквально вросло в ствол. При ближайшем рассмотрении оно оказалось сделанным из аккуратно обточенных ракушек с просверленными посередине отверстиями, которые чередовались с рыбьими позвонками. Здесь же висели маленькие резные лодочки, волчьи клыки, цветастые птичьи перья и беличьи хвостики. Такого Джондалар еще не видел.

Карлоно довольно кашлянул.

— Это — Щедрое Древо, или Древо Желаний. Полагаю, Джетамио уже принесла ему свой дар… Так поступают те женщины, которые хотят, чтобы Мудо одарила их ребенком. Они считают это дерево своим, однако это не мешает и мужчинам приносить ему свои подношения. Они просят о ниспослании удачи во время первой охоты, о крепости лодок и о счастливом браке. Нельзя просить часто — речь должна идти о чем-то особом…

— Какой он огромный!

— Да. Это — дерево Матери, но привел я тебя сюда совсем не по этой причине. Ты видишь, как изгибаются его ветви? Распорок из такого дерева не сделаешь, и не потому, что оно является Щедрым Древом, просто оно слишком велико… Так вот, для распорок нужно искать деревья именно такого типа. Главное, чтобы ветви загибались так же, как борта твоей лодки.

Они перешли на другую тропку и стали спускаться к прогалине, на которой Шарамудои строили свои лодки. Они остановились возле Маркено и Тонолана, работавших над длинным бревном огромного обхвата, удаляя его сердцевину каменными теслами. На этой стадии бревно походило скорее не на изящную легкую лодку, но на грубое долбленое корыто, пригодное разве что для приготовления травяного настоя. Нос и корма лодки вырезались в последнюю очередь.

— Джондалар заинтересовался строительством лодок! — сказал Карлоно.

— Надо подыскать ему речную женщину — тогда бы он смог стать Рамудои. Это справедливо. Брат-то его будет Шамудои, верно? — пошутил Маркено. — Я знаю двух девиц, которым он явно приглянулся… Одной из них особенно…

— Серенио с ними живо разберется, — усмехнулся Карлоно, подмигнув Джондалару. — Кстати, лучшие строители лодок происходят именно из племени Шамудои. Лодка речного человека должна находиться в воде, а не на суше.

— Если тебе так хочется научиться строить лодки, возьми в руки тесло, — буркнул Тонолан. — Мой братец — большой любитель поговорить. — Его руки и лицо были чем-то перепачканы. — Могу уступить свой инструмент, — добавил он, швырнув тесло Джондалару. Тот машинально поймал увесистое орудие. Режущая кромка камня составляла прямой угол с топорищем, оставившим на его руке черный след.

Тонолан спрыгнул с бревна и направился к горевшему неподалеку костру. Дрова в нем уже прогорели, между раскаленными угольями время от времени появлялись оранжевые язычки пламени. Он поднял с земли обугленный кусок обшивки и принялся наметать на него веткой раскаленные головешки, затем отнес этот своеобразный совок к бревну и рассыпал уголья по намеченному контуру. Маркено тем временем подбросил в костер дров и прихватил с собой мех, наполненный водой. Выжигать нужно было только сердцевину дерева, внешнюю часть бревна следовало сохранить целой.

Пользуясь веткой, Тонолан равномерно распределил уголья и, выждав какое-то время, принялся заливать их водой. Громкое шипение, взметнувшиеся ввысь клубы пара и едкий запах горящей древесины свидетельствовали о борении двух начал — огня и воды. Вода взяла верх. Тонолан убрал почерневшие угли, после чего вновь залез в будущую лодку и стал стесывать почерневшую древесину, углубляя и расширяя выборку.

— Дайте-ка и я попробую, — сказал Джондалар, понаблюдав за этим процессом.

— А я было решил, что ты так и простоишь здесь весь этот день, — заметил Тонолан с усмешкой. Общаясь друг с другом, братья то и дело сбивались на свой родной язык, казавшийся им теперь особенно простым и понятным. Впрочем, теперь они могли объясняться и на новом языке, причем Тонолан владел им более свободно.

Джондалар сделал несколько ударов теслом, остановился, чтобы получше рассмотреть его режущую кромку, и вновь принялся за работу, теперь уже направляя орудие под нужным углом. Какое-то время трое молодых мужчин молча работали. Наконец они остановились, решив немного передохнуть.

— Впервые вижу, чтобы при выдалбливании дерева пользовались огнем, — заметил Джондалар, когда они направились к навесу. — А тесла у нас точно такие же.

— Огонь ускоряет и упрощает работу. У дуба очень плотная древесина, — ответил Маркено. — Иногда мы делаем лодки из сосен, растущих повыше. Они мягче и лучше поддаются обработке. Но и в этом случае мы прибегаем к помощи огня.

— Долго делай лодка? — поинтересовался Джондалар.

— Все зависит от того, как ты работаешь и сколько тебе нужно вложить в нее работы. Эта лодка не займет у нас много времени. Ты ведь и сам понимаешь: пока она не будет готова, Тонолан не сможет взять в жены Джетамио, — улыбнулся Маркено. — Я никогда не видел таких усердных работников. Мало того, он и тебя сумел привлечь. Раз уж ты взялся за это дело, имеет смысл довести его до конца, верно? Иначе дерево может пересохнуть. Сегодня нам нужно заготовить планки для обшивки. Ты нам поможешь?

— Еще бы он нам не помог! — воскликнул Тонолан.

Огромный дуб, в рубке которого участвовал и Джондалар, был перетащен на другую сторону прогалины после того, как у него отрубили верхушку. Перетаскивать огромное бревно пришлось всем мужчинам, находившимся на поляне, многие из них принимали участие и в его раскалывании. На сей раз Тонолан не завлекал своего брата. Тот просто не мог пропустить столь интересного и важного этапа работ.

Вначале вдоль древесных волокон по всей длине ствола были вбиты клинья, сделанные из оленьего рога. Они вбивались с помощью тяжелых, оснащенных рукоятками каменных кувалд. Вскоре ствол дал трещину, которая вначале расходилась очень неохотно. По мере того как заостренные роговые клинья входили в дерево, поперечные волокна разрывались одно за другим, пока наконец бревно с оглушительным треском не раскололось надвое.

Джондалар изумленно покачал головой. Но это было только начало. В середину каждой из образовавшихся половинок вновь стали вгонять клинья. Затем настал черед четвертинок. К концу дня Шамудои превратили огромное бревно в кучу досок, у которых один конец был шире другого. Несколько досок были короче из-за сучков и наростов, однако и они могли пригодиться. Досок вышло куда больше, чем требовалось для наращивания бортов лодки. Из остальных предполагалось соорудить под козырьком из песчаника хижину для молодой четы, которая примыкала бы к жилищу Рошарио и Доландо и позволяла бы дать зимой пристанище Маркено, Толи и Шамио. Для постройки лодки и жилища использовалась древесина одного и того же дерева, что должно было придать отношениям Тонолана и Джетамио крепость дуба.

Когда солнце стало клониться к горизонту, Джондалар заметил, что несколько молодых людей скрылись в лесу, однако Маркено и Тонолан уговорили его продолжить работу над корпусом лодки. Наконец Тонолан решил, что стало слишком темно.

— Света больше, чем нужно! — раздалось у него за спиной. — Ты еще не знаешь, что такое настоящая темень!

Не успел Тонолан обернуться, как ему на голову был наброшен мешок, а руки заведены за спину.

— Что происходит? — вскричал он, пытаясь вырваться из рук невидимого противника.

В ответ он услышал приглушенный смех. Тонолана отвели далеко в сторону и, посадив наземь, принялись срывать с него одежды.

— Стойте! Что вы делаете! Мне холодно!

— Долго мерзнуть ты не будешь, — сказал Маркено, снимая мешок с его головы. Тонолан увидел вокруг себя с полдюжины ухмыляющихся молодых мужчин. Все они были совершенно наги. Место показалось ему незнакомым, тем более что на землю уже опустились глубокие сумерки. Одно можно было сказать определенно — они находились возле воды.

Лес стоял вокруг темной непроницаемой стеной, однако с одной стороны стена эта неожиданно уступала место силуэтам отдельных деревьев на фоне темно-лилового неба. Еще дальше поблескивала серебром спокойная широкая гладь могучей реки Великой Матери. Неподалеку от реки стояло небольшое приземистое деревянное строение; из щелей, которыми изобиловали его стены, сочился желтоватый свет. Молодые люди взобрались на крышу и спустились вниз через специальное отверстие, из которого торчало наклонное бревно, служившее сходней.

В яме, вырытой в земляном полу, полыхало пламя. По ее краям лежали камни. Земляную приступку покрывала дранка, присыпанная песком. Как только все молодые люди оказались внутри этого странного строения, дыра в потолке была прикрыта; что до дыма, то он выходил через многочисленные щели. Из-под горячих каменьев виднелись раскаленные уголья. Вскоре Тонолан убедился в справедливости слов Маркено. Он уже не мерз. Кто-то плеснул на камни воду, и тут же от них повалил такой пар, что в избушке стало почти темно.

— Маркено, ты его взял? — спросил мужчина, сидевший рядом с ним.

— Да вот же оно, Чалоно! — Он поднял с земли мех с вином.

— Хмм… Это хорошо. Тебе крупно повезло, Тонолан. Твоей супругой станет женщина, которая умеет готовить такое замечательное черничное вино. — Послышались одобрительные возгласы и смех. Чалоно тем временем указал на кожаный сверток, лежавший неподалеку, и, ухмыльнувшись, сказал: — Я еще кое-что нашел…

— То-то тебя сегодня не было видно, — заметил один из мужчин. — А ты в них уверен?

— Не волнуйся, Рондо. В грибах я разбираюсь лучше твоего. Тут ошибки быть не может, — заявил Чалоно.

— Я понимаю… Ты ведь у нас только в этом и силен…

Вновь раздался дружный смех.

— Замолчи, Тарлуно. Может, он решил стать Шамудом, — насмешливо заметил Рондо.

— По-моему, у Шамуда грибы совсем другие, — вмешался в разговор Маркено. — От этих красных грибочков с белыми пятнышками можно и ноги протянуть. Их еще и приготовить надо правильно.

— Брось ты. Это совершенно безопасные грибочки, от которых становится хорошо. И с Шамудом меня не надо сравнивать. Чтобы во мне была женщина? Да никогда! — Чалоно криво усмехнулся. — Уж лучше я буду в женщине.

— У кого вино? — спросил Тарлуно.

— Я отдал его Джондалару.

— Забери у него мех. Иначе он его выглушит!

— Я отдал его Чалоно, — сказал Джондалар.

— А грибочки куда подевались? — изумился Рондо. — Это же надо — ни вина тебе, ни грибов!

— Ты на меня не кричи. Должен же я был развязать этот мешок. Давай, Тонолан, ты у нас вроде как почетный гость. Начинай.

— Маркено, а правда ли то, что Мамутои делают особый напиток, который превосходит и вино, и грибы? — спросил Рондо.

— Кто его знает. Я-то его всего один раз и пробовал…

— Как насчет того, чтобы пару поддать? — усмехнулся Рондо и, не дожидаясь ответа, вылил на раскаленные камни еще одну чашу воды.

— Говорят, на западе в такой вода кой-какой добавляют, — заметил Джондалар.

— А я знал такую Пещеру, в которой воскуривали дым какого-то растения. Что это была за травка, они мне так и не сказали, — Добавил Тонолан.

— Я смотрю, за время своих странствий вы чего только не перепробовали, — покачал головой Чалоно. — Как я вам завидую!

— А я слышал, что плоскоголовые что-то такое пьют, — вздохнул Тарлуно.

— Это животные — а животные чего только не пьют, — скривился Чалоно.

— Ты ведь только что изъявлял желание все перепробовать, — насмешливо заметил Рондо, вызвав дружный хохот.

Чалоно явно не понравилось то, что замечания Рондо, сделанные в его адрес, вызывают смех присутствующих. Не желая оставаться в долгу, он начал рассказывать историю, пользовавшуюся в прошлом неизменным успехом.

— Один мужчина на старости лет ослеп настолько, что, изловив самку плоскоголовых, решил, что имеет дело с женщиной…

— Да. И у него отвалилось то, что делало его мужчиной. Мерзкая история, Чалоно, — перебил его Рондо. — И вообще, разве можно спутать самку плоскоголовых с женщиной?

— Спутать их действительно сложно. Но некоторые идут на это сознательно, — сказал Тонолан. — Мужчины из одной западной Пещеры пользовали самок плоскоголовых, из-за чего у их сородичей было много неприятностей.

— Ты шутишь!

— Какой там шутка! Нас окружил целый стая плоскоголовых, — подтвердил Джондалар. — Злой-презлой. Потом мы знал о том, что один люди брали плоскоголовый женщина, отчего было много беда их Пещерам.

— И как же вам удалось от них уйти?

— Они отпускать, — ответил Джондалар. — Вождь стаи — умный. Плоскоголовый умнее, чем думать люди.

— Я слышал о таком мужчине… — кивнул Чалоно.

— Где? Кто это был? — прыснул Рондо. — Уж не ты ли, Чалоно?

Чалоно хотел было дать насмешнику достойный ответ, но слова его утонули в дружном хохоте. Когда его товарищи успокоились, он с обидой в голосе заметил:

— Я говорил не об этом. Если вы помните, речь тогда шла о вине и грибах. — Он явно переусердствовал и с тем и с другим и потому говорил заплетающимся языком: — Многие мальчишки, которые еще не знают, что такое женщина, любят поговорить о самках плоскоголовых. Так вот. Один из них утверждал, что он овладел такой самкой…

— Мальчишки чего только не выдумают, — покачал головой Маркено.

— Ну а девочки, по-твоему, о чем говорят? — фыркнул Тарлуно.

— Должно быть, о самцах плоскоголовых, — вздохнул Чалоно.

— Хватит вам. Меня уже тошнит от ваших разговоров, — буркнул Рондо.

— Раньше-то ты любил поболтать на такие темы, Рондо, — заметил Чалоно, явно желая перейти в наступление.

— Ну и что из того? С той поры я успел повзрослеть, а вот ты, похоже, нет. Как мне надоели твои мерзкие замечания!

Захмелевший Чалоно обиделся не на шутку и решил угостить сотоварищей чем-нибудь действительно мерзким.

— Ты это серьезно, Рондо? Я слышал об одной женщине, которой нравилось путаться с плоскоголовыми. Мать даровала ей дитятю, у которого…

— Тьфу ты! — выругался Рондо, передернув плечами. — Чалоно, как ты не понимаешь, что такими вещами нельзя шутить? И вообще, кто его сюда звал? Гнать его нужно отсюда! Такое ощущение, будто он облил меня грязью! Шутки шутками, но всему же есть предел!

— Рондо прав, — согласно кивнул Тарлуно. — Чалоно, может, ты все-таки уйдешь?

— Нет, — покачал головой Джондалар. — Поостынь, чернявый. Уходить не надо. Смешанный дети шутить нельзя, но скажите — почему все знать о такой дети?

— Полуживотные-полулюди… Это гадость! — процедил Рондо сквозь зубы. — Даже говорить о них не хочу! Здесь и без того жарковато. Пойду-ка проветрюсь.

— А ведь мы хотели немного расслабиться… Верно, Тонолан? — громко произнес Маркено. — Может, немного поплаваем в речке, а потом вернемся сюда? Вина Джетамио у нас еще вон сколько. У меня было целых два меха!

— Мне кажется, что камни еще не нагрелись, Карлоно, — сказал Маркено. В его голосе слышались напряженные нотки.

— Плохо, когда вода стоит в лодке слишком долго. Древесина должна отмякнуть, а не разбухнуть. Тонолан, где у тебя стойки?

— Смотри, скоро они нам понадобятся, — заметил Карлоно, неожиданно нахмурившись.

— Здесь они, — ответил Тонолан, указывая на шесты, вырезанные из стволов ольхи, которые лежали на земле возле большого челна, наполненного водой.

— Пора начинать, Маркено. Надеюсь, камни разогрелись.

Джондалар изумленно взирал на результат, хотя и присутствовал при этой удивительной трансформации. Ствол дуба перестал быть обычным бревном, лишившись своей сердцевины и приобретя сходство с лодкой. Толщина ее бортов теперь не превышала длины фаланги пальца, шире были только нос и корма. Он внимательно следил за тем, как Карлоно работает своим похожим на долбило теслом, снимая стружку с тонкого, словно ветка, борта, дабы придать судну окончательную форму. Джондалар попробовал было сделать то же самое, но тут же оставил это занятие и еще больше поразился сноровке мастера. Корпус лодки сужался к носу и заканчивался острым водорезом. Лодка имела слегка сплюснутое днище, немного сужалась к корме и казалась необычно длинной и узкой.

Четверка мужчин быстро перенесла к челну калившиеся в большом костре камни и бросила их в воду, которая тут же забурлила и подернулась паром. От нагревания воды для заварки чая этот процесс отличался только масштабами и конечной целью. Жар и пар предназначались не для готовки, а для изменения формы сосуда.

Маркено и Карлоно, стоявшие друг против друга у бортов лодки, уже пытались растягивать ее корпус вширь. Эта операция являлась одной из самых ответственных: тресни один из бортов — и вся работа по выдалбливанию челна и приданию ему нужной формы пошла бы насмарку. Едва Шамудои растянули борта, Тонолан и Джондалар попытались вставить в лодку самую большую распорку. Когда она послушно опустилась на нужное место, братья вздохнули с облегчением.

Установив центральную поперечину, они занялись другими, короткими распорками, которые надлежало расположить по длине судна. Затем, накренив лодку, они слили на землю горячую воду, вынули камни и, перевернув лодку вверх дном, вытряхнули из нее остатки воды, после чего поставили ее на колоды, чтобы дерево могло хорошенько просохнуть.

Когда мужчины отошли в сторону и посмотрели на свое творение, ими овладел подлинный восторг. При длине порядка пятидесяти футов судно в средней части имело ширину около восьми футов. Растяжка бортов повлияла не только на его ширину. Расширение сопровождалось заметным подъемом носовой и кормовой частей лодки, изогнувшейся вследствие этого изящной дугой. Такая форма судна придавала ему особые свойства — оно становилось не только устойчивее и вместительнее, но подвижнее и маневреннее.

— Самая настоящая лентяйская лодка, — процедил Карлоно сквозь зубы, когда они наконец направились к другому краю поляны.

— Ничего себе лентяй! — воскликнул Тонолан, давненько не сталкивавшийся со столь тяжелой работой.

Карлоно довольно улыбнулся, услышав именно то, что и ожидал услышать.

— Есть у нас такая история… Один лентяй, у которого была жутко ворчливая жена, поздней осенью оставил свою лодку на берегу и вспомнил о ней только тогда, когда зима уже закончилась. Она была до краев полна водой и снегом, от которых борта ее раздались вширь. Все решили, что его лодке пришел конец, но других лодок у этого лентяя попросту не было. Хорошенько высушив, он спустил ее на воду и, к своему крайнему удивлению, обнаружил, что она стала ходить куда лучше! Если верить этой истории, именно с той поры люди и стали делать такие лодки.

— На самом деле это очень смешная история. И рассказывать ее надо совсем иначе, — заметил Маркено.

— Возможно, здесь есть какая-то толика истины, — добавил Карлоно. — Если бы мы делали маленькую лодку, наша работа на этом бы и закончилась…

Они подошли к группе людей, сверливших костяными буравами отверстия в краях досок. Этот труд был утомительным и тяжелым, и потому он совершался большим количеством сменявших друг друга работников.

— Да… И я смог бы жениться… — вздохнул Тонолан, заметив среди работников Джетамио.

— У вас на лицах улыбки. Выходит, растяжка прошла нормально? — спросила молодая женщина у Карлоно, хотя смотрела она в этот момент только на Тонолана.

— Для начала надо дать ей обсохнуть. Тогда-то мы все и увидим, — уклончиво ответил Карлоно, не желавший искушать судьбу. — Как дела с обшивкой?

— С этим мы уже покончили. Теперь занимаемся досками для дома, — ответила женщина постарше. Так же как и Маркено, она походила на Карлоно, особенно когда улыбалась. — Молодой паре одной лодки мало. Ей и дом нужен. Он для них даже важнее, милый мой братик.

— Твой брат заинтересован в их браке не меньше тебя, Каролио, — заметил Бароно, с улыбкой посмотрев на молодых людей, томно взиравших друг на друга. — Но что такое дом без лодки?

Каролио бросила на него обиженный взгляд. Она слышал этот давний афоризм племени Рамудои уже столько раз, что тот начинал действовать ей на нервы.

— Ух! — воскликнул Бароно. — И этот сломался!

— Сегодня он какой-то неловкий, — заметила Каролио. — Ломает уже третий бурав. Наверное, хочет заняться чем-нибудь поинтереснее.

— Брось ты ворчать на своего супруга, — сказал Карлоно. — Буравы ломают все. Тут уж ничего не поделаешь.

— В одном она права. Занудная работа… Я не знаю ничего более утомительного, — усмехнулся Бароно.

— Он хочет показаться смешным. Что может быть хуже мужчины, считающего себя смешным? — вздохнула Каролио. Люди, стоявшие вокруг, заулыбались. Все знали об их любви, скрывавшейся за этим добродушным подшучиванием.

— Если у вас есть запасной бурав, я могу попробовать, — сказал Джондалар.

— Что это с ним? Ни один нормальный человек не захочет заниматься этим занудством, — искренне изумился Бароно, поспешив подняться на ноги.

— Джондалар интересуется строительством лодок, — ответил Карлоно. — Он хочет попробовать себя во всем.

— Ничего, придет время, мы сделаем из него настоящего Рамудои! — заявил Бароно. — Весьма разумный молодой человек. А вот по поводу его брата я не уверен, — добавил он, с улыбкой глянув на Тонолана, не отрывавшего глаз от Джетамио. — Если на него сейчас упадет дерево, он этого даже не заметит… Может, нам следует занять его чем-нибудь стоящим?

— Он может собирать дрова для парилки или обдирать ивовые прутья для сшивки досок, — сказал Карлоно. — Как только лодка обсохнет, мы начнем сверлить отверстия в корпусе. Потом можно будет заняться наращиванием бортов… Бароно, как ты думаешь, сколько нам нужно времени? Нужно сообщить Шамуду, тогда он сможет назначить день их свадьбы, и Доландо пошлет гонцов в другие Пещеры…

— Что еще нам остается сделать? — спросил Бароно, когда они направились к торчавшим из земли столбам.

— Помимо прочего, нужно установить стойки на носу и корме… Эй, Тонолан, ты идешь или нет? — окликнул жениха Маркено.

— Ммм… Конечно, конечно! Уже иду!

Едва они ушли, Джондалар подобрал с земли костяной бурав с рукоятью, выточенной из оленьего рога, и стал наблюдать за движениями работающей Каролио.

— Зачем дырка? — спросил он, просверлив пару отверстий. Каролио разбиралась в строительстве лодок не хуже своего брата-близнеца. Он занимался главным образом выдалбливанием челна и приданием ему нужной формы, она — пригонкой и сшивкой накладных бортов. Каролио повела Джондалара к другой рабочей площадке, на которой стояла частично разобранная лодка.

У плотов плавучесть определялась свойствами древесины, у лодок Шарамудои — объемом воздуха между бортами судна. Это замечательное новшество позволило начать постройку судов, имевших отличную маневренность и грузоподъемность. Доски обшивки, позволявшие нарастить борта и тем самым увеличить объем лодки, выгибались на пару и буквально пришивались к корпусу ивовыми прутьями, пропущенными через заранее просверленные отверстия; их концы жестко пригонялись клиньями к носовой и кормовой стойкам. Крепившиеся в последнюю очередь поперечины увеличивали жесткость лодки и позволяли устанавливать в ней скамейки.

В результате получалось водонепроницаемое судно, которое могло служить в течение нескольких лет, выдерживая серьезные напряжения и нагрузки. Первыми выходили из строя ивовые прутья. Когда это происходило, лодка разбиралась и полностью перестраивалась, некоторые старые доски заменялись на новые, что существенно увеличивало срок жизни судна.

— Смотри. Видишь, где находились доски обшивки? — Каролио указала на разобранную лодку. — Вдоль верхнего края корпуса просверлен ряд отверстий. — Она показала ему изогнутую доску, кривизна которой соответствовала кривизне корпуса. — Первый пояс. Тонкий край прилегает к корпусу — там и здесь отверстия расположены одинаково. Потом они сшиваются лозой, понял? Второй же пояс накладывается на первый — вот так…

Они обошли вокруг лодки и подошли к тому ее борту, который еще не был разобран. Каролио указала на сломанные и истершиеся прутики, торчавшие из некоторых отверстий.

— У этой лодки давно пора менять обшивку. Видишь, как накладываются друг на друга доски? Если речь идет о маленькой лодке — на одного-двух человек, — борта можно не наращивать. Им достаточно и челна. Правда, по бурной реке на нем ходить куда труднее. Челн может неожиданно выйти из-под контроля.

— Когда-нибудь моя этому учиться… — сказал Джондалар. Взгляд его упал на искривленную доску, и он поспешил спросить: — А как вы гнете доски?

— Так же, как и корпус лодки. Нужны горячий пар и сила. Те столбы, возле которых находятся сейчас твой брат и Карлоно, используются для крепления оттяжек, поддерживающих пришиваемые к корпусу доски обшивки. Эта операция занимает не так много времени — главное, чтобы были просверлены отверстия. Сверлить их действительно непросто. Мы то и дело точим наши костяные сверла, но ведь они постоянно ломаются!

Уже вечерело, когда они стали подниматься к террасе. Тонолан обратил внимание на необычную задумчивость своего старшего брата.

— О чем это ты задумался, Джондалар?

— О постройке лодок. Я и не представлял, что такое возможно… И о лодках таких я никогда не слышал. Вспомни, как ловко управляются с ними Рамудои! Их детишки чувствуют себя в лодке куда увереннее, чем на берегу! А как они обращаются со своими орудиями! — Глаза его возбужденно блеснули. — Я их хорошенько рассмотрел, слышишь? Если бы мне позволили довести инструмент Карлоно до ума, я отколол бы от него приличный кусок, так чтобы на нижней стороне тесла образовалась гладкая вогнутая поверхность. После этого работать им будет куда сподручнее. И провертки я стал бы делать не из кости, а из кремня!

— Вон оно в чем дело! А я-то думал, что тебя заинтересовало изготовление лодок. Большой Брат! Тебя привлекли совсем не лодки, а орудия, с помощью которых они изготавливаются! Нет, Джондалар, как ты был каменных дел мастером, так ты им и остался!

Джондалар заулыбался, понимая, что Тонолан совершенно прав. Его заинтересовали не столько лодки, сколько инструменты для их постройки. В племени имелось несколько неплохих отбойщиков камня, но в отличие от Джондалара они не понимали того, что ряд небольших изменений мог сделать их орудия куда более эффективными. Он всегда испытывал особого рода удовольствие, приспосабливая инструменты для разного рода технических задач, и его изобретательный ум уже видел способ улучшить орудия, которые использовали Шарамудои. Именно таким образом он смог бы достойно отблагодарить людей, которым был обязан столь многим.

— Мама! Джондалар! Пришли новые люди! Тут уже столько палаток, что может не хватить места! — выпалил Дарво, вбежав под навес. В следующее мгновение он уже выскочил наружу — да и как он мог усидеть дома, когда рядом происходили столь необычные события.

— Когда Маркено женился на Толи, гостей было куда меньше, — заметила Серенио. — О Мамутои знают все, а вот о Зеландонии здесь и слыхом не слыхивали.

— Они что, сомневаются в том, что мы похожи на них? Что у нас два глаза, две руки и две ноги? — ухмыльнулся Джондалар.

Обилие гостей поразило и его. На Летнем Сходе Зеландонии людей бывало и побольше, но одно дело — видеть кругом знакомые лица и совсем другое — оказаться среди незнакомцев. Джондалар был знаком только с Пещерой Доландо и плотом Карлоно. На праздник пришли не только Шарамудои. Здесь присутствовали Мамутои, сородичи Толи, их любопытствующие знакомые, а также представители племен, живших выше и ниже по течению.

Брачные Обряды племени Шарамудои казались братьям достаточно своеобразными. У Зеландонии во время Брачной Церемонии заключался не один, а сразу несколько браков. Будучи единственным кровным родственником Тонолана, Джондалар должен был принять деятельное участие в предстоящем ритуале. Мысль об этом не давала ему покоя.

— А ведь ты кажешься таким уверенным в себе… Не волнуйся, все будет хорошо… — прошептала Серенио, придвинувшись к Зеландонии и обняв его за шею. — Ты ведь такой хороший, Джондалар…

Она сделала именно то, что было необходимо в этой ситуации. Близость Серенио отвлекла Джондалара от тягостных раздумий, ее нежные слова положили конец всем его тревогам. Он поцеловал ее в губы и позволил себе расслабиться.

— Думаешь, ничего? У меня ведь и одежды приличный нет — только дорожный шкура… — пробормотал он, неожиданно вспомнив о праздничных нарядах Зеландонии.

— Ты думаешь, они поймут? Таких нарядов, как твой, здесь еще никогда не видывали. Можешь на этот счет не беспокоиться, они ведь совершенно тебя не знают, Джондалар. Многие пришли сюда только затем, чтобы посмотреть на тебя и на Тонолана. Главное, чтобы одежды были впору, — все остальное не важно…

Она выскользнула из его объятий. Он поднялся с ложа и через щель стал разглядывать толпу, собравшуюся на террасе. Вид ее привел его в трепет. Он отошел к дальней стене хижины и, немного подумав, вновь вернулся к щели, решив получше рассмотреть гостей.

— Джондалар, позволь мне приготовить для тебя чай. Заваривать его меня научил сам Шамуд. Ты тут же успокоишься.

— Думаешь, я нервничаю?

— Нет, нет! Это я так, на всякий случай. Может, все-таки заварить?

Она налила воду в прямоугольную посудину, предназначенную для готовки, и, бросив в нее несколько раскаленных камней, села на маленькую деревянную скамеечку. Джондалар стал рассеянно разглядывать геометрические фигуры, вырезанные на стенках посудины: узор из прямых линий, пересекающихся под углом, напоминал ветви ели.

Стенки резной коробки были сделаны из цельной доски, изогнутой на пару. Этой операции предшествовала проточка поперечных пазов в местах сгиба. Края доски, сходившиеся под прямым углом друг к другу, соединялись с помощью особых шипов. Проточка делалась и вдоль края, обращенного к днищу короба. Разбухнув от сырости, он хорошо держал воду. Короба использовались для самых разных целей — начиная от готовки и кончая хранением всевозможных продуктов (тогда они оснащались крышкой).

Короб этот странным образом напомнил Джондалару о брате. Как ему хотелось бы оказаться сейчас рядом с ним! Тонолан быстро освоил принятую у Шарамудои технику обработки древесины. При правке древков копий или при изгибании досок для снегоступов он пользовался подобными же приемами. Мысль о снегоступах напомнила Джондалару о начале их Путешествия и доме, от которого их отделяло немыслимое расстояние. С тех самых пор, как он надел на себя дорожную одежду, его то и дело одолевали приступы тоски по дому, нападавшие на него в самое неподходящее время. На сей раз причиной сердечного смятения стал резной короб Серенио.

Он резко встал, задев стул, и, попытавшись подхватить его, едва не сбил с ног Серенио, которая держала в руках чашку, наполненную горячим чаем. Он тут же вспомнил о том, что случилось во время Праздника Обета. Толи и Шамио успели совершенно оправиться от происшедшего, ожоги их благополучно зажили, однако Джондалар так и не смог забыть своего ночного разговора с Шамудом.

— Джондалар, пей свой чай. Он тебе наверняка поможет…

Джондалар улыбнулся и сделал небольшой глоток. Чай, в состав которого, судя по запаху, входила и ромашка, оказался очень приятным на вкус. Через какое-то время тревога действительно покинула Джондалара.

— Серенио, ты была права… Мне действительно стало получше. И сам не понимаю, что это со мной…

— Не каждый же день тебе приходится женить своих братьев, верно? Твое беспокойство мне понятно.

Он вновь привлек Серенио к себе и страстно поцеловал ее в губы.

— Увидимся вечером, Серенио, — шепнул он ей на ухо.

— Джондалар, не забывай о том, что сегодня вечером праздник, посвященный Матери, — напомнила она. — Пусть все идет своим чередом. Можешь делать все, что угодно. Пообщаться друг с другом мы сможем и в другое время, правда?

— Я совершенно забыл о празднике, — согласно кивнул Джондалар, однако сердце его при этом сжалось от боли. Подобные чувства он испытывал впервые. Он по-прежнему чувствовал себя свободным человеком, но легкость, с которой Серенио принимала его независимость, почему-то задевала за живое. Джондалар немедленно решил, что этот вечер он проведет не с кем-нибудь, но именно с ней.

— Джондалар! — воскликнул вбежавший в хижину Дарво. — Меня послали за тобой. Они хотят тебя видеть! — Запыхавшийся мальчуган приплясывал от нетерпения. — Скорее, Джондалар! Тебя ждут!

— Успокойся, Дарво, — улыбнулся мужчина. — Сейчас приду. Разве я могу пропустить свадьбу своего собственного брата?

Дарво застенчиво улыбнулся, понимая, что без Джондалара церемония в любом случае не начнется, однако меньшим его нетерпение от этого не стало. Он выбежал наружу, и Джондалар, вздохнув, последовал за ним.

При его появлении толпа зашумела. Заметив поджидающих его женщин, Джондалар вздохнул с облегчением. Рошарио и Толи сопроводили его до небольшого холмика у боковой стены, где их ждали другие участники церемонии. Рослый светловолосый Зеландонии, лицо которого было прикрыто деревянной маской птицы, стоял на самой его вершине.

Заметив приближающегося брата, Тонолан нервно улыбнулся. Джондалар смотрел на него во все глаза, пытаясь разгадать его истинные чувства. Он искренне сожалел о том, что обычаи племени Шарамудои не позволяли ему общаться с братом. Впрочем, он успел заметить, что тот чувствовал себя здесь как рыба в воде, и это наблюдение больно резануло Джондалара по сердцу. Как дружны они были в начале Путешествия, и как сильно разошлись теперь их пути… Джондалар чувствовал, что пропасть, разделяющая их, с каждым днем становится все шире и шире. Им вновь овладели горестные чувства.

Он закрыл глаза и, крепко сжав кулаки, попытался взять себя в руки. Гости опять дружно загалдели. Джондалар сумел расслышать два слова: «высокий» и «одежда». Он открыл глаза и с изумлением обнаружил, что Тонолан успел напялить на себя костюм племени Шамудои, который, надо сказать, шел ему как нельзя лучше.

Не случайно его собственная одежда вызвала у гостей такой неподдельный интерес… Да, Тонолан уже успел стать одним из них, Джондалар же остался Зеландонии.

Высокий мужчина присоединился к группе новых родственников его брата. Хотя формально он не принадлежал к Шарамудои, с этого момента он тоже становился их родственником. Вместе с родней Джетамио они должны были раздавать гостям подарки и еду. Чем больше гостей прибывало на празднество, тем обременительнее становилось его проведение для хозяев. Многих гостей привлекло сюда происхождение и положение молодой пары, и потому хозяева делали все возможное, чтобы те не обманулись в своих ожиданиях и не ушли с праздника неудовлетворенными.

Внезапно все замолчали и дружно повернулись к группе людей, направлявшихся к холмику.

— Ты видишь ее? — спросил Тонолан, став на цыпочки.

— Нет, — покачал головой Джондалар. — Но в том, что она идет вместе с ними, я нисколько не сомневаюсь.

Поравнявшись с окруженным многочисленной родней Тоноланом, плотная группа расступилась, открывая свое главное сокровище. Едва Тонолан увидел украшенную цветами красавицу, одарившую его лучезарной улыбкой, в горле у него пересохло. Его радость и счастье были настолько явными, что Джондалар не смог удержаться от улыбки. Тонолан стремился к любимой женщине так, как стремится пчела к цветку, источающему мед. Родственники подвели его к невесте и взяли молодых в кольцо.

Группы перемешались и тут же разбились на пары. Шамуд поднес к губам дудочку и принялся наигрывать на ней какую-то нехитрую мелодию. Человек в птичьей маске стал отбивать ритм на большом круглом бубне. Джондалар тут же решил, что видит еще одного Шамуда. Все Служители Матери были неуловимо похожи друг на друга. Это вновь заставило его вспомнить о доме.

Представители двух родственных групп то образовывали пары, то расходились, двигаясь в такт музыке. Белоголовый Шамуд продолжал играть на своей маленькой флейте. На конце длинной прямой палочки с выжженной сердцевиной и рядом высверленных отверстий была вырезана птичья голова с широко раскрытым клювом. Звуки, извлекавшиеся Шамудом, порой действительно походили на птичье пение.

Участники церемонии выстроились в два ряда и, соединив поднятые над головой руки, образовали проход. Как только молодая чета проходила под очередной живой аркой, ее участники расцепляли руки и пристраивались в хвост торжественной процессии, возглавляемой Шамудом. Шествие направилось сначала к краю террасы, затем — вдоль каменной стены. Джетамио и Тонолан шли вслед за музыкантом, за ними Маркено и Толи, затем — Джондалар и Рошарио, являвшиеся ближайшими родственниками молодой четы. За ними следовали прочие родственники, члены других Пещер и гости. Шамуд, игравший на бубне, держался возле своих сородичей.

Белоголовый Шамуд направился вниз, к поляне, на которой изготавливались лодки, однако вскоре свернул на боковую тропку и вывел участников церемонии к Щедрому Древу. После того как они расположились вокруг огромного старого дуба, Шамуд стал наставлять тихим голосом молодую чету, давая разнообразные советы, как снискать расположение и благоволение Матери. Его слова могли услышать только ближайшие родственники молодых, находившиеся рядом с ними. Стоявшие поодаль гости и дальние родственники принялись переговариваться между собой, но стоило Шамуду замолчать, как все разговоры разом смолкли.

Установилось напряженное молчание. Из леса донеслись хриплый крик сойки и отрывистая барабанная дробь большого пятнистого дятла, которой вторило гулкое эхо. В следующее мгновение поляна огласилась сладостными трелями взмывшего в небо жаворонка.

Человек в птичьей маске, который, казалось, только этого и ждал, поманил к себе молодых. Шамуд извлек из одежд веревку и сделал на ней петлю, быстро затянув узел. Посмотрев в глаза друг другу, Тонолан и Джетамио соединили руки и продели их сквозь петлю.

— Джетамио и Тонолан. Тонолан и Джетамио. Я связываю вас друг с другом, — громко возгласил Шамуд, стянув петлей их запястья. — Завязав этот узел, я связал ваши жизни воедино и соединил их новыми узами родства с Пещерой и Родом. Вы замыкаете квадрат, начало которому положили Маркено и Толи. — Последние сделали шаг вперед и соединили руки с новобрачными. — Шамудои владеют дарами земли, Рамудои — дарами воды. Теперь, когда вы связали свои жизни, вы стали Шарамудои — обладателями того и другого. Помогайте же друг другу.

Толи и Маркено отступили назад. Шамуд вновь заиграл на своей удивительной дудочке. Тонолан и Джетамио стали неспешно обходить древний дуб. Когда они стали описывать второй круг, зрители принялись осыпать их птичьим пухом, лепестками цветов и сосновой хвоей, выкрикивая пожелания новобрачным.

Когда Тонолан и Джетамио обходили Щедрое Древо в третий раз, к ним присоединились смеющиеся гости. Кто-то затянул обрядовую песнь, которую тут же подхватило множество голосов. Заиграли флейты, загрохотали бубны и полые, выдолбленные изнутри чурбаки. Женщина из племени Мамутои взяла в руки лопатку мамонта и стала ударять по ней деревянной колотушкой. На миг все замерли. Звонкий, раскатистый звук изумил участников обрядового действа, но еще сильнее их поразило то, что женщина могла изменять тон и высоту звука, меняя силу и место приложения удара. По завершении третьего круга Шамуд вновь возглавил шествие и повел группу вниз, к поляне, находившейся возле самой реки.

Джондалару так и не довелось стать свидетелем окончания строительства лодки. И хотя он принимал участие едва ли не во всех работах, связанных с ее постройкой, от вида лодки у него захватило дух. Она оказалась куда больше, чем ему представлялось, и имела соразмерные с пятидесятифутовой длиной изящно изогнутые высокие борта и мощную заднюю стойку. И все-таки сильнее всего его поразила передняя часть судна, украшенная резным изображением головы и шеи водяной птицы, закрепленной на носу лодки при помощи клиньев.

Сам нос был раскрашен красноватой и темно-желтой охрой, черным марганцем и белыми кальцинированными известняковыми землями. Глаза, нарисованные на нижней части корпуса, должны были уберечь лодку от незримых опасностей, таившихся под водой. На бортах и корме виднелся характерный орнамент из повторяющихся геометрических фигур. Внутри лодки появилось несколько скамеек для гребцов. Там же лежали и новые длинные весла с широкими лопастями. Навес из желтоватой шкуры серны, сделанный в центральной части, защищал судно от дождя и снега. Лодка была усыпана цветами и птичьими перьями.

Она потрясала. Поражала воображение. Джондалар приосанился и горделиво поднял голову, чувствуя себя одним из создателей этого замечательного судна.

Условием заключения любого брака являлось наличие лодки — новой или отремонтированной, но далеко не все лодки отличались такими размерами и совершенством формы. Так уж случилось, что Пещера решила обзавестись еще одной большой лодкой именно в тот момент, когда молодая чета объявила о своем решении. На празднество прибыло необычно много гостей, и потому подобное совпадение следовало признать особенно удачным. И Пещера, и виновники торжества испытывали законную гордость.

Молодые люди, запястья которых оставались связанными веревкой, забрались в лодку и сели на среднюю скамью, находившуюся под навесом. Ближайшие родственники последовали за ними; некоторые из них держали в руках весла. Корпус лодки стоял между столбами, предотвращавшими ее раскачивание, на бревнах, спускавшихся к самой реке. Собравшиеся члены Пещеры и гости с радостными криками столкнули лодку на воду.

Они удерживали ее близ берега, пока судно не было признано пригодным для плавания — оно практически не протекало и не имело сколько-нибудь заметного крена. После этого они отправились вниз по течению, туда, где находился плот Рамудои. На воду было спущено несколько лодок меньших размеров, казавшихся утятами, послушно следующими за своей матерью.

Оставшиеся на берегу гости поспешили к тропе, надеясь добраться до верхней террасы раньше молодых. Несколько мужчин быстро взобрались наверх по ведущей к водопаду тропе и приготовились к спуску большой плоской корзины, в которой некогда были подняты наверх Тонолан и Джондалар. На сей раз предстояло поднять Тонолана и Джетамио, руки которых оставались стянутыми. Они решили связать свои жизни и потому — по крайней мере в течение всего этого дня — не должны были ни на минуту расставаться.

Гостей ожидало грандиозное пиршество, поражавшее обилием снеди и вина из одуванчиков, поставленного в новолуние. Каждый из них, помимо прочего, получил отдельный подарок и, в свою очередь, преподнес дары новобрачным. К вечеру в их новом жилище успело перебывать великое множество гостей, оставлявших «кое-что» для хозяев. Дары делались анонимно, дабы не оскорбить достоинства устроителей свадебной церемонии, однако последующие замечания гостей, желавших получить ответный подарок соответствующей ценности, делали личности дарителей известными.

Надо сказать, что форма и устройство подаренных вещей, а также украшавшие их резные и рисованные орнаменты яснее ясного указывали на дарителя. Личность изготовившего их мастера обычно оставалась неизвестной (в данном случае это не имело никакого значения), зато принадлежность к той или иной семье, роду или Пещере становилась очевидной. Господствовавшая система ценностей, понятная всем и каждому, определяла и взаимное соответствие отдаваемых и получаемых подарков, зависевшее от знатности, влияния и статуса тех или иных групп или родов, между которыми существовало определенное соперничество.

— Тонолан, смотри, каким он пользуется успехом! — заметила Джетамио, глядя на стайку молодых женщин, круживших около рослого блондина, прислонившегося к дереву.

— Я к этому уже привык. Его большие синие глаза просто чаруют женщин. Они… Они летят на них, как мотыльки на свет пламени, — ответил Тонолан, помогая Джетамио поднять дубовый короб, наполненный черничным вином. — Неужели ты сама не заметила? Он ведь и тебя должен был завлечь…

— Ты улыбнулся мне первым, — прошептала она. Этот очаровательный ответ вызвал на его лице широкую улыбку. — Кажется, я все поняла… Дело не только в глазах. Ты посмотри, как ладно сидит на нем эта одежда… А какая у него стать! Но и это не все. Я думаю, женщины чувствуют, что он… находится в поиске. Он кого-то выискивает, понимаешь? И при этом он такой отзывчивый, чувствительный… высокий и стройный. Редкостный красавец. Глаза у него, конечно, тоже необычные. Ты обращал внимание на то, что при свете костра они становятся фиолетовыми?

— Ха! А мне казалось, что ты не обращала на него внимания! — пробормотал Тонолан с деланным унынием.

— Ты что — завидуешь ему? — ласково спросила Джетамио. Какое-то время Тонолан молчал.

— Нет. Пока — нет. Не понимаю завистливых людей. Тебе кажется, что у него есть все, верно? И сложен хорошо, и красив — вон сколько красавиц вокруг него вьется. Но это еще не все. Он мастер каких поискать. Вот уж кто умеет делать кремневые орудия! Головастый, но говорит при этом мало — это тоже редкость. Он нравится всем: и женщинам, и мужчинам. Мог бы быть самым счастливым человеком на свете, но ему все время что-то мешает. Ему нужно отыскать такого человека, как ты, Тамио.

— Почему такого, как я? Какого-то другого. Мне нравится твой брат, Тонолан. Надеюсь, ему удастся найти ту, кого он ищет… Может, эта женщина находится сейчас рядом с ним?

— Не думаю. Я видел подобное и прежде. Кто-то ему, конечно, нравится, но все это — не то, понимаешь?

Они отлили часть вина в мехи и направились к Джондалару.

— Ну а Серенио? Мне кажется, она ему небезразлична, да и он ей явно нравится.

— Да. Ему нравится и она, и ее сын Дарво. Но… Но он хочет найти что-то совсем иное. Может, он стремится к мечте, к доний? — Тонолан нежно улыбнулся. — Когда я увидел твою улыбку, мне показалось, что я встретил доний…

— Говорят, дух Матери превращается в птицу. Она будит своим пением солнце и приводит с юга весну. Осенью иные из птиц остаются рядом с нами, чтобы напоминать нам о Ней. Хищные птицы, аисты и все прочие птицы представляют собой разные стороны Мудо. — Прямо перед ними пробежала стайка детишек. — Маленькие непослушные дети не любят птиц. Они думают, что Мать следит за ними и знает о них все. Этому учат их матери. Я слышала истории о взрослых людях, которые признавались в своих проступках при виде некоторых птиц. Говорят, она может вывести заблудившихся из лесной чащобы…

— А у нас считают иначе. Дух Матери, становясь доний, летает по воздуху. Может, она и похожа на птицу. Я никогда об этом не задумывался, — сказал Тонолан, сжав руку Джетамио. Хриплым от волнения голосом он добавил: — Я и не мечтал найти тебя… — Попытавшись обнять свою избранницу, он тут же вспомнил о том, что их запястья связаны, и нахмурился. — Я рад тому, что мы решили связать свои жизни, но неужели мы не сможем обойтись без этой веревки? Я хочу обнять тебя, Тамио.

— Возможно, нас хотят убедить в том, что слишком тесные узы могут показаться тягостными, — засмеялась она. — Скоро мы сможем покинуть празднество. Давай принесем твоему братцу вина, иначе будет поздно.

— Может, оно ему не по вкусу. Он любит вино, но никогда не пьет сверх меры. Джондалар боится, что оно может ударить ему в голову…

Они вышли из тени, отбрасываемой козырьком, и тут же оказались в центре внимания.

— Вот вы где! Наконец-то я смогу пожелать вам счастья, Джетамио! — сказала молодая женщина. Юная и живая, она принадлежала к группе Рамудои, входившей в другую Пещеру. — Как тебе повезло! Еще никогда с нами не зимовали такие симпатичные чужеземцы!

Она искоса глянула на рослого мужчину, по-прежнему не сводившего глаз со своей невесты.

— Ты права. Я очень счастлива, — ответила Джетамио, с улыбкой глянув на жениха.

Молодая женщина вновь посмотрела на Тонолана и печально вздохнула.

— Они оба такие красавцы! Даже не знаю, на ком из них я бы остановила свой выбор!

— Можешь не ломать над этим голову, Керунио, — сказала другая молодица. — Бери любого!

Раздавшийся вслед за этим смех нисколько не смутил первую женщину.

— Легко сказать — бери… — хмыкнула она, глянув на Джондалара.

Тому еще не доводилось встречаться с Керунио. Эта крошка отличалась от своих подруг особой живостью и задором. Она являла собой прямую противоположность Серенио. Заметив в глазах чужеземца явный интерес, Керунио томно вздохнула и неожиданно замерла, прислушиваясь к раздававшимся на террасе звукам.

— Этот ритм нельзя не узнать — начинается парный танец, — сказала она. — Идем, Джондалар.

— Я не знаю, как он танцуется, — ответил Зеландонии.

— Я тебя всему научу. Это совсем несложно, — усмехнулась Керунио, энергично потащив его за собой. Он же и не думал сопротивляться.

— Постойте, мы пойдем с вами! — попыталась окликнуть их Джетамио.

Вторая женщина, крайне недовольная тем, что Керунио с такой легкостью удалось завладеть вниманием Джондалара, раздраженно заметила:

— Ему пока все едино…

Слова Радонио вызвали дружный смех. Четверка направилась к танцующим, и тут же Джондалар услышал шепот брата.

— Джондалар, у нас остался еще один мех с вином, — сообщил ему Тонолан. — Джетамио говорит, что нам надлежит начать этот танец, но мы покинем праздник, не дожидаясь конца… Мы можем сделать это в любую минуту…

— Почему бы вам не взять этот мех с собой? Для своего маленького праздника.

Тонолан улыбнулся и посмотрел на свою избранницу.

— На самом деле он не последний. Один мех мы припрятали заранее. Впрочем, скорее всего он нам не понадобится. С нас хватит и того, что мы будем вместе.

— Как приятно звучит их язык… Правда, Джетамио? — сказала Керунио. — Ты что-нибудь понимаешь?

— Совсем немного. Но скоро я его выучу… Этот язык и язык Мамутои. Толи сказала, что мы должны их изучить.

— Она сказала и кое-что другой. Для того чтобы учиться язык Шарамудои, нужно говорить на нем много-много, верно? Она права. Мне очень жаль, Керунио. Невежливый говорить Зеландонии, — извинился Джондалар.

— Мне-то все равно, — хмыкнула Керунио, словно это действительно ее не задевало. Она тоже хотела принимать участие в их разговоре. Извинение Джондалара донельзя обрадовало ее — оно подтверждало ее принадлежность к группе избранных. Она шла, ловя завистливые взгляды других молодых женщин.

За козырьком на краю поля горел костер. Укрывшись в тени деревьев, они пустили мех по кругу, после чего молодые женщины стали показывать мужчинам основные движения танца. Флейты, бубны и трещотки заиграли еще живее. Им вторил музыкальный инструмент, сделанный из слоновой кости, звучание которого отдаленно походило на звучание ксилофона.

Начался танец. Его основные позиции допускали массу вариаций, в зависимости от воображения и искусства танцоров. То и дело какая-нибудь пара или танцор, исполнившиеся необыкновенного энтузиазма, начинали выделывать такие коленца, что все прочие участники церемонии останавливались и начинали подбадривать их криками. Зрители брали танцоров в кольцо и тут же затягивали новую песню с другим ритмом. Мелодия сменялась мелодией, песня — песней. Музыка и танцы не прерывались ни на миг, люди же — музыканты, певцы, танцоры — то приходили, то уходили. Тон, темп, ритм, мелодия то и дело изменялись — в круг выходили все новые и новые группы танцоров и певцов.

Керунио оказалась на удивление живой партнершей. Джондалар, выпивший изрядное количество вина, развеселился. Кто-то затянул новую песню, слова которой сочинялись на ходу то одним, то другим гостем празднества. Они были призваны вызывать смех присутствующих и часто содержали в себе намеки на Радость и несомые ею Дары. Вскоре песня превратилась в настоящее соревнование тех, кто пытался смешить народ, и тех, кто всеми силами старался удержаться от смеха. Иные из его участников стали строить уморительные рожи, надеясь таким образом добиться ожидаемого эффекта. Наконец в центре круга появился какой-то мужчина, покачивавшийся в такт песне.

— Ох, еще немножко, и Джондалар сломает себе хребет! Керунио-то — крошка!

Раздался дружный хохот.

— Да, Джондалар, скажи нам, как ты это сделаешь? — послышался чей-то голос. — Если ты захочешь ее поцеловать, тебе придется сложиться вдвое!

Джондалар с улыбкой глянул на свою партнершу.

— Не надо ломай хребет, — ответил он, отрицательно покачав головой, и, подняв Керунио, приложился к ее пятке, вызвав тем всеобщий восторг.

Крошка обхватила его шею своими маленькими ручками и ответила ему страстным поцелуем. Джондалар заметил, что несколько парочек направились к палаткам и циновкам, расстеленным по укромным местечкам, и стал подумывать о чем-то подобном, подбадриваемый страстными поцелуями Керунио.

Покинуть праздник сразу они не могли — это вызвало бы еще больший смех. Для начала надлежало отойти куда-нибудь в сторонку. Темп музыки вновь изменился — к исполнителям и зрителям присоединились новые люди, привлекшие к себе всеобщее внимание. Джондалар и Керунио поспешили ретироваться. И тут, откуда ни возьмись, перед ними выросла Радонио.

— Керунио, ты и так провела с ним весь вечер. Тебе не кажется, что мы должны его поделить? Этот праздник посвящен Матери, и мы должны делиться Ее Дарами.

Радонио протиснулась между ними и поцеловала Джондалара. Тут же его обняла какая-то другая женщина. Он стоял в окружении молодых женщин, каждая из которых норовила коснуться или поцеловать его. Почувствовав, что с него снимают штаны, Джондалар стал решительно отбиваться от них, решив, что дело зашло слишком далеко. Когда женщины уразумели, что он не позволит прикоснуться к себе никому, они расступились. Неожиданно он понял, что не видит среди них своей новой подружки.

— Где Керунио? — спросил он.

Женщины переглянулись и дружно захихикали.

— Где Керунио? — настаивал на своем Джондалар. Тут же сообразив, что он вряд ли услышит от них сколько-нибудь внятный ответ, он ринулся вперед и схватил Радонио, больно сдавив ей руку.

— Мы решили, что она должна поделиться с нами, — пробормотала Радонио, изобразив на лице некое подобие улыбки. — Все хотят иметь большого красивого Зеландонии.

— Зеландонии не хочет любой. Где Керунио?

Радонио отвернулась в сторону, явно не желая отвечать на этот вопрос.

— Говоришь, твоя хочет большой Зеландонии? — Тон, которым он это сказал, не сулил ничего хорошего. — Сейчас тебе будет большой Зеландонии!

Он заставил Радонио опуститься на колени.

— Мне больно! Эй, вы! Почему вы мне не помогаете?

Молодые женщины не спешили ей на выручку. Джондалар повалил Радонио наземь. Музыка смолкла, танцующие застыли в недоумении. Она попыталась подняться, но он навалился на нее всей массой своего грузного тела.

— Хотеть большой Зеландонии? Будешь получай! Говори, где Керунио?

— Я здесь, Джондалар! Они держали меня там, чем-то заткнув мне рот. Они хотели пошутить!

— Дурной шутка! — буркнул он, поднимаясь с земли. Он помог подняться и Радонио. В глазах у нее стояли слезы, она потирала свою руку.

— Ты сделал мне больно, — захныкала она.

Только теперь Джондалар понял, что все происходившее действительно было шуткой. Ни он сам, ни Керунио нисколько не пострадали. Ему не следовало обижать Радонио. Его гнев мгновенно испарился, уступив место сожалению.

— Я… Я не хотел делай тебе больно…

— Ничего страшного, Джондалар. Не расстраивайся, — сказал один из мужчин, наблюдавший за этой сценой. — Она это заслужила. Вечно лезет куда не надо.

— Тебе обидно, что она лезет не к тебе, — фыркнула одна из молодых женщин, поспешив встать на защиту своей подруги.

— Неужели какому-то мужчине такое может понравиться? Вы же его облепили, как мухи! Должен же он был себя защитить!

— Неправда, — решительно замотала головой Радонио. — Мы знаем, о чем вы говорите друг с другом. То об одной, то о другой женщине. Разве не так? Я помню твои слова о том, что ты хотел бы иметь всех женщин разом. Особенно тех, которые еще не вкусили Первой Радости.

Молодой мужчина густо покраснел, и Радонио тут же поспешила завладеть инициативой:

— Некоторые из вас любят поговорить и о самках плоскоголовых!

Внезапно возле костра появилась грузная женская фигура. Татуировка на лице и раскосые глаза говорили о ее иноземном происхождении, однако облачение было сшито из кож, выделанных Шамудои.

— Радонио, на празднике, устроенном в честь Матери, о столь грязных вещах говорить не стоит…

Джондалар узнал в странной женщине Шамуда.

— Я больше не буду, Шамуд, — ответила Радонио, повесив голову. Судя по выражению ее лица, она действительно сожалела о происшедшем.

Только теперь Джондалар сумел разглядеть ее по-настоящему. Так же, как и все ее подруги, Радонио была совсем еще девочкой. Он вел себя совершенно безобразно.

— Моя хорошая, — нежно обратился к Радонио Шамуд, — мужчин нужно завлекать, а не завоевывать.

С этим мнением Джондалар не мог не согласиться.

— Но мы ведь не хотели обижать его! Нам казалось, что это ему… понравится!

— Возможно, это и произошло бы. Но в этом случае вам следовало действовать не столь грубо. К таким вещам не принуждают силой. Тебе же это не понравилось, верно?

— Он сделал мне больно!

— Неужели? Может, он просто поступил против твоей воли? А Керунио? О ней-то никто из вас не подумал. Радостью нельзя овладеть силой. Мы оскорбляем этим Мать и Ее Дар.

— Тебе виднее, Шамуд…

— Я запрещаю вам играть в такие игры. Ты слышишь, Радонио? Сегодня у нас праздник. Мудо хочет видеть своих детей счастливыми. Не обращай внимания, дорогая, на эту неприятную сцену, иначе ты испортишь себе праздник. Музыка заиграла вновь — пойди потанцуй.

Джондалар взял Радонио за руку и пробормотал:

— Мне… Мне очень жаль… Я не думай. Не хотеть обижай. Пожалуйста, моя стыдно. Прощай?

Радонио тут же забыла о своей недавней обиде.

— Это была очень глупая шутка… — еле слышно пробормотала она, зачарованная взглядом его синих глаз. Он же нежно прижал ее к себе и запечатлел на ее устах долгий сладостный поцелуй.

— Спасибо тебе, Радонио, — сказал он и зашагал прочь.

— Джондалар! — окликнула его маленькая Керунио. — Куда же ты?

Зеландонии совершенно забыл о ней и теперь испытывал угрызения совести. Он направился широким шагом к маленькой симпатичной живой женщине, которая, вне всяких сомнений, должна была привлекать к себе мужчин, и, приподняв, поцеловал ее с жаром и с сожалением.

— Керунио, я обещать другая. Тебя увидел — другая совсем забывай. Мы с тобой… еще встретимся. Пожалуйста, не надо быть сердитый, — прошептал Джондалар и быстрым шагом направился к хижинам, находившимся под козырьком из песчаника.

— Эх, Радонио, Радонио… Ты пришла и все испортила… — вздохнула Керунио, провожая чужеземца взглядом.

Кожаная полость, служившая дверью жилища, которое он делил с Серенио, оказалась опущенной, однако вход в него не был перегорожен планкой, и это означало, что Серенио находится там и она одна. Джондалар вздохнул с облегчением. Откинув полу, он поразился царившей в хижине темени и засомневался в правильности своего предположения. За весь этот вечер, с той поры как закончилась ритуальная церемония, он не видел ее ни разу. А ведь он обещал провести эту ночь именно с ней… Может быть, у нее изменились планы или она увидела его вместе с Керунио?

Он направился в дальний угол хижины, где находился помост. на котором лежали шкуры. Ложе Дарво пустовало возле боковой стены. Так он и предполагал. Гости — особенно ребята его возраста — сюда заглядывали крайне редко. Наверняка мальчик свел знакомство со своими сверстниками и решил провести ночь праздника вместе с ними.

Приблизившись к дальней стене, он навострил уши. Да, он определенно слышал звук ее дыхания. Лицо Джондалара осветилось радостной улыбкой. Она здесь. Она его ждет…

Глава 13

Оказавшись в долине, Эйла столкнулась с серьезной проблемой. Она собиралась рубить и сушить мясо на берегу, как она делала это и в прошлый раз. Однако заняться раненым львенком она могла только в пещере. Размерами тот превосходил взрослую лисицу; к тому же он был куда упитаннее и тяжелее. Нести его Эйла могла с трудом… Но ей следовало заняться и оленем. Концы копий, волочившихся за Уинни и поддерживавших тело убитого животного, вряд ли уместились бы на узкой тропке, что вела к ее пещере. Она не имела ни малейшего представления о том, каким образом она сможет втащить свою добычу наверх, оставлять же ее внизу было бы безумием, ведь за ними неотступно следовали гиены.

Ее тревога оказалась оправданной. Едва она успела втащить львенка в пещеру, как гиены уже оказались возле покрытой соломенной циновкой туши. На нервно переступавшую с места на место Уинни они не обращали ни малейшего внимания. Спустившись примерно до середины склона, Эйла взяла в руки свою пращу. Один из ее бросков оказался точным. Она спустилась вниз и, брезгливо морщась, схватила убитого хищника за заднюю лапу, отволокла его далеко за скалу и бросила посреди луга. От зверя несло падалью. Прежде чем вернуться к своей лошадке, Эйла ополоснула руки в реке.

Уинни разнервничалась не на шутку — она нещадно прядала ушами, потряхивала хвостом, не в силах унять своего волнения. Она чувствовала разом запах пещерного льва и затаившихся за ее спиной гиен. Когда падальщики стали приближаться к ней, она попыталась развернуться, однако одно из копий застряло в расселине, и это ввергло ее в панику. Трудно сказать, что случилось бы с ней, если бы Эйла не отогнала хищников меткими бросками.

— Ох, и досталось же тебе сегодня, Уинни… — сказала жестами Эйла и, обняв несчастное животное за шею, стала утешать его так, как матери утешают перепуганных младенцев. Уинни шумно задышала и затрясла головой, однако близость молодой женщины быстро успокоила ее. Животное привыкло к тому, что к нему относятся с любовью и терпением, и потому доверяло женщине.

Эйла принялась отцеплять копья, обдумывая, как все-таки втащить оленью тушу наверх, и тут конец свободного копья застрял в ремнях возле острия второго копья. Проблема решилась сама собой. Эйла быстро закрепила копье в новом положении и направила Уинни к тропке, надеясь, что она преодолеет крутой, но короткий подъем без особых затруднений.

Уинни пришлось немало попотеть. Олень и лошадь имели примерно одинаковый вес, а тропка была чрезвычайно крутой. Эйла лишний раз поразилась силе и выносливости лошадки, которую ей посчастливилось приручить. Оказавшись на каменном карнизе, Эйла отпустила ремни, освободив лошадь от тяжкого бремени, и благодарно потрепала ее по холке. Она вошла в пещеру, полагая, что Уинни последует за ней, и тут же услышала тревожное ржание кобылицы, оставшейся снаружи.

— В чем дело? — спросила Эйла.

Львенок лежал на том же месте. «Львенок!» — осенило ее. Уинни страшилась львиного запаха. Она поспешила наружу.

— Уинни, ты зря его боишься. Этот малыш тебя не тронет.

Она почесала голову Уинни и, обхватив рукой ее крепкую шею, повела животное к пещере.

Доверие вновь взяло верх над страхом. Эйла подвела Уинни ко львенку. Та захрапела и испуганно попятилась назад, однако уже в следующую минуту опустила голову и стала обнюхивать недвижного детеныша. Он пах хищным зверем, но казался совершенно беззащитным. Уинни фыркнула и, отойдя в сторонку, захрустела сеном.

Теперь Эйла могла заняться раненым львенком. На мягкой светло-бежевой шкуре совсем еще молодого существа местами виднелись несколько более темные пятна. Судить об истинном его возрасте Эйле было сложно. Пещерные львы жили в степной зоне, она же провела почти всю свою жизнь в лесах, окружавших пещеру Клана. В ту пору ей еще не доводилось охотиться на открытых равнинах.

Она попыталась вспомнить то, что говорили о пещерных львах охотники Клана. Мужчины частенько пугали женщин, говоря, что заметить пещерного льва не так-то просто. Шкура цвета сухой травы сливалась с землей настолько, что о зверя можно было споткнуться. Прайд, отдыхающий возле своего логова в тени кустарника или среди камней и осыпей, больше всего походил на скопление валунов.

Эйла задумалась. В этих краях земли и травы были заметно светлее, что отражалось и на цвете звериных шкур. Рядом с ними хищники, обитавшие на юге, казались едва ли не темными. Эйла вздохнула и решила при случае понаблюдать за здешними пещерными львами.

Молодая целительница принялась осматривать львенка, пытаясь оценить степень тяжести полученных им ран. Она обнаружила сломанное ребро и несколько тяжелых ушибов. Самой серьезной оказалась открытая рана на голове животного, нанесенная тяжелым оленьим копытом.

Костер, горевший в пещере, давно погас, но это нисколько не расстроило Эйлу. При наличии хорошего сухого трута высечь искру и развести огонь не составляло никакого труда — с этой задачей она справилась буквально в считанные минуты. Она повесила над костром мех с водой и стала обматывать ребра львенка широкой полоской кожи. После этого она очистила от кожицы корни окопника, собранные ею на обратном пути. Из них сочился клейкий сок. Эйла бросила в закипевшую воду цвет бархатцев и, дождавшись, когда вода приобретет золотистый цвет, смочила ею кусок мягкой, впитывающей влагу кожи и стала промывать рану на голове львенка.

Когда ей удалось смыть запекшуюся кровь, рана вновь начала кровоточить. Череп животного треснул, однако он не был пробит насквозь. Эйла мелко нарубила белый корень окопника и нанесла клейкую субстанцию прямо на рану — она должна была остановить кровотечение и залечить кость, — после чего обвязала голову животного полоской мягкой кожи. Как ей пригодились теперь шкурки убитых ею мелких животных! Знала бы она, на что они пойдут!

Эйла довольно заулыбалась. Интересно, что сказал бы сейчас Бран? Он никогда не дозволял ей брать в пещеру тех животных, на которых они охотились. Он не разрешил ей взять с собой даже маленького волчонка! «Теперь, Бран, у меня не волчонок, теперь у меня львенок! Осталось изучить львиные повадки и выходить этого детеныша…»

Она вновь повесила над костром мех с водой, решив заварить чай из листьев окопника и цветов ромашки, хотя и не знала, сможет ли напоить им детеныша льва. После этого она вышла из пещеры, чтобы освежевать оленью тушу. Нарезав изрядное количество тонких, имевших форму языка ломтиков мяса, она столкнулась с неожиданной проблемой. На каменном выступе отсутствовал почвенный слой. Ей некуда было воткнуть палки, между которыми она собиралась натянуть жилы. Она совершенно выпустила это из виду. Чаще всего люди оказываются в безвыходном положении именно из-за непродуманных заранее мелочей.

Эйла страшно расстроилась. И зачем только она притащила сюда львенка? Неужели у нее и без того не хватало забот? Что она станет с ним делать? Эйла отшвырнула палку в сторону и поднялась на ноги. Приблизившись к дальнему концу террасы, она обвела взглядом долину, чувствуя на лице свежее дыхание ветерка. О чем она вообще думает? Ведь ей пора отправляться в путь, иначе она так никогда и не найдет Других. Может, ей следует отнести его куда-нибудь подальше и просто бросить в степи? Гибнут же другие раненые животные… Похоже, она совершенно спятила от одиночества. Помимо всего прочего, она не имела ни малейшего представления о том, как именно ей следует растить его… Как его кормить? Что делать, когда львенок оправится от болезни? Отвести его назад? Мать ни за что не примет своего детеныша, и он будет обречен на голодную смерть. Если же она, Эйла, решит растить его, ей придется остаться в долине. Тогда о поисках себе подобных придется забыть.

Она вернулась в пещеру и задумчиво уставилась на молодого пещерного льва. Он так и лежал без движения. Она опустила руку на его грудь. Львенок дышал. Его мягкая шкура напомнила ей о маленькой Уинни. Сколь забавным и милым казался ей сейчас этот львенок, голова которого была перевязана полоской кожи. Но в скором времени этот симпатичный малыш мог превратиться в огромного льва. Она поднялась на ноги и вновь посмотрела на львенка. Нет, она не могла унести малыша в степь и тем самым обречь его на верную смерть.

Она вышла наружу и посмотрела на оленью тушу. Если она думает остаться в долине, пора позаботиться о зимних припасах, тем более что у нее появился еще один нахлебник. Она подняла с земли палку и стала раздумывать над тем, как все же закрепить ее в вертикальном положении. Заметив возле дальнего конца стены груду раскрошившегося камня, она попыталась воткнуть в нее свою палку. Это ей удалось, однако надеяться на то, что она сможет выдержать вес нанизанного на жилы мяса, не приходилось. И тут Эйлу осенило. Она вернулась в пещеру, схватила первую попавшуюся корзину и понеслась к реке.

После нескольких проб она смогла убедиться в том, что пирамида, сложенная из речных камней, позволяет укрепить в вертикальном положении длинную палку. Она сделала несколько ходок, собирая камни и палки, и наконец установила стойки в надлежащем положении. Нарезав мясо, она стала жарить на небольшом костерке олений огузок, размышляя о том, каким образом она будет кормить львенка и поить его целебным настоем. Теперь ей следовало позаботиться и об этом.

Звериные детеныши питаются той же пищей, что и их родители, но она должна быть понежнее и помягче, чтобы ее было легко проглотить. Может, ей следует отварить мясо, а потом нарезать его мелкими кусочками? Когда-то она давала такую пищу Дарку, почему бы не накормить ею и львенка? А что, если сварить мясо прямо в целебном настое?

Она тут же занялась этим. Отрезала от туши кусок мяса и опустила его в наполненную настоем деревянную посудину, предназначенную для готовки. Немного подумав, она бросила туда же оставшиеся корни окопника. Животное по-прежнему лежало совершенно недвижно, однако дыхание его стало более глубоким и ровным.

Через некоторое время она услышала какие-то звуки, доносившиеся из глубины пещеры, и поспешила вернуться к раненому животному. Пришедший в себя львенок тихо мяукал, пытаясь встать на ноги или перевернуться на бок, однако стоило ей подойти к этому гигантскому котенку, как он зашипел и попытался отползти к стене. Эйла улыбнулась и уселась рядом с ним.

«Испугался, бедняжка, — подумала она. — Я на тебя не обижаюсь. Проснулся в незнакомой пещере, все болит, а тут еще вместо матери появляется неведомо кто! — Она протянула ко львенку руку. — Не бойся, я тебя не трону… Ох, какие у тебя острые зубки. Все, больше не надо. Попробовал мою руку? Теперь хорошенько обнюхай меня. Так ты ко мне скорее привыкнешь… Теперь твоей мамой стану я. Твоя мать — даже если бы она приняла тебя обратно — не могла бы вылечить тебя от ран. Я ничего не знаю о пещерных львах, но я и о лошадях ничегошеньки не знала… Детеныш — он и есть детеныш. Может, ты кушать хочешь? Молока-то я тебе дать не смогу, а вот мясом накормить сумею. Тебе от лекарства сразу же лучше станет».

Эйла заглянула в посудину и изумленно ахнула. Ее поразило то, каким густым стал постепенно остывавший бульон. Она помешала его и обнаружила, что мясо опустилось на дно посудины. Эйла нанизала скользкий кусок на заостренный деревянный вертел и вынула его, изумленно взирая на стекавшую с него студенистую липкую массу. Внезапно молодая женщина поняла причину столь странного явления и разразилась хохотом, испугавшим львенка до такой степени, что он едва не вскочил.

Неудивительно, что корень окопника оказывает столь благотворное воздействие! Если уж он смог склеить нарезанное ломтиками вареное мясо, то что тут говорить о свежих ранах!

— Детка, может, отведаешь моего варева? — спросила Эйла, двинувшись к львенку. Она вылила часть остывшего желеобразного бульона в берестяную плошку. Малыш задвигался и попытался подняться на ноги. Она поставила плошку ему под нос. Он отчаянно зашипел и попятился назад.

Эйла услышала стук копыт. В пещеру вошла Уинни. Она тут же обратила внимание на то, что малыш начал двигаться, и, подойдя поближе, опустила голову и принялась обнюхивать его мягкую шерстку. Детеныш пещерного льва, взрослые собратья которого наводили ужас на сородичей Уинни, испуганно зашипел и, попятившись назад, уперся в ногу Эйлы. Тепло ее тела и более или менее знакомый запах подействовали на него успокаивающе. Он прижался к женщине и замер. Сколь странной и страшной, должно быть, казалась ему эта пещера!

Эйла взяла детеныша на колени и, прижав его к себе, принялась издавать мычащие звуки. Некогда она успокаивала так своего собственного ребенка.

«Все в порядке. Ты к нам скоро привыкнешь». Уинни тряхнула головой и тихонько заржала. В руках Эйлы пещерный лев казался ей совсем нестрашным, хотя инстинкт говорил об обратном. Впрочем, жизнь с женщиной давно изменила ее поведенческие стереотипы. Возможно, этот лев и не представлял никакой угрозы.

Детеныш ответил на ласки Эйлы достаточно неожиданным образом: он принялся искать материнскую грудь. «Что, детка, проголодался?» Она потянулась к плошке с наваристым бульоном и придвинула ее к мордочке львенка. Тот с интересом обнюхал ее и громко засопел, совершенно не понимая того, что ему следует с ней делать. Она опустила в бульон два пальца и вложила их ему в пасть. Малыш тут же принялся жадно сосать их.

Эйла стала мерно покачиваться из стороны в сторону, не выпуская малыша из рук. Из глаз ее ручьем покатились слезы, падавшие на шелковистую шерстку звереныша. Ей вспомнился ее маленький сыночек…

Они привыкли друг к другу именно в эти первые дни — дни и ночи, когда ей то и дело приходилось брать звереныша на руки и кормить его, обмакивая пальцы в жирный бульон. Узы, связавшие одинокую молодую женщину и львенка, нисколько не походили на ту естественную связь, которая обычно соединяет мать и дитя. Природа может обходиться со своими чадами достаточно жестоко, особенно если речь идет о детенышах самого страшного и могучего хищника на свете. Своих малышей львица выкармливает грудью только в течение нескольких первых недель их жизни (в отдельных случаях этот срок доходит и до полугода). Стоит малышам открыть свои глазки, как она начинает приучать их к мясу. Что касается дележа добычи в львином прайде, то он вряд ли вызвал бы у стороннего наблюдателя сентиментальные чувства.

Львица является и охотницей. При этом в отличие от других хищников семейства кошачьих представительницы львиного племени охотятся группой, состоящей из трех-четырех особей. Они способны завалить и таких исполинов, как гигантский олень, зубр или детеныш мамонта. Следует заметить, что львицы охотятся совсем не для того, чтобы накормить своих детенышей. Прежде всего они хотят ублажить самца. Вожак всегда получает «львиную» долю добычи. Стоит ему появиться, как все прочие члены прайда расходятся в стороны. Львицы могут подойти к добыче только после того, как он насытит свое чрево. За ними последует молодь и наконец львята, которым, как правило, приходится довольствоваться объедками.

Вздумай один из голодных малышей подойти к растерзанной туше прежде, чем от нее отойдут его старшие сородичи, те скорее всего убьют его на месте. Мать обычно старается увести своих детенышей подальше от кровавой трапезы, дабы уберечь их от опасности. Три четверти львят погибают в раннем возрасте. Большая часть выживших животных превращается в бродяг, которых, как водится, нигде не ждут. В первую очередь это относится, естественно, к самцам. К самкам в прайдах относятся более терпимо, особенно если в них не хватает охотников.

Самец может добиться признания только силой — и это зачастую может стоить ему жизни. Если вожак состарится или заболеет, более молодой его сородич или скорее всего таковой бродяга сможет изгнать его из прайда и воцариться в нем сам. Главные обязанности самца — охранять территорию прайда, помеченную пахучим секретом его желез или мочой главной самки, и способствовать продолжению рода.

Иногда бродячие самцы или самки сходятся вместе, чтобы образовать новый прайд, правда, будущность таких прайдов, как правило, оказывается весьма сомнительной.

Что и говорить, Эйла ничем не походила на львицу. Она оставалась человеком. У людей родители не только защищают своих детенышей, но и стараются обеспечивать их всем необходимым. Она назвала львенка странно звучащим именем Вэбхья и стала воспитывать его на свой манер. Малышу не приходилось драться и бороться со сверстниками и получать тумаки от старших. Эйла же то и дело ходила на охоту. Она кормила его на славу, но при этом не забывала и о себе. Малыш очень любил сосать ее пальцы и обычно спал рядом с ней на ложе, устланном мягкими шкурами.

Когда львенок несколько оправился от полученных ран, она приучила его справлять нужду вне пещеры. При этом Вэбхья испытывал к своим экскрементам столь явное отвращение, что Эйла не могла наблюдать за ним без улыбки. А его шалости и проказы вызывали у нее смех. Он любил незаметно подкрасться к Эйле и броситься ей на спину. Обычно она делала вид, что не замечает его, и замирала в притворном испуге, порой же в последний момент она поворачивалась к шалуну лицом и ловила его руками.

В Клане к детям всегда относились с неизменным снисхождением — если те начинали вести себя неподобающе, их попросту игнорировали. По мере взросления они начинали улавливать разницу в статусах взрослых людей и начинали сознательно вести себя тем или иным образом, дабы занять в их иерархии определенное место, что поощрялось взрослыми.

Эйла воспитывала львенка примерно так же. Однако, когда малыш немного подрос, его игры уже перестали казаться ей такими уж безобидными. Если ему случалось сбить Эйлу с ног или поцарапать ее своими неосторожно выпущенными когтями, она переставала играть с ним и делала характерный жест, означавший на языке Клана слово «нет». Вэбхья был крайне чувствителен к смене ее настроений. Ее отказ играть с ним вызывал у животного желание пососать пальцы Эйлы или задобрить ее каким-либо иным способом.

Вскоре он стал понимать значение ее жеста и стал вести себя соответственно. Эйла мгновенно отметила это обстоятельство и стала использовать тот же жест для того, чтобы прекращать или останавливать любое его действие. Он быстро усвоил и этот урок. Достаточно было Эйле поднять руку в предупредительном жесте, как он тут же замирал, что бы при этом ни происходило вокруг. После этого он, как правило, начинал сосать Эйле пальцы, чувствуя себя бесконечно виноватым перед ней.

Она была не менее внимательна к его настроениям и состояниям и не ограничивала его ни в чем. Так же как и Уинни, он мог беспрепятственно входить в пещеру и выходить из нее. Она никогда не посягала на свободу своих товарищей-животных. Они являлись ее семьей, ее кланом, живыми существами, делившими с ней пещеру. Других друзей в этом пустынном мире у нее попросту не существовало.

Вскоре она забыла и думать о странности подобной дружбы. Более всего ее волновала проблема отношений лошади и львенка. Они являлись естественными врагами, будучи добычей и хищником. Подумай Эйла об этом в тот миг, когда она нашла раненого львенка, и скорее всего она не решилась бы взять его с собой в пещеру. Разве могут ужиться вместе столь разные животные?

Вначале Уинни относилась к львенку вполне терпимо. Когда же тот отошел от полученных ран, игнорировать его, как прежде, стало трудно. Однажды кобылка застала своих соседей по пещере за странным занятием: Эйла тащила к себе какую-то шкуру, львенок же упрямо тянул ее на себя, хищно щеря зубы и грозно рыча. Любопытная кобылка подошла поближе, обнюхала шкуру, ставшую предметом раздора, и, схватив ее в зубы, потянула шкуру к себе. После этого Эйла не раз и не два устраивала такие же игры, с той разницей, что сама она в какой-то момент устранялась и в перетягивании шкуры продолжали состязаться лишь львенок и лошадка. В скором времени Вэбхья выработал особую тактику — он поворачивался к своему сопернику задом и начинал работать мощными задними лапами, что позволяло ему выходить из этого состязания победителем. Именно так взрослые львы таскают свою добычу, которая находится при этом между их ног. Эйла и Уинни заменили львенку сверстников, с которыми он мог бы поиграть, останься он в родном прайде.

Они играли и в другую игру, которая не очень-то нравилась Уинни. Ее можно было бы назвать «Поймай хвост». Разумеется, речь шла о хвосте Уинни. Ловил же его, естественно, Вэбхья. Он ложился наземь и долго следил за бесшумными движениями конского хвоста, дрожа от возбуждения. Когда терпению его приходил конец, он, устремившись вперед, ликуя, хватал несчастную лошадку за хвост. Надо сказать, молодая кобылка любила играть не меньше, чем лев, и не выказывала этого единственно потому, что прежде у нее попросту отсутствовал партнер для игр. Эйле было, что называется, не до того.

Через какое-то время Уинни научилась отвечать своему обидчику, хватая его за крестец. Она явно не хотела сдавать своих позиций, чувствуя себя куда старше и опытнее этого игривого малыша, пусть он и был детенышем пещерного льва. Эйла стала его приемной матерью, Уинни же превратилась в няньку. Укреплению дружественных отношений между двумя животными в немалой степени способствовало одно достаточно неожиданное обстоятельство — Вэбхья любил конский навоз.

Экскременты хищных животных не вызывали у него ни малейшего интереса, его привлекал помет травоядных. Стоило ему обнаружить навозную кучу, как он начинал валяться на ней так, что Эйла не могла удержаться от смеха. Он готовился к будущей охоте, пытаясь отбить собственный запах запахом помета. Особенно комично это выглядело в тех случаях, когда он находил помет мамонта.

И все-таки помет Уинни нравился ему больше всего. Когда он впервые обнаружил сухие конские яблоки, сложенные Эйлой для растопки, он долго не мог нарадоваться своей находке — он таскал их с места на место, вываливался в них, играл с ними. Когда Уинни вернулась в пещеру, то обнаружила, что он пахнет так же, как и она сама. После этого она стала воспринимать его как часть себя. Она перестала нервничать и стала относиться к нему как к собственному детенышу, прощая ему все шалости и странности.

Этим летом Эйла чувствовала себя куда счастливее, чем год назад, когда она покинула Клан. Уинни помогла ей скоротать длинную холодную зиму, но с появлением львенка в ее жизни возникло еще одно забытое явление. Он принес с собой смех. На возню осторожной кобылы и игривого львенка невозможно было взирать без смеха.

Теплым солнечным днем в середине лета она стояла на лугу, наблюдая за новой игрой львенка и лошади. Они гонялись друг за другом по широкому кругу. Вначале львенок замедлял свой бег так, чтобы Уинни могла его нагнать, затем он порывисто устремлялся вперед, Уинни же замедляла свой шаг настолько, что он догонял ее, обежав полный круг. После этого вперед уносилась уже она — и так до бесконечности. Ничего более комичного Эйла еще не видела. Она хохотала, прислонившись к стволу дерева и схватившись за живот.

Немного успокоившись, она удивилась самой себе. Почему в подобных ситуациях она издает такие странные звуки? Что их вызывает? Сейчас, когда никто не корил ее за них, они казались ей такими естественными. Почему они считали смех чем-то предосудительным? В Клане никто не смеялся и не улыбался. Единственным исключением был ее сын. При этом тамошние люди ценили юмор и одобрительно кивали головами, слушая смешные истории. Порой на их лицах возникало нечто похожее на улыбку, но у них подобное выражение ассоциировалось не с веселостью или блаженством, но с нервным напряжением и страхом.

Если же смех выходит у нее сам собой и приводит ее в прекрасное расположение духа, то что в нем дурного? Интересно, смеются ли Другие? Другие… Благостные чувства в тот же миг оставили ее. Она не любила вспоминать о людях. Ведь она перестала искать их… Айза советовала ей найти соплеменников. Жить в одиночку не только тоскливо, но и опасно. Если она заболеет или поранится, кто придет ей на помощь?

Какой счастливой казалась ей теперь ее нынешняя жизнь! Ни Уинни, ни Вэбхья нисколько не мешали ей жить. Они не одергивали и не воспитывали ее. Мол, ей не следует улыбаться, или плакать, или охотиться, или пользоваться определенными видами оружия. Она решала все сама и потому чувствовала себя свободной. То, что почти все время уходило у нее на обеспечение таких потребностей, как еда, тепло и кров, нисколько не печалило ее, — это обстоятельство представлялось Эйле вполне естественным. Более того, оно придавало ей уверенности — ведь она могла обеспечить себя всем необходимым.

С той поры как в пещере появился львенок, ее тоска по людям заметно ослабла. Внутренняя пустота и жажда общения стали столь привычными, что она уже не обращала на них внимания. Два животных смогли до известной степени заполнить эту пустоту. Когда она была еще совсем маленькой девочкой, с ней нянчились Айза и Креб, теперь они с Уинни возились с маленьким львенком. Ночью, когда Вэбхья прятал свои коготки и сворачивался рядом с ней в клубок, ей казалось, что рядом с ней лежит Дарк.

Она не спешила на поиски Других, имевших неведомые ей обычаи и ограничения. Других, которые вновь могли лишить ее смеха… «Нет, — пообещала она сама себе. — Я ни за что не стану жить с людьми, которые запретят мне смеяться».

Животные угомонились. Уинни принялась пощипывать травку, Вэбхья отдыхал неподалеку. Он тяжело дышал, высунув язык от усталости. Эйла тихонько присвистнула, призывая к себе Уинни. Вслед за кобылкой поплелся и Вэбхья.

— Уинни, мне пора отправляться на охоту, — сообщила она жестами. — Этот лев жрет столько, что скоро мне будет его не прокормить…

С тех самых пор, как львенок оправился от ран, он неизменно сопровождал Эйлу или Уинни во всех их походах. Львят, живших в прайде, и детей, росших в Клане, никогда не предоставляли самим себе, и потому обеим сторонам такое положение вещей представлялось вполне естественным. Однако это приводило к возникновению серьезной проблемы: как она могла охотиться, если ее постоянно сопровождал пещерный лев? Впрочем, едва Уинни перестала бояться львенка, проблема разрешилась сама собой. Львица-мать обычно становится лидером подгруппы, в которую, помимо ее детенышей, входит молодая самка. Когда мать отправляется на охоту, эта самка следит за ее детенышами. Вэбхья стал воспринимать Уинни именно в этом качестве. Эйла знала, что к кобылице, вооруженной тяжелыми копытами, не осмелился бы подойти ни один из небольших хищников, подобных гиене, однако это значило, что на охоту ей вновь предстояло ходить пешком. Впрочем, неудобство это вскоре пошло ей на пользу.

Она привыкла обходить стороной прайд пещерных львов, живших к востоку от ее долины. Однако стоило ей заметить под чахлыми сосенками нескольких львов, как она тут же решила понаблюдать за ними, с тем чтобы лучше узнать жизнь существ, с которыми ее связывал тотем.

Нечего и говорить, занятие это было рискованным. Она оставалась охотницей, но в любое мгновение могла превратиться в добычу. Она наблюдала за хищниками и прежде и потому умела делать это достаточно незаметно. Львы, знавшие, что она наблюдает за ними, через какое-то время привыкли к ее соседству и попросту перестали обращать на нее внимание. Тем не менее занятие ее от этого не становилось менее опасным.

Большую часть времени хищники отдыхали или спали, однако стоило им выйти на охоту, они становились воплощением быстроты и ярости. Волки, которые привыкли охотиться стаей, способны справиться с крупным оленем — львица может сделать то же самое куда быстрее. Львы охотятся только в том случае, если они испытывают голод, едят же они обычно раз в несколько дней. Им не нужно подобно ей запасать пищу впрок, ведь они могут охотиться в любое время года.

Летом, когда все живое изнывает от полуденного зноя, они предпочитают охотиться по ночам. Зимой же, когда шкура их естественным образом становится более пышной и светлой, они охотятся днем. По ночам, когда температура опускается особенно низко, они спят, прижавшись друг к другу в пещере или в какой-нибудь расселине, защищенной от ветра.

Посвятив наблюдениям целый день, молодая женщина вернулась в свою долину, исполнившись особой радости за свой тотем. Она видела, как львицы завалили старого мамонта, бивни которого имели такую длину, что скрещивались друг с другом. На пиршество вышел весь прайд. Как она смогла уцелеть? Ведь в ту пору ей было всего пять, а она отделалась несколькими шрамами… Не случайно она вызвала в Клане такое изумление. Но почему Пещерный Лев выбрал именно ее? Внезапно странное предчувствие вытеснило из ее сознания мысли о Дарке.

На пути к долине она подбила зайца и вновь задумалась над тем, насколько разумно она поступила, принеся в пещеру раненого львенка, который в скором времени должен был превратиться во взрослого пещерного льва. Ее сомнения развеялись, стоило малышу, донельзя обрадованному ее возвращению, подбежать к ней. Он искал пальцы Эйлы и лизал ее руки своим шершавым языком.

Вечером, после того как Эйла освежевала убитого зайца и нарезала мясо на куски, убрала стойло Уинни и бросила на каменный пол охапку свежего сена, она приготовила ужин и для себя и села возле очага, попивая горячий чай и размышляя о событиях прошедшего дня. Юный лев спал у дальней стены пещеры. Она мысленно вернулась к тем обстоятельствам, которые вынудили ее взять львенка, и пришла к выводу, что за ними стояла воля ее тотема. По неведомой причине Духу Великого Пещерного Льва было угодно, чтобы она воспитывала одно из его порождений.

Она нащупала рукой амулет, висевший на шее, и обратилась к тотему на безмолвном языке жестов, принятом в Клане:

— Эта женщина не понимала подлинной силы Пещерного Льва. Она очень благодарна за то, что сила эта была явлена ей. Она не знает, почему выбор пал именно на нее, но очень рада тому, что у нее есть и львенок, и кобылка. — После короткой паузы она добавила: — Великий Пещерный Лев, когда-нибудь эта женщина поймет, зачем ей был ниспослан львенок… Если так будет угодно ее тотему.

Пора было готовить припасы на зиму. Хищники, как известно, питаются мясом. Но разве она могла обеспечить потребности растущего молодого льва? Охота на мелких животных занимала слишком много времени. Ей следовало выбрать дичь покрупнее. Для этого ей нужна была Уинни.

Стоило Эйле достать из угла пещеры упряжь, состоявшую из двух длинных шестов и нескольких ремней, и свистом подозвать к себе лошадку, как Вэбхья заволновался. Подобная упряжка хорошо зарекомендовала себя во время последней охоты, но Эйле хотелось как-то совместить ее с вьючными корзинами. Один из шестов следовало сделать подвижным — она помнила и о том, сколь легким стал процесс заготовки и вяления мяса после того, как лошадка заволокла оленью тушу наверх.

Она не могла оставить львенка в пещере, хотя и не знала, сможет ли охотиться в его присутствии. Иного выхода попросту не было. Покончив с необходимыми приготовлениями, она забралась на спину Уинни и отправилась в путь. Вэбхья лениво трусил позади. Эйла так привыкла подниматься на пологий восточный склон, что западный путь, по которому она ходила раз или два, казался ей совершенно незнакомым и непроходимым. Крутая западная стена переходила в пологий склон на много миль ниже. Теперь, когда Эйла стала путешествовать верхом, она могла преодолевать и не такие расстояния и все-таки предпочитала охотиться на знакомой восточной стороне.

Она хорошо изучила жизнь степных стад, пути их миграций, тропы и броды. Ей оставалось вырыть на их пути яму. Заметив ее за этим занятием, шаловливый львенок тут же решил, что молодая женщина придумала новую игру, и поспешил принять в ней участие. Он подбежал к краю ямы, поскреб землю когтистой лапой, соскочил вниз и с такой же легкостью выпрыгнул наверх. После этого Вэбхья стал кататься в свежевырытой земле, которую Эйла оттаскивала в сторону с помощью все той же старой шкуры. Когда она взялась за очередную наполненную землей шкуру, Вэбхья вспомнил о старой игре и потянул шкуру в другую сторону, отчего лежавший на ней рыхлый грунт ссыпался наземь.

— Вэбхья! Да я же так никогда не вырою эту самую яму! — возмущенно зажестикулировала она, однако тут же разразилась смехом, сменив гнев на милость. — Ладно. Ты будешь таскать другую шкуру…

Она достала из вьючной корзины, снятой со спины Уинни, оленью шкуру, взятую на случай дождя, и потащила ее за собой.

— Хватай, Вэбхья!

Увидав прямо перед своим носом движущуюся шкуру, львенок вырвал ее из рук женщины и принялся победно качать из стороны в сторону. Эйла улыбнулась и спокойно продолжила свою работу.

Вскоре она вырыла яму нужных размеров, воткнула в ее дно четыре жерди и, положив на них шкуру, присыпала последнюю тонким слоем земли. Вэбхья вновь приблизился к яме и уже в следующее мгновение рухнул вниз вместе со старой шкурой. Он поспешил выбраться наверх и после этого случая уже не осмеливался приближаться к ловушке.

Покончив с западней, Эйла подозвала свистом Уинни и, дав широкий круг, подъехала к стаду онагров с противоположной стороны. Охотиться на лошадей она уже не могла. Даже вид похожих на ослов онагров вызывал у нее некоторое замешательство — уж больно те напоминали ей лошадок… Но других стад возле ее западни не было.

Теперь помешать ее охоте могла бы разве что какая-нибудь неожиданная выходка игривого льва. Однако стоило им оказаться рядом со стадом, как он тут же принял иное обличье и стал подкрадываться к онаграм точно так же, как он крался к хвосту Уинни, хотя был еще слишком молод для того, чтобы свалить взрослое животное. Эйла поняла, что его младенческие забавы мало чем отличались от охотничьих навыков и приемов взрослых хищников. Он впитал охотничий инстинкт с молоком матери.

К своему немалому изумлению, Эйла обнаружила, что он может быть помощником. Когда онагры приблизились к ее ловушке, их насторожил исходивший от земли запах льва и человека. Эйла пронзительно заверещала и пустила Уинни вскачь. Вэбхья воспринял ее крик как сигнал к действию и тоже понесся за животными. Запах пещерного льва вызвал у них панику. Забыв об осторожности, онагры понеслись прямо к ее западне.

Эйла соскользнула со спины Уинни и, схватив в руку копье, понеслась к онагру, пытавшемуся выбраться из ямы. Однако Вэбхья опередил ее. Он прыгнул на спину животному, еще не зная о том, что жертву следует хватать за горло, и вонзил свои слабые молочные зубы ему в спину. Он охотился впервые в жизни.

Живи он с прайдом, взрослые львицы ни за что не подпустили бы его к добыче. Любая попытка такого рода закончилась бы для него весьма плачевно. Львы — спринтеры, жертвы же их привыкли пробегать большие расстояния. Если хищникам не удается настичь свою жертву сразу, они прекращают преследование. Соответственно, львята в охоте не участвуют практически никогда, ибо они способны разве что сорвать ее, не вовремя вспугнув жертву или помешав взрослым хищникам догнать ее.

Эйла же была человеком. Она уступала в скорости и хищникам, и их жертвам и не имела ни когтей, ни клыков. Она могла полагаться только на свой мозг. Ловушка позволила ей, слабой, медлительной женщине, совладать с быстроногим онагром, чем и воспользовался прыткий львенок.

Когда Эйла подбежала к яме, выпучивший глаза онагр, которому так и не удалось сбросить со спины рыкающего львенка, буквально обезумел от страха. Женщина положила конец его страданиям одним метким ударом копья. У онагра подкосились ноги, и он рухнул на дно ямы вместе с силившимся прокусить его шкуру львенком. Когда онагр затих, Вэбхья соскочил с его спины и, будучи уверенным в том, что жертву уложил именно он, издал писклявый звук, отдаленно напоминавший победный рев. Эйла спрыгнула в яму и выгнала львенка наверх.

— Давай-давай, Вэбхья. Теперь мне нужно обвязать его шею ремнем, чтобы Уинни могла вытащить его из ямы.

Когда кобыла вытянула тушу онагра наверх, львенок возбудился до предела. Он то застывал над недвижной жертвой, то спрыгивал в яму, не в силах совладать с собой. Лев, заваливший жертву, берет свою долю первым, но львята никогда не выступают в этой роли. Впрочем, поведение Вэбхья уже стало утрачивать обычные для этого вида стереотипы.

Эйла положила тушу убитого животного так, чтобы сделать брюшной разрез, начинающийся от анального отверстия и кончающийся глоткой. Львы поступают подобным же образом, первым делом разрывая мягкую брюшинную часть своей жертвы. Вэбхья с интересом наблюдал за тем, как молодая женщина вспарывает живот онагра.

Он ринулся к туше убитого животного и, вцепившись своими острыми зубами в его внутренности, потянул их на себя.

Тем временем Эйла закончила разрез, обернулась назад и тут же зашлась смехом. Она смеялась так, что на глаза ее навернулись слезы. Так уж вышло, что он вцепился зубами в кишку, которая разматывалась все дальше и дальше. Львенок изумленно пятился назад, не встречая никакого сопротивления. Выглядел он при этом на удивление потешно. Эйла повалилась наземь, держась за живот.

Львенок, пораженный странным поведением женщины, выпустил кишку из зубов и поспешил к Эйле. Едва он подошел к ней, она схватила его за загривок и прижалась щекой к его морде, после чего принялась чесать его за ушами, он же лизал ей руки, одновременно пытаясь забраться к ней на колени. Когда ему в пасть попали ее пальцы, он стал шумно сосать их, попеременно надавливая на ее бедра то одной, то другой передней лапой.

«Вэбхья, я не знаю, откуда ты взялся, — подумала Эйла, — но я очень рада тому, что ты есть».

Глава 14

К осени пещерный лев уже превосходил своими размерами волка и исполнился силы и недетской стати. И все-таки, несмотря на свои размеры, он оставался львенком. Эйле приходилось расплачиваться за это синяками и ссадинами, полученными в играх. Эйла приучила его реагировать на жест «Прекрати, Вэбхья!» и порой дополняла эту реплику более развернутым посланием:

— Хватит. Ты ведешь себя слишком грубо.

Этого было достаточно для того, чтобы понурившее голову животное приняло подобострастную позу, дабы выказать свою покорность женщине. Она не могла устоять перед этим изъявлением чувств и тут же, сменяя гнев на милость, принималась шутливо бранить львенка. Он же прятал когти и валил ее с ног, положив свои передние лапы ей на плечи. Порой он открывал пасть и покусывал ее за плечо или за руку, как это делает брачующийся лев, но он делал это так осторожно, что на ее коже не оставалось ни малейшего следа от этих его «укусов».

Она принимала его поведение как должное. По обычаям Клана, сын должен был повиноваться своей матери до той поры, пока он не убьет зверя и не достигнет совершеннолетия. Иных обычаев Эйла не знала. Львенок считал ее своей матерью. Тем самым она естественным образом относилась к нему как к существу подчиненному.

В его прайд входили только женщина и кобыла. Попытки свести знакомство со львами, обитавшими в степи, закончились для него едва ли не плачевно, доказательством чего мог служить шрам, появившийся на его морде.

После этой памятной драки Эйла стала обходить львиную территорию стороной в тех случаях, когда ее сопровождал львенок. Если же она шла одна, их соседство ее нисколько не смущало. Прежде всего она обратила внимание на то, что Вэбхья был очень крупным для своего возраста. В отличие от своих сверстников, живших в прайдах, он никогда не знал голода, и потому его ребра не выпирали из-под блеклой шерстки подобно песчаным грядам. Тем более ему никогда не угрожала голодная смерть. Благодаря неусыпным заботам Эйлы его физический потенциал проявился сполна. Эйла могла гордиться собой: еще бы — она смогла вырастить львенка лучше, чем это удалось бы его родной матери!

Она обратила внимание и на другую особенность своего воспитанника, отличавшую его от других львят такого же возраста. К этому времени он уже успел стать настоящим охотником. После той первой охоты, когда он с таким удовольствием пустился в погоню за онаграми, он неизменно сопровождал женщину во всех подобных предприятиях. Вместо того чтобы осваивать охотничьи навыки в играх со сверстниками, он постигал их на практике. Любая львица быстро отбила бы у него страсть к охоте, Эйла же, скорее, потворствовала ей. Его инстинктивные охотничьи приемы настолько органично сочетались с ее способами и приемами охоты, что теперь они составляли одно целое.

Лишь однажды он начал преследование стада слишком рано и тем позволил ему уйти — животные бросились врассыпную, не успев добежать до ямы. Это вызвало у Эйлы такое недовольство, что Вэбхья тут же понял, что он совершил страшную ошибку. В следующий раз он внимательно наблюдал за своей наставницей и бросился в погоню по ее команде. Ему не удалось загрызть попавшее в западню животное, но скоро он должен был научиться и этому.

Ему нравилось принимать участие и в охоте на более мелких животных, где главным орудием являлась праща. Когда Эйла занималась сбором припасов, он либо гонялся за зверьками, либо спал. Если же она охотилась, он застывал вместе с ней, едва завидев добычу, и терпеливо ждал того момента, когда она достанет свою пращу и камень. Однако стоило Эйле метнуть камень, он бросался вперед, после чего либо спешил к ней с добычей, либо перегрызал глотку зверьку. Эйла часто не знала, что стало причиной смерти последнего — ее меткий бросок или перехваченное дыхательное горло жертвы. Едва почуяв запах животного, Вэбхья замирал. Обычно это случалось еще до того, как охотница обнаруживала зверька. Эйла знала: если лев замер, значит, где-то поблизости находится дичь.

Она швырнула львенку кусок мяса, и он принялся играть с ним, не проявляя особого интереса. Вскоре малыш заснул. Он проснулся, услышав, как она взбирается на крутой склон, и тут же ощутил голод. Эйла ушла, Уинни нигде не было. Брошенные львята часто становятся добычей гиен и прочих подобных хищников — он усвоил этот урок в очень раннем возрасте. Вэбхья пустился вслед за Эйлой и, нагнав ее на самом верху, пошел рядом с ней. Заметив, что он замер, Эйла стала осматриваться и вскоре увидела гигантского хомяка. Животное тоже заметило их и бросилось наутек прежде, чем она успела метнуть в него камень. Она совершила бросок ему вдогонку, мало надеясь, что сможет поразить цель.

В следующий миг Вэбхья рванулся вперед. Когда Эйла догнала его, он уже впился зубами в живот мертвого хомяка. Эйла попыталась отстранить его, желая понять, угодил ли ее камень в цель. Львенок стал было упрямиться, но она посмотрела на него так, что он выпустил жертву и покорно отошел в сторону. Он привык получать пищу из ее рук и потому отнесся к этому достаточно спокойно. Эйла внимательно осмотрела мертвого зверька, но так и не поняла, что же могло стать причиной его гибели. Она вернула добычу льву и погладила его по холке. То, что ему удалось самостоятельно разгрызть шкуру животного, можно было считать достижением.

Первым животным, которого львенку удалось добыть самостоятельно, стал заяц. У нее не вышел бросок, что случалось нечасто — камень упал в нескольких футах от нее, — однако ее взмах послужил сигналом для бросившегося вдогонку за зайцем льва. Когда Эйла нагнала его, тот уже лакомился заячьими внутренностями.

— Какой ты умница, Вэбхья!

Она восхищенно всплескивала руками, сопровождая свои жесты негромкими звуками. Так приветствовали всех мальчиков Клана, которым удавалось убить первое в их жизни животное. Лев не понимал ее слов, но чувствовал, что женщина очень довольна им. В таком возрасте львы еще не охотятся, но он сумел утолить инстинктивную страсть к охоте, и это вызвало явное одобрение со стороны вожака его прайда. Он выказал себя молодцом.

С первыми зимними ветрами температура стала стремительно понижаться. У берегов появился тонкий слой льда. Это не могло не вызвать у молодой женщины беспокойства. Она сумела заготовить для себя большое количество овощей и мяса. Немало сушеного мяса она запасла и для львенка. Однако она понимала, что на всю зиму этого ему не хватит. Уинни предназначались зерно и сено. Фураж для лошади — роскошь. Лошади находят себе корм и зимой, тем более что постоянные ветры препятствуют образованию толстого слоя снега, который бы лишил их пропитания. И все-таки до весны удается дожить далеко не всем лошадям.

Хищники кормятся в течение всей зимы, отбирая для этого слабых животных, и, таким образом, сильнейшим достается большее количество пищи. Популяции хищников и их жертв развиваются циклически, при этом меж поголовьем тех и других сохраняется определенный баланс. Чем меньше остается травоядных, тем меньшей становится численность хищников, и наоборот. Но зима — нелегкое время для всех.

С наступлением зимы тревога Эйлы усилилась. Теперь, когда промерзшая земля стала твердой, как камень, нечего было и думать об охоте на крупных животных. Непременным условием такой охоты являлось наличие ямы. Мелкие животные впадали в спячку или же зимовали в норах и логовищах, питаясь заготовленными за лето припасами, что делало встречу с ними весьма маловероятной. Эйла стала сомневаться, удастся ли ей прокормить растущего льва.

В начале зимы, когда температура упала настолько, что мясо перестало портиться, а затем и вовсе стало промерзать насквозь, она пыталась убить как можно больше крупных животных, пряча их замерзшие тела под камнями. Однако зима серьезно повлияла на повадки и пути миграций этих животных, и потому ее охота оказалась куда менее удачной, чем она ожидала. Хотя от этих постоянных забот она порой не могла сомкнуть глаз, она нисколько не жалела о том, что приютила в своей пещере львенка. И кобыла, и львенок требовали ее постоянного внимания, и потому она не чувствовала себя такой одинокой, как прежде. Своды пещеры часто оглашались ее смехом.

Когда она выходила наружу, с тем чтобы открыть новый тайник, Вэбхья был уже тут как тут.

— Вэбхья! Не мешай мне!

Она с улыбкой наблюдала за молодым львом, пытавшимся рыть землю у камней. Когда это занятие ей надоедало, она снимала камни с мерзлой туши. Лев оттаскивал тушу в пещеру. Он заволакивал ее в нишу, находившуюся в задней стене пещеры, словно зная о прежнем ее обитателе, и тут же принимался обгрызать ее с разных сторон. Когда туша оттаивала, Эйла отрезала от нее кусок для себя.

Когда запасы мяса, хранившегося в ее тайниках, подходили к концу, она стала наблюдать за погодой. Дождавшись прихода ясного солнечного дня, она решила отправиться на охоту. При этом Эйла не имела ни малейшего представления о том, каким образом и на кого именно она будет охотиться, надеясь на то, что решение придет само. Пока же следовало получше познакомиться с окрестностями и с их обитателями. Ждать, когда запасы мяса подойдут к концу, ей не хотелось.

Как только Эйла повесила на спину Уинни вьючные корзины, Вэбхья понял, что они идут на охоту, и принялся возбужденно носиться между пещерой и каменным выступом. Уинни довольно заржала — ей тоже хотелось прогуляться по снегу. Когда они оказались в залитой светом солнца заснеженной степи, волнение и тревога, мучившие Эйлу все последнее время, сменились надеждой и радостью, вызванной активным действием.

Тонкий слой свежевыпавшего снега покрывал все окрест. Стояло редкостное для этого времени года безветрие, сопровождавшееся трескучим морозом. Клубы пара, вылетавшие из ноздрей, тут же превращались в кристаллы инея. Эйла лишний раз порадовалась тому, что у нее есть капюшон из меха росомахи, а под верхней одеждой — несколько меховых поддевок.

Она посмотрела на гибкую кошку, безмолвно двигавшуюся с необыкновенной для живого существа грацией, и неожиданно поняла, что та уже практически не уступает Уинни по длине и скоро сможет догнать маленькую коренастую лошадку и в росте. Она заметила и то, что у льва стала отрастать рыжеватая грива, и удивилась тому, что не видела этого раньше. Внезапно Вэбхья ринулся вперед, его хвост застыл в неподвижности.

Эйла не привыкла ходить по зимнему следу, но даже со спины лошади смогла разглядеть следы волчьих лап. Судя по их четкости, они были совсем свежими. Эйла пустила Уинни галопом и остановилась только тогда, когда увидела перед собой волчью стаю, пытавшуюся взять в кольцо старого самца, замыкавшего небольшое стадо сайгаков.

Молодой лев, будучи не в силах совладать с собой, ринулся прямо на стадо и тем самым сорвал волчью атаку: насмерть перепуганные сайгаки разбежались кто куда. Вид сбитых с толку, раздосадованных волков показался Эйле настолько забавным, что она едва удержалась от смеха.

Испуганные сайгаки, отбежав далеко в сторону, замедлили шаг. Волки перестроились и вновь пустились вслед за ними. Эйла вздохнула и смерила льва взглядом, исполненным притворного недовольства. Тот же был охвачен охотничьим задором настолько, что не обратил на это никакого внимания.

Пока Эйла, Уинни и Вэбхья следовали за волками, в голове женщины постепенно складывался план охоты. Эйла не знала, сможет ли она убить из пращи сайгака, но в том, что камень свалит любого волка, она нисколько не сомневалась. Ее не соблазняло волчье мясо, но голодный Вэбхья сейчас съел бы и не такое. На охоту же она вышла только ради него.

Волки побежали быстрее. Старый сайгак стал заметно отставать от стада, чувствовалось, что он совершенно выбился из сил. Эйла пустила Уинни вскачь. Волки взяли сайгака в кольцо, но опасались приближаться к нему, боясь его копыт и рогов. Подъехав поближе, Эйла решила совершить несколько бросков из пращи и, достав из складки шкуры подходящие камни, наметила конкретную жертву. Остановив Уинни, она метнула один за одним два увесистых камня.

Они угодили точно в цель. Волк рухнул как подкошенный, его собратья пустились в бегство. В следующее мгновение Эйла поняла истинную причину столь странного явления. Вэбхья воспринял ее бросок как сигнал к действию, но его интересовали совсем не волки, а куда более привлекательная антилопа. Волчья стая решила не испытывать судьбу и без боя уступила свою жертву вооруженной пращой женщине, скакавшей на лошади, и необычайно агрессивному и решительному, хотя и молодому льву.

И все-таки Вэбхья еще не превратился в настоящего охотника, того охотника, которым он должен был стать со временем. Его атаке не хватало силы и искусности. Миг спустя Эйла уже смогла оценить ситуацию. «Нет, Вэбхья! Это не то животное!» — подумала она, но тут же поспешила поправить себя. Конечно же, лев правильно выбрал жертву. Он помчался за старым сайгаком, которому смертельный страх придал сил.

Эйла выхватила из корзины копье, и послушная ей Уинни вновь понеслась за старым сайгаком. Тот уже замедлил свой бег. Расстояние между ним и лошадью стремительно сокращалось. Эйла занесла копье над головой и, едва они поравнялись, вонзила его в шею сайгака, издав при этом победный крик.

Развернув лошадь, она поскакала обратно, туда, где молодой пещерный лев стоял над поверженным телом старого сайгака. И тут он впервые во весь голос возвестил об одержанной им победе. Хотя торжествующий рев Вэбхья прозвучал не так оглушительно, как громоподобное рыканье взрослого льва, чувствовалось, что время, когда он войдет в полную силу, уже не за горами. Когда послышалось его рычание, Уинни испугалась и шарахнулась в сторону.

Эйла соскользнула на землю и погладила шею кобылы, чтобы та успокоилась. «Ничего страшного, Уинни. Это всего лишь Вэбхья».

Эйла оттолкнула льва в сторону, нимало не думая о том, что он может сильно ее покалечить, если подобное обращение придется ему не по нраву. Она решила выпотрошить сайгака прежде, чем тащить его в пещеру. Привычка к тому, что право распоряжаться всем и вся принадлежит Эйле, и присущее ей уникальное свойство — спокойная несокрушимая любовь к своему питомцу — заставили льва подчиниться.

Она отправилась на поиски волка, чтобы освежевать его. Волчий мех хорошо греет. Вернувшись, она заметила, что Вэбхья уже взялся за сайгака, и поняла, что он намерен сам дотащить тушу до пещеры. Но сайгак достаточно тяжел, а Вэбхья еще юнец. В этот момент ей удалось по достоинству оценить, насколько силен лев и каким могучим он станет в будущем. Но если позволить ему самому тащить тушу всю дорогу, то шкура будет повреждена. Сайгаки широко распространены, они обитают и в горах, и среди равнин, но стада их немногочисленны. Раньше она на них не охотилась, эти животные имели для нее особое значение. Антилопа-сайга была тотемом Айзы, и Эйле хотелось сохранить шкуру.

Она подала сигнал «Стой!». Вэбхья заколебался, но спустя мгновение опустил добычу на землю. Пока они возвращались в пещеру, он постоянно охранял ее и беспокойно метался возле волокуши. Когда Эйла принялась свежевать тушу и снимать рога, он следил за ее действиями с куда большим интересом, чем обычно, а когда она отдала ему освежеванную тушу, он утащил ее к себе в расположенную в дальнем углу нишу. Даже насытившись, он не перестал охранять тушу и уснул рядом с ней.

Все это позабавило Эйлу. Она поняла, что лев стережет свою добычу. Похоже, сегодняшняя охота показалась ему особенной. Эйла тоже сочла ее необычной, но по иным причинам. Радостное возбуждение до сих пор не оставляло ее. Стремительная скачка, погоня — все это было очень увлекательно, но куда важнее оказалась возможность охотиться по-новому. Теперь ей помогает не только Уинни, но и Вэбхья, а значит, она сможет охотиться в любое время года, и зимой, и летом. Она прониклась чувством глубокой благодарности к своим помощникам и ощущала приподнятость духа. Теперь ей удастся обеспечить Вэбхья пропитанием.

Чуть позже ей почему-то вдруг захотелось взглянуть на Уинни. Лошадь спокойно лежала, соседство с пещерным львом не вызывало у нее ни малейшей тревоги. Увидев, что Эйла подошла к ней, она приподняла голову. Женщина погладила кобылку и, ощутив желание прижаться к ней, прилегла рядом. Лошадь негромко фыркнула, и из ее ноздрей вырвались струйки теплого воздуха. Близость женщины была ей приятна.

Теперь Эйле не приходилось надрываться, копая ямы, и зимняя охота вместе с Уинни и Вэбхья казалась ей чем-то вроде игры, своеобразного развлечения. Ей понравилось охотиться еще в те времена, когда она только-только научилась обращаться с пращой, и каждый раз, освоив что-то новое: научившись выслеживать зверей, метать два камня подряд, использовать копье и ямы-ловушки, — она испытывала прилив гордости. Но охота вместе с лошадью и пещерным львом доставляла ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Пока Эйла собирала все необходимое, Уинни топталась на месте, потряхивая головой, навострив уши и помахивая хвостом, а Вэбхья, негромко порыкивая от нетерпения, метался, то выбегая из пещеры, то возвращаясь обратно. Эйла перестала беспокоиться из-за погоды с тех пор, как Уинни благополучно доставила ее домой в разбушевавшуюся метель.

Обычно они отправлялись в путь чуть свет и зачастую возвращались обратно еще до полудня, если им удавалось вскорости заприметить дичь. Как правило, они намечали, какое из животных должно стать их добычей, и следовали за ним, дожидаясь момента, когда им удастся занять удачную позицию. Затем Эйла подавала сигнал пращой, и Вэбхья, который всегда держался начеку, кидался вперед. Повинуясь желанию Эйлы, Уинни галопом устремлялась за ним. Молодой пещерный лев вспрыгивал на спину охваченному паникой животному, его клыки и когти впивались в тело жертвы, и, хотя эти раны не были смертельными, скакавшая на лошади Эйла вскоре оказывалась рядом и наносила удар копьем.

Поначалу им не всегда удавалось добиться успеха. Порой намеченное ими животное оказывалось чересчур резвым, или же Вэбхья, вспрыгнув ему на спину, тут же сваливался, не сумев уцепиться как следует. Эйла обнаружила, что орудовать тяжелым копьем на всем скаку не так-то просто. Ей случалось промахнуться или нанести лишь скользящий удар, а иногда Уинни проносилась на слишком большом расстоянии от животного. Но даже если их постигала неудача, это занятие по-прежнему казалось увлекательным и ничто не мешало им попробовать еще раз.

Постоянно тренируясь, они приобрели необходимые навыки. Когда каждый из них смог уяснить, каковы возможности его партнеров, эта удивительная троица превратилась в слаженную команду охотников, до того слаженную, что, когда Вэбхья впервые сам прикончил жертву, Эйла не сразу обратила на это внимание, поначалу подумав, что успех, как всегда, явился результатом совместных усилий.

Уинни мчалась во весь опор, когда Эйла заметила, что олень пошатнулся. Он упал прежде, чем они успели с ним поравняться. Проскакав мимо него, Уинни сбавила скорость. Не успела она остановиться, как женщина уже спрыгнула на землю и побежала обратно. Она вскинула вверх руку с копьем, готовясь прикончить оленя, но обнаружила, что Вэбхья уже сделал это сам. Она принялась укладывать тушу на волокушу, чтобы дотащить ее до пещеры.

И лишь тогда она осознала, какое важное событие только что произошло. Вэбхья, несмотря на свой юный возраст, самостоятельно справился с добычей! По понятиям Клана это означало, что он стал взрослым. Ее включили в число Женщин, Которые Охотятся, прежде чем она стала женщиной, и точно так же Вэбхья стал взрослым, не успев достигнуть полной зрелости. «Мне следовало бы провести для него обряд посвящения в мужчины, — подумала она. — Но как же он поймет, в чем смысл обряда?» И тут она улыбнулась.

Сняв тушу оленя с волокуши, она уложила жерди и травяную подстилку в корзины. Это его добыча, и он имеет право распоряжаться ею. Сначала Вэбхья ничего не понял, он заметался из стороны в сторону, то кидаясь к Эйле, то возвращаясь к туше. Но когда Эйла отправилась прочь, он ухватил оленя зубами за холку и потащил его. Так он добрался до берега речки, поднялся по крутой тропинке и уволок тушу в пещеру.

Эйла не заметила, чтобы после этого случая что-то сразу же сильно изменилось. Они по-прежнему охотились все вместе. Но зачастую участие Уинни в погоне служило лишь для того, чтобы она смогла поразмяться, и Эйле не приходилось пускать в ход копье. Если ей было нужно мясо, она первым делом отрезала кусок себе, если она хотела взять шкуру, она принималась свежевать тушу. У диких львов самцу, главе прайда, достается первая и самая большая порция мяса, но Вэбхья был еще очень молод. Вдобавок ему никогда в жизни не приходилось голодать, о чем свидетельствовали его высокий рост и недюжинная сила, и он привык считать Эйлу главной.

Но на исходе зимы Вэбхья стал в одиночку бродить по окрестностям. Как правило, он никуда не пропадал надолго, но совершал такие вылазки все чаще и чаще. Однажды он вернулся с царапиной на ухе. Эйла догадалась, что он повстречался с другими львами, и поняла, что ее общества ему уже мало и он стал разыскивать себе подобных. Она промыла царапину, и на протяжении следующего дня Вэбхья ходил за ней как привязанный, порой мешая ей. А когда наступила ночь, он пробрался к ней и принялся сосать ее пальцы.

«Он скоро покинет нас, — подумала она, — ему нужен собственный прайд, в котором львицы охотились бы и приносили ему добычу, а львята подчинялись бы ему. Он должен жить среди таких же, как он сам».

Ей вспомнилась Айза. «Ты молода, тебе нужен мужчина из того же племени, что и ты. Отыщи своих соплеменников, найди себе пару», — говорила она. Вот-вот наступит весна. Пора подумать о том, чтобы отправиться дальше, но сейчас еще рано. В будущем Вэбхья станет огромным, он и сейчас куда больше пещерных львов его возраста, но еще недостаточно окреп и не сможет выжить в одиночку.

Вскоре после сильного снегопада началась весна. Из-за разлива все они оказались ограничены в передвижениях, в первую очередь Уинни. Эйла по крайней мере могла выбраться в степи, расположенные выше, чем пещера, но подъем, который лев с легкостью одолевал прыжками, был для лошади слишком крут. Но наконец вода в реке спала, берега и куча костей приобрели новые очертания, а у Уинни вновь появилась возможность выходить на луг, спускаясь по тропинке. Но она пребывала в раздражении.

Эйла впервые заметила, что происходит нечто необычное, когда Уинни лягнула Вэбхья и тот громко взвыл. Женщина удивилась. Уинни раньше не выходила из терпения, общаясь с молодым львом. Если он чересчур распоясывался, она могла легонько укусить его, но никогда не лягалась. Эйла подумала, что кобылка повела себя неожиданным образом из-за того, что у нее долгое время не было возможности поразмяться. Впрочем, с тех пор как Вэбхья подрос, он понял, что часть пещеры является территорией, принадлежащей Уинни, и старался не вторгаться в ее пределы. Эйла решила выяснить, что заставило его на этот раз изменить привычкам, и, подойдя поближе, почуяла резкий запах, который ощущала на протяжении всего утра, но не задумывалась о том, откуда он взялся. Уинни стояла, опустив голову, широко расставив задние ноги и отведя хвост влево. Края половой щели припухли и казались воспаленными. Она посмотрела на Эйлу и пронзительно заржала.

Душу Эйлы захлестнула волна противоречивых чувств. Вначале она ощутила облегчение. Так, значит, вот в чем проблема. Ей было известно о периодах течки у животных, о том, что у лошадей и им подобных это явление наблюдается раз в год, а у некоторых из зверей более часто. В такое время самцы вступают в борьбу за самок, и на протяжении этого периода самцы и самки тех животных, которые обычно охотятся отдельно друг от друга и держатся порознь, объединяются в одно стадо.

Брачный сезон казался ей одним из загадочных проявлений природы животного мира, повергавших ее в изумление, так же как и то, что олени, сбрасывая рога, на следующий год отращивают новые, куда более мощные. В юности она пыталась расспросить об этом Креба, и тот жаловался, что она задает слишком много вопросов. Он не знал, что заставляет животных совокупляться друг с другом, хотя однажды сказал, что, возможно, в это время самцам удается выказать свое превосходство над самками, а может быть, у самцов, как и у мужчин, возникает необходимость утолить желание.

Прошлой весной у Уинни тоже случилась течка, но, когда из степей до нее донеслось ржание жеребца, ей не удалось одолеть подъем и отправиться к нему. На этот раз все признаки проявились гораздо ярче, края половой щели опухли сильнее, и молодая кобылка испытывала куда большее беспокойство. Она позволила Эйле погладить себя и ласково потрепать по шее, но потом снова опустила голову и громко заржала.

Внезапно Эйла почувствовала, как желудок у нее от тревоги сжался в плотный комок. Она прислонилась к лошади. Точно так же поступала и сама Уинни, когда чего-то пугалась или чувствовала себя неуютно. Скоро им с Уинни придется расстаться. Как ни странно, Эйла никак этого не ожидала и не успела свыкнуться с этой мыслью. Она все время думала о будущем Вэбхья и о своем собственном. А тут у Уинни началась течка. Кобылке придется найти себе жеребца.

Эйла с неохотой направилась к выходу из пещеры и позвала Уинни за собой. Оказавшись на усыпанном камнями берегу реки, Эйла забралась на лошадь. Вэбхья поднялся с места, намереваясь последовать за ними, но Эйла сделала жест «Стой!». На этот раз она не собиралась брать пещерного льва с собой. Охота не входила в ее планы, но Вэбхья, естественно, не знал об этом. Ей пришлось еще раз со всей решительностью подать ему сигнал «Стой!», и тогда он застыл на месте, глядя им вслед.

Воздух над степями прогрелся, но в то же время еще веяло влажной прохладой. В бледно-голубом небе сияло предполуденное солнце, окруженное дымчатым ореолом; казалось, его мощные лучи лишили синеву небосвода привычной яркости и она поблекла. Над тающими снегами вздымалось легкое марево, не ограничивавшее видимость, а лишь сглаживавшее острые углы, и в тумане, повисшем над холодными тенями, любые очертания утрачивали четкость. Перспектива изменилась, и пейзаж предстал в совсем ином ракурсе: реальной казалась лишь картина, открывавшаяся взгляду в данный момент, а прошлое, будущее и все остальное словно канули в небытие. И для того, чтобы добраться до предметов, расположенных вроде бы совсем рядом, требовалась целая вечность.

Эйла не пыталась управлять лошадью. Она предоставила Уинни самой выбирать дорогу, не прилагая осознанных усилий к тому, чтобы определить направление движения или запомнить ориентиры. Ее не волновало, где она находится, и она не замечала, что по ее лицу, покрытому капельками влаги, стекают солеными струйками слезы. Она расслабилась и спокойно сидела, погрузившись в собственные мысли. Ей вспомнилось, как она впервые увидела эту долину и стадо лошадей на лугу, как решила здесь остаться, как у нее возникла необходимость охотиться, как появилась Уинни и стала жить с ней вместе в пещере, в тепле и безопасности. Ей следовало догадаться, что это не навсегда, что однажды Уинни, как и она сама, захочет отыскать себе подобных.

Лошадь сменила шаг, и это отвлекло Эйлу от размышлений. Уинни нашла то, что искала: впереди показался небольшой табун лошадей.

Под лучами солнца снега, покрывавшие невысокий холм, растаяли, обнажив пробившиеся сквозь землю крохотные зеленые ростки. Животные, изголодавшиеся за зиму по свежему корму, щипали сочную молодую травку. Уинни остановилась, когда другие лошади заметили ее. До Эйлы донеслось ржание жеребца. Он стоял на небольшом возвышении чуть в стороне, и она увидела его только теперь. Темная рыжевато-коричневая шкура, черные грива, хвост и чулки. Ей еще ни разу не встречались лошади с таким ярким окрасом, она видела только серовато-бурых, мышастых и золотистых, как Уинни, напоминавших цветом шкуры сухое сено.

Жеребец громко заржал, вскинув голову, его верхняя губа приподнялась и изогнулась дугой. Он встал на дыбы, галопом помчался к ним, резко остановился в нескольких шагах, роя копытом землю. Крутой излом шеи, задранный вверх хвост, мощная эрекция.

Уинни заржала в ответ, и Эйла соскользнула на землю, ласково погладила кобылку и отошла в сторону. Уинни обернулась, глядя на женщину, которая заботилась о ней с тех пор, когда она была еще жеребенком.

— Иди к нему, Уинни, — сказала Эйла. — Ты нашла себе пару, так ступай же к нему.

Уинни тряхнула головой, негромко заржала и развернулась, глядя на гнедого жеребца, а тот двинулся по кругу, подходя к ней сзади, а затем опустил голову и, пощипывая ее за подколенки, погнал к стаду, как напроказившую беглянку. Эйла смотрела ей вслед, не в силах оторваться. Когда жеребец овладел кобылкой, Эйла невольно вспомнила Бруда и боль, которую она испытывала. Потом ей уже не бывало так больно, как в первый раз, только до ужаса неприятно, и, когда он наконец оставлял ее в покое, она чувствовала глубокое облегчение.

Но хотя Уинни издавала отрывистые пронзительные звуки, она явно не испытывала желания отделаться от жеребца, и, наблюдая за ними, Эйла начала испытывать непривычные, необъяснимые ощущения. Она не могла отвести глаз от гнедого жеребца, который приподнялся, закинув передние ноги на спину Уинни, и ритмично двигался взад-вперед, оглашая окрестности громким ржанием. Эйла почувствовала, как мышцы ее промежности начали пульсировать в такт с движениями жеребца, и ее тело затрепетало, выделяя теплую влагу. Ее охватило непонятное волнение, тоска по чему-то неведомому ей, дыхание ее участилось, сердце забилось сильнее, и кровь застучала в висках.

Потом, когда золотистая кобылка охотно отправилась следом за жеребцом, даже не оглянувшись на женщину, у Эйлы сжалось сердце от ощущения душераздирающей пустоты. Она поняла, каким хрупким был мирок, который она создала, живя в долине, ей открылась изменчивость судьбы и недолговечность счастья. Повернувшись, она кинулась бежать обратно в долину. Она чувствовала, как колет у нее в боку, как сжимается горло, но продолжала мчаться дальше, надеясь убежать от тоски и одиночества.

Спускаясь по склону холма, у подножия которого раскинулся луг, она споткнулась, кувырком покатилась вниз и, наконец остановившись, продолжала лежать, тяжело дыша. Она не пошевельнулась, даже когда ей удалось отдышаться. Двигаться не хотелось, не хотелось делать усилий, бороться, жить. Какой в этом смысл? Ведь над ней тяготеет проклятие.

— Ну почему я не могу просто взять и умереть, как мне и положено? Почему я вечно теряю тех, кого люблю?

На нее повеяло теплом дыхания, шершавый язык прикоснулся к ее мокрой от соленых слез щеке. Открыв глаза, она увидела огромного пещерного льва.

— Ох, Вэбхья! — воскликнула она и потянулась к нему. Пристроившись рядом с ней, он втянул когти и опустил на нее тяжелую переднюю лапу. Эйла повернулась, обхватила его за шею руками и уткнулась носом в изрядно отросшую гриву.

Когда Эйла наконец выплакалась и попыталась подняться на ноги, она заметила следы, оставшиеся у нее на теле после падения. Руки исцарапаны, колени и локти ободраны, синяки на бедре и на голени и ссадина на правой щеке. Эйла, прихрамывая, поплелась в пещеру. Пока она промывала ссадины и царапины, в голову ей пришла отрезвляющая мысль: «А если бы я что-нибудь себе сломала? Это еще страшней смерти, ведь помочь мне некому.

Впрочем, этого не произошло. Если моему тотему угодно, чтобы я осталась в живых, видимо, у него есть на то причины. Возможно, Дух Пещерного Льва послал мне Вэбхья, зная, что Уинни когда-нибудь меня покинет.

И Вэбхья тоже уйдет от меня. Пройдет совсем немного времени, прежде чем он начнет подыскивать себе пару. Он непременно кого-нибудь найдет, хоть он и не рос в львином прайде. Он станет таким могучим, что сможет отстоять большую территорию. К тому же он отличный охотник. Он не будет страдать от голода, ведь ему не надо, чтобы добычу для него добывали львицы».

Она иронически улыбнулась. «Можно подумать, будто я — одна из матерей в Клане, мечтающая о том, как ее сын вырастет сильным и храбрым и станет хорошим охотником. А ведь он мне не сын. Он — лев, обыкновенный… Нет, он не обыкновенный пещерный лев. Он уже сейчас ничуть не меньше взрослых пещерных львов, и он рано начал охотиться. Вот только скоро он меня покинет…

Дарк, наверное, уже совсем большой. И Ура подрастает. Оде будет грустно, когда Ура уйдет к Дарку и станет жить в Клане Брана… Ах нет, теперь это Клан Бруда. Интересно, долго ли еще осталось до следующего Сходбища Клана?»

Перегнувшись через постель, она достала палочки с зарубками. Эйла по-прежнему каждый день вечером ставила очередную метку. Это вошло у нее в привычку, стало своеобразным ритуалом. Развязав узел, она разложила палочки на земле и попыталась сосчитать, сколько дней прошло с тех пор, как она обрела свою долину. Она попыталась приложить пальцы к зарубкам, но их оказалось слишком много, ведь уже миновало столько дней. Ей казалось, что каким-то образом все же можно определить по меткам, сколько времени она провела в этих краях, но ей не удалось сообразить, каким именно. Вот досада. Потом ей пришло в голову, что она может обойтись без палочек и сосчитать, сколько прошло лет, вспомнив каждую из весен. «Дарк родился весной перед прошлым Сходбищем Клана, — подумала она. — Следующей весной закончился год его рождения. — Она провела черту на земле. — Затем тот год, когда он начал ходить. — Она провела еще черту. — Следующей весной должен был закончиться период кормления грудью и наступил бы год отнятия от груди, да только он уже перестал сосать грудь. — Она добавила еще одну черту. — Потом меня прогнали, — она сглотнула слюну, почувствовав, как сжалось у нее горло, и часто-часто заморгала, — а летом я нашла эту долину и Уинни. Весной следующего года я повстречала Вэбхья. — Она провела четвертую черту. — А этой весной… — Ей не хотелось считать этот год годом разлуки с Уинни, но что же тут поделаешь? Она провела пятую черту. — Столько же, сколько пальцев на руке, — она приподняла левую руку, — и столько же, сколько лет Дарку. — Она подняла правую руку, выставив вперед большой и указательный пальцы. — А вот столько осталось до следующего Сходбища. Они приведут с собой Уру, и они с Дарком встретятся.

Разумеется, к тому времени они еще не успеют стать мужчиной и женщиной. Но, увидев ее, все поймут, как она подходит Дарку. Интересно, помнит ли он меня? Будет ли его память такой же, как у людей Клана? Чем он будет похож на меня и чем на Бруда… на людей Клана?»

Эйла собрала палочки с зарубками, заметив, что их количество между насечками, которые она делала, отмечая дни, когда ее духу приходилось вступать в бой и у нее начинались кровотечения, примерно одинаково. «Интересно, что это за дух тотема мужчины, который сражается здесь с моим? Я не смогла бы забеременеть, даже если бы моим тотемом была мышь. Для того чтобы это произошло, нужен живой мужчина, или я ошибаюсь.

Уинни! Может, именно это и делал жеребец? Может, он сделал тебе жеребеночка? Возможно, когда-нибудь я увижу тебя и твое стадо и получу ответ на свой вопрос. Ах, Уинни, это было бы замечательно!»

При воспоминании об Уинни и жеребце Эйлу пробрала легкая дрожь, дыхание ее участилось. Потом ей вспомнился Бруд, и приятное возбуждение спало. «Но от того, что он делал со мной, на свет появился Дарк. Знай он, что у меня родится ребенок, он и близко бы ко мне не подошел. А у Дарка будет Ура. Как и Дарк, она нормальный ребенок, а вовсе не урод. Мне кажется, Ура появилась на свет потому, что мужчина из племени Других изнасиловал Оду. Ура как раз под стать Дарку. В ней есть что-то от людей Клана и что-то от того мужчины из племени Других. Мужчина из племени Других…»

Ей надоело сидеть на месте. Вэбхья куда-то ушел, и ей захотелось поразмяться. Выйдя из пещеры, она отправилась вдоль берега реки, окаймленного узкой полосой невысоких кустов. Она зашла дальше, чем когда-либо прежде, хотя, путешествуя верхом на Уинни, она одолевала и не такие расстояния. «Мне снова придется привыкнуть ходить пешком, — подумала она, — и таскать корзину за плечами». Добравшись до конца долины, она двинулась дальше по высокому крутому берегу реки, сворачивавшей к югу. Сразу за поворотом она увидела камни, вокруг которых бурлила вода. Казалось, кто-то специально расположил их поперек речного русла на небольшом расстоянии друг от друга, чтобы можно было перебраться на другой берег, к тому же скалистая стена в этом месте оказалась не особенно крутой. Эйла взобралась наверх и остановилась, всматриваясь в просторы западных степей.

Они почти ничем не отличались от восточных, разве что местность была менее ровной. Эйла не так хорошо знала эти края. Она с самого начала поняла, что двинется на запад, когда примет решение покинуть долину. Снова перебравшись через реку, она отправилась по долине обратно к пещере.

Она вернулась, когда уже почти совсем стемнело, но Вэбхья так и не появился. Огонь не горел, и пещера показалась ей холодной, неуютной и совсем пустой. Она чувствовала себя куда более одиноко, чем когда только-только поселилась в ней. Эйла развела огонь, вскипятила воду и заварила чай, но готовить ей не хотелось. Взяв кусок вяленого мяса и несколько высушенных на солнце вишен, она присела на постель. Впервые за долгое время она оказалась в пещере совсем одна. Эйла подошла к своей старой переносной корзине и долго рылась в ней, пока не нашла на дне кусочек кожи, в который она заворачивала Дарка, когда тот был совсем маленьким, сложила его, прижала к груди и долго сидела, глядя на огонь. Укладываясь спать, она обернула его вокруг себя.

Всю ночь ей не давали покоя сновидения. Ей приснилось, что Дарк с Урой стали взрослыми и живут вместе. Ей приснилась Уинни, бродившая по незнакомым местам с гнедым жеребцом. Один раз она проснулась, обливаясь потом от страха, и только когда ей удалось толком пробудиться, она поняла, что ей опять привиделось, как под ногами у нее с грохотом содрогается земля. И почему ее преследует этот жуткий сон?

Встав с постели, она разворошила угли, подогрела чай и стала пить его. Вэбхья до сих нор не вернулся. Она взяла в руки кусок кожи, в который заворачивала маленького Дарка, и ей припомнился рассказ Оды о мужчине из племени Других, который изнасиловал ее. «Ода сказала, что он был похож на меня. Интересно, как же он выглядит?»

Эйла попыталась представить себе такого мужчину. Ей доводилось видеть собственное отражение в воде, но в памяти сохранились лишь очертания прядей волос, обрамлявших лицо. Тогда она носила их распущенными и лишь потом стала заплетать в косички, чтобы они не мешали. Золотистые волосы, того же оттенка, что и шкура у Уинни, только цвет их казался более ярким, более насыщенным.

Но стоило ей задуматься о том, как выглядит лицо этого мужчины, как в памяти тут же всплывала злорадная усмешка Бруда. Образ мужчины из племени Других ускользал от ее воображения. Веки ее налились тяжестью, и она снова прилегла. Ей приснились Уинни и гнедой жеребец. А потом мужчина. Черты его лица скрывала тень, и ей удалось ясно разглядеть лишь одно: золотистые волосы.

Глава 15

— Молодец, Джондалар! Скоро ты научишься управляться с лодками не хуже нас! — сказал Карлоно. — Если лодка большая, а ты не успеешь вовремя зачерпнуть воду веслом, ничего страшного не случится, ведь гребешь не только ты. Правда, другие могут сбиться из-за тебя с ритма. Но, управляя маленькой лодкой, промахов допускать нельзя, любой из них чреват опасностью и может оказаться роковым. Имея дело с рекой, будь всегда начеку, она коварна, не забывай об этом. Сейчас мы на глубоком месте, и воды кажутся спокойными, но стоит опустить в них весло, и ты сразу же почувствуешь, какое сильное тут течение. Бороться с ним очень трудно, нужно к нему приноровиться.

Карлоно все говорил и говорил, наставляя Джондалара, помогая ему управлять маленьким двухместным челноком, скользившим по воде неподалеку от места, где находилась пристань племени Рамудои. Джондалар слушал его вполуха, сосредоточив все усилия на том, чтобы заставить челнок двигаться в нужном направлении и правильно орудовать веслом, но всякий раз, напрягая мышцы, он замечал, что правильно выполняет указания Карлоно.

— Можно подумать, что плыть вниз по реке легче, так как не нужно бороться с течением, но тут кроется подвох. Плывя против течения, ты волей-неволей постоянно следишь за челноком и за рекой, понимая, что, как только ты расслабишься, тебя снесет обратно и окажется, что силы потрачены впустую. Вдобавок ты успеваешь вовремя заметить возникающие препятствия и избежать столкновения. Когда ты движешься по течению, совсем нетрудно впасть в рассеянность, задумавшись о чем-нибудь и предоставив реке нести тебя вперед. Но и на глубоководье попадаются скалы, уходящие основанием в дно реки, челнок может налететь на них и разбиться, да и столкновение с затонувшим бревном сулит немало бед. Есть правило, о котором никак не следует забывать: «Не зевай, когда имеешь дело с Матерью». Она хитра на выдумки. Ты можешь решить, что все знаешь заранее и все уже предусмотрел, но вот тут-то она чем-нибудь тебя и огорошит.

Карлоно выпрямился, вытащив весло из воды, внимательно посмотрел на Джондалара и отметил, как глубоко тот сосредоточен. Светлые волосы собраны в пучок на затылке и перевязаны ремешком — весьма уместная мера предосторожности. Он стал одеваться так же, как Рамудои, ходившие в почти такой же одежде, как и Шамудои, но приспособленной к жизни, тесно связанной с рекой.

— Джондалар, отведи челнок к пристани, и я выберусь на берег. Тебе пора попробовать свои силы в одиночку. Когда ты оказываешься с рекой один на один, все воспринимается иначе.

— Ты думаешь, я уже готов к этому?

— Ты очень быстро усвоил многие навыки, хоть и не занимался этим делом с детства.

Джондалару не терпелось испытать себя и самому отправиться в плавание по реке. Мальчики племени Рамудои, как правило, получали челнок в собственное распоряжение задолго до того, как достигали зрелости. Живя среди людей племени Зеландонии, он уже давно сумел доказать, что способен на многое. Он впервые убил оленя, когда был ненамного старше Дарво, — раньше, чем стал взрослым и научился изготавливать различные орудия из кремня. Он знал, что лишь немногие мужчины могут сравниться с ним в искусстве метания копья, но он привык охотиться на равнинной местности и понимал: в ряде областей ему далеко до здешних обитателей. Среди Рамудои мужчиной мог считаться лишь тот, кто сумел поймать с помощью гарпуна одного из огромных осетров, а среди Шамудои — тот, кто научился охотиться в горах и сам убил серну.

Джондалар решил, что получит право связать себя прочными узами с Серенио, лишь когда докажет самому себе, что ни в чем не уступает мужчинам племени Шамудои и Рамудои. Доландо попытался объяснить ему, что в этом нет необходимости и никто не сомневается в его достоинствах: все оценили его храбрость и силу во время охоты на носорога. Из их разговора выяснилось, что Шарамудои не охотятся среди равнин и никто из них прежде не пытался убить носорога.

Джондалар не задумывался о том, почему он вдруг решил доказать окружающим свою состоятельность, хотя раньше у него не возникало желания подчеркнуть свое превосходство над другими охотниками. Его интересовало лишь искусство изготовления орудий из кремня, и каждый шаг на пути к совершенству в этой области доставлял ему огромное удовольствие. Дух соперничества был чужд ему прежде. Несколько позже Шамуд поговорил с Доландо с глазу на глаз и объяснил, что высокому мужчине из племени Зеландонии лучше поступить по своему усмотрению, чтобы обрести уверенность в себе.

Они с Серенио уже долгое время жили вместе, и Джондалар полагал, что этот союз нужно скрепить обрядом. Почти все привыкли считать их полноправной парой. Он всегда заботился о Серенио, хорошо с ней обходился и относился к Дарво как к сыну своего очага. Но после того вечера, когда Шамио и Толи ошпарились горячим чаем, то одно, то другое мешало ему заговорить об этом, никак не удавалось собраться с духом. Жизнь их текла по-прежнему, и его это вполне устраивало. «Да и так ли уж необходимо что-либо менять?» — часто думал он.

Серенио ничего от него не требовала, ни на чем не настаивала и держалась спокойно и несколько отчужденно. Впрочем, недавно он поймал на себе ее выразительный взгляд, красноречиво говоривший о ее чувствах. Джондалар пришел в смущение и отвернулся. После этого случая он задался целью доказать, что сможет стать полноправным членом племени Шарамудои, и оповестил окружающих о своих намерениях. Кое-кто воспринял это как Обещание, хотя традиционный ритуал не был совершен.

— Постарайся пока не заплывать слишком далеко, — сказал Карлоно, вылезая из маленького челнока. — Сначала тебе надо привыкнуть управляться в одиночку.

— Хорошо, но я возьму с собой гарпун. Заодно поучусь с ним обращаться, — ответил Джондалар и потянулся за гарпуном, лежавшим на пристани. Он положил длинное древко на дно челнока между двумя сиденьями, рядом разместил свернутую кольцом веревку, а навершие убрал в прикрепленный к борту чехол и завязал его. Держать навершие гарпуна — заостренный стержень из кости с рядом зазубрин — прямо в лодке было бы крайне неразумно. Все знали, какая беда может случиться, ведь извлечь его из плоти человека так же нелегко, как и из рыбины, к тому же обработка кости каменными орудиями — дело сложное. Если челнок опрокинется, он вряд ли утонет, а вот незакрепленные приспособления будут потеряны раз и навсегда.

Пока Карлоно стоял, придерживая челнок, Джондалар устроился на заднем сиденье. Закрепив гарпун, он взял весло с двумя лопастями и оттолкнулся от пристани. Теперь, когда в маленьком челноке сидел всего один человек, осадка его уменьшилась, но Джондалар довольно быстро приноровился к этому и повел челнок вниз по течению, погрузив весло в воду рядом с кормой и используя его как руль. Затем он решил изменить направление движения. Грести против течения легче, пока он еще не устал, а потом оно отнесет его обратно.

Он спустился куда ниже по течению, чем рассчитывал. Когда впереди наконец показалась пристань, он чуть было не повернул к ней, но потом передумал и проплыл мимо. Он задался целью овладеть множеством навыков, и никто, даже он сам, не сможет обвинить его в том, что он нарочно тянет время и не спешит выполнить данное Обещание. Видя, как Карлоно машет ему рукой, Джондалар улыбнулся, но останавливаться не стал.

Вскоре он заметил, что река стала шире, сила течения уменьшилась и грести стало легче. Он осмотрел противоположный берег и увидел небольшой пляж, окруженный ивами. Туда-то он и решил направиться. Легкий челнок проскользнул над отмелями, а Джондалар, оказавшись невдалеке от берега, решил передохнуть. Он перестал грести, но продолжал управлять челноком, плывшим теперь кормой вперед, используя весло как руль. Он сидел, задумчиво глядя на воду, и тут внимание его привлекла большая темная тень, плавно перемещавшаяся в глубине.

Для осетров еще слишком рано. Обычно они поднимаются вверх по реке в начале лета, но весна в этом году выдалась теплая и ранняя, и вода сильно поднялась. Он присмотрелся получше и заметил, что в глубине бесшумно скользят и другие огромные рыбины. Они уже здесь! Какая удача! Возможно, ему удастся первым в этом году поймать осетра.

Он положил весло на дно челнока и принялся собирать гарпун. Маленькое суденышко, которым теперь никто не управлял, повернулось, описав дугу, его подхватило течением и понесло вперед, но чуть боком. К тому времени когда Джондалару удалось закрепить на носу веревку, челнок развернуло еще сильнее, но двигался он ровно, а Джондалар вошел в азарт и с нетерпением ждал, когда покажется еще одна рыбина. Вскоре он увидел, что навстречу ему под водой движется огромная тень. Теперь ему стало понятно, откуда взялась рыба Хадума: в здешних водах встречалось множество таких же громадин.

Люди племени Рамудои не раз брали его с собой, отправляясь рыбачить, и от них Джондалар узнал, что вода скрывает истинное местоположение рыбы и ее очертания, — таким образом Мать пыталась спрятать все живое, обитающее в ее глубинах, до тех пор пока людям не удалось проникнуть в ее секрет. Целясь в приближавшуюся рыбину, он учел это. Перегнувшись через борт, он выждал немного, а затем метнул гарпун вперед.

При этом челнок стремительно заскользил по воде в обратном направлении, все больше и больше удаляясь от берега. Но Джондалар не промахнулся. Наконечник гарпуна вонзился в туловище гигантского осетра, но тот продолжал бороться. Рыба ушла глубоко под воду и поплыла против течения где-то посредине реки. Веревка быстро размоталась и резко натянулась.

От рывка челнок развернулся, накренился, и Джондалар чуть не свалился в воду. Он ухватился за борт, но тут весло подбросило вверх, и оно упало в реку. Джондалар потянулся вперед, пытаясь достать его, но челнок накренился, и он опять вцепился в край борта. В этот самый момент осетр попал в подводное течение и еще быстрее поплыл вверх по реке, благодаря чему положение челнока внезапно выровнялось, и Джондалар плюхнулся на дно. Он выпрямился, потер ушибленную ногу и увидел, что маленькое суденышко мчится по реке против течения с невиданной скоростью.

Цепляясь за борта, он осторожно переместился в носовую часть. Глаза его широко раскрылись от изумления и страха, когда он увидел, как быстро мелькают растущие по берегам реки деревья. Он потянулся к туго натянутой веревке, скрытой под водой, и дернул за нее, надеясь высвободить гарпун, но в результате челнок зачерпнул носом воды, а осетр резко изменил направление движения, и маленькое суденышко вовсю закачалось. Джондалар продолжал держаться за веревку, несмотря на качку.

Он не заметил, как показалась прогалина, где Рамудои занимались сооружением лодок. Разинув рты от удивления, они застыли, глядя на лодку, несущуюся вверх по течению следом за огромной рыбиной, и на Джондалара, который перегнулся через борт и обеими руками тянул за веревку, пытаясь вытащить гарпун.

— Вы когда-нибудь такое видели? — спросил Тонолан. — Моему брату попалась своенравная рыба! А я-то думал, что меня уже ничем не удивишь. — Улыбка на его лице становилась все шире и шире. — Смотрите, как он дергает за веревку! Он хочет, чтобы рыба отпустила его на волю! — Он шлепнул рукой по бедру, давясь от смеха. — Надо же, рыба поймала Джондалара!

— Тонолан, это вовсе не смешно, — сказал Маркено, всеми силами стараясь сохранить серьезное выражение лица. — Твой брат угодил в переделку.

— Да, я понимаю. Но ты когда-нибудь видел такое? Чтобы рыба тащила человека в челноке вверх по течению! Только не говори мне, будто это не смешно.

Тонолан снова рассмеялся, но помог Маркено и Бароно спустить лодку на воду. Доландо и Каролио тоже решили отправиться с ними. Оттолкнувшись от берега, они принялись грести изо всех сил, спеша на помощь Джондалару, которому приходилось несладко и который мог попасть в беду.

Осетр начал ослабевать. В тело его впились зубцы гарпуна, он тащил за собой лодку, а человек все время дергал за веревку, и силы у огромной рыбы начали иссякать. Теперь осетр плыл медленнее, чем раньше, и у Джондалара появилась возможность пораскинуть мозгами, хотя управлять челноком он по-прежнему не мог. Они одолели немалое расстояние. Пожалуй, он ни разу не оказывался так далеко с тех самых пор, как впервые отправился по реке на лодке, когда шел снег и вовсю завывал ветер. Ему вовсе не хотелось подниматься еще выше по реке, и он решил перерезать веревку.

Он перестал держаться за борт и попытался достать нож. Но когда он вытащил каменное орудие с костяной ручкой из чехла, осетр, чуя приближение смерти, попытался избавиться от причинявшего ему острую боль гарпуна. Он резко заметался из стороны в сторону, и всякий раз, когда он устремлялся ко дну, суденышко зачерпывало носом воду. Джондалар подумал: если деревянный челнок перевернется, он удержится на плаву, но непременно затонет, если наполнится водой. Он попытался перерезать веревку, а челнок все раскачивался, время от времени зачерпывая носом воду, рывками разворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Джондалар не заметил плывшего навстречу сильно разбухшего, глубоко погруженного в воду бревна, и, когда челнок столкнулся с ним, нож вылетел из руки Джондалара.

Он растерялся от неожиданности, но вскоре пришел в себя и попытался немного выбрать веревку, чтобы челнок не накренялся так сильно. В последней отчаянной попытке избавиться от гарпуна осетр рванулся к берегу, и ему это наконец удалось, но слишком поздно. Рваная рана на боку оказалась слишком велика, и ему не суждено было выжить. Огромная морская рыбина устремилась ко дну, затем поднялась на поверхность и всплыла брюхом кверху, и теперь лишь редкие конвульсивные подергивания напоминали о том, как яростно еще совсем недавно боролся за жизнь этот гигантский обитатель вод.

Длинное извилистое русло реки изобиловало излучинами, и в том месте, где осетра настигла смерть, находилась одна из них. Поток воды струился, огибая поворот и образуя множество завихрений. Сделав последний рывок, осетр оказался в заводи неподалеку от берега. Веревка уже не была натянута, и челнок перестал двигаться, он лишь покачивался в стоячей воде, ударяясь то о бревно, то о рыбину, хотя их в любой момент снова могло подхватить течением.

Теперь Джондалар понял, что совсем напрасно пытался обрезать веревку. Если бы челнок понесло течением вниз по реке, он не смог бы управлять им, так как остался без весла. До берега было недалеко. Вдоль излучины тянулся узкий каменистый пляж, дальше берег опять становился крутым, и корни росших на самом его краю деревьев висели в воздухе, как будто пытаясь найти в нем опору. Возможно, там ему удастся отыскать ветку, которая заменит весло. Он сделал глубокий вдох, готовясь погрузиться в холодную воду, и прыгнул.

Река в этом месте оказалась глубже, чем он ожидал: его накрыло с головой. В результате толчка челнок сдвинулся с места, и его подхватило течением, а рыбина закачалась на волнах, но уже ближе к берегу. Джондалар поплыл было следом за челноком, надеясь ухватиться за веревку, но ему не удалось нагнать легкое суденышко, стремительно скользившее по поверхности воды.

От ледяной воды у него начало неметь тело. Он повернул к берегу. Осетр покачивался на мелководье. Джондалар ухватился за челюсти разинутого рта и поволок рыбину за собой: было бы обидно лишиться и челнока, и добычи. Осетр оказался очень тяжелым, и, вытащив его на каменистый пляж, Джондалар понадеялся на то, что он никуда не денется, и оставил его там. «Искать весло уже не нужно, — подумал он, — ведь лодки у меня теперь нет, но, может быть, мне удастся найти хворосту и развести костер». Он весь вымок и продрог.

Он полез было за ножом, но обнаружил, что чехол пуст. Он совсем позабыл о том, что потерял его, а другого у него не было. Раньше он держал запасное лезвие в подвешенном к поясу мешочке, но тогда он ходил в одежде Зеландонии, а сменив ее на одежду племени Рамудои, перестал брать мешочек с собой. «Возможно, я сумею развести костер, используя палочки для добывания огня, — подумал он. — Но без ножа ты не сможешь нарезать веток, Джондалар, — возразил он сам себе, — не сможешь наскрести сухой древесной трухи, которая нужна для растопки. — Он передернул плечами. — По крайней мере попробую насобирать хворосту».

Он огляделся по сторонам. Из кустов донесся шорох. Землю покрывал настил из мха и влажной гнилой листвы. Нигде ни одного сухого сучка. Джондалар подумал, что можно наломать сухих веток, вспомнив о том, как их много на нижней части ствола хвойных деревьев. Но здешние леса отличались от тех, что росли в его родных местах. Расположенные на севере ледники не оказывали столь сильного влияния на климат этого района, и он был более мягким. Конечно, погода здесь бывала прохладной и даже холодной, но сохранялась высокая влажность. Поэтому здесь росли леса, характерные для местности с умеренным, а не арктическим климатом, и деревья, из которых Рамудои делали лодки, отличались твердостью древесины.

В лесу, где он оказался, росли дубы и буки, порой встречались грабы и ивы, деревья с толстыми стволами, покрытыми коричневой корой, и с более стройными гладкими стволами сероватого цвета, но сухих веток он не обнаружил. Наступила весна, и даже самые крохотные прутики наполнились живицей и покрылись почками. Джондалар видел, каких трудов стоит срубить дерево с твердой древесиной, даже если под рукой имеется хороший каменный топор. Он снова передернул плечами, стуча зубами от холода. Он принялся растирать руки, похлопал себя по плечам, попрыгал на месте, пытаясь согреться. Из кустов снова донесся шорох. Джондалар решил, что спугнул какого-нибудь небольшого зверя.

Он задумался над тем, насколько плачевно его нынешнее положение. Вероятно, вскоре его хватятся и станут искать. Тонолан наверняка заметит, что он пропал. А впрочем, с тех пор как сам он стал проводить много времени среди людей племени Рамудои, пути их пересекались все реже и реже, ведь жизнь Тонолана была тесно связана с племенем Шамудои. Джондалар понял, что не знает, чем занят сегодня Тонолан. Возможно, он отправился охотиться на серну.

«Ну, значит, на поиски отправится Карлоно. Ведь он видел, как я поплыл в челноке вверх по течению». Но тут Джондалар осознал крайне неприятное для себя обстоятельство. Ведь челнок уплыл от него! «Обнаружив пустую лодку, все решат, что я утонул, — подумал он. — А если так, никто не станет меня искать». Он забегал по кругу, размахивая руками и подпрыгивая, но согреться никак не удавалось, и его начала одолевать усталость. От холода мысли путались в голове, он почувствовал, что больше не может ни бегать, ни прыгать.

Вконец запыхавшись, он опустился на землю и свернулся клубком, по-прежнему пытаясь согреться, но дрожь все не унималась. И снова послышался шорох, на этот раз уже ближе, но Джондалар даже не попытался выяснить, кто бродит рядом с ним. Внезапно в поле его зрения оказались ноги, босые грязные ноги человека.

Он резко выпрямился, испытывая глубочайшее изумление, и почувствовал, что дрожь почти прошла. Перед ним на расстоянии вытянутой руки стоял ребенок. Низкий лоб, глубокие глазные впадины, большие темно-карие глаза. «Плоскоголовый! — подумал Джондалар. — Один из плоскоголовых. Совсем еще юнец».

Эта встреча совершенно ошеломила Джондалара. Он подумал, что животное, догадавшись, что его заметили, тут же скроется в кустах, но плоскоголовый продолжал стоять на месте. Некоторое время они пристально смотрели друг на друга, а затем плоскоголовый, как показалось Джондалару, поманил его за собой. Джондалар решил, что ему померещилось, но плоскоголовый опять взмахнул рукой и отступил на шаг назад.

«Что ему нужно? Он хочет, чтобы я пошел за ним?» Плоскоголовый снова поманил его за собой, и Джондалар сделал шаг вперед, с уверенностью полагая, что теперь животное убежит. Но плоскоголовый лишь слегка попятился, снова взмахнув рукой, и Джондалар пошел за ним, сначала медленно, а потом быстрее. Ему до сих пор не удалось согреться, но в нем проснулось любопытство.

Вскоре он увидел, как плоскоголовый раздвинул кусты и вышел на прогалину, посредине которой горел небольшой костер. Струйки дыма были едва заметны. Завидев Джондалара, самка вздрогнула, а когда он направился к костру, испуганно метнулась в сторону. Джондалар присел на корточки возле огня, от которого исходило живительное тепло. Краем глаза он заметил, что плоскоголовый и самка размахивают руками, издавая какие-то гортанные звуки. У него создалось впечатление, что они как бы переговариваются меж собой, но в первую очередь ему хотелось поскорее согреться, и он пожалел, что у него нет меховой накидки.

Он не заметил, как самка подошла к нему сзади, и вздрогнул от неожиданности, когда она набросила ему на плечи меховую шкуру. Ему удалось лишь на мгновение встретиться с ней взглядом — она тут же опустила голову и торопливо отошла в сторону, но он успел понять, что она боится его.

Даже промокшая одежда из мягкой кожи серны помогала в какой-то степени сохранять тепло. Сидя у костра, кутаясь в меховую шкуру, Джондалар вскоре почувствовал, что дрожь наконец унялась, и лишь тогда осознал, где именно он оказался: «О Великая Мать! Ведь это же стойбище плоскоголовых». Он сидел, протянув руки к огню, но внезапно в голову ему пришла поразительная мысль, и он резко отдернул их назад, как будто обжегшись.

«Огонь! Они умеют добывать огонь?» Он снова нерешительно вытянул руку вперед, словно не веря своим глазам и пытаясь убедиться, что все это ему не померещилось. Затем он обратил внимание на меховую шкуру и пощупал ее, взявшись за край и потерев его между большим и указательным пальцами. «Это шкура волка, — решил он, — и она отлично выделана. Мездра на удивление мягкая. Сомневаюсь, чтобы Шарамудои сумели выделать ее лучше. Но это просто шкура, снятая с волка, никто не пытался раскроить ее, чтобы придать ей другую форму».

Когда тепло начало разливаться по всему телу, Джондалар поднялся на ноги и повернулся спиной к костру. Он увидел, что плоскоголовый смотрит на него. Джондалар не мог сказать, почему он решил, что это существо мужского пола. Обернутая вокруг его тела шкура, перевязанная длинной полоской кожи, скрывала явные признаки пола. В отличие от самки он смотрел на Джондалара не таясь, чуть настороженно, но не испытывая страха. И тут Джондалар вспомнил, как Лосадунаи говорили ему, что самки плоскоголовых сдаются без боя, не оказывая сопротивления. Но кто мог позариться на самок плоскоголовых?

Глядя на плоскоголового, Джондалар пришел к выводу, что это скорее подросток, а не ребенок. Его первоначальное заблуждение объяснялось тем, что плоскоголовый был невысокого роста, но развитые мышцы говорили о недюжинной силе, и, как следует приглядевшись, Джондалар заметил, что у него начинает пробиваться борода.

Плоскоголовый что-то пробурчал. Самка торопливо подошла к небольшой кучке хвороста и подбросила веток в огонь. Джондалару не доводилось видеть самок плоскоголовых со столь близкого расстояния. Он повернул голову, присматриваясь к ней. «Она совсем взрослая, наверное, это мать юнца», — подумал он. Она явно чувствовала себя неловко, ей было неприятно, что на нее смотрят. Опустив голову, самка попятилась, а оказавшись на краю небольшой прогалины, попыталась спрятаться. Джондалар на мгновение отвернулся, но затем снова взглянул в ту же сторону. Самке удалось так хорошо замаскироваться, что он не сразу разглядел ее. Если бы он не знал, что она здесь, он бы и вовсе ее не заметил.

«Ей страшно. Удивительно, что она не убежала прочь, а подбросила в огонь веток, когда сын попросил ее об этом.

Попросил! Разве он мог о чем-то ее попросить? Плоскоголовые не разговаривают, он не мог попросить ее принести хворосту. Видно, я до того замерз, что у меня в голове все перепуталось».

Но, несмотря на все эти доводы, у Джондалара создалось впечатление, будто плоскоголовый юноша и впрямь попросил самку подбросить веток в огонь. Каким-то образом они общаются друг с другом. Он посмотрел на юношу и заметил в его взгляде явную враждебность. Он не знал наверняка, что тому причиной, но предположил, что плоскоголовому не понравилось любопытство, проявленное им по отношению к самке. Джондалар понял, что, если он сделает хоть шаг в ее сторону, могут возникнуть неприятности. «Не стоит обращать пристальное внимание на самок плоскоголовых, — заключил он, — если рядом находятся самцы любого возраста».

Джондалар перестал смотреть на самку и постарался не делать никаких резких движений. Через некоторое время он почувствовал, что плоскоголовый держится уже менее напряженно. Но, оказавшись с ним лицом к лицу, Джондалар с беспокойством и изумлением понял, что перед ним стоит мужчина, который так же, как и он сам, пытается присмотреться к встретившемуся ему незнакомцу. Впрочем, этот мужчина не походил ни на одного из тех, кого ему доводилось видеть прежде. За время странствий Джондалар не раз сталкивался с людьми из разных племен. Они говорили на разных языках, соблюдали разные обычаи, но все они, несомненно, принадлежали к человеческому роду.

«Это существо внешне сильно отличается от них, но можно ли утверждать, что это животное? Он невысок и широкоплеч, у него довольно кривые ноги, но ступни у него такие же, как у всех людей, и при ходьбе он держится так же прямо. Пожалуй, у него многовато волос на теле, — подумал Джондалар, — особенно на плечах и в области ключиц, но это волосы, а не шерсть, и мне доводилось встречать других сильно волосатых мужчин». Он отметил, что у плоскоголового, несмотря на его юный возраст, мощная грудная клетка с развитыми мышцами: справиться с ним в схватке было бы нелегко. Однажды он видел взрослых самцов и еще тогда поразился тому, какая могучая у них мускулатура, но по телосложению они ничем не отличались от мужчин. «Конечно, лицо и голова выглядят иначе, но так ли уж велики различия? — рассуждал Джондалар. — Сильно выступающие надбровные дуги, лоб низкий и покатый, но голова у него большая. Короткая шея, подбородка нет, только выдающаяся вперед челюсть, большой нос с выраженной переносицей. Это лицо человека, пусть он и не похож на людей, встречавшихся мне прежде. И они умеют добывать огонь.

Но в отличие от людей они не могут разговаривать. Хотя… похоже, они как-то общаются друг с другом. Ох, Превеликая Дони! Ведь он общался и со мной! Как он догадался, что мне необходимо согреться у костра? И с какой стати плоскоголовый взялся помочь человеку?» Джондалар вконец сбился с толку, но он не мог отрицать, что плоскоголовый скорее всего спас его от гибели.

Ему показалось, что молодой самец чего-то от него хочет. Он взмахнул рукой, словно призывая Джондалара снова последовать за ним, и, миновав прогалину, двинулся обратно по тому пути, которым они уже шли. Джондалар отправился следом. Он не успел до конца просушить одежду и порадовался тому, что у него есть волчья шкура, как только отошел от костра. Когда впереди показалась река, плоскоголовый разразился резким гортанным криком и, размахивая руками, помчался вперед. Какой-то небольшой зверек поспешил скрыться в кустах, но Джондалар увидел, что небольшая часть рыбины уже съедена. Он понял, что от осетра, каким бы огромным он ни был, вскоре ничего не останется.

Когда Джондалар заметил, как рассердился молодой самец, увидев покусившегося на рыбину зверька, его внезапно осенило. Возможно, плоскоголовый хочет получить часть рыбины и поэтому взялся помочь ему?

Порывшись среди складок обернутой вокруг его тела шкуры, плоскоголовый извлек откуда-то кремневую пластину с острым краем и взмахнул рукой, делая вид, будто разрезает рыбину. Затем он ткнул пальцем себя в грудь и указал на Джондалара, после чего замер в ожидании. Все ясно. Он предлагает поделить осетра, у Джондалара не осталось ни малейших сомнений на этот счет, но тут же возникла масса вопросов.

Откуда у плоскоголового взялся нож? Джондалару хотелось бы разглядеть его как следует, но он и так заметил, что он сделан из более толстой пластины, чем те, которые использовал он сам. И тем не менее нож достаточно острый, им можно пользоваться. Кто-то сделал его, задавшись вполне определенной целью. Впрочем, его занимали и другие вопросы. Этот юноша не произнес ни слова, но ему удалось объяснить, чего он хочет. Джондалар не знал, сумел ли бы он сам так же недвусмысленно и просто выразить свои желания.

Плоскоголовый выжидательно смотрел на него, и Джондалар кивнул, не зная, сможет ли тот правильно понять его. Но очевидно, ему удалось выразить согласие не только жестом: юноша тут же без малейших колебаний принялся разделывать рыбину.

Зеландонии стоял, глядя на него. В голове его вихрем кружились мысли, каждая из которых шла вразрез с убеждениями, которых он придерживался до сих пор. Разве это животное? Зверь способен попытаться урвать кусок рыбы. Более умный зверь может догадаться, что человек опасен. Он подождет, пока тот не уйдет или не умрет. Ни один зверь не в силах понять, что человек замерз и ему необходимо согреться, он не сможет развести костер, он не поведет к нему человека и не станет просить его поделиться с ним добычей. Так поступает только человек. Более того, подобное поведение является человечным.

В системе представлений, впитанной им с молоком матери, казавшейся ему незыблемой, внезапно обнаружился изъян. Плоскоголовые не люди, это животные. Так считают все. Разве это не самоочевидно? Ведь они не могут говорить. И только-то? Неужели этим все определяется?

Джондалар не стал бы возражать, даже если бы плоскоголовый решил забрать себе всю рыбину целиком, но ему стало любопытно. Какую часть он возьмет? Да и все равно ее необходимо разрезать на куски. Осетр такой огромный, что его и вчетвером не поднять с земли.

Внезапно все мысли о плоскоголовых вылетели у него из головы, а сердце взволнованно забилось. Уж не послышалось ли ему?

— Джондалар! Джондалар!

Плоскоголовый встревожился, а Джондалар уже начал пробираться меж деревьями, заслонявшими от него часть реки.

— Тонолан! Я здесь, Тонолан!

Так, значит, брат все-таки догадался, что его нужно искать. Он увидел посредине реки лодку с людьми и замахал руками. Те заметили его, помахали ему в ответ и принялись грести к берегу.

Услышав громкое кряхтенье, Джондалар вспомнил о плоскоголовом. Вернувшись на пляж, он увидел, что тот разрезал рыбу пополам вдоль хребта. Молодой самец переложил половину огромной рыбины на расстеленный рядом с ней большой кусок кожи, затем собрал концы куска в руку и закинул узел на спину. Из прорех высовывались часть хвоста и головы осетра. В следующее мгновение плоскоголовый уже скрылся за кустами.

— Постой! — крикнул Джондалар и кинулся бежать за ним. Он догнал его, когда тот уже добрался до прогалины. Завидев его, самка, тащившая за спиной большую корзину, поспешила спрятаться в тень. Они уничтожили все следы своего пребывания на прогалине. Если бы Джондалару не довелось самому погреться у их костра, он ни за что бы не поверил, что еще совсем недавно здесь пылал огонь.

Он снял с себя волчью шкуру, взял ее в руки и вытянул их вперед. Самец что-то буркнул, и самка взяла ее, а затем оба они молча устремились в лес и скрылись из виду.

Вернувшись к реке, Джондалар почувствовал, что снова продрог: его одежда так и не высохла. Лодка уже подплыла к берегу, и Тонолан кинулся к нему. Братья крепко обнялись.

— Тонолан! До чего же я рад тебя видеть! Я боялся, что, обнаружив пустой челнок, все решат, что я утонул.

— Братец, у нас с тобой на пути не раз попадались реки. Я же знаю, что ты умеешь плавать. Увидев пустой челнок, мы поняли, что тебя надо искать где-нибудь выше по течению, и не очень далеко.

— А куда подевалась половина рыбины? — спросил Маркено.

— Я ее отдал.

— Отдал! Кому же? — спросил Маркено.

— Кому ты мог ее отдать? — добавила Каролио.

— Плоскоголовому.

— Плоскоголовому? — переспросили они хором. — Но почему ты отдал половину огромной рыбы плоскоголовому? — удивился Доландо.

— Он помог мне и попросил меня об этом.

— Что за чепуха! Каким образом плоскоголовый смог попросить тебя о чем-то? — воскликнул Доландо. Джондалар с удивлением заметил, что тот рассердился. Глава племени Шарамудои крайне редко выходил из себя. — И где же он?

— Он ушел и скрылся в лесу. Я вымок и так замерз, что потерял всякую надежду согреться. Но потом тут появился плоскоголовый. Он отвел меня к своему костру…

— К своему костру? Разве они умеют добывать огонь? — спросил Тонолан.

— Мне доводилось видеть плоскоголовых у костра, — сказал Бароно.

— Мне тоже доводилось видеть плоскоголовых на этом берегу реки… но я находилась далеко от них, — сообщила Каролио.

— Я не знал, что они опять тут появились, — сказал Доландо. — А много их было?

— Всего один юнец и самка постарше, скорей всего его мать, — ответил Джондалар.

— Если самки при них, значит, их тут немало. — Коренастый вождь племени бросил взгляд в ту сторону, где находился лес. — Возможно, нам придется устроить охоту, чтобы истребить этих паразитов.

Заметив, с какой ненавистью говорит о них Доландо, Джондалар призадумался. Он и раньше догадывался, что вождь племени питает неприязнь к плоскоголовым, но не подозревал, что она настолько сильна.

Для того чтобы руководить людьми из племени Шарамудои, в первую очередь требовались такие качества, как дар убеждения и широкая осведомленность. Доландо был негласно признан главой племени не потому, что являлся лучшим из лучших во всех отношениях, а потому, что умел толком во всем разобраться, найти правильный подход к людям и успешно решал возникающие проблемы. Он не отдавал приказаний, а старался добиться своего с помощью уговоров, а порой и лести, он всегда был готов пойти на компромисс, считая, что для смягчения трений, неизбежно возникающих между людьми, живущими вместе, необходима смазка. Он отличался благоразумием и проницательностью, действия его, как правило, приводили к успеху, и в большинстве случаев с его предложениями соглашались, хотя никому не вменялось в обязанность выполнять его решения и всякий мог высказать свои возражения.

Чувствуя свою правоту, он старался настоять на своем, а в случае необходимости, не колеблясь, обращался за советом к тем, чьи знания и опыт в данной области превосходили его собственные. Он не был склонен вмешиваться в мелкие ссоры и делал это, только если склока приобретала угрожающий характер или если к нему обращались за помощью. Он отличался редкостной уравновешенностью и приходил в негодование, лишь сталкиваясь с проявлениями жестокости, глупости или небрежности, которые создавали угрозу для существования всех обитателей пещеры или оборачивались бедой для тех, кто не мог постоять за себя. Но он ненавидел плоскоголовых, считая их не просто животными, а опасными и вредоносными существами, подлежащими истреблению.

— Я сильно продрог, — пояснил Джондалар, — а плоскоголовый выручил меня. Он отвел меня к своему костру, и они дали мне меховую шкуру. Я охотно подарил бы ему всю рыбину целиком, но он взял себе лишь половину. Я не стану участвовать в охоте на плоскоголовых.

— Как правило, они никому не причиняют особого вреда, — сказал Бароно, — но если они где-то рядом, лучше знать об этом. Они довольно-таки умны. Если целая стая плоскоголовых застигнет тебя врасплох, добра не жди…

— Это жестокие, кровожадные твари, — добавил Доландо. Бароно продолжил, пропустив его слова мимо ушей:

— Тебе повезло, что ты наткнулся на юнца с самкой. Их самки не пытаются ни с кем сражаться.

Тонолан решил, что будет лучше, если они сменят тему разговора.

— Но как же нам доставить домой половину рыбины, добытой моим Братом? — Он вспомнил, какое сопротивление оказал осетр Джондалару, и на лице его заиграла улыбка. — Тебе пришлось здорово попотеть, чтобы справиться с ним. Как странно, что ты все же упустил из рук пол-осетра.

Напряжение спало, и остальные с облегчением рассмеялись.

— Значит, теперь он Рамудои, но только наполовину? — сказал Маркено.

— Давайте возьмем его с собой на охоту, — предложил Тонолан. — Может, он сумеет добыть полсерны и станет наполовину Шамудои.

— А какую из половин предпочтет Серенио? — подмигнув остальным, спросил Бароно.

— Даже половина Джондалара — это вовсе не так уж и мало, — сказала Каролио, и по выражению ее лица нетрудно было догадаться, что она имела в виду. Обитатели Пещеры жили в тесном соседстве друг с другом, и все знали о том, как он искусен в обращении с женщинами. Джондалар покраснел, но все остальные дружно разразились хохотом, и этот взрыв веселья помог им позабыть о неловкости, возникшей из-за непримиримого отношения Доландо к плоскоголовым, и о переживаниях, вызванных исчезновением Джондалара.

Они достали из лодки сеть, сплетенную из лыка, — она не тонула в воде, даже пропитавшись влагой, — расстелили ее на земле рядом с истекающей кровью половиной осетровой туши, поднатужились, завернули добычу в сеть и прикрепили ее к носу лодки.

Пока мужчины возились с рыбиной, Каролио негромко сказала, повернувшись к Джондалару:

— Плоскоголовые убили сына Рошарио. Он был еще совсем юным, не успел даже совершить Ритуал Обещания, но отличался храбростью и жизнерадостностью. Доландо души в нем не чаял. Никто не знает, как это произошло, но Доландо собрал всех обитателей Пещеры и отправился охотиться за ними. Нескольких они убили, а потом плоскоголовые куда-то исчезли. Доландо и раньше не питал к ним приязни, а уж после этого…

Джондалар кивнул. Он все понял.

— А каким образом плоскоголовому удалось унести с собой полрыбины? — спросил Тонолан, забираясь в лодку.

— Он поднял ее с земли и потащил прочь, — ответил Джондалар.

— Один? Вот так поднял и потащил?

— Один. А ведь это был не взрослый, а юнец.

Тонолан подошел к жилищу, в котором обитали его брат, Серенио и Дарво. Это сооружение из досок, концы которых опирались наверху на коньковый брус, расположенный под углом к земле, походило на деревянную палатку. Передняя треугольная стена была выше и шире задней, а боковые имели форму трапеции. Для того чтобы скрепить доски друг с другом, поступали так же, как с обшивкой на лодках: чуть более толстый край накладывали на более тонкий и сшивали вместе.

Эти устойчивые сооружения служили уютным и надежным прибежищем, и лишь в тех, которые простояли долгое время, между высохшими и покоробившимися досками появлялись щели, сквозь которые внутрь проникал свет, поскольку они находились под выступом песчаниковой плиты, — этот навес защищал их от непогоды, и в отличие от лодок не приходилось ни чинить их, ни конопатить щели. Источником света служил огонь в выложенном камнями очаге, а также лучи, проникавшие в жилище через оставленный открытым вход.

Тонолан заглянул внутрь, чтобы выяснить, спит его брат или уже проснулся.

— Заходи, — сказал Джондалар, шмыгая носом. Он сидел на деревянном помосте, выстланном меховыми шкурами, закутавшись в меха. В руке он держал чашку, от которой шел пар.

— Как твоя простуда? — спросил Тонолан и присел на краешек помоста.

— Простуда проходит, мне уже лучше.

— Мы не подумали о том, что у тебя промокла одежда, а когда мы возвращались, подул сильный ветер.

— Мне повезло, что вы нашли меня.

— Ну, я очень рад, что тебе стало лучше. — Тонолан замялся, словно не зная, что еще сказать. Он заерзал на месте, поднялся на ноги, направился к выходу, повернулся и снова подошел к брату: — Может, тебе что-нибудь принести?

Джондалар покачал головой. Брата что-то тревожит, но он никак не может заговорить об этом. Надо немного подождать.

— Джондалар… — начал было Тонолан. Последовала небольшая пауза, а затем он продолжил: — Ты уже довольно долгое время живешь вместе с Серенио и ее сыном. — На мгновение Джондалару показалось, что речь пойдет о необходимости совершить обряд, который скрепил бы их союз, но он ошибся. — Скажи, как чувствует себя мужчина, который обзавелся собственным очагом?

— Ты тоже живешь не один, и у тебя есть свой очаг.

— Да, знаю, но, может быть, все меняется, когда у твоего очага появляется ребенок? Джетамио так хотела родить ребенка, но… у нее опять случился выкидыш, Джондалар.

— Вот беда…

— Меня не волнует, будут у нее дети или нет, я боюсь потерять ее, — проговорил Тонолан прерывающимся голосом. — Лучше бы ей и не пытаться.

— Но у нее нет выбора. Это Дар Великой Матери…

— Тогда почему Великая Мать отнимает то, что сама подарила? — крикнул Тонолан и выбежал наружу, чуть не столкнувшись по дороге с Серенио.

— Он сказал тебе, что случилось с Джетамио? — спросила Серенио. Джондалар кивнул. — Этого ребенка она проносила дольше, но, когда произошел выкидыш, ей пришлось гораздо трудней. Я рада, что она счастлива с Тоноланом. Она заслужила право на счастье.

— А с ней все будет в порядке?

— Джондалар, у женщин время от времени бывают выкидыши, это не первый случай. Не тревожься, с ней все обойдется. Я вижу, ты уже пьешь чай. Я заварила его из мяты, бурачника и лаванды — ты сам, наверное, догадался? Шамуд говорит, что это помогает от простуды. Как ты себя чувствуешь? Я зашла посмотреть, не проснулся ли ты.

— Со мной все хорошо, — сказал он с улыбкой, делая вид, будто уже выздоровел.

— Тогда я, пожалуй, вернусь к Джетамио и посижу с ней.

Когда Серенио ушла, Джондалар отставил чашку в сторону и снова лег. У него болела голова, а нос совсем заложило. Ответ Серенио встревожил его, но он не мог понять почему. Ему не хотелось больше об этом думать: от таких мыслей у него начинало отчаянно сосать под ложечкой. Наверное, все дело в простуде, решил он.

Глава 16

На смену весне пришло лето, земля начала приносить плоды, которые постепенно созревали, и молодая женщина принялась собирать их. Она делала это скорее по привычке, чем по необходимости: у нее остались большие запасы пищи с прошлого года. Но Эйлу не радовало то, что у нее появилось свободное время: она не знала, чем его заполнить.

Даже когда у нее появилась возможность охотиться зимой, она все время придумывала какие-нибудь новые занятия. Эйла выделала шкуры чуть ли не всех животных, которых им удалось убить. Иногда она оставляла мех, а иногда срезала его, чтобы получить кусок гладкой кожи. Она плела корзины и циновки, вырезала сосуды. В пещере появилось множество орудий и всяческой утвари, которой хватило бы на целый клан. При этом она с нетерпением ждала, когда наступит лето и у нее появятся другие занятия.

Она обрадовалась, когда начался период летней охоты, и обнаружила, что, изменив часть приемов, может по-прежнему успешно охотиться вместе с Вэбхья, обходясь без лошади. За прошедшее время лев успел многому научиться, и при желании Эйла могла вообще отказаться от участия в охоте. У нее осталось много вяленого мяса, и к тому же когда Вэбхья уходил на охоту один, он, как правило, возвращался с добычей, и она всегда могла отрезать себе кусок мяса. Между женщиной и львом установились удивительные отношения. Он воспринимал ее как мать и подчинялся ей, они охотились вместе и чувствовали себя равноправными партнерами, вдобавок он был единственным существом, на которое она могла излить свою любовь.

Наблюдая за дикими львами, Эйла многое узнала об их привычках. Поведение Вэбхья подтвердило правильность сделанных ею выводов. Зимой пещерные львы охотились днем, а в теплое время года — по ночам. Несмотря на весеннюю линьку, мех у Вэбхья остался густым, и в теплые летние дни ему было так жарко, что он не мог охотиться: погоня требовала больших затрат энергии и ему не хватило бы сил. Поэтому в дневное время он в основном спал, укрывшись в глубине прохладной пещеры. Зимой, когда свирепствовали ветры, дувшие с севера, где находился ледник, ночью становилось так холодно, что даже самый густой мех не спас бы львов от погибели, и они прятались в пещерах, служивших укрытием от ветра. Пещерные львы были хищниками, обладавшими отличной приспособляемостью. Цвет меха и густота ворса менялись в зависимости от климата, с изменением условий охоты появлялись новые навыки, лишь бы было на кого охотиться.

Проснувшись утром на следующий день после того, как она рассталась с Уинни, Эйла приняла решение, увидев, что Вэбхья притащил в пещеру тушу молодого гигантского оленя с желтовато-коричневой пятнистой шкурой и улегся спать рядом с ней. Она уйдет из долины и непременно отправится дальше, но не этим летом. Льва еще рано оставлять одного, он слишком молод. Дикие львы не примут его в свой прайд, он погибнет в схватке с вожаком. Пещера послужит ему надежным прибежищем, которое будет необходимо ему до тех пор, пока он не найдет себе львицу и не обзаведется собственным прайдом.

Айза велела ей отыскать соплеменников, найти мужчину себе под стать. Когда-нибудь она продолжит поиски. Но она испытала облегчение, подумав о том, что сможет еще какое-то время пожить на свободе, не вступая в общение с людьми, чьи обычаи ей не известны. Впрочем, на душе у нее стало легче и по иной причине, хотя она не сознавала этого. Ей не хотелось уходить, пока оставалась хоть тень надежды на то, что Уинни вернется к ней. Эйла отчаянно скучала по лошади, которая стала ее спутницей, с тех пор как она поселилась в долине, и которую она очень любила.

— Вставай, ленивец, — сказала Эйла. — Давай прогуляемся и, может быть, поохотимся. Ты никуда не выходил прошлой ночью. — Она растормошила льва и пошла к выходу из пещеры, подав ему сигнал «За мной». Вэбхья приподнял голову, широко зевнул, обнажив острые клыки, встал и неохотно поплелся следом. Вэбхья не испытывал голода, как и Эйла, и предпочел бы еще поспать.

Накануне она собирала лекарственные растения. Ей нравилось это занятие, к тому же оно вызывало в памяти приятные воспоминания. В юные годы, живя среди людей Клана, она с радостью отправлялась собирать растения для Айзы: это давало ей возможность хоть на какое-то время укрыться от пристального взгляда тех, кто спешил осудить любой поступок, выходивший за рамки общепринятого поведения, вздохнуть свободно, следуя без оглядки природным наклонностям. Потом она стала обучаться искусству исцеления, и приобретенные ею знания стали неотъемлемой частью ее личности.

Стоило ей увидеть какое-либо растение, как она тут же вспоминала о его лекарственных свойствах: в ее мозгу укоренилась связь между внешним видом растения и способами его использования. Так, глядя на висящие в теплой темной пещере пучки репешка — высокого многолетнего растения с зубчатыми листьями и крохотными желтыми цветочками, растущими на сужающихся к концу цветоножках, — она сразу вспоминала, что настой из высушенных цветков и листьев репешка — хорошее средство при ушибах и внутренних повреждениях.

Листья копытня — которые и впрямь напоминали формой копытце, — разложенные на сплетенных ею сетках для сушки, помогали при астме — больному следовало подышать дымом, образующимся при горении сухих листьев, — а также входили в состав отвара, смягчающего кашель, и служили отличной приправой для пищи. Когда взгляд Эйлы останавливался на больших покрытых пушком листьях окопника, сушившихся вместе с его корнями на солнце, она начинала думать о том, что это незаменимое средство для восстановления костей и заживления ран. Она знала, что яркие цветы ноготков применяют для обработки открытых ран, при внутренних и кожных язвах, что настоем из цветков ромашки можно промывать царапины, а также его можно пить для улучшения пищеварения, что, если подержать на солнце сосуд с залитыми водой лепестками шиповника, через некоторое время получится прекрасный, душистый, немного вяжущий настой для кожи.

Она собрала все эти растения затем, чтобы заменить оставшиеся с прошлого года травы свежими. Эйла постоянно следила за тем, чтобы там были средства на самые разнообразные случаи, ведь это доставляло ей удовольствие и помогало сохранить приобретенные навыки. Но в тот день она заметила, что почти все свободное место занято и повсюду разложены подсыхающие листья, цветки, корни растений и куски древесной коры, а значит, новые собирать бессмысленно — их будет некуда деть. Ей стало скучно, но она никак не могла придумать, чем бы еще заняться.

Эйла спустилась к каменистому пляжу, обогнула выступ и побрела вдоль кустов, тянувшихся полосой по берегу реки. Пещерный лев плелся следом за ней, издавая своеобразные звуки — «хнга, хнга, хнга». Эйла давно уже поняла, что так он разговаривает. Другие львы тоже издавали подобные звуки, но голоса их звучали по-разному, и она могла бы узнать Вэбхья по голосу, даже не видя его, и она не спутала бы его рычание ни с чьим другим. Сначала у него словно что-то начинало клокотать в груди, затем раскаты набирали силу, и, если она оказывалась где-то неподалеку, у нее начинало звенеть в ушах от этого басовитого рыканья.

Добравшись до валуна, возле которого она обычно делала передышку, Эйла остановилась. Мысль об охоте не особенно ее прельщала, но она никак не могла понять, чего же ей хочется. Вэбхья ткнулся носом ей в плечо, требуя уделить ему внимание. Она почесала льва за ушами, погладила по гриве. Мех у него стал темнее, чем зимой, но сохранил бежевый оттенок, а грива приобрела сочный рыжий цвет, как будто ее выкрасили красной охрой. Он поднял голову, чтобы она смогла почесать его под подбородком, и громко заурчал от удовольствия. Эйла вытянула руку, чтобы почесать его с другой стороны, и вдруг заметила нечто новое для себя: его макушка находилась почти вровень с ее плечом. Он стал одного роста с Уинни, но тело у него было куда массивнее. Эйла только теперь поняла, до чего он уже большой.

Пещерные львы, обитавшие среди степей в краях с холодным климатом, обусловленным близостью ледников, оказались в условиях, прекрасно подходивших для их существования. На материке, большую часть которого занимали поросшие травами земли, в изобилии водились самые разнообразные животные, многие из которых отличались огромными размерами: зубры и другие копытные млекопитающие, превосходившие почти вдвое по величине нынешних представителей той же породы; гигантские олени с колоссальными рогами, мохнатые мамонты и носороги. В подобной ситуации представители хотя бы одной из разновидностей хищников неминуемо должны были достигнуть в процессе развития размеров, которые позволили бы им охотиться на столь крупных животных, и тогда появились пещерные львы, полностью удовлетворявшие всем требованиям. Львы, которые появились на земле в более позднюю эпоху, были уже в два раза меньше и показались бы крошечными по сравнению с пещерными, самыми крупными представителями отряда кошачьих из всех существовавших когда-либо в природе.

Вэбхья воплощал в себе все наиболее яркие черты, присущие этим великолепным хищникам. Этот огромный, могучий лев, чей густой мех лоснился, указывая на здоровье и полноту жизненных сил, блаженно урчал, чувствуя, как пальцы молодой женщины прикасаются к его коже. Если бы он вздумал напасть на Эйлу, ей ни за что не удалось бы справиться с ним, но она не воспринимала его как угрозу, обращалась с ним как с очень большим котенком, и подобное отношение надежно защищало ее от опасности.

Она требовала от него повиновения, но делала это бессознательно, и он воспринимал это как нечто само собой разумеющееся. Вэбхья испытывал наслаждение, когда Эйла почесывала его, и она получала удовольствие, делая ему приятное. Она забралась на валун и перегнулась через спину льва, чтобы почесать его с другого боку, но тут в голову ей пришла неожиданная идея. Эйла не стала долго раздумывать и спустя мгновение уже уселась на льва верхом, как на лошадь.

Он никак этого не ожидал, но прикосновение рук, обхвативших его шею, было ему знакомо, и ноша не казалась тяжелой. На какое-то время оба они застыли в неподвижности. Когда они вместе охотились, Эйла сначала подавала льву команду «Вперед!», выпуская камень из пращи, но потом он стал понимать, что от него требуется, видя лишь взмах ее руки и слыша ее голос. Вспомнив об этом, она, не колеблясь, взмахнула рукой и крикнула: «Вперед!»

Чувствуя, как напряглись его мышцы, она ухватилась за гриву, и лев устремился вперед. Он помчался по долине, двигаясь с грацией, свойственной всем представителям отряда кошачьих. В лицо Эйле подул ветер, и она прищурилась. За спиной у нее развевались выбившиеся из косичек пряди волос. Она не могла управлять Вэбхья так, как управляла Уинни, и готова была мчаться куда угодно, ощущая ни с чем не сравнимый восторг.

Вскоре лев сбавил скорость — он поступал так всегда, даже во время нападения. Двигаясь помедленнее, он описал большой круг и, петляя, направился обратно, к пещере. Женщина по-прежнему сидела у него на спине, когда он взобрался по крутой тропинке и остановился внутри пещеры возле того места, где она спала. Соскользнув на землю, Эйла обняла его за шею, не зная, как еще выразить удивительное чувство, переполнявшее ее душу. Когда она разжала руки, лев взмахнул хвостом, отправился в глубь пещеры, улегся на своем излюбленном месте и вскоре уснул.

Эйла улыбнулась, глядя на него. «Ты покатал меня, и с тебя на сегодня хватит, если я правильно поняла. Вэбхья, после этого ты можешь спать сколько тебе угодно».

В конце лета Вэбхья стал пропадать надолго, уходя на охоту. Когда это случилось впервые, Эйла отчаянно встревожилась и провела без сна две ночи кряду. На следующее утро он наконец вернулся, и вид у него был такой же усталый и измотанный, как у нее самой. Добычи он не принес, и когда Эйла дала ему вяленого мяса из своих припасов, он жадно накинулся на него, хотя прежде всегда принимался играть с нарезанной полосками пищей. Эйла едва держалась на ногах от усталости, но все же вышла из пещеры, прихватив с собой пращу, и вернулась, неся двух зайцев. Уснувший от изнеможения лев проснулся, выбежал ей навстречу и утащил одного из зайцев к себе, в глубь пещеры. Эйла положила туда же второго и улеглась спать.

Когда он исчез в следующий раз, уже на три дня, она не стала так сильно беспокоиться, но время в одиночестве тянулось медленно, и на душе у нее становилось все тяжелее. Он вернулся весь исцарапанный, и Эйла поняла, что скорее всего он начал проявлять интерес к самкам. В отличие от лошадей течка у львиц не приходилась на определенное время года и могла начаться когда угодно.

Наступила осень, и лев стал все чаще и чаще уходить куда-то надолго, а возвращаясь в пещеру, все больше спал. Эйла знала, что ему приходится спать и в других местах, но он нигде не чувствует себя в такой безопасности, как в пещере. Она даже не пыталась угадать, когда он снова придет и с какой стороны. Порой он появлялся, поднявшись по крутой тропинке, которая вела к реке, а порой — что выглядело куда эффектнее — приземлялся на выступе у входа, одолев одним прыжком расстояние, отделявшее пещеру от расположенных вверху степей.

Эйла всегда радовалась его приходу, и лев кидался к ней, бурно выражая свои чувства и порой проявляя при этом излишнюю прыть. После того как он однажды сбил ее с ног, вскинув ей на плечи свои огромные лапы, Эйла всякий раз тут же подавала команду «Стой!», едва заметив признаки охватившего его энтузиазма.

Вернувшись, он обычно проводил в пещере несколько дней. Они вместе ходили на охоту, и он, как прежде, время от времени приносил Эйле свою добычу. Но вскоре его вновь начинало одолевать беспокойство. Эйла догадалась, что Вэбхья охотится в одиночку и ему приходится оберегать свою добычу, чтобы гиены, волки или хищные птицы, питающиеся падалью, не растащили мясо. Когда он начинал метаться по пещере, это означало, что вскоре он опять уйдет. Во время его отсутствия пещера казалась Эйле пустой и неуютной, и приближение зимы вовсе ее не радовало. Она со страхом думала о том, что ей придется провести ее в одиночестве.

Осень выдалась на редкость сухая и теплая. Листья сначала пожелтели, а потом приобрели бурую окраску, и в том году она нигде не заметила ярких пятен цвета, появлявшихся обычно после заморозков. Листопад все никак не начинался, и поникшая листва, походившая на клочья облезлой кожи, до сих пор оставалась на ветвях, громко шурша на ветру. Столь необычная погода выводила Эйлу из равновесия, ведь осень — это время, когда воздух влажен и прохладен, когда дуют порывистые ветры и льют проливные дожди, и она стала бояться, что затянувшееся лето однажды внезапно сдаст свои позиции и зима застанет ее врасплох.

Проснувшись утром, она каждый день выходила из пещеры, ожидая заметить вокруг разительную перемену, и ощущала нечто похожее на разочарование, видя, что в ясном синем небе сияет теплое солнце. По вечерам она подолгу сидела на уступе у входа, наблюдая за тем, как солнце постепенно скрывается за горизонтом, окрашивая пыльную дымку в тускло-красный цвет, но ей давно уже не доводилось видеть насыщенных влагой облаков и удивительной игры оттенков, которые они приобретают на закате. Затем опускалась темнота, на небе появлялись россыпи мерцающих звезд, походивших на яркие блестки, сияющие на бархатисто-черной глади.

На протяжении довольно-таки долгого времени Эйла старалась не уходить далеко от долины, но когда вновь забрезжил свет и она поняла, что день будет ясным и теплым, ей подумалось, что надо воспользоваться такой прекрасной погодой. Зима не за горами, и она успеет вволю насидеться в пустой пещере.

«Как жаль, что Вэбхья где-то бродит, — подумала она. — Сегодня подходящий день для охоты. Может, мне поохотиться одной? — Она взялась было за копье. — Нет, мне придется придумать какой-то другой способ, чтобы справиться без помощи Уинни или Вэбхья. Я возьму с собой только пращу. Не надеть ли мне меховую шкуру? Но сегодня тепло, я вспотею в ней. Может быть, все-таки прихватить ее с собой, а заодно и корзину? Но мне не нужно ничего собирать, у меня и так полным-полно припасов. Я хочу просто с удовольствием хорошенько прогуляться. Зачем я буду таскать на себе корзину? И меховая шкура мне ни к чему. Я не замерзну, если буду все время двигаться».

Эйла начала спускаться по крутой тропинке, ощущая непривычную легкость. В пещере есть все необходимое, и надобность таскать тяжести и присматривать за животными отпала. Ей стало не о ком заботиться, кроме самой себя, но ее это не радовало. Отсутствие хлопот породило в ее душе смешанные чувства: с одной стороны, ощущение свободы, а с другой — непонятную грусть.

Она дошла до луга, поднявшись по пологому склону, выбралась в степи, расположенные с восточной стороны, и отправилась дальше бодрым шагом. Она не ставила перед собой какой-то определенной цели, а потому шла не выбирая пути, куда на ум взбредет. Признаки, связанные с долгим периодом сухой погоды, были отчетливо заметны. Увядшие травы сильно высохли, и когда Эйла сорвала травинку и смяла ее в комок, она рассыпалась в пыль, которую ветер тут же сдунул с ее ладони.

Земля, по которой она ступала, стала твердой как камень и покрылась сеткой трещин. Эйле приходилось все время внимательно смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться о ком земли и не вывихнуть лодыжку, провалившись в какую-нибудь ямку. Она не представляла, что воздух может быть таким сухим. Казалось, окружающая атмосфера высасывает влагу из ее тела. Она взяла с собой только маленький бурдюк с водой, надеясь пополнить запас, как только окажется у одного из известных ей ручьев или источников, но, как выяснилось, они пересохли. До полудня оставалось еще немало времени, а бурдюк уже наполовину опустел.

Добравшись до ручья, в котором она рассчитывала непременно набрать воды, и обнаружив там лишь глинистое русло, Эйла решила повернуть обратно. В надежде все же наполнить где-нибудь бурдюк, она отправилась вдоль русла, но увидела лишь мутную лужу в том месте, куда раньше многие животные сходились на водопой. Наклонившись, чтобы попробовать воду и решить, пригодна ли она для питья, Эйла заметила на земле следы копыт. Здесь, несомненно, побывало стадо лошадей, и совсем недавно, подумала она. Один из отпечатков привлек ее внимание, и она задержалась, чтобы хорошенько рассмотреть его. Эйла была опытным следопытом, а следы Уинни так часто попадались ей на глаза, что в памяти ее не могли не запечатлеться их отличительные особенности, хотя она не прилагала для этого усилий. Присмотревшись как следует, Эйла с уверенностью заключила, что Уинни недавно побывала в этих местах и сейчас должна находиться где-то неподалеку. Сердце у Эйлы взволнованно забилось.

Ей без труда удалось найти другие следы. Выемка в том месте, где одна из лошадей, покидая пересохшее русло, зацепилась копытом за край трещины; пыль, которая едва-едва успела улечься; примятая трава — все это указало ей, в какую сторону направились лошади. У Эйлы перехватило дух от волнения. Казалось, все вокруг замерло в столь же напряженном ожидании. Они так давно не виделись. Вспомнит ли ее Уинни? Хоть бы узнать наверняка, жива ли она.

Стадо успело уйти гораздо дальше, чем она предполагала. кто-то напал на лошадей, и они помчались галопом по равнине. Вскоре до Эйлы донесся шум и рычание волков, расправлявшихся с добычей. По-доброму, ей следовало бы обойти их стороной, но пришлось подобраться поближе, чтобы узнать, не пала ли их жертвой Уинни. Она вздохнула с облегчением, увидев, что шкура у лошади темная, и тут же вспомнила о гнедом жеребце. Она была убеждена в том, что это то же самое стадо.

Продолжая идти по следу, она задумалась о жизни диких лошадей и об опасностях, которые подстерегают их повсюду. Уинни — молодая и сильная кобылка, и тем не менее всякое может случиться. Ей захотелось снова забрать ее к себе.

Около полудня она наконец увидела стадо. Лошади еще не оправились от страха после нападения волков, и Эйла подошла к ним с наветренной стороны. Стоило им почуять ее запах, как они устремились прочь. Молодой женщине пришлось описать большой круг и зайти с другой стороны. Подойдя к ним на расстояние, с которого уже можно было отличить одну лошадь от другой, она узнала в одной из них Уинни, и сердце у нее учащенно забилось. В горле у нее застрял комок, и она несколько раз судорожно сглотнула слюну, тщетно пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы.

«Вид у нее здоровый, — подумала Эйла. — Она потолстела. Хотя нет, не потолстела. Она беременна! Уинни, это же просто замечательно!» Эйла возрадовалась всей душой, и ей нестерпимо захотелось узнать, помнит ли ее Уинни. Она свистнула.

Уинни тут же подняла голову и посмотрела в ту сторону, где стояла Эйла. Женщина свистнула еще раз, и лошадь направилась к ней. Эйла не выдержала и кинулась бегом ей навстречу. Но тут пегая кобыла помчалась галопом к Уинни и, покусывая ее за подколенки, отогнала ее прочь, а затем, собрав все стадо, устремилась вдаль, уводя лошадей от того места, где находилась незнакомая и, возможно, опасная для них женщина.

Эйла пришла в отчаяние. Ей ни за что не угнаться за лошадьми, ведь они бегают куда быстрее, чем она. Вдобавок она ушла гораздо дальше от долины, чем предполагала, и, если она замешкается, ей не удастся вернуться в пещеру до наступления темноты. Она еще раз свистнула, громко и протяжно, хоть и понимала, что теперь звать Уинни бесполезно. Подтянув повыше обернутую вокруг плеч шкуру, она повернула обратно, изрядно опечалившись. В лицо ей дул холодный ветер, и она пригнула голову пониже.

Эйла так расстроилась, что перестала обращать внимание на то, что происходит вокруг, и лишь мысленно сетовала, как неудачно все обернулось. Громкое рычание заставило ее встрепенуться. Она подошла совсем близко к стае волков, которые успели чуть ли не по уши перемазаться в крови, пожирая убитую ими лошадь.

«Следовало смотреть, куда идешь, — упрекнула она себя и попятилась. — Я сама во всем виновата. Надо было проявить терпение, и, возможно, тогда кобыла не увела бы стадо прочь». Ей пришлось описать дугу, обходя то место, где лежала погибшая лошадь. Продвигаясь вперед, Эйла еще раз взглянула на нее и подумала: «Она той же масти, что и жеребец из стада Уинни». Присмотревшись попристальнее, она как следует разглядела очертания головы и тела, заметила особенности окраски и содрогнулась. Ведь это гнедой жеребец. Каким образом волкам удалось одолеть полного сил коня?

Она получила ответ на свой вопрос, когда увидела неестественно вывернутую ногу. Даже самый сильный молодой конь может сломать ногу, мчась во весь опор по неровной местности. На пути ему попалась глубокая трещина в иссохшей земле, и он стал жертвой волчьей стаи. «Как жаль, — подумала Эйла, — ему бы еще жить да жить». Наконец она повернулась спиной к волкам и лишь тогда заметила, какая опасность нависла над ней самой.

Небо, которое было совершенно ясным поутру, заволокло тяжелыми, зловещими тучами. Область высокого давления, препятствовавшая до сих пор наступлению зимы, сместилась, и потоки холодного воздуха тут же устремились вперед. Дул ветер, и сухие травы клонились к земле, а в воздухе порхали обрывки листьев. Температура быстро понижалась. Эйла подумала, что вот-вот пойдет снег, а до пещеры очень далеко. Оглядевшись по сторонам, она прикинула, что нужно двигаться как можно быстрее, чтобы добраться до пещеры, прежде чем начнется снегопад.

Но ей не повезло. До долины оставалось полдня пути быстрым шагом, а зима не пожелала больше ждать. Когда Эйла подошла к пересохшему ручью, в воздухе появились первые большие хлопья мокрого снега. Притихший было ветер поднялся снова, и на смену мягким хлопьям пришли острые ледяные иголки, а затем более сухая «крупа»: началась настоящая метель. На покрытой мокрым снегом земле начали образовываться сугробы. Разнородные слои воздуха еще не успели до конца перемешаться, и на Эйлу то и дело обрушивались порывы ветра, налетавшего то с одной, то с другой стороны.

Она понимала, что ей ни в коем случае нельзя останавливаться, но у нее не было уверенности в том, что она движется в правильном направлении. Все очертания стали расплывчатыми. Эйла остановилась, пытаясь определить, где она находится, и совладать со страхом. Какую глупость она сделала, отправившись в путь без меховой шкуры. Надо было прихватить заплечную корзину и палатку, тогда она смогла бы в ней укрыться. От холода у нее онемели ноги и заледенели уши. Она дрожала, стуча зубами. Как громко завывает ветер!

Что-то заставило ее прислушаться повнимательнее. Кажется, это не ветер. Вот опять тот же звук. Приложив руки ко рту, она изо всех сил свистнула и опять прислушалась.

В ответ послышалось пронзительное ржание, донесшееся откуда-то неподалеку. Эйла свистнула еще раз и увидела в снежной дымке силуэт золотистой лошадки, появившейся внезапно, словно призрак. Эйла кинулась ей навстречу, чувствуя, как слезы катятся по ее замерзшему лицу.

— Уинни, Уинни, ах, Уинни, — без конца повторяла она, обхватив кобылку за крепкую шею и прижавшись лицом к ее мохнатой шкуре. Затем она забралась на лошадь и низко пригнулась, пытаясь хоть немного согреться.

Лошадь направилась к пещере. Эйла знала, что чутье поможет ей найти дорогу. Неожиданная гибель жеребца повергла в смятение все стадо. Пегая кобыла следила за тем, чтобы лошади не разбежались, зная, что со временем его место займет другой жеребец. Возможно, золотистая лошадка не покинула бы стадо, если бы не знакомый ей свист и не воспоминания о женщине и о жизни в безопасности. Уинни выросла вне стада и не привыкла во всем подчиняться пегой кобыле. Когда началась метель, она вспомнила о пещере, где можно было укрыться от свирепых ветров и холодного снега, и о любившей ее женщине.

Когда они наконец добрались до пещеры, Эйлу била сильная дрожь, и ей далеко не сразу удалось развести огонь. Но, справившись с этим, она не стала сидеть у очага, а взяла меховые шкуры, в которые заворачивалась во время сна, перетащила их в то место, где обычно располагалась Уинни, и улеглась, прильнув к теплому телу лошадки.

Но ей не довелось толком порадоваться возвращению любимой подружки. Когда Эйла проснулась, у нее начался жар и сухой глубокий кашель. На протяжении нескольких дней она ничего не ела, а только пила горячие настои лечебных трав, когда ей удавалось встать и приготовить их. Уинни спасла ее от гибели, но никак не могла помочь ей вылечиться от воспаления легких.

Большую часть времени Эйла лежала без сил в горячке, но события, разыгравшиеся, когда в пещеру вернулся Вэбхья, вывели ее из оцепенения. Он спрыгнул на уступ у входа, но его появление вызвало отчаянный протест у Уинни. Эйла лежала в полузабытьи, вдруг до нее донеслось пронзительное, возмущенное ржание. Открыв глаза, она увидела, как рассерженная лошадь, поведя ушами, в испуге кинулась вперед и заплясала на месте. Пещерный лев обнажил клыки и припал к земле, готовясь к прыжку. Послышалось глухое рычание. Эйла вскочила с постели и встала между львом и лошадью.

— Прекрати, Вэбхья! Ты пугаешь Уинни. Разве ты не рад, что она снова с нами? — Эйла повернулась к кобылке: — Уинни! Это же Вэбхья. Ты напрасно испугалась. Немедленно перестаньте, вы оба, — строго проговорила она. Эйла считала, что опасность никому не грозит, ведь животные выросли в этой пещере и она стала для них обоих родным домом.

Запахи, витавшие в пещере, и прежде всего запах женщины были знакомы и льву, и лошади. Вэбхья подбежал к Эйле и принялся тереться об нее, а Уинни ткнулась носом ей в плечо, требуя уделить внимание и ей. А затем лошадь негромко заржала, но не от страха или раздражения, — точно так же она ржала, когда оставалась с маленьким львенком, за которым Эйла поручила ей присмотреть, и тогда Вэбхья признал в ней свою няньку.

— Я же говорю, это всего лишь Вэбхья, — сказала Эйла лошади и тут же закашлялась.

Раздув огонь, Эйла взяла бурдюк для воды, но обнаружила, что он пуст. Завернувшись в меховую шкуру, под которой она спала, Эйла вышла наружу и набрала в миску снегу. Затем она принялась ждать, когда закипит вода, изо всех сил стараясь не кашлять, хотя в груди у нее постоянно что-то клокотало. Наконец ей удалось унять кашель с помощью отвара корня девясила и коры дикой вишни, и она снова улеглась. Вэбхья занял свое излюбленное место в дальнем углу, а Уинни расположилась, как и прежде, у стены.

Выносливость и крепкое здоровье помогли Эйле справиться с недугом, но ей потребовалось немало времени, чтобы поправиться. Она не переставала радоваться тому, что животные снова вернулись к ней и они живут все вместе, хотя с тех пор многое изменилось, и в первую очередь сами животные. Уинни довелось провести некоторое время среди диких лошадей, понимавших, какую угрозу представляют собой хищники, к тому же теперь она вынашивала жеребенка. Если раньше она охотно играла со львом, то сейчас стала относиться к нему более сдержанно. Да и Вэбхья уже не был забавным малышом. Когда метель унялась, он снова ушел из пещеры и на протяжении зимы возвращался в нее все реже и реже.

Если Эйла переутомлялась, у нее начинались приступы кашля. Это продолжалось до середины зимы и даже немного дольше, поэтому ей приходилось щадить себя. Она старалась побаловать кобылку и кормила ее зерном, которое сама собрала и просеяла, и не ездила верхом подолгу. Но, проснувшись однажды холодным ясным утром и ощутив небывалый прилив сил, Эйла решила, что им обеим будет полезно поразмяться.

Не желая снова попасть впросак, она навьючила на лошадь корзины, прихватив с собой копья, жерди для волокуши, запас воды и еды, а также одежды, заплечную корзину и юрту, — словом, все, что могло понадобиться, если возникнет экстренная ситуация. Она и так чуть не погибла из-за глупой беспечности. Прежде чем усесться верхом на Уинни, она набросила на спину лошади кожаную шкуру — новшество, которое она ввела после возвращения кобылки. Она долгое время не ездила верхом и обнаружила, что сильно натирает себе ноги с внутренней стороны, а если подстелить шкуру — этого не происходит.

Радуясь возможности совершить прогулку, ощущая блаженство оттого, что кашель наконец унялся, Эйла позволила Уинни самой выбрать удобный для нее аллюр, как только они оказались среди степей. Она спокойно сидела на спине лошади, мечтая о том времени, когда зима кончится, но внезапно встрепенулась, почувствовав, как напряглись мышцы Уинни. Она заметила, что навстречу им движется какой-то зверь, и, судя по повадкам, хищник. Приближалось время, когда Уинни должна была родить, и это делало ее более уязвимой, чем когда-либо. Эйла схватилась за копье, хотя ей еще ни разу не доводилось вступить в схватку с пещерным львом.

Но когда зверь подобрался к ним поближе, она разглядела рыжую гриву и знакомый шрам на носу. Соскользнув на землю, она кинулась бегом к огромному льву.

— Вэбхья! Где же ты пропадаешь? Разве ты не знаешь, что я беспокоюсь, когда ты уходишь надолго?

Он тоже обрадовался, увидев ее, и принялся ласкаться, чуть не сбив ее с ног. Эйла обхватила его руками за шею, почесала ему за ушами, потом под подбородком, и лев громко заурчал от удовольствия.

Где-то неподалеку негромко зарычал другой пещерный лев. Вэбхья перестал урчать и замер в совершенно новой для Эйлы позе. Выглянув из-за его плеча, она увидела, что львица, осторожно подкрадывавшаяся к ним, остановилась, услышав рычание Вэбхья.

— Ты нашел себе пару! Я знала, что это скоро случится, знала, что когда-нибудь у тебя появится свой прайд. — Эйла осмотрелась, чтобы выяснить, нет ли поблизости других львиц. — Пока всего одна. Наверное, такая же одиночка, как и ты. Тебе еще придется отвоевать собственную территорию, но и это уже неплохо. Когда-нибудь ты обзаведешься замечательным большим прайдом, Вэбхья.

Пещерный лев слегка успокоился, снова подошел к Эйле и ткнулся носом ей в грудь. Она почесала ему лоб и на прощание порывисто обняла его. Уинни отчаянно нервничала. Она привыкла к запаху Вэбхья, но запах пещерной львицы не был ей знаком. Эйла забралась на лошадь. Вэбхья попытался подойти к ним, но она подала команду «Стой». Он застыл на месте, затянул свое «хнга, хнга, хнга», а затем повернулся и пошел прочь. Львица отправилась следом за ним.

«Теперь он покинул нас насовсем, — подумала Эйла, возвращаясь обратно, — теперь он будет жить среди себе подобных. Может, он и станет изредка навещать нас, но уже не вернется в отличие от Уинни. — Женщина наклонилась и ласково похлопала кобылку по бокам: — Какое счастье, что ты со мной!»

Увидев Вэбхья с его львицей, молодая женщина принялась гадать о том, что ждет ее в будущем. «Вэбхья нашел себе пару. А у тебя, Уинни, был твой жеребец. Интересно, удастся ли и мне найти себе мужчину?»

Глава 17

Джондалар вышел из-под навеса и окинул взглядом засыпанную снегом террасу, в конце которой находился крутой обрыв. На другом берегу реки меж высоких скал вырисовывались округлые очертания белых выветренных холмов. Поджидавший его Дарво взмахнул рукой. Он стоял у пенька возле отвесной скалы, вздымавшейся на краю террасы, — там, где Джондалар собирался делать орудия из кремня. Это открытое место было хорошо освещено и находилось немного в стороне — он учел это, заботясь о том, чтобы никто случайно не наступил на один из острых осколков. Джондалар направился было к мальчику.

— Джондалар, погоди минутку.

— Тонолан, — проговорил он с улыбкой и подождал, пока брат не нагнал его. Они пошли рядом, ступая по плотному, слежавшемуся снегу. — Я пообещал Дарво, что научу его сегодня кое-каким хитростям. Как Шамио?

— Гораздо лучше, простуда проходит. Мы сильно волновались за нее — она так кашляла, что Джетамио не удавалось заснуть. Мы собираемся несколько расширить помещение до наступления следующей зимы.

Джондалар присмотрелся к Тонолану, предположив, что его беспечный младший брат начал тяготиться обязанностями, которые легли на его плечи после вступления в круг большой семьи. Но, судя по его виду, Тонолан был вполне спокоен и всем доволен. Внезапно на лице его расцвела радостная улыбка.

— Братец, я хочу кое-что сообщить тебе. Ты не заметил, что в последнее время Джетамио несколько округлилась? Я думал, она поправилась просто потому, что хорошо себя чувствует. Но я заблуждался. Великая Мать вновь одарила ее.

— Вот замечательно! Я знаю, как она мечтает о ребенке.

— Она заметила это уже давно, но не хотела говорить мне. Боялась, что я стану беспокоиться. Похоже, на этот раз все складывается благополучно. Шамуд говорит, наверняка ни на что рассчитывать нельзя, но, если ничего не приключится, она родит весной. Джетамио уверена, что это ребенок моего духа.

— Скорей всего она права. Подумать только, мой Брат обзавелся очагом и скоро у него появится ребенок!

Тонолан улыбнулся еще шире. Он просто сиял от счастья, и Джондалар тоже не удержался от улыбки, а про себя подумал, что Тонолан прямо-таки вне себя от гордости, будто ему самому предстоит выносить и родить ребенка.

— Вон там, слева, — негромко сказал Доландо, указывая на скалистый выступ в толще массивного хребта, вздымавшегося перед ними и заслонявшего собой все вокруг.

Джондалар попытался приглядеться, но открывшаяся его глазам картина глубоко потрясла его, и ему никак не удавалось сосредоточить внимание на деталях. Леса остались позади, братья только что пересекли границу их распространения. Когда они только-только начали подниматься в горы, на пути им чаще всего встречались дубовые рощи, затем на смену им пришли буковые. Потом они оказались среди знакомых Джондалару хвойных деревьев: горных сосен, пихт и елей. Раньше ему доводилось видеть издали ничуть не менее величественные вершины некогда вздыбившейся и затвердевшей затем земли, но, когда они вышли из лесов, у него перехватило дух от восторга перед столь грандиозным зрелищем. Всякий раз, когда глазам его открывался подобный пейзаж, его охватывало волнение.

Близость вздымающихся ввысь склонов повергла его в смятение, вызвала обострение всех чувств; казалось, чтобы дотронуться до них, нужно лишь протянуть руку. Эта внушающая трепет картина служила ярким напоминанием о временах, когда здесь вовсю бушевали стихии, когда земля корчилась в спазмах, силясь исторгнуть на свет из набухшего чрева голые скалы. Перед ним простирался могучий хребет Великой Матери, не прикрытый ничем, даже покровом лесов, неповторимый в своей первозданности. И удивительно синее небо, яркое и ровное; на его фоне отсветы солнечных лучей, игравших на поверхности ледяных кристаллов, которые примерзли к выступам и краям трещин в скалах, возвышавшихся над овеваемыми ветрами альпийскими лугами, казались еще ослепительнее.

— Я вижу, вижу! — воскликнул Тонолан. — Смотри, Джондалар, чуть правей, вон на том уступе.

Джондалар перевел взгляд и увидел небольшую изящную серну, стоявшую на краю пропасти. Ее густая черная зимняя шерсть проступала на фоне летней, серо-коричневой, сливавшейся со скалами. Голову этой антилопы, похожей на козу, украшали небольшие рога с изогнутыми кончиками.

— Да, теперь я его вижу, — сказал Джондалар.

— Может быть, это и не «он». У самок тоже есть рога, — поправил его Доландо.

— Они похожи на козерогов, правда, Тонолан? Хотя несколько побольше и рога у них подлинней. Но с такого расстояния…

— А как Зеландонии охотятся на козерогов, Джондалар? — спросила молодая женщина. Ее живой, любознательный взгляд светился любовью.

Она была всего на несколько лет старше Дарво, и высокий мужчина со светлыми волосами поразил ее юное воображение. Она родилась среди людей племени Шамудои, но выросла у реки, поскольку ее мать перешла затем жить к мужчине из племени Рамудои, а когда в отношениях между ними наметился бесповоротный разрыв, вернулась обратно. В отличие от детей, выращенных в племени Шамудои, девушка не привыкла бродить по горам и стала проявлять интерес к охоте на серну лишь с тех пор, как узнала, что Джондалару нравятся женщины, которые ходят на охоту. К собственному удивлению, она обнаружила, что это крайне увлекательное занятие.

— Я не очень хорошо в этом разбираюсь, Ракарио, — с мягкой улыбкой ответил Джондалар. Молодые девушки и раньше проявляли к нему внимание, и он не мог не заметить, как относится к нему Ракарио, но ему не хотелось поощрять ее. — Среди горных отрогов, расположенных к югу и к востоку от тех мест, где мы жили, и вправду водились козероги, но путь туда неблизкий, и мы предпочитали охотиться на равнинах. Порой во время Летнего Схода охотники собирались вместе и отправлялись на вылазку в горы. Я ходил с ними только ради интереса и во всем следовал их указаниям, ведь они намного опытней меня. Я только учусь, Ракарио. А вот Доландо знает все о том, как нужно охотиться на животных, обитающих в горах.

Серна одним прыжком переместилась с уступа на верхушку скалы и преспокойно застыла, обозревая окрестности.

— И как же вы охотитесь на животных, которые могут вот так прыгать? — спросила Ракарио, которую поразили изящество, легкость и уверенность движений серны. — И как ей только удается удержаться на таком крохотном пятачке?

— Когда мы будем возвращаться с добычей, Ракарио, присмотрись к копытам серны, — ответил Доландо. — Они твердые лишь по краям, а внутренняя часть у них такая же гибкая, как ладонь твоей руки. Поэтому они способны передвигаться не поскальзываясь и не оступаясь. Гибкая часть копыта вплотную приникает к земле, а твердая дает устойчивость. Когда охотишься на серн, необходимо учитывать, что они все время смотрят вниз. Они тщательно выбирают дорогу и постоянно следят за тем, что находится у них под ногами. Глаза у них расположены по бокам головы, и это позволяет им видеть все, что находится по обе стороны от них, но того, что находится сзади, они не видят. Вот этим и пользуются охотники. К ним можно подобраться сзади так, чтобы они тебя не заметили. Если ты проявишь выдержку и осторожность, тебе удастся подойти к серне совсем близко — так, что можно будет притронуться к ней.

— А если, пока ты к ним подбираешься, они вздумают ускакать прочь? — спросила Ракарио.

— Посмотри вон туда. Видишь зеленые пятна среди лугов? После долгой зимы свежая травка кажется на редкость вкусной. Эта серна следит за тем, не приближается ли откуда-нибудь враг. А остальные — самцы, самки и детеныши — прячутся среди скал и кустарников. Если там хорошее пастбище, они никуда не денутся до тех пор, пока не учуют опасность.

— Почему же мы все стоим и разговариваем? Пойдемте дальше, — сказал Дарво.

Его раздражало то, что Ракарио все время старается оказаться поближе к Джондалару, и, кроме того, он с нетерпением ждал момента, когда они смогут начать охоту. Для него эта вылазка была отнюдь не первой: с тех пор как Джондалар стал ходить на охоту вместе с людьми из племени Шамудои, Дарво всякий раз сопровождал его, но пока что он только учился наблюдать за животными и выслеживать их. А теперь ему разрешили попытаться убить серну. Если он добьется успеха, для него эта добыча окажется первой в жизни и окружающие обратят на него особое внимание. Впрочем, никто ничего от него не требовал. Если на этот раз он допустит промах, он сможет попробовать свои силы еще и еще. Охота на быстроногих животных в условиях, к которым они идеально приспособлены, — дело крайне трудное. Для того чтобы подобраться к серне на расстояние, с которого можно совершить нападение, требовались немалое терпение и ловкость. А если животные испугаются и обратятся в бегство, перелетая со скалы на скалу и проносясь над глубокими расселинами, никто уже не сможет их догнать.

Доландо начал взбираться по скалистому склону. Между пластами скальных пород, расположенными параллельно друг другу, слегка наклонно, залегали слои более мягких осадочных пород, которые выветрились в местах выхода на поверхность; в результате образовался ряд удобных выступов, похожий на лестницу. чтобы подобраться к сернам сзади, охотникам предстояло одолеть тяжелый, но не опасный подъем, для этого особых навыков не требовалось.

Охотники потянулись цепочкой следом за вожаком. Джондалар, собиравшийся идти последним, стоял в ожидании, но, когда уже почти все взошли на склон, он услышал оклик Серенио. Джондалар удивился. Серенио никогда не увлекалась охотой и проводила все время где-нибудь поблизости от жилища. «Что заставило ее отправиться в такую даль?» — подумал он. Когда она подошла поближе, он заметил, какое у нее выражение лица, и не на шутку встревожился. Серенио запыхалась от быстрой ходьбы. Наконец ей удалось слегка отдышаться, и она проговорила:

— Хорошо… я нашла тебя. Позови Тонолана… Джетамио… схватки… — Больше ей ничего не удалось сказать.

Приложив руки ко рту, Джондалар закричал:

— Тонолан! Тонолан!

Один из охотников, поднимавшихся по склону, обернулся, и Джондалар замахал руками, показывая, что ему нужно вернуться.

Они с Серенио стояли в молчании, поджидая Тонолана. Джондалару было не по себе. Ему хотелось спросить, все ли в порядке с Джетамио, но он почему-то никак не решался это сделать.

— Когда начались схватки? — спросил он наконец.

— Она почувствовала боль еще ночью, но ничего не сказала Тонолану. Он так радовался предстоящей охоте, и она побоялась, что он откажется от этого удовольствия, если она обо всем ему скажет. Она не была до конца уверена, что это схватки, и, по-моему, ей хотелось преподнести сюрприз и показать ему новорожденного младенца, когда он вернется, — сказала Серенио. — Она не хотела, чтобы он волновался или сидел и ждал, пока роды не закончатся.

Джондалар подумал, что это вполне в характере Джетамио. Она решила избавить Тонолана, который так нежно о ней заботился, от лишних тревог. И тут у него возникла мысль, от которой ему стало нехорошо: «Почему же Серенио так поспешно отправилась в горы за Тоноланом, если Джетамио намеревалась преподнести ему сюрприз?»

— Что-то случилось, верно?

Серенио опустила голову, прикрыла глаза и глубоко вздохнула, а затем ответила:

— Ребенок развернулся перед родами головкой вверх, а у нее узкий таз, и ей никак не справиться. Шамуд говорит, что это связано с параличом, который она перенесла. Он велел мне позвать Тонолана… И тебя, чтобы ты поддержал брата.

— Ох, нет, Превеликая Дони, только не это!

— Нет! Нет! Нет! Не может быть! Почему? Почему Великая Мать сначала послала ей ребенка, а теперь решила забрать их обоих?

Тонолан метался из угла в угол по жилищу, которое служило прибежищем им с Джетамио, то и дело ударяя кулаком по ладони левой руки. Джондалар стоял в растерянности, понимая, что он не в силах облегчить страдания брата и может сделать лишь одно: побыть рядом с ним. Другие оказались лишены и этой возможности: от горя Тонолан впал в неистовство и выгнал всех прочь.

— Джондалар, за что? Почему Великая Мать лишила ее жизни? Она столько выстрадала, видела так мало радости. Ей хотелось родить ребенка, чтобы на свете появилось родное ей существо. Неужели такое желание могло показаться кому-то чрезмерным?

— Я не знаю, Тонолан. Даже Зеландонии не смогла бы ответить на твой вопрос.

— И почему такая жестокость? Такая ужасная боль? — Тонолан остановился перед братом и продолжал говорить, взывая к нему: — Джондалар, когда я пришел, Джетамио так мучилась, что, кажется, не узнала меня. Я понял это по ее взгляду. Почему, ну почему она умерла?

— Никому не известно, почему Великая Мать посылает в дар жизнь и лишает ее.

— Великая Мать! Великая Мать! Ей нет до нас дела. И Джетамио, и я почитали Ее. И что это изменило? Она отняла у меня Джетамио. Я ненавижу Великую Мать! — Он снова заметался из угла в угол.

— Джондалар… — Рошарио остановилась у входа, не решаясь войти внутрь.

Джондалар вышел к ней.

— Что такое?

— Шамуд вскрыл ей чрево, чтобы извлечь ребенка, после того как Джетамио… — Рошарио заморгала, пытаясь унять слезы… — Он надеялся спасти младенца — иногда это удается сделать. Но оказалось, что уже слишком поздно. Это был мальчик. Я не знаю, стоит говорить ему об этом или нет, решай сам.

— Спасибо тебе, Рошарио.

Он заметил, как сильно она опечалена. Джетамио приходилась ей дочерью. Рошарио вырастила ее, ухаживала за ней все то долгое время, пока Джетамио болела, и потом, когда она поправлялась. Она не отходила от нее ни на шаг вплоть до окончания злополучных родов. Внезапно Тонолан протиснулся между ними, схватил свой старый заплечный мешок, который брал во все путешествия, и направился к тропе, проходившей у скалистой стены.

— Думаю, сейчас не стоит. Я скажу ему попозже, — проговорил Джондалар и кинулся бегом за братом. — Куда ты собрался? — спросил он, поравнявшись с ним.

— Я ухожу. Мне не следовало тут задерживаться. Мое Путешествие еще не закончено.

— Ты не можешь взять и уйти сейчас, — сказал Джондалар и положил руку ему на плечо. Резким движением Тонолан высвободился.

— Почему же? Разве меня что-нибудь здесь держит? — прерывающимся голосом проговорил он.

Джондалар схватил его за руку, силой заставил развернуться и посмотрел ему в глаза. Лицо Тонолана так сильно исказилось от горя, что показалось Джондалару незнакомым. Он ощутил, какая невыносимая боль снедает душу брата, и содрогнулся. Порой ему случалось позавидовать Тонолану, нашедшему счастье в любви к Джетамио, и он не раз задавался вопросом: какой изъян в характере мешает влюбиться ему самому? А впрочем, может, это и к лучшему. Стоит ли мечтать о любви, если из-за нее приходится так мучиться в тоске и отчаянии?

— Неужели ты допустишь, чтобы Джетамио и ее сына похоронили без тебя?

— Сына? Откуда ты знаешь, что это был мальчик?

— Шамуд извлек ребенка в надежде спасти хоть его. Но было уже слишком поздно.

— Мне не нужен сын, из-за которого она умерла.

— Тонолан, Тонолан! Она мечтала о ребенке. Она хотела забеременеть и обрадовалась, когда это случилось. Неужели ты предпочел бы, чтобы она не изведала такого счастья и прожила бы долгую тоскливую жизнь, не имея детей, утратив всякую надежду на то, что они когда-нибудь появятся? Она познала любовь и счастье. Сначала она повстречалась с тобой, затем Великая Мать послала ей ребенка. Жизнь ее была недолгой, но она говорила мне, что не смела и мечтать о том, что ей выпадет такое счастье. Она сказала, для нее нет большей радости, чем жить с тобой и знать, что она носит твоего ребенка. Она говорила, что это твой ребенок, Тонолан. Дитя твоего духа. Возможно, Великая Мать знала, как может сложиться судьба Джетамио, и предпочла послать ей счастье хоть ненадолго.

— Джондалар, она даже не узнала меня… — Голос Тонолана прервался.

— Под конец Шамуд дал ей какое-то снадобье, Тонолан. Надежды , на то, что она все-таки родит, уже не оставалось, но ему удалось облегчить ее страдания. Она знала, что ты рядом с ней.

— Великая Мать лишила меня всего на свете, отняв у меня Джетамио. Мою душу переполняла любовь, а теперь она пуста, Джондалар. У меня ничего не осталось. Ну почему, почему ее нет со мной? — Тонолан пошатнулся. Джондалар кинулся к нему, поддержал его, прижал к себе, чувствуя, как содрогается от рыданий тело брата.

— Почему бы нам не вернуться, Тонолан? Если мы отправимся в путь сейчас, к зиме мы уже доберемся до ледника и весной окажемся дома. Почему ты решил двинуться на восток? — В голосе Джондалара звучала тоска по родным местам.

— Возвращайся домой, Джондалар. Тебе давно надо было это сделать. Я всегда говорил, что ты — Зеландонии и тебе надо жить в родных краях. А я пойду дальше на восток.

— Ты намеревался добраться до устья реки Великой Матери. Что ты станешь делать, когда окажешься у Моря Беран?

— Не знаю. Может, отправлюсь дальше по берегу моря. А может, подамся на север и стану охотиться на мамонтов вместе с соплеменниками Толи. Мамутои говорят, что на востоке есть еще один горный хребет. Меня не тянет домой, Джондалар. Уж лучше отправиться на поиски чего-то нового. Пришло время, когда нам с тобой придется расстаться. Твой путь лежит на запад, а мой — на восток.

— Если ты не хочешь возвращаться, почему бы не остаться здесь?

— Да, почему бы тебе не остаться здесь, Тонолан? — сказал Доландо, вмешавшись в их разговор. — И тебе тоже, Джондалар. Ни Шамудои, ни Рамудои не считают вас чужаками. Здесь живут ваши родственники и друзья. Нам будет очень грустно, если вы покинете нас.

— Доландо, ты же знаешь, я был готов остаться здесь до конца жизни. Но теперь я не могу. Все здесь напоминает мне о ней. Мне все время кажется, что я вот-вот увижу ее. Каждый день мне приходится заново свыкаться с мыслью о том, что я утратил ее навсегда. Мне очень жаль, но я должен уйти отсюда, хоть и знаю, что буду скучать по вас.

Доландо кивнул. Он не пытался ни на чем настаивать и только хотел сказать, что здесь их считают членами семьи.

— Когда вы отправитесь в путь?

— Скоро. Пожалуй, через пару дней, — ответил Тонолан. — Я хотел бы кое о чем договориться, Доландо. Я возьму с собой только одежду и все необходимое для Путешествия. Не выделите ли вы мне небольшой челнок?

— Это наверняка можно будет устроить. Значит, вы отправитесь вниз по реке. На восток? Вы не станете возвращаться к Зеландонии?

— Я отправлюсь на восток, — сказал Тонолан.

— А ты, Джондалар?

— Не знаю. Я должен подумать о Серенио и Дарво…

Доландо кивнул. Джондалар не скрепил отношения с ней обрядом, но тем не менее ему будет трудно принять решение. У высокого мужчины из племени Зеландонии были причины для того, чтобы отправиться в путь на запад или на восток, и для того, чтобы остаться, и никто не знал, что он выберет.

— Рошарио целый день готовит еду. По-моему, ей просто хочется чем-нибудь заняться, чтобы мысли не так сильно донимали ее, — сказал Доландо. — Ей было бы приятно, если бы вы пришли поесть с нами. Джондалар, она будет рада видеть и Серенио, и Дарво. И у нее стало бы легче на душе, Тонолан, если бы ты поел хоть немного. Она беспокоится за тебя.

Джондалар почувствовал, как нелегко приходится Доландо. Все его мысли занимал лишь Тонолан, и он не подумал о том, что обитатели Пещеры тоже горюют. Джетамио выросла здесь. И Доландо наверняка заботился о ней как о ребенке своего очага. Многие были к ней привязаны. Толи и Маркено приходились ей родственниками, и он заметил, что Серенио стала часто плакать. А Дарво так расстроился, что не хотел с ним разговаривать.

— Я скажу Серенио, — ответил Джондалар. — Дарво наверняка захочет прийти. Возможно, он придет один. Мне хотелось бы поговорить с Серенио.

— Скажи ему, пусть приходит, — проговорил Доландо, а про себя подумал: «Надо, чтобы мальчик остался ночевать у нас, его матери и Джондалару потребуется время, чтобы принять какое-то решение.

Мужчины ушли под навес и ненадолго задержались у огня, пылавшего в главном очаге. Они почти не разговаривали, но им хотелось побыть еще немного вместе. Все они понимали, что в их жизни произошли перемены и больше им уже не доведется постоять вот так рядом друг с другом.

На террасе лежали глубокие вечерние тени, повеяло холодом, хотя еще было видно, как блики солнечного света играют на поверхности воды в реке. Пока они стояли у огня, им ненадолго показалось, что ничего не изменилось, что можно позабыть о происшедшей трагедии. Уже сгустились сумерки, а они все не трогались с места, желая продлить это мгновение. Каждый погрузился в размышления, и, если бы им пришло в голову поделиться мыслями друг с другом, они обнаружили бы, что думают об одном и том же: о событиях, которые привели двух Зеландонии в Пещеру Шарамудои, и о том, доведется ли им свидеться снова.

— Ну что же вы все не идете? — спросила Рошарио, чувствуя, что не может больше ждать. Впрочем, она догадалась, как дорога для них эта возможность провести какое-то время в безмолвном общении друг с другом, и постаралась их не беспокоить. Но тут показались Шамуд и Серенио, прибежал Дарво, игравший неподалеку со сверстниками, другие люди стали собираться у главного очага, и возникшее было ощущение покоя и близости пропало. Рошарио зазвала к себе всех, в том числе и Джондалара с Серенио, но те вскоре ушли.

Они молча отправились к краю террасы, а затем вдоль стены к лежавшему на земле бревну, на котором можно было посидеть в час заката, наблюдая за рекой. Поразительная красота природы привела их в глубокое восхищение. Не говоря ни слова, они наслаждались, созерцая величественную картину, сотканную из разнообразных металлических оттенков. Пока расплавленный шар еще висел над горизонтом, края свинцово-серых облаков слегка серебрились, а затем покрылись сверкающей позолотой, отражавшейся в водах реки. Огненно-красные лучи превратили золото в сияющую медь, а когда они начали угасать, облака окрасились сначала в бронзовый, а затем и в серебристый цвет.

На смену светлому серебру пришел свинец, который темнел все сильнее и сильнее, и тогда Джондалар наконец собрался с духом и повернулся к Серенио. «Она действительно красива, — подумал он. — И жить с ней легко и удобно, она очень заботлива». Он открыл было рот, намереваясь заговорить.

— Пойдем обратно, Джондалар, — опередив его, сказала Серенио.

— Серенио… я… мы с тобой прожили… — запинаясь, проговорил он.

— Тсс, — сказала Серенио, поднеся палец к губам, — давай не будем разговаривать. Пойдем обратно.

В голосе ее прозвучали настойчивые нотки. Встретившись с ней взглядом, Джондалар догадался, что в ней говорит желание. Потянувшись к ней, он взял ее за руку, прикоснулся губами к ее пальцам, а затем поцеловал ее в ладонь. Его теплые губы притронулись к ее запястью. Приподняв рукав, Джондалар поцеловал ее в ложбинку под локтем.

Серенио вздохнула, закрыла глаза и откинула голову назад. Придерживая ее за затылок, Джондалар отыскал губами ямку между ключицами, мочку уха, а потом и приоткрытый рот. Тело Серенио напряглось, она замерла в ожидании. Он принялся целовать ее, долго, не спеша, прикасаясь языком к краям ее нёба, к мягкой впадинке под языком, чувствуя, как она все плотнее прижимается к нему. Дыхание Серенио участилось. Когда они наконец оторвались друг от друга, рука ее скользнула вниз, и она почувствовала, что Джондалар объят желанием, как и она сама.

— Давай вернемся, — сказала она чуть хрипловатым голосом.

— Зачем? Почему бы не остаться здесь? — спросил он.

— Тогда все закончится слишком быстро. Лучше расположиться у огня на меховых шкурах, чтобы не нужно было спешить.

Им отнюдь не наскучило заниматься любовью друг с другом, но в последнее время они стали делать это как бы машинально. Они знали, что нравится каждому из них, и прибегали к испытанным способам, лишь изредка пробуя что-то новое. Он понял, что сегодня она хочет большего, и только обрадовался этому. Придерживая ее голову обеими руками, он стал целовать ее веки, кончик носа, мягкие щеки, легонько подул ей в ухо, потеребил за мочку, и его губы заскользили по ее шее. Внезапно он крепко прижал ее к себе и поцеловал в губы.

— Пожалуй, нам лучше вернуться, Серенио, — сказал он шепотом.

— Как раз об этом я тебе и говорила.

Рука Серенио обвилась вокруг пояса Джондалара. Он обнял ее за плечи, и они пошли рядышком по тропинке, огибая выступ. Впервые за все время он не стал из осторожности пропускать ее вперед и даже не заметил, что движется по краю глубокой пропасти.

Терраса погрузилась в сплошной мрак, сотканный из ночной мглы и теней. Скалистые стены загородили собой луну, и лишь кое-где в промежутках между облаками мерцали звезды. Они задержались куда дольше, чем предполагали. У главного очага уже никого не было, хотя поленья до сих пор горели ярким пламенем. Рошарио и Доландо ушли к себе, у них сидели еще какие-то люди, а поравнявшись с входом в их жилище, они увидели, что Дарво и Тонолан играют, подбрасывая вырезанные из кости фигурки.

Джондалар улыбнулся. Они с братом проводили за этой игрой долгие зимние вечера. За ней можно было просидеть хоть полночи, и она требовала сосредоточения, а значит, помогала на время забыть о многом.

В жилище, где обитали Джондалар и Серенио, было темно. Он принес дров в выложенный камнем очаг, сходил к главному очагу за горящей головней, чтобы развести в нем огонь, а затем поставил у входа крест-накрест две доски и набросил на них большой кожаный лоскут, чтобы отгородиться от внешнего мира.

Когда он сбросил с себя верхнюю одежду, Серенио достала чашки. Джондалар взял бурдюк с перебродившим черничным соком и разлил его по чашкам. В его желании уже не было прежнего жара, и за то время, пока они возвращались, он успел кое о чем поразмыслить. «Среди всех женщин, которые мне встречались, она выделяется красотой и страстностью, — подумал он, попивая согревающий кровь напиток. — Мне давно уже следовало скрепить наш с ней союз обрядом. Может быть, она согласится отправиться со мной в родные мне места и возьмет с собой Дарво. Мы можем вернуться туда, можем остаться здесь, но я хочу, чтобы мы стали настоящей парой».

Стоило ему принять это решение, как на душе у него стало легче. Пора было внести ясность, и он обрадовался тому, что наконец избавился от сомнений. Именно так и нужно поступить, это будет правильно. И почему он так долго тянул с этим?

— Серенио, я кое-что решил. Не знаю, говорил ли я тебе когда-нибудь, как много ты значишь для меня…

— Не сейчас, — сказала она, отставив чашку, обвила руками его шею, поднесла губы к его рту и тесно прижалась к нему. Этот долгий, страстный поцелуй вновь пробудил в нем желание. «Серенио права, — подумал он, — мы можем поговорить и позже».

Ощущая, как страсть набирает силу, он повел ее к устланному меховыми шкурами помосту. Поленья в очаге прогорели и превратились в уголья за то время, пока он ласкал ее, вновь открывая для себя каждый из потаенных уголков ее тела. Серенио всегда живо откликалась на его ласки, но никогда прежде она не раскрывалась перед ним так, как в этот раз. Он вновь и вновь доводил ее до высшей точки наслаждения, но она никак не могла насытиться, и, когда ему показалось, что силы его иссякли, она взяла инициативу на себя, и он почувствовал, как соки вновь заиграли в его теле. Но вот наконец наступила блаженная развязка, и они откинулись на меха, погрузившись в сладкую истому.

Лежа рядом, они заснули, не успев даже прикрыться чем-нибудь. Пламя в очаге угасло, и, когда приблизился час рассвета, они проснулись от холода. Раздув тлеющие угли, Серенио развела огонь, а Джондалар, набросив на себя нижнюю рубаху, вышел, чтобы набрать воды в бурдюк. Заодно он быстренько окунулся в холодную воду, и после этого тепло, исходившее от очага, показалось ему донельзя приятным. Он чувствовал себя бодрым, полным сил; казалось, ему все по плечу. Серенио начала разогревать камни в очаге, затем выскользнула наружу, чтобы облегчиться, и тоже вернулась вся мокрая.

— У тебя зуб на зуб не попадает, — сказал Джондалар, укутывая ее в меховую шкуру.

— Я заметила, что купание доставило тебе огромное удовольствие, и решила последовать твоему примеру. Но там так холодно! — со смехом ответила она.

— Чай уже почти готов. Я принесу, а ты посиди здесь, — сказал он, подтолкнув ее к постели, а затем накрыл ее шкурами, оставив лишь щелку, в которой виднелось ее лицо. «Было бы неплохо провести всю жизнь бок о бок с такой женщиной, как Серенио, — подумал он. — Интересно, удастся ли мне уговорить ее отправиться вместе со мной? — Он вдруг погрустнел. — Вот если бы Тонолан согласился вернуться домой. Не понимаю, почему его тянет дальше на восток».

Он принес Серенио горячего чая из буквицы, налил еще чашку себе и присел на краешек помоста.

— Серенио, ты никогда не подумывала о том, чтобы совершить Путешествие?

— То есть о том, чтобы отправиться в края, где я не бывала прежде, и встретиться с незнакомыми мне людьми, язык которых мне непонятен? Нет, Джондалар, у меня никогда не возникало такого желания.

— Но ведь ты владеешь языком Зеландонии. Когда мы с Толи и со всеми другими решили обучить друг друга языкам, которые являются для нас родными, ты делала такие успехи, что я просто поразился. Так что тебе не придется осваивать новый для тебя язык.

— О чем это ты толкуешь, Джондалар?

Он улыбнулся:

— Я пытаюсь уговорить тебя отправиться со мной ко мне домой после того, как мы скрепим наши отношения обрядом. Тебе понравятся Зеландонии…

— То есть как это «после того, как мы скрепим наши отношения обрядом»? Почему ты решил, что мы это сделаем?

Джондалар опешил. Разумеется, ему следовало сначала спросить, согласна ли она, а не обрушиваться на нее сразу с вопросами о Путешествии. Женщины не любят, когда мужчины заранее уверены в том, что получат их согласие. Он смущенно улыбнулся:

— Я решил, что нам с тобой пора совершить полагающийся обряд. Нам уже давно следовало это сделать. Ты красивая любящая женщина, Серенио. И Дарво — отличный мальчуган. Для меня будет большой честью, если он станет сыном моего очага. Но мне бы хотелось, чтобы ты согласилась вернуться вместе со мной домой… в края, где живут Зеландонии. Но если ты не захочешь, мы, конечно же…

— Джондалар, такие вопросы в одиночку не решаются. Мы не станем связывать себя обрядом. Я решила это уже давным-давно.

Он покраснел, вконец смутившись. Ему и в голову не приходило, что Серенио может отказать ему. Он думал только о самом себе, о своих чувствах и никак не ожидал, что она сочтет его недостойным.

— Я… Прости, Серенио. Я полагал, что нравлюсь тебе, но, видимо, заблуждался. Надо было сказать мне, и я ушел бы отсюда… поселился бы где-нибудь в другом месте. — Джондалар встал и начал собирать свои вещи.

— Что ты делаешь, Джондалар?

— Собираю вещи. Я найду себе другое жилье.

— Почему ты вдруг решил уйти отсюда?

— Мне не хочется уходить, но если я тебе не нужен…

— Как ты мог подумать, будто ты мне не нужен, после того что у нас было этой ночью? Какое отношение это имеет к совершению обряда?

Он снова подошел к помосту, присел на краешек и повернулся лицом к ней. Взгляд Серенио показался ему загадочным.

— Почему же ты мне отказала? Я не нравлюсь тебе как мужчина?

— Как мужчина… — Голос Серенио прервался. Она часто заморгала, потом глубоко вздохнула. — О Великая Мать! Помилуй, Джондалар! На свете нет мужчин, которые могли бы сравниться с тобой. В этом-то вся и беда. Ты слишком хорош, с какой стороны ни взгляни. Я просто не вынесу такого.

— Не могу тебя понять. Я сделал тебе предложение, а ты отказалась, потому что я слишком хорош для тебя?

— Похоже, ты и вправду не понимаешь. Джондалар, ты дал мне гораздо больше… чем любой другой мужчина. Если мы свяжем себя узами обряда, я стану обладательницей сокровища, которого нет у других женщин. Они будут завидовать мне. Им захочется, чтобы их мужчины были такими же добрыми, щедрыми и заботливыми, как ты. Они и так знают, что от одного твоего прикосновения в женщине просыпается все живое… каждая женщина только и мечтает о таком, как ты.

— Если все это и вправду так, почему же ты мне отказала?

— Потому что ты меня не любишь.

— Серенио… я люблю тебя.

— Да, конечно, любишь по-своему. Ты хорошо ко мне относишься. Ты всегда бы старался не обидеть меня, не причинить мне боль, ты заботился бы обо мне, ласково обращался бы со мной. Но при этом я знаю, что ты не любишь меня по-настоящему, и мне вряд ли удалось бы забыть об этом или убедить себя в обратном. И я постоянно ломала бы себе голову, пытаясь понять, что же за изъян во мне мешает тебе полюбить меня.

Джондалар опустил глаза.

— Серенио, многие люди живут вместе, даже если между ними нет такой любви, о которой ты говоришь. — Он снова поднял на нее взгляд, открытый и серьезный. — Но если их многое связывает, если они дорожат друг другом, им живется совсем неплохо.

— Да, с некоторыми так и бывает. Возможно, когда-нибудь я найду мужчину, с которым у нас будет много общего, с которым смогу жить, не испытывая необходимости знать, что он по-настоящему любит меня. Но только не с тобой, Джондалар.

— Почему же? — спросил он, и во взгляде его отразилась такая боль, что Серенио на мгновение заколебалась.

— Потому что я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать. Живя с тобой, я начала бы потихоньку увядать, понимая, что ты не можешь ответить мне тем же. Ни одна женщина на свете не могла бы не полюбить тебя, Джондалар. И всякий раз, когда мы занимались бы с тобой любовью, как этой ночью, я бы чувствовала, как в душе у меня что-то потихоньку умирает. Потому что при всем моем стремлении к тебе, при всей моей любви я знаю, что ты не способен так же полюбить меня, как бы сильно тебе этого ни хотелось. И через некоторое время во мне иссякли бы все живительные соки, тело мое превратилось бы в пустую оболочку и я начала бы изыскивать способы испортить тебе жизнь, сделать тебя таким же несчастным, как я сама. А ты оставался бы таким же нежным, ласковым и заботливым, как прежде, прекрасно понимая, в чем причина происходящего со мной. Но при этом ты начал бы ненавидеть себя за это. А все вокруг стали бы удивляться, спрашивая, как ты можешь жить с такой мерзкой сварливой старухой. Я не хочу, чтобы ты страдал, Джондалар. И сама не хочу мучиться.

Поднявшись на ноги, он пошел было к выходу, затем развернулся и возвратился обратно.

— Серенио, почему я не могу влюбиться? С другими это происходит, а со мной нет. Что же такое мне мешает?

Взгляд его был проникнут такой тоской, что у Серенио внутри все сжалось, и любовь к нему разгорелась в ее сердце с еще большей силой. «Как жаль, что я не могу сделать так, чтобы он полюбил меня», — подумала она.

— Не знаю, Джондалар. Возможно, ты еще не нашел ту женщину, которая тебе нужна. Может быть, Великой Матерью тебе уготовано нечто неожиданное. На свете немного таких, как ты. Ты наделен множеством достоинств, ты слишком хорош для большинства женщин. Если бы ты всем сердцем полюбил одну из них, твоя избранница смогла бы выдержать испытание, лишь если бы Великая Мать одарила ее так же щедро, как тебя. Я не уверена, что была бы счастлива, даже если бы ты проникся ко мне любовью. Женщина, которую ты полюбил бы так же, как любишь брата, должна быть очень сильной.

— Я не могу влюбиться, но если бы это все же случилось, ни одна из женщин не вынесла бы такого, — полным горечи тоном сказал Джондалар. У него вырвался сухой едкий смешок. — Сколь странные Дары посылает нам Великая Мать. — В его глазах играли отсветы горевшего в очаге огня, и они приобрели фиолетовый оттенок. Внезапно Джондалар озабоченно спросил: — Что означают твои слова «если бы ты полюбил одну из женщин так же, как любишь брата»? Если никакая из женщин не обладает силой, которая позволила бы ей выдержать напор моей любви, что из этого следует? Что мне нужен… мужчина?

Серенио улыбнулась, затем негромко рассмеялась.

— Да нет, ты же относишься к брату иначе, чем к женщине. Ты вовсе не похож на Шамуда, природные склонности которого идут вразрез с особенностями его тела. Будь все иначе, ты давно уже догадался бы об этом и подобно Шамуду нашел бы путь, который привел бы тебя к познанию любви. Нет, — сказала она, ощутив прилив тепла при воспоминании о прошедшей ночи, — женское тело кажется тебе невероятно притягательным. Но ты любишь брата куда сильней, чем любую из женщин. Вот поэтому мне и захотелось насладиться твоими ласками этой ночью. Ты уйдешь отсюда вместе с братом, и я больше не увижу тебя.

Стоило ей произнести эти слова, как он тут же понял, что она права. Что бы он ни думал сейчас, какие бы решения ни принимал, он все равно отправится дальше с Тоноланом.

— Как ты догадалась об этом, Серенио? Я сам этого не знал. Я собирался сделать тебе предложение и поселиться раз и навсегда среди людей племени Шарамудои, если бы ты отказалась вернуться со мной к Зеландонии.

— По-моему, всем ясно, что ты последуешь за братом, куда бы он ни отправился. Шамуд говорит, такова твоя судьба.

Любопытство, которое вызывал у Джондалара Шамуд, так и осталось неудовлетворенным. Поддавшись внезапному порыву, он спросил:

— Скажи, а Шамуд — мужчина или женщина?

Некоторое время Серенио сидела, глядя на него и ничего не отвечая.

— А ты действительно хочешь это узнать?

Он задумался.

— Пожалуй, нет. Это не имеет значения. Шамуд ничего не ответил мне на мой вопрос. Возможно, Шамуд предпочитает сохранить это в тайне.

Они погрузились в молчание. Джондалар не сводил глаз с Серенио, словно пытаясь навсегда запомнить каждую черточку. Ее растрепанные волосы до сих пор не высохли, но она согрелась и сбросила с себя почти все шкуры, которыми он ее укутал.

— А как же ты, Серенио? Что станешь делать ты?

— Я люблю тебя, Джондалар. — Эти слова прозвучали бесхитростно и совсем просто. — В ближайшее время мне придется нелегко, но ты привнес в мою жизнь нечто ценное. Любовь вызывала у меня страх. Мне не раз доводилось терять тех, кого я любила, и я старалась не давать воли своим чувствам. Но я полюбила тебя, Джондалар, хоть и знала заранее, что рано или поздно мы с тобой расстанемся. И теперь я вновь обрела способность любить. Я смогу вынести боль потерь и сохранить любовь. Это дар, которым ты наделил меня. И возможно, это еще не все. — На губах у нее заиграла таинственная улыбка — отблеск загадки, кроющейся в глубинах женского естества. — Похоже, скоро в моей жизни появится существо, которое я буду любить всей душой. Кажется, Великая Мать послала мне ребенка, хотя сейчас еще слишком рано, чтобы говорить об этом с уверенностью. Я думала, этого уже никогда не случится. После того как я потеряла ребенка, прошло много времени, и я никак не могла забеременеть. Надеюсь, что это будет дитя твоего духа. Я узнаю это наверняка, когда увижу, какого цвета у него глаза.

Джондалар нахмурился.

— Серенио, в таком случае мне никак нельзя уходить. У твоего очага должен быть мужчина, который заботился бы о тебе и о твоем ребенке, — сказал он.

— Джондалар, ты напрасно беспокоишься. Каждая женщина и ее дети будут обеспечены всем, что им необходимо. Такова воля Мудо: всякая женщина, в которой зреет ниспосланный Ею плод, должна быть окружена вниманием. Она не случайно создала мужчин, ведь при их посредстве женщины обретают Дары Великой Матери. Обитатели Пещеры позаботятся обо мне точно так же, как Она заботится о каждом из Своих детей. Тебе в жизни выпала одна судьба, а мне другая, и теперь наши пути расходятся. Я никогда не позабуду тебя, а если у меня родится дитя твоего духа, оно послужит мне напоминанием о тебе. Глядя на Дарво, я всякий раз вспоминаю мужчину, которого любила в то время, когда у меня родился сын.

Серенио изменилась, но она по-прежнему не желала обременять его требованиями и не стремилась насильно привязать его к себе. Джондалар обнял ее, а она все смотрела в его удивительные синие глаза, не пытаясь ничего скрыть. Ее взгляд говорил о любви, которая жила в ее душе; о печали, навеянной предстоящей разлукой; о радости, связанной с надеждой на то, что в ее чреве постепенно созреет драгоценный плод. Они заметили, что в щель на входе пробивается свет зари. Джондалар встал.

— Куда ты собрался, Джондалар?

— Я ненадолго. Похоже, я выпил слишком много чаю. — Он улыбнулся, и в глазах его заплясали искорки. — Но ты пока не вставай. Эта ночь еще не закончилась. — Он наклонился и поцеловал ее. — Серенио, — проговорил он чуть, хриплым от волнения голосом, — ты значишь для меня гораздо больше, чем любая из всех женщин, которые мне встречались.

Это уже немало, но ей хотелось большего. Скоро они разлучатся. Он остался бы здесь, если бы она попросила его об этом. Но она не стала этого делать, ведь он и так уже дал ей все, что мог. И это куда большее счастье, чем то, что выпадает на долю многих женщин.

Глава 18

— Мама сказала, что ты хочешь меня видеть.

Джондалар заметил, как скованно держится Дарво, какая настороженность сквозит в его взгляде. В последнее время мальчик стал избегать его, и он догадался, что тому причиной. Джондалар улыбнулся, пытаясь притвориться, будто ничего особенного не происходит, но Дарво мгновенно уловил легкую фальшь в манере мужчины, который прежде всегда вел себя непосредственно и относился к нему с большим теплом, и еще больше насторожился, предчувствуя, что тревожившие его догадки вот-вот подтвердятся. Для Джондалара этот разговор с мальчиком тоже был нелегким. Он достал с полки аккуратно сложенную рубаху и показал ее Дарво.

— Ты уже совсем большой, думаю, она придется тебе почти впору. Я хочу подарить ее тебе.

На мгновение глаза мальчика вспыхнули от радости. Рубашка человека из племени Зеландонии, с затейливыми украшениями, — чудесный подарок. Но прежняя настороженность тут же вернулась к нему.

— Значит, ты все-таки уходишь. — Его слова прозвучали как обвинение.

— Дарво, Тонолан мне не кто-нибудь, а Брат.

— А я тебе никто.

— Неправда. Ты сам знаешь, как ты мне дорог. Но Тонолан вне себя от горя, и я сильно тревожусь за него. Ему нельзя оставаться в одиночестве, а, кроме меня, позаботиться о нем некому. Пожалуйста, постарайся понять меня. На самом деле у меня нет желания совершать это Путешествие на восток.

— А ты когда-нибудь вернешься?

Джондалар ответил не сразу.

— Не знаю. Я не могу тебе этого обещать. Неизвестно, куда еще мы отправимся и как долго пробудем в пути. — Он протянул ему рубашку: — Поэтому мне и захотелось подарить ее тебе. Чтобы, глядя на нее, ты вспоминал о мужчине из племени Зеландонии. Послушай меня, Дарво. Я всегда буду считать тебя первым сыном своего очага.

Мальчик посмотрел на расшитую рубаху. На глазах у него выступили слезы.

— Я не сын твоего очага! — выкрикнул он, а затем повернулся и выбежал вон.

Джондалару очень хотелось кинуться следом и догнать его, но вместо этого он положил рубашку на то место, где обычно спал Дарво, и не спеша направился к выходу.

Карлоно нахмурился, глядя на сгущающиеся тучи.

— Думаю, погода еще некоторое время продержится, — сказал он, — но, если поднимется сильный ветер, вам лучше пристать к берегу. Имейте в виду: пока скалы не останутся позади, сделать это будет довольно трудно. Дальше начнется равнина, и вы увидите место, где река разделяется на несколько рукавов. Вам нужно все время придерживаться левого берега. На пути к морю вам попадется поворот на север, а затем на восток. Вскоре после этого вы заметите слева другую реку, которая вливается в Мать, это последний из ее больших притоков. А еще дальше находится дельта, примыкающая к морю, но не думайте, что на этом ваши испытания закончатся. Дельта Матери очень велика и опасна: сплошные болота, топи и наносные песчаные острова. Река в этом месте разделяется на четыре, а порой и больше основных проливов и на множество мелких рукавов. Вам нужен северный пролив, он находится с левой стороны. Невдалеке от устья на его берегу расположена стоянка племени Мамутои.

Карлоно, который провел всю жизнь на реке и обладал огромным опытом, уже рассказывал им обо всем этом раньше. Он даже начертил на песке карту тех мест, по которым братьям предстояло проплыть на пути к устью реки Великой Матери. И все же он решил повторить свой рассказ, чтобы эти сведения закрепились в их памяти. Это пригодится, если им придется срочно принять какое-то решение. Он считал, что двум молодым людям не следовало пускаться в плавание по реке без опытного проводника, но они настояли на этом, точнее говоря, настоял Тонолан, а Джондалар вынужден был подчиниться: он не мог отпустить брата в такое Путешествие в одиночку. Ну что ж, по крайней мере высокий мужчина из племени Зеландонии изрядно поднаторел в искусстве управления челноком.

Они уже сложили все свои вещи в небольшой челнок и теперь стояли на краю деревянной пристани, не испытывая того радостного волнения, которое всякий раз охватывало их прежде, когда они пускались в путь навстречу приключениям. Тонолан решил покинуть эти места лишь потому, что был не в силах оставаться здесь, а Джондалар предпочел бы двигаться в совсем ином направлении.

От жизнерадостности, которой прежде отличался Тонолан, не осталось и следа. Теперь он держался замкнуто, и никто уже не замечал в нем прежней отзывчивости и доброжелательности. Он постоянно пребывал в унынии, а порой в душе его вспыхивал гнев, что зачастую служило причиной опрометчивых и неделикатных поступков. Когда между братьями вспыхнула первая ссора, дело не дошло до драки только потому, что Джондалар сумел вовремя остановиться. Тонолан набросился на брата, заявив, что тот нянчится с ним, как с младенцем, и потребовал, чтобы тот оставил его в покое и перестал повсюду за ним таскаться. Прознав о том, что Серенио, по всей вероятности, беременна, Тонолан пришел в ярость из-за того, что Джондалар решил бросить женщину — которая, возможно, родит на свет дитя его духа — ради того, чтобы отправиться с братом неизвестно куда. Он долго возмущался и требовал, чтобы Джондалар остался с ней и окружил ее заботой и вниманием, как поступил бы любой порядочный человек.

Джондалар сознавал, что требования Тонолана справедливы, хотя Серенио и ответила отказом на его предложение. Чуть ли не с самого рождения он привык верить в то, что основной задачей мужчины является забота о матерях и детях, и в особенности о женщине, в чьем ребенке в силу каких-то загадочных причин могла воплотиться частичка его духа. Но Тонолан наотрез отказался остаться в этих местах, и Джондалар, опасаясь, как бы его брат не совершил какой-нибудь безрассудный поступок, который поставил бы под угрозу его жизнь, настоял на том, чтобы отправиться в путь вместе с ним, хотя напряженность, возникшая в их отношениях, до сих пор не спала.

Джондалар со страхом ожидал момента прощания с Серенио. Он подошел к ней, потупившись. Но когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, она улыбнулась, и, хотя глаза ее покраснели и припухли, она постаралась ничем не выразить горя. Он попытался найти Дарво, но с огорчением обнаружил, что мальчика нет среди тех, кто собрался на пристани. А ведь проводить их пришли чуть ли не все. Тонолан уже сидел в челноке, когда Джондалар сошел с пристани и устроился на заднем сиденье. Он взялся за весло и, пока Карлоно отвязывал канат, в последний раз окинул взглядом расположенную в вышине террасу. И тут он увидел стоявшего на краю мальчика. «Пройдет немало времени, прежде чем эта рубашка станет ему впору, — подумал Джондалар, — но, судя по покрою, эта одежда изготовлена людьми племени Зеландонии». Он улыбнулся и помахал веслом. Дарво взмахнул рукой в ответ, и высокий мужчина со светлыми волосами погрузил весло в воды реки.

Выбравшись на глубину, братья обернулись, чтобы посмотреть на стоявших на пристани людей, на своих друзей. Челнок поплыл вниз по течению. Джондалар думал: доведется ли им когда-нибудь снова свидеться с людьми племени Шарамудои или хоть с кем-нибудь из тех, кто встретился в пути? Путешествие, сулившее поначалу множество приключений, уже не казалось ему увлекательным, и тем не менее он снова, хоть и не по своей воле, продолжает путь, который уводит его все дальше и дальше от дома. Что же такое надеется Тонолан отыскать на востоке? И что ожидает его самого в тех далеких краях?

Над глубоким ущельем, по которому струилась река, нависло хмурое, серое небо. По обоим берегам вздымались скалы, основание которых скрывалось в глубине под толщей воды. Слева от них высились остроконечные зазубренные утесы, за ними далекие, покрытые снегами и льдом вершины, а справа — горы, которые под воздействием ветров и дождей приобрели более плавные очертания, придававшие им сходство с холмами, и все же у путешественников, сидевших в маленьком челноке, захватывало дух при взгляде на эти колоссальные громады. Кое-где посреди реки из-под воды выступали на поверхность острые верхушки валунов, окруженные белой пеной.

Они стали частью реки, по которой отправились в путь, передвигаясь вместе с обломками ветвей и листьев, скользившими по ее глади, и с песком, перемещавшимся на дне. Течение определяло скорость и направление их движения, а сами они могли лишь слегка изменить курс, чтобы обогнуть очередное из препятствий. Места, где русло расширялось и волны раскачивали маленькое суденышко, казались похожими на море. А когда проход между скалами сужался, они сразу же ощущали перемену: течение становилось намного сильнее, когда водяной поток устремлялся сквозь теснину.

Они успели проделать около четверти пути, покрыв расстояние примерно в двадцать пять миль, когда наконец все-таки хлынул ливень, сопровождавшийся сильным ветром, и на реке поднялись волны, грозившие захлестнуть маленькое суденышко. Но пристать к берегу они не могли: повсюду высились мокрые отвесные скалы.

— Вычерпывай воду, Тонолан, я справлюсь с управлением в одиночку, — сказал Джондалар. Братья почти не разговаривали друг с другом, но возникшее в их отношениях напряжение отчасти спало, пока они дружно орудовали веслами, следя за тем, чтобы челнок не сбился с курса.

Тонолан положил весло в лодку и взялся за деревянный черпак.

— Я стараюсь изо всех сил, — не оборачиваясь, крикнул он, — но воды не становится меньше.

— Думаю, ливень скоро закончится, — ответил Джондалар, продолжая вести суденышко по бурным водам. — Постарайся сделать так, чтобы ее не прибавлялось, и тогда все обойдется.

Вскоре ненастье миновало, и, хотя небо по-прежнему хмурилось, они без дальнейших приключений одолели часть пути, пролегавшего по теснине.

Оказавшись среди равнин, мутная, набухшая река широко разлилась, словно сбросив тугую узду и вырвавшись на приволье. Извилистые протоки огибали поросшие ивами и камышом острова, служившие местом гнездования для журавлей и цапель, перелетных гусей, уток и бесчисленного множества других птиц.

В первую ночь они устроили привал на левом берегу, посреди плоских, поросших травами степей. Остроконечные скалистые утесы остались позади, но округлые горы, возвышавшиеся на правом берегу, не позволяли реке Великой Матери свернуть в другую сторону, и она по-прежнему несла свои воды на восток.

Джондалар и Тонолан мгновенно свыклись с укладом кочевой жизни, как будто долгих месяцев, проведенных среди людей племени Шарамудои, и вовсе не было. Впрочем, кое-что изменилось. Прежнее стремление поскорее обнаружить, что скрывается за очередным поворотом, пропало, и любые открытия уже не приносили радости. Казалось, лишь отчаяние побуждает Тонолана упорно продвигаться дальше.

Джондалар снова предпринял попытку уговорить брата повернуть назад, но это привело лишь к ссоре между ними, и больше он не отваживался заговаривать на эту тему. Они проводили почти все время в молчании, разговаривая лишь по необходимости. Джондалару оставалось только надеяться на то, что со временем боль в душе Тонолана приутихнет и он захочет вернуться домой и начать жизнь заново. Он твердо решил не покидать брата до тех пор.

Плывя по реке в маленьком челноке, братья продвигались вперед куда быстрее, чем если бы они отправились пешком вдоль берега. Спускаясь вниз по течению, они плыли с изрядной скоростью, не прилагая больших усилий. Как и предсказывал Карлоно, река повернула на север в том месте, где путь ей преградили древние горы, куда более старые, чем те, среди которых струился мощный водяной поток. Несмотря на то что по прошествии веков от них остались лишь развалины, они оказались непреодолимым барьером для реки, стремившейся слиться с морем.

Но неукротимые воды нашли иной путь и устремились на север. В том месте, где русло вновь поворачивало к востоку, находилось устье еще одной большой реки, чьи воды, смешанные с илом, способствовали увеличению и без того огромной массы потока, и когда на пути у Великой Матери уже не оставалось ни одной преграды, она оказалась не в силах сохранить свою целостность. В нескольких милях от моря река распадалась на множество протоков, образуя дельту, сходную по форме с конусом.

Почвы в этих местах, изобиловавших низинами, заливаемыми морской водой и зыбучими плывунами, отличались топкостью. Небольшие острова представляли собой лишь участки коварной трясины. На некоторых из наносных илистых островков, просуществовавших несколько лет, удавалось на время укорениться небольшим деревцам, но рано или поздно они исчезали, будучи не в силах противостоять разрушительному воздействию постоянно подмывавших их основание вод или сезонных наводнений. Вода текла к морю по четырем основным протокам, трасса которых менялась в зависимости от времени года и от совпадения различных обстоятельств. Совершенно неожиданно вода могла без всяких видимых причин устремиться в новом направлении, сметая кусты и деревца, и на месте русла, по которому она текла прежде, оставалась лишь ложбина, дно которой покрывал влажный мягкий песок.

Река Великая Мать, проделавшая путь длиной в тысячу восемьсот миль от истоков, находившихся среди покрытых снегами и льдом горных вершин, почти достигла цели, к которой так долго стремилась. Но ее дельта, раскинувшаяся на площади в несколько сотен квадратных миль среди суглинистых, илистых и песчаных почв, насыщенных водой, представляла собой наиболее опасный из всех участков реки.

Джондалар и Тонолан плыли, стараясь держаться поближе к левому берегу, но оставаясь на глубоководье, и до поры до времени все шло гладко. Маленький, выдолбленный из ствола дерева челнок благополучно миновал то место, где русло делало поворот к северу, а воды крупного притока лишь заставили их отклониться к середине реки. Но братья никак не ожидали, что доберутся до дельты так скоро. Не успели они спохватиться, как их уже вынесло течением в средний проток.

Джондалар изрядно поднаторел в искусстве управления челноком, да и Тонолан справлялся совсем неплохо, но им обоим было далеко до опытных Рамудои. Они попытались развернуть челнок, чтобы вернуться вверх по течению и направить суденышко в нужный им проток. К сожалению, они не сообразили, что можно было просто начать грести в другом направлении, ведь корма у челнока почти такая же острая, как нос.

Их развернуло поперек течения. Джондалар все кричал Тонолану, что нужно приналечь, и Тонолан начал терять терпение. В это время к ним постепенно приближалось могучее дерево, тяжелое, насквозь пропитавшееся влагой, погруженное глубоко в воду, и его извилистые корни увлекали за собой все, что попадалось на пути. Братья заметили его, но слишком поздно.

Когда зазубренный конец огромного ствола, почерневшего в местах, опаленных молнией, протаранил тонкий борт челнока, послышался оглушительный треск. Вода хлынула в пробоину и быстро залила маленькое суденышко. Влекомое течением дерево неуклонно продолжало свое движение. Длинный корень, торчавший вверх, конец которого находился у самой поверхности воды, вонзился в тело Джондалара между ребер, и он едва не задохнулся от боли. Тонолан едва не лишился глаза, но отделался длинной царапиной на щеке.

Внезапно оказавшись в холодной воде, братья поплыли, цепляясь за дерево, горестно оглядываясь на пузырьки, поднявшиеся на поверхность воды в том месте, где челнок вместе со всеми их вещами, надежно прикрепленными к суденышку, опустился на дно реки.

Тонолан услышал, как Джондалар застонал от боли.

— Что с тобой? — спросил он брата.

— Один из корней угодил мне между ребер. Думаю, все обойдется, хотя болит здорово.

Тонолан начал продвигаться вдоль дерева в надежде обогнуть корневую систему, и Джондалар последовал его примеру, но их все время сносило течением обратно, и они вновь оказывались рядом со стволом дерева, окруженным разными обломками. Внезапно дерево зацепилось корнями за подводную мель. Струи воды, огибавшие дерево и проникавшие сквозь похожую на крупную сетку корневую систему, вытолкнули на поверхность предметы, которые оказались прижаты течением к подводной части ствола, и прямо перед Джондаларом закачалась на небольших волнах раздувшаяся туша оленя. Он напрягся, в попытке избежать столкновения с ней, и тут же ощутил сильную боль в боку.

Дерево осталось позади, а братьям удалось доплыть до узкого островка, расположенного посреди протока. На нем росли молоденькие ивы, но с первого взгляда становилось ясно, что он не сможет послужить надежным прибежищем и через недолгое время скроется под водой. Расположенные по его краям кусты и деревца кое-где уже погрузились целиком. На ветвях не было ни почек, ни молодых листиков, и некоторые из деревьев, корни которых уже лишились опоры, низко склонились над стремительным потоком. Братья с трудом ступали по вязкой болотистой почве.

— По-моему, нам надо попытаться найти более сухое место, — сказал Джондалар.

— Но ведь тебе очень больно, и, пожалуйста, не пытайся делать вид, будто ты прекрасно себя чувствуешь.

Джондалар признался, что ему и вправду приходится нелегко.

— Но оставаться здесь никак нельзя, — добавил он.

Они погрузились в холодную воду и поплыли прочь от острова. Течение оказалось сильнее, чем они ожидали, и, прежде чем им удалось выбраться на сушу, их снесло далеко вниз. Усталые, замерзшие братья с разочарованием обнаружили, что опять очутились на узеньком островке. Он был длиннее и шире предыдущего, и поверхность его находилась чуть выше уровня воды в реке, но и здесь почва оказалась топкой, и они нигде не нашли сухого хвороста.

— Мы не сможем развести здесь костер, — сказал Тонолан. — Придется отправиться дальше. Карлоно говорил тебе, где расположена стоянка людей племени Мамутои?

— У северного края дельты, невдалеке от моря, — ответил Джондалар и с тоской бросил взгляд в ту сторону. Боль в боку стала сильнее, и он засомневался в том, что сможет переплыть через еще один проток. Повсюду, куда ни кинь взгляд, стремительные воды, скопившийся в затонах сор, а кое-где чахлые деревца, пустившие корни на островах. — Не знаю, как долго придется до нее добираться.

Они отправились на северный берег островка, слыша, как хлюпает вязкая почва у них под ногами, а затем прыгнули в холодную воду. Заметив чуть ниже по течению скопление деревьев, Джондалар поплыл к ним. Пошатываясь и тяжело дыша, братья выбрались на песчаный берег. Струйки воды сбегали с их длинных волос, а кожаная одежда промокла насквозь.

Послеполуденное солнце показалось в просвете между тучами и озарило все вокруг золотистым светом, но лучи его не несли с собой тепла. Внезапно с севера налетел порыв ветра, и братьев обдало холодом, от которого не могла защитить промокшая одежда. Они знали, что нужно все время двигаться, чтобы не замерзнуть, но запас сил был почти на исходе. Дрожа и поеживаясь, они направились к редким кустикам ольхи, чтобы хоть как-то укрыться от ветра.

— Давай устроим привал здесь, — сказал Джондалар.

— Еще не стемнело. Я предпочел бы отправиться дальше.

— К тому времени, когда мы соорудим укрытие и, может быть, разведем огонь, уже станет темно.

— Возможно, нам удастся отыскать стоянку людей племени Мамутои еще до наступления темноты, если мы не станем тут задерживаться.

— Тонолан, у меня вряд ли хватит на это сил.

— Тебе очень плохо? — спросил Тонолан. Джондалар приподнял край рубахи. Края раны, из которой явно вытекло немало крови, успели побледнеть, кровотечение прекратилось, поскольку внутренние ткани разбухли от влаги. Заметив дыру в кожаной рубахе, он подумал: уж не сломано ли у него ребро?

— Мне бы не помешало отдохнуть и погреться у огня.

Они огляделись вокруг. Повсюду потоки бурлящей мутной воды, постоянно меняющиеся очертания перекатов, дикая неприхотливая растительность, стволы поверженных деревьев, чьи корни порой зацеплялись за неровное дно, задерживая их на месте. Вдали, на более крупных островах, виднелись зеленые кусты и деревца.

Камыши и болотные травы росли повсюду, где им удалось укорениться. Невдалеке виднелись заросли осоки, стебли которой достигали трех футов в высоту, — ее вытянутые листья обладали куда меньшей прочностью, чем казалось, — и такие же высокие ростки тростникового аира с длинными, похожими по форме на клинок листьями, а между ними находились участки земли, из которой, словно ворсинки, торчали побеги остроконечного тростника высотой всего в один дюйм. На зыбкой почве у самого края воды колыхались стебли тростникового проса, рогоза и пушистые хвощи. Эти травы достигали в высоту десяти футов, и человек по сравнению с ними казался карликом. А еще выше в воздухе реяли фиолетовые кисточки фрагмитовых тростников с жесткими листьями — верхушки их стеблей находились на расстоянии тринадцати футов от земли, а иногда и больше.

У братьев не осталось ничего, кроме одежды. Когда челнок затонул, вместе с ним ко дну пошли все их вещи, даже заплечные мешки, которые они взяли с собой, отправляясь из дома в Путешествие. Теперь Тонолан ходил в одежде людей из племени Шамудои, а Джондалар стал одеваться так же, как Рамудои. Однако после того случая, когда челнок уплыл от него и он неожиданно повстречался с плоскоголовыми, мужчина из племени Зеландонии всегда хранил различные орудия в подвешенном к поясу мешочке, и теперь эта привычка пришлась как нельзя более кстати.

— Пойду посмотрю, не удастся ли мне отыскать сухие стебли рогоза, которые можно использовать как палочки для добывания огня, — сказал Джондалар, стараясь не обращать внимания на боль в боку. — А ты попробуй набрать сухих веток.

Они пустили в ход не только старые, затвердевшие стебли рогоза. Из длинных листьев, прикрепленных к остову из веток ольхи, получился навес, необходимый для того, чтобы исходящее от костра тепло подольше сохранялось. Запеченные в углях зеленые верхушки и молодые корешки, к которым они добавили сладковатые корни аира, позволили им слегка подкрепиться. Пара тонких стволов ольхи с заостренными концами, ловкость и меткость людей, которым очень хочется есть, — и вот у костра уже лежат две утки. Братья сплели циновки из длинных стеблей тростникового проса. Одни они подвесили к краям навеса, в другие завернулись, пока сушили одежду, а потом, постелив их на землю, улеглись на них спать.

Джондалару плохо спалось. Его мучила боль в боку, но, хотя он понимал, что внутри у него что-то неладно, оставаться на острове было немыслимо. Нужно было добраться до более надежного места, и только тогда можно будет подумать обо всем остальном.

Поутру они соорудили корзины из листьев рогоза и ветвей ольхи, скрепленных полосками коры, и наловили рыбы. Уложив материалы для добывания огня и мягкие, гнущиеся корзины на циновки, они скатали их валиками, перевязали и закинули за плечи. Прихватив с собой копья, они отправились дальше. Хотя копья представляли собой всего лишь заостренные палки, с их помощью им удалось раздобыть еды на ужин, а используя корзины, они обеспечили себе завтрак. Для того чтобы выжить, куда важнее обладать знаниями, чем снаряжением.

Братья разошлись во мнениях относительно того, в какую сторону лучше направиться. Тонолан решил, что они уже добрались до края дельты, и полагал, что нужно идти на восток. Джондалар был уверен, что им придется переплыть еще один проток, и считал, что им нужно двигаться в северном направлении. Они приняли компромиссное решение и отправились на северо-восток. Вскоре выяснилось, что Джондалар был прав, хотя он был бы крайне рад ошибиться. Около полудня они оказались на берегу самого северного из рукавов великой реки.

— Придется опять перебираться вплавь, — сказал Тонолан. — Ты справишься?

— А куда мне деваться?

Они подошли к самой воде, и тут Тонолан вдруг остановился.

— Почему бы нам не прикрепить одежду к бревну, ведь мы делали так раньше. Тогда нам не придется снова ее сушить.

— Не знаю, — ответил Джондалар. — Одежда, пусть даже мокрая, помогает согреться. — Но Тонолан постарался проявить рассудительность, хотя в голосе его прозвучали нетерпеливые, отчаянные нотки. — Впрочем, если ты так хочешь… — Пожав плечами, Джондалар согласился с братом.

Раздевшись, Джондалар почувствовал, как от прикосновения сырого, промозглого воздуха по коже у него побежали мурашки. Он хотел было надеть пояс, к которому был подвешен мешочек с инструментами, но Тонолан уже завернул его в свою рубаху и стал привязывать вещи к найденному поблизости бревну. Джондалар погрузился в воду, которая показалась ему еще холоднее, чем прежде. Он стиснул зубы, пытаясь подавить рвущийся из горла крик, но, когда он потихоньку поплыл вперед, боль в ране слегка притупилась от холода. Он старался не делать резких движений и приотстал от брата, хотя Тонолану приходилось, плывя, подталкивать бревно.

Выбравшись на сушу, стоя на песчаном берегу, они поняли, что наконец добрались до устья реки Великая Мать, ради чего и отправились когда-то в далекое Путешествие. Но хотя взглядам их открылись просторы моря, они не испытывали радостного волнения. Путешествие давно утратило прежний смысл, и цель, к которой они раньше стремились, уже их не интересовала. Вдобавок они еще не добрались до края дельты, до земли, которая была бы по-настоящему твердой. Песчаная отмель, на которой они стояли, раньше находилась посредине протока, но позднее вода отступила. На пути у них еще оставалось обнаженное русло.

Высокий, поросший кустарником и деревьями берег, по краю которого, подмытому стремительным потоком, свисали корни, виднелся на противоположной стороне песчаного ложа, где еще недавно струилась река. Посредине его поблескивали лужи, и, хотя растения еще не успели укорениться здесь, на запах стоячей воды слетелись насекомые. Москиты уже роились вокруг братьев.

Тонолан отвязал узел с одеждой от бревна.

— Нам еще придется идти по этим лужам, да и берег там, похоже, топкий. Давай пока не будем одеваться.

Боль отнимала у Джондалара столько сил, что он решил не спорить с братом и только кивнул в знак согласия. Возможно, во время переправы он где-то потянул сухожилие, и поэтому так трудно выпрямиться.

Тонолан прихлопнул рукой москита и начал спускаться по пологому склону к опустевшему руслу некогда полноводного протока.

Их предупреждали множество раз: реку Великая Мать нельзя недооценивать; имея дело с ней, необходимо постоянно быть начеку. Покинутый ею проток по-прежнему принадлежал ей, и, хотя воды на время отступили, любого, кто посмел вторгнуться во владения Великой Матери, подстерегали расставленные ею ловушки. Миллионы тонн ила, несомого водами впадавшей в море реки, ежегодно оседали на территории дельты, раскинувшейся на площади более тысячи квадратных миль. Во время прилива опустевшее русло заливали воды моря, и оно представляло собой не что иное, как топкую низину, лишенную действенной системы водооттока. На влажной суглинистой почве росли зеленые травы и камыши.

Ступая по мягкой, вязкой глине, то и дело поскальзываясь, братья спустились с берега и, очутившись на ровном месте, отправились дальше, чувствуя, как вязнут их босые ноги в болотистой почве. Тонолан устремился вперед, позабыв о том, что Джондалару не по силам передвигаться с прежней быстротой. Он мог ходить, но спуск по скользкому склону стоил ему немалых трудов, и боль усилилась. Он двигался осторожно, тщательно выбирая дорогу и думая о том, что бродить по болоту нагишом и кормить своей кровью мириады изголодавшихся насекомых довольно-таки глупо.

Тонолан ушел далеко вперед, и Джондалар уже собрался было окликнуть его, но тут до него донесся отчаянный крик брата, и он увидел, как тот резко наклонился. Позабыв про боль, Джондалар бегом кинулся к нему. Внутри у него все похолодело, когда он увидел, что Тонолан увяз в зыбучих песках.

— Тонолан! О Великая Мать! — воскликнул Джондалар и кинулся к брату.

— Не подходи, иначе ты тоже провалишься! — крикнул Тонолан, силясь выбраться из трясины, засасывавшей его все глубже и глубже.

Джондалар огляделся по сторонам, пытаясь придумать, как бы помочь Тонолану. Ах, ну конечно! Он сможет уцепиться за край рубашки, подумал он, но тут же вспомнил, что оба они раздеты. Узла с одеждой нигде не было видно. Он покачал головой, но тут заметил дерево с отломанной верхушкой, наполовину засыпанное песком. Он кинулся к нему в надежде оторвать какой-нибудь из корней, но в бурном потоке дерево уже лишилось тех корней, с которыми он мог бы справиться.

— Тонолан, где узел с вещами? Если ты сможешь за что-нибудь уцепиться, я вытащу тебя.

Голос Джондалара, в котором звучало отчаяние, подействовал на Тонолана не самым благоприятным образом. Охватившая его паника внезапно отступила, он вспомнил о своем горе и спокойно смирился с уготованной ему судьбой.

— Джондалар, если Великая Мать желает забрать меня к себе, не стоит противиться Ее воле.

— Нет, Тонолан, нет! Ты не имеешь права сдаваться. Я не хочу, чтобы ты умер! О Великая Мать, прошу Тебя, не дай ему погибнуть! — Джондалар опустился на колени, распластался по земле и протянул брату руку. — Держись за мою руку, Тонолан, пожалуйста, возьми меня за руку, — сказал он.

Тонолан с удивлением посмотрел на исказившееся от горя и боли лицо брата и увидел в нем то, что прежде замечал лишь изредка, невзначай поймав на себе его взгляд. И в это мгновение он понял, что Джондалар любит его, любит ничуть не меньше, чем он любил Джетамио, что любовь его так же сильна, хоть и имеет несколько иное свойство. Он понял это чисто интуитивно, бессознательно, и, глядя на протянутую ему руку, осознал, что не имеет права отказываться от помощи брата, даже если тому не удастся вытащить его из трясины.

Как выяснилось, барахтающийся человек погружается в трясину куда быстрее, чем пребывающий в неподвижности. Когда он потянулся вперед, чтобы ухватиться за руку Джондалара, положение его тела приблизилось к горизонтальному, давление на насыщенный водой мелкий песок уменьшилось, и он смог удержаться на его поверхности. Когда кончики их пальцев соприкоснулись, Джондалар осторожно подполз поближе, чтобы Тонолан смог крепко ухватиться за него.

— Все в порядке! Держи его! Сейчас мы вам поможем! — сказал кто-то на языке Мамутои.

Джондалар резко выдохнул, чувствуя невероятное облегчение. Он заметил, как трясется у него рука, но он по-прежнему крепко держал Тонолана. Подоспевшие Мамутои дали Джондалару веревку и велели обвязать ею руки Тонолана.

— А ты расслабься, — сказали они Тонолану. — Постарайся принять такое же положение, как во время плавания. Ты умеешь плавать?

—Да.

— Хорошо! Отлично! Расслабься, мы вытащим тебя.

Мамутои оттащили Джондалара от края трясины, а вскоре и Тонолан оказался в безопасности. Затем все они отправились дальше следом за женщиной, которая вела их, тыча в землю длинным шестом, проверяя, нет ли на пути плывунов. И только добравшись до берега с надежной почвой, Мамутои заметили, что братья совершенно голые.

Отступив на шаг назад, женщина, стоявшая во главе тех, кто пришел им на помощь, окинула их пристальным взглядом. Она показалась Джондалару очень крупной, но не из-за толщины или высокого роста — просто она была большой и сильной, а ее горделивая осанка внушала уважение.

— Почему вы совсем раздеты? — в конце концов спросила она. — Впервые вижу, чтобы люди путешествовали голыми.

Джондалар и Тонолан невольно опустили глаза и тут заметили, как сильно они измазались в глине.

— Нас вынесло не в тот проток, который был нам нужен, а потом наш челнок столкнулся с бревном, — начал объяснять Джондалар. Он плохо себя чувствовал и никак не мог выпрямиться во весь рост.

— Потом нам пришлось сушить одежду, и я решил, что ее лучше снять на то время, пока мы не доплывем до берега и не переберемся через топкие места. Я нес узел с одеждой, а Джондалар отстал от меня, ведь он ранен, ну и…

— Ранен? Один из вас ранен? — переспросила женщина.

— Мой Брат ранен, — ответил Тонолан, и Джондалар внезапно вновь ощутил пульсирующую в боку боль.

Женщина заметила, как резко он побледнел.

— Нужно, чтобы Мамут осмотрел его, — сказала она, обращаясь к одному из соплеменников. — Но вы не Мамутои. Откуда вы знаете наш язык?

— Нас научила ему женщина Мамутои, которая живет среди людей племени Шарамудои, моя родственница, — сказал Тонолан.

— Толи?

— Да, а ты ее знаешь?

— Она и мне приходится родственницей. Толи — дочь моей двоюродной сестры. Если она ваша родственница, значит, и мы с вами родственники, — сказала женщина. — Я — Бриши из племени Мамутои, глава Ивняковой Стоянки. Добро пожаловать.

— Я — Тонолан из племени Шарамудои, а это мой Брат Джондалар из племени Зеландонии.

— Зе-лан-до-нии? — нараспев повторила Бриши непривычное слово. — Я никогда не слышала о таком племени. Но если вы братья, почему один из вас — Шарамудои, а другой — Зеландонии? — спросила она и тут же добавила: — Он неважно выглядит. Давайте лучше поговорим обо всем в более подходящее время. — Обращаясь к одному из соплеменников, она сказала: — Помогите ему. Вряд ли он сможет идти.

— Я справлюсь, — сказал Джондалар, у которого от боли начала кружиться голова, — если путь не очень далекий.

Но когда мужчина из племени Мамутои подхватил его под руку с одной стороны, а Тонолан с другой, Джондалар понял, как сильно он нуждается в поддержке.

— Джондалар, я уже давно покинул бы эти места, если бы ты не взял с меня обещания подождать до тех пор, пока ты не окрепнешь и не сможешь путешествовать. Настала пора отправиться в путь. По-моему, тебе лучше вернуться домой, но спорить с тобой я не стану.

— Тонолан, почему тебя так тянет на восток? Ты уже добрался до устья реки Великой Матери и до Моря Беран. Почему ты не хочешь возвратиться в родные места?

— Я пойду не на восток, а примерно на север. Бриши сказала, что вскоре все они подадутся в те края охотиться на мамонтов. Я выйду пораньше и попробую добраться до другой Стоянки племени Мамутои. Я не вернусь домой, Джондалар. Я буду странствовать до тех пор, пока Великая Мать не положит этому конец.

— Зачем ты так говоришь? Можно подумать, будто ты хочешь умереть! — сорвался на крик Джондалар и тут же пожалел о вырвавшихся у него словах, побоявшись, как бы его догадка не подтвердилась.

— Ну а если я и вправду хочу этого? — выкрикнул Тонолан. — Ради чего мне жить… если со мной нет Джетамио? — В горле у него застрял комок, и он негромко всхлипнул, когда произнес ее имя.

— А ради чего ты жил до встречи с ней? Ты еще молод, Тонолан. Впереди у тебя долгие годы жизни. Ты сможешь побывать в неизведанных краях, увидеть много нового. Не отчаивайся, возможно, ты встретишь другую женщину, которая понравится тебе не меньше, чем Джетамио, — принялся убеждать его Джондалар.

— Ты ничего не понимаешь. Ты никогда не был влюблен. Таких, как Джетамио, больше нет на свете.

— И поэтому ты готов отправиться следом за ней в мир духов и утащить меня туда же! — Джондалару не хотелось прибегать к подобным доводам, но, если только чувство вины может заставить брата крепче держаться за жизнь, ничего не поделаешь.

— Я вовсе не призываю тебя следовать за мной. Ты можешь вернуться домой и оставить меня в покое!

— Тонолан, все люди горюют, когда им приходится расстаться с теми, кого они любят, но никто не пытается покинуть из-за этого мир, в котором он живет.

— Когда-нибудь то же самое случится и с тобой, Джондалар. Когда-нибудь ты полюбишь женщину так сильно, что не сможешь жить без нее и предпочтешь отправиться за ней в мир духов.

— Ну а окажись я сейчас на твоем месте, разве ты оставил бы меня одного? Если бы я потерял существо, столь дорогое для меня, что захотел бы умереть, разве ты смог бы покинуть меня? Ну же, ответь мне, Брат. Разве ты смог бы отправиться домой, зная, что я умираю от горя?

Тонолан потупился, затем посмотрел в синие встревоженные глаза брата.

— Нет, я не смог бы тебя бросить, если бы знал, что ты умираешь от горя. Но вот что я скажу тебе, Братец, — он попытался улыбнуться, но улыбка на его измученном лице походила скорее на гримасу, — если я буду странствовать до конца дней своих, это не значит, что ты повсюду должен следовать за мной. Ведь тебе очень надоела бродячая жизнь. Рано или поздно тебе надо будет вернуться домой. Скажи, если бы мне хотелось домой, а тебя тянуло бы странствовать, ты не стал бы возражать против того, чтобы я вернулся?

— Нет, не стал бы. Хорошо бы тебе вернуться домой сейчас. И вовсе не потому, что мне этого хочется, желания тут ни при чем. Тебе нужна семья, Тонолан, родная Пещера, люди, которых ты знаешь с детства, которые тебя любят.

— Ты ошибаешься, Джондалар. Кое в чем мы с тобой несхожи. Девятая Пещера Зеландонии была для тебя родным домом и всегда им останется. А для меня домом может стать любое место, которое я выберу. Люди племени Шарамудои ничуть не менее близки мне, чем Зеландонии. Я только что покинул Пещеру, обитателей которой я люблю так же, как членов семьи Зеландонии. При этом я довольно часто думаю о том, не появились ли уже дети у очага Джохаррана и выросла ли Фолара такой красавицей, какой я всегда представлял ее себе. Мне бы очень хотелось рассказать Вилломару о нашем Путешествии и узнать, куда он собирается отправиться в следующий раз. Я до сих пор помню, как я радовался, когда он возвращался из очередного Путешествия. Он всегда приносил с собой подарки для каждого из нас, помнишь? Для меня, для Фолары и для тебя. И непременно что-нибудь красивое для матери. Джондалар, когда будешь возвращаться домой, прихвати для нее что-нибудь красивое.

Стоило Тонолану упомянуть о родных, как в душе Джондалара пробудились с новой силой яркие воспоминания.

— Почему бы тебе самому не вернуться к ней с красивым подарком, Тонолан? Думаешь, мать не будет рада снова тебя увидеть?

— Мама знала, что я не вернусь назад. Когда мы уходили, она пожелала мне счастливого пути, но не сказала: «До новой встречи». А вот ты огорчил ее, и, пожалуй, сильней, чем Марону.

— Почему тебе кажется, будто я огорчил ее, отправившись в Путешествие, а ты нет?

— Я — сын очага Вилломара. По-моему, она знала, что я стану путешественником. Возможно, ее это не обрадовало, но она все понимала. Она отлично понимает, что представляет собой каждый из ее сыновей, поэтому она и назначила Джохаррана главным. Она знает, что Джондалар — Зеландонии. Если бы ты отправился в Путешествие в одиночку, она не сомневалась бы в том, что ты вернешься. Но ты ушел вместе со мной, и она знала, что я покидаю ее навсегда. Я сам тогда еще не понимал этого, но, по-моему, она об этом знала. Ей бы очень хотелось, чтобы ты вернулся, ведь ты — сын очага Даланара.

— Но какое это имеет значение? Они разошлись давным-давно, хоть и остались друзьями, и видятся только во время Летних Сходов.

— Возможно, теперь они просто друзья, но люди до сих пор говорят о Мартоне и Даланаре. Видимо, их связывала необычайная любовь, если она так крепко запомнилась многим, и для матери ты — единственное напоминание о ней, ты — сын очага Даланара и сын его духа. И это известно всем, ведь ты так сильно похож на него. Тебе обязательно нужно вернуться. Твое место там. Мать знает об этом, да и ты сам тоже. Пообещай, что когда-нибудь непременно вернешься домой, Брат.

Джондалар молчал. Если он решится выбрать что-нибудь одно — путешествовать вместе с Тоноланом или вернуться домой без него, — ему в любом случае придется отказаться от того, чего ему никак не хотелось бы терять. Ему казалось, что до тех пор, пока он не примет решения, у него останется надежда получить и то и другое. А под обещанием вернуться подразумевалось, что брата с ним не будет.

— Пообещай мне, Джондалар.

Он не нашел предлога, под которым смог бы отказать брату в просьбе.

— Обещаю, — сказал он. — Я вернусь домой… когда-нибудь.

— Видишь ли, Братец, — с улыбкой проговорил Тонолан, — кто-то должен сообщить им о том, что мы добрались до устья реки Великой Матери. Я не смогу этого сделать, так что придется тебе взять это на себя.

— Почему не сможешь? Почему бы тебе не вернуться со мной?

— Мне кажется, Великая Мать взяла бы меня к Себе, еще когда мы оставались на реке, если бы не твои мольбы. Навряд ли тебе удастся меня понять, но я знаю, что скоро Она призовет меня к Себе, и я готов к этому.

— Ты будешь прилагать усилия к тому, чтобы погибнуть?

— Нет, Братец. — Тонолан улыбнулся. — В этом нет необходимости. Просто я знаю, что это случится. И я хочу, чтобы ты понял: меня это не страшит.

Джондалар почувствовал, как у него сжалось все внутри. С тех пор как Тонолан угодил в трясину, у него появилась непоколебимая уверенность в том, что жить ему осталось недолго. И его нынешняя улыбка ничуть не походила на прежнюю. Такое смирение пугало Джондалара куда сильнее, чем вспышки гнева. Тонолан утратил способность бороться, утратил желание жить.

— Тебе не кажется, что мы в долгу перед Бриши и обитателями Ивняковой Стоянки? Они кормили нас, дали нам одежду, оружие и все необходимое. И ты готов принять все это, не дав им ничего взамен? — Джондалар попытался рассердить брата, чтобы обрести хоть какую-то надежду. Ему показалось, что тот хитростью заставил его дать обещание вернуться и тем самым сложил с себя всякую ответственность. — Или тебе совершенно ясно, какую судьбу уготовила для тебя Великая Мать, и поэтому ты решил, что можешь думать только о самом себе? Для тебя уже не важно, что происходит со всеми остальными?

Тонолан улыбнулся. Он понимал, каково приходится Джондалару, и не сердился на него. Что почувствовал бы он сам, если бы Джетамио знала, что умрет, и сказала бы ему об этом?

— Джондалар, послушай меня. Мы с тобой были близки друг другу…

— Разве эта близость исчезла?

— Ну конечно же, нет, ведь ты можешь не притворяться передо мной, не стремиться идеально вести себя. Ты всегда так чуток, так заботлив…

— Да, я настолько хорош, что даже Серенио отвергла мое предложение, — горько усмехнувшись, сказал Джондалар.

— Она знала, что вскоре ты ее покинешь, и ей хотелось избежать лишних страданий. Если бы ты заговорил об этом раньше, она согласилась бы. И даже тогда, если бы ты попытался ее уговорить, она дала бы согласие, хоть и знала, что ты ее не любишь. Ты сам не хотел этого, Джондалар.

— Ну и почему же ты тогда так меня расхваливаешь? Клянусь Великой Дони, Тонолан, я хотел полюбить ее.

— Я верю тебе. Джетамио кое-чему меня научила, и мне хотелось бы поделиться этим с тобой. Любовь дается лишь тому, у кого душа открыта. Попробуй рискнуть, не надо ни от кого таиться. Порой тебе будет больно, но, если ты этого не сделаешь, ты никогда не станешь счастливым. Возможно, женщина, которую ты полюбишь, окажется совсем не такой, как ты ожидал, но это ничего не изменит, ты будешь любить ее такой, какая она есть.

— Я повсюду вас искала, — сказала Бриши и подошла к братьям. — Мы решили устроить пирушку на прощание, раз уж вы твердо решили покинуть нас.

— Мы в долгу перед всеми вами, Бриши, — сказал Джондалар, — вы ухаживали за мной, обеспечили нас всем необходимым. Мне хотелось бы отблагодарить вас, прежде чем отправиться в путь.

— Твой брат уже сделал это. Пока ты поправлялся, он каждый день ходил на охоту. Он склонен излишне рисковать, но ему везет. Вы никому здесь ничего не должны.

Джондалар повернулся к брату, и тот улыбнулся, глядя на него.

Глава 19

Весной долина оживала и все вокруг окрашивалось в яркие цвета, среди которых преобладали оттенки сочной зелени, но в этом году перемены в природе протекали так бурно, что Эйла слегка испугалась, и наступление нового времени года уже не вызвало у нее такого ликования, как прежде. Зима началась позже срока, но погода стояла холодная, и снегу выпало больше, чем обычно. В начале весны талые воды устремились к реке, и начался период буйного половодья.

Неистовый поток, хлынувший в узкое ущелье, обрушился на скалистые выступы с такой силой, что стены пещеры заходили ходуном. Уровень воды резко поднялся, и ее поверхность оказалась почти вровень с уступом на входе. Эйла сильно тревожилась за Уинни. Сама она в случае необходимости смогла бы выбраться в степи, но лошади, которая вскоре должна была родить, вряд ли удалось бы одолеть такой крутой подъем. Молодая женщина провела несколько дней подряд в невероятном напряжении, наблюдая за тем, как волны бурливого потока вздымаются все выше и выше, приближаясь к утесу, рассыпаются брызгами, налетев на него, и, клокоча, уносятся дальше. В местах, расположенных ниже по течению, чуть ли не половина долины скрылась под водой, и кусты, росшие на берегу реки, оказались полностью погребены под ее толщей.

Однажды, в то время когда разлившаяся река еще бушевала вовсю, Эйла неожиданно проснулась посреди ночи. Ее разбудил глуховатый треск, похожий на раскаты грома, донесшийся откуда-то снизу. Молодая женщина оцепенела от ужаса. Ей удалось выяснить, что случилось, лишь когда уровень воды в реке пошел на убыль. Оказалось, что огромный валун налетел на скалу и от удара содрогнулся весь скалистый массив, в котором находилась пещера, а отголоски грохота разнеслись по всей округе. Часть выступа обрушилась, и обломки рухнули на дно реки.

Когда на пути потока возникли новые препятствия, направление его изменилось. Образовавшийся пролом в скале заполнился водой, но берег при этом стал уже, а большую часть лежавших на нем костей, небольших камней и плавника унесло прочь. Валун, представлявший собой глыбу из той же породы, что и скалы в ущелье, остался лежать неподалеку.

Несмотря на то что во время половодья рельеф местности несколько изменился и некоторые из деревьев и кустов оказались вырваны с корнем, погибли лишь самые слабые из растений. Корни большинства многолетников сохранились в земле и дали новые побеги, а на освободившихся участках появилась молодая поросль. Вскоре шрамы, совсем недавно возникшие на поверхности земли и скал, скрылись под покровом растительности, и при взгляде на окружающий пейзаж могло показаться, будто он был таким всегда.

Эйла приспособилась к новым условиям. Она нашла замену каждому из камней и деревяшек, которыми пользовалась раньше. Но перемены наложили отпечаток на ее восприятие. Пещера и долина уже не казались ей очень надежным прибежищем. Всякий раз с приходом весны она словно оказывалась на перепутье, понимая, что, если она решится покинуть долину и отправиться на поиски Других, делать это нужно весной. Нельзя пускаться в путь, не имея достаточного запаса времени, ведь, если она не встретит никого из людей, ей придется где-то обосноваться и подготовиться к зиме.

Этой весной принять какое-либо решение оказалось еще труднее, чем прежде. После болезни ее стала пугать мысль о том, как бы лето не затянулось, а зима не нагрянула раньше срока, но она уже не считала, что, живя в пещере, может ничего не опасаться. За время болезни она со всей ясностью поняла, насколько опасно жить в одиночку, и с новой остротой почувствовала, как сильно ей не хватает общения с людьми. Даже когда животные, с которыми она подружилась, вернулись к ней, положение до конца не исправилось. При всей теплоте возникших между ними отношений общение с ними ограничивалось определенными рамками. Она не могла поделиться с ними своими идеями или опытом, а ведь порой ей очень хотелось рассказать о каких-то событиях, о радости, которую доставило ей новое открытие или достижение, и увидеть понимающий взгляд собеседника. Рядом с ней не было никого, кто помог бы ей справиться со страхом или горем, но она не была уверена, что готова ради безопасности и возможности общаться поступиться свободой и независимостью.

Ей удалось осознать, сколько ограничений связывало ее прежде, лишь впервые ощутив вкус свободы. Ей нравилось во всем поступать по собственному разумению, а ведь в памяти ее не сохранилось воспоминаний ни о людях, среди которых она родилась, ни о той жизни, которую она вела до тех пор, пока ее не подобрали члены Клана. Она не знала, чего от нее потребуют Другие, но решила, что есть вещи, от которых она ни в коем случае не станет отказываться. Взять, например, хоть Уинни. Она ни за что больше не расстанется с лошадью. Охота — дело другое, она могла бы перестать охотиться, но что, если они запретят ей смеяться?

Существовал и другой вопрос, по сравнению с которым все прочие казались менее значительными, хоть она и старалась отмахнуться от него. А вдруг Другие, даже если она их разыщет, откажутся ее принять? Вполне вероятно, что людям из Клана Других не придется по вкусу женщина, которая будет настаивать на том, чтобы ее повсюду сопровождала лошадь, на своем праве охотиться и смеяться, но вдруг они отвергнут ее даже в том случае, если она проявит готовность отказаться от всего этого? До тех пор пока она не встретится с ними, у нее будет оставаться хоть какая-то надежда. Но вдруг ей придется провести в одиночестве всю свою жизнь?

Мысли такого рода донимали ее с тех самых пор, когда начали таять снега, и она вздохнула с облегчением, обнаружив вескую причину для того, чтобы повременить с принятием решения. Уинни сможет покинуть долину лишь после родов. Эйла знала, что жеребята обычно появляются на свет весной. Как опытная знахарка, не раз принимавшая роды у женщин, она понимала, что конец срока близится, и внимательно следила за кобылкой. Она не брала ее с собой на охоту, но часто выезжала на ней на прогулки, чтобы лошадка смогла поразмяться.

— По-моему, Стоянка племени Мамутои осталась где-то в стороне, Тонолан. Мы забрались слишком далеко на восток, — сказал Джондалар. Они с братом решили, что пора пополнить запасы мяса, и направились по следу гигантских оленей.

— А мне кажется… Смотри! — Они неожиданно набрели на самца с большими развесистыми рогами, и Тонолан взмахнул рукой, указывая на него. Джондалар подумал, что олень наверняка почуял неладное, и ожидал услышать трубный сигнал тревоги. Но прежде, чем вожак успел предупредить стадо об опасности, молодая лань бросилась бежать в ту сторону, где стояли они с братом, и Тонолан, который многому научился у людей племени Мамутои, метнул копье с кремневым наконечником, нацелившись таким образом, чтобы оно вонзилось в тело между ребер. Он не промахнулся, и лань упала на землю чуть ли не прямо к их ногам.

Не успели они и глазом моргнуть, как тут же выяснилось, почему самец пребывал в такой тревоге, а лань чуть ли не сама кинулась на копье. Оба замерли, увидев, что к ним приближается пещерная львица. Казалось, на мгновение хищница опешила, удивившись тому, что лань упала прежде, чем на нее напали. Но она тут же оправилась от изумления, обнюхала лань, убедилась в том, что она мертва, встала над ней, вцепилась зубами в холку и потащила ее прочь.

— Львица украла нашу добычу! — возмущенно воскликнул Тонолан.

— Львица тоже выслеживала оленей, и, если она решила, что добыча принадлежит ей, я не стану с ней спорить.

— Ну а я стану.

— Не говори чепухи, — фыркнул Джондалар. — Ты не сможешь отобрать лань у пещерной львицы.

— Я смогу хотя бы попытаться.

— Оставь ее в покое, Тонолан. Мы отыщем других оленей, — сказал Джондалар, пытаясь остановить брата, который уже пошел следом за львицей.

— Я только посмотрю, куда она ее потащит. По-моему, эта львица не живет в прайде, ведь иначе ее сородичи уже собрались бы вокруг лани. Мне кажется, это одиночка и она хочет спрятать добычу от других львов. Давай посмотрим, куда она отправится. Рано или поздно ей придется отлучиться, и тогда мы разживемся свежим мясом.

— Мне не нужны куски добычи, принадлежащей пещерной львице.

— Это вовсе не ее добыча, а моя. Она уволокла лань вместе с моим копьем.

Джондалар понял, что спорить бесполезно. Вскоре они увидели, как львица направилась в ущелье, заканчивавшееся тупиком, на дне которого лежало множество камней, скатившихся вниз по склонам. Они принялись ждать. Как и предсказывал Тонолан, через некоторое время львица выбралась из ущелья и скрылась вдали. Тонолан направился туда.

— Прошу тебя, не ходи! Никому не известно, когда львице вздумается вернуться.

— Я только возьму свое копье и, может быть, отрежу пару кусков мяса. — Тонолан уже добрался до края обрыва и начал спускаться по осыпающемуся склону. Джондалар нехотя последовал за ним.

Эйла так хорошо изучила земли, расположенные к востоку от долины, что они перестали вызывать у нее какой-либо интерес, особенно с тех пор, как она отказалась от поездок на охоту. На протяжении нескольких дней подряд погода была дождливой и пасмурной, и когда наконец поутру в просвете между облаками засияло приветливое солнце и Эйла собралась покататься верхом, мысль о том, чтобы вновь отправиться в надоевшие места, показалась ей невыносимой.

Навьючив на лошадь корзины и прикрепив жерди для волокуши, она спустилась по крутой тропинке, ведя за собой Уинни, и обогнула выступ, который стал менее массивным. Эйла решила не выбираться в степи и совершить поездку по долине. В том месте, где долина кончалась и река сворачивала к югу, взгляду ее открылся крутой каменистый склон, по которому ей когда-то пришлось взобраться, чтобы осмотреть земли, расположенные в западной стороне, но она решила, что такой подъем чересчур тяжел для лошади. Впрочем, ей захотелось отправиться дальше и поискать более подходящую дорогу в западные края. Продвигаясь в южном направлении, она с живым интересом вглядывалась во все вокруг. Это были новые для нее места, и она подивилась тому, что прежде ей ни разу не пришло в голову побывать здесь. Она заметила, что склон стал более пологим, и, заприметив подходящее место для переправы, развернула Уинни. Вскоре они оказались на другом берегу.

Все тот же ландшафт — плоская, поросшая травами земля. Здешние степи отличались от восточных лишь незначительно, но в Эйле проснулось любопытство. Вскоре они оказались в местах с более разнообразным рельефом, им стали попадаться ущелья с неровными краями и холмы с плоской вершиной и крутыми склонами. Эйла и не предполагала, что они заберутся так далеко. Приближаясь к ущелью, она решила, что уже пора бы повернуть назад, но в этот момент послышались звуки, от которых у нее похолодела кровь в жилах, а сердце отчаянно забилось в груди: громогласный рев пещерного льва и истошный вопль человека.

У Эйлы застучало в ушах, и она остановила лошадь. Прошло очень много времени с тех пор, как ей в последний раз довелось услышать человеческий голос, но она поняла, что кричит именно человек, и почувствовала, что они с ним одного племени. На нее напала оторопь, и она утратила способность рассуждать здраво. Этот крик прозвучал как мольба о помощи, на которую она не могла не откликнуться, но вступить в схватку с пещерным львом, поставив под угрозу жизнь Уинни, было бы безумием.

Лошадка почувствовала, в каком смятении пребывает молодая женщина, и повернула к ущелью, хотя Эйла не побуждала ее к этому. Оказавшись неподалеку от края ущелья, Эйла спешилась и окинула взглядом каньон. Он заканчивался тупиком, упираясь в каменистый склон. Она услышала, как рычит пещерный лев, и разглядела рыжую гриву. Только теперь она отдала себе отчет в том, что Уинни совсем не испугалась, и поняла почему.

— Это же Вэбхья, Уинни, это Вэбхья!

Эйла бегом спустилась на дно ущелья, даже не подумав о том, что рядом могут находиться другие львы и что Вэбхья уже не малыш, а могучий взрослый лев. Она узнала в нем Вэбхья, все прочее ничуть ее не волновало. Этот пещерный лев не вызывал у нее страха. Пробираясь меж лежавших повсюду камней, она направилась к нему. Лев повернул голову и рыкнул на нее.

— Перестань, Вэбхья, — скомандовала она, сопроводив условный жест словами. Он заколебался, но Эйла уже подбежала к нему и оттолкнула его в сторону, чтобы посмотреть, кто стал его добычей. Лев не стал противиться: эта женщина была ему хорошо знакома и она действовала с непререкаемой уверенностью. Он подпустил ее к добыче, совсем как в прежние времена, когда она изъявляла желание освежевать тушу или отрезать кусок мяса для себя. Вдобавок он не испытывал голода: ему вполне хватило мяса гигантского оленя, которого притащила львица. Он накинулся на человека лишь потому, что тот вторгся на его территорию, а затем приостановился. Он не воспринимал людей как тех, на кого можно охотиться: от них пахло почти так же, как от вырастившей его женщины, которая по-матерински заботилась о нем и охотилась вместе с ним.

Эйла увидела на земле два тела и опустилась на колени, чтобы осмотреть их. Она действовала как полагалось целительнице, но ощущала при этом удивление и любопытство. Она понимала, что перед ней двое мужчин, но они оказались первыми людьми из племени Других, с которыми ей довелось столкнуться в сознательном возрасте. Раньше ей никак не удавалось представить себе, как они выглядят, но стоило ей увидеть этих двоих, как она тут же поняла, почему Ода утверждала, что люди из племени Других похожи на нее.

Эйла с первого взгляда догадалась, что мужчине с темными волосами уже ничем нельзя помочь. Он лежал в неестественной позе — у него была сломана шея. Оставшиеся на горле следы от зубов поведали ей, как все произошло. И хотя ей никогда прежде не доводилось встречаться с этим человеком, его гибель опечалила ее. На глазах у нее выступили слезы. Разумеется, она не питала к нему привязанности, но ей показалось, будто она утратила нечто бесценное, не успев даже соприкоснуться с ним. Она так давно мечтала повстречаться с кем-нибудь из соплеменников, и наконец это произошло, но перед ней лишь бездыханное тело.

Эйле хотелось похоронить его как полагается, но, осмотрев второго из мужчин, она поняла, что ей не удастся этого сделать. Мужчина с золотистыми волосами еще дышал, хотя из рваной раны на ноге хлестала кровь и с каждой минутой его шансы на то, чтобы остаться в живых, уменьшались. Надо постараться как можно быстрее доставить его в пещеру, где она сможет обработать рану. А хоронить второго некогда.

Пока она накладывала жгут, чтобы остановить кровотечение, пустив в ход ремни от пращи и подложив плоский камешек, чтобы увеличить давление, Вэбхья принялся обнюхивать темноволосого человека. Эйла отпихнула его прочь. «Знаю, Вэбхья, он умер, — подумала она, — но его тело тебе не достанется». Соскочив с уступа, пещерный лев направился к расщелине в скалах, где он спрятал тушу оленя, намереваясь проверить, на месте ли она. Услышав знакомое рычание, Эйла поняла, что он вот-вот примется за еду.

Когда кровотечение уменьшилось, Эйла свистом подозвала Уинни и принялась за сборку волокуши. Уинни изрядно нервничала, и Эйла вспомнила, что у Вэбхья есть подруга. Она приласкала лошадь, чтобы та хоть немного успокоилась. Внимательно осмотрев крепкую плетеную циновку, прикрепленную к жердям, она решила, что человек с золотистыми волосами вполне уместится на ней. Но что же делать со вторым? Ей не хотелось оставлять тело львам на растерзание.

Снова взобравшись вверх по склону, она заметила, что камни на краю каньона невдалеке от того места, где он заканчивался тупиком, не очень-то крепко держатся в земле. Позади большого валуна, который без труда можно столкнуть вниз, возвышалась целая куча обломков породы. Внезапно она вспомнила, как хоронили Айзу. Тело старой целительницы бережно опустили на дно неглубокой впадины в полу пещеры, а затем засыпали его камнями. Вспомнив об этом, Эйла поняла, как нужно поступить. Она перетащила тело темноволосого человека в конец каньона, туда, где его можно будет укрыть осыпью.

Вэбхья вернулся, чтобы посмотреть, чем она занимается. Его морда была испачкана в крови оленя. Он отправился следом за Эйлой ко второму мужчине и принялся обнюхивать его. Эйла подтащила раненого к краю уступа, под которым топталась в ожидании пугливая лошадь и где находилась волокуша.

— Ну-ка уйди с дороги, Вэбхья!

Когда она попыталась переложить раненого на циновку, веки его затрепетали и он застонал от боли, а затем снова закрыл глаза. Эйла даже порадовалась тому, что он потерял сознание. Весил он немало, и ему пришлось бы сильно мучиться от боли во время долгого и нелегкого пути к пещере. Поместив его наконец в волокушу, Эйла отправилась в конец каньона, прихватив с собой длинное копье с толстым древком, и взобралась наверх. Поглядев на распростертое внизу тело, она подумала: как грустно, что он умер. Прислонив копье к большому камню, чтобы высвободить руки, она обратилась к миру духов на языке жестов, как было принято среди людей Клана.

Ей довелось видеть, как Креб, старый Мог-ур, чьи движения отличались красотой и выразительностью, взывал к духам, препоручая их заботам умершую Айзу. Когда Эйла обнаружила тело Креба в пещере после землетрясения, она постаралась как можно точнее повторить сакральные жесты, хоть и не понимала до конца их значения. Не так уж это и важно, ведь она знает, для какой цели они предназначены. На нее нахлынул поток воспоминаний, слезы навернулись на глаза, но она продолжала двигаться, совершая прекрасный безмолвный ритуал над телом незнакомца, препровождая его душу в мир иной.

Затем, используя копье в качестве рычага — точно так же она пустила бы в ход палку, чтобы приподнять бревно или выковырнуть корень из земли, — она подтолкнула валун к краю обрыва и, отскочив в сторону, увидела, как обломки породы обрушились вниз и погребли под собой тело человека.

Пыль еще толком не улеглась, а она уже повела Уинни прочь из ущелья. Затем она вскочила верхом на лошадь, и они пустились в долгий обратный путь к пещере. Пару раз они останавливались, и Эйла подходила к волокуше, на которой лежал мужчина. Пришлось немного задержаться, чтобы накопать свежих корней окопника. Ей очень хотелось поскорее доставить его в пещеру, но она боялась, как бы не переутомилась Уинни. Когда они наконец переправились через реку, обогнули поворот и впереди показался скалистый выступ, Эйла вздохнула с облегчением. Но до конца поверить в то, что ей удалось довезти мужчину живым до пещеры, она смогла, лишь соскользнув на землю, чтобы изменить положение жердей перед тем, как подняться по крутой тропе.

Не отцепляя волокушу, она завела Уинни в пещеру и развела огонь, чтобы согреть воды, и лишь затем отвязала лежавшего без сознания мужчину от циновки и перетащила его на свою постель. Она распрягла лошадь, ласково погладила ее, выражая свою благодарность, а потом осмотрела запасы лекарственных трав и выбрала те, которые намеревалась пустить в ход. Прежде чем приступить к приготовлению снадобий, она глубоко вздохнула, и рука ее потянулась к амулету.

Ей не удалось как следует сосредоточиться и обратиться к своему тотему с четкой и ясной просьбой — в душе ее зародились неясные надежды и какое-то странное беспокойство, — но она передала, что ей требуется помощь. Ей хотелось, чтобы могущественный тотем поддержал ее и помог вылечить этого человека. Она знала, что должна спасти его, что для нее это бесконечно важно, хоть и не понимала почему. Он должен остаться в живых во что бы то ни стало.

Она подбросила хворосту и опустила палец в кожаный сосуд с водой, подвешенный над огнем, чтобы узнать, сильно ли она нагрелась. Когда над водой начал подниматься пар, она насыпала в сосуд лепестки ноготков, а затем наконец подошла к лежавшему без сознания человеку. Заметив, как изорвана его одежда, она поняла, что у него на теле есть и другие раны, помимо той, что зияла на правом бедре. Придется его раздеть, но как бы это сделать? На нем не просто обмотанная вокруг тела шкура, скрепленная ремнями.

Присмотревшись повнимательнее, Эйла увидела, что его одежда сделана из кусков кожаных и меховых шкур, имеющих определенную форму и скрепленных меж собой при помощи шнура так, чтобы руки, ноги и туловище удобно помещались внутри. Она пригляделась к местам соединений. Ей пришлось разрезать его штаны, чтобы обработать рану на ноге, и она решила, что теперь следует поступить так же. Вспоров верхнее одеяние, она изумилась, обнаружив под ним другое, совершенно не похожее на все, что ей доводилось видеть прежде. Прикрепленные к нему обломки ракушек, кости и звериные клыки образовывали нечто вроде узора. «Может, это своего рода амулет», — подумала она. Ей не хотелось разрезать его, но другого выхода она не нашла. Эйла постаралась сделать все очень аккуратно, чтобы не сильно его испортить.

Под разукрашенным одеянием она обнаружила еще одно, прикрывавшее нижнюю часть туловища. Это походило на мешок с продернутым по верхней кромке шнуром, позволявшим ему удержаться на поясе, с двумя раструбами для ног и прорехой спереди, один край которой заходил на другой. Ей пришлось разрезать и его. Раздевая незнакомца, она отметила, что он, безусловно, принадлежит к мужскому полу. Эйла сняла жгут и осторожно стянула кусок пропитавшейся кровью и огрубевшей кожи с поверхности рваной раны. По пути к пещере она несколько раз развязывала жгут, прижимая артерии пальцами, чтобы избежать больших потерь крови и в то же время отчасти восстановить кровообращение в ноге. При использовании жгута необходимо принимать ряд дополнительных мер, а иначе раненый может лишиться конечности.

Она вновь призадумалась, увидев, что он обут в чулки, выкроенные таким образом, чтобы ногам в них было удобно, а затем перерезала шнурки и ремешки, которыми они крепились к ноге, и сняла их. Из раны на бедре опять потекла кровь, но не очень сильно, и Эйла быстренько осмотрела мужчину, чтобы определить, насколько серьезны повреждения. Остальные царапины и порезы оказались поверхностными, но и они могли загноиться. Ссадины, оставленные когтями льва, к сожалению, часто воспалялись, это случалось, даже когда Вэбхья доводилось слегка ее оцарапать. Но беспокоиться об этом заранее не имело смысла, в первую очередь нужно было заняться раной на ноге. Вдобавок Эйла заметила у него на голове большую шишку: видимо, он ударился при падении, когда лев набросился на него. Она не успела ощупать ее и определить, не поврежден ли череп: кровь снова хлынула из раны мощной струей.

Зажав рукой артерию в паху, она обмакнула в теплый настой лепестков календулы тщательно выделанную шкурку кролика, которую ей в свое время пришлось долго скрести и растягивать, чтобы она стала мягкой, и принялась промывать рану. Эта жидкость обладала вяжущими и противовоспалительными свойствами и могла пригодиться позже для обработки более мелких ссадин. Эйла постаралась как следует прочистить рану по краям и внутри, не жалея целебного отвара. Она заметила разорванную мышцу на бедре под слоем рассеченной кожи, присыпала рану густым слоем порошка из корней герани и увидела, как кровь мгновенно свернулась.

Придерживая одной рукой артерию в паху, Эйла промыла в воде корень окопника, затем разжевала его и выплюнула кашицу в горячий отвар лепестков календулы, чтобы потом поставить влажную припарку прямо на открытую рану. Она попыталась вернуть на место разорванную мышцу и соединить края раны, но, как только она убрала руки, рана опять раскрылась и мышца соскользнула вбок.

Эйла проделала то же самое еще раз, но толку не добилась. Она решила, что, даже если она чем-нибудь обмотает ногу, это не поможет, а ей хотелось, чтобы рана зажила как следует, чтобы этот человек не стал калекой на всю жизнь. «Ах, если бы я могла сидеть рядом с ним, придерживая края раны до тех пор, пока они не срастутся», — подумала она, чувствуя себя беспомощной и сожалея, что не может попросить совета у Айзы. Старая целительница наверняка не растерялась бы, хотя Эйла не могла припомнить, чтобы та когда-нибудь объясняла ей, как нужно действовать в подобной ситуации.

Но тут ей вспомнилось, что ответила Айза, когда она спросила, как же она сможет стать целительницей из рода Айзы. «Ведь на самом деле я не твоя дочь, — сказала тогда Эйла — У меня нет твоей памяти, и я толком не понимаю, что это за память, которая есть у каждого из вас».

Айза объяснила, что целительницы из ее рода пользуются наибольшим уважением потому, что они искуснее других. Каждая из матерей делилась со своей дочерью всем, что было известно ей самой. Эйлу обучала Айза, и она постаралась передать ей как можно больше знаний. Возможно, Эйла переняла не все из известных ей навыков, но это не страшно, поскольку она наделена особым даром. «Хоть у тебя и нет такой памяти, как у нас, дитя мое, — сказала тогда Айза, — ты обладаешь способностью думать, понимать… и ты всегда сообразишь, как помочь тому, кто в этом нуждается».

«Как же мне помочь сейчас этому человеку?» — подумала Эйла. Она огляделась по сторонам, и, когда на глаза ей попалась одежда, которую она сняла с незнакомца, кое-что привлекло ее внимание. Она взяла в руки предмет одежды, предназначенный для того, чтобы прикрывать нижнюю часть туловища, состоявший из кусков кожи, скрепленных тонким шнуром, сделанным из сухожилия животного. Она разъединила куски, чтобы выяснить, каким образом они прилажены друг к другу, и увидела дырочки на каждой из сторон, через которые шнур продевался, а потом затягивался поплотнее.

Примерно так же поступала и сама Эйла, изготавливая сосуды из бересты. Она прокалывала дырочки по краям, продевала в них жилку и завязывала ее узелком. Нельзя ли сделать то же самое с кожей на ноге и скрепить края раны до тех пор, пока она не зарастет?

Она тут же вскочила на ноги и достала предмет, походивший на коричневую палку, — длинный кусок оленьего сухожилия, засохшего и отвердевшего. Взяв круглый гладкий камень, Эйла принялась стучать по сухожилию, пока оно не распалось на длинные пряди белых коллагеновых волокон, а затем высвободила одну тонкую полоску и обмакнула ее в настой лепестков календулы. Подобно коже, жилы, если их намочить, становятся гибкими, а высыхая, затвердевают, если не подвергнуть их специальной обработке. Заготовив несколько жилок, Эйла пригляделась к имевшимся у нее ножам и резцам, пытаясь выбрать наиболее подходящее орудие для того, чтобы проделать в коже человека крохотные дырочки. И тут она вспомнила о заостренных тонких щепках, которые ей удалось собрать после того, как в одно из деревьев ударила молния. Айза использовала такие щепки для вскрытия нарывов, пузырей и волдырей, которые нужно было прочистить. Они прекрасно подойдут для того, что она задумала.

Эйла смыла скопившуюся в ране кровь и на мгновение заколебалась, не зная, как лучше взяться за дело. Когда она проткнула щепкой кожу, мужчина вздрогнул и что-то забормотал. Придется действовать попроворнее. Она продернула кусочек жилы через дырочку на одном краю, затем на другом, осторожно потянула за концы и завязала их узелком.

Эйла решила не делать очень много узелков, поскольку не была уверена, что потом ей удастся вытащить куски жилы. Она завязала четыре узелка, а потом добавила еще три, чтобы водворить разорванную мышцу на место. Благополучно справившись с этой задачей, Эйла улыбнулась, подумав о том, как забавно выглядят узелки на теле человека. Но меж тем она добилась своего: мышца заняла правильное положение, края раны больше не расходятся. Если она не загноится и заживет как следует, этот мужчина сможет свободно двигаться. По крайней мере теперь у него на это куда больше шансов, чем прежде.

Эйла поставила припарку из корня окопника и обернула ногу куском мягкой кожи. Затем она тщательно промыла другие ссадины и царапины, находившиеся в основном в области груди и правого плеча. Ее беспокоила шишка на голове, но кожа в том месте, на котором появилось вздутие, осталась цела. Она приготовила настой цветов арники, приложила к шишке влажный компресс и закрепила его, обвязав голову полоской кожи.

Только после этого она решила, что может немного отдохнуть. Когда мужчина проснется, она даст ему другие лекарства, но на данный момент она сделала все, что могла. Эйла прикоснулась к коже, в которую была обернута его нога, чтобы разгладить крохотную складку, и впервые позволила себе хорошенько рассмотреть его.

Мускулы у него крепкие, хоть и не такие мощные, как у мужчин из Клана, а ноги поразительно длинные. Курчавые золотистые волосы на груди, а руки покрыты мягким пушком. Кожа у него светлая, и волосы на теле светлее и тоньше, чем у мужчин, которых ей доводилось встречать. Он выше ростом и стройнее, чем они, но ничем особенным от них не отличается. Половой член среди золотистых завитков. Эйла подалась вперед, чтобы притронуться к ним пальцами и попробовать, какие они на ощупь, но остановилась, заметив меж ребер свежий шрам и следы кровоподтека. Похоже, он едва-едва успел оправиться от предыдущей раны.

Интересно, кто его лечил? Из каких краев он явился сюда?

Эйла наклонилась, чтобы получше разглядеть его лицо. По сравнению с лицами мужчин из Клана оно казалось плоским. Мышцы рта расслаблены, губы довольно-таки полные, но челюсти не так сильно выдаются вперед. Резко очерченный подбородок со впадинкой посредине. Эйла притронулась к своему подбородку, вспомнив, что у всех членов Клана, кроме ее сына, он был едва намечен. Нос обычной формы — узкий, с выраженной переносицей, но меньше по размеру. Глаза у него закрыты. Они широко посажены и кажутся очень выпуклыми. Хотя нет, просто их не затеняют мощные надбровные дуги. Высокий ровный лоб, несколько легких морщинок, придающих лицу встревоженное выражение. Эйле показалось, что он сильно выпячен вперед, ведь раньше она видела только лица людей из Клана. Она положила руку ему на лоб, затем поднесла ее к своему. Одинаковые! До чего же странной должна была казаться ее внешность членам Клана.

Волосы у него прямые и длинные. Часть до сих пор стянута на затылке кожаным шнурком, а остальные выбились из пучка и спутались. Какой красивый золотистый цвет! «Они как у меня, — подумала Эйла, — только посветлей. Почему-то мне кажется, что я уже где-то их видела». И тут она, к невероятному своему изумлению, вспомнила, где именно. Во сне! В тот раз, когда ей приснился мужчина из племени Других! Ей не удалось разглядеть его лицо, но волосы у него были как раз такого цвета!

Она укрыла мужчину, быстрым шагом вышла из пещеры и с удивлением заметила, что еще совсем светло и, судя по положению солнца, полдень миновал не так уж и давно. Ей казалось, что прошло гораздо больше времени, ведь произошло столько событий и ей пришлось затратить столько умственных, физических и душевных сил. Эйла попыталась хоть немного разобраться в собственных мыслях, придать им некоторую упорядоченность, но они не слушались и продолжали кружить вихрем у нее в голове.

Почему она решила отправиться сегодня на запад? Почему она оказалась неподалеку как раз в тот момент, когда раздался его крик? И как могло случиться, что из всех пещерных львов, бродивших по степям, в ущелье ей повстречался именно Вэбхья? Наверное, ее тотем привел ее в те места. А как же сон, в котором ей приснился мужчина со светлыми волосами? Неужели это тот самый человек? Почему он вдруг оказался там? Она понимала, что теперь ее жизнь изменится, хоть и не знала, какую роль в ней сыграет этот мужчина. Но ей наконец довелось увидеть лицо человека из племени Других.

Уинни подошла к ней со спины, ткнулась носом в руку, и Эйла обернулась. Лошадь положила голову ей на плечо, и Эйла, вскинув руки, обвила ими шею Уинни, а затем прижалась к ней головой и замерла, ощущая тепло и близость лошади, думая об образе жизни, который стал для нее привычным, и о будущем, внушавшем ей некоторую тревогу. Затем она погладила и приласкала кобылку и почувствовала, как жеребенок зашевелился в ее брюхе.

— Осталось уже совсем недолго, Уинни. Как хорошо, что ты помогла мне доставить его сюда. В одиночку я бы ни за что с этим не справилась.

«Надо бы пойти проверить, все ли в порядке», — подумала она, боясь, как бы с ним чего-нибудь не случилось за время ее недолгой отлучки. Он лежал в той же позе, что и прежде, но Эйла продолжала сидеть рядом с ним, прислушиваясь к его дыханию, не в силах отвести от него глаз. Внезапно она заметила нечто крайне необычное: у него не было бороды! А ведь у всех мужчин из Клана были большие темные бороды. Неужели у мужчин из племени Других не растет борода?

Проведя рукой по его подбородку, она почувствовала, как колется отросшая щетина. Борода у него есть, но совсем короткая. Эйла в недоумении покачала головой. Как молодо он выглядит. Внезапно ей показалось, что этот рослый, мускулистый мужчина скорее похож на мальчика.

Он повернул голову, застонал и что-то забормотал. И хотя речь его звучала невнятно, у Эйлы возникло смутное ощущение, что она должна быть понятна ей. Ощупав его лоб и щеки, она поняла, что у него начался жар. «Надо бы как-то напоить его отваром ивовой коры», — подумала она и поднялась с места.

Доставая кору, Эйла еще раз окинула взглядом свои запасы лекарственных трав. Она собирала их, даже не задумываясь о том, что они вряд ли понадобятся кому-нибудь, кроме нее самой, действуя по привычке, и теперь порадовалась тому, что у нее такая обширная аптека. Ей не удалось обнаружить ни в долине, ни в степях кое-каких растений, произраставших в изобилии неподалеку от Пещеры, где жили члены Клана, но и теми, которые она сумела найти, вполне можно было обойтись. Она заготовила и некоторые из трав, росших в южной стороне и встретившихся ей впервые. Айза научила ее, как распознать среди незнакомых растений те, что можно использовать как лекарство или употреблять в пищу, но Эйла решила, что не стоит применять их для лечения незнакомца, поскольку их свойства известны ей не до конца.

Помимо ивовой коры, она взяла растение, о полезных качествах которого она знала с давних пор. Его широкие листья с двумя острыми зубчиками на конце росли у основания мохнатого стебля, а не по всей его длине, на верхушке которого находилась шапка мелких цветков — белых, когда Эйла сорвала их, а теперь засохших и побуревших. Оно так сильно походило на репешок, что Эйла приняла его за одну из разновидностей семейства репейниковых, но целительница, повстречавшаяся ей на Сходе Клана, называла его «костоправом» и применяла его при повреждениях костей. Эйла использовала это растение как средство для снятия жара, но его нужно было варить долго, до тех пор пока не образуется густой сироп, который вызывал обильный пот. Зная о том, что это сильнодействующее средство, Эйла решила, что не станет давать его мужчине, ослабевшему от кровопотери, без крайней необходимости, но все же приготовила его на всякий случай.

Внезапно она вспомнила про люцерну. Свежесорванные листья этого растения, замоченные в горячей воде, способствуют повышению свертываемости крови. И она растет в поле неподалеку. Еще надо напоить его мясным бульоном, чтобы у него прибавилось сил. Она снова стала рассуждать как целительница, оправившись от минутной растерянности. С самого начала все ее действия подчинялись одной-единственной мысли, занимавшей главное место в ее сознании: этот человек должен остаться в живых.

Ей удалось заставить его выпить немного отвара ивовой коры, приподняв ему голову и положив ее к себе на колени. Веки его затрепетали, и он что-то пробормотал, но так и не пришел в сознание. Кожа в местах, где были царапины и ссадины, покраснела и стала горячей, а нога сильно распухла. Она поставила свежую припарку и сменила компресс на голове, где вздутие уже стало поменьше. Наступил вечер, а тревога в ее душе все росла и росла. Эйла пожалела о том, что рядом с ней нет Креба, который умел призывать на помощь духов и делал это всякий раз, когда Айза бралась кого-то лечить.

Когда стемнело, мужчина начал метаться на постели, размахивая руками и выкрикивая разные слова. Одно из них повторялось особенно часто, и его сопровождали другие, звучавшие как предостережение. Эйла предположила, что это имя скорее всего имя второго мужчины. Около полуночи она взяла ребро оленя с выдолбленной на одном из его концов ложбинкой и принялась поить незнакомца вытяжкой из репяшка. Ощутив сильную горечь, он открыл глаза, но в их темных глубинах Эйла не заметила ни проблеска осмысленности. После этого ей с куда большей легкостью удалось напоить его настоем дурмана, — похоже, ему хотелось промыть рот, чтобы избавиться от горького привкуса. «Какая удача, — подумала Эйла, — что дурман, который снимает боль и действует как снотворное, растет неподалеку от долины».

Она провела без сна всю ночь, дожидаясь, когда жар спадет, но кризис миновал лишь незадолго до рассвета. Эйла смыла пот прохладной водой, сменила повязки и прикрыла мужчину чистыми шкурами. Сон его стал спокойнее. Она прикорнула рядом, устроившись на меховой шкуре.

Внезапно в глаза ей ударил яркий солнечный свет, проникший в пещеру через входное отверстие. Она не сразу поняла, что ее разбудило. Повернувшись на бок, она увидела мужчину и тут же вспомнила обо всем, что произошло накануне. Похоже, ему стало лучше, во всяком случае, спал он безмятежно. И тут Эйла услышала, как тяжело дышит Уинни. Вскочив на ноги, она подошла к лошади.

— Уинни, — взволнованно спросила она, — что, уже началось?

Ответа на ее вопрос не потребовалось. Эйле доводилось принимать роды у женщин, и сама она родила сына, но ей ни разу не приходилось оказывать помощь лошадям. Уинни сама знала, что нужно делать, но, судя по всему, присутствие и сочувствие Эйлы были ей приятны. Лишь в самом конце, когда голова и передние ноги жеребенка уже оказались на виду, Эйла взялась помочь и вытащила его наружу. Уинни принялась вылизывать коричневую, покрытую тонким пушком шкурку новорожденного, и Эйла радостно заулыбалась, глядя на них.

— Впервые вижу, чтобы кто-то принимал роды у лошади, — сказал Джондалар.

Услышав его голос, Эйла резко обернулась и увидела, что мужчина приподнялся, опершись на локоть, и смотрит на нее.

Глава 20

Эйла не могла отвести глаз от мужчины. Она ничего не могла с собой поделать, хоть и знала, что ведет себя невежливо. Она успела разглядеть его, пока он спал или лежал без сознания, но видеть его бодрствующим — совсем другое дело. У него синие глаза!

Эйла знала, что у нее они тоже синие: ей так часто напоминали об этом, и она видела собственное отражение в воде. Но у всех людей из Клана глаза были карие. Ей ни разу в жизни не доводилось видеть человека с синими глазами, а у этого мужчины они вдобавок отличались такой яркостью и насыщенностью цвета, которые, казалось, могли только присниться во сне.

Эти синие глаза заворожили ее, она застыла, не в силах пошевельнуться, и лишь через некоторое время заметила, что ее бьет дрожь. Внезапно она поняла, что смотрит прямо ему в лицо. Она покраснела, смутилась и поспешно отвернулась. Женщине не положено смотреть мужчине в лицо, не говоря уже о том, чтобы пристально его разглядывать, тем более что они с ним не знакомы.

Эйла уставилась себе под ноги, пытаясь прийти в себя. «И что только он обо мне подумает!» Но она провела так много времени вдали от людей и впервые на своей памяти увидела человека из племени Других. Ей хотелось смотреть на него без конца — видеть живое человеческое существо, да к тому же такое необычное, казалось ей блаженством. Но ей хотелось, чтобы он хорошо к ней относился. Обидно будет, если она с самого начала все испортит, дав волю любопытству.

— Прости, я не хотел смутить тебя, — сказал Джондалар, пытаясь понять, застенчива ли она. Она не ответила. Джондалар сдержанно улыбнулся и тут сообразил, что произнес эту фразу на языке Зеландонии. Он перешел на язык Мамутои, но она все молчала, и он сказал то же самое на языке Шарамудои.

Эйла стояла, украдкой поглядывая на него. Так поступали женщины, ожидая, когда мужчина жестом позволит им подойти поближе. Но он не делал никаких жестов. Во всяком случае, она не заметила тех, что были бы ей понятны. Он только произносил слова, ни одно из которых ничем не напоминало звуки, которые издавали люди из Клана. Их речь звучала гортанно и прерывисто, а слова, которые произносил этот человек, сливались воедино, и она не могла определить, где кончается одно и начинается другое. Его низкий, раскатистый голос показался ей приятным, но, слушая его, она пришла в отчаяние. Ее не покидало ощущение, что понять человека из племени Других все же можно, но ей это никак не удавалось.

Она все ждала, когда же он подаст общепринятый сигнал, но ожидание сильно затянулось, и она вконец растерялась. Затем она вспомнила, что на первых порах ее жизни в Клане Кребу пришлось учить ее разговаривать. Он сказал, что поначалу она могла только издавать звуки, наверное, потому, что Другие ничего, кроме них, в речи не используют. Неужели этому человеку не известен ни один из жестов? В конце концов Эйла поняла, что ждать, когда он подаст какой-нибудь знак, бесполезно и ей придется найти другой способ, чтобы объясняться с ним, чтобы по крайней мере заставить его принимать приготовленные лекарства.

Джондалар совершенно растерялся. Ни одно из его слов не вызвало отклика у женщины. На мгновение он предположил, что она глухая, но тут же вспомнил, как стремительно она обернулась, заслышав его голос. «Какая странная женщина, — подумал он. Ему стало не по себе. — Интересно, где же ее сородичи?» Оглядевшись по сторонам, он заметил золотистую кобылку и гнедого жеребенка и пришел в еще большее изумление. Почему лошадь вдруг оказалась в пещере? Почему она подпустила к себе женщину и та помогла ей при родах? Он никогда прежде даже издали не видывал, как жеребята появляются на свет. Может быть, эта женщина наделена необычными способностями?

Все это показалось ему не совсем реальным, похожим на сон, но он твердо знал, что не спит. Возможно, все куда страшнее. «Может быть, это доний, которая явилась за тобой, Джондалар, — подумал он и содрогнулся. — Неизвестно, добрый ли это дух… если, конечно, она из мира духов». Джондалар вздохнул с облегчением, когда женщина направилась к огню, хоть и не слишком уверенно.

Она держалась очень несмело и двигалась так, словно ей не хотелось, чтобы он смотрел на нее… ее манеры напомнили ему о ком-то, но о ком? Ее одежда тоже показалась ему необычной. Кажется, это просто кожаная шкура, обернутая вокруг тела и обвязанная ремешком. Где же он видел нечто подобное? Нет, никак не припомнить.

Что это она такое сделала с волосами? Похоже, разделила на одинаковые пучки и заплела множество косичек. Ему и раньше встречались женщины с косами, но ее прическа выглядит иначе. Не то чтобы непривлекательно, просто необычно. С первого взгляда на нее он отметил, что она довольно-таки хороша собой. Он решил, что она очень молода — у нее такой невинный взгляд, — но, с другой стороны, фигура у нее как у зрелой женщины, хотя бесформенная шкура и мешает разглядеть ее толком. У него создалось впечатление, будто она старалась не встречаться с ним взглядом. «Почему?» — удивленно подумал он. Джондалар почувствовал себя заинтригованным. Какая удивительная, загадочная женщина.

Она принесла ему миску с бульоном, и, только ощутив его аромат, Джондалар понял, как сильно проголодался. Он попытался сесть, но резкая боль в ноге напомнила ему о том, что он пострадал, и сильно. Казалось, каждое движение вызывает боль во всех уголках тела. И тут он впервые задался вопросом: где это он и как он тут оказался? Внезапно ему припомнилось, как Тонолан направился к ущелью… потом раздался рев… и появился огромный пещерный лев. Просто великан по сравнению с теми, которых ему доводилось когда-либо видеть.

— Тонолан! — закричал он и принялся озираться по сторонам. — Где Тонолан? — В пещере не было никого, кроме женщины. У него сжалось сердце. Он все понял, но отчаянно не желал в это верить. Может быть, Тонолан лежит в другой пещере где-нибудь неподалеку. Может быть, заботиться о нем поручили другому человеку. — Где мой Брат? Где Тонолан?

Это слово показалось Эйле знакомым. Именно его мужчина так часто повторял в тревоге, пока метался в бреду. Она догадалась, что незнакомец спрашивает о своем спутнике, и склонила голову в знак почтения перед погибшим молодым человеком.

— Где мой Брат, женщина? — Джондалар принялся трясти ее за плечи. — Где Тонолан?

Подобная вспышка привела Эйлу в замешательство. Громкие крики, в которых звучали гнев и горе, все его действия и слова ясно выражали чувства, которые нахлынули на него, и ей стало не по себе. Люди из Клана ни за что не позволили бы себе дать волю своим чувствам подобным образом, хотя их переживания отличались такой же силой. Способность владеть собой — вот что красит человека.

Но его сокрушенный взгляд, заострившиеся скулы, изломанная линия плеч поведали ей о том, что он не может смириться с открывшейся ему истиной. Люди, среди которых она выросла, общались между собой не только с помощью нехитрых знаков и жестов. Осанка, положение тела, выражение лица — все это помогало передать оттенки смысла и входило в состав лексикона. Одна-единственная напрягшаяся мышца вносила тонкие нюансы в значение сказанного. Эйла давно научилась понимать язык тела, к тому же страдания, связанные с утратой любимого человека, были ей не в диковинку.

Взгляд ее тоже говорил о тех чувствах, которые она испытывала, о печали и сострадании. Она покачала головой и снова потупилась. Джондалар понял, что невозможно далее отрицать страшную для него правду. Он отпустил Эйлу, и плечи его безвольно поникли.

— Тонолан… Тонолан… ну почему ты не смог вовремя остановиться? О Дони, почему? Почему ты отняла у меня Брата? — надрывно выкрикнул он, пытаясь совладать с терзавшими его болью и отчаянием. Никогда прежде он не испытывал такого глубокого горя. — Почему ты взяла его к себе и оставила меня в полном одиночестве? Ведь ты знала, что только его я и любил… по-настоящему. О Великая Мать… Как я буду жить без Брата?.. Тонолан…

Эйла хорошо знала, что такое горе, какие муки связаны с ним, и она всей душой желала хоть немного утешить незнакомца. Повинуясь безотчетному порыву, она обняла его и прижала к себе, чувствуя, как содрогается его тело, слыша, как он все повторяет имя погибшего спутника. «Пусть эта женщина незнакома мне, — подумал Джондалар, — но она тоже живое человеческое существо, способное на сочувствие. Она видит, как мне плохо, и пытается помочь».

Прильнув к ней, он почувствовал, как из глубин его существа могучей волной взметнулась в поисках выхода неукротимая сила, совладать с которой так же трудно, как с лавой, извергающейся из жерла вулкана. Он громко зарыдал, и тело его судорожно задергалось. Дикие, истошные крики вырывались из охрипшего горла, и каждый вдох давался ему ценой огромных мучительных усилий.

Он впервые с тех пор, как повзрослел, дал волю своим чувствам. Джондалар с ранних лет приучился держать в узде страсти, клокотавшие в тайниках его души, и избегал открыто проявлять эмоции, но потрясение, которое он испытал в связи с гибелью Тонолана, оказалось слишком сильным, и в памяти его всплыли давнишние тягостные воспоминания.

Серенио не ошиблась, предположив, что его любовь — испытание, которое по силам лишь немногим. Стоило в душе его вспыхнуть гневу, как его начинало нести, и ему удавалось остановиться, лишь дойдя до полного изнеможения. Однажды в отрочестве он натворил немало бед: в порыве праведного негодования сильно искалечил человека. Все его эмоции отличались невероятной силой. Даже матери пришлось в какой-то степени отгородиться от него и молча с сочувствием наблюдать за тем, как друзья со временем начинали сторониться его, потому что он слишком бурно выражал свою любовь, слишком упорно цеплялся за них и требовал от них слишком много. Такими же чертами характера обладал человек, с которым она когда-то жила вместе, у очага которого родился Джондалар. И только его младшего брата ничуть не пугала такая любовь, он радовался ей, и ему всегда удавалось с помощью шутки разрядить напряженную ситуацию.

Когда мать поняла, что ей не справиться с Джондаларом, чье поведение вызывало возмущение у всех обитателей Пещеры, она приняла мудрое решение и отправила его жить к Дондалару. За время отсутствия Джондалар овладел искусством изготовления различных орудий и научился сдерживать свои эмоции. Он превратился в высокого, мускулистого, на редкость привлекательного мужчину с удивительными глазами, наделенного неповторимым обаянием, коренившимся в глубине его натуры. Женщины первыми догадались о том, что он куда интереснее, чем могло бы показаться, и сочли его неотразимым, но ни одна не совладала с ним. Как бы женщины ни стремились проникнуть в глубины его души, им не удавалось затронуть его сокровенных чувств. Он довольно быстро сообразил, как нужно обращаться с каждой их них, но такого рода отношения казались ему поверхностными и вовсе его не устраивали. Единственная женщина, с которой он мог бы общаться на равных, посвятила себя иному призванию. Да и в любом случае хорошей пары из них бы не получилось.

Джондалар предавался скорби со всей страстностью, свойственной его натуре, но молодой женщине, оказавшейся в тот момент рядом, уже довелось изведать ничуть не менее сокрушительное горе. Ей не однажды приходилось терять все, что у нее было, и ощущать холод, которым веет из мира духов, но она сумела пережить это и теперь почувствовала, что за бурным всплеском охвативших его эмоций кроется нечто большее, чем обычная тоска, и, памятуя о собственных утратах, попыталась облегчить его страдания.

Когда приутихли его рыдания, Эйла заметила, что все это время она тихонько что-то напевала, придерживая его голову, лежавшую у нее на коленях. Она поступала точно так же, убаюкивая Убу, дочку Айзы, под звуки такого монотонного пения засыпал ее сын, отступали ее собственные горести и печали, и теперь оно пришлось к месту. Наконец Джондалар вконец обессилел и перестал держаться за Эйлу. Он отвернулся и продолжал лежать, глядя на каменную стену пещеры. Когда Эйла склонилась над ним, чтобы смыть следы слез прохладной водой, он закрыл глаза. Он не хотел — или не мог — смотреть на нее. Вскоре дыхание его стало ровным, и Эйла поняла, что он заснул.

Она проверила, все ли в порядке у Уинни с жеребенком, а затем вышла из пещеры. Ее тоже охватила сильная усталость, но на душе стало легче. Остановившись у края выступа, она окинула взглядом долину и вспомнила о том, каким долгим показалось ей возвращение сюда, когда в волокуше лежал раненый, как ей хотелось доставить его живым. При мысли об этом она опять разволновалась. Этот человек не должен погибнуть. Она торопливо направилась в пещеру и проверила, дышит ли он, а затем отнесла остывший бульон к очагу — он так и не поел, утешение оказалось нужнее, чем еда, — расставила по местам сосуды с настоями и вытяжками, которые понадобятся, когда он проснется, и присела рядом с ним на меховую шкуру.

Эйла никак не могла насмотреться на него и все вглядывалась в его лицо, словно пытаясь разом унять тоску, скопившуюся в душе за все те годы, на протяжении которых ей ни разу не довелось повстречаться с людьми. Теперь, когда она уже успела немного привыкнуть к нему, ей удалось увидеть его лицо как нечто целое, а не только его отдельные черты. Ей хотелось притронуться к нему, провести пальцем по щекам и подбородку, по тонким гладким волоскам бровей. Внезапно ей вспомнилось нечто поразительное.

Из глаз у него текла какая-то жидкость! Она сама вытирала ему лицо, а плечо у нее до сих пор осталось влажным. «Значит, такое бывает не только со мной, — подумала она. — Креб никак не мог понять, почему из глаз у меня что-то начинает капать, когда я огорчаюсь, — с людьми из Клана такого не случалось. Он решил, что у меня не все в порядке с глазами. Но когда этот мужчина принялся горевать, из глаз у него тоже что-то потекло. Наверное, это свойственно всем людям из племени Других».

Эйла провела без сна предыдущую ночь, за короткое время на нее обрушилось множество переживаний, и наконец усталость взяла свое. Она уснула на меховой шкуре рядом с незнакомцем, не дожидаясь наступления вечера. Джондалар проснулся, когда начали сгущаться сумерки. Во рту у него пересохло, его мучила жажда, но ему не хотелось будить женщину. До него донеслось пофыркивание лошади и чмоканье жеребенка, но разглядеть удалось лишь смутные очертания золотистой кобылки, лежавшей у стены по другую сторону от входа в пещеру.

Он перевел взгляд на женщину. Она лежала на спине, отвернувшись от него, так что было видно лишь линию шеи, подбородок и нос. В памяти всплыли ночные события, и ему стало неловко, но, как только он вспомнил, что послужило причиной яростного всплеска эмоций, в душе его проснулась боль, заглушившая все прочие чувства. На глазах у него выступили слезы, и он плотно сжал веки, стараясь не думать о Тонолане, не думать ни о чем вообще. Вскоре он вновь забылся сном и очнулся уже глухой ночью. Его стоны разбудили Эйлу.

Огонь погас, и в пещере было темно. Эйла на ощупь добралась до очага, достала припасенные щепки и древесную труху, а затем осколок кремня и второй камень.

У Джондалара опять начался жар, но он не спал. Впрочем, он решил, что его ненадолго сморило, ведь женщина не могла так быстро развести огонь. Когда он проснулся, в очаге не оставалось ни одного тлеющего уголька.

Эйла принесла ему заранее приготовленный настой ивовой коры. Джондалар приподнялся, опершись на локоть, взял чашку и выпил все до капли, несмотря на горечь, стремясь утолить жажду. Вкус напитка показался ему знакомым. «Похоже, целебные свойства настоя ивовой коры известны всем», — подумал он. Но жажда все еще мучила его, и ему хотелось обыкновенной воды. Вдобавок он почувствовал, что ему нужно помочиться, но как объяснить все это женщине? Приподняв чашку, он перевернул ее вверх дном, чтобы показать, что она пуста, а затем поднес ее к губам.

Эйла сразу же поняла, что требуется. Она принесла бурдюк с водой, наполнила чашку и поставила ее рядом с Джондаларом. Ему наконец удалось утолить жажду, но при этом желание помочиться стало еще сильнее, и он беспокойно заворочался. По его движениям молодая женщина догадалась о том, что ему необходимо. Прихватив с собой горящую головню, она отправилась в ту часть пещеры, где хранились припасы, чтобы отыскать какой-нибудь сосуд. Во время поисков она нашла еще кое-что полезное.

Ранее она сделала несколько светильников, используя для этого камни с выдолбленной посредине впадиной, в которую заливалось топленое сало и помещался фитиль из мха, но они оказались не особенно нужны ей, ведь света, исходившего от горевшего в очаге огня, было вполне достаточно. Она взяла светильник, достала фитиль из мха и принялась искать мочевой пузырь, в котором хранилось сало. Заметив рядом с ним пустой пузырь, она прихватила и его.

Эйла оставила пузырь с салом у огня, чтобы оно слегка растопилось, а пустой отнесла Джондалару, но не сразу сообразила, как объяснить, для чего он предназначен. Приподняв пузырь, она расправила его края и показала Джондалару отверстие, но тот ничего не понял. Эйла на мгновение растерялась, но затем откинула край шкуры, которой он был прикрыт, и поднесла сосуд к области паха. Джондалар сообразил, что к чему, и взял у нее пузырь.

Он ощутил неловкость из-за того, что оказался вынужден облегчиться лежа, а не стоя. Эйла догадалась о том, что он чувствует, и, тихонько улыбаясь, направилась к огню, чтобы заправить светильник. «Он никогда прежде не бывал так сильно ранен, — подумала она, — во всяком случае, ему не приходилось подолгу лежать». Он посмотрел на нее с чуть смущенной улыбкой, когда она взяла пузырь и вышла, чтобы опорожнить его. Затем Эйла оставила его около постели Джондалара, чтобы тот смог воспользоваться им в случае необходимости, заправила светильник салом и подожгла фитилек из мха. Поставив его неподалеку от места, где лежал Джондалар, она сняла куски кожи, прикрывавшие рану.

Джондалар попытался сесть, чтобы взглянуть на рану, хотя каждое движение причиняло ему боль. Эйла помогла ему. Увидев ссадины на груди и на плече, он понял, почему казалось, что болезненные ощущения в основном связаны с правой половиной тела, но острая боль в ноге тревожила его сильнее всего. «Неизвестно, насколько опытна эта женщина, — подумал он. — Если она сумела приготовить настой ивовой коры, это еще не означает, что она — настоящая целительница».

Когда она сняла пропитавшуюся кровью припарку, он забеспокоился еще больше. Ему не удалось толком осмотреть рану при таком слабом освещении, но сомневаться в том, что бедро сильно повреждено, не приходилось. Нога распухла, покраснела и покрылась кровоподтеками. Когда он пригляделся повнимательнее, ему показалось, будто на поверхности кожи виднеются узелки в тех местах, где края раны были чем-то скреплены. Джондалар имел весьма смутное понятие о приемах, к которым прибегают целители: как и любой здоровый молодой человек, он не испытывал к этому интереса. Но он не мог припомнить, чтобы кто-нибудь из Зеландонии пытался зашить рану.

Он внимательно следил за тем, как Эйла делает новую припарку, на этот раз из листьев. Ему хотелось спросить, что это за листья, поговорить с ней, выяснить, велика ли ее искушенность в деле врачевания. Но как быть, если она не владеет ни одним из известных ему языков? Да и, собственно, если призадуматься, он ни разу не слышал, чтобы она сказала хоть что-нибудь. Как ей удалось стать целительницей, если она не может разговаривать? Впрочем, кажется, она действует умело и поставленная ею припарка несколько умерила боль.

Джондалар махнул рукой на свои сомнения — все равно ничего тут не поделаешь — и стал спокойно наблюдать за тем, как Эйла промывает каким-то целебным настоем ссадины на груди и плечах. Только когда она развязала полоску мягкой кожи и сняла компресс, Джондалар понял, что и на голове остались следы ушиба. Пока Эйла делала свежий компресс, он ощупал шишку и больное место.

Эйла направилась к очагу, чтобы разогреть бульон. Джондалар не сводил с нее глаз, пытаясь понять, кто она такая.

— Вкусно пахнет, — сказал он, почуяв аромат наваристого бульона.

Произнесенная вслух фраза показалась ему неуместной, и не только потому, что он говорил на языке, понятном ему одному, а и по другой причине, которую он еще толком не осмыслил. Когда он впервые повстречался с людьми из племени Шарамудои, у них тоже возникли сложности, поскольку они говорили на разных языках, но при этом речь звучала постоянно, они пытались выяснить, какие из слов служат для обозначения действий или предметов, стремясь добиться хоть какого-то понимания. Но эта женщина не предпринимала подобных попыток и на любые из его слов отвечала лишь недоуменным взглядом. Похоже, она не только не знает ни одного из известных ему языков, но и вообще не стремится к общению.

«Нет, — подумал он, — это не совсем так. Мы с ней общались. Когда меня мучила жажда, она принесла мне воды и дала мне пузырь, чтобы я смог помочиться, хоть и непонятно, как она догадалась о том, что мне нужно». Он вспомнил о взаимосвязи, возникшей между ними, когда он узнал о гибели брата и впал в отчаяние. Тогда сердце его сжималось от невыносимой боли, и он даже не попытался осмыслить то, что происходило между ним и женщиной, но теперь воспоминание об этом заставило его призадуматься.

— Конечно, ты не сможешь понять меня, — проговорил он, питая робкую надежду добиться хоть какого-нибудь отклика, не зная, что бы ей такое сказать, но чувствуя, что молчать он больше не может. Стоило ему заговорить, и он уже не мог остановиться. — Кто ты? И где все другие люди твоего племени? — Он нигде не заметил ни людей, ни следов их пребывания в пещере. Впрочем, огонь, горевший в очаге, и пламя светильника не позволяли ему хорошенько рассмотреть все, что находилось вокруг. — Почему ты не хочешь разговаривать?

Женщина взглянула на него, но ничего не ответила. И тут у него возникла смутная догадка. Ему припомнилось, как однажды они с Шамудом сидели ночью у костра и тот рассказывал об испытаниях, которым добровольно подвергаются Те, Кто Служит Великой Матери. Кажется, он упоминал о том, что им приходится жить какое-то время в полном одиночестве, храня молчание, соблюдая пост и обет воздержания.

— Ты живешь одна, верно?

Эйла снова взглянула на него и внезапно обнаружила, что он смотрит на нее с изумлением, как будто впервые ее увидел. Но тут она спохватилась, вспомнив о том, что смотреть в лицо мужчине не положено, и опустила глаза. Впрочем, он вроде бы и не заметил допущенной ею оплошности. Губы у него все время шевелились, он издавал какие-то звуки и крутил головой по сторонам, осматривая пещеру. Эйла налила бульону в чашку, подошла к мужчине и присела на корточки, склонив голову, ожидая, когда он прикоснется к ее плечу и тем самым сообщит ей, что ему известно о ее присутствии. Так ничего и не дождавшись, Эйла подняла глаза и увидела, что мужчина вопросительно смотрит на нее, продолжая произносить какие-то слова.

«Он не знает! Он просто не знает, чего я дожидаюсь. Похоже, он и не подозревает о существовании знаков, — внезапно догадалась она. — Но как же мы с ним будем общаться, если он не понимает жестов, а я не понимаю его слов?»

И тут она вспомнила, как долго бился с ней Креб и она все не могла взять в толк, что можно разговаривать с помощью рук. Тогда она и не подозревала о существовании жестов и использовала в речи только звуки. А потом она привыкла к языку людей из Клана и позабыла о том, какой смысл имеют слова.

«Но между мной и людьми из Клана все кончено. Они прокляли меня. Для них я мертва. Я не смогу вернуться к ним. Теперь мне придется жить среди Других и научиться разговаривать так же, как они. Я должна снова научиться понимать слова и произносить их, иначе я не смогу ни с кем общаться. Даже если бы за это время мне удалось отыскать Клан Других, я не сумела бы объясниться с ними, а они не смогли бы меня понять. Может быть, именно поэтому мой тотем заставил меня задержаться в долине до тех пор, пока здесь не появился этот мужчина. Возможно, у него я снова научусь разговаривать?» Она поежилась как от озноба, хотя в пещере не было сквозняка.

А Джондалар все говорил, не умолкая, задавая все новые вопросы — хоть и не надеялся получить на них ответ, — ради того, чтобы слышать собственный голос. Женщина по-прежнему не откликалась, и ему показалось, будто он догадался, что тому причиной. Он решил, что она готовится вступить в круг Тех, Кто Служит Великой Матери или уже принадлежит к их числу. Тогда многое становилось понятым: ее познания в целительском искусстве, ее власть над лошадью, причина, по которой она живет в одиночестве и отказывается разговаривать с ним, то, что ей удалось найти его и перенести в пещеру. Он не имел ни малейшего представления о том, где она расположена, но сейчас его это не особенно волновало. Он радовался тому, что ему повезло и он остался в живых. Впрочем, припомнив еще кое-что из разговора с Шамудом, он забеспокоился.

Теперь он понял, седовласый целитель предсказывал, что Тонолану суждено было погибнуть, и он мог бы еще тогда догадаться об этом, если бы прислушался повнимательнее. Но разве Шамуд не сказал вдобавок, что он непременно отправится в путь с братом, потому что Тонолан приведет его в места, до которых сам он никогда бы не добрался? Почему же он оказался именно здесь?

Эйла все пыталась придумать, как бы ей подступиться к незнакомцу и научиться словам его языка. Наконец она вспомнила, с чего начинал Креб: с имен. Собравшись с духом, она посмотрела прямо в глаза Джондалару, прижала руку к груди и сказала: «Эйла».

Джондалар вытаращил глаза:

— Значит, ты все-таки решила поговорить со мной? Так звучит твое имя? — Он приподнял руку и указал на нее. — Повтори еще раз.

— Эйла.

Она говорила со странным акцентом. Каждый из слогов звучал отрывисто, как будто она сглатывала часть звуков, а гласные поражали своей гортанностью. Он встречал людей, говоривших на самых разных языках, но ему ни разу не доводилось слышать ничего подобного. Он постарался как можно точнее воспроизвести произнесенное ею слово, хоть и знал, что добиться полного сходства ему не удастся: «Эээй-лаа».

Эйла с трудом узнала свое имя, когда Джондалар произнес его. Некоторые из членов Клана считали, что выговорить его нелегко, но в его устах оно звучало совершенно иначе. Когда он говорил, звуки сливались воедино, на первом слоге интонация повышалась, а на втором понижалась. Эйла не помнила, чтобы кто-нибудь еще произносил ее имя таким образом, но у нее возникло ощущение, что именно так оно и должно звучать. Затем она указала на него и подалась вперед в надежде, что он назовет свое имя.

— Джондалар, — сказал он. — Мое имя — Джондалар из Зеландонии.

Фраза оказалась слишком длинной, Эйле не удалось ничего в ней разобрать. Она покачала головой и снова указала на него. Джондалар понял, что она растерялась.

— Джондалар, — повторил он, а затем еще раз, помедленнее: — Джондалар.

Эйла напрягла все силы и постаралась заставить свои губы шевелиться так же, как это делал он. Но ей удалось выговорить только: «Доо-даа».

Джондалар заметил, как ей трудно произнести нужные звуки, хотя она очень старается. «Может быть, какой-то физический изъян мешает ей выговаривать слова? — подумал он. — Возможно, она все время молчит просто потому, что не может разговаривать?» Он еще раз повторил свое имя, стараясь произносить каждый из звуков как можно четче, как будто разговаривал с ребенком или с человеком, чьи умственные способности ограниченны:

— Джон-да-лар… Джон-да-лар.

— Дон-да-ла, — проговорила она.

— Ну вот, теперь уже гораздо лучше! — сказал он, одобрительно кивая и улыбаясь. На этот раз она и вправду очень постаралась. Он несколько усомнился в справедливости своего предположения о том, что она готовится войти в круг Тех, Кто Служит Великой Матери. Пожалуй, она недостаточно умна для этого. Он сидел, продолжая кивать и улыбаться.

«Он сделал счастливое лицо! Никто из членов Клана не мог улыбаться, кроме Дарка». Меж тем ей самой улыбка казалась чем-то вполне естественным, и вот теперь она увидела ее на лице Джондалара.

Ее изумленный взгляд показался Джондалару таким забавным, что он едва не прыснул. Его улыбка стала еще шире, а в глазах заплясали смешинки. Его веселость оказалась заразительной. Эйла почувствовала, как у нее приподнялись уголки губ, и, видя его приветливое лицо, она осмелела и расплылась в широкой, радостной улыбке.

— Ох, женщина, — сказал Джондалар, — разговорчивой тебя не назовешь, но ты очень хороша собой, когда улыбаешься!

Его мужское естество распознало в ней женщину, и весьма привлекательную, и внезапно он увидел ее с новой стороны.

Что-то изменилось. Он по-прежнему улыбался, но его глаза… Эйла заметила, что отсветы огня придают им фиолетовый оттенок, и в его взгляде появилось нечто, помимо веселья. Она не поняла, что это такое, но ее тело восприняло заключенный в нем молчаливый призыв и отозвалось на него. На Эйлу нахлынули те же будоражащие кровь ощущения, которые она испытала, наблюдая за Уинни и гнедым жеребцом. Она застыла, глядя на мужчину как завороженная, но затем, сделав немалое усилие, резко тряхнула головой и, отвернувшись, принялась поправлять шкуры на постели, а потом взяла чашку и поднялась на ноги, стараясь не смотреть на него.

— Похоже, ты застенчива, — сказал Джондалар, и взгляд его стал менее пронзительным. Он уловил в ней сходство с молодыми женщинами, еще не познавшими Первой Радости. В нем проснулось настойчивое желание, и он проникся удивительной теплотой, всегда охватывавшей его при совершении этого ритуала. Он почувствовал, как по чреслам его разливается жар, и тут же ощутил резкую боль в ноге. — А впрочем, это даже к лучшему, — проговорил он, тихонько усмехнувшись. — Сейчас я для этого не гожусь.

Он снова улегся на постели, отодвинув в сторону и разгладив шкуры, которые Эйла подложила ему под спину, чтобы ему было удобнее сидеть. Он чувствовал усталость и боль во всем теле, которая стала еще резче, как только он вспомнил о событиях, в ходе которых так сильно пострадал. Ему не хотелось ни думать, ни вспоминать о чем бы то ни было. Его охватило желание закрыть глаза и погрузиться в забвение, в котором нет места боли. Эйла прикоснулась к его руке, и, повернув голову, он увидел, что она принесла ему чашку с какой-то жидкостью. Он выпил ее и вскоре почувствовал, как им овладевает дремота, а боль постепенно затихает. Он понял, что на него подействовало лекарство, и проникся благодарностью к Эйле. Но как же она догадалась о том, что ему нужно, если он ни словом с ней не обмолвился?

Эйла увидела, как исказилось от боли его лицо, вдобавок она знала о том, как сильно он изувечен. Будучи опытной целительницей, она приготовила настой дурмана еще до того, как он проснулся. Увидев, как морщинки у него на лбу разгладились и все его тело обмякло, она задула пламя в светильнике и прикрыла огонь в очаге валежником. Рядом с постелью Джондалара лежала меховая шкура, но Эйле не хотелось спать.

Она начала пробираться к выходу из пещеры, но, услышав негромкое ржание Уинни, подошла к ней. Она обрадовалась, увидев, что кобылка лежит на своем месте: поначалу запах незнакомого мужчины, появившегося в пещере, вызывал у нее опасения, усилившиеся после того, как она родила. Но значит, его присутствие больше не пугает лошадь, иначе она ни за что не позволила бы себе прилечь. Эйла присела рядом, потянулась к шее Уинни, погладила ее и почесала за ушами. Жеребенку, который лежал, тычась носом в соски матери, стало интересно, и он втиснулся между ними. Эйла приласкала и его, а затем выставила вперед руку с растопыренными пальцами. Жеребенок попытался пососать их, но, обнаружив, что молока в них нет, отправился обратно, поближе к материнскому вымени.

«У тебя замечательный малыш, Уинни, и он вырастет таким же большим и здоровым, как ты сама. Теперь рядом с тобой твой жеребенок, а рядом со мной живой человек. Просто не верится, что долгие годы, которые я провела в одиночестве, остались позади. — Неожиданно на глазах у нее выступили слезы. — Сколько полнолуний миновало с тех пор, как меня прокляли, с тех пор, как меня прогнали прочь. Но теперь я не одна. Здесь появился мужчина, Уинни, мужчина из племени Других, и мне кажется, он будет жить. — Эйла вытерла слезы тыльной стороной руки. — У него тоже порой что-то начинает течь из глаз. И он улыбнулся мне. А я улыбнулась ему.

Креб не ошибся, я действительно из племени Других. Айза велела мне отыскать таких же людей, как я, найти себе пару. Уинни! Может быть, мы с ним станем парой? Неужели он пришел сюда за мной? Неужели мой тотем привел его сюда?

Вэбхья! Это Вэбхья сделал так, чтобы мы с ним встретились! Он был избран точно так же, как когда-то была избрана я. Вэбхья, пещерный лев, посланный мне моим тотемом, подверг его испытанию и пометил его. Теперь Пещерный Лев стал и его тотемом. А это значит, что он под стать мне. Мужчина, чьим тотемом является Пещерный Лев, наделен силой, которая ставит его наравне с женщиной, принадлежащей к людям с таким же тотемом. Теперь я смогу родить других детей. — Эйла нахмурилась. — Впрочем, на самом деле дети рождаются не от тотемов. Я знаю, что зачала Дарка после того, как Бруд совокупился со мной. Дети рождаются от мужчин, а не от тотемов. Дон-да-ла — мужчина…»

Внезапно Эйле припомнилось, как приподнялся его половой член, когда ему захотелось помочиться, и замешательство, в которое ее привел взгляд его синих глаз. Она опять почувствовала какое-то странное возбуждение, внутренний трепет. «С чем связаны эти непонятные ощущения? Они появились впервые, когда я наблюдала за Уинни и гнедым жеребцом…

Темно-гнедой жеребец! А теперь у нее темно-гнедой жеребенок. Это жеребец сделал ей малыша. Дон-да-ла мог бы сделать мне ребеночка, стать моим мужчиной…

Но что, если я ему не понравлюсь? Айза говорила, что мужчины делают это, когда женщина им нравится. В большинстве случаев. Бруду я не нравилась. Но мне было бы приятно, если бы Дон-да-ла… — Эйла залилась румянцем. — Но я такая большая и уродливая! Он вряд ли захочет делать это со мной. Зачем ему такая, как я? Наверное, у него уже есть женщина. А вдруг он решит уйти отсюда?

Этого не должно случиться. Надо, чтобы он научил меня говорить словами. Может быть, он останется, если я буду понимать его слова?

Я выучу его слова. Все до единого. Возможно, тогда он останется, несмотря на то что я такая большая и уродливая. Я не хочу, чтобы он ушел отсюда. Я так долго жила в одиночестве».

Вконец разволновавшись, Эйла вскочила на ноги и вышла из пещеры. На черном небосводе появились густо-синие мягкие переливы, ночь близилась к исходу. Она стояла, всматриваясь в знакомые очертания возвышенностей, впадин и деревьев, которые становились все четче и четче. Ей захотелось вернуться в пещеру и еще раз взглянуть на мужчину, но она удержалась. Чуть позже она подумала о том, что не мешало бы принести ему свежей еды на завтрак, и направилась ко входу, чтобы взять пращу.

«А вдруг ему не понравится то, что я хожу на охоту? Хотя я давно уже решила, что никому не позволю запретить мне охотиться», — подумала она, но пращу брать не стала, а вместо этого спустилась к реке, разделась и искупалась. Купание доставило ей огромное удовольствие, ей показалось, что все ее тревоги и волнения утекли прочь вместе с водой. После весеннего разлива очертания берегов изменились и то место, где она раньше ловила рыбу, уже не годилось для этой цели, но она успела присмотреть другое, чуть ниже по течению, и теперь отправилась к нему.

Проснувшись, Джондалар почуял аромат пищи и понял, что ужасно проголодался. Он использовал пустой бурдюк для того, чтобы облегчиться, а затем приподнялся и осмотрелся по сторонам. Женщина куда-то подевалась, кобыла с жеребенком тоже, но место, где они провели ночь, оказалось единственным хоть как-то приспособленным для сна, и очаг в пещере тоже был всего один. Значит, кроме женщины, тут никто не живет, только кобыла с жеребенком. Других людей здесь нет.

«Но где же тогда ее соплеменники? Может быть, где-то неподалеку есть другие пещеры? Возможно, они надолго отправились куда-то на охоту?» Он увидел, что в глубине пещеры сложены меховые и кожаные шкуры, всякая утварь, повсюду развешаны пучки трав. Припасов пищи и мяса, хранившихся в ней, хватило бы, чтобы обеспечить обитателей большой Пещеры. «Или все это предназначено только для нее? Если она живет одна, зачем ей столько вещей и еды? И кто принес меня сюда? — подумал он. — Наверное, это сделали ее соплеменники, а потом они ушли, а она осталась со мной.

Ну да, конечно! Наверняка она — Зеландонии, и они перенесли меня сюда, потому что я был ранен. Это молодая целительница — во всяком случае, так мне показалось, — но свое дело она знает. В этом нет сомнений. Видимо, она поселилась здесь, чтобы пройти через какое-то испытание или чтобы обрести навыки — возможно, навыки обращения с животными, — а ее сородичи нашли меня, и, поскольку других целителей поблизости не оказалось, она позволила им оставить меня здесь. Похоже, она могущественная Зеландонии, если животные готовы ей подчиняться».

Эйла вошла в пещеру, неся на блюде, сделанном из высушенной и выбеленной тазовой кости животного, большую, только что запеченную форель. Она удивилась, заметив, что Джондалар уже проснулся, и улыбнулась ему. Поставив блюдо, она перестелила шкуры и разложила набитые соломой кожаные подушки так, чтобы он смог усесться поудобнее. Сначала она напоила его отваром ивовой коры, чтобы у него снова не начался жар и чтобы боль приутихла. Затем она поставила блюдо к нему на колени, вышла и вернулась, неся миску с отваренным зерном, зачищенными стеблями чертополоха и ростками петрушки, и еще одну — с первыми в этом году ягодами земляники.

Джондалар так проголодался, что готов был съесть что угодно, но, сделав несколько торопливых глотков, перестал спешить, желая насладиться вкусом пищи. Эйла научилась у Айзы использовать травы не только как лекарства, но и в качестве приправы. И форель, и зерно были приготовлены весьма умело. Зеленые ростки были нежными и сочными, а горстка ягод дикой земляники, созревшей под лучами солнца, наполнила рот приятной сладостью. Джондалар пришел в восхищение. Его мать славилась своим умением готовить, и поэтому он смог по достоинству оценить угощение, хотя Эйла использовала другие приправы.

Эйла обрадовалась, увидев, что он ест не спеша и с удовольствием. Когда он покончил с едой, она принесла ему чашку мятного чая и приготовила все необходимое для того, чтобы сменить повязки на ранах. Новый компресс не потребовался. Шишка исчезла, и на голове у него остался только небольшой синяк. Ссадины на груди и на плече начали заживать. Возможно, небольшие шрамы на коже останутся, но это не страшно. Больше всего ее беспокоила рана на ноге. Заживет ли она как следует? Сможет ли он двигаться как прежде? Или почти как прежде? Или ему суждено стать калекой?

Эйла сняла припарку из листьев дикой капусты и с облегчением обнаружила, что ее надежды оправдались и воспаление пошло на убыль. Нога стала выглядеть гораздо лучше, хотя судить о том, удастся ли восстановить ее подвижность, пока рано. Кажется, она поступила правильно, скрепив края раны жилами. Несмотря на столь сильные повреждения, форма ноги близка к первоначальной, хотя на коже останутся глубокие шрамы и, возможно, частичной деформации избежать не удастся. Эйла осталась вполне довольна результатами.

Джондалару впервые удалось как следует осмотреть ногу, и то, что он увидел, его не обрадовало. Рана оказалась куда серьезнее, чем он предполагал. Он побледнел и несколько раз судорожно сглотнул слюну. Джондалар понял, что попыталась сделать Эйла и откуда взялись узелки. Возможно, это и поможет, но у него не было уверенности в том, что он сможет ходить.

Джондалар заговорил с Эйлой и спросил, где она научилась лечить больных, хоть и не ожидал получить ответ. Из всех произнесенных им слов Эйле удалось распознать только свое имя. Ей хотелось, чтобы он научил ее понимать слова, но она не знала, как попросить его об этом. Эйла вышла из пещеры, чтобы принести хвороста для огня в очаге. На душе у нее было неспокойно. Ей хотелось как можно скорее научиться разговаривать, но как же к этому подступиться?

Джондалар вспомнил о том, как хорошо он позавтракал, и подумал: неизвестно, кто заботится об этой женщине, но она прекрасно обеспечена. Впрочем, она явно в состоянии побеспокоиться сама о себе. Ягоды и зелень были собраны только что, да и форель свежая. Но зерно осталось от прошлогоднего урожая, из припасов на зиму, что свидетельствует о благоразумии и рачительности. Ей не приходится голодать на исходе зимы и ранней весной. Это говорит еще и о том, что она хорошо знает здешние края и поселилась тут довольно-таки давно. Он заметил и другие признаки того, что пещера на протяжении немалого времени служила прибежищем для людей: сажу рядом с отверстием, через которое выходит дым, и плотно утоптанный земляной пол.

Хотя он обнаружил в пещере множество разнообразной утвари, приглядевшись повнимательнее, он заметил, что все эти предметы лишены каких-либо украшений и кажутся весьма незатейливыми. Он взял в руки деревянную чашку, из которой пил чай. «Впрочем, грубой ее не назовешь, — подумал он. — В действительности работа довольно-таки тонкая. Судя по характеру древесины, она сделана из нароста на дереве». Рассмотрев ее более тщательно, Джондалар заключил, что при изготовлении чашки рисунок древесины был использован намеренно и в сочетании извилистых линий и точек нетрудно уловить сходство с мордочкой зверька. Неужели ей сразу удалось его подметить? Весьма изящно. Украшение такого рода показалось ему куда более привлекательным, чем грубая резьба на предметах, которые ему доводилось видеть прежде.

Он все смотрел на эту глубокую симметричную чашку удобной формы и отметил, как тщательно обработана ее поверхность. Даже внутри она совершенно ровная, а ведь наросты на деревьях не самый простой материал, ей наверняка пришлось долго над ней трудиться. Чем дольше он присматривался к чашке, тем становилось очевиднее, что перед ним превосходное изделие, которое лишь с первого взгляда кажется незатейливым, но эта простота обманчива. «Она понравилась бы Мартоне», — подумал он, вспомнив о том, что любой из предметов утвари, которые использовала его мать, всегда было приятно держать в руках. Она обладала способностью видеть красоту в самых простых вещах.

Эйла вошла в пещеру, неся охапку хвороста, и он покачал головой, глядя на ее нехитрую одежду из кожи. Затем внимание его привлекла подстилка, на которой он лежал, сооруженная, как и наряд Эйлы, из снятой с оленя шкуры, которую никто не пытался обрезать, чтобы придать ей более удобную форму. Эйла просто постелила ее поверх соломы и подоткнула по краям. Джондалар отогнул один из уголков, чтобы рассмотреть кожу получше. Кромка жестковата, и кое-где на ней остались волоски, но остальная поверхность была мягкой и очень приятной на ощупь. Эйла сняла ворс и соскребла мездру как внутри, так и снаружи, что и позволило добиться прекрасных результатов. Но куда большее впечатление на Джондалара произвели меховые шкуры. Одно дело — снять мездру с обеих сторон, а потом, многократно растягивая кожу, придать ей гибкость. Выделывать меха куда труднее, ведь при этом можно соскрести только нижний слой мездры. Как правило, меховые шкуры остаются довольно-таки жесткими, но те, которыми прикрыла его Эйла, были такими же мягкими, как кожа.

Ему показалось, что в прикосновении к ним есть что-то знакомое, но он так и не понял почему.

Вся утварь изготовлена весьма искусно, подумал он, но на ней нет ни резьбы, ни каких-то других украшений. Кожаные и меховые шкуры умело и заботливо выделаны, но она не пыталась раскроить одежду и сшить или соединить с помощью шнуровки отдельные части, чтобы она удобно облегала фигуру, не применяла краску, перья или ракушки, которые используют для отделки. Зато она зашила ему рану на ноге. Подобные противоречия показались ему странными, а женщина загадочной.

Все это время Эйла хлопотала, собираясь развести огонь в очаге, но Джондалар не слишком внимательно следил за ней. Он не раз видел, как люди разводят огонь. Правда, он слегка удивился тому, что она не попыталась раздуть угли, оставшиеся в очаге после приготовления завтрака, но решил, что они, вероятно, уже прогорели дотла. Происходящее не вызывало у него сильного интереса, но все же краешком глаза он заметил, как женщина насыпала древесной трухи, которая мгновенно воспламеняется, взяла два камешка, стукнула их друг об друга и раздула пламя. Она проделала все это так быстро, что Джондалар понял, что именно она сделала, только когда огонь уже запылал вовсю.

— О Великая Мать! Как тебе удалось так быстро развести огонь? — Он припомнил, что она проделала то же самое среди ночи, но тогда он решил, что все это ему примерещилось.

Услышав его голос, Эйла обернулась и недоуменно посмотрела на него.

— Как ты развела огонь? — повторил он, подавшись вперед. — О Дони! Она не понимает ни слова из того, о чем я говорю. — Он сокрушенно всплеснул руками. — Да ты представляешь себе, что ты только что сделала? Иди сюда, Эйла, — сказал он и поманил ее к себе.

Она тут же направилась к нему: впервые за все время он сделал осмысленный жест. Что-то привело его в сильное волнение, и Эйла, наморщив лоб, стала вслушиваться в его слова, искренне желая понять, в чем дело.

— Как тебе удалось развести огонь? — повторил он еще раз, стараясь произносить слова медленно и более отчетливо, как будто надеялся, что это поможет прояснить их смысл, а затем взмахнул рукой, указывая на очаг.

— Гонь? — проговорила Эйла, предприняв робкую попытку повторить последнее из слов. Речь идет о чем-то важном. Она задрожала от напряжения, всеми силами пытаясь понять, о чем он толкует.

— Огонь! Огонь! Да, огонь, — прокричал он, указывая пальцем на пылающее пламя. — Ты представляешь себе, насколько важна возможность развести огонь так быстро?

— Гонь?

— Да, да, он горит вон там, — сказал он, то и дело взмахивая рукой и указывая в ту сторону, где находился очаг. — Что ты сделала, чтобы развести его?

Эйла встала, подошла к очагу и сказала, указывая пальцем на пламя:

— Гонь?

Он тяжело вздохнул и откинулся назад, внезапно осознав, что все это время пытался силой заставить ее понять слова неизвестного ей языка.

— Прости меня, Эйла. Я вел себя глупо. Разумеется, ты не можешь мне ответить, ведь ты не знаешь, о чем я спрашиваю.

Ситуация стала менее напряженной. Джондалар закрыл глаза. Он утомился и огорчился, зато Эйла воспрянула духом. Она выучила слово. Пока всего одно, но это уже хоть какое-то начало. Жаль, что на этом он остановился. Как бы объяснить ему, что она хочет узнать побольше слов, как попросить его научить ее и другим?

— Дон-да-ла? — Он открыл глаза. Эйла снова указала на огонь. — Гонь?

— Огонь, да, это огонь, — сказал он, кивая, а затем снова закрыл глаза, чувствуя усталость. Ему стало немного стыдно за то, что он так разволновался, и за то, что так страдает от боли, и физической, и душевной.

«Он не проявил интереса. Ну что бы такое сделать? Неужели он так ни о чем и не догадался?» Эйла даже рассердилась на самое себя из-за того, что ей не удалось придумать, как бы объяснить ему, чего она хочет, но решила попробовать еще раз.

— Дон-да-ла… — Она подождала, пока он снова не открыл глаза. — Гонь? — проговорила она, бросив на него призывный взгляд.

Джондалару стало любопытно. «Чего она хочет?» — подумал он.

— Почему ты спрашиваешь про огонь, Эйла?

По выражению его лица Эйла догадалась, что он задал ей вопрос. Ей удалось привлечь его внимание. Она огляделась по сторонам, пытаясь сообразить, как сделать, чтобы он понял ее, и взгляд ее упал на охапку хвороста, лежавшего возле очага. Она взяла ветку и, подойдя к Джондалару, указала на нее и снова с немым призывом посмотрела на мужчину.

Он пришел в недоумение и нахмурился, но, когда он начал догадываться, чего она добивается, морщинки у него на лбу разгладились.

— Ты хочешь узнать, как это называется? — спросил он, удивившись тому, что она вдруг проявила такой интерес к его языку, хотя он ни разу не заметил, чтобы у нее возникло желание поговорить. Так вот в чем дело! Она вовсе не пытается научить его своему языку, она хочет научиться разговаривать! Возможно, она так молчалива просто потому, что не умеет разговаривать?

Он прикоснулся к ветке, которую она держала в руке.

— Дерево, — сказал он.

Она резко выдохнула, только теперь заметив, что все это время ждала, затаив дыхание.

— Во? — попыталась повторить она.

— Дерево, — произнес Джондалар помедленнее, растягивая губы, стараясь произнести слово как можно отчетливее.

— Дее-во, — выговорила она, пытаясь шевелить губами так же, как он.

— Вот теперь уже лучше, — кивнул он.

У Эйлы отчаянно забилось сердце. Неужели он наконец понял? Она торопливо огляделась по сторонам, подыскивая еще какой-нибудь предмет. Увидев чашку, она взяла ее и протянула Джондалару.

— Ты хочешь, чтобы я научил тебя разговаривать?

Эйла не поняла, о чем он спрашивает, и, помотав головой, указала на чашку.

— Кто же ты, Эйла? Как ты здесь оказалась? Как тебе удается справляться со всем, что ты делаешь, если ты не умеешь разговаривать? Для меня ты — загадка, и, видимо, мне придется научить тебя разговаривать, чтобы разгадать ее.

Она присела на меховую шкуру рядом с ним, с волнением ожидая ответа и по-прежнему держа в руке чашку. Она боялась, что он позабудет о том слове, про которое она спросила, если будет долго говорить о чем-то, и с нетерпением еще раз указала на чашку.

— Какое слово ты хочешь узнать, «пить» или «чашка»? Впрочем, пожалуй, это не имеет значения.

Прикоснувшись к сосуду, который она держала, Джондалар сказал:

— Чашка.

— Ашка, — проговорила она и радостно улыбнулась.

Джондалар решил и дальше действовать в том же духе. Он взял оставленный Эйлой возле его постели бурдюк и налил воды в чашку.

— Вода, — сказал он.

— Ада.

— Попробуй еще раз, — ободряющим тоном сказал он и повторил: — Вода.

— Аа-да.

Джондалар кивнул, затем поднес чашку к губам и сделал глоток.

— Пить, — сказал он, — пить воду.

— Пить, — вполне четко произнесла Эйла, хотя первый из звуков дался ей с некоторым трудом. — Пить оду.

Глава 21

— Эйла, я больше не могу сидеть в пещере. Ты только посмотри, какое там солнышко! Я точно знаю, что уже могу понемногу передвигаться. Мне так хочется выглянуть наружу.

Эйла поняла не все из слов, произнесенных Джондаларом, но догадалась, на что он жалуется, и прониклась сочувствием к нему.

— Узелки, — сказала она и прикоснулась к одному из них. — Снять узелки. Завтра смотри нога.

Джондалар засиял, как будто одержал крупную победу.

— Ты снимешь узелки, и завтра я смогу выйти из пещеры.

Несмотря на то что Эйле было трудно выражать свои мысли, она не сочла возможным дать обещание, не зная, сможет ли она его исполнить.

— Смотри, — повторила она погромче. — Эйла смотри нога. — Она напряглась, стремясь подобрать какие-то из слов, имевшихся у нее в запасе. — Нога не… заросла, Дон-да-ла не выйти.

Джондалар снова заулыбался. Он намеренно слегка исказил смысл ее фразы в надежде, что Эйла не станет с ним спорить, но ему понравилось, что она не поддалась на уловку и настояла на своем. Возможно, ему не удастся завтра выйти из пещеры, но все это означает, что она в скором времени овладеет необходимыми для речи навыками.

Джондалар задался целью помочь ей в этом и радовался ее успехам, хотя дело не всегда шло гладко. Его заинтриговали особенности, которые он в ней обнаружил: казалось, она обладает способностью запоминать слова, услышав их один-единственный раз, и ей с поразительной скоростью удалось овладеть весьма обширным лексиконом. Он провел с ней почти целый день, поочередно называя любой из предметов, который попадался кому-либо из них на глаза, а затем она повторила каждое из слов, ни разу не ошибившись в его значении. Самым трудным для нее оказалось произношение. Она старалась изо всех сил, но ей никак не удавалось воспроизвести некоторые из звуков.

Впрочем, ему нравилась ее манера говорить. Тембр ее довольно-таки низкого голоса казался ему приятным, а необычный акцент придавал изюминку ее речи. Он решил до поры до времени не обращать внимания на ошибки, это можно будет исправить попозже. Она столкнулась с немалыми препятствиями, когда он перестал ограничиваться словами, обозначающими конкретные предметы и действия. Проблемы возникали даже с простейшими из абстрактных понятий: ей казалось, что для обозначения каждого из тончайших оттенков цвета должно существовать отдельное слово, и никак не могла взять в толк, что темная зелень хвои и светло-зеленая окраска ивовых листьев обозначаются одним общим словом «зеленый». Когда ей удавалось осмыслить абстрактное понятие, она воспринимала это как откровение и радовалась так, словно ей удалось вспомнить о чем-то давным-давно позабытом.

Однажды он с похвалой отозвался о ее феноменальной памяти, но она с трудом поняла, что он имеет в виду, и так и не поверила ему.

— Нет, Дон-да-ла. Эйла плохо помнить. Эйла старалась, маленькая Эйла хотеть хорошая память. Но никак. Старалась, старалась, все время старалась.

Джондалар, который завидовал ее памяти, старательности и упорству, покачал головой. Он знал, что Эйла с каждым днем стремительно продвигается к цели, хотя она никогда не бывала довольна своими достижениями. Однако чем шире становились их возможности общения, тем загадочнее казалась ему эта женщина. Чем больше он узнавал о ней, тем стремительнее возникали все новые и новые вопросы, на которые ему не терпелось получить ответ. В некоторых областях она проявляла невероятную осведомленность и искушенность, а в некоторых — полнейшее неведение и наивность, и он никогда не знал наверняка, чего от нее ожидать. В ряде случаев — например, при разведении огня — она использовала крайне действенные приемы, с которыми он нигде прежде не сталкивался, а порой ее методы оказывались на удивление отсталыми.

Впрочем, ее способность позаботиться о себе не вызывала у него ни малейших сомнений, хотя он так и не выяснил, где же находятся ее соплеменники. «Обо мне она тоже неплохо позаботилась», — подумал он, когда Эйла убрала шкуры, под которыми он лежал, чтобы осмотреть пораненную ногу.

Эйла заранее приготовила настой, обладающий противовоспалительным действием. Теперь ей предстояло отрезать узелки на жилках, которыми скреплены края раны. Ее не пугала мысль о том, как бы рана не открылась — судя по всему, заживление шло успешно, — но ей ни разу не приходилось делать ничего подобного, и ее охватила неуверенность. На протяжении нескольких дней она все думала о том, что пора бы уже убрать узелки, но решилась на это, лишь когда Джондалар пожаловался на то, что ему надоело все время лежать без движения.

Молодая женщина склонилась над ним и внимательно осмотрела ногу, а затем осторожно дернула за кончик в одном из узелков. Жилка срослась с кожей и потянула ее за собой. Эйле показалось, что она напрасно так долго тянула время, но думать об этом было уже поздно. Она взяла самый острый из своих ножей, который еще ни разу ни для чего не использовала, и, зажав узелок между пальцами, перерезала жилку как можно ближе к узелку. Подергав за него несколько раз, она обнаружила, что вытащить его будет нелегко. В конце концов она ухватилась за него зубами и, резко дернув головой, сняла его.

Лицо Джондалара скривилось от боли. «Конечно, ощущение не из приятных, — подумала Эйла, — зато все на месте. Только маленькая струйка крови — я слегка повредила кожу, но мышца срослась, и внутренние ткани тоже. Ради такого можно и потерпеть». Она постаралась как можно ловчее снять узелки, чтобы поскорее закончить. Всякий раз, когда она вытаскивала один из них, Джондалар стискивал зубы и сжимал кулаки, чтобы не закричать. Затем оба склонились над ногой, чтобы оценить результаты.

Эйла решила, что, если внезапно не наступит ухудшение, она вполне сможет разрешить ему подняться на ноги и выйти из пещеры. Взяв нож и миску с настоем, она было направилась прочь, но Джондалар остановил ее.

— Ты не покажешь мне свой нож? — спросил он, указав на него. Эйла протянула ему нож и задержалась, следя за тем, как он его рассматривает. — Он изготовлен на отщепе! Это даже не пластина. Обработка довольно-таки искусная, но метод крайне примитивный. У него даже нет ручки — просто край наверху притуплён, чтобы не порезаться. Где ты взяла его, Эйла? Кто его сделал?

— Эйла сделал.

Она поняла, что Джондалар говорит о качестве ножа, о том, насколько умело он изготовлен. Ей очень хотелось объяснить, что она обучалась у самого лучшего из умельцев в Клане, хотя, конечно, ей далеко до Друка. Джондалар очень внимательно осмотрел нож и, похоже, чему-то удивился. Ей хотелось обсудить с Джондаларом достоинства орудия и свойства кремня, но она не смогла этого сделать, не обладая запасом необходимых слов и не зная, как обозначить различные понятия. Она изрядно огорчилась.

Она жаждала поговорить с ним о самых разных вещах. Ей долгое время пришлось жить в одиночестве, но она поняла, как сильно истосковалась по общению, лишь когда в пещере появился Джондалар. Ее ощущения можно было сравнить с теми, что испытывает голодный человек, внезапно оказавшийся на пиру: ему хочется съесть все сразу, но он вынужден довольствоваться лишь крохотными кусочками.

Джондалар отдал ей нож, изумленно покачав головой. Да, он острый и вполне годится для использования, но, разглядев его, он впал в еще более глубокое недоумение. Она обладает навыками, присущими лишь опытным Зеландонии, ее методы— например, наложение швов на рану — можно назвать передовыми, а нож у нее крайне незатейливый. Ему хотелось расспросить ее, объяснить, что его удивило. Как жаль, что она не может ни о чем ему рассказать. И почему она прежде не разговаривала? Она так быстро овладевает речью. Почему же она не научилась говорить раньше? Теперь они оба с нетерпением ждали того дня, когда Эйла сможет наконец свободно изъясняться.

Джондалар проснулся рано. В пещере еще было темно, но в проеме входного отверстия и в конце скважины, уходившей вверх, уже завиднелась глубокая предрассветная синева. В пещеру начал проникать свет, и вскоре Джондалар уже смог различить каждую из выпуклостей и впадинок на стенах пещеры. Впрочем, они так прочно запали ему в память, что он смог бы указать, где находится каждая из них, не раскрывая глаз. Пора бы уже выйти из пещеры и увидеть что-нибудь новенькое. Он не сомневался в том, что сегодня это произойдет, и почувствовал, как в нем нарастает возбуждение. Нет, он просто не в силах ждать. Сейчас он растолкает женщину, которая спит рядом с ним. Он уже потянулся к ней, но потом отказался от своего намерения.

Она спала на боку, свернувшись клубочком под меховыми шкурами. Джондалар уже догадался о том, что она уложила его на свою постель, а сама устроилась рядом на шкурах, уложенных поверх циновки, предоставив ему набитые соломой подушки, размещенные в неглубокой выемке. Она спала не раздеваясь, чтобы никакая неожиданность не застала ее врасплох. Она повернулась на спину, и он принялся вглядываться в черты ее лица в надежде обнаружить какую-нибудь особенность, которая помогла бы ему узнать о ее происхождении.

Форма головы, овал лица, скулы говорили о том, что она не принадлежит к числу женщин Зеландонии, но ничем особенным ее внешность не отличалась, если, конечно, не считать необычайной привлекательности. «Пожалуй, она не просто привлекательна», — подумал он, присмотревшись получше. В сочетании ее черт присутствовала гармоничность, которая в любой системе представлений связывалась с понятием красоты.

Ее прическа, состоявшая из множества косичек, подвернутых спереди и свободно свисавших по бокам и сзади, казалась непривычной, но ему доводилось видеть и куда более диковинные сооружения на головах у женщин. Кое-где длинные пряди волос выбились из косичек, и она попыталась заложить их за уши, но с самыми непокорными ей не удалось справиться, и они спутались. На щеке виднелось пятнышко сажи. Заметив его, Джондалар подумал: «Она постоянно находилась рядом со мной с тех самых пор, как я пришел в сознание, да и до этого скорей всего никуда не отлучалась. Какая редкостная заботливость…»

Течение его мыслей нарушил изумленный вопль, который издала Эйла, открыв глаза.

Она не привыкла, просыпаясь, видеть перед собой лицо, и уж тем более лицо с сияющими синими глазами, с пробивающейся светлой бородой. Она так резко приподнялась и села, что у нее закружилась голова, но спустя мгновение она уже пришла в себя, встала и направилась к очагу. Огонь погас, она опять забыла набросать поверх него валежника. Придется развести его заново.

— Ты покажешь мне, как разводить огонь? — спросил Джондалар, когда она взяла в руки камни. На этот раз она поняла, о чем он спрашивает.

— Это нетрудно, — сказала она и подошла к нему, прихватив с собой камни и все прочее. — Эйла покажи.

Она сложила в кучку куски коры, перемешав ее с пухом кипрея, ударила камнем о камень и протянула ему осколок кремня и кусок железного колчедана.

Он тут же узнал кремень и подумал, что ему попадались камешки, похожие на второй, но Джондалару никогда не пришло бы в голову использовать их для чего-то, в том числе для добывания огня. Подражая Эйле, он стукнул камнем о камень совсем легонько, и ему показалось, что при этом вспыхнула крохотная искорка. Он сделал то же самое еще раз, до сих пор не решаясь поверить в то, что таким образом можно развести огонь, хотя он видел, как у Эйлы это получилось. При ударе одного холодного камня о другой вылетела яркая искра. Он изумился и разволновался. Эйла немного помогла ему, и после нескольких попыток рядом с его постелью наконец запылал маленький костерок. Он снова пригляделся -к камням.

— Кто научил тебя разводить огонь таким способом?

Эйла поняла, о чем он спрашивает, но не сумела толком ответить.

— Эйла разводить, — сказала она.

— Да, я знаю, но кто научил тебя этому?

— Эйла… научил.

Разве она могла рассказать ему о том, как огонь погас и топорик сломался и как она нашла огненный камень? Стиснув голову руками, она задумалась, пытаясь подобрать слова, которые позволили бы ей все объяснить, но потом сокрушенно покачала головой и, взглянув на Джондалара, сказала:

— Эйла плохо говори.

Он почувствовал, как она огорчилась.

— Ты научишься, Эйла. И тогда обо всем мне расскажешь. Долго ждать не придется — ты поразительная женщина. — Он улыбнулся. — Сегодня я смогу выйти из пещеры, верно?

— Эйла смотреть. — Откинув шкуры, она осмотрела ногу. В тех местах, где были узелки, на поверхности кожи образовалась корочка. Похоже, скоро рана заживет полностью. Теперь можно позволить ему встать и попытаться выяснить, насколько серьезно повреждена нога. — Да, Дон-да-ла выйти из пещеры.

Он тут же просиял. Такой широкой улыбки Эйла не видела еще ни разу в жизни. Джондалар обрадовался, как мальчишка, который отправляется на Летний Сход после долгой зимы.

— Ну хорошо, женщина, тогда пошли! — Он откинул шкуры, намереваясь тут же подняться на ноги и выйти на прогулку.

Его ребяческая непосредственность понравилась Эйле. Она улыбнулась, но затем непререкаемым тоном проговорила:

— Дон-да-ла есть еду.

Для того чтобы разогреть приготовленную накануне вечером еду и заварить чай, потребовалось совсем немного времени. Эйла принесла Уинни зерна и ненадолго задержалась, чтобы почистить скребницей кобылку и ее жеребенка. Джондалар сидел, глядя на нее. Ему и прежде случалось наблюдать за ней, но только теперь он заметил, что она издает звуки, весьма похожие на конское ржание, помимо других, гортанных и отрывистых. Движения ее рук и жесты ничего для него не значили — он не знал, что они являются неотъемлемой частью языка, на котором она объяснялась с лошадью, и не замечал их, — но он догадался, что Эйла каким-то непостижимым для него образом разговаривает с лошадью. У него также создалось впечатление, что кобылка ее понимает.

Видя, как Эйла ухаживает за Уинни и ее жеребенком, Джондалар задумался над вопросом: какое удивительное колдовство позволило ей обворожить животных? Затем он подумал: «Похоже, ее чары подействовали и на меня». Впрочем, когда Эйла подвела к нему кобылу с жеребенком, он удивился и обрадовался. Никогда прежде ему не удавалось погладить живую лошадь или оказаться рядом с маленьким мохнатым жеребенком. Его поразило то, что они не испытывали перед ним ни малейшего страха. После того как Джондалар осторожно погладил жеребенка, тот потянулся к нему, и он принялся ласкать и почесывать малыша, безошибочно отыскивая самые чувствительные места.

Джондалар вспомнил, что так и не сказал Эйле, какое слово служит для обозначения этого животного, и, указав на Уинни, проговорил:

— Лошадь.

Эйла покачала головой. У Уинни есть имя, состоящее из звуков точно так же, как и ее собственное.

— Нет, — сказала она, — Уинни.

Произнесенные ею звуки не показались Джондалару похожими на имя. Они точь-в-точь походили на конское ржание. Джондалар изумился. Эта женщина не способна говорить на языке людей, но может разговаривать с лошадьми. Разговаривать с лошадьми? Столь удивительный дар поверг его в трепет.

Эйла неправильно истолковала его изумленный взгляд, она решила, что Джондалар ничего не понял. Пытаясь втолковать ему, о чем идет речь, она приложила руку к груди и сказала: «Эйла». Затем, указав на него, она сказала: «Джондалар», а потом махнула рукой, указывая на кобылку, и снова издала звук, похожий на негромкое ржание.

— Это имя кобылки? Эйла, я не способен издавать такие звуки. Я не умею разговаривать с лошадьми.

Эйла терпеливо повторила объяснения, и Джондалар наконец решился сделать попытку, но ему удалось лишь выговорить слово, отдаленно напоминавшее конское ржание. Эйла осталась вполне этим довольна и повела лошадей на место. «Он учит меня словам, Уинни. Я выучу все его слова, но нужно же было объяснить ему, как тебя зовут. Надо будет придумать имя и для твоего жеребенка… Как ты думаешь, он не согласится дать имя твоему малышу?»

Джондалару доводилось слышать рассказы о том, что некоторые из Зеландонии наделены способностью приманивать животных и тем самым помогать охотникам. Кое-кто из охотников умел подражать голосам животных, и они пользовались этим, чтобы подобраться поближе к добыче. Но он никогда не слыхивал о людях, которые могли бы разговаривать с животными или жить вместе с ними. Благодаря Эйле он увидел собственными глазами, как дикая кобылица произвела на свет жеребенка, и она даже позволила ему погладить малыша. Внезапно он до конца осознал, чего удалось добиться этой женщине, и преисполнился восхищения, в котором присутствовала толика страха. Кто она такая? Какими еще сверхъестественными способностями она наделена? А ведь когда она вот так, улыбаясь, движется навстречу тебе, можно подумать, что это просто обыкновенная женщина. Обыкновенная женщина, которая запросто разговаривает с лошадьми, а с людьми разговаривать не может.

— Дон-да-ла выходить?

Он чуть не позабыл об этом. Лицо его радостно просияло, и не успела она подойти к нему, как он уже попытался встать. Прилив энтузиазма тут же пошел на убыль. Он сильно ослаб, каждое движение причиняло боль. У него закружилась голова, его слегка затошнило, но вскоре это прошло. Эйла увидела, как радостная улыбка на его лице сменилась гримасой боли, как сильно он побледнел.

— Похоже, мне требуется помощь, — сказал он с искренней, но слегка напряженной улыбкой.

— Эйла помощь, — сказала она, протянув ему руку и подставив плечо так, чтобы он смог на него опереться. Поначалу Джондалару показалось, что такая тяжесть окажется слишком велика для нее, но затем он понял, что она вполне с ней справится и сумеет помочь ему подняться.

Когда он наконец выпрямился и застыл, стоя на здоровой ноге и опираясь на сооруженную ею полку для сушки, Эйла повернулась к нему и широко раскрыла рот от изумления. Оказалось, что она чуть-чуть не достает макушкой ему до подбородка. Она заметила, что тело у него длиннее, чем у мужчин из Клана, но ей не удалось представить себе, насколько он высок, и сравнить его рост со своим. Ей еще ни разу не доводилось встречать таких рослых людей.

Лишь в далеком детстве ей случалось смотреть на окружающих снизу вверх. Она переросла всех в Клане, в том числе и мужчин, задолго до того, как стала женщиной. Она всегда была большой и уродливой, долговязой, бледной и плосколицей. Никто из мужчин не находил ее привлекательной, и они продолжали избегать ее даже после того, как ее могущественный тотем потерпел поражение, хотя каждому из них было бы лестно думать, что его тотем возобладал над ее Пещерным Львом и заставил ее забеременеть. Ничего не изменилось и потом, хотя они знали, что судьба ее ребенка окажется несчастливой, если она не сможет найти себе пару до его рождения. И Дарку не повезло. Они сказали, что он урод, и хотели лишить его жизни, но потом Бран все-таки принял его в члены Клана. Ее сыну удалось возобладать над несчастливой судьбой. Он как-нибудь переживет и потерю матери. И он тоже вырастет высоким — она поняла это еще до того, как ее изгнали, — но не таким высоким, как Джондалар.

Рядом с этим мужчиной она почувствовала себя коротышкой. Когда она впервые увидела его, он показался ей молодым, чуть ли не юным, и потому она решила, что он невысок. Впрочем, теперь он выглядел старше, чем раньше. Вскинув голову, она посмотрела на него. Угол зрения изменился, и она заметила, что у него отрастает борода. Она не знала, почему его подбородок был совсем гладким, когда они впервые встретились, но, увидев, что теперь он зарос жесткими золотистыми волосами, поняла, что перед ней отнюдь не мальчик, а мужчина — высокий, сильный мужчина, давно уже достигший зрелости.

Заметив, как она изумилась, Джондалар улыбнулся, хоть и не понял, что послужило тому причиной. Эйла оказалась выше ростом, чем он думал. Его ввела в заблуждение ее осанка и манера двигаться, но теперь стало ясно, что она высокая, а ему всегда нравились высокие женщины, и он в первую очередь обращал внимание именно на них. Впрочем, на Эйлу любой обратил бы внимание, подумал он и сказал:

— Ну хорошо, попробуем выйти из пещеры.

Стоя рядом с ним, Эйла остро ощутила тепло, исходящее от его тела, и спохватилась, вспомнив о том, что он не одет.

— Дон-да-ла нужен… одежда, — сказала она, употребив слово, которым он назвал шкуру, в которой она ходила, хотя имела при этом в виду нечто иное. — Надо прикрыть, — добавила она, указывая на его гениталии — этого слова она еще не знала. А затем по какой-то неведомой причине она покраснела.

Но вовсе не из застенчивости. Ей не раз доводилось видеть обнаженных людей — и мужчин, и женщин, — и ее это не волновало. Она считала, что ему необходима защита, не от холода, а от злых духов. Женщинам не позволялось участвовать в некоторых ритуалах, но она знала, что мужчины из Клана всегда прикрывают гениталии перед тем, как выйти из пещеры. Но она не поняла, почему теперь вдруг смутилась, почему у нее запылали щеки и ее охватило странное приятное возбуждение.

Джондалар окинул взглядом собственное тело. Он разделял суеверия, связанные с гениталиями, распространенные среди его соплеменников, но в их число не входило убеждение, согласно которому он смог бы защититься от злых духов, прикрывшись одеждой. Если бы его враги уговорили кого-то из Зеландонии наслать на него порчу или одна из женщин в порыве негодования прокляла бы его, для защиты потребовалось бы нечто куда более существенное, чем кусок выделанной кожи.

Но за время странствий он успел понять, что всегда стоит обратить внимание на высказанные пожелания, чтобы как можно реже нарушать обычаи других племен, хотя к подобным промахам со стороны чужеземцев, как правило, относятся терпимо. Он понял, на что она указала, и заметил, как она покраснела. Из всего этого он заключил, что, по ее мнению, ему не следует выходить из пещеры, ничем не прикрыв гениталии. Да и в любом случае сидеть голым на камне не слишком приятно, а долго ходить он явно не сможет.

И тут он сообразил, что стоит на одной ноге, держась за деревяшку, думая лишь о том, чтобы поскорее выйти из пещеры, и начисто позабыв о том, что он совсем раздет. Ситуация показалась ему донельзя забавной, и он от души расхохотался.

Джондалар не мог знать о том, какое впечатление произведет его смех на Эйлу. Он привык считать, что смеяться — так же естественно, как дышать. Но Эйла выросла среди людей, которые никогда не смеялись, и, видя, с какой настороженностью они относятся к ее смеху, всегда старалась подавить его, чтобы как можно меньше выделяться на общем фоне. Лишь после того, как у нее родился сын, она заново открыла для себя радость, которую приносит способность смеяться. Он унаследовал эту способность у нее. Эйла знала, что поощрять его нельзя, ведь это вызовет всеобщее осуждение, но, когда они оставались вдвоем, она не могла удержаться от того, чтобы легонько не пощекотать его и не послушать, как он хихикает от удовольствия.

Для нее смех означал нечто большее, чем немудреный самопроизвольный отклик. Он представлял собой нечто уникальное, связывавшее ее с сыном, частичку ее самой, передавшуюся и ему, неотъемлемую черту ее индивидуальности. Играя с маленьким пещерным львом, она часто смеялась, и подобный способ самовыражения стал для нее еще более ценным. Она ни за что не пожертвовала бы теперь возможностью смеяться, ведь при этом ей пришлось бы отказаться не только от драгоценных для нее воспоминаний о сыне, но и от права на осознание собственного «я».

Но она и не подозревала, что этой способностью наделен кто-то, помимо нее самой. Прежде ей доводилось слышать лишь собственный смех и смех Дарка. А смех Джондалара звучал ликующе, свободно, рождая отклик в ее душе. Он получал удовольствие, смеясь над самим собой, и Эйле полюбился его смех с той самой минуты, как она впервые его услышала. В отличие от молчаливой негативной реакции взрослых мужчин из Клана смех Джондалара звучал как одобрение и поощрение. Джондалар не только не запрещал смеяться, он призывал ее посмеяться вместе с ним, и устоять перед таким призывом было невозможно.

Эйла не стала и пытаться. Вскоре на ее изумленном лице расцвела улыбка, а затем она разразилась хохотом. Она не поняла, что показалось ему смешным, и смеялась просто за компанию с ним.

— Дон-да-ла, — проговорила Эйла, когда они перестали смеяться. — Какое слово… ха-ха-ха?

— Смеяться? Смех?

— Какое слово… правильно?

— Они оба правильные. Когда мы так делаем, можно сказать: «Мы смеемся». Когда мы описываем это действие, мы называем его «смех», — объяснил он.

Эйла призадумалась. Он говорил не только о том, когда нужно употреблять это слово, — в речи есть нечто важное, помимо слов. Она всякий раз сталкивалась с трудностями, пытаясь выразить свои мысли, хоть и выучивала немало слов. В их расстановке есть какая-то закономерность, связанная со смыслом сообщения, но ей никак не удавалось сообразить, в чем тут хитрость. Она понимала большую часть того, что говорил Джондалар, но слова служили ей лишь отправной точкой. Ей удавалось уловить многое благодаря способности замечать и истолковывать непроизвольные движения тела. Но она чувствовала, что их беседы неполноценны из-за недостатка глубины и точности. Но тяжелее всего было сознавать, что она все знает, только никак не может вспомнить, и всякий раз, когда ей казалось, что это вот-вот произойдет, она испытывала чудовищное напряжение, как будто силилась разорвать тесные путы, сковывавшие ее разум.

— Дон-да-ла смеяться?

— Да, правильно.

— Эйла смеяться. Эйла часто хотеть смеяться.

— Ну а сейчас Джондалар «хотеть выйти из пещеры», — ответил он. — Где моя одежда?

Эйла принесла одежду, которую ей пришлось разрезать, чтобы снять с него. Джондалар увидел, как сильно изодрал ее когтями лев, и заметил на ней коричневые пятна. Часть бусинок и других украшений осыпались с рубашки.

Увидев все это, Джондалар посерьезнел.

— Видимо, мне здорово досталось, — сказал он, приподняв свои штаны, заскорузлые от крови, — носить их больше невозможно.

Эйла пришла к такому же выводу. Порывшись в своих припасах, она принесла новую выделанную шкуру и длинные узкие полоски кожи, а затем попыталась обернуть шкуру вокруг пояса Джондалара, памятуя о том, как поступали мужчины из Клана.

— Я справлюсь, Эйла, — сказал он и, пропустив лоскут из мягкой кожи между ногами, подтянул его края к поясу спереди и сзади. — Помоги мне чуть-чуть, — добавил он, пытаясь обвязать полоску кожи вокруг пояса, чтобы лоскут не свалился.

Эйла помогла ему справиться с этой задачей, а затем, подставив плечо, жестом велела ему опереться на вторую ногу. Джондалар ступил ею на землю и осторожно наклонился вперед. Боль оказалась сильнее, чем он ожидал, и он начал сомневаться в том, что ему удастся осуществить задуманное. Собравшись с духом, он оперся на плечо Эйлы и, сильно хромая, сделал один шаг, а затем второй. Когда они добрались до выхода из небольшой пещеры, он просиял, увидев выступ в скале и высокие сосны, росшие на противоположном берегу реки.

Он остановился у выхода, прислонившись к надежной каменной стене, а Эйла вернулась, чтобы прихватить циновку из соломы и меховую шкуру, которые она затем расстелила в дальнем конце широкого выступа, в том месте, откуда открывался самый лучший вид на долину. Потом она возвратилась к Джондалару, чтобы помочь ему. Несмотря на усталость и боль, он был крайне доволен собой и обрадовался еще больше, когда устроился на подстилке и начал осматриваться по сторонам.

Уинни с жеребенком паслись на лугу: они ушли вскоре после того, как Эйла позволила Джондалару приласкать их. Долина показалась ему зеленым райским островком, затерянным среди засушливых степей. Он ни за что не догадался бы о существовании такого чудесного уголка в этих краях. Повернув голову, он увидел скалистую расселину и часть каменистого пляжа, но затем снова перевел взгляд туда, где простиралась зеленая долина, дальняя граница которой находилась у излучины реки.

Первым делом он понял, что Эйла живет здесь одна. Ему не удалось обнаружить ни малейших признаков присутствия других людей. Эйла немного посидела рядом с ним, затем ушла в пещеру и вернулась, прихватив с собой пригоршню зерен. Она выпятила губы, звонко и мелодично свистнула и разбросала зерна по выступу. Джондалар сообразил, что к чему, лишь когда прилетела птица и принялась клевать зерна. Вскоре вокруг Эйлы уже собралось множество птиц самой разнообразной окраски, больших и маленьких, которые то вспархивали в воздух, то вновь опускались на землю, чтобы ухватить еще зернышко.

С громким писком и щебетом, воинственно распушив перья, они мельтешили перед глазами у Джондалара, пытаясь растолкать соперников и насытиться вдоволь. Лишь через некоторое время Джондалар заметил, что многие из звуков, которые он принимал за птичий щебет, издавала женщина. Она блестяще подражала пению самых разных птиц, и время от времени, заслышав знакомые звуки, одна из пташек садилась к ней на палец и начинала вторить. Порой Эйла подносила руку поближе к Джондалару, и ему удавалось прикоснуться к птице прежде, чем та успевала взмыть в воздух.

Склевав все зернышки, птицы разлетелись, остался лишь черный дрозд, который принялся петь на пару с Эйлой, весьма искусно выводившей звонкие, заливистые трели.

Когда дрозд улетел, Джондалар, который затаил дыхание, чтобы не спугнуть птицу и не помешать Эйле, с облегчением выдохнул воздух.

— Где ты этому научилась? Просто потрясающе, Эйла. Мне еще ни разу в жизни не удавалось подступиться так близко к птицам.

Эйла улыбнулась. Она не совсем поняла, о чем он говорит, но заметила, что все это произвело на Джондалара глубокое впечатление. Она снова принялась подражать птичьему пению в надежде, что он скажет ей, как называется эта птица, но он лишь улыбнулся, давая понять, что восхищен ее мастерством. Она попыталась проделать то же самое еще и еще раз, но затем оставила свои попытки. Джондалар не понял, чего она добивается, но внезапно на ум ему пришла мысль, заставившая его нахмуриться. «Она подражает птичьим трелям куда более искусно, чем Шамуд, игравший на флейте! Возможно, таким образом она общается с духами Великой Матери, принявшими обличье птиц». Когда еще одна пташка опустилась на землю возле ее ног, Джондалар бросил на нее настороженный взгляд.

Но вскоре он позабыл о тревоге, довольный, что наконец смог выбраться из пещеры, ощутить тепло солнца и свежее дыхание ветра, увидеть долину. А Эйла радовалась тому, что Джондалар рядом с ней. Ей казалось чудом то, что он сидит здесь, на выступе, и она старалась ни на мгновение не закрывать глаза, боясь, как бы он вдруг не исчез, если ей случится моргнуть. Убедив себя в том, что он никуда не денется, она зажмурилась, чтобы проверить, долго ли выдержит так, и чтобы получить еще большее удовольствие, открыв их и увидев, что Джондалар по-прежнему рядом. Сидя с закрытыми глазами и слушая его звучный низкий голос, она испытывала невероятное блаженство.

Солнце поднималось все выше, в воздухе становилось все теплее и теплее, и, взглянув на сверкающие воды реки, Эйла вспомнила о том, что утром ей пришлось обойтись без купания: она побоялась, что Джондалару внезапно что-нибудь потребуется, и не захотела оставлять его одного. Но теперь ему уже гораздо лучше, и если что, он сможет в любой момент позвать ее.

— Эйла идти вода, — сказала она и развела руки, подражая движениям пловца.

— Плавать, — сказал он, подражая ее жестам. — Это называется «плавать». Жаль, что я не смогу пойти с тобой.

— Лллавать, — старательно выговорила она.

— Плавать, — поправил ее Джондалар.

— Пллавать, — повторила она еще раз и, увидев, как он кивнул, начала спускаться к реке. «Пройдет немало времени, прежде чем ему удастся пройти по этой тропинке, — надо будет принести ему воды. Но рана успешно заживает. Думаю, он сможет ходить. Возможно, он будет слегка прихрамывать, но, будем надеяться, это не помешает ему двигаться не слишком медленно».

Выйдя на берег и развязав кожаный ремешок, Эйла решила заодно вымыть и голову. Для этого потребуется мыльный корень. Задрав голову, она посмотрела на Джондалара, помахала ему рукой, а затем отправилась дальше по берегу и вскоре скрылась из виду. Усевшись на краю огромного обломка скалы, отколовшегося весной от массива, она принялась расплетать косички. После того как рельеф местности изменился, в этом месте образовалась заводь, ставшая ее излюбленным местом для купания. Она была довольно-таки глубокой, а в скале неподалеку имелась удобная впадина, в которой Эйла могла растолочь мыльный корень.

Джондалар увидел ее снова, когда она, ополоснувшись, поплыла вверх по течению, и залюбовался ее точными, уверенными движениями. Эйла неспешно вернулась к обломку скалы, уселась на него и принялась сушить волосы на солнце. С помощью прутика она избавилась от колтунов, а затем расчесала волосы гребенкой. К тому времени, когда ее густая шевелюра высохла, ей стало жарковато, и хотя Джондалар ни разу не окликнул ее, она начала тревожиться за него. Он наверняка устал, подумала Эйла. Бросив взгляд на шкуру, служившую ей одеждой, она решила, что ее пора сменить. Подобрав ее с земли, Эйла направилась к тропинке.

Кожа Джондалара оказалась куда чувствительнее по отношению к лучам солнца, чем кожа Эйлы. Они с Тоноланом отправились в путь еще весной, а легкий защитный слой загара, приобретенный им с тех пор, как они покинули стоянку племени Мамутои, исчез, пока он лежал в пещере у Эйлы. Его кожа была по-зимнему бледной. Эйла еще не вернулась, когда он ощутил, что начинает обгорать. Он решил потерпеть: эта женщина так долго и заботливо ухаживала за ним, нельзя же лишать ее возможности посвятить хоть какое-то время самой себе. Вскоре он уже принялся гадать, что ее так сильно задерживало, поглядывая то на тропинку, то на реку, и предположил, что она решила искупаться еще раз.

Когда Эйла поднялась по тропинке, он сидел, повернувшись к ней спиной; увидев, как сильно покраснела кожа, женщина ощутила страшные угрызения совести. «Как сильно он обгорел! Какая из меня целительница, если я бросила его одного так надолго?» Она торопливо направилась к нему.

Заслышав ее шаги, Джондалар обернулся, радуясь тому, что она наконец появилась, и немного досадуя на то, что она так задержалась. Но стоило ему увидеть Эйлу, как он начисто забыл о том, что обгорел. Раскрыв от изумления рот, он уставился на обнаженную женщину, освещенную лучами солнца.

Она двигалась легко и плавно, и сильные литые мышцы ходили ходуном под золотисто-смуглой кожей. Ее точеные ноги отличались безукоризненностью формы, их слегка портили лишь четыре параллельных шрама на левом бедре. С того места, где он сидел, взгляду открывались округлые очертания крепких ягодиц и плавная линия живота над лобком, покрытым темно-русыми волосами. Он заметил, что на животе у нее кое-где остались линии в тех местах, где кожа растянулась за время беременности. Беременности? Грудь у нее была большая, но крепкая и пышная, как у девушки, с розовыми четко очерченными сосками. Ее длинные изящные руки красноречиво свидетельствовали о том, насколько она сильна.

Эйла выросла среди людей племени, в котором и мужчины, и женщины были наделены от природы недюжинной силой. Ей приходилось выполнять обязанности, возложенные на женщин Клана — поднимать и носить тяжести, выделывать шкуры, рубить дрова, — и благодаря этому ее мускулы обрели большую мощь. Для того чтобы охотиться, ей пришлось научиться двигаться ловко и проворно, а жизнь в одиночестве потребовала от нее новых усилий в борьбе за выживание.

«Пожалуй, эта женщина сильнее всех, какие встречались мне где-либо, — подумал Джондалар, — неудивительно, что ей удалось помочь мне подняться на ноги и привести меня сюда. Вдобавок я еще нигде не видывал женщины с таким на редкость красивым телом, хотя секрет ее привлекательности заключается не только в этом». Он с самого начала счел ее хорошенькой, но ему еще ни разу не доводилось ее видеть в ярком свете дня.

Длинная шея, на которой спереди виднелся маленький шрам, изящная линия подбородка, пухлые губы, длинный прямой нос, выступающие скулы и широко посаженные серо-синие глаза — черты ее лица гармонично сочетались друг с другом. Длинные ресницы и изогнутые дугой брови были не черными, а скорее коричневыми, более темными, чем золотистые волосы, рассыпавшиеся по плечам и блестевшие под лучами солнца.

— О Превеликая, Обильная Щедротами Мать! — воскликнул Джондалар.

Он тщетно пытался подыскать слова, чтобы описать то удивительное впечатление, которое произвела на него Эйла. Она прекрасна, неповторима, изумительна. Никогда в жизни он не встречал столь поразительно красивой женщины. Почему она прячет такое восхитительное тело под бесформенной шкурой? Почему заплетает роскошные волосы в косички? А он считал ее всего-навсего хорошенькой. Как же он не сумел разглядеть ее как следует?

Когда Эйла сошла с тропинки и оказалась рядом с ним на скалистом выступе, он почувствовал, как его с невиданной прежде силой охватило страстное желание. Ему отчаянно хотелось притронуться к этому изысканному телу, прильнуть губами к нежной коже, лаская ее, отыскивая нежные, чувствительные уголки, принести этой женщине Дары Радости. Когда она склонилась над ним и он ощутил исходивший от нее аромат, ему показалось, что, будь он в силах, он не сдержался бы и тут же овладел ею, даже не спрашивая ее согласия. Но он понимал, что Эйла не из тех женщин, с которыми можно легко справиться.

— Дон-да-ла! Спина… огонь… — сказала Эйла, пытаясь объяснить Джондалару, что он сильно обгорел. Внезапно она запнулась, ощутив на себе его взгляд, полный животного магнетизма. Она посмотрела в его ярко-синие глаза и замерла, не в силах оторваться. Сердце у нее сильно забилось, колени задрожали, а щеки стали горячими. Все ее тело наполнилось странным биением, а ткани в глубине промежности окутались покровом влаги.

Она не могла понять, что с ней происходит. Ценой неимоверного усилия ей удалось повернуть голову, чтобы больше не смотреть ему в глаза, но тут взгляд ее упал на шкуру, прикрывавшую нижнюю часть его тела, и она увидела, как под ней выступает приподнявшийся половой член. Ей захотелось протянуть руку и притронуться к нему, но она зажмурила глаза и сделала глубокий вдох, пытаясь совладать с охватившей ее дрожью. Когда ей наконец удалось открыть их снова, она постаралась больше не встречаться взглядом с Джондаларом.

— Эйла помочь Дон-да-ла идти пещера, — сказала она.

Обожженная солнцем кожа сильно болела, за время, проведенное на воздухе, Джондалар изрядно устал, но, когда он поднялся на ноги и, опираясь на плечо Эйлы, стал с трудом пробираться ко входу в пещеру, ощущение близости ее обнаженного тела лишь еще сильнее разожгло в нем желание. Эйла помогла ему улечься на постель, окинула взглядом свои запасы лекарственных трав, а затем внезапно выбежала из пещеры.

Он принялся гадать, куда она отправилась, и получил ответ на свой вопрос, когда она вернулась, неся в руках большие серовато-зеленые пушистые листья репейника. Отделив мощные черенки, она разорвала листья на мелкие кусочки, положила их в миску, залила холодной водой, а затем стала растирать их камнем, пока в миске не образовалось густое месиво.

Боль от солнечных ожогов усилилась, и, почувствовав прикосновение прохладной нежной кашицы к коже на спине, Джондалар уже в который раз порадовался тому, что Эйла — опытная ценительница.

— Мне уже легче, — сказал он.

Когда ее пальцы заскользили по его спине, равномерно распределяя по ней кашицу из листьев, Джондалар заметил, что она так и не успела завернуться в шкуру. Эйла стояла рядом с ним на коленях, и он ощущал близость каждой клеточкой тела. Он уловил запах, исходивший от ее кожи, разогретой солнцем, и другие — таинственные, сугубо женские — ароматы, и ему захотелось притронуться к ней. Его рука заскользила вверх по ее бедру к ягодицам.

Почувствовав прикосновение его пальцев, Эйла замерла, не в силах пошевельнуться. Она не понимала, что он делает и чего ждет от нее, зная лишь одно: ей не хотелось, чтобы это прекратилось. Но когда он протянул руку и прикоснулся к ее соску, она громко ахнула, ощутив нечто похожее на судорогу.

Ее ошарашенный вид поверг Джондалара в недоумение. Разве в желании мужчины притронуться к красивой женщине, которая находится совсем рядом с ним, есть что-то странное? Он отдернул руку, не зная, что и думать. «Она ведет себя так, будто до меня никто ни разу не прикасался к ней, — подумал он. — Но она не юная девушка, а женщина. И, судя по растянутой коже на животе, ей довелось узнать, что такое беременность, хотя детей в пещере нет. Впрочем, у женщин случаются выкидыши, но она наверняка уже прошла через Ритуал Первой Радости, который подготовил ее к тому, чтобы принять Дары Великой Матери».

Эйла до сих пор чувствовала, как в каждой жилке ее тела играет разогретая прикосновением Джондалара кровь. Она не поняла, что заставило его остановиться, и, пребывая в полнейшем замешательстве, встала и отошла в сторону.

«Может быть, я не нравлюсь ей? — подумал Джондалар. — Но тогда зачем она подошла так близко? Она не могла не заметить, что я горю желанием. Но ей нужно было обработать ожог. И она вела себя ровно и спокойно. Точнее говоря, она как будто и не заметила, что со мной происходит. Неужели она настолько привыкла к подобной реакции со стороны мужчин на ее красоту? В ее поведении не было ни тени равнодушия, которое напускают на себя умудренные опытом женщины, но разве возможно, чтобы она не догадывалась о том воздействии, которое оказывает ее тело на мужчин?»

Джондалар подобрал комок влажной кашицы, упавший с его спины. Целитель из племени Шарамудои тоже использовал листья репейника для лечения от ожогов. Она знает свое дело. «Ох, ну конечно же! Джондалар, до чего же ты глуп, — сказал он сам себе. — Шамуд рассказывал тебе об испытаниях, через которые проходят Те, Кто Служит Великой Матери. Наверное, она тоже дала обет воздерживаться от Радостей. Вполне естественно, что она скрывает свое прекрасное тело под бесформенной шкурой. Если бы ты не обгорел, она не подошла бы к тебе так близко, а ты тут же распалился, как мальчишка».

У него разболелась нога, и, хотя лекарство немного помогло, ожог на спине все еще доставлял немало неприятных ощущений. Джондалар заерзал, кое-как повернулся на бок и закрыл глаза. Его мучила жажда, но вертеться и тянуться за бурдюком не хотелось: ему с трудом удалось найти более или менее удобное положение. Он пребывал в упадке настроения не только из-за боли, но и потому, что, как ему показалось, грубо нарушил правила приличия, поддавшись порыву, и ему стало неловко за себя.

Ему давно уже не доводилось совершать поступки, идущие вразрез с общепринятыми нормами, такое случалось, лишь когда он был еще подростком. Он долго приучал себя сохранять самообладание и прекрасно овладел этим искусством. Теперь он снова позволил себе лишнее и получил отпор. Эта красивая женщина, при виде которой в нем с небывалой силой вспыхнуло желание, отвергла его. Он догадывался о том, как будут развиваться события дальше. Она сделает вид, будто ничего особенного не случилось, но станет избегать общения с ним. Даже находясь вместе с ним в пещере, она постарается держаться от него подальше, отгородившись стеной отчужденности. И если на губах ее и промелькнет улыбка, в ее взгляде, лишенном теплоты или, что еще страшнее, проникнутом жалостью, он будет вынужден прочесть правду.

Эйла надела чистую шкуру и принялась заплетать косички, по-прежнему мучась угрызениями совести из-за того, что Джондалар обгорел. В этом виновата она, ведь сам он не мог вовремя уйти в тень. А она плескалась себе и мыла голову, позабыв о необходимости присматривать за ним. «А ведь я считаю себя целительницей, хранительницей доверенных мне Айзой знаний. Целительницы из ее рода пользовались наибольшим уважением в Клане, но разве Айза допустила бы подобную оплошность, позволила бы себе забыть на время о нуждах больного?» Эйле стало очень стыдно. Он получил такое тяжелое ранение и до сих пор страдает от боли, а теперь из-за нее к его мучениям прибавятся новые.

Но она пребывала в смятении не только по этой причине. Он притронулся к ней. Она до сих пор ощущала тепло руки, прикасавшейся недавно к ее бедру, помнила, в каких местах его пальцы задерживались, а в каких лишь скользнули по поверхности кожи, как будто на ней остались следы от его ласковых прикосновений. Зачем он прикоснулся к ее соску? Он до сих пор горит. Она заметила, как приподнялся его половой член, и знала, о чем это говорит. Ей не раз доводилось видеть, как кто-то из мужчин Клана подавал условный знак одной из женщин, желая утолить желание. А Бруд делал это с ней — она невольно содрогнулась, — и она испытывала к Бруду отвращение и ненависть.

Но на этот раз она не почувствовала ничего подобного. Она бы только обрадовалась, если бы Джондалар подал ей условный знак…

«Что за глупые мысли. Он не в силах, у него еще не зажила как следует нога, и сегодня он впервые ненадолго встал».

Но когда она вернулась после купания, его половой член набух от желания, а его глаза… Эйла зябко повела плечами, вспомнив об этих синих глазах, горевших желанием, таких…

Она не могла выразить того, что происходило с ней, когда он смотрел на нее, но внезапно перестала заплетать косички и, закрыв глаза, попыталась вспомнить, как все происходило. Он прикоснулся к ней.

Но потом он отдернул руку. Эйла резко выпрямилась. Может, он подал ей условный знак? А потом остановился, потому что она не ответила на него? Женщине полагается исполнять желания мужчины. Это знали все женщины Клана, достигшие возраста, в котором их духу приходилось впервые вступить в битву, из-за чего у них начинались кровотечения. Ее также обучили жестам и позам, предназначенным для того, чтобы пробудить в мужчине желание, которое он мог бы утолить при ее помощи. Раньше она не могла понять, что побуждает женщин пользоваться такими средствами, но теперь ей внезапно стало ясно, в чем тут секрет.

Ей очень хотелось, чтобы этот мужчина призвал ее к себе, хотелось помочь ему утолить желание, но она не знает условных знаков, принятых среди людей его племени. А ее знаки наверняка совершенно непонятны ему. «Возможно, я отвергла его, сама того не ведая, — подумала Эйла, — и он оставит всякие попытки раз и навсегда. А впрочем, может, он вовсе не испытывал ко мне желания. Я такая большая и уродливая».

Эйла заплела последнюю косичку, подоткнула ее, подошла к очагу и стала раздувать огонь, чтобы приготовить для Джондалара отвар, снимающий боль. Приблизившись к нему, она увидела, что он отдыхает, лежа на боку. Она принесла ему болеутоляющее, но ей не хотелось нарушать его покой, поэтому она присела, скрестив ноги, рядом с его постелью и принялась ждать, когда он откроет глаза. Джондалар лежал неподвижно, но Эйла догадалась, что он не спит, по не совсем ровному дыханию и складкам на лбу, которые непременно разгладились бы во сне.

Услышав ее шаги, Джондалар закрыл глаза и притворился спящим. Мышцы его тела напряглись, и он замер в ожидании, борясь с желанием открыть глаза и проверить, не ушла ли она. Почему она сидит так тихо? Почему не уходит? По руке, подложенной под голову, забегали мурашки. Если он так и будет лежать не шевелясь, она скоро вконец онемеет. Боль в ноге не унималась. Ему очень хотелось слегка повернуться и сменить положение. Покрытый щетиной подбородок нестерпимо чесался, спину жгло как огнем. Может, ее уже и нет здесь. Может, она ушла, а он просто не услышал ее шагов. Неужели она до сих пор сидит, уставясь на него?

Эйла и впрямь не сводила с него глаз. Этот мужчина оказался первым, на кого ей удавалось смотреть открыто. Женщинам Клана такое запрещалось, но ей не раз в жизни доводилось нарушать запреты. Неужели она позабыла не только как следует ухаживать за больным, но и все правила поведения, которым обучила ее Айза? Опустив глаза, она уставилась на чашку с настоем дурмана, которую держала в руках. Именно в такой позе женщине полагалось терпеливо ждать, опустив голову, пока мужчина не обратит на нее внимание и не похлопает ее по плечу. «Возможно, пришла пора вспомнить все, чему меня учили», — подумала Эйла.

Джондалар чуть-чуть приоткрыл глаза, пытаясь узнать, не ушла ли Эйла, но так, чтобы она не заметила, что он не спит. Увидев рядом ее ногу, он тут же закрыл их снова. Она не ушла. Ну что она там сидит? Чего она дожидается? Почему она не оставит его наедине с муками боли и унижения? Он попытался еще раз исподтишка взглянуть на нее. Нога на прежнем месте. Она сидит на земле. И держит в руках чашку. О Дони! Ему так хотелось пить! Неужели она принесла ему воды? Или она ждет, когда он проснется, чтобы дать ему лекарство? Она могла бы растолкать его, зачем же сидеть и ждать?

Он открыл глаза. Эйла продолжала сидеть, опустив голову и глядя себе под ноги. Она снова надела одну из этих бесформенных шкур и заплела волосы в косички. От нее веяло чистотой и свежестью. От пятна на щеке не осталось и следа, и шкура, обернутая вокруг ее тела, была совсем новой и чистой. Его поразила бесхитростная покорность ее позы. Она не притворялась, не кокетничала, не пыталась украдкой взглянуть на него.

Он утвердился в выводах, к которым пришел ранее, увидев туго заплетенные косички и топорщившуюся шкуру, служившие прекрасной маскировкой. Все это отлично помогает ей скрыть пышные формы великолепного тела и роскошные блестящие волосы. Разумеется, ее лицо остается на виду, но привычка наклонять голову помогает отвлечь от него внимание. Почему она стремится скрыть свою красоту? Наверняка все дело в особых испытаниях. Он знал, что многие женщины постарались бы подчеркнуть достоинства столь красивых волос и тела и отдали бы что угодно, лишь бы иметь такое же прекрасное лицо.

Он лежал неподвижно, наблюдая за ней, позабыв о раздражении и боли. «Почему она сидит так тихо? Может, ей противно на меня смотреть, — подумал он и снова ощутил прилив стыда и боли. — Это невыносимо, — решил он, — я больше не могу не шевелиться».

Когда он повернулся, Эйла приподняла голову. Как бы она ни старалась вести себя по всем правилам, дождаться того, чтобы он похлопал ее по плечу, явно не удастся. Этот условный знак ему не известен. Джондалар с изумлением заметил признаки стыда в ее лице, прочел искреннюю мольбу в ее взгляде. Никакой холодности, снисходительности или жалости. Похоже, она скорее смущена. Но из-за чего бы ей смущаться?

Эйла протянула ему чашку. Он сделал глоток, скривился, ощутив горечь, выпил все до капли и потянулся за бурдюком с водой, чтобы напиться и избавиться от неприятного привкуса во рту. Затем он снова опустился на постель, продолжая ощущать неудобство. Эйла жестом велела ему приподняться, а потом перестелила и разгладила шкуры, чтобы ему было удобнее лежать. Но Джондалар еще некоторое время продолжал сидеть.

— Эйла, я многого о тебе не знаю и глубоко сожалею об этом. Не знаю, где ты научилась искусству исцеления, не знаю даже, как я тут очутился. Я знаю лишь одно: я бесконечно благодарен тебе. Ты спасла меня от смерти и, что еще важней, залечила мне ногу. Даже если бы я каким-то чудом остался в живых, мне не удалось бы добраться до дому, если бы я лишился ноги.

Мне очень стыдно за свое опрометчивое поведение, но ты так красива, Эйла. Раньше я не догадывался об этом — ты весьма искусно скрываешь свою красоту, уж не знаю почему, но наверняка на то есть свои причины. Возможно, когда ты сможешь говорить более свободно, ты расскажешь мне об этом, если ничто не обязывает тебя хранить это в тайне. А если нет, я смирюсь и с этим. Я знаю, ты не понимаешь всего, о чем я говорю, но мне очень хочется сказать тебе: Эйла, я больше не потревожу твой покой, даю тебе слово…

Глава 22

— Скажи мне правильно… Дон-да-ла.

— Ты нормально произносишь мое имя.

— Нет. Эйла говори не так. — Она изо всех сил замотала головой. — Скажи мне правильно.

— Джондалар. Джон-да-лар.

— Жжжон…

— Дж, — сказал он, приоткрыв рот, — Джон-да-лар.

— Жжж… джжж… — Эйла отчаянно пыталась совладать с непривычными звуками. — Джон-да-ларрр, — наконец произнесла она, сделав упор на раскатистом «р».

— Отлично! Просто прекрасно! — воскликнул он.

Эйла улыбнулась, радуясь успеху, а затем лицо ее приобрело слегка лукавое выражение.

— Джон-да-ларрр из Зе-ланн-донии!

Он произносил название своего племени чуть ли не чаще, чем собственное имя, и она долго потихоньку тренировалась, пытаясь правильно воспроизвести его звучание.

— Потрясающе! — Джондалар искренне восхитился. Она выговаривала звуки не совсем правильно, но только человек из племени Зеландонии смог бы уловить разницу. Видя его одобрение, Эйла поняла, что ее усилия не пропали понапрасну, и на ее лице расцвела ослепительная счастливая улыбка.

— Что значит Зеландонии?

— Так называется мое племя. Дети Великой Матери, живущие в юго-западных краях. Дони значит Великая Мать Земля. Пожалуй, проще всего было бы назвать их Детьми Земли. Впрочем, все люди называют себя Детьми Земли на своем языке. Попросту это значит люди, народ.

Они стояли лицом друг к другу, прислонясь к березе. На небольшой высоте находилась развилка, от которой расходилось несколько крепких стволов. Хотя Джондалар до сих пор заметно хромал и при ходьбе опирался на палку, возможность оказаться среди зеленых лугов долины окрылила его. После того дня, когда он сделал первые робкие шаги, он постоянно тренировался, не жалея сил. Спуск по крутой тропе стал для него тяжелым испытанием, но он одержал победу. Потом он обнаружил, что подняться по ней к пещере куда легче, чем спуститься вниз.

Он до сих пор не понял, каким образом Эйле удалось без посторонней помощи притащить его в пещеру. А если ей помогали какие-то люди, куда они подевались? Ему уже давно хотелось спросить об этом Эйлу, но раньше она не смогла бы понять его, а потом он все никак не решался задать этот вопрос, боясь, как бы она не сочла его чрезмерно любопытным. Он все откладывал, дожидаясь подходящего момента, и теперь ему показалось, что такой момент настал.

— А как называется твой народ, Эйла? Где твои сородичи?

Эйла перестала улыбаться, и Джондалар начал жалеть, что спросил ее об этом. Она долго молчала, и он уже было решил, что она не поняла его.

— Нет народ. Эйла никакого народа, — наконец ответила она, рывком оторвалась от ствола и вышла из тени на солнце. Джондалар поднял свою палку и захромал следом за Эйлой.

— Но у тебя должны быть какие-то сородичи, например мать. Кто тебя растил? У кого ты научилась лечить людей? Где они теперь, Эйла? Почему ты живешь одна?

Эйла продолжала идти не спеша, глядя себе под ноги. Она вовсе не стремилась уклониться от ответа — она считала, что обязана ответить Джондалару. Ни одна женщина из Клана не имела права оставить без ответа вопрос, заданный ей мужчиной. Собственно говоря, все члены Клана — и мужчины, и женщины — всегда отвечали на вопросы. Просто женщины никогда не расспрашивали мужчин о чем-то глубоко личном, да и мужчины редко обращались друг к другу с такими вопросами. Чаще всего вопросы задавали женщинам. И теперь, когда Джондалар попытался расспросить Эйлу, в ее памяти всплыло множество воспоминаний, но на некоторые из вопросов она не знала ответа, а для того, чтобы ответить на другие, ей не хватало слов.

— Если ты не хочешь говорить мне…

— Нет. — Эйла повернулась к нему и покачала головой. — Эйла говорить. — Она растерянно посмотрела на него. — Не знать слова.

Джондалар подумал, что все-таки зря затеял этот разговор, но его донимало любопытство, и, судя по всему, его вопросы не вызывали неудовольствия у Эйлы. Они снова остановились у большого обломка скалы с неровными краями, который во время разлива ударился о скалистый массив и снес его часть, а потом остался лежать посреди поля. Джондалар присел на край в том месте, где находилась удобная выемка, похожая на сиденье со спинкой.

— Как твои сородичи называют самих себя? — спросил он. Эйла ненадолго призадумалась.

— Люди. Мужчина… женщина… ребенок. — Она снова покачала головой, не зная, как ему объяснить. — Клан, — сказала она и сделала жест, которым обозначалось это понятие.

— Вроде семьи? Семья — это мужчина, женщина и ее дети, живущие у одного очага… как правило.

Она кивнула.

— Семья… но больше.

— Небольшая группа? Если несколько семей живут вместе — это Пещера, — сказал он, — даже если прибежищем им служит что-то другое.

— Да, — сказала она. — Клан маленький. И больше. Клан значит все люди.

Когда она в первый раз произнесла это слово, он не расслышал его толком и не обратил внимания на жест, который она сделала. В звучании слова было что-то глубокое, гортанное и еще какая-то особенность — ему казалось, будто она сглатывает звуки. Он не сразу догадался о том, что это слово. Раньше она лишь повторяла слова его языка следом за ним, и в нем проснулся живой интерес.

— Клын? — сказал он, стараясь подражать ей.

Он произнес его не совсем правильно, но похоже.

— Эйла говори слова Джондалара не так. Джондалар говори слова Эйлы не так. Но Джондалар говори понятно.

— Я думал, ты не знаешь никаких слов, Эйла. Я ни разу не слышал, чтобы ты говорила на своем языке.

— Не знать много слов. Клан не говорить словами.

Джондалар не понял.

— Как же они разговаривают без слов?

— Они говорить… руками, — сказала она, хоть и знала, что это не совсем так.

Она заметила, что машинально сопровождает собственные слова жестами, пытаясь выразить свои мысли. Увидев, что Джондалар пришел в недоумение, она приподняла руки и повторила еще раз, делая соответствующие движения.

— Клан не говори много слов. Клан говори… руками.

Он постепенно начал понимать, и морщины у него на лбу разгладились.

— Ты имеешь в виду, что твои сородичи разговаривают с помощью жестов? Покажи мне. Скажи что-нибудь на своем языке.

Эйла призадумалась, а затем начала:

— Я хочу о многом рассказать тебе, но для этого мне нужно научиться говорить на твоем языке. Мне не остается ничего иного, как следовать твоим обычаям. Как я могу сказать тебе, кто мои сородичи? Я уже не могу считать себя одной из женщин Клана. Как объяснить тебе, что я мертва? У меня нет сородичей. По понятиям Клана, я уже переместилась в иной мир, как тот человек, вместе с которым ты путешествовал. Наверное, это был твой родственник, твой брат.

Мне хотелось бы рассказать тебе о том, что я совершила ритуал над его могилой, чтобы помочь ему не сбиться с пути, ведь тогда у тебя на сердце стало бы немного легче. Я хотела бы рассказать о том, что я оплакала его гибель, хотя мы с ним и не были знакомы.

Я не знаю, какими были люди, среди которых я родилась. У меня наверняка были мама и родные, похожие на меня… и на тебя. Но мне известно лишь то, что их называют Другими. Другой матери, кроме Айзы, я не помню. Она раскрыла мне тайны целительства, благодаря ей я стала целительницей, но ее уже нет в живых, как и Креба.

Джондалар, мне нестерпимо хочется рассказать тебе про Айзу, про Креба, про Дарка… — Она остановилась и перевела дыхание. — Нас разлучили с сыном, но он жив. Мысль об этом согревает мне душу. А потом Пещерный Лев привел тебя ко мне. Раньше я боялась, что мужчины из племени Других окажутся такими же, как Бруд, но ты, скорей, похож на Креба, ты добр и терпелив. Я надеюсь на то, что мы с тобой станем парой. Когда ты только-только появился здесь, я подумала, что наши пути пересеклись именно поэтому. Пожалуй, мне хотелось так думать, ведь я ужасно истосковалась по людям, а ты оказался первым человеком из племени Других, которого мне довелось увидеть… других я не помню. Раньше мне было все равно, какой ты. Мне просто не хотелось жить одной, мне нужна была пара.

Но теперь все изменилось. С каждым днем, проведенным рядом с тобой, я все сильней и сильней привязывалась к тебе. Я знаю, что Другие живут не так уж и далеко отсюда и среди них тоже есть мужчины, которые могли бы стать мне парой. Но другие мне не нужны, вот только я боюсь, что мне придется расстаться и с тобой тоже. Как жаль, что я не могу сказать, как бесконечно я рада тому, что ты оказался здесь. Порой мне кажется, что от счастья у меня вот-вот разорвется сердце. — Она замерла, не в силах продолжить свой рассказ, но в то же время чувствуя, что он остался незавершенным.

Джондалару, смотревшему на нее, все же удалось уловить что-то в обращенной к нему своеобразной речи. Движения Эйлы — и не только ее рук, но и лица, глаз и всего тела — были настолько выразительны, что никак не могли не вызвать отклика в душе Джондалара. То, что делала Эйла, показалось ему похожим на танец, и странные резкие звуки, которые она издавала, служили на удивление удачным дополнением к ее изящным движениям. Подобное обращение к нему вызвало у него чисто эмоциональный отклик, но он не был уверен в том, что всколыхнувшиеся в его душе чувства соответствовали смыслу переданного ею сообщения. Впрочем, после того как она остановилась, у него не осталось ни малейших сомнений в том, что между ними только что происходило общение. Он также понял, что, вопреки создавшемуся у него поначалу впечатлению, этот язык отнюдь не являлся расширенной системой жестов, подобных тем, к которым он прибегал порой, чтобы придать большую выразительность своим словам. Ему показалось, что звуки, которые издавала Эйла, скорее предназначались для того, чтобы подчеркнуть значение того или иного жеста.

Закончив, Эйла на некоторое время замерла в задумчивости, а затем изящным движением опустилась на землю возле его ног и склонила голову. Он немного подождал, но она так и не шелохнулась, и через некоторое время ему стало не по себе. Она словно чего-то ждала от него, и он внезапно решил, что эта поза есть не что иное, как знак почтения. По его понятиям, подобное преклонение могла вызывать только Великая Мать Земля, и он знал, что Она ревнива и может отнестись весьма неблагосклонно к тем из Своих детей, которые вздумали бы принять почести, которые полагалось оказывать лишь Ей одной.

В конце концов он наклонился и притронулся к руке женщины, сказав:

— Вставай, Эйла. Что ты делаешь?

Конечно, он не похлопал ее по плечу, но все же притронулся к ее руке, и Эйла решила, что это по-своему похоже на условный знак людей Клана, который позволил бы ей заговорить. Она подняла голову и взглянула на сидящего перед ней мужчину.

— Женщина Клана сидеть — хочет говорить. Эйла хочет говорить Джондалар.

— Тебе вовсе не обязательно садиться на землю, чтобы поговорить со мной. — Он подался вперед и попытался приподнять ее. — Если ты хочешь что-то сказать, возьми и сделай это.

Но она отказалась сдвинуться с места.

— Обычай Клана. — Она умоляюще посмотрела на него, призывая его понять. — Эйла хотеть говорить… — От отчаяния на глазах у нее выступили слезы. Она начала заново: — Эйла не говори хорошо. Эйла хотеть сказать, Джондалар дай Эйла говорить, хотеть сказать…

— Ты пытаешься сказать мне «спасибо»?

— Что значит «спасибо»?

Он призадумался.

— Ты спасла мне жизнь, Эйла. Ты заботилась обо мне, кормила меня, ты залечила мои раны. За это я хотел бы поблагодарить тебя и сказать «спасибо», хотя просто слова «спасибо» для этого, конечно, недостаточно.

Эйла сморщила лоб.

— Не то же самое. Мужчина ранен — Эйла заботиться. Эйла заботиться все люди. Джондалар дал Эйла говорить. Это больше. Больше спасибо. — Она серьезно посмотрела на него, надеясь, что он поймет.

— Может, ты и говоришь «нехорошо», но ты делаешь это крайне выразительно. Поднимись с земли, Эйла, а не то мне придется перебраться к тебе. Я понимаю, что ты целительница и в твои обязанности входит забота о каждом, кто нуждается в помощи. Возможно, для тебя спасать людей от смерти — дело обычное, но я все равно глубоко тебе за это благодарен. А мне совсем нетрудно обучать тебя своему языку, но, как я теперь понял, для тебя это очень важно, и поэтому тебе хочется поблагодарить меня. Выразить благодарность всегда непросто, на каком бы языке ни говорил человек. У нас принято говорить «спасибо». Но твой жест кажется мне куда более выразительным, чем всякие слова. А теперь встань, пожалуйста.

Эйла почувствовала, что он понял ее. На ее лице расцвела улыбка, говорившая о глубокой благодарности. Ей было крайне трудно и в то же время очень важно узнать, как выразить это понятие. Она поднялась на ноги, с радостью сознавая, что добилась успеха. Ей захотелось дать выход переполнявшему ее восторгу, и, заметив невдалеке Уинни с жеребенком, она громко и протяжно свистнула. Кобылка повела ушами и галопом поскакала к ней. Когда она оказалась рядом, Эйла взмыла в воздух в прыжке и опустилась на спину лошади.

Они помчались, огибая луг по кругу, и жеребенок устремился следом за ними. Эйла проводила почти все время рядом с Джондаларом и почти не ездила верхом с тех пор, как нашла его, и теперь это удовольствие, которого она так долго была лишена, вновь пробудило в ее душе упоительное ощущение свободы. Когда они вернулись к обломку скалы, Джондалар стоял, поджидая их, и лицо его уже было не таким изумленным, как в тот момент, когда Эйла вскочила на спину лошади. Тогда по коже у него побежали мурашки, и он подумал, что эта женщина — какое-то сверхъестественное существо или же доний. Ему припомнилось, как однажды в каком-то неясном сне дух, принявший облик молодой женщины, заставил льва оставить его в покое.

Но затем он подумал о том, как искренне переживала Эйла из-за своей неспособности общаться с ним. У духа, являющегося одной из ипостасей Великой Матери Земли, вряд ли могли возникнуть подобные затруднения. Тем не менее ее способности к общению с животными явно выходили за рамки обычных. Птицы откликались на ее зов и клевали зерна прямо у нее с ладони, а кобыла, которая еще кормит жеребенка, примчалась на свист и позволила ей покататься верхом. И что это за люди, которые используют в речи не слова, а движения? «За этот день я узнал от Эйлы многое, о чем стоит поразмыслить», — подумал он, поглаживая жеребенка. Но чем дольше он размышлял об Эйле, тем большей загадкой она ему казалась.

Если ее сородичи не разговаривают, вполне понятно, почему она раньше этого не делала. Но кто они такие и где они сейчас? Эйла сказала, что у нее нет сородичей и она живет в этой долине в полном одиночестве, но у кого она научилась лечить больных и непостижимым образом общаться с животными? Откуда у нее камень для разведения огня? Она обладает множеством удивительных навыков, свойственных лишь Зеландонии, но ведь она так молода. Для того чтобы приобрести их, нужно много лет учиться, провести много времени в особых местах, расположенных вдали от людных селений…

Может быть, там и обитают ее сородичи? Ему доводилось слышать об удивительных людях из числа Тех, Кто Служит Великой Матери, посвящавших свою жизнь стремлению проникнуть в величайшие тайны бытия. К таким людям все относились с глубоким почтением. Зеландонии провел среди них несколько лет. Шамуд рассказывал об испытаниях, через которые им приходится пройти, чтобы приобрести особые знания и навыки. Возможно, Эйла жила прежде среди таких людей, которые избрали средством общения не слова, а движения? А затем поселилась одна в этих местах с целью дальнейшего совершенствования?

«А ты еще хотел вкусить вместе с ней Даров Радости, Джондалар. Неудивительно, что она отвергла твои притязания. Как жаль, что такая красивая женщина решила отказаться от Радостей. Впрочем, ты обязан с уважением относиться к ее решению, Джондалар, независимо от того, красивая она или нет».

Гнедой жеребенок все тыкался носом в ладони мужчины и терся об него — он начал линять, тело у него зудело, и ему хотелось, чтобы эти пальцы, безошибочно находившие все самые чувствительные места, снова и снова прикасались к нему, поглаживая его и почесывая. Джондалар порадовался тому, что жеребенок проявил к нему такое доверие. Раньше он только охотился на лошадей, и ему никогда не приходило в голову, что эти животные могут быть такими мирными, что его ласка может доставить им такое удовольствие.

Эйла улыбнулась, радуясь тому, что между Джондаларом и малышом Уинни возникла такая теплая привязанность. Вспомнив об идее, уже посещавшей ее раньше, она сказала:

— Джондалар дать имя жеребенку?

— Жеребенку? Ты хочешь, чтобы я дал имя жеребенку? — Он слегка растерялся, хотя мысль об этом показалась ему приятной. — Не знаю, Эйла. Мне еще ни разу в жизни не случалось задумываться о том, как назвать кого-нибудь, а уж тем более лошадь. Как можно дать имя лошади?

Эйла прекрасно поняла, почему он растерялся. В свое время она далеко не сразу свыклась с этой идеей. Имена имеют глубочайшее значение, они говорят об уникальности. Эйла воспринимала Уинни как уникальное существо, выделяющееся среди лошадей, и это было связано со множеством ее особенностей. Она была не просто лошадью, одной из тех, что кочуют табунами по степям. Она общалась с людьми, она доверяла Эйле, а та, в свою очередь, заботилась о ее безопасности. Уинни была уникальна среди ей подобных. И она получила имя.

Но зато у женщины появился ряд обязанностей. Ей приходилось тратить немало сил, заботясь обо всем, что было необходимо лошади, она постоянно думала о ней, и между судьбой женщины и животного возникла теснейшая связь.

Эйла осознавала, как важны возникшие между ними отношения. Она ощутила это особенно остро после возвращения Уинни. И желание, чтобы Джондалар дал имя жеребенку, было вызвано именно этим, хоть и возникло спонтанно, без умысла. Ей хотелось, чтобы он остался жить с ней. И если бы он привязался к жеребенку, у него появилась бы еще одна причина для того, чтобы задержаться в местах, где живет малыш, чтобы не покидать долину, послужившую пристанищем и Уинни, и Эйле.

Впрочем, торопить его нет необходимости. Он никуда не денется, по крайней мере до тех пор, пока у него не заживет нога.

Эйла внезапно проснулась. В пещере было темно. Она полежала на спине, всматриваясь в непроглядную черноту, надеясь заснуть снова. Через некоторое время она тихонько поднялась с постели — она выкопала в земляном полу пещеры канавку неподалеку от того места, где теперь спал Джондалар, — и пробралась на ощупь к выходу из пещеры.

«Я опять забыла накрыть валежником огонь, — подумала она, продвигаясь по уступу. — Джондалар не так хорошо освоился с пещерой, как я. Если он вздумает встать среди ночи, ему потребуется освещение».

Эйла решила немного подышать свежим воздухом. Четвертинка луны, клонившейся к заходу на западе, виднелась неподалеку от края скалистой стены, возвышавшейся на противоположном берегу реки, — вскоре она скроется за ним. Полночь давно миновала, до наступления утра оставалось не так уж много времени. Все внизу было скрыто под покровом тьмы, лишь блики звездного света скользили среди вод тихо плескавшейся реки.

Цвет ночного неба слегка изменился — из черного оно стало темно-синим, — но Эйла подсознательно уловила этот едва заметный переход и, сама не зная почему, решила больше не ложиться. Она следила за тем, как луна приобретает все более и более насыщенную окраску, до тех пор пока она не скрылась за темным краем скалы. Когда ее сияние померкло, Эйла почувствовала странное беспокойство и поежилась.

А небо становилось все светлее и светлее, звезды таяли, растворяясь в яркой синеве. В конце долины небо над горизонтом побагровело. Эйла следила за тем, как резко очерченный кроваво-красный диск солнца постепенно поднимается над землей, заливая долину яркими лучами света.

— Похоже, в степи на востоке пожар, — сказал Джондалар.

Эйла резко обернулась. На лицо ему падал свет лучей, источаемых огненным шаром, и глаза его приобрели сиреневатый оттенок — совсем иной, чем тот, который они приобретали при свете огня в очаге.

— Да, большой огонь, много дыма. Я не знала, что ты встал.

— Я проснулся уже давно, но все лежал, надеясь, что ты вернешься. Ты не пришла, и я решил все-таки встать. Огонь в очаге погас.

— Да, знаю. Я забыла сделать, чтобы он горел подольше.

— Ты забыла прикрыть его валежником, чтобы он не погас.

— Забыла прикрыть, — повторила она. — Пойду разводить. Он отправился вместе с ней обратно в пещеру. На входе он слегка пригнул голову, скорее на всякий случай, чем по необходимости. Между его макушкой и каменным сводом оставалось небольшое расстояние. Эйла достала кремень и железный колчедан и принялась собирать щепки и древесную труху для растопки.

— Ты, кажется, говорила, что нашла камень для разведения огня на берегу реки? Там есть еще такие?

— Да. Немного. Вода унесла.

— Во время половодья? Река разлилась и унесла камни для разведения огня? Может, сходим туда и насобираем их побольше?

Эйла рассеянно кивнула. У нее были другие планы на этот день, но она нуждалась в помощи Джондалара и не знала, как бы заговорить с ним об этом. Запасы мяса почти иссякли, и она боялась, как бы он не стал возражать против того, что она охотится. Ей уже случалось несколько раз уходить, прихватив с собой пращу, и он не спрашивал, откуда берутся зайцы, тушканчики и гигантские хомяки, из которых она готовила пищу. Впрочем, даже мужчины из Клана позволяли ей охотиться с пращой на маленьких зверьков. Но ей придется устроить охоту на крупных животных, а для этого необходимо выкопать яму, которая послужит западней, и взять с собой Уинни.

Мысль об этом не радовала ее. Она с куда большим удовольствием отправилась бы охотиться вместе с Вэбхья, но он покинул пещеру. Впрочем, реакция Джондалара вызывала у нее куда более сильное беспокойство, чем отсутствие партнера по охоте. Она знала, что Джондалар не сможет помешать ей заняться охотой. Она не принадлежала к его Клану, она хозяйка этой пещеры, и к тому же он еще не до конца поправился. Но кажется, ему понравилась долина, Уинни с жеребенком и даже она сама. Эйле не хотелось, чтобы его отношение к ней изменилось. Она знала по опыту, что мужчинам не нравится, когда женщины ходят на охоту, но отказаться от охоты она не могла.

Кроме того, ей понадобится его помощь и поддержка, ей нужно заручиться его согласием. Ей не хотелось брать с собой жеребенка: она боялась, как бы во время погони за дичью с ним не случилось беды. Если бы Джондалар согласился присмотреть за жеребенком, его можно было бы оставить здесь, пока они с Уинни будут охотиться. Это не займет много времени. Она разыщет стадо, выкопает яму и вернется в пещеру, а на следующий день добудет мяса. Но как бы попросить мужчину посидеть с жеребенком, пока она будет охотиться? Даже если он еще недостаточно окреп для того, чтобы принять участие в охоте?

Когда она принялась варить бульон на завтрак, ей пришлось в очередной раз окинуть взглядом свои оскудевшие запасы вяленого мяса, и она поняла, что больше откладывать с охотой нельзя. Она решила для начала показать Джондалару, как ловко она обращается с пращой. Увидев, как он отреагирует на это, она поймет, стоит ли говорить что-то еще и просить его о помощи.

У них появилась привычка совершать по утрам прогулку вдоль берега реки, окаймленного полосой кустов. Это шло на пользу здоровью Джондалара и доставляло Эйле удовольствие. В тот день перед уходом она заткнула за пояс пращу. Оставалось лишь надеяться, что по пути им попадется небольшой зверек.

Ее надежды в полной мере оправдались. Стоило им отойти от реки, как они спугнули на лугу двух куропаток. Заметив их, Эйла тут же достала пращу и камни. Когда она сбила на лету первую, вторая взмыла было в воздух, но пущенный Эйлой второй камень прервал ее полет. Прежде чем пойти и подобрать их, Эйла взглянула на Джондалара. Она увидела на его лице изумленное выражение и, что было куда важнее, улыбку.

— Потрясающе, Эйла! Значит, вот как тебе удавалось охотиться на небольших зверьков. А я думал, ты ставишь силки. Что это за оружие?

Она отдала ему мешок с прикрепленными к нему двумя ремешками, а сама отправилась за куропатками.

— Кажется, это называется праща, — сказал он, когда Эйла вернулась. — Вилломар рассказывал мне о таком оружии. Тогда я не представлял, о чем он говорит, но, похоже, это оно и есть. Ты очень ловко обращаешься с пращой, Эйла, а для этого, помимо природных данных, требуется тренировка.

— Ты не против, что я охотиться?

— Если бы ты не охотилась, кто бы это делал вместо тебя?

— Мужчины Клана не любить женщин охотиться.

Джондалар внимательно присмотрелся к ней и заметил, как она взволнована и озабочена. Несмотря на то что их мужчинам не нравились женщины, которые охотятся, она научилась это делать. Почему она решила именно сегодня продемонстрировать ему свое искусство? Почему она как будто ждет, чтобы он одобрил ее действия?

— Большинство женщин племени Зеландонии охотятся в молодые годы. Моя мать славилась умением выслеживать дичь. Почему бы женщинам не охотиться, если им этого хочется? Мне нравятся женщины, которые охотятся, Эйла.

От напряжения, в котором она пребывала, не осталось и следа, он явно сказал именно то, что ей хотелось услышать, и при этом ему не пришлось кривить душой. Но он так и не понял, почему это имело для нее столь важное значение.

— Мне надо идти охота, — сказала она. — Нужна помощь.

— Я бы с удовольствием помог тебе, но боюсь, пока что я не в состоянии этого сделать.

— Не надо помогать охота. Я взять Уинни, ты взять жеребенка?

— Так вот в чем дело, — сказал он, — ты хочешь, чтобы я присмотрел за жеребенком, пока вы с кобылой будете охотиться? — Он рассмеялся. — Неожиданный поворот. Обычно, когда у женщин появляются дети, они перестают ходить на охоту и обязанность добывать для них мясо ложится на мужчин. Да, конечно, я присмотрю за жеребенком. Кто-то должен охотиться, и я не хочу, чтобы с малышом стряслась какая-нибудь беда.

Испытывая невероятное облегчение, Эйла широко улыбнулась. Он не против, он действительно не против.

— Впрочем, советую тебе проверить, много ли бед натворил пожар на востоке, прежде чем ты возьмешься за охоту. Возможно, огонь уже все сделал за тебя.

— Огонь охотиться? — спросила она.

— Случается так, что животные гибнут целыми стадами, задохнувшись от дыма. И порой оказывается, что мясо, за которым ты отправился, уже запеклось. Наши сказители часто рассказывают забавную историю про человека, который обнаружил туши животных, чье мясо испеклось во время пожара в степи, и которому стоило большого труда уговорить других обитателей Пещеры испробовать его, потому что оно подгорело. Эта история бытует с давних пор.

Эйла поняла, о чем он говорит, и заулыбалась. Бушующее пламя может стать причиной гибели целого стада. Возможно, ей не придется копать яму.

Когда Эйла вынесла волокушу с прикрепленными к ней корзинами, Джондалар сильно заинтересовался этим сложным приспособлением, предназначение которого оставалось ему непонятным.

— Уинни тащить мясо в пещеру, — объяснила ему Эйла, указав на волокушу и закрепляя ремни на холке лошади. — Уинни тащить тебя в пещеру, — добавила она.

— Так вот каким образом ты доставила меня туда! Я долго ломал над этим голову. Ты явно не могла сама принести меня в пещеру. Я предположил, что меня нашли другие люди, которые потом оставили меня у тебя.

— Нет… другие люди. Я найти… тебя… другой мужчина.

Лицо Джондалара тут же помрачнело. Упоминание о Тонолане застало его врасплох, и он вновь ощутил невыносимую боль утраты.

— Тебе пришлось оставить его там? Неужели ты не могла взять с собой и его? — резко бросил он.

— Другой мужчина мертвый, Джондалар. Ты ранен, очень ранен, — сказала она, чувствуя, как ею овладевает ощущение беспомощности, переходящее в отчаяние. Ей хотелось сказать, что она похоронила того человека и оплакала его, но это оказалось ей не под силу. Она могла говорить о чем-то конкретном, но, сталкиваясь с отвлеченными понятиями, всякий раз оказывалась в тупике. Ей очень хотелось поделиться с Джондаларом мыслями, но она не знала, можно ли их как-то выразить при помощи слов, и пришла в замешательство. Она помнила, как отчаянно он горевал в тот день, когда впервые пришел в себя. Прошло столько времени, а она до сих пор не в состоянии хоть немного утешить его.

Она сильно завидовала той легкости, с которой он выбирал нужные слова, составляя из них фразы, располагая их в нужном порядке, его свободе выражения мыслей. А перед ней всякий раз возникал невидимый барьер, сквозь который ей никак не удавалось пробиться, и, хотя ей зачастую казалось, что это вот-вот произойдет, какой-то изъян мешал ей преодолеть препятствие. Интуиция подсказывала ей, что она обладает необходимыми данными, что нужно лишь найти верный подход — и ей откроется секрет знаний, хранящихся в глубине ее памяти.

— Прости, Эйла. Я не имел права кричать на тебя, но Тонолан был моим Братом… — Он произнес это слово чуть ли не со стоном.

— Братом. У вас с тем человеком… одна мать?

— Да, мы дети одной и той же матери.

Эйла кивнула и повернулась к лошади, сожалея о том, что не может сказать ему, насколько ей близки и понятны его чувства. Она знала о том, как велика привязанность между братьями и сестрами, о тех особых отношениях, которые могут возникнуть между детьми одной и той же матери. Креб и Бран были братьями.

Эйла уложила вещи в корзины и взяла копья, собираясь вынести их наружу и приторочить потом, когда Уинни выйдет из пещеры, чтобы они не зацепились за край низкого свода на входе. Наблюдая за тем, как Эйла собирается в дорогу, Джондалар понял, что лошадь служит женщине не только спутницей, но и оказывает ей огромную помощь. Раньше он и не представлял себе, какие преимущества может дать человеку использование лошади. Однако противоречия, подмеченные им в поведении Эйлы, приводили его в недоумение: с одной стороны, она использовала лошадь во время охоты и для того, чтобы притащить в пещеру добытую тушу, — гигантский шаг вперед по сравнению со всеми приемами, с которыми ему доводилось сталкиваться, — а с другой стороны, копья, которые у нее имелись, были донельзя примитивными.

Ему доводилось ходить на охоту с людьми самых разных племен, которые пускали в ход копья, различавшиеся между собой, но те, что были у Эйлы, выглядели совершенно иначе. И все же что-то в них показалось ему знакомым. Твердый, опаленный огнем острый наконечник, прямое гладкое древко, но вид у копья какой-то несуразный. О том, чтобы метнуть его, не может быть и речи, — оно куда больше копья, с которым он охотился на носорога. Как же она с ним справляется? Как ей удается так близко подобраться к зверю? Он решил спросить Эйлу об этом, когда она вернется. Сейчас для этого нет времени. Она постепенно овладевает искусством речи, но ей еще довольно-таки трудно объясняться.

Он отвел жеребенка в пещеру еще до того, как Эйла и Уинни отправились в путь, и долго стоял, поглаживая и почесывая гнедого малыша, пока не убедился в том, что Эйла и его мать уже далеко. Он посидел, затем поднялся, опираясь на палку, и, чувствуя, что любопытство так и не даст ему покоя, отыскал светильник и зажег его. Он вполне мог передвигаться с места на место внутри пещеры без палки и поэтому оставил ее валяться возле постели, а сам двинулся вперед вдоль стены в пещере, держа каменный светильник на ладони. Ему захотелось выяснить, насколько велика пещера и что находится в ее глубине. По размеру она оказалась именно такой, как он и предполагал. Он не обнаружил в ней потайных проходов, но нашел небольшую нишу, а в ней нечто неожиданное — признаки того, что в ней не так давно жил пещерный лев, и в том числе след огромной лапы.

Осмотрев целиком всю пещеру, Джондалар понял, что Эйла прожила в ней не один год. Он было подумал, что след пещерного льва ему померещился, но после того, как он вернулся обратно и обследовал нишу более тщательно, у него не осталось ни малейших сомнений в том, что в углу пещеры в прошлом году ютился лев.

Еще одна загадка! Удастся ли ему когда-нибудь найти ответ на все эти будоражащие ум вопросы?

Он взял одну из корзин Эйлы, как ему показалось, совсем новую, и решил сходить на берег реки — поискать там камней для разведения огня, чтобы сделать хоть что-нибудь полезное. Жеребенок поскакал вперед, а Джондалар потихоньку спустился по крутой тропе, опираясь на палку, которую затем оставил у скалы в том месте, где находилась кучка костей. Когда же наконец он сможет обходиться при ходьбе без палки?

Жеребенок подбежал к Джондалару и принялся тыкаться носом ему в руку. Джондалар почесал его, приласкал, а затем громко рассмеялся, увидев, как жеребенок радостно кинулся валяться по земле в ложбинке, которую использовали они с Уинни. Он перевернулся на спину и, задрав вверх ноги, стал кататься по мягкой рыхлой земле, фыркая от восторга. Затем он поднялся, отряхнулся — во все стороны полетели комья земли, — а потом отправился в тенек и улегся отдыхать под ивой.

Джондалар медленно пошел по берегу реки, внимательно осматривая лежавшие там камни.

— Вот, нашел! — громко воскликнул он. Жеребенок вздрогнул. Джондалару стало немного неловко за себя. — А вот еще! — крикнул он опять, не удержавшись, и смущенно улыбнулся. Он поднял серый камешек с золотистыми прожилками, но тут внимание его привлек другой камень, побольше. — Здесь есть кремень!

«Вот откуда она берет кремень для изготовления орудий! Если найти камень, который можно использовать как отбойник, и соорудить тесло, ты смог бы изготовить кое-какие орудия, Джондалар! Хорошие острые пластины и резцы… — Он выпрямился и осмотрел кучу камешков и костей, которые вынесло течением к скалистой стене. — Похоже, тут есть подходящие кости и рога. Ты смог бы сделать для Эйлы нормальное копье.

Возможно, ей не нужно «нормальное копье», Джондалар. Возможно, она пользуется таким не случайно. Но ты мог бы изготовить копье для себя самого. Это лучше, чем сидеть сложа руки целый день. А еще ты мог бы заняться резьбой. У тебя это неплохо получалось, пока ты не забросил это дело».

Он порылся среди костей и плавника, затем подошел к куче, находившейся с другой стороны, и принялся осматривать кости, черепа и рога, валявшиеся среди кустов. Пока он искал камень для отбойника, ему удалось насобирать целую пригоршню камешков для разведения огня. Когда он наконец взялся за работу и начал трудиться над первым из обломков кремня, на лице его заиграла улыбка. Впервые за очень долгое время ему удалось снова заняться любимым делом.

Он подумал о том, как много орудий сможет изготовить, имея под рукой кремень. Хороший нож и топор с ручкой, несколько копий и шило, которое понадобится для починки одежды. Может быть, Эйле понравится какое-нибудь, во всяком случае, ему будет что показать ей.

Вопреки его опасениям время пролетело быстро, и когда начали сгущаться сумерки, он собрал приспособления для обработки кремня и новые орудия, которые ему удалось изготовить с их помощью, и завернул их в позаимствованную у Эйлы шкуру. По возвращении в пещеру жеребенок принялся тыкаться носом ему в руки, упорно чего-то добиваясь, и Джондалар решил, что малыш проголодался. Он достал приготовленную Эйлой жидкую кашу из зерна, и после недолгих колебаний жеребенок принялся за еду. Она отправилась в путь около полудня. Куда же она запропастилась?

Вскоре стемнело, и Джондалар всерьез забеспокоился. Жеребенку нужна Уинни, да и Эйле пора бы уже вернуться. Какое-то время он провел на выступе у пещеры, ожидая, не покажется ли где-нибудь Эйла, а потом решил развести костер, который будет заметен издалека, — вдруг она заблудилась. «Она не могла заблудиться», — сказал Джондалар самому себе, но костер все-таки развел.

Прошло немало времени, прежде чем она наконец вернулась. Заслышав топот Уинни, Джондалар стал спускаться по тропинке им навстречу, но жеребенок опередил его. Эйла спешилась на берегу реки, сняла тушу оленя с волокуши, изменила положение жердей, чтобы лошадь смогла пройти по узкой тропе, и повела ее наверх, а Джондалар, успевший к этому времени спуститься вниз, отошел в сторону. Эйла вернулась, освещая себе путь головней. Джондалар взял ее, а Эйла погрузила вторую тушу на волокушу. Джондалар, прихрамывая, сделал несколько шагов, намереваясь помочь ей, но Эйла уже справилась сама. Наблюдая за тем, как она перекладывает тяжелую тушу оленя, Джондалар оценил силу, которой она обладала, и понял, почему эта женщина стала такой сильной. Участие лошади, использование волокуши облегчали труд и, пожалуй, были ей просто необходимы, но тем не менее ей приходилось все делать в одиночку.

Жеребенок все пытался подобраться к материнскому вымени, но Эйла подпустила его к Уинни, лишь когда они оказались возле входа в пещеру.

— Ты прав, Джондалар, — сказала она, добравшись до выступа. — Большой, большой огонь. Я не видеть такого раньше. Далеко. Много-много животных.

Ему показалось, что голос ее звучит как-то необычно, и он пригляделся к ней повнимательнее. Эйла сильно устала, ей пришлось стать свидетельницей массовой гибели животных, и в ее тревожном взгляде сквозила опустошенность. Руки ее почернели от грязи, на лице и на шкуре виднелись пятна сажи и крови. Сняв с лошади ремни, которыми крепилась волокуша, она обняла Уинни за шею и прильнула к ней, пошатываясь от усталости. Лошадь стояла опустив голову и широко расставив передние ноги, а жеребенок шумно сосал вымя. Вид у Уинни был такой же изможденный, как у Эйлы.

— Похоже, пожар бушует где-то далеко. Уже совсем поздно. Ты провела в пути весь день? — спросил Джондалар.

С трудом подняв голову, Эйла повернулась к нему. На мгновение она позабыла о его существовании.

— Да, весь день, — ответила она и глубоко вздохнула. До отдыха еще далеко, ей нужно многое сделать. — Много животных умереть. Много зверей прийти за мясом. Волк. Гиена. Лев. Другие, я не видела их раньше. Большие зубы. — Раскрыв рот, она приложила к верхней губе руки, вытянув указательные пальцы, изображая длинные клыки.

— Ты видела саблезубого тигра! Я не думал, что они существуют на самом деле! Один старик рассказывал во время Летнего Схода подросткам о том, как однажды в молодости столкнулся с этим зверем, но многие решили, что это выдумки. Так ты вправду видела его? — спросил Джондалар, жалея о том, что не отправился на охоту вместе с ней.

Она кивнула, задрожала и передернула плечами, закрыв глаза.

— Уинни испугаться. Он близко. Праща стрелять. Уинни и я бежать.

Услышав ее сбивчивое описание случившегося, Джондалар в изумлении вытаращил глаза.

— Ты прогнала саблезубого тигра, пустив в ход пращу? Храни тебя Великая Мать, Эйла!

— Много мяса. Тигр… не хотеть Уинни. Праща стрелять. — Ей хотелось поподробнее рассказать об этом, поделиться с ним своими переживаниями, поведать, какого страху она натерпелась, но это оказалось ей не по силам. Усталость помешала ей явственно представить себе все происшедшее, а затем попытаться подобрать нужные слова.

«Неудивительно, что она так устала, — подумал Джондалар. — Может, я и зря посоветовал ей воспользоваться тем, что в степи бушует пожар, хотя она добыла двух оленей. Но для того, чтобы не удариться в панику, столкнувшись с саблезубым тигром, нужна колоссальная выдержка. Потрясающая женщина».

Эйла взглянула на свои руки и снова отправилась по тропинке к реке. Она взяла головню, которую Джондалар воткнул в землю, и, подойдя поближе к воде, огляделась по сторонам, а затем вытащила из земли росток амаранта, растерла в ладонях листья и корни, смочила их и добавила песка. Тщательно вымыв руки и лицо, она поднялась в пещеру.

Джондалар уже начал разогревать камни в очаге, и Эйла очень этому обрадовалась. Чашка горячего чая — как раз то, что ей сейчас нужно. Перед уходом она оставила ему еды и понадеялась, что ей не придется теперь готовить. Заниматься этим некогда: ей нужно освежевать двух оленей и нарезать мясо, чтобы потом высушить его.

Она специально выбрала туши, которых не коснулся огонь, зная, что ей потребуются шкуры. Но, взявшись за работу, она вспомнила, что так и не собралась сделать новые острые ножи. Со временем ножи тупятся, ведь под нажимом от режущего края откалываются мелкие кусочки. В таком случае лучше сделать новый нож, а старый можно использовать для других целей, например в качестве скребка.

Она измучилась, орудуя тупым ножом, но все пыталась разрезать шкуру, пока из глаз у нее не хлынули слезы от отчаяния и усталости, от сознания того, что она не может ничего объяснить.

— Эйла, в чем дело? — спросил Джондалар.

Она промолчала, продолжая безуспешные попытки справиться со шкурой. Что она может сказать? Джондалар отобрал у нее тупой нож и заставил ее выпрямиться.

— Ты устала. Может, приляжешь и отдохнешь?

Она покачала головой, хотя ей больше всего на свете хотелось поступить именно так.

— Снять шкура, суши мясо. Не ждать, гиена придет.

Джондалар не стал говорить о том, что тушу можно затащить в пещеру, Эйла уже явно с трудом соображала.

— Я постерегу ее, — сказал он. — Тебе необходимо отдохнуть. Пойди приляг, Эйла.

Она преисполнилась глубочайшей благодарности к Джондалару. Он сможет постеречь тушу! Ей даже в голову не пришло попросить его об этом, ведь она давно уже отвыкла полагаться на чью-либо помощь. Вздохнув с облегчением, она, пошатываясь, отправилась в пещеру и рухнула на постель. Ей захотелось сказать Джондалару, как она благодарна ему за помощь, и тут слезы снова навернулись ей на глаза. Нет смысла даже пытаться, она не может разговаривать!

На протяжении ночи Джондалар несколько раз заходил в пещеру и, тревожно хмуря лоб, смотрел на спавшую женщину. Ей что-то снилось, и она металась по постели, размахивая руками и бормоча что-то непонятное.

Эйла брела сквозь туман и время от времени принималась кричать, взывая о помощи. Высокая женщина, окутанная белесоватой дымкой, лица которой ей не удалось толком разглядеть, протянула к ней руки. «Я пообещала, что буду осторожна, мама, но куда же ты подевалась? — пробормотала Эйла. — Почему ты не пришла, хотя я звала тебя? Я все кричала и кричала, но ты не вернулась. Где ты была? Мама! Мама! Только не уходи больше! Останься! Мама, подожди меня! Не оставляй меня одну!»

Высокая женщина исчезла, а пелена тумана развеялась. На ее месте появилась другая женщина, невысокая и коренастая. Ее сильные, мускулистые ноги были слегка кривоваты, но при ходьбе она держалась прямо. Большой нос с горбинкой и четко очерченной переносицей, нижняя челюсть выдается вперед, но подбородка нет. Лоб у нее низкий и покатый, голова большая, а шея толстая и короткая. Мощные надбровные дуги, а под ними карие глаза. Взгляд ее светится умом, любовью и печалью.

Она взмахнула рукой. «Айза! — закричала Эйла. — Айза, помоги мне! Помоги, прошу тебя! — Но Айза лишь недоуменно посмотрела на нее. — Айза, неужели ты меня не слышишь? Почему ты меня не понимаешь?» — «Никто тебя не поймет, если ты не научишься разговаривать как положено, — донесся до нее чей-то голос. Она увидела мужчину, старого и хромого, который опирался при ходьбе на палку. Вместо одной из рук — культя, заканчивающаяся у локтя. Левая половина лица покрыта жуткими шрамами, левого глаза нет, но правый на месте, и взгляд его говорит о силе, мудрости и сострадании к ближним. — Ты должна научиться разговаривать», — сказал Креб с помощью жестов, взмахивая одной рукой, но до Эйлы донесся его голос, очень похожий на голос Джондалара. «Как же я научусь? Я не могу вспомнить! Помоги мне, Креб!» — «Твой тотем — Пещерный Лев, Эйла», — сказал старый Мог-ур.

В воздухе промелькнуло желто-коричневое пятно — хищник подобрался к стаду зубров и повалил на землю огромную самку с рыжеватой шкурой, а та в ужасе взревела. Эйла ахнула, услышав рычание саблезубого тигра. Он обнажил клыки, и она увидела, что морда у него измазана в крови. Он подступал все ближе и ближе к ней, и казалось, что с каждым шагом его клыки становятся все длиннее и острее. Эйла оказалась в маленькой пещере и прижалась спиной к каменной стене, понимая, что отступать некуда. Послышалось рыканье пещерного льва.

«Нет! Нет!» — закричала она.

В воздухе промелькнула огромная лапа, и острые когти оставили на ее левом бедре четыре параллельные красные полосы.

«Нет! Нет! — воскликнула она. — Я не могу! Не могу! — Ее окутала волна клубящегося тумана. — Я не могу вспомнить».

Высокая женщина вновь протянула к ней руки: «Я помогу тебе…»

На мгновение в завесе тумана появилась прореха, и Эйла увидела лицо, очень похожее на ее собственное. Ее сильно затошнило, а в земле появилась глубокая трещина, из которой на нее пахнуло запахом гнилья и сырости.

— Мама! Маа-маа!

— Эйла! Эйла! Что с тобой? — Джондалар принялся будить ее. Он стоял в конце каменного карниза и вдруг услышал, как она выкрикивает слова на незнакомом языке. Несмотря на хромоту, он тут же оказался в пещере.

Эйла приподнялась и села. Джондалар обнял ее.

— Ох, Джондалар, мне приснился сон, и такой страшный! — всхлипывая, проговорила она.

— Ну ничего, Эйла. Все в порядке.

— Мне приснилось землетрясение. Вот что произошло тогда. Она погибла во время землетрясения.

— Кто погиб во время землетрясения?

— Моя мать. И Креб, но гораздо позже. Ох, Джондалар, я ненавижу землетрясения! — Она содрогнулась, прижимаясь к нему.

Держа ее за плечи, Джондалар отстранился от нее так, чтобы видеть ее лицо.

— Расскажи, что тебе приснилось, Эйла, — попросил он.

— Сколько я себя помню, мне постоянно снятся эти сны, они преследуют меня. Сначала я оказываюсь в маленькой пещере и ко мне тянется когтистая лапа. Очевидно, тогда мой тотем и оставил отметку у меня на бедре. Второй сон мне раньше не удавалось вспомнить, но я каждый раз просыпалась, когда меня начинало трясти и тошнить. Но на этот раз я его запомнила Я видела ее, Джондалар, я видела свою мать!

— Эйла, ты слышишь?

— О чем ты?

— Ты разговариваешь, Эйла. Ты свободно говоришь!

Когда-то Эйла умела разговаривать, хоть и на другом языке, она обладала всеми навыками, необходимыми для овладения устной речью. Потом она отвыкла произносить слова вслух, потому что ей пришлось освоить иной метод общения ради того, чтобы выжить, и потому что ей хотелось позабыть о трагедии, в результате которой она осталась одна. Но, слушая Джондалара, она не только запоминала слова, она постепенно усваивала структурную и интонационную основу его языка, хоть и не прилагала к этому сознательных усилий.

Подобно ребенку, который учится говорить, она от рождения была наделена склонностью и способностями к этому, ей недоставало лишь постоянного общения с себе подобными. Но ее стремление к тому, чтобы овладеть речью, было куда сильнее, чем у ребенка, и ее память была развита куда лучше. Она быстро продвигалась вперед. И хотя она еще не могла в точности воспроизвести все звуки и интонации, ей удалось в совершенстве овладеть языком, на котором говорил Джондалар.

— И вправду! Я могу говорить! Джондалар, у меня в голове появились слова, я могу выражать свои мысли!

Только теперь оба они заметили, что сидят обнявшись, и тут же смутились. Джондалар выпустил Эйлу из объятий.

— Неужели уже настало утро? — воскликнула Эйла, заметив, что в пещеру сквозь проем на входе и через отверстие для дыма проникает свет. Она сбросила с себя шкуры. — Я и не думала, что просплю так долго. О Великая Мать! Мне же нужно высушить мясо! — Она усвоила даже его выразительные восклицания.

Джондалар улыбнулся. Она обрела дар речи столь внезапно, что он не мог не изумиться, но слушать, как она говорит с забавным акцентом, было приятно.

Эйла поспешно направилась к выходу из пещеры, но, выглянув наружу, застыла на месте, потерла глаза и посмотрела еще раз. По всему каменному выступу были разложены аккуратно нарезанные небольшие кусочки мяса треугольной формы, а кое-где между ними дымились маленькие костры. Может, все это лишь снится ей? Или все женщины Клана неожиданно явились сюда, чтобы оказать ей помощь?

— Я испек немного мяса на костре, на случай если ты проголодаешься, — как бы невзначай сказал Джондалар, самодовольно улыбаясь.

— Ты? Ты приготовил мясо?

— Да, приготовил. — Его улыбка стала еще шире. Он не ожидал, что его маленький сюрприз будет иметь такой успех. Хоть он и не может пока охотиться, ему вполне по силам освежевать туши добытых ею оленей и нарезать мясо для сушки, тем более что он только что сделал несколько новых ножей.

— Но… ты же мужчина! — воскликнула потрясенная до глубины души Эйла.

Джондалар не мог знать о том, что его поступок покажется ей чем-то из ряда вон выходящим. Люди, принадлежавшие к Клану, могли черпать знания и навыки, необходимые для выживания, только из собственной памяти. В силу особенностей их развития любое умение, информация о котором хранилась в мозгу, передавалось из поколения в поколение. Обязанности мужчин и женщин были разными, и это разделение труда произошло так давно, что и сведения, хранившиеся в их памяти, разнились меж собой. Мужчины не могли выполнять работу, вменявшуюся в обязанность женщинам, и наоборот, — они не обладали соответствующими знаниями.

Мужчина, принадлежавший к Клану, мог добыть на охоте оленя и притащить его в пещеру. Он даже смог бы освежевать тушу, хотя и не так умело, как женщина. В случае острой необходимости он сумел бы отрезать от нее несколько кусков мяса, но ему даже не пришло бы в голову попытаться нарезать его маленькими кусочками для сушки, а если бы и пришло, ему ни за что не удалось бы проделать это так, как нужно, для того чтобы мясо подсыхало равномерно. Эйла с изумлением взирала на картину, открывшуюся ее взгляду.

— Разве мужчинам запрещается резать мясо? — спросил Джондалар, зная, что среди людей некоторых племен установлены правила, согласно которым женщинам и мужчинам приходится выполнять различные виды работ. Но ему просто хотелось помочь Эйле, и он никак не ожидал, что это заденет ее чувства.

— Женщины из Клана не могут охотиться, а мужчины не могут… готовить еду, — попыталась объяснить она.

— Но ты же охотишься.

Эти слова внезапно привели ее в волнение. Она совсем позабыла о том, что куда больше походит на людей племени Джондалара, чем на людей, принадлежащих к Клану.

— Я… не такая, как женщины Клана, — проговорила она, не зная, как ему толком объяснить. — Я такая же, как ты, Джондалар. Женщина из племени Других.

Глава 23

Эйла остановила Уинни, соскользнула на землю и протянула Джондалару бурдюк с водой. Он взял его и принялся жадно пить, делая большие глотки. Они находились в конце долины, почти на границе степей, и река осталась далеко позади.

Вокруг них на ветру колыхались золотистые травы. Они собирали зерна метельчатого сорго и дикой ржи, а рядом покачивались колосья двухрядного ячменя и пшеницы, однозернянки и двузернянки. Им приходилось пропускать меж пальцев стебельки сорго, собирая маленькие твердые зернышки. Работа оказалась не из легких, и им обоим стало жарко. Они складывали зерна сорго в одно из отделений подвешенной к шее корзинки. Для того чтобы отделить их от стебля, не требовалось особых усилий, но потом их придется просеивать, в отличие от ржи, которую они ссыпали в другое отделение.

Эйла подняла с земли корзинку и вновь принялась за работу. Вскоре Джондалар последовал ее примеру. Некоторое время они молча собирали зерна, стоя рядом друг с другом, а затем он повернулся к ней.

— Что ты чувствуешь, когда скачешь на лошади, Эйла? — спросил он.

— Мне трудно объяснить, — сказала она и призадумалась. — Когда лошадь быстро мчится, это восхитительно. Но и когда она трусит не спеша, это тоже приятно. Мне очень нравится ездить верхом на Уинни. — Она снова принялась за работу, но вдруг остановилась: — Хочешь попробовать?

— Что попробовать?

— Прокатиться на Уинни.

Джондалар пристально посмотрел на Эйлу, пытаясь угадать, как она к этому отнесется. Ему уже давно хотелось прокатиться верхом, но, судя по всему, между Эйлой и лошадью существовали какие-то особые отношения, и он боялся, как бы его просьба не показалась ей бестактной.

— Да, мне хотелось бы. Но позволит ли мне Уинни сделать это?

— Не знаю. — Эйла взглянула на небо, чтобы определить время по солнцу, а затем закинула корзину за спину. — Мы можем это выяснить.

— Прямо сейчас?

Эйла кивнула, повернулась и отправилась в обратный путь.

— Я думал, ты принесла воды затем, чтобы мы смогли подольше собирать зерно.

— Все верно. Но я не учла, что мы будем работать вдвоем и дело пойдет куда быстрее. Я даже не заглянула к тебе в корзину — я не привыкла полагаться на чью-либо помощь.

Обилие навыков, которыми он обладал, постоянно приводило ее в изумление. Он не только охотно брался за любое дело, но и вполне успешно справлялся с теми видами работ, которые выполняла она сама, а также мог быстро чему-нибудь научиться, проявляя живость ума и любознательность. Все новое вызывало у него наибольший интерес. Наблюдая за ним, Эйла смогла взглянуть на самое себя со стороны и понять, каким необычным существом она казалась членам Клана. И тем не менее они приняли ее в свой круг и постарались найти для нее место в своей жизни.

Закинув корзину за спину, Джондалар зашагал рядом с Эйлой.

— Пожалуй, на сегодня уже хватит. У тебя и так много зерна, Эйла, а ячмень и пшеница еще не поспели. Не понимаю, зачем тебе нужны такие огромные припасы.

— Для Уинни и жеребенка. Им понадобится еще и солома. Уинни выходит зимой попастись, но в те годы, когда выпадает много снега, лошади нередко погибают от голода.

Выслушав ее объяснения, Джондалар понял, что любые возражения окажутся неуместными. Они шли рядом, вокруг колыхались высокие травы, и теперь, когда работа была завершена, тепло солнца показалось им очень приятным. На Джондаларе не было никакой одежды, кроме набедренной повязки, а тело его успело приобрести такой же ровный и густой загар, как и кожа Эйлы. Она сменила зимнюю шкуру на летнюю — кусок кожи, который прикрывал ее тело от талии до бедра и в котором имелись карманы и складки, позволявшие удобно разместить разные орудия, пращу и другие предметы. Помимо этого, она постоянно носила подвешенный к шее маленький кожаный мешочек. Ее красивое стройное тело неизменно вызывало восхищение у Джондалара, но он старался никак не проявлять своих эмоций, и Эйла воспринимала это как нечто само собой разумеющееся.

Ему очень хотелось покататься на лошади, и он задумался над тем, как поведет себя Уинни. Если что-то не заладится, он сможет быстренько уйти подальше от нее. Теперь он лишь слегка прихрамывал при ходьбе, но, судя по всем признакам, со временем ему удастся избавиться от хромоты окончательно. Эйла совершила просто чудо, прекрасно залечив ему ногу, и он испытывал глубочайшую благодарность за все, что она сделала для него. Он начал подумывать о том, что когда-нибудь ему снова придется отправиться в путь — у него уже не было причин для того, чтобы оставаться в долине, — но, казалось, Эйла ничего не имела против его присутствия, и он не спешил собираться в дорогу. Ему хотелось помочь ей подготовиться к грядущей зиме, ведь он считал себя глубоко обязанным ей.

Он даже не подумал, что ей приходится заботиться не только о себе самой, но и о животных.

— Ты тратишь много сил, заготавливая корм для лошадей, верно?

— Да не очень, — ответила она.

— Просто когда ты сказала, что им нужна еще и солома, мне пришла в голову одна мысль. Почему бы нам не насобирать стеблей с колосьями и не отнести их в пещеру? Тогда мы смогли бы обойтись без корзин, ведь заняться отделением зерен можно и сидя в пещере, а стебли пойдут на корм лошадям.

Эйла призадумалась, наморщив лоб.

— Пожалуй, ты прав. Когда стебли и колосья высохнут, зерна можно будет просто вытрясти в корзину. Одни отделяются легче, другие трудней. Там есть еще пшеница и ячмень… надо попробовать. — На лице ее заиграла улыбка. — Джондалар, по-моему, это удачная идея!

Она так искренне обрадовалась, что он тоже заулыбался. Его удивительный, чарующий взгляд ясно говорил о том, что он доволен ею, что она нравится ему. И Эйла тут же откликнулась со всей свойственной ей прямотой и бесхитростностью:

— Джондалар, мне так приятно, когда ты улыбаешься… у тебя при этом меняется даже взгляд.

В ответ на это он разразился веселым, заливистым смехом. «Она на редкость искренна, — подумал он, — я ни разу не заметил за ней попытки притвориться или солгать. Удивительная женщина».

Его смех показался Эйле заразительным, улыбка на ее лице становилась все шире и шире, она тихонько прыснула, а потом громко расхохоталась, не пытаясь сдержаться.

Когда им обоим наконец удалось справиться с приступом смеха, они еще долго сидели, тяжело дыша и утирая выступившие на глазах слезы. Ни Джондалару, ни Эйле не удалось бы объяснить, что именно повергло их в такое веселье и вызвало столь безудержный хохот. На самом деле причиной тому послужила не забавная ситуация, а необходимость дать выход долго нараставшему напряжению.

Они пошли дальше, и Джондалар обнял Эйлу за талию. Они так славно посмеялись вместе, что он сделал это совершенно непроизвольно, но Эйла вздрогнула, и он тут же отдернул руку. Он дал себе зарок не навязываться ей и даже сказал об этом Эйле, хотя в то время она еще не могла понять его слов. Раз она поклялась воздерживаться от Радостей, он постарается избегать ситуаций, когда она будет вынуждена отказать ему. Он прилагал все силы к тому, чтобы не нарушать ее покоя.

Но, вдыхая аромат ее разогретой солнцем кожи, ощутив на миг прикосновение ее крепкой, высокой груди, он внезапно вспомнил о том, сколь долгое время он провел, не вступая в близость с женщинами, и набедренная повязка никак не могла скрыть того, что начало происходить с ним. В надежде, что она не заметит, какое возбуждение его охватило, Джондалар резко отвернулся, ускорил шаг и чуть ли не бегом кинулся вперед. Лишь огромным усилием воли он удержался от того, чтобы не сорвать с нее одежду.

— О Дони! Как желанна эта женщина! — пробормотал он, тяжело дыша.

Когда он устремился вперед, у Эйлы из глаз потекли слезы. «Что я сделала не так? Почему он шарахается от меня? Почему не подаст мне знак? Я же видела, его переполняет желание, почему он не хочет утолить его со мной? Неужели я настолько безобразна?» Она задрожала, вспомнив о том, как его рука обвилась вокруг ее талии, она до сих пор ощущала упоительный запах его тела. Эйла плелась еле-еле, боясь столкнуться с ним лицом к лицу, чувствуя себя как в детстве, когда ей доводилось совершить какой-нибудь проступок, но не зная, в чем она провинилась на этот раз.

Джондалар добрался до тенистых зарослей, тянувшихся вдоль реки. Охватившее его возбуждение было настолько велико, что он не смог с ним справиться. Стоило ему скрыться за стеной густой растительности, как на землю упали первые капли вязкой белой жидкости. Содрогаясь всем телом, он прислонился к дереву. По крайней мере он почувствовал хоть какое-то облегчение и теперь сможет снова подойти к этой женщине, не испытывая неодолимого желания повалить ее на землю и силой овладеть ею.

Отыскав сухой сучок, он разрыхлил землю и прикрыл следы сокровенных соков Радости. Зеландонии говорил ему, что не следует проливать впустую соки, которые дарует Великая Мать, но если возникнет крайняя необходимость, надо вернуть их Ей, сделав так, чтобы они впитались в тело Великой Матери Земли. «Зеландонии был прав, — подумал Джондалар, — это пустая трата, и она не приносит радости».

Он пошел вдоль реки, не решаясь выбраться из зарослей на открытое место. Он увидел, что Эйла ждет его, стоя возле большого валуна, обхватив жеребенка рукой за шею и прижавшись головой к Уинни, словно ища у животных поддержки и утешения. Она показалась ему крайне ранимой и беззащитной. «Ей следовало бы обращаться за поддержкой ко мне, — подумал Джондалар, — и утешать ее должен я». Ему стало очень стыдно, как будто он сделал нечто недопустимое, ведь он полагал, что причина ее огорчения в нем. Собравшись с духом, он вышел из зарослей.

— Порой мужчине бывает необходимо поскорей облегчиться, — смущенно улыбаясь, солгал он.

Эйла удивилась. Зачем он говорит неправду? Она поняла, что он сделал. Он утолил желание сам.

Любой мужчина из Клана скорее посягнул бы на женщину вождя, чем поступил бы так, как это сделал Джондалар. Будь охватившее его желание настолько сильным, он подал бы условный знак даже Эйле, если бы рядом не оказалось других женщин. Ни один из взрослых мужчин не стал бы сам утолять желание. Мысль об этом мог допустить лишь юноша, достигший зрелости, но не успевший добыть на охоте зверя и пройти через положенный ритуал. Но Джондалар не нашел возможным подать ей знак и предпочел поступить иначе. Никогда в жизни ей не доводилось подвергаться такому унижению.

Она ничего не ответила на его слова и сказала, стараясь не встречаться с ним взглядом:

— Если ты хочешь покататься на Уинни, я подержу ее, а ты заберись на камень и садись к ней на спину. Я скажу Уинни, что тебе хотелось бы на ней прокатиться. Может быть, она согласится.

«Ах да, именно поэтому мы и перестали собирать зерно, — вспомнил Джондалар. — И куда только подевалось прежнее рвение? Мы едва успели пересечь поле, но за это время многое изменилось». Стараясь держаться как ни в чем не бывало, он залез на камень, в котором имелась похожая на сиденье выемка, и Эйла подвела лошадь поближе. Джондалар так же старательно избегал встречаться с ней взглядом.

— Какую команду ты ей подаешь, чтобы заставить ее стронуться с места? — спросил он.

Эйле пришлось подумать, прежде чем ответить.

— Я не подаю никакой команды, она трогается с места, когда мне этого хочется.

— А как она узнает о том, что тебе этого хочется?

— Не знаю… — Она сказала правду, ей ни разу не доводилось задуматься об этом.

Джондалар решил, что это не важно. Если лошадь позволит ему усесться к ней на спину, пусть несет его куда захочет. Он положил руку на загривок лошади, чтобы не соскользнуть с камня, а затем забрался на нее.

Уинни пугливо повела ушами, чувствуя, что это не Эйла. Она привыкла ощущать прикосновение ног и бедер Эйлы, движения ее мышц служили сигналами, побуждавшими ее к тому или иному действию, а на этот раз ощущения оказались иными, и вдобавок сидевший на ней человек весил больше, чем Эйла. Но Эйла стояла рядом, прижавшись к ее шее, да и мужчина был ей знаком. Кобылка растерянно потопталась на месте, но вскоре успокоилась.

— И что мне теперь делать? — спросил Джондалар. Он сидел на низкорослой лошадке, его длинные ноги болтались по бокам. Он никак не мог сообразить, куда ему девать руки.

Эйла потрепала кобылку по шее со свойственной ей уверенностью и обратилась к ней на языке, в который входили и жесты, и краткие восклицания из речи людей Клана, и слова языка Зеландонии.

— Джондалару хочется, чтобы ты покатала его, Уинни. — В голосе ее прозвучали просительные нотки, а рука ее еще теснее прижалась к шее лошади, которая настолько привыкла к общению с женщиной, что восприняла это как команду и стронулась с места. — Если почувствуешь, что можешь упасть, обхвати руками ее шею, — посоветовала Эйла.

Уинни привыкла носить на себе всадника. Она не стала ни прыгать, ни брыкаться, но двигалась несколько неуверенно, поскольку ею никто не управлял. Джондалар подался вперед, чтобы похлопать ее по загривку, стремясь приободрить и лошадку, и самого себя. Это движение оказалось похожим на команду, которую непроизвольно подавала Эйла, желая, чтобы Уинни прибавила шагу. Лошадь резко устремилась вперед, и Джондалар оказался вынужден последовать совету Эйлы. Он обхватил кобылку руками за шею и пригнулся к холке. Уинни истолковала это как команду, призывавшую ее двигаться еще быстрее.

Она помчалась галопом по полю. Джондалар прильнул к ее шее, его длинные волосы развевались по ветру, который подул ему в лицо. Он наконец отважился чуть приоткрыть глаза и увидел, как внизу с пугающей быстротой скользит земля. Он ощутил восторг и некоторый страх. Теперь он понял, почему Эйла затруднялась описать свои ощущения. Похожие чувства овладевали им, когда он стремительно спускался по склону ледяной горы зимой или когда огромный осетр тащил его за собой по реке, но скакать верхом на Уинни было еще увлекательнее. Он заметил, что слева от них скользит неясная фигура. Гнедой жеребенок мчался рядом с матерью, не отставая от нее ни на шаг.

Откуда-то издалека донесся резкий, пронзительный свист. Лошадь неожиданно повернула направо и устремилась обратно.

— Выпрямись! — крикнула Эйла Джондалару, когда они оказались неподалеку от нее. Лошадь сбавила шаг, приближаясь к женщине, и он сел прямо. Уинни перешла на шаг и остановилась возле валуна.

Джондалар слез с лошади. Его била легкая дрожь, но глаза его радостно блестели. Эйла похлопала лошадку по вспотевшим бокам, а когда Уинни трусцой направилась к пляжу у пещеры, не спеша пошла следом за ней.

— Ты заметила, что жеребенок все время скакал рядом с матерью? Ну и удалец!

По тому, как Джондалар произнес это слово, Эйла догадалась, что это слово имеет для него особое значение.

— Кто такой «удалец»? — спросила она.

— Во время Летних Сходов проводятся различные состязания, но самые увлекательные — это гонки, соревнования в беге, — сказал Джондалар. — Их участники называются бегунами, а о тех, кто сильней других стремится к победе и добивается наибольших успехов, говорят: «Вот удалец». Это слово выражает похвалу и одобрение.

— Жеребенок быстро бегает. Он удалец.

Они отправились дальше, храня молчание, которое с каждой минутой становилось все более и более напряженным.

— Почему ты велела мне выпрямиться? — спросил наконец Джондалар в попытке завязать хоть какой-нибудь разговор. — Ты вроде бы говорила, что не подаешь Уинни никаких команд. Но она сбавила скорость, когда я выпрямился.

— Прежде я никогда об этом не задумывалась, но, видя, что вы приближаетесь, вдруг подумала: «Выпрямись». Сначала я не поняла, о чем ты спрашиваешь, но, когда тебе понадобилось остановиться, внезапно сообразила.

— Значит, ты все-таки подаешь лошади какие-то команды, не словами, а движениями. Интересно, можно ли научить и жеребенка понимать команды? — задумчиво проговорил он.

Они подошли к скалистому выступу у реки, обогнули его и увидели, как Уинни катается по земле у самой воды, чтобы освежиться, и пофыркивает от удовольствия. Рядом с ней, задрав кверху ноги, валялся жеребенок. Джондалар заулыбался и остановился, глядя на них, а Эйла, опустив голову, пошла дальше. Джондалар догнал ее, когда она начала подниматься по тропинке.

— Эйла… — Она обернулась, но он замялся, не зная, что сказать. — Я… я… мне хотелось бы сказать тебе спасибо.

Ей так и не удалось до конца понять, что значит это слово. В языке людей Клана аналога не существовало. Члены каждого из небольших кланов постоянно оказывали друг другу помощь, воспринимая это как нечто само собой разумеющееся, ведь иначе никому из них не удалось бы выжить. Никому не приходило в голову благодарить друг друга за содействие, подобный поступок показался бы им столь же немыслимым, как если бы ребенок вдруг вздумал сказать «спасибо» матери за ее заботу или она внезапно потребовала бы от него выражения признательности. Когда человеку оказывали особую услугу или преподносили ему подарок, он знал, что ему придется ответить тем же, и это далеко не всегда вызывало у него радость.

Наиболее близким к слову «спасибо» можно было считать существовавшее в языке Клана выражение благодарности, с которым человек более низкого положения обращался к соплеменнику рангом повыше, как правило женщина к мужчине, если тот оказывал ей из ряда вон выходящую услугу. Эйла решила, что Джондалар пытается поблагодарить ее за то, что смог прокатиться на Уинни.

— Джондалар, Уинни согласилась покатать тебя. Почему ты говоришь «спасибо» мне?

— Ты помогла мне сделать это, Эйла. Вдобавок я благодарен тебе не только за это. Ты многое для меня сделала, ты так заботилась обо мне.

— Разве жеребенок стал бы благодарить Уинни за то, что она о нем заботится? Тебе требовалась помощь, поэтому я ухаживала за тобой. При чем тут «спасибо»?

— Но ведь ты спасла мне жизнь.

— Я целительница, Джондалар. — Она не знала, как объяснить ему, что под этим подразумевается. Когда один человек спасает другого от смерти, он вкладывает в него частичку заключенной в нем жизненной силы, и спасенному вменяется в обязанность впредь, оберегать своего спасителя. Между такими людьми возникает связь, более тесная, чем связь между братьями и сестрами. Но когда она стала целительницей, ей вручили кусочек черной двуокиси марганца, в котором как бы заключалась частичка духа каждого из людей, и с тех пор она лечит больных, не ожидая получить что-либо взамен. — Ты не обязан говорить мне «спасибо», — сказала она.

— Я знаю, что не обязан. Мне известно, что ты — целительница, но я хочу, чтобы ты знала о моей благодарности. Люди говорят «спасибо», когда им оказывают помощь. Это традиционное проявление вежливости, часть обычая.

Они поднялись друг за другом по тропинке. Эйла ничего не ответила Джондалару, но его слова напомнили ей о том, как Креб пытался объяснить ей, что правила вежливости запрещают высматривать, что творится у чужого очага, отделенного рядом камней. Ей с куда большей легкостью удалось выучить язык людей Клана, чем вникнуть в суть их обычаев. Джондалар сказал, что среди людей его племени принято благодарить друг друга, этого требуют правила вежливости, но тут она пришла в еще большее замешательство.

Почему он вдруг взялся благодарить ее после того, как совсем недавно так страшно ее унизил. Если бы мужчина из Клана отнесся к ней с таким презрением, она просто перестала бы существовать для него. Она поняла, что ей будет нелегко свыкнуться с обычаями сородичей Джондалара, но от этого горечь унижения отнюдь не развеялась.

Когда Эйла вошла в пещеру, Джондалар остановил ее в попытке пробиться сквозь неожиданно возникший между ними барьер.

— Эйла, прости, если я чем-то тебя оскорбил.

— Оскорбил? Мне непонятно это слово.

— Мне кажется, я рассердил тебя, тебе стало плохо из-за меня.

— Ты меня не рассердил, но мне действительно плохо.

Ее признание повергло Джондалара в замешательство.

— Прости, — сказал он.

— «Прости». Это тоже вежливость, верно? Часть обычая? Джондалар, что толку от твоего «прости»? Когда ты произносишь его, ничего не меняется и мне не становится легче.

Он провел рукой по волосам. Она права. Какой бы промах он ни допустил — ему казалось, он догадывается, в чем дело, — просьба простить его ничего не исправит. И ситуация лишь усугубляется тем, что он избегает заговорить на эту тему прямо, боясь поставить себя в еще более неловкое положение.

Оказавшись в пещере, Эйла сняла с шеи корзину и раздула огонь в очаге, чтобы приготовить еду. Джондалар поставил свою корзину рядом с корзиной Эйлы и уселся на циновку возле очага, наблюдая за действиями Эйлы.

После того как он освежевал добытых ею оленей и разделал туши, он показал ей изготовленные им в тот день орудия. Они понравились ей, и она иногда пускала их в ход, но, выполняя некоторые из работ, предпочитала пользоваться более привычным для нее ножом собственного изготовления. Он заметил, что она орудует грубым ножом, сделанным из кремневой пластины, не менее искусно, чем другие работают ножами меньших размеров, снабженными ручкой. Будучи мастером по изготовлению орудий, он постоянно проводил сравнения, думая о недостатках и достоинствах каждого из них. Любым острым ножом можно что-нибудь разрезать, но ее способ изготовления связан с большими затратами сырья. Даже притащить кремневую глыбу нужных размеров не так-то просто.

Ощущая на себе пристальный взгляд Джондалара, Эйла занервничала. Через некоторое время она встала и отправилась за ромашкой для чая, чтобы немного успокоиться, надеясь, что внимание Джондалара переключится на что-нибудь другое. Он понял, что пора как-то разрешить возникшую проблему, и, собравшись с духом, решил откровенно поговорить с ней на эту тему.

— Ты права, Эйла. Хоть я и попросил у тебя прощения, от этого ничего не изменилось, но я просто не знаю, что еще сказать. Я не понимаю, чем я оскорбил тебя. Пожалуйста, объясни, почему тебе плохо.

«Наверное, он опять говорит неправду, — подумала Эйла. — Как это может быть, чтобы он ничего не понял? Но вид у него явно обеспокоенный». Она низко опустила голову, жалея о том, что он задал ей этот вопрос. Мало того что ей приходится страдать от унижения, а теперь она вынуждена еще и говорить с ним об этом. Впрочем, деваться некуда.

— Мне плохо, потому что я… непривлекательна, — проговорила она, пристально глядя на сложенные на коленях руки, в которых она держала ростки ромашки.

— То есть как это ты «непривлекательна»? Я не понимаю.

Ну почему он задает все эти вопросы? Или ему хочется ее помучить? Эйла исподтишка взглянула на Джондалара. Он сидел, подавшись вперед, и в его искреннем взгляде она увидела лишь признаки неподдельной тревоги.

— Ни один из мужчин Клана не стал бы сам утолять желание, если бы рядом с ним находилась привлекательная женщина. — Она покраснела от стыда за собственную несостоятельность, продолжая упорно смотреть вниз. — Тебя переполняло желание, но ты убежал от меня. Ты счел меня непривлекательной, и, конечно же, мне стало плохо.

— То есть ты обиделась, потому что я не… — Он выпрямился и вскинул голову. — О Дони! Как можно быть таким глупцом, Джондалар? — воскликнул он, обводя взглядом своды пещеры.

Эйла изумленно посмотрела на него.

— Я думал, ты не хочешь, чтобы я нарушал твой покой, Эйла. Я не хотел поступать вопреки твоим желаниям. Меня с неодолимой силой влечет к тебе, но ты вздрагивала всякий раз, когда я к тебе притрагивался. И как ты могла подумать, будто кто-то из мужчин может счесть тебя непривлекательной?

Внезапно она поняла, что все происшедшее было недоразумением, и терзавшая ее боль тут же утихла. Он считает ее желанной! Он просто подумал, что она не испытывает влечения к нему! Все дело в обычаях, несхожих меж собой.

— Джондалар, тебе нужно было подать условный знак. Мои желания не так уж и важны.

— Нет, твои желания очень важны. А я… — На лице его вспыхнул румянец. — Я нравлюсь тебе? — По его взгляду Эйла догадалась, как глубоко он растерян, как сильно боится получить отказ. Это чувство было ей знакомо. Она удивилась тому, что мужчина может испытывать нечто подобное, но при этом все терзавшие ее сомнения мигом улетучились, и душу ее захлестнула теплая волна нежности.

— Ты нравишься мне, Джондалар. Стоило мне увидеть тебя, как ты сразу же мне понравился. Ты был так сильно ранен, что я не знала, удастся ли мне выходить тебя, но, пока ты лежал в пещере, я сидела, глядя на тебя… и у меня возникало это удивительное чувство… меня тянуло к тебе… Но я так и не дождалась условного знака… — Она почувствовала, что сказала нечто лишнее, и снова опустила голову. Женщины из Клана прибегали к более тонким ухищрениям, желая привлечь внимание мужчин.

— А я все это время думал… Что это за знак, о котором ты все толкуешь?

— Если мужчина из Клана испытывает влечение к женщине, он подает условный знак.

— Какой? Покажи.

Эйла взмахнула рукой и покраснела. Женщинам не полагалось подавать такие знаки.

— И все? Я должен сделать вот так? И что дальше?

Он сильно изумился, когда она опустилась на колени и застыла в соответствующей позе.

— То есть мужчина подает знак, женщина становится в позу, и все? Этого достаточно, чтобы у них возникло желание?

— Если у мужчины нет желания, он не станет подавать женщине знак. Разве сегодня ты не испытывал желания?

Теперь покраснел Джондалар. Он и позабыл, какое неодолимое желание охватило его тогда, с каким трудом он удержался от того, чтобы не овладеть этой женщиной силой. В тот момент он отдал бы все на свете, лишь бы узнать об этом условном жесте.

— А если мужчина не нравится женщине? Или она не испытывает желания?

— Если мужчина подаст женщине знак, она обязана подчиниться. — Она вспомнила, какую боль, сколько мучений заставил испытать ее Бруд, и тут же помрачнела.

— В любом случае, Эйла? — Он заметил, как она угнетена. — Даже в самый первый раз? — Эйла кивнула. — И то же самое произошло и с тобой? Кто-то из мужчин просто подал тебе условный знак?

Она зажмурилась, проглотила слюну и кивнула. Ее ответ поверг Джондалара в крайнее возмущение.

— Ты хочешь сказать, что Ритуал Первой Радости вам не известен? Неужели никто не следит за тем, чтобы мужчина не причинил женщине сильной боли? Да что же это за люди такие? Или им все равно, что происходит с женщиной, когда она впервые сталкивается с этим? И любой мужчина может воспользоваться ею, если в нем заговорит похоть? Не думая о том, испытывает она желание или нет? И никого не волнует, больно ей при этом или нет? — Он вскочил с места и заметался из стороны в сторону. — Это бесчеловечно! Это просто недопустимо! Откуда такая черствость? Или им неведомо сострадание?

Столь бурное проявление чувств оказалось полной неожиданностью для Эйлы. Некоторое время она сидела молча, слушая возмущенные вопросы, которыми сыпал Джондалар в приливе праведного негодования. Но когда он вконец распалился, Эйла замотала головой, выражая несогласие.

— Нет! — вырвалось у нее, когда она наконец решилась высказаться. — Это не так, Джондалар. Им не чуждо сострадание. Айза нашла меня и стала обо мне заботиться. Люди Клана приняли меня в свой круг, хотя я родилась среди Других. Они не были обязаны это делать. Креб не знал о том, что Бруд делает мне больно, ведь у него самого не было пары. Он не знал, что чувствуют при этом женщины, а Бруд всего лишь воспользовался своим правом. Но когда я забеременела, Айза стала заботливо ухаживать за мной, не жалея сил, она поила меня разными лекарствами, чтобы я смогла доносить ребенка до срока. Не будь ее рядом, я бы умерла во время родов. И Бран принял Дарка в члены Клана, хотя все остальные подумали, что он урод. Но они ошибались. Он здоровый и сильный… — Эйла приумолкла, заметив, что Джондалар изумленно смотрит на нее.

— У тебя есть сын? И где же он?

Эйла впервые заговорила о сыне. Всякое упоминание о нем причиняло ей боль, которая не утихала со временем, и ей не хотелось отвечать на вопросы Джондалара, хотя она понимала, что рано или поздно им придется поговорить на эту тему.

— Да, у меня есть сын. Он живет среди людей Клана. Я отдала его Убе, когда Бруд изгнал меня.

— Изгнал тебя? — Джондалар снова опустился на циновку. Значит, у нее есть сын. Он не ошибся, предположив, что когда-то она вынашивала ребенка. — Кому могло прийти в голову разлучить мать с сыном? И кто такой этот… Бруд?

Ну как ему объяснить? Она на мгновение закрыла глаза.

— Бруд — это вождь. Когда меня нашли, вождем был Бран. Он разрешил Кребу взять меня к себе, но он уже сильно состарился и поэтому назначил вождем Бруда. А Бруд ненавидел меня еще с тех пор, когда я была маленькой девочкой.

— И потом он постарался причинить тебе боль, так?

— Когда я стала женщиной, Айза рассказала мне об условных знаках. Но она говорила, что мужчины призывают к себе лишь тех женщин, которые им нравятся, когда хотят утолить желание. Бруд поступил так потому, что ему хотелось заставить меня сделать то, что мне противно. Но мне кажется, мой тотем тоже сыграл в этом какую-то роль. Духу Пещерного Льва было известно, как я мечтала о ребенке.

— Какое отношение имеет Бруд к твоему ребенку? Великая Мать Земля посылает детей в дар женщинам по своему усмотрению. И что, он оказался сыном его духа?

— Креб говорил, что появление детей зависит от духов, что дух тотема мужчины проникает внутрь женщины, и если ему удается победить дух ее тотема и овладеть его жизненной силой, в ее чреве возникает и начинает расти зерно новой жизни.

— Какие странные представления. На самом деле дух мужчины соединяется с духом женщины, когда Великая Мать желает подарить ей дитя.

— А по-моему, духи не имеют отношения к рождению детей, ни духи тотемов, ни духи, которые соединяются по воле Великой Матери, как ты говоришь. По-моему, новая жизнь возникает, когда мужской орган, наполненный силой, проникает внутрь тела женщины. И поэтому мужчин порой охватывает такое сильное желание, а женщин так же неодолимо тянет к мужчинам.

— Этого не может быть, Эйла. Ты знаешь, как часто у мужчин возникает желание совокупиться с женщиной? Но она не всегда беременеет от этого. Мужчина способен как бы пробудить женщину, он приносит ей Дар Радости Великой Матери, открывая путь для проникновения духа. Но наиболее священный из Даров Великой Матери, Дар Плодоношения, дается лишь женщинам. Они становятся вместилищем духа, создавая новую жизнь, а затем матерями, подобно Великой Матери. Если мужчина почитает Великую Мать, с благоговением относится к Ее Дарам и проявляет готовность взять на себя заботу о женщине и ее детях, Дони порой вкладывает частицу его духа в детей его очага.

— А что такое Дар Радости?

— Ох, ну конечно же! Ты ничего об этом не знаешь! — воскликнул он, с трудом понимая, как такое вообще может быть. — Теперь понятно, почему ты не догадалась, что я… Великая Мать послала тебе в дар дитя, но тебе неведом ритуал Первой Радости. Какие странные люди принадлежат к этому Клану. Всем, кого я встречал во время странствий, было известно о Великой Матери и Ее Дарах. Когда между мужчиной и женщиной возникает обоюдное влечение и они отдаются друг другу, им открывается Дар Радости.

— Это происходит, когда мужской орган становится большим и мужчина утоляет желание при помощи женщины? — спросила Эйла. — И при этом его орган проникает в отверстие, из которого появляются на свет дети? Это и есть Дар Радости?

— Да, но при этом происходит нечто большее.

— Возможно, только все твердили мне, что у меня никогда не будет ребенка, ведь мой тотем такой сильный. А потом все ужасно удивились. И он вовсе не был уродом. Просто мой сын отчасти похож на меня, а отчасти на них. Но я забеременела лишь после того, как Бруд несколько раз совокупился со мной. Никто, кроме него, не счел меня желанной, ведь я такая высокая и уродливая. Даже во время Сходбищ Клана ни один мужчина не взглянул на меня, хотя Айза удочерила меня и считалось, что я принадлежу к ее роду.

Слушая ее рассказ, Джондалар ощутил неясную тревогу, но не смог сообразить, что ее вызывает.

— Ты говоришь, тебя нашла целительница? Как ее звали? Айза? А где она тебя нашла? Как ты оказалась в тех местах?

— Не знаю. Айза сказала, что я принадлежу к племени Других, людей, которые похожи на меня. И на тебя, Джондалар. Я ничего не помню о тех временах, когда я еще не жила среди людей Клана. Я позабыла даже, как выглядит лицо моей матери. Я впервые увидела человека, похожего на меня, когда встретилась с тобой.

Слушая ее, Джондалар почувствовал, как что-то сжалось у него внутри, и ему стало совсем не по себе.

— На Сходбище Клана одна женщина рассказала мне, что сделал мужчина из племени Других, после этого я всегда думала о них со страхом, до тех пор пока не повстречала тебя. У нее родился ребенок, девочка, которая так сильно походила на Дарка, как будто они были братом и сестрой. Ода полагала, что из ее дочери и моего сына выйдет отличная пара. Все решили, что ее ребенок тоже урод, но я считаю, что она забеременела после того, как мужчина из племени Других силой заставил ее помочь ему утолить желание.

— Тот мужчина изнасиловал ее?

— И убил ее старшую дочь. Ода и еще две женщины неожиданно встретили мужчин из племени Других. Их было много, но ни один из них не подал женщинам условного сигнала. Когда один мужчина схватил Оду, ее дочка упала и ударилась головой о камень.

Джондалару вспомнились молодые мужчины из Пещеры, расположенной далеко на западе. Он упорно продолжал отмахиваться от мыслей, роившихся у него в голове. Но если мужчины из одной Пещеры могли совершить такой поступок, то же самое могло произойти и с другими.

— Эйла, ты не раз говорила, что не похожа на людей Клана. Чем они отличаются от тебя?

— Они меньше ростом. Поэтому я так удивилась, когда заметила, до чего ты высокий. Все они гораздо ниже меня, даже мужчины, и все считали меня непривлекательной, ведь я такая высокая и уродливая.

— А еще? — Он задал этот вопрос, хоть и предполагал, что ответ Эйлы его не обрадует. Тем не менее нужно выяснить все до конца.

— Глаза у них карие. Айза считала, что у меня что-то не в порядке с глазами, ведь они такого же цвета, как небо. У Дарка карие глаза, и… не знаю, как бы это сказать… у него большие брови, но лоб ничем не отличается от моего. А головы у них более плоские.

— Плоскоголовые! — Джондалар скривился от омерзения. — О Великая Мать! Эйла, и ты жила среди этих зверей? Ты позволила одному из самцов… — Он содрогнулся. — Ты произвела на свет мерзкую тварь, плод смешения духа человека и духа зверя! — Джондалар вскочил с места и попятился, словно столкнувшись с какой-то немыслимой гадостью. Подобная реакция была продиктована пустыми суевериями, ошибочными представлениями, которые казались неоспоримыми его сородичам и которые глубоко укоренились в его сознании.

Поначалу Эйла не поняла, что творится с Джондаларом, и посмотрела на него, недоуменно нахмурившись. Но по выражению его лица она догадалась, что он испытывает отвращение, подобное тому, которое внушали ей гиены. И тогда ей стал понятен смысл его слов.

Звери! Он назвал людей, которых она любит, зверями! Для него они все равно что вонючие гиены! Выходит, ласковый, нежный Креб, который в то же время был самым могущественным Мог-уром в Клане, просто зверь? И Айза, женщина, которая удочерила ее и вырастила, которая раскрыла ей секреты целительства, ничем не лучше вонючей гиены? И Дарк, ее сын, тоже?!

— То есть как это «звери»? — воскликнула Эйла, рывком поднявшись на ноги, стоя лицом к Джондалару. Ей никогда в жизни не доводилось повышать голос в приступе возмущения, и она удивилась, услышав, как громко и злобно прозвучали ее слова. — По-твоему, Креб и Айза — звери? А мой сын — полузверь? Люди из Клана вовсе не похожи на вонючих гиен!

Разве звери смогли бы подобрать маленькую раненую девочку? Разве они смогли бы принять ее в свой круг? Неужели они стали бы растить ее, заботясь о ней? Как ты думаешь, кто научил меня добывать пищу и готовить еду? Кто помог мне овладеть искусством целительства? Если бы не эти звери, я бы уже давно умерла, и ты тоже, Джондалар!

Ты считаешь, что члены Клана — звери, а Другие — люди? Тогда подумай вот над чем: члены Клана спасли ребенка из племени Других, хотя Другие убили одного из их детей. Если бы мне пришлось выбирать между зверями и людьми, я отдала бы предпочтение тем, кто для тебя сродни вонючим гиенам!

Она выбежала из пещеры, стремительно спустилась по тропинке и свистом подозвала к себе Уинни.

Глава 24

Джондалар был потрясен. Он вышел следом за Эйлой из пещеры и остановился посреди выступа, глядя на нее. Одним ловким прыжком она вскочила на спину лошади, и та галопом помчалась по долине. Эйла всегда была такой спокойной и никогда не сердилась. Именно поэтому Джондалара так поразила ее бурная реакция на его слова.

Ему казалось, что он относится к плоскоголовым с редкостной непредвзятостью. Он полагал, что преследовать их незачем и лучше избегать столкновений с ними. Он не стал бы убивать никого из них, разве что в крайней ситуации. Но мысль о том, что мужчина мог поделиться Даром Радости с самкой плоскоголовых, всегда казалась ему неприемлемой. Слова Эйлы, от которой он узнал, что самец плоскоголовых мог иметь близость с женщиной, ударили по чувствительному месту. Для него это значило, что женщина подверглась осквернению.

А он испытывал такое сильное влечение к ней. Ему припомнились истории, которые, грязно посмеиваясь, рассказывали подростки и молодые мужчины, и ему стало плохо, как будто его коснулась страшная зараза, от которой он начнет чахнуть и уже не сможет быть полноценным мужчиной. Но нет, Великая Мать Земля смилостивилась над ним и не допустила, чтобы такое случилось.

Но то, что Эйла родила чудовище, мерзкую тварь, являющуюся вместилищем злокозненных духов, еще ужаснее. Он не решился бы рассказать об этом ни одному из сородичей. Впрочем, слухи о подобных случаях упорно ходили среди людей, хотя все с жаром уверяли, будто такое невозможно.

Но Эйла не сочла нужным ничего отрицать. Она открыто все признала и взялась защищать своего ребенка… с невероятной горячностью, как и любая мать, ребенка которой кто-то попытался оклеветать. Его презрение к плоскоголовым вызвало у нее возмущение, она страшно рассердилась. Неужели плоскоголовые и вправду вырастили ее?

За время Путешествия ему доводилось встречать на пути плоскоголовых. И у него даже появились сомнения в том, что они звери. Ему припомнился случай, когда он столкнулся с молодым самцом и самкой постарше. И тогда юнец воспользовался ножом, изготовленным из толстой пластины, чтобы разрезать рыбину пополам, — точно таким же, какой он видел у Эйлы. А его мать, как и Эйла, была одета в обернутую вокруг туловища шкуру. Эйла держалась точно так же, как та самка, особенно поначалу, когда вечно ходила с опущенной головой, стараясь не привлекать его внимания. Меховые шкуры на постели отличались такой же мягкостью, как волчья шкура, которую дали ему плоскоголовые. И копье! Ее тяжелое примитивное копье точь-в-точь походило на копья, которые держали в руках плоскоголовые, встреченные им и Тоноланом, когда они спускались с ледника.

Он давно уже мог получить ответ на мучившие его вопросы, если бы хорошенько призадумался. Зачем ему понадобилось выдумывать, будто она — одна из Тех, Кто Служит Матери и живет таким образом потому, что проходит через испытания с целью усовершенствовать свои навыки? Но надо отметить, в искусстве целительства она, пожалуй, не знает себе равных. Неужели Эйла вправду получила такие знания от плоскоголовых?

Он видел, как она скачет на лошади куда-то вдаль. Она величественна даже в гневе, подумал он. Многие из женщин, которых он знал, часто повышали голос из-за любого пустяка. Порой Марона разражалась пронзительными воплями и становилась похожей на сварливую мегеру, вспомнил он, подумав о женщине, с которой когда-то надеялся связать свою жизнь. Но всякое проявление силы и требовательности чем-то нравилось ему. Его тянуло к сильным женщинам. Они могли постоять за себя, им не был чужд дух соперничества, а в тех редких случаях, когда он давал выход обуревавшим его страстям, они проявляли стойкость и упорство. Он с самого начала предположил, что у Эйлы несгибаемый, цельный характер, несмотря на всю ее сдержанность. «Ты только посмотри, как она мчится вперед, восседая на лошади, — подумал он. — Какая восхитительная, красивая женщина!»

Внезапно его словно окатило холодной, как лед, водой: он понял, что наделал. Лицо его резко побледнело. Эйла спасла его от смерти, а он отшатнулся от нее с отвращением, как от грязной твари. Она не щадя сил заботилась о нем, а он в ответ облил ее презрением. Он назвал мерзкой тварью ее ребенка, ее любимого сына. Джондалар ужаснулся собственной неблагодарности.

Бросившись бегом обратно в пещеру, он рухнул на постель. Ее постель. Все это время он спал на ее постели, а потом дал ей понять, что она — низкая гадина.

— О Дони! — закричал Джондалар. — И как ты могла это допустить? Почему ты мне не помогла? Почему не остановила меня?

Он зарылся с головой в шкуры. Впервые с юных лет ему довелось столь остро ощутить собственную вину. А он-то полагал, что такого больше не случится. В те времена он тоже совершал проступки, потому что не давал себе труда сначала хорошенько подумать. Неужели он так ничему и не научился? Ведь можно же было как-то совладать с собой! Нога у него уже зажила, надолго он здесь не задержится. Неужели нельзя было сдержаться хотя бы до тех пор, пока он снова не отправится в путь?

Да и, собственно говоря, почему он до сих пор здесь? Ему давно уже следовало поблагодарить ее и покинуть долину. Его ничто здесь не держит. Почему же он остался тут и принялся донимать ее вопросами о том, что его нисколько не касалось? Уйди он раньше, Эйла сохранилась бы в его памяти как прекрасная загадочная женщина, которая живет в одиночестве в долине, которой повинуются животные, которая спасла ему жизнь.

«Все дело в том, что ты никак не мог расстаться с этой прекрасной, загадочной женщиной, Джондалар, и ты отлично это понимаешь!

И почему все это так сильно тебя волнует? Какая тебе разница, жила она раньше среди плоскоголовых или нет?

Потому что она показалась тебе желанной. А потом ты решил, будто она недостойна тебя, потому что… потому что она позволила…

Ну и дурак же ты! Разве ты не слышал? Она не позволяла ему, он ее заставил! А ведь она даже не знакома с Ритуалом Первой Радости. А ты тут же во всем обвинил ее! Она откровенно рассказала тебе о происшедшем, хотя эти воспоминания причиняют ей боль, а как поступил ты?

Джондалар, ты еще хуже того плоскоголового. Он хотя бы не скрывал своего отношения к ней. Он ее ненавидел, ему хотелось ее помучить! А ты? Она доверилась тебе, призналась в своих чувствах к тебе. Когда ты смотрел на нее, ты изнемогал от желания, Джондалар, и она давно уже стала бы твоей, если бы ты не щадил свое самолюбие из страха получить отказ.

Если бы ты повнимательней к ней присмотрелся, вместо того чтобы постоянно думать о самом себе, ты бы заметил, что она ведет себя не как опытная женщина, а как пугливая юная девушка. И как тебе это только не бросилось в глаза, ведь ты повидал их немало на своем веку.

Но она совсем не похожа на пугливую юную девушку. Да, она просто самая красивая из женщин, которых тебе доводилось встречать. Она прекрасна, она так много знает и умеет и держится так уверенно, что ты испугался. Испугался, как бы она тебя не отвергла. Тебя, неповторимого Джондалара! Мужчину, которого все женщины считают неотразимым. А теперь, можешь быть уверен, ты ей больше не нужен!

Но тебе просто показалось, будто она уверена в себе. Она и не подозревает о своей красоте. Она считает себя слишком высокой и уродливой. И как только кому-то могло прийти в голову, будто она уродлива?

Но она выросла среди плоскоголовых, не забывай об этом. Кто бы мог подумать, что они способны заметить различия между собой и людьми? А впрочем, кто бы мог подумать, что они возьмут к себе маленькую девочку чуждого им племени? Разве мы поступили бы так же, наткнувшись на малышку племени плоскоголовых? Интересно, сколько ей тогда было лет? Видимо, совсем немного — шрамы на бедре очень давнишние. Какого страху ей довелось натерпеться — она потеряла родителей, осталась одна, а потом на нее напал пещерный лев.

А плоскоголовые ее вылечили! Что могут плоскоголовые понимать в целительстве? Но именно у них она научилась лечить людей и стала искусной целительницей. Настолько искусной, что ты принял ее за одну из Тех, Кто Служит Великой Матери. Тебе следовало бы стать сказителем, а не мастером по изготовлению орудий! Ты просто постоянно закрывал глаза на правду. Но теперь тебе все известно, и что это меняет? Разве твоя рана зажила хуже, чем могла, из-за того, что она узнала секреты целительства от плоскоголовых? Или она стала менее красивой из-за того, что родила на свет непонятную тварь? И что позволяет тебе считать ее сына недочеловеком?

Она осталась такой же желанной для тебя, Джондалар, как и прежде. Но думать об этом поздно. Она не сможет больше доверять тебе, ничто этого не изменит».

Ему стало бесконечно стыдно. Руки его сжались в кулаки, и он замолотил ими по шкурам.

«Дурак! Ты безнадежный дурак! Ты сам все испортил! Уж лучше тебе убраться отсюда.

Нет, это невозможно, тебе не удастся взять и уйти, Джондалар. У тебя нет ни одежды, ни оружия, ни еды, а без этого ты не сможешь продолжить Путешествие.

Ну и где ты собираешься все это взять? Разумеется, у Эйлы, ведь все, что ты видишь вокруг, принадлежит ей. Тебе придется попросить ее поделиться с тобой хотя бы запасами кремня. С помощью орудий ты сможешь сделать копья, а потом отправиться на охоту, чтобы обзавестись мясом и шкурами, из которых ты соорудишь себе одежду, спальный и заплечный мешки. На подготовку уйдет немало времени, и ты доберешься до родных мест не раньше чем через год. И тебе будет очень одиноко без Тонолана».

Джондалар зарылся еще глубже в меховые шкуры. «И почему только Тонолан погиб? Уж лучше бы лев убил меня самого. — В уголках его глаз выступили слезы. — Тонолан ни за что не стал бы так глупо себя вести. Братишка, как жаль, что я не знаю, где находится тот каньон. Мне бы очень хотелось, чтобы Зеландонии помог тебе совершить переход из этого мира в мир иной. Мне больно думать о том, что твои кости, разбросанные хищниками, валяются неизвестно где».

Он услышал, как стучат копыта лошади, поднимающейся по каменистой тропке, и решил, что Эйла вернулась. Но в пещеру вошел жеребенок. Джондалар поднялся с постели, вышел на уступ возле пещеры и окинул взглядом долину, но нигде не заметил Эйлы.

— Что случилось, малыш? Они не взяли тебя с собой? Это я во всем виноват, но подожди, они вернутся… хотя бы ради тебя. К тому же Эйла тут живет… одна. Интересно, сколько времени она провела здесь? В одиночестве. Уж не знаю, смог ли бы я выдержать такое.

Джондалар, ты сидишь тут и горюешь из-за собственной глупости, а сколько ей пришлось всего вынести? Но она не плачет. Какая замечательная женщина. Красивая. Величественная. А ты упустил ее, Джондалар, ты жалкий дурак! О Дони! Как бы мне хотелось все исправить».

Джондалар ошибся: Эйла плакала, плакала горше, чем когда-либо в жизни. И это не означало, что стойкость ей изменила, просто, когда плачешь, легче пережить горе. Она все гнала и гнала Уинни вперед до тех пор, пока долина не осталась далеко позади, а затем остановилась у излучины реки, являвшейся притоком той, что стремила свои воды рядом с пещерой. Земли, расположенные в том месте, где река изгибалась петлей, были заливными, и благодаря слою наносного плодородного ила растительность здесь отличалась особой пышностью. В этих местах Эйла часто охотилась на тетеревов и куропаток, а также на самых разных животных, от сурков до гигантских оленей, которые стекались сюда, стремясь полакомиться сочной зеленью.

Она соскользнула со спины Уинни на землю, попила воды и смыла с лица грязь и следы слез. Случившееся казалось ей дурным сном. Многое успело произойти за этот день, и она то огорчалась, то радовалась, течение событий поворачивалось то так, то этак, а эмоции приобретали все больший накал. Она решила, что не сможет вынести новых неожиданностей, ни приятных, ни досадных.

С утра все складывалось удачно. Джондалар настоял на том, чтобы помочь ей в сборе зерна, и она удивилась тому, как быстро он научился это делать. Эйла была уверена, что прежде ему не доводилось этим заниматься, но он сразу же усвоил все ее наставления. Но она обрадовалась не только тому, что благодаря его помощи работа пошла быстрее, но и возможности делать это не в одиночку.

Они могли разговаривать, могли молчать, но он находился рядом, и Эйла еще раз ощутила, как сильно истосковалась по людям.

Потом между ними разгорелся небольшой спор. В этом не было ничего страшного. Ей хотелось насобирать еще зерна, а Джондалар настаивал на том, чтобы закончить работу, поскольку вода в бурдюке иссякла. Но затем она принесла еще воды, сходив к реке, а когда выяснилось, что Джондалару хотелось бы прокатиться верхом на Уинни, она подумала, что это поможет ей удержать его при себе. Джондалар хорошо относился к жеребенку, и, если ему понравится ездить верхом, возможно, он останется в долине до тех пор, пока жеребенок не подрастет. Когда она предложила ему попробовать, он согласился с большой охотой.

После этого настроение у них резко поднялось, и они долго дружно заливались хохотом. Она не смеялась так с тех самых пор, как Вэбхья покинул ее. У Джондалара замечательный смех. Когда слушаешь его, на душе становится теплее.

«Потом он прикоснулся ко мне, — подумала Эйла. — Ни один из мужчин Клана не прикасался так к женщине, по крайней мере находясь за пределами своего очага. Хотя кто знает, что происходит между ними ночью, когда они лежат рядом, укрывшись шкурами. Возможно, они ведут себя так же, как Джондалар. Интересно, люди из племени Других часто прикасаются вот так друг к другу, не прячась у своего очага? Мне было так приятно, когда он притронулся ко мне. Почему же он убежал?»

Когда он сам утолил желание, Эйле захотелось умереть, ей было горько сознавать, что она самая уродливая женщина на свете. Но по возвращении в пещеру Джондалар сказал, что считает ее желанной. Просто он думал, что кажется ей непривлекательным. Тогда она чуть не расплакалась от счастья. Он так смотрел на нее, что она начала ощущать прилив тепла во всем теле, и у нее возникло щемящее, восхитительное чувство. Он ужасно рассердился, когда она рассказала ему про Бруда, и тогда она совсем было поверила, что нравится ему, и подумала: может быть, в следующий раз, когда у него появится желание…

Но она никогда не позабудет, с каким омерзением он взглянул на нее потом, как содрогнулся и попятился, словно увидел кусок гниющей падали.

«Айза и Креб не звери! Они люди. Люди, которые любили меня и заботились обо мне. Почему он их ненавидит? Эта земля издавна принадлежала им. Его сородичи… мои сородичи появились куда позже. Неужели все мои соплеменники думают так же, как он?

Я рада, что Дарк остался жить среди людей Клана. Пусть некоторые считают его уродом, пусть Бруд ненавидит его за то, что он мой сын, но никто не назовет моего ребенка зверем… мерзкой тварью. Да, именно так он и сказал, и нет нужды объяснять, что это значит».

Из глаз у нее опять хлынули слезы. «Мой сын, мой мальчик… Он не урод, он здоровенький и сильный. И он вовсе не зверь и не какая-нибудь тварь.

Как все могло так быстро измениться? Джондалар смотрел на меня, и его синие глаза светились таким теплом… Потом он резко отшатнулся, как будто обжегся, как будто я — один из злых духов, чьи имена известны лишь мог-урам. Это было куда страшней, чем когда люди из Клана прокляли меня. Они просто отвернулись и перестали меня видеть, считая, что я уже мертва и для меня больше нет места в этом мире. Но они не смотрели на меня с таким отвращением, будто я — не я, а мерзкая тварь».

Солнце клонилось к закату, и на нее пахнуло холодком. По ночам в степях бывало холодно, даже посреди жаркого лета. Эйла, одетая лишь в свою летнюю шкуру, поежилась. «Если бы я сообразила прихватить с собой палатку и меховую шкуру… Хотя нет, Уинни надо вернуться к жеребенку и покормить его».

Эйла поднялась на ноги. Уинни перестала щипать сочную травку, вскинула голову и затрусила к ней, вспугнув по дороге пару куропаток. Действуя чисто инстинктивно, Эйла вытащила из-за пояса пращу и подобрала с земли несколько камней. Птицы едва успели взмыть в воздух, как одна из них тут же рухнула вниз, а следом за ней и вторая. Эйла подобрала куропаток и принялась искать в траве гнезда, но вдруг остановилась.

«Зачем мне яйца? Неужели я стану угощать Джондалара любимым блюдом Креба? Я вообще не обязана готовить ему еду, и уж тем более ту, которую так любил Креб». Но, заметив гнездо — небольшую выемку в твердой земле и лежащие в нем семь яиц, — она пожала плечами и осторожно собрала их.

Она положила яйца рядом с куропатками на берегу реки, а затем нарвала длинных стеблей тростника. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы соорудить корзинку, — она понадобится лишь для того, чтобы донести яйца до пещеры, а потом ее можно будет выбросить. Взяв еще несколько стеблей, она связала вместе куропаток, заметив, что у тех уже начали отрастать на зиму густые перья.

Зима. Эйла поежилась. Ей не хотелось думать о темном, холодном времени года. Но зима, так или иначе, постоянно присутствовала в ее мыслях. И лето — единственное время, когда можно подготовиться к зиме.

Джондалар скоро покинет ее! Она нисколько в этом не сомневалась. Как глупо было надеяться на то, что он захочет остаться в долине. С какой стати ему жить здесь? Разве она сама не отправилась бы к своим сородичам, если бы они у нее были? «После его ухода мне станет еще тяжелей, чем прежде… и даже если бы он не посмотрел на меня с таким отвращением, мне все равно пришлось бы нелегко».

— И зачем он только сюда явился?

Эйла вздрогнула, услышав собственный голос. У нее не было привычки разговаривать вслух с самой собой. «Но я научилась разговаривать. Джондалар помог мне хоть в этом. И теперь, если мне повстречаются люди, я смогу поговорить с ними. И я знаю, что они живут в краях, расположенных на западе. Айза не ошиблась, на свете много людей, много Других».

Она перекинула связанных за ноги куропаток через спину Уинни и поставила перед собой корзинку с яйцами. «Я родилась на свет среди Других… Айза сказала, что мне нужно найти себе пару. Я думала, мой тотем прислал ко мне Джондалара, но разве мужчина, предназначенный мне духами, стал бы смотреть на меня с таким презрением?»

— И как он только посмел так взглянуть на меня? — вскричала Эйла, содрогаясь от рыданий. — О Пещерный Лев, я больше не хочу жить в одиночестве!

Эйла сгорбилась, продолжая плакать. Она даже не пыталась управлять Уинни, но лошадка хорошо знала дорогу. Через некоторое время Эйла выпрямилась. «Никто не заставляет меня жить здесь. Мне давно уже следовало отправиться дальше. Теперь я могу разговаривать…»

— …И я сумею объяснить Другим, что Уинни не из тех лошадей, на которых охотятся, — снова заговорила она вслух. — Я хорошенько подготовлюсь и следующей весной покину эти места. — Эйла поняла, что больше не станет тянуть с этим.

«Джондалар не сможет уйти прямо сейчас. У него нет ни одежды, ни оружия. Может быть, Пещерный Лев послал мне в его лице наставника. Я должна научиться всему, чему только можно, пока он здесь. Я буду следить за его действиями и задавать вопросы, как бы он ко мне ни относился. Бруд ненавидел меня, но я провела много лет среди людей Клана. Ничего со мной не случится, хоть Джондалар… хоть он… и ненавидит меня». Она зажмурилась, чтобы унять слезы.

Эйла прикоснулась рукой к амулету, вспомнив о том, что давным-давно Креб сказал ей: «Если ты почувствуешь, что какой-то предмет является символом, посланным тебе твоим тотемом, возьми его с собой и положи в мешочек. И тогда удача улыбнется тебе». И Эйла всегда поступала именно так. «Пещерный Лев, я столько времени провела в одиночестве. Пожалуйста, пошли мне удачу».

Когда Эйла добралась до реки, солнце уже скрылось за краем скалистой стены. Она понимала, что скоро станет совсем темно. Заслышав стук копыт, Джондалар бегом спустился по тропинке. Мчавшаяся галопом Уинни, обогнув выступ, чуть не налетела на Джондалара. Лошадь испугалась и шарахнулась в сторону, едва не сбросив Эйлу на землю. Джондалар выбросил вперед руку, чтобы поддержать Эйлу, но, едва прикоснувшись, тут же отдернул ее, уверенный, что это рассердит женщину.

«Он меня ненавидит, — подумала Эйла. — Ему противно притрагиваться ко мне!» Она с трудом справилась с подступившими к горлу рыданиями и погнала Уинни вперед. Лошадка проскакала по каменистому берегу и поднялась по тропке. У входа в пещеру Эйла спешилась и бросилась внутрь, жалея о том, что ей больше некуда деться. Ей хотелось куда-нибудь спрятаться. Поставив корзинку с яйцами у очага, она собрала в охапку меховые шкуры и понесла их в ту часть пещеры, где хранились припасы. Оказавшись позади решетки, предназначенной для сушки плодов и трав, она бросила шкуры на землю посреди корзин, циновок и мисок, а затем улеглась на них, накрывшись с головой.

Спустя мгновение она услышала, как цокают копытами Уинни и жеребенок. До нее донесся шум шагов мужчины, и она затряслась всем телом, пытаясь удержаться от рыданий. Хорошо бы он куда-нибудь ушел и дал ей выплакаться.

Она не услышала, как он подошел к ней, ступая босыми ногами по земляному полу, но догадалась, что он уже рядом, и постаралась унять бившую ее дрожь.

— Эйла? — проговорил Джондалар. Она не откликнулась. — Эйла, я принес тебе чаю. — Она застыла, стараясь не шевелиться. — Эйла, ты зря перенесла сюда шкуры. Ты можешь ночевать на своем месте, а я устроюсь по другую сторону от очага.

«Он меня ненавидит! Ему невыносимо находиться рядом со мной, — подумала Эйла и чуть было не всхлипнула. — Уж лучше бы он ушел отсюда, просто взял бы и исчез».

— Я знаю, этим ничего не исправишь, но я не могу молчать. Мне очень жаль, Эйла. Не могу выразить, как мне стыдно. Ты можешь не отвечать мне, но я должен поговорить с тобой. Ты всегда была честна со мной, и теперь я просто обязан отплатить тебе тем же. Я думал об этом все время, пока тебя не было. Я не знаю, почему я так некрасиво поступил, но все же попытаюсь объяснить. После того как на меня напал лев, я очнулся здесь и долго не мог понять, где я нахожусь и почему ты не разговариваешь со мной. Я ломал голову над множеством загадок, пытаясь понять, почему ты живешь здесь одна. Потом я решил, будто ты — Зеландонии, женщина, посвятившая себя служению Великой Матери, и проходишь через различные испытания. Когда мои попытки поделиться с тобой Даром Радости закончились провалом, я подумал, что частью испытаний является отказ от Радостей. Я предположил, что Клан — это одна из редких групп Зеландонии и ты жила раньше с ними.

Эйла перестала трястись и начала прислушиваться, продолжая лежать неподвижно.

— Я думал только о себе, Эйла. — Он опустился на корточки. — Не знаю, поверишь ли ты мне, но я… меня всегда считали привлекательным мужчиной. Многие женщины… стремились привлечь мое внимание. Я мог выбрать чуть ли не любую. Я воспринял твое поведение как молчаливый отказ, и это ударило по моему самолюбию, я к этому не привык. Наверное, я выдумал всю эту историю про тебя просто потому, что мне было невыносимо думать, будто я тебе не понравился.

Будь я повнимательней, я бы заметил, что ты ведешь себя не как зрелая женщина, отвергающая чьи-то ухаживания, а скорей как юная девушка, которая еще не прошла через Ритуал Первой Радости, ощущающая некоторый страх, неуверенность и прилагающая все усилия к тому, чтобы понравиться мужчине. Уж кому-кому, а мне-то следовало это понять, ведь я… впрочем, ладно, это не имеет значения.

У Эйлы отчаянно забилось сердце. Она откинула край шкуры, чтобы лучше слышать.

— Но я видел в тебе только женщину. И уж поверь мне, ты не похожа на юную девушку. Когда ты сказала, что считаешь себя слишком высокой и уродливой, я решил, что ты меня дразнишь. Но я ошибся, верно? Ты и вправду так думаешь. Возможно, плос… людям, которые тебя вырастили, твоя внешность казалась необычной, а твой рост чересчур высоким, но, Эйла, ты вовсе не долговязая и не уродливая, ты должна знать об этом. Ты красивая. Самая красивая из всех женщин, которых я когда-либо встречал.

Эйла повернулась на спину, приподнялась и села.

— Я красивая? — переспросила она. Не в силах поверить его словам, она снова зарылась в шкуры, боясь, как бы он опять не причинил ей боль. — Ты смеешься надо мной.

Он протянул к ней руку, но затем заколебался и отдернул ее.

— Конечно, тебе трудно мне поверить после того, что произошло сегодня. Но я все же попытаюсь исправить положение и кое-что объяснить. Обычному человеку даже не представить себе того, что тебе довелось пережить. Ты осиротела, и тебя вырастили… люди, разительно отличающиеся от твоих соплеменников. Ты родила ребенка, но вас с ним разлучили. Тебе пришлось покинуть место, которое ты считала родным домом, отправиться в незнакомые тебе края и поселиться здесь одной. Лишь немногим удалось бы выжить в такой ситуации. Ты не только красива, Эйла, ты очень сильная и стойкая. Но впереди тебя ожидают новые трудности.

Тебе необходимо знать о том, как люди относятся к тем, кого ты называешь членами Клана. Я и сам относился к ним так же. Люди полагают, что это звери…

— Они не звери!

— Но ведь я не знал об этом, Эйла. Кое-кто из людей ненавидит членов Клана, уж не знаю почему. Я долго раздумывал над этим и вспомнил о том, что звери — настоящие звери, на которых мы охотимся — ни у кого не вызывают ненависти. Возможно, в глубине души люди подозревают о том, что плоскоголовые — да, Эйла, именно так их называют — тоже принадлежат к человеческому роду. Но они так сильно от нас отличаются, что мысль об этом кажется пугающей. И все же порой некоторым мужчинам приходит в голову… не то чтобы поделиться Даром Радости — тут уместней сказать, как говоришь ты, утолить желание с женщиной из племени плоскоголовых. Уж не знаю почему, ведь они не считают их за людей. Но если при этом происходит смешение духов и на свет рождаются дети, видимо, они не звери…

— А ты точно знаешь, что все дело в духах? — спросила Эйла. Джондалар говорил с такой уверенностью, что она чуть было не поверила в его правоту.

— В любом случае, Эйла, не только у тебя, но и у других рождались дети, которые наполовину люди, а наполовину плоскоголовые, только люди умалчивают…

— Члены Клана — тоже люди, — прервала его Эйла.

— Тебе не раз придется услышать слово «плоскоголовые», Эйла. Я должен предупредить тебя об этом. И еще учти: если мужчина однажды совокупится с женщиной из Клана — это одно дело. Никто не одобряет этого, но на это смотрят сквозь пальцы. Но если женщина «разделит Дар Радости» с плоскоголовым, большинство людей сочтет это непростительным.

— То есть мерзостью?

Джондалар побледнел, но все же ответил:

— Да, Эйла, мерзостью.

— Я вовсе не мерзкая тварь! — вспылила она. — И Дарк тоже! Мне не понравилось то, что делал со мной Бруд, но это не было мерзостью. Будь на его месте любой другой мужчина, который не пылал бы ненавистью ко мне, я восприняла бы это как всякая женщина из Клана. А в том, чтобы принадлежать к членам Клана, нет ничего постыдного. Я осталась бы жить среди них даже в качестве второй женщины Бруда, если бы мне позволили, лишь бы не разлучаться с сыном. И меня не волнует, нравится это кому-то или нет!

Джондалар восхитился ее стойкостью, но он понимал, что ей придется нелегко.

— Эйла, я не говорю, будто ты должна считать себя виноватой. Я просто предупреждаю о том, какую реакцию это вызовет. Возможно, тебе лучше сказать, что ты принадлежала к другому племени людей.

— Джондалар, почему ты хочешь, чтобы я говорила неправду? Я не умею этого делать. Члены Клана никогда не лгут, ведь это бесполезно. Это бросается в глаза. Даже если ты что-то скрываешь, это тоже заметно. Иногда такое позволяется… это своего рода вежливость, но при этом все равно все понятно. Я всегда знаю, когда ты говоришь неправду. Это видно по твоему лицу, по развороту плеч, по движениям рук.

Джондалар покраснел. Неужели он лгал так неумело? Он порадовался тому, что решил поговорить с ней откровенно. Честность Эйлы, ее прямота были частью ее душевной силы.

— Эйла, я не призываю тебя учиться лгать, но я подумал, что обязан рассказать тебе обо всем этом, прежде чем уйду отсюда.

У Эйлы резко сжался желудок, а в горле застрял комок. Он собирается уйти. Ей захотелось снова с головой зарыться в шкуры.

— Я знала, что рано или поздно ты снова отправишься в путь, — сказала она, — но у тебя нет ничего из вещей. Что тебе понадобится для Путешествия?

— Если бы ты поделилась со мной запасами кремня, я смог бы изготовить орудия и несколько копий. Еще, если у тебя сохранилась моя одежда, я попытаюсь починить ее. И заплечный мешок наверняка цел, если только он не остался в каньоне.

— Что такое «заплечный мешок»?

— Это мешок для переноски вещей, его можно носить, закинув за спину. В языке Зеландонии нет такого слова, им пользуются только Мамутои. На мне была одежда людей из племени Мамутои…

Эйла растерянно замотала головой:

— То есть как это в языке Зеландонии нет такого слова?

— Мамутои говорят на другом языке.

— На другом? А какому языку ты научил меня?

Джондалару показалось, будто земля дрогнула у него под ногами.

— Я учил тебя своему родному языку — Зеландонии. Я не думал…

— А Зеландонии живут на западе? — почуяв неладное, спросила Эйла.

— Ну да, только далеко отсюда. А Мамутои живут ближе.

— Джондалар, ты научил меня языку людей, которые живут вдалеке отсюда, а языку тех, кто живет поблизости, не научил. Почему?

— Я… не задумывался об этом. Я научил тебя языку, на котором говорю я сам, — сказал Джондалар, и ему стало вконец не по себе. Он все сделал не так, как надо.

— И, кроме тебя, этого языка никто не знает?

Джондалар кивнул. У Эйлы внутри все сжалось. Она думала, он явился к ней, чтобы научить ее разговаривать, а теперь выходит, что она не сможет поговорить ни с кем, кроме него.

— Джондалар, почему ты не научил меня языку, который известен всем?

— Такого языка не существует.

— Я имею в виду язык, с помощью которого вы общаетесь с вашими духами или с вашей Великой Матерью.

— У нас нет специального языка для общения с Ней.

— А как же вы общаетесь с людьми, которые не знают вашего языка?

— Нам приходится выучить их язык, а им — наш. Я говорю на трех языках и знаю кое-какие слова из еще нескольких.

Эйлу снова затрясло. А она-то полагала, что сможет покинуть долину и, повстречав людей, сумеет объясниться с ними. Что же теперь делать? Она вскочила с места, и Джондалар тоже поднялся на ноги.

— Мне надо выучить все известные тебе слова, Джондалар. Я должна знать, как мне разговаривать с людьми. Тебе придется научить меня. Обязательно.

— Эйла, я не успею обучить тебя еще двум языкам, на это нужно немало времени. К тому же я не так уж хорошо их знаю, дело не в одних только словах…

— Мы можем начать со слов. Нам придется все начать сначала. Как называется огонь на языке Мамутои?

Он сказал ей и снова попытался было что-то возразить, но Эйла не унималась и продолжала спрашивать у него все новые и новые слова, называя их в том же порядке, в котором выучила каждое из названий на языке Зеландонии. Через некоторое время он опять попытался остановить ее, сказав:

— Эйла, что толку, если я назову тебе сразу целую кучу слов. Ведь ты не сможешь вот так запросто их запомнить.

— Я знаю, память у меня далеко не блестящая. Послушай меня и скажи, где я ошиблась.

И она заново повторила все названные им слова на обоих языках, начав со слова «огонь». Когда она умолкла, Джондалар изумленно воззрился на нее. Он вспомнил, что, когда она учила язык Зеландонии, ей оказалось труднее всего уяснить структуру языка и взаимосвязь между его элементами, а сами слова она запоминала быстро и легко.

— И как тебе это удается?

— Я в чем-нибудь ошиблась?

— Нет, ни разу.

Она радостно улыбнулась:

— В детстве память у меня была гораздо хуже, мне приходилось все повторять по нескольку раз. И как только у Айзы с Кребом хватило на меня терпения? Многие считали, что я не очень-то умна. Теперь с памятью у меня стало получше, но я очень много тренировалась. Впрочем, у любого из членов Клана память лучше моей.

— Любой из членов Клана запоминает все с большей легкостью, чем ты?

— Они ничего не забывают и рождаются на свет, обладая всеми необходимыми знаниями. Им не приходится ничему учиться, им нужно только вспомнить, как это делается. У них есть… не знаю, как это назвать… пожалуй, воспоминания. Маленького ребенка не надо ничему учить, ему нужно лишь однажды что-то напомнить. А взрослым уже и напоминать не надо, они знают, как пользоваться своей памятью. У меня не было таких воспоминаний, как у людей из Клана. Поэтому Айзе много раз приходилось повторять мне одно и то же, чтобы я как следует все запомнила.

Способности Эйлы поразили Джондалара, но он так и не понял толком, что же это за воспоминания, которыми с рождения наделены люди из Клана.

— Многие считали, что я не смогу стать целительницей, поскольку мне не могли передаться воспоминания Айзы. Но Айза сказала, что у меня все получится и без них. Она говорила, я обладаю иными способностями, которых она лишена, — я могу определить, что именно неладно и найти лучший способ для того, чтобы поправить дело. Она показала мне, как можно проверить действие незнакомых мне веществ, чтобы я смогла использовать растения, о свойствах которых я ничего не помню.

Еще у них есть древний язык. В нем нет звуков, они пользуются только жестами. Древний язык знают все; им пользуются во время ритуалов, когда нужно обратиться к духам или когда людям непонятен обиходный язык других людей. Мне тоже пришлось его выучить.

Мне нужно было многому научиться. Я старалась быть как можно внимательней и запоминать все с первого раза, чтобы не выводить окружающих из терпения.

— Я правильно тебя понял? У этих… люди из Клана знают свой язык наряду с древним языком, который понятен всем. И благодаря этому все могут свободно говорить… общаться друг с другом?

— Во время Сходбищ Клана все общаются друг с другом.

— Мы говорим об одних и тех же людях? О плоскоголовых?

— Если так вы называете людей, принадлежащих Клану. Я описала тебе, как они выглядят, — сказала Эйла и опустила голову. — А после этого ты назвал меня мерзкой тварью.

Ей вспомнилось, как в то мгновение его глаза, излучавшие тепло, вдруг словно превратились в ледышки, как он попятился, испытывая глубокое отвращение. Это произошло, когда она начала рассказывать ему о людях из Клана, думая, что они наконец смогут понять друг друга. Но похоже, то, что он узнал от нее, пришлось ему не по вкусу. Эйла внезапно спохватилась, решив, что слишком разболталась. Она торопливо подошла к очагу, увидела куропаток, которых Джондалар положил рядом с корзинкой с яйцами, и начала их ощипывать, чтобы занять себя чем-нибудь.

Джондалар понял, какие сомнения ее терзают. Он глубоко оскорбил ее, и она никогда больше не станет доверять ему, хотя недавно искорка надежды промелькнула в его душе. Ему стало невыносимо стыдно. Собрав шкуры, он отнес их обратно, туда, где находилась постель Эйлы, а затем взял шкуры, на которых спал до сих пор, и перетащил их на другое место, за очагом.

Эйла отложила куропаток в сторону — ей вовсе не хотелось их ощипывать — и быстренько улеглась в постель. Она побоялась, как бы Джондалар не заметил, что глаза у нее снова наполнились слезами.

Джондалар накрылся шкурами, постаравшись устроиться поудобнее. Она сказала — «воспоминания». Плоскоголовые обладают какой-то особой памятью. И они владеют языком жестов, который понятен каждому из них. Неужели такое возможно? Он вряд ли поверил бы в это, если бы не одно обстоятельство: Эйла никогда не лгала.

За прошедшие годы Эйла привыкла к покою и одиночеству. Хотя она и обрадовалась появлению Джондалара, ей пришлось затратить немало сил, чтобы приспособиться к его присутствию. Но этот день принес ей столько волнений и огорчений, что она вконец вымоталась и измучилась. Ей не хотелось думать о мужчине, который находился вместе с ней в пещере, о чувствах, которые он пробуждал в ее душе. Она жаждала лишь одного: покоя.

Но заснуть ей все не удавалось. Она так гордилась тем, что научилась говорить, она приложила столько сил и старания, что теперь ей показалось, будто ее надули. И почему он взялся учить ее своему родному языку? Он скоро уйдет отсюда, и она больше никогда его не увидит. Весной ей придется покинуть долину. Может быть, она найдет людей, живущих недалеко от этих мест, и другого мужчину.

Но ей вовсе не нужен другой мужчина. Ей нужен Джондалар, его глаза, его прикосновения. Она вспомнила, как воспринимала его поначалу. Он оказался первым из увиденных ею людей ее племени, и она отнеслась к нему как к представителю своих сородичей, не думая о нем как об отдельном человеке. Она не могла вспомнить, когда это изменилось, когда она поняла, что Джондалар неповторим. Она знала лишь одно: она привыкла ощущать рядом тепло его тела, слышать звук его дыхания. Но теперь место рядом с ней пустовало, и она ощущала такую же пустоту в душе.

Джондалар тоже никак не мог заснуть и все ворочался с боку на бок. Постель, которую он соорудил себе подальше от места, где спала Эйла, казалась очень холодной, а угрызения совести не давали ему покоя. Прошедший день показался ему самым тягостным в его жизни, и вдобавок ко всему прочему выяснилось, что он обучил ее не тому языку. Разве ей когда-нибудь придется говорить на языке Зеландонии? От долины до тех мест, где живут его соплеменники, год пути, и то если передвигаться, нигде не задерживаясь надолго.

Он подумал о Путешествии, которое совершил с братом. Какой бессмысленной оказалась эта затея! Когда они покинули родные края? Три года назад? Значит, к тому времени, когда он вернется домой, пройдет четыре года. Четыре года жизни, потраченных впустую. Брат его погиб. Джетамио умерла, а вместе с ней и сын духа Тонолана. Что же осталось?

Став взрослым, Джондалар научился держать себя в руках, но теперь из его глаз потекли слезы. Он оплакивал не только брата, но и собственную судьбу, сокрушаясь о понесенной утрате и об упущенной возможности жить в радости и счастье.

Глава 25

Джондалар открыл глаза. Ему приснилось, будто он дома, и сон был таким ярким, что казалось, будто все это и есть реальность, а пещера, в которой жила Эйла, — лишь плод его воображения. Остатки дремоты постепенно развеялись, но очертания стен в пещере показались ему непривычными. Окончательно проснувшись, он понял, что смотрит на все с другой стороны, ведь он провел ночь в углу за очагом.

Эйла куда-то ушла. Две ощипанные куропатки лежали у очага рядом с крытой корзиной, в которую она сложила перья. Эйла встала задолго до того, как Джондалар проснулся. Чашка со звериной мордочкой, образованной узором древесины, из которой обычно пил Джондалар, стояла рядом с плотно сплетенной корзинкой, в которой Эйла настояла для него чай, и тут же лежал свежезачищенный березовый прутик. Эйла заметила, что он использует такие прутики для того, чтобы очистить зубы от образовавшегося на них за ночь налета, предварительно растеребив зубами его кончик так, чтобы на нем появилось нечто вроде кисточки из волокон, и она стала каждое утро специально приносить ему тонкие веточки.

Джондалар встал и потянулся, чувствуя, как ноют мышцы после ночи, проведенной на непривычно жесткой постели. Ему и раньше доводилось спать на голой земле, но лежать на подстилке из соломы, от которой вкусно пахло, было куда приятнее. Эйла регулярно заменяла старую солому на свежую, чтобы избавиться от неприятных запахов.

Чай в плетеном чайнике оказался горячим, — видимо, она ушла совсем недавно. Он наполнил чашку и посидел немного, вдыхая свежий аромат чая. Каждый день поутру он затевал сам с собой игру, пытаясь угадать, какие травы использовала Эйла на этот раз. Она почти всегда добавляла мяту, зная, что Джондалар очень ее любит. Он отпил немного, и ему показалось, что он уловил привкус листьев малины и, пожалуй, люцерны. Прихватив с собой прутик и чашку, он вышел из пещеры.

Стоя на краю выступа лицом к долине, он принялся жевать кончик прутика. Он еще не успел проснуться до конца и двигался машинально, повинуясь привычке. Затем он почистил зубы, энергично орудуя прутиком, и, отхлебнув чаю, сполоснул рот. Он привык делать это каждое утро, чтобы освежиться, а потом подумать, чем лучше заняться сегодня.

Лишь допив до конца чай, Джондалар окончательно проснулся, и от его хорошего настроения не осталось и следа. Этот день не похож на все остальные, и причиной тому его вчерашнее поведение. Он хотел было выбросить прутик, но внезапно задумался, перебирая его пальцами.

Заботясь о нем, Эйла вела себя так деликатно, что он очень быстро привык к этому. Ему не приходилось ни о чем просить ее — она старалась предугадать каждое его желание. Примером тому мог послужить и березовый прутик. Эйла встала раньше Джондалара, спустилась вниз, чтобы отыскать подходящую веточку, зачистила ее и положила рядом с его чашкой. Когда же она начала так поступать? Джондалар вспомнил, что однажды, когда он еще только-только начал ходить, ему где-то попалась подходящая веточка, и он прихватил ее с собой. На следующее утро, обнаружив точно такую же рядом со своей чашкой, он проникся глубокой благодарностью к Эйле за ее заботу. Тогда спуск и подъем по крутой тропинке еще представляли для него большую трудность.

И горячий чай. Когда бы он ни проснулся, он всегда обнаруживал, что чай уже готов. И откуда она только узнает, что пришло время его заваривать? В то утро, когда она впервые принесла Джондалару чашку чая, он ощутил прилив тепла и благодарности. Но с тех пор прошло немало времени, и теперь он забывает хотя бы сказать ей «спасибо» за это. А ведь она постоянно оказывает ему множество других небольших услуг, делая это тактично и ненавязчиво, ничего не ожидая взамен. Он подумал, что это свойственно и Мартоне. Она всегда готова помочь другим и уделить им время, и при этом ведет себя так, что никто не чувствует себя обязанным. Всякий раз, когда он предлагал свою помощь Эйле, она удивлялась и радовалась, и он понимал, что она действительно не ждет благодарности за все, что сделала для него.

— И чем я отплатил ей? — проговорил он вслух. — А уж после вчерашнего… — Он взмахнул рукой и бросил прутик вниз с уступа.

Он заметил, что Уинни с жеребенком кружат по полю, наслаждаясь возможностью порезвиться. Глядя на бегущих лошадей, он почувствовал, как на душе у него стало повеселее.

— Ты только посмотри на него! Этот жеребенок — отличный бегун. На короткой дистанции он мог бы обогнать свою мать!

— На короткой дистанции молодые жеребцы часто обгоняют лошадей постарше, а на длинной — никогда, — сказала Эйла, поднимаясь по тропинке. Джондалар резко обернулся. Глаза его сияли, он широко улыбался от гордости за жеребенка. Его восхищение было столь явным, что Эйла не удержалась от улыбки, несмотря на все свои печали. Когда-то ей очень хотелось, чтобы Джондалар привязался к жеребенку. Впрочем, теперь это не имеет значения.

— А я все гадал, куда ты подевалась, — сказал Джондалар. Ему стало неловко, когда Эйла появилась рядом, и улыбка его угасла.

— Я развела огонь в яме на берегу, чтобы приготовить куропаток, а потом наведалась туда еще раз — проверить, все ли в порядке.

Эйла направилась в пещеру, решив, что Джондалар не слишком рад ее видеть. Улыбка сбежала и с ее лица.

— Эйла, — крикнул Джондалар и кинулся следом за ней. Когда она обернулась, он растерялся, не зная, что сказать. — Я… э-э-э… я тут подумал… мне хотелось бы сделать кое-какие орудия. Конечно, если ты разрешишь мне воспользоваться твоими запасами кремня.

— Бери сколько хочешь. Каждый год, когда река разливается, она уносит часть обломков, но в то же время приносит новые, — сказала Эйла.

— Наверное, где-то выше по течению находятся залежи меловых пород. Если бы знать наверняка, что они не очень далеко, я сходил бы туда. Качество кремня куда лучше, если он извлечен прямо из земли. Даланар добывает кремень из залежей, расположенных рядом с его Пещерой, и всем известно, до чего хорош кремень Ланзадонии.

Во взгляде его снова заиграли огоньки — так случалось всякий раз, когда он заговаривал о своем ремесле. Этим он похож на Друка, подумала Эйла. Тот тоже любил все, что было связано с искусством изготовления орудий. Она улыбнулась, вспомнив, как однажды Друк увидел, что маленький сын, родившийся от него у Оги, колотит камнем по камню. Друк так обрадовался, что подарил ему отбойник. И ему нравилось учить других своему ремеслу. Несмотря на то что Эйла была девочкой, он охотно показывал ей разные приемы.

Джондалар заметил, что она едва заметно улыбается, погрузившись в размышления.

— О чем ты задумалась, Эйла? — спросил он.

— О Друке, мастере по изготовлению орудий. Он разрешал мне смотреть, как он работает, если я сидела очень тихо и не мешала ему сосредоточиться.

— Если хочешь, можешь посмотреть, как работаю я, — сказал Джондалар. — И я буду очень рад, если ты покажешь мне свои приемы.

— Я не слишком искусно это делаю. Я могу изготовить необходимые мне орудия, но у Друка это всегда получалось гораздо лучше, чем у меня.

— Твоими орудиями вполне можно пользоваться. Но меня в первую очередь интересуют приемы работы.

Эйла кивнула и ушла в пещеру. Джондалар подождал немного, но она все не возвращалась. Он решил, что она, наверное, собирается заняться этим попозже, и направился было в пещеру. Они едва не столкнулись на входе, но Джондалар отскочил назад с такой поспешностью, что чуть не упал. Он испугался, что оскорбит Эйлу, нечаянно прикоснувшись к ней.

Эйла вздохнула, расправила плечи и подняла голову. Ему невыносимо находиться рядом с ней, но она вполне в состоянии скрыть, насколько ей больно от этого. Пройдет еще совсем немного времени, и они расстанутся навсегда. Она начала спускаться по тропинке, неся в руках куропаток, корзинку с яйцами и большой кожаный сверток, перевязанный шнуром.

— Давай я возьму у тебя что-нибудь, — сказал Джондалар, догнав ее. Эйла немного поколебалась, а затем отдала ему корзинку с яйцами.

— Сначала надо заняться куропатками, — сказала она, положив сверток на землю. Слова ее отнюдь не прозвучали как вопрос, но Джондалару показалось, будто она ждет от него одобрения или согласия. И он не ошибся. Несмотря на то что Эйла уже несколько лет вела самостоятельную жизнь, обычаи Клана продолжали оказывать влияние на ее поведение. Она привыкла в первую очередь делать то, о чем попросил ее мужчина, а затем уже заниматься другими делами.

— Конечно, ты права. А я принесу орудия, которые понадобятся мне для обработки кремня, — сказал он.

Эйла взяла упитанных куропаток и, обогнув выступ скалы, подошла к заранее выкопанной и выложенной камнями яме. Разведенный ею огонь уже погас, но, когда она брызнула на камни водой, капли тут же зашипели и мигом испарились. Утром она потратила немало времени, разыскивая в долине нужные ей корешки и травы, а затем сложила их возле своей каменной печи. Она нарвала листьев мать-и-мачехи, отличавшихся солоноватым привкусом, молодой крапивы, амаранта и кислицы, а также дикого луку, черемши, от которой пахло чесноком, базилика и шалфея, чтобы приправить еду. Дым придаст ей своеобразный аромат, а древесные угли помогут сделать ее посолонее.

Она начинила куропаток их собственными яйцами и зеленью. В одну из птиц поместилось три яйца, а в другую четыре. Раньше Эйла запекала куропаток, завернув их в листья винограда, но в долине виноград не водился. Она вспомнила, что рыбу иногда пекли, обложив ее свежесорванной травой, и решила, что то же самое можно проделать и с куропатками. Опустив птиц на дно ямы, она набросала сверху побольше травы, положила на нее камни и присыпала все это землей.

Джондалар уже разложил орудия из камня, рога и кости, предназначенные для обработки кремня, часть которых оказалась знакома Эйле, а часть была ей совсем в новинку. Она развернула свой сверток и тоже разложила орудия у себя под рукой, а затем села на землю и расстелила кусок кожи на коленях. Подстилка помогала уберечься от царапин: порой от кремня откалывались очень острые осколки. Она бросила взгляд на Джондалара. Он с интересом осматривал орудия из камня и кости, которые она разложила на земле.

Он передвинул куски кремня поближе к Эйле. Осмотрев два из них, которые оказались совсем рядом, она вспомнила Друка и подумала: работа по изготовлению орудий начинается с отбора материала. Зная, что ей понадобится мелкозернистый кремень, она пригляделась повнимательнее и выбрала меньший из кусков породы. Джондалар машинально закивал головой, одобряя ее выбор.

Эйле вспомнился подросток, которого искусство изготовления орудий заинтересовало еще в раннем детстве, когда он едва научился ходить.

— Ты всегда знал, что будешь заниматься обработкой камня? — спросила она.

— Сначала я собирался стать резчиком, чтобы служить Великой Матери или работать вместе с Теми, Кто Служит Ей. — В нем пробудились давно забытая тоска и боль, и лицо его помрачнело. — Затем меня отправили жить к Даланару, он обучил меня своему ремеслу, и я стал мастером по изготовлению орудий. Мне повезло: это занятие мне по душе, и я добился немалых успехов. А вот хорошего резчика из меня бы не вышло.

— Кто такой «резчик», Джондалар?

— Ну да, конечно! Вот чего здесь не хватало! — (От испуга и изумления Эйла подскочила на месте.) — Здесь нет ни резьбы, ни рисунков, ни бусинок, никаких украшений. Даже красок нет.

— Я не понимаю…

— Прости меня, Эйла. Откуда тебе знать, о чем я говорю. Резчик — это человек, который делает зверей из камня.

Эйла наморщила лоб.

— Как можно сделать зверя из камня? Зверь — существо из плоти и крови, он дышит, он живой.

— Я имел в виду не живого зверя, а его подобие, его изображение. Резчик создает из камня фигурки животных, он придает камню сходство со зверем. Некоторые из резчиков делают из камня фигурки Великой Матери, если она посещает их в видениях.

— Фигурки? Из камня?

— Не только. Они используют для этого и бивни мамонтов, и кость, и дерево, и рога. Мне доводилось слышать о людях, которые делают фигурки из глины. Да, кстати, я видел и фигурки, отлично сделанные из снега.

Эйла перестала недоуменно покачивать головой, лишь когда он упомянул о снеге. Ей припомнилось, как однажды зимним днем она соорудила фигуру из комьев снега около пещеры. Разве получившаяся фигура не показалась ей чем-то похожей на Брана?

— Фигуры из снега? Да, — сказала она, кивая, — теперь я, пожалуй, поняла.

Джондалар усомнился в этом, но он не знал, как бы объяснить ей попонятнее, ведь у него не было никаких образчиков. «До чего же неуютно ей жилось среди плоскоголовых, — подумал он. — Даже ее одежда невероятно примитивна. Неужели они занимаются только тем, что охотятся, едят и спят? Им неведомы Дары Великой Матери. Ни проблеска воображения, ни красоты, ни преклонения перед таинствами. Интересно, сможет ли она понять, сколь многого была лишена все эти годы?»

Эйла взяла небольшой кусок кремня и внимательно осмотрела его, пытаясь определить, с чего лучше начать. Она решила, что не станет делать ручной топор, ведь даже Друк считал эти орудия совсем простыми, хоть и очень полезными. Но ей показалось, что Джондалара интересуют другие приемы. Она потянулась за предметом, которого не было в наборе у мужчины, — за плюсной мамонта, упругой костью, на которую она положит кремень, чтобы тот не раскололся на части при обработке. Она подтянула кость поближе к себе, удобно расположив ее между ног.

Затем она взяла отбойник, который, по сути дела, ничем не отличался от того, которым пользовался Джондалар, но был поменьше размером, а потому казался ей удобнее. Крепко прижав обломок кремня к костяной наковальне, Эйла сильно ударила по нему. Кусок поверхностного слоя откололся, обнажив находившуюся внутри темно-серую породу. С одной стороны отщепленной Эйлой пластины, в том месте, по которому пришелся удар отбойника, виднелось утолщение — ударная выпуклость, — постепенно сходившее на нет. Ее противоположный край был острым, что позволяло использовать ее как режущий инструмент. Поначалу в качестве ножей людям служили именно такие отщепы с острыми краями, но для изготовления орудий, которые хотела сделать Эйла, нужно было применить куда более сложные приемы.

Она внимательно осмотрела выемку на ядрище, образовавшуюся после отщепления пластины. Цвет хороший, поверхность гладкая, с похожей на воск фактурой, инородных вкраплений нет. Из этого камня можно изготовить прекрасные орудия. Она отколола еще один кусок.

Эйла продолжала работать, снимая поверхностный меловой слой и постепенно придавая камню определенную форму. Когда ей удалось полностью очистить ядрище, она принялась устранять оставшиеся кое-где неровности до тех пор, пока оно не стало похожим на слегка сплюснутое яйцо. Затем она отложила каменный отбойник, взялась за костяной, повернула ядрище боком и стала снова откалывать пластины, следя за тем, чтобы направление удара проходило от края ядрища к его центру. Костяной отбойник отличался от каменного большей упругостью, что позволяло ей отщеплять более тонкие и длинные пластины, оставляя на поверхности камня уже не столь заметные бороздки, как прежде. Когда Эйла завершила обработку, на одной из верхушек каменного яйца образовался плоский овал, как будто от него сверху отрезали кусочек.

Прервав работу, Эйла прижала руку к амулету, висевшему у нее на шее, закрыла глаза и мысленно обратилась с воззванием к Духу Пещерного Льва. Друк всякий раз обращался к своему тотему за помощью, прежде чем перейти к новой стадии работы. Тут требовалось не только умение, но и везение, а Эйла нервничала, видя, как пристально наблюдает за ней Джондалар. Ей очень хотелось избежать ошибок, она понимала, что его интересуют не сами орудия, а методы их изготовления. Если она испортит камень, Джондалар усомнится в способностях Друка и всех членов Клана, и сколько бы она ни уверяла, что она не мастер в этом деле, это ничего не изменит.

Джондалар и прежде обращал внимание на ее амулет, но, увидев, как Эйла сидит, зажав его в руках и закрыв глаза, он впервые задумался о его предназначении. Ему показалось, что Эйла относится к этому предмету с таким благоговением, как будто это доний. Но доний — это искусно вырезанная фигурка с подчеркнуто выраженными женскими признаками, говорящими о способности к плодоношению, которая является символом Великой Матери Земли и великого таинства созидания. Он подумал, что набитый чем-то кожаный мешочек никак не может иметь такого же значения.

Эйла вновь взялась за костяной отбойник. Для того чтобы отщепить от ядрища пластину таких же размеров, как плоская овальная верхушка, но имеющую острые прямые края, необходимо было произвести еще одно важное действие для подготовки к решающему удару: отколоть небольшой кусочек, чтобы на плоской поверхности, расположенной перпендикулярно к пластине, которую требовалось получить в конечном счете, осталась зазубрина.

Крепко держа ядрище, женщина старательно прицелилась. Она знала, какое огромное значение имеет место приложения удара и его сила: если ударить слабее, чем нужно, зазубрина образуется не под тем углом, а слишком сильным ударом можно испортить тщательно обработанный край. Она набрала воздуха в легкие, задержала дыхание и резко обрушила вниз костяной отбойник. Это крайне важный момент. Если все пройдет хорошо, это предвещает удачу. Небольшой осколок отлетел в сторону, но Эйла смогла выдохнуть воздух, лишь когда пригляделась к зазубрине.

Изменив угол наклона, под которым она держала ядрище, Эйла снова нанесла удар, но уже с большей силой, угодив костяным отбойником точно по зазубрине, и от подготовленного заранее ядрища отделилась пластина, имевшая форму вытянутого овала. Одна из ее поверхностей была плоской, а другая выпуклой и гладкой. Край, по которому Эйла нанесла удар, имел наибольшую толщину, а затем пластина становилась все тоньше и тоньше. Ее противоположный край был острым как бритва.

Джондалар взял пластину в руки.

— Нелегко овладеть таким методом. Тут нужны и сила, и точность. Надо же, какой острый край! Такое орудие не назовешь грубым.

Эйла наконец вздохнула с облегчением. На душе у нее потеплело от сознания того, что она справилась с поставленной задачей и смогла осуществить нечто куда более важное. Она не посрамила членов Клана. И пожалуй, даже хорошо, что именно ей, женщине, не принадлежавшей к Клану от рождения, пришлось выступить в качестве их представителя. Ведь если бы Джондалар, имевший богатый опыт в деле изготовления орудий, наблюдал за кем-то из членов Клана, он не смог бы объективно оценить качество работы человека, так разительно не похожего на него самого.

Глядя на Джондалара, который все еще осматривал пластину, Эйла почувствовала, как в ее восприятии произошел неожиданный сдвиг. На нее пахнуло странным холодком, и ей показалось, будто она покинула собственное тело и теперь наблюдает за Джондаларом и за самой собой со стороны.

При этом она отчетливо вспомнила, как однажды ей довелось испытать нечто подобное. Она шла от одного каменного светильника к другому, углубляясь в пещеру, ощупывая руками влажные камни и тоже видя самое себя как бы со стороны. В глубине горы за толстыми сталактитовыми столбами находился небольшой освещенный грот, и какая-то непонятная, неодолимая сила влекла ее к нему.

Десять мог-уров сидели вокруг костра, но присутствие Эйлы обнаружил лишь Великий Мог-ур, Креб, обладавший мощнейшей силой восприятия, возможности которого расширились благодаря воздействию напитка, который Айза научила Эйлу готовить для шаманов. Эйла нечаянно отпила немного сильнодействующего настоя и оказалась не в состоянии совладать с вышедшим из привычных рамок сознанием. Но Мог-ур не дал ей погрузиться в мрачные глубины души, а затем она отправилась вместе с ним в увлекательное и несколько пугающее путешествие к истокам всего сущего.

Именно тогда величайший из шаманов Клана, чей мозг отличался в некоторой степени от мозга его соплеменников, раскрыл в ее сознании скрытые дотоле возможности. Эйле удалось совершить вместе с Кребом мысленное путешествие к их общим истокам, опираясь на знания, заложенные в его памяти. Но между мозгом Креба и мозгом Эйлы имелись различия, и поэтому после возвращения в исходную точку Эйла отправилась в иные пределы, недоступные для Мог-ура.

Эйла не поняла, что именно так сильно огорчило Креба, но заметила, что после того случая изменились и он сам, и их отношения. Не знала она и о том, какие возможности раскрыл Мог-ур в ее сознании, но теперь она внезапно прониклась ощущением того, что ее появление в долине отнюдь не случайно и оно как-то связано с судьбой высокого мужчины со светлыми волосами.

Она увидела самое себя и Джондалара на каменистом берегу протекавшей по долине реки. Из уплотнений, то возникавших в воздухе, то вновь рассеивавшихся, уступая место пустоте, выплескивались потоки света, которые струились дальше, окружая их и сливаясь с ними. Эйла поняла, что ее собственная судьба сплетена из множества нитей, связующих прошлое, настоящее и будущее в единое целое и образующих нечто вроде оси, позволяющей совершить важнейший переворот. Внезапно ей стало очень холодно. Она вздрогнула, испуганно ахнула и вдруг увидела перед собой нахмуренный лоб и озабоченное лицо Джондалара. Она зябко передернула плечами, чтобы развеять дымку странных видений.

— Тебе нехорошо, Эйла?

— Нет, нет, все в порядке.

Джондалару тоже почему-то стало зябко. По коже у него побежали мурашки, и он почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом. Ему показалось, что Эйла нуждается в его защите, но он не смог понять, что ей угрожает. Спустя мгновение это ощущение уже покинуло его, и он решил не придавать этому значения, хотя ему до сих пор было немного не по себе.

— Похоже, погода скоро переменится, — сказал он, — на меня пахнуло холодным ветерком.

Они оба посмотрели на ясное синее небо и нигде не заметили ни облачка.

— В это время часто случаются грозы — они налетают совсем внезапно.

Джондалар кивнул, а затем, чтобы обрести прежнюю уверенность, перевел разговор на изготовление орудий — привычное и сугубо реальное дело.

— А что бы ты сделала дальше, Эйла?

Женщина вернулась к своему занятию. Она сосредоточилась, а затем отколола от ядрища еще пять пластин с острыми краями. Убедившись в том, что ей больше не удастся отщепить от него ни одной пригодной для использования пластины, она отложила его в сторону.

Осмотрев шесть серых пластин из кремня, она выбрала самую тонкую. С помощью гладкого круглого камня она затупила один из острых краев, а затем обработала более тонкий конец пластины так, чтобы получилось острие. Закончив работу, она положила свое изделие на ладонь и протянула Джондалару.

Взяв орудие в руки, он принялся внимательно его осматривать. В сечении оно получилось несколько толстоватым, но зато по всей длине имело острый режущий край. Ширина — достаточная для того, чтобы его было удобно держать в руке, а один край затуплен, чтобы не порезаться. Оно показалось ему похожим на наконечники для копий, которые он видел у людей племени Мамутои, хотя это изделие не было приспособлено к тому, чтобы насадить его на ручку или на ствол. Джондалар знал, что сделанный Эйлой нож на удивление эффективное орудие, ведь он не раз видел, как Эйла пользовалась таким же.

Он положил его на землю и кивнул Эйле, предлагая ей продолжить работу. Она взяла более толстую кремневую пластину, а затем пустила в ход клык какого-то зверя, чтобы обтесать один из краев овала. Она лишь слегка притупила его, тем самым укрепляя, чтобы острый край не обломился, когда пластины будут скрести мех и мездру при выделке кожи. Затем она отложила скребло в сторону и взялась за следующую пластину.

Она положила большой гладкий камень на плюсну мамонта, служившую ей наковальней, а потом, резко надавив на камень острым клыком, сделала зазубрину посредине длинного острого края, что позволило ей отколоть ненужную часть и получить отличное острие для копья. Используя такой же прием, она сделала из более длинной овальной пластины орудие для проделывания отверстий в коже, дереве, в изделиях из рога и кости.

Не зная, какие еще орудия могут ей понадобиться, Эйла решила оставить еще две заготовки на будущее. Отодвинув в сторону кость мамонта, она свернула кусок кожи, лежавший у нее на коленях, встала, обогнула скалистый выступ и вытряхнула содержимое в том месте, куда она складывала в кучу всякий мусор. Случайно наступив на острый осколок кремня, можно порезать ногу, даже если кожа на подошвах сильно загрубела. Джондалар не сказал ни слова по поводу изготовленных ею орудий, но она заметила, что он до сих пор крутит их в руках, словно примериваясь к ним.

— Можно мне воспользоваться твоей подстилкой? — спросил он.

Эйла протянула ему кусок кожи, радуясь тому, что работа закончена и теперь пришел ее черед наблюдать за Джондаларом. Расстелив кусок кожи у себя на коленях, он закрыл глаза, думая о камне и о том, что бы сделать из него. Затем он взял в руки один из обломков кремня, которые принес с собой, и внимательно осмотрел его.

Этот твердый минерал долгое время находился в толще меловых отложений, образовавшихся в эпоху мелового периода. Поверхностный слой мела до сих пор указывал на его происхождение, хотя бушующий поток вырвал его из толщи отложений, протащил по дну узкого речного русла, а затем вынес на каменистый берег. Из всех существующих в природе минералов кремень наилучшим образом подходил для изготовления орудий труда. Этот твердый мелкокристаллический минерал можно было обрабатывать, и форма орудия зависела лишь от мастерства изготовителя.

Джондалар пытался отыскать отличительные признаки халцедонового кремня, самого чистого и прозрачного. Камни с трещинами он сразу откладывал в сторону, равно как и те, которые при постукивании по ним другим камешком издавали характерный звук, свидетельствовавший о наличии вкраплений другой породы или иных изъянах. Наконец он выбрал подходящий камень.

Прижав его левой рукой к бедру, он потянулся за отбойником, взял его и покрутил в руке, пытаясь приспособиться к нему. У каждого отбойника есть свои особенности, а этот совсем новый, и он еще не успел к нему привыкнуть. Прижав кремень покрепче, он нанес первый удар. В сторону отлетел кусок серо-белого поверхностного слоя. Ядрище оказалось более светлым, чем то, которое обрабатывала Эйла, с синеватым оттенком. Хороший камень, мелкозернистый. Это добрый признак.

Он продолжал работать, нанося удар за ударом. Этот процесс был хорошо знаком Эйле, и она сразу же заметила, насколько точны движения Джондалара. Он намного превосходил ее в мастерстве. Из всех, кого она знала, только Друк мог обрабатывать камень, действуя с такой же уверенностью и меткостью. Но форма, которую начал приобретать кремень в руках Джондалара, отличалась от той, которую придавали ядрищу члены Клана. Эйла наклонилась, чтобы приглядеться получше.

Ядрище напоминало по форме не яйцо, а скорее цилиндр, хоть и не совсем правильный. Джондалар отщеплял пластинки с обеих сторон, с тем чтобы на поверхности цилиндра по всей его длине выявилось ребро. Когда он полностью удалил поверхностный слой породы, это ребро еще оставалось неровным. Он отложил в сторону каменный отбойник и взял толстый кусок рога.

Используя его в качестве отбойника, Джондалар продолжил работу и выровнял ребро. Хотя он, как и Эйла, занимался предварительной обработкой ядрища, она поняла, что в его намерения не входит отщепление толстых пластин определенной формы. Решив, что ребро цилиндра стало достаточно ровным, Джондалар взялся за новое орудие, на которое Эйла давно уже поглядывала с любопытством. Это орудие, также изготовленное из толстого рога, еще более длинного, чем отбойник, заканчивалось наверху развилкой, а внизу — острием.

Джондалар поднялся с места и поставил ногу на ядрище, а затем расположил заостренный конец разветвленного рога над обработанным с такой тщательностью ребром, держась рукой за верхнее из ответвлений, и, развернув долбило так, чтобы нижний из отростков смотрел вперед, стукнул по нему длинной тяжелой костью.

Тонкая пластина отлетела в сторону. Ширина ее составляла примерно одну шестую длины, соответствовавшей высоте каменного цилиндра. Джондалар приподнял ее и показал Эйле. Сквозь полупрозрачную пластину просвечивали лучи солнца. Тщательно обработанное ребро проходило посредине внешней поверхности по всей ее длине. Края пластины были очень острыми.

Благодаря тому, что конец изготовленного из рога долбила непосредственно соприкасался с поверхностью кремня, Джондалару не приходилось слишком старательно целиться или вымерять расстояние, ведь это позволяло направить силу удара прямо в нужную точку и распределить ее между двумя упругими предметами — костяным отбойником и долбилом из рога, и поэтому ударная выпуклость была едва заметной. Полученная им пластина отличалась равномерностью толщины и имела узкую удлиненную форму. Ему не приходилось заботиться о силе удара, что помогало легче добиться нужных результатов.

Прием, который Джондалар использовал при обработке камня, являлся огромным достижением. След, оставшийся на ядрище, имел такое же важное значение, как и отщепленная пластина. Проходившее вдоль по нему ребро исчезло, но на его месте появилась длинная впадина с двумя новыми ребрами. К этому и стремился Джондалар, тщательно подготавливая ядрище к работе. Он расположил конец долбила над одним из этих ребер и нанес еще удар костяным отбойником. Еще одна узкая длинная пластина отлетела в сторону, а на поверхности ядрища образовались два новых ребра. Джондалар приставил конец долбила к верхушке ядрища над одним из них и отщепил очередную пластину.

Когда он до конца использовал имеющийся материал, на земле уже лежало не шесть, а двадцать пять пластин: из такого же камня, как тот, над которым трудилась Эйла, получилось гораздо больше заготовок. Длинные узкие пластины с очень острыми краями уже годились для использования в качестве режущих инструментов, но Джондалар не рассматривал их как готовые орудия, намереваясь впоследствии придать каждой из них свою форму в соответствии с назначением. Таким образом, из обломка кремня сходных же размеров можно было сделать еще больше заготовок для различных орудий — все зависело от его качества и формы. Новый метод не только позволял работать с большей уверенностью и эффективностью, овладевшие им племена получали существенное преимущество над другими.

Джондалар поднял с земли одну из пластин и дал ее Эйле. Женщина легонько провела пальцем по краю, проверяя, насколько он острый, затем нажала, чтобы убедиться в его надежности, и, перевернув пластину, положила ее на ладонь. В силу особенностей материала она имела слегка изогнутую форму, и это сильнее бросалось в глаза из-за того, что она была длинной и тонкой. Выпрямив руку, Эйла легонько покачала пластину на ладони. Такая форма давала массу возможностей.

— Джондалар, это… даже не знаю, как сказать. Это замечательно… и очень важно. Ты сделал так много пластин… Но ведь ты еще не закончил работу, верно?

Джондалар улыбнулся:

— Нет, не закончил.

— Они такие гладкие и тонкие… очень красивые. Наверное, они быстрей ломаются, но, по-моему, если затупить один край, из них получатся превосходные скребла. — Ее наметанный глаз тут же попытался определить, во что можно превратить эти заготовки.

— Да, и хорошие ножи, так же как из твоих пластин, но я бы сделал еще и язычок для ручки.

— Я не знаю, что такое «язычок».

Он взял еще пластину.

— Я могу затупить вот этот край, сделать острие, и получится нож. Если обработать внутреннюю поверхность, можно даже слегка сгладить изгиб. А если отщепить полоску от края так, чтобы примерно посредине образовался уступ, оставив нетронутой нижнюю часть, заканчивающуюся зубцом, мы как раз и получим язычок. — Джондалар взял небольшой кусок рога. — Если насадить на язычок кусок кости, дерева или вот такого рога, у ножа появится ручка. Таким ножом легче пользоваться. Если рог подержать в горячей воде, он разбухнет и размягчится, и тогда язычок можно вставить посредине, там мягче всего. Рог высохнет, снова станет твердым, и ручка будет держаться даже без клея вполне надежно. Ты сможешь долго пользоваться таким ножом.

Эйле очень понравился новый прием, и ей захотелось освоить его; она всегда поступала так, наблюдая за работой Друка, но она не знала, допускается ли это обычаями, которых привык придерживаться Джондалар. Чем больше она узнавала о традициях, распространенных среди его соплеменников, тем более странными они ей казались. Он ни слова не возразил против того, что она ходит на охоту, но совершенно неизвестно, как он воспримет ее желание овладеть новыми методами изготовления орудий.

— Мне хотелось бы попробовать… Скажи… а женщинам не запрещается изготавливать орудия?

Джондалар обрадовался, услышав ее вопрос. Для приемов, которые использовала Эйла, требовался немалый навык. Он знал, что даже лучшие из мастеров не всегда работают с одинаковым успехом. Впрочем, и не самым удачным из отщепов удается найти какое-нибудь применение. Порой даже в результате случайного удара по кремню получаются осколки, которые можно для чего-нибудь использовать. Если бы Эйла попыталась доказать, что ее приемы имеют свои достоинства, он прекрасно бы ее понял. Но вместо этого она тут же признала, что его метод куда более совершенен, и выразила желание овладеть им. «Не знаю, смог ли бы я поступить так же, оказавшись в подобной ситуации, — подумал он. — Нет, мне бы тоже захотелось овладеть новым методом», — решил Джондалар и чуть заметно улыбнулся.

— Среди женщин встречаются очень умелые мастера. Моя двоюродная сестра Джоплайя добилась поразительных успехов. Но характер у нее крайне вредный, и, если бы я сказал ей об этом, мне бы не видать покоя, поэтому я промолчал. — Он заулыбался, вспомнив о ней.

— По правилам, принятым в Клане, женщины могут изготавливать орудия труда, но не оружие.

— Женщины племени Зеландонии делают и оружие. Обычно они перестают охотиться, когда у них появляются дети, но тем, кто раньше ходил на охоту, понятно, как именно используется оружие, а ведь во время охоты часть орудий и оружия нередко ломается или теряется. Но у мужчины, чья подруга умеет изготавливать оружие, всегда имеется запас. Вдобавок между женщинами и Великой Матерью существует тесная связь. Кое-кто считает, что оружие, изготовленное женщиной, сулит удачу. Но если охотнику не везет или он действует неумело, он всегда винит в этом того, кто сделал для него оружие, в особенности если это была женщина.

— Я смогу этому научиться?

— Любой, кто сумел овладеть приемами, которыми пользуешься ты, сможет научиться применять те методы, которые известны мне.

Он воспринял вопрос Эйлы несколько иначе, чем она предполагала. Эйла знала, что ее способности позволят ей научиться. Она пыталась выяснить, позволительно ли это. Но ответ Джондалара заставил ее призадуматься.

— Нет… по-моему, ты ошибаешься.

— Ты, безусловно, сможешь всему научиться.

— Я знаю, Джондалар, но далеко не всякий, кто умеет изготавливать орудия так, как это делают члены Клана, может овладеть твоими приемами. Мне кажется, у некоторых это получилось бы, например у Друка, но им крайне трудно усвоить что-то новое. Они черпают все свои знания из памяти.

Джондалар чуть было не решил, что она шутит, но Эйла говорила вполне серьезно. Неужели это действительно так? И будь у членов Клана возможность ознакомиться с новыми методами изготовления орудий, они не смогли бы овладеть ими не из-за отсутствия желания, а в силу неспособности?

И тут Джондалар вспомнил о том, что еще совсем недавно полагал, будто они вообще не способны делать орудия труда. Но они изготавливают орудия, пользуются ими, общаются меж собой с помощью своеобразного языка. Они подобрали и вырастили ребенка из чуждого им племени. За прошедшие несколько дней он многое узнал о плоскоголовых. И только Эйле известно о них больше, чем ему. Пожалуй, стоит порасспросить ее еще, ведь, похоже, они далеко не так примитивны, как казалось.

Подумав о плоскоголовых, он вспомнил о вчерашних событиях, и ему вдруг стало очень неловко. Он обо всем позабыл за работой и, глядя на Эйлу, не замечал, как сияют ее золотистые косички, освещенные солнцем, как красива ее загорелая кожа и ее серо-синие ясные глаза, похожие цветом на самый лучший полупрозрачный кремень.

О Великая Мать, до чего же она хороша! Она сидела совсем рядом, и Джондалар вновь почувствовал, что в нем пробудилось желание. Взгляд его ясно говорил о переменах, происшедших в его настроении, и скрыть это при всем желании было бы невозможно. Впрочем, он и не пытался.

Перемена в отношении Джондалара к Эйле застала женщину врасплох, она растерялась. И как только могут быть глаза такими синими? Даже небо и цветы горечавки, что росли в горных лугах неподалеку от пещеры Клана, кажутся тусклыми по сравнению с ними. Ее вновь охватило прежнее, уже знакомое ощущение. Она затрепетала, ей очень хотелось, чтобы Джондалар прикоснулся к ней. Повинуясь безотчетному порыву, Эйла слегка подалась вперед, но затем, сделав над собой огромное усилие, выпрямилась и закрыла глаза.

«Почему он так на меня смотрит, ведь он считает меня… мерзкой тварью, и стоит ему случайно прикоснуться ко мне, как он тут же отдергивает руку, словно обжегшись». Сердце у Эйлы отчаянно забилось, она почувствовала, что задыхается, словно после быстрого бега, и попыталась выровнять дыхание.

Сидя с закрытыми глазами, она услышала, как Джондалар поднялся на ноги, уронив кожаную подстилку. Тщательно разложенные инструменты разлетелись в стороны. Эйла увидела, как он зашагал прочь, вздернув плечи и двигаясь немного неуклюже. Ей показалось, что он чувствует себя таким же несчастным, как и она сама.

Обогнув скалистый выступ, Джондалар кинулся бежать по полю. Лишь почувствовав, как сильно болят у него ноги, каким громким и хриплым стало его дыхание, он сбавил шаг, а затем остановился и попытался отдышаться.

«Разнесчастный ты дурень, ну когда же ты наконец поймешь? Если она по доброте душевной взялась помочь тебе собраться в дорогу, это вовсе не означает, что ты ей нужен… и уж тем более в таком качестве! Вчера она огорчилась и обиделась из-за того, что ты не… Ну а потом ты все испортил раз и навсегда!»

Ему было неприятно вспоминать об этом. Он знал, что Эйла догадалась по выражению его лица, какое омерзение испытывал он тогда. «Так что же изменилось с тех пор? Вспомни, она прожила много лет среди плоскоголовых, и один из их самцов…»

Он намеренно попытался вызвать в памяти представления о вещах, которые он издавна привык считать отвратительными, недопустимо грязными. И все это было связано с тем, что произошло с Эйлой! В далеком детстве мальчишки, засев где-нибудь в кустах, обучали друг друга всяким грязным словечкам, которые им удалось подцепить, и среди них было слово «плоскоголовая самка». Когда он стал постарше и смог понять, для чего предназначен мужской орган, те же самые мальчишки порой собирались в одном из отдаленных уголков пещеры, чтобы шепотом поговорить о девчонках. Краснея и хихикая, они предлагали друг другу овладеть плоскоголовой самкой и, вытаращив глаза, рассказывали об ужасных последствиях такого безумия.

Но никто из них тогда не мог и помыслить о возможности совокупления плоскоголового самца с женщиной. Лишь когда он достиг зрелости, ему довелось услышать упоминания об этом. Иногда молодых мужчин охватывала мальчишеская дурашливость, и, убедившись, что их не услышит никто из мужчин постарше, они принимались рассказывать друг другу непристойнейшие истории про плоскоголовых самцов и женщин; про мужчин, которые решили, не подозревая о последствиях, поделиться Даром Радости с плоскоголовой самкой и лишь затем обнаружили, к чему это приводит. Подобные случаи казались всем до ужаса комичными.

Но никто не смеялся, если речь заходила о существах, родившихся после такого совокупления, или о женщинах, которые произвели их на свет. Эти твари, возникшие в результате смешения духов, считались воплощением зла, даже Великая Мать, покровительница всего живого, питала отвращение к ним. Родившая женщина становилась неприкасаемой.

«Неужели все это относится и к Эйле? Неужели она является вместилищем зла, немыслимой мерзости и грязи? Честная, прямодушная Эйла, обладающая даром исцелять людей, мудрая, бесстрашная, добрая, красивая Эйла? Разве столь прекрасная женщина может быть порочной?

Пожалуй, она не сумела бы понять, что значит это слово! Но что подумают о ней люди, которые не знают ее толком? Вдруг, повстречавшись с ними, она расскажет, кто ее вырастил, расскажет о своем… ребенке? Что подумают о ней Зеландонии или Мартона? И ведь она не станет ничего скрывать, она непременно заговорит о своем сыне и никому не позволит думать о нем дурно. Пожалуй, Эйла может оказать отпор кому угодно, даже Зеландонии. Думаю, она и сама могла бы стать Зеландонии, ведь она обладает даром исцеления и даром приручать животных.

Но если в Эйле нет ничего порочного, выходит, наши представления о плоскоголовых не соответствуют истине! Но ведь никто не согласится с этим».

Погрузившись в размышления, Джондалар все шел и шел, не разбирая дороги. Он вздрогнул, когда что-то мягкое и влажное прикоснулось к его руке, — появление лошадей оказалось для него полной неожиданностью. Он остановился, чтобы почесать и погладить жеребенка. Уинни неторопливо продвигалась к пещере, пощипывая травку. Джондалар легонько шлепнул жеребенка по крупу, и тот помчался к матери. Но Джондалар не спешил вернуться к Эйле.

Впрочем, Эйлы не было в пещере. Следуя за Джондаларом, она подошла к скалистому выступу и увидела, как он бросился бежать по долине. Ей и самой порой хотелось побегать, но она удивилась тому, что у Джондалара внезапно возникло подобное желание. Неужели причиной тому она сама? Эйла ощупала теплую землю над ямой, в которой пеклись куропатки, а затем направилась к большому валуну. Джондалар вновь погрузился в размышления, но затем, подняв голову, с удивлением заметил Эйлу и стоящих рядом с ней лошадей.

— Я… прости, Эйла. Мне не следовало так внезапно убегать.

— Иногда у меня тоже возникает желание побегать. А вчера Уинни пришлось пошевелить ногами вместо меня. На ней можно ускакать гораздо дальше.

— Прости меня и за вчерашнее тоже.

Эйла кивнула, думая: это вежливость, часть обычая. Что же на самом деле значит это слово? Храня молчание, она прижалась к Уинни, и кобылка опустила голову на плечо женщины. Джондалар уже видел их в такой позе раньше, когда Эйла была расстроена. Похоже, им удается утешить друг друга. Ему и самому становилось легче, когда он гладил жеребенка.

Но молодой жеребчик был слишком непоседлив и не мог так долго оставаться на одном месте, хоть ему и нравилось, когда ему уделяли внимание. Тряхнув головой, он кинулся прочь, задрав хвост. Затем он высоко подпрыгнул, повернул назад и легонько толкнул мужчину, словно предлагая ему порезвиться и поиграть вместе. Эйла и Джондалар дружно рассмеялись, нарушив напряженное молчание.

— Ты хотел дать ему имя, — сказала Эйла без всякой настойчивости, просто отмечая факт. Она подумала, что сделает это сама, если Джондалар так и не соберется.

— Я не знаю, как его назвать. Мне еще ни разу не доводилось придумывать имя для кого-нибудь.

— Первой, кому я дала имя, была Уинни.

— А как же твой… сын? Разве не ты выбрала имя для него?

— Нет, это сделал Креб. Дарком звали молодого мужчину из легенды, которая нравилась мне больше других. Креб знал об этом, и, думаю, он выбрал это имя, чтобы доставить мне удовольствие.

— Вот не знал, что у людей из Клана есть свои легенды. Как же они их рассказывают, не говоря ничего вслух?

— Точно так же, как вы рассказываете их с помощью слов, только иногда жесты оказываются намного выразительней.

— Пожалуй, и вправду, — сказал он, пытаясь представить себе, что же за истории они рассказывают, а точнее говоря, показывают друг другу. Он и не предполагал, что плоскоголовые способны что-либо сочинять.

Они оба не отрываясь смотрели на жеребенка, который стремительно скакал по полю, наслаждаясь возможностью порезвиться. «Какой превосходный жеребец из него вырастет, — подумал Джондалар, — какой удалец».

— Удалец! — воскликнул он. — Может быть, назовем его Удальцом? — Это слово часто приходило ему на память, когда он думал о жеребенке.

— Я не против. Имя хорошее. Но для того, чтобы дать ему это имя, нужно все сделать как положено.

— А как положено давать имя лошади?

— Я не уверена, что этот ритуал годится для лошадей, но я поступила с Уинни так же, как поступают члены Клана с детьми, давая им имена. Я покажу тебе.

Она повела Джондалара в степь к месту, где раньше пролегало речное русло, которое долго оставалось сухим и частично заполнилось землей. Лошади отправились следом за ними. На одном из краев этого оврага виднелись различные почвенные слои. К удивлению Джондалара, Эйла разрыхлила веточкой красный охряной слой и набрала коричневато-красной земли в пригоршни. Вернувшись к реке, она смешала ее с водой так, чтобы получить вязкую массу.

— Креб смешивал красную землю с медвежьим салом, но у меня его нет, да и, пожалуй, краска, замешанная на воде, лучше годится для лошадей. Она высохнет и осыплется. Дело ведь не в этом, а в имени. Тебе придется подержать ему голову.

Джондалар поманил к себе жеребенка, и тот направился к нему, выкидывая на ходу забавные коленца. Мужчина обхватил его руками за шею и стал почесывать. Жеребенок стоял смирно. Эйла вскинула руки и обратилась на древнем языке жестов к духам, стараясь проявить некоторую сдержанность. Она до сих пор не знала, насколько благосклонно духи отнесутся к ее желанию дать имя лошади, хотя ритуал, совершенный ею над Уинни, не привел к каким-либо дурным последствиям. Затем она набрала в пригоршню красной глины.

— Имя этого жеребца Удалец, — проговорила она, сопровождая слова соответствующими жестами, а затем провела охряную черту по его морде от светлого хохолка на лбу и до кончика носа.

Она проделала это быстро, но уже в следующее мгновение жеребенок вырвался из рук Джондалара, отскочил назад и затряс головой, пытаясь отделаться от мокрой глины, а потом потерся о Джондалара, и у того на груди появилась красная полоса.

— Похоже, он тоже решил дать мне имя, — с улыбкой сказал мужчина. Удалец помчался галопом по полю, а Джондалар попытался стереть красное пятно с груди. — Почему ты взяла именно эту, красную, землю?

— Это земля особенная… она связана с духами, — ответила Эйла.

— Священная? Мы называем ее священной. Это кровь Великой Матери.

— Кровь, да. Креб… Великий Мог-ур натер тело Айзы смесью из красной земли и медвежьего сала после того, как ее душа отлетела прочь. — Ей до сих пор было больно вспоминать об этом.

Глаза у Джондалара широко раскрылись.

— Плоскоголовые… то есть члены Клана, используют священную землю, чтобы помочь душе умершего совершить переход в иной мир? Ты точно это знаешь?

— Без нее нельзя похоронить человека по всем правилам.

— Эйла, мы тоже используем такую землю. Это кровь Великой Матери. Ее нужно насыпать в могилу и забросать ею тело, чтобы душа человека попала в чрево Великой Матери и он смог бы родиться снова. — Во взгляде его промелькнула боль. — Но никто не сделал этого для Тонолана.

— У меня не было красной земли, Джондалар, а искать ее было некогда. Мне нужно было срочно перетащить тебя сюда, а иначе мне пришлось бы хоронить не одного, а двоих. Я попросила мой тотем и дух Урсуса, Великого Пещерного Медведя, помочь ему на пути в мир духов.

— Ты похоронила его? И его тело не досталось хищникам?

— Я положила его тело в конце каньона, а потом столкнула сверху камень, следом за которым посыпались другие и погребли его под собой. Но красной земли у меня не было.

Мысль о том, что плоскоголовым известен обряд похорон, показалась Джондалару совершенно невероятной. Звери не хоронят погибших сородичей. Одни только люди задумываются о том, откуда они появляются на свет и куда отправляются после смерти. Неужели духи, в которых верят члены Клана, помогли Тонолану совершить переход в иной мир?

— Если бы ты не оказалась рядом, Эйла, никто не похоронил бы моего брата. А для меня ты сделала большее: ты сохранила мне жизнь.

Глава 26

— Эйла, я уже и не помню, когда мне доводилось полакомиться чем-нибудь таким же вкусным. И где ты научилась так замечательно готовить? — спросил Джондалар и взял еще кусок сочной, изысканно приправленной куропатки.

— У Айзы, где же еще? Креб любил это блюдо больше всех прочих. — Вопрос Джондалара вызвал у Эйлы раздражение, но она не поняла, по какой причине. Почему его так удивляет то, что она умеет готовить? — Целительницы разбираются в травах, Джондалар, и знают, какие из них годятся для лечения, а какие можно использовать в качестве приправы.

Он уловил раздраженные нотки в ее голосе и принялся гадать, чем вызвано ее недовольство. Ведь он всего лишь похвалил ее. Еда оказалась вкусной, точнее говоря, просто превосходной. Надо признать, все, чем кормила его Эйла, казалось ему вкусным. Он с удовольствием пробовал новые для него блюда — в этом заключается одна из прелестей дальних путешествий — и всегда поражался отменному качеству приготовленной ею еды.

«А ведь у нее столько забот. Она так ненавязчиво заботится о тебе, что ты вскоре начал воспринимать это как должное. Она охотится, делает припасы, готовит тебе еду. Она все время трудится. А ты только и делаешь, что ешь, Джондалар. И ты ничем ей не помог. Ты получил так много, но ничего не дал ей взамен… а вдобавок к этому ты оскорбил ее.

А теперь ты вздумал похвалить ее, но все это лишь слова. Нет ничего удивительного в том, что она недовольна. Она будет рада, когда ты уйдешь отсюда, ведь из-за тебя у нее только прибавилось хлопот.

Ты мог бы сходить на охоту, чтобы восполнить запасы израсходованного на тебя мяса. Хотя это и пустяк по сравнению с тем, что она сделала для тебя. Неужели ты не можешь придумать что-нибудь посущественней? Она и без тебя успешно охотится, и много ли ей будет толку от твоего участия?

И как она только справляется, ведь у нее до ужаса неудобное копье! Интересно, она не воспримет мои слова как оскорбление в адрес Клана, если я предложу…»

— Эйла… я… я хотел спросить кое о чем, но боюсь тебя обидеть.

— Почему тебя это беспокоит? Если ты хочешь что-то сказать, скажи. — В ее тоне по-прежнему звучали раздраженные нотки, и Джондалар начал жалеть о том, что решился раскрыть рот.

— Ты права, мне следовало подумать об этом гораздо раньше. Но все-таки… я хотел спросить… как ты охотишься с таким копьем?

Вопрос Джондалара озадачил Эйлу.

— Сначала я выкапываю яму, а потом бегу… нет, гоню к ней стадо. Но прошлой зимой…

— Ты делаешь ловушку! Ну конечно, чтобы нанести удар таким копьем, необходимо очень близко подобраться к животному. Эйла, ты столько для меня сделала, и мне хотелось бы хоть чем-то отплатить тебе, пока я еще здесь. Но я не знаю, не покажется ли тебе мое предложение оскорбительным. Если тебе это не понравится, давай просто забудем об этом раз и навсегда, ладно?

Эйла кивнула. Она слегка насторожилась, но в ней проснулось любопытство.

— Ты… ты замечательная охотница, особенно если учесть, каким оружием ты пользуешься, но мне кажется, я мог бы помочь тебе, показать новое, более удобное оружие, если ты согласишься.

Раздражение Эйлы улетучилось без следа.

— Ты хочешь показать мне новое, более удобное оружие?

— И более удобный способ охоты… но только если ты не против. Тебе придется потренироваться…

Эйла изумленно покачала головой:

— Женщины из Клана не охотятся, и мужчины не разрешали мне этого делать, даже с помощью одной только пращи. Но потом Бран и Креб дали мне позволение, чтобы умилостивить мой тотем. Пещерный Лев — весьма могущественный тотем, и он поведал им о своем желании увидеть, как я охочусь. Они не посмели воспротивиться ему. — Внезапно ей живо припомнились события тех дней. — Они совершили особый ритуал. — Она прикоснулась к маленькому шраму на горле. — Креб взял у меня немного крови, чтобы принести ее в жертву Древним, и я стала Женщиной, Которая Охотится.

Когда я нашла эту долину, у меня не было никакого оружия, кроме пращи. Но я никак не могла обойтись одной только пращой, поэтому я сделала копья, похожие на те, с которыми охотились мужчины, и как-то научилась с ними обращаться. Вот уж не думала, что когда-нибудь мужчина предложит показать мне более совершенное оружие и другие способы охоты. — От волнения она на мгновение приумолкла и опустила глаза. — Это было бы замечательно, Джондалар, не могу выразить, как я тебе благодарна.

Морщинки на лбу у мужчины наконец разгладились. Ему показалось, что по щеке Эйлы сбежала слеза. Неужели это так важно для нее? А он еще боялся нечаянно оскорбить ее. Удастся ли ему когда-нибудь научиться ее понимать? Чем больше он узнает о ней, тем более загадочной она кажется. И как она сама научилась охотиться?

— Мне нужно будет сделать для этого кое-какие орудия. А еще мне понадобится кость. Я отыскал кости оленей, они как раз пригодятся, но их придется намочить в воде. У тебя найдется какой-нибудь сосуд для этого?

— У меня много сосудов. Тебе нужен очень большой? — спросила она, поднявшись с места.

— Ты можешь сделать это после того, как поешь, Эйла.

Но Эйла так разволновалась, что ей расхотелось есть. Впрочем, Джондалар еще не доел. Она села и принялась ковыряться в еде. Вскоре Джондалар заметил, что у нее совершенно пропал аппетит.

— Ты хочешь выбрать сосуд прямо сейчас? — спросил он. Эйла порывисто поднялась с земли и направилась было туда, где хранились ее припасы, но тут же вернулась за каменным светильником. В глубине пещеры всегда было темно. Она передала светильник Джондалару и принялась разбирать уложенные одна в другую корзины и сосуды из березовой коры. Джондалар приподнял светильник повыше и огляделся по сторонам. Сколько тут вещей, куда больше, чем могло бы ей пригодиться.

— Ты сама все это сделала?

— Да, — ответила она, продолжая разбирать запасы.

— Должно быть, ты потратила на это много дней… месяцев… лет. Сколько времени тебе потребовалось?

Эйла призадумалась, не зная, как лучше ответить.

— Много, много времени. В основном я занималась этим в холодное время года, когда больше делать было нечего. Тебе подойдет какой-нибудь из них?

Он окинул взглядом расставленные ею по полу сосуды, а затем взял один из них в руки, чтобы посмотреть на качество работы. Уму непостижимо. Даже если она работает весьма искусно и проворно, для того, чтобы сплести столько корзин и изготовить все эти сосуды из коры, потребовалось немало времени. Как давно она тут живет? В одиночестве.

— Вот этот мне подойдет, — сказал он, указывая на продолговатый деревянный сосуд с высокими краями. Пока он стоял, держа светильник, Эйла аккуратно сложила все по местам. «Она была еще почти совсем девочкой, когда пришла в эти края, — подумал Джондалар. — Сколько же ей лет сейчас?» Он затруднился ответить на свой вопрос. Эйла была удивительно искренней и наивной, а потому казалась совсем юной, хотя ее пышное тело свидетельствовало о том, что перед ним зрелая женщина. «Она родила ребенка, она бесконечно женственна, но как узнать, сколько ей лет?»

Они спустились к реке по тропинке. Джондалар наполнил сосуд водой и осмотрел кости оленей, которые оставил рядом с кучей отходов.

— Вот тут трещина, которой я раньше не заметил, — сказал он и показал ее Эйле, а затем отбросил эту кость в сторону. Остальные Джондалар положил в сосуд. По возвращении в пещеру он снова попытался определить возраст Эйлы. «Она опытная целительница, а значит, она не может быть совсем юной. Но наверное, она все-таки моложе меня». — Эйла, сколько времени ты тут провела? — спросил он, не в силах сдержать любопытство.

Она задумалась, не зная, как ему ответить, как объяснить, чтобы он смог понять. Она вспомнила о палочках с зарубками, но хотя Креб объяснил ей, как ими пользоваться, по правилам ей не полагалось этого знать. Вдруг Джондалар будет недоволен? Но он скоро уйдет отсюда.

Эйла достала палочки, на которых отмечала зарубками каждый день, развязала шнурок и разложила их.

— Что это такое? — спросил Джондалар.

— Ты хочешь узнать, сколько времени я тут провела. Я не знаю, как объяснить тебе словами, но с тех пор, как я отыскала эту долину, я каждую ночь делала новую зарубку на палочке. Я провела тут столько же ночей, сколько ты видишь зарубок на этих палочках.

— А ты знаешь, сколько на них зарубок?

Эйла вспомнила, в какое отчаяние приводили ее попытки понять, что означают эти зарубки.

— Сколько ты видишь, — ответила она. Заинтригованный, Джондалар взял в руки одну из палочек.

Она не знает слов, предназначенных для счета, но ей как-то удалось уловить их смысл, который был недоступен многим из обитателей Пещеры. Не каждому удавалось проникнуть в глубокую тайну их значения. Но Зеландонии сумел кое-что объяснить ему, и теперь он знал больше, чем многие из непосвященных, хотя большая часть их свойств осталась для него загадкой. Кто научил ее делать зарубки на палочках? Как могла женщина, выросшая среди плоскоголовых, понять значение предназначенных для счета слов?

— Кто научил тебя этому?

— Креб показал мне, как это делается. Давным-давно, когда я была совсем маленькой.

— Креб… мужчина, у чьего очага ты жила? Он знал, что они означают? Он делал зарубки не просто так?

— Креб был… главным Мог-уром… шаманом. Он сообщал членам Клана, когда наступало время для совершения обрядов, время Сходбища Клана. Он знал, как это делается. Очевидно, он не ожидал, что я пойму, — это трудно даже для многих из мог-уров. Он просто показал мне, чтобы я перестала донимать его вопросами, и попросил, чтобы я больше не приставала к нему с этим. Потом, когда я стала старше, он увидел, что я отмечаю дни лунных циклов, и ужасно рассердился.

— А этот… Мог-ур, — Джондалару оказалось не так-то легко справиться с произношением, — это был особенный человек, жрец, вроде Зеландонии?

— Не знаю. Ты называл словом «Зеландонии» целителей. Но Мог-ур — это не целитель. Айза знала о целебных свойствах трав и растений, она была целительницей. А Мог-ур умел общаться с духами. Он помогал Айзе, призывая их на помощь.

— Зеландонии может быть целителем, но он может обладать и другими способностями. Зеландонии — это человек, который призван Служить Великой Матери. У некоторых из них нет никаких особенных способностей, есть лишь желание посвятить себя служению Ей. Но все они могут общаться с Великой Матерью.

— Креб обладал удивительными способностями. Он был самым могущественным, самым… Он умел… я не знаю, как тебе объяснить.

Джондалар кивнул. Он тоже затруднился бы объяснить, какими именно способностями обладают Зеландонии. Но помимо прочего, они были хранителями особых знаний. Он снова бросил взгляд на палочки.

— А что это такое? — спросил он, указав на дополнительные зарубки.

Эйла покраснела.

— Это… это мои… женские дни, — ответила она, не зная, как еще выразиться.

Женщинам из Клана полагалось во время месячных держаться подальше от мужчин, а те, в свою очередь, сторонились их. На это время они подвергались остракизму, и подобное проклятие довлело над каждой из женщин, потому что таинственная сила, превращавшая их в источник зарождения новой жизни, внушала мужчинам страх. Она наделяла тотем женщины невиданным могуществом и позволяла ему бороться с духом мужского тотема. Когда у женщины начиналось кровотечение, это означало, что ее дух одержал победу над тотемом мужчины, ранил его и вышвырнул прочь. Мужчины полагали, что, если дух их тотема ввяжется в борьбу в такое время, она не закончится ничем хорошим.

Когда Эйла перетащила Джондалара к себе в пещеру, она столкнулась с проблемой. У нее начались месячные, и стало ясно, что она никак не сможет держаться в стороне от мужчины, который находился на грани между жизнью и смертью и нуждался в постоянном уходе. Ей пришлось нарушить правила. Позднее она постаралась как можно реже сталкиваться с ним в такое время, но полностью избежать общения было невозможно, ведь они жили вдвоем в одной пещере. Согласно обычаям Клана, женщинам во время месячных следовало ограничиваться выполнением «женских» обязанностей, но и это оказалось невозможно, ведь заменить Эйлу было некому. Ей приходилось охотиться, добывая пропитание для мужчины, готовить еду, а вдобавок он всегда просил, чтобы она поела вместе с ним.

Ей оставалось лишь одно: ни словом не упоминать о том, что с ней происходит, и ухаживать за собой, удалившись в какое-нибудь укромное место, не привлекая внимания Джондалара. Как же ей теперь ответить на его вопрос?

Впрочем, он воспринял ее ответ как нечто само собой разумеющееся. Эйла не заметила ни малейших признаков недовольства в его лице.

— Многие из женщин делают такие пометки. Тебя научил этому Креб или Айза? — спросил он.

Эйла склонила голову, чтобы скрыть свое смущение.

— Нет, я стала делать это сама, чтобы знать, когда они начнутся. Было бы некстати оказаться вдалеке от пещеры в такое время.

К ее удивлению, Джондалар понимающе закивал головой.

— Наши женщины часто рассказывают историю о словах, предназначенных для счета, — сказал он. — Они уверяют, что Луми — месяц — всегда был любовником Великой Матери Земли. Но в те дни, когда у Дони бывает кровотечение, она отказывается поделиться с ним Радостью. Это ранит самолюбие Луми и вызывает у него злость, поэтому он отворачивается от Нее и перестает излучать свет. Но надолго его не хватает. Ему становится одиноко, он начинает тосковать, вспоминая о Ее пышном теле, и снова выглядывает в щелочку. Дони, успевшая обидеться на него, уже не желает его видеть. Но стоит ему засиять в полную силу, как она начинает тянуться к нему, и они вновь наслаждаются близостью друг друга. Поэтому большинство празднеств в честь Великой Матери проходят в полнолуние. Женщины говорят, что их циклы совпадают с циклами Великой Матери, они называют эти кровотечения месячными и определяют время их прихода, глядя на Луми. Они утверждают, будто Дони открыла им слова, предназначенные для счета, чтобы они могли узнать, когда у них начнутся месячные, даже если месяц спрятан за облаками, но эти слова применяют и для другого.

Эйлу смутило то, что мужчина заговорил с ней как ни в чем не бывало о сокровенных вещах, которые касаются лишь женщин, но его история очень ей понравилась.

— Иногда я слежу за луной, — сказала она, — но все равно делаю зарубки на палочках. А что такое слова для счета?

— Это… названия для пометок, которые ты делаешь на палочках, и для других вещей тоже. С их помощью можно обозначить количество любых предметов. Их применяют для того, чтобы сказать, сколько оленей видел следопыт и сколько дней пути до стада. Если стадо большое, например как у буйволов осенью, считать животных посылают Зеландонии, потому что ему известны особые методы обращения со словами для счета.

Эйла разволновалась, чувствуя, что ей вот-вот откроется нечто очень важное и она уловит смысл того, о чем он говорил, а вместе с тем получит ответы на вопросы, которые занимали ее с давних пор.

Высокий светловолосый мужчина взглянул на сложенные кучкой округлые камни для приготовления пищи, а затем принялся укладывать их в ряд.

— Сейчас я тебе покажу, — сказал он и начал считать, указывая по очереди на каждый из камней. — Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

Эйла следила за его действиями с растущим волнением.

Когда камней больше не осталось, Джондалар огляделся по сторонам и взял часть палочек с зарубками.

— Одна, — сказал он и положил на землю первую, — две, — и опустил на землю вторую, — три, четыре, пять…

Эйле вдруг вспомнилось, как Креб говорил ей: «Год рождения, год первого шага, год отнятия от груди…» — указывая при этом на пальцы руки. Она приподняла руку и заговорила, глядя на Джондалара и указывая поочередно на каждый из пальцев:

— Один, два, три, четыре, пять.

— Правильно! Я знал, что ты все поймешь, с тех пор как на глаза мне попались твои палочки.

Эйла торжествующе заулыбалась. Взяв одну из палочек, она принялась считать зарубки. Когда она исчерпала запас известных ей слов, Джондалар продолжил счет, но и ему пришлось остановиться, когда дело дошло до зарубок после второй особой метки. Он сосредоточился и нахмурил лоб.

— Ты провела здесь вот столько дней? — спросил он, указывая на те палочки, которые принесла Эйла.

— Нет, — ответила она и достала все остальные. Развязав каждую из палочек, она разложила палочки по земле.

Джондалар присмотрелся повнимательнее и побледнел, чувствуя, как внутри у него все сжалось. Судя по количеству пометок, она прожила в долине не один год! Он аккуратно разложил все палочки и задумался. Хотя Зеландонии научил его, как обращаться с большими числами, ему всякий раз приходилось прилагать немалые усилия.

И тут он улыбнулся. Не обязательно считать дни, он может определить количество особых меток, обозначающих не только начало месячных, но и лунные циклы. Он принялся считать вслух, одновременно чертя короткие линии на земле, располагая их в ряд друг за другом. Когда таких линий набралось тринадцать, он начал новый ряд, но, как учил его Зеландонии, пропустил первую из зарубок и провел всего двенадцать линий. Лунные циклы не совпадали с началом и концом года. Таким образом он сосчитал все зарубки, и на земле появилось три ряда коротких линий. Потрясенный Джондалар изумленно посмотрел на Эйлу.

— Три года! Ты провела здесь три года! Столько же продлилось и мое Путешествие. И все это время ты жила одна?

— Со мной была Уинни…

— Но ты ни разу не встречала людей?

— Ни разу с тех пор, как меня изгнали из Клана.

Эйла вспомнила о том, как она сама вела счет годам. Первый из них, в течение которого она покинула людей Клана, нашла долину и взяла к себе маленькую кобылку, она назвала годом Уинни. Следующей весной — в то время, когда все вновь пробуждается к жизни — она нашла маленького львенка, поэтому тот год стал для нее годом Вэбхья. Если считать так, как это делал Джондалар, год Уинни и год Вэбхья сольются в один. Следующим будет год гнедого жеребца — это уже два. А третий — год Джондалара и жеребенка. Эйле показалось, что так легче запоминать годы, но слова для счета пришлись ей по душе. Глядя на зарубки, Джондалар определил, сколько времени она прожила в долине. Ей очень хотелось бы научиться этому.

— Ты знаешь, сколько тебе лет, Эйла? Сколько лет прошло с твоего рождения? — внезапно спросил Джондалар.

— Дай-ка подумать, — ответила она и приподняла руку, растопырив пальцы. — Как говорил Креб, Айза решила, что мне было вот столько… пять лет… когда они нашли меня. — Джондалар начертил на земле пять линий. — Дарк родился весной того года, когда мы побывали на Сходбище Клана. Я брала его с собой. Креб говорил, что между Сходбищами Клана проходит вот столько лет. — Она вытянула все пальцы на одной руке и еще два на другой.

— То есть семь, — сказал Джондалар.

— Они нашли меня на следующее лето после того, как побывали на очередном Сходбище Клана.

— Одним годом меньше… Погоди, сейчас разберусь, — сказал он и снова принялся чертить линии на земле, а затем озадаченно покачал головой: — Ты не ошибаешься? Ведь тогда выходит, что ты родила сына в одиннадцать лет.

— Я уверена, Джондалар.

— Я слышал о том, что женщины рожают в таком возрасте, но крайне редко. Обычно у них появляются дети, когда им исполняется тринадцать или четырнадцать лет, но многие считают, что и это очень рано. Ты сама была тогда еще ребенком.

— Нет, я достигла зрелости за несколько лет до этого. Я успела вырасти и стала выше всех в Клане, включая мужчин. Все девушки Клана стали женщинами куда раньше моего. — Она негромко усмехнулась: — Мне и так пришлось очень долго ждать. Некоторые из членов Клана решили, что я никогда не стану женщиной, потому что у меня такой могущественный мужской тотем. Айза так обрадовалась, когда у меня… начались месячные. Я тоже обрадовалась, но потом… — Улыбка на ее лице померкла. — Тот год был годом Бруда. А следующий — годом Дарка.

— Это было за год до того, как у тебя родился сын. Тебе было десять лет, когда он тебя изнасиловал? И как он только мог!

— Я уже стала женщиной, как все другие. Я была выше Бруда.

— Но ведь рост не главное. Я видел плоскоголовых. Ростом они невелики, но у них могучее телосложение. Мне бы не хотелось сразиться с таким существом врукопашную.

— Это люди, Джондалар, — мягко поправила его Эйла. — Это не плоскоголовые существа, а люди, члены Клана.

Джондалар осекся, заметив на лице Эйлы упрямое выражение, говорившее о том, что она будет до конца настаивать на своем.

— Ты не считаешь его зверем? После всего, что случилось?

— Если то, что Бруд овладел мной против моего желания, позволяет считать его зверем, как следует называть мужчин, которые насилуют женщин из Клана?

Джондалар никогда прежде об этом не задумывался.

— Далеко не все мужчины такие, как Бруд, Джондалар. Многие из них не похожи на него. Например, Креб — он отличался добротой и мягкостью, хоть и был могущественным Мог-уром. И Бран, предводитель Клана, был другим, непреклонным, но справедливым. Он принял меня в члены Клана. Да, он придерживался обычаев Клана, но, выражая мне свою благодарность, он оказывал мне большую честь. Мужчины из Клана крайне редко выражают женщинам благодарность при всех. Он позволил мне охотиться, он принял Дарка в члены Клана. На прощание он пообещал мне, что будет заботиться о нем.

— Когда тебя изгнали из Клана?

Эйла попыталась прикинуть. Год рождения, год первого шага, год отнятия от груди.

— Дарку было тогда три года, — сказала она.

Джондалар начертил еще три линии.

— А тебе исполнилось четырнадцать лет? Всего четырнадцать? С тех пор ты осталась одна? И прожила здесь три года? — Он сосчитал все линии. — Тебе семнадцать лет, Эйла. И за это время ты пережила больше, чем кто-либо другой, — сказал он.

Эйла задумалась и ненадолго приумолкла, а затем сказала:

— Сейчас Дарку шесть лет. Скоро мужчины начнут учить его охотиться. Грод сделает ему небольшое копье, а Бран покажет, как с ним надо обращаться. Если, конечно, он жив. Старик Зуг научит его пользоваться пращой, и Дарк начнет охотиться на небольших зверьков вместе со своим другом, которого зовут Грев. Дарк моложе Грева, но он наверняка выше его. Он всегда был выше своих сверстников, в этом он пошел в меня. Он очень быстро бегает, никому за ним не угнаться. Он научится ловко обращаться с пращой. А Уба любит его, любит так же сильно, как я.

Эйла говорила, не замечая, как слезы катятся по ее щекам, а затем громко всхлипнула и неожиданно для себя оказалась в объятиях у Джондалара и застыла, уткнувшись носом ему в плечо.

— Ничего, Эйла, все будет хорошо, — проговорил он, ласково поглаживая ее. Она стала матерью в одиннадцатилетнем возрасте, а когда ей исполнилось четырнадцать, ей пришлось расстаться с сыном и жить, не видя, как он растет, не зная, не погиб ли он. Но она не сомневается в том, что другие люди любят его, заботятся о нем, учат его охотиться… как и всех других детей.

Выплакавшись на плече у Джондалара, Эйла притихла, но на душе у нее стало легче, как будто она избавилась от тяжкого груза. Впервые с тех пор, как ее изгнали из Клана, ей удалось поделиться с кем-то своими горестями и печалями. Она благодарно улыбнулась Джондалару.

Он улыбнулся в ответ, и в его лице она прочла следы сострадания, нежности и другого, глубоко затаенного чувства, наполнившего теплом взгляд его синих глаз. Сердце у Эйлы дрогнуло, и оба они застыли, глядя в глаза друг другу, осознав то, в чем ни один из них не решился бы признаться вслух.

Эйла не выдержала такого напряжения: она до сих пор еще не привыкла смотреть прямо в лицо мужчине. Она отвернулась и принялась собирать палочки с зарубками. Джондалару понадобилось время, чтобы прийти в себя. Он помог Эйле связать палочки в пучки, но, занимаясь этим, он ощутил близость ее пышного тела и его волнующий аромат куда острее, чем когда держал ее в объятиях, пытаясь утешить. А у Эйлы на губах остался солоноватый привкус его кожи, ставшей влажной от ее слез, и ей казалось, что тело до сих пор хранит следы его прикосновений.

Оба они вдруг ощутили, что им удалось прикоснуться друг к другу, преодолев все разделявшие их барьеры, но теперь они старались не встречаться взглядами, держаться на расстоянии, чтобы не омрачить неловким жестом волшебство пережитого ими мгновения.

Собрав палочки с зарубками, Эйла повернулась к нему лицом.

— А тебе сколько лет, Джондалар?

— Мне было восемнадцать, когда я отправился в Путешествие… а Тонолану пятнадцать. Он умер, не дожив до девятнадцати. Так рано. — Лицо его исказилось от боли. — Сейчас мне двадцать один год… но у меня нет пары. Многие мужчины обзаводятся парой и собственным очагом гораздо раньше. Тонолану было шестнадцать, когда он совершил брачный ритуал.

— Я видела в каньоне только вас двоих. Где же его женщина?

— Она погибла при родах. Ее сын тоже умер. — Эйла посмотрела на него с глубоким сочувствием. — Именно поэтому мы с ним вновь отправились в Путешествие. Он не смог там оставаться. Да и вообще вся эта затея с Путешествием принадлежала ему, а не мне. Его вечно тянуло на поиски приключений, опасностей. Он не боялся рисковать собой, но все относились к нему очень дружелюбно. А я просто сопровождал его. Тонолан был мне братом и самым лучшим другом на свете. После того как Джетамио умерла, я попытался уговорить его вернуться домой, но мне это не удалось. Он так сильно горевал, что хотел лишь одного: отправиться следом за ней в иной мир.

Эйла вспомнила, в какое отчаяние пришел Джондалар, узнав о гибели брата, и заметила, что боль в его душе еще не утихла.

— Возможно, теперь он счастлив, ведь его желание сбылось. Смириться с потерей дорогого тебе человека очень трудно, — негромко сказала она.

Джондалару вспомнилось то время, когда его брат горевал, не находя ни в чем утешения. Ему показалось, что теперь он начинает понимать, что произошло с Тоноланом. Видимо, Эйла права. Ей это близко и понятно, ведь она вынесла столько страданий. Но она выбрала жизнь. Отвага Тонолана толкала его на безрассудные поступки. Душевная стойкость помогла Эйле выдержать тяжелейшие испытания и превозмочь боль потерь.

В ту ночь Эйле плохо спалось. Она услышала, как Джондалар ворочается с боку на бок в углу за очагом, и подумала, что ему, наверное, тоже никак не уснуть. Ей захотелось встать и подойти к нему, но она побоялась разрушить драгоценную близость, возникшую между ними после того, как они поделились друг с другом своими горестями, — Джондалар сочтет ее притязания неуместными.

В неярком красноватом свете очага она различила очертания его тела, прикрытого шкурами, увидела обнаженную загорелую руку, мускулистую икру ноги и упирающуюся в землю пятку. Она видела лишь неясную фигуру за очагом, а воображение куда ярче рисовало ей облик Джондалара, его длинные золотистые волосы, перехваченные кожаным шнурком, курчавую бороду чуть более темного оттенка, удивительный взгляд, говоривший больше, чем слова, и чувствительные руки с длинными пальцами, — все это навсегда запечатлелось в ее памяти. «Ах, у него удивительные руки, и он так ловко все делает — и когда обрабатывает кремень, и когда ласкает жеребенка. Удалец — отличное имя. Джондалар все-таки дал имя жеребенку».

Откуда в этом высоком сильном мужчине такая мягкость? Когда Джондалар обнял Эйлу, утешая ее, она почувствовала, какие у него крепкие мускулы. Но он, не стыдясь, открыто проявляет свои чувства, не пытаясь скрыть ни доброту, ни печаль. Мужчины из Клана отличались большей сдержанностью. Даже Креб, который очень сильно любил ее, не выказывал своего отношения к ней чересчур явно, хотя они были отделены грядой камней от обитателей других очагов.

Эйле не хотелось думать о том, какой станет ее жизнь, когда Джондалар покинет пещеру. Но отмахнуться от этой мысли она не могла. Он сказал, что хочет подарить ей что-нибудь, пока он здесь, а значит, рано или поздно он уйдет.

Эйла крутилась с боку на бок всю ночь, порой поглядывая в ту сторону, где лежал Джондалар. Взгляду ее открывалась то его загорелая грудь, то широкие плечи и затылок, то правая нога с неровным шрамом на бедре. Зачем же он пришел сюда? Она узнала много новых слов, — может быть, затем, чтобы научить ее разговаривать? Он пообещал показать ей новый, более совершенный способ охоты на зверей. Кто бы мог подумать, что у мужчины вдруг возникнет желание научить ее охотиться? В этом Джондалар тоже отличается от членов Клана. Что бы такое сделать для него, что подарить ему на память?

Эйла задремала, думая о том, как ей хочется вновь оказаться у него в объятиях, ощутить тепло его обнаженного тела. Она проснулась еще до наступления рассвета. Ей приснился Джондалар, бредущий по заснеженным степям, и она поняла, что можно сделать для него. Одежду, которая будет его греть, чье прикосновение к коже он будет ощущать постоянно.

Эйла встала и, стараясь не шуметь, отыскала одежду, которую сняла с него в ту первую ночь, а затем принесла ее поближе к очагу. Она пропиталась кровью и стала жесткой, но если ее размочить, можно будет сообразить, как она сделана. «Пожалуй, рубашку с красивым рисунком удастся починить, — подумала она, — только придется заменить рукава. Штаны нужно будет делать заново, но часть парки можно сохранить. Чулки остались целыми, для них потребуются только новые шнурки».

Она склонилась над тлеющими угольями, рассматривая швы. По краям в коже проделаны маленькие дырочки, а через них продернуты жилы и тонкие полоски кожи. Она уже рассматривала их в ту ночь, когда пришлось распарывать одежду. Она не знала, получится ли у нее так же, но решила попытаться.

Джондалар заворочался, и Эйла замерла, затаив дыхание. Только бы он не увидел, что она достала его одежду: ей хотелось преподнести ему подарок, когда все уже будет готово. Джондалар снова затих, и по его дыханию Эйла поняла, что он крепко спит. Она сложила его одежду и убрала ее под подстилку, на которой спала. Потом она посмотрит, что у нее есть в запасе из кож и мехов, и выберет то, что нужно.

В пещеру начал проникать бледный свет. Джондалар стал дышать чаще, и Эйла догадалась, что вскоре он проснется. Она подбросила дров в огонь, положила в очаг камни и достала сосуд для заваривания чая. Вода в бурдюке почти иссякла, да и для чая лучше набрать свежей воды. Уинни с жеребенком стояли у себя в углу, и Эйла подошла к ним, услышав, как кобылка негромко фыркнула.

— Мне пришла в голову замечательная идея, — с улыбкой поведала она лошадям на языке жестов. — Я сделаю для Джондалара новую одежду, такую же, как та, что он привык носить. Как ты думаешь, он обрадуется?

Но тут улыбка сбежала с ее лица. Она положила одну руку на холку Уинни, другой обхватила за шею жеребенка и прижалась лбом к кобылке. «А потом он покинет меня, — подумала она. — Я не могу заставить его остаться здесь. Я могу лишь помочь ему собраться в дорогу».

В небе начинала разгораться заря. Эйла спустилась по тропинке, стараясь не думать о том, какой безрадостной будет ее жизнь без Джондалара, пытаясь утешиться мыслью, что сшитая ею одежда будет напоминать Джондалару о ней. Сбросив с себя шкуру, она быстренько выкупалась, затем нашла небольшой прутик для Джондалара и наполнила водой бурдюк.

«Заварю-ка я сегодня другие травки, — подумала она, — возьму немного донника и немного ромашки. — Она зачистила прутик, положила его рядом с чашкой и заварила чай. — Малина уже поспела. Надо бы собрать немного ягод».

Эйла приготовила горячий чай для Джондалара, взяла одну из корзинок и направилась к выходу из пещеры. Уинни и Удалец потянулись следом за ней и вышли попастись в поле, неподалеку от зарослей малиновых кустов. Эйла набрала ягод, накопала мелких светло-желтых морковок и белых земляных орехов, которые можно было есть и сырыми, хотя она больше любила жареные.

Возвращаясь, Эйла увидела, что Джондалар стоит на освещенном солнцем выступе у пещеры. Она помахала ему рукой. Вымыв корешки, она принесла их в пещеру и положила в бульон из сушеного мяса. Она попробовала, каков он на вкус, добавила в него сушеных трав, потом разложила ягоды в две миски и налила себе остывшего чаю.

— Там есть ромашка, — сказал Джондалар, — а что еще, не знаю.

— Это такая трава, она сладкая на вкус. Не знаю, как она называется на твоем языке. Когда-нибудь я покажу тебе это растение.

Эйла заметила, что Джондалар достал инструменты для изготовления орудий и несколько пластин, сделанных в прошлый раз.

— Я решил взяться за дело не мешкая, — сказал он, увидев, куда она смотрит. — Сначала мне придется изготовить кое-какие орудия.

— А мне пора отправиться на охоту. От сушеного мяса толку немного, а животные наверняка уже успели нагулять жирок. Мне хочется свежего жареного мяса, с которого капает сок.

Джондалар улыбнулся:

— Стоило тебе заговорить об этом, как у меня уже закапали слюнки. Правда, Эйла, ты просто замечательно готовишь.

Эйла покраснела и опустила голову. Конечно, приятно знать об этом, но все же странно, что он так хвалил ее за то, что ей положено уметь делать.

— Я не хотел тебя смутить.

— Айза говорила, что похвала вызывает зависть у духов. Каждый должен все делать как следует.

— Думаю, твоя Айза понравилась бы Мартоне. Она тоже не любит, когда ее хвалят и всегда говорит: «Знать, что ты хорошо делаешь свое дело, — само по себе награда». Наверное, все матери в чем-то одинаковы.

— Мартона — твоя мать?

— Да, разве я тебе об этом не говорил?

— Кажется, говорил, я спросила на всякий случай. А у тебя есть сестры .или братья? Кроме того, который погиб?

— У меня есть старший брат Джохарран. Теперь он глава Девятой Пещеры. Он был сыном очага Джоконана. После того как Джоконан умер, моя мать сошлась с Даланаром. Я родился у его очага. Потом Мартона и Даланар расстались, и она сошлась с Вилломаром. Тонолан, как и моя младшая сестра Фолара, родился у его очага.

— Ты жил вместе с Даланаром, да?

— Да, на протяжении трех лет. Он обучил меня изготавливать орудия — у меня был прекрасный учитель. Я поселился вместе с ним, когда мне исполнилось двенадцать лет, а за год до этого я уже стал мужчиной — довольно-таки рано, но я быстро рос. — По его лицу скользнуло странное, непонятное Эйле выражение. — Мне пришлось на время покинуть Пещеру матери, но так было лучше для всех.

Джондалар внезапно расплылся в улыбке.

— Тогда-то я и познакомился со своей двоюродной сестрой Джоплайей, дочерью Джерики, родившейся у очага Даланара. Она на два года моложе меня. Мы вместе учились у Даланара искусству обработки кремня, постоянно стараясь перещеголять друг друга, — поэтому я никогда не говорил ей, что она мастерски все делает. Но ей и так это известно. У нее твердая рука и меткий глаз — когда-нибудь она затмит самого Даланара.

Эйла ненадолго приумолкла, а затем сказала:

— Джондалар, мне кое-что непонятно. У вас с Фоларой одна и та же мать, значит, она тебе сестра?

—Да.

— Ты родился у очага Даланара, и Джоплайя родилась у очага Даланара. Она приходится тебе двоюродной сестрой. Какая разница между просто сестрой и двоюродной?

— Братья и сестры — дети одной и той же женщины. Двоюродные братья и сестры — более дальние родственники. Я родился у очага Даланара и скорей всего являюсь сыном его духа. Люди говорят, что я похож на него. Мне кажется, Джоплайя — тоже дитя его духа. Ее мать не вышла ростом, а Джоплайя высокая, как Даланар. Конечно, она пониже, чем он сам, но, пожалуй, повыше, чем ты. Нельзя знать наверное, чей дух Великая Мать пожелала смешать с духом женщины. Возможно, мы с Джоплайей — дети духа Даланара, а возможно, нет. Поэтому мы — брат и сестра, но двоюродные.

Эйла кивнула.

— Очевидно, мы с Убой двоюродные сестры, но она была мне как родная.

— Сестры?

— Да, но не по крови. Айза родила Убу после того, как они с Кребом нашли меня. Но Айза говорила, что мы обе ее дочери. — Эйла задумалась. — Парой для Убы стал не тот мужчина, которого ей хотелось бы выбрать. Но для того мужчины в Клане не нашлось пары, только его сестра, а такие отношения между родственниками запрещены.

— У нас тоже запрещены браки между братьями и сестрами, — сказал Джондалар. — И родственники редко сходятся друг с другом: это не то чтобы не дозволено, но не одобряется. Хотя браки между дальними родственниками приемлемы.

— А какие вообще бывают родственники?

— Ох, всякие, и близкие, и дальние. Дети сестры твоей матери — твои двоюродные братья и сестры, дети женщины брата твоей матери, дети…

Эйла замотала головой:

— До чего все это сложно! А как узнать, кто тебе родственник, а кто нет? Чуть ли не кто угодно может оказаться твоей родней… Как же люди подыскивают себе пару?

— В большинстве случаев обитатели одной Пещеры не сходятся между собой, а ищут себе пару во время Летних Сходов. Мне кажется, браки между дальними родственниками допускаются потому, что случается выбрать себе в пару дальнюю родню по неведению, и избежать этого можно, лишь если каждый назовет всех своих родных. Но люди, как правило, знают всех своих ближайших родственников, даже если те живут в другой Пещере.

— Как, например, Джоплайя?

Джондалар, у которого рот был набит малиной, кивнул в ответ.

— Джондалар, а что, если дети появляются на свет не от духов, а от мужчины? Тогда получается, что ребенок одинаково связан и с матерью, и с отцом.

— Ребенок вырастает в чреве женщины, Эйла. Он связан с ней.

— Тогда почему мужчинам и женщинам так нравится совокупляться?

— Почему Великая Мать ниспослала нам Дар Радости? С таким вопросом тебе следовало бы обратиться к Зеландонии.

— Почему ты называешь это «Даром Радости»? Есть масса вещей, благодаря которым люди чувствуют себя счастливыми и радуются. Неужели мужчина испытывает такое сильное наслаждение, когда его орган находится внутри женщины?

— Не только мужчина, но и женщина… но ты не знаешь об этом, верно? Никто не совершил над тобой Ритуал Первой Радости. Мужчина сделал тебя женщиной, но все происходило по-другому. Какой позор! И как только другие позволили ему это?

— Они не знали того, о чем ты говоришь. В том, что он сделал, не было ничего позорного, вся беда заключалась в его отношении ко мне. Он не пытался доставить мне Радость, ведь он меня ненавидел. Мне было больно, я разозлилась, но не почувствовала стыда. Но и удовольствия мне это не доставило. Джондалар, я не знаю, может быть, Бруд подарил мне ребенка, может быть, он сделал меня женщиной, чтобы я смогла родить, но появление сына сделало меня счастливой. Дарк — вот кто стал моей Радостью.

— Великая Мать ниспосылает женщинам Дар Новой Жизни, и это огромное счастье, но союз мужчины и женщины не менее прекрасен. Это один из Ее Даров, приносящих радость, и к нему следует относиться с благоговением.

«Возможно, есть вещи, о которых ты не знаешь», — подумала Эйла. Но Джондалар говорил с такой уверенностью. Может быть, он прав? И все же Эйла не до конца поверила ему.

Покончив с едой, Джондалар расположился на самой широкой части выступа, где уже лежали его инструменты. Эйла тоже вышла из пещеры и примостилась неподалеку. Он разложил заготовленные пластины, чтобы внимательно их осмотреть и определить, какая из них пригодна для того или иного орудия. Он приподнял одну из них, посмотрел сквозь нее на свет, а затем показал ее женщине.

По центру внешней поверхности пластины около четырех дюймов длиной и менее дюйма шириной проходило прямое, ровное ребро. Ее края были такими тонкими, что сквозь слой кремня проникал свет. Пластина имела выгнутую форму и гладкую внутреннюю поверхность. Лишь посмотрев сквозь нее на свет, Эйла заметила тоненькие линии, расходящиеся лучиками во все стороны от крайне незначительной ударной выпуклости. Пластина имела два ровных острых режущих края. Джондалар проверил, удастся ли ему срезать с помощью пластины волосок из бороды. Ему это с легкостью удалось. На редкость удачная пластина.

— Пожалуй, я оставлю ее для бритья, — сказал он.

Эйла не поняла, что он имеет в виду, но, наблюдая за Друком, она усвоила, что лучше не задавать лишних вопросов, которые мешают мастеру сосредоточиться. Отложив пластину в сторону, Джондалар взял другую, режущие края которой располагались под острым углом друг к другу, образуя вытянутый кончик. Джондалар потянулся за гладким камнем примерно в два раза больше, чем его кулак, приложил к нему пластину и с помощью рога придал ей форму треугольника, а затем, прижав кончик к каменной наковальне, стесал края треугольника. В результате у него получилась узкая пластина, заостренная к концу.

Он приподнял край своей набедренной повязки и проделал в ней крохотную дырочку.

— Это шило, — сказал он и показал его Эйле, — с его помощью в коже проделывают маленькие дырочки, сквозь которые продергивают жилки, когда шьют одежду.

Эйла забеспокоилась. Неужели он видел, как она рассматривала его одежду? Похоже, ему известно, что она задумала.

— Я сделаю и бурав тоже. Он похож на шило, но больше и крепче его. Он предназначен для того, чтобы проделывать отверстия в изделиях из дерева, рога или кости.

Эйла вздохнула с облегчением. Он просто рассказывает ей о разных орудиях.

— Я пользовалась шилом, чтобы проткнуть дырочки в мешочках, но не таким тонким.

— Хочешь, я отдам его тебе? — с улыбкой спросил Джондалар. — А себе сделаю другое.

Она взяла шило и склонила голову, выражая благодарность так, как это было принято среди членов Клана. И тут она вспомнила нужное слово.

— Спасибо, — сказала она Джондалару.

Тот удовлетворенно улыбнулся, а затем взял еще одну пластину и прижал ее к камню. С помощью отбойника из рога он обтесал край пластины так, чтобы образовалась ровная, чуть наклонная поверхность. Перевернув пластину, он нанес удар под прямым углом к этой поверхности. В сторону отлетел продолговатый осколок, а у пластины появился мощный острый конец.

— Тебе знакомо такое орудие? — спросил Джондалар.

Эйла взяла его в руки, осмотрела, покачала головой и отдала его Джондалару.

— Это резец, — сказал он. — Его используют резчики и скульпторы, хотя их резцы немного отличаются от этого. А мне он понадобится для оружия, о котором я тебе говорил.

— Резец, резец, — повторила следом за ним Эйла, запоминая новое для нее слово.

Джондалар сделал еще несколько похожих орудий, стряхнул осколки с подстилки и придвинул поближе сосуд, в котором отмокали кости. Он вынул одну из них, вытер и принялся крутить ее в руках, думая о том, с чего лучше начать. Он снова сел, расположив кость так, чтобы она упиралась концом в его ступню, и прочертил резцом линию по всей ее длине, затем вторую, которая сходилась с первой под острым углом, и третью, послужившую основанием для вытянутого в высоту треугольника.

Он провел резцом по первой из намеченных линий, стесав слой кости, а затем продолжил работу, каждый раз снимая новый слой с кости, до тех пор пока не добрался до полой сердцевины. Он внимательно осмотрел кость, проверяя, не отделился ли где-нибудь небольшой кусочек, а затем провел резцом по основанию треугольника. Кончик треугольника приподнялся, и он отделил его от кости, а затем провел на ней еще одну длинную линию под острым углом к одной из сторон образовавшейся выемки.

Эйла следила за его движениями, стараясь ничего не упустить, но работа, которую выполнял Джондалар, была однообразной, и она отвлеклась, задумавшись о разговоре, который состоялся между ними за завтраком. Она поняла, что отношение Джондалара к тем людям, среди которых она выросла, изменилось. Он не сказал этого прямо, но характер его комментариев недвусмысленно свидетельствовал об этом.

Ей вспомнилось, как он сказал: «Твоя Айза понравилась бы Мартоне» — и добавил, что все матери, по сути дела, одинаковы. Его матери понравилась бы плоскоголовая самка? Они с ней чем-то похожи? А потом он назвал Бруда мужчиной, мужчиной, который сделал ее женщиной, чтобы она смогла родить ребенка, хоть и говорил об этом с негодованием. А еще он сказал, что не понимает, как «эти люди» могли такое допустить. Он даже не заметил этого, но Эйла очень обрадовалась. Он стал считать членов Клана людьми. Не животными, не плоскоголовыми существами, не мерзкими тварями, а людьми!

Джондалар приступил к новой стадии работы, и Эйла отвлеклась от своих раздумий. Он выбрал одну из треугольных плоскостей, взял надежное скребло из кремня с острым краем и принялся шлифовать острые края кости, снимая тонкую стружку. Вскоре он показал ей кость, заканчивавшуюся длинным острием.

— Джондалар, ты сделал… копье?

Он улыбнулся.

— Кость, как и дерево, можно обработать и сделать острие, но она легче, крепче, и от нее не откалываются щепки.

— Но ведь копье слишком короткое, — сказала она.

Джондалар весело рассмеялся.

— Конечно, копье должно быть длинней, но это всего лишь наконечник. В некоторых племенах наконечники делают из кремня. Так поступают Мамутои, особенно если оружие предназначено для охоты на мамонтов. Кремень — довольно-таки хрупкий материал, он может расколоться, но копьем с острым кремневым наконечником гораздо легче проткнуть толстую шкуру мамонта. Впрочем, для охоты на большинство животных лучше брать костяные наконечники. А ствол у копья деревянный.

— А как укрепить наконечник на стволе?

— Смотри, — сказал он и развернул наконечник тупым концом к Эйле. — Я могу расщепить его с помощью резца и ножа, а затем обтесать конец так, чтобы его можно было вставить в получившуюся трещину. — Он показал ей, как это делается, просунув палец одной руки между двумя пальцами другой. — Потом туда заливается клей или смола, и все это обматывается жилами или полосками кожи. Когда все высохнет, наконечник будет крепко держаться на древке.

— Но наконечник совсем маленький. Значит, ствол будет тонким, как прутик?

— Ну не как прутик, но он будет куда тоньше и легче, чем у твоего копья. А иначе ты не сможешь его метать.

— Метать? Так ты бросаешь копье?

— Ты ведь бросаешь камни в животных с помощью пращи, верно? Точно так же можно бросать и копье. Тогда тебе не придется копать ямы и делать ловушки, а когда ты к нему попривыкнешь, ты сможешь метать его в цель даже на бегу. Думаю, ты быстро этому научишься, ведь ты так ловко обращаешься с пращой.

— Джондалар! Ты не представляешь, как я досадовала на то, что нельзя охотиться с пращой на оленей или буйволов. Но мне и в голову не пришло, что копье можно бросать. — Она нахмурилась. — Но ведь для этого нужна немалая сила. Когда я выпускаю камни из пращи, они улетают гораздо дальше, чем при броске рукой.

— Конечно, для этого нужна сила, но зато при этом тебе не нужно близко подходить к зверю, а это немалое преимущество.

Впрочем, ты права. Очень жаль, что нельзя метать копье с помощью пращи, но… — Он приумолк, не закончив фразы. — Интересно… — У него возникла поразительная идея, и он призадумался, наморщив лоб. — Нет, пожалуй, это невозможно… А где можно подыскать материал для древка копья?

— У реки. Джондалар, ты позволишь мне помочь тебе делать копья? Так мне будет легче научиться, ведь когда ты уйдешь, указывать на мои ошибки станет некому.

— Да, конечно, — ответил он и начал спускаться по тропинке, внезапно помрачнев. Он совсем забыл о том, что скоро покинет долину, и огорчился, когда Эйла напомнила ему об этом.

Глава 27

Эйла приникла к земле, пытаясь разглядеть сквозь завесу из высоких золотистых стеблей, склонившихся под тяжестью колосьев со спелым зерном, очертания животного. В правой руке она держала наготове одно копье, а в левой второе. Длинная прядь светлых волос, выбившаяся из туго заплетенной косички, упала ей на лицо. Она слегка изменила положение копья, пытаясь найти точку равновесия, потом, прищурившись, хорошенько прицелилась, размахнулась и метнула копье.

— Ох, Джондалар! Мне никогда не научиться правильно с ним обращаться! — в отчаянии воскликнула Эйла. Подойдя к дереву, на котором Джондалар укрепил набитую травой шкуру с нанесенным угольком контуром зубра, Эйла выдернула копье из этой мишени.

— Ты чересчур требовательна к себе, — сказал Джондалар, сияя от гордости. — Ты добилась куда больших успехов, чем тебе кажется. Ты очень быстро учишься и проявляешь при этом редкостное упорство. Как только у тебя выдается свободная минутка, ты опять принимаешься за упражнения. Думаю, загвоздка именно в этом. Ты перестаралась. Тебе надо отвлечься.

— Я научилась пользоваться пращой, постоянно тренируясь.

— Но ты научилась этому не за один день, верно?

— Я потратила на это несколько лет. Но мне необходимо научиться охотиться с копьем гораздо быстрей.

— Так и будет. Думаю, ты смогла бы отправиться на охоту прямо сейчас и сумела бы что-нибудь добыть. Ты привыкла наносить удары копьем, двигаясь на большой скорости, но теперь тебе придется действовать иначе, а к этому нужно привыкнуть. Если тебе не надоело упражняться, возьми пращу.

— Я и так умею обращаться с пращой.

— Да, но тебе нужно отвлечься, и это поможет тебе снять напряжение. Попробуй.

Прикоснувшись рукой к кожаному ремню, Эйла сразу же почувствовала себя увереннее, совершая привычные движения. Учиться всегда трудно, но как приятно ощущение собственного мастерства. Она знала, что не промахнется, особенно имея дело с неподвижной мишенью. Мужчина смотрел на нее с восхищением, и она решила показать себя во всей красе.

Она набрала камешков у реки и направилась к противоположному краю поля, чтобы продемонстрировать, как далеко она может метать камни. Снаряды один за другим стремительно проносились в воздухе, и Эйла показала, каких успехов можно добиться, имея в запасе два дополнительных камня.

Джондалар позаботился о мишенях. Он выставил в ряд четыре камня на большом валуне. Эйла тут же сбила их, выпустив из пращи четыре снаряда. Джондалар подкинул два камня вверх, и Эйла попала в цель прежде, чем они успели упасть на землю. И тут Джондалар совершил поступок, который сильно удивил Эйлу. Он остановился посреди поля, положив по камню себе на плечи, и взглянул на нее с озорной улыбкой. Он знал, что камни, выпущенные из пращи, летят с большой скоростью и, если хоть один из них попадет в чувствительное место, он может сильно пострадать и даже погибнуть. Его поступок свидетельствовал о том, какое глубокое доверие он испытывает к Эйле, ничуть не сомневаясь в ее способностях.

Он услышал, как снаряды со свистом пронеслись в воздухе, как с глухим стуком сначала один камень, а следом за ним и второй упал с его плеча на землю. Но эта опасная игра не прошла для него бесследно. Крохотный осколок одного из камней впился ему в шею. Джондалар даже не вздрогнул, но, когда он извлек осколок, из ранки тонкой струйкой потекла кровь.

— Джондалар! Ты ранен! — вскрикнула Эйла, посмотрев на него.

— Чепуха, всего лишь крохотная царапина. А ты просто молодец. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так ловко обращался с пращой.

Никто ни разу в жизни не смотрел так на Эйлу. Глаза Джондалара восхищенно сияли, а голос его от гордости за нее звучал немного глуховато. Эйла покраснела и почувствовала, что от невероятной радости на глазах у нее выступили слезы.

— Если бы можно было точно так же метать копье… — Он закрыл глаза, пытаясь придумать как. — Эйла, ты не дашь мне свою пращу?

— Ты хочешь научиться пользоваться ею? — спросила Эйла, протягивая ему пращу.

— Нет, я думал о другом.

Он взял одно из копий, лежавших на земле, и попытался прижать конец древка ко дну кожаного мешка, растянувшегося под тяжестью камней. Но у него не было навыков, необходимых для использования пращи, и после нескольких неудачных попыток он отдал ее Эйле вместе с копьем.

— Скажи, ты не могла бы метнуть копье с помощью пращи?

Эйла поняла, чего он добивается, и попыталась справиться с громоздким сооружением. Конец копья торчал наружу, и ей приходилось одновременно держаться за ремни и за древко. Ей не удалось найти точку равновесия и выпустить длинный снаряд из пращи с такой же силой и точностью, как камень, но она все-таки сумела метнуть копье.

— Нужно либо удлинить пращу, либо укоротить копье, — сказал Джондалар, пытаясь представить себе то, чего никогда прежде не видел. — К тому же праща слишком гибкая. Для копья потребуется более устойчивая опора… что-нибудь из кости или дерева… и нужно дополнительное приспособление, чтобы оно не соскальзывало. Эйла, я до конца не уверен, но если все получится удачно, я смогу сделать… копьеметалку!

Эйла следила за тем, как работал Джондалар, сооружая что-то и постоянно экспериментируя. Ее поразило, что человек может вообразить себе предмет, а затем изготовить его, и она с восхищением наблюдала за этим процессом. Для людей, среди которых она выросла, подобные новшества были недоступны, и она до сих пор не осознала того, что точно так же вдохновение позволило ей изобрести волокушу и освоить различные способы охоты.

Заготовив материалы, Джондалар слегка переделал имевшиеся у него орудия в соответствии с поставленной целью. Он часто обращался к ней за советом, поскольку за долгие годы у нее накопился немалый опыт обращения с пращой, но вскоре им обоим стало понятно, что приспособление, за которое он взялся, будет абсолютно новым, единственным в своем роде, хотя основой для него послужило устройство пращи.

Изготовив основные детали, Джондалар принялся вносить некоторые изменения, стремясь добиться наилучших результатов. Но у Эйлы не было опыта в метании копья, а Джондалар почти не умел обращаться с пращой, и он предупредил ее, что им придется хорошенько поупражняться, когда он завершит работу и сделает две вполне пригодные для использования копьеметалки. Когда он заговорил об этом, глаза у него радостно заблестели.

Эйла решила, что лучше оставить его в покое и не мешать ему, ведь так он сможет скорее довести дело до конца. Ей не терпелось пустить в ход изготовленное им шило. Она не успела далеко продвинуться в изготовлении одежды для Джондалара, ведь они проводили вместе целые дни, и ей удавалось немного поработать лишь рано утром или среди ночи, когда он спал.

Видя, что он полностью поглощен своим делом, Эйла вынесла из пещеры его старую одежду и приготовленные материалы и расположилась на уступе. При дневном свете ей удалось лучше рассмотреть, каким образом были соединены вместе отдельные части. Выкраивание и шитье одежды показалось ей настолько увлекательным, что она решила сделать такой же наряд для себя, внеся некоторые изменения. Она поняла, что сразу ей не удастся украсить рубашку такой же сложной вышивкой из бусинок и перьев, но она внимательно изучила ее и решила, что это занятие поможет ей зимой скоротать время.

Сидя на уступе, она прекрасно видела, где находится Джондалар, и всегда успевала спрятать кусочки кожи и инструменты до его возвращения в пещеру. Но однажды он внезапно бегом взобрался вверх по тропинке и, сияя от восторга, показал ей две готовые копьеметалки. Эйла едва-едва успела скомкать одежду, над которой трудилась, и накрыть ее куском кожи. Но Джондалар был поглощен только своим изобретением и ничего не заметил.

— Ну, что скажешь, Эйла? Мы сможем с ней охотиться?

Эйла взяла у него копьеметалку. Приспособление показалось ей простым, но очень удобным: узкое деревянное основание длиной примерно в половину копья с ложбинкой посредине, в которую помещалось древко, и с похожим на крюк упором. К передней части копьеметалки по обеим сторонам были прикреплены две кожаные петли для пальцев.

Держа ее в горизонтальном положении, пропустив пальцы через расположенные спереди петли, можно было не беспокоиться о том, как бы копье не соскользнуло с основания, — оно надежно помещалось в ложбинке, упираясь концом в крючок. При метании охотник мог держать передний край основания за петли, дальний конец при этом опускался вниз, что позволяло как бы искусственно удлинить руку и увеличить размах и начальную скорость копья.

— Джондалар, мне кажется, нам пора начать тренироваться.

Они трудились целыми днями. Мишень из кожи, набитой травой, развалилась, и ее пришлось заменить новой. На этот раз Джондалар нарисовал на шкуре оленя. Они постепенно овладевали новым для них искусством, потихоньку приноравливаясь к непривычному оружию. Каждый из них опирался на опыт использования пращи или копья. Джондалару удавалось метнуть копье выше, чем Эйле, в то время как копья, выпущенные Эйлой, описывали не столь крутую дугу. Каждый из них привнес в использование и устройство копьеметалки что-то свое, сообразно необходимости.

Они по-дружески соревновались друг с другом. Как Эйла ни старалась, ей все же не удалось сравниться с Джондаларом в дальности метания, но она намного превзошла его в меткости. Их обоих поразили колоссальные преимущества нового оружия. Поупражнявшись некоторое время, Джондалар понял, что теперь сможет метнуть копье вдвое дальше, чем прежде, и оно полетит с гораздо большей скоростью и попадет в цель. Но во время этих тренировок Эйла открыла для себя нечто новое, куда более важное, чем само оружие.

Раньше ей всегда приходилось охотиться в одиночку. В детстве она играла в охотницу, боясь, как бы кто-нибудь не застал ее за этим занятием. Потом это для нее перестало быть игрой, но ей по-прежнему приходилось таиться от окружающих. Впоследствии ей разрешили охотиться, но лишь скрепя сердце. Никто не ходил на охоту вместе с ней. Никто не пытался подбодрить ее, если она промахивалась, и никто не радовался вместе с ней, если она попадала в цель. Никто не заговаривал с ней о том, как лучше пользоваться тем или иным оружием, не предлагал показать новый для нее способ, не выказывал желания прислушаться к ее советам. Никто не поддразнивал ее, не обменивался с ней шутками, не смеялся вместе с ней. Впервые в жизни Эйла обнаружила, как приятно, как замечательно, когда рядом с тобой находится друг и сотоварищ.

За время совместных тренировок их отношения с Джондаларом стали менее напряженными, но какая-то доля отчужденности осталась, и ни один из них не мог с этим справиться. Пока речь шла об охоте или об оружии, их разговоры носили крайне непринужденный характер, но стоило им затронуть какую-то более личную тему, как сразу же возникали тягостные недомолвки и им обоим становилось неловко. Порой им доводилось ненароком прикоснуться друг к другу, и оба тут же испуганно шарахались в разные стороны, а затем погружались в мрачное размышление, испытывая при этом крайнюю скованность.

— Завтра! — сказал Джондалар, выдернув из дерева копье. Они уже проделали в мишени большую дыру с рваными краями, из которой на землю посыпалась сухая трава.

— Что «завтра»? — спросила Эйла.

— Завтра мы отправимся на охоту. Мы уже достаточно потренировались. Хватит дырявить дерево, мы только сильней затупим наконечники. Настало время взяться за дело.

— Ладно, завтра, — согласилась Эйла.

Они собрали с земли копья и зашагали к пещере.

— Ты лучше меня знаешь эти места, Эйла. Куда мы пойдем?

— Степи, расположенные в восточной стороне, наиболее мне знакомы, но, пожалуй, следует сначала еще раз наведаться туда. Я могла бы отправиться туда верхом на Уинни. — Она взглянула на солнце: — Время еще не позднее.

— Отличная идея. Верхом на лошади ты добьешься большего, чем целый отряд следопытов.

— А ты присмотришь за Удальцом? Мне было бы спокойнее, если бы он остался здесь.

— А как же быть с ним завтра, когда мы оба отправимся на охоту?

— Придется взять его с собой. Без Уинни нам будет трудно дотащить туши до пещеры. Уинни всегда немного нервничает во время охоты, хотя для нее это дело привычное. Она во всем слушается меня, но если жеребенок разволнуется и кинется бежать, а уж тем более если он окажется на пути у мчащегося стада… не знаю.

— Не тревожься насчет этого. Я постараюсь что-нибудь придумать.

Эйла пронзительно свистнула, и кобыла с жеребенком тут же прискакали на зов. Джондалар обхватил Удальца руками за шею и принялся почесывать его, что-то негромко приговаривая, а Эйла вскочила на спину Уинни, и та галопом понеслась прочь. Когда они скрылись из виду, Джондалар собрал с земли копья и взял обе копьеметалки.

— Ну что, Удалец, пойдем в пещеру и будем ждать их там?

Он оставил копья у входа, приткнув их в ложбинку в стене, а затем отправился в пещеру. Ему не сиделось на месте, но он не мог придумать, чем бы заняться. Он раздул огонь в очаге, сгреб угли в кучу, подбросил веток, а затем вышел из пещеры и, стоя на уступе, окинул взглядом долину. Жеребенок ткнулся носом ему в руку, и он рассеянно погладил молодого лохматого конька. Когда его пальцы прикоснулись к начавшему отрастать подшерстку, он вспомнил о зиме.

И тут же попытался отмахнуться от этой мысли. Теплые летние дни казались бесконечными, один точь-в-точь походил на другой, и возникало впечатление, будто время не движется, а стоит на месте. И нет никакой необходимости спешить с принятием решений. Он еще успеет подумать о грядущих холодах… о том, чтобы отправиться в путь. Джондалар вдруг заметил, что на нем нет ничего, кроме набедренной повязки.

— В отличие от тебя, дружок, я не обрастаю зимой шерстью. Скоро мне придется соорудить какую-нибудь теплую одежду. Я отдал шило Эйле, а другого так и не сделал. Пожалуй, вот чем я займусь сейчас — сделаю еще кое-какие орудия. И надо бы придумать какое-нибудь приспособление для тебя, чтобы ты не пострадал во время охоты.

Джондалар вернулся в пещеру, переступил через шкуры, служившие ему постелью, и бросил тоскливый взгляд на постель Эйлы за очагом. Он наведался в ту часть пещеры, где хранились запасы вещей, стал рыться в поисках ремней или крепких веревок и обнаружил свернутые в рулон шкуры. «Эйла мастерски выделывает шкуры, — подумал он, ощупывая мягкую, бархатистую кожу. — Может быть, она даст мне несколько штук. Но мне неудобно просить ее об этом.

Если охота с копьеметалками будет успешной, я добуду столько шкур, что их хватит на одежду. Надо бы вырезать на каждой из них изображение животного, которое послужит амулетом. Может быть, это принесет нам удачу. Ага, вот и связка ремней. Может быть, мне удастся что-нибудь соорудить из них для Удальца. Как резво он бегает, а что будет, когда он вырастет? Интересно, позволит ли мне взрослый жеребец взобраться к нему на спину? Смогу ли я заставить его отправиться туда, куда мне захочется? Ты никогда этого не узнаешь. Когда он станет взрослым жеребцом, тебя уже не будет здесь. Ты скоро уйдешь отсюда».

Джондалар взял связку ремней, прихватил по дороге сверток с орудиями для обработки кремня и спустился по тропинке. Он вспотел от жары, и ему захотелось выкупаться. Сбросив с себя набедренную повязку, он вошел в воду, а потом поплыл, двигаясь против течения. Раньше он всегда поворачивал обратно, добравшись до теснины. На этот раз он решил посмотреть, что находится дальше. Он миновал первый порог, обогнул поворот и увидел впереди низвергавшийся с грохотом белый водопад. После этого он поплыл обратно.

Купание помогло ему освежиться, а сознание того, что он увидел что-то новое, пробудило в нем стремление к переменам. Он собрал волосы в пучок, отжал сначала их, а затем и бороду. «Ты целое лето отращивал бороду, Джондалар. Осень уже не за горами. Не пора ли тебе побриться? Да, так я и сделаю, а потом попробую соорудить что-нибудь для Удальца. Но мне не хотелось бы набрасывать петлю ему на шею. Потом я сделаю шило и пару резцов, чтобы вырезать изображения животных на копьеметалках. И пожалуй, приготовлю что-нибудь поесть. Живя с Эйлой, можно запросто разучиться это делать. Возможно, у меня еда получится не такой вкусной, но я все же сумею что-нибудь состряпать. Великой Матери известно, что я не раз готовил еду во время Путешествия.

Что бы мне такое вырезать на копьеметалках? Доний всегда приносит удачу, но я подарил свою Нории. Интересно, родился ли у нее ребенок с синими глазами? Странные у Эйлы представления, она думает, что плод возникает в чреве женщины благодаря мужчине. Кто бы мог подумать, что старой Хадуме придет в голову подобная идея? Ритуал Первой Радости. Эйла так и не знает, что это такое. Ей пришлось столько вынести. А как ловко она обращается с пращой! Да и с копьеметалкой она неплохо управляется. Пожалуй, я вырежу на ее копьеметалке изображение зубра. Интересно, принесет это удачу или нет? Жаль, что у меня нет доний. Может быть, я сделаю новую…»

Когда начало смеркаться, Джондалар вышел из пещеры и долго стоял на уступе, ожидая появления Эйлы. Когда долину заволокла густая тьма, он развел на уступе костер, чтобы Эйла не сбилась с пути. Он все ждал, когда со стороны, где находилась каменистая тропинка, донесется стук копыт, но наконец не выдержал и, прихватив с собой горящую головню, спустился вниз, пошел вдоль реки до выступа и отправился бы дальше, если бы не услышал стук копыт приближающейся лошади.

— Эйла! Где же ты была так долго?

Он никогда не говорил с ней таким требовательным тоном, и Эйла растерялась.

— Я пыталась найти стадо животных. Ты же знаешь.

— Но ведь уже совсем темно!

— Да, я знаю. Я повернула обратно, когда уже стало темнеть. Кажется, я нашла стадо зубров, на юго-востоке есть одно место…

— Ты все еще высматривала зубров, когда стемнело? Их же не видно в темноте!

Эйла никак не могла понять, почему он так разволновался и без конца задает ей вопросы.

— Я не высматривала зубров в темноте. И вообще, почему мы до сих пор тут стоим?

В круге света, исходившего от горящей головни, появился жеребенок, который звонко заржал и кинулся к матери. Уинни разразилась ржанием, отвечая ему. Прежде чем Эйла успела спешиться, жеребенок уже прильнул к вымени. Только тогда Джондалар понял, что не имел никакого права обрушиваться на Эйлу с вопросами. Он повернулся спиной к свету, радуясь тому, что в темноте она не сможет заметить, как густо он покраснел. Эйла начала подниматься по тропинке, он пошел следом, пребывая в глубочайшем смущении, которое помешало ему заметить, как сильно она устала.

Эйла схватила меховую шкуру с постели, завернулась в нее и примостилась у огня.

— Я и забыла, как холодно бывает по вечерам, — сказала она. — Мне надо было взять с собой теплую шкуру, но я не думала, что так задержусь.

Джондалар заметил, что она дрожит, и расстроился еще сильнее.

— Ты совсем замерзла. Тебе надо попить чего-нибудь горячего. — Он налил бульона в чашку.

Эйла не успела повнимательнее к нему приглядеться — ей хотелось как можно скорее отогреться у огня, но, когда она потянулась за чашкой, взгляд упал на лицо Джондалара, и от изумления она чуть не выронила ее.

— Что у тебя с лицом? — спросила она, испытывая тревогу и недоумение.

— В каком смысле? — всполошившись, спросил в ответ Джондалар.

— Куда подевалась твоя борода?

Джондалар тут же успокоился и расплылся в улыбке:

— Я сбрил ее.

— Сбрил?

— Ну да, срезал волосы под самый корень. Раньше я куда чаще брился летом, ведь я потею от жары, и у меня все время чешется подбородок.

Эйла не удержалась и, протянув к его лицу руку, провела пальцами по гладкой щеке вниз, а затем кверху и почувствовала, что кожа под ними шершавая, как язык у льва. Эйла вспомнила, что у Джондалара не было бороды, когда она нашла его в каньоне, но потом борода отросла, и она начисто позабыла об этом. Без бороды он казался совсем юным, по-мальчишески привлекательным, но не похожим на мужчину. Раньше ей не доводилось встречать безбородых мужчин. Она провела еще раз пальцем по краю его щеки и прикоснулась ко впадинке на четко очерченном подбородке.

Джондалар замер, не в силах пошевельнуться. Ласковое прикосновение пальцев Эйлы привело его в смятение. Ее поступок был продиктован просто любопытством, но Джондалар почувствовал, как затрепетала каждая клеточка в его теле, как в его чреслах внезапно забурлили свежие соки.

Глядя ему в глаза, Эйла ощутила, как в ней проснулось желание узнать поближе этого мужчину, который казался совсем юным. Джондалар попытался удержать пальцы, скользившие по его лицу, но Эйла, собравшись с духом, отдернула руку, взяла чашку и залпом выпила бульон, даже не почувствовав его вкуса. Внезапно ей вспомнилось, как однажды они вот так же сидели друг против друга у огня и Джондалар вдруг бросил на нее такой же взгляд. Но на этот раз она сама притронулась к нему. Теперь она боялась посмотреть ему в лицо, боялась увидеть в нем следы отвращения и ужаса. Но она до сих пор ощущала легкое приятное покалывание в кончиках пальцев, которыми она прикоснулась к его гладкой и в то же время шершавой коже.

Джондалара поразил мгновенный бурный отклик, который вызвало в нем легкое прикосновение Эйлы. Он не мог оторвать от нее глаз, хотя она старалась не встречаться с ним взглядом. Когда Эйла сидела вот так, склонив голову, она казалась ему бесконечно робкой и хрупкой, хоть он и знал, какой несокрушимой стойкостью она обладает. Он вдруг подумал, что она подобна восхитительной кремневой пластине, которая имеет идеальную форму, чьи края так тонки и прозрачны, но в то же время настолько тверды и остры, что одним быстрым движением ею можно разрезать самую грубую шкуру.

«О Великая Мать, до чего она красива, — подумал он. — О Дони, Превеликая Мать Земля, как желанна эта женщина, какая неодолимая сила влечет меня к ней…»

Он вскочил с места, не в силах больше смотреть на нее. И тут он вспомнил, что приготовил поесть. «Она устала и проголодалась, а я все сижу, глядя на нее», — подумал он и отправился за тарелкой из тазовой кости мамонта.

Эйла услышала его шаги. Он поднялся на ноги так резко, что она решила: ну вот, он опять проникся ко мне отвращением. Ее затрясло, и она стиснула зубы, пытаясь унять дрожь. Нет, она больше не вынесет этого. Ей захотелось сказать ему, пусть он уйдет, лишь бы не видеть его больше, не встречаться взглядом с тем, кто считает ее… мерзкой тварью. Она сидела, крепко зажмурив глаза, но, когда Джондалар остановился перед ней, на лицо ее упала тень, и она затаила дыхание.

— Эйла? — Он заметил, что она все еще дрожит. Ни огонь, ни меховая шкура не помогли ей согреться. — Я подумал, что ты вернешься поздно, и поэтому приготовил еду. Ты не хочешь поесть? Или ты слишком сильно устала?

Эйла подумала, что ослышалась. Она потихоньку открыла глаза. Джондалар стоял, держа в руках блюдо. Он наклонился, поставил его перед ней, а затем принес циновку и примостился рядом. Он запек на вертеле зайца, сварил какие-то корешки в бульоне из сушеного мяса и даже собрал черники.

— Ты… приготовил это… для меня? — спросила ошарашенная Эйла.

— Я знаю, ты готовишь куда лучше меня, но надеюсь, моя стряпня окажется съедобной. Я подумал, что выходить сегодня на охоту с копьеметалкой не стоит, чтобы завтра удача нам не изменила, и поэтому взял с собой только копье. Я боялся, что разучился обращаться с ним за время долгих тренировок с копьеметалкой, ведь тут требуется иной подход, но выяснилось, что старые навыки никуда не делись. Прошу тебя, не сиди так, поешь.

Мужчины из Клана не готовили пищу. Они не могли этого делать, ведь в их памяти не было необходимых для этого знаний. Эйла знала, что возможности Джондалара намного шире, но ей не приходило в голову, что он займется приготовлением еды, и уж тем более когда рядом есть женщина. Но оказалось, что он способен с этим справиться, и, что куда удивительнее, он сам понял, что нужно это сделать. Когда она жила среди членов Клана, ей приходилось выполнять все обычные обязанности даже после того, как ей разрешили охотиться. Ее растрогала такая неожиданная забота. Все ее страхи оказались напрасными. Она растерялась, не зная, что сказать Джондалару, а потому взяла отрезанный им кусок мяса и стала есть.

— Ну как? — с некоторой тревогой спросил он.

— Замечательно, — ответила она, продолжая жевать.

Ей понравилось приготовленное им мясо, но даже если бы оно пригорело, Эйла все равно решила бы, что оно очень вкусное. Она чуть не расплакалась. Джондалар зачерпнул ковшиком длинные тонкие корешки, плававшие в бульоне. Эйла взяла один из них и откусила кусочек.

— Это… корень клевера? Очень вкусно.

— Да, — сказал Джондалар, испытывая невероятную гордость. — Если зажарить их в масле, они еще вкусней. Женщины готовят их по случаю какого-нибудь празднества, ведь все считают это блюдо лакомством. Я набрел на заросли клевера у реки и подумал, что тебе, наверное, понравится.

«Как хорошо, что я взялся приготовить еду», — подумал он, видя, как удивилась и обрадовалась Эйла.

— Выкапывать их — дело хлопотное. Они очень тонкие. Я и не подозревала, что они такие вкусные. Я использовала их только как лекарство — делала укрепляющий настой весной.

— Мы часто едим их весной, когда почти никакой другой свежей пищи нет.

Они услышали, как по каменному уступу зацокали копыта, в пещере появились Уинни и Удалец. Немного погодя Эйла поднялась с места и отправилась к ним, чтобы совершить ежевечерний ритуал, который начинался с приветствия и ласкового поглаживания. Затем она приносила лошадям сена, зерна, чистой воды, а потом принималась чистить их скребком и вытирать куском мягкой кожи, — всякая долгая поездка непременно завершалась этим. Оказалось, что Джондалар уже принес лошадям зерна, сена и воды.

— Ты и о них позаботился, — сказала она, вернувшись на место, чтобы доесть чернику. Она решила, что не оставит ни одной ягодки, хотя ей уже удалось утолить голод.

Джондалар улыбнулся.

— Я просто не знал, чем бы еще заняться. Кстати, я хотел кое-что тебе показать. — Он встал, чтобы принести копьеметалки. — Надеюсь, ты не будешь возражать. Думаю, это принесет нам удачу.

— Джондалар! — Она не сразу решилась взять копьеметалку в руки. — Ты сам это сделал? — спросила она замирающим от восхищения голосом. Она поразилась, когда он нарисовал животное на шкуре, служившей им мишенью, но на этот раз потрясение оказалось куда сильнее. — Ты… ты как бы привнес в нее частичку тотема, частичку духа зубра.

Мужчина расплылся в улыбке. До чего же приятно преподносить ей сюрпризы — она так живо и непосредственно на все реагирует. На своей копьеметалке он изобразил гигантского оленя с огромными развесистыми рогами, который тоже вызвал у нее восхищение.

— Считается, что таким образом в оружие вкладывается частичка духа животного, и это помогает охотнику. Я далеко не самый искусный резчик. Мне хотелось бы показать тебе изображения наших скульпторов, резчиков и художников, которые украшают ими священные стены.

— Я уверена, что твои изображения обладают большой магической силой. Оленей я не видела, только стадо зубров на юго-востоке. Похоже, они уже начинают собираться в стада. А охотник сможет справиться с зубром, если на его оружии изображен олень? Я могла бы завтра поискать и оленей.

— Это оружие годится и для охоты на зубра. Но тебе должно повезти больше, чем мне. Я рад, что изобразил зубра на твоей копьеметалке.

Эйла молчала, не зная, что ему ответить. Джондалар — мужчина, но он радуется тому, что ей должно повезти на охоте больше, чем ему. Поразительно.

— Я хотел сделать еще и доний, но не успел закончить работу.

— Джондалар, я запуталась. Что такое «доний»? Это ваша Мать Земля?

— Имя Великой Матери Земли — Дони, но Она может принимать разные обличья, и все они называются доний. Она является нам порой в образе духа, витающего в небесах вместе с ветром. Она проникает в наши сны и предстает перед мужчинами в облике прекрасной женщины. Доний называется и фигурка женщины-матери, потому что в каждой из женщин таится частичка Ее благодати. Она создала их по Своему образу и подобию и наделила таинственным даром, способностью служить источником возникновения новой жизни. Поэтому образ матери наиболее удачен для выражения Ее сущности. Как правило, доний помогает мужчине отыскать путь к Ее чреву в мире духов, — говорят, что женщинам провожатые не требуются, они сами находят дорогу. А некоторые из женщин утверждают, будто могут по желанию превратиться в доний, и это небезопасно для мужчин. Люди племени Шарамудои, которые живут к западу от этих мест, говорят, что Великая Мать порой принимает облик какой-нибудь птицы.

Эйла кивнула:

— В Клане считают, что духами-женщинами являются только Древние.

— А как же ваши тотемы? — спросил он.

— Любой из тотемных духов, дарующих защиту и покровительство, принадлежит к мужскому роду, но тотемами женщин, как правило, оказываются духи небольших животных. Урсус, Великий Пещерный Медведь, оказывает покровительство всем членам Клана, это всеобщий тотем. Урсус был личным тотемом Креба. Дух Пещерного Медведя избрал его точно так же, как меня избрал Дух Пещерного Льва. Видишь, он оставил на моем теле отметку. — Она показала ему четыре параллельных шрама на левом бедре, оставшиеся после того, как лев поранил ее, когда ей было лет пять от роду.

— Я и не знал, что пл… что членам Клана известно о существовании мира духов, Эйла. Мне до сих пор не верится — нет, я не сомневаюсь в том, что ты говоришь правду, — но у меня никак не укладывается в голове, что мы говорим об одних и тех же людях, о тех, кого я с детства привык называть плоскоголовыми.

Эйла опустила голову, а затем снова подняла ее и посмотрела на Джондалара очень серьезно и, пожалуй, немного встревоженно.

— Мне кажется, Пещерный Лев избрал и тебя, Джондалар. Думаю, теперь он стал твоим тотемом. Креб говорил, что у людей, чьим тотемом является могущественный дух, — нелегкая судьба. Во время испытания он лишился глаза, но обрел огромную силу. Один лишь Урсус считается более могущественным тотемом, чем Пещерный Лев, и мне было очень трудно. На мою долю выпало немало сложных испытаний, но я перестала жалеть об этом с тех пор, как поняла, зачем они были ниспосланы мне. Я решила, что должна тебя предупредить на случай, если Пещерный Лев стал теперь и твоим тотемом. — Она замолчала и опустила голову, испугавшись, что сказала лишнее.

— Эти люди из Клана многое для тебя значили, да?

— Я хотела стать одной из женщин Клана, но не смогла. Мне это не удалось. Я не такая, как они. Я принадлежу к племени Других. Креб понимал это, и Айза велела мне отправиться на поиски людей, похожих на меня. Мне не хотелось уходить, но все-таки пришлось, и я уже не смогу вернуться обратно. Надо мной тяготеет проклятие. Для них я мертва.

Джондалар не понял, что она имеет в виду, но, когда Эйла произнесла эти слова, по коже у него пробежали мурашки. Эйла глубоко вздохнула, а затем заговорила снова:

— Я не помню ни женщины, которая меня родила, ни жизни, которую вела до того, как меня подобрали люди из Клана. Я все пыталась представить себе мужчину, такого же, как я сама, но мне это не удавалось. Теперь, когда я думаю о Других, я вижу тебя. Ты — первый из моих соплеменников, повстречавшихся мне на пути, Джондалар. И что бы ни случилось, я никогда тебя не позабуду. — Эйла замолчала, подумав, что наговорила ему слишком много, и поднялась на ноги. — Если мы собираемся завтра на охоту, нам пора ложиться спать.

Джондалар знал, что она выросла среди плоскоголовых, а затем покинула их и стала жить одна в долине, но он только теперь понял, что до него она ни разу не видела своих соплеменников. Ему стало не по себе при мысли о том, что он оказался как бы представителем всего своего народа. Пожалуй, он вел себя не самым лучшим образом. С другой стороны, он знал, как все люди относятся к плоскоголовым. Если бы он просто рассказал ей об этом, вряд ли это произвело бы достаточно глубокое впечатление. Зато теперь она понимает, чего следует ожидать.

Он улегся в постель, испытывая какое-то смутное, непонятное беспокойство, и еще долго продолжал размышлять, глядя на язычки пламени. Внезапно какая-то странная перемена произошла в его восприятии, и на мгновение у него закружилась голова. Ему привиделась женщина, которая словно отражалась в заводи, в которую только что упал камень: изображение слегка колыхалось, как будто на поверхности кругами пробегала рябь. Он испугался, что эта женщина позабудет его. Он знал, как важно, чтобы она помнила о нем.

Он почувствовал, как что-то сместилось, на пути возникла развилка. Он оказался перед необходимостью принять решение и понял, что подсказывать ему никто не станет. Теплый ветерок взъерошил ему волосы на затылке, и он понял, что Она вот-вот покинет его. Прежде он никогда сознательно не ощущал Ее присутствия, но, когда Она начала удаляться, он с небывалой остротой почувствовал, как на месте, которое прежде было заполнено, образовалась пустота, и на него повеяло тоской. Приближался конец эпохи ледников, конец периода, на протяжении которого Она обеспечивала людей всем необходимым, взращивая и питая их. Великая Мать Земля вскоре покинет своих детей, предоставив им самим вершить свою судьбу, самим отвечать за последствия каждого из своих поступков, самим отыскивать путь в жизни, как и надлежит всем взрослым. Окончательный переворот произойдет не при его жизни, немало поколений сменит друг друга, прежде чем это свершится, но первый шаг уже сделан. Но на прощание Она вручила своим детям драгоценный Дар, Дар Познания.

Джондалару показалось, что он услышал странный тоскливый вопль, и он понял, что то был крик Великой Матери.

Затем произошел резкий скачок, словно лопнула туго натянутая тетива, и все вернулось на свои места. Но сознание не поспевало за восприятием, и Джондалар далеко не сразу освоился с окружающей действительностью. Его не покидало тревожное ощущение, и он все пытался понять, что же не так. Он бросил взгляд поверх очага в ту сторону, где лежала Эйла, и увидел, как слезы стекают по ее лицу.

— Что случилось, Эйла?

— Я не знаю.

— Ты уверена, что мы сможем скакать на ней вдвоем?

— Нет, не уверена, — ответила Эйла, ведя вперед Уинни, на которую она уже навьючила корзины. Следом за ними шагал Удалец. Его связывала с матерью веревка, прикрепленная к надетому на него сооружению из кожаных ремешков — к недоуздку. Он мог свободно двигать головой и удаляться на некоторое расстояние от Уинни. Отсутствие петли вокруг шеи позволяло не бояться того, что он куда-нибудь рванется и задохнется. Поначалу недоуздок пришелся жеребенку не по вкусу, но он уже начал привыкать к нему. — Если мы сможем скакать на ней вдвоем, мы потратим гораздо меньше времени на дорогу. Если ей не понравится, я сразу это замечу. Тогда нам придется скакать на ней по очереди, или мы оба пойдем пешком.

Когда они добрались до большого валуна, возвышавшегося посреди луга, Эйла вскочила на спину лошади, чуть подвинулась вперед и придержала Уинни, чтобы Джондалар тоже смог забраться на нее. Уинни запрядала ушами, ощутив непривычно большую тяжесть, но лошадка была крепкой и сильной и, подчинившись Эйле, послушно тронулась в путь. Эйла следила за тем, как она двигается, понимая, что смена темпа укажет ей на необходимость спешиться и дать кобылке отдохнуть.

Сделав небольшую передышку, они отправились дальше. Джондалар уже не испытывал такого волнения, как прежде, но это оказалось некстати. Как только напряжение спало, он с небывалой остротой ощутил близость сидевшей перед ним женщины. Она прижималась к нему спиной, их бедра постоянно соприкасались, и Эйла почувствовала, что это отвлекает ее так сильно, что она почти не следит за лошадью. От Джондалара веяло жаром, а он ничего не мог с этим поделать, ведь каждый шаг лошади заставлял их волей-неволей вновь соприкоснуться друг с другом. Эйле показалось, что она не вынесет этого, но в то же время ей хотелось, чтобы поездка никогда не кончалась.

Джондалар почувствовал боль, какой он ни разу не ощущал прежде. Ему никогда не приходилось сдерживать столь сильное желание. Он всегда находил способ утолить его с тех пор, как стал мужчиной, но здесь не было ни одной женщины, кроме Эйлы. Он решил, что постарается как-нибудь справиться с собой.

— Эйла… — наконец выдавил он из себя. — Мне кажется… нам пора отдохнуть, — выпалил он.

Она остановила лошадь и тут же спешилась.

— Осталось совсем немного, — сказала она. — Мы вполне можем добраться до нужного нам места пешком.

— Да, пусть Уинни передохнет.

Эйла не стала спорить, хоть и понимала, что он принял это решение отнюдь не потому, что беспокоился за лошадь. Они отправились в путь, держась по разные стороны от Уинни и порой переговариваясь на ходу. Но Эйла с трудом выбирала нужное направление, она никак не могла сосредоточиться, а Джондалар досадовал, что охватившее его возбуждение никак не уляжется, и радовался тому, что лошадь заслоняет его от Эйлы.

Вдали показалось стадо зубров, и радость предвкушения охоты с новым оружием пересилила пылавшую в каждом из них страсть, но все же они старались не подходить близко друг к другу и по-прежнему держались по разные стороны от лошади.

Зубры собрались у маленькой речушки. Стадо оказалось куда больше, чем предполагала Эйла. За ночь к нему успело присоединиться несколько небольших групп животных, за которыми должны были последовать новые и новые. Через некоторое время десятки тысяч животных, с лохматой черно-бурой шерстью, соберутся вместе, и этот живой поток хлынет вперед по невысоким холмам, заполняя собой долины рек, и громкое мычание и стук копыт разнесутся на многие мили по округе. Жизнь каждого отдельного зубра не имела большого значения, они могли выжить, лишь сбиваясь в огромные стада.

Животные, собравшиеся у реки, пришли туда, подчиняясь неодолимому стадному инстинкту. Пройдет время, природные условия изменятся, с наступлением зимы подножного корма станет меньше, и тогда они снова разделятся на небольшие стада и разбредутся в разные стороны в поисках пропитания.

Эйла подвела Уинни к росшей у реки невысокой, постоянно овеваемой ветрами сосне с искривленным стволом. Обратившись к ней на языке жестов, Эйла велела ей оставаться у реки и, увидев, как кобылка направилась к жеребенку, поняла, что может не беспокоиться за Удальца, что Уинни убережет свое детище от любой опасности. Но Джондалар немало потрудился, чтобы обеспечить безопасность жеребенка, и ей было интересно посмотреть, насколько удачно придуманное им приспособление.

Эйла и Джондалар взяли копьеметалки, прихватили по мешку с длинными копьями и пешком отправились туда, где находилось стадо. Твердые копыта животных растолкли сухую корку, покрывавшую землю в степях, и она превратилась в пыль, которая вздымалась в воздух и оседала тонким слоем на их темной косматой шерсти. О продвижении стада зубров можно было судить по клубам удушливой пыли, повисавшей в воздухе, похожей на дым степного пожара: они несли с собой такое же опустошение, как любое из стихийных бедствий.

Джондалар и Эйла описали дугу, чтобы подобраться к медленно продвигающемуся стаду с подветренной стороны, и принялись рассматривать животных, намечая жертву. На них повеяло резким запахом разгоряченных зубров, лица их покрылись тонким слоем пыли, которую разносил ветер. Телята с мычанием жались к самкам, а годовалые зубры резвились, испытывая терпение взрослых самцов.

Старый самец долго валялся в пыли, а затем перевернулся, чтобы вновь подняться на ноги. Он склонил к земле массивную голову, как будто тяжесть огромных черных рогов оказалась для него чрезмерной. На спине между лопатками возвышался горб, и если бы Джондалар, мужчина ростом шесть футов шесть дюймов, подошел к нему поближе, то можно было бы заметить, что его макушка находится выше верхушки горба, но лишь чуть-чуть. По сравнению с мощной передней частью туловища задняя казалась тощей. Эйла и Джондалар знали, что мясо этого огромного старого быка, для которого пора расцвета сил осталась далеко позади, окажется слишком жестким и жилистым, но оба взирали на него с восхищением. Зубр остановился и с подозрением посмотрел на них. Они подождали, пока он не отвернулся и не отправился дальше.

Они подобрались поближе к стаду. Шум, которым сопровождалось передвижение животных, усилился, а на его фоне резко выделялись голоса мычащих и фыркающих зубров. Джондалар взмахнул рукой, указывая на молодую самку, почти взрослую телочку, у которой вскоре могло бы появиться потомство, упитанную, успевшую как следует отъесться на летних кормах. Эйла кивнула, выражая свое согласие. Они приладили копья, и Джондалар показал жестом, что хочет подобраться к телке с другой стороны.

Благодаря какому-то удивительному чутью или просто заметив, что мужчина начал двигаться, телочка догадалась, что ей грозит беда. Она занервничала и попыталась прибиться к стаду. Другие зубры пришли в движение, пытаясь сомкнуться кольцом вокруг нее, и внимание Джондалара перенеслось на них. Эйла поняла, что они вот-вот упустят телку. Джондалар повернулся к ней спиной, и она не могла сигналом предупредить его, что телочка вскоре окажется для них недосягаемой. Крикнуть она тоже не решалась: ее крик послужил бы предупреждением для зубров, а Джондалар мог и не услышать его.

Наконец Эйла приняла решение и прицелилась. Джондалар обернулся и, мгновенно оценив ситуацию, вскинул копьеметалку к плечу. Обратившаяся в бегство телка переполошила других животных: они заметили появление людей. Джондалар и Эйла полагали, что клубы пыли послужат им прикрытием, но зубры давно уже привыкли к окружавшим их тучам пыли. Телочка находилась совсем недалеко от основной массы стада. Еще немного, и другие зубры прикроют ее своими телами.

Джондалар бегом устремился следом за ней и метнул копье. Спустя мгновение копье, пущенное Эйлой, взмыло в воздух и вонзилось в косматую холку животного. Копье Джондалара угодило телке в мягкий живот. Телка продолжала бежать по инерции, затем движение ее замедлилось. Она пошатнулась, упала на колени и рухнула на землю. Торчавшее у нее из живота копье с хрустом сломалось. Зубры почуяли запах крови и принялись обнюхивать поверженную телочку, встревоженно мыча. Эту погребальную песнь подхватили остальные животные; пребывая в крайнем напряжении, они заметались из стороны в сторону.

Эйла и Джондалар бросились бежать к лежавшей на земле телке. Внезапно Джондалар принялся размахивать руками, что-то крича. Но Эйла не поняла, в чем дело, и только покачала головой.

Старому зубру наскучили игры молодого бычка, который все резвился, пытаясь боднуть его, и он решил поставить наглеца на место. Молодой бычок шарахнулся в сторону и столкнулся с встревоженной самкой, а затем растерянно попятился. Большой зубр преградил ему путь к отступлению. Молодой бычок замотал головой, не зная, куда кинуться, но тут на глаза ему попалось бегущее двуногое существо. Пригнув голову к земле, он помчался на него.

— Эйла! Берегись! — крикнул Джондалар и побежал к ней, держа копье наготове.

Обернувшись, Эйла увидела, что за ней гонится молодой бычок. Первым делом она чуть ли не инстинктивно схватилась за пращу, ведь раньше она всегда использовала это оружие для защиты от нападения. Но тут же она опомнилась и приладила копье в ложбинку на копьеметалке.

Джондалар метнул копье рукой, чуть опередив Эйлу, но копье, выпущенное из копьеметалки, летело с большей скоростью. Копье Джондалара вонзилось в бедро зубра, и тот резко повернулся на ходу. Хорошенько приглядевшись, Джондалар увидел, что копье Эйлы угодило зубру прямо в глаз и еще продолжало раскачиваться. Животное скончалось прежде, чем успело рухнуть на землю.

Топот, крики и запах крови, которым пахнуло теперь уже с другой стороны, заставили топтавшихся на месте животных устремиться прочь от места, где явно происходило что-то недоброе. Отбившиеся от стада зубры с грохотом промчались мимо поверженных бычка и телки, направляясь следом за остальными. Пыль вскоре улеглась, но шум бегущего стада еще долго разносился по округе.

Мужчина и женщина застыли в неподвижности, в ошеломлении взирая на поверженных зубров, лежавших посреди опустевшей равнины.

— Вот и все, — изумленно сказала Эйла. — Все уже позади.

— Почему ты не попыталась убежать? — крикнул Джондалар. Лишь теперь, когда опасность миновала, он осознал, как сильно испугался за нее. — Ведь ты едва не погибла.

— Я не могла повернуться спиной к мчавшемуся прямо на меня быку, — возразила Эйла. — Тогда мне не удалось бы уцелеть. — Она бросила взгляд на зубра. — Впрочем, пожалуй, твое копье остановило бы его… но я никак не ожидала этого. Раньше мне всегда приходилось охотиться в одиночку, и мне не на кого было рассчитывать, кроме самой себя. Я знала, что защитить меня некому.

Услышав об этом, Джондалар смог куда яснее прежнего представить себе, как жила Эйла до сих пор. Ему открылась новая сторона ее характера. «Эта женщина, — подумал он, — эта ласковая, заботливая женщина вынесла столько испытаний, что об этом страшно и подумать. Конечно, она не станет ни от кого спасаться бегством, даже от тебя. Прежде, когда ты приходил в ярость, Джондалар, люди пугались и начинали пятиться. Но Эйла всегда находила в себе силы, чтобы дать тебе отпор, как бы ты ни бушевал».

— Эйла, ты восхитительная, неповторимая женщина. И ты замечательная охотница! — Джондалар улыбнулся. — Ты посмотри, нам удалось прикончить двух зубров. Как же мы дотащим эти туши до пещеры?

Только теперь Эйла поняла, какого невероятного успеха они добились. Она расплылась в улыбке, ощутив прилив гордости и радости, наслаждаясь сознанием одержанной победы. Джондалар подумал, что ей следовало бы улыбаться почаще. Она была красива и так, но, когда на лице ее расцветала улыбка, она просто вся светилась, как будто в душе Эйлы вспыхивало яркое пламя, отсветы которого плясали в ее глазах. Внезапно он расхохотался, и смех его звучал весело и заразительно. Эйла не удержалась и тоже рассмеялась. Оба они ликовали, упиваясь победой.

— Ты просто прекрасный охотник, Джондалар, — сказала Эйла.

— Это все благодаря копьеметалкам, они дают огромное преимущество. Нам удалось вплотную подобраться к стаду, а зубры даже не поняли, что произошло… и мы уложили двоих! Ты представляешь себе, что это значит?

Эйла прекрасно понимала, что это означает для нее. Имея такое оружие, она всегда сможет добыть необходимое количество мяса и шкур. И летом, и зимой. Ей не придется копать ямы, делать западни. Она сможет охотиться, совершая путешествия. Копьеметалка оказалась столь же удобной, как и праща, но она обладала и другими достоинствами.

— Да, я понимаю, что это значит. Ты сказал, что покажешь мне другой, более удобный способ охоты. И ты это сделал, но такого я не ожидала. Я даже не знаю, как выразить, насколько я тебе…

Она умела выражать благодарность лишь так, как это делали члены Клана. Эйла опустилась на землю у ног Джондалара и склонила голову. Возможно, он не догадается похлопать ее по плечу и тем самым как положено позволить ей сказать о чувствах, которые переполняют ее душу, но попытаться все же стоит.

— Что ты делаешь? — спросил он и попытался заставить ее подняться. — Эйла, пожалуйста, не надо так сидеть.

— Когда женщина из Клана хочет сказать мужчине о чем-то важном, ей полагается таким вот образом попросить у него разрешения, — сказала она, взглянув на него. — Мне бы очень хотелось сказать тебе, как много значит для меня это новое оружие, как глубоко я благодарна тебе за то, что ты подарил его мне, за то, что научил меня разговаривать, и за многое другое.

— Прошу тебя, Эйла, встань, — сказал он и заставил ее подняться на ноги. — Не я подарил тебе это оружие, это ты подарила его мне. Если бы я не увидел, как ты обращаешься с пращой, я ни за что не смог бы придумать копьеметалку. И я тоже очень благодарен тебе за все, что ты сделала для меня.

Его руки лежали у нее на плечах, они стояли совсем рядом друг с другом. Эйла смотрела ему в глаза, не помышляя о том, чтобы отвести взгляд. Джондалар подался чуть вперед и прикоснулся губами к ее губам.

У Эйлы широко раскрылись глаза от изумления. Она никак этого не ожидала. Ей показались странными не только действия Джондалара, но и ее собственная реакция: ее словно обдало жаром, когда его губы прикоснулись к ее губам. Она растерялась, не понимая, как ей следует себя вести.

И Джондалар догадался о том, что с ней происходит. Он решил пока ограничиться этим легким поцелуем.

— Почему ты прикоснулся губами к моим губам?

— Я поцеловал тебя, Эйла. Это первый поцелуй в твоей жизни, да? Я все время забываю… Глядя на тебя, очень трудно… Эйла, иногда я сам удивляюсь собственной глупости.

— Почему ты так говоришь? Ты вовсе не глуп.

— Нет, глуп. Я ужасно глупо вел себя. — Он опустил руки. — Но сейчас нам лучше позаботиться о том, чтобы дотащить добычу до пещеры, ведь если мы так и будем тут стоять, я не сумею сделать все как нужно, как полагается на первый раз.

— А что нужно сделать как полагается? — спросила она. Ей вовсе не хотелось заниматься чем-то другим.

— Я хочу совершить для тебя Ритуал Первой Радости. Если только ты позволишь мне, Эйла.

Глава 28

— Вряд ли Уинни удалось бы дотащить обе туши, если бы мы не отрезали головы, — сказала Эйла. — Это была удачная идея. — Они с Джондаларом сняли тушу зубра с волокуши и положили ее на уступ у входа в пещеру. — Целая гора мяса! Потребуется немало времени, чтобы разделать туши. Нам следовало бы заняться этим прямо сейчас.

— С этим можно и повременить, Эйла. — От его улыбки и взгляда у нее стало тепло и радостно на душе. — По-моему, Ритуал Первой Радости куда важней. Я помогу тебе снять ремни с Уинни, а потом искупаюсь. Я сильно, вспотел и измазался в крови.

— Джондалар… — Эйла замялась, внезапно оробев. — Ритуал Первой Радости — это своего рода обряд?

— Да, это такой обряд.

— Айза рассказала мне, как нужно готовиться к обрядам. Или для этого Ритуала требуется что-то особенное?

— Обычно женщины постарше помогают молодым подготовиться к нему. Но я не знаю, что при этом делается и говорится. Думаю, ты можешь сделать то, что найдешь нужным.

— Тогда я поищу мыльный корень, вымоюсь и подготовлюсь так, как учила меня Айза. Я подожду, пока ты не выкупаешься, мне нужно быть одной, когда я буду этим заниматься. — Она покраснела и потупилась.

«Она кажется совсем юной и робкой, — подумал Джондалар. — Совсем как наши девушки, которым предстоит совершить Ритуал Первой Радости». Он ощутил прилив уже знакомого ему волнения и нежности. Она права, ей нужно подготовиться к этому. Он взял ее за подбородок и снова поцеловал, но затем отошел в сторону.

— Мне бы тоже не помешал мыльный корень.

— Я найду и для тебя, — ответила она.

Улыбаясь, Джондалар пошел следом за ней по берегу реки. Накопав мыльного корня, Эйла отправилась в пещеру, а Джондалар плюхнулся в воду. Он давно уже не чувствовал себя таким счастливым. Растерев корни так, чтобы появилась пена, он намылил тело, а затем и голову, предварительно развязав кожаный шнурок, стягивавший на затылке волосы. Раньше он пускал в ход песок, но мыльный корень понравился ему куда больше.

Он погрузился в воду и поплыл против течения. Ему удалось добраться почти до самого водопада. Вернувшись, он торопливо надел набедренную повязку и поспешил в пещеру. Эйла уже начала жарить мясо, и в воздухе витал упоительный аромат. У Джондалара стало совсем легко и радостно на душе.

— Хорошо, что ты уже вернулся. Мне потребуется некоторое время, чтобы привести себя в порядок, но мне не хотелось бы слишком задерживаться.

Эйла взяла миску с замоченными в горячей воде ростками хвоща — настоем для мытья волос — и чистую шкуру из тех, что служили ей одеждой.

— Ты можешь не торопиться, — сказал Джондалар и легонько поцеловал ее.

Эйла начала спускаться по тропинке, но вдруг остановилась и обернулась.

— Мне нравится, когда ты прикасаешься губами к моим губам, Джондалар. Мне нравится целоваться, — сказала она.

— Надеюсь, все остальное тебе тоже понравится, — сказал он, когда Эйла уже скрылась.

Он принялся бродить по пещере. Теперь ему все виделось иначе, чем прежде. Он повернул поджаривавшееся на вертеле мясо и заметил, что Эйла положила рядом с горячими углями какие-то корешки, завернутые в листья, а затем обнаружил, что она заварила для него горячего чаю.

«Наверное, она успела накопать корешки за то время, пока я купался», — подумал Джондалар.

Взгляд его упал на меховые шкуры за очагом, служившие ему постелью. Он нахмурился, а потом, заметно повеселев, собрал их и разложил рядом с постелью Эйлы. Он аккуратно расправил шкуры, а затем вернулся за свертком, в котором хранились его инструменты. Взяв его в руки, он вспомнил о фигурке доний, которую начал вырезать. Усевшись на циновку, которую он раньше подстилал под шкуры, Джондалар развернул сверток из оленьей кожи.

Внимательно осмотрев кусочек бивня мамонта, который уже начал приобретать сходство с женской фигурой, Джондалар решил довести работу до конца. Может, он и не самый искусный резчик на свете, но совершать один из самых важных ритуалов, посвященных Великой Матери, не имея при себе доний, не годится. Он взял с собой начатую фигурку, несколько резцов, вышел из пещеры и расположился на уступе.

Он не на шутку увлекся работой и лишь через некоторое время заметил, что фигурка становится похожей на совсем молодую женщину, а не на пышнотелую многодетную мать. Он собирался сделать ей такую же прическу, какая была у доний, которую он подарил, чтобы волосы сбегали вниз по лицу, прикрывая его, не у фигурки, над которой он трудился, на голове появились туго заплетенные косички, а лицо оставалось открытым. Впрочем, у нее не было лица. Никто из резчиков никогда не пытался изобразить лицо доний. Кто из людей посмеет взглянуть в лицо Великой Матери? Кто может знать, каковы его черты? Она олицетворяет собой всех женщин на свете, но является чем-то большим, чем все они.

Джондалар отвлекся от работы и окинул взглядом берега реки в надежде увидеть Эйлу, хоть она и предупредила его о том, что ей придется провести какое-то время в одиночестве. «Смогу ли я доставить ей Радость?» — подумал он. Раньше, когда его просили принять участие в совершении Ритуала Первой Радости во время Летних Сходов, он ни разу не усомнился в себе, но молодые женщины были знакомы с тем, как совершается этот обряд, они знали, что их ждет. Женщины постарше всегда заранее им все объясняли.

«Может быть, мне нужно самому ей что-то объяснить? Нет, Джондалар, ты не сумеешь ничего рассказать. Просто покажи ей. Если ей что-то не понравится, она скажет тебе об этом. Искренность является одной из самых привлекательных ее черт. Она не станет хитрить, и это прекрасно.

Что предстоит тебе почувствовать, когда ты попытаешься поделиться Даром Радости, ниспосланным Великой Матерью, с женщиной, которой чуждо притворство? Которая не умеет скрывать ни недовольства, ни блаженства?

Почему она должна чувствовать себя иначе, чем другие женщины во время этого обряда? Потому что она отличается от других женщин, приступающих к совершению Ритуала Первой Радости. Ей пришлось испытать сильную боль при первом совокуплении с мужчиной. Что, если тебе не удастся стереть из ее памяти ужасные воспоминания? Что, если ты не сумеешь подарить ей Радость и она так и не узнает, какое это наслаждение? Мне бы очень хотелось заставить ее позабыть обо всем дурном, преодолеть ее сопротивление, слиться с ней воедино, овладеть ее телом и духом.

Овладеть ее духом?»

Он все смотрел на фигурку, держа ее в руках, а в голове его вихрем проносились мысли. «Зачем люди вырезают изображения животных на оружии и на священных стенах? Чтобы приблизиться к материнскому духу зверя, сломить его сопротивление и завладеть его сущностью.

Что за чепуха, Джондалар. Ты не посмеешь овладеть духом Эйлы таким образом. Это нехорошо, у доний не может быть лица. Никто не пытается изображать людей, нельзя посягать на свободу их духа. Но если ты придашь фигурке черты Эйлы, кому будет принадлежать ее дух?

Никто не имеет права посягать на свободу духа другого человека. Но ты можешь отдать доний Эйле! И тогда ее дух снова вернется к ней, не так ли? Ты можешь немного подержать фигурку у себя, а потом отдать ее Эйле… попозже.

А вдруг она превратится в доний, если у фигурки будет такое же лицо, как у нее? Ты и так принял ее за доний, потому что она способна исцелять людей и животные слушаются ее. Если она станет доний, возможно, ей захочется овладеть твоим духом. Каково тебе при этом будет, плохо или хорошо?

Тебе хотелось бы сохранить хоть частицу и унести ее с собой, Джондалар, частицу духа, которая всегда остается в руках творца. Именно к этому ты и стремишься, так ведь?

О Великая Мать, скажи, если я придам фигурке сходство с Эйлой, это будет страшным кощунством? Если я сделаю доний с ее лицом?»

Некоторое время он сидел неподвижно, глядя на вырезанную из бивня мамонта фигурку, а затем взял резец и начал намечать черты лица, близкого и знакомого ему лица.

Закончив работу, он приподнял фигурку и внимательно осмотрел ее со всех сторон. «Пожалуй, настоящий резчик справился бы лучше, но и у меня получилось неплохо», — подумал он. Фигурка чем-то напоминала Эйлу, но не столько в силу фактического сходства, сколько по ощущению, — такое же чувство возникало у Джондалара при взгляде на нее. Вернувшись в пещеру, он задумался над тем, куда бы ее лучше положить. Доний должна находиться неподалеку, но Джондалару не хотелось, чтобы Эйла сразу увидела ее.

Заметив у стены возле ее постели свернутые куски кожи, он приподнял краешек и засунул фигурку внутрь.

Он снова вышел на уступ и окинул взглядом долину. Ну что же она так долго? Взгляд его упал на лежавшие друг рядом с другом туши зубров. С их разделкой можно повременить. У входа в пещеру стояли прислоненные к стене копья и две копьеметалки. Джондалар взял их, чтобы отнести в пещеру, и тут услышал, как зашуршали посыпавшиеся откуда-то камешки. Он обернулся.

Эйла обернула вокруг тела чистую шкуру, приладила завязку, повесила на шею амулет и убрала с лица расчесанные, но еще не успевшие просохнуть волосы. Подобрав с земли испачканную шкуру, она начала подниматься по тропинке, пребывая в радостном волнении.

Она понимала, что подразумевает Джондалар под совершением Ритуала Первой Радости, и его желание сделать это для нее, поделиться с ней растрогало ее. Она решила, что обряд не доставит ей неприятных ощущений, ведь после нескольких совокуплений даже Бруд перестал причинять ей боль. Она знала, что мужчины подают условный знак тем женщинам, которые им нравятся. Неужели она понравилась Джондалару?

Добравшись почти до самого верха тропинки, Эйла внезапно отвлеклась от своих размышлений, заметив мелькнувшее впереди рыжеватое пятно.

— Не подходи! — крикнул Джондалар. — Стой, Эйла! Это пещерный лев!

Он стоял на выходе из пещеры, готовясь метнуть копье в огромного хищника, который припал к земле и глухо рычал. Эйла поняла, что лев вот-вот прыгнет.

— Нет, Джондалар! — закричала она и кинулась к ним. — Нет!

— Эйла, не надо! О Великая Мать, останови ее! — воскликнул Джондалар, когда Эйла заслонила его собой и встала на пути у льва.

Женщина резко и властно взмахнула рукой и, обращаясь ко льву на гортанном языке людей Клана, приказала: «Стой!»

Огромный пещерный лев с рыжей гривой дернулся в воздухе. Полет его прервался, и он приземлился у ног женщины, а затем принялся тереться головой о ее бедро. Джондалар остолбенел.

— Вэбхья, Вэбхья, ты вернулся, — сказала Эйла на языке жестов и, нимало не колеблясь, не выказав ни тени страха, обвила руками шею громадного льва.

Вэбхья старался двигаться как можно осторожнее, но все-таки сбил ее с ног. Джондалар разинул от удивления рот, когда огромный пещерный лев положил женщине лапы на плечи, словно обнимая ее, и принялся слизывать шершавым языком слезы с ее лица.

— Ну хватит, Вэбхья, — приподнявшись, сказала Эйла. — А то ты мне всю кожу сотрешь.

Запустив пальцы ему в гриву, она принялась почесывать его, отыскивая самые чувствительные места за ушами. Вэбхья перевернулся на спину и подставил ей шею, урча от удовольствия.

— Я уж и не чаяла увидеть тебя снова, Вэбхья, — сказала Эйла. Она перестала почесывать льва, и тот снова перевернулся на живот. Эйла заметила, что он еще подрос с тех пор, как они виделись в прошлый раз. Вид у него был здоровый, хоть он и не отличался упитанностью. У него появились новые шрамы, и Эйла предположила, что он получил их в борьбе за территорию, но одержал победу. Она преисполнилась гордости за него. Но тут Вэбхья снова обратил внимание на Джондалара и зарычал.

— Не рычи на него! Это мужчина, которого ты мне послал. У тебя ведь есть пара… думаю, у тебя уже много львиц. — Поднявшись с земли, лев повернулся спиной к мужчине и направился туда, где лежали туши зубров. — Можно, мы отдадим ему одного зубра? — спросила Эйла у Джондалара. — Ведь у нас очень много мяса.

Совершенно ошеломленный, Джондалар все еще стоял у входа в пещеру, сжимая в руке копье. Он попытался ей ответить, но из его горла вырвался лишь слабый писк. Наконец ему удалось отчасти прийти в себя.

— Можно? И ты еще спрашиваешь у меня разрешения? Отдай ему обе туши! Дай ему все, что он захочет!

— Вэбхья не нужны две туши. — Эйла назвала льва по имени, произнеся при этом слово на языке, которого Джондалар не знал, но он догадался, что это имя льва. — Вэбхья, нет! Не трогай телочку, — сказала Эйла на языке жестов, сопровождая их звуками, которые Джондалар не привык воспринимать как слова, но, когда она отобрала у льва одну тушу и подтолкнула его к другой, Джондалар изумленно ахнул. Лев вонзил зубы в шею зубра и потащил его прочь с уступа. Крепко держа тушу в зубах, он поволок ее вниз по знакомой ему тропинке.

— Я скоро вернусь, Джондалар, — сказала Эйла. — Вдруг по дороге ему встретятся Уинни с Удальцом. Я не хочу, чтобы он напугал жеребенка.

Джондалар продолжал смотреть на женщину, шедшую следом за львом, до тех пор пока она не скрылась из виду. Затем они показались вновь: Эйла, не испытывая ни малейшей тревоги, шагала рядом с Вэбхья, который по-прежнему держал зубами за холку огромную тушу зубра.

Когда они поравнялись с большим валуном, Эйла остановилась и мягко потрепала льва по шее. Вэбхья разжал зубы, и туша осталась лежать на земле, а женщина взобралась на спину ко льву. Джондалар вконец оторопел и только тихо покачал головой. По взмаху Эйлы лев рванулся с места, а она крепко уцепилась обеими руками за рыжую гриву. Лев мчался с огромной скоростью. Эйла прильнула к нему, ее длинные волосы развевались на ветру. Затем лев стал двигаться медленнее и повернул обратно, направляясь к валуну.

Он снова вонзил зубы в тушу и поволок ее по долине. Эйла стояла подле валуна, глядя ему вслед. На краю поля лев остановился, бросил тушу, и до Эйлы донеслись знакомые звуки, которые, постепенно набирая силу, переросли в громкий рев, от которого Джондалар содрогнулся всем телом.

Когда пещерный лев скрылся из виду, Джондалар перевел дух и прислонился к стене, чувствуя, как у него дрожат колени. Он преисполнился трепета перед Эйлой и начал слегка ее побаиваться. «Кто же такая эта женщина? — подумал он. Какими силами она обладает? Ну ладно там птицы. Или даже лошади. Но пещерный лев? Самый большой пещерный лев из всех, каких доводилось видеть?

Может быть, она… доний? Кто, кроме Великой Матери, может иметь такую власть над животными? Вдобавок она обладает даром исцеления. И она так быстро научилась разговаривать. Хотя в речи ее ощущался странный акцент, она уже выучила почти все известные ему слова из языка племени Мамутои и несколько слов из языка племени Шарамудои. Может быть, она является одной из ипостасей Великой Матери?»

Он услышал, как Эйла поднимается по тропинке, и его охватила тревожная дрожь. Он бы ничуть не удивился, если бы она заявила, что является воплощением Великой Матери Земли, и безоговорочно поверил бы этому. Но он увидел перед собой лишь плачущую женщину с растрепанными волосами.

— Что случилось? — спросил он, ощутив прилив невероятной нежности, заставившей его начисто позабыть обо всех страхах.

— Ну почему я должна вечно жить в разлуке со своими детьми? — всхлипывая, причитала она.

Джондалар побледнел. С детьми? Неужели этот лев — ее дитя? Внезапно ему вспомнился услышанный им во сне тоскливый крик Великой Матери, матери всего сущего.

— С какими детьми?

— Сначала мне пришлось расстаться с Дарком, а потом с Вэбхья.

— Так зовут льва?

— Вэбхья? Это значит «дитя», «малыш», — ответила она, пытаясь объяснить ему значение слова.

— Ничего себе малыш! — фыркнул Джондалар. — Это самый большой пещерный лев из всех, какие мне встречались.

— Я знаю, — сказала Эйла, и ее мокрые от слез глаза засияли от гордости. — Я все время следила за тем, чтобы он как следует питался и не голодал, в отличие от львят, растущих в прайде. Но когда я нашла его, он был совсем маленьким. Я стала называть его Вэбхья, и мне даже в голову не пришло придумать потом для него другое имя.

— Ты нашла его? — спросил Джондалар, по-прежнему недоумевая.

— Львы бросили его, решив, что он погиб. Я думаю, его затоптали на бегу олени. Я наткнулась на него, когда гнала оленей к западне. Бран иногда разрешал мне приносить в пещеру маленьких зверей, если они были ранены и нуждались в моей помощи, но только не хищников. Я не собиралась брать к себе львенка, но за ним начали охотиться гиены. Я отогнала их выстрелами из пращи, а потом отнесла его в пещеру.

Взгляд Эйлы стал рассеянным, а на губах заиграла легкая улыбка.

— В детстве Вэбхья был таким забавным, я часто смеялась, глядя на него. Но мне приходилось помногу охотиться, добывая для него мясо. Впрочем, когда наступила вторая зима, мы научились охотиться все вместе. И Уинни ходила на охоту вместе с нами.

Я не видела Вэбхья с тех пор, как… — Она осеклась, вспомнив, как они встретились в прошлый раз. — Ах, Джондалар, мне очень жаль. Ведь это Вэбхья убил твоего брата. Но окажись на его месте любой другой лев, мне не удалось бы отогнать его от тебя.

— Ты — доний! — воскликнул Джондалар. — Я видел тебя во сне! Я решил, что доний явилась ко мне, чтобы указать мне путь в иной мир, но вместо этого она прогнала льва прочь.

— Наверное, ты ненадолго очнулся, Джондалар. А когда я стала перекладывать тебя на волокушу, снова потерял сознание от боли. Я знала, что нужно действовать быстро. Вэбхья ни за что не причинил бы мне вреда. Ему случалось порой меня поранить, но только ненарочно. Но его львица могла вернуться в любой момент.

Джондалар изумленно покачал головой.

— И ты действительно охотилась вместе с этим львом?

— Иначе мне не удалось бы прокормить его. Поначалу, когда он еще не мог сам справиться со зверем, он помогал тем, что загонял его, а тут подоспевали мы с Уинни, и я пускала в ход копье. Тогда я еще не знала о том, что копья можно метать. А когда Вэбхья подрос и стал сильным, я отбирала у него часть добычи, и если мне нужна была шкура…

— Ты отталкивала его в сторону так же, как проделала это у меня на глазах? Разве ты не знаешь, что отбирать мясо у льва очень опасно? Однажды я видел, как взрослый лев убил за это собственного львенка.

— Да, мне тоже доводилось видеть такое. Но, Джондалар, Вэбхья — необычный лев. Он вырос не в прайде, а здесь, живя вместе со мной и с Уинни. Мы вместе ходили на охоту, он привык делиться со мной. Но я рада, что он нашел себе львицу и теперь живет как все львы. Уинни тоже какое-то время провела в табуне, но ей там не понравилось, и она вернулась сюда…

Эйла покачала головой и потупилась.

— Нет, это неправда, хоть мне и хотелось бы так думать. Она была счастлива в табуне со своим жеребцом. А мне было тоскливо без нее. Я очень обрадовалась, когда она согласилась вернуться после того, как погиб ее жеребец.

Эйла подняла с земли испачканную шкуру и отправилась в пещеру. Джондалар наконец заметил, что все еще держит в руках копье. Он прислонил его к стене и последовал за Эйлой. Женщина погрузилась в задумчивость. Возвращение Вэбхья навеяло массу воспоминаний. Взгляд ее упал на жарящееся мясо. Она повернула вертел и разворошила угли, затем налила воды из подвешенного к столику бурдюка, сделанного из желудка онагра, в плетеный сосуд и поставила его на один из лежавших в очаге камней, чтобы вода нагрелась.

Джондалар, которого глубоко потрясла встреча с пещерным львом, молча наблюдал за ней. Когда лев внезапно появился на уступе, это оказалось для него полной неожиданностью, но когда Эйла встала между ними и остановила взмывшего в прыжке хищника… Никто бы не поверил, что такое может произойти.

Глядя на Эйлу, он вдруг заметил, что она распустила волосы. Джондалар вспомнил, как впервые увидел ее с распущенными волосами, которые сияли и искрились в лучах солнца. Она вернулась после купания, и только тогда он впервые обратил внимание, как прекрасны ее волосы и тело.

— …Приятно было снова повидаться с Вэбхья. Видимо, зубры забрели на его территорию. Он почуял запах крови и пошел по нашим следам. Но он не ожидал увидеть здесь тебя. Не знаю, наверное, он тебя не помнит. А как тебя угораздило забрести в тот каньон?

— Что? Прости, что ты сказала?

— Я сказала, почему вы с братом оказались в каньоне, где жил Вэбхья, — повторила она, взглянув на него. Заметив, как сияют его синие с фиолетовым отливом глаза, она покраснела.

Джондалару пришлось сделать немалое усилие, чтобы сосредоточиться и ответить на ее вопрос.

— Мы охотились на оленя. Тонолан убил его, но оказалось, что того же самого оленя приметила львица. Она потащила его прочь, а Тонолан отправился следом за ней. Я просил его оставить львицу в покое, но он не послушался. Мы увидели, как она скрылась в пещере, а затем снова куда-то ушла. Тонолан решил, что успеет до ее возвращения отрезать кусок мяса и забрать свое копье. Но льву это не понравилось. — Джондалар на мгновение прикрыл глаза. — Льва не в чем винить. Тонолан поступил безрассудно, отправившись следом за львицей, но мне не удалось удержать его. Он всегда отличался храбростью, но после того, как умерла Джетамио, он стал слишком сильно рисковать. Он хотел умереть. Наверное, мне вообще не следовало ходить туда вместе с ним.

Зная, что Джондалар до сих пор горюет о брате, Эйла решила перевести разговор на другую тему.

— Я не видела Уинни в поле. Похоже, она отправилась в степи вместе с Удальцом. В последнее время она стала часто туда наведываться. Твое приспособление из ремешков для Удальца показалось мне удачным, но я не уверена, что его стоило привязывать к Уинни.

— Я сделал веревку слишком длинной. И не подумал о том, что она может зацепиться за куст. Но таким образом можно помешать им разбежаться далеко в разные стороны. Это может когда-нибудь пригодиться, в первую очередь это касается Удальца. А Уинни всегда выполняет твои желания?

— Да, пожалуй, но скорей потому, что ей самой это приятно. Она понимает, чего мне хочется, и выполняет мои желания. Я могу кататься на Вэбхья, но он всегда сам выбирает дорогу, зато бегает очень быстро. — Она вспомнила о том, как они со львом совсем недавно пронеслись по полю, и глаза ее засверкали. — Покататься верхом на льве — огромное удовольствие.

Джондалар вспомнил, как она сидела на спине у пещерного льва с рыжей гривой и ее золотистые волосы развевались на ветру. Ему было страшно за нее, но картина показалась ему восхитительной — как она сама. Неукротимая, прекрасная женщина…

— Ты восхитительная женщина, Эйла, — сказал он. Судя по его взгляду, он говорил абсолютно искренне.

— Восхитительная? Копьеметалка — восхитительное оружие. Кататься верхом на Уинни или на Вэбхья — восхитительно. Я правильно поняла? — Эйла почувствовала, что у нее горят щеки.

— Правильно. И Эйла кажется мне восхитительной… очень красивой.

— Джондалар, ты шутишь. Красивы цветы, и небо становится красивым на закате. А я не красива.

— Разве женщина не может быть красивой?

Она отвернулась, не в силах выносить на себе его взгляд.

— Я… я… не знаю. Но я вовсе не красива. Я… большая и уродливая.

Джондалар встал и, взяв ее за руку, заставил ее тоже подняться с земли.

— Ну-ка посмотри, кто больше, ты или я?

Они стояли совсем рядом, и Джондалар показался ей очень высоким и сильным. Она заметила, что он опять побрился. Короткие волоски можно было разглядеть, лишь стоя вплотную к нему. Ей захотелось снова провести пальцами по его коже, которая казалась то гладкой, то шершавой. Ей показалось, что его взгляд способен проникнуть в самые потаенные уголки ее души.

— Ты больше, — негромко ответила она.

— Выходит, ты не такая уж и большая, верно? И ты вовсе не уродлива, Эйла. — Он улыбнулся, но она догадалась об этом лишь по отражению улыбки в его глазах. — Надо же, как забавно. Самая красивая из всех женщин, которых я где-либо встречал, считает, что она уродлива.

Слова его донеслись до ее слуха, но она все смотрела ему в глаза, не в силах оторваться, чувствуя, как по всему ее телу разливается тепло, а потому она не обратила на них внимания. Джондалар наклонился, губы его прильнули к губам Эйлы. Он обнял ее и прижал к себе.

— Джондалар, — проговорила она на выдохе. — Мне нравится, когда ты прикасаешься губами к моим губам.

— Это поцелуй, — сказал он. — Кажется, время настало. — Джондалар взял Эйлу за руку и повел к постели из меховых шкур.

— Какое время?

Они присели на постель.

— Пора совершить Ритуал Первой Радости.

— А что это за ритуал?

— Это обряд, после которого женщина входит в силу. Я не смогу объяснить тебе всего, что нужно. Обычно женщины постарше предупреждают девушку, что она может почувствовать боль, но это необходимо для того, чтобы она стала женщиной. Для совершения ритуала специально выбирают мужчину. Многим хочется попасть в число тех, на кого падет выбор, но некоторым становится страшно.

— А чего они боятся?

— Боятся причинить боль женщине, боятся, что окажутся неуклюжими или бессильными, что их подведет кудесник.

— То есть мужской член?

Как его только не называют. Джондалар подумал о всех известных ему названиях, и грубоватых, и забавных.

— Да, у него много названий.

— А какое из них главное?

— Наверное, мужской орган, — ответил он, немного подумав, — но его называют и по-другому.

— А что бывает, если мужчина оказывается бессильным?

— Приходится звать другого мужчину, и всем при этом становится неловко. Но большинство мужчин охотно участвуют в совершении этого обряда.

— А тебе приятно, когда выбирают тебя?

—Да.

— А тебя часто выбирают?

—Да.

— Почему?

Джондалар улыбнулся и подумал: она задает столько вопросов из любопытства или потому что волнуется?

— Пожалуй, потому что мне нравится участвовать в совершении обряда. Я трепетно отношусь к женщинам, которым предстоит впервые познать Радость.

— Джондалар, как же мы сможем совершить надо мной Ритуал Первой Радости? Ведь со мной это произойдет не впервые.

— Я знаю, но под Ритуалом Первой Радости подразумевается нечто большее, чем просто совокупление.

— Я не понимаю. О чем ты говоришь?

Он снова улыбнулся, подался вперед, и его губы прижались к губам Эйлы. Она прижалась к нему, но, когда он, приоткрыв рот, попытался раздвинуть языком ее губы, опешила и отпрянула от него.

— Что ты делаешь? — спросила она.

— Разве тебе не приятно? — Джондалар озабоченно нахмурил лоб.

— Не знаю.

— Давай попробуем еще раз и выясним, нравится тебе это или нет. — «Не спеши, Джондалар, — сказал он себе, — не торопись». — Попробуй лечь и расслабиться.

Он легонько подтолкнул ее, а затем лег рядом с ней, опершись на локоть, и долго смотрел на нее, прежде чем склониться над ней вновь. Он дождался, пока она не расслабилась, а затем легким, быстрым движением провел языком по ее губам. Приподнявшись, он увидел, что Эйла улыбается, закрыв глаза. Когда глаза ее раскрылись, он снова потянулся к ней, чтобы поцеловать ее. Она прильнула к нему, и он стал целовать ее все более и более страстно. Почувствовав прикосновение его языка, Эйла приоткрыла рот.

— Да, — сказала она, — пожалуй, мне это нравится.

Джондалар улыбнулся. Она ничего не принимает на веру, ей хочется попробовать и во всем разобраться хорошенько. Он порадовался тому, что сумел доставить ей удовольствие.

— А что теперь? — спросила она.

— Может, поцелуемся еще?

— Хорошо.

Он стал целовать ее снова, осторожно прикасаясь к ее губам, к нёбу, к мягким тканям под языком. Губы его заскользили по ее щеке, приближаясь к уху. Он тихонько подул в него, потеребил зубами мочку, покрыл поцелуями ее шею, а затем снова отыскал ее губы.

— Почему меня бьет дрожь, как будто у меня лихорадка? — спросила Эйла. — Но это приятная дрожь, не такая, как во время болезни.

— Ты не больна, и твои навыки целительницы сейчас тебе не пригодятся, — сказал он и добавил: — Эйла, тут тепло, почему бы тебе не снять с себя шкуру?

— Да нет, не стоит. Мне не жарко.

— Ты не позволишь мне раздеть тебя?

— Зачем?

— Мне этого хочется. — И он снова стал целовать ее и попытался развязать узел на ремешке, придерживавшем шкуру, но у него это никак не получалось, и он подумал, что Эйла опять станет задавать ему вопросы.

— Дай, я сама, — прошептала она, когда Джондалар на мгновение оторвался от ее губ. Она быстро развязала узел и приподнялась, чтобы размотать ремень. Шкура упала на постель, и у Джондалара перехватило дыхание.

— Ох, женщина, — проговорил он хриплым от волнения голосом, чувствуя, как внутри у него все всколыхнулось от восхищения. — О Дони, как она прекрасна!

Он снова прильнул к ее губам, целуя ее нежно и страстно, а затем отыскал ложбинку между ключицами и приник к ней, упиваясь ароматом ее кожи. Тяжело дыша, он чуть приподнялся и увидел оставленный им красный след. Он глубоко вздохнул, пытаясь совладать с собой.

— Что-нибудь не так? — спросила Эйла, озабоченно нахмурив лоб.

— Нет, просто я очень сильно хочу тебя. Мне хочется сделать все как надо, но я не знаю, получится ли у меня. Ты так прекрасна, так женственна.

Морщины на лбу у Эйлы разгладились, и она заулыбалась.

— Что бы ты ни делал, мне будет хорошо, Джондалар.

Он снова принялся целовать ее, осторожно и нежно, всей душой желая доставить ей Радость. Пальцы его заскользили по ее телу, по пышной груди, по изгибу талии и бедер, по упругим мускулам ног. Эйла затрепетала. Рука его прикоснулась к завиткам коротких золотистых волос, к животу, к округлой груди. Джондалар накрыл ладонью розовый сосок и почувствовал, как он напрягся, поцеловал крохотный шрам у основания шеи и приник губами к соску.

— Я чувствовала нечто совсем иное, когда кормила ребенка, — сказала Эйла.

Джондалару стало смешно. Он выпрямился и захохотал.

— Эйла, стоит ли разбирать по косточкам каждое из ощущений? — сказал он.

— Но я чувствую себя совсем иначе, чем в то время, когда кормила ребенка, и хочу понять почему. Вдобавок я не понимаю, почему мужчина делает то же самое, что и младенец, — словно оправдываясь, возразила она.

— Тебе неприятно? Если так, я больше не стану этого делать.

— Я же не говорю, что мне неприятно. Кормить ребенка грудью тоже удовольствие. Когда ты это делаешь, ощущение совсем другое, но оно приятное. Каждая клеточка в моем теле откликается на твои прикосновения, а когда я кормила ребенка, этого не происходило.

— Вот поэтому мужчины так и поступают. Ласки доставляют удовольствие и женщине, и мужчине. Поэтому мне хочется прикасаться к тебе, дарить тебе Радость, и при этом я сам испытываю наслаждение. Великая Мать Земля ниспослала Своим детям Дар Радости. Она подарила нам способность наслаждаться, и, принимая Ее Дар, мы всякий раз благодарим Ее. Ты позволишь мне поделиться с тобой Даром Радости, Эйла?

Он застыл, глядя на нее. Лицо ее обрамляли золотистые волосы, разметавшиеся по постели из меховых шкур. Зрачки ее расширились, и в ее мягком проникновенном взгляде играли искорки, походившие на отблески огня, который разгорался все сильнее и сильнее. Эйла попыталась сказать что-то в ответ, но у нее задрожали губы, и она просто кивнула.

Веки ее сомкнулись, и Джондалар поцеловал сначала один глаз, а затем второй. Заметив у нее на щеке слезинку, он слизнул ее и ощутил солоноватый привкус на кончике языка. Эйла открыла глаза и улыбнулась. Он поцеловал ее в кончик носа, в губы, а затем снова приник губами к ее соску. Внезапно он выпрямился .и поднялся на ноги.

Эйла увидела, как он подошел к очагу, повернул поджаривавшееся на вертеле мясо, отодвинул завернутые в листья корешки подальше от углей. Она ждала, не думая ни о чем, предвкушая момент, когда ей откроется нечто еще не изведанное. Джондалар открыл для нее ощущения, о которых она прежде не подозревала, он пробудил в ней странное, непонятное ей желание.

Налив в чашку воды, он вернулся к Эйле.

— Я хочу, чтобы нас ничто не отвлекало, — сказал он, — но, может быть, тебя мучит жажда?

Эйла покачала головой. Джондалар отпил немного и поставил чашку на землю, развязал шнур, придерживавший набедренную повязку, и замер, глядя на Эйлу. Взгляд ее светился безграничным доверием и желанием, он не заметил в нем ни малейших признаков испуга, который охватывал порой женщин, и совсем молодых, и не очень, впервые увидевших его обнаженным.

Он опустился на постель рядом с ней и продолжал смотреть на нее, упиваясь ее красотой. Как восхитительны ее пышные мягкие волосы и эти глаза, которые с ожиданием смотрят на него, как прекрасно тело этой женщины, которая ждет, когда он прикоснется к ней и пробудит в ней дремавшие до сих пор пылкие страсти и желания. Ему хотелось продлить это мгновение. Он еще никогда не волновался так сильно, приступая к совершению Ритуала Первой Радости. Эйла не представляет себе, что ее ожидает, никто не объяснил ей этого заранее во всех подробностях. Раньше она была лишь жертвой человека, которому хотелось надругаться над ней.

«О Дони, помоги мне сделать все как нужно», — подумал он. Ему показалось, что он взял на себя огромную ответственность, хотя раньше этот ритуал был связан для него лишь с наслаждением.

Эйла лежала неподвижно, ощущая непонятный трепет в глубинах тела. Ей казалось, что вот-вот ей откроется то, к чему она давно стремилась, и путь к достижению неведомой ей цели может указать только Джондалар. От одного лишь его взгляда она словно оживала, и хотя она не понимала, почему каждое из прикосновений его рук, губ, языка рождает в ней удивительные, ни с чем не сравнимые ощущения, ей хотелось еще. У нее возникло чувство незавершенности, и ей хотелось добиться полноты. Джондалар пробудил в ней нечто похожее на голод, и она знала, что сможет снова обрести покой, лишь утолив его.

Вдоволь насмотревшись на нее, Джондалар закрыл глаза и снова склонился над ней, прикоснувшись к губам приоткрытого в ожидании рта. Почувствовав, как его язык скользит в глубинах ее рта, Эйла попыталась сама сделать то же самое. Приподнявшись на мгновение, Джондалар улыбнулся, чтобы подбодрить ее. Он поднес прядь ее золотистых волос к губам, уткнулся в ее пышную шевелюру, поцеловал ее в лоб, в глаза, в щеки, наслаждаясь каждым из прикосновений к ее нежной коже.

Он снова легонько подул ей в ухо, и она задрожала от удовольствия. Он потрепал зубами мочку ее уха, а затем осторожно лизнул ее. Он прикоснулся языком к каждой из сокровенных точек на шее, и пламя, тлевшее в глубинах ее тела, начало разгораться, набирая силу. Его длинные, чувствительные пальцы скользнули по ее шелковистым волосам, прикоснулись к щекам и к подбородку, к покрытым густым загаром плечам. Он взял ее за руку, поднес ее ко рту, поцеловал в ладонь, провел по каждому из пальцев и прильнул губами к ложбинке у локтя.

Она лежала, закрыв глаза, полностью отдавшись во власть восхитительных ощущений, наполнявших биением каждую клеточку ее тела. Теплые губы Джондалара коснулись маленького шрама на шее и заскользили вниз, к округлой груди. Язык его притронулся к ее соску, мягкому и нежному. Эйла тихонько ахнула, когда он стал целовать ее грудь, и Джондалар ощутил новый мощный прилив желания.

Лаская пальцами вторую ее грудь, он почувствовал, как дрогнул и напрягся сосок. Эйла выгнула спину и приподнялась на постели, и он стал целовать ее все более и более страстно. Она тяжело дышала, тихонько постанывая. Дыхание Джондалара тоже участилось, и он побоялся, что не сможет долго сдерживать себя. Слегка отстранившись, он снова посмотрел на Эйлу. Она лежала, смежив веки, чуть приоткрыв рот.

Она показалась ему донельзя прекрасной и желанной. Прильнув губами к ее губам, он зашевелил языком, стремясь прикоснуться к каждому из потаенных уголков ее рта, и почувствовал, как язык Эйлы скользит, прикасаясь к его нёбу. Он снова поцеловал ее в шею и принялся чертить влажные круги на ее груди, приближаясь к соску. Она выгнула спину, прижалась к нему, отвечая страстным трепетом на его поцелуй.

Его пальцы ласково прикоснулись к ее животу, бедру, скользнули ниже. Мускулы ее на мгновение напряглись, но затем тело ее обмякло, и она раздвинула ноги. Он приложил ладонь к промежности, покрытой завитками темно-русых волос, и ощутил теплую влагу. Отклик, который вызвало это прикосновение в его теле, оказался неожиданно бурным. Он замер, пытаясь совладать с собой, и застонал, ощутив, как новые капли влаги упали на его ладонь.

Склонившись над ней, он заскользил губами по ее животу и прикоснулся кончиком языка к ложбинке, в которой прятался пупок. Слегка приподнявшись, он посмотрел на Эйлу. Она возбужденно вздыхала, порой постанывая и дрожа всем телом. Скользнув губами по завиткам волос, он склонился ниже. Эйла затрепетала и, когда его язык притронулся к влажной щели, легонько вскрикнула, а потом тихо застонала.

Чувствуя неуемное биение соков, пульсирующих в чреслах, он слегка передвинулся и принялся целовать мягкие упругие складки плоти. Позабыв обо всем на свете, не слыша собственных криков и стонов, Эйла погрузилась в жаркое море изысканных ощущений, трепеща при каждом новом его прикосновении.

Стараясь сдерживать себя, несмотря на адский жар желания, Джондалар нашел крохотный язычок и несколько раз быстро провел по нему губами. Когда Эйла начала всхлипывать, изгибаясь всем телом, он почувствовал, что вот-вот утратит контроль над собой, и все же осторожно прикоснулся пальцами к мягким тканям промежности.

Эйла резко выгнула спину, закричала, и он ощутил новый прилив влаги, пальцы его зашевелились, сдвигаясь и раздвигаясь в такт с ее учащенным дыханием.

— Джондалар! — закричала она. — Ах, Джондалар, я хочу… я хочу… я не знаю…

Он стоял на коленях, из последних сил стараясь сдержаться и не спешить.

— Я не хочу… чтобы тебе было больно, — с трудом проговорил он.

— Нет… мне не будет больно, Джондалар…

И вправду! Ведь она уже не девушка. Эйла придвинулась к нему, и они слились воедино. Не чувствуя нигде сопротивления, Джондалар погрузился в теплые влажные глубины, раскрывшиеся ему навстречу, полагая, что этому продвижению вот-вот наступит предел, но, к его величайшему изумлению, этого не произошло. Ритмично двигая бедрами, он погружался в глубины ее тела снова и снова и почувствовал, как ноги Эйлы сомкнулись, обвив его спину. Позабыв обо всем на свете, он отдался бушевавшей в нем страсти.

— Эйла… Эйла… Эйла! — закричал он.

Он двигался все быстрее и быстрее в такт с биением соков в его чреслах, и каждое соприкосновение с влажными бархатистыми тканями ее просторного лона приносило ему небывалое наслаждение. Их тела, охваченные трепетом, двигались в унисон друг с другом. Он услышал, как стонала Эйла, повторяя его имя, и понял, что момент сладострастной развязки вот-вот наступит.

Это мгновение показалось им вечностью. Джондалар разразился громким криком и даже не услышал, как Эйла, захлебываясь, вторит ему, трепеща и ликуя. Наконец тело его обмякло, и он замер, прижавшись к ней.

Воцарилась тишина, которую нарушали лишь звуки их дыхания. Они лежали, не в силах пошевельнуться. Они отдали друг другу все, что только могли, и достигли полного единения. Им хотелось продлить этот сладостный миг, хотя оба понимали, что это удивительное приключение закончено. Эйла впервые для себя открыла наслаждение, которое мужчина может подарить женщине. Но Джондалар, стремившийся лишь к тому, чтобы Эйла смогла познать Радость, которую таит в себе подобный союз, столкнулся с неожиданностью, повергшей его в полнейшее упоение.

В силу физиологических причин столь полное слияние с женщиной, как правило, оказывалось для него невозможным, и он научился сдерживать себя, действуя искусно и осторожно. Он знал, что ему довелось пережить сейчас нечто уникальное, испытав и трепет, связанный с совершением Ритуала Первой Радости, и блаженство, которое позволяет ощутить лишь столь полное, безграничное слияние.

Обряд Первой Радости всегда вызывал у Джондалара прилив невероятной нежности. Он заботился о том, чтобы женщине было хорошо с ним, и Радость, которая открывалась ей, служила источником удовольствия и для него самого. Но то, что произошло между ним и Эйлой, затмило все самые смелые и красочные фантазии. Он никогда не испытывал столь полного удовлетворения. На мгновение ему показалось, что они стали единым, неразрывным целым.

— Тебе, наверное, тяжело, — сказал он и приподнялся, опершись на локоть.

— Нет, — негромко ответила она. — Ты совсем не тяжелый. Что до меня, так лучше бы ты так и лежал, не вставая.

Он склонился, лизнул ее в ухо и поцеловал в шею.

— Мне и самому не хотелось бы вставать, но, пожалуй, придется. — И он осторожно приподнялся и лег рядом с Эйлой, подсунув руку ей под спину. Голова ее мягко опустилась к нему на плечо.

Эйла ощущала легкую дремоту. На душе у нее царил полнейший покой. Она упивалась близостью Джондалара, чувствуя, как он обнимает ее, как его пальцы неспешно скользят, лаская ее кожу, как перекатываются у нее под щекой мышцы его сильной груди. Она слышала стук его сердца, которое билось в такт с ее собственным, ощущала тепло и отдающий мускусом запах, которым веяло от его кожи. Никогда прежде ей не доводилось чувствовать такого блаженства и покоя.

— Джондалар, — немного погодя сказала она, — откуда ты знаешь, как именно нужно все делать? Я и не подозревала, что во мне дремлют подобные чувства. Как же ты сумел об этом догадаться?

— Мне показали, объяснили, что необходимо для того, чтобы доставить удовольствие женщине.

—Кто?

Она почувствовала, как напряглись его мышцы, уловила едва заметную перемену в тоне его голоса.

— Согласно нашим обычаям, взрослые, опытные женщины учат этому молодых мужчин.

— Для них тоже совершается обряд Первой Радости?

— Да нет, это происходит немного иначе. Когда юноши начинают испытывать желание, женщины это замечают. Они помогают им справиться с неловкостью и волнением и показывают, что нужно делать, но это не считается ритуалом.

— Среди людей Клана считается, что мальчик становится мужчиной, когда он впервые возвращается с охоты с добычей. Имеется в виду охота на крупных животных, а не на маленьких зверьков. После этого над ним совершается обряд. Они не верят, что наличие желания делает юношу мужчиной. Лишь когда он становится охотником, он может взять на себя обязанности взрослого человека.

— Успехам на охоте придается важное значение, но далеко не все мужчины занимаются охотой. Мне не пришлось бы охотиться, не будь у меня на то желания. Я мог бы изготавливать орудия труда и обменивать их на мясо и шкуры зверей. Впрочем, большинство мужчин принимают участие в охоте, и когда юноша впервые возвращается с добычей, это важное событие.

На Джондалара нахлынули воспоминания, и в голосе его зазвучали теплые нотки.

— Особого обряда для этого не существует, но мясо убитого им животного распределяют между всеми обитателями Пещеры, а ему самому при этом не достается ни кусочка. Когда он оказывается рядом с кем-то из сородичей, они начинают нарочито громко говорить меж собой о том, каким на редкость вкусным и нежным оказалось добытое им мясо. Мужчины предлагают ему сыграть с ними в какую-нибудь игру или просто поболтать. А женщины стараются показать, что относятся к нему уже не как к мальчику, а как к мужчине, и обмениваются с ним дружескими шутками. И если он уже достаточно взрослый, чтобы испытывать влечение к женщинам, ни одна не откажет ему в удовольствии. То, что он сумел вернуться с охоты с добычей, показывает, что он — настоящий мужчина.

— У вас нет обряда, в ходе которого он смог бы утвердиться в своей мужественности?

— Всякий раз, когда мужчина совокупляется с девушкой, открывая пути для проникновения в ее чрево жизненной силы, делая ее женщиной, он заново утверждается в сознании своей мужественности. При этом происходит нечто чудесное, и поэтому мужской орган порой называют кудесником.

— При этом девушка не только становится женщиной. Иногда благодаря этому в ней возникает плод, будущий ребенок.

— Эйла, Великая Мать Земля посылает женщинам детей, помогает им произвести их на свет, и они становятся украшением очага мужчины. Дони создала мужчин затем, чтобы они помогали женщинам, заботились о них в то время, когда они вынашивают дитя, кормят его грудью и растят его. И затем, чтобы девушки смогли стать женщинами. Точнее я не смогу тебе объяснить. Может, Зеландонии знает больше.

«Может, он и прав, — подумала Эйла и снова прильнула к нему. — Но если он заблуждается, не исключено, что я уже забеременела. — Она улыбнулась. — Тогда у меня снова родится ребенок, и я смогу нянчить его и растить, как Дарка, но этот малыш будет напоминать мне о Джондаларе.

«Вот только кто станет помогать мне, когда он уйдет? — с внезапной тревогой подумала она. Ей вспомнилось, как трудно ей приходилось во время первой беременности, как она чуть не погибла при родах. — Не будь рядом Айзы, я бы умерла. И даже если мне удастся родить ребенка без чьей-либо помощи, как я буду ходить на охоту? Ведь малыша будет не с кем оставить, а без присмотра он погибнет.

Мне никак нельзя рожать сейчас детей. — Она резко поднялась и села. — А вдруг я уже забеременела? Что же мне делать? Айза говорила о каких-то травах. Пижма и омела. Нет, омела растет на дубах, а в этих краях нет дубов. Кажется, были еще какие-то растения. Мне надо хорошенько вспомнить. Конечно, это опасно, но лучше пусть у меня случится выкидыш. Я не хочу, чтобы мой ребенок стал добычей для каких-нибудь хищников вроде гиен».

— Что-нибудь не так, Эйла? — спросил Джондалар и, повинуясь внезапно возникшему у него желанию, протянул руку, чтобы накрыть ладонью ее округлую грудь.

Помня об ощущениях, которые рождали в ней его прикосновения, Эйла придвинулась поближе.

— Нет, все в порядке.

Он улыбнулся, вспомнив о наслаждении, которое испытал совсем недавно, и почувствовал, как в нем вновь начинает пробуждаться желание. «Похоже, она наделена тем же даром, что и Хадума!» — подумал он.

Взглянув в его синие глаза, в которых заиграли огоньки страсти, Эйла почувствовала, как на нее повеяло теплом. «Может быть, он захочет снова поделиться со мной Радостью, — подумала Эйла и улыбнулась ему в ответ. Но вскоре улыбка сбежала с ее лица. — Если я еще не забеременела, это вполне может случиться, если мы снова станем делить Радость друг с другом. Пожалуй, мне надо будет приготовить снадобье, как научила меня Айза, то, о котором она велела никому не рассказывать».

Давным-давно она узнала от Айзы, что некоторые растения, такие как златоцвет и корень степного шалфея, обладают огромной силой и помогают тотему женщины побороть тотем мужчины, тем самым предотвращая возникновение плода. Айза сказала ей об этом вскоре после того, как она забеременела, ведь раньше никто не предполагал, что с ней это может случиться, и речь о подобных средствах просто не заходила. «Несмотря на мощь моего тотема, я забеременела, и это может произойти снова. Уж не знаю, что тому причиной, духи или сами мужчины, но Айза сказала, что это действенное снадобье, и надо бы мне его попить, а не то потом придется пить другое, чтобы выкинуть ребенка раньше срока. Мне не хотелось бы этого делать, лучше бы родить малыша, который напоминал бы мне о Джондаларе». При мысли об этом на лице ее расцвела улыбка, и Джондалар привлек ее к себе. Свисавший с ее шеи амулет покачнулся и ударил его по носу.

— Ох, Джондалар! Тебе не больно?

— Что у тебя там такое? Похоже, сплошные камни, — сказал он, приподнялся и сел, потирая нос. — Что это такое?

— Это… нужно для того, чтобы дух моего тотема смог меня найти. Здесь находится часть моего духа, которая знакома ему. Когда мне встречаются предметы, которые он посылает мне как знаки, я беру их с собой и кладу сюда. У каждого из членов Клана есть такой. Креб сказал, что я умру, если потеряю его.

— Это талисман, или амулет, — сказал Джондалар. — Выходит, члены Клана способны проникать в тайны мира духов. Чем больше я узнаю о них, тем глубже убеждаюсь в том, что они — люди, хотя и сильно отличаются от всех других, кого я когда-либо видел. — Он бросил на нее сокрушенный взгляд. — Эйла, когда я впервые понял, кого ты называешь членами Клана, я повел себя ужасно, но только по незнанию. Мне очень стыдно, пожалуйста, прости меня.

— Да, ты вел себя ужасно, но я больше не сержусь и не держу на тебя обиды. Благодаря тебе я почувствовала… мне тоже хотелось бы поступить согласно правилам вежливости и сказать тебе «спасибо» за то, что произошло сегодня, за Ритуал Первой Радости.

Джондалар улыбнулся.

— Ты первая, кто решил поблагодарить меня за это. — Тень улыбки осталась на его лице, но взгляд его посерьезнел. — Уж если кто-то и должен сказать «спасибо», то я. Благодарю тебя, Эйла. Ты не представляешь, какую радость ты мне подарила. Я не испытывал такого наслаждения ни разу с тех пор… — Он запнулся, лицо его скривилось от боли. — С тех пор как расстался с Золеной.

— Кто такая Золена?

— Золены больше нет на свете. Это женщина, которую я знал, когда был очень молод. — Он откинулся на спину и замер, глядя в потолок. Джондалар молчал так долго, что Эйла решила, что он больше ничего не скажет. Но он заговорил снова: — Она была очень красива. Все мужчины только и думали что о ней, и все мальчишки мечтали о ней, но я начал просто бредить ею еще задолго до того, как ко мне во сне явилась доний. А когда это случилось, она приняла облик Золены, и, проснувшись, я увидел, что моя постель намокла от сокровенных соков. Я никак не мог выбросить Золену из головы.

Я ходил за ней следом, прятался в укромных местах, чтобы потихоньку наблюдать за ней. Я молил Великую Мать о встрече с ней. И когда она сама пришла ко мне, я не поверил своим глазам. На ее месте могла оказаться любая из женщин, но лишь Золена казалась мне желанной — ох, как я изнывал тогда, — и моя мечта сбылась.

Поначалу удовлетворение из нас двоих получал только я. Уже тогда я был высоким и крупным — во всех отношениях. Она научила меня владеть собой, сдерживаться и показала, как можно доставить Радость женщине. Она научила меня, как подготовить женщину к соитию, чтобы мне было хорошо, даже если она не сможет вместить меня полностью. Это вполне возможно, просто нужно знать, как действовать. Но с Золеной мне не приходилось беспокоиться об этом. Впрочем, менее крупные мужчины тоже доставляли ей удовольствие — она была очень искушенной. Все мужчины желали ее, но она выбрала меня. А потом она стала всякий раз выбирать меня, несмотря на мои юные годы.

Но один из мужчин постоянно преследовал Золену, хотя и не вызывал у нее желания. Я начал злиться из-за этого. При встрече с нами он всякий раз спрашивал, не надоели ли ей мальчишки. Он был моложе Золены, но старше меня. Зато я был больше, чем он.

Джондалар прикрыл глаза и продолжил свой рассказ:

— До чего же глупо я поступил! Мне не следовало так вести себя, все только лишний раз обращали на нас внимание. Но он никак не унимался и все преследовал ее. А я злился. Однажды я вышел из себя и ударил его, а потом не сумел вовремя остановиться.

Говорят, молодым мужчинам не следует проводить слишком много времени в обществе одной и той же женщины. Когда женщин много, он не привязывается ни к одной из них. Молодым мужчинам полагается искать себе пару среди женщин помоложе. Более зрелые женщины должны лишь обучить их всему, чему нужно. Если мужчина сильно привязывается к женщине, считается, что виновата в этом она. Но Золену не стоило ни в чем винить. Меня ничуть не привлекали другие женщины, мне нужна была только она одна.

Другие женщины казались мне слишком грубыми, насмешливыми, бесчувственными. Они вечно подшучивали над мужчинами, особенно над самыми молодыми. Пожалуй, я и сам вел себя грубо. Я вечно обзывал их по-всякому и прогонял прочь.

Именно женщины решают, кто из мужчин будет участвовать в проведении Ритуала Первой Радости. Каждому из мужчин хочется, чтобы выбор пал на него, они без конца говорят об этом. Это считается почетным и доставляет удовольствие, но любой из мужчин боится оплошать. Какой из него мужчина, если он не может даже сделать девушку женщиной? И всякий раз, когда мужчина попадается на глаза женщинам, они принимаются дразнить его.

Он вдруг заговорил фальцетом, подражая женским голосам:

— «Надо же, какой красавчик. Я могла бы кое-чему научить тебя», «Ох, вот этого мне ничему не удалось научить, может, у кого-нибудь другого это получится?»

Джондалар помолчал и продолжил уже обычным тоном:

— Многие из мужчин находят, что им ответить, и получают не меньшее удовольствие от подобных перепалок, чем женщины, но самым молодым из мужчин приходится нелегко. Всякий раз, проходя мимо группы веселящихся женщин, они принимаются гадать, над кем они потешаются. Золена никогда ни над кем не смеялась. Женщины ее недолюбливали, скорей всего потому, что она так сильно нравилась всем мужчинам. В любой из праздников Великой Матери все смотрели только на нее…

Я выбил несколько зубов мужчине, с которым подрался. Молодому мужчине приходится нелегко, если он остается без зубов. Ему становится трудно есть, и женщины начинают избегать его. Мне до сих пор стыдно за себя. Я сделал ужасную глупость. Моей матери пришлось возместить ущерб, и тот мужчина переселился в другую Пещеру. Но он бывает на Летних Сходах, и всякий раз, когда я его вижу, мне становится плохо.

Золена мечтала о служении Великой Матери. Я думал, что стану резчиком и тоже смогу служить Ей. Но Мартона решила, что у меня есть данные для того, чтобы научиться изготавливать орудия из кремня, и послала весточку Даланару. Прошло немного времени, и Золена покинула нашу Пещеру, чтобы овладеть особыми навыками, а я отправился с Вилломаром жить среди людей племени Ланзадонии. Мартона рассудила мудро и поступила правильно. Через три года я вернулся, но Золены уже не стало.

— Что с ней случилось? — замирающим голосом спросила Эйла.

— Те, Кто Служит Матери должны отказаться от самих себя, лишь тогда они смогут стать заступниками за других людей. При этом Великая Мать посылает им особые дары, наделяет их способностями, которых нет у остальных Ее детей. Они обладают глубочайшими знаниями и навыками, которые кажутся нам чудесными. Впрочем, это доступно далеко не всем из Тех, Кто Служит Великой Матери. Лишь немногие обладают талантом и вскоре оказываются на особом положении.

Незадолго до того как я покинул родные края, Золена стала Верховной Жрицей Зеландонии, главной среди Тех, Кто Служит Великой Матери.

Джондалар внезапно вскочил на ноги. Он увидел в проеме вечернее небо, окрашенное в золотисто-багряные тона.

— Солнце еще не зашло. Пойду-ка я выкупаюсь, — сказал он и вышел из пещеры. Эйла взяла шкуру, служившую ей одеждой, прихватила длинный ремень и отправилась следом за ним. Когда она спустилась к реке, Джондалар уже плыл вверх по течению. Она сняла с шеи амулет, вошла в воду и окунулась. Джондалар уже успел уплыть довольно-таки далеко. Она дождалась, пока он не вернулся.

— Где ты побывал? — спросила она.

— У водопада, — ответил он. — Эйла, я никому раньше не рассказывал о Золене.

— А ты хоть иногда видишься с Золеной?

Джондалар резко засмеялся. В его смехе сквозила горечь.

— Не с Золеной, а с Зеландонии. Да, я виделся с ней. Мы добрые друзья. Мне даже довелось разделить Дар Радости с Зеландонии, — сказал он. — Но теперь она выбирает для этого не только меня. — И он поплыл вниз по течению, продвигаясь вперед мощными рывками.

Эйла нахмурилась и покачала головой, а затем поплыла следом за ним к берегу. Она надела на шею амулет, обернула шкуру вокруг тела и поднялась по тропинке к пещере. Когда она вошла в нее, Джондалар стоял у очага, глядя на тлеющие уголья. Эйла поправила завязку, взяла несколько веток и бросила их в огонь. Джондалар еще не успел обсохнуть, и она заметила, что он дрожит. Эйла принесла ему меховую шкуру.

— Лето уже на исходе, — сказала она. — Вечерами бывает холодно. Возьми, а то ты простудишься.

Джондалар неловким движением набросил шкуру на плечи. «Он не может ходить, завернувшись в меховую шкуру, — подумала она. — Ему нужна другая одежда. И если уж он собрался уходить, ему придется отправиться в путь до наступления холодного времени года». Подойдя к постели, она взяла лежавший у стены сверток.

— Джондалар?..

Он замотал головой, пытаясь отвлечься от воспоминаний о прошлом, и улыбнулся Эйле, но взгляд его по-прежнему оставался рассеянным. Когда Эйла начала разворачивать сверток, из него выпал какой-то предмет, и она наклонилась, чтобы поднять его.

— Что это такое? — спросила она, испытывая изумление и восхищение. — Как она тут оказалась?

— Это доний, — сказал Джондалар, увидев у нее в руках вырезанную из бивня мамонта фигурку.

— Доний?

— Я сделал ее для тебя, для Ритуала Первой Радости. Полагается, чтобы доний была поблизости, когда совершается этот обряд.

Эйла склонила голову, чтобы скрыть внезапно прихлынувшие к глазам слезы.

— Даже не знаю, что и сказать. Я никогда не видела ничего подобного. Она очень красивая. И фигура у нее как у живой женщины. Пожалуй, она даже похожа на меня.

Джондалар прикоснулся пальцами к ее подбородку.

— Я специально сделал ее похожей на тебя, Эйла. У настоящего резчика это получилось бы лучше… хотя нет, настоящий резчик не отважился бы на такое. Не знаю, правильно ли я поступил. Обычно доний остаются безликими, ибо человеку не дано взглянуть в лицо Великой Матери. Но я сделал так, чтобы черты лица доний напоминали твои черты, и, возможно, в этой фигурке заключается частица твоего духа. Поэтому она принадлежит тебе и только тебе. Я сделал ее для тебя, в подарок.

— Как забавно, что ты положил свой подарок именно сюда, — сказала Эйла и развернула сверток до конца. — А я сделала для тебя вот это.

Когда Джондалар увидел сшитую ею одежду, у него засверкали глаза.

— Эйла! Я и не подозревал, что ты умеешь шить и вышивать, — сказал он, рассматривая одежду.

— Я ничем не расшивала рубашку, я только починила ее, а остальную одежду, которая была на тебе, я распорола, чтобы понять, какой формы и какого размера должны быть части, из которых она состоит. Потом я посмотрела, как они соединены друг с другом. Я работала, используя шило, которое ты мне дал. Не знаю, правильно ли я с ним обращалась, но вроде бы все получилось.

— Все замечательно! — воскликнул он и приложил к себе рубашку, а затем примерил и ее, и штаны. — Я собирался сам сшить себе одежду, в которой было бы удобно путешествовать. Живя здесь, я вполне могу обойтись набедренной повязкой, но…

Вот и все. Он заговорил об этом вслух. Однажды Креб сказал Эйле, что в мире есть нечистые духи, которые обретают силу, лишь когда кто-нибудь произносит вслух имя одного из них. И после того, как Джондалар произнес эти слова, Эйла поняла, что расставание неизбежно. Если раньше она думала о разлуке с ним как о чем-то отдаленном и неконкретном, то теперь все изменилось. Оба они задумались об этом, и атмосфера в пещере стала гнетущей, как будто незримая тяжесть навалилась на них и подмяла под себя.

Джондалар снял с себя одежду и аккуратно сложил ее.

— Спасибо тебе, Эйла. Не могу выразить, как я тебе благодарен. Когда наступят холода, мне будет очень тепло и удобно в этой одежде, но пока что я могу обойтись без нее, — сказал он и надел набедренную повязку.

Эйла кивнула, но не решилась сказать что-либо вслух. На глаза ее навернулись слезы, и очертания фигурки из бивня мамонта утратили четкость. Она прижала доний к груди. Драгоценный подарок. Джондалар сделал ее своими руками. Он считает себя изготовителем орудий, но он способен на нечто большее. Он сумел сделать эту фигурку. Глядя на нее, Эйла испытала прилив нежности, такой же, как в тот момент, когда благодаря Джондалару впервые открыла для себя, что значит быть женщиной.

— Спасибо тебе, — проговорила она, припомнив нужное слово. Джондалар озабоченно нахмурился.

— Только не потеряй ее, — сказал он. — Ее лицо похоже на твое, в ней заключается частица твоего духа. Если она попадет в руки кому-нибудь другому, это может обернуться бедой для тебя.

— В моем амулете содержится частица моего духа и частица духа моего тотема. В доний заключается частица моего духа и частица духа Великой Матери Земли. Значит, доний — тоже мой талисман?

Джондалар не подумал об этом. Означает ли это, что теперь между Эйлой и Великой Матерью Землей возникла связь и она стала одной из Ее дочерей? Может быть, он напрасно вмешался и привел в действие силы, природа которых ему неизвестна? Или он совершил этот поступок, повинуясь им?

— Я не знаю, Эйла, — ответил он. — И все же постарайся не потерять ее.

— Джондалар, почему ты придал доний сходство со мной, если ты знал, что это может быть опасно?

Он прикрыл ладонями руки, в которых она держала фигурку.

— Потому что мне захотелось овладеть частицей твоего духа, Эйла. Не навсегда. Я собирался отдать ее тебе. Но мне хотелось подарить тебе Радость, и я побоялся, что не сумею этого сделать. Я не знал, сможешь ли ты все понять, ведь ты выросла среди тех, кто не ведает о Великой Матери и Ее Дарах. Я подумал, что доний, похожая лицом на тебя, поможет мне.

— Для этого тебе вовсе не нужно было придавать доний сходство со мной. Мне было бы приятно, если бы ты пожелал утолить со мной желание, прежде чем я узнала, что такое Радость.

Он заключил ее в объятия и прижал к себе.

— Нет, Эйла. Возможно, ты и была к этому готова, но мне следовало знать, что для тебя это происходит впервые, иначе я не сумел бы сделать все как нужно.

Эйла посмотрела ему в глаза и почувствовала, что вот-вот утонет в их синеве. Она позабыла обо всем на свете, чувствуя лишь прикосновение его сильных рук, жадных губ, его прекрасного жаркого тела. Желание вновь захлестнуло ее волной, у нее закружилась голова, и тут Джондалар подхватил ее на руки и понес прочь от очага.

Он мягко опустил ее на постель из меховых шкур и попытался развязать узел на поясе, а затем отчаялся и просто приподнял шкуру. Эйла приникла к нему, ощущая желание вновь слиться с ним воедино.

Он погрузился в глубины ее трепещущего, источающего теплую влагу тела и с упоением подчинился бушевавшей в нем страсти, наслаждаясь каждым мгновением. Каждое его движение находило отклик у Эйлы, и тела их двигались в унисон.

Эйле казалось, что каждая ее жилка пульсирует с нарастающей силой, и все в ней тает, наполняя ее тело живительными соками, и она движется в упоительном вихре, подчиняясь неодолимому стремлению к сладостной вершине, которая становится все ближе, ближе, и вот наконец последний миг, и все вокруг замерло, исчезло, осталась лишь беспредельная, лучезарная радость, на смену которой приходит не сравнимое ни с чем умиротворение.

Глава 29

Эйла повернулась на другой бок и, еще не совсем проснувшись, почувствовала, что ей что-то мешает. В бок ей снова что-то уперлось, и она нащупала под собой какой-то бугорок и вытащила причинявший ей неудобство предмет. Приподняв его, она различила в неясном красноватом свете прогоревших почти дотла углей очертания доний. Внезапно ей живо вспомнились все события вчерашнего дня, и она поняла, что рядом, согревая ее своим телом, в постели лежит Джондалар.

«Наверное, мы уснули после того, как снова испытали Радость», — подумала она и, сияя от счастья, придвинулась поближе к нему и закрыла глаза. Но заснуть ей не удалось. Воображение рисовало ей разнообразные сцены, которые она попыталась расположить по порядку. Охота, возвращение Вэбхья, Ритуал Первой Радости, и за всем этим, так или иначе, стоял Джондалар. Она не знала слов, с помощью которых можно было бы описать то чувство, которое она испытывала к Джондалару, но оно служило источником огромной, переполняющей ее радости. Она все лежала рядом с ним, думая о нем, но затем, ощутив прилив бодрости, тихонько поднялась с постели, прихватив фигурку из бивня мамонта с собой.

Она направилась к выходу из пещеры и увидела, как Уинни с Удальцом стоят бок о бок. Кобылка тихонько фыркнула, приветствуя ее, и Эйла подошла к ним.

— Ты чувствовала то же самое, Уинни? — негромко проговорила она. — Твой жеребец принес тебе Радость? Ах, Уинни, я и не думала, что такое возможно. Поразительно, мне было так плохо с Брудом, а с Джондаларом так хорошо.

Жеребенок потянулся к ней, требуя, чтобы и ему уделили внимание. Эйла погладила и почесала его, а затем обвила руками его шею.

— Знаешь, Уинни, что бы ни говорил Джондалар, я думаю, что Удалец появился на свет благодаря твоему жеребцу. Может быть, все дело в его духе, но я с этим не согласна.

Мне бы очень хотелось родить ребенка от Джондалара. Но это невозможно — что я стану делать, когда он покинет меня? — Она вдруг побледнела, ужаснувшись при мысли об этом. — Ах, Уинни! Джондалар скоро уйдет от нас.

Она кинулась прочь из пещеры и бегом спустилась по тропинке, не глядя себе под ноги. Глаза ей застилали слезы. Она промчалась по берегу реки, остановилась у скалистого выступа и прислонилась к нему, задыхаясь от рыданий. «Джондалар скоро уйдет отсюда. Что же мне делать? Разве я смогу это вынести? Что я могу предпринять, чтобы уговорить его остаться? Ничего!»

Она сползла на землю, прижимаясь к каменной стене, как будто уклоняясь от сыпавшихся на нее ударов. Он уйдет, и она вновь останется одна. Ей придется жить в одиночестве, без Джондалара, и ничто на свете не может быть страшнее этого. «И что я буду тогда делать?, — подумала она. — Может быть, мне стоит тоже отправиться в путь, найти Других и поселиться среди них? Нет, я не смогу этого сделать. Они спросят меня, откуда я пришла. Другие ненавидят членов Клана. Они станут считать меня мерзкой тварью, если я не придумаю, как их обмануть.

Нет, я не хочу лгать. Мне бесконечно дорога память об Айзе и Кребе. Уба — моя сестра, и она растит моего ребенка. Члены Клана — мои сородичи. Когда я осталась совсем одна, они взяли меня к себе и окружили меня заботой. Но теперь Другие не захотят со мной знаться.

А Джондалар уйдет. Мне всю жизнь придется провести в полном одиночестве. Уж лучше бы я умерла. Бруд проклял меня, и все в конце концов получилось так, как он того и хотел. Разве я смогу жить без Джондалара?»

Эйла плакала до тех пор, пока у нее не иссякли слезы. Теперь она чувствовала лишь страшную опустошенность. Она вытерла глаза тыльной стороной руки и тут заметила, что до сих пор держит доний. Она развернула ее лицом к себе. Мысль о том, что можно сделать из кости такую вот фигурку, казалась ей поразительной. В лучах лунного света доний как будто приобрела еще большее сходство с Эйлой. Глядя на волосы, заплетенные в косички, на скрытые в тени глаза, на очертания носа и овал лица, Эйла вспомнила собственное отражение в воде.

Почему Джондалар решил придать сходство с ней доний? Ведь она олицетворяет собой Великую Мать Землю, которой поклоняются люди из племени Других. И правда ли, что частичка ее духа, заключенная в этой фигурке, теперь связана с той, кого они называют Дони? Креб говорил, что благодаря амулету дух ее связан с Пещерным Львом и с Урсусом, Великим Пещерным Медведем, покровителем Клана. Когда она стала целительницей, ей вручили частичку духа каждого из членов Клана, и никто не лишил ее этого дара, когда на нее наложили проклятие, обрекающее ее на смерть.

Клан и Другие, духи тотемов и Великая Мать. И все претендуют на частичку ее духа. «Наверное, дух мой пребывает в полном смятении, — подумала Эйла. — Я что-то совсем запуталась».

Задул холодный ветерок, и она решила вернуться в пещеру. Отодвинув в сторону вертел с давно остывшим мясом, она развела в очаге огонь, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Джондалара, и поставила греться воду, намереваясь заварить чай, который поможет ей немного успокоиться. Эйла понимала, что сразу ей никак не удастся заснуть. Глядя на язычки пламени, она вспомнила, сколько времени ей довелось провести вот так, сидя и глядя в огонь, пытаясь увидеть в его игре подобие жизни. Жаркие языки пламени то приникали к сучьям, то вздрагивали, как бы отшатываясь, постепенно распространяясь по поверхности дерева, чтобы затем поглотить его и превратить в пепел.

— Дони! Это ты! Это ты! — закричал Джондалар во сне. Эйла рывком поднялась на ноги и подошла к нему. Он метался по постели, размахивая руками. Ему явно что-то снилось. Эйла уже собралась было разбудить его, но тут веки его затрепетали, и он открыл глаза.

— Джондалар, что с тобой? — спросила она.

— Эйла? Эйла! Это ты?

— Да, это я.

Глаза его опять закрылись, и он тихо что-то пробормотал. Эйла поняла, что он и не просыпался и разговаривал во сне, но теперь он уже не метался так по постели. Убедившись в том, что он совсем успокоился, Эйла вернулась к очагу. Глядя на затухающий огонь, она принялась пить чай. Почувствовав приближение дремоты, она разделась, улеглась рядом с Джондаларом и укрылась шкурами. Ощущая тепло, исходившее от тела спящего мужчины, она подумала о том, как холодно ей станет спать, когда он покинет ее, и от невыносимой тоски из глаз у нее снова хлынули слезы. Она плакала до тех пор, пока не забылась сном.

Джондалар бежал, тяжело дыша, спеша поскорее оказаться у темневшего впереди входа в пещеру. Приподняв на миг голову, он увидел пещерного льва. Нет, нет! Тонолан! Тонолан! Пещерный лев припал к земле, а затем взмыл в прыжке. Внезапно на пути у него возникла фигура Великой Матери. Взмахнув рукой, она прогнала льва прочь.

— Дони! Это ты! Это ты!

Великая Мать обернулась, и он увидел Ее лицо. Черты его напомнили ему о доний, которой он придал сходство с Эйлой. Взывая к Великой Матери, он закричал:

— Эйла? Эйла! Это ты?

Черты лица, обрамленного золотистыми волосами, в которых играли красноватые искорки огня, пришли в движение.

— Да, это я.

В облике Эйлы-донии начали происходить изменения, она превратилась в старинную доний, которую он подарил, которую передавали из поколения в поколение члены его семьи. Пышные формы ее созданного для материнства тела стали набухать, и вскоре Джондалар увидел, что она возвышается над ним, как гора. Затем наступило время родов. Из огромного чрева Великой Матери хлынул поток околоплодных вод, неся с собой множество зверей и морских животных. В воздухе над ним витали огромные стаи птиц и роились всевозможные насекомые. А затем на суше появились разнообразные животные и звери — зайцы, олени, зубры, мамонты, пещерные львы, — а чуть позже Джондалар заметил вырисовывавшиеся сквозь дымку в отдалении неясные очертания человеческих фигур.

Туман постепенно рассеивался, а люди подходили все ближе и ближе, и наконец Джондалару удалось их разглядеть. Плоскоголовые! На мгновение они замерли, глядя на него, а затем кинулись прочь. Он закричал им: «Подождите!» — и тогда одна из женщин обернулась. Он узнал лицо Эйлы и кинулся бежать к ней, но клубы тумана сомкнулись вокруг нее, и все перед его глазами подернулось дымкой.

Он брел на ощупь сквозь красноватый туман и вдруг услышал отдаленный грохот, похожий на рев водопада. Этот шум все нарастал, становился все более и более оглушительным. Джондалар с изумлением увидел, как из огромного чрева Матери Земли, вздымавшегося в небо подобно исполинской горе, появляются на свет все новые и новые люди. Взглянув в лицо Матери Земли, он узнал в ней Эйлу.

Он начал пробираться среди множества людей, стремясь подойти к Ней поближе, и внезапно перед ним разверзлась гигантская щель, вход в Ее лоно. Горя желанием, он погрузился в его бархатистые глубины, соприкасаясь с живительным теплом. Трепеща от радости, он овладел Ею, и вдруг увидел, что Ее лицо залито слезами, Ее тело содрогалось от рыданий. Ему захотелось утешить Ее, осушить Ее слезы, но он не смог вымолвить ни слова. Мощный порыв ветра унес его прочь.

Он оказался посреди огромного множества людей, появлявшихся на свет из Ее чрева, каждый из которых был одет в украшенную вышивкой рубашку. Он попытался вернуться обратно, но его захлестнуло потоком околоплодных вод и понесло прочь, как несло по реке Великой Матери бревно с прицепленной к нему окровавленной рубашкой.

Он оглянулся, резко изогнув шею, и увидел, что у входа в глубокую пещеру стоит Эйла. До него донеслись отзвуки ее рыданий. Затем послышался оглушительный грохот, и обломки скал, обрушившись с высоты, погребли под собой все. Джондалар остался в полном одиночестве и горько заплакал.

Он открыл глаза. Вокруг царила тьма. Разожженный Эйлой огонь потух. Оказавшись среди непроглядного мрака, он не смог понять, проснулся ли он или все еще спит. Нигде ни проблеска, ни знакомых очертаний. Ему вдруг показалось, что он повис посреди пустоты. В памяти его сохранились яркие образы, явившиеся ему во сне. Он начал перебирать их, пытаясь воссоздать единое целое и как-то согласовать его с привычным течением мысли.

К тому времени, когда тьма начала рассеиваться и Джондалар смог, хоть и смутно, различить очертания стен в пещере, ему стало отчасти понятно значение увиденных им во сне образов. Он редко помнил, что ему снилось ночью, но этот сон, столь трепетный и яркий, явно был ниспослан ему Великой Матерью. О чем же Она пыталась сообщить ему? Джондалар пожалел, что рядом с ним нет Зеландонии, который помог бы ему истолковать этот сон.

Когда в пещеру начал проникать бледный свет, он увидел лицо спящей Эйлы, обрамленное светлыми волосами, и с небывалой остротой ощутил исходящее от ее тела тепло. Ему очень захотелось поцеловать Эйлу, но он побоялся разбудить ее, а потому лишь тихонько поднес золотистую прядь волос к губам, а затем осторожно поднялся с постели. Обнаружив в сосуде чуть теплый чай, он налил немного в чашку и вышел из пещеры.

В одной набедренной повязке ему было холодновато, но он решил, что вскоре согреется, хотя мысль о теплой одежде, которую сшила для него Эйла, промелькнула у него в мозгу. Он увидел, как в небе разгорается заря, как очертания долины становятся все четче и четче, и попытался связать воедино разрозненные нити ночного сновидения, чтобы проникнуть в его смысл.

Почему Дони показала ему, что все живое происходит от Нее? Он и так это знает, это давно укоренилось в его сознании. Почему он увидел во сне, как из ее чрева появляются на свет рыбы, птицы, звери и…

Плоскоголовые! Ну конечно же! Она хотела сказать, что члены Клана тоже Ее дети. И как же никто не задумался об этом раньше? Никто не сомневался в том, что все живое происходит от Нее. Почему же все относились к этим людям таким образом? Называли их животными, как будто в животных есть что-то дурное. И что плохого в плоскоголовых?

Все дело в том, что они не животные. Это люди, которые сильно отличаются от нас! Именно об этом постоянно говорила Эйла. Не потому ли у одной из женщин Клана было такое же лицо, как у Эйлы?

Он понял, почему у сделанной им доний оказалось такое же лицо, как и у той, что явилась к нему во сне и прогнала льва… Никто никогда не поверит, что Эйла сделала это… Подобное событие покажется всем невероятным, как сон. Но почему у древней доний лицо оказалось таким же? И почему Великая Мать Земля явилась ему, приняв облик Эйлы?

Он знал, что никогда не сумеет до конца постичь смысл этого сна, но ему все казалось, что он упустил нечто очень важное. Он снова принялся вспоминать, что ему привиделось. Припомнив, как Эйла стояла у входа в пещеру под скалами, которые должны были вот-вот обрушиться на нее, он чуть было не закричал, чтобы предупредить ее.

Он стоял, погрузившись в размышления, устремив взгляд к горизонту, он ощущал такое же глубокое отчаяние, какое охватило его во сне, когда он остался один, без Эйлы. По лицу его потекли слезы. Откуда взялась эта невыносимая тоска? Чего он никак не может понять?

Ему вспомнились люди в вышитых рубашках, которые появились из чрева Матери Земли. Эйла починила ему рубашку с вышивкой. Она сшила ему одежду, хотя раньше совсем не умела шить. Одежду, которая понадобится ему, когда он отправится в путь и покинет ее.

Покинет? Покинет Эйлу? Лучи солнца хлынули из-за края каменной стены. Он закрыл глаза, продолжая видеть золотистое свечение.

«О Великая Мать! Как можно быть таким глупцом, Джондалар? Покинуть Эйлу? Да разве ты сможешь покинуть ее? Ведь ты ее любишь! Ну почему ты совершенно слеп? Великой Матери пришлось явиться тебе во сне, чтобы растолковать тебе простейшую вещь, понятную даже ребенку!»

Джондалару показалось, будто тяжелый груз свалился с его плеч, он ощутил прилив восторга, упоительной легкости. «Я люблю ее! Я наконец влюбился! Я думал, что этого никогда не произойдет, но я люблю Эйлу!»

У него стало так весело на душе, что ему захотелось закричать, оповещая об этом всю округу, кинуться к Эйле и рассказать ей об этом. «Я еще ни разу не говорил женщине, что люблю ее», — подумал он и поскорее отправился в пещеру, но увидел, что Эйла еще не проснулась.

Он снова вышел наружу, принес хвороста и с помощью огненного камня и кремня быстро — он до сих пор не перестал изумляться этому — развел огонь. Раз в кои-то веки Джондалару удалось проснуться раньше Эйлы, и он решил преподнести ей сюрприз, заварив чай вместо нее. Он нашел листья мяты, и вскоре чай уже был готов. Но Эйла все не просыпалась.

Он застыл, глядя на нее, прислушиваясь к ее дыханию. Как красивы ее длинные волосы, разметавшиеся на фоне меха! Ему очень хотелось разбудить ее. Но нет, наверное, она устала, ведь уже рассвело, а она все еще спит.

Джондалар спустился к реке, нашел прутик для чистки зубов, а затем искупался. Он вышел из воды, приятно освежившись, чувствуя себя полным сил и очень голодным. Они так и не поели вчера. Он улыбнулся, вспомнив, что заставило их позабыть о еде, и почувствовал, как в его чреслах вновь заиграли соки.

Он рассмеялся. «Ты целое лето не давал ему воли, Джондалар. Неудивительно, что твой кудесник рвется в бой, вспомнив, чего он был так долго лишен. Возможно, ей понадобится отдых, ведь она не привыкла к этому». Он бегом поднялся по тропинке и тихонько вошел в пещеру. Лошади уже паслись в поле. «Наверное, они отправились туда, пока я купался, — подумал Джондалар, — а Эйла так и не проснулась. Здорова ли она? Может, надо ее разбудить?» Эйла повернулась на другой бок. Шкура, прикрывавшая ее грудь, соскользнула вниз. Это зрелище показалось Джондалару крайне соблазнительным.

Стараясь справиться с возбуждением, он подошел к очагу, намереваясь налить себе еще чаю и подождать. Внезапно он заметил, что Эйла беспокойно заворочалась и принялась шарить рукой по шкурам.

— Джондалар! Джондалар! Где ты? — закричала она, поднялась рывком и села.

— Я здесь, — ответил он и кинулся к ней. Эйла прильнула к нему.

— Ах, Джондалар, я решила, что ты ушел.

— Я здесь, Эйла. Я никуда не делся, — сказал он, обнимая ее. Через некоторое время Эйла успокоилась. — Как ты себя чувствуешь? Давай-ка попей чаю.

Он налил чаю и принес чашку Эйле. Она сделала маленький глоток, затем глоток побольше.

— Кто его заваривал? — спросила она.

— Я. Мне захотелось преподнести тебе сюрприз и напоить тебя горячим чаем, но боюсь, он уже остыл.

— Ты заварил чай? Для меня?

— Да, для тебя, Эйла. Послушай, я еще никогда не говорил этих слов женщине. Я люблю тебя.

— Любишь? — переспросила она, втайне надеясь, что он сказал именно то, что ей очень хотелось услышать. — А что значит «любить»?

— Что значит… Ох, Джондалар! Напыщенный идиот! — Он поднялся на ноги. — Восхитительный, неподражаемый Джондалар! Тот, о ком мечтает каждая из женщин! Или так тебе казалось. Ты всеми силами старался не говорить им того, что им очень хотелось услышать. И ужасно этим гордился. Но наконец ты влюбился и все никак не мог признаться себе в этом — до тех пор пока Дони не явилась тебе во сне. И вот Джондалар в конце концов решился произнести эти слова вслух и сказать женщине, что любит ее. Ты полагал, что она упадет в обморок от удивления, а оказывается, ей вообще не известно, что значит это слово!

Эйла с тревогой смотрела на Джондалара, который метался по пещере, рассуждая вслух о любви, и думала, что ей придется выучить это слово.

— Джондалар, что значит «любовь»? — спросила она очень серьезным и слегка раздраженным тоном.

Он опустился перед ней на колени.

— Мне следовало давным-давно объяснить тебе это. Любовь — это чувство, которое ты испытываешь к дорогому тебе человеку. Мать любит своих детей, любовь связывает братьев и сестер. А если мужчина и женщина любят друг друга, это значит, что им в радость быть вместе и они хотели бы прожить друг с другом всю жизнь, никогда не расставаясь.

Услышав эти слова, Эйла закрыла глаза и почувствовала, что у нее дрожат губы. Уж не ослышалась ли она? Правильно ли она его поняла?

— Джондалар, — сказала Эйла, — я не знала этого слова, но мне понятно его значение. Это чувство проснулось во мне, когда ты только-только появился здесь, и с течением времени оно становилось все сильней и сильней. Я не раз жалела о том, что не знаю, как выразить его словами. — Она еще плотнее зажмурила глаза, но ей не удалось сдержать слез радости и облегчения. — Джондалар… я тоже… люблю.

Он встал, помог ей подняться на ноги и осторожно прильнул к ее губам, бережно обнимая ее, словно сокровище, которое боялся разбить или потерять. Эйла обвила его шею руками и прижалась к нему, как будто боялась, что все это лишь видение, которое развеется, как только она разожмет руки. Джондалар поцеловал ее в губы, покрыл поцелуями ее мокрые от соленых слез щеки, а когда она прижалась головой к его плечу, он зарылся лицом в ее пышные волосы, пытаясь осушить слезы, стоявшие у него в глазах.

Он не мог вымолвить ни слова. Он просто молча обнимал ее, думая о том, как невероятно ему повезло, когда Эйла повстречалась ему. Лишь проделав долгое Путешествие и оказавшись в далеких краях, он нашел женщину, достойную его любви. Он понял, что никогда и ни за что не разлучится с ней.

— Почему бы нам не остаться здесь? Эта долина так прекрасна. Теперь нас двое, и жизнь станет гораздо легче. У нас есть копьеметалки, Уинни будет нам подмогой. И Удалец тоже, — сказала Эйла.

Они вышли побродить по полю и заодно поговорить. Они уже насобирали столько зерна, сколько Эйла сочла нужным, добыли и насушили мяса, которого им хватит на всю зиму, припасли множество плодов, корней и трав, которые пойдут в пищу и для приготовления лекарств, а также обзавелись различными материалами, которые пригодятся им для работы в долгие зимние вечера. Эйле хотелось научиться украшать одежду, а Джондалар решил вырезать фигурки для игр, которым он сможет обучить Эйлу. Но больше всего Эйлу радовало то, что Джондалар полюбил ее. Теперь ей не придется жить одной.

— Да, долина просто замечательная, — сказал Джондалар.

«И впрямь, почему бы не остаться здесь? Ведь Тонолан решился остаться там, где жила Джетамио, — подумал он. — Впрочем, там жили и другие люди. Долго ли я смогу обходиться без общества людей? Эйла прожила в одиночестве целых три года. Но вряд ли мы так и будем жить вдвоем. Вспомни Даланара. Он стал главой новой Пещеры, хотя поначалу у него не было никого, кроме Джерики и мужа ее матери, Хочамана. Но потом к ним присоединились другие, и на свет появились дети. Очевидно, скоро возникнет Вторая Пещера Ланзадонии. Почему бы тебе не основать новую Пещеру по примеру Даланара? Возможно, тебе это и удастся, Джондалар, но, что бы ты ни делал, Эйла должна быть рядом с тобой».

— Тебе нужно познакомиться с другими людьми, Эйла, и мне хотелось бы отправиться с тобой в родные края. Конечно, путь будет долгим, но думаю, за год мы туда доберемся. Тебе наверняка понравится моя мать, и ты понравишься Мартоне, да и моему брату Джохаррану, и моей сестре Фоларе — теперь она уже совсем взрослая. И Даланару.

Эйла опустила голову, а затем подняла на него взгляд.

— А что скажут твои родные, когда узнают, что я провела детство и юность среди членов Клана? Смогут ли они хорошо ко мне относиться, когда выяснится, что за время жизни среди членов Клана я родила сына, которого они сочтут мерзкой тварью?

— Ты не сможешь прятаться от людей до конца жизни. Вспомни, та женщина… Айза… велела тебе отыскать сородичей. Знаешь, она была права. Не стану тебя обманывать, тебе действительно придется нелегко. Многие из людей не знают о том, что члены Клана принадлежат к человеческому роду. Но я сумел это понять благодаря тебе, и у некоторых из моих соплеменников тоже имеются сомнения на этот счет. Большинство людей отличается добротой, Эйла. Когда они узнают тебя поближе, они проникнутся к тебе симпатией. И я все время буду рядом с тобой.

— Даже не знаю. А можно повременить с принятием решения и подумать об этом?

— Ну конечно, можно, — сказал Джондалар. «Мы не сможем отправиться в столь дальнее Путешествие раньше весны, — подумал он. — До прихода зимы мы, пожалуй, успеем добраться до тех краев, где обитают люди племени Шарамудои, и перезимовать там. За это время Эйла попривыкнет к общению с людьми».

Эйла улыбнулась, испытывая неподдельное облегчение, и прибавила шагу. За последнее время ее физические и душевные силы несколько истощились. Она понимала, что Джондалар скучает по родным, по соплеменникам, и если бы он решил уйти, она последовала бы за ним, куда бы он ни отправился. Но теперь у нее появилась надежда на то, что, перезимовав здесь, Джондалар захочет поселиться с ней в долине навсегда.

Они отошли довольно-таки далеко от реки, и, оказавшись у подножия склона, поднявшись по которому можно было выйти в степь, Эйла наклонилась, заметив предмет, который показался ей знакомым.

— Да ведь это мой рог зубра! — сказала она Джондалару, отряхнув с него пыль и увидев внутри следы сажи. — Я хранила в нем угли. Я нашла его еще во время странствий, после того как покинула членов Клана. — Воспоминания нахлынули на нее волной. — А еще я носила в нем угли, с помощью которых поджигала ветки, когда пыталась загнать лошадей в западню. В нее угодила мать Уинни, а когда гиены начали подбираться к жеребенку, я прогнала их прочь и отвела кобылку в пещеру. С тех пор произошло так много событий.

— Многие люди носят с собой угли в дороге, но нам с тобой этого делать не придется, ведь у нас есть огненный камень. — Джондалар вдруг нахмурил лоб, и Эйла догадалась, что ему в голову пришла какая-то мысль. — Мы ведь уже запаслись всем необходимым, верно? Нам больше ничего не надо сделать?

— Нет, у нас есть все, что нужно.

— Тогда почему бы нам не отправиться в Путешествие? В небольшое, — поспешил добавить он, заметив, что Эйла насторожилась. — Ты ведь толком не знаешь, что находится к западу от долины. Давай возьмем с собой еды, меховые шкуры и юрты и отправимся в ту сторону? Мы можем не забираться очень далеко.

— А как же Уинни с Удальцом?

— Мы можем взять их с собой. Мы могли бы навьючить на Уинни корзины с едой и вещами и проделать часть пути верхом. Тебе это понравится, Эйла, и мы все время будем вместе, ты и я, — сказал он.

Мысль о том, чтобы совершить Путешествие просто так, ради удовольствия, показалась Эйле необычной, ей трудно было с ней свыкнуться, но она не нашла никаких причин для отказа.

— Пожалуй, мы могли бы сделать это, — сказала она. — Попутешествовать вдвоем… почему бы нет?

«И вправду, нам бы не мешало узнать, что находится к западу отсюда», — подумала она.

— Слой почвы здесь не слишком глубок, — проговорила она вслух, — но это самое подходящее место для потайного склада. Мы можем пустить в ход обломки скал.

Джондалар приподнял головню, чтобы осветить все вокруг.

— Давай лучше сделаем несколько небольших складов, ладно?

— Ты прав. Если звери обнаружат один из них, другие останутся нетронутыми.

Джондалар подошел поближе, вглядываясь в трещины в дальнем конце пещеры, где валялось множество обломков скалы.

— Однажды я заглянул сюда и вроде бы заметил следы пещерного льва.

— Это место выбрал для себя Вэбхья. Когда я обнаружила эту пещеру, в ней уже были следы пещерных львов. Но куда более давнишние. Я сочла, что это знак, посланный мне тотемом, который пожелал, чтобы я осталась на зиму в пещере. Я и не думала, что проживу здесь так долго. А теперь мне кажется, что я просто ждала твоего появления, что Пещерный Лев привел тебя сюда и выбрал тебя. Иначе твой тотем оказался бы слабее моего.

— Мне всегда казалось, что путь мне указывает Дони.

— Возможно, Она указывала тебе путь, но Пещерный Лев тоже выбрал тебя.

— Возможно, ты и права. Все духи, все живое связано с Ней. И Пещерный Лев тоже. Пути Матери неисповедимы.

— У человека, чьим тотемом является Пещерный Лев, нелегкая судьба, Джондалар. Он посылает трудные испытания — порой мне казалось, что я непременно погибну, — но это оправданно, ведь дары, которыми он наделяет, бесценны. По-моему, ты самый чудесный из его даров, — негромко проговорила она.

Джондалар укрепил головню, воткнув ее в трещину, а затем заключил свою любимую в объятия, восхищаясь ее прямотой и честностью. Его поцелуй вызвал у Эйлы столь горячий отклик, что он едва-едва устоял и не поддался страсти.

— Нам необходимо остановиться, — сказал он, взяв ее за плечи и слегка отстранив от себя, — а иначе мы так никуда и не отправимся. Похоже, у тебя есть дар Хадумы.

— Что такое дар Хадумы?

— Однажды нам во время странствий повстречалась старая женщина, у которой было множество детей, внуков, правнуков и праправнуков, и все относились к ней с глубочайшим почтением. Ее звали Хадума. Великая Мать щедро наделила ее различными! дарами. Среди мужчин бытовало поверье: если Хадума притронется к мужскому органу, его обладатель обретет небывалую силу и сможет доставить удовольствие не одной женщине, а сразу многим. Почти все мужчины мечтают об этом. Некоторые из женщин умеют пробуждать в мужчинах желание. А тебе для этого ничего не приходится делать, Эйла. Сегодня утром, прошлой ночью. Сколько раз это происходило вчера? А позавчера? Я никогда не испытывал столь сильного желания. Но если сейчас мы не остановимся, нам не удастся позаботиться о припасах.

Они разгребли камешки, откатили в сторону несколько больших камней и выбрали места, подходящие для размещения припасов. Через некоторое время Джондалар заметил, что Эйла притихла и ведет себя на редкость сдержанно. Он забеспокоился, предположив, что он что-то не так сказал или сделал. Возможно, ему следует несколько умерить пыл. Просто не верится, что Эйла с такой охотой откликалась на его ласки всякий раз, когда в нем вспыхивал огонь желания.

Он знал, что многие женщины нарочно притворяются, чтобы помучить мужчин и лишь затем разделить с ними Радость, хотя это доставляло удовольствие и им самим. Сам он редко сталкивался с подобными проблемами, но все же научился не подавать виду: если мужчина ведет себя сдержанно, он кажется женщинам куда желаннее.

Когда они начали переносить запасы пищи в дальнюю часть пещеры, Эйла совсем сникла. Она все время ходила с опущенной головой и часто застывала в неподвижности, опустившись на колени, прежде чем взять в руки завернутое в кожаный лоскут сушеное мясо или корзину с корешками. Чуть позже они несколько раз спустились по тропинке к реке, чтобы набрать камней и засыпать ими припасы, предназначенные для зимовки. Судя по лицу Эйлы, она вконец расстроилась. Джондалар ничуть не сомневался в том, что виной всему его проступок, но он не мог понять, какой именно. День начал клониться к вечеру, когда Эйла, сердито пыхтя, попыталась поднять невероятно тяжелый камень.

— Оставь, Эйла, он нам ни к чему. Пора бы и отдохнуть. Стоит жара, а мы все работаем и работаем. Давай-ка искупаемся.

Эйла оставила в покое камень, откинула волосы с лица, развязала узел на поясе, и шкура упала на землю. Затем она сняла с шеи амулет. Джондалар почувствовал, как его вновь охватывает возбуждение. Это происходило с ним всякий раз, когда он видел Эйлу раздетой. «Она двигается как львица», — подумал он, любуясь ее гибкостью и грациозностью. Эйла с разбегу кинулась в воду. Он снял набедренную повязку и последовал за ней.

Эйла поплыла против течения, продвигаясь вперед резкими рывками, и Джондалар решил подождать, пока она не перестанет сердиться и не повернет обратно. Когда он поравнялся с ней, она уже плавно скользила вниз по течению, лежа на спине. Настроение у нее вроде бы немного исправилось. Когда она опять перевернулась на живот, Джондалар легонько провел ладонью по ее плечу, по позвоночнику и по гладким округлым ягодицам.

Она быстро поплыла вперед. Когда Джондалар вышел из воды, амулет уже висел у нее на шее. Она наклонилась, чтобы поднять с земли шкуру.

— Эйла, я что-то не так сделал? — спросил он, остановившись перед ней. Вода сбегала струйками по его телу и падала каплями на землю.

— Дело не в тебе. Это я все не так делаю.

— Ты все делаешь правильно.

— Вовсе нет. Я целый день пыталась привлечь твое внимание, но тебе непонятен язык жестов, которым пользуются члены Клана.

Когда Эйла достигла зрелости, Айза объяснила ей, как нужно ухаживать за собой во время месячных, что нужно делать после совокупления с мужчиной, и показала, какие жесты служат для того, чтобы привлечь внимание мужчины и предложить ему подать ей условный знак, хоть и сомневалась, что эти сведения пригодятся Эйле. Она полагала, что мужчины из Клана вряд ли сочтут Эйлу привлекательной, к каким бы жестам она ни прибегала.

— Я знаю, когда ты ласкаешь меня или притрагиваешься губами к моим губам, это и есть условный знак, но мне непонятно, что я должна делать, когда хочу, чтобы ты обратил на меня внимание.

— Эйла, когда ты рядом, я только о тебе и думаю.

— Нет, я имела в виду другое, — сказала она. — Что мне сделать, как дать тебе понять, что я хочу разделить с тобой Радость? Мне не известны ваши обычаи… Ты говорил, женщины знают, как привлечь к себе мужчину.

— Эйла, значит, ты беспокоилась об этом? Ты хочешь узнать, как пробудить во мне желание?

Она кивнула и опустила голову, чувствуя себя крайне неловко. Женщины Клана никогда открыто не проявляли своих эмоций. Если кто-то из мужчин казался им привлекательным, они скромно опускали глаза, словно будучи не в силах видеть столь неотразимого мужчину, и лишь исподтишка поглядывали на него и с помощью сдержанных жестов давали ему понять, насколько он хорош собой.

— Посмотри, с какой легкостью ты пробуждаешь во мне желание, — сказал Джондалар, зная о том, что за время их разговора возникшая у него эрекция стала совершенно очевидной. Он ничего не мог с собой поделать, и скрыть этого он тоже не мог. Посмотрев на него, Эйла невольно улыбнулась. — Эйла! — воскликнул Джондалар, подхватив ее на руки. — Ты так восхитительна, что тебе ничего не нужно делать специально, не нужно ничему учиться. Всякий раз, когда я вижу тебя, во мне вспыхивает желание. — Они уже находились у входа в пещеру. — Если ты хочешь меня, просто скажи об этом или сделай вот так. — Он поцеловал ее.

Джондалар внес ее в пещеру и опустил на постель из меховых шкур, а затем принялся нежно и страстно целовать. Эйла почувствовала, каким жаром объято его тело. Джондалар выпрямился, на лице его заиграла насмешливая улыбка.

— Так, значит, ты целый день пыталась привлечь к себе внимание? И ты решила, что тебе это не удалось? — спросил он, а затем сделал нечто неожиданное: подал ей условный знак.

У Эйлы широко раскрылись глаза от изумления.

— Джондалар! Да ведь это же условный знак!

— Если ты обращаешься ко мне на языке Клана, почему я не могу ответить тебе тем же?

— Но… я… — Эйла вконец растерялась, не зная, что и сказать. Она молча поднялась на ноги, повернулась к нему спиной, встала на колени и застыла в полагающейся позе.

Джондалар подал ей условный знак лишь в шутку, он не ожидал, что она тут же откликнется. Но, увидев ее округлые крепкие ягодицы и розовую соблазнительную щель между ними, он не смог сдержаться и, опустившись на колени, тут же овладел ею.

Стоило Эйле встать в полагающуюся позу, как на нее нахлынули воспоминания о Бруде. Она чуть было не отказала Джондалару — впервые за все время, — но это оказалось ей не по силам. Несмотря на все тягостные воспоминания, привычка повиноваться, внушенная ей давным-давно, оказалась сильнее.

Но как только тела их соприкоснулись, она вскрикнула, испытав наслаждение, хотя совсем не ожидала этого. Новые ощущения сладостной волной захлестнули ее, и, чувствуя, как пульсирует сильное тело Джондалара, она вдруг вспомнила об Уинни и ее жеребце. Приятное тепло разлилось по всему ее телу, и она застонала от блаженства.

Темп его движений все нарастал, они двигались в унисон друг с другом.

— Эйла! Ах, Эйла! — выдохнул он. — Как ты хороша! Как восхитительна!

Он положил руки ей на бедра, а она прильнула к нему, вторя его движениям. На мгновение они застыли, по телам их пробежала волна дрожи, и Эйла опустила голову. Продолжая обнимать ее, Джондалар рухнул на постель и повернулся. Эйла лежала рядом, прижимаясь к нему. Джондалар протянул руку к ее груди и накрыл ее ладонью.

— Должен признаться, — сказал он немного погодя, — мне понравился этот условный знак. — Он ткнулся носом ей в затылок и прикоснулся губами к ее уху.

— Поначалу меня мучили сомнения, но с тобой, Джондалар, мне всегда хорошо, все мне в радость, — сказала она и еще теснее прижалась к нему.

— Джондалар, что ты ищешь? — крикнула Эйла, стоя на уступе.

— Я хотел посмотреть, нет ли тут еще камней для разведения огня.

— Тот, которым я пользуюсь, еще очень большой. Их хватает надолго, нам пока не нужны другие.

— Да, знаю, но мне попался под ноги один, и я решил выяснить, много ли их здесь. У нас уже все собрано?

— Нам вряд ли понадобится что-нибудь еще. И мы не сможем долго путешествовать — в это время года погода может резко измениться в любой момент. Бывает так, что с утра стоит жара, а вечером вдруг начинается метель, — сказала она, спускаясь по тропинке.

Джондалар положил несколько камней в мешочек, огляделся по сторонам и мельком взглянул на женщину. Что-то заставило его присмотреться к ней повнимательнее.

— Эйла! Что это у тебя за одежда?

— Тебе не нравится?

— Очень нравится! Но где ты ее взяла?

— Я сшила ее после того, как закончила работать над твоей. Я взяла твою за образец, но сделала свою поменьше размером. Только я не была уверена, что мне можно так одеваться. Может быть, такую одежду полагается носить лишь мужчинам. И я не знала, как вышить рубашку. Ну как, все в порядке?

— По-моему, да. Мне кажется, женская одежда не слишком отличается от мужской. Разве что рубашка чуть подлинней и украшения другие. Это одежда людей племени Мамутои. Я лишился своей собственной, когда мы оказались в устье реки Великой Матери. Она очень идет тебе, Эйла, и я думаю, что она тебе понравится. Когда наступят холода, ты поймешь, как в ней тепло и удобно.

— Я рада, что тебе нравится. Мне хотелось одеться согласно твоим обычаям.

— Моим обычаям… да я уже и не знаю, какие обычаи считать своими. Ты только посмотри на нас со стороны! Мужчина, женщина и две лошади! А на одну из них навьючена наша палатка, запасы еды и одежды. Мне непривычно отправляться в Путешествие налегке, впервые у меня в руках только копья… и копьеметалка! Если бы нас кто-нибудь встретил, он бы сильно удивился. Впрочем, я и сам себе удивляюсь. Я вовсе не похож на того мужчину, которого ты когда-то притащила к себе в пещеру. Я изменился благодаря тебе и за это люблю тебя еще сильней.

— Я тоже изменилась, Джондалар. Я люблю тебя.

— Вот и славно. И куда же мы отправимся?

Они пошли вперед по долине, кобылка и жеребенок следовали за ними. Внезапно Эйла ощутила прилив тоски и беспокойства. Прежде чем обогнуть поворот в конце долины, она обернулась.

— Джондалар! Смотри! Лошади вернулись в долину! Я видела их в этих краях, когда впервые здесь оказалась, но после того, как я устроила на них охоту и загнала в западню мать Уинни, они покинули эти места. Я рада, что они вернулись. Мне всегда казалось, что эта долина принадлежит им.

— А это тот же самый табун?

— Не знаю. У них был золотистый вожак, как Уинни. Но вожака что-то не видно, только главная кобыла. С тех пор прошло много времени.

Уинни тоже заметила лошадей и громко заржала. Лошади откликнулись, и Удалец, навострив уши, с интересом посмотрел на них. Затем кобылка отправилась дальше, следуя за женщиной, и жеребенок затрусил за ней.

Они отправились вдоль реки на юг, а затем переправились на другой берег, заметив крутой склон. Взобравшись вверх по нему, они с Джондаларом двинулись дальше верхом на Уинни. Оглядевшись по сторонам, женщина погнала лошадь в юго-западном направлении. Поверхность земли стала неровной. По пути им стали попадаться скалистые каньоны и холмы с крутыми склонами и плоскими верхушками. Когда они добрались до входа в каньон с шероховатыми каменистыми склонами, Эйла спешилась и осмотрела землю. Не обнаружив нигде недавних следов зверей, она пошла дальше по каньону, заканчивавшемуся тупиком. Увидев большой обломок скалы, она вскарабкалась на него, а затем двинулась дальше, направляясь к куче камней в конце тупика. Джондалар подошел к ней.

— Вот это место, Джондалар, — сказала она, достала из-под рубашки небольшой мешочек и протянула его Джондалару.

Он догадался, что это за место.

— А что в нем? — спросил он, приподняв мешочек.

— Красная земля, Джондалар. Для его могилы.

Не в силах вымолвить ни слова, Джондалар просто кивнул. К глазам его подступили слезы, и он заплакал, даже не пытаясь сдержаться. Насыпав на ладонь красной охры, он разбросал ее по камням и обломкам скал, а затем проделал то же самое еще раз. По щекам его стекали слезы, он застыл, глядя на каменистый склон. Эйла молча ждала, но когда он повернулся, намереваясь уйти прочь, она взмахнула рукой, прочертив в воздухе над могилой Тонолана какой-то знак.

Они снова отправились в путь верхом. Через некоторое время Джондалар сказал:

— Мать любила его больше всех из своих сыновей. Она хотела, чтобы он вернулся домой.

Еще немного погодя он спросил:

— А что означал твой жест?

— Я попросила Великого Медведя Урсуса позаботиться о нем, послать ему удачу. Этот жест означает: «Пусть тебя охраняет Урсус».

— Эйла, когда ты впервые обо всем мне рассказала, я не смог понять тебя толком. А теперь понимаю. Я бесконечно благодарен тебе за то, что ты похоронила его и попросила священных зверей Клана помочь ему. Благодаря тебе он наверняка отыскал дорогу в мир духов.

— Ты говорил, что он очень смелый. Мне кажется, смельчакам не требуется для этого ничья помощь. Для тех, кто не ведает страха, это просто еще одно увлекательное Путешествие.

— Он отличался храбростью и любил приключения. Он был на редкость жизнелюбивым и словно стремился взять от жизни все сразу. Если бы не он, я ни за что не отправился бы в такое дальнее Путешествие. — Руки Джондалара лежали на бедрах Эйлы. Он обнял ее за талию и прижал к себе. — И я не встретился бы с тобой. «Так вот что имел в виду Шамуд, когда сказал, что такова моя судьба! „Он приведет тебя в те края, до которых ты сам никогда бы не добрался“ — вот как он выразился тогда. Тонолан привел меня к тебе… а затем отправился следом за любимой в иной мир. Мне очень не хотелось с ним расставаться, но теперь я, пожалуй, могу его понять».

Они продолжали продвигаться на запад. На смену холмам снова пришли плоские, обдуваемые ветрами равнины, по которым струились ручьи и реки, бравшие начало среди расположенного на севере большого ледника. Их русла порой уходили в глубь скалистых расщелин или тянулись среди долин с невысокими склонами. Кое-где в степях попадались невысокие деревья: условия в этих местах не благоприятствовали их росту, хотя подземные реки и снабжали влагой их корни. Глядя на их изогнутые сучковатые ветви, можно было подумать, будто деревья застыли, нагнувшись под порывом шквального ветра и так и не распрямившись.

Эйла и Джондалар по возможности старались не покидать долин, в которых они могли укрыться от ветра и найти хворост для костра, ведь только там росло довольно много берез, ив, сосен и лиственниц. Впрочем, в степях водилось великое множество животных. Благодаря наличию нового оружия мужчина и женщина уже не беспокоились о том, как пройдет охота. Они могли в любой момент добыть свежего мяса и зачастую бросали остатки добычи, на запах которой вскоре сбегались четвероногие и слетались пернатые хищники.

Прошла половина лунного цикла, и они все еще находились в пути. Однажды выдался на редкость жаркий безветренный день. Почти все утро Эйла и Джондалар передвигались пешком, но, заметив впереди зеленый холм, взобрались на спину Уинни. Джондалар ощутил аромат, исходивший от разгоряченного тела Эйлы, и рука его скользнула к ней под рубашку. Оказавшись на вершине холма, они увидели за ним красивую долину с широкой рекой. Солнце стояло в зените, когда они добрались до берега.

— Куда повернем, на юг или на север, Джондалар?

— Давай не станем никуда поворачивать. Устроим лучше привал, — сказал он.

Эйла начала было возражать, мол, к чему останавливаться так рано, если на то нет веских причин, но Джондалар прикоснулся губами к ее шее, легонько потеребил пальцами сосок ее груди, и ей показалось, что устроить привал все же стоит, поскольку спешить им некуда.

— Хорошо, давай остановимся, — сказала она и соскользнула на землю. Джондалар спешился, помог ей снять вьючные корзины с Уинни, чтобы кобылка смогла отдохнуть и попастись, а затем заключил Эйлу в объятия и принялся целовать ее.

— Дай я сниму рубашку, — сказала Эйла.

Джондалар улыбнулся, увидев, как она стащила ее с себя через голову, а затем развязала шнур, на котором держались штаны. Он тоже принялся снимать с себя рубаху и тут услышал смех Эйлы. Пока он раздевался, она успела убежать и со смехом бросилась в воду.

— Я решила искупаться, — сказала она.

Джондалар кинулся следом за ней. Река оказалась глубокой и холодной, а течение — стремительным, но Эйла поплыла вверх по реке так быстро, что Джондалару едва-едва удалось догнать ее. Он привлек ее к себе и поцеловал, но она выскользнула у него из рук и со смехом устремилась к берегу.

Джондалар бросился за ней, но к тому времени, когда он вышел из воды, Эйла уже успела убежать довольно-таки далеко. Он устремился за ней, но так и не сумел ее поймать. Ему пришлось приложить немало усилий, и наконец он все же догнал ее и обхватил руками за талию.

— На этот раз тебе никуда от меня не деться, — сказал он и привлек ее к себе. — Смотри, как бы эта беготня меня не утомила, ведь тогда я не смогу подарить тебе Радость, — добавил он, хотя игривость Эйлы пришлась ему по вкусу.

— Я не хочу, чтобы ты дарил мне Радость, — ответила она. Джондалар разинул рот от изумления, на лбу у него пролегли тревожные морщинки.

— Ты не хочешь, чтобы я… — Он разжал объятия.

— Я хочу сама подарить тебе Радость.

Сердце, замершее на мгновение у него в груди, забилось ровнее.

— Ты всякий раз даришь мне Радость, Эйла, — сказал он и снова обнял ее.

— Я знаю, что тебе бывает хорошо, когда ты даришь мне Радость. Но я не это имела в виду. — Взгляд ее стал серьезным. — Я хочу научиться доставлять удовольствие тебе, Джондалар.

Он не смог сдержаться и принялся жадно и страстно целовать ее, словно никак не мог насытиться. Она отвечала на его поцелуи с таким же жаром. Они застыли, наслаждаясь, упиваясь друг другом.

— Я покажу тебе, как можно доставить мне удовольствие, Эйла, — сказал Джондалар и, взяв ее за руку, повел ее к зеленой лужайке у реки. Они опустились на траву, и он снова поцеловал ее в губы, затем в шею и легонько прикусил мочку уха. Руки его скользнули к ее груди, он наклонился, ища губами ее сосок, но Эйла внезапно отпрянула от него.

— Я хочу подарить тебе Радость, — сказала она.

— Эйла, для меня — огромное удовольствие дарить тебе Радость, и, если мы поменяемся с тобой местами, я вряд ли смогу испытать еще большее наслаждение.

— Тебе при этом будет плохо?

Откинув голову назад, Джондалар расхохотался и обнял ее. .Эйла улыбнулась, хоть и не поняла, что его так развеселило.

— Что бы ты ни делала, мне вряд ли станет плохо, — сказал он и, проникновенно глядя на нее синими глазами, добавил: — Я люблю тебя, женщина.

— Я тоже люблю тебя, Джондалар. Очень люблю, когда ты улыбаешься и вот так смотришь на меня или смеешься. Никто из членов Клана не мог смеяться, и мой смех был им неприятен. Я больше никогда не стану жить среди людей, которые не смеются и не улыбаются.

— Ты должна как можно чаще улыбаться и смеяться, Эйла. У тебя такая красивая улыбка. — Услышав его слова, она невольно улыбнулась. — Эйла, ах, Эйла, — проговорил он, а затем прильнул губами к ее шее и принялся ласкать ее.

— Джондалар, я люблю, когда ты ко мне прикасаешься и целуешь меня в шею, но я хочу узнать, что доставляет тебе удовольствие.

Он тихо усмехнулся.

— Мне трудно сдержаться — ты так желанна, Эйла. А что доставляет удовольствие тебе? Делай так, чтобы тебе было приятно.

— А тебе это понравится?

— Давай проверим.

Эйла легонько толкнула его, и он лег на спину. Затем она склонилась над ним и принялась целовать его, раздвинув его губы языком. Он отвечал на ее ласки, стараясь сдерживаться. Эйла легонько провела языком по его шее и почувствовала, как он задрожал. Она взглянула ему в глаза, проверяя, все ли в порядке.

— Тебе приятно?

— Да, Эйла, очень приятно.

Он сказал правду. Ее робкие ласки разожгли в нем небывалую страсть. Ее легкие поцелуи обжигали его кожу словно огнем. Она держалась неуверенно, как неопытная девушка, которая уже достигла зрелости, но еще не прошла через Ритуал Первой Радости, а потому казалась наиболее желанной. Столь нежные поцелуи разжигали в мужчинах буйную, неуемную страсть и казались более сладкими, чем самые изысканные ласки взрослой женщины, ведь запретный плод всегда вызывает наиболее сильное влечение.

Любая из женщин была более или менее доступной, но к девушке до совершения обряда Первой Радости никто не имел права прикасаться. Уединившись с мужчиной в темном углу пещеры, такая неопытная девушка могла свести с ума любого — хоть молодого, хоть старика. Больше всего на свете матери боялись, как бы одна из их дочерей не вступила в период зрелости вскоре после Летнего Схода, поскольку следующего пришлось бы ждать очень долго. Многие девушки к моменту совершения Ритуала Первой Радости уже умели целоваться и ласкать мужчин, и Джондалар знал, что для некоторых из них Радость оказывалась далеко не первой, хотя всякий раз умалчивал об этом, чтобы не позорить девушек.

Он знал, как привлекательны неопытные девушки, — отчасти поэтому участие в совершении обряда Первой Радости доставляло ему такое удовольствие, — и теперь он обнаружил такую же привлекательность в Эйле. Она поцеловала его в шею. По его телу пробежала волна дрожи. Он закрыл глаза и тихо застонал от наслаждения.

Эйла снова склонилась над ним, ее губы заскользили по его телу, спускаясь все ниже и ниже. Она почувствовала, как все более и более сильное возбуждение охватывает ее. Джондалар застонал, испытывая сладостную муку, чувствуя, как от ее прикосновений огонь пробегает по его телу, как внутри у него все словно тает. Она принялась целовать его в пупок, и, не в силах больше сдерживаться, он приложил ладонь к ее затылку и легонько подтолкнул ее. Его разгоряченный мужской орган оказался рядом с ее щекой. Эйла прерывисто дышала, легонько постанывая. Бросив взгляд на Джондалара, она спросила:

— Джондалар, ты хочешь, чтобы я…

— Только если ты сама этого хочешь, Эйла.

— Тебе это будет приятно?

— Да, мне это будет приятно.

— Я хочу.

Ощутив прикосновение ее теплого влажного рта, он застонал. Язык ее все время двигался, ощупывая впадины и выпуклости, прикасаясь к тонкой нежной коже. Убедившись в том, что ее действия доставляют Джондалару удовольствие, Эйла почувствовала в себе уверенность. Она испытывала такое же наслаждение, как и он, а вдобавок ей было очень интересно. Она снова легонько провела языком и услышала, как Джондалар негромко вскрикнул, а затем почувствовала, что из ее тела сочится теплая влага.

Язык ее задвигался еще быстрее.

— О Дони! — воскликнул Джондалар. — Эйла, Эйла, и где ты только этому научилась?

Слыша его крики и стоны, Эйла тихонько застонала, а затем, чувствуя, как велико его желание, перекинула через него ногу и, выгнув спину, начала ритмично двигаться, ощущая величайшую Радость.

Глядя на нее, Джондалар испытал прилив восхищения. Ее волосы, пронизанные лучами солнца, сияли, словно золотые нити. Глаза ее были закрыты, она дышала ртом, и по ее лицу он догадался, что она пребывает на вершине блаженства. Она откинулась назад, и ее крепкие округлые груди с резко очерченными сосками легонько всколыхнулись. На ее смуглой бронзовой коже играли солнечные отсветы.

Она приподнялась и снова опустилась, чувствуя, как Джондалар вторит ее движениям. На мгновение у него перехватило дыхание, и он понял, что больше никак не сможет сдержаться. Он громко закричал, когда Эйла приподнялась еще раз. Соки, переполнявшие его чресла, брызнули наружу, и Эйла прильнула к нему, тяжело дыша и содрогаясь от блаженства.

Он слегка отстранился, чтобы найти губами ее сосок. Некоторое время они провели в полной неподвижности, а затем Эйла опустилась на траву рядом с Джондаларом. Он приподнялся, чтобы поцеловать ее, а потом уткнулся носом в ложбинку меж грудей. Чуть позже он откинулся на спину. Голова Эйлы лежала у него на плече.

— Мне приятно дарить тебе Радость, Джондалар.

— Еще никто и никогда не доставлял мне такой Радости, как ты.

— Но тебе больше нравится самому дарить мне Радость?

— Да не то чтобы, просто… и откуда ты только все про меня знаешь?

— Ты так умело это делаешь. Так же ловко, как изготавливаешь орудия. — Эйла улыбнулась, а потом засмеялась. — Джондалар — большой мастер, он творит чудеса с кремневыми пластинами и с женщинами, — сказала она. По ее лицу нетрудно было понять, что она очень довольна собой.

Джондалар расхохотался.

— Ты впервые пошутила, Эйла, — сказал он и чуть смущенно улыбнулся. Эйла угодила в точку, и он уже слышал подобные шутки раньше. — Впрочем, ты права. Мне по душе дарить тебе Радость. Твое тело достойно восхищения, и я люблю тебя.

— Мне очень нравится, когда ты даришь мне Радость. У меня внутри все тает от любви. Ты можешь дарить мне Радость всегда, когда захочешь, но иногда мне было бы приятно делать это самой.

Джондалар опять рассмеялся.

— Хорошо, так и договоримся. И раз уж ты так любознательна, я могу кое-чему научить тебя. Мы могли бы дарить Радость друг другу одновременно. Мне бы очень хотелось поскорей сделать так, чтобы внутри у тебя все растаяло от любви, но боюсь, на этот раз ты так постаралась, что даже сама Хадума не смогла бы, прикоснувшись ко мне, пробудить во мне желание.

Эйла немного помолчала, а затем проговорила:

— Это не так уж и важно, Джондалар.

— Что не так уж и важно?

— Даже если бы твой кудесник больше никогда не смог подняться, все равно при взгляде на тебя у меня внутри все тает от любви.

— Даже не упоминай об этом! — Продолжая улыбаться, он все же невольно содрогнулся при этой мысли.

— Твой кудесник поднимется снова, — очень серьезно проговорила она, а потом опять рассмеялась.

— И что это ты все веселишься, женщина? Есть вещи, над которыми не шутят, — сказал он, притворяясь рассерженным, а затем рассмеялся. Он удивился, обнаружив в Эйле игривость и склонность к шуткам — свойство, которое всегда ему нравилось.

— Мне приятно веселить тебя. Смеяться вместе с тобой почти так же замечательно, как любить тебя. Я хочу, чтобы мы почаще смеялись вместе, и тогда, может быть, ты никогда меня не разлюбишь.

— Разлюбить тебя? — воскликнул он, слегка приподнявшись и глядя на нее сверху вниз. — Эйла, я искал тебя всю жизнь, толком не понимая, чего именно я жду. Ты — живое воплощение всех моих мечтаний, ты просто чудо. Ты удивительное, загадочное создание. Ты на редкость честна и откровенна, ты ничего не скрываешь, но при этом ты самая таинственная из всех женщин, какие когда-либо встречались мне.

Я смог бы прожить рядом с тобой всю жизнь, постоянно открывая в тебе нечто новое для себя. У тебя настолько глубокая натура, что потребовалось бы несколько жизней, чтобы до конца узнать ее и понять. Ты кажешься мне такой же мудрой и древней, как сама Великая Мать, и вместе с тем совсем юной, как девушка, которой еще предстоит совершить обряд Первой Радости. И ты самая красивая женщина на свете. Просто не верится, что мне выпала такая редкостная удача. Раньше я думал, что никогда никого не полюблю, но теперь я понимаю, что все это время просто ждал встречи с тобой. Я полагал, что не способен на любовь, но я люблю тебя, Эйла, ты для меня дороже самой жизни.

На глазах у Эйлы выступили слезы. Джондалар прикоснулся губами к ее векам и крепко прижал к себе, словно боясь ее потерять.

Проснувшись на следующее утро, они увидели, что земля покрылась тонким слоем снега. Опустив кусок кожи, прикрывавший вход в палатку, они зарылись поглубже в меховые шкуры. Им обоим стало грустно.

— Пора повернуть обратно, Джондалар.

— Пожалуй, ты права, — сказал он и заметил, как у него изо рта вырываются струйки пара. — Но до зимы еще далеко, вряд ли нас настигнет сильная буря.

— Неизвестно. Порой погода преподносит всякие сюрпризы.

Встав с постели, они принялись потихоньку собираться. Когда на глаза Эйле попался тушканчик, выбравшийся из гнезда на поверхность земли и запрыгавший куда-то на двух лапах, она прикончила его выстрелом из пращи, схватила за хвост, который был чуть ли не в два раза длиннее его тела, взяла его за задние лапы с похожими на копытца мозолями и потащила, перекинув через плечо. Сидя у костра, она быстро освежевала тушку и принялась жарить мясо на вертеле.

— Жаль, что приходится возвращаться, — сказала Эйла Джондалару, когда он подошел, чтобы подкинуть хворосту в огонь. — До чего же было хорошо вот так путешествовать, останавливаясь когда захочется, не думая о припасах, которые понадобится тащить в пещеру, устраивая привал лишь потому, что у нас возникло желание искупаться или поделиться друг с другом Радостью. Как замечательно, что тебе пришло это в голову.

— Мне тоже жаль, что наше Путешествие подходит к концу, Эйла. Оно было очень удачным.

Он поднялся с места, чтобы принести еще хвороста, и направился к реке. Эйла последовала за ним. Обогнув поворот, они увидели целую кучу валежника. Внезапно до Эйлы донесся какой-то звук. Она обернулась и тут же подошла к Джондалару.

— Эхээй! — крикнул кто-то.

Навстречу, махая им руками, шли какие-то люди. Их было немного, но Эйла испуганно прильнула к Джондалару. Он обнял ее за плечи, чтобы успокоить и подбодрить.

— Ничего страшного, Эйла. Это Мамутои. Я не рассказывал тебе, что они именуют себя охотниками на мамонтов? Они приняли нас за своих соплеменников, — сказал Джондалар.

Когда Мамутои подошли поближе, Эйла повернулась к Джондалару. На лице ее застыло радостное, изумленное выражение.

— Эти люди улыбаются, Джондалар, — сказала она. — Они улыбаются мне.