Читать онлайн Мама кукол

Глава 1

Из дневника Нины Измайловой:

Дождь закончился лишь под утро. Влажные испарения тяжелым и липким облаком поднимались от земли. Казалось, даже каменные стены дома напитали воду и та вскоре начнет сочиться меж стыков поклеенных обоев.

Мне снова снилась Эля. Она снится каждую ночь вот уже десять месяцев. Но на этот раз сон отличался – теперь я знала, что ее больше нет. Мне снилось, что проснулась я от чьего-то тяжелого дыхания. С трудом разлепила веки и провела ладонью по влажному лицу. Из-за этой духоты, этого постоянного дождя наш дом медленно, но верно превращался в царство водяного.

Я отбросила влажную от пота простыню и повернула голову в сторону пустовавшей половины кровати – старая привычка спать с краю сохранилась даже после того, как мы с Элей, повзрослев, разъехались по разным комнатам. Там, сгорбившись, сидела сестра. Ее светлые волосы потемнели от влаги, а любимая футболка с Винни Пухом липла к телу, словно Эля, не снимая одежду, залезла под душ. Тело била дрожь. Несмотря на духоту, ей, очевидно, было холодно. Веснушки на руках почернели, кожа казалась серой.

Я замерла, обездвиженная тревогой, которую ни разу в жизни не испытывала рядом с сестрой.

– Элька, – едва слышно позвала я.

Голова сестры дернулась – она к чему-то прислушивалась. Не к моему голосу, нет, а к одной ей различимому звуку, исходившему, по-видимому, из пустого угла комнаты. Снова дернула головой. Шея громко хрустнула, словно позвонки отделились один от другого. Эля судорожно вдохнула, легкие ее растянулись с сопротивлением, будто каждый вдох давался с огромным трудом и сопровождался сильной болью.

– Мне нечем дышать, – пожаловалась она, рассматривая что-то у себя на коленях. Я же пыталась разглядеть ее лицо, скрытое ниспадающими прядями грязных волос.

– Слишком влажно, – отозвалась я. – И слишком жарко.

– Нечем дышать, – повторила сестра и повернулась ко мне.

Ее лицо было таким, каким я его помнила, – родное, только сильно уставшее. Серые глаза глядели внимательно, тени вокруг напоминали следы размазанной туши, губы иссохли и потрескались, а кожа на скулах натянулась. Так бывало каждый раз, когда у сестры начиналась череда бессонных ночей из-за сессий.

– Не могу дышать, – повторила Эля настойчивее, пытаясь донести до меня, глупой, важную мысль. – Мне неудобно, все тело болит, – пробубнила она, едва размыкая губы, словно что-то во рту мешало выговаривать слова. – Не могу уснуть. Она не дает. Кричит. Все время кричит.

– Кто кричит, Эля? – я медленно приподнялась на локтях.

– Она, – отозвалась Эля и вновь уставилась на нечто невидимое в углу.

– Я не понимаю, – проговорила я, на что сестра вновь нервно дернула головой.

– Все болит, – будничным тоном добавила она, словно не жалуясь, а делясь. – Себя не слышу, слышу только ее. Слишком громко она кричит. А я хочу тишины. И спать. И дышать.

– Эля, ты где? – перебила я. – Как мне тебя найти?

Голова сестры с хрустом повернулась в мою сторону, и она с жалостью поглядела на меня.

– Никак.

– Где ты? – не отставала от нее я. – Говори, Эля, отвечай! – Меня охватила знакомая ярость – чувство, которое попеременно сменялось грустью и опустошенностью вот уже почти год.

– Не ищи меня, Нин, – ответила Эля, словно пережевывая слова. – Не смей искать меня. Иначе она найдет тебя. Раньше найдет.

– Да кто? Кто найдет меня?

– Не ищи меня, – вновь промямлила сестра.

– Что у тебя во рту? – не выдержала я.

Эля задумчиво свела брови, будто лишь теперь осознала, что нечто мешало ей говорить. Она разомкнула потрескавшиеся губы, засунула в рот пальцы и через мгновение вытянула цепочку, на которой болтался массивный кулон – хорошо мне знакомый, я бы ни за что на свете не спутала его ни с каким другим.

Внимательно посмотрев на кулон, сестра суетливо смяла цепочку и вновь запихнула себе в рот.

– Эля, – проговорила я. – Почему ты ушла?

– Она пришла за мной.

– Кто, Эля? Кто за тобой пришел?

– Она.

– Кто «она»? О ком ты говоришь? – вновь поддавшись раздражению, я потянулась к плечу сестры. – Отвечай же!

– Она пришла, а мне пришлось уйти, – проговорила сестра. – Она пришла, а мне пришлось уйти. Она пришла, а мне пришлось уйти.

Эля взяла в руки лежащий на коленях предмет, оказавшийся фоторамкой, и положила рядом со мной на кровать.

– Она пришла, а мне пришлось уйти.

Она медленно и неуклюже, словно ребенок, только-только научившийся ходить, поднялась с кровати и обошла ее на полусогнутых неустойчивых ногах. Подошла к шкафу, распахнула дверцу и, помолчав, проговорила:

– Не ищи меня, Нин. Я не первая, но могу стать последней. Просто забудь обо мне. – Пошатываясь, она вошла в шкаф и неторопливо села в углу. Не глядя на меня, дотянулась рукой до дверцы и неслышно затворила.

Всю ночь до самого утра я слушала, как хрустели ее позвонки. Я плакала, потому что знала, что сестре плохо. Ей нечем дышать, ей неудобно, и она не может уснуть.

Цепляясь подолом за ветки, похожие на костлявые руки мертвецов, Нина бежала по заросшей тропинке, где не ступала нога человека. Разбухший после дождя мох с чревоугодным чавканьем втягивал ступни и вынуждал бежать непростительно медленно, превращая девушку в легкую добычу для преследователя.

Умытая холодным ливнем, полная луна переливалась и сияла. Ее зловещий свет лился сквозь ветви орешника, окрашивая призрачные силуэты голого леса в мрачные тона. Нина обернулась, страшась увидеть протянутые к шее руки, готовые загнать острые ногти под кожу. Но за спиной не было ни души. Лес окутала чернильная мгла. Утопающие в густом тумане деревья причудливо изгибались, напитавшая воды земля хлюпала и пульсировала в такт шагов. Девушка с облегчением выдохнула и, подобрав юбки, словно сбежавшая с бала Золушка, принялась окликать своего питомца:

… привычно зазвучало в голове.

Из-под брусничного куста показался кролик и, не теряя времени даром, бросился наутек. Белоснежная шерстка отражала лунный свет, резко контрастируя с черной землей, и Нина с легкостью различала хаотично мечущуюся фигурку даже в ночной мгле.

Над головой ухнул филин и взмахнул могучими крыльями, чтобы тяжело оторваться от ветки. Он умело спикировал к са́мой земле и почти коснулся Нины мягким крылом, прежде чем улететь в глубь леса. Девушка оказалась не единственной, чье внимание привлек беззащитный зверек.

Нина обернулась, слишком поздно почуяв пристальный взгляд пустых глазниц. Расстояние между Ниной и ей сокращалось. Она настигала. Непринужденно и легко. Шутливо вальсировала от дерева к дереву, словно легкомысленная девица от кавалера к кавалеру, и напевала веселый мотивчик.

Нина попыталась закричать, но крик застрял в горле, вызвав сильнейший спазм в груди. Пританцовывая под собственное пение, она кокетливо прильнула к дереву. Следила за малодушным бегством – давала Нине фору, играла с ней, ведь что может быть хуже для хищника, чем слабая, безвольная жертва? А она была хищником. Кровожадным и жестоким. Мурлыкала бескровными губами песенку, пока Нина беспомощно семенила на месте, скользя по грязной жиже. Ее песня становилась все громче и неразборчивей, превращаясь в отвратительные горловые звуки.

Девушка в очередной раз обернулась и с мольбой устремила взгляд туда, где у обычного человека находились глаза. Она замерла и с интересом склонила голову набок. Разомкнула черные губы и выпустила из груди мерзкий звук, от которого Нина зажала уши и… распахнула глаза.

Комнату заливал солнечный свет, окрашивая мебель теплыми красками. Нина огляделась по сторонам, убедилась, что ночная преследовательница мирно покоится на соседней подушке, и, рывком сев на постели, выключила будильник.

– Проспала, – она на ходу скинула пижаму и бегом кинулась в ванную. Схватила расческу и принялась распутывать за ночь сбившиеся в комок волосы. Благо распутывать пришлось недолго – последние три года она носила короткую мальчишескую стрижку с длинной челкой. – На целый час опоздала, клуша! – ругала она между тем свое отражение в зеркале. – Ох и влетит же тебе от Георгия Денисовича, – но тут же пожала плечами – не впервой.

Быстро покончив с утренними водными процедурами, Нина вернулась в спальню и распахнула дверцы шкафа, откуда не глядя выудила джинсы с футболкой. Бодро напевая под нос мотивчик популярной песни, бросила мимолетный взгляд на стопку распечатанных накануне объявлений, и сердце привычно пропустило удар. Хорошо знакомые слова припева запутались на языке, и Нина поджала губы. Даже почти год спустя она продолжала ловить себя на мысли, что испытывает стыд за мимолетные улыбки и веселье. Стряхнув с себя морок, она принялась петь демонстративно громко в попытке задушить это пожирающее чувство вины.

– Вернется, – уверенно проговорила она, глядя на иссушенное лицо своего ночного кошмара. Усмехнулась и взяла в руки книгу, с обложки которой за ней наблюдали черные впадины глазниц. – Ну, здравствуй, ведьма старого дома, – примирительно проговорила девушка. – Снова преследовала меня всю ночь?

Нина открыла книгу на шестой странице и скользнула взглядом по мрачному рисунку, на котором белокурая девочка бежала по темному лесу следом за белым кроликом. Деревья на ее пути услужливо расступались, являя взору старинное кладбище. Надгробия фосфоресцировали в лунном свете, словно приглашали ребенка совершить ночной променад по костям.

…тихо прочитала Нина и захлопнула книгу. Выведенное алыми буквами имя на обложке заставило губы изогнуться в улыбке – Лилия Цветнова. Нина бережно вернула книгу на полку, где жались друг к другу томики, вышедшие из-под пера подруги. Несмотря на то что сама Лиля недолюбливала «Ведьму старого дома» и презрительно называла ее «профанацией» – рифма сбивается, ритм скачет, – Нина любила неуклюжую книжку нежной любовью, выделяла ее из прочих и каждый раз уговаривала подругу продлить права: ее приводила в ужас мысль о том, что «Ведьму» могут перестать издавать.

Подхватив с пола сумку и кроссовки, Нина быстрым шагом направилась к двери. Пробежала на цыпочках в южное крыло дома, чтобы выполнить главный из многочисленных ежеутренних ритуалов.

– Малявки, подъем! – она заколотила кулаками в массивную деревянную дверь. – Утро пришло, хватит подушки давить! Тося! Йося!

Нина провернула ручку и вошла в затемненную тяжелыми портьерами комнату. Двойняшки завозились каждый на своей кровати и натянули одеяла на головы, прячась от назойливой старшей сестры.

– Мама сказала не будить нас так рано, – сонно пробубнил Ваня, покрепче закутываясь в кокон своего одеяла. – Нам на занятия на час позже, чем тебе на работу, можем подольше поспать.

Его сестра согласно промычала с кровати у противоположной стены.

– Что? – Нина вихрем промчалась по комнате и, намеренно производя как можно больше шума, распахнула шторы. – Не слышу тебя. Чего ты там бубнишь в подушку? Тося, подъем! – она схватила угол голубого одеяла и с силой потянула на себя. – Я проспала и опоздала на час.

Двойняшки, как по команде, сели и отбросили одеяла, явив миру два сонных испуганных лица.

– Почему мама нас не разбудила? – Тоня спрыгнула с кровати и суетливо забегала по комнате, стараясь совершать несколько дел одновременно. – У нас же сегодня репетиция! Виолетта Марковна нас убьет!

Ее брат запутался в огромном одеяле и кубарем скатился с кровати.

– Снова голодными идти, – запричитал Ваня, высвобождаясь из одеяльного плена. – Маааааам! – завопил он во всю силу легких, готовый обрушить на мать свою ярость из-за чувства голода.

– Да не вопи ты так, успеете позавтракать, – проговорила Нина, с улыбкой рассматривая хаос, царивший в детской. – Еще восьми нет. Я сегодня в редакцию должна была приехать к семи.

Двойняшки замерли и переглянулись.

– Иногда я тебя ненавижу, – признался Ваня, потирая ушибленное бедро.

– Однажды карма тебя настигнет, – Тоня стянула с ноги кед и бросила его в угол комнаты.

– Скажите спасибо, иначе лежали бы до последнего и опоздали бы на вашу драгоценную репетицию, – посмеиваясь, Нина натянула второй носок.

– Спасибо, – отозвалась Тоня. – Ты и так уже опоздала на час. Оно того стоило?

– Определенно стоило, – проговорила довольная Нина и, закинув сумку на плечо, торопливо вышла из комнаты брата и сестры.

– Ты что, еще дома? – в дверном проеме кухни показался взъерошенный отец с пирожком в руках. Вишневым, если верить разносившемуся по этажам аромату.

– Уже нет, – Нина чмокнула отца в лоб, приподнявшись для этого на носочки, и забрала у него надкушенный пирожок. – Тоська и Йоська разбужены, не благодарите! – она звонко хлопнула себя по бедру, подзывая выглянувшего из кухни пса. – Юля, пока!

– Удачного рабочего дня! – раздался за стенкой звонкий голос мачехи, но Нина его уже не услышала, так как успела выбежать из дома.

Бордер-колли по кличке Альф привычно семенил рядом, провожая хозяйку. Время от времени он останавливался, чтобы поймать своим сверхчутким собачьим носом очередной подозрительный запах, но после торопливо нагонял шагающую по щербатой асфальтовой дороге девушку.

– Успеваем, – одобрительно подытожила Нина, бросив взгляд на наручные часы. – Целых десять минут в запасе, до автобуса время есть, – она ласково потрепала Альфа за ухом, не сбавляя скорости.

Пес в ответном любовном жесте ткнулся мордой в теплую человеческую ладонь, но тут же отстранился, в очередной раз поймав носом-радаром едва различимое в воздухе благоухание.

– Сирень цветет, – Нина с наслаждением вдохнула сладкий утренний воздух. – Вечером прогуляемся к ручью, да?

Она остановилась у массивных чугунных ворот и потянула на себя тяжелую дверь. Та поддалась с натужным скрипом.

– На работу? – Нина обернулась на хриплый голос и радушно улыбнулась его владельцу.

Альф завилял хвостом, подбежал к мужчине и подставил морду для ежеутреннего приветствия.

– Здравствуй, дружище, – тот с готовностью погладил четвероногого приятеля по холке. – Уже поймал кошку на завтрак?

– Этот Альф ловит только тапочки под кроватью, – ухмыльнулась Нина и вернула лямку спадающей сумки обратно на плечо.

– Вот и славно, – поправил кепку ее собеседник, отрываясь от собаки. – Наш Альф куда лучше его тезки, – подмигнул он псу и вновь повернулся к забору, прутья которого до этого ошкуривал наждаком.

– Готовитесь к летней покраске? – уточнила Нина, осматривая масштабы проделанной работы.

– Мхм, – согласно прокряхтел мужчина и поглядел на открытую сумку, из которой торчала стопка листов.

Нина перехватила его взгляд и вновь подтянула лямку повыше.

– Дядь Яш, я… – начала она, на что он лишь махнул головой.

– Не нужно, Нин, я все понимаю, – наждак вновь зашуршал по металлическому пруту. – У меня ведь тоже брат пропал, когда я студентом был. Младший. Вовкой звали. Да ты знаешь, – махнул он рукой. Какой, мол, смысл в десятый раз рассказывать. – Нам, как положено, было дано время до полнолуния, то бишь десять дней в нашем случае. Предсказуемо не нашли, – он болезненно поморщился.

– А после не искали? – уточнила Нина.

– Не искали, – подтвердил мужчина. – Все перестали и мне запретили. А я послушался, как баран, – шелест наждака усилился. – Перестал искать брата из-за каких-то глупых суеверий. А ведь ему тогда и десяти не исполнилось. Как подумаю… – Он запнулся, будто злился на себя. – Словом, все правильно ты делаешь, Нин. Не слушай никого.

Нина взглянула на уголки листов, торчащие из расстегнутой сумки.

– Только есть ли в этом смысл? Что толку от того, что я расклеиваю листовки? Только бумагу перевожу. Ни одного звонка за десять месяцев, – она обиженно сжала лямку на плече. – Ей-богу, иногда кажется, что люди правы и наши пропавшие просто растворились в воздухе.

– Глупости, – отмахнулся дядя Яша. – Если человека не могут найти, значит, плохо ищут. А все, что болтают по этому поводу горожане, – суеверная чушь. Ты всегда была девочкой здравомыслящей, не позволяй мракобесию запудрить себе мозги.

Нина со вздохом обернулась на окрашенную в зеленый цвет остановку, что пряталась среди свежей зелени.

– Папа… – неуверенно начала она.

– А что папа? – с плохо скрываемым раздражением дернул плечом дядя Яша. – Скажи еще, что родители всегда правы, – морщинистые губы растянулись в улыбке, и он наконец взглянул на собеседницу.

Нина лишь слабо улыбнулась в ответ.

– Идем, Альф, автобус скоро приедет, – она неторопливо пошла в сторону остановки, и пес послушно засеменил следом.

– На дорогу не выскочи, провожатый, – напутствовал мохнатому другу мужчина. Альф коротко обернулся и подмигнул, после чего поспешил нагнать хозяйку. – Нина! – громко позвал дядя Яша и подождал, пока девушка обернется. – Смысл есть. Для тебя. А главное, для нее. Где бы она ни была, она знает, что ее ждут, а значит, обязательно вернется.

Нина приложила ладонь ко лбу, пряча глаза от яркого утреннего солнца.

– Спасибо, дядь Яш, – едва слышно проговорила она, на что мужчина поднял в воздух руку. Всегда пожалуйста.

Нина задумчиво пожевала губу, развернулась и торопливо зашагала к остановке. Доска объявлений предсказуемо оказалась пуста.

– И не лень же вам, – досадливо поморщилась девушка и бросила на землю сумку, чтобы достать стопку листовок и клей.

Альф с интересом обнюхал внутренности сумки, после чего уселся рядом, охраняя вещи хозяйки и наблюдая за ней самой. За последние десять месяцев он настолько привык к этому странному ритуалу, что удивился бы, не начни Нина этим утром суетливо обмазывать клеем стену остановки и покрывать ее плотным слоем однотипных листов, с которых задорно взирала на мир сестра хозяйки.

«Пропала без вести», – кричала алая надпись над фото.

«Ушла из дома… была одета… серые глаза, светлые волосы… кулон в виде совы… очки… кожаный потертый чемодан коричневого цвета… всем, кто видел или знает… по телефону… спросить Нину», – тараторил мелкий шрифт под фото.

– Прошу, найдись, – прошептала буквам Нина, осматривая результат своего труда. Альф подбадривающе лизнул ее руку – не расстраивайся, хозяйка, я с тобой.

Нина рефлекторно провела ладонью по пушистой морде и, разбуженная от морока гудком приближающегося автобуса, подхватила с земли сумку. Еще раз потискала пса за уши.

– Вернусь вечером, а ты веди себя хорошо. Вещи мелких не закапывай, они потом весь вечер мне покоя не дают. К ручью без меня не бегай, а то знаю я тебя – поддашься соблазну и полезешь купаться. Потом грязными лапами все ковры уделаешь, а мне меньше всего хочется слушать Юлькины причитания о том, что ее труд никто не ценит. Будешь хорошим мальчиком, вечером вместе пойдем к ручью и поиграем в футбол, договорились? – она замолчала, внимательно всматриваясь в умные собачьи глаза.

Альф подумал несколько секунд и согласно подмигнул.

– Вот и чудно, – Нина запрыгнула на ступеньку ждавшего автобуса. – А теперь иди домой, дядя Яша откроет тебе дверь. Не вздумай тут слоняться один! – выкрикнула уже из отъезжающего автобуса за секунду до того, как перед ней с шипением закрылась дверь.

Нина с семьей жила в получасе езды от города, и автобус, как всегда, оказался пуст. Она прошла в самый конец и опустилась на место у окна, куда садилась каждый раз, отправляясь утром в редакцию «Безымянной газеты», где работала с сентября прошлого года фотографом.

В идеальной жизни этим утром она сидела бы не в дребезжащем автобусе, следовавшем безлюдным маршрутом сквозь лесной массив, а пихалась бы локтями в битком набитом вагоне столичного метро, ежеминутно бросая нервные взгляды на часы и боясь опоздать на лекцию по международной журналистике какого-нибудь лысеющего профессора. Она снимала бы с другими студентками квартиру в доме сталинской постройки, и из окна ее спальни виднелся бы парк, где среди пыльных крон деревьев возвышалась бы золотая макушка собора. Утром ее будил бы перезвон колоколов, тонущий в гуле машин, а вечером она засыпала бы под приглушенный смех подружек-студенток из соседней комнаты, решивших завтра прогулять пары.

В идеальном мире ее жизнь была бы совсем иной, ведь в идеальном мире не пропадают сестры. Год назад ее старшая сестра Эля жила этой самой идеальной жизнью – студентка столичной консерватории, красавица, умница, душа компании. Серьезная и амбициозная. Все свое время она посвящала игре на скрипке, мечтала выступать на крупнейших сценах страны и мира. Эля выглядела бесконечно трогательно, когда водила смычком по струнам: сосредоточенно сведенные брови, трепещущие ресницы, увеличенные круглыми линзами очков в пол-лица. У Эли с самого детства было плохое зрение, а к двадцати двум годам упало до минус семи, так что очки она носила не снимая. Она всегда оставалась верна привычкам, поэтому, выбрав форму оправы для очков в шестилетнем возрасте, больше от нее не отказывалась. Так и ходила, будто с двумя блюдцами на лице – вылитая сова. Благо самоиронии у Эли тоже было не отнять – она отлично понимала свое сходство с мудрой птицей и лет десять назад на местном блошином рынке купила серебряный кулон в виде совиной головы. Он висел на капроновом шнурке телесного цвета, отчего казалось, что совиная голова сама по себе парила на уровне Элиной груди, а чуть выше, в облаке пушистых волос жемчужного цвета, парила голова самой Эли. Думаете, у вас получилось бы не влюбиться в это чудо с первого взгляда? Вот и у других не получалось.

В июне прошлого года, закрыв все сессии и блестяще отыграв на всех экзаменах, Эля приехала домой на оставшееся лето, чтобы побыть с близкими: с отцом и мачехой, с двойняшками, с бывшими одноклассниками и друзьями, не покинувшими родные места. Не единожды забегала в гости к старушке-няне, которая растила сестер Измайловых с пеленок и ушла на покой, лишь когда младшенькая вступила в пубертат. Но бо́льшую часть Элиного внимания, разумеется, получала сестра. Каждое утро на рассвете Эля с Ниной уезжали к одному из многочисленных окрестных водоемов и загорали, пока солнце в зените не загоняло их в тенек.

– Скучаю по солнцу, – блаженно сощурилась лежащая на пледе Эля.

– Как будто в столице нет солнца, – хмыкнула Нина, наблюдая, как бледная кожа сестры покрывалась розовым загаром.

– Есть, но другое. Пыльное и сухое. А здесь оно пропитано морем, солью и хвоей. Куда завтра? Может, во Вдовье ущелье рванем? Обожаю тамошние водопады.

– Особенно когда тебя напором падающей воды сносит, – подтвердила Нина.

– Под сами водопады можно не лезть.

– Какой тогда смысл туда ехать?

– Из-за радуг. Когда солнечно, их там десятки над водой, как будто сам воздух красками окрашен. Плаваешь и чувствуешь себя…

– Единорогом, – подсказала Нина.

– Точно, – показала большой палец Эля.

Нина привстала на локтях и лукаво поглядела на сестру.

– Хорошо, завтра поедем во Вдовье ущелье. А послезавтра?

– В Акулью бухту?

– А как насчет Тихого озера? – заговорщицки прошептала Нина.

Эля приоткрыла один глаз, чтобы бросить уничижительный взгляд на сестру.

– Нин, прекращай.

– Я серьезно, Эль, почему нет? – вполголоса затараторила Нина, пытаясь отыскать в лице сестры соучастника преступления.

– Потому что, – отмахнулась та, отказываясь объяснять очевидное.

– Ой, хватит быть такой суеверной! Тебе не идет. Студентка все-таки, взрослая тетя, книжки читаешь, а веришь во всякую чепуху.

Эля в ответ лишь вздохнула.

– На побережье Тихого озера не один десяток домов наберется – и ничего, все живы-здоровы. Вон даже Сонькины родители не побоялись там недвижимость приобрести, гостиницу собираются открывать и наверняка неплохие деньги станут зарабатывать. А все почему? А все потому, что не дремучие суеверные люди и русалок всяких не боятся.

– И что, даже в озере купаются? – уточнила Эля.

– Не купаются, – поджала губы младшая сестра.

– И звона колокола не слушаются?

– Слушаются, – Нина раздраженно махнула рукой, отгоняя назойливую мушку. – Не представляю, что будет, когда они переедут. Сонька половину наших посиделок пропускать начнет, родители наверняка станут дома баррикадироваться вместе с ней и мелким. Ей еще и новая комната не нравится, окнами на парк выходит, а она недолюбливает все эти парковые изваяния. Говорит, жуткие они, хотя лично я ничего жуткого в них не вижу. Статуи как статуи. Да и в легенду о том, что они позы меняют и передвигаются, я тоже не верю. Не то что некоторые трусихи, – она легонько пихнула сестру в плечо, на что та лишь улыбнулась.

– Ну, в это я, положим, тоже не верю, а вот в русалок в Тихом озере очень даже.

– Да брось, Эль… – вновь начала Нина.

– Хорошо, – внезапно воодушевилась старшая сестра. – Куда в таком случае деваются все утопленники? Ни одного утонувшего в Тихом озере так и не нашли. Ни одного.

– Нууу… – неуверенно протянула Нина. – Подводные течения и все такое…

– Ну конечно, – закатила глаза Эля. – А кто тогда звонит в колокол затопленной церкви? Тоже подводные течения? Почему живности там совсем нет? Почему даже в самую жаркую погоду вода остается холодной?

– Подводные течения, – уже уверенней повторила Нина.

– Да ну тебя! – Эля вновь приняла расслабленную позу и закрыла глаза.

– А почему еще? Как это вообще может быть связано с русалками?

– Они нежить, Нин. Существа из загробного мира. А каждому известно, что там, где появляется нежить, становится холодно, она ведь энергию из воздуха вытягивает.

– Да-да, помню-помню. Четвертый закон Ньютона, кажется… – задумчиво проговорила Нина, за что получила шлепок по плечу.

– В общем, не стану я участвовать в твоих авантюрах, не уговаривай даже. Ты еще пригласи меня прогуляться к конюшням, – усмехнулась Эля. – Кстати, Нин, мы вроде сюда с псом приходили? Он где?

Нина молча указала подбородком в сторону запруды, вдоль которой медленно бродил мокрый бордер-колли.

– Бобров ищет? – привстала Эля, наблюдая за Альфом.

– Рыбачит.

Словно подтверждая слова хозяйки, пес стремительным рывком окунул морду в воду и схватил крупную извивающуюся рыбину.

– Сегодня на обед форель, – Нина заозиралась по сторонам. – Будем разжигать костер?

Так прошел месяц. Каждое утро Нина просыпалась под звонкую мелодию скрипки и с остервенением лупила по стене, призывая Элю к тишине. Наскоро позавтракав разогретым ужином, сестры брали Альфа и отправлялись загорать на новое место. После обеда Нина шла в библиотеку, где штудировала всевозможную литературу для подготовки ко вступительным экзаменам, а Эля отправлялась оттачивать игру на скрипке в местную музыкальную школу, во время летних каникул открытую для дополнительных занятий. Вечера они проводили вместе или врозь, но в сон обе неизменно погружались под вялые перестукивания. Изголовья их кроватей упирались в тонкую стену, однажды разделившую огромных размеров детскую комнату. С той самой первой ночи порознь, впервые засыпая в разных кроватях, они начали перестукиваться через стенку, создавая собственную азбуку Морзе.

Тук-тук-тук:

– Спишь?

Тук-тук:

– Нет.

Тук-тук-тук-тук:

– Придешь ко мне?

Тук:

– Да.

– Кулемы, – наутро беззлобно журил их обеих отец. – «Мы уже слишком большие, чтобы спать в одной комнате, нам нужно личное пространство», – он переходил на писк, изображая голос старшей дочери. – Мне пришлось на целую неделю приостановить ремонт в новой детской, потому что старшенькие покоя не давали. Разделил я вам комнату и что в итоге? Все равно каждую ночь в одной кровати спите.

– Нинке страшно, – коротко объясняла их поведение Эля и бросала испепеляющий взгляд в ответ на сестринский негодующий. Молчи и подыгрывай! Перехватившая этот безмолвный диалог, Юля улыбалась и поглаживала раздутый живот, в котором весело пихались двойняшки.

Съезжая с очередного моста, автобус подскочил на кочке и выдернул Нину из воспоминаний. Она огляделась по сторонам, осознавая, что успела обрасти попутчиками. На сиденье перед ней читал газету бородатый старичок. Справа через проход полная женщина задумчиво пересчитывала петли будущего шарфа на спицах. Перед ней мама неугомонных мальчишек тщетно пыталась разнять схлестнувшихся в битве сыновей.

– Мальчики, ну хватит, – обреченно умоляла она своих чад. – Будете шуметь, водитель нас высадит.

Мальчикам было плевать. Нина усмехнулась и вновь уставилась в окно. Мысли сразу же вернулись в прежнее русло.

Началом конца стал день отъезда Нины на четырехнедельные курсы живописи в столичной школе искусств. В то утро она прощалась на перроне с вечно лохматой Элей. Кулон с совой больно уперся Нине в грудь, когда сестра стиснула ее в объятиях и завопила в самое ухо, перекрикивая гудок уходящего поезда:

– Привези мне лавандовые печеньки из кондитерской, о которой я тебе говорила! И забеги в книжный рядом с вокзалом, выбери мне детектив с самой бредовой аннотацией. Позвони Федьке, он сказал, что нашел в архиве какого-то кинотеатра афишу «Бала вампиров». Сюда не тащи, помнешь еще. Оставь в квартире, – наставляла она.

Нина кивала и пыталась высвободиться из ее цепких объятий.

– Звони каждый день, утром или вечером, перед сном. И всегда носи в сумке что-нибудь съестное, чтобы в любой момент могла покормить бездомное животное.

– Фу, мерзость какая, – поморщилась Тоня, со всеми провожавшая старшую сестру. – Оно же протухнет и все жиром заляпает.

– Если Нинка не додумается в сумку отбивную кинуть, то не заляпает и не протухнет, – приобняла Эля Тоню за плечи.

– Разберусь, – Нина запрыгнула на подножку вагона и помахала отцу и мачехе, стоявшим позади всех. – Ты, главное, не забудь Альфа через неделю в клинику на прививку сводить. Передай его Соне, а она там сама разберется, что с ним делать.

Поезд начал движение, и оставшиеся на перроне пять человек разом подняли в воздух руки.

– Пока! Люблю вас, – послала Нина воздушный поцелуй. – Чтобы скучали по мне и не вздумали без меня веселиться!

Эля показала язык, и глаза за толстыми стеклами очков блеснули от слез. Она приобняла за плечи двойняшек и притянула к себе. Это был последний раз, когда Нина видела старшую сестру.

Нина обернулась на вопящих мальчишек, которых мама все так же безуспешно пыталась призвать к порядку. Вдоль позвоночника пробежал холодок.

«Близнецы?» – она прищурилась и, разглядев неочевидные на первый взгляд различия, выдохнула. Расслабленно откинулась на спинку сиденья и посмотрела на свои ногти, покрытые потрескавшимся зеленым лаком.

– Скоро голову перестанешь мыть, растяпа, – пожурила она себя и, зажав ладони между коленей – с глаз долой, – вновь уставилась в окно, за которым набирал силу новый день. Вдоль дороги росли платаны и кутались в одеяло из цветов белые и розовые олеандры, но все это оставалось невидимым для девушки, чьи мысли опять унеслись в прошлое.

На третьей неделе учебы в столице, одной жаркой августовской ночью Нину разбудил телефонный звонок. Обычно, вспоминая о дурных новостях, люди утверждают, будто чувствовали, что должно случиться нечто плохое. Нина же почувствовала лишь раздражение, уверенная, что очередной подвыпивший Элькин ухажер решил напомнить о себе объекту своего обожания.

– Ну чего еще? – недовольно буркнула она, переступая босыми ногами по щербатому паркету у столика в коридоре, на котором дышал на ладан дисковый телефонный аппарат.

– Нина, это папа, – забубнил в трубке знакомый голос. – Эля с тобой?

Нина сонно поморгала, осмысливая вопрос, и потерла ступней о коленку, сбивая налипшую пыль. Было бы неплохо завтра пропылесосить.

– Нина? – настойчивее повторила трубка. – Ты тут?

– Да, – хрипло отозвалась она и попыталась собраться с мыслями. – Эля?

– Да, Эля. Она с тобой?

– Она с тобой, – раздраженно огрызнулась Нина, уже готовая бросить трубку.

– Она пропала, – поспешно добавил отец, понимая, что не до конца проснувшаяся дочь теряет нить разговора. – Вечером мы с Юлей и двойняшками вернулись домой, а ее нет. Совсем нет, понимаешь, Нин? Она собрала чемодан, взяла документы, деньги и ушла. Никому ничего не сказала. Даже записку не оставила. Мы сразу же позвонили в милицию. Были на ж/д и автовокзале, обзвонили всех ее местных друзей, объехали все места, где она любила бывать, – ничего. Никто не видел Элю.

– Почему ты звонишь только сейчас? – вопрос наждаком царапнул горло.

– Мы надеялись, что она найдется, – обреченно выдохнул отец. – Может, обиделась на что-то, характер показывает. Побродит до заката и сама вернется. Ты ведь знаешь, какая она суеверная, ни за что не станет по окрестностям по темноте бродить.

– Элька? Элька характер показывает?

– Знаю, дочь, знаю, – огорченно признал ее папа. – Мне просто хотелось в это верить.

В темной квартире воцарилась тишина. По шоссе за окном проехала машина, озарив коридор светом фар. Нина молчала, трубка молчала в ответ.

– Полнолуние… – прохрипела Нина, не узнавая собственный голос.

– Через неделю, – со стоном ответили на той стороне провода.

– Выезжаю первым поездом, – отозвалась Нина и положила трубку на рычаг, больше не в силах слушать виноватый голос отца.

Следующая неделя запомнилась смутно, будто Нина наблюдала за происходящим из-под толщи воды. Люди вокруг суетились, куда-то бежали, что-то делали, с кем-то разговаривали, в то время как сама Нина словно находилась в вакууме и мысли ее текли соответственно – заторможенно и неторопливо. Она злилась на себя, что не приносит пользы. На отца, что не поднял людей на поиски раньше. На Юлю, что из-за ее работы они позже, чем обычно, вернулись домой тем вечером. Злилась на всех вместе и на каждого по отдельности за то, что не заметили тревожных сигналов в поведении Эли. Хоть что-то в ее поступках должно было насторожить, так? Ведь человек не уходит из дома вдруг, просто по велению сердца. Что-то должно было на это подтолкнуть, не оставив выбора. Эля наверняка безмолвно молила семью о помощи, но никто ничего не заметил, никто не остановил.

Нина до боли прикусила ноготь большого пальца и, почувствовав вкус крови, разжала зубы. Посмотрела в окно в надежде отвлечься от мыслей, что вгрызались в душу и высасывали силы. Пейзаж пригорода сменился городскими постройками – обилие зелени теперь разбавляли невысокие каменные строения, по обшарпанным стенам которых упорно карабкался вверх плющ. Однажды люди отвоевали у воды и суши эту территорию, но природа не сдавала позиции и не уставала напоминать человеку, что легко может отбить земли назад, поэтому людям стоило бы быть благодарными за то, что она великодушно позволяет им здесь жить.

Автобус остановился у светофора, и взгляд Нины зацепился за крохотную птичку, задорно прыгавшую вдоль березовой ветки.

– Синица? – прошептала Нина, воскрешая в голове картинки из Сониных книг. – Пеночка… Малиновка… Лазоревка…

Эле хватило бы одного взгляда на пичужку, чтобы вспомнить название. Она всегда любила птиц.

– Любит, Эля любит птиц, – раздраженно поправила себя Нина и поймала заинтересованные взгляды попутчиков. Смущенно улыбнулась и обхватила руками сумку, прячась от назойливого внимания окружающих.

– Любит, любит, любит, она любит птиц… – словно мантру зашептала она, вновь поворачиваясь к окну и позволяя мыслям унести себя обратно в ненавистное прошлое. В то время, о котором она с радостью стерла бы себе память.

Больше Элю никто не видел. О ее последнем дне дома можно было лишь догадываться. Если верить папе с Юлей, во время завтрака она вела себя обычно. О планах на день не распространялась, лишь уточнила у мачехи, во сколько та вернется с работы. Тоня единственная, кто неуверенно упомянул, что Эля в последнее время плохо спала.

– Ходила ночами по дому тихо-тихо, вроде как прислушивалась к чему-то, – поделилась сестренка с Ниной, бросая настороженные взгляды на родителей, вдруг засмеют. – На цыпочках подойдет к двери и замрет на минуту. Потом к другой двери подойдет, постоит, и так весь дом обходила.

– И что она пыталась услышать? – Нина угадывала в глазах Тони плохо скрываемый страх. – Ты сама что-нибудь слышала? Или спрашивала Элю, что она слышит?

– Спрашивала, – сестренка пожимала худенькими плечами. – Не спится, говорит. А прислушивалась потому, что нас не хотела разбудить.

– Странно это все, – Нина принималась нервно кусать ногти.

– Ничего странного, – раздражался отец, с упреком глядя на младшую дочь. Нина догадывалась, что этот разговор происходил раньше, но взрослые отмахнулись от наблюдений девятилетки и ожидаемо не восприняли их всерьез. – Элька суеверная дальше некуда, она до сих пор гномику молоко с печеньем на ночь оставляет. Вас удивляет, что она могла в бессонные ночи свои нелепые ритуалы по отваживанию барабашек проводить?

– Не гномику, а домовому, – пробубнил Ваня. – С домовым нужно дружить, а не отвадивать его…

Папа выразительно глянул на Нину. Видишь? Чему ты еще удивляешься?

– Отвадивать, – не смогла удержаться от укола Тоня.

– Куда она в таком случае делась? – не унималась Нина. Она окинула взором просторную кухню, словно надеялась среди присутствующих разглядеть еще одно лицо, самое близкое и любимое. – Не верю я, что ничего не предвещало. Не сбегают люди из дома просто так, что-то должно было случиться.

– Может, она сама вернется? – неуверенно предположила молчавшая все это время Юля. – Может, у нее неприятности, и она решила, что не стоит нас впутывать?

– Какие неприятности? – папа устало присел на край столешницы.

– Да мало ли проблем может возникнуть у двадцатилетней девушки.

– Юль, я тебя умоляю, – начал было он, но замолчал, поймав на себе возмущенный взгляд.

– Вить, это для тебя ее проблемы – не проблемы вовсе, ты взрослый человек. Она же смотрит на все совершенно иначе. То, что для тебя пустяки, для нее может быть концом света. В конце концов, документы она взяла, деньги тоже, вещи кое-какие прихватила, значит, руки она опускать не собирается, так? – она с надеждой посмотрела на сидящую за столом падчерицу. – Так?

– Так, – неуверенно отозвалась Нина.

– Вернется она, – с показной убежденностью кивнула Юля и зябко укуталась в длинный кардиган. – Решит свои проблемы и вернется, никуда не денется.

– Она твой кулон взяла, – напомнил Ваня, перекатывая по столу сушку.

– Вот именно, кулон, – Юля ухватилась за эту мысль, как за спасательный круг. – Элька наша не воровка, она не стала бы брать чужую вещь, если бы не собиралась вернуть, так?

Нина подняла взгляд на отца.

– Серьезно, пап! – возмутилась она. – Кулон в форме сердца с купидоном? Эля ни за что в жизни не надела бы такой. Без обид, Юль.

– Конечно не надела бы, – согласно закивала Юля, глядя на мужа. Рука привычным жестом взметнулась к груди, где долгие годы переливался крупный кулон в форме сердца, подаренный будущим мужем на первом свидании. – Она свою сову ни на что не променяла бы.

– Но ведь… – Тоня вновь подала голос, непривычно для нее неуверенный.

– Зачем она вообще его взяла? – папа устало запустил обе пятерни в свои и без того взъерошенные волосы. – Он ведь дешевый совсем, Юля его хранит только из-за своей сентиментальности. Если Эля хотела что-то продать и выручить денег, почему не взяла помолвочное кольцо с бриллиантом? Оно спокойно лежит в шкатулке на столике, его не стал бы никто искать.

– Что «но ведь», Тось? – Нина перевела взгляд с отца на сестру. – Ты хотела что-то сказать?

Девочка взглянула на сидящего рядом брата, который продолжал перекатывать по столу сушку.

– Тось? – поторопила Нина, перебегая взглядом по лицам двойняшек. – Йось? Вам есть что сказать?

Тоня отрицательно махнула головой.

Разговор этот состоялся много месяцев назад, но Нина помнила его так, как будто это произошло вчера. Семья пыталась крепиться и делать вид, что верит в счастливый исход, но все осознавали – хеппи-энда в этой истории не будет. Все смирились.

Все, кроме Нины. Она решила, что ни за что не перестанет искать сестру, не успокоится, пока не отыщет живой или мертвой. Это решение изменило ее жизнь. Нина забрала документы из института – в который, кстати, успешно поступила, – чтобы вести поиски там, где пропала Эля. Нанялась фотографом в «Безымянную газету», хотя и работой-то это назвать не могла: фотографировать Нина любила с самого детства, отец даже оборудовал в подвале красную комнату, поэтому снимать фоторепортажи было скорее развлечением, чем рутиной. К тому же времени это занимало немного и у Нины оставалась часть дня для изучения архивных документов, что, к слову, и стало главной причиной, почему работу она отправилась искать именно в «Безымянную газету». Поразмыслив, Нина решила, что логичнее всего начать поиски с истоков – выяснить, почему в городе так часто пропадают люди и куда они деваются. Для этого свободный доступ к архивам газеты, который она получала, став сотрудником, и к архивам госструктур, доступ к которым она получала благодаря корочке с надписью «ПРЕССА».

За несколько месяцев Нина подняла тонну архивных документов, перечитала сотни статей и поговорила с десятком свидетелей, но все это мало помогло продвинуться в поисках. До многих дел в милиции ее не допускали, так как официально они оставались открыты. Статьи о пропавших без вести в «Безымянной газете» представляли из себя сухие неинформативные сводки, а родственники пропавших делились сведениями неохотно и всеми силами пытались отделаться от назойливой фотожурналистки.

Нина понимала, что виной всему суеверия, в которых город буквально утонул, а главное из них гласило, что пропавших искать нельзя. Точнее можно, но до ближайшего полнолуния, потом ни-ни.

«Ушедших нельзя пытаться вернуть, – поучала маленьких Элю и Нину няня Агата. – Неважно, куда они ушли: в могилу или сгинули в местных лесах и водоемах – нельзя, и все. Запомните это как молитву, как незыблемое правило. Ушли – пусть идут, скатертью дорога. – И, предвещая вопрос «почему?», добавляла: – Потому что они могут вернуться. А вы, дорогие мои, не захотите жить бок о бок с теми, кто вернется».

На вопрос «а кто вернется?» няня никогда не отвечала, лишь суетливо крестилась сама и осеняла крестным знамением съежившихся Нину и Элю.

Вскоре Нина опросила всех, кто согласился побеседовать. Стопки непрочитанных архивных изданий «Безымянной газеты» таяли, сотрудники милиции, уже не церемонясь, выставляли Нину за порог с неизменным: «Идет расследование, никаких комментариев». Свободного времени у Нины появлялось все больше, и она начала ходить на вечерние курсы в художественную школу, куда ее заманила подруга Лиля.

– Нечего киснуть дома. Сидишь, чахнешь над пыльными газетами, как кощей над златом, бледная, словно поганка, – негодовала Лиля, делая неопределенные взмахи в ее сторону – посмотри, мол, на себя. – Ну в самом деле, Нин, сколько можно?! Я все понимаю, ты молодец, занимаешься благим делом, сестру ищешь, но это же не значит помереть теперь над этими бумажками бесконечными. Нужно выходить в свет, с людьми общаться, свежим воздухом дышать. Художественная школа – отличное решение. И с людьми пообщаешься, и голову проветришь…

– И ацетоном подышишь, – подхватывала Нина.

– Арт-терапия, между прочим, отличная штука. Это я тебе как художник говорю, – невозмутимо продолжала подруга.

– Твоей арт-терапии детишки боятся как огня, – напоминала Нина.

– Они моих иллюстраций боятся, но так и было задумано, я для этого книжки и пишу, – Лиля назидательно подняла вверх указательный палец, на что Нина лишь закатила глаза. – Да ладно тебе, Нин, все равно же свободного времени уйма, чего в четырех стенах торчать? Так хоть компанию мне составишь, а то тошно уже смотреть на все эти серьезные физиономии в арт-классе. С такими лицами сидят, будто не натюрморты малюют, а ракетостроением занимаются.

– Может, я тоже буду с таким лицом рисовать, откуда ты знаешь? – усмехнулась Нина.

– Не будешь, – успокоила ее Лиля. – Ты при всем желании не сможешь так лицо скукожить, у тебя эта функция не встроена в ДНК. Хотя… возможно, это какая-то мутация, возникающая от паров ацетона.

Шутка о редкой мутации подкупила Нину, и начиная с ноября три дня в неделю с шести до восьми она малевала красками по холсту и гордо называла этот процесс «творчеством».

Автобус остановился на очередной остановке, и Нина в очередной раз вынырнула из воспоминаний. Растерянно огляделась, осознав, что прежних попутчиков сменили новые, и выглянула в окно, силясь определить свое местоположение.

– Проехала остановку! – Нина вскочила с сиденья и принялась пробираться к выходу, распихивая сонных пассажиров. – Разрешите пройти. Извините. Простите… – Она спрыгнула с подножки автобуса и огляделась. Посмотрела на карманные часы и сжала челюсть, чтобы не застонать от отчаяния. На работу она катастрофически опоздала, а ведь вечером планировала отпроситься пораньше, чтобы успеть встретиться с Лилькой перед «арт-терапией». Теперь же отпрашиваться у начальства было неудобно, поэтому придется опоздать и в художественную школу.

– Хотя бы в кафе вечером приду вовремя, – подбодрила себя Нина, умевшая находить хорошее даже в самой ужасной ситуации, и, поправив лямку тяжелой сумки на плече, зашагала в сторону редакции.

Глава 2

Кафе «Пиратский фрегат» встретило девушек ароматом сдобы и корицы. Лиля приветливо похлопала по плечу скульптуру Посейдона, которая венчала барную стойку, выполненную в форме носовой части корабля. Ходили слухи, что Посейдон в свои лучшие годы украшал нос настоящего пиратского фрегата и именно в память о тех славных временах на глаз ему кто-то натянул пиратскую повязку. Трезубец был давно утерян, поэтому в руке периодически сменяли друг друга предметы, часто малоподходящие богу морей: бутылка лимонада, весло, школьная указка, свернутый журнал, скалка, пустой рожок от мороженого. Сейчас, например, Посейдон с грозным видом сжимал в руке мухобойку.

– Есть тут кто? – прокричала Лиля, похлопав ладонью по барной стойке. – Негоже заставлять своих клиентов умирать от голода.

– Минуту, – раздался приглушенный мужской голос из подсобки. – Уже иду.

Нина вынула из недр сумки любимую раритетную «Лейку» и сделала снимок одноглазого Посейдона – грозы мух.

– Бедняга, – спрятала она фотоаппарат обратно в сумку и улыбнулась подошедшему к барной стойке мужчине. – Разве можно так фривольно обращаться с богами?

– Он не против, – пожал плечами хозяин пиратского кафе, – иначе бы давно закидал нас молниями.

– Такое практикует Зевс, а не Посейдон, – ответила Лиля и по привычке взяла со стойки меню, которое знала наизусть.

– Вас сегодня двое? – уточнил мужчина.

– Нет, мы сегодня полным составом, поэтому нам четыре порции картошки, три из них с рыбой, два молочных коктейля, один лимонад и чай с какими-нибудь травами… поароматнее.

Лиля улыбнулась и вернула меню на место.

– Листья черной смородины были бы очень кстати.

– Проще простого, – улыбнулся в ответ мужчина.

Сделав заказ, девушки прошли в глубь кафе и уселись за любимый столик в дальнем углу.

Нина бросила сумку на пол рядом со стулом и пробежалась глазами по стене, увешанной старыми фотографиями города, которые могла бы нарисовать по памяти. Взгляд задержался на огромной картине, занимавшей бо́льшую часть стены. На ней были изображены три длинноволосые безглазые девушки с человеческими торсами и змеиными хвостами. Полулюди-полузмеи, прекрасные и ужасные русалки местного озера, – самая знаменитая из всех легенда городка. В девятнадцатом веке их прославил местный художник Савелий Рямизев, написавший серию картин с диковинными созданиями, которых называл русалками озера Тихое. Создания на его полотнах больше напоминали людей-змей, чем русалок в их привычном представлении, но именно такое незаурядное видение принесло Рямизеву известность. Он обрел славу не только на родине, но и за рубежом еще при жизни. Его картины выставлялись в самых крупных музеях мира, за ними охотились самые именитые коллекционеры. Говорят, у Ивана Морозова было как минимум четыре картины Рямизева. Как бы то ни было, одно известно наверняка – первая из работ Савелия Рямизева уже больше века висела в «Пиратском фрегате», подаренная самим художником предку нынешних владельцев кафе.

– Что сегодня колокол? Молчит? – спросила Лиля, проследив за взглядом Нины.

– Вроде молчит, – отозвалась она, рассматривая русалку, обернувшуюся через плечо на затопленную церковь. – Я звонила Соне часа два назад, на тот момент было тихо.

– И все-таки странно, да? – Лиля задумчиво покусала губу, рассматривая выполненное в серо-зеленых тонах полотно. – Живя здесь, мы настолько свыклись со всеми странностями, что принимаем их как должное. Но, если задуматься, все это действительно жутко, ведь так?

Нина оторвала взгляд от картины и вопросительно посмотрела на подругу.

– Колокол затопленной церкви периодически звонит сам собой, – пояснила та. – Жуть же.

– Никакой жути там нет, – пожала плечами Нина. – Веревка, прикрепленная к языку колокола, зацепилась за нечто массивное, и периодически подводные течения этот предмет теребят, вынуждая язык биться о звуковое кольцо. Вот и вся магия.

– Что за магия? – возникшая из ниоткуда Кристина отодвинула стул и повесила сумку на спинку.

– О господи! – от неожиданности Лиля подпрыгнула на месте.

– Так что за магия? – Кристина с любопытством переводила взгляд с одной подруги на другую. – О чем шла речь?

– Колокол в башне затопленной церкви – магия, – пояснила Лиля, пытаясь успокоить дыхание. – Мы тебе на шею, кстати, его уменьшенную копию повесим, чтобы ты перестала людей пугать.

Кристина задорно улыбнулась и полезла в сумку за ежедневником.

– Что я вам сейчас расскажу, – готовая делиться новостями, она всем телом подалась вперед.

– И что же ты такого расскажешь? – подошедшая Соня зацепила носком кроссовка стул у соседнего столика и шумно притянула к себе. Тяжело грохнула о стол подносом с напитками, бросила рюкзак на позаимствованный стул, а сама опустилась на последний свободный: – Привет!

– Наша Сонька как слон, – прокомментировала Нина появление последней из подруг. – Где поднос-то взяла? У официанта отжала?

– А что, это не наш? – Соня обернулась на барную стойку. – А я увидела кружку, полную подозрительной травы, думаю: Лилькина, надо брать.

– Да наш, наш, – подтвердила Лиля и взяла в руки чашку смородинового чая. – Сегодня тихо?

– Сегодня да, – Соня устало откинулась на спинку стула. – Хотя на этой неделе три раза звонили. Взбесились они там, что ли? – она осуждающе посмотрела на стайку девушек-змей на картине. – Эй, хвостатые, угомонитесь уже! У меня из-за вас вся молодость в четырех стенах пройдет.

– Как Антон? – позабывшая о важных новостях Кристина размешивала соломинкой молочный коктейль.

Соня махнула рукой.

– Не теряет надежды выйти на связь с Машкой. Бродит по дому, стучит по стенам, хлопает в ладоши, скребет ногтями по мебели.

– Жуть какая, – поежилась Нина. – А родители чего?

– А чего родители? – дернула плечом Соня. – Терпят. Они терпят, я терплю. Как будто у нас выбор есть.

Все четверо помолчали, обдумывая ситуацию.

– И все-таки это странно, – задумчиво проговорила Кристина, наматывая на палец кудрявый локон. – Почему она замолчала именно после переезда? Ведь раньше вещала Антону чуть ли не каждую ночь. А теперь молчит.

– Может быть, осталась в старом доме? – предположила Лиля. – Была привязана к месту, а не к Антону, как все думали? Поэтому он больше и не слышит – в усадьбе ее просто нет.

– Почему она вдруг привязалась к старому дому, если пропала не там? – Кристина отвела от щеки непокорную прядь. Копна ее длинных кудрявых волос все чаще напоминала змей Медузы горгоны – жила своей жизнью, захватывая пространство вокруг.

– Пропала она в бабушкином доме, да, но это ведь не значит, что там она… – Лиля бросила взгляд на молчавшую Соню. – А дом – это место, где она жила и которое любила. Возможно, она вернулась туда… ну… после… – Еще один несмелый взгляд на подругу.

– После смерти. Господи, Лиль, может, хватит уже беречь мои чувства, будто я какая-то истеричка? – раздраженно проговорила Соня и поглядела на оставшиеся на подносе напитки. – И что из этого мое?

Нина поспешно взяла бутылку лимонада и сделала глоток.

– Если так, почему она ждала столько лет, чтобы проявить себя? – продолжала рассуждать Кристина. – Сколько времени прошло между ее исчезновением и той ночью, когда она рассказала Антону первую сказку? – Она бросила взгляд на Соню и, не дожидаясь ответа, принялась считать вслух: – Исчезла она, когда вам было по шесть. Антон родился, когда тебе исполнилось десять. Приходить к нему она стала, когда ему было… сколько? Пять? Итого… – она выжидающе посмотрела на Нину.

– …Девять, – вместо Нины подсказала Лиля.

– Девять. Целых девять лет. Если бы она обитала все это время в доме, разве не дала бы о себе знать? Хотя бы Соньке.

– Соньке она и сейчас не дает о себе знать, – отозвалась Соня, не отрывая губ от соломинки в молочном коктейле.

– Что тоже странно, согласитесь? – не унималась Кристина.

За столом вновь воцарилась тишина.

– Если ты права и она привязана к Антошке, то почему вдруг замолчала? – поинтересовалась Соня.

– Там она слабее, – пожала плечами Лиля. – Поэтому Антон ее не слышит.

– В усадьбе она успокоилась, – Кристина вслед за Лилей пожала плечами. – Ей не на что больше жаловаться, ей хорошо, она и молчит.

– Или… – три пары глаз уставились на Нину. – Она боится. – Нина перевела ртутно-серый взгляд на Соню. – Что-то в усадьбе напугало ее настолько, что она вынуждена была замолчать.

– Что может напугать призрака темного близнеца? – нервно хихикнула Кристина. В поисках поддержки она перебегала взглядом с одного лица на другое, пока не проследила за взглядом Сони, молча взиравшей на картину с русалками Тихого озера.

– Ты что-то хотела рассказать? – Лиля пихнула подругу локтем, вынуждая сменить тему.

– Да, – воодушевилась Кристина и взяла в руки ежедневник. – Знаете, что это?

– Это твой дневник, – ответила Лиля с излишним энтузиазмом, лишь бы уйти от прежнего разговора.

– Точно, – закивала Кристина и в доказательство своих слов пролистала, чтобы продемонстрировать исписанные крупным почерком страницы. – На днях в театре отменили репетицию, и я решила не ехать домой, а побродить по городу. Бродила я, значит, бродила, сворачивала с одной улицы на другую… Такая прелесть, скажу я вам, лето в нашем городе – все эти парки и тупички, уютные дворики, скрип старых качелей, – она мечтательно подняла глаза к потолку, отчего подруги с улыбкой переглянулись: ох уж наша сентиментальная Крис. – Словом, гуляла я, пока не забрела в один полузаброшенный дворик, заросший шиповником. Там так сладко пахло липой. Я не удержалась, присела на деревянную скамейку и стала слушать птиц.

– И тут к тебе подлетела малиновка и позвала за собой, чтобы показать скрытую за плющом дверь, – не удержавшись, подсказала Соня.

– Возможно, такая дверь там есть, – Кристина направила указательный палец на подругу. – Я не удивилась бы. Так вот, – невозмутимо продолжила она. – Это место меня так вдохновило, что я решила записать свои чувства в дневник. Но меня отвлекли голоса: в мой таинственный дворик забрела кучка семиклассников, чтобы прогулять уроки. Представляете? – Она окинула возмущенным взглядом подруг. – В таком месте!

– Ничего святого нет у людей, – с трудом сдерживая улыбку, проговорила Нина.

– Варвары, – поддакнула Соня.

– Вот именно, – Кристина почти задохнулась от негодования.

– Ты, надеюсь, погнала их оттуда самодельной метлой из шиповника? – уже не пряча улыбку, спросила Нина.

– Я притихла, потому что среди этой шайки была Викуся.

– Твоя Викуся? – уточнила Лиля.

– Моя Викуся, – возмущение продолжало полыхать в душе Кристины. – Которая сестра.

Нина с пониманием кивнула:

– Это, конечно, неприятно, но ей тринадцать. Кто в этом возрасте не прогуливал школу?

– Господи, да бог с ней, пусть делает что хочет, это не мое дело, – отмахнулась Кристина и вновь затрясла в воздухе ежедневником. – Но из-за нее мне пришлось экстренно соображать, куда спрятать это. Викуся, не таясь, сует нос в личные записи, мне даже пришлось соврать, будто я больше не веду дневников, а все старые выбросила. Но стоит ей узнать, что я соврала, она снова примется рыться в моем столе, и второй раз обвести ее вокруг пальца уже не получится. Поэтому я запихала дневник в дупло липы. И как раз вовремя, потому что Викуся меня заметила, – Кристина закатила глаза. – Что там началось, вы бы видели. Бедняга вся изнылась: «Не рассказывай папе, он меня убьет!» Как будто я собиралась. Оно мне надо? Пусть делает что хочет, хоть на второй год остается из-за неуспеваемости, мое-то какое дело?

– Ох уж эта сестринская любовь, – усмехнулась Соня, потягивая молочный коктейль.

– Она взрослый человек, – поморщилась Кристина. – Я ей в няньки не нанималась.

– Так бы ей и сказала, – предложила Лиля.

– Я так ей и сказала. А она не поверила. Повисла на мне тюком и ныла всю дорогу до дома, пока я торжественно не поклялась молчать. А если проговорюсь, то придет Брукса и сожрет меня.

Нина усмехнулась и вопросительно подняла брови:

– Брукса? Серьезно?

– Викуся ее больше всех боится, – пояснила Кристина. – Неделю назад троюродная сестра бабули к нам приезжала, но, на свою беду, пришла она, когда, кроме Викуси, никого дома не было. Так наша дуреха решила, что та – Брукса, которая пытается проникнуть в дом, и захлопнула перед ее носом дверь. «Я отказываюсь, говорит, приглашать вас в наш дом. Подите вон, вам здесь не рады!»

Соня, Лиля и Нина уже смеялись в голос.

– И чем все закончилось? – поторопила Кристину Соня.

– Так и не пустила старушку на порог. Той пришлось почти три часа ждать, когда придет кто-нибудь из более вменяемых членов семьи. Пришел папа, Викуська получила взбучку, а старушка была приглашена в дом и отпоена горячим чаем, день тогда выдался очень прохладным.

– Хорошо, что не жарким, а то пришлось бы вам старушку от теплового удара откачивать, – Лиля обернулась на барную стойку и в немом вопросе развела руки. Где наша рыба? Хозяин «Пиратского фрегата» махнул рукой, и Лиля, довольная, вернулась к разговору.

– Ладно, фиг с ней, – дернула плечом Кристина.

– С Бруксой или с Викусей? – смеясь, уточнила Соня.

– С обеими. Смысл моего рассказа совсем не в них.

– Нет? – Нина потянулась к подошедшему официанту, принимая из его рук тарелку с запеченной рыбой.

– Нет, – Кристина проделала то же самое и подождала, пока подруги примутся за ужин. – В тот день дневник из дупла я так и не забрала: то балет, то книги нужно было вернуть в библиотеку, то абрикосы для варенья купить. В общем, закрутилась и забыла. Вспомнила лишь под вечер, но идти за ним не стала, решила сбегать к липе назавтра с утра.

– Сбегала? – с набитым ртом поинтересовалась Лиля.

– Сбегала и забрала, но смотрите, что в нем было… – она указала пальцем на нижнюю половину страницы.

– Это не ты писала, – догадалась Соня, промокая салфеткой маслянистые губы.

Нина и Лиля подались вперед, разглядывая мелкий убористый почерк. Кристина захлопнула дневник и широко улыбнулась.

– Вот именно!

– Почему тебя так радует, что кто-то писал в твоем дневнике? – не поняла Нина. – Ведь он, скорее всего, еще и все твои записи прочел, а ты очень ревностно к ним относишься.

– Скорее глаза нам выцарапаешь, чем дашь почитать, – подтвердила Лиля. – Что он написал хоть?

– Вступил со мной в диалог, – на лице Кристины сияла счастливая улыбка. – Поддержал, посочувствовал, проявил участие. Даже дал совет, весьма неплохой, на мой взгляд.

– Ну, раз это тебя не обидело… – Нина тщательно вытирала пальцы уже пятой салфеткой.

– Более того, я оставила в дупле дневник еще раз. Сначала, разумеется, написав ответ.

– И? – Соня перебирала вилкой дольки картошки со специями.

– И он ответил, – Кристина счастливо пискнула, демонстрируя продолжение переписки, где ее крупный почерк сменялся мелким и аккуратным.

– Ты не спросила, как его зовут?

– Спросила. Он сказал, что это тайна. Пожелал остаться анонимом.

– Тебя это не смущает? – удивилась Соня.

– Нисколько.

– Но ведь… он знает, кто ты, а ты не знаешь, кто он. – Согласилась с подругой Нина. – Это нечестно.

– Но так же интереснее! – заступилась за незнакомца Кристина. – Теперь у меня есть друг по переписке. Это так интригует.

Соня, Лиля и Нина молча переглянулись. Ох уж наша романтичная Крис.

– Таинственный друг в таинственном дворике, – подытожила Нина. – Не слишком ли много тайн на квадратный метр?

– Таков уж наш город, – пожала плечами довольная Кристина.

– И не поспоришь, – задумчиво проговорила Нина и поглядела на сумку, из которой виднелась изрядно поредевшая за день стопка объявлений.

Полтора часа спустя Нина вышла из того же автобуса, что подвозил ее утром в город. По окрестному лесу уже начали расползаться сумерки, вдоль обочины собирался туман. Она оглядела оклеенную листовками остановку – какая-то специальная ночная бригада их, что ли, к утру обрывает? – и неторопливо двинулась в сторону ворот. Пройдя половину пути, Нина услышала нетерпеливое поскуливание и улыбнулась:

– Ты уже на посту, разбойник? Ждешь меня?

Альф переступал с лапы на лапу, будто пританцовывал, и улыбался во всю свою собачью морду.

– Привет, привет, моя прелесть, как твои дела? Как прошел твой день? – Нина открыла калитку и обняла питомца. – Тоська с Йоськой не обижали? А ты их?

Хвост Альфа вилял со скоростью пропеллера. Пес преданно заглядывал хозяйке в глаза и кряхтел, словно на самом деле пытался что-то рассказать.

– Ладно, пошли домой, мой хороший, угощу тебя чем-нибудь вкусненьким, – она похлопала себя по бедру, призывая следовать за собой, и двинулась по растрескавшейся асфальтовой дороге в сторону дома.

Дом этот был большим старинным особняком и принадлежал предкам Нины уже не одну сотню лет. В конце восемнадцатого века эти земли приглянулись прапрапрапрапрадеду Нины, крупнейшему заводчику лошадей. Отдаленность от города, полнейшее уединение, естественная тень от лесного массива, водоем на территории – идеальное место для конюшен. Именно их построили в первую очередь, когда земля перешла в собственность Дмитрия Измайлова, того самого прапра… Под конюшни, открытые и закрытые манежи, водилки[1], сеновалы, сараи и прочие хозяйственные постройки вырубили не один гектар леса у ручья. Сам особняк строился в отдалении, так как супруга самого крупного конезаводчика в округе, по иронии судьбы, боялась лошадей как огня.

Несмотря на то что позднее не одно поколение Измайловых продолжало разводить лошадей, дело, созданное патриархом семейства, прекратило свое существование спустя сто лет, на прадеде Нины – Петре Измайлове. Если верить семейным сказаниям, в тот год на лошадей напала неизвестная болезнь, ставшая причиной их массового падежа. За лето сгинуло огромное поголовье. Горожане пророчили Измайлову бесславную кончину – сопьется от отчаяния, да и полезет в петлю, – но Петр Андреевич удивил всех. Произошедшая трагедия не только не сломила его, а сделала более крепким и гибким, заставила отказаться от привычного в пользу нового. Он приобрел большую территорию плодородных земель среди Туманных холмов, где высадил виноград и наладил за несколько лет винодельческое производство, позволившее ему остаться одним из самых богатых людей в городе. Но после смерти Петра Измайлова род его, ранее успешный и обласканный удачей, начал сдавать.

Принято считать, что фортуна отвернулась от Измайловых в тот самый день, когда сын Петра, Олег, женился на чужеземке – бразильянке, которую привез в родные края, чтобы сделать хозяйкой Измайловского особняка. Бразильянка та, поговаривали, оказалась не из простых и в сундуках с приданым привезла проклятую куклу вуду. Зачем она это сделала – бог ее знает. Поговаривали, будто жрец вуду, с которым якшалась прекрасная Антониа, по приезде ставшая Антониной, перепутал заклинания и кукла, которая должна была защищать молодую семью, принялась строить ей козни. Другие считали, что колдун перепутал заклинания намеренно, чтобы отомстить возлюбленной за разбитое сердце. Третьи – что куклу эту подбросили и юная невеста понятия не имела, что привезла с собой через моря-океаны паразита. Так или иначе, а саму куклу в особняке никто не видел. Точнее, видели многие, но доверия их россказням нет никакого, потому что описывал ее каждый по-своему. Одни видели тряпичного, истыканного иголками уродца, другие – фарфоровую красавицу в шелках, третьи – деревянного истукана, подозрительно похожего на матрешку. Самые находчивые пришли к выводу, что коварное порождение магии вуду научилось мимикрировать под своих безобидных сородичей, чтобы защититься. Ведь какой человек в здравом уме оставит дома набитое травами тряпичное нечто, из восковой головы которого торчат иглы? Такое чудо любой без промедления отправит в огонь. А привычные глазу пупсы и матрешки – совсем другое дело. Поэтому-то и обитала забугорная проклятая игрушка в Измайловском особняке и по сей день – шибко хорошо играла в прятки. А проворачивать подобное в доме, где веками преимущественно рождались девочки, – дело нехитрое. Одной игрушкой больше, одной меньше – разве кто считает?

От кроссовок Нины отскакивали мелкие камешки, трещины рыбацкой сетью покрывали асфальт. Дорога, ведущая от ворот к дому, давно нуждалась в ремонте, но была слишком длинной, поэтому ремонт из года в год откладывался, ибо требовал немалых финансовых вложений. А финансы больше не являлись сильной стороной рода Измайловых.

Сын Петра – и по совместительству дед Нины – Олег Петрович хоть и имел подобно всем предкам предприимчивую жилку, но удержать отцовский бизнес на плаву не смог. При нем винодельня начала нести убытки, и он продал ее более успешному конкуренту. С тех пор семейного бизнеса у Измайловых не было. Отец Нины, Виктор Измайлов, еще в пору детства старших дочерей решил вернуться к истокам, но не к разведению лошадей, а к винодельне, и устроился агрономом на ту самую, которая когда-то принадлежала его предкам. Свою работу он любил, ходил с удовольствием, редко возвращался уставшим, а вечера, как правило, проводил с семьей. Зарплата его позволяла содержать в приличном виде доставшийся по наследству особняк и обеспечивать безбедную жизнь и молодой жене, и ораве ребятишек, и собаке.

Да, Измайловы больше не были одним из богатейших семейств в округе, но бедность им не грозила. К тому же они отлично научились закрывать глаза на пошарпанный паркет, выгоревшие местами обои и скрипящую лестницу. Разве в них счастье?

Вот и сейчас Нина задорно пнула отпочковавшийся от асфальтированной дороги кусок и, раззадоривая Альфа, погнала его в сторону дома.

– Гол? – выкрикнула она на бегу, наблюдая, как пес подбежал к каменному крыльцу и с готовностью принял роль вратаря.

Не сбавляя скорости, Нина пнула импровизированный мяч в сторону «ворот», но Альф с легкостью отбил подачу. Посмотрел на хозяйку и презрительно фыркнул. Слабачка!

– Подожди-подожди, вот возьмем настоящий мяч и посмотрим, кто из нас слабак! – отозвалась Нина и легко взбежала по ступенькам.

Кибитка со скрипом покачнулась и, опасно накренившись, замерла. Гримм натужно фыркнул и застыл истуканом, всем своим видом давая понять, что дальше идти не намерен. Молодая цыганка обреченно поглядела на деревянное колесо, окончательно увязшее в грязи, и провела ладонью по взмокшей шее.

Всю ночь лил проливной дождь. С утра же безжалостно палило солнце, и испарения жаркой волной поднимались от почвы. Тяжело дыша, цыганка осмотрелась. В дороге они были уже несколько дней, их путь лежал на север. Зной слишком утомил и ее саму, и кукол. В этой влажной жаре Роза задыхалась, легкие требовали ветра, а поджаренная на солнце кожа – мороза. Бесконечные холмы и леса обступили стеной, давили, запирали, обездвиживали. Душа молила об открытом пространстве: степях, равнинах, пустошах, бесконечных дорогах и воздухе – холодном, свежем, живительном. Чтобы тело не сочилось по́том, одежда противно не липла к коже, а собственные волосы не душили жаром.

Работать в такую духоту было невыносимо, а выступать и того сложнее: грим тек, а сшитые из плотных тканей костюмы казались железными доспехами. Роза быстро осознала, что приехать в южные края было огромной ошибкой и нужно скорее возвращаться обратно. Но это загадочное место словно решило ее задержать.

Стоило кибитке въехать в местные леса, как начались странности: травы наматывались на колеса, кибитка то и дело проваливалась в появившиеся из ниоткуда ямы и упиралась во внезапно выросшие из земли булыжники. Звездное небо вдруг обрушилось проливным дождем, а Гримм, выносливый и привыкший к долгим путешествиям, стал нерасторопным и ко всему безразличным. Он мог подолгу стоять на месте, невозмутимо пожевывая куст, или уснуть с занесенной для шага ногой. Отвлекался, засматривался по сторонам, сходил с дороги, снова и снова увлекая кибитку в очередное грязное месиво.

– Видимо, нам не суждено отсюда уехать, – Роза тяжело вздохнула и запрокинула голову, разминая шею. – Так и быть, воспримем это как знак свыше.

Она подошла к Гримму, и тот равнодушно взглянул на хозяйку.

– Устал, бедолага? – Роза ласково погладила его по могучей шее. – Ладно, отдыхай. Останемся тут на неделю-другую, а там жизнь покажет. Недалеко, кажется, город есть? Я видела указатель, только название не запомнила.

Она сняла с коня оглоблю, сбрую и взялась за ремень, чтобы отвести в сторону и привязать к дереву.

– Отдыхай, мой дорогой, твоя работа выполнена, – Роза погладила коня, выражая благодарность, и вернулась в кибитку сообщить куклам, что путешествие окончено. Они остаются здесь, в окрестностях безымянного города, в этих странных лесах.

– Заколдованных, – усмехнулась цыганка.

Глава 3

– Ужас какой, – едва слышно шепнул Ваня Тоне.

Нина оторвала взгляд от строчек и взглянула поверх книги на двойняшек. Те сидели на полу и глядели одинаковыми круглыми от страха и любопытства глазами. Нина сжала губы в попытке скрыть улыбку и продолжила:

Лежавший рядом с детьми Альф заскулил, и Ваня участливо похлопал его по спине:

– Не бойся, я рядом…

Пес недовольно заворчал. Поймав взгляд хозяйки, он мотнул головой на застывших в восторженном ужасе девятилеток.

– Альф прав, хватит с вас на сегодня, – Нина захлопнула книгу и поднялась с кресла-качалки – некогда излюбленного места няни Агаты.

Двойняшки ожидаемо запричитали дуэтом:

– Нечестно! На самом интересном месте! – принялся возмущаться вечно обиженный Ваня.

– Будешь так делать, мы выкрадем у тебя эту книгу! – принялась угрожать вечно воинственная Тоня.

– Эту книгу можно купить в любом книжном или взять в библиотеке, Шерлок, – Нина помахала ею перед Тониным носом.

– Вы-кра-дем, – отчеканила та и, не теряя зрительного контакта со старшей сестрой, забралась на кровать.

– Я в ужасе, – подытожила Нина и подошла к двери. – Одеяла натягиваем, свет гасим, глаза закрываем и по возможности ночью не орем, а то не буду вам больше перед сном страшилки читать, – Нина перехватила осуждающий взгляд Альфа. – Ох и зануда же ты.

Она вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

– А зачем еще, по-твоему, нужны старшие сестры? – обратилась она к псу. – Элька знаешь, как меня в детстве байками про домовых пугала? Я до десяти лет боялась одна дома оставаться. Вот это я понимаю – уровень. А я… всего лишь книжки со страшными картинками им перед сном читаю. Пустяки какие!

Нина с Альфом прошли по коридору и свернули за угол, в ту часть дома, что гордо звалась восточным крылом. Там находились три спальни и одна ванная, которая когда-то была причиной нешуточных споров. Но шесть лет назад из своей спальни съехала няня Агата, а пять лет спустя исчезла Эля. Ванная комната перешла Нине в единоличное пользование. Больше не нужно было занимать с утра очередь и колотить в дверь кулаками, моля Элю освободить хотя бы на минуту санузел. Мечты иногда сбываются очень дорогой ценой.

Проходя мимо спальни сестры, Нина рефлекторно провела кончиками пальцев по шершавой двери. Прошла дальше по коридору, остановилась и, поразмыслив, сделала несколько шагов назад. Прижала ладони к прохладной дубовой поверхности, закрыла глаза. Сердце заныло, покрываясь коркой льда. Холод из груди пополз вниз по органам, замораживая желудок, печень, почки, кишечник, пока не выстудил все нутро. Холод и пустота, ледяная и безжизненная. Внутри не осталось больше ничего. Совсем.

Нина выдохнула. Пищевод и гортань обожгло стужей. Прижатые к двери пальцы на доли секунды покрылись инеем. Альф заворчал и ткнул носом хозяйку в бедро. Нина распахнула глаза и прижала ладонь к животу.

– Все хорошо, я в порядке, – другой рукой она успокаивающе погладила пса по морде и открыла дверь.

В спальне Эли за месяцы ее отсутствия ничего не изменилось. Вещи по-прежнему лежали там, где хозяйка оставила их одиннадцатого августа, когда ушла из дома, чтобы больше не вернуться. Постель аккуратно заправлена, одежда сложена в шкафу, учебники стройными рядами выставлены на книжных полках. Ежедневник, блокноты и тетради стопкой возвышались на столе – Нина изучила их вдоль и поперек, когда пыталась выяснить, куда могла уйти сестра. Упакованная в чехол скрипка лежала на комоде, там же были оставлены нотные тетради. Между книжным стеллажом, полки которого ломились от детективов, и тумбой под телевизор, где расположились видеомагнитофон и кассеты, стояло массивное напольное зеркало.

Нина включила торшер у кресла и огляделась. Стена у изголовья кровати была заклеена афишами ретрофильмов. «Унесенные ветром», «Касабланка», «В джазе только девушки» – Эля не отличалась оригинальностью. Но место в самом центре пустовало. Раньше там висел плакат «Анжелика – маркиза ангелов», но Эля сняла его, подготавливая пространство под афишу своего любимого фильма – «Бал вампиров». Нина должна была привезти ее из столицы прошлым летом. И привезла. Только Эле она больше была не нужна. Сейчас та самая афиша сиротливо лежала на комоде, скрученная в трубочку и втиснутая между скрипкой и нотными тетрадями.

Нина, немного поколебавшись, взяла ее в руки и развернула. Взгляду предстала хорошо знакомая иллюстрация, точно такая же, как и на просмотренной неоднократно видеокассете: сидящая в пенной ванне красотка испуганно разинула рот в ожидании укуса вампира. El Baile De Los Vampiros – кричали желтые буквы на незнакомом Нине – итальянском? – языке. Эля обожала этот фильм. Знала его наизусть, легко могла сыграть любую сцену, не запнувшись.

Любовь эта главным образом возникла благодаря актрисе, сыгравшей прекрасную Сару. Эля утверждала, что их с Ниной мама была вылитая Шэрон Тейт. Судя по немногим оставшимся фото, это было далеко от истины, но Эля неизменно настаивала на своем. Похожа, и все! Нина не спорила. В конце концов, она совсем не помнила маму, ведь была младенцем, когда та умерла. Эле на тот момент исполнилось четыре, и велика вероятность, что помнила она немногим больше младшей сестры.

– Не спорю, на фото мало похожа, – согласилась Эля, когда восьмилетняя Нина впервые решила возразить и в доказательство своих слов несмело протянула черно-белый снимок, который хранился в ее тумбочке. – Но в жизни была очень похожа. Глаза, улыбка, мимика, волосы. Фотографии не могут такого передать.

– Жаль, у нас нет видеозаписей с мамой, – ответила тогда Нина и, поймав полный скорби взгляд, кинулась сестре на шею и сильно-сильно обняла – так, что руки заболели. Эля обняла сестру в ответ и натужно засмеялась, чтобы показать, что больше не грустит.

В тот момент Нина пообещала себе, что больше не станет спорить с сестрой по поводу мамы, чтобы не напоминать лишний раз об их общей трагедии и не видеть в глазах сестры ту бездонную боль. О том, что напомнить может кто-то другой, Нина не переживала, потому что говорить об Анне Измайловой, их маме и первой жене Виктора, в этом доме было не принято. Овдовевший мужчина очень болезненно реагировал, стоило кому-то упомянуть покойную супругу. Он злился, раздражался, мог нагрубить, а после уходил в себя и подолгу молчал. Поначалу Нина пыталась бунтовать, ругалась с отцом, не понимая, почему имя матери в их доме под запретом. Почему отец не сохранил ни одной ее вещи на память, а те несколько фотографий, что хранились в доме, попрятали по тумбочкам, будто нечто постыдное?

– Юле было бы обидно, если бы я развесил повсюду фото моей первой жены, – отвечал ей сквозь зубы отец.

– Юле было бы плевать, – возражала на это Эля, закрывшись с Ниной и няней Агатой в игровой комнате. – Она самый здравомыслящий человек в этом доме.

– Юле плевать, а вашему отцу – нет, – спицы в руках няни тихо стучали друг о друга. – Он никак не может ее простить.

– Простить за что? – отвлекалась от игры младшенькая Измайлова.

– Бог его знает, – старушка неторопливо раскачивалась в кресле-качалке. – Быть может, за то, что оставила его и вас одних, не стала бороться за жизнь. А может, произошло что-то между ними накануне ее смерти. Одно могу сказать наверняка – он на нее злится, да так, что ни смерть, ни время не в силах эту злость потушить.

Лишь став подростками девочки выяснили, что Аня Измайлова умерла не от аллергии на таблетку обезболивающего, как они привыкли думать, а покончила с собой, выпив целую упаковку снотворного. Так они получили ответ на вопрос: «Из-за чего же злится отец?» И договорились, что больше не будут упоминать при нем имя матери и станут держать ее фотографии подальше от его глаз.

Нина задумчиво покусала губу, подошла к столу и достала из ящика коробо́к с кнопками. Забралась на кровать, распихала подушки, освобождая путь, и привстала на цыпочки, чтобы приколоть афишу к стене.

Пять минут спустя она удовлетворенно отряхнула руки и спрыгнула с кровати, чтобы оценить результат своих трудов.

– Здо́рово, да? – спросила Нина Альфа. – Эльке бы понравилось.

Она приблизилась к тумбе с телевизором, опустилась на колени и пробежала кончиками пальцев по стопке видеокассет. У них с Элей был совершенно разный вкус на фильмы. На экране Эля предпочитала наблюдать за любовными перипетиями, которые Нина терпеть не могла, поэтому торопливо пробежалась взглядом по «Соломенной женщине», «Этому молодому сердцу», «Назовите меня мадам» и издала победоносный клич, отыскав наконец «Бал вампиров». Включила телевизор, видеомагнитофон, вставила кассету в кассетоприемник. Нажала несколько кнопок на пульте и опустилась в кресло, мысленно возвращаясь во времена, когда сестра оставалась рядом, а жизнь была образцом спокойствия и благополучия.

По экрану заскользили титры. Альф недовольно зарычал.

– Ты чего? – удивилась Нина.

Бордер-колли вновь зарычал, куда громче и требовательнее.

– Не хочешь – не смотри.

Подумав, пес выбежал из комнаты.

– Странный какой-то, – проворчала она и, устраиваясь поудобнее, закинула ноги на подлокотник.

Но расслабиться перед телевизором не удалось: вернувшийся Альф подбежал к хозяйке и бросил теннисный мяч прямо ей в нос.

– Ай! – Нина сжала переносицу пальцами. – Я обещала тебе поиграть, – вспомнила она, разглядывая любимую собачью игрушку. – Совсем забыла.

Она поднялась с кресла и выключила телевизор.

– Фильм может подождать до завтра, – она обернулась на своего питомца. – А вот неугомонный пес, видимо, не может. Ладно, кто быстрее до ручья? – она согнула ноги в коленях и замерла, глядя на припавшего к полу Альфа, будто вставшего на низкий старт. – Три, два…

Они разом сорвались с места и, громко топая, помчались по коридору, затем по лестнице, через холл первого этажа, стремясь наружу, в темноту и прохладу вечернего леса, где у ручья их ждали заросли цветущего олеандра.

Глава 4

Из дневника Нины Измайловой:

Как я себя чувствую? Глупо.

Вы говорите, что я должна делать записи регулярно, иначе от этого не будет толку. Что нужно записывать все эмоции, которые возникают в течение дня, и фиксировать все мысли, касающиеся Эли. Вероятно, вы думаете, что чувств этих у меня прорва и вам придется читать многотомник, написанный пациенткой Н.

Что ж, уважаемый Семен Витальевич, вынуждена вас разочаровать. Моих эмоций и на чахлый рассказик не наберется. Все, что я чувствую, – это горе. От того, что больше не вижу сестру каждый день. Что не имею возможности позвонить и пожаловаться на главреда, который отчитал меня сегодня за не вовремя сданный материал, или на продавца фруктов, который подсунул гнилой персик.

А еще обиду. Обиду за то, что бросила меня. Бросила отца и двойняшек.

И злость. Что так легко сдалась. Просто ушла, даже не попыталась бороться.

И негодование. Что не поделилась своей бедой со мной. Ведь мы – сестры Измайловы, всегда вместе, друг за друга горой. Уж вдвоем-то мы бы нашли выход из любой ситуации, какой бы тупиковой она ни казалась на первый взгляд.

А еще страх. Страх, что никогда больше ее не увижу и никогда не узнаю, что с ней произошло.

И боль… Боль – это эмоция? В моем случае да. У меня болит все тело, словно внутренности перемолоты в фарш. Или заморожены. Или перемолоты, а потом заморожены. Боже, что я несу. Надо вырвать и сжечь этот лист, иначе меня упекут в психушку. Это в компетенции психотерапевтов? (Отметка себе – узнать.) Ладно, шучу. Не стану я ничего сжигать, тем более страницы пронумерованы. Как хитрó.

Кстати, как вам мой сон? Наверное, дедушка Фрейд плакал бы от счастья, окажись я его пациенткой. А если серьезно, что он может означать? Что имела в виду Эля, повторяя: «Она пришла, и мне пришлось уйти?» Кто «она»? Мама? За ней пришла наша покойная мама? Или… Она – это не человек? Болезнь? Беда? Любовь? Кара? Смерть? Шизофрения?

Чувствую, пора закругляться. Поток сознания – это, может, и чудесно в случае с Фолкнером, но в моем исполнении он превращается в поток бреда.

Нина обожала ездить на общественном транспорте по выходным, особенно если направлялся он от центра города к окраинам. Тишина, полупустой автобус, редкие пассажиры, везущие в коробках и корзинах саженцы на дачу. Лица светятся предвкушением выходных, полных солнца, грядок и шашлыков.

Нина окинула взглядом случайных попутчиков и почувствовала, как грудь распирает от любви к этим незнакомцам: к их простенькой дачной одежде, к их полным нехитрой провизией авоськам, к их мозолистым от тяпок рукам, едва успевшим зажить с прошлых выходных. Несколько человек перехватили ее взгляд и улыбнулись в ответ. В солнечное, пахнущее морской солью утро просто невозможно не излучать любовь ко всему окружающему миру.

Сидящий у ее ног пес жизнерадостно улыбался каждому пассажиру и подметал пушистым хвостом пол автобуса. Он наслаждался поездкой ничуть не меньше двуногих, несмотря на то что хозяйка не позволила ему сесть на сиденье рядом с собой.

– Какой милаха, – проговорила сидящая через проход пожилая женщина в соломенной шляпке.

Альф перевел на нее взгляд и расплылся в еще более широкой улыбке. Женщина опустила руку в карман и вынула завернутый в салфетку пряник.

– Можно? – спросила она его хозяйку.

– Можно, – улыбнулась Нина.

Пес с удовольствием проглотил угощение и благодарно лизнул морщинистую руку. Женщина засмущалась и замахала на Альфа рукой – ой, да брось, мелочи какие.

– Спасибо большое, – Нина поднялась и легонько подтолкнула Альфа в сторону выхода. – Наша остановка.

В подтверждение ее слов автобус замедлился и остановился напротив выложенной мелкой мозаикой остановки.

– Хороших вам выходных, – махнула на прощание дама в соломенной шляпке.

– И вам, – отозвалась Нина, одновременно с Альфом спрыгивая с подножки. – Соньке о прянике ни слова, – предупредила она, как только за ними закрылись двери.

Они постояли напротив пустой остановки, разглядывая выложенный мозаикой рисунок – лежащую на волнах русалку с традиционно рыбьим хвостом.

– Добро пожаловать на озеро Тихое, – улыбнулась ей Нина и двинулась по пустой дороге вдоль зарослей платанов, на ветках которых заливисто пели невидимые птицы. Справа сквозь шатер из листьев уверенно пробивались лучи света, слева бликовало на поверхности озера солнце.

Нина с Альфом шли вдоль безлюдной дороги, огороженной низким каменным забором. Через десять метров они повернули налево и устремились вниз по деревянной лестнице, что змеей петляла меж домов до самого озера, ртутью сверкавшего в низине среди зеленых холмов. Альф бежал рядом с хозяйкой и на ходу принюхивался к ассорти из запахов, атаковавших со всех сторон, – жарящееся на огне мясо, свежескошенная трава, недавно покрашенный забор, остывающий у окна грушевый пирог. Окрестности озера казались кусочком рая на земле.

Пятьдесят лет назад эту территорию признали заповедной, и строительство с тех пор запретили. Побережье осталось усыпано редкими постройками начала века и старше: двухэтажные деревянные дачи с яркими фасадами чередовались со старинными каменными усадьбами и особняками прошлых столетий. Облагороженные парки плавно переходили в цветущие фруктовые сады, гудящие от полчищ трудолюбивых пчел. Частный транспорт также был под запретом, поэтому перемещались здесь преимущественно пешком, хотя велосипеды, самокаты и ролики не возбранялись. Освободившаяся от тарахтения машин земля мигом приманила обратно дикую живность с окрестных лесов и холмов. Часто, прогуливаясь по местным улочкам, можно было заметить перебегающего дорогу зайца или енота, а лисы так вообще вели себя вальяжно – гоняли местных собак, пили воду из ведер у колодцев, а одной даже хватило наглости улечься в натянутый между деревьями гамак – ее с трудом удалось согнать даже участковому.

Нина с подружками обожали это место и частенько приезжали сюда на прогулку. Правда, манил их не симбиоз людей и дикой живности, а само озеро, вокруг которого слагались самые жуткие из городских легенд. Факты о нем перемежались с вымыслом, и по прошествии десятилетий никто уже и не разберет, какая часть этих легенд правда, а какая выдумка.

Фактом однозначно являлось то, что озеро здесь было не всегда. Двести лет назад на этом месте находилась деревушка – небольшая, но со своей рыночной площадью и церковью. Но однажды городское руководство приняло решение деревню утопить. Дамба, защищавшая от водной стихии, якобы дала течь, и затопление деревни оставалось вопросом времени, поэтому выбор оказался невелик – продолжать молиться, что дряхлеющая с каждым днем дамба выстоит и не прорвется внезапно, отправив на тот свет несколько сотен людей, или эвакуировать жителей загодя, открыть дамбу и позволить неизбежному случиться с наименьшими потерями. Выбор предсказуемо пал на второе. Так родилось озеро, впоследствии нареченное Тихим.

Старожилы и архивы утверждают, что ни один человек не погиб, но легенды с ними не согласны. Местную церквушку, вставшую на пути у стихии, якобы отказался покидать местный же батюшка. Он заперся внутри и храбро встретил смерть, словно капитан, ушедший на дно со своим кораблем. Церковь эта, к слову, затонула не целиком – посреди озера и теперь возвышалась колокольня со сверкающим на солнце колоколом, который периодически принимался громко звонить, навевая ужас на обитателей рукотворного рая и вынуждая их баррикадироваться в своих усадьбах. Дело в том, что по сложившемуся столетиями обычаю было положено оставаться в стенах дома, если накануне звонил колокол затопленной церкви. Звон этот считали предвестником величайшей беды – выхода на сушу русалок озера Тихое. Предупреждал ли покойный батюшка этим звоном о грозящей людям опасности или, наоборот, эту опасность призывал, вынуждая ранее спящих русалок отправиться на охоту, – неизвестно. Но факт остается фактом – если некто решался покинуть дом ночью после колокольной тревоги, на следующий день он пополнял списки пропавших без вести. Принято считать, что несчастных этих утаскивали под воду русалки. Единственный способ спастись от столь незавидной участи – слушаться звона колокола и не выходить из дома после заката.

Но были вещи еще более странные: ни одного из тех, кого якобы утащили русалки, не удалось найти. Не было выброшено на берег ни единого тела, командой спасателей-аквалангистов не был найден ни один утопленник, хотя озеро – небольшое, по сути, – прочесывали вдоль и поперек. Люди пропадали в нем, словно в черной дыре. Почитатели легенды о русалках утверждают, что утопленников отыскать несложно – все они заперты в церкви, коленопреклоненные и сложившие руки в молитвенном жесте. Скептики хоть и смеются над этой теорией, но весьма неуверенно – двери церкви действительно крепко заперты изнутри, никому так и не удалось их открыть, хотя многие пытались.

Словом, вокруг озера ходило много слухов и легенд, разделивших жителей городка на два лагеря – тех, кто свято верил и послушно исполнял все ритуалы, и скептиков, которые тоже исполняли все ритуалы, но чувствовали себя при этом глупо. Вторая группа – в основном молодежь, которая впитала суеверия с молоком матери и исполняла все правила по привычке, не задумываясь. Им с младенчества внушали, что нужно посмотреть сначала налево, а затем направо, когда переходишь дорогу, нужно проверить выключен ли утюг, когда выходишь из дома, и нужно запереться в четырех стенах на ночь, если накануне бил в колокол покойный батюшка.

Именно эта легенда легла в основу серии картин художника Савелия Рямизева, который прославил русалок озера Тихое на весь мир, придав им не самый приятный глазу вид. С его легкой руки все привыкли воображать их безглазыми полузмеями-полулюдьми, способными перемещаться по суше, опираясь на локти или на ладони. Даже на картинах они производили жуткое впечатление, а уж столкнуться с этими созданиями в жизни не пожелаешь даже врагу. Но страшное и загадочное всегда манит людей, поэтому мрачные полотна Савелия Рямизева славу сыскали немалую. Но самая главная его работа, воспевающая всю красоту и мерзость этих существ, была скрыта от большой аудитории, потому что находилась в фамильной усадьбе Рямизевых и представляла собой фреску во всю стену. Во времена, когда страну лихорадило от революций и войн, фреску едва не уничтожили. Но обо всем по порядку.

Построенная на побережье Тихого озера в девятнадцатом веке усадьба Рямизевых – в народе больше известная как Графская – являлась образцом величия и стиля: облицованная белым камнем, с террасой по периметру и колоннами, которые держали балконы второго этажа. К усадьбе прилегал огромный парк, знаменитый десятками статуй, разбросанных по всей территории. Графский парк, как и полагается подобному месту, мигом окутал себя легендами – жители города предсказуемо не смогли не отреагировать на кучку каменных истуканов, завезенных «откуда-то из Европ».

– Нечисто с ними что-то, – шептались слуги, боязливо выглядывая из французских окон усадьбы.

– Я, кажись, вчера вон того, с виноградом, вообще в другом месте видала.

– Точно, он рядом с беседкой стоял, зуб даю. А сегодня с утра глядь – он поближе к дому переместился, вон рядом с фонарем застыл, нехристь.

Так и пошли слухи о статуях Графского парка, которые якобы меняли позы и перемещались с одного места на другое. Легенда эта, правда, не сыскала популярности среди горожан, так как Графская усадьба не славилась загадочными смертями, да и пропавших без вести на ее территории тоже не числилось. Подобный случай зафиксировали лишь один, да и то более ста лет назад. Тогда исчез старший сын графа Рямизева – брат знаменитого художника, на тот момент ходившего под стол пешком. Пропал Юрий Рямизев не у воды, а из собственных покоев – вошедшие с утра в опочивальню графского отпрыска слуги обнаружили смятую постель пустой. Больше Юрия никто не видел. И, сказать по правде, особо никто не искал, так как репутацию он имел не очень-то благопристойную – славился страстью к выпивке, легкодоступным женщинам и азартным играм. Последнее, к слову, не раз вынуждало его бросаться в бега от злых кредиторов и скрываться неделями, а то и месяцами, пока добрый батенька не соизволит оплатить долги непутевого потомка. Поэтому, когда непутевый потомок в очередной раз скрылся в неизвестном направлении, семейство не только не расстроилось, но и выдохнуло с облегчением. Батенька-граф, который до того хоть и скрепя сердце, но все же оплачивал долги старшенького сына, в этот раз встал в позу и сказал свое категоричное и громогласное: «Хватит!» Благо у него подрастал еще один отпрыск, куда более спокойный и послушный, в будущем оправдавший родительские чаяния и прославивший их род.

После смерти графа усадьба по наследству перешла к Рямизеву-младшему. Он прожил в ней до старости и именно в ее стенах написал самые живописные полотна, которые и по сей день занимают почетные места в крупнейших картинных галереях мира. Но встретить мирную смерть в родовом гнезде, как он всегда того хотел, Рямизеву не удалось: охвативший страну красный террор и революция погнали его в Европу, а именно в швейцарские Альпы, где он приобрел шале, в котором пытался и дальше заниматься творчеством. Увы, безуспешно. Видимо, стены Графской усадьбы и озеро Тихое, окрестности которого сотрясал замогильный колокольный звон, играли для Рямизева роль музы. Художник умер в одиночестве, в окружении десятка незаконченных полотен, блеклого подобия его предыдущих шедевров.

А усадьба тем временем перешла в руки правящей партии, которая сделала из нее военный госпиталь. Хотя он просуществовал в этих стенах совсем недолго, ущерб зданию нанесли весомый: предметы искусства разграбили, статуи в парке либо уничтожили, либо покалечили, а знаменитую русалочью фреску, которую мечтал увидеть каждый горожанин, закрасили грязно-серой краской. После закрытия госпиталя строение несколько десятилетий простояло заброшенное, отчего домыслы неравнодушных горожан только множились – что же произошло в стенах госпиталя такого, что его закрыли в самый разгар войны, когда раненых привозили сюда вагонами? Но внешне усадьба казалось притихшей и скучной, и вскоре даже самые любопытные потеряли к ней всякий интерес – она, очевидно, не представляла угрозы.

Вторая волна интереса к Графской усадьбе накрыла город десять лет назад, когда ее двери гостеприимно распахнулись для пионеров и октябрят. К пионерскому лагерю «Озерный» местные задолго до открытия отнеслись весьма скептически: кто позволит своему ребенку провести лето в месте с такой репутацией? Но желающих внезапно оказалось немало, хотя в основном то были родители из других городов. Они с радостью отправили своих чад в старинную усадьбу на берегу живописного озера. Лагерь, как и госпиталь, просуществовал совсем недолго и закрылся после первого же летнего сезона. Почему – тайна, покрытая мраком. Конспирологи, разумеется, принялись наперебой делиться теориями о пропавших пионерах и вожатых, которые сбегали, не выдержав и недели. Закрытие лагеря вызвало поток новых бредовых гипотез, но ни одна из них не имела под собой фундамента из фактов.

Нина могла сказать это наверняка. Первое, что она сделала, начав работать в «Безымянной газете», – подняла архив за все то время, что работал лагерь. Ничего. Ни одного пропавшего пионера, ни одного сбежавшего в ужасе вожатого, ни одной драки, ни одного несчастного случая. Все чинно и благородно. Лагерь закрыли без всякой на то причины. То есть причина, конечно же, должна была быть, но какая-то неочевидная. Активно пользуясь корочкой журналиста, Нина отыскала кое-кого из вожатых и других работников «Озерного». Все они вспоминали о том лете с ностальгией и искренне недоумевали, когда Нина пыталась полунамеками вывести их на мрачные темы.

– Да нормально все там было, – пожимала плечами женщина, работавшая в лагере поваром. – Детишки послушные, вожатые дружные, погода отличная, никто режим не нарушал и драк не затевал. Лагерь как лагерь.

То же самое говорила и отдыхавшая в том лагере Соня, когда Нина в очередной раз приставала к подруге с расспросами:

– Ну, Сонь, ну вспоминай. Не может быть, что там ничего не происходило.

– Да не было ничего, – совсем как повариха пожимала плечами Соня. – Кричалки кричали, костры жгли, в волейбол играли, ночью пастой друг друга мазали. Все как обычно.

– Может, ты забыла? – не теряла надежду Нина. – Может, маленькая была?

– Мне почти девять было. Я все отлично помню. Не было там ничего странного.

– Может быть, твоя психика заблокировала эти воспоминания? Может, произошло что-то настолько ужасное, что твое подсознание решило таким образом тебя защитить?

– Точно. И мое, и полусотни других детишек и кучки взрослых в придачу.

– А давай попробуем гипноз? – в восторге от собственной идеи Нина поворачивалась к другой подруге. – Лиль, ну-ка снимай свою цепочку с кулоном, будем на Соньку морок наводить.

– Ага, щас! – Соня с ужасом смотрела на Лилю, которая растерянно теребила висевший на груди янтарь, и вновь переводила взгляд на неугомонную Нину. – Окстись, женщина! Не было там ничего. Обычный лагерь, обычная смена, обычные вожатые и не менее обычные октябрята с пионерами. Все было привычно и скучно, как и в любом другом летнем лагере на нашей грешной земле.

Как правило, на этом разговор о закрытии лагеря заканчивался, но Нина не теряла надежды разузнать побольше. Поэтому несложно вообразить ее восторг, когда пару лет назад Сонькины родители решили выкупить Графскую усадьбу со всей прилегающей территорией, чтобы превратить в гостиницу. За эти два года Нине удалось побывать в усадьбе лишь четыре раза, потому что там шли грандиозные ремонтные работы и Сонины родители держали дочь с ее любопытными подругами на расстоянии – от греха подальше. Но вот ремонт подошел к концу, и две недели назад семья Матвеевых полным составом переехала в Графскую усадьбу, восточный флигель которой был переделан под дом. Сама гостиница еще требовала доработки – навести порядок, завезти в номера мебель, обустроить комнаты для отдыха персонала, но в целом усадьба вновь имела вид жилой и гостеприимный. Лишь парк оставался заброшенным и зловещим, но и это было вопросом времени. Матвеев-старший клялся и божился, что меньше чем через месяц это будет самая ухоженная и благоустроенная территория. Обещание это повергло Нину в ужас. По ее мнению, именно таким – заросшим и брошенным – парк представлял наибольшую ценность. Все это буйство одичавших розовых кустов, которое не в силах остановить даже бетон, эта паутина мха, шалью свисающая с веток, этот вечно не проходящий туман, что запутался в кронах деревьев. Разве можно так варварски приручать эту дикую красоту?

– Я приду пофотографирую парк, пока твой папа над ним не надругался, – поставила она в известность Соню пару дней назад.

– Тогда поторопись, со следующей недели у нас начинает работать бригада садовников.

Вот почему в эту субботу Нина проснулась непривычно рано для выходного дня, взяла фотоаппарат и отправилась в Графский парк. Альф увязался с ней.

Спустившись по лестнице до самого озера, Нина и пес пошли вдоль побережья. Галька негромко хрустела под ногами, спину припекало утреннее июньское солнце, а от озера, покрытого мелкой рябью волн, веяло прохладой. Время от времени они проходили мимо редких причалов, к которым были пришвартованы лодки и катамараны. На одном из причалов в тканевом пестром лежаке загорала женщина, прикрыв лицо раскрытой книгой. В остальном же побережье оставалось безлюдным. Ни рыбаков, ни купальщиков, ни шумных детишек с лопатками и ведерками. Купальщиков отпугивала вода, холодная даже в самую лютую жару, а рыбаков – полное безрыбье. Поэтому озеро полностью оправдывало свое название.

Нина взглянула на идущего рядом Альфа:

– Чуешь русалок?

Пес бросил на нее презрительный взгляд и проигнорировал вопрос.

– Вот мы и на месте, – она махнула рукой в сторону белой каменной лестницы, уходившей прочь от побережья в заросли розового олеандра. – Соня обещала нас встретить.

Соня в компании друга ожидала своих гостей за очередным поворотом зигзагообразной лестницы.

– Вас тут еще пчелы не съели? – вместо приветствия спросила Нина и скинула на ступеньки рюкзак, в котором лежали штатив, вспышка и парочка отражателей.

– Соня у нас заклинатель пчел, – Ромка с Соней улыбнулись понятной им одним шутке.

– Давно ждете?

– Минут десять, – Соня потянулась к Альфу.

– А ты-то чего здесь в такую рань? – обратилась к парню Нина, наблюдая за подругой, тискавшей собаку.

– Не спалось, – ответил Ромка. – В обед все равно на работу, вот и решил прогуляться.

– Не далековато от работы гуляешь? – усмехнувшись, Нина кивнула на видневшуюся крышу усадьбы. – Вы, я так понимаю, здесь от дяди Миши прячетесь? Гениально.

– А что не так? – Рома проследил за ее взглядом. – Сонька снова накануне на него психанула, мириться пока не хочет, а за кустами нас не видно.

– Ну да, вы же такие незаметные. Одна – огненно-рыжая, второй – под два метра ростом. Просто чемпионы по маскировке.

Соня засмеялась и приподнялась на цыпочки, чтобы сквозь макушки олеандра рассмотреть окна усадьбы. Не заметила в них движения и вновь опустилась на колени.

– Все окончательно зажило, – отчиталась она, разглядывая лапу Альфа, порезанную о разбитую бутылку пару недель назад.

Пес, не удержавшись, лизнул Соню в нос.

– Так зачем тебе фотографии? Для работы? – спросил Рома, поднимаясь со ступеньки.

– Для личного архива, – Нина тут же вручила ему рюкзак. – На, помоги даме. – Тот безропотно натянул лямки на плечо. – Дождемся, когда эти двое натискаются, и пойдем.

Соня еще раз стиснула Альфа в объятиях и поднялась.

– Да что вы понимаете в чистых и искренних чувствах? – сказала она, не отводя взгляда от собаки. – Идем, моя прелесть, не слушай этих двоих, они просто завидуют.

Они вчетвером поднялись по лестнице, вышли на покрытую мелким ракушечником подъездную площадку и повернули по тротуару направо, обходя усадьбу.

– Может, чаю хотите? – идущая впереди Соня обернулась на друзей. – Даже бутербродов могу наделать.

– Может, потом, – Нина разглядывала свежевыкрашенные стены. Взгляд остановился на окне, в котором махал рукой мальчик. – Салют! – закричала она и вскинула руку в знак приветствия.

Не ожидавший этого Ромка вздрогнул:

– Чего вы все такие голосистые-то? – завозмущался он и, проследив за взглядом Нины, тоже помахал младшему брату Сони. – А малой с нами не идет?

– Не хочет, – не оборачиваясь, отозвалась хозяйка дома. – Ему папа новую игру купил, и Антон последние два дня джойстик из рук не выпускает. Даже про Машку забыл.

– Ого, – уважительно отозвался Ромка. – Интересная, должно быть, игра. Надо тоже поиграть.

– У тебя же работа, – напомнила Нина и, сделав скорбное лицо, похлопала его по плечу. – Но ты не волнуйся, Ром, я возьму эту миссию на себя.

– Как благородно, – усмехнулся он.

– Ну так что, откуда начнем? – Соня обернулась к ребятам и махнула рукой себе за плечо. – Вот главная аллея, от нее во всех направлениях расходятся тропинки разной степени заброшенности. Вон там, – она махнула влево, – беседка. Красивая, но я бы не рискнула заходить, там пол прогнил.

– А там? – Рома махнул вправо.

– Да бог его знает, – задумчиво проговорила Соня, повернув голову в указанном направлении. – Здесь где-то теплица должна быть.

– Я голосую за беседку, – как школьница подняла руку Нина и двинулась в глубь аллеи.

– Кто бы сомневался, – Соня пошла следом за подругой.

– Неужели и ты с нами идешь? – хитро проговорил ей вслед Рома. – И даже виснуть на мне не будешь?

Не сбавляя скорости, Нина обернулась и многозначительно посмотрела на подругу.

– Не слушай его, не висла я на нем, – Соня одарила парня ненавидящим взглядом. – Просто испугалась шороха в кустах, решила, что какой-то зверь прячется.

– Бешеный кролик, – подсказал он.

– Реально кролика испугалась? – удивилась Нина.

– Да статуй она боится, – Ромка кивнул на каменные изваяния, расставленные вдоль аллеи.

– Жуткие они, – согласилась Соня, провожая взглядом ближайшего истукана.

– Статуи как статуи, – пожала плечами Нина, бросив безразличный взгляд на предмет разговора. – Самые обычные.

– Уродцы, – возразила Соня. – Совсем как та жуть в «Пиратском фрегате».

– Ангел тот, что ли? – уточнил Ромка.

– Терпеть его не могу, – поежилась Соня. – Какой идиот додумался его в кафе припереть?

– Просто кое-кто слишком мнительный – усмехнулась Нина.

– Просто кое-кто терпеть не может, когда каменная глыба с мертвыми глазами пялится в затылок, – парировала Соня. – Нам направо.

Нина послушно свернула на едва заметную среди растительности тропинку.

– А где Альф?

– За мной идет, – проговорил Рома и обернулся на замыкавшего колонну пса. – Видишь, Сонь? Ему пофиг. А ведь собаки вроде как чувствуют потустороннее присутствие. Если бы твои статуи были опасны, мы бы его сюда калачом не заманили.

– Во-первых, калачом собак кормить нельзя, – в Соне периодически просыпался ветеринар. – Во-вторых, мне тоже пофиг. Видишь, иду и не дергаюсь? – она развела руки в стороны, демонстрируя полное спокойствие.

– Что, кстати, странно. В прошлый раз ты чуть мне на голову не залезла от страха.

– Кстати, да, – Соня задумчиво подняла взгляд к небу, осознав, что Рома прав. – Временами статуи наводят на меня такой ужас, что ноги с трудом держат. А иногда мне все равно, – она огляделась, выискивая взглядом очередного выглядывающего из-за дерева истукана. – Как сейчас, например. Абсолютно ровно.

– От чего это зависит? – Нина, как и Соня, поглядела на однорукую женщину, которая провожала их человечье-собачью колонну слепым взглядом.

– От фазы луны, – усмехнулся Ромка.

– Не знаю, – призналась Соня. – Не замечала закономерности. Но тот кусок камня в кафешке каждый раз меня до полуобморочного состояния своим видом доводит. Чертов ангел.

Нина засмеялась и кивнула в сторону беседки, по стенам которой ползла жимолость.

– Пришли.

Как и предупреждала Соня, беседка была в бедственном положении: покосившаяся, растрескавшаяся, покрытая мхом и следами тления. Но как же красиво она смотрелась в объятиях буйно цветущей жимолости, паутиной облепившей колонны с крышей!

– Шикарно, – подытожила Нина и оглянулась на Ромку, который, как всегда, над чем-то хихикал с Соней. – Рюкзак, – проговорила тоном хирурга, отдающего распоряжения медсестре. – Фотоаппарат.

Пока парень возился с замко́м, она перевела взгляд на подругу. Та ожидаемо присела на корточки, готовая вновь обниматься с Альфом.

– Ой, давайте отложим эти ваши телячьи нежности на потом, – упрекнула Нина. – Мы тут съемку проводим или где? Можешь пока штатив установить, – распорядилась она, принимая из рук Ромки «Лейку».

– О! Ты и поляроид взяла, – воодушевился он, заметив еще один фотоаппарат.

– Взяла, – ответила Нина, наблюдая, как Рома навел объектив на Соню, а та, позируя, притянула к себе пса и лучезарно улыбнулась. – О боги, – она посмотрела в видеоискатель. – Как вы иногда бесите меня своей идиллией.

– Кстати, Нин, – пробасил Ромка. – Почему ты не сделаешь какой-нибудь проект, основанный на местном фольклоре? Пофоткала бы места с дурной славой. В таком, знаешь, атмосферном, мрачном, концептуальном стиле. Отличная бы серия снимков получилась. Можно было бы отдельную колонку в газете выделить. Или даже книжку написать, – воодушевился он. – Лилька тебе подсобила бы.

– Отличная идея, – отозвалась Нина, выискивая необходимый ракурс для фото. – Обдумаю на досуге.

– Ну а что? – не унимался Рома. – Ты только представь, какой проект можно замутить. Переплюнешь Лильку с ее страшными книжками.

– Да что там Лильку, самого Стивена Кинга переплюнет, – с улыбкой подхватила Соня. – Одни только ваши конюшни чего стоят.

– А я о чем, – поддакнул Ромка.

– Наши конюшни для меня навсегда останутся терра инкогнита, – проговорила Нина, нажимая спусковую кнопку затвора. – Мне было лет шесть, когда я поклялась Эле на мизинчиках, что не пойду туда даже за все сокровища мира.

– Ну, раз на мизинчиках, тогда конечно, – с серьезным видом закивала Соня.

– А что не так? – не понял Ромка. – Я чего-то не знаю?

– Эля ужасно боялась этих конюшен, – пояснила Соня.

– Она всегда говорила, что призраки животных намного страшнее призраков людей, – продолжила за подругу Нина. – Хотя, скорее всего, она их не столько боялась, сколько жалела. Когда Эле было лет девять, она взяла в школьной библиотеке все экземпляры «Белого Бима», «Каштанки» и «Муму» и сожгла. Сказала, что нельзя позволять собакам страдать даже на бумаге.

Соня протянула руку и ласково потрепала Альфа за ухом.

– Вера Васильевна такую трагедию из этого раздула. Папу в школу вызывала… У вашей дочери никакого уважения к книгам, – передразнила она директрису. – А ведь это труд огромного количества людей, вырубленные деревья. А как же пиетет к печатному слову? А отец ответил, что гордится дочерью, если чувства животных для нее важнее благоговения перед пачкой бумаги, и пообещал Эле купить килограмм мороженого прямо на глазах у возмущенной директрисы.

Ромка одобрительно хмыкнул.

– Папа позже рассказывал, что был уверен: их вместе с Элькой с позором попрут из школы. Но обошлось. Директриса еще что-то пробубнила себе под нос, больше для проформы, и сбежала на очередной урок. Элька, к слову, свой килограмм мороженого в тот день действительно получила, хотя вынуждена была разделить его со мной, папой и няней Агатой. – Нина поглядела на Альфа, который с любовью льнул к ногам Сони – второй его любимой двуногой после хозяйки. – Выросшая Эля не стала менее сердобольной и испытывала ужас от одной лишь мысли, что придется посмотреть в глаза погибшим лошадям.

– Да, печально это все, – со вздохом согласился Ромка.

– Не то слово, – отозвалась Нина и присела на корточки, ловя нужный ракурс.

– Смотрите, еще один выглядывает, – Соня указала подбородком в сторону покосившегося фонаря, за которым замер каменный бородач с наполовину раздробленной головой. – Вот что ни говорите, а с этим графом Рямизевым было что-то сильно не так. Разве здоровый человек захочет, чтобы в его парке из каждого куста за ним наблюдало вот это вот?

В этот момент по окрестностям парка прокатилось эхо колокольного перезвона. От неожиданности Нина, Соня и Рома застыли на месте, подобно парковым скульптурам, а Альф приподнял уши, пытаясь определить источник зловещего звука.

– Да вашу ж мать! – закричала Соня, глядя туда, где, по ее мнению, должны находиться русалки.

Нина с Альфом неторопливо шли по подъездной аллее сквозь прозрачные июньские сумерки. Пес, набегавшийся за день в Графском парке, вел себя смирно и не пытался бросить хозяйке вызов. Лишь приблизившись к дому, он навострил уши и рванул в сторону сада, огороженного кирпичной стеной. Не раздумывая, Нина отправилась вслед за собакой. Прошла под аркой и услышала журчание воды: посреди сада били в небо многочисленные струи старого фонтана, ровесника Измайловского особняка. Время и погодные условия изрядно потрепали его некогда величественный вид – бедняга растрескался и зарос мхом, но тление и разрушение, как ни странно, придали ему вид еще более благородный и загадочный. Он был словно рыцарь, под проржавевшими доспехами которого билось по-прежнему храброе сердце.