Читать онлайн Ум в движении. Как действие формирует мысль

К счастью, наши тела умеют намного больше, чем толкаться. Постепенно они овладевают ошеломляющим арсеналом действий. Гармоничная координация, лежащая в основе этого поведенческого разнообразия, обеспечивается постоянной интеграцией изменчивого потока информации от многих органов чувств с четкими действиями десятков мышц (прошу прощения за столь неудобоваримое начало!). Хотя наша кожа ограничивает собой и отделяет тело от окружающего мира, выполнение действий предполагает бесчисленные с ним контакты. Невозможно быть в подлинном смысле отделенным от мира вокруг. Именно взаимодействия лежат в основе представлений о собственном теле.

Тела при взгляде со стороны подобны другим знакомым всем объектам: столам, стульям, яблокам, деревьям, собакам или машинам. Мы учимся быстро распознавать эти обычные предметы – прежде всего по очертаниям, контурам, типичному расположению. Контуры объектов, в свою очередь, определяются конфигурацией их частей: скажем, четырех ног (ножек) и тела (столешницы) у собак и столов, стволов и крон у деревьев. Этот навык – распознавание объектов – локализуется во множестве участков головного мозга. Лица в одном массиве, тела в другом, сцены в третьем. Эти области становятся активными – «включаются», – когда мы видим объект соответствующего типа, и остаются неактивными, если мы смотрим на предметы, относящиеся к другим категориям.

Определенные ракурсы объектов (и лиц) являются предпочтительными для распознавания. Перевернутые вверх ногами стол или дерево узнать труднее, чем при их нормальном расположении; вид собаки сзади или велосипедиста сверху хуже распознается, чем при взгляде сбоку. Удачным ракурсом является тот, который показывает отличительные особенности объекта. Типичная собака имеет четыре ноги (как и у типичного стола четыре ножки), горизонтальный валик в качестве тела, симметричную голову с глазами, носом и пастью, а также ушами, выступающими по обе стороны головы. Лучший вид на собаку должен показать эти черты. Именно такие виды на объект – представляющие большее количество отличительных признаков в должной конфигурации – мы быстрее всего распознаем и считаем наилучшими его репрезентациями. Для многих объектов, таких как собаки или столы, лучшим является, конечно, вид спереди и в три четверти или в профиль. Часто для быстрого распознавания достаточно контура или силуэта в удачном ракурсе.

Тела и их части

При классической ориентации особенно эффективное (как и для объектов) распознавание тел обеспечивают контуры – когда мы смотрим на тела извне. Однако в их – и только их – случае нам доступен также внутренний взгляд. Это глубоко личное внутреннее восприятие тела таит в себе много дополнительных возможностей. Мы знаем, как тела ощущаются изнутри и что они могут делать. У нас не может быть этого знания в отношении стульев и даже насекомых (Кафки[5] касаться не будем), собак или шимпанзе. Нам известно, что ощущается, когда мы стоим навытяжку или сидим ссутулившись, взбираемся по лестнице или на дерево, прыгаем и приплясываем, застегиваем пуговицы и завязываем шнурки, поднимаем вверх большой палец или замыкаем в колечко большой и указательный, плачем и смеемся. Мы знаем не только, как это – совершать перечисленные действия, но и – а это более существенно – что значит совершать их, т. е. выпрямляться или сутулиться, плакать или смеяться. Важно то, что мы можем отобразить[6] тела других и их действия на собственные, а это предполагает, что мы понимаем тела других, не только распознавая их, но и интернализируя[7].

Перед этим мы отображаем собственное тело в своем мозге, в гомункуле – «человечке», распростершемся от уха до уха в верхней оболочке мозга, его коре (см. рис. 1.1). Кора – это толстый бороздчатый слой поверх эволюционно более старых частей мозга. Снаружи мозг выглядит как гигантский грецкий орех. И подобно этому плоду мозг разделен спереди назад на две не вполне симметричные «половины», или полушария – правое и левое. По большей части правое полушарие управляет левой стороной тела и получает сигналы от нее, левое – наоборот. Каждое полушарие делится на равнины, так называемые доли, разделенные впадинами, или бороздами. Трудно говорить о коре головного мозга не в географических терминах, и, безусловно, имеются аналогии между формированием равнин, пластов и впадин на земле и в мозге. Складки создают дополнительную поверхность, важную как для земли, так и для мозга. Входные сигналы от различных сенсорных систем[8] частично идут по собственным каналам в отдельные доли коры, например зрительные – в затылочную долю в задней части головы, а звуковые – в височные доли над ушами. Каждая доля поразительно сложна, имеет много областей, много слоев, много связей, много типов клеток и много функций. Что примечательно, даже отдельные нейроны могут быть специализированными, т. е. отвечать за распознавание определенного ракурса лица или отслеживание объекта, движущегося за ширмой. В мозге человека их миллиарды. По свежим оценкам, 86 млрд.

В действительности вдоль центральной борозды расположились две пары гомункулов: одна отображает ощущения от тела, другая – двигательный сигнал, поступающий к телу. Пара с левой стороны мозга отображает правую сторону тела, а та, что с правой, – левую. Сенсорный и двигательный гомункулы смотрят друг на друга. Двигательный гомункул вынесен (возможно, существенно) в переднее (научно выражаясь, фронтальное) расположение, сдвинут к глазам и носу. Он управляет выходным сигналом, указывающим мышцам, как двигаться. Сенсорный гомункул расположен ближе к задней части головы (дорсально, от лат. dorsum – тыльная сторона). Он передает входной сигнал от всевозможных ощущений, на которые реагирует наше тело: расположения в пространстве, боли, давления, температуры и многого другого. Гомункулы – странные маленькие человечки с непропорционально большой головой, гигантским языком, громадными ладонями и хилыми телом и конечностями.

Невозможно не заметить, что пропорции коры головного мозга сильно отличаются от пропорций тела. Размеры репрезентаций разных частей тела в коре головного мозга не отражают размеров соответствующих частей тела, а пропорциональны количеству нейронов, приходящих в них или исходящих из них. Если конкретно, то у головы и кистей рук больше кортикальных нейронов относительно их телесного размера, чем у туловища и конечностей. Большее количество нейронных связей означает большую чувствительность в отношении сенсорики и более артикулированное действие в двигательном отношении. Непропорциональные размеры элементов коры головного мозга представляются глубоко обоснованными, если вспомнить о множестве точных действий, которые должны выполнять лицо, язык и кисти рук, и о сенсорной обратной связи, необходимой для управления этими действиями. Наш язык участвует в сложных скоординированных действиях, необходимых для жевания, сосания и глотания, для говорения и пения, а также для многих других видов деятельности; список вы можете продолжить сами. Наш рот улыбается и кривится в недовольстве, выдувает пузыри, свистит и целует. Пальцы и кисти рук стучат по клавиатуре и играют на пианино, бросают и ловят мяч, плетут и вяжут, щекочут младенцев и гладят щенков. Напротив, пальцы ног используются удручающе мало, почти ничего не умеют и не привлекают нашего внимания – пока мы их не ушибем. То, что функциональная значимость превалирует над размером, глубоко укоренено в нас или, правильнее сказать, находится у нас прямо в верхней части головы.

Значимость берет верх над размером не только в головном мозге, но также в речи и мышлении. Мы убедились в этом в ходе лабораторного исследования. Сначала мы выяснили, какие части тела чаще всего упоминаются в разных языках. Согласно закону краткости Ципфа, чем чаще используется термин, тем короче становится: например, метро[9], ТВ, НБА. Было высказано предположение, что если часть тела имеет название в разных языках, то она важна независимо от культурного контекста. В топ-7 вошли голова, кисти, стопы, руки, ноги, грудь, спина. Все имеют короткие названия и действительно очень важны даже в сравнении с другими полезными частями тела, такими как локоть или предплечье. Мы предложили одной большой группе студентов ранжировать эти части тела по значимости, а другой группе – по величине. Как и ожидалось, аналогично гомункулу в головном мозге, значимость и размер не всегда совпадали. Значимость отражала размер корковой территории, а не телесные габариты: голова и кисти были названы очень значимыми, хотя они не такие уж большие, а спина и ноги, пусть и крупные, получили более низкий уровень значимости.

Затем мы задались вопросом: какие части тела люди быстрее всего распознают – большие или важные? Мы попытались получить на него ответ двумя способами. В одном исследовании участникам показывали пары изображений тел, каждое в своей позе и у каждого выделена какая-то часть. Навскидку кажется, что люди должны быстрее находить крупные части. Чтобы сделать все части равноправными независимо от размера, мы выделяли ту часть тела, о которой спрашивали, точкой в центре. Во втором исследовании испытуемые сначала видели название части тела, а затем изображение тела с выделенной этой частью. В обоих экспериментах в одной половине пар изображений была выделена одна и та же часть тела, а в другой половине – разные. Участникам предлагалось указать «то же» или «другое» как можно быстрее. Задание это легкое, ошибок было очень мало. Нас интересовало время реакции. На что люди будут быстрее реагировать – на значимые или на крупные части тела? Вы, наверное, уже догадались, что значимые части распознавались быстрее.

Триумф значимости над размером оказался еще заметнее при сравнении частей тела, обозначенных словами, чем при сравнении изображений частей тела. Название – это цепочка букв; оно лишено конкретных характеристик картинки, таких как величина и форма. Следовательно, название более абстрактно, чем изображение. Аналогичным образом ассоциации с названиями объектов более абстрактны, чем с их изображениями. Названия предметов отсылают к абстрактным характеристикам, таким как функция и значимость, тогда как картинки с предметами связаны с конкретными характеристиками, воспринимаемыми органами чувств.

Первый факт общего характера, который полезно запомнить: ассоциации с названиями более абстрактны, чем ассоциации с изображениями.

Помните, что все части тела, использованные в наших исследованиях, были значимыми в сравнении с такими общеизвестными, но менее важными частями, как плечо или лодыжка. Примечательно, что слова, обозначающие каждую часть тела, – голова, кисти, стопы, руки, ноги, грудь, спина – имеют множественные расширенные применения, настолько распространенные, что мы не осознаем их «телесного» происхождения. Вот лишь несколько примеров: глава государства, потерять голову; правая рука (о человеке), из первых рук, опустить руки; подножие горы, ножки стула, ног под собой не чуять, уносить ноги, встать на ноги; лицо компании, первое лицо государства; прикрыть спину, действовать за спиной[10]. Обратите внимание: в некоторых из этих словоупотреблений с переносным смыслом обыгрывается внешний вид части тела в сочетании с пояснением, как в случае спинка и ножки стула; другие используют функцию части тела, скажем глава государства и встать на ноги. Конечно, названия многих других частей тела также имеют расширительное переносное употребление: можно «и пальцем о палец не ударить» и «во все совать свой нос». Вспомним и многочисленные места, что притязают на звание пупа земли, – чтобы посетить их все, придется путешествовать много месяцев; пуп – это удивительная точка у нас на животе, остаток «линии снабжения», когда-то соединявшей нас с матерью. Начав обращать внимание на употребление слов в переносном смысле, замечаешь и слышишь их повсюду.

Подобно знанию пространства, мы получаем знание собственного тела посредством нескольких органов чувств. Мы видим свое тело, как и тела других. Мы слышим, как звучат наши шаги, хлопают ладони, щелкают суставы и говорит рот. Мы чувствуем температуру и текстуру, давление, удовольствие и боль, расположение своих конечностей благодаря как ощущениям от поверхности кожи, так и вследствие проприоцепции – ощущения своего тела изнутри. Нам незачем смотреть, чтобы знать, где находятся наши руки и ноги, мы чувствуем, что потеряли или вот-вот потеряем равновесие. Для того чтобы просто стоять и ходить, нужна невероятно тонкая и точная координация множества сенсорных систем – а если нужно забросить мяч в корзину или пройтись колесом! Мы не рождаемся с этими умениями.

Младенцам предстоит научиться очень многому, и они учатся очень быстро: их мозг за секунду создает миллионы синапсов – связей между нейронами. Вместе с тем мозг и уничтожает синапсы, иначе он превратился бы в месиво, где все соединено со всем, в орган, наделенный многочисленными возможностями, но непригодный к сфокусированному действию, не способный усилить важные связи и ослабить малозначительные, выбрать одну из массы возможностей и направить ресурсы на действие. Наряду с прочим уничтожение синапсов позволяет быстро распознавать объекты в мире и подхватывать падающую чашку, но не горящую спичку. Однако этот процесс имеет свою цену: мы можем принять койота за собаку, а тяжелый камень – за резиновый мяч.

Отсюда следует Первый закон когниции: за любое приобретение приходится платить. Поиск лучшей из многих возможностей отнимает время и утомляет. Обычно мы просто не имеем достаточно времени или энергии, чтобы найти и обдумать все варианты. Это друг или незнакомец? Собака или койот? Мы должны быстро вытянуть руки, если нам бросили мяч, но столь же быстро увернуться, если в нас швырнули камень. Вообще жизнь – это цепочка компромиссов. В данном случае имеет место компромисс между тщательным рассмотрением возможностей и эффективным и продуктивным действием. Этот закон, как и все остальные в психологии, является упрощением с обычными оговорками мелким шрифтом. Тем не менее он настолько фундаментален, что мы будем снова и снова к нему возвращаться.

Интеграция тела: действие и ощущение

С учетом вышесказанного тем более удивительно наблюдать за пятимесячными младенцами. Лежа на спине – их теперь так полагается укладывать, – они могут вдруг заметить собственную руку, и это их захватывает. Они пристально вглядываются в нее, словно это самая интересная вещь на свете. Судя по всему, младенцы не понимают, что предмет, приковавший их внимание, – собственная рука. Они могут ненароком пошевелить ею и отследить это движение, не осознавая, что сами его совершили. Если вы вложите им в ладонь свой палец или погремушку, они их схватят: хватание рефлекторно. Однако, если рука или погремушка исчезнут из их поля зрения, малыши не станут за ними следить. Постепенно зрение, ощущение и действие становятся интегрированными; процесс идет с верхней части тела, начиная с ладоней. Через несколько недель, научившись дотягиваться до чего-то и хвататься за него руками, младенцы могут случайно поймать свою стопу. Гибкие маленькие существа с короткими ножками, они потащат стопу в рот. Совать в рот все, что оказалось в руке, – тоже автоматизм, но первое время малыши, похоже, не понимают, что это их собственная нога.

Сначала младенцы не имеют чувства связности. Они не соотносят то, что видят, с тем, что делают и чувствуют. Не связывают они и части своего тела друг с другом. Мы, взрослые, считаем связь между наблюдаемым и ощущаемым чем-то само собой разумеющимся, но человеческие детеныши приходят в мир без этих связей, они устанавливаются медленно, в течение многих месяцев. В конечном счете главным объединителем ощущений является действие: выходной сигнал (действие) информирует и интегрирует входной (ощущение) посредством обратной связи. Объединение ощущений обеспечивается действием: мы делаем, видим и чувствуем, ощущая обратную связь от действия в тот же самый момент.

Не только младенцы проверяют восприятие посредством действия. Это свойственно и нам, взрослым. Об этом убедительно свидетельствуют эксперименты, участники которых носят очки с призматическими стеклами, искажающими картину мира тем, что переворачивают ее вверх ногами или смещают в сторону. Первые известные нам эксперименты, продемонстрировавшие адаптацию к искажающим линзам, поставил в конце XIX в. Джордж Стрэттон, в то время студент магистратуры, а впоследствии основатель психологического факультета Калифорнийского университета в Беркли.

Стрэттон изобрел линзы, по-разному искажавшие зрительное восприятие, и испытал их на себе в ходе некоторого времени непрерывного ношения. Сначала он страдал от головокружения, тошноты и ощущения неуклюжести, но постепенно приспособился. Через неделю перевернутый вверх тормашками мир стал казаться нормой, и, соответственно, исследователь смог действовать в нем адекватно. Когда же он снял линзы, то снова почувствовал головокружение и дезориентацию. С тех пор эксперименты с призматическими стеклами, переворачивающими мир в разные стороны, были многократно повторены. Вы можете примерить приборы с такими линзами во многих научных музеях или купить их в интернете. Некий харизматичный преподаватель курса «Введение в психологию» в Стэнфорде имел обыкновение приглашать в аудиторию звезду футбола и надевать на него очки со стеклами, искажающими восприятие. Затем преподаватель бросал игроку мяч, и, конечно, блестящий футболист, ко всеобщему восторгу, промахивался. Убедительная демонстрация! Данное разлаженное действие, подобное тому, как мы не ухватываем предметы и оступаемся при ходьбе, является степенью приспособления к искаженному миру.

Эти эксперименты позволили сделать удивительное открытие: если только смотреть, но не действовать, восприятие не меняется. Когда людей возят в кресле-каталке и дают им то, что требуется, – сами они не ходят и не дотягиваются до предметов – они не приспосабливаются к призматическим стеклам. Затем, когда линзы снимают, поведение пассивных испытуемых остается нормальным. Ни ощущения неуклюжести, ни тошноты.

Поскольку действием меняется восприятие, неудивительно, что действием меняется и мозг. Это было продемонстрировано многократно и многими способами как на обезьянах, так и на людях. Вот базовая парадигма такого исследования: дайте животному или человеку получить достаточно большой опыт пользования орудием. Затем исследуйте зоны мозга, ответственные за восприятие тела, и узнайте, распространяется ли теперь их активность на орудие или по-прежнему ограничивается телом. Например, обезьяны быстро учатся подтаскивать к себе предметы – особенно лакомства, – находящиеся вне пределов досягаемости, с помощью крюка. Когда они начинают ловко пользоваться этим инструментом, зоны мозга, отвечающие за область вокруг кисти руки во время ее движения, расширяются, включая в свою сферу ответственности еще и крюк. Полученный результат вызывал такой восторг, что эксперимент был повторен много раз во множестве вариантов на разных биологических видах. Общий вывод заключается в том, что продолжительная практика использования орудий расширяет как осознанный образ тела, так и неосознанную, по большей части телесную схему.

Тот факт, что продолжительная практика использования какого-либо орудия расширяет образ собственного тела, включая в него также инструмент, поддерживает и распространенное шуточное утверждение, что мобильные телефоны или компьютеры стали для нас частью тела. Хотелось бы, чтобы люди, пихающие нас своими рюкзаками, когда поворачиваются, настолько освоили пользование ими, чтобы те стали частью их телесной схемы. Как жаль, что рюкзак, висящий за спиной, мы не используем с той же сноровкой, что и инструмент, находящийся в руках!

Свидетельств влияния на нас действия достаточно для того, чтобы сформулировать Второй закон когниции: восприятие оформляется действием. Некоторые ученые идут дальше и утверждают, что восприятие служит действию. Так и есть: оно нужно для действия, но далеко не только для него! Есть еще чистое удовольствие – видеть и обнимать любимых людей, слушать чарующую музыку, рассматривать вдохновляющие нас произведения искусства. Есть смыслы, которые мы связываем с тем, что чувствуем, видим и слышим, будь то вид забытой игрушки, звук бабушкиного голоса или вкус, подобный тому, чем был вкус «мадленок» для Пруста. Достаточно сказать, что восприятие оформляется действием.

Как я уже отмечала, наша кожа ограничивает собой наше тело, отделяя его от остального мира. Оказывается, все не так просто (обязательно обращайте внимание на мои дополнения и дополнения к дополнениям). Оказывается, нас довольно легко обмануть, например заставить считать резиновую руку своей.

В классическом эксперименте участникам предлагалось сесть за стол и спрятать под него левую руку, чтобы ее не было видно. На столе лежала очень похожая на настоящую резиновая рука, расположенная так же, как располагалась бы реальная рука участника. Испытуемые смотрели, как экспериментатор легонько поглаживает резиновую руку мягкой кисточкой. Одновременно и в том же ритме экспериментатор поглаживал такой же кисточкой настоящую, но убранную под стол руку участника. Поразительно, однако большинство испытуемых начинали думать, что рука, которую они видели, т. е. резиновая, – их собственная. По их сообщениям, что они видели, то и чувствовали. Действие как таковое не участвовало в создании этой иллюзии; решающее значение, как представляется, имела проприоцептивная обратная связь. Обе руки – настоящая рука испытуемого и резиновая – были неподвижны. По-видимому, в основе иллюзии лежала сенсорная интеграция – объединение одновременно наблюдаемого и ощущаемого.

Если люди ощущают резиновую руку как собственную, то, видя что-то ей угрожающее, они должны встревожиться. Это и было показано в последующих экспериментах. Сначала, как и раньше, участники прошли этап синхронного поглаживания своей скрытой настоящей руки и видимой резиновой, достаточно долгий, чтобы начать воспринимать резиновую руку как собственную. Затем экспериментаторы стали «угрожать» резиновой руке острой иглой. Одновременно измерялась активация зон мозга, реагирующих на воспринимаемую боль, эмпатическую боль и тревогу. Чем сильнее испытуемые ощущали резиновую руку как собственную, тем сильнее активировались зоны мозга, отвечающие за воспринимаемую боль (левый островок, левая часть передней поясной коры), во время этой пугающей атаки острой иглой.

Феномен резиновой руки предлагает еще одно объяснение тому, почему телесные схемы людей расширяются, включая в себя орудия, но, очевидно, не распространяются на рюкзаки. Ощущение принадлежности человеку резиновой руки обеспечивается одновременным зрительным и тактильным восприятием, когда он видит, что резиновую руку поглаживают, и чувствует одновременные поглаживания настоящей руки. Мы не можем видеть свой рюкзак, и единственным испытываемым нами ощущением является его давление (или вес) на спину и плечи, что не дает никакой информации о размерах рюкзака, создающего это давление.

Понимание тел других людей

Переходим к телам других. Оказывается, наши восприятие и понимание тел других людей глубоко связаны с действиями и ощущениями собственного тела. Более того, связь нашего тела с другими опосредуется самой структурой головного мозга и нервной системы. Снова начнем с младенцев, к примеру годовалых. Малыши такого возраста уже начинают понимать намерения других людей и цель их действий, по крайней мере простых – подобных протягиванию руки с последующим прикосновением. Вас вполне может заинтересовать, откуда мы знаем, что думают младенцы. Они ведь не в состоянии нам этого сказать (более того, на наши описания собственных мыслей не всегда можно полагаться). Мы узнаём, о чем думают младенцы, точно так же, как понимаем нередко, о чем думают взрослые: по тому, на что они смотрят. Иногда действия бывают красноречивее слов.

Чтобы проникнуть в мысли младенцев, ученые чаще всего используют метод, который основывается на парадигме, называемой зрительным привыканием. Она опирается на две идеи: во-первых, люди, даже (или особенно) маленькие дети, смотрят на то, о чем думают; во-вторых, все новое захватывает внимание и мысли. В качестве типичного задания экспериментаторы предлагают младенцам зрительный стимул или событие, в данном случае видео, в котором кто-то тянется за предметом. Сами они в это время отслеживают, насколько внимательно дети наблюдают за происходящим. Затем повторяют показ события, ведя мониторинг. Стимул или событие демонстрируются снова и снова, пока ребенок не потеряет интерес и не отвернется, т. е. пока он не привыкнет к событию. После привыкания исследователи показывают малышу новое событие, отличающееся от предыдущего одним-двумя изменениями. Они меняют цель действия, подставив другой предмет, за которым тянутся, или способ достижения цели, по-иному дотягиваясь до предмета. Экспериментаторов интересует, на какое событие младенцы будут смотреть дольше – с изменившейся целью действия или с изменившимся способом ее достижения.

Если ребенок понимает, что важна (интересна) цель, а не способ, то станет дольше наблюдать за событием с новой целью, а не с новым способом ее достижения. В десятимесячном возрасте дети оказались равнодушны к изменениям: в обоих случаях их внимания хватало на равное количество времени. Оба события были новыми, при этом младенцы не считали изменение цели более интересным, чем изменение способа ее достижения. Всего за два месяца ситуация преобразилась. Дети, которым исполнился годик, смотрели дольше, когда менялась цель, нежели когда менялся способ. Скачок понимания целенаправленного действия произошел за два месяца!

Дополнительные свидетельства в пользу того, что годовалые дети понимают взаимосвязь действия и цели, принесло отслеживание движения их глаз, когда они наблюдали, как кто-то тянется за предметом. Поразительно, но взгляд годовалых младенцев перескакивает на цель действия до того, как рука исследователя дотянется до нее, – из этого следует, что они предвосхищают цель движения.

Пожалуй, еще более впечатляющим является кое-что, происходящее с младенцами даже раньше, в три месяца. В этом нежном возрасте детям проще понять цель действий других людей, выполняя те же действия. Трехмесячный ребенок не обладает хорошим двигательным контролем, еще не умеет уверенно дотягиваться и хватать предметы, поэтому промахивается. Изобретательные экспериментаторы надели на ручки младенца митенки с липучкой на ладошке, а перед ним положили игрушку. Через некоторое время, после немалого числа промахов, рука с липучкой схватывала наконец игрушку. Младенцы, наработавшие «хватание» этим способом, чаще предвосхищали наблюдаемые действия других людей, дотягивающихся до предметов и хватающих их, чем малыши без этой практики.

Это замечательное свидетельство того, что младенцы способны понимать намерения, стоящие за действиями других. Разумеется, им понятны не все намерения и действия, но дотягивание до предмета является важным и частым действием, и, безусловно, есть и другие подобные. Понимание чужих намерений происходит отчасти благодаря опыту осуществления аналогичных действий с теми же намерениями. Более того, оказалось – как мы сейчас узнаем, – что сама структура головного мозга приспособлена для понимания наблюдаемого действия посредством системы зеркальных нейронов.

Зеркальные нейроны

В конце 1980-х гг. группа специалистов по нейронаукам из итальянской Пармы, возглавляемая Джакомо Риццолатти, сделала удивительное открытие. Исследователи вживили крохотные электроды в отдельные нейроны премоторной коры (нижней лобной извилины и нижней теменной доли) макак, что позволило им записывать активность единичных нейронов у животных, продолжавших «жить повседневной жизнью». Ученые обнаружили отдельные нейроны, активировавшиеся, когда обезьяна выполняла некоторое определенное действие, например хватание или бросание. Поразительным оказалось, что тот же самый нейрон активировался, когда животное видело, как кто-то другой, в данном случае человек, выполнял то же действие. Ученые назвали эти удивительные нейроны зеркальными. Зеркальные нейроны объединяют выполнение определенных действий и наблюдение за ними. Это выдающееся открытие означает, что действие и восприятие интегрируются автоматически посредством определенных отдельных нейронов без какого-либо промежуточного звена. Разные действия кодируются разными нейронами: скажем, хватание, бросание, разрывание у обезьян. Вы можете видеть действие и наблюдать в реальном времени, как одновременно с действием активируются эти нейроны. В более общем толковании результаты эксперимента свидетельствуют, что в основе понимания действия лежит его отзеркаливание, которое иногда называют двигательным резонансом. Визуальное восприятие преобразуется в действие, а действие – в визуальное восприятие. Я понимаю, что вы делаете, когда смотрю на вас, потому что эхо вашего действия резонирует в моей системе действий. Разумеется, это лишь эхо, в действительности я не делаю то, что вижу. В противном случае мы застревали бы в замкнутом круге подражания. Зеркальные нейроны являются основой подражания в той его части, что связана с пониманием, – но не с действием.

Естественно, эти результаты, к настоящему времени многократно воспроизведенные, вызвали огромное воодушевление. Подобные потрясающие открытия провоцируют неоправданно расширенные интерпретации. Что, если зеркальные нейроны обеспечивают подражание, обучение и память? Исследовательская группа из Пармы не пожалела усилий, чтобы объяснить, что видеть не значит имитировать и что понимать не значит делать. Если бы все было так просто, все мы были бы профессиональными пианистами, баскетболистами или акробатами. Двигательный резонанс тем не менее реален, а именно: наблюдение за действием вызывает активацию отвечающих за него двигательных зон мозга и даже соответствующих мышц.

Ставить такие эксперименты на людях проблематично. Невозможно имплантировать электроды в определенные нейроны человеческого мозга. Бывают, однако, случаи, когда отслеживание активности отдельных клеток мозга бодрствующего человека критически важно для его самочувствия – например, при стойкой эпилепсии. Часто это заболевание можно взять под контроль, разрушив мозговую ткань, в которой инициируются приступы, но сначала нейрохирурги должны убедиться, что данные области мозга не связаны с основными функциями, такими, к примеру, как речь. Чтобы это выяснить, нужно имплантировать электроды в «подозреваемые» области, а иногда и в другие, где электроды не причинят вреда. С помощью исследований, в которых велась запись активности единичных клеток в мозге этих пациентов, были обнаружены свидетельства наличия зеркальных нейронов в многочисленных зонах человеческого мозга – например, отдельных нейронов, активирующихся, когда люди наблюдают или выполняют действия, а также когда видят выражение эмоций или сами их выражают посредством мимики.

Действия тел качественно отличаются от действий других объектов. Принципиальная разница заключается вот в чем: тела являются самодвижущимися, следовательно, могут действовать против силы гравитации, например подпрыгивать вверх исключительно собственным усилием, на что бейсбольные мячи и листья деревьев не способны. Даже маленькие дети прекрасно умеют определять по траектории движения, что перемещается – живое существо или неодушевленный предмет. Конечно, одушевленность далеко не всегда сводится к траектории перемещения, и даже малыши это понимают. Тем не менее существенно то, что и мы, и маленькие дети можем сделать достаточно уверенный вывод, является нечто движущееся живым или нет, по одной лишь легко воспринимаемой траектории движения. Поразительно, с какой очевидностью глубокие сущностные характеристики, такие как одушевленность, следуют из поверхностных воспринимаемых характеристик.

Двигательный резонанс

Итак, младенцы лучше понимают увиденные действия, если сами их выполняли; это, разумеется, справедливо и для взрослых. Опыт выполнения конкретного действия сказывается на нашем восприятии того же действия, выполняемого другими. В эксперименте, вызвавшем улыбки, восторг и даже некоторые разногласия, профессиональные исполнители капоэйры, балетные танцоры и любители смотрели видеозаписи стандартных движений капоэйры и балета, находясь в томографе, который измерял их мозговую активность. Активность в сети мозга, участвующей в зеркальной системе (премоторная кора, внутритеменная борозда, правая верхняя теменная доля и левая задняя верхняя височная борозда), становилась выше, когда испытуемые наблюдали движения из той области, в которой были экспертами.

Более широкое следствие из этого факта вам уже известно: мы понимаем действия, которые видим, имитируя их своим телом, давая телесное воплощение восприятию. За разными названиями – двигательная симуляция, двигательный резонанс, эмбодимент (есть и другие) – стоит, в общем, одно и то же явление.

Двигательная симуляция имеет следствия, выходящие за пределы понимания действия. Она влияет на наши предсказания и ожидания в отношении действия – например, попадет ли баскетбольный мяч в корзину. В одном исследовании профессиональные игроки, спортивные репортеры и профессиональные баскетбольные тренеры должны были предсказать результативность трех бросков. Тренеры и спортивные репортеры имеют солидный внешний, т. е. визуальный опыт наблюдения за игрой в баскетбол, причем во множестве перспектив[11]. Игроки также имеют этот визуальный опыт, но обладают еще и внутренним видением. Они знают, что чувствуешь, когда бросаешь мяч в корзину, и чаще всего вырабатывают хорошую интуицию, подсказывающую, когда их собственные броски будут результативны. Профессиональные баскетболисты имеют такую большую практику забрасывания мяча в корзину, что их нередко называют бросающими машинами.

Вероятно, вы догадались, какими оказались результаты. Все три группы – и тренеры, и репортеры, и игроки – впечатляюще точно предсказывали, какие броски закончатся попаданием. Однако игроки лидировали с большим отрывом. Инсайдерское знание[12] предмета позволило профессиональным баскетболистам предсказывать попадания лучше тренеров и спортивных репортеров. Экспериментаторы останавливали видеозаписи через разные интервалы времени от начала броска и до момента, когда мяч оказывался очень близко к корзине. Их особенно впечатлило, что игроки давали более точные прогнозы еще до того, как мяч покидал руки баскетболиста, выполняющего бросок! Это свидетельствует о том, что игроки имеют внутреннее двигательное понимание кинематики тела, задействованной в броске баскетбольного мяча, и что такое понимание позволяет им лучше предсказывать результат действия. Игроки обладают большим двигательным опытом, чем тренеры и спортивные репортеры, и именно он обеспечивает более точные прогнозы. Наряду с другими свидетельствами, которые я еще приведу, это заставляет предположить, что мы отображаем наблюдаемое движение тела в системе действия собственного тела. Восприятие действия обретает смысл посредством двигательного понимания. Эксперты, обладающие более проработанной системой движения, извлекают больше смысла из того, что видят.

В далеких 1970-х гг. шведский психолог Гуннар Йоханссон одел людей в черное и прикрепил маленькие фонарики к их основным частям тела и суставам: голове, плечам, локтям, запястьям, бедрам и т. д. Затем он снял на кинопленку, как они выполняют обычный комплекс человеческих действий: ходят, бегают, танцуют. С тех пор эта схема эксперимента – видеозапись движения тел со световыми точками – получила повсеместное признание, распространилась и была многократно повторена. Вы найдете в интернете много захватывающих примеров. Статичное изображение любого тела со световыми отметками не поддается идентификации: оно выглядит как случайный набор точек. Но стоит такому набору прийти в движение, как вы сразу видите, что это человеческое тело, знаете, идет человек, бежит или танцует, мужчина это или женщина (по соотношению ширины плеч и бедер), можете сказать, счастлив человек или огорчен, полон сил или устал, какого он сложения – грузный или изящный.

Сравнительно недавно группа исследователей использовала эту схему для того, чтобы узнать, насколько хорошо мы распознаем конкретных людей по видео со световыми точками. Ученые пригласили в лабораторию несколько пар друзей, одели их в черное, прикрепили источники света к их головам и суставам и засняли, как они танцуют, бегают, боксируют, ходят, играют в настольный теннис и т. д. – всего десять видов деятельности. Через несколько месяцев всех участников вновь собрали в лаборатории на просмотр этих видео, по которым им предлагалось узнать, кто это движется. Пожалуй, неудивительно, что люди достаточно хорошо узнавали по движениям друзей и плохо – незнакомцев. Любой человек намного проще опознавался по видеозаписи энергичного движения, например танца, прыжков и игры в настольный теннис, нежели по ходьбе или пробежке. Поистине удивительным оказался следующий результат. Лучше всего испытуемые узнавали себя! У большинства из нас – и определенно у участников этого эксперимента – обычно немного времени уходит на рассматривание своих движений в зеркале; речь же не идет о танцорах, моделях или практикующих йогах. Почему же мы лучше всего узнаем самих себя, хотя никогда не видели себя (или это происходило считаные разы) играющими в настольный теннис или прыгающими, а не своих друзей, которых, предположительно, многократно наблюдали в действии? Как и в предыдущих примерах, эту впечатляющую способность обеспечивает зеркальная система, двигательный резонанс – во всяком случае, такова теория. Когда участники эксперимента смотрели видеозаписи действующих людей, их зеркальные системы откликались на наблюдаемые действия, словно они «примеряли» чужие движения. Когда же они видели в записи самих себя, то движения «сидели» безупречно, ощущались как правильные, естественные, свои.

Координирование тел

Птицы летают стаей, рыбы плавают косяком, солдаты ходят строем. Пчелы собирают нектар, муравьи строят муравейники. Баскетболисты координируют свои действия на площадке, боксеры – на ринге, импровизаторы – на сцене. Пассажиры электричек несутся во все стороны через здание вокзала. По большей части обходится без столкновений, и никто не руководит движением. Организмы разнообразно и быстро координируются в действиях друг с другом, для этого имеется много причин. Само присутствие других влияет на наше поведение, даже если необходимость в координации отсутствует. Вы сидите в одиночестве в зале ожидания или в вагоне поезда, стоите в очереди в кассу. Появляется совершенно незнакомый человек и делает то же самое – садится через проход от вас или встает за вами в очередь. Если ваше внимание не полностью отвлечено, скажем, смартфоном в руках или возле уха, вы неизбежно осознаете присутствие другого человека, и это присутствие повлияет на ваше поведение.

В подобных ситуациях – когда вы стоите в очереди либо сидите в зале ожидания или в поезде – вы и незнакомец выполняете одинаковые действия в одно и то же время в одном и том же месте. При условии, что каждому из вас хватает места, ваши действия не должны быть скоординированными. Если вагон поезда или зал ожидания переполнены, вам придется координироваться, обеспечивая место для каждого присутствующего и его вещей. Прогулка по почти пустым улицам не требует особой координации с другими, как и аплодисменты в конце представления. Однако удивительное дело: пешеходы склонны синхронизировать свой шаг, а зрители – хлопки.

Предположительно – как и в случае птиц, летящих стаей, – синхронизация группы организует и упрощает действия индивидов. Шагая или хлопая синхронно с другими, я могу уделять действию меньше внимания. Даже совершенно посторонние друг другу люди легко попадают в ритм. Ритм глубоко укоренен в нашем теле, сердце, дыхании, мозге, в наших действиях – хождении, говорении, мышлении[13], танце, сне, пробуждении, – в наших днях и ночах. Наши ритмы организуют и синхронизируют тела и в конечном счете организуют и синхронизируют наши тела с телами других.

Игры с младенцами способствуют отработке этих навыков, хотя, вероятно, мы играем в них не поэтому. Младенец говорит: «Агу». Мы говорим: «Агу». Младенец говорит: «Агу». Мы по очереди делаем одно и то же. Позднее мы немного меняем свой отклик: на его «агу» откликаемся: «Агу-агу». Мы толкаем мяч, чтобы он катился к младенцу, тот толкает его нам обратно. Мы хлопаем в ладоши вместе или по очереди. Наша игра является непреднамеренной отработкой элементов совместного действия: синхронизации, очередности, повторения, втягивания в ритм, совместного внимания, совместного понимания. Причем мы – и младенцы – считаем, что просто веселимся. Так и есть! Если делаешь что-то вместе, синхронно, испытываешь определенное удовлетворение.

У людей координация быстро превращается в кооперацию. Уже в возрасте 14 месяцев ребенок, видя взрослого, пытающегося дотянуться до предмета, недоступного для него, но находящегося близко к малышу, подает этот предмет взрослому. Поразительное социальное понимание и социальное поведение, тем более что здесь не требуется владения речью или явной координации. Других приматов – нечеловекообразных и крупных человекообразных обезьян – можно побудить действовать совместно для достижения общей цели. Стандартное лабораторное задание – вместе тянуть за разные веревки, чтобы орехи или бананы оказались в пределах досягаемости. Кооперируются слоны, кооперируются дельфины, причем чаще всего с людьми, совсем как собаки. Исследования в лаборатории Томаселло[14] показали, что кооперация – основа нравственного поведения; нам необходимо работать вместе, но затем мы должны – или, скорее, нам следует – делиться результатом. Если маленьким детям дают больше причитающейся им доли, они делят ее с остальными.

На другом конце спектра совместных действий находятся задачи, требующие постоянной и постоянно меняющейся координации. Для изучения этого типа координации мы пригласили в лабораторию несколько пар студентов, никогда не видевших друг друга. На столе грудой лежали детали передвижной тумбы под телевизор и ее фото в собранном виде. Парам испытуемых предлагалось собрать тумбу по фотографии. Мы уже поставили много экспериментов по сборке подобной тумбы и знали, что каждый студент может сделать это самостоятельно и безо всякой инструкции. Мы даже стали считать этот простой эксперимент существенной частью учебной программы будущих бакалавров.

Разумеется, пары испытуемых успешно собрали тумбу. Они сделали это правильно и рационально, хотя каждая пара по-своему. В отличие от ходьбы или хлопанья в ладоши, при сборке тумбы под телевизор партнеры должны были работать сообща, выполняя разные действия, являвшиеся элементами каждого шага сборки. Участники пары спонтанно принимали на себя разные роли, обычно имплицитно, не проговаривая. Один становился подъемщиком тяжестей, другой – сборщиком. Подъемщик тяжестей удерживал одну деталь неподвижно, чтобы сборщик мог присоединить к ней другую. Каждый шаг сборки становился эффективнее благодаря тому, что в нем участвовали оба партнера, а для выполнения каждого шага они должны были совершать взаимодополняющие действия. Замечательно, что высокая степень координации достигалась без открытого обсуждения, без слов, несмотря на то что действия по сборке были асимметричными и их следовало выполнять совместно. Более того, каждый партнер знал, что должен делать другой, часто предвосхищая следующее действие партнера. Подъемщик тяжестей мог заметить, что сборщику скоро потребуется определенная деталь, и подать ее. Когда в руках у сборщика оказывалась следующая деталь, подъемщик разворачивал основание конструкции так, чтобы тому было удобно присоединить ее, и т. д. – словно в танце.

Поразительно, что сложный комплекс согласованных действий может выполняться практически без слов, без явной организации. Однако при более глубоком осмыслении этому не следует удивляться. Оркестру нужен дирижер, а струнному квартету не нужен. Джазовая импровизация, как и театральная, может прекрасно координироваться без метронома, сценария или лидера. В основе совместного действия лежат совместное понимание, общее знание конечных и промежуточных целей задания и процессов, необходимых для их достижения. При сборке тумбы под телевизор процессами являются последовательные действия над деталями, размещение их по очереди в правильную конфигурацию и скрепление частей нужными соединительными элементами. Общее понимание целей задания присутствует в разуме каждого участника. В действительности люди держат в голове многочисленные схемы событий, репрезентации последовательностей производимых над предметами действий, необходимых для выполнения ряда повседневных задач, к примеру: застелить кровать, вымыть посуду или собрать предмет мебели. Репрезентации позволяют людям интерпретировать текущие действия, предсказывать, что произойдет дальше в текущем действии, и создавать пошаговые инструкции по выполнению задания.

Наблюдая за деятельностью мозга, можно обнаружить процессы, сопутствующие совместному действию. Исследования с использованием электроэнцефалограммы (ЭЭГ) и функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ) показывают, что испытуемые поддерживают свою совместную задачу в активном состоянии как в мозге, так и в уме. Удивительно, что партнеры держат в уме и задачи друг друга, даже если это мешает их собственной работе, замедляет ее и увеличивает риск ошибки.

Хотя репрезентация задания находится в уме каждого партнера, комплекс процессов по выполнению задания определяется предметами и партнерами в окружающем мире. Участники должны иметь в виду общую цель плюс процессы и руководствоваться ими в своих действиях. Чтобы подготовить собственные действия, нужно отслеживать действия друг друга при переходе от одного шага к другому. Это значит, что для сотрудничества партнеры должны создавать, а после – сохранять совместное внимание в реальном времени. В систематических коллективных заданиях такого рода совместное внимание необязательно требует совместного взгляда. Представьте себе дуэт пианиста и скрипача: их взгляды направлены в разные стороны, руки играют на разных инструментах. Их совместное внимание связано с музыкой, которую они создают сообща. Ритм – самое фундаментальное требование минимального совместного действия – также является основой максимального совместного действия.

Взаимодополняющей координации, причем на многих уровнях, требует и разговор. Важно, что собеседники сотрудничают в создании смысла, и в значительной части это сотрудничество является непосредственным, намеренным и даже согласованным. В действительности партнеры по разговору координируют не только его содержание и темп, но и те аспекты своего поведения, которые на первый взгляд не относятся к делу. Они координируют, к примеру, свои действия, наклоняясь вперед, чтобы высказаться, или отклоняясь, чтобы предоставить слово собеседнику, скрещивая или выпрямляя ноги. Участники разговора повторяют мимику друг друга – это явление называется втягиванием. Они перенимают друг у друга слова и фразы, даже акцент. Они копируют выражение лиц друг друга, направление взглядов и движения тел. Эти, казалось бы, не имеющие отношения к теме разговора формы поведения далеко не случайны; они служат «социальным клеем», демонстрирующим и укрепляющим взаимопонимание, способствуя таким образом коммуникации и кооперации. Если мы используем с собеседниками одни и те же слова, совершаем взаимодополняющие действия, значит, мы понимаем друг друга. И больше друг другу нравимся.

В более широком аспекте взаимодействия важны и сами по себе, но также они являются возможностью усвоения действий и поведения. Если нас побуждают повторять действия других, это, бесспорно, помогает нам учиться. Мы наблюдаем за ними, чтобы координировать с собственными, планировать свои действия – но также и для того, чтобы учиться новым действиям. Вспомните последний случай, когда вы оказались в незнакомой ситуации: в аэропорту, каком-то учреждении, музее или за границей. Хотя бы на пешеходном переходе! Вероятно, вы смотрели, что делают другие. Наблюдение за действиями других бывает самым эффективным способом выяснить, что вам нужно делать. Маленькие дети пытливо смотрят на старших братьев и сестер, подражая даже случайным, не относящимся к делу их действиям.

Мысли вдогонку: умы в чужих умах, тела в чужих телах

Мы начали эту главу, а фактически и саму книгу – что, пожалуй, естественно – с самих себя: с собственного тела, ограниченного кожей, которая отделяет нас от всего остального в мире. Тем не менее с самого начала жизни мы движемся и действуем в пространстве, взаимодействуя со своим окружением, самим пространством и объектами, с которыми встречаемся в пространстве. Эти действия вызывают ощущения – как изнутри тела, так и извне. Действия и ощущения собственного тела способствуют формированию наших представлений о нем.

Мир никогда не бывает статичным. Мы постоянно действуем в этом мире и приспосабливаемся к нему. Части тела, наиболее важные для взаимодействия с миром, неслучайно являются и наиболее представленными в мозге и уме. То, как мы взаимодействуем с предметами в мире, меняет наше мировосприятие. Тела других, без сомнения, – самые важные объекты, с которыми мы имеем дело и взаимодействуем в течение жизни. Мы понимаем тела и действия других посредством собственного тела, начиная с зеркальной системы: наблюдение за действиями других находит отклик в тех зонах нашего мозга, которые создают соответствующие собственные действия. Координация своих действий с чужими требует не только понимания этих чужих действий, но и общего понимания того, чем мы заняты, ритма, совместного внимания, общего знания поставленной задачи и окружающего нас мира. Зеркальная система является посредником и отражением действий практически любого типа: движений наших рук и ног, позы, выражения лица. Подражание является внутренним, но может выливаться в реальное поведение. Мы повторяем движения тела и мимику друг друга. Отзеркаливание означает, что тела других интернализировались у нас в уме, а наше тело – в умах других людей.

Возвышенная метафора, что каждый из нас есть часть разумов других людей, а они – часть нашего разума, оборачивается реальностью. Новое потрясающее исследование опровергло известный всем нам из изучения основ биологии факт, что молекулы ДНК в каждой клетке нашего тела идентичны. Генетики нашли свидетельство очагового микрохимеризма, т. е. колоний разных ДНК в различных местах нашего тела. Если мы несем в себе различающиеся ДНК, то кто мы? Исследования только начинаются, но уже известно, что ДНК младенцев могут создавать колонии в организмах матерей, которые их выносили, что ДНК пересаженного органа может скапливаться в других частях тела, что многие из нас имели двуяйцового близнеца, исчезнувшего в утробе, и что мы можем нести ДНК этого близнеца. Другие люди присутствуют не только у нас в уме. Мы действительно являемся частью других – а они частью нас – даже под нашей собственной кожей.

Мы живем не только в мире идей, но и в мире вещей.

ВЛАДИМИР НАБОКОВ

Окружением нашего тела являются люди, места и предметы на расстоянии руки или взгляда. Они непосредственно влияют на наше восприятие, поведение и мышление. За долю секунды, еще не успев подобрать слова, чтобы выразить, где мы находимся – дома, в супермаркете или парке, – нам это уже понятно. Мы понимаем, что нас окружает: стулья и столы, тележки для товаров и упаковки продуктов или деревья и детские площадки. Мы понимаем, кто нас окружает, чем заняты эти люди: готовят обед, делают покупки, плавают. Мы понимаем, что это за люди, можем догадаться об их настроении и самочувствии по их лицам и телам, определить социальное и экономическое положение по их одежде и поведению, достаточно точно оценить возраст, пол и даже политические взгляды. Мы, люди, имеем в своем внешнем очень много своего внутреннего. Мы отслеживаем свое окружение автоматически и мгновенно. Если у нас не завязаны глаза и не заткнуты уши, мы не можем не замечать всего этого. Разумеется, мы не всегда оказываемся правы, но поразительно, насколько часто это происходит.

Мы не рождаемся с этой впечатляющей способностью. Новорожденным приходится учиться видеть элементы объектов, их грани и углы, а также связывать их в формы, позволяющие распознавать людей и предметы. Им нужно научиться различать и узнавать лица, объекты и места. Младенцы постигают это без слов в первые несколько месяцев жизни, просто наблюдая. Всё происходит так быстро, что родители не замечают этого, если не знают, на что обращать внимание. По большей части такое обучение происходит в ходе созревания мозга. Люди, родившиеся слепыми и обретшие способность видеть, лишь став взрослыми, не в состоянии понять, что они видят, – удивительный результат, часто оборачивающийся жестоким разочарованием. К счастью, врожденная слепота стала гораздо менее распространенной, а благодаря тренировкам и опыту можно приобрести определенную зрительную компетенцию, даже если зрение восстановлено уже много позже.

Кто, что и где – настолько фундаментальные вопросы, что мозг имеет специализированные зоны для их распознавания, а в большинстве случаев даже несколько: для лиц, тел, предметов, сцен. Сетчатка глаза воспринимает информацию так, как она расположена в мире, но вверх ногами. Перевернуть изображение обратно – легкая часть задачи для мозга. Гораздо труднее осмыслить то, что оказалось на сетчатке. Эта информация, по сути, представляет собой набор точек, лишенных смысла. Его нужно сегментировать на фигуры и фон. Для этого необходимо найти края объекта и соединить их. Как фигуры, так и фон следует интерпретировать, наполнить смыслом – что происходит путем передачи информации с сетчатки, да и от всех остальных органов чувств, в разные области мозга. Эти разные области мозга выполняют собственные вычисления на основе информации, полученной от органов чувств: одни вычисления делаются для создания всевозможных смыслов, имеющих отношение к нашей жизни, другие – для всех мыслимых лиц, мест и предметов.

Все гораздо сложнее с когда и почему. Их нелегко просчитать по входному сигналу органов чувств – в отличие от цвета и формы или даже лиц, предметов и сцен. За исключением немногочисленных сверхорганизованных людей, помнящих точные даты и детали многих событий своей жизни, наш мозг не ставит на произошедшее штамп с конкретным днем и месяцем. Даже в мозге этих людей, которым стоит позавидовать, при создании воспоминания дата проставляется символически, в словах и числах традиционного григорианского календаря. Никакая зона мозга этого не кодирует. Почему вызывает еще большие сложности – ибо многие события имеют множество возможных объяснений и этим обеспечивают бесконечной работой ученых, политологов и ведущих рубрик полезных советов. Добавим разногласия между парами и странами. Поскольку механизмы, с помощью которых мы создаем когда и особенно почему, несовершенны и пристрастны, такими же оказываются наши суждения и объяснения.

Предметы

Предметы – самые простые из принципиально важных сущностей мира, а также компонентов знания. Однако как осмыслить все их многообразие? Одним из способов придания смысла предметам является их группировка в категории, но в какие? Для начала рассмотрим набор категорий, предложенный писателем-философом Хорхе Луисом Борхесом.

…определения напоминают классификацию, которую доктор Франц Кун приписывает одной китайской энциклопедии под названием «Небесная империя благодетельных знаний». На ее древних страницах написано, что животные делятся на а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) сосунков, д) сирен, е) сказочных, ж) отдельных собак, з) включенных в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) разбивших цветочную вазу, о) похожих издали на мух[15].

При всей своей поэтичности эти категории бесполезны. Полезные категории распределяют большинство предметов по отдельным ячейкам, а не частично перекрывающимся. Полезные категории легко идентифицировать. Полезные категории информативны, сообщают нам, для чего служат. Полезные категории сокращают бесчисленное количество разных предметов до удобоуправляемого количества. Ключом для распознавания и классификации предметов, объектов является форма: объекты имеют форму, и визуальная система склоняется к поиску формы. Она обращает внимание на края объектов и соединяет точки, когда одни предметы заслоняют другие.

Когда дети подходят к годовалому возрасту, с ними начинают играть в названия, указывая и именуя все, что привлечет внимание ребенка. Младенцы и дети поразительно быстро накапливают словарный запас. Согласно оценке, 17-летний человек знает 80 000 слов. Для удобства предположим, что младенцы начинают учить слова с того времени, как им исполняется год (конечно, это происходит намного раньше, до того, как они заговорят). Это означает 5000 слов в год, или 14 в день, причем, бесспорно, в первые годы жизни выученных слов намного больше, чем в последующие. Процесс этот гораздо более быстрый, чем при игре в названия; дети запоминают слова, обозначающие предметы, без обучения. Ошеломляющий темп получения знаний распространяется только на обозначения предметов. А вот что даже более удивительно – у нас есть обозначения лишь для малой части того, что мы выучиваем как в младенчестве и детстве, так и на протяжении всей жизни: людей, мест, вещей, эмоций и т. д.

Иерархическая организация

Дети в возрасте одного-двух лет учатся называть окружающие их предметы: яблоки и бананы, машины и автобусы, рубашки и туфли. Они не начинают с таких обозначений, как яблоко сорта «гала» или фрукт, Toyota Prius или транспортное средство, вязанный спицами свитер или одежда. Даже взрослые предпочитают простые обозначения. В обыденной ситуации называть обычные вещи более абстрактными или, наоборот, конкретными наименованиями странно. Если сказать: «Я купила Tesla X, поехали кататься!» – это хвастовство. Сообщение, что я купила «транспортное средство», прозвучит глупо. Если я прошу вывести погулять животное, а не собаку, то подразумеваю, что это дикая зверюга, а не послушный дружелюбный питомец. В языках не зря имеются более абстрактные и более конкретные обозначения, но для повседневного использования предпочтителен средний уровень – вроде яблока, машины или рубашки. Интересно, что эти названия обычно короче и используются чаще, чем общие или специальные (снова закон Ципфа: более употребимые слова короче). Нейтральный, применяемый по умолчанию способ называния предметов – уровень типа яблоко или машина, дети используют его первым, – называется базовым. Более общий уровень – транспортное средство, фрукт или животное – называется высшим, или уровнем гиперонимов, а уровень конкретных названий, таких как Tesla, яблоко сорта «гала» или кокер-спаниель, – низшим, или уровнем гипонимов.

Базовый уровень является особенным по многим причинам. Предметы на базовом уровне, такие как яблоки, столы, молотки и ремни, обычно имеют одинаковую форму, и их легко идентифицировать. Это относится и к их подкатегориям: яблокам «гала» и «делишес», кожаным и текстильным ремням, обеденным и письменным столам. Помимо формы и другие признаки – например, цвет, материал и размер – отличают объекты одной подкатегории от объектов другой. Без особых причин незачем обращать внимание людей на тонкие различия и многочисленные наименования, как это предполагается при назывании на уровне гипонимов. Прыгнув на уровень выше, к гиперонимам, мы увидим, что разные виды фруктов, мебели, инструментов и одежды не имеют общей формы. Наоборот, она для них весьма разнится. Бананы отличаются формой от яблок и арбузов, самолеты – от легковых и грузовых машин, рубашки – от брюк и ремней. Можно описать общую форму пары яблок или молотков, но комбинированный фрукт или обобщенное транспортное средство – это бессмыслица. Базовый уровень предпочтителен для поведения, так же как и для восприятия. Мы одинаково ведем себя по отношению к яблокам, или к велосипедам, или к свитерам, но наше поведение в отношении дынь – не такое, как в случае яблок, то же касается машин и велосипедов, шляп и свитеров. Объединяющим для фрукта, транспортного средства и инструмента является не конкретная форма или действие, а нечто более общее – функция или использование. Фрукты служат нам пищей, транспортные средства нужны для перевозки, инструменты – для строительства или ремонта. Такие свойства не являются видимыми – в отличие от кожицы и мякоти, колес и дверей, рукояток и наконечников. Вследствие этого изучение более общих категорий, основывающихся на общей функции, длится дольше. Подлинное понимание категорий гиперонимов, таких как инструмент и транспортное средство, обычно усваивается не раньше начальной школы.

Категории базового уровня, например стол, яблоко и рубашка, удовлетворяют подходу девочки Маши из сказки «Три медведя»: не слишком абстрактные, не слишком конкретные. Они находятся точно посередине между общими категориями, строящимися вокруг функции (мебель, инструмент и фрукт), и конкретными (кухонный стол, шуруповерт Philips и яблоко «джонатан»). Конечно, иногда достаточно упоминания общего характера: мне нужна мебель в квартиру, фрукты для салата или инструменты в гараж; иной раз требуются более конкретные наименования: только шуруповерт Philips подходит к этому шурупу, на этот прием можно прийти только в вечернем платье, для этого пирога годятся только яблоки «пепин». Обозначения базового уровня являются многоцелевыми названиями.

Мало того что базовые категории легко идентифицируются, они также предоставляют обширную информацию. Как нечто выглядит. Из чего состоит. Какую роль играет в нашей жизни. Как мы с этим обращаемся. Вот яблоко: это фрукт, оно круглое, красное или зеленое, растет на дереве, имеет кожицу, мякоть и семена, является съедобным, сладким, твердым и сочным. Неважно, какого оно сорта – «гала» или «фуджи». Вот рубашка: это одежда, она покрывает верхнюю часть тела, имеет отверстия для головы и рук и кусок ткани для туловища. Ее части у всех рубашек и назначение одинаковы – независимо от цвета, материала или цены. Сущностные характеристики объектов базового уровня обычно очевидны из их формы, т. е. их частей: сиденье, спинка и ножки стула; рукава, горловина и туловище свитера; лапы, тело и голова собаки[16]. Эти части являются фундаментальными признаками, характеризующими объекты базового уровня. Части являются подсказками одновременно для восприятия, распознавания объекта и его функции, понимания того, что он делает или что мы делаем с ним, нашего взаимодействия с этим объектом. Части образуют мост между восприятием и действием. Стулья имеют сиденья, ножки и спинки. Сиденья, ножки и спинки отличаются друг от друга и служат нам по-разному. У сиденья стула подходящие размеры, чтобы на нем сидеть, ножки поддерживают сиденье, спинка стула – спину сидящего. Стулья обеспечивают возможность сидеть. Рукава не такие, как горловина, а горловина отличается от туловища у всех свитеров, детали эти предназначаются для покрытия разных частей нашего тела. То же с собаками: каждая их характерная часть – лапы, тело и голова – служит собаке особым образом. Это же относится и к нам.

Вещей намного больше, чем их названий. Базовый уровень связан с именованием предметов и объектов в мире – впрочем, именно такое упоминание о них, безусловно, помогает учиться различать их вокруг нас. Мы способны распознать гораздо больше предметов, чем назвать или описать. Этих названий обычно достаточно для повседневного общения, однако ясно, что глаз замечает много больше. Глаз позволяет понять, насколько спелым является банан, мягкий ли материал свитера, на подходящей ли высоте расположено сиденье стула, хорошо ли сконструирован стол. Глаз может сообщить, подойдет ли шуруповерт к шурупу, налезет ли рубашка на ребенка. Глаз распознаёт тысячи свойств бесчисленного количества объектов, свойств значимых, но таких, которые нелегко назвать. А даже если и легко, знание приходит раньше названия.

Люди

Как и предметы, люди имеют форму, а форма имеет части; сюда входят лицо и тело. Невозможно переоценить важность лиц и тел в нашей жизни. Кто это? Друг или враг? Старый или молодой? Больной или здоровый? Местный или иностранец? Пьяный или трезвый? Богатый или бедный? Что он чувствует? О чем думает? Что делает? Что собирается сделать? Огромный объем этой жизненно важной информации и многое другое находятся прямо перед нами, на поверхности – в лице или в теле. Внутреннее прокладывает себе путь вовне. Поговорим об этой информации. Мы должны быстро ее усваивать, потому что она управляет нашим поведением. И действительно – мы усваиваем ее быстро. Быстрота оценки, однако, не гарантирует точности. Вспомните Первый закон когниции: за любое приобретение приходится платить.

В данном случае приобретением является скорость, необходимая в саванне, на темной улице и даже на хорошо освещенной: вы должны избегнуть опасности и поприветствовать друга, но не незнакомца, который мог бы принять вашу улыбку за приглашение к контакту. Такую проблему создают однояйцовые близнецы: однажды я разозлилась, когда со мной не поздоровался один мой знакомый, но затем поняла, что это был его брат-близнец, разумеется, не подозревавший, кто я такая. Компромисс между скоростью и точностью имеет место практически во всем, что мы делаем: как и в любом компромиссе, здесь главное – найти идеальную пропорцию. Определяющей является цена обеих ошибок: что хуже – тепло поприветствовать незнакомого близнеца или не поприветствовать друга. Если вы примете койота за собаку, это может дорого вам стоить, если собаку за койота – все-таки менее.

Попробуйте описать своего знакомого другому человеку, побывавшему с ним на вечеринке, но не уверенному, что понимает, о ком идет речь. Это нелегко, за исключением редких случаев, когда у человека имеется характерная особенность вроде волос неонового цвета или необычных очков. Как правило, у каждого наличествуют глаза, нос, рот и уши. У нас есть подходящие слова для этих объектов, но они не отличают лицо одного человека от лица другого. У нас нет подходящих слов для черт, действительно отличающих одно лицо от другого, для тонких различий глаз, носов, ртов и ушей, их формы и выражения. У всех моих трех детей «голубые» глаза – как и у их родителей. Пять пар глаз, пять оттенков голубого, и я никогда их не спутаю. Несмотря на то что почти невозможно описать лица индивидов, большинство из нас узнают тысячи лиц. Эта диспропорция убедительно свидетельствует, что распознавание лица не может иметь опоры в языке. Обычно мы и не стараемся описывать лица так, чтобы их можно было отличить друг от друга. Скорее, мы даем каждому лицу произвольное обозначение, как-то связанное с семьей данного человека, но не с его внешним видом. Отчасти именно разрывом между живым обликом и не связанным с ним именем объясняется, почему многие жалуются, что, хотя они никогда не забывают лица, им не удается вспомнить имена.

Распознавание лиц принципиально отличается от распознавания объектов. Прежде всего, для нас важно, чье это лицо, но обычно не важно, чей это стул или молоток. Стулья и молотки взаимозаменяемы, индивиды – скорее нет. Силуэт позволяет нам распознавать стулья, жирафов, гитары и бананы, но в отношении лиц форма не работает. Все лица имеют более или менее одинаковую форму. Распознавание их зависит от того, что находится в пределах формы, но не от одних только черт самих по себе – опять-таки потому, что они есть у всех нас, а также у собак и обезьян. Определяющими в случае лиц являются свойства внутренних характеристик, глаз, носа и рта, плюс то, как они организованы. Это серьезная проблема, с которой прекрасно справляется веретенообразная извилина, прячущаяся в нижней части коры головного мозга. Другие его зоны – область распознавания лиц в зрительной коре и верхняя височная борозда – отвечают за части лица в любой конфигурации, но зона распознавания лиц в веретенообразной извилине восприимчива только к правильно скомпонованным лицам.

Вот несколько интересных фактов о памяти на лица. Этот вид памяти – специфический и не зависит от других способностей. Он не изменяется со временем, и, по всей видимости, его невозможно натренировать. Неудивительно, что у памяти на лица обнаружилась выраженная наследственная основа. Способность распознавания лиц улучшается с возрастом, особенно в ранние подростковые годы (от 10 до 12 лет), и достигает максимума к 32 годам.

Несмотря на важность лиц людей в нашей жизни, не у каждого мозг способен их различать и узнавать. Что общего у Брэда Питта, Оливера Сакса и Чака Клоуза? Очевидно то, что они знамениты и чрезвычайно талантливы. Есть у них и экзотическая общая черта – прозопагнозия. Немного практики, и вы с легкостью произнесете это слово. Оно греческого происхождения: прозопон в переводе с греческого – «лицо»; агнозия – «незнание». Слепота на лица. Причина коренится в веретенообразной извилине. Люди с прозопагнозией понимают, что смотрят на лицо, но не знают, чье оно. Некоторые даже не узнают своих супругов – болезненная проблема. Если вы подозреваете у себя прозопагнозию, не занимайтесь самообвинениями. Это ошибка мозга; очевидно, отвечающая за лица нейронная сеть у людей с прозопагнозией сильно отличается от аналогичной сети тех, кто без усилий распознает лица.

Неспособность распознавать лица не просто приводит к неловким ситуациям – это серьезная проблема. Поэтому у людей с прозопагнозией формируются компенсаторные механизмы, позволяющие анализировать и запоминать определяющие характеристики, связанные с другими аспектами индивидуальности, – такие как голос, тело и одежда. К счастью – и это очередное чудо мозга, – невозможность различать лица не мешает определять эмоциональные состояния. Разве не поразительно, что распознавание личности и распознавание эмоций обсчитываются мозгом независимо одно от другого, в разных его зонах?

Если кооперация – ключ к успеху нашего биологического вида, то эмоция – ключ к кооперации. Чтобы работать с вами, я должна вам доверять, быть к вам расположенной, хорошо о вас думать. Точки зрения на эмоции очень разнообразны, но они сходятся в одном: эмоции легко разделить на положительные и отрицательные. Нравится / не нравится. Кроме того, эмоции незамедлительно проявляются в поведении. Положительная означает приближение, отрицательная – избегание. Эмоции быстро обнаруживают себя, выражаясь в лице, теле, голосе. Эмоции моментально распознаются и с трудом подавляются. Догадку, высказанную в знаменитых первых строчках поэмы Э. Э. Каммингса «поскольку чувство первым // вниманье обращает»[17] (и составляющую Третий закон когниции), впоследствии подтвердило исследование. Люди, видящие случайные бессмысленные формы, проникаются к ним внутренним чувством, прежде чем поймут, знакомы ли им эти формы. Причем более позитивно они относятся к тем, которые уже видели раньше, даже если не могут их узнать. Распознавание и эмоции – отдельные системы, медленно взаимодействующие друг с другом. Сущностью эмоции, положительной или отрицательной, является быстрое вычленение сути социального клея – сближаться или избегать. Этот фундаментальный параметр был обозначен термином, позаимствованным из химии, – валентность. В химии валентность обеспечивает связь молекул, в психологии – связь людей. Эмоциональная валентность – великий подытоживающий фактор, ключевой момент. Третий закон когниции: сначала чувства.

Эмоции не только быстро проявляются в нас и быстро ощущаются другими, но и являются заразительными, как зевота, действуя даже на собак. Примечательно, что собаки гораздо чаще «заражаются» зевотой от знакомых людей, чем от посторонних, – яркое проявление социальной эмпатии. И люди, и собаки, судя по всему, перенимают друг у друга стресс – скажем, одинаково реагируют на плач младенцев: у тех и у других растет уровень кортизола, что как раз является реакцией на стресс. Заразительны не только эмоции, но и эмоциональные состояния, подобные стрессу. Если сопереживание чужим эмоциям – это отправная точка эмпатии, а эмоции заразительны, тогда мы, по всей видимости, приспособлены для эмпатии. Возможно даже, что она локализуется в мозге, в височно-теменном узле (сразу за ухом). Обратите внимание на условия: если и по всей видимости. Не все эмоции, не все люди, не всегда. И не с одинаковой силой.

Попробуйте сделать вот что. Пройдитесь по улицам, глядя в лица встречным. Улыбайтесь. Скорее всего, вам улыбнутся в ответ. Как и многие люди, я прищуриваюсь, когда мне в глаза светит солнце. Из-за прищура у меня появляется улыбка, которую я не осознаю, и поэтому часто удивляюсь, отчего многие встречные улыбаются мне.

С учетом решающей роли эмоций в социальных взаимодействиях нет ничего удивительного в разнообразии воззрений на них. Как было отмечено, люди любят классифицировать и даже испытывают потребность в этом – ведь в мире попросту слишком много разных вещей. Согласно одной уважаемой точке зрения, отразившейся и увековеченной в мультфильме «Головоломка» (Inside Out, 2015), существует набор базовых эмоций, совсем небольшой: гнев, страх, отвращение, печаль, радость, удивление. Эти эмоции повсеместно распознаются по выражению лица и имеют эволюционную историю (что проявляется у других биологических видов в наличии социальных сигналов), причем базовые выражения лица различаются работой строго определенных и выявляемых мышц. Эксперименты по всему миру с использованием фотографий лиц, застывших с такими выражениями, показали, что суждение об эмоции выносится быстро и не становится точнее после обдумывания. Это убедительно свидетельствует о том, что суждения о базовых эмоциях, как и распознавание людей и предметов, являются прямыми и непосредственными.

Другие ученые соглашаются с тем, что эмоции быстро выражаются и распознаются, но утверждают, что, подобно оттенкам вкусов пищи, существует бесчисленное множество нюансированных эмоций. Им трудно дать названия. Их оценка зависит от контекста и культуры. Мы можем испытывать и выражать – и в действительности испытываем и выражаем – больше одной эмоции единовременно: отвращение и удивление, печаль и гнев, страх и радость. Эмоции передаются телом так же хорошо, как и лицом, и нередко эмоции, демонстрируемые телом, довлеют над теми, что написаны на лице.

Говорят, что и вкус имеет базовые категории (их пять): сладкий, кислый, соленый, горький и недавно добавленный – умами («бульонный», мясной)[18]; также несколько вкусов борются за звание шестого или седьмого. Теперь развеем популярный миф: эти базовые вкусы не воспринимаются разными участками языка. Еще более важно, что они наблюдаются в сочетаниях, далеко не исчерпывающих мириады разных оттенков вкуса, которые люди могут ощущать, – и это подтвердят любители шоколада, дегустаторы вин, готовящие моле поблано[19] повара и поклонники карри.

Пользоваться категориями намного легче, чем континуумами, широкими диапазонами. Они несравненно проще да и требуют держать в памяти гораздо меньше информации. Четко разделенные, отличные друг от друга группы – вместо множества тонких градаций. Напряжение между немногими базовыми категориями и сонмом вариантов, которое мы можем ощущать в мире, распространяется даже на такое значительно более простое качество, как цвет. Вполне очевидно, что можно говорить о базовом наборе цветов, ярко выраженные примеры которых одинаковы в разных культурах, а названия более или менее последовательно входят в языки, хотя о порядке вхождения ведутся споры: сначала темное и светлое; затем добавляется красный цвет, потом зеленый и желтый, за которыми следует синий, далее коричневый, потом пурпурный, розовый, оранжевый или серый. Имеются свидетельства обостренной восприимчивости к базовым цветам. Помимо них люди распознают много тонких оттенков, названия которых не отличаются ни очевидностью, ни единообразием. Карандаши Crayola, которыми рисует уже не одно поколение детей и ностальгирующих взрослых, дополнили свой набор цветов оттенками «арбуз», «красное дерево» и «ламантин», а также «далекая синяя высь», «горько-сладкое мерцание»[20], «великолепие пурпурных гор» и «неспелый желтый», причем последний цвет практически неотличим от «лазерного лимона».

Вернемся к эмоциям, к плюс-минус шестерке Экмана и Фризена[21]: гневу, страху, отвращению, печали, радости, удивлению. На самом деле наши лица, тела, слова и тон речи выражают намного больше эмоций, в том числе артикулированных, чем шесть хрестоматийных базовых (недавно Экман признал это, расширив список). Вспомним симпатию, дурное предчувствие, раздражение, разочарование, раскаяние, подозрение, тревогу, гордость, удовольствие, скуку, враждебность; список велик, и все это лишь слова. Описать эмоции нелегко и напрямую не всегда возможно. Оценка эмоций обусловлена не только лицом, но и тем, как они проступают, а затем исчезают на лице, в теле и в голосе. Кроме того, как мы уже отметили, оценка эмоций зависит от общего контекста и культуры.

Говорят, что Кулешов[22], советский режиссер раннего этапа кинематографии, составил последовательность из парных кадров: на одном ничего не выражающее лицо обожаемой зрителями кинозвезды, на другом – привлекательная женщина, соблазнительно откинувшаяся на диване / тарелка супа / ребенок в гробу. Зрители интерпретировали одно и то же лицо как выражающее желание, голод или скорбь в зависимости от содержания соседнего кадра. Результат (увы, как это часто бывает) иногда удавалось повторить, иногда нет, но множество других исследований свидетельствует, что интерпретация эмоций по лицу – как застывшему, так и подвижному – опосредуется культурой, голосом, словами, телом, другими людьми, обстановкой. Каким бы длинным ни был этот список, он, безусловно, будет неполным.

Некоторые старые поговорки просто обязаны быть верными; в данном случае речь пойдет о той, что гласит: «Глаза – зеркало души». Если вы хотите узнать, хорошо ли понимаете выражения лиц, пройдите пятиминутный тест «Чтение психологического состояния по взгляду», который уже прошли тысячи человек. В ходе теста вы видите фотографии только глаз и бровей реальных людей и должны определить, какие из четырех эмоциональных состояний они выражают. В среднем более образованные испытуемые показывают лучшие результаты, женщины опережают мужчин, хотя ненамного, а нейротипичные люди[23] – людей с состояниями, препятствующими распознаванию эмоций, такими как синдром Аспергера, шизофрения и анорексия. Анализ более чем 89 000 человек, прошедших тест и согласившихся предоставить генетическую информацию о себе, подтвердил, что в основе получения тех или иных ответов лежит генетика. Отдельное исследование показало, что однояйцовые близнецы демонстрируют более близкие результаты, чем люди, не связанные родственными узами, что также подтверждает генетическую гипотезу.

Что можно сказать о глазах? Еще многое предстоит узнать. В действительности глаза учатся, внимательно исследуя мир. Широко открытые глаза получают широкий спектр информации. Стоит их прищурить, как зрение становится острее, но лишь в малой зоне обзора, на которой сфокусирован взгляд. Эффект прищуривания прекрасно известен тем из нас, кто страдает близорукостью. Попробуйте оба варианта. Новое исследование связывает функцию глаз по сбору информации с выражением эмоций. Глаза расширяются при таких противоположных эмоциях, как страх и удивление. Обе они естественным образом стимулируют расширенный поиск информации. Есть и другие эмоции, для которых характерны расширенные глаза: благоговение, замешательство, робость, предчувствие и интерес. Напротив, не связанные друг с другом эмоции отвращения и гнева предполагают прищур: источники отвращения и гнева видны ясно, находятся в фокусе. Есть и другие эмоции, характеризующиеся прищуренными глазами: раздражение, неодобрение, подозрение и гордость. Рассматривая фотографии лиц, на которых выражение рта не соответствовало выражению глаз, люди оценивали эмоциональное состояние по глазам, хотя результаты немного смазывались вследствие этого несоответствия.

В серии экспериментов, принесшей неожиданные и обескураживающие результаты, студентам на долю секунды показывали пары фотографий лиц и предлагали оценить, на какой из них человек более компетентен. На фото были изображены участники 89 предыдущих губернаторских избирательных кампаний. Студентов также спрашивали, узнают ли они кого-то, и в случае утвердительного ответа их результаты не учитывались. Примечательно, что кандидат, которого оценивали по лицу как более компетентного, оказывался победителем примерно в 55–58 % случаев – т. е. с вероятностью, превышающей случайное совпадение. По условиям эксперимента суждения выносились быстро, а при повторном тестировании, когда участникам предлагалось тщательно взвесить свое решение, результативность снижалась. Суждения испытуемых о компетентности кандидатов не только объяснили результаты выборов задним числом, но и предсказали результаты более 68 % губернаторских выборов и 72 % выборов сенаторов в 2006 г. Это наблюдается не только в Соединенных Штатах, но и в других странах. Быстрое социальное суждение о компетентности или склонности к доминированию (оценки этих качеств оказались связанными) по лицу имеет широкий спектр последствий для нашей жизни; оно сказывается на судебных решениях, решениях о найме на работу, о заработной плате и присвоении воинского звания. Судя по всему, наш мозг приспособлен давать такие оценки автоматически, когда мы занимаемся своими делами, не имея явного намерения выносить суждение.

То были удивительные результаты эксперимента; теперь поговорим об их проблемной стороне. Эти суждения необоснованны: люди, оценивавшиеся как более компетентные или склонные к доминированию, необязательно таковы на самом деле. Суждения не опираются на поведение. Есть, однако, и хорошие новости. Такое предубеждение, пристрастность можно устранить с помощью другой информации. Вспомним, что исследование проводилось на неподвижных лицах. В реальности, в случае серьезного решения, у нас есть шанс получить больше информации о людях, чем дает единственное выражение лица, и новая информация сможет нейтрализовать предубеждение. Тем не менее надо быть настороже и помнить об этих фактах. Быстрые суждения, вынесенные по неподвижным лицам испытуемыми в научных лабораториях, соответствовали оценкам других людей во время реального голосования, и, судя по всему, они в состоянии предсказать наши решения в таких жизненно важных сферах, как трудоустройство и карьерный рост.

Тело также выражает эмоции. У тела есть серьезное преимущество перед лицом: оно большое. Тело может передавать более масштабные эмоции, и его видно с большего расстояния. Обычно тело и лицо действуют вместе – как одно целое. Хорошо, что эксперименты позволяют разделить и перенастроить их. Когда лицо и тело действуют в гармонии, выражая одну эмоцию, оценки более точны. При их рассогласованности, выражении разных эмоций, телу придается в оценке эмоции больший вес, чем лицу.

При подобном конфликте эмоция, выражаемая телом, может перевесить и даже превратить в противоположность эмоцию, выражаемую лицом. Ярким примером служит теннисное сражение. Игроки обычно очень эмоционально реагируют на выигрыш или проигрыш очка. Если у теннисиста «тело победителя» сочетается с «лицом проигравшего», зрители оценивают реакцию как положительную. Наоборот, сочетание «тела проигравшего» с «лицом победителя» интерпретируется как отрицательная реакция на случившееся. Если лицо и тело конфликтуют, выражение эмоции считывается с тела. В этих случаях одно лицо, без тела, даже рассматриваемое вблизи на фотографии, не позволяет надежно оценить положительную или отрицательную эмоцию. В таких ситуациях посредством лица проявляется сила чувства, но необязательно валентность.

Тем не менее не следует и недооценивать лицо в качестве выразителя эмоций. Игра в теннис требует активного движения тела и происходит на публике, поэтому превалирование тела над лицом естественно. Однако теннисный сет – лишь одна из широкого спектра ситуаций, пробуждающих сильные эмоции. Во многих взаимодействиях – как напряженных, так и обыденных – люди сидят или стоят лицом к лицу, и эмоции передаются преимущественно лицом и голосом, телом же как таковым – в меньшей степени. Человеческая коммуникация, как правило, избыточна, что предположительно объясняется необходимостью уменьшить число ошибок; если вы упустите часть сообщения, скажем, в шумном ресторане, то сможете уловить другую часть, достаточную для понимания. Подобно многим другим формам самопроявления и коммуникации, эмоция передается лицом, голосом и телом, причем по каждому из этих каналов избыточно. Слепые могут уловить эмоцию по голосу – как из интонаций, так и из слов; глухие считывают эмоции по лицу и телу.

Тело не только выражает эмоции. Как мы узнали из главы 1, тело жестикулирует, осуществляя бесчисленные акты коммуникации. Оно действует в мире, выполняя великое множество необходимых дел, о чем также шла речь в главе 1. Разумеется, во всем этом участвует мозг: управляющая телом область экстрастриарной коры, а именно латеральная затылочно-височная кора, избирательно активизируется при восприятии тел и их частей, но не лиц или других объектов, таких как предметы и животные. Важно, что неподвижные фотографии тел, снятых в движении, скажем при метании копья, активируют также зону мозга, реагирующую на реальное движение, – медиальную височную / медиальную верхнюю височную кору. Фотографии статичных поз не активируют эту область; это убедительно свидетельствует, что движущиеся тела имеют особый статус, отличающий их от неподвижных тел.

Тело осуществляет действие, но помимо этого оно передает намерение совершить действие, причем исключительно детально. В одной серии исследований людям показывали видеозаписи руки другого человека, тянущейся за кубиком с разными целями: чтобы взять его себе, передать кому-то или завладеть им, прежде чем его схватит конкурент. Видео останавливалось до того, как рука дотягивалась до кубика. Несмотря на то что различия в действиях тела были тонкими, зрители уверенно распознавали эти три варианта. Разные намерения явно прослеживались по форме и движению руки, а также по направлению взгляда исполнителя.

В длящихся естественных действиях, таких как приготовление бутерброда или мытье посуды, голова исполнителя поворачивается, а его взгляд перемещается в сторону объекта, за который он сейчас примется, до того как рука начнет движение к этому объекту. Рука часто занята завершением предыдущего действия, а исполнитель уже готовится к следующему. Таким образом, голова и глаза человека выражают его намерения и дают надежную подсказку, каким будет очередное действие.

Как и в ситуациях с лицами, люди – и совсем маленькие, и взрослые – быстро обрабатывают направление взгляда плюс движения рук других людей и используют эту информацию для того, чтобы догадаться и понять, о чем другие думают, что делают или что собираются сделать. Это еще один – и очень важный – пример передаваемой телом информации, которую другие люди воспринимают и которой даже руководствуются в собственных действиях, не испытывая потребности в словах.

Места: сцены действий и событий

Пожалуй, первый вопрос, который люди сегодня задают в телефонном разговоре, – это «Ты где?». Информация о том, где находится другой, очень много сообщает нам о его состоянии в настоящее время. Как часто, прибыв куда-то далеко, мы звоним другу, с которым были здесь в последний раз! Место – еще одна специфическая сущность, не объект, не лицо, не тело. Как и для объектов, лиц и тел, в головном мозге имеются области, избирательно реагирующие на сцены; прежде всего это отвечающая за обработку информации о месте зона гиппокампа и ретросплениальная кора.

Сцены, чаще всего многолюдные, окружают нас постоянно. Мы всегда включены в определенную сцену. Сцены служат обстановкой для деятельности, и большая часть нашей деятельности протекает в специфической обстановке. Сцены одновременно ограничивают деятельность и делают ее возможной – отчасти посредством объектов, в них присутствующих. Сцены включают много объектов, и обычно среди них есть лица и тела. Сцены являются декорациями, фоном для всех событий в жизни, для истории нашей жизни, как обыденной, так и ошеломительной. Это декорации исторических событий, обыденных или ошеломительных. Таким образом, сцены чрезвычайно информативны. То, что мы видим и делаем в ресторане, сильно отличается от того, что мы видим и делаем на почте, в классе или гостиной. Как и объекты, сцены имеют базовый уровень представления: уровень школы, магазина, дома, парка, пляжа, леса, где части, объекты и виды деятельности сходятся воедино. Одни из них находятся в помещениях, другие на свежем воздухе, причем в помещении и на свежем воздухе – это категории высшего уровня, охватывающие категории базового уровня.

Наша память на сцены столь же исключительна, как и на лица, – настолько, что несколько лет проводилось исследование, целью которого было установить, сколько изображений сцен люди смогут запомнить. Результат победителя – 10 000 изображений. В основном узнавание изображений было блестящим, причем оно даже улучшалось, если картины были яркими и выразительными, и в обоих случаях намного опережало узнавание слов. Одно но! Память проверялась двумя способами. При одной схеме исследования участники видели пары изображений: одно знакомое, второе новое для них. Им нужно было выбрать из каждой пары старую знакомую картинку. При другой схеме картинки демонстрировались одна за другой: половина были старыми, половина новыми, они следовали в случайном порядке. Испытуемые оценивали каждую картинку по очереди как старую или новую. Обычно новые изображения сцен очень сильно отличались от старых, поэтому различить те и другие было относительно легко. Если же картинки похожи, точность узнавания, разумеется, снижается. Представьте себе однояйцовых близнецов.

То, что вы сейчас прочтете, может показаться парадоксальным. Мы настолько склонны выделять суть сцены, что игнорируем детали. Мы не замечаем, что характеристики сцены, даже важные, меняются – это явление называется слепотой к изменениям. В интернете много демонстраций этого, проверьте себя. В нескольких тестах быстро сменяют друг друга пары фотографий многолюдных сцен: в большом городе, на озере, в аэропорту. Второе фото в паре идентично первому, за исключением одной важной детали – например, отсутствует один из двигателей большого реактивного самолета или аккумулятор моторной лодки. Зрители часто чувствуют – что-то исчезло, но редко понимают, что именно, даже просмотрев пары картинок много раз.

Слепота к изменениям наблюдается в реальной жизни в реальном времени. В одном впечатляющем видео показано, как у идущих по кампусу колледжа людей спрашивает дорогу студент двадцати с небольшим лет. Пока остановившийся прохожий объясняет студенту путь, показывая его на карте, между ними проходит группа людей, несущих большую дверь. Этот фокус позволяет студенту, задавшему вопрос, поменяться местами с другим студентом, тоже молодым человеком чуть за двадцать, одним из тех, кто нес дверь. Подмену замечают менее половины прохожих. Да, действительно оба – молодые мужчины схожего телосложения и одинаково одетые, и действительно испытуемый смотрел в карту, а не на лицо студента. И все-таки! Этот фокус – изменение главной черты реальной ситуации, которого участник ситуации не замечает, – демонстрировался многократно. Оглядываясь вокруг, мы видим мир, насыщенный деталями. Но этим все и исчерпывается, мы видим детали, но не помним их. Пока у нас есть возможность видеть этот насыщенный мир, мы всегда можем прямо к нему и обратиться, и нам незачем его запоминать[24]. Вот же он. Достаточно знать, где мы находимся.

Слепота к изменениям – еще один пример действия Первого закона когниции: за любое приобретение приходится платить. Здесь приобретением является быстрый доступ к смыслу. Если я знаю смысл происходящего, то знаю, чего ждать и как себя вести. Плата: детали. Вот поле в парке, на поле идет игра, лучше я его обойду. Наличие или отсутствие корзин для мусора или прожекторов для игры в темное время суток на данный момент неважно. Я помогаю очередному заплутавшему чужаку найти дорогу в кампусе: я сосредоточиваюсь на том, чтобы объяснить дорогу по карте, я никогда больше не увижу этого человека. Я выхожу на торговую улицу. Нужно быть готовой оказаться в толпе. Есть ли здесь обувная мастерская или химчистка, неважно, если я не их ищу. Солдаты поднимаются на борт самолета. Разумеется, наличие двигателей критически значимо для самолета, но не для меня. Не сейчас.

Категории проще, чем измерения

Мир дает нам больше, чем категории; он дает континуумы, измерения, по которым вещи отличаются друг от друга. Пища не просто кислая или сладкая; у каждого вкуса есть градации. Люди не просто низкие или высокие; у каждого свой рост. В этой главе мы рассматриваем, как быстро ум формирует категории людей, мест и вещей, самых важных для нашей жизни. Многие из этих категорий являются сверхопределенными, т. е. члены такой категории имеют много общих признаков и отличаются от членов других категорий тоже по многим признакам. У рубашек много общих черт, и по множеству признаков они отличаются от брюк. То же можно сказать о картофеле и помидорах, стульях и коврах, футбольных стадионах и продовольственных магазинах, пляжах и почтовых отделениях. Признаки наблюдаются в комплексах, они существенно коррелируют. «Представители» часто используемых категорий, таких как мебель и одежда, обычно демонстрируют много общих черт, не наблюдающихся в других категориях. Птицы имеют перья, откладывают яйца и летают. К собакам ничто из этого не относится. И ведь я выбрала близкие примеры, из одной высшей категории. Музыкальные инструменты и овощи намного дальше разнесены по общим и отличительным чертам, у них намного меньше пересекающихся признаков. Благодаря наличию у объектов множества как общих, так и отличительных черт их классификация осуществляется и быстро, и точно. Кроме того, она позволяет делать множество прогнозов и заключений, скорее всего, верных. Если это ножи, обращайтесь с ними осторожно. Если это стаканы – посуда для питья, пейте из них. Если это стулья, на них можно сидеть. Если это яблоко, его можно откусить. Если это футбольный мяч, его можно пнуть. Мысля категориями, мы упрощаем и ускоряем выполнение действий, требующихся от нас по жизни. Если мы знаем, что нечто относится к одной из категорий какого-то определенного типа, то знаем очень многое об этом объекте, о том, что он может делать и что мы можем делать с ним. Категории невероятно полезны. С их помощью мы упорядочиваем как наши вещи, так и наши мысли, да и саму жизнь.

Однако в жизни есть кое-что важное, что трудно уложить в ящики и коробки, поскольку отсутствуют группировки и границы, создаваемые общими и отличительными признаками. Скорее, это кое-что, принадлежащее к разным категориям, может различаться одной важной чертой – той, что определяет категорию, – но, вполне возможно, не имеет отличий по другим признакам. Тем не менее мышление категориями сохраняется. Рассмотрим гражданство. Это чрезвычайно значимая категория, имеющая важные последствия для жизни человека. Кроме того, она позволяет делать определенные выводы о нас самих и о других. Пища, жилища и одежда людей на Крайнем Севере, скорее всего, отличается от пищи, жилищ и одежды обитателей экваториальных стран. Возможны даже эволюционные различия вследствие приспособления к разным климатическим условиям. Жители самых северных регионов Швеции, в рационе которых огромную роль играло молоко пастбищных животных, выработали у себя гены, позволяющие им усваивать его во взрослом возрасте. Население Китая, основу питания которого составляли сельскохозяйственные культуры, сохраняет непереносимость лактозы. Тем не менее и в Швеции, и в Китае у людей есть голова, руки и ноги, они едят, смеются, одеваются, растут, создают семьи, работают и общаются с друзьями.

Таким образом, гражданство позволяет делать обоснованные выводы и строить догадки о связанных с ним признаках, но, поскольку представители человечества по всему миру одинаковы и в то же время отличаются в бесчисленных отношениях, бесконечное множество признаков не коррелирует с гражданством. Это относится и к остальным способам классификации, особенно самого важного объекта в нашей жизни – людей. Дети и взрослые. Горожане и сельчане. Политики и журналисты. Демократы и республиканцы. Фанаты Cubs и фанаты White Sox. Христиане и мусульмане. Бедные и богатые. Женщины и мужчины. Это категории столь же нагруженные смыслами, сколь и важные. Люди, голосующие или молящиеся тем или иным образом, могут иметь некоторые общие черты, но намного больше таких, по которым они отличаются друг от друга, а также тех, которые роднят их с людьми из других категорий. Несовпадающие черты, скорее всего, намного более значимы, чем немногие совпадающие. Однако обдумывать тонкие градации по измерениям намного труднее, чем грубо разбросать вещи по общим категориям, – настолько, что это следует учитывать и всегда иметь в виду. Только не забывайте Первый закон когниции: за любое приобретение приходится платить.

Почитаемый мною врач, профессор Каролинского института (Швеция) по вопросам всемирного здравоохранения Ханс Рослинг был ошеломлен тем, сколь много у людей ошибочных представлений о состоянии мира – даже у видных политических и экономических мировых лидеров. Его лекция на TED, так раскрывающая недавнюю драматическую историю мирового экономического развития, как если бы он комментировал напряженный футбольный матч, стала вирусной. Многие ложные взгляды людей на экономическое и социальное развитие сформированы привычкой мыслить категориями, особенно делить мир на богатых и бедных. В бедных странах нет электричества, образования, чистой воды и здравоохранения. В богатых есть все это и еще масса всего. Либо одно, либо другое? Ничего подобного! Высокообразованные люди сильно переоценивают долю мирового населения, живущего в бедности, не обновив в XXI в. представлений о мире, которые были верными в 1960-х гг. Кроме того, они воспринимают бедность с позиции «все или ничего», без градаций.

Рослинг нашел два способа помочь людям мыслить измерениями, а не категориями. Во-первых, он разделил мир на четыре категории вместо двух и назвал их уровнями, чтобы обозначить изменчивое измерение, а не две группы с жесткими границами. Во-вторых, он использовал выразительные обозначения. Мировое население Рослинг изобразил схематическими человечками, каждый из которых представляет миллиард человек, всего семь. Уровни здоровья показаны фотографиями, демонстрирующими, как люди на каждом уровне добывают воду, перемещаются в мире, какую пищу они едят и как готовят. Жизнь на уровне 1 отвечает нашим представлениям об ужасной нищете: люди зарабатывают один-два доллара в день, пешком ходят с кувшинами за водой на реку, питаются съедобными растениями, которые сами выращивают, собирают хворост, чтобы приготовить пищу. Однако в 2017 г. только 1 млрд человек из семи жил на этом уровне, что значительно меньше оценок, даваемых образованными людьми. Три миллиарда на уровне 2 живут на четыре доллара в день, ездят на велосипеде, имеют канистры с топливом для кухонной плиты, выращивают больше, чем могут съесть, и питаются разнообразно. Важно, что их дети ходят в школу. Даже девочки. Два миллиарда на уровне 3 получают 16 долларов в день, имеют водопровод, электричество и мотоцикл. Они, возможно, заняты на нескольких работах, но их дети получают полное среднее образование. Жизнь на уровне 4 мы знаем из личного опыта, поскольку относимся к 1 млрд представителей этого уровня. Обратите внимание: для того чтобы перепрыгнуть с одного уровня на другой, нужно двигаться, перемещаться в мире с одного места на другое – от пешей ходьбы к велосипеду, затем к мотороллеру, а потом и к автомобилю.

Чтобы скорректировать мышление категориями и ложными представлениями, Рослинг воспользовался двумя привлекательными инструментами, коренящимися в пространственном мышлении. Первый заключается в использовании некоторого количества уровней вместо двух дихотомических категорий. Четыре категории хорошо охватываются краткосрочной памятью, легко запоминаются, тогда как помнить много тонких градаций трудно. Второй инструмент обеспечил понимание уровней и количественных показателей при помощи броских изображений. Возможно, метод Рослинга поможет нам научиться мыслить измерениями и избавиться от ложных представлений в других сферах жизни.

Из анализа Рослинга можно вынести еще один урок: экономическая мобильность тесно связана с мобильностью пространственной. Чем дальше перемещаешься в пространстве, тем больше открывается экономических возможностей, мало того – у вас появляются шансы освоить дополнительные пути в мире, обрести новые перспективы, увидеть новых людей, места и объекты, учиться, взаимодействуя с ними. Более далекое пространственное перемещение сулит повышение благосостояния во всех аспектах, составляющих ценность жизни.

Ум способен пересилить восприятие: неопределенность, гипотезы и ошибка подтверждения

Вернемся к восприятию окружающего мира. Различные демонстрации слепоты к изменениям высвечивают два важных явления. Первое – нам кажется, что мы составляем живой, ясный, последовательный и полный образ мира. Второе – в действительности это не так. Во многих случаях непосредственное впечатление основывается на умозаключении, а не на восприятии: если это кухня, в ней должны быть мойка и холодильник, если классная комната – парты и доска. Непосредственное знание в любой сфере мысли заменяется правдоподобным умозаключением. Отсюда следует Четвертый закон когниции: ум способен пересилить восприятие.

Иными словами, имеющееся в уме может перевесить воспринимаемое, или, обобщая, гипотезы превалируют над восприятием. Начнем с поразительной демонстрации восприятия знакомых объектов. Несколько лет назад в одном из экспериментов студенты рассматривали размытые, расфокусированные фотографии достаточно знакомых предметов. Они должны были высказывать предположения о том, что видят, по мере того как фотографии становились все более четкими. Другая группа просматривала фото в фокусе. Вы, конечно, думаете, что группа, имевшая возможность предварительного просмотра, быстрее распознавала объекты – вероятно, даже прежде, чем они становились полностью сфокусированными. Ошибаетесь. Испытуемые, видевшие размытые фотографии, были склонны к генерализации ложных гипотез об увиденном, и эти ложные гипотезы мешали распознаванию предметов на четких изображениях. Надо полагать, зрители продолжали интерпретировать то, что видели, в рамках своих изначальных гипотез.

Этот феномен – гипотеза может быть сильнее фактов – наблюдается в сфере не только восприятия, но и познания, подобно многим другим феноменам восприятия. Наши гипотезы, предположения или убеждения искажают восприятие фактов, того, что мы видим. Вот еще один пример (а их десятки). В классическом эксперименте студентов Принстона и Дартмута расспрашивали о чрезвычайно жестком футбольном матче между командами этих соперничающих университетов, во время которого было назначено необычайно много штрафных санкций и получено несколько серьезных травм. Отвечая на вопрос о том, кто начал грубую игру, 86 % студентов Принстона, но только 36 % студентов Дартмута назвали команду Дартмута. Аналогично 93 % принстонцев и лишь 42 % студентов Дартмута сочли игру грубой и грязной. Просматривая позднее запись этого матча, студенты Принстона заметили в два с лишним раза больше нарушений, совершенных командой Дартмута, чем студенты этого учебного заведения. Неизбежный вывод: студенты Принстона и Дартмута видели не один и тот же матч.

После того исследования уже и множество других показали, что исходная точка зрения, представление или гипотеза искажают само наше восприятие. Мы с большей вероятностью замечаем свидетельства, подтверждающие нашу гипотезу, чем опровергающие ее. Находя опровержение, мы склонны сбрасывать его со счетов, объявляя отклонением. Мы – каждый из нас – подвержены ошибке подтверждения: мы активно ищем подтверждения своей гипотезе и игнорируем опровергающие свидетельства, причем даже не имея личной заинтересованности в гипотезе. Поиск доказательств истинности утверждения, судя по всему, составляет основу основ понимания утверждения. Что это за человек вдалеке, не кузен ли, которого мы не видели много лет? Тот же рост. Те же волосы. То же сложение. Мы узнаём нечто поразительное о подруге, политическом деятеле или научном открытии – может ли это быть правдой? Сначала мы ищем информацию в подтверждение внешности кузена или согласующуюся с полученной новостью. Мы не можем начать отвергать утверждение, пока не обретем некоторую уверенность в нем. У поиска подтверждений и впрямь есть определенный смысл на начальном этапе: если свидетельств за нет вообще, гипотезу можно отбросить. Однако поиск подтверждающих свидетельств не должен делать нас слепыми к опровергающим, неспособными искать ту информацию, которая могла бы оспорить гипотезу, отбрасывающими такие свидетельства, едва натолкнувшись на них. Это может иметь тяжелые последствия.

Рецензент десятков экспериментов, которые предоставили много свидетельств в пользу существования ошибки подтверждения и некоторое количество – против, выразил это следующим образом:

Наконец я заявил, что ошибка подтверждения является повсеместной и упорной, и проанализировал свидетельства, на мой взгляд, поддерживающие это заявление. Безусловно, вдумчивый читатель уже допустил возможность того, что проделанное мной само по себе является иллюстрацией ошибки подтверждения в действии. Едва ли я могу исключить эту возможность; это означало бы отрицать валидность того, что я объявляю общей нормой.

Для нас естественно искать подкрепление своим гипотезам, и собственные гипотезы делают нас слепыми к свидетельствам противоположных позиций. Это ярко проявляется в восприятии, а то, что верно для восприятия, верно для всего в области мышления. Пятый закон когниции: познание отражает восприятие.

Мы снова и снова будем возвращаться к этой схеме. Пространственное мышление отражается в абстрактном, социальном и когнитивном, в мышлении о том, что движет людьми, в мышлении об искусстве и науке. Мышление есть мышление независимо от сферы, и пространственное мышление – основа самого нашего существования. Как добыть пищу, как найти свою дорогу в мире. Как выполнить большую часть налагаемых жизнью повседневных обязанностей, рассортировать вещи, обеспечить себе перемещение по планете. Наше пространственное мышление далеко от идеального, мы не все воспринимаем – всего слишком много, слишком многое происходит слишком быстро, – поэтому опираемся на достоверные умозаключения. Нет гарантий, что наши предположения и оценки верны, поскольку у нас нет объективных инструментов измерений, встроенных в тело или мозг. Соответственно, приходится пользоваться другими механизмами, несовершенными и подверженными ошибкам. Мы наблюдали это в репрезентациях тела и пространства вокруг тела, причем в репрезентациях более обширного мира возникает больше искажений. Тем не менее у нас намного больше способностей и опыта в области пространственного мышления, чем абстрактного. Абстрактное мышление гораздо сложнее само по себе, но, к счастью, во многих случаях его удается так или иначе отобразить на пространственное. Таким образом, пространственное мышление может стать заменой и основой абстрактного.

Люди, места, вещи

Мы окружены тем, что важнее всего для нашей жизни: людьми, местами, вещами. Они составляют обстановку для событий нашей жизни. Мы отличаем знакомых людей от незнакомых; мы угадываем, о чем они думают, что чувствуют, чем занимаются и что хотят сообщить, по их лицам и телам. Мы знаем, как взаимодействовать с объектами вокруг нас, объекты подсказывают нам это. Мы знаем, какие объекты, скорее всего, находятся и какие действия выполняются вокруг нас. Мозг имеет специализированные области для распознавания людей, мест и вещей, что позволяет нам идентифицировать их с одного кратчайшего взгляда, одним движением глаз. И мозг, и ум любят раскладывать вещи «по полочкам». Пользоваться «ячейками» несопоставимо проще, чем измерениями. Удивительно, как много они содержат смысла, доступного безо всяких усилий. Лицо и тело передают личность, эмоцию, намерение, действие, являются средством коммуникации. Вещи передают аффордансы[25]: что они могут нести нам и что мы можем сделать с ними. Места говорят нам, что они собой представляют и чем мы можем в них заниматься. Смысл передается без слов, слишком быстро для слов. Мы используем этот смысл, чтобы понять, что происходит, и организовать собственное поведение. Также мы задействуем его для того, чтобы представить никогда не существовавшие миры. Подобно смыслу, и мышление может быть без слов – Ричард Фейнман понял это еще в детстве.

Когда я был ребенком и рос в Фар-Рокавей, у меня был друг Берни Уокер. У каждого из нас дома были «лаборатории», и мы в них проделывали различные «эксперименты». Однажды мы что-то обсуждали – в то время нам было лет 11–12, – и я сказал:

– Мысли ничего не означают, кроме внутреннего разговора самого с собой.

– Ну да? – сказал Берни. – Представляешь дурацкую форму коленчатого вала в машине?

– Да, а что?

– А то. Как ты его опишешь, если разговариваешь сам с собой?

Так я узнал от Берни, что мысли могут быть зримыми, равно как и словесными[26].

Мир вокруг нас

Казалось бы, мир вокруг нас понять легко. Достаточно посмотреть на него. Вот же он, перед глазами. Однако наша голова постоянно перемещается, а также глаза и тело. Насыщенный окружающий мир непрерывно меняется с движением наших глаз и нас самих. Даже когда мы не можем его видеть, мы продолжаем следить за миром, который когда-то был на виду, но уже недоступен для наблюдения. Что находится там и где находится это. Скорее всего, вы не глядя можете сказать, что сейчас у вас за спиной. Всякий раз, когда вы сидите на стуле не оборачиваясь, когда поднимаетесь или спускаетесь по лестнице, не глядя на свои ноги, когда возвращаетесь домой за зонтом, забытым в кладовке, вы опираетесь на мир в своем уме, но не перед глазами. Если я иду по Среднему Манхэттену и кто-нибудь спрашивает меня, как пройти к Карнеги-холлу (такое случается!), я подавляю желание ответить: «Раскройте глаза пошире!» – и описываю дорогу, хотя Карнеги-холл уже виден. Мир, который в уме, но не на виду, – это скелет мира, менее точный и беднее деталями, чем видимый. Представления о том, «где» вещи находятся в мире вокруг нас, хранятся в уме в форме ментальной пространственной схемы, которая обновляется по мере того, как мы двигаемся, и увеличивается с расширением нашего опыта.

Ум создает и поддерживает несколько разных типов пространственных схем. Как и реальные схемы – книжные полки и ящики или сети железных и автомобильных дорог, – ментальные пространственные схемы можно использовать многократно, а то, что в них организовано, – менять и реорганизовывать. Ментальные пространственные схемы можно использовать для хранения и систематизации идей любого типа, не только мест и пространственных ориентиров. Следствие из Пятого закона когниции (познание отражает восприятие): идеи могут упорядочиваться пространственными ментальными схемами. Любые идеи.

В центре одной базовой пространственной схемы (трехмерной) находитесь вы или ваша схематическая фигура. Это телесноцентрированная схема, представляющая относительно тела то, чем оно окружается. У нее нет задачи охватить весь мир. Ум создает ментальную пространственную схему – воображаемое схематическое представление, развивающееся по трем осям тела: «перед – спина», «голова – стопы» и «право – лево», – которое охватывает все, что находится вокруг тела на продолжении этих осей. По мере того как тело двигается и поворачивается, ментальная пространственная схема обновляется. Она движется вместе с вами.

Только из того, что вы находитесь в центре своей пространственной схемы и постоянно отслеживаете относительно своего тела все, что происходит вокруг, вовсе не следует, что вы не можете перейти из собственной пространственной схемы в чью-то еще, принять чужую перспективу. Напротив, именно потому, что мы так хорошо отслеживаем объекты вокруг себя, нам несложно перескочить в чужую схему, принять иную пространственную перспективу, даже если она противоречит нашей. Мы просто помещаем другие вещи в схему «перед – спина, голова – стопы, право – лево» и вступаем в другой мир. Поэтому вы можете давать распоряжения своим подчиненным и о чем-то просить домашних, не находясь в офисе или дома.

Пространственные схемы позволяют нам занимать полностью вымышленные позиции. Так вы создаете фильм, прокручивающийся у вас в уме, когда вы читаете книгу. Именно создавая в уме фильм из слов, мы придаем убедительность смелым заявлениям вроде того, которое я только что сделала и которое должно было вызвать у вас обоснованный вопрос: «Чем вы можете это доказать?» За доказательствами обращаются в лабораторию.

Мы начали с двух вопросов, ответы на которые сходятся. Мы хотели понять имеющуюся в уме модель окружающего тело мира, а также природу мысленных образов, создаваемых одними лишь словами, – этого фильма, который прокручивается у нас в голове во время чтения. До сих пор большинство работ по мысленным образам начиналось с картинок, а не со слов, посвящалось визуальным образам вещей, животных, объектов и т. п., и меньшинство – пространственному воображению. У слепых от рождения людей может быть блестящее пространственное воображение при полном отсутствии визуального. Изучение пространственных ментальных моделей сталкивается с большими трудностями, чем исследование ментальных образов, создаваемых изображением. Наши истории были далеко не столь захватывающими, как книги-бестселлеры, но они сработали. Мы создавали нарративы, помещая сначала «вас», а затем вымышленных других людей в различное окружение: в музей, оперу, на стройплощадку и т. д. Каждое повествование ставило «вас» в центр пространственного пузыря, а объекты располагались над, под, впереди, сзади, слева и справа от «вас».

Вот как начинался один из наших нарративов. Здесь важнейшие объекты выделены жирным шрифтом, но в тексте, который читали участники исследования, выделение отсутствовало.

Вы оперный завсегдатай. Сегодня вы пришли в театр встретиться и пообщаться с интересными представителями высшего общества. В данный момент вы стоите у парапета просторной изысканной ложи бельэтажа и оглядываете нижний ярус. Прямо позади вас, на уровне ваших глаз, на стене ложи висит богато украшенный светильник. Основание светильника, прикрепленное к стене, позолочено. Перед собой, на стене неподалеку от лоджии, вы видите большую бронзовую табличку, посвященную архитектору, автору проекта здания театра. Схематичный портрет архитектора и короткий текст о нем слегка выступают на бронзовом фоне. На полке, справа от вас, стоит красивый букет цветов…

Когда участники запоминали окружение, разные версии нарратива поворачивали их на месте вокруг своей оси, катали по полу, ставили вверх ногами – все происходило в воображении, заниматься акробатикой не требовалось. Удивительно, но люди без проблем осваивались в этом окружении и даже в более сложных, с легкостью представляли себя движущимися в них и следящими за всем, что их окружало, пока они перемещались. После каждого хода мы спрашивали испытуемых, что теперь находится в разных направлениях от тела. Что впереди? Что над головой? Что справа от вас? Задания были простыми. Люди легко отслеживали, что их окружает, двигаясь у себя в воображении; они редко ошибались. Нас интересовало, насколько быстро они вспомнят объекты в каждом направлении. Местоположения объектов в рассказах мы выбирали броском монеты, но подозревали, что в некоторых направлениях относительно тела память должна срабатывать быстрее. Мы также спрашивали участников исследования, как они это делают, но их ответы были расплывчатыми и во многих случаях противоречили объективным данным. Как бы то ни было, будучи добросовестными учеными, мы исходили из того, что именно полученные данные рассказывают нам, как работает ум испытуемых. И многое узнали.

Прежде чем переходить к полученной информации, немного теории. Если бы пространственное мышление было сродни математическому, все направления являлись бы равноправными, с одинаково быстрым вспоминанием. Однако пространственное мышление не похоже на математическое, и оказалось, что в одних направлениях оно систематически работает быстрее, чем в других. Какие направления являются более «быстрыми», зависит от асимметрии тела и мира плюс от согласования тела с миром. Тело имеет три оси, существенно различающиеся в плане как восприятия, так и действия. Две из них – «перед – спина» и «голова – стопы» – имеют в этом отношении выраженную асимметрию. Ось «перед – спина» представляется более важной, поскольку отделяет мир, который можно быстро воспринять и которым легко манипулировать, от мира, который невозможно увидеть и с которым трудно взаимодействовать. Наши глаза направлены вперед, как и уши, и нос. Как руки и ноги. Если вы не являетесь очень ловким фокусником, ваши руки и ноги лучше приспособлены действовать перед, а не за вами. И ходить спиной вперед нелепо. Голова у нас поворачивается, но не на 180º, поэтому, чтобы посмотреть назад, нужно повернуть и тело. Таким образом, как входной, так и выходной сигналы, как восприятие, так и действие асимметричны и ориентированы вперед.

Следующей по важности идет ось «голова – стопы». Асимметрий больше, хотя они не так сильны. Наша голова с большей частью элементов аппарата восприятия – глазами, ушами и носом – находится в верхней части тела. Передвижение в пространстве управляется стопами: большинство из нас не слишком много времени посвящают ходьбе на руках. Наконец, «право – лево». По большей части наши тела симметричны по этой оси: две руки, две ноги, симметричное туловище, симметричное лицо. Действительно, преобладающая часть мира праворука, и наличие ведущей руки важно независимо от того, какая это рука, но для подъема тяжестей нужны обе руки, а для ходьбы – обе ноги. При прочих равных мы обычно быстрее добираемся до объектов, находящихся в более выраженных и выделяющихся направлениях.

Однако не все так просто. Если бы все зависело только от нашего тела, то быстрее всего мы бы действовали в направлении «перед – спина», затем «голова – стопы», а направление «право – лево» было бы самым «медленным». Но тело находится в мире. Мир тоже имеет три оси, но лишь одна из них асимметрична – ось «верх – низ», определяемая гравитацией. Гравитация, естественно, налагает громадные ограничения на наше тело, как на внешний вид и вид всего в мире, так и на действия: она тянет нас к земле, делая подъем более трудоемким, нежели спуск. Когда мы стоим, а не лежим на диване и не ворочаемся в постели, наша вторая по выраженности ось, «голова – стопы», совпадает с направлением действия гравитации. В таком случае, в положении стоя (помните, это все происходит в воображении!), мы быстрее всего находим то, что над нами и под нами, и уже затем объекты впереди и позади нас. Направление «лево – право» создает больше всего путаницы и отнимает больше времени. Если же мы ляжем и начнем перекатываться, ни одна из осей тела не будет совпадать с гравитацией и мы быстрее всего станем реагировать на объекты впереди и сзади, затем на находящиеся у головы или стоп и медленнее всего на те, что располагаются слева или справа.

Принятие других перспектив

Убедившись в работоспособности этой парадигмы, мы тщательно ее проработали. Мы писали истории, локализовывавшие объекты вокруг неодушевленных предметов, например холодильника, а не людей; наши испытуемые без усилий принимали перспективу холодильника. Мы писали истории, заполнявшие два пространственных пузыря разными объектами вокруг двух отдельных персонажей, и предлагали участникам исследования принимать перспективу каждого из них по очереди. Тестируемые не путали объекты, окружавшие персонажей, и могли проследить местонахождение этих объектов при изменении ориентации персонажей. Мы предлагали принять перспективу схематических фигурок в схемах и игрушечных Гомеров Симпсонов перед глазами наших участников. Это тоже было просто. Временные схемы несколько менялись в некоторых версиях, но предсказуемым и предсказанным образом. Принципиальным итогом стало то, что в воображении люди с легкостью принимали много разных перспектив, даже холодильника, даже игрушечного Гомера Симпсона.

Однако все эти исследования и результаты были достигнуты в мысленных экспериментах. На следующем этапе мы задались вопросом, что происходит, когда люди ведут поиск в реальной среде, которая действительно их окружает. Ответ зависел от того, совершенно новым было окружение или изученным. Когда испытуемые впервые попадали в новую обстановку (созданную в лабораторном помещении), то должны были осмотреться и узнать, что там находится, чтобы ответить последовательно на вопросы о том, что перед ними, над ними и слева от них. Осматриваясь, они быстрее всего находили объекты, ближайшие к их позиции наблюдения. Если окружение было новым, участники исследования быстрее всего сообщали о том, что находится прямо перед ними, затем об объектах, смещенных на 90º, о расположенных у них над головой, под ногами, справа или слева, и в конце – о том, что сзади. Однако испытуемые быстро изучали внешние условия и переставали оглядываться; они знали, где находятся все объекты. Тогда они отвечали быстрее, а ответы укладывались в ту же схему, что и у участников исследования, изучивших обстановку по словесному описанию: самая быстрая ориентация – в направлении «голова – стопы» в силу асимметрии и гравитации, далее – «перед – спина» в силу асимметрии и, наконец, «право – лево».

Это еще один пример Четвертого закона когниции: ум способен пересилить восприятие. Мы не всегда смотрим, даже если ответ прямо у нас перед глазами. Восприятие побеждается воспоминаниями. Иногда быстрее найти информацию в уме, чем искать ее в мире.

Пузырь, окружающий схему размещения объектов со схематической фигурой в центре, можно перемещать. Не зафиксированный жестко в нашей позиции восприятия «здесь и сейчас», он дает возможность двигаться в «там и тогда». Он позволяет принять ряд других перспектив, воображаемых и реальных, при условии, что мы можем привязать объекты и пространственные ориентиры к подходящим приметам. Он также позволяет принять перспективу человека, находящегося напротив нас, даже если она конфликтует с нашей. Рассмотрим задание, которым это демонстрируется. Испытуемым показывали фотографию, подобную представленной на рис. 3.1: молодой человек, назовем его Патриком, сидит за столом; на столе по правую руку от него стоит бутылка воды, по левую лежит книга. Он смотрит на книгу.

Левая рука Патрика, повернутая ладонью вниз, нависает над книгой. Участников исследования спрашивали: «Куда он положил книгу относительно бутылки?» Нас интересовало, скажут ли испытуемые «слева», т. е. с позиции Патрика, или «справа», отвечая с собственной позиции восприятия. Многие теоретики, а также непрофессионалы утверждают или предполагают, что наша собственная эгоцентрическая перспектива первична и занимать чужую неестественно и затратно. Это мнение интуитивно убедительно, в конце концов мы видим мир собственными глазами, воспринимаем его собственным телом, со своей эгоцентрической позиции. Виртуальная реальность позволяет нам увидеть мир с других точек взгляда, из чужого эго, но и тогда мы получаем опыт с единственной позиции восприятия. Вопреки теории, интуиции и заявлениям ученых большинство участников приняли перспективу Патрика, а не собственную, эгоцентрическую. Испытуемые дали больше ответов «слева», чем «справа», – как если бы они находились на месте Патрика, а не на собственном. Спонтанная инверсия правой и левой сторон тем более впечатляет, что различать право и лево трудно, их часто путают. Ключом представляется действие. Когда вопрос его не предполагал, а звучал как: «Где лежит книга относительно бутылки?» – многие опрашиваемые также приняли перспективу Патрика, но все-таки их оказалось меньше. Когда Патрик исчез со сцены, преобладающее большинство участников исследования приняли собственную перспективу. Несколько человек из 46 восприняли ситуацию с противоположной позиции, но они, скорее всего, перепутали право и лево.

Простое наблюдение за действиями других побуждает нас принимать их (пространственную) перспективу[27]. Исследование зеркальной системы, как рассказывалось в главе 1, показало, что наблюдаемое действие находит отклик в теле наблюдателя; иными словами, мы запрограммированы интернализировать действия других людей. Однако принятие перспективы есть нечто большее: оно означает, что мы ставим себя на место действующего лица. Наблюдение действия может требовать принятия перспективы по двум основным причинам. Я могу встать на вашу позицию для того, чтобы понять ваши действия и суметь выполнить их. Мы учимся великому множеству разнообразных действий – от теннисной подачи до пользования автоматом по продаже билетов, – глядя на других и даже копируя их. Я могу встать на вашу позицию с целью понять ваши действия, чтобы иметь возможность подготовиться к собственным. Вы что-то бросаете мне? Я протягиваю руку, чтобы это поймать. Вы бросаете чем-то в меня? Тогда я лучше уклонюсь.

Уплощение схемы: карты

Телесноцентрированная схема, хотя ее и можно перемещать, имеет пределы, серьезные ограничения, наложенные эволюцией в далекие эпохи. Телесноцентрированная схема локализует объекты и пространственные ориентиры относительно вас – схематической фигуры в центре, – но не относительно друг друга. Телесноцентрированная схема эгоцентрична. Чтобы мыслить пространство в более общих категориях, мы должны устранить эго из пространства и сформировать аллоцентрическую[28] репрезентацию. Эгоцентрическая телесноцентрированная схема позволяет легко отслеживать, где что находится, во время ваших перемещений, а также принимать перспективу других людей и представлять себе чужие перспективы и другие места. Однако это неэффективный способ репрезентации размещения объектов и пространственных ориентиров относительно друг друга. Разумеется, мы можем это сделать – как крысы и другие животные – путем превращения схемы в план и удаления центральной фигуры. Подобно карте, уплощенная до плана схема отбрасывает не только центральную схематическую фигуру, но и высоту, вертикальное измерение. Такая уплощенная схема в уме больше похожа на схематическую сеть мест, чем на карту GPS в вашем телефоне. Однако сети как таковые не учитывают расстояния и направления движения между местами, а ум отчасти учитывает эту информацию, как мы скоро увидим, с некоторыми упрощениями и искажениями.

Одной из замечательных способностей человечества является создание карт – миниатюрных репрезентаций большого пространства, слишком большого, чтобы его можно было увидеть из одного места, – а также умение абстрагировать и схематизировать это пространство и выкладывать такие миниатюрные репрезентации на виртуальные страницы. Основной опыт взаимодействия с миром мы получаем из окружающего нас пространственного пузыря, обновляемого по мере нашего перемещения, из окружения, выстроенного относительно нас. Тем не менее уже тысячелетия назад люди начали изображать свободные от эго карты, общие виды пространственных ориентиров и троп (уплощенные схемы) относительно друг друга, включающие намного больше, чем можно увидеть из одного места. Создание карты означает объединение многочисленных опытов восприятия и их уплощение в форме плана. Часть этих опытов получена из движущегося пузыря, другие могут быть опосредованными, взятыми из рассказов других людей или рисованных от руки карт.

Наиновейшая вещь из новых постоянно меняется, это данность. Но и старейшая из старых продолжает меняться. По мере открытия новых участков археологических раскопок возраст старейшей известной карты неуклонно отодвигается все дальше в прошлое. Конечно, едва ли мы найдем реальные древнейшие карты, поскольку они, вероятно, выкладывались из палок и камней, рисовались на песке или чертились в воздухе и вряд ли сохранились. Сохранившиеся имеют стойкую форму, они высечены в камне или нарисованы красками на стенах пещер. Самая древняя на сегодняшний день карта – она вырезана на камне, который нашли в пещере на севере Испании, – имеет возраст 13 600 лет, т. е. намного старше письменности. Вы можете увидеть ее на одном из рисунков в главе 8. Эта карта показывает одновременно территорию – горы, реки, тропы – и животных, наталкивая этим на мысль, что она являлась подспорьем для охотников или, возможно, охотничьей историей. Замечательно в ней и во многих ее предшественницах на звание старейшей карты то, что они демонстрируют две перспективы одновременно: общий вид троп, рек и гор и фронтальный вид значимых черт окружающей среды: гор, сооружений и в данном случае – животных. Многие карты на протяжении истории вплоть до наших дней характеризуются подобной спецификой. Они никоим образом не удовлетворяют нормам официальной картографии. Скорее, они рассказывают истории о территории, которую изображают, причем войти в эти истории и покинуть их можно в разных местах. С их помощью получится рассказать много историй.

Карты в мозге: пространство и то, что за ним

Все вышесказанное относится и к картам, существующим в мозге. Мы переходим от рассмотрения разума, от мыслей и суждений, от поведения живого существа к мозгу – нейронному веществу, лежащему, как считается, в основе всего перечисленного. Почти невозможно разделить ум и мозг. Они связаны поведением: изучая мозг именно по поведению организмов, мы и можем делать выводы о нейронном веществе. Рассмотрим важнейший пример – нейронную основу навигации. Он переместит нас из реальных пространств в концептуальные.

Много лет назад специалисты по нейронаукам научились помещать крохотные электроды в отдельные нейроны, чтобы регистрировать, что их возбуждает. Эта процедура часто применяется к крысам и позволяет им свободно двигаться, не замечая аппаратуры, присоединенной к голове. Крысы живут в гнездах и рыскают в поисках пищи, поэтому для них важно отслеживать свое местоположение и знать, как найти обратный путь откуда угодно. Ключевыми компонентами являются места (как распознать стабильные точки в окружающей среде) и пространственная сетка мест (как попасть из одного места в другое). Записи с единичных нейронов в крысином гиппокампе и расположенной по соседству энторинальной коре выявили и то и другое: как отдельные клетки, отвечающие за места, так и пространственные сетки клеток, соответствующие пространственным сеткам мест. С 1970-х гг. десятки исследований продемонстрировали клетки в гиппокампе крыс, которые активируются, когда крысы находятся в определенных позициях исследуемого ими поля: одни клетки для одних мест, другие для других. Однако клетки мест не имеют пространственной организации в гиппокампе, поэтому оставалось неясным, как гиппокамп выполняет заявленную функцию когнитивной карты. В 1990-е гг. в мозге крыс были обнаружены клетки, обеспечивающие пространственную организацию клеток мест. Они находятся в энторинальной коре, обрамляют гиппокамп и имеют множество взаимосвязей с ним. Их назвали клетками решетки, потому что они выложены в двумерной поверхности, как сетка карты, и схема активизации нейронов строится по принципу решетки. Именно движение – перебирание крохотными лапками – крыс, исследующих свое окружение, формирует пространственный слой из мест в клетках решетки. В дальнейшем эти клетки решетки служат картой, позволяя крысам перемещаться из одного места в другое в любом порядке. Границы решетки соответствуют естественным границам окружения, исследованного на данный момент. Когда крысы изучают новое, то комплекс клеток решетки опять используется – для картирования новых границ и нахождения мест. Эти границы служат системой ориентиров для находящегося в них комплекса мест, причем как система ориентиров, так и поддерживаемый ею массив данных постоянно меняются. Активный в настоящее время комплекс клеток решетки ориентирован относительно локального окружения, а не мировых координат – вопреки некоторым гипотезам. Самый важный момент: клетки решетки могут использоваться заново, перестраиваться и переориентироваться.

Эти открытия – существование клеток мест и клеток решетки – принесли в 2014 г. Нобелевскую премию Джону О’Кифу, Мэй-Бритт Мозер и Эдварду Мозеру. О’Киф и Нэдел[29] провели эпохальные исследования клеток мест, а также клеток, кодирующих положение (и отвечающих за ориентацию) головы крысы; и те и другие клетки находятся в гиппокампе. Мозеры, будучи постдоками в лаборатории О’Кифа, исследовали клетки решетки.

Клетки решетки, отображающие локальные когнитивные карты, активны у людей, когда те исследуют окружение. Как это происходит с виртуальным миром, определяют с помощью томографа. В действительности вещество клеток решетки, служащее для репрезентации когнитивных карт, очень похоже у многих млекопитающих. Важно, что пространственная репрезентация в этих клетках строится от места к месту и свободна от эго, т. е. аллоцентрична, и что аллоцентрические репрезентации пространства создаются с самого начала жизни, с младенчества.

Эти два компонента – клетки места и клетки решетки – ответственны не только за пространственную ориентацию, но и за пространственную дезориентацию. Потеря любого из них приводит к дезориентации: неспособности узнавать свое окружение (зависит от клеток места) или непониманию того, как ближнее окружение вписывается в большой мир (за это отвечают клетки решетки).

На другом полюсе находится сверхориентация. Лондонские таксисты вошли в легенду. Лондон – беспорядочно растущий город с дорогами, бегущими во всех направлениях и соединяющими десятки бывших деревень. Желающий стать таксистом должен запомнить минимум 320 базовых маршрутов по более чем 25 000 улиц, включающих свыше 20 000 ориентиров. Чтобы знать их в совершенстве, обычно требуется от двух до четырех лет интенсивных тренировок. Это интенсивное обучение меняет мозг! Согласно результатам нашумевшего исследования, задняя часть гиппокампа таксистов увеличивается с каждым годом работы.

Эволюция любит поручать новые функции старым структурам. Возьмем, к примеру, рот, изначально предназначенный для еды: мы по-прежнему едим ртом, но, пожалуй, большую часть времени используем его для речи. Многие из нас обучаются свистеть, а некоторые – петь или играть на флейте. То же и с мозгом: старые структуры принимают на себя новые функции как в эволюции, так и в развитии. У крыс гиппокамп и энторинальная кора служат преимущественно навигации, запоминанию мест и путей между ними. У людей гиппокамп, энторинальная кора и другие соседствующие структуры коры мозга используются для запоминания мест и их структур, но разные подобласти служат для запоминания и упорядочивания многого другого, в том числе событий жизни и связей между идеями. То же относится к конкретным и абстрактным понятиям и отношениям.

Трагический случай Г. М.[30] дал потрясающую информацию о роли этих структур в формировании новых воспоминаний. В 1953 г., когда развитие нейронаук было далеко от совершенства, у Г. М. удалили большие области гиппокампа, энторинальной коры и близлежащих зон мозга, чтобы справиться с эпилептическими припадками. Больной стал калекой: он не мог формировать новые воспоминания, так что каждое событие каждого часа каждого дня становилось для него новым. Он не узнавал людей и места даже после многочисленных встреч и посещений. До конца жизни Г. М. нуждался в уходе и получал его.

Гиппокамп и энторинальная кора имеют важнейшее значение для памяти о прошлом. Оказывается, помнить прошлое принципиально и для планирования будущего. Те же области, что участвуют в запоминании прошлого, используются и при формулировании намерений, так что повреждение этих областей влияет как на ретроспективную, так и на проспективную память. Это не значит, что нам нужна конкретная информация из прошлого, чтобы строить планы; мы можем намечать поездки в места, где никогда еще не бывали. Двойная зависимость от этих мозговых структур – как для памяти о прошлом, так и для планирования будущего, – скорее всего, объясняется их ролью в упорядочивании и репрезентации отдельных единиц информации и их осмысленной интеграции.

От пространственных карт к концептуальным

Познакомимся с дерзкой идеей – бессовестным и грубым сверхупрощением, ограничивающимся малой частью мозга, хотя в реальных процессах обязательно участвуют намного более обширные зоны. У людей гиппокамп и энторинальная кора увеличиваются и дифференцируются, вследствие чего начинают отображать не только места и пространство, но и события во времени. Недавние исследования показали, что их роль даже больше – они связаны также с ассоциативными и концептуальными пространствами. Нам известно два ключевых факта: один о клетках места, другой о клетках решетки, в силу которых данные клетки могут отображать реальные и – это уже эволюционно более поздняя способность – абстрактные пространства. Клетки места в гиппокампе отображают интегрированные комплексы признаков, будь то места, события, планы или идеи, как отдельные сущности, независимо от их взаимосвязей. Клетки решетки – отношения между этими местами или идеями, пространственные, временные или концептуальные. Словно миллиметровая бумага, клетки решетки предоставляют шаблон, который можно повторно использовать и перестраивать. Вуаля! Та же нейронная основа, что служит пространственному мышлению, обеспечивает и абстрактное, как если бы гиппокамп изготавливал шашки или фишки для обозначения мест, воспоминаний или идей, а энторинальная кора предоставляла бы черно-белую доску, на которой упорядочиваются отношения между ними в пространстве. Важно, что структура клеток решетки – «шашечная доска» – является двумерной, плоской. Возможно, это одна из причин того, что большинству людей трудно мыслить в трех измерениях. Повторюсь: тот же механизм человеческого мозга, что отображает реальные места в реальных пространствах, презентует идеи в концептуальных. Возможность абстрактного мышления обеспечивается пространственным.

Мы готовы провозгласить (фанфары, пожалуйста!) важнейшее, центральное, базовое положение этой книги – Шестой закон когниции: пространственное мышление является фундаментом абстрактного мышления. Фундаментом, а не всей конструкцией. Мы продемонстрируем некоторые следствия из этого закона в следующем разделе, описывающем много любопытных систематических искажений в когнитивных картах людей – искажений, которые отражаются в их социальных картах. Однако основным содержанием второй части книги, начиная с главы 6, станет пространственный фундамент абстрактного мышления.

Карты в умах: когнитивные коллажи

Потрясающие исследования клеток мест и клеток решетки убедительно доказали, что в мозге нет ящика с когнитивными картами, откуда он извлекает их по необходимости. Когнитивные карты создаются и переделываются на ходу из фрагментов, распределенных по мозгу. Клетки решетки представляют пространственные отношения, но не точно, а приблизительно и относительно системы ориентиров, постоянно изменяющейся с изменением исследуемого окружения. Люди без малейших усилий собирают разрозненные фрагменты, чтобы ориентироваться в пространстве или выносить суждения. Мы, впрочем, при составлении ментальных карт отнюдь не ограничиваемся собственными изысканиями, своими клетками места и решетки. Мы прибегаем к воспоминаниям о конкретных местах, в которых побывали, или о путях, которыми перемещались, но помимо этого – к описаниям мест и путей в рассказах и их изображениям на картах. Сейчас к нашим услугам мобильные телефоны и дополненная реальность, и кто знает, какие еще возможности появятся у нас в будущем. Люди могут пользоваться пространственными схемами, общим представлением о планировке больших и малых городов не только в собственном регионе и стране, но и в других. Однажды я посетила один за другим Прагу и Будапешт и поняла, что у них одна карта: река, текущая по оси «север – юг», старый город и замок на западном берегу, а также «новый» город и музей ар-нуво на восточном. Я не могла бы сделать эти карты взаимозаменяемыми при поиске замков и музеев, но оказалась в состоянии использовать общие схемы, чтобы понять планировку городов. У японцев есть особый способ организации городского пространства – с разбивкой на квадранты, названные по схеме «север – запад, север – восток, юг – запад, юг – восток», причем каждый квадрант делится геометрически на меньшие единицы, поименованные по определенной системе. Поняв эту структуру, вы оцените остроумную и прозрачную систему адресов Японии, разительно отличающуюся от западных систем.

Принимая решения в ходе навигации, оценивая расстояние или направление либо рисуя карты, люди могут выдвигать как эксплицитные, так и имплицитные умозаключения. Это делает пространственное суждение и навигацию аналогичными решению любой проблемы: собрать всю информацию, представляющуюся существенной, и попытаться ее осмыслить.

Здесь кроется причина возникновения своего рода прокси[31], с помощью которых люди оценивают расстояния и направления в пространстве или рисуют примерные карты пространства. Подобно нашим репрезентациям тела и пространства вокруг тела, суждения о расстояниях и направлениях являются не случайными возмущениями физических параметров, а систематическими искажениями под влиянием прокси и процессов их создания. То же относится и к суждениям о более обширных пространствах, которые невозможно увидеть из нашего нынешнего местоположения. Это существенно само по себе, но становится еще более важным, потому что искажения пространственных суждений непосредственно проявляются в погрешностях социальных и когнитивных суждений согласно Пятому закону когниции: познание отражает восприятие. Ранее при разговоре о пространстве вокруг тела мы отметили, что ум создает пространственные схемы, чтобы постоянно отслеживать, где находятся вещи относительно друг друга. Эти пространственные схемы являются, по сути, сетями и могут использоваться для отслеживания отношений внутри любого комплекса идей: идеи в концептуальных пространствах подобны местам в реальных пространствах. Далее я покажу, что те же процессы, которые используются в пространственных суждениях, участвуют и в абстрактных – в суждениях социального или когнитивного характера. Параллели между пространственным мышлением и абстрактным служат убедительным аргументом в пользу предположения, что пространственное мышление – фундамент абстрактного. Намного больше об этом будет сказано в главе 6.

Мы узнаём, как люди понимают пространство, из их суждений, предположений, решений и рисованных от руки карт. Давайте подробнее рассмотрим эти задачи, их результаты и следствия. Нашей отправной точкой станут процессы восприятия, искажающие суждение, – процессы, коренящиеся в гештальт-принципах организации восприятия: общая судьба и группировка. Принцип общей судьбы описывает ожидание того, что связанные объекты должны быть одинаково ориентированы. Если наклонился один, наклонятся все. Согласно принципу общей судьбы, наклон, или ориентация, географической сущности должен быть близок ориентации ее системы координат. Для географической сущности системой координат является охватывающая ее структура, в данном случае классические направления по сторонам света. Это предполагает, что ум должен мысленно так повернуть географическую сущность, чтобы ее ориентация приблизилась к ее системе координат, а именно – сторонам света. Естественно, мир не развивался в соответствии с ожиданиями группировки или общей судьбы; его эволюцией управляли другие силы. Оказывается, многие (если не большинство) географические сущности, такие как Южная Америка, Италия, Лонг-Айленд, область залива Сан-Франциско и Япония, наклонены относительно охватывающей их системы координат, сторон света. Охватывающая система координат может быть приблизительным прокси истинной ориентации – именно приблизительным. Люди представляют Милан на севере, а Неаполь – на юге Италии, и это верно, хотя Неаполь, стоящий на Средиземноморском побережье Италии, смещен далеко на восток от Милана и даже Венеции на Адриатическом побережье страны.

Чтобы узнать, использует ли ум принцип общей судьбы, хотя география ему не подчиняется, мы разработали географические опросы, специально созданные так, чтобы заставлять людей ошибаться. В одном из них группе студентов из Стэнфорда предлагалось провести линию, указывающую направление от Стэнфорда, расположенного в западной части залива Сан-Франциско, к Беркли, который находится на его восточном побережье. Других студентов этого университета попросили начертить линию в направлении из Стэнфорда, лежащего в удалении от океана, к Санта-Крузу на тихоокеанском побережье. Область залива Сан-Франциско в действительности наклонена относительно оси «север – юг». Несмотря на то что истинное расположение городов можно было видеть на дорожных картах, которыми тогда пользовались, и на картах погоды, публикуемых в ежедневных газетах, значительное большинство студентов, живших в этом регионе, ответили неправильно. Большая их часть начертила линии, согласно которым Стэнфорд находится западнее Беркли, а Санта-Круз – западнее Стэнфорда. И то и другое неверно. Неправильные ответы проистекали из поворота главной оси области залива так, что она становилась ближе к оси «север – юг», чем была в действительности. Область залива Сан-Франциско на самом деле ориентирована практически диагонально относительно сторон света, но человеческий ум поворачивает ее, приближая к вертикали по отношению к оси «север – юг». В ходе неформального тестирования итальянской аудитории большинство подняли руки в ответ на вопрос, считают ли они, что Неаполь (западное побережье Италии) расположен к западу от Венеции (восточное побережье Италии). Эти итальянцы ошиблись и были очень удивлены. Вот и жители области залива Сан-Франциско с изумлением узнали, что Беркли расположен западнее Стэнфорда, а Пало-Альто западнее, чем Санта-Круз.

Аналогичным образом люди мысленно располагают Южную Америку вертикально; ее истинная ориентация кажется им заваленной на бок. Когда студентам дали силуэтное изображение Южной Америки и предложили разместить материк в квадратной рамке, ориентированной с севера на юг, значительное большинство «выпрямили» его. Можете проверить собственную память. Затем мы показали студентам новые, самодельные, карты, на которых географические объекты были наклонены относительно канонических осей. Как и следовало ожидать, когда участников исследования попросили вспомнить направления между парами городов или сориентировать карту по памяти, они ошиблись в направлении вращения из-за использования сторон света в качестве прокси истинной ориентации. Мы обнаружили ту же ошибку, предложив испытуемым пятна, напоминающие карты. При тестировании школьников происходило то же самое; в отношении этой ошибки между детьми и взрослыми нет различий.

Один из ключевых гештальт-принципов организации – группировка похожих вещей. Объекты, находящиеся в тесной близости, воспринимаются как группа – подобно объектам, сходным по определенному атрибуту, такому как форма, цвет или размер. Вот еще один географический блиц-опрос из нашего эксперимента. Что южнее, Рим или Филадельфия? Если вы ответили «Рим», то вы отнюдь не одиноки. Большинство опрошенных дали этот ответ. Их логика ясна, но ответ неверен. Отвечая на этот и множество подобных вопросов, люди, видимо, опираются на субъективную оценку, группируя объекты по их близости. Ум группирует значки «Х» первого ряда в две группы по три, а второго ряда – в три группы по два:

ХХХ ХХХ

ХХ ХХ ХХ

Если группы не вполне выровнены, ум трактует их как фактически выровненные. Это же относится и к крупным географическим объектам, таким как Европа и Соединенные Штаты. Ум группирует и выравнивает их вдоль оси «восток – запад», хотя большая часть Европы лежит севернее большей части США. Филадельфия расположена ближе к северу Соединенных Штатов, Рим находится в южной части Европы, поэтому люди и делают не такое уж беспочвенное предположение, что Филадельфия должна быть севернее Рима. Однако это не так. Группировка работает по оси «север – юг» так же, как по оси «восток – запад». Мысленное выравнивание Соединенных Штатов и Южной Америки заставляет большинство людей говорить, что Бостон расположен к востоку от Рио, поскольку он находится на крайнем востоке США, а Рио – под материковым выступом Бразилии, т. е. не в самой восточной части Южной Америки. Тенденция группировать аналогичные географические сущности была названа выравниванием.

Подобно вращению, пространственное выравнивание проявляется и в других заданиях. Когда испытуемым предложили выбрать правильную из пары карт, где одна была верной, а на другой Соединенные Штаты и Европа изображались более выровненными, большинство предпочло неправильную, но выровненную версию. Та же ошибка проявляется в отношении Северной и Южной Америки. Выбирая между правильной картой и той, где Южная Америка смещена к западу (или Северная Америка к востоку) и находится более-менее под Северной, большинство выбирает неправильную карту, но более выровненную.

Люди совершают те же ошибки вращения и выравнивания, вспоминая новые выдуманные карты или даже бессмысленные пятна, которые не интерпретируются как карты. В их воспоминаниях эти вымышленные карты и пятна предстают более выровненными, нежели в действительности; то же самое относится к «городам», указанным на вымышленных картах. Самостоятельно набрасывая карты знакомых окрестностей, по которым они много раз ходили и ездили, они выравнивают улицы, рисуя их более параллельными, чем в реальности. Это широко распространенные ошибки, которые сохраняются, невзирая на жизненный опыт.

Вы, наверное, заметили, что группировка, восприятие аналогичных вещей как группы, в сущности, помещает их в категорию. Хотя географическое пространство является по большей части плоским, мы, люди, группируем географические сущности в категории, такие как континенты, и подкатегории: страны, затем регионы, затем города, затем городские кварталы. Из плоского пространства умы – или правительства – строят иерархии пространственных категорий. Пространственные иерархии являются партономиями, а не таксономиями, подобными категориям объектов, событий и сцен, описанных в главе 2. Партономии – это иерархии частей, таксономии – иерархии сходств. Города суть части регионов, а регионы – части стран, аналогично тому как пальцы являются частями рук, а руки – частями тел.

Ранее мы увидели, что категории и иерархии категорий позволяют сократить количество информации в мире. Вместо того чтобы размышлять о каждом отдельном яблоке и собаке или о каждом походе в магазин, мы можем думать о яблоках и собаках или о походах в магазин в общем. Нам дано подняться на один уровень и думать о фруктах, домашних животных и шопинге как категориях. Категории очень полезны и по другой причине. Они позволяют делать общие выводы. Если я узнаю, что кинкажу – это животное, и мне известно, что животные дышат, дают потомство и передвигаются, то я знаю, что все кинкажу делают все это (возможно, вам интересно, что кинкажу – это млекопитающее с чрезвычайно длинным хвостом, живущее в Центральной и Южной Америке). Рассуждения такого типа особенно важны для новой информации. Если вы вдруг увидели мангостан и продавец говорит, что это фрукт, то вы знаете, что он, скорее всего, растет на дереве, имеет семена, кожицу и съедобную мякоть и т. д. Категории – эффективный способ систематизировать и хранить знакомые факты, а также усваивать новые.

Подобно таксономиям, партономии тоже позволяют делать выводы, но о вмещении, а не о свойствах. Если колено – часть ноги, а нога – часть тела, то колено – часть тела. Прямые измерения расстояния и направления вроде тех, которые выполняют геодезисты, используют плоское пространство, так что пространственные партономии не годятся. Однако, поскольку люди не хранят у себя в голове карты, позволяющие увеличение (впрочем, как и любые другие), они используют партономии как прокси в отсутствие прямых измерений. Приведу в качестве примера еще один наш опрос. Обратите внимание, что и в нем проявляются систематические ошибки отвечающих.

Рино восточнее или западнее Сан-Диего? Задачка! И опять в уме нет полной и точной карты, с которой можно было бы свериться. Но постойте, это же легко выяснить! Воспользуемся иерархическим мышлением, тем самым, которое, после того как мы узнаем, что кинкажу – это животное, позволяет сделать выводы, что кинкажу дышит, ест и размножается. Здесь иерархия является пространственной. По всей видимости, люди мыслят следующим образом. Рино находится в Неваде, Сан-Диего – в Калифорнии. Невада восточнее Калифорнии. Значит, Рино должен находиться восточнее Сан-Диего. Рассуждение логично, но ответ неверный. Хуже того (или, может, лучше) – неверный ответ, с которым согласно большинство. Вывод, перенесенный с расположения штата на расположение города, с большей категории на меньшую, бывает правильным во многих случаях, но не с Рино и Сан-Диего. Проблема в том, что южная часть Калифорнии выдается на восток, так что Сан-Диего, город на юге Калифорнии, в действительности оказывается восточнее Рино, города на западе Невады.

Это подводит нас к Седьмому закону когниции: ум заполняет пропуски в информации.

Пространственные категории используются как прокси для оценки расстояния, а также направления. Расстояния между парами местоположений, входящих в одну пространственную группу, например штат или страну, оцениваются как меньшие по сравнению с расстояниями между парами точек из разных пространственных групп, даже если пары намеренно подобраны так, чтобы удаленность групп была меньше удаленности объектов внутри группы.

Казалось бы, если иерархическая организация может вести к систематической ошибке, только неопытные люди станут на нее опираться – но не эксперты. На самом деле как раз у экспертов, например опытных таксистов, более совершенное и глубокое по сравнению с неспециалистами иерархическое знание среды, в которой они перемещаются. Это не значит, что эксперты делают больше ошибок, чем любители. Эксперты вырабатывают и способы противодействия ошибкам. Иерархическое знание – не единственный метод определения маршрута или оценки расстояния, а эксперты владеют многими методами.

Существенно то, что склонность оценивать величины внутри группы как меньшие, а между группами – как большие наблюдается и в отношении групп, определяемых функционально, а не пространственно, т. е. не имеющих пространственной целостности. Здания Мичиганского университета в Анн-Арборе разбросаны среди строений коммерческого назначения, никак с ним не связанных. Студенты в Анн-Арборе давали меньшие оценки расстояний между парами университетских зданий и парами коммерческих, чем между парами, состоящими из одного университетского и одного коммерческого. Подобным образом израильтяне – как палестинцы, так и евреи – полагали расстояния между двумя еврейскими или двумя палестинскими поселениями меньшими, чем между еврейским и палестинским, тогда как в действительности второе было меньше первого. Иными словами, в обоих случаях расстояния внутри группы воспринимались как меньшие в сравнении с межгрупповыми, хотя группы и там и там выделялись по функциональному или политическому принципу, а не пространственному.

Еще сильнее идею пространственного фундамента абстрактного мышления поддерживают исследования сходства внутри социальных групп и между ними. Сходство – это расстояние в концептуальном пространстве. О политически близких поселениях судили как о более близких и в пространстве. Так и люди, относящиеся к одной социальной или политической группе, оцениваются как более похожие друг на друга даже по несущественному признаку, нежели те, что относятся к разным социальным или политическим группам. Это естественно, хотя и чревато проблемами.

До сих пор мы говорили о трех механизмах, использующихся в суждениях о пространстве: вращении, выравнивании и иерархической организации. Каждый служит прокси или эвристикой[32] для оценки расстояния или направления либо при выборе правильной карты вместо прямых измерений. Каждый вносит в суждения систематические искажения, причем продемонстрировать их трудно, если не знаешь, как обнаружить. Рим и Филадельфия, Беркли и Стэнфорд, Рино и Сан-Диего были намеренно выбраны для описанных нами географических опросов. Есть и другие эвристики, к которым прибегает пространственное мышление, например спрямление. Даже люди, давно живущие в Париже, спрямляют изгиб Сены на своих картах – рисованных от руки и ментальных. Остается лишь гадать, во сколько дополнительных часов пешей ходьбы и сожженных литров бензина обходится это искажение. Теперь мы обратимся к систематическим ошибкам, связанным с ориентирами и перспективой.

Еще одним прокси при оценке расстояния являются пространственные ориентиры. Похоже, они есть в любом городе и часто его символизируют: Эйфелева башня в Париже, Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке. Пространственные ориентиры нередко служат контрольными точками. Поскольку они хорошо известны, другие места локализуются относительно них. Я могу обозначить для вас местоположение, к примеру, ресторана, сказав, что он находится возле Пьяцца-дель-Дуомо в Милане или около Пантеона в Риме.

Пространственные контрольные точки больше, чем только пространственные контрольные точки. Это не парадокс: мало того что пространственные ориентиры существуют сами по себе, они также определяют окрестности вокруг себя. В исследовании, повторенном для многих кампусов, ученые сначала составляли список пространственных ориентиров того или иного кампуса, опрашивая группу его студентов. Затем они предлагали другой группе оценить расстояния между парами локаций: от ориентиров до ничем не примечательных зданий и наоборот. Поразительный результат: расстояния от обычного места до пространственного ориентира воспринимаются более короткими, нежели от пространственного ориентира до обычного места. Следовательно, в нашем восприятии от дома условного Пьера до Эйфелевой башни ближе, чем от Эйфелевой башни до дома Пьера. Подобно черным дырам, пространственные ориентиры словно притягивают к себе обычные места, которые на это не способны. Асимметрия оценок удаленности опровергает фундаментальный принцип евклидовой геометрии, гласящий, что расстояние от А до В обязательно равно расстоянию от В до А. Иными словами, оценки расстояния не всегда последовательны.

Так же работают когнитивные контрольные точки. Когнитивные ориентиры удобны: композитора можно сравнить с Бахом или Бетховеном, художника – с Пикассо или Поллоком. Исполнителя или группу – назвать новыми Babe Ruth, Дэвидом Боуи или Спайком Ли. Как и пространственные, когнитивные контрольные точки не ограничиваются только собою; они служат жанрами или прототипами. Они порождают асимметрию оценок сходства так же, как пространственные создают асимметрию оценок расстояния. Сходство, в конце концов, есть показатель концептуального расстояния. Люди считают, что пурпурный цвет больше похож на красный, чем красный на пурпурный. Красный – это прототип, он определяет собой категорию цветов, похожих на красный, как Эйфелева башня символизирует и свои окрестности. Пурпурный цвет представляет лишь сам себя. Как и дом Пьера. Если перейти от восприятия к когнитивной деятельности, в целом считается, что сын должен быть больше похож на своего отца, чем отец на сына. Люди полагают, что Северная Корея больше похожа на Китайскую Народную Республику, чем КНР на Северную Корею. Отец и КНР, красный цвет и Эйфелева башня – это прототипы, они наделяются большим комплексом свойств, нежели сын или Северная Корея. Все это примеры Пятого закона когниции: мышление отражает восприятие.

Если вы с вершины горы или с крыши высотного здания обозреваете раскинувшуюся перед вами широкую панораму, то, вероятно, замечаете, что объекты, находящиеся дальше от вас, выглядят расположенными ближе друг к другу, более скученными, чем объекты поблизости. Рассредоточение близких предметов и скучивание дальних происходит и в воображаемой перспективе. Студентам одного из университетов, находящегося между побережьями США, предложили представить себя в Сан-Франциско, на Тихоокеанском побережье, или в Нью-Йорке, на Атлантическом. Затем им предложили оценить расстояния между несколькими городами, разбросанными вдоль оси «восток – запад» между Сан-Франциско и Нью-Йорком. Те, кто представлял себя в Сан-Франциско, давали большую оценку расстояния между Сан-Франциско и Солт-Лейк-Сити, чем те, кто мысленно поместил себя в Нью-Йорк. Наоборот, студенты, воображавшие себя в Нью-Йорке, называли больший километраж от Нью-Йорка до Филадельфии. Это как если бы расстояние напоминало телескоп: чем ближе – тем больше, чем дальше – тем меньше. Не забывайте, что в действительности студенты не находились ни в том ни в другом городе. Что примечательно, это искажение происходит исключительно с воображаемой перспективой независимо от того, где люди на самом деле находятся в пространстве.

Такое же искажение, т. е. более детальное различение ближних к нам объектов по сравнению с удаленными, наблюдается и в суждениях о социальных показателях. Люди оценивают членов собственной – близкой – социальной группы более непохожими друг на друга, чем членов других социальных групп, дальних. В нашем университете, в нашей политической партии, в нашей стране все разные, но там, в конкурирующем университете, в другой партии и уж точно в чужой стране все одинаковые. Это естественно, поскольку мы имеем намного больший опыт взаимодействия со своими социальными группами, чем с чужими.

Опыт имеет значение. Знатоки птиц и знатоки машин намного лучше различают объекты в сфере своего знания, чем другие люди. Видимо, это неизбежно, что мы видим больше отличий в ближнем и знакомом и воспринимаем далекое и менее известное лишь в общих чертах. Тем не менее иногда бывает необходимо мыслить в общем, видеть широкие мазки, а не тонкие детали. Снова когнитивные компромиссы!

Когнитивный коллаж

Когнитивная карта – старое понятие. Оно появилось в знаменитой работе[33] Эдварда Толмена о крысах: он показал, что, ища дорогу в лабиринте, крысы строят предположения о пространстве и, если у них есть возможность, срезают углы, как будто у них в мозге имеется похожая на карту репрезентация. Той же способностью обладал по меньшей мере один маленький ребенок, хотя и родился слепым[34]. Складывается впечатление, что нечто, находящееся у людей в уме и использующееся для оценки расстояний и направлений или рисования карт, представляет собой умопостроение, собранное из кусочков, часто полученных в результате разных этапов жизненного опыта и вследствие обработки информации разного типа. Поскольку ум человека не знает результатов непосредственных измерений и не имеет – подобной карте – ментальной репрезентации мира, он собирает воедино всю информацию, релевантную в данном случае. Эта информация в общем полезна, но фрагментарна и приблизительна.

Многие города в Неваде находятся восточнее многих городов Калифорнии, но только не пара Рино/Сан-Диего. Соединенные Штаты в целом выровнены с Европой по оси «восток – запад», но Рим, расположенный на юге Европы, в действительности севернее Филадельфии, что на севере США. Область залива Сан-Франциско ближе к оси «север – юг», чем к оси «восток – запад», как и штат Калифорния, но материковый Стэнфорд оказывается западнее прибрежного Санта-Круза. Дом Пьера не может быть ближе к Эйфелевой башне, чем Эйфелева башня к дому Пьера. Эти прокси по большей части независимы, как и вытекающие из них ошибки. Именно в силу независимости ошибки могут нейтрализовать друг друга, поэтому рисование от руки карт большого числа пространственных отношений – один из способов повысить точность. Чем больше соблюдается ограничений, тем она выше.

В конечном счете все эти прокси – выравнивание, вращение, иерархическое мышление, принятие перспективы, использование пространственных ориентиров и др. – не могут быть реализованы в «евклидовой» карте. Вместо когнитивных карт ум, судя по всему, строит когнитивные коллажи.

Почему эти ошибки продолжают существовать? Потому что ум не способен измерить мир, следовательно, не имеет возможности исправить их; если же точность критически значима, мир измеряют. Измерения позволяют справиться со многими искажениями в естественных суждениях, не только в описанных выше, однако зачастую ошибки незначительны и не играют особой роли. Дело в том, что, когда нам действительно надо сориентироваться на местности, само окружение исправляет нас.

Даже будучи неполными, неточными, непоследовательными и искаженными, ментальные пространственные схемы играют важнейшую роль в нашей жизни и воображении. Они позволяют придумывать другие миры, которых мы не видели и никто не видел – вплоть до невозможных. Метафорические миры, где место заменяется любой сущностью или идеей, а дороги – отношениями между ними. Миры художественной литературы, изобразительного искусства, науки…

От тела в мире мы переходим к уму. Мы наполнили ум (и мозг) тем, что важнее всего для нашей жизни: лицами, телами, объектами, сценами, событиями. Мы вывели их на сценическую площадку ума, где тот может использовать их, обдумывать, проигрывать, трансформировать. Когда актеры – объекты любого типа – находятся на сцене, мы можем играть с ними. Мы способны превращать их в символы в математике, слова в поэзии, частицы в физике, молекулы в химии, здания в квартале, танцоров на сцене. Менять их формы, размеры и свойства. Их местоположения и действия. Эта сцена – сцена воображения, и наши возможности на ней огромны.

Мышление начинается с чего-то – с идеи или проблемы, неопределенной или четкой. Затем вы делаете с этой идеей нечто, неким образом трансформируете ее, и – вуаля! – новая идея. В итоге вы можете начать работать над новой идеей, пока не проработаете ее полностью, не зайдете в тупик или просто не охладеете к ней. И так далее. Иногда мышление сопровождается инструкциями: правилами умножения, техникой игры на фортепиано, шагами вальса, химическими заданиями. Это не значит, что следование инструкциям тривиально, – инструкции не всегда ясны. Следование им иной раз требует сосредоточения и размышления, но инструкция есть инструкция. Она подобна рецепту, сообщающему вам, что делать на каждом этапе – как при приготовлении блюда, во время сборки лего или предмета мебели. Рецепты и инструкции по сборке – это последовательности действий над реальными объектами, которые пошагово трансформируют их во что-то другое. Правильная последовательность действий со сливочным маслом, сахаром, яйцами, мукой и разрыхлителем превращает непонятное месиво в пирожные. Куски дерева можно превратить в стол или книжный шкаф. Кирпичики лего – в лошадок и роботов.

Сборка – это действия, осуществляемые над реальными объектами. Мышление – ментальные действия, осуществляемые над ментальными объектами, т. е. идеями. Действия над идеями, трансформирующие их во что-то другое. Мы говорим о мышлении, как если бы речь шла о действиях над идеями. Мы откладываем идеи в сторону, переворачиваем вверх ногами или выворачиваем наизнанку. Мы разделяем их на части или соединяем. Мы компонуем и перекомпоновываем, увеличиваем, растягиваем, переворачиваем, объединяем, копируем, добавляем, перепутываем, извлекаем, переносим, склеиваем, толкаем, перегибаем, смешиваем, рвем, украшаем, разделяем, сколачиваем, рассыпаем, прячем, уничтожаем, поворачиваем, поднимаем и продырявливаем как реальные объекты, так и ментальные. Мы видели в предыдущих разделах и увидим снова, что выполнение реальных релевантных действий помогает ментальным – мышлению.

Конечно, не любая готовка или сборка следует инструкциям. Шеф-повара, будь то профессионалы или любители, на ходу придумывают новые рецепты или специально их разрабатывают. Раушенберг знаменит тем, что подбирал на улицах мусор и использовал его в своих работах. Левитт создавал произведения искусства, систематически и методично компонуя линии, ящики и кубы. Если вы или я попытаемся сделать то же самое – увы, вряд ли результат будет произведением искусства. Не существует рецепта ни для Раушенберга, ни даже для более методичного Левитта. Только пробы и ошибки, практика, навык, опыт и, разумеется, талант. То же с мышлением. Нет рецепта создания хорошего романа, запоминающейся мелодии, захватывающего фильма, изящного чайника или неотразимой теннисной подачи. Нет рецепта, позволяющего узнать, что вы хотите сделать, когда приедете в Рим, или почему выборы закончились так, а не иначе, рецепта перестановки мебели в вашей гостиной и выбора следующего хода в шахматах. Есть схемы, ограничения, практические правила, выработанное чутье: что придает результату вкус, что дает сбалансированную композицию, какие ходы в шахматах с большей вероятностью приводят к успеху. По-настоящему интересное и стимулирующее мышление не следует рецепту; рецепта такого – творческого – мышления вообще не существует.

Репрезентации и трансформации

Немного терминологии. То, что я называю идеями, многие психологи называют репрезентациями. Репрезентации находятся в уме, а не в мире, хотя часто приходят именно оттуда. Репрезентации считаются чем-то статичным, чем-то таким, что можно рассматривать и обдумывать, мысленно изменять. Конечно, в действительности никаких репрезентаций в мозге не существует; просто нам удобно описывать их подобным образом. Репрезентация заключает в себе информацию, важнейшую для идеи или проблемы. Репрезентации так же схематичны, как карты. Аэрофотосъемка не дает хорошей карты; хорошая карта выбирает информацию, важную для конкретной задачи – скажем, для управления автомобилем, пешего туризма или езды на велосипеде, и упрощает, подчеркивает и даже искажает ее. Например, дороги не были бы видны на многих картах при соблюдении масштаба, поэтому их увеличивают. Слабые изгибы дорог также на карты не попадают. Карты часто сообщают дополнительную информацию, например названия улиц и городов, границы штатов, регионов или стран; иногда на них обозначают цветом высоты и глубины.

Репрезентации, присутствующие в уме, могут поступать извне, из восприятия: из вида города, который вы осматриваете, лица человека вдали, которое кажется вам знакомым, или шахматной доски на столе. Вы помещаете в свой ум не все, что видите; скорее, содержимое ума извлекается из наблюдаемого и обычно обрабатывается поступающими изнутри интерпретациями – такими как имя человека или назначение здания: банк, универмаг, церковь. Репрезентации могут иметь и всецело внутреннее происхождение, например, когда вы обдумываете, какой сделать ход в шахматной партии, как переставить мебель в гостиной или какой дорогой вернуться домой, чтобы по пути сделать все дела. Репрезентации принимают разные формы. Одни склоняются к изобразительности, как шахматная доска, нотная запись, разыгрывающаяся перед вами сцена или гостиная, которую вы себе представляете. Другие скорее описательны, как, например, слова песни, ваши реплики в пьесе или список дел. Они могут быть музыкальными, как мелодия песни, или двигательными: движения пальцев при исполнении музыкальной пьесы или открывании замка, движения тела при нырянии или теннисной подаче. Многие репрезентации фактически мультимедийны.

Хотя количество репрезентаций безгранично, число их типов конечно. Все типы также имеют варианты и комбинации. Репрезентации могут рассматриваться как интернализованное восприятие, соответственно, визуальные репрезентации имеют некоторые визуальные свойства – цвет, к примеру, пространственные – определенные пространственные свойства, например композицию, размер или удаленность, аудиальные репрезентации обладают рядом акустических свойств (высота тона), а вербальные – семантическими и синтаксическими.

То, что я назвала действиями над идеями, психологи часто именуют трансформациями. Иногда мы используем термин операция, позаимствованный из компьютерных наук. Подобно бесчисленным действиям над реальными объектами в реальной жизни, нами совершаются бесчисленные ментальные действия над идеями, или трансформации репрезентаций. Вспомните список действий пространственного характера: соединять, поднимать, выбрасывать, компоновать и т. д. Некоторые трансформации нежестко связаны с определенными областями, среди них арифметика, кулинария, музыка, язык, манипуляции с ДНК или шахматы, но целый ряд их носит общий характер. И очень многие основываются на действиях тела в пространстве, как в реальности, так и в воображении. Ментальные трансформации удобно мыслить как интернализированные действия. Аналогично и репрезентации можно считать интернализированным восприятием.

Мысленное вращение

Определите, чем являются буквы F и R и цифры 5 на рис. 4.1 – копиями или зеркальными отображениями друг друга. Затем задумайтесь, как вы это поняли.

Мысленное вращение было представлено миру в 1971 г. с большой помпой. Вы проделали его, обдумывая, одинаковыми или зеркальными являются на рисунке буквы и пятерки. Тип мышления при этом очень сильно отличается от того его типа, который позволяет сделать вывод, что поскольку Сократ человек, а все люди смертны, то и Сократ смертен. Мышление в данном случае радикально отличается от принятия решения о том, какой фильм посмотреть и покупать ли собаку. Оно не слишком отличается от действия по сложению 5 + 7, чтобы получить 12, потому что, как выяснилось, математическое мышление имеет слой пространственного. Возможно, вы сделали то же, что и я: представили себе линейку с идущими слева от 1 цифрами, каждая из которых отмечена вертикальной черточкой: удлиненные черточки соответствуют числам, кратным пяти и десяти. Мой ум скользнул на отметку 5, затем 10, затем еще на два деления и получил 12.

Мысленное вращение – бесспорно, визуально-пространственная трансформация. Оно сравнивалось с наблюдением за реальным вращением какого-то объекта в пространстве. Несколько слов о суровых буднях участников первого эпохального исследования. Вместо букв или цифр в нем использовались пары изображений десяти соединенных кубиков с двумя разнонаправленными сочленениями. Это так же трудно описывать, как и мысленно вращать. На изображениях образованные кубиками фигуры демонстрировались под разными углами, либо в плоскости изображения, либо повернутыми «в глубь» его. При повороте на один и тот же угол половина пар изображений оказывалась аналогичными, а половина – зеркальными. Испытуемым показывали много пар этих фигур – наполовину одинаковых, наполовину зеркальных – в течение многих дней. Угол поворота между изображениями менялся от пары к паре от 0º до 180º. Вследствие столь обширной полученной практики некоторые участники начали мастерски выполнять задание. Их результаты стали достаточно стабильными, и они очень редко ошибались. Исследователей интересовало, зависит ли время принятия решения о том, одинаковы фигуры каждой пары или зеркальны, от угла поворота между ними. Чтобы принять это решение, можно, в частности, мысленно повернуть пары на одинаковый угол и «посмотреть», совпадут ли они. Если люди действительно мысленно вращают фигуры, приводя их в соответствие, то чем больше разница в ориентации двух фигур, тем больше времени это должно занимать. Так и оказалось: 12 вариантов различной ориентации, от 0º до 180º, дали 12 точек на прямой линии, показывающих увеличение времени реакции с увеличением расхождения ориентации, – как если бы в мозге имелся постоянно крутящийся диск и вы помещали бы на него фигуру и поворачивали ее. Однако это потрясающее заявление ученых о свойствах ума оказалось чрезмерным упрощением.

Открытие мысленного вращения было особенно поразительным с учетом состояния дел в этой сфере науки в те времена. Когнитивная революция, начавшаяся в конце 1950-х и в 1960-е гг., сбросила оковы бихевиоризма и позволила ученым проникнуть в ум человека. Трудность состояла (и до сих пор состоит) в том, чтобы помещением ума в мир показать, что происходит в этом уме. Однако в области мышления доминировал язык (эта ситуация во многом сохраняется). Это как раз несложно – предложить людям прочесть или выслушать что-то, затем произнести или написать, а потом сделать из их слов вывод, о чем они думают. Кроме того, когда люди размышляют о размышлении, то приходят к мысли, что мыслят словами. Как же изучать образы пространственные или визуальные? Звуковые, обонятельные, тактильные? Как извлечь их из голов в мир, в котором возможно их объективное наблюдение? Словами нельзя адекватно передать образы. Рисование не поможет – многим людям слишком трудно нарисовать образы, которые им представляются. Много и тех, кто говорит, что вообще не видит никаких образов, – поэтому пространственное и визуальное мышление невозможно увязать с субъективным опытом. Изучение времени реакции при выполнении задач на пространственное, визуальное или акустическое мышление позволило поместить ум в мир. В случае мысленного вращения непрерывный пространственный процесс идеально предсказывал время реакции.

Казалось, эти поразительные открытия свидетельствуют о том, что люди с легкостью мысленно вращают фигуры вплоть до совпадения, словно наблюдая, как они поворачиваются, пока не сольются. Однако находились чрезвычайно умные люди, не справлявшиеся с этим заданием; некоторые отказывались от участия в эксперименте. Иногда люди признаются, что им нелегко дается мысленное вращение, они проверяют часть за частью, глядя то туда, то сюда. Движения глаз подтверждают это: взгляд снова и снова перемещается между фрагментами фигур, словно проверяя их по частям. Разумеется, это все равно визуально-пространственное мышление, даже если оно фрагментарное, а не целостное. Те испытуемые, чьи движения глаз и субъективный опыт свидетельствовали о целостном мысленном вращении, лучше проходили батарею тестов на пространственное мышление, чем те, чьи движения глаз и субъективный опыт предполагали поэтапное сравнение. С тех пор вариант теста на мысленное вращение стал одним из главных показателей пространственных способностей. Скоро мы рассмотрим этот дар подробнее.

Мысленное вращение – когда вы представляете находящееся перед глазами нечто иначе ориентированным – есть кое-что большее, нежели загадочное умение, изучаемое в лабораториях. Мы используем его, когда лежим, когда распознаем объекты, находящиеся не в вертикальном положении, и читаем тексты под странными углами. Мы прибегаем к нему, когда складываем пазл, наводим порядок на полках и в ящиках, укладываем чемодан, собираем велосипед или предмет мебели, вставляем ключ в замок. Хирурги, сварщики, электрики, футбольные тренеры, математики, дизайнеры моды и интерьеров, градостроители, садовники, физики, пожарные, архитекторы, баскетболисты, дантисты и многие другие постоянно применяют мысленное вращение и другие формы пространственного мышления в работе – или игре. Не стоит, однако, переживать, если вам оно не дается. Помните, что мысленное вращение можно выполнять разными способами, по частям или методом проб и ошибок. Более того, хотя некоторые счастливчики, похоже, родились с этим навыком, его можно выработать обычным способом – практикой. Да и вообще – адвокатам, журналистам, историкам, бухгалтерам, руководителям, философам, поэтам и переводчикам пространственное мышление для работы необязательно.

Тесная связь между мысленными и физическими действиями очевидна при наблюдении за людьми, выполняющими задание на мысленное вращение. Пытаясь решить подобную задачу, многие неосознанно двигают руками, словно поворачивая объект. При этом они выполняют задание быстрее и точнее. По мере накопления опыта и совершенствования вращательные движения рук имеют тенденцию пропадать. Предполагается, что физическое вращение способствует интернализации мысленного. Участники других исследований поворачивали колесо по часовой стрелке или против, решая задачи на мысленное вращение, и оно выполнялось быстрее и точнее, когда направление ручного вращения совпадало с оптимальным направлением мысленного. Если же эти направления оказывались противоположными, время выполнения задания и количество ошибок увеличивались. Дополнительные свидетельства того, что мысленные действия напоминают физические, были получены из исследований по нейровизуализации, показавших, что мысленное вращение активизирует моторные области мозга. Мысленные действия не просто напоминают физические; оказывается, параллельное выполнение физических действий помогает мысленным.

Две перспективы: внешняя и внутренняя

Решая задачу на мысленное вращение, мы смотрим на объект извне. Мы можем мысленно вращать любые объекты, знакомые и незнакомые, имеющие смысл, например письмо или стул, и не имеющие смысла, например геометрические фигуры, двумерные и трехмерные. Задачи различаются сложностью и временем реакции. Так, по результатам исследований время принятия решения, одинаковыми или зеркальными изображениями являются пары по-разному ориентированных асимметричных букв, таких как R и G, не имеет линейного распределения. Вращение буквы на 90º от вертикального положения, скорее всего, не увеличит времени реакции, но переворачивание вверх ногами существенно его увеличивает. Очевидно, мы довольно хорошо распознаем виды сбоку.

Однако, представляя собственное тело, по-разному ориентированное в пространстве, мы принимаем внутреннюю перспективу. Посмотрите на тело на рис. 4.2 и скажите, какая рука вытянута, правая или левая.

Если вы похожи на большинство людей, то представили свое тело в этом положении и затем сделали вывод, вытянута ваша левая (верно) или правая рука. Во многих житейских ситуациях требуется мышление именно этого типа, скажем, когда вы объясняете, как добраться от вашего офиса до дома, или прокладываете маршрут по карте. В каждый момент выбора вы должны решить, куда повернуть – налево или направо. Это больше похоже на пространственно-двигательное воображение, чем на визуально-пространственное. Вы можете ощутить его в своем теле, обдумывая подобную задачу. Если вы похожи на меня, то даже слегка поворачиваетесь. Вспомните, как в детстве ломали голову, какой стороной надеть куртку или свитер, в каком направлении повернуть крышечку или какая рука у вас правая, что остается проблемой для многих взрослых. Вспомните футбольные пасы и теннисные подачи, танцы, йогу и гимнастику. Игру на пианино или скрипке, использование рук при формовке глины на гончарном круге или при занятиях каллиграфией. Как повернуть тело, плечи и руки, чтобы дотянуться до вещи, закатившейся под кровать. Как отшвырнуть противника в единоборстве.

Размышление о том, как собственное тело двигается и поворачивается в пространстве, можно перенести в лабораторию в качестве визуально-пространственного задания, не требующего гимнастических навыков. Одно из них вы только что опробовали. В каждом из множества подходов испытуемые смотрят на тела вроде изображенного выше в разных ориентациях с одной вытянутой рукой; их задача – ответить, какая это рука, правая или левая. Другой вариант: они видят по-разному ориентированные руки и отвечают на тот же вопрос. Хотя стимулы являются визуальными, решение о том, правая или левая это рука, принимается, главным образом, посредством пространственно-двигательного воображения. Иными словами, чтобы вынести это суждение, люди представляют себя или свои руки в такой же ориентации. Как и при мысленном вращении объектов, время реакции при выполнении этих заданий демонстрирует устойчивые паттерны, но другие – в данном случае они отражают представление двигательных актов, а не наблюдение за пространственной трансформацией. В отношении рук люди дольше выносят суждение «право – лево» при необычном положении руки и быстрее – при привычном. Мысленные вращения как объектов, так и тел выполнялись в компьютерном томографе. Как выяснилось, оба задания активизируют пересекающиеся, но не полностью совпадающие зоны мозга. Отчасти те же, отчасти другие.

Удивительно, но люди, потерявшие руку, тоже могут выполнять эти задания, т. е. способны определить, какая рука вытянута и правой или левой является изображенная конечность, однако делают они это медленнее тех, у кого руки на месте. Согласно предположениям, потеря возможности физического движения негативно сказывается на воображаемом, что также свидетельствует в пользу тесной связи воображения и действия. Продолжение следует!

Как реальным вращением руки можно способствовать мысленному вращению, так и, по-настоящему повернув тело, можно поспособствовать его воображаемому повороту. В одном цикле экспериментов люди проходили короткий маршрут с двумя поворотами. Затем их просили вернуться к началу пути. Если они только представляли себе повороты, то сильно ошибались, но, поворачивая действительно, даже с завязанными глазами, были гораздо более точными. В обоих случаях мысленного вращения – как объектов, так и тел – воображаемые действия упрощаются реальными. Реальные действия не обязательно полностью совпадают с воображаемыми, но они им соответствуют: поворот руки для воображаемого вращения объекта и поворот тела для его воображаемого вращения.

Реальное вращение помогает мысленному, однако, физически двигаясь прямо вперед или назад, мы, судя по всему, не помогаем себе вообразить движение вперед или назад. Вращение же в пространстве вызывает радикальные изменения пространственных отношений окружающих нас вещей: то, что было вверху, может оказаться справа, а объект, бывший слева, теперь очутился сзади. Копирование движения явно помогает нам обновлять эти пространственные отношения. Движение вперед или назад – перенос в пространстве – может изменить то, что впереди и сзади, но не меняет того, что справа и слева. Обновление пространственных отношений при воображаемом переносе, очевидно, не представляет трудностей и не выигрывает от подспорья в виде реального движения.

Все это указывает на сложность мысленного вращения, будь то собственное тело или объекты у нас перед глазами, а также на роль соответствующих действий тела в поддержке этого мышления.

Создание образов: мысленное рисование

Мысленное вращение вызвало огромное воодушевление в научном мире и породило другие замечательные исследования пространственного мышления. Если ум может представить вращение, на какие еще чудеса он способен? Можем ли мы вообразить, как предметы меняют размер, местоположение, форму? Или добавить к ним части, удалить, перекомпоновать их? Можем ли внимательно рассмотреть их, чтобы вынести суждение, например о величине и расстоянии? Да, люди с большей или меньшей легкостью выполняют эти и многие другие мысленные манипуляции. Попробуйте сами. Представьте себе половину грейпфрута выпуклой стороной вверх, плоской вниз. Теперь вообразите, что подвешиваете к середине плоской части заглавную букву J. Что у вас получилось?

Вы только что построили нечто у себя в голове из словесного описания без каких-либо визуальных входных данных. Мысленное конструирование, как и физическое, оказалось пошаговым процессом. Соответственно, чем больше частей, тем дольше оно длится. Например, фигуру на рис. 4.3 можно описать как состоящую из двух частей (двух пересекающихся прямоугольников) или пяти частей (пяти квадратов, сгруппированных определенным образом). Фигура одна и та же, но, если описывать и воспринимать ее как имеющую две части, построение образа в уме требует меньше времени, чем при описании и восприятии ее как пятичастной.

Мысленное конструирование повторяет физическое и в том, что это пошаговый процесс собирания из частей. Однако аналогия является более глубокой. Сначала выполните другое задание, знакомое из начальной школы, на геометрические аналогии. Попробуйте решить задачу, представленную на рис. 4.4.

Для решения необходимо передвинуть маленькую верхнюю фигуру (круг или треугольник) внутрь большей нижней (прямоугольника или трапеции) и увеличить ее. Можно, наоборот, сначала изменить размер меньшей фигуры, а затем сместить ее в большую. Порядок выполнения действий неважен, как и при сложении ряда чисел.

Мы предлагали испытуемым подобные задачи на геометрические аналогии. В каждой требовалось осуществить две или три трансформации из большего набора возможных трансформаций. После решения каждой задачи участники исследования сообщали, в каком порядке они их производили. Хотя испытуемые были вольны выбрать любой порядок, их предпочтения совпадали: почти все следовали одному и тому же. Затем мы предложили другой группе выполнить трансформации либо в этом предпочитаемом порядке, либо в каком-то другом. Когда студенты второй группы использовали предпочитаемый порядок, то действовали быстрее и точнее. Поскольку математика не налагает никаких ограничений на порядок выполнения трансформаций, такие ограничения должны быть когнитивными, и мы задумались над этим вопросом. Возможно, испытуемые делали более трудные задания сначала, пока им было на что смотреть, а потом переходили к более простым, которые следовало выполнять полностью в уме. Итак, мы спросили участников исследования, какие трансформации дались им труднее, а также замерили, какие отнимают больше времени – это еще один показатель сложности. Красивая идея, но результаты ее не подтвердили. Тестируемые предпочитали сначала передвигать, затем поворачивать или отражать, затем удалять мелкую часть, затем добавлять половину[35] или менять размер, затем затемнять / покрывать штриховкой и наконец добавлять мелкую часть. Самой быстрой и простой трансформацией была первая (передвигать), а самой медленной и трудной – вторая (поворачивать или отражать). Итак, ни время, ни трудность задания не объясняли порядок действий. Мы по-прежнему ничего не понимали.

Затем мы взглянули на проблему под другим углом, и нас озарило. Вы, вероятно, обнаружили, что если поместить заглавную J под половинку грейпфрута, то получится зонт. Для этого трюка нужно мысленное конструирование, хотя и менее сложное, чем при представлении в уме структур лего или Tinkertoy. Осуществление серии трансформаций для решения геометрической задачи методом аналогии – тоже задание на мысленное конструирование, двумерное, напоминающее мысленное рисование. Если мысленное рисование представляет собой интернализированное физическое, то последовательность создания рисунка должна объяснять порядок трансформаций. Так и оказалось. Мы предложили еще одной группе испытуемых представить, что они рисуют простой объект, например трость. Затем расспросили их о порядке рисования – он оказался очень близок к порядку трансформации. Рисование имеет неотъемлемые ограничения. Если вы рисуете, то должны первым делом решить, куда поместить карандаш на странице; иными словами, где поместить объект – это движение. Затем вам нужно принять решение, в каком направлении начать рисовать, т. е. как ориентирован объект, который вы изображаете, – это вращение или отражение. Следующее решение: на какое расстояние, рисуя, удалиться от исходной точки, – иначе говоря, какого размера объект. Это соответствует задачам удалить, добавить половину или изменить размер. Когда вы нарисовали объект, то можете его затемнить/заштриховать или добавить мелкую часть. Таким образом, мысленным конструированием – в данном случае рисованием – и объясняется таинственный порядок выполнения мысленных упражнений, необходимых для решения геометрической задачи методом аналогии. Одновременно это обнажает некоторые источники потрясающей креативности ума. Воображение тщательно проработанных сцен похоже на интернализированное рисование.

Анимирование изображений: шаг за шагом

Пошаговое мысленное конструирование – поразительный трюк ума, позволяющий создавать бесчисленное множество мысленных объектов и менять их, их конфигурацию и действия. Самые из нас в этом одаренные – хореографы, топологи, инженеры, игроки в настольный теннис, – как представляется, способны мысленно анимировать подобные изменения, т. е. представлять трансформации частей, формы и местоположения по мере их осуществления. Танцующие или ныряющие тела; механические системы, такие как насосы или тормоза… Верно, так представляется, но более внимательное изучение свидетельствует о другом.

Мы, обычные люди, должны представлять себе движение всякий раз, когда переходим дорогу перед приближающейся машиной. Хватит ли нам времени – или водитель сбросит скорость? Это сложное суждение, частично пространственное, частично социальное, и цена ошибки высока. К сожалению, и пешеходы, и водители «надежно ненадежны» в этих суждениях, даже если имеют большой опыт. По данным Национального совета по технике безопасности, в США примерно 40 000 человек погибли в ДТП в 2016 г. Почти 6000 были пешеходами. Конечно, не все смерти оказались вызваны недостоверными суждениями пешеходов или водителей, но во многих случаях без неверных оценок не обошлось.

Бейсболисты-аутфилдеры, казалось бы, должны мастерски владеть мысленной анимацией – представлять траекторию летящего меча, когда бросаются его ловить. Ловят мяч они действительно прекрасно, иначе не удержались бы в команде, но, судя по всему, обходятся без мысленной анимации траектории. То есть у мозга нет алгоритма точного расчета пути летящего мяча. Аутфилдеры выработали эвристики, или приближенные методы оценки того, в каком направлении и насколько далеко нужно бежать, чтобы поймать мяч. Оценки корректируются «по ходу», пока аутфилдер бежит. Собаки, ловящие фрисби, и, по-видимому, люди, ловящие фрисби, похоже, делают то же самое.

Летящие мячи и приближающиеся автомобили – это единичные объекты в движении. Возможно, мы лучше представляем себе механические системы в действии? Увы, и это трудная задача для большинства людей. Мы анимируем действие таких систем пошагово, иногда с большими усилиями. Возьмем полиспаст – его движение равномерно и непрерывно. Вы тянете веревку, веревка проворачивает блок, и подвешенный на веревке груз поднимается. А теперь предположим, что вы рассматриваете неподвижный чертеж системы блоков и вам нужно ответить, как вращается каждый. Если вы наблюдаете за полиспастом в действии, то сразу видите, как вращается каждый блок – по часовой стрелке или против. Однако большинство людей не могут мысленно анимировать систему блоков по ее чертежу. Чтобы понять из чертежа направление вращения каждого блока, они анимируют их по одному, шаг за шагом, дискретно. Пожалуй, еще интереснее тенденция стартовать от умозрительного начала – с человека, тянущего веревку, хотя если начать с «конца» с грузом, то можно быстрее и эффективнее вынести суждение о характере движения последнего блока.

Мысленная анимация, как и мысленное рисование, представляется концептуально управляемым и пошаговым процессом, а не сплошным и непрерывным аналоговым переходом.

Пространственные способности

Однажды меня попросили написать книгу о пространственных способностях: для чего они нужны, как узнать, есть ли они у вас, и как их развить. Я ответила, что это будет или очень короткое повествование, или очень длинное и скучное. Вот содержание короткой книги. Способности к пространственному восприятию полезны в футболе, баскетболе, снайперской стрельбе, го, хоккее, естественных науках, математике, инженерной деятельности, дизайне, изобразительном искусстве, моде, сценографии, хореографии, столярном деле и хирургии – как минимум. Вероятно, у вас они есть, если вы легко выполняете задания на мысленное вращение. В противном случае упражняйтесь, это поможет.

Теперь версия подлиннее, надеюсь, пока еще не скучная. Для начала развеем миф из области популярной психологии: люди не делятся по признаку вербального или визуального мышления. Навыки вербального и визуального мышления во многом (обратите внимание на это уточнение) независимы. Вам могут хорошо даваться оба, плохо даваться оба или хорошо одно и плохо другое. Далее, подобно вербальным способностям, пространственные не единообразны, у них много оттенков.

Наконец – как это происходит при музыкальной, спортивной и практически любой другой одаренности – некоторые счастливцы, по-видимому, рождаются с ней, но остальные могут развить ее упорным трудом. Исследования с участием близнецов выявили (что в данном случае неудивительно) влияние на пространственные способности как наследственности, так и среды. Даже те, кому посчастливилось родиться с этим даром, должны упорно трудиться, чтобы достичь совершенства. Никакой музыкальный талант не превратит человека мгновенно в скрипача-виртуоза, никакая спортивная одаренность не сделает его немедленно звездой по прыжкам в высоту, и никакая мера пространственных способностей не поможет в один миг стать вторым Фрэнком Ллойдом Райтом или Эйнштейном. Опыт, как и талант, может быть весьма специализированным, что известно всякому, организовывавшему бейсбольную команду, симфонический оркестр или группу дизайнеров. Спорт преподает изящный урок: важно как то, с чем вы приходите в мир, так и то, как вы распоряжаетесь этими качествами. Чтобы стать выдающимся прыгуном в высоту, бейсболистом-шортстопером или футболистом-квотербеком[36], нужны особые физические характеристики, талант и тренировка. Всё из вышеперечисленного.

Пространственные способности тесно связаны с пространственными трансформациями и другими формами пространственного мышления. Стандартизованные показатели этого таланта отсутствуют; при оценке широко используются варианты заданий на мысленное вращение, а также другие тесты на мысленные пространственные манипуляции – скажем, геометрические задачи на аналогии, мысленное складывание коробки из плоской заготовки или определение, в какую сторону вращается деталь механической системы. Примеры представлены на рис. 4.5.

В других тестах используются пазлы или задания на поиск геометрической фигуры, например треугольника, спрятанного в большом, «сложносочиненном». Некоторые исходят из понимания пространственного мира. Скажем, испытуемым показывают картинку с наклоненным, но пустым стаканом, и предлагают нарисовать линию, указывающую верхний уровень воды в нем. Ряд тестируемых по ошибке рисует ее параллельно наклоненному дну стакана, а не уровню земли. Секрет данной задачи кроется в использовании правильной системы координат, в выборе в этом качестве мира, которого нет на изображении, а не изображения стакана.

Разные способы измерения пространственных способностей дают в определенной степени одинаковые результаты, т. е. люди, набравшие высокие баллы с использованием одного из них, преуспевают и по результатам другого. Впрочем, так бывает не всегда, тем более что отсутствие стандартных показателей затрудняет сравнение результатов исследований или обобщение. По всей видимости, пространственные способности разнородны, их несколько видов. Естественно, делалось много попыток осмыслить разные пространственные способности, выработать классификацию, но ни одна не оказалась удовлетворительной – пока. Если вдуматься, это неудивительно. Было бы столь же трудно предложить классификацию способностей к спорту, музыке или литературе.

Мы не можем обойти вопрос гендерных различий. Мужчины несколько лучше выполняют задания на мысленное вращение. Чуть лучше решают задачу с наклоненным стаканом. Увлечение видеоиграми с быстрым действием, в которые чаще играют мальчики, улучшает результаты – как и другие способы развития пространственных способностей, сокращающие гендерные различия в тестах на мысленное вращение. К этому приводит и устранение фактора времени, но ничто не ликвидирует преимущества мужчин. Однако очень многие женщины обгоняют очень многих мужчин в этих заданиях, которые, как мы видели, можно решать по-разному.

Впрочем, это не проигрыш женщин. Женщины превосходят мужчин в перекомпоновке и локализации объектов. Возможно, еще важнее то, что женщины с младенчества распознают лица и их выражения лучше мужчин. Но различия и здесь невелики – в распределении результатов имеется значительное пересечение, т. е. существует много мужчин, опережающих женщин в этом отношении.

В рамках впечатляющего проекта Project Talent ученые в течение 11 лет наблюдали за выборкой из более чем 400 000 (!) старшеклассников США. Пространственные способности учащихся оценивались при помощи вариантов теста, с которым вы только что познакомились. Также определялись вербальные и математические способности по стандартным показателям. Очевидно, талант к математике важен для успеха в естественных науках, технологиях, инженерии и самой математике (STEM)[37], но пространственные способности оказались источником дополнительного преимущества. А именно – если учащиеся были одинаково одаренными в математике, те из них, кто имел больше способностей к пространственному мышлению, чаще достигали более высоких образовательных и карьерных целей в областях STEM. Связь пространственного мышления и STEM была дополнительно подтверждена исследованием с участием близнецов, выявившим умеренную корреляцию между специфическими пространственными способностями и высоким уровнем овладения определенными математическими понятиями. Другие исследования показали общую мозговую основу некоторых пространственных и некоторых математических способностей.

Лабораторные эксперименты подтверждают связь между STEM и пространственным мышлением. Согласно целому ряду исследований, люди с превосходной способностью к пространственной ориентации превосходят других и в понимании объяснений процессов сборки и механических систем. Те, у кого уровень пространственной ориентации высок, также лучше создают визуальные и даже вербальные объяснения сборочных процессов и действия STEM-систем.

Однако пространственные способности важны для многих других занятий и профессий помимо областей STEM. Хореография, все виды спорта и тренерство во всех видах спорта, все виды дизайна, изобразительное искусство, столярное дело, настольные игры, такие как го и шахматы, хирургия, кинорежиссура – список велик. Какие именно навыки нужны для конкретных занятий? У нас есть крупицы и фрагменты интереснейшей информации. Судя по всему, существуют люди с превосходными способностями к визуализации пространственных трансформаций и те, у кого талант к визуализации мелких деталей объектов. Разумеется, некоторые преуспевают в обоих отношениях. Математики и физики особенно одарены в плане пространственной трансформации объектов, а художники – в плане визуализации деталей. Дизайнеры, судя по всему, выгодно отличаются по обоим параметрам.

Сложностей добавляет то, что ни один из популярных тестов на пространственное мышление не выявляет способностей к навигации. Все оценки умения находить путь являются собственными мнениями – тем, что люди говорят о своем таланте навигатора. Здесь также наблюдаются небольшие, но устойчивые гендерные различия, скорее касающиеся стиля навигации, чем ее самой. Женщины предпочитают ориентироваться и указывать направление с помощью дорог, мужчины полагаются на стороны света.

Я много лет читала курс психологии будущим магистрантам, элитарной группе студентов, впоследствии сделавших блестящую карьеру во многих областях, не только в психологии. В один из учебных годов студенты группы по очереди возили всех нас в Эксплораториум, прекрасный научный музей с великолепными доходчивыми экспонатами из области психологии. В те древние времена – до появления мобильных телефонов и навигаторов – мы пользовались бумажными картами. Я набросала такую для наших автовладельцев. Один из студентов-водителей сказал: «Я не разбираюсь в картах». Я записала маршрут словами, и все получилось. Недалеко от меня жил коллега, видный член Национальной академии наук. Я рассказала этому выдающемуся человеку о появившейся возможности срезать путь до кампуса. Ответ: «Пожалуйста, не путай меня». Очень умные люди могут иметь проблемы с пространственным мышлением. Мы сразу видим наличие или отсутствие способностей к выражению своих мыслей, но только необычные обстоятельства открывают, что кому-то не дается пространственное мышление.

Пространственные способности не только можно развить; согласно не кому-нибудь, а комитету Национальной академии наук, их необходимо развить. Пространственные способности являются базовыми во множестве профессий, задач и видов деятельности. Чтение, письмо и арифметика, как всем известно, преподаются в школе, но как насчет понимания и создания карт и графиков, составления и использования инструкций и визуальных объяснений не только в естественных науках и математике, но и в литературе, истории, социальных науках и многом другом?

Развивать пространственные способности очень легко – и весело! Для детей и присматривающих за ними взрослых существуют всевозможные пространственные игры: пазлы, конструкторы наподобие лего и Tinkertoy, настольные игры по типу «Горки и лесенки», компьютерные игры вроде тетриса. Даже часто осуждаемые компьютерные экшены, такие как Grand Theft Auto, могут принести пользу: они развивают способность к направленному вниманию и восприятию скорости.

И спортивная борьба предъявляет высокие требования к пространственному мышлению, поскольку оно помогает выходить из сложных захватов. Как оказалось, учиться борьбе и заниматься ею полезно для развития пространственных способностей. Неудивительно, что этому содействуют и другие виды спорта, требующие пространственного мышления. Искусность в разных видах спорта, как известно, коррелирует с разными пространственными задачами. Однако имеющаяся информация не говорит нам: это спорт развивает пространственные способности или это люди, более одаренные в данном отношении, добиваются более высоких спортивных результатов. Причинность неясна, но, вероятно, является обоюдной: определенные пространственные способности нужны, чтобы преуспеть в спорте, а спортивный рост развивает этот талант.

Родители, педагоги и опекуны могут сделать намного больше, чем просто предоставить детям игрушки, игры, возможности для занятий, в частности, спортом и т. д. Принципиально то, что они могут обогатить опыт ребенка пространственными задачами – привлекая его внимание к пространственным деталям, отношениям и сравнениям, сходствам и отличиям, симметриям, аналогиям. Расспрашивая ребенка об этих отношениях, сходствах, различиях, симметриях и аналогиях. Пользуясь жестами: указывая на детали, используя возвратно-поступательную жестикуляцию, чтобы сравнивать одно с другим – искать сходства, различия, аналогии. Играя в «найди противоположности»: внутрь/наружу, вверх/вниз, вперед/назад, под/над, внутри/снаружи. Разъясняя эти понятия жестами, даже движениями всего тела. Называя формы, описывая их характеристики П-словами (параллель, перпендикуляр, периметр), Д-словами (диагональ, диаметр) и другими (область, окружность, радиус). Играя в угадайки: что выше, шире, ближе? Измеряя практически все. Выстраивая по размеру обувь, кубики или игрушечные машинки. Рисуя. Предлагая сделать визуально-пространственные демонстрации – начиная, допустим, с роста людей и высоты предметов, затем переходя к картам, к тому, как что-то работает или как что-то изготовить, а потом и ко множеству других понятий, пользуясь бумагой или любыми подручными предметами. (Еще лучше заниматься этим всем вместе – и со взрослыми тоже.) Гистограммы прочитанных книг или выпитых стаканов молока, семейные древа. Чудесные художественные проекты. Повседневная жизнь предоставляет бесчисленные возможности: форма и размер любого предмета; то, как тела поворачиваются и двигаются; рисунок пятен на крыльях бабочек и шкуре жирафов, расположение окон на стенах зданий; скорость движения муравья, собаки и кошки; тени; всевозможные застежки и запирающие устройства: пряжки, крючки, ключи и замки, кнопки, молнии, узлы, гайки, крышки.

Разумеется, эти занятия полезны не только детям. Скрупулезный анализ двухсот с лишним исследований показал, что навыки пространственного мышления можно развить у любого человека при помощи множества методов обучения. Эффекты обучения оказались долгосрочными и во многих случаях трансформировались в другие пространственные навыки, обучение которым непосредственно не проводилось. Обнадеживающие и вдохновляющие результаты!

Диапазон пространственных способностей

А вот здесь небольшое затруднение. Теперь мы знаем, что существует много пространственных способностей и что некоторые из них, по всей вероятности, взаимосвязаны. Мы знаем также, что тренировкой они совершенствуются и что развитие одного таланта может улучшить результаты и по другому показателю. Однако у нас все еще нет таксономии пространственных способностей.

Давайте взглянем шире и оценим диапазон этих способностей. Судя по всему, они составляют континуум от наблюдения к деланию, от восприятия к действию. Это талант многих художников и дизайнеров глубоко видеть – а часто и создавать – мелкие детали видимого мира, подмечая легкую асимметрию лиц, пропорции и структурные слои тела и пейзажа, наклон головы и изгиб дороги. Это суждения и сравнения: что длиннее? шире? дальше? Это то, что нужно талантливым атлетам в командных видах спорта, чтобы отслеживать движущиеся объекты: игроков как своей команды, так и команды противника, и мяч (или фрисби). Что быстрее? выше? И наконец, это всевозможные представления в уме: умение вообразить, как объект будет выглядеть после различных трансформаций, таких как вращение, сгибание или растягивание, каким будет игровое поле, траектория движущегося объекта. Эти навыки связаны со способностью видеть, но добавляют к воображению движение. Так мы переходим к навыкам, предполагающим наряду с восприятием движение тела в пространстве: мысленную навигацию, борцовские захваты, прыжки в длину, исполнение скрипичных сонат и акробатических трюков, вязание (свитеров или узлов). Непрерывный ряд: видеть, воображать, делать.

Этот континуум от восприятия к действию на самом деле представляет собой спираль – восходящую. Восприятие помогает воображению, воображение помогает деланию, делание помогает восприятию. Можно сказать, они подтягивают друг друга. Вы рисуете изгиб улыбающихся губ, тело или холм так, как вы их видите; снова смотрите на мир и на свой рисунок и вносите исправления. Вы исправляете вновь и вновь, пока не наловчитесь видеть и рисовать настолько точно, что делаете это правильно с первого раза. В результате вы, скорее всего, начнете видеть мир яснее. Вы будете тренироваться бросать фрисби туда, где мысленно видите товарища по команде (или свою собаку), пока не станете попадать метко. Тесная связь между восприятием и деланием – фирменный знак пространственного мышления. Это значит не просто делать и воспринимать, а делать и знать. Помните, круговые движения рукой способствуют мысленному вращению, а рисование от руки линий и точек, составляющих схематическую карту, помогает понять и запомнить окружающее пространство. Все это части спирали «воспринимать, действовать, знать».

Смысл

Я продемонстрировала вам некоторые из поразительных мысленных трюков, на которые способен наш ум. Эта ментальная гимнастика преобразует то, что мы видим в мире и воображаем в уме, в бесчисленные идеи – от простейших и заурядных, необходимых, скажем, чтобы поймать мяч, перейти улицу или уложить чемодан, до феерических и таинственных, позволяющих создавать величественные здания, играть фантастические футбольные матчи или строить теории элементарных частиц. При всем своем великолепии – а они действительно великолепны! – здания, футбольные матчи и изучаемые частицы имеют определенную физическую составляющую. Однако пространственное мышление может открыть для нас еще больше чудес. Этот вид мышления предопределяет то, как мы говорим и как думаем не только о пространстве, конечно же, но и о времени, эмоциях, социальных отношениях и многом другом. Переверните страницу!

Их молчание говорило, сама их жестикуляция была речью.

УИЛЬЯМ ШЕКСПИР. Зимняя сказка. Акт 5, сцена 2

Если вы видите людей даже издали, то знаете, что происходит. Знаете, что они делают и что чувствуют: счастье, гнев, воодушевление, тревогу, – вам не нужны их слова. Вам известны их намерения. Их отношения. В одной паре прильнули друг к другу, рука в руке, в другой держатся подчеркнуто прямо и отстраненно. Вы видите, как люди общаются. Один участник разговора вопросительно наклонил голову. Другой с уверенностью подался вперед. Третий откинулся назад и уставился в пол. Один потрясает кулаками перед собеседником, и тот отступает. Только что это был медленный и расслабленный разговор, сейчас уже быстрый и напряженный. Из того, что делают другие, вы узнаёте, что делать вам. Вы встаете в хвост очереди в театральную кассу, обходите группу рабочих, заделывающих выбоины на дороге, и переходите на другую сторону улицы, чтобы не угодить в потасовку. Во многих случаях скоординированные действия тел не уступают в тонкости, артикулированности и безупречной своевременности действиям виртуозов струнного квартета. Это действия – но не над предметами, как при приготовлении обеда или одевании. Они отличаются от бесчисленного множества других действий, которые мы осуществляем на протяжении дня и которые меняют вещи в мире.

Наши тела выполняют ошеломляющий набор действий. Мы готовим пищу и едим ее, одеваемся и раздеваемся, расставляем и раскладываем книги, одежду и продукты в ящики и шкафы, собираем мебель и шьем наряды, играем на пианино, флейте и ударных, пылесосим, ездим на автомобилях и велосипедах; мы разговариваем, бегаем, танцуем, залезаем на деревья, гладим собак, забрасываем мяч в баскетбольную корзину и преодолеваем речные пороги, занимаемся йогой и катаемся на лыжах. Среди наших телодвижений есть действия рук, способные даже изменить мир, например в случае заказного убийства; есть действия ног, просто меняющие наше местонахождение в мире. Существует, однако, особый комплекс действий, не меняющих ни мир, ни наше положение в нем. Такие действия меняют мысли, наши и чужие. Это жесты. Любопытно, что многие жесты являются урезанными версиями тех самых действий, что меняют мир или наше место в нем: положить, взять, поднять, толкнуть, повернуть, разделить, смешать и бесконечное множество других. Жесты призваны влиять на идеи, а не на объекты. Мы говорим о них так, как если бы идеи были объектами, а мышление – действием над объектами. Мы соединяем идеи, разделяем, рвем на части, поворачиваем другой стороной и выворачиваем наизнанку.

Несмотря на исключительную выразительность тела, лица и рук, когда мы думаем о мышлении, то обычно имеем в виду слова. Мы учим словам детей, пишем их друзьям, вывешиваем на холодильник, обмениваемся ими с незнакомцами. Мы осваиваем правила грамматики и композиции, чтобы организовывать слова в предложения, а предложения – в тексты любого типа. Мы уточняем значения слов в словарях и ищем композиционные приемы в пособиях по литературному стилю. С жестами все иначе. Не существует признанного словаря значений жестов, подобного толковым словарям слов. Отсутствуют правила грамматики, управляющие организацией жестов в предложения; нет и самих предложений.

Жесты появляются первыми, до слов – как эволюционно, так и в индивидуальном развитии. Остроумная, хотя и умозрительная, теория эволюции языка от обезьян до людей отталкивается от действий, существенных для жизни обезьян, таких как швыряние и разрывание. Поразительная экспериментальная программа обнаружила в двигательной коре головного мозга обезьян единичные нейроны, активизирующиеся, когда обезьяна выполняет одно из этих действий или видит кого-то – пусть даже человека, – выполняющего то же действие. Это уже известные нам зеркальные нейроны. Они объединяют выполнение действия и наблюдение действия в отдельных – своих для каждого – нейронах. Они представляют собой мозговой базис для понимания действий. Некоторые ученые утверждают, что действия также являются основой языка, служащего для их выражения. Усеченная версия таких действий, как швыряние и разрывание, может сигнализировать о намерении выполнить их. Усеченное действие становится жестом. Зона коры мозга, которая у обезьян репрезентирует кисть руки, частично совпадает с областью мозга, отвечающей у людей за устную речь. Согласно предположениям этих исследователей, голос пришел на смену рукам, потому что имеет большие возможности артикуляции, а также его издалека слышно.

Если жестикуляция эволюционно предшествует речи, то, возможно, она наблюдается и у приматов. Сложность в том, чтобы увидеть ее в дикой природе, а не в лаборатории, где естественное поведение животных «загрязнено» взаимодействиями с людьми. Тщательные наблюдения действительно выявили много случаев использования коммуникативных жестов шимпанзе и бонобо в природе. Целью их у человекообразных обезьян, по-видимому, является запрос на внимание, секс, груминг или компанию. Наблюдались и требования прекратить какое-то поведение. До сих пор никто не обнаружил считающих человекообразных обезьян или указывающих направление. Поскольку у этих животных есть культурная передача использования орудий и методов сбора пищи, было бы восхитительно, если бы продолжающиеся наблюдения нашли случаи использования ими жестов для обучения или объяснения.

Коммуникация посредством тела повсеместна, но обычно имплицитна. О ней не приходится думать; она получается сама. Кто-то задает вам вопрос, на который вы не можете ответить. Вы пожимаете плечами. «Как дела в школе?» – спрашиваю я Д., пятилетнюю внучку. Ее ответ: один большой палец вверх, другой вниз. Коммуникация «жест на жест» является более прямой, чем «слово на слово», осуществляется одним лишь телом и инстинктивно понимается другим, часто неосознанно. Я смотрю на дверь – ваши голова и глаза следуют за моим взглядом. Я скрещиваю ноги – скоро вы сделаете то же самое. В процессе разговора мы все активнее используем слова и жесты друг друга – это явление, как уже говорилось выше, называется втягиванием. Оно, безусловно, нужно для того, чтобы убедиться, что мы понимаем друг друга, достичь единодушия или общей позиции. Это еще и форма социальной мимикрии.

Когда мы подражаем друг другу, то начинаем больше друг другу нравиться. Это работает в обе стороны: мы охотнее подражаем тому, кто нам нравится. Взаимное подражание способствует кооперации. Социальная мимикрия – это социальный клей.

Но это еще не все, что можно сказать о подражании, явном или скрытом. Вы улыбаетесь или вздрагиваете – и я чувствую ваше удовольствие или вашу боль. Я могу даже улыбнуться или вздрогнуть автоматически, отзеркаливая ваши эмоции. Даже младенцы делают это. Отзеркаливание эмоций – фундамент эмпатии.

Коммуникация «жест на жест» далеко не ограничивается отражением. Часто она комплементарна. На вечеринке вы замечаете группу болтающих друг с другом друзей. Вы подходите. Круг расширяется, чтобы включить вас, и вы вливаетесь в него. Если при обсуждении чего-то все сидят и один человек встает, то этим он завершает собрание. На бурных президентских дебатах в 2016 г. физически более крупный из кандидатов добавил драматизма словесному мероприятию, описывая круги аки лев рыкающий, готовый схватить добычу. Он демонстрировал аудитории свою власть, а кандидату посубтильнее – угрозу. Где жестикуляция и где язык тела? Здесь невозможно вычленить отдельно руки, отдельно голову, отдельно тело – все они связаны. Тело можно увидеть издали: уже на расстоянии очевидно, молод или стар приближающийся человек, пьян или трезв, дружелюбен или агрессивен. Лица и руки требуют наблюдения вблизи. Мы доберемся до лиц в следующей главе, анализируя мир, в который вступает тело. Руки особенно подвижны, их многочисленные суставы и мышцы творят чудеса на пианино и хирургическом столе, разделочной доске и ткацком станке. Чрезвычайно артикулированные движения рук и пальцев также участвуют в мелкой жестикуляции, выражающей тонкие оттенки смысла. Об этом мы и поговорим.

Руки говорят

Мелкие жесты рук – не менее впечатляющие, чем крупные демонстрации тела, – оказывается, полны смысла. Даже у младенцев – или, лучше сказать, особенно у младенцев. Малыши начинают жестикулировать раньше, чем говорить. Многие родители жалуются, что превращаются в рабов указующих жестов своих детей: отнеси меня туда, дай мне это. Некоторые малышовые жесты менее требовательны. Полуторагодовалая С. исследует несессер своей бабушки (т. е. мой). Она вытаскивает зубную щетку, затем маленький тюбик и, решив, что там зубная паста, безуспешно пытается его открыть. Она протягивает тюбик мне, это действие – просьба открыть его. Я говорю: «С., это не зубная паста, это лосьон». С. смотрит на меня и трет себе руку вверх-вниз, словно наносит лосьон, показывая таким образом, что понимает. Другой пример. А., того же возраста, замечает на мотоцикле маленькую переводную картинку с изображением самолета. Убедившись, что я вижу эту сцену, она указывает на картинку самолета, а затем – многозначительно – на небо, как будто говорит, что самолеты летают в небе. Предложения из двух «слов», где одно произносится, а второе является жестом или оба представляют собой жесты, характерны для маленьких детей, которые учатся разговаривать. Это еще и приглашение взрослому произнести слова: «Верно, А., самолеты летают в небе». Такие аудиовизуальные комплексы предшествуют устной речи. Младенцы, которые рано начинают жестикулировать с целью коммуникации, обычно и говорить начинают рано.

Теперь рассмотрим пример Б., слепой от рождения взрослой женщины. Ученые спрашивают ее о направлениях, как попасть из одного места в другое. Когда она объясняет, ее руки последовательно показывают каждую часть пути. Она не видит своих жестов и не знает, смотрите ли вы, – как и не знает того, помогают ли они вам понять объяснения.

Еще пример – вы наблюдаете такое ежедневно. Человек идет по улице, непрерывно что-то говоря: в одной руке у него маленький плоский прямоугольник, другая энергично жестикулирует. Хотя мы не участвуем в данном разговоре, мы можем видеть жесты, а собеседник этого человека – нет. Такое поведение уже не считается дебильным.

Почему люди жестикулируют? Ответ прост. Жесты выражают очень много смысла непосредственно. Чтобы подобрать и правильно расположить слова, нужно время. Слова произвольны. За исключением немногочисленных звукоподражательных, подобных жужжать, икать или булькать, слова никак явно не выражают свои значения. Тем более удивительно, что мы запоминаем множество их очень рано и быстро, хотя они произвольно связаны со смыслами, которые передают. Наоборот, жест чаще всего непосредственно связан со своим значением. С. выразила «лосьон», изобразив, что наносит его себе на руку. А. выразила «самолет», указав на изображение самолета. Затем она передала «в небе», указав на небо. Что может быть более непосредственным, чем выразить объект, указав на него или показав, как он используется? Такие жесты играют ту же роль, что слова или короткие фразы в устной речи. В сущности, жесты – заместители слов; они легче даются, чем слова, особенно в раннем возрасте, пока не развита беглая речь, благодаря которой слова вылетают из нас, прежде чем закончена мысль, – часто к нашему сожалению. У младенцев многие жесты этого типа постепенно выходят из употребления и заменяются словами.

Иными являются жесты Б., слепой взрослой. Они сопровождают ее речь; они расширяют ее речь, передавая в общем-то практически ту же информацию, но в более естественном формате. Жесты Б. работают в комплексе с речью или, скорее, с мыслью. Ее жесты не заменяют слов. Когда она говорит, жесты рисуют маршрут участок за участком: прямые линии для улиц, изгибы руки для поворотов. Связанные воедино, жесты формируют карту пути. Служат ли они подспорьем собственному мышлению Б.? Или предназначены слушателю, которого она не видит и не может увидеть?

С одной стороны, жесты способны представлять мысли, которые можно выразить одним словом, как в случае, когда С. терла свою руку, чтобы показать лосьон. С другой – жесты могут создавать общую структуру в пространстве, подобно пути, очерченному Б. руками. Эта пространственная структура не в пример самолету не может быть передана одним словом; в отличие от конструкции «в небе» ее трудно передать даже несколькими словами. Жесты Б. следуют логике, довольно сильно отличающейся от логики языка. Они создают непрерывную схему, которая организует и выражает интегрированный комплекс мыслей. Жестикуляция не соблюдает правил грамматики. Возможно, от вас не ускользнуло, что выражение, которое я использовала, чтобы создать сферу многообразия смыслов жестикуляции, – это конструкция из слов, описывающих пары жестов: с одной стороны, с другой стороны[38]. Эта пара жестов создает в пространстве виртуальную диаграмму, горизонтальную линию, представляющую континуум широты смысла.

Руки рисуют

Жесты столько всего делают! Одно из их дел – рисовать в воздухе, и между жестикуляцией и графикой (набросками, рисунками, схемами, диаграммами, картинами и моделями) существует фундаментальное сходство. И жестикуляция, и графика создаются действиями в пространстве. И та и другая используются для того, чтобы репрезентировать нечто, отличное от них самих, хотя в некоторых случаях – к примеру, в живописи и танце – они играют двойную роль, являясь и репрезентацией, и самостоятельным объектом созерцания. Обе следуют логике репрезентации, отличающейся от логики речи – более непосредственной. Самое здесь главное – обе имеют сходство с тем, что презентуют. Конечно, между жестикуляцией и графикой есть отличия. Жесты рисуют, но крупными штрихами – пальцев, рук или всего тела, а не карандаша или тонкой кисти. Они неизбежно лишены тонкости живописного изображения или наброска. Они быстро исчезают. Графика остается, но всегда неподвижна, за исключением анимации, у которой свои недостатки. Еще одно важное отличие: жесты выполняются здесь и сейчас. Изображения и графические работы всех мастей свободны от сиюминутного контекста «здесь и сейчас». Принципиальное отличие: они могут презентовать вещи и события не только в настоящем; вещи и события прошлого или будущего – это их общее с речью преимущество.

Жесты способны показать совсем немногое и показывают это очень неточно, что вынуждает нас к абстрагированию. Абстракция предполагает как минимум усушку информации, которая осуществляется не единообразно, а путем выбора принципиальных характеристик идей и устранения несущественных (я практически слышу ваше замечание: «Слова делают то же самое»). Для жестов это также означает выбор характеристик, которые можно продемонстрировать через действия или представить в пространстве. Графика тоже заставляет нас выбирать, что мы покажем, а что проигнорируем, но с ее помощью возможно изобразить намного больше, иногда даже слишком много, перегружая зрителей и принуждая их к поиску и дальнейшему выбору. В противоположность графике жестикуляция быстротечна, ее невозможно повесить на стену, чтобы рассмотреть в деталях. Однако графика требует средств реализации – карандаша и бумаги; для жестов же – в плане реализации – только и нужно, что тело, которое всегда при нас. Довольно часто требуется еще и окружающий мир. Наконец, жесты – это действия, часто усеченные, в мире, благодаря чему они лучше приспособлены для показа действия, чем статичная графика. Эти характерные особенности жестов – что они используют действия в пространстве для создания смысла, презентуют нечто, отличное от них самих, могут иметь сходство с объектом презентации, абстрактны и схематичны, преходящи и как таковые представляют собой действия – помогают нам понять, о чем именно и каким образом они сообщают, а также посредством чего влияют на мышление как того, кто их создает, так и тех, кто их видит.

Типы жестов

Все люди любят раскладывать вещи по полочкам, составлять группы похожих вещей и отделять их от непохожих. Отсюда классификации, словари, каталоги, категории. Все это очень полезно. Если положить информацию в коробочки, а те, в свою очередь, в коробки побольше, все упрощается. Однако невозможно создать точный каталог жестов, тем более всех способов, которыми наши действия в пространстве создают смысл. Кроме узкого набора устоявшихся жестов, таких как «окей», «большой палец вверх» и «дай пять», жесты постоянно – главным образом именно так и происходит – изобретаются на ходу и адаптируются к ситуации. Конечно, слова тоже можно изобретать на ходу – и тогда «гугл» и «спам» становятся существительными, а затем от них образуются глаголы. Однако слова обычно придумываются из других слов, и новые слова относятся к определенным частям речи: существительные, глаголы или прилагательные. Для жестов нет синтаксиса, нет грамматики – ничего соответствующего частям речи. Предложения почти всегда сплетаются по ходу разговора или тщательно создаются в поэзии, и не существует исчерпывающего каталога предложений. Существуют, однако, типологии высказываний и дискурсов – и даже жестов. Эти типологии не жестко определены: многие жесты попадают более чем в одну категорию. Тем не менее они полезны. Вот общепринятые типы жестов: эмблематические, жесты-«биты», дейктические, иконические и метафорические. Характеристики, отличающие перечисленные типы друг от друга, – это отчасти форма, отчасти функция, отчасти семантика, отчасти их сочетание.

Эмблемы – устойчивые жесты, подобные словам: знаки «окей», «большой палец вверх» или «мир». Повороты головы из стороны в сторону для «нет» и кивки для «да». Махание рукой, чтобы сказать «привет» или «пока». Типичные эмблемы служат лаконичными ответами или приветствиями. В этом качестве они обычно автономны и редко сочетаются с другими жестами или словами для образования более длинных сообщений.

«Биты» – ритмические жесты, сопровождающие речь, как правило, в паузах между фразами или утверждениями. Они могут структурировать дискурс и расширять его; они могут служить для акцентировки. Хотя считается, что у битов нет семантического контекста, часто он наличествует. Повторяющиеся удары по трибуне при каждом проколе оппонента в политических дебатах – это биты. Энергичные рубящие движения рукой, сопровождающие список: первое, второе, третье… – также биты, но поскольку такие «зарубки» обычно выполняются вдоль горизонтальной линии в пространстве, то они несут и семантическое значение, создавая измерение, в котором упорядочивается набор вещей, событий во времени, команд по месту в лиге, фильмов по продажам билетов. Человеческий ум действительно любит раскладывать и ранжировать.

Дейктические жесты указывают. Прилагательное «дейктический» и существительное «дейксис» происходят от греческого слова, означающего «показывать», «демонстрировать», «доказывать» или «указывать». Как ни странно, несмотря на происхождение, «дейксис» сначала применялось в отношении слов, а не жестов. Оно относится к таким «указателям», как «здесь», «там», «мне», «это», «то», «после» и «сейчас», – словам, для понимания которых нужно опираться на текущий контекст, «здесь и сейчас». Сейчас из предыдущего предложения уже не сейчас.

Одна из принципиальных ролей жестов-указателей – «принесение» окружающего мира, этого «здесь и сейчас», в разговор. Указатели одновременно направляют внимание на нечто в мире и ссылаются на это нечто в мире. «Самолет» (указать на небо). «Есть» (указать на печенье). «Выйти» (указать на дверь). «Папа» (указать на ботинки). Очень много разговоров, особенно с детьми, ведется о «здесь и сейчас». Но указывание на объекты в мире для того, чтобы дать им жизнь, – это действия не только детские. И взрослые указывают – например, чтобы объяснить, в какую сторону идти; дать понять, какой десерт они хотят; показать, чья сейчас очередь.

Указующие жесты часто считаются самыми простыми. Что может быть проще, чем вытянуть палец в направлении того, на чем сосредоточены ваши мысли? Вот их смысл, прямо перед вашими глазами. Младенцы начинают указывать рано и умело. Однако дейктические жесты далеко не просты. Предположим, во время разговора я указываю на книгу. Я могу иметь в виду любую старую книгу, объект, которым можно подпереть дверь, недавнюю покупку, забытый другом предмет или эту конкретную книгу. Если речь идет об этой книге, я могу подразумевать ее название, содержание, автора, удовольствие, которое она мне доставила, влияние, величину, обложку или другие бесчисленные черты, связанные с книгой. Это будет ясно из контекста.

Дополнительную сложность вносит то, что указующий жест не один. Необязательно даже использовать указательный палец. Мы можем указывать также рукой, головой, плечами и даже глазами. Способ указывания меняется. Возможно, нам внушили, что тыкать пальцем невежливо или что указывание головой и глазами более конфиденциально и менее заметно другим. Движение глаз в сторону двери может подать нашему собеседнику сигнал узнать, что там происходит, или сообщить ему, что пора уходить. То, как мы указываем, зависит от очень многого: кому адресован сигнал, на что указывается, каков физический, социальный и разговорный контекст.

Что еще удивительнее, жесты-указатели могут направляться на то, чего здесь вообще нет. Кивок в направлении места, где находился человек, вышедший из комнаты, или блюда, убранного со стола, может относиться к этому уже отсутствующему человеку или блюду. Более того, с помощью указателей я могу построить воображаемый мир, мир воспоминаний или полностью гипотетический, конкретный или абстрактный. И могу продолжить указывать на воображаемые вещи, которые разместила в своем воображаемом мире, и даже менять их компоновку движущимися жестами-указателями. Создание и анимирование воображаемого мира – характерная черта американского языка жестов в сообществах глухих.

Иконические жесты изображают. Они показывают свойства объектов, пространств или действий. Прототипический иконический жест – «большая рыба», когда разведенные в стороны руки передают впечатляющий размер пойманной или упущенной добычи. Иконические жесты не показывают и не могут показать всех свойств объекта или действия. Жест «большая рыба» демонстрирует длину и горизонтальность рыбы, но не ее форму или движение при плавании. Иконические жесты способны также репрезентировать действия, например «он вошел в комнату с таким видом, будто здесь все принадлежит ему» – если рассказывать, расхаживая с заносчивым видом.

Метафорические жесты передают не буквально понимаемые свойства или абстрактные понятия, а те, которые можно изобразить. Есть большие рыбы, а есть большие идеи. Конечно, идея не может в буквальном смысле быть большой. Идеи бывают большими в том смысле, что являются раздутыми, или охватывают много других идей, или в них много чего подразумевается. Жест, сопровождающий большую идею, будет отличаться от жеста для большой рыбы. У рыбы есть форма и ориентация, у идеи – нет. Как показать, что нечто – идея в нашем случае – может считаться сущностью, но не имеет определенной формы или ориентации? Изобразите сферу. Итак, большая идея скорее будет восприниматься как что-то округлое, нежели вытянутое, – в отличие от рыбы. Для большой идеи пальцы могут быть согнуты, словно они держат мяч. Действия также способны служить метафорическими жестами. Голова, болтающаяся туда-сюда, может изображать человека, бросающегося от одной идеи к другой. Ладонь, колеблющаяся вверх-вниз, как качели-балансир, сигнализирует о неуверенности.

Всевозможные метафоры пронизывают как наше мышление и речь, так и нашу жестикуляцию. Метафоры работают в том числе потому, что используют нечто знакомое для репрезентации незнакомого, нечто конкретное для репрезентации абстрактного, нечто понятное для репрезентации непонятного. Многие стали настолько употребимыми – часто их называют (разумеется, метафорически) «заезженными», – что мы не замечаем их метафорического характера: сердечный насос, мозг-компьютер, «жизнь – это путешествие», кандидаты от разных партий ведут войну. Во время последней президентской кампании политический комментатор заметил, что один из основных кандидатов имеет водительские права, другой не получил даже ученических прав, а у кандидата от третьей партии вообще нет машины. Шекспир мастерски изобретал метафоры: мир – театр, Джульетта – солнце, жизнь – паутина. Конечно, метафоры не передают обозначаемому всех своих смыслов. С паутины на жизнь переносится сложная структура, взаимосвязь событий и отношений, а не волокно, выделяемое нижней частью паука. Аналогичным образом Джульетта озаряет жизнь Ромео, не являясь светящимся шаром в небесах. Так и метафорические жесты: переходят лишь некоторые признаки. Жест может прояснить, какие именно.

Жесты раскрывают мысль

Мой муж служил парашютистом в израильской армии. Одним из тренировочных заданий была одиночная высадка в пустыне ночью и без карты. Вы находите обратный путь или… У мужа было поразительное чувство направления. Много лет спустя, в гораздо более благоприятной обстановке, на дорогах с хорошим покрытием и хорошим освещением он мог сказать, чтобы я повернула направо, и указать налево (я имею в виду те редкие случаи, когда я вела машину, а он был штурманом). Или наоборот. Это не зависело от языка, на котором он говорил. Поскольку тело быстрее ума, я знала, что нужно следовать за его рукой, а не словами. Взаимоотношения между словами и действиями произвольны, но связь указывания и действия является прямой, она заложена в теле и в мире. Вы указываете туда, куда хотите двигаться. Иногда жесты людей противоречат их словам. В этих случаях обращайте повышенное внимание на жесты.

Это особенно верно в отношении детей, потому что они хуже умеют объясняться словами. Вот пример решения маленькими детьми стандартной задачи Пиаже[39] на сохранение количества. Перед ребенком выставляется два одинаковых ряда шашек. Затем экспериментатор расставляет один ряд шире и спрашивает: «Теперь здесь больше шашек [указывая на раздвинутый ряд] или столько же?», а также просит объяснить ответ. Совсем маленькие дети отвечают, что больше; дети постарше дают верный ответ – столько же. Однако некоторые дети говорят одно, а жестами показывают другое. Исследователи назвали эти расхождения несоответствиями. Например, ребенок может отвечать: «Больше», но жестами указывать на соответствующие друг другу шашки из двух рядов. Эти жесты соотнесения шашек в паре один к одному свидетельствуют, что ребенок вот-вот уловит идею сохранения количества. В данном случае несоответствующие жесты внутренне не противоречат словам, как и у моего мужа с его налево и направо. Во многих несоответствиях жесты и слова просто несут разную информацию.

То же самое происходит со школьниками, которые учатся решать числовые уравнения. Некоторые дети считают неправильно, но указывают на обе стороны уравнения V-жестом – это предполагает зарождающееся понимание того, что две части уравнения должны быть равны друг другу. Важно, что в обоих случаях подобные несоответствия у детей предсказывают скачки к пониманию. Иными словами, ребенок, указывающий на две части уравнения, скоро поймет, что они должны быть равны. Или (в первом случае) что если раздвинуть шире ряд шашек, то их количество не изменится. Более того, учителя, по всей видимости, замечают несоответствия между словами и жестами учащихся и используют их в обучении, помогая детям сформировать понимание. Учителя чувствуют, что этой тонкости можно научить, и дают дополнительные объяснения детям, ошибающимся из-за несоответствий.

Жесты учащихся являются источником и другой ценной для педагогов информации, а именно – о стратегиях решения задач. Если детям предлагают жестикулировать при объяснении, как они решили уравнение, их жесты раскрывают стратегии, не объясненные словами, например какие числа в уравнении они складывают. Это сродни тому, чтобы попросить учащихся продемонстрировать свою работу. Тогда шансы на усвоение повышаются.

В свою очередь, дети лучше учатся, если преподаватели пользуются двумя разными стратегиями решения задач (сообщая одну словами, другую жестами), чем если их жесты и речь совпадают или обе стратегии объясняются на словах.

Жесты выводят мысль на сцену

Жесты раскрывают мысль – часто намного лучше слов. Это оказалось особенно важным для по-настоящему больших идей, таких, например, как в «большой тройке» Канта: пространство, время и причинность. Каждое из этих понятий является многосторонним, и каждому можно придать пространственную форму, причем разными способами. Организация схематического пространства идей – одно из огромных преимуществ жеста. Многие исследования жестикуляции анализировали отдельные жесты, сосредоточиваясь на положении кисти руки или просто считая их. При всей информативности этих работ подобная узкая фокусировка упускает из виду силу интегрированной последовательности наполненных смыслом жестов, выводящих на сцену идеи, готовые к взаимодействию.

Из кантианской «большой тройки» выпадает эмоция. Эмоция не была одной из фундаментальных априорных данностей Канта – пространства, времени и причинности. Если от пространства через время к причинности увеличивается абстрактность, то эмоция является еще более абстрактной, хотя и не в том же самом концептуальном континууме. Эмоция принадлежит собственному концептуальному континууму. Или континуумам. Если для выражения пространства, времени и причинности используются последовательности интегрированных жестов, обычно рук, то эмоция часто требует одного жеста, как правило, лица. Тем не менее эмоция – часть любого акта восприятия и любой мысли, о чем не следует забывать.

Бесчисленные нюансированные безымянные эмоции могут быть выражены телом и лицом, даже одними только глазами и бровями. Вздернутая бровь, будь то действие или выражение, стала синонимом скептицизма. Больше об эмоциях будет сказано в следующей главе, где мы займемся заселением мира, окружающего тело. Пока хватит того, чтобы наши уста воздали эмоциям должное. Кстати, «уста» – губы – тоже важны в этом отношении: они улыбаются и недовольно поджимаются, ими пожевывают и собирают в куриную гузку. Из них исходят слова. Достаточно сказать, что мы часто переживаем чужие эмоции так же непосредственно, как и чужие действия, отражая их телом и мозгом.

Пространство. Использование пространства для своей же репрезентации самоочевидно. Тем не менее, если вы занимаетесь психологией, вам никто не поверит, пока вы не поставите эксперимент. И мы его поставили. Мы собрали людей в лаборатории, дали им изучить схематические карты и попросили описать представленные на них местности под видеозапись, так чтобы другой человек, просмотрев видео, знал, где что находится. Как и следовало ожидать, большинство (но не все) жестикулировали. Многие создавали длинные последовательности интегрированных жестов, «выкладывавших» места и дороги в пространственный массив, некоторые рисовали на виртуальной вертикальной доске или на виртуальном горизонтальном столе. Преобладающими жестами были линии для обозначения дорог и точки – для мест.

Далее, время. Время обычно сводится к одному измерению, линии. Но какой именно? В зависимости от языка и ситуации линию, к примеру, изображают жестом слева направо или справа налево, она может проходить сагиттально[40] от передней части тела к задней или наоборот. Направление зависит от того, как воспринимается время. В некоторых языках будущее находится впереди, потому что концептуально мы двигаемся вперед, или оно надвигается на нас. В других – прошлое впереди, поскольку оно известно, а будущее сзади, так как его еще нельзя увидеть. В китайском литературном языке время может быть передано вертикальным жестом: то, что раньше, – вверху, то, что позже, – внизу, как в календаре. Организация времени слева направо или справа налево удобна на странице или в некоторых социальных ситуациях, где трудно репрезентировать сагиттальное «впереди/позади». Идет ли время слева направо или наоборот, по-видимому, преимущественно зависит от направления письма/чтения.

Причинность. Причинность намного сложнее. Существует огромное множество разных типов причин, среди которых велика доля неочевидных. Однако многие причины и их следствия представляют собой действия, подталкивающие к иконическим жестам. Вернемся в лабораторию: мы видим, как люди жестикулируют, когда объясняют причинные системы. В одном эксперименте студенты изучали горообразование или работу сердца и затем снимали видео, где объясняли действие системы. Обычно участники эксперимента сначала пользовались жестами, чтобы создать большую визуальную схему, задававшую расположение частей системы, – во многом так же, как люди с помощью жестов обрисовывают карту мест в пространстве или график событий во времени. Что касается причинности, то жесты могут создать нечто большее, чем карта в пространстве или во времени. Испытуемые жестами показывали действия частей системы или причинно-следственную связь действий в системе. Таким образом, жесты играют двойную роль в репрезентации причинности, что делает их еще более важными для ее объяснения.

Примеров для «большой тройки» достаточно, но следует понимать, что это лишь начало перечня способов, которыми жесты могут вывести мысль на сцену. Жесты, репрезентирующие пространство, время и причинность, далеко не ограничиваются этими задачами. Они обладают способностью менять мышление тех, кто их совершает, а также тех, кто их видит.

Второй факт общего характера, который полезно запомнить: репрезентации, создаваемые руками и создаваемые словами, имеют множество отличий.

Надеюсь, я убедила вас, что люди спонтанно жестикулируют и что жесты могут выразить множество разных типов идей более точно, чем слова. Это наблюдается повсюду в мире. Верно и то, что существуют культурные различия – как и практически во всем прочем. Теперь я должна вас убедить в том, что от жестов многое зависит, что они эффективны, причем независимо от слов, в коммуникации и с другими, и с самим собой. (К счастью, и то и другое подкреплено множеством свидетельств.) Мы также увидим, что исследования расширяют наши знания о том, как функционирует жест.

Жесты помогают нам говорить

Проделайте следующее. Сядьте на свои руки. Затем вслух объясните, как добраться от вашего дома до супермаркета, железнодорожной станции, вашего офиса или школы. Это не просто мысленный эксперимент – он прекрасно удается и в контролируемых условиях лабораторного. Когда людям предлагают объяснить или описать пространственные отношения, сидя на своих руках, им трудно говорить. Они не могут найти слов.

Слепые от рождения – как дети, так и взрослые – жестикулируют, разговаривая даже друг с другом. Подобно своим собеседникам, они никогда не видели жестов. Похоже, они жестикулируют для себя. Очевидно, жестикуляция помогает слепым говорить – как и зрячим в предыдущем эксперименте. Оказывается, однако, что если люди не могут пользоваться руками, то они испытывают трудности не только с поиском слов. Препятствование жестикуляции попросту нарушает говорение, нарушает мышление.

Жесты помогают нам мыслить

Существует, возможно апокрифическая, история о том, как знаменитый поэт Уоллес Стивенс ходил на работу в свою страховую компанию. По пути он сочинял стихи в ритме со своими мыслями. Суть истории в том, что, изменив строчку, Стивенс возвращался туда, где строчка началась в его мыслях, а затем снова шагал вперед, «переписывая» ее.

Перейдем от поэзии к намного более обыденной деятельности ума – счету. Попробуйте пересчитать брошенные стопкой на стол и раскатившиеся по нему карандаши, не указывая на них и не перекладывая каждый сосчитанный. Детей учат указывать на каждый объект по очереди во время счета, благодаря чему он становится более точным и быстрым. Если руки взрослых устают от счета, они начинают использовать для этого голову. Безусловно, если бы голова была обездвижена, люди считали бы глазами. Указывание при счете позволяет следить за его ходом. Чем оно является, действием или жестом? Похоже, и тем и другим.

Чтобы доказать помощь жестов мышлению, нам нужны жесты, репрезентирующие мысль. Более того – мы решили доказать, что люди жестикулируют, когда думают, но не говорят; что при жестикуляции они думают лучше; что лишение возможности жестикулировать нарушает мысль. Бонус: изучение типов жестов, которыми люди пользуются в процессе мышления, позволяет раскрывать само мышление, причем непосредственно, не внедряя электроды в мозг.

Для поиска доказательств мы отправились в лабораторию и создали программу исследований, участники которой, находясь в одиночестве в закрытой комнате, должны были решать задачи или запоминать сложные описания. Мы знаем, что люди жестикулируют, когда разговаривают на эти темы, но в нашем исследовании поговорить им было не с кем.

Первым делом мы предложили участникам эксперимента решать задачи. Вот одна из них. Есть ряд из шести стаканов. Три слева пустые, три справа полные. Используя только один стакан, измените порядок стаканов на чередование пустых и полных.

Решили? Размышляя над этой задачей, большинство студентов-испытуемых жестикулировали. Их жесты изображали задачу – три пустых стакана, три полных стакана в ряд, – но по-разному. Одни выставляли по три пальца на каждой руке, один к другому. Другие указательным пальцем очерчивали две отдельные группы по три вдоль ряда на столе. В любом случае их жестикуляция отображала проблему. Это были не единичные жесты, в отличие от дейктических, иконических или метафорических, а нечто гораздо большее – скоординированная последовательность жестов, формирующая пространственную репрезентацию задачи, ее виртуальную схему. Открытие интересное само по себе, но мы сделали еще одно, намного более удивительное: жестикулировавшие люди чаще решали задачу с шестью стаканами. Почему жестикуляция помогает решению задач?

Прежде чем пытаться это определить, нужно установить, насколько универсально данное явление. Жестикулируют ли люди, чтобы понять и усвоить информацию других типов? Поскольку известно, что они используют жесты, когда описывают окружающую среду, мы обратились именно к ней – к дорогам и ориентирам в маленьком городе и к конфигурации различных тренировочных помещений в фитнес-клубе. Окружение носит, несомненно, пространственный характер, но приводится к абстрактной форме как в уме, так и на странице, сводясь к дорогам и местам схематических карт. К точкам и линиям. Будут ли люди, оставшись одни в комнате, жестикулировать, чтобы изобразить себе и запомнить описание окружения, и создадут ли их жесты карту-схему? Ответы на оба вопросы оказались положительными.

Как и при ознакомлении с условиями задачи о стаканах, большинство испытуемых (но не все) жестикулировали, читая пространственные описания, которые должны были запомнить. Это не зависело от того, интерьером или ландшафтом было окружение, большим или маленьким. Не играло роли, как давалось описание: в перспективе сверху или изнутри. Подобно случаю с задачей, жесты испытуемых создавали виртуальные зарисовки среды, но их стили жестикуляции различались. Одни жестикулировали на столе, другие в воздухе, третьи под столом. Некоторые прослеживали линии или указывали на объекты указательным пальцем, кто-то пользовался всей рукой, но смысл всех жестов был аналогичным. Все наши участники изображали дороги жестами, похожими на линии, а ориентиры – жестами указующего характера. Другие особенности окружения, например парки, школы, качалки или бассейны, изображались редко. Только костяк, во многом близкий карте-схеме.

И опять – жестикуляция помогала людям думать. Жестикулировавшие правильно ответили на большее число вопросов об окружающем пространстве. К тому же они отвечали быстрее. Те, кто пользовался жестами, делали более точные выводы; они лучше отвечали на вопросы в рамках описаний с других перспектив, которых не читали. Несколько человек сопровождали жестами не все описания, а только некоторые, и для этих некоторых показали лучшие результаты. Чтобы окончательно решить вопрос, мы попросили другую группу студентов прочитать и запомнить описания, сидя на своих руках. Как и следовало ожидать, они справились с заданием хуже участников группы, где была возможность жестикулировать.

Описываемые окружения были насыщенными и сложными, как и жесты. Большинство испытуемых создавали длинную последовательность жестов, иногда видоизменяя их по мере углубления понимания. Они редко смотрели на свои руки, а если и смотрели – лишь мимолетно. Это значит, что репрезентации посредством жестов были пространственно-двигательными, а не визуальными. С учетом этого становится гораздо понятнее, почему жестикулируют слепые от рождения. Важны сами движения в пространстве, а не то, как они выглядят со стороны.

Как ни удивительно, жестикуляция в процессе чтения не замедлила его, хотя испытуемые делали две вещи одновременно. Считается, что сочетание двух дел увеличивает когнитивную нагрузку и ухудшает результат. К жестикуляции и мышлению это не относится. Парадоксально, но дополнение к когнитивной нагрузке снижает ее.

Понять чужие объяснения оказалось трудно: потребовались усилия, чтобы выяснить, где что находится. Слова выстраиваются одно за другим в горизонтальные ряды; они имеют лишь символическое отношение к окружающему миру. Жесты же напоминают окружающую среду, они шаг за шагом помещают места и пути на виртуальную карту. В сущности, жесты переводят речь в мысль.

Способствует ли жестикуляция мышлению какого-либо типа? Мы считаем, что она в состоянии помочь той мысли, которая сложна и которая может получить пространственное выражение. Исследования понимания простейших действий в физике и механике подтверждают эти идеи. Зубчатый привод работает, потому что каждые две соседние шестерни вращаются в противоположных направлениях: шестерня, движущаяся по часовой стрелке, с обеих сторон окружена шестернями, совершающими обороты против часовой стрелки. Назовем этот принцип правилом четности. Жестикуляция помогает уловить его суть, а именно, что в цепочке шестеренок каждая следующая меняет направление вращения на противоположное.

Жестикуляция помогает понять и описанную ранее задачу с уровнем воды: если стакан наклонить, уровень воды в нем останется параллелен земле, а не наклонится вместе со стаканом. Представлять, как наклоняешь стакан, бесполезно, но, если повернуть руку, словно держащую стакан, это работает. Различие принципиальное, хотя и загадочное. Воображение, т. е. визуально-пространственное мышление, менее эффективно способствовало пониманию того, что если стакан наклонить, то поверхность воды в стакане останется параллельна земле.

Вращательное движение руки в правильном направлении помогает также некоторым людям решать задачи на мысленное вращение.

В своем исследовании мы отважились пойти дальше – за пределы пространственного по своей природе. Мы давали студентам описания всевозможных вещей, которые они должны были запомнить и использовать как основу в рассуждениях: расписания организаторов вечеринок, предпочтения зрителями жанров кино, рейтинги стран по экономическому развитию, объяснение принципов работы тормозов автомобиля или велосипедного насоса, перемножение двух трехзначных чисел и многое другое. В каждом случае от 2/3 до 3/4 участников жестикулировали во время чтения, и их жесты формировали виртуальные схемы задачи. Формат виртуальных схем отличался большим разнообразием, но сущность представленной информации от этого не менялась. Во всех случаях жестикуляция в процессе изучения ускоряла ответы на вопросы теста, свидетельствуя о том, что консолидирует информацию. Жестикуляция при изучении механических систем – автомобильных тормозов и велосипедного насоса – также повышала результаты прохождения теста. Вдобавок мы обнаружили, что люди жестикулируют, когда им дают схемы, а не описания механических систем или карт окружающего пространства. Иными словами, даже получив в свое распоряжение визуализацию, многие используют жесты для создания пространственно-двигательных моделей систем и окружающей среды, которые стараются изучить.

Смотреть на руки людей, когда они читают и вникают в текст, – все равно что смотреть на их мысли. Это лучше, чем лезть им в мозг: все прямо у нас перед глазами. Некоторые наши студенты использовали суставы своих пальцев как строки и столбцы таблицы для репрезентации предпочтений или пунктов расписания. Другие рисовали виртуальные таблицы на столе. Жесты, репрезентирующие механические системы (автомобильные тормоза и велосипедный насос), были удивительно изобретательными и разнообразными (как и схемы, создаваемые людьми, это мы скоро увидим). Несмотря на разнообразие, жесты (и схемы) выделяли базовую структуру и динамику систем. Как и прежде, мы попросили половину участников сидеть на своих руках. Поразительно, но почти треть из них не сумела выполнить это требование; им не удалось перестать жестикулировать! Казалось, они не могли думать, лишившись возможности двигать руками. Некоторые нам так и сказали.

Как удивительно и неожиданно, что мы думаем руками! Однако жестикуляция не панацея. Она не гарантирует успех. Если посоветовать людям жестикулировать, это необязательно улучшит их результаты. Жестикуляция должна быть частью и элементом мышления, репрезентировать мысль. Причем мысль должна быть правильной. Если мышление сбивается с курса, это происходит и с жестами, и с ответом – что прекрасно иллюстрируется другим заданием, которое мы дали студентам. Проверьте и вы себя! Судно стоит на якоре в гавани. С его борта свисает веревочная лестница с десятью перекладинами. Расстояние между любыми двумя соседними перекладинами 30 см. Нижняя касается воды. Из-за прилива уровень воды увеличивается на 10 см в час. Когда вода покроет третью сверху перекладину лестницы?

Эта задача кажется такой же, как задачки, над которыми мы бились в начальной школе, где нужно было разделить расстояние на скорость. Однако это не так. В задачке есть ловушка, в которую угодила львиная доля наших блестящих дипломников. Большинство студентов жестикулировали, пытаясь решить эту задачу. Обычно они использовали одну руку, чтобы считать перекладины лестницы, а другую для вычислений. Жестикулировавшие правильно сосчитали неправильный ответ, т. е. время, за которое вода поднялась бы на высоту третьей сверху перекладины, – если бы судно было жестко привязано ко дну моря. Но судно плавает на поверхности воды! Так что с приливом уровень воды относительно веревочной лестницы не изменится. Ответ на вопрос: «Когда вода покроет третью сверху перекладину?» – никогда. Чтобы понять, что судно плавает, не нужно жестикулировать. Это факт, который следует извлечь из памяти. Таким образом, в данном случае жестикулировавшие с большей вероятностью решали задачу неправильно, потому что их жестикуляция управлялась неправильным мышлением.

Чтобы быть эффективными, жесты должны репрезентировать мысль правильно. Если жесты, согласующиеся с мыслью, дополняют ее, то можно разработать такие, которые помогут людям постигать информацию, учиться, думать и решать задачи. Один из таких жестов постоянно используется при обучении физике. При решении задач на векторы учащимся предлагают образовать три оси, расположив под нужными углами большой палец и оба указательных, и поворачивать их. В школе детей научили жесту, предназначенному помочь им понять, что обе части уравнения равны. Дети сделали знак «V» указательным и средним пальцами, каждый из которых указывал на свою часть уравнения. Школьники, наученные этому жесту, лучше поняли базовый принцип равенства.

Тачпады дают прекрасную возможность побудить учащихся делать жесты, согласованные с желаемым мышлением. Например, сложение – дискретное задание, каждое число прибавляется отдельно. Напротив, оценка по оси чисел является непрерывным действием. В задаче на числовые оси тестируемым демонстрируют горизонтальную линию, представляющую числа от 1 до 100. Им называют число, скажем, 27 или 66, и просят отметить его на числовой оси. Дети справлялись лучше, если задача на сложение сопровождалась дискретными, один к одному, жестами, а оценка по оси чисел – непрерывной жестикуляцией.

Как работают репрезентационные жесты

Мы продемонстрировали, что жесты, которые люди спонтанно для себя изобретают, могут помочь им думать. Что жесты воплощают мысль. Что они непосредственно картируют ее. Жесты репрезентируют мысль не в словах или символах, а в виде действий в пространстве. Загадочно это. Здесь работает не только двигательная память, как в случае жестов, к которым могут прибегать танцоры, пианисты, хирурги, теннисисты или машинистки, когда им нужно вспомнить что-то профессиональное. Те жесты являются миниатюрами реальных действий, которые они осуществили бы. Рисовать карту местности руками и пальцами – совсем не то же самое, что идти по ней. Руки и пальцы используются для того, чтобы репрезентировать местность. Такое соотнесение – абстракция. Когда мы идем где-то в реальности, то движемся по дорогам. Мы можем представить себе их в виде линий, а затем представить линии, двигая пальцем или рукой либо делая отдельные зарубки пальцем, кистью или предплечьем. Мы можем свести места до точек и изобразить эти точки разными способами. Аналогичным образом мы можем представить себе каждый киножанр в виде точки, а собственные предпочтения в этой области – выстроив точки по ранжиру. С помощью того же самого картирования можно репрезентировать события во времени: каждое событие – точка в нужном месте на линии. Для карт окружающего пространства, предпочитаемых жанров кинофильмов, упорядоченных во времени событий (и многого другого) используют одни и те же репрезентационные упрощения. Это, к примеру, точки для представления мест или идей и линии, чтобы изображать отношения между ними. Есть еще круги, рамки, и это еще не все. Мы вернемся к данному вопросу, рассматривая тему графики в главе 8. Те же виды картирования используются на печатной странице.

У жестов, которые совершают люди, когда думают, есть еще одно преимущество: они позволяют видеть мышление в действии. Окружающие могут видеть нашу мысль, а мы – их мысли. В реальном времени, по мере их развития. Могут ли жесты, способствующие нашему собственному мышлению, помогать также чужому? Поищем ответ на этот вопрос.

Жесты меняют мысли других людей

Мы снова начнем с малышей. Младенцы быстрее набирают словарный запас, если взрослые, которые о них заботятся, не просто говорят, но и сопровождают речь жестами. Возможно, жестикуляция, как и указывание, проясняет содержание речи, либо обыгрывает, либо изображает предмет высказывания. Может быть, имеет место и то и другое. Если малыши видят больше жестов, то и сами активнее жестикулируют, что становится, как мы уже сказали, дополнительным средством расширения словарного запаса.

Родители очень гордятся, если их дети одного-двух лет умеют считать. Затем, однако, наступает растерянность. Несмотря на способность перечислить названия цифр в правильном порядке, их юное дарование не может ответить на вопрос «сколько?». Для ребенка этого возраста счет означает соотнесение последовательности слов с серией указаний на объекты. Это механическое заучивание, как в случае песенки-алфавита, с добавлением ритмично двигающегося указательного пальца. Пока и речи нет о числе, как мы его разумеем. Не поймите меня превратно, это замечательное достижение – умение соотнести одно с одним, «отводя» по одному числу на каждый объект, независимо от того, что за объект, и невзирая на рост чисел. Оно впечатляет. Другие приматы такого не делают. Однако соотнесение один к одному – только часть картины. Неспособность детей ответить на вопрос о количестве означает, что они еще не понимают мощности множества – того, что словесное обозначение последнего, самого большого, числа является и общим количеством объектов в этом множестве. Если показать детям картинку с двумя группами предметов, скажем конфетами Джона и конфетами Сары, и спросить, сколько конфет у каждого ребенка, многие пересчитают конфеты Джона и сразу, без остановки, продолжат считать конфеты Сары. Но обрисованный жестом круг вокруг каждой кучки конфет помогает детям пересчитывать конфеты в кучках отдельно, это важный шаг к пониманию мощности множества. Жест-круг создает границу каждой кучки, включая в нее конфеты Сары и отделяя их от конфет Джона. Дети с большей вероятностью останавливают счет на границе.

Переключимся на взрослых. Когда мы что-то кому-то объясняем, то обычно жестикулируем. Эти жесты, как правило, размашистее тех, что мы делаем для себя, их больше, и вместе они образуют нарратив, параллельный устному рассказу. Если говорящие делают более размашистые жесты для других и связывают их в повествование, то, вероятно, считают, что это поможет слушателям. Мы, безусловно, нуждаемся в жестах, когда нам объясняют, какой дорогой идти или как что-то сделать. Но жестикуляция этого типа изображает действия, которые нам предлагается совершить в мире. Что же можно сказать о жестах, предназначенных изменить мысль, сформировать репрезентации в уме?

Здесь мы обращаемся к сложным концепциям, которые должны усвоить люди всех возрастов и любого рода занятий. Речь идет о комплексных системах. Ветви власти: чем занята каждая, как принимаются законы, как они применяются в суде. Как проводятся выборы, как делают детей, как работает сердце. Пьесы Шекспира: главные действующие лица, их социальные и политические отношения, поступки каждого, реакция остальных. При всем разнообразии только что перечисленного в его основании всегда лежит комплексная система со структурным и динамическим уровнями. Структура – это организация частей. Динамика – причинная последовательность действий. Структуры – в пространстве; динамика – время.

Десятки исследований показали, что проще понять структуру, чем динамику. Структура статична. Динамика меняется, часто вследствие определенных причин. Начинающие и та половина нас, что не наделена пространственными способностями, понимают структуру, но должны приобрести опыт, задействовать талант или приложить усилия, чтобы понять динамику. Структуру легко перенести на страницу. Карта города. Схема ветвей правительства. Части цветка, семейное древо. Любые сети. Действие не остается неизменным, его труднее ухватить и труднее показать. Действия разнородны, а причинность изменчива и иногда незаметна – например, силы природы, ветер.

Жесты – это действия. Могут ли жесты, репрезентирующие действия, помочь людям понять динамику? В качестве динамической системы мы выбрали двигатель автомобиля. Мы написали текст, объясняющий его строение и действие – все, что могло бы понадобиться для ответов на вопросы, которые мы впоследствии задавали. Затем мы записали два видео, на которых один и тот же человек с помощью этого текста объясняет, как устроен и работает двигатель автомобиля. В первом видео было продемонстрировано 11 жестов, показывающих структуру, например форму поршней. В другом – 11 жестов, показывающих действия, скажем, тех же поршней. Одна и та же простейшая схема демонстрировалась в обоих видео. Одной большой группе студентов показывали одно видео, второй – другое. Из-за простоты структуры мы не рассчитывали, что структурные жесты на что-нибудь повлияют, но было важно, чтобы обе группы зрителей видели жесты как таковые.

Просмотрев объяснение, участники ответили на ряд вопросов, половина которых была о структуре, половина – о действии. Затем тестируемые создали собственные визуальные объяснения того, как действует двигатель автомобиля. И в завершение они должны были объяснить на видеокамеру, как он работает, да так, чтобы другой человек понял. Возможность видеть жесты, связанные с действием, имела далеко идущие последствия. Студенты, смотревшие это видео, правильно ответили на большее число вопросов о работе двигателя, несмотря на то что и в изначально предложенном тексте имелась вся необходимая информация. Различия в визуальных и записанных на видео объяснениях оказались еще более резкими: те, кому показывали видео с жестами действий, рисовали больше стрелок, изображали такие действия, как вспышка горючей смеси, всасывание и сжатие. Они точнее разделяли этапы процесса. Давая объяснения на видео, эти студенты использовали намного больше жестов, связанных с действиями, причем большую их часть изобретали сами, а не копировали. Они употребляли больше слов, обозначающих действия, хотя слышали их столько же. Наблюдение за очевидной и естественной жестикуляцией, изображающей действие, позволило студентам намного глубже понять его, и понимание проявилось в их знаниях, схемах, жестах и словах.

Попросту говоря, жесты меняют мысль. Это относится как к нашим собственным жестам, так и к тем, которые мы видим. В следующем эксперименте мы обратились к понятиям времени, воспользовавшись той же техникой: одинаковый текст, но разные жесты для разных участников. Поскольку слова идут одно за другим, людям, возможно, бывает трудно уловить, что два этапа или события не имеют жесткого порядка во времени. Они могут быть одновременными или их последовательность вообще не имеет значения. Если стадии процедуры описываются по схеме: сначала сделайте М, затем можете сделать P или Q в любом порядке, и наконец сделайте W, – люди часто запоминают, что P идет перед Q (или наоборот). Когда описание шагов во времени сопровождалось жестом-битом для каждого шага, испытуемые совершали эту ошибку – выстраивали шаги в жестком порядке. Если же описание сопровождалось жестом, обозначающим одновременность, неупорядоченные шаги запоминались правильно – именно как неупорядоченные.

Еще одна временная концепция, дающаяся с трудом, – цикличность. Представьте себе циклы, подобные временам года, стирке, горообразованию или вот такому: семя прорастает, расцветает цветок, цветок опыляют, образуется новое семя. Когда испытуемым дают описание шагов вроде этого и просят составить схему, они склонны рисовать ее в линейном виде, а не в круговом. Люди прекрасно понимают круговые схемы циклов, но сами делают линейные. Жесты меняют это. Когда мы предложили участникам посмотреть один из процессов с жестами, направленными вдоль линии, тенденция рисовать линейные схемы усилилась. Когда же мы использовали в презентации кругообразные жесты, большинство участников исследования нарисовали круговые схемы. Важно, что они не просто копировали жесты. Мы повторили эксперимент с другой группой и, вместо того чтобы попросить ее членов нарисовать схему после финальной стадии, задали им вопрос: «Что происходит дальше?» Люди, видевшие круговые схемы, обычно возвращались к началу цикла и говорили: семя прорастает. Однако те, кто наблюдал линейные жесты, были склонны продолжать последовательность новым процессом, например сбором цветов для букета. Итак, наблюдение за циклическими жестами действительно изменило то, как люди думают.

Эти эксперименты – капля в море исследований, демонстрирующих, что жесты, которые мы видим, меняют то, как мы мыслим. Хитрость в том, чтобы создать жесты, задающие пространство идей, которым метко передается мысль. Способность жестов изменить мысль имеет серьезные последствия для коммуникации – как при обучении, так и применительно к другим сферам.

Жесты создают математику и музыку

Люди во всем мире с незапамятных времен пользуются пальцами рук и ног, а также другими частями тела для счета. Сначала один палец представлял одну вещь – как бирка. Использование пальцев для обозначения один к одному – изящный пример конгруэнтного соотнесения: одна вещь – один палец. Однако количество объектов может намного превышать число пальцев на руках и ногах – и даже плеч, коленей и всех суставов тела. Со временем людей озарила блестящая идея использовать некоторые суставы как множители для других, и эти суставы стали обозначать десятки, сотни, тысячи и т. д. Такая трансформация оставила далеко позади конгруэнтное соответствие один к одному. На очередном этапе рука стала первой счетной линейкой, или калькулятором. Нужно было практиковаться, как и при использовании логарифмической линейки, чтобы научиться ловко сгибать и распрямлять пальцы для сложения, умножения, вычитания и деления. Напоминает игру на пианино – у него тоже есть конгруэнтное соотнесение, т. е. упорядоченное расположение клавиш слева направо с повышением частоты звучания каждой клавиши. Использование руки в качестве калькулятора началось как пространственное соответствие и вылилось в конгруэнтность действия, соотносящую движения руки с арифметическими операциями.

Продолжим знакомиться с музыкой, только не фортепианной, а вокальной. Перед вами еще один замечательный способ использования руки – для представления нот и руководства пением хора. Это «гвидонова рука», названная так потому, что ее изобретение приписывается монаху XI в. Гвидо д’Ареццо. Ее вариант представлен на рис. 5.1.

Итальянскому монаху принадлежит также система обозначения ступеней, использующаяся по сей день: до, ре, ми, фа, соль, ля, си, до. Для дирижирования хором в те времена ноты писали на ладони и пальцах, а затем указывали нужные ноты певцам. Хотя «гвидонова рука» вышла из употребления с распространением печатных нот, сегодня она переживает второе рождение.

Жесты, используемые для вычисления суммы или управления хором, отнюдь не спонтанные. Они высоко кодифицированы, даже выше, чем речь. Тем не менее, как и спонтанные жесты, они самым тесным образом связаны с мышлением.

Жесты как социальный клей

То, что жесты служат социальным клеем, становится очевидным, стоит лишь понаблюдать за любым разговором. Движения головы, рук и тела, мимика лица поддерживают его течение. Вы говорите что-то и делаете паузу, глядя на меня. Я киваю, показывая, что согласна, а если нет – вскидываю брови или наклоняю голову и с сомнением смотрю исподлобья. Когда я готова предоставить слово вам, то подаюсь назад. Вместо того чтобы отвечать на вопрос, на который у меня нет ответа, я пожимаю плечами. Если мы не обеспечиваем друг другу эту негласную обратную связь, разговор становится затруднительным.

Общение – форма сотрудничества, но есть и другие явные его формы, где жесты играют ключевую роль. Прежде всего это происходит, когда сотрудничество опосредовано чем-то в мире, на что можно указать или чем можно манипулировать. Приведу пример: парам студентов дали задание найти наилучший путь для спасения пострадавших от гипотетического землетрясения. Им дали карту лагеря с отметками о местонахождениях раненых, а также о блокированных дорогах и предложили нарисовать карту этого лучшего пути. Некоторые пары работали бок о бок, склонившись над одной картой. Их средствами общения являлись руки, карта и голос. Они были глубоко захвачены обсуждением, но редко смотрели друг другу в лицо. Вместо этого они смотрели на свои руки. Их руки по очереди предлагали и изменяли маршруты на карте, озвученные голосом. Голос говорил что-нибудь вроде: идем туда, сворачиваем здесь, потом сюда, а туда не надо – это выражения, имеющие смысл, только если смотреть на то, что руки делают на карте. Жесты участников становились менее размашистыми. Сначала испытуемым приходилось указывать весь маршрут; по мере углубления сотрудничества они стали ограничиваться указанием на следующие перекрестки. Они подхватывали жесты друг друга – это распространенное явление, называемое, как мы уже знаем, втягиванием, наблюдается и в отношении слов. Другие пары работали рядом над такими же картами, но их участников разделял тонкий занавес. Для них единственным инструментом общения был голос. Пары из первой группы, имевшие возможность жестикулировать над общей картой, лучше взаимодействовали, получали больше удовольствия и рисовали лучшие карты. Пары, разделенные занавесом, упорно трудились над согласованием маршрута – студенты серьезно отнеслись к этому заданию, и оно им понравилось. Тем не менее в трети пар партнеры нарисовали существенно различающиеся маршруты.

Слова могут быть – и слишком часто бывают – неоднозначными, даже те, что описывают такие базовые вещи, как окружающую среду, которая всегда с нами. Напротив, жесты точны. Они указывают конкретные места, прослеживают повороты и дороги. Вы уже знаете, для чего чаще всего используются те или иные жесты: указующие – для мест, напоминающие линию – для дорог. Нуль измерений и одно измерение. Также студентами использовались жесты третьего типа – двумерные взмахи руки, обрисовывающие область пространства. Эта жестикуляция осуществлялась не сама по себе, а согласно с внешней репрезентацией задания, в данном случае – картой. Помните, однако, что жесты (как мы ранее узнали) могут создавать виртуальные внешние репрезентации, служащие им фундаментом. Реальная или виртуальная, внешняя репрезентация создает взаимопонимание между людьми и играет роль сцены, на которой руки размышляют и рассуждают.

Еще один пример использования жестов как социального клея дает дизайн. Небольшим группам опытных дизайнеров-конструкторов предложили переработать инструмент для определения свойств материалов. Каждая команда рассаживалась вокруг стола и получала чертеж, а затем материальную модель для работы. Нечего и говорить, что люди активно использовали жесты по отношению как к чертежу, так и к объекту. У некоторых групп произошли «радикальные прорывы», неожиданные изменения идей дизайна. Озарения. Вспышки. Они сопровождались целым каскадом новых сравнений и идей, а также, что примечательно, бурной жестикуляцией, переходом от мелких жестов на столе к крупным, с расхаживанием по комнате и изображением взаимодействия с объектом. Иногда описываемое словами взаимодействие иллюстрировалось рисунками, а не жестами, что вновь подтвердило тесную связь между двумя формами выражения: жестикуляцией и графикой.

В танце участвует все тело, танец по своей сути полностью облечен в плоть и кровь. Поэтому он с легкостью может сам себя репрезентировать. Тем не менее хореографы и танцоры выработали другие телесные способы репрезентации танца при его обсуждении – техники, которые они называют маркингом. Маркинг часто выполняется пальцами одной руки на ладони другой. Пальцы танцуют, как будут танцевать ноги, и демонстрируют собеседникам шаги. В маркинге может участвовать и все тело, создавая, по сути, воплощенный в себе набросок танца или его фрагмента. Это делается, например, с той целью, чтобы прикинуть размещение исполнителей на сцене для разработки схемы освещения или в деталях показать танцору, как нужно изогнуть туловище или вытянуть ногу. Как ни странно, набрасывание всей последовательности танцевальных движений путем маркинга оказалось лучшим способом запомнить ее, чем полностью ее протанцевав. Набрасывание подобной последовательности позволяет танцорам сосредоточиться на ней как таковой, а не одновременно на последовательности и полноценном исполнении движений.

Теперь рассмотрим дирижирование – живой пример того, как жесты служат социальным клеем. Если задача жестов при работе с картами была очевидной и простой – показать места, дороги и области, то при дирижировании она, будучи тоже очевидной, является нюансированной и тонкой. Помимо решения многих других задач дирижеры синхронизируют темп, управляют динамикой музыки в пространстве и времени, контролируют объем и силу звучания, указывают музыкантам моменты вступления и завершения партий. Говорят, что левая рука дирижера обычно задает темп, а правая делает остальное, однако реальная практика намного сложнее и никак не систематизирована. Жесты рук дирижеров очень индивидуальны, кто-то пользуется палочкой, кто-то нет. Многие подключают лицо, спину, ноги и даже легкие, ритм собственного дыхания. При знаменитом исполнении одной из симфоний Гайдна Леонард Бернстайн дирижировал исключительно вскидывая голову и двигая лицом, особенно бровями, почти не шевеля руками или туловищем. Фон Караян управлял оркестром с закрытыми глазами. Эса-Пекка Салонен пританцовывает. Разнообразие стилей ошеломляет, тем более что, согласно некоторым исследованиям, сотни лет социальных взаимодействий подобного рода должны были бы свести все это разнообразие к единому языку.

Дирижеры руководят не только оркестром, но и публикой. Восприятие зрителями таких характеристик музыки, как выразительность, артикуляция и динамика, усиливается, когда дирижер делает на этом упор. Несмотря на то что вклад дирижера сугубо визуален, если при исполнении одного и того же произведения меняется только дирижирование, то соответственно меняются и впечатления аудитории. Например, дирижер может привлечь внимание слушателей к мелодии в целом или к повторяющейся теме (остинато). Когда дирижеры подчеркивают сквозную мелодию, слушатели чаще характеризуют музыкальное произведение как связное и выстроенное, когда же подчеркиваются повторяющиеся темы, слушатели с большей вероятностью описывают то же произведение как несвязное и неровное.

Дирижеры создают только визуальное представление; музыканты – и звуковое, и визуальное. Что замечательно, иногда визуальное оказывается сильнее звукового. Яркий пример – распределение мест между первыми тремя финалистами фортепианного конкурса исключительно по аудио, только по видео и по обеим записям. Предложите свой вариант, какой способ лучше, но будьте готовы удивиться. И эксперты, и любители оценивали результаты ближе всего к реальным, когда смотрели одно лишь видео! Как вы понимаете – несмотря на собственную убежденность, что звук важнее картинки.

Перейдем от музыки к изобразительному искусству. Позвольте мне завершить обсуждение жестикуляции как социального клея канонической «Тайной вечерей» да Винчи. Вы найдете множество ее репродукций в Google-картинках. А еще лучше – поезжайте в Милан, в церковь Санта-Мария-делле-Грацие, и посвятите полчаса любованию подлинником. Возьмите двойное время, потому что стандартного 15-минутного сеанса недостаточно. Проследите сложное взаимодействие тел, глаз и рук. Видно, кто с кем говорит, как связаны участники, к чему апеллируют, как реагируют. Чувствуешь напряженность взаимодействий в группе сотрапезников и спокойную отстраненность Христа. Да Винчи изумительно передал то, с чего мы начали наш разговор, – наблюдение за социальными взаимодействиями со стороны.

Мысли вдогонку

Мы способны мыслить своим телом, но могут ли эти мысли быть великими? Да! У нас есть разработанные да Винчи схемы летающих машин, мостов и парашютов. У нас есть Эйнштейн, представлявший себя летящим рядом с лучом света, – воображаемый полет позволил ему постичь пространственно-временной континуум. А вот фокусники, представляющие, как вяжут самораспускающиеся узлы, и хирурги, воображающие завязанные одной рукой узлы, которые никогда не развяжутся. Вот Гудини, мысленно выстраивающий процесс освобождения из запертых ящиков, и взломщики, мысленно вскрывающие сейфы. Плюс хореографы, футбольные тренеры, модные дизайнеры, военные стратеги, борцы, художники, инженеры, актеры и математики. Все они (или большинство из них) создают и совершенствуют великие идеи с помощью своего тела.

Говорение и мышление

Говорить не значит мыслить. Речь может раскрыть мысль, а может и изменить, но она не является мыслью. Речь – лишь один из способов выразить ее; есть и другие. Смех, выдох облегчения, вскрик исходят изо рта, неся много смысла, но не являются речью. Лицо, руки, тело – все выражают мысль, как и наброски, схемы, модели и компоновки объектов в пространстве. Наконец, бывают моменты, когда мысли застревают у нас в голове, словно не находя выхода, и мы немеем, не в состоянии подобрать слов.

Однако речь способна на многое; с этого мы и начнем. Речь – это слова, идущие одно за другим. Слова – это символы, произвольные и косвенные выразители смысла, высококонцентрированного смысла. Слов попросту не хватает. Слова не демонстрируют своего значения – в отличие от выражений лица, жестов и изображений. Слова, не ограничиваемые смысловыми характеристиками восприятия, легко уходят в абстракцию. Слов – в силу их абстрактности – гораздо меньше, чем смыслов. Речь тем не менее создает окно для мысли. Это узкое окно, но при внимательном рассмотрении многое проясняющее.

Мы начнем с говорения о пространстве. Говорить о пространстве во многом схоже с тем, чтобы исследовать его. Пространство – одна из самых простых тем для говорения, поскольку мы проводим в нем всю жизнь. Навигация здесь необходима для выживания. У нас есть существительные для мест и их типов, прилагательные для их описания, глаголы для описания процесса их исследования, предлоги для передачи пространственных отношений в них и между ними. Несмотря на материальность, осязаемость и повсеместность пространства, говорение о пространстве неуловимо и склонно к неопределенности. Взгляните на мои слова и на свои. Говорение и мышление о пространстве служат основой для говорения и мышления о множестве других вещей. Эта основа укоренена в мозге. Если вы упустили этот момент, вернитесь к главе 3, к Шестому закону когниции: пространственное мышление является фундаментом абстрактного мышления. Мы видели эту основу в мозге; сейчас покажем ее в речи.

Говорение и мышление о пространстве

Начнем с самого обычного вопроса: некто спрашивает вас, где что-то находится. Его ключи. Ваш велосипед. Мобильник. Очки. Ваш дом или офис. Подумайте, как бы вы ответили. «На кухонном столе» или «Прислонен к правой стене моего дома». Однако вы не сможете ответить подобным образом, не будучи уверены в общем для вас и спрашивающего понимании, что это за кухонный стол и дом, а также где они находятся. То есть вам нужна единая перспектива. Нужен общий способ взгляда на мир в качестве отправной точки. В действительности вообще ни о чем невозможно говорить, не выбрав перспективу – имплицитную или эксплицитную – и не убедившись, что она является для собеседников общей (обратите внимание: общей не значит одобряемой обоими). Несколько разных дисциплин пришло к одним и тем же двум базовым перспективам, хотя и разными путями, – эгоцентрической, т. е. относительно конкретного тела, обычно собственного, и аллоцентрической, т. е. относительно окружающего мира. Самая известная аллоцентрическая перспектива – «север – юг – запад – восток».

Эгоцентрическая перспектива. Предположим, друг хочет одолжить ваш велосипед, вас нет дома и вы должны объяснить, где находится велосипед. Вы можете сказать: «Если ты встанешь лицом к дому, то увидишь велосипед, прислоненный к правой стене». Здесь перспектива эксплицитна: лицом к дому. Если бы вы сказали: «Велосипед справа от дома», то было бы непонятно, что это за справа – с точки зрения человека, входящего в дом или выходящего из него. Нужна также система координат. В данном случае это эгоцентрическая перспектива вашего друга, его «право – лево», «перед – спина» и «верх – низ» – выходящие из его тела воображаемые оси, о которых мы говорили в главе 3.

При этом, однако, предполагается, что друг знает, где находится ваш дом. Чтобы объяснить, как его найти, может потребоваться более длинное описание. Как и все пространственные описания, оно должно начинаться с общей перспективы, известной вашему другу, такой, которую он может принять. Вы могли бы сказать, например: «От своего отеля поверни направо на улицу Каупер. Езжай вниз по ней около полумили, пока не доберешься до Эмбаркадеро. Поверни направо на Эмбаркадеро, потом на третьем светофоре – налево на Эль-Камино. Потом едешь вниз еще с полмили. Поворот направо на Стэнфорд-авеню…» Здесь сохраняется эгоцентрическая перспектива вашего друга, того, кто едет. И хотя «ваша» позиция постоянно меняется, изменения по-прежнему эксплицитны и системой координат всегда является «ваше» тело, ваши «лево – право», «перед – спина» и «голова – ноги».

Неслучайно перспектива и системы координат являются основными понятиями в лингвистике, психологии, географии, а также многом другом – истории, литературе, изобразительном искусстве. Да повсюду – куда ни посмотри. Перспектива из только что приведенного примера (наблюдателя, помещенного в пространство) – как и описанная там же система координат (продолжение осей тела) – обычно называется эгоцентрической. Центр, начальная точка перспективы – эго. Теперь рассмотрим специальный лингвистический термин. Этот центр, положение эго в пространстве, называется дейктическим. Ранее было сказано, что греческое «дейктик» происходит от глаголов «указывать», «показывать». Знать дейктический центр необходимо для понимания таких слов, как «здесь», «там», «сейчас», «дальше», «это» и «то». Иначе говоря, понимание этих терминов зависит от знания расположения эго в пространстве и времени. Как уже отмечалось, неудивительно, что первый вопрос, который мы обычно задаем человеку, позвонившему нам по телефону, – это «Ты где?».

Расширенное использование эгоцентрической перспективы для указания направлений, для объяснения другому, как попасть из А в В, часто называется маршрутной перспективой. Описания маршрутов – это процедуры, объяснения, направления, показывающие, как попасть из А в В. Они перемещают вас в пространстве из нынешнего местоположения туда, где вам нужно быть. То же со временем. Писатели обращаются к читателям во втором лице, если хотят перенести их в центр происходящего, чтобы те переживали действие, как если бы находились в его эпицентре и оно шаг за шагом разворачивалось бы у них перед глазами.

Маршрутные перспективы могут использоваться не только для указания направления, но и для передачи общего впечатления об окружении, описания обстановки в вашей квартире или местонахождения главных ориентиров в городе – например, одного из них в Среднем Манхэттене: «Встаньте спиной к Линкольн-центру и сверните направо на Бродвей. Пройдите около семи кварталов, пока не окажетесь возле Коламбус-Сёркл на 59-й улице. В центре этой площади вы увидите статую Колумба, окруженную фонтанами. Справа от вас будет Тайм-Уорнер-центр, а слева – угол Центрального парка. Сверните налево на 59-ю улицу и идите вдоль парка до его конца, до Пятой авеню. Сверните направо на Пятую авеню, идите дальше до 53-й улицы. Опять сверните направо – на 53-ю – и увидите Музей современного искусства на полпути вверх по улице справа от вас». Я вела вас от ориентира к ориентиру, от места к месту, от точки к точке. Путеводители для туристов делают это поживее. Ручаюсь, вас ждет приятная прогулка.

Вероятно, вы заметили, что описания маршрута составляются из кусочков – как конструкторы лего. Подобно кирпичикам этой головоломки, каждый кусочек имеет две части – связь с предыдущей частью и связь со следующей. Части каждого сегмента маршрута – путь и место. Путь – это связь, протянувшаяся от предыдущей части, а место становится связью, переброшенной к следующей. Как детали лего можно соединять, собирая конструкции меньшего или большего размера, так и части маршрута можно соединять, создавая менее или более длинные описания. Путь – это способ попасть из одного места в другое и необходимые для этого ваши действия. Действия в местах могут меняться; если речь идет о маршруте, то изменения обычно представляют собой смену направления. Местами (точками выбора) чаще всего бывают перекрестки, но иногда это пространственные ориентиры: церкви или площади, станции метро или рестораны. О путях и местах можно мыслить иначе – как о действиях и последствиях действий, т. е. местах, в которые действия вас приводят. «Повернуть направо на Бродвей», «свернуть налево на 59-ю улицу». Сегменты мест и путей можно добавлять сколько потребуется – как звенья цепи. Точки и связи, места и пути образуют костяк маршрута.

Рисованные от руки карты имеют такую же структуру, они состоят из фрагментов, соединяющих места. Мы просили проголодавшихся студентов набросать карту или написать объяснение пути из места, где они находились в тот момент, до ближайшего фастфуда. Хотя такие карты допускают аналоговую передачу расстояний, направлений, поворотов и изгибов пути, этого не наблюдается. Они такие же дискретные, как словесные объяснения маршрута. Набросанные рукой карты увеличивают расстояние там, где много поворотов, – и словесные описания в этом случае удлиняются. Они спрямляют изгибы дорог и изображают все повороты под углом 90º, игнорируя реальные величины углов, – так же и словесные описания дают указание «идите по улице», не упоминая ее изгибов, и «поверните направо» или «поверните налево», не уточняя угол поворота. В общем представляется, что в основе как словесных описаний, так и рисованных карт маршрута лежит одна и та же схематическая ментальная его репрезентация.

Ваша перспектива или моя? Вы, к которому я обращаюсь, объясняя, как найти мой велосипед или прогуляться по Среднему Манхэттену, – это гипотетический вы, любой вы, даже я. Что же происходит при личном взаимодействии, когда я выбираю между вашей и своей перспективой? Допустим, на столе стоит два бокала вина и вы спрашиваете: «Который мой?» Скорее всего, я отвечу с вашей позиции, а не со своей, даже если мне придется поменять местами право и лево, что, как вы знаете, трудно. Выбор вашей перспективы вместо моей отчасти может быть вопросом вежливости, хотя японцы, представители самой стереотипно вежливой культуры, выбирают перспективу собеседника не чаще американцев, примерно в 70 % случаев, это зависит от обстоятельств. Иными словами, выбор перспективы, по всей видимости, определяется обстоятельствами – прежде всего относительной когнитивной нагрузкой, вашей и моей. В случае с бокалом вина я знаю, где чей, а вы нет, т. е. ваша когнитивная нагрузка выше моей. Вы должны одновременно понять сказанное и связать его с бокалами; я же знаю привязку, мне остается лишь сформулировать высказывание. Однако если моя когнитивная нагрузка выше – скажем, вы знаете ответ, а я нет и задаю вам вопрос, – то я предпочитаю собственную перспективу: «Мой правый?» Когда возможно нейтральное определение местоположения, т. е. ни с вашей, ни с моей перспективы, мы оба отдадим предпочтение ему. Если нужный бокал стоит ближе к солонке, мы используем ее как пространственный ориентир и скажем: «Ваш тот, что рядом с солонкой».

Любители описаний маршрутов заявляют, что те широко распространены и привлекательны в силу своей естественности: маршруты – это способ, которым мы переживаем мир, двигаясь в нем.

В таком случае для того, чтобы описать, где что находится в своем окружении, мы воспроизводим опыт контакта с этим окружением, представляя себе, как двигаемся в нем, и описываем расположение объектов со своей меняющейся позиции. Это утверждение представляется убедительным, и оно действительно многих убедило, но человечество тысячелетиями рисует карты, а изготовление карт требует аллоцентрической перспективы, взгляда сверху. Бесспорно, когда люди описывают окружение и даже маршруты, они часто выбирают аллоцентрическую точку взгляда на часть или на целое.

Аллоцентрическая перспектива. Способность создавать карты следует считать одним из самых удивительных достижений человеческого мозга. Никто до сей поры не видел шимпанзе рисующим карту. В противоположность исследованию окружения, карты не используют эгоцентрическую перспективу, их перспектива – аллоцентрическая, лишенная эго «иноцентрическая», когда позиция взгляда находится вне тела и обычно сверху. Самая распространенная система координат, которой пользуются обычные люди, – это стороны света: «север – юг – запад – восток». Геологи, метеорологи и некоторые другие «-ологи» добавляют третье измерение – высоту. Моряки используют координаты судна, левый/правый борт (лево – право) и нос/корма (перед – спина). У актеров и режиссеров имеется система координат сцены с позиции актера, лицом к зрителю. Отсюда задняя часть сцены. Нейроученые и врачи общей практики, разумеется, напускают тумана: дорсальный/вентральный, каудальный/ростральный, медиальный/латеральный. Если вы не знаете, dorsum означает «спина», а venter – «желудок». Неудивительно, что они пользуются латынью.

Прежде чем мы сможем нарисовать карту, ее нужно себе представить. Нужно вообразить мир с положения сверху, с высоты птичьего полета – обзор, перспективу общего вида. Мы переживаем мир из его «нутра» фрагментами и кусочками, но можем вообразить кусочки, сшитые вместе, как при взгляде извне. Эту способность обеспечивает гиппокамп, работая вместе с близлежащей энторинальной корой. За подробностями вернитесь к главе 3. Не зацикливайтесь на названиях, это просто части головного мозга, которых в нем слишком много, чтобы большинство простых смертных были в состоянии их запомнить. Мозг может извлечь наше эго из его встроенного в мир места и расположить объекты относительно друг друга, а не относительно нас. Иными словами, мы – и это наша общая способность с крысами – можем войти в комнату или в окружающее пространство с разных направлений и знать, где что находится. В отличие от крыс, мы способны ужать этот мир в уме, а затем поместить его во внешний мир – на страницу.

Добавьте к картоподобной мысленной репрезентации речь, и вы сможете говорить о мире с аллоцентрической позиции. Туристические путеводители используют аллоцентрическую перспективу, чтобы дать читателям общий вид интересных пространственных ориентиров в городе. Вот способ описания самого сердца округа Колумбия: «Национальная аллея ограничена монументом Вашингтона на западе и Капитолием на востоке. С запада на восток по северной стороне аллеи расположены Национальный музей американского искусства, Национальный музей естественной истории и Национальная художественная галерея. С запада на восток по южной стороне аллеи размещаются…» Вы видите картину. Эта перспектива называется обзорной, общего вида, с высоты птичьего полета и даже абсолютной. Вместо того чтобы располагать пространственные ориентиры относительно «вас» при помощи координат тела, система координат обзорной перспективы локализует их относительно друг друга, используя внешнюю позицию, обычно стороны света: «север – юг – запад – восток». Для простоты я выбрала несложное окружение, не имеющее пространственных ориентиров на множестве улиц, идущих параллельно и перпендикулярно друг другу. Кстати, вы уловили, что описанный маршрут начинается на западе, слева, и идет в восточном направлении, вправо, согласно направлению чтения, принятому в западной культуре?

Вернемся к примеру с велосипедом. Пользуясь аллоцентрической перспективой, я могла бы сказать: «Велосипед стоит у южной стены дома» (после того, как сообщила вам аллоцентрическое описание расположения здания). Как много сложностей в простом, казалось бы, вопросе: «Где мой велосипед?» Причем я рассказала вам только о незамысловатых вещах, опустив много занятных и показательных деталей, связанных с неопределенностью, ошибками и путаницей, – и лишь в одной только теме описания пространства. Это одна из множества тонкостей, дающих работу лингвистам. Кстати, поэтому-то мы и пользуемся жестами для локализации предметов при личном разговоре. Жест имеет двойное преимущество: бо́льшую непосредственность и меньшую неопределенность.

Возможно, вас обескуражила сложность создания описаний того, что должно бы быть однозначным, – местоположений в пространстве. Вероятно, вы думаете: «Просто дайте мне карту». Действительно, что может быть проще – нарисовать относительное расположение пространственных ориентиров! Простота изображения контрастирует с неуклюжестью описания как при создании, так и при восприятии. Начать с того, что карты используют пространство для репрезентации именно пространства, это прямое отображение. Они могут показать много пространственных отношений одновременно, а не один-единственный маршрут. Они позволяют принимать много перспектив и исследовать множество путей. Обычно карты дают нам перспективу сверху, или обзорную, но мы часто используем их для создания маршрутов, а маршруты могут начинаться и заканчиваться в самых разных местах. Помимо этого, карты, существующие в уме или на странице, предоставляют нам возможность оценивать расстояния и направления, являясь, таким образом, не только намного более компактными и непосредственными, нежели описания, но и намного более информативными.

Пространственные описания в реальной жизни. Вернемся к устной речи. Как люди описывают территорию в повседневной жизни? Понятно, что приведенные мною описания тщательно составлены. Реальные спонтанные описания и указания, как и любой обычный разговор, являются более путаными. Даже письменные! Вот адрес на посылке, отправленной в 2017 г. из Швеции в Кабул, столицу Афганистана, город с миллионным населением: «Атте Мохаммеду, рядом с мечетью Саджади». «Рядом» – перспектива четко не задана, система координат туманна. И где она, мечеть Саджади? Более того, Атта Мохаммед – распространенное имя. Потребовалось несколько часов розысков и много поездок почтальона на велосипеде не по тем адресам, но – удивительное дело! – посылка была доставлена. Оказывается, неопределенный адрес не такая уж редкость. Недавно я летела «Скандинавскими авиалиниями» и из журнала Scandinavian Traveler за сентябрь 2018 г. узнала, что «половина людей на планете, или 4 млрд человек, не имеют точного адреса». SAS финансирует группу, решающую эту проблему (http://mapproject.se/).

В ходе обычного разговора люди случайным образом смешивают системы координат и меняют перспективу, причем не указывая на это. Что еще более удивительно, остальные понимают эти смешанные перспективы и системы координат и улавливают смысл высказывания – вопреки утверждениям и предположениям не только психологов, но и лингвистов, что нам нужна единообразная, связная перспектива как для разговора и понимания, так и для мышления. Очевидно, это не так. На самом деле люди довольно часто, если не всегда, видят смысл даже в бессмыслице. Этот смысл, который мы ищем, – значение.

Простое лабораторное задание по описанию ряда окружающих пространств, изученных по картам, с определенностью показало, что люди не придерживаются постоянно какой-то единообразной перспективы. Мы дали испытуемым много карт: конференц-центра, небольшого городка, музея, парка развлечений и др. – и предложили изучить каждую карту, а затем по памяти описать все эти пространства одно за другим. Спонтанные описания были довольно хорошими, достаточно полными и точными для того, чтобы другие люди нарисовали более или менее похожую карту. Большая часть описаний смешивала перспективы и системы координат, т. е. испытуемые использовали и эгоцентрическую, и аллоцентрическую перспективы, никак не отмечая переход между ними. Если верите нам, можете пропустить примеры ниже – они отрывочны, пространства нереальны, у вас нет карты, а воспринимать пространственные описания, даже простые, нелегко.

Вот фрагмент с описанием конференц-центра:

Когда пройдете информационную доску (слева от вас) и магазин фототоваров (справа от вас), увидите офис в глубине здания в левом углу. Справа к нему примыкают туалеты и кафетерий – в указанном порядке.

Кафетерий находится в дальнем правом углу здания, а туалеты – между офисом и кафетерием. Рядом с кафетерием по северной стороне здания расположены магазин компакт-дисков и магазин комплектующих для стереосистем. Магазин комплектующих занимает северо-восточный угол здания. Напротив магазинов компакт-дисков и комплектующих расположены магазины по продаже телевизоров и видеомагнитофонов.

А вот – с описанием небольшого городка:

Ривер-хайвей идет с востока на запад от реки к Маунтин-роуд и дальше; это к югу от гор. В направлении на восток по Ривер-хайвей, на пересечении с Маунтин-роуд стоят автозаправочная станция и ресторан слева. Справа, перед перекрестком, – конюшни. Если двигаться по Маунтин-роуд на север от перекрестка к горам, справа будет здание администрации, а слева – парк с беседкой.

Смешение перспектив представляется скорее правилом, нежели исключением. Для понимания описаний, смешивающих перспективы, может потребоваться немного больше времени, но, как только понимание достигнуто, наши собственные перспективы становятся более гибкими. Мы начинаем ловко их переключать. Наши мысленные репрезентации становятся независимыми от перспективы. Тогда мы одинаково быстро и точно отвечаем на вопросы с любой перспективы, независимо от того, репрезентацию с какой именно изучили. При слушании словесного описания нам может потребоваться больше времени на то, чтобы понять смешанные перспективы, но, если они достаточно согласованны и однозначны, мы все поймем. Осмысление смешанных перспектив бывает трудным, но в конечном счете оно окупается – делает наше мышление более гибким. Это инверсия Первого закона когниции: заплатив за некое приобретение, получаешь выгоду.

Разные языки, разные перспективы. Важное уточнение о системах координат. Многим, я полагаю, интересно, как с этим обстоят дела в других культурах, других языках. Ответ вас удивит. Мы априори считаем эгоцентрическую перспективу первичной. В конце концов, все начинается с собственного тела, мы воспринимаем мир с собственной позиции. В научной литературе очень много утверждений – не стану называть имена, мы же друзья! – о том, что выход из эгоцентрической перспективы требует дополнительных усилий. Однако в мире повсеместно встречаются языки, вообще ее не использующие. Если на столе стоит два бокала вина и человек напротив вас спрашивает, где чей, вы, скорее всего, ответите что-нибудь вроде: «Ваш – справа от вас». Если вы родом из внутренних районов Австралии и говорите на гуугу йимитирр, или вы владеющий целталом уроженец мексиканских высокогорий, или происходите из сельских районов Индии и ваш родной язык – тамильский, то с большей вероятностью ответите: «Ваш бокал северный». Эти языки не знают эгоцентрической системы координат. Они используют аллоцентрическую систему, которая основывается на сторонах света и иногда называется абсолютной, поскольку это фиксированная система координат, не зависящая от чьей бы то ни было личной перспективы.

Особенно примечательным для носителей языков, использующих исключительно абсолютную систему координат, является то, что они знают, где находятся по отношению к остальному миру. Мы очень часто бываем дезориентированы. Они же, очевидно, отслеживают свою ориентацию в пространстве намного лучше тех, кто опирается на эгоцентрическую систему координат. Чтобы сказать или понять, где находится один объект относительно другого, они должны знать, где находятся объекты относительно системы «север – юг – запад – восток». Если завязать им глаза, завести в дебри и спросить, в какой стороне дом, они укажут! Проделайте то же самое с жителями Амстердама, и те станут беспомощно тыкать наудачу.

Это поразительное открытие – лучшее на сегодня свидетельство в пользу гипотезы Сепира – Уорфа, согласно которой язык, на котором вы говорите, влияет на то, как вы мыслите. Есть и другие гипотезы, но это тема для другой книги. К тому же все они небесспорны – что вполне естественно.

Адреса и инструменты. Многие из вас вновь закатывают глаза: сколько можно плести словеса об этой архаике – ориентации в пространстве! Это все равно что решать арифметические задачки; кто сегодня их решает? Просто скажите адрес. Однако адресом нельзя воспользоваться, не имея огромного количества общей информации, картоподобной информации, возможно, даже настоящей карты. Адрес локализует здание в сети улиц, не указывая ни отправной точки, ни способа навигации. Ладно, достаем смартфон – там есть и то и другое. Однако смартфоны и другие навигационные системы нуждаются в той же самой картоподобной информации, только находится она в мозге смартфона, а не в вашем – так же как операции умножения и деления выполняются в мозгах калькулятора, вместо того чтобы обременять ваши. Вы передали часть задач своего мозга на аутсорсинг. Скоро даже смартфоны станут архаикой: все необходимое знание будет закачиваться в наш ум или тело и там же обновляться. Мы никогда больше не потеряем свои очки или смартфоны, потому что не будем в них нуждаться; мы никогда не потеряем детей в торговом центре или друзей в музее, потому что внедренное в нас знание о том, где они находятся, будет постоянно обновляться с помощью программ искусственного интеллекта, понимающих нас и нашу жизнь. Возможно, нам даже не потребуется прояснять, где чей бокал вина. Мы будем это видеть.

Места и пути. Речь линейна, одно слово следует за другим. Мышление представляется таким же – одна мысль за другой, как бы хаотически они ни менялись. Мы говорим и думаем о маршрутах как о последовательностях точек и связей, где точки – это места, а связи – пути, которые их соединяют. Много лет назад антропологи попросили торговцев, перемещающихся по рекам Новой Гвинеи, нарисовать свои маршруты. Торговцы никогда не учились в школе и в жизни не видели карт. Они нарисовали линию, обозначающую реку (спрямив ее!), с кружочками-точками вдоль нее – поселениями, где останавливаются торговать. Бусины, нанизанные на нить.

Обзорные описания выглядят так же: точки и связи, места и пути. Маршруты располагают точки, пространственные ориентиры вдоль одной, часто совершающей повороты линии в пространстве, ведущей вас из А в В. Обзорные репрезентации похожи на карты, в них много линий и много точек, они компонуют пространственные ориентиры вдоль множества линий – параллельных, пересекающихся или вообще не соединяющихся – в сеть.

Нет единственного пути; есть возможность многих. Однако, как мы говорили, речь – это одно слово за другим, поэтому описание заставляет нас придавать пространству линейный характер независимо от перспективы. В остальном мысль, подобная маршруту, и мысль, подобная обзору, имеют глубокие различия: один путь для конкретного комплекса действий или сеть путей для многих возможных комплексов действий. Наличие разных взглядов, внутреннего и внешнего, единственного пути или возможности многих, имеет очень важные последствия.

Мы начали с речи, с говорения о бесконечно разнообразных, сложных и изменчивых пространствах в мире, которые постоянно воспринимаем и которые не можем покинуть. Несмотря на изменчивость, сложность и разнообразие (или, возможно, благодаря им), ум сводит их к простой форме – сети, состоящей из мест, связанных путями. По отношению к сети мест – как и к сети событий, людей, да практически любого другого понятия – мы можем занять перспективу изнутри или снаружи, внутреннюю или внешнюю, эгоцентрическую или аллоцентрическую. Перспектива, реальная или воображаемая, жестко предопределяет, что мы сможем увидеть. Объекты вблизи нашей позиции увеличиваются, мы видим яснее их самих и различия между ними. То, что вдали, сливается. Восприятие изнутри принципиально для управления собственной жизнью: с чего мы начали, куда идем, что сделали секунду назад, что собираемся сделать. Восприятие объектов сверху – фундамент планирования жизни и сохранения общей ориентации с тем, что находится вне поля зрения. Переключение от внутренней перспективы к внешней не прямолинейно; мы способны на это, только если имеем общую картину. Но и тогда для того, чтобы перейти от внутренней перспективы к внешней, от «здесь и сейчас» к общему – или от внешней к внутренней, от возможностей в целом к конкретным планам, – нужны усилия.

Эта простая структура – точки и связи – подпирает мышление, но сама по себе лишена смысла; смысл точкам и связям нужно придать. В этой простой структуре можно отобразить множество понятий помимо строго пространственных – путей и мест; к некоторым из них, прежде всего ко времени, мы обратимся в главе 7. Однако прежде сформируем более широкую картину, обходной путь к способам организации всего в мире и всего в уме. Все то же самое! Сети – лишь часть картины.

Как мы говорим о пространстве

Говорение о пространстве – столь же древняя, сколь и обыденная вещь. Тема разговора может быть буквально пространственной – когда мы объясняем, как выглядит то или иное место, где что-то находится или как добраться туда-то. Ваш старый район: четырехэтажные многоквартирные дома с эркерными окнами, оштукатуренные в пастельных тонах, магазинчики, кафе на углу. Ваши ключи в правом кармане пиджака. Филармония в одном квартале к западу и одном к югу от муниципалитета. Сверните направо на Бродвей, пройдите семь кварталов, поверните налево и перейдите улицу, там и будет Центральный парк. О пространстве можно говорить в переносном смысле: она на пути к успеху, он на вершине мира, правительство совершило резкий поворот вправо, их позиции как небо и земля. В основе обоих типов, буквального и переносного, лежит простая структура: точки, обозначающие идеи, и связи, которые их соединяют. Точки суть ячейки, их можно заполнить людьми, местами, вещами – любой идеей о них или даже комплексом идей. Связи соединяют их бесчисленными способами, иногда оговоренными, иногда нет. Архитектура мозга аналогична: в малом масштабе нейроны, связанные с нейронами, в большом – гиппокамп для идей и энторинальная кора для массивов идей.

Ячейки и связи, оказывается, лежат в основе колоссального количества разговоров и мыслей, возможно, всех. Связи могут складываться в паттерны: линии, деревья, сети, круги, зигзаги, спирали. Сети организуются в кластеры, узлы и окрестности. Что любопытно, ячейки и связи, которые мы создаем в уме, отражаются в ячейках и связях мира. Внутри тела у нас – сеть артерий и нервов. На земле – сеть путей: речных, торговых, автомобильных, воздушных, а также телефонных линий и интернет-кабелей. Другие сети, такие как карты и схемы, привносим в мир мы сами, чтобы увеличить, расширить или внедрить те, что в уме. Мысли, которые мы помещаем в мир, – тема следующей, восьмой, главы, но, прежде чем обратиться к миру, разберемся с умом.

Геометрия ума: формы

У нас есть Законы когниции и Факты общего характера, которые полезно запомнить. Теперь на очереди формы – абстрактные геометрические структуры, пронизывающие речь, жестикуляцию и все остальные способы выражения мысли. Начнем с центральных для этой главы точек и линий. Это слова прикладного характера, пространственные по сути, смысл которых можно разнообразно расширять и обогащать. Мы уже ввели в рассмотрение ячейки и сети, а скоро добавим стрелки, круги, деревья, спирали и не только. Далее нам нужны свойства форм: центр, периферия, симметрия, повторение, паттерн. У каждой формы есть синонимы, отражающие оттенки смысла. Точки иначе называются узлами, пунктами, местами или идеями; линии можно именовать связями, путями, соединениями или отношениями, ячейки – областями, зонами или вместилищами. Центр по-другому называется серединой, фокусом, ядром, сутью, сердцевиной, основанием. Вспомним знаменитую строчку Йейтса (из «Второго пришествия»): «Не держит центр, вещей распалась связь»[42]. Сьюзан Сонтаг призывает нас размышлять о разнице между пребыванием в центре и пребыванием в середине[43]. Одна и та же геометрия – радикально разные смыслы. Центр противоположен периферии, еще одной фундаментальной идее, принимающей разные формы. Некоторые линии являются гранями: они могут быть границами, барьерами, отделяющими одно от другого, или стыками, где одна группа чего-то сходится с другой.

Абстрактные геометрические идеи – точки, линии, стрелки, ячейки, круги, центр, периферия, симметрия – это кирпичи. Из них можно составлять формы или каркасы в уме или в мире. Эти каркасы репрезентируют структуры мысли. Они организуют мысль, в особенности тщательно проработанную мысль, пребывающую в уме или целенаправленно помещенную в мир в форме речи, жеста, схемы, конструкции или художественного произведения. Не только лингвисты и математики захвачены этими формами. Ими могут быть одержимы поэты, писатели, художники, дизайнеры, архитекторы, мистики и другие люди, тщательно соблюдающие традиции своего искусства. Они вдохновили не одно поколение мистиков. Точки и линии – базовые элементы рисования, языка, мышления, мозга. В языке предмет высказывания может быть представлен точками с линиями, соединяющими их в утверждения. И идеи можно изобразить в виде точек, а их связи с другими идеями – в виде линий. Нейроны связаны с другими нейронами. Это основа основ.

Точки и линии, а также стрелки, ячейки, круги и тому подобное – это простые геометрические фигуры. Знакомые паттерны. Хорошие гештальты[44]. В то же время это абстракции, обобщения, представляющие сущность комплекса идей. Мы вернемся к абстракциям, но сначала рассмотрим некоторые детали. Мыслям это свойственно – блуждать между общим и частным.

Ячейки: вместилища для вещей и идей

Рассмотрение ячеек и линий стоит начать с содержимого, которое мы помещаем в ячейки и соединяем линиями. Люди, предметы, места, события, идеи. Ячейки намного проще континуумов, измерений, но могут затемнять нюансы, являющиеся значимыми и важными. Снова действует Первый закон когниции: за любое приобретение приходится платить. Точки служат «местоблюстителями» практически для всего, что можно себе представить, – с учетом контекста, разумеется. Мы не воспринимаем мир как беспорядочную массу точек, людей, предметов, мест, событий и идей. Мы упорядочиваем их, раскладываем в ячейки, выстраиваем вдоль линий, размещаем на деревьях. Мы соединяем точки.

Один из способов упорядочить содержимое мира и собственного ума – собрать одинаковые вещи вместе. Это категории из главы 2. Мозг и ум очень любят ячейки: они упрощают мир, объединяя множество разных вещей. Мы начинаем дома, со своих спален и кухонь. Носки в одном ящике, свитера в другом. Тарелки на одной полке, стаканы на другой. Очень часто мы медлим разложить вещи по ячейкам и оставляем их лежать кучами, иногда рассортированными по типу. Это случается даже в универсальных магазинах, хотя обычно там все организовано: разобранная по типам одежда в одном отделе, постельное белье – в другом. То же самое в онлайн-магазинах. В зоопарке обезьяны живут в своем вольере, а жирафы в своем. При счете денег мы раскладываем их на купюры и монеты, сортируя каждую группу по достоинству, на столе или в бумажнике. Мы упорядочиваем дела в своей жизни, так же как и вещи: спим ночью, работаем и обедаем днем, прогуливаемся или расслабляемся вечером. Существуют и временные ячейки: ночь и день, неделя и месяц, времена года.

Ум занимается теми же упорядочиванием и организацией. Носки и рубашки, стаканы и тарелки, обезьяны и жирафы, еда и работа – все это категории, причем полезные, поскольку предметы в них имеют общий облик, функцию или то и другое, вследствие чего их легко идентифицировать и группировать. Эти категории общеизвестны и могут быть названы. Я только что сделала это. Мы называем ячейки: одежда, еда, инструменты. Названия информативны, они сообщают, как выглядят и действуют находящиеся внутри вещи и какое имеют к вам отношение. В мире мы буквально помещаем вещи одного типа в одну ячейку – в ящик, на полку или, увы, в вольер, – а вещи другого типа в другую. Эти ящики находятся внутри больших: ящик с носками и ящик со свитерами – в комоде, полка с тарелками и полка с кастрюлями и сковородами – в кухонном шкафу. Так это происходит в мире. Ящики внутри ящиков не только хранят наше имущество, но и представляют собой таксономию, иерархическую организацию типов. Типов и типов типов.

Есть и другой способ организации содержимого нашего ума и мира. Мы смешиваем категории – не случайным образом, целенаправленно. В спальнях стоят кровати, комоды, гардеробы и прикроватные столики. В кухнях – плиты, холодильники и буфеты. В санузлах у нас раковины, ванны и унитазы. Мы спим и одеваемся в спальнях, готовим еду на кухнях, моемся и чистим зубы в ванных. Эти помещения – места, содержащие разные типы объектов, подходящих для определенных видов деятельности. Мы можем назвать весь этот комплекс, эти места с объектами, выбранными для определенных занятий, темами. Комнаты – это тоже ячейки внутри большей ячейки, дома. В мебельных магазинах мебель может компоноваться по категориям, но у нас дома она организована по темам. Конечно, в рамках тем присутствуют категории; мы просто отмечаем, что организуем гардеробы и комоды по типам одежды, а кухонные шкафы – по типам кухонных принадлежностей. Еще темы: супермаркеты – там есть проходы между полками, упаковки продуктов и кассовые терминалы (кто знает, сколько им еще осталось?); театры – там кассы и кресла, расставленные рядами; парки – в них трава, скамейки, качели и горки. Разнородные типы вещей собраны вместе, чтобы служить общей цели. Ячейки внутри ячеек также образуют иерархические сети, но не типов, а частей, это партономии. Возможно, вы помните их по предыдущим разделам текста (главам 2 и 3). Самой знакомой для нас партономией является наше собственное тело. Как и таксономии, партономии образуют деревья, представляющие собой иерархию точек и связей. Аналогия с живым деревом самая что ни на есть прямая.

Деревья: большие идеи делятся на части или типы

Идея дерева, визуализация дерева, название «дерево» происходят из окружающего мира: ствол дерева, воплощающий целое, большие ветви, разделяющиеся на меньшие и буквально воплощающие части и части частей. Части и части частей развиваются из целого посредством биологического процесса. Этот процесс не виден глазу, но толстый устойчивый ствол и постепенно утончающиеся ветви очевидны в деревьях, больших и маленьких, толстых и тонких. Эта абстракция – ствол и ветви – была позаимствована для репрезентации происхождения и ветвей мысли еще в древности, сегодня она тоже широко используется.

Настоящие деревья есть везде. Они полны жизни: дают фрукты и семена, лекарства и тень, топливо и доски, дом для птиц и красоту. Дают и насекомых. Религии по всему миру независимо друг от друга наделили деревья мистической и мифической мощью. Понятие «древо жизни» появилось по изобилию причин и по причине изобилия. Хотя деревья имеют давнюю историю символических смыслов, использование их ветвей для представления знания, судя по всему, началось с Аристотеля и было в явном виде сформулировано в трудах греческого философа III в. Порфирия. От работ Порфирия не осталось схем, но его описание аристотелевых категорий и подкатегорий позволило позднейшим философам составить древовидную схему уровней сущего, получившую название «древо Порфирия». Древовидная схема, часто с новым содержанием, стала стандартом обучения и запоминания в Высоком Средневековье и в дальнейшем.

Процесс, вызывающий ветвление, не всегда ясен. Некоторые ветвления, судя по всему, являются партономиями, другие таксономиями, многие их сочетанием, некоторые – ни тем ни другим. Как представляется, семейные древа возникли из средневековых репрезентаций генеалогии Христа, а позднее – монархических династий и раввинских родов. Бэкон, Декарт, Линней, да Винчи и Дарвин входят в число тех многих философов и ученых, что использовали деревья для структурирования, понимания и объяснения своих изысканий. Реки образуют древо – подобно системе кровообращения. Мозг – это дерево как на макроскопическом, так и на микроскопическом уровне. На макроскопическом наблюдается ветвление основных структур и их функций, на микроскопическом – ветвление нейронов и связей между ними. Фрейд, занимавшийся нейроанатомией, прежде чем стать психоаналитиком, разработал метод окрашивания тканей для исследований под микроскопом и зарисовывал то, что наблюдал, прежде всего нейроны и их ветвление. Созданные Фрейдом рисунки нейронов и выводы, которые он сделал по ним, сыграли решающую роль не только в его позднейших теориях, но и в работе великого нейроанатома и рисовальщика Рамона-и-Кахаля.

Колоссальное влияние древовидных схем на накопление и распространение знаний пока не получило полного признания. Дерево, знание, мозг – сегодня эти схемы очень часто используются и имеют бесчисленные визуализации. Большой взрыв, филогенетические деревья, деревья целей в корпоративной культуре, древа профессий, диагностические и лингвистические, древа знаний и вероятностей, семейные – список можно продолжать и продолжать.

Дерево – сеть особого типа, растущая из одного корня. Верно и обратное – сеть можно представить как децентрализованное дерево. Сети не имеют корня, тем не менее их часто называют деревьями. Обычно сети не связывают все узлы напрямую друг с другом; если бы каждый был связан с каждым, не было бы причины создавать репрезентацию. Сетевые репрезентации полезны, когда одни связи являются прямыми, а другие – косвенными. Ваша связь с родителями, братьями и сестрами, а также детьми является прямой, а с лечащим врачом и дантистом – нет; вы должны пройти через их администраторов, чтобы записаться на прием, и через их ассистентов, когда явитесь для осмотра. Чтобы попасть с использованием авиасообщения из своего местонахождения в другое место, нужно прибыть в определенные аэропорты и транзитные узлы и покинуть их, добраться до первого из аэропортов и уехать из последнего. Даже езда на автомобиле из одного места в другое ограничена сетью дорог; обычно невозможно просто ехать напрямую, как птица летит. Однако и птицы не летают по прямой; в действительности их пути зависят от сети ветров – той же, что имеет принципиальное значение для моряков. Чтобы добраться до любимого места отдыха, начальника компании, куда вы подали заявление о приеме на работу, или президента своей страны, иногда приходится пройти много звеньев. Это одна из причин существования социальных сетей, таких как Facebook и LinkedIn.

Сколько звеньев отделяют одного случайно взятого человека от другого? В исследовании, ставшем мемом, влиятельный специалист по социальной психологии Стэнли Милгрэм поставил эксперимент, который должен был выявить, насколько тесно взаимосвязаны американцы. Он отправил конверты жителям Среднего Запада и попросил их передать письмо определенному адресату в Бостоне через близких знакомых. От каждого звена в цепочке Милгрэму присылалась открытка. Конечно, многие решили не участвовать в этой игре, а значит, целый ряд писем так и не был доставлен, поэтому результаты остаются спорными. Тем не менее среднее число звеньев в успешных цепочках оказалось равным примерно шести, и оно повторялось. Сам мем, однако, происходит, по-видимому, из пьесы Джона Гуэра 1990 г. «Шесть степеней отчуждения», одно из действующих лиц которой размышляет над феноменом того, что в конечном счете от каждого из нас совсем недалеко до любого другого. Психологическое исследование на Бродвее! Сегодня процветает, хотя и небесспорная, новая область исследований – анализ социальных сетей, – которая использует более непосредственные способы прослеживания социальных (и иных) контактов.

Люди, которых мы просим схематически изобразить свои социальные сети, делают кое-что интересное. Они ставят в центр – вполне естественно – самих себя. Довольно часто они помещают родителей выше, а братьев и сестер плюс друзей – рядом с собой или ниже. Их схемы не копируют традиционные семейные древа хотя бы потому, что все звенья исходят от человека в центре. Каждый участник сети непосредственно связан с составителем схемы. Длина линий отражает близость: более короткие ведут к тем, с которыми участник исследования чувствует себя ближе. Простота и естественность задания ясно показывают, что социальные отношения изначально мыслятся как пространственные. Это касается не только мышления, но и поведения. Мы встаем и садимся поближе к людям, к которым испытываем большую близость по ощущениям, и используем близость других для оценки их социальных отношений.

Применения сетей столь же разнообразны, сколь и многочисленны. Их изобилие и комплексный характер представляют сложность для визуализации, давая работу многим видным ученым, журналистам, дизайнерам и др. Как визуализировать семейное древо 13 млн человек? Ученые это сделали.

Линии: идеи по порядку

Линии проще деревьев и для глаз, и для ума. Это книги, расставленные на полках в алфавитном порядке, или по темам, или по размеру; это события истории или нашей жизни, выстроенные хронологически. Мы встаем в линию-очередь на автобусных остановках и в супермаркетах, где еще и оставляем тележки в качестве местоблюстителей, отходя за забытым товаром. Эти линии являются как пространственными, так и временными. Мы расставляем людей по весу, возрасту или положению, вина и посудомоечные машины – по качеству, страны – по численности населения или ВНП, фильмы и видеоигры – по продажам. Выстраиваем пространственные ориентиры вдоль маршрута. Процесс – по этапам. Все те же узлы и связи, места и пути, точки и линии, но теперь организованные в линию. По времени, количеству, размеру, стоимости, предпочтениям – любому параметру, по которому можно упорядочить вещи.

Чтобы расположить что-либо в линию, нужна абстракция. Линия вычленяет единственное измерение, позволяющее упорядочить разные вещи, как бы они ни отличались друг от друга в остальных отношениях. Nota bene: это только порядки. Они не имеют точных значений или исчисленных количеств. Точки на линии представляют порядок вещей; они не передают расстояние между объектами, лишь показывают, какой идет раньше или позже. Они не являются метрическими, не сопровождаются числами, сообщающими точные значения. Впечатляет, что выстроить предметы по порядку и даже оценить относительную величину пар предметов способны и другие животные. Язык здесь не нужен. Скоро мы к этому вернемся.

Одним из самых первых на линию было помещено понятие времени. Изображения хронологической последовательности событий – таких как изготовление сыра, возделывание растений, выращивание и уборка зерновых – вытянулись полосами на стенах гробниц более 3000 лет назад в Древнем Египте. Кодексы ацтеков и майя изображают их историю шаг за шагом, линейно.

Перепрыгнуть от пространства ко времени легко. Пространство имеет два, в действительности три измерения; время – только одно. Это линия. Не плоскость и не объем. Благодаря Эйнштейну мы знаем, даже если не понимаем, что пространство и время взаимозаменяемы; время – четвертое измерение пространства. Мы говорим о событиях во времени, пользуясь языком, описывающим перемещение в пространстве. Мы трактуем ландшафт событий во времени как ландшафт мест в пространстве. После памятника Вашингтону мы подходим к Зеркальному пруду; после Рождества встречаем Новый год. Мы смотрим вперед, чтобы увидеть памятник Вашингтону; мы смотрим вперед, предвкушая Новый год. Мы помещаем события в календарь, словно книги на полку. Мы прибываем во-время и на место. Жизнь – «всего лишь одна чертова вещь за другой» (автор неизвестен). Мы быстро проходим через торговую галерею. Время быстро проходит, когда вам весело. Мы миновали худшее; лучшее еще придет. Мы мчимся через лето; лето мчится мимо нас. Цитата из The New York Times: «Мы оставили День благодарения позади, и страна неудержимо скользит к концу года». Обратите внимание на изменение перспективы.

Мы мыслим о времени как о движении по линии в пространстве. «Мы шагаем сквозь время». С другой стороны, «время идет вперед». Что же правильно? Что движется, время или мы? Мы ли движемся через время, так же как через пространство, или время движется мимо нас? Сидим ли мы на месте, как король на троне, и к нам, как подданные, приходят события, или мы идем сквозь толпу, как политический деятель перед выборами, обнимая младенцев одного за другим? Мы смотрим в лицо будущему, его фронт перед нами[45] (так в английском, но ни в одном другом языке). Идем ли мы отважно вперед или события наступают на нас? В действительности и то и другое, отсюда путаница. Вспомним знаменитый «неоднозначный вопрос», который задается во многих экспериментах. Некто говорит вам, что собрание, которое планировалось на следующую среду, перенесено на два дня вперед. Когда оно будет? Одна половина опрошенных отвечает, что в пятницу (я двигаюсь к дате собрания); другая говорит, что в понедельник (дата собрания движется ко мне).

Отсюда два образных названия различных способов восприятия времени: движущееся эго и движущееся время. В примере «мы миновали худшее, лучшее еще придет» в первом утверждении используется движущееся эго, а во втором – движущееся время. Заметили ли вы переход, читая это предложение в первый раз? В обоих случаях вы прочно укоренены в центре линии времени, вы смотрите вперед из дейктического центра, отделяющего прошлое от будущего. Будущее перед вами; прошлое позади вас. И движущееся эго, и движущееся время принимают эгоцентрическую перспективу касательно времени.

Ответы на знаменитый неоднозначный вопрос зависят от того, что движется: вы или вещи в мире. Если вы находитесь в движении или только что его совершили, то будете склонны воспользоваться образом движущегося эго и назовете пятницу. Если вы неподвижны и смотрите, как что-то движется на вас или от вас, то склонитесь к образу движущегося времени и ответом будет понедельник. Движение в пространстве оказывает влияние на мышление о времени, а вот обратное неверно. В более общей формулировке, составляющей суть Шестого закона когниции: пространственное мышление – фундамент абстрактного мышления, мысль о пространстве влияет на мысль о времени, но не наоборот. Пространство, движение в нем или наблюдение за движением – это фундамент. Остальное вытекает из него. Чрезвычайно важное следствие картирования времени в пространстве – порядок. Глазами мы можем видеть, что места в пространстве упорядочены; наше движение от места к месту упорядочивает события во времени. Мы не можем их видеть – упорядочивание событий во времени носит концептуальный характер, это делает ум. То же относится к упорядочиванию по количеству, предпочтению или силе.

Так или иначе, для нас типично говорить о событиях во времени таким образом, как если бы это были ориентиры на линии в пространстве – пространстве, в котором мы движемся или которое движется через нас. Обе метафоры – движущееся эго и движущееся время – помещают нас внутрь, на линию времени, так же как маршрутные перспективы помещают нас внутрь пространства. Путь сквозь время обозначен событиями подобно тому, как путь сквозь пространство обозначен местами-ориентирами. Однако в уме и в речи мы можем выйти из времени и подняться над ним – так же, как и оказаться вне пространства и над ним.

Не каждое утверждение о времени неопределенно – как, впрочем, и о пространстве. Внешние перспективы могут снижать неопределенность. Давайте встретимся на северо-западном углу Бродвея и 42-й улицы в 19:45 (верно, неопределенность сохраняется; мы не оговорили, где северо-западный угол, и не указали время с точностью до секунды). Как существует внешняя перспектива применительно к пространству, так есть и внешняя перспектива касательно времени, лишенная эго, аллоцентрическая перспектива. Это еще одно сходство пространства с временем. Эту перспективу можно назвать календарной или абсолютной. Она может дополняться датами, часами, минутами подобно тому, как пространство – названиями мест или координатами GPS. Календарь дает общий вид на фрагмент времени, как обзорная перспектива – на фрагмент пространства. Нет неопределенности в вопросе о дате с позиции календаря: мы просто переносим встречу со среды на пятницу. Или на понедельник.

Лишенный эго общий вид вместо одной линии – маршрута – сквозь пространство или одной линии сквозь время предлагает много возможных маршрутов сквозь пространство или линий сквозь время. Мы можем назначить ланч на полдень каждого вторника или занятия на три часа дня по понедельникам, средам и пятницам. Эта обезличенная календарная перспектива времени проявляется много где: в романах, газетных репортажах, исторических книгах, в шкалах времени на стенах музеев и в учебниках. Одно событие за другим, наблюдаемое извне, а не с определенной привязанной ко времени перспективы внутри. Вспомните графики переменных, например численности населения или изменения ВНП со временем, вспомните партитуры. Теперь вспомните жесты, которые мы делаем или наблюдаем, когда кто-то увязывает события во времени, рассказывая историю или описывая процесс делания чего-либо: рубящие движения ребром ладони вдоль линии, каждое отсекает новое событие, воспринимаемое извне, глазами эго.

Поскольку мысль о времени основывается на мысли о пространстве, неудивительно, что многие искажения и предвзятости в отношении пространства наблюдаются и в отношении времени. Как и в пространстве, во времени есть ориентиры, и заурядные события кажутся более близкими к временны́м ориентирам, чем в действительности, – точно так же, как обычные здания в пространстве кажутся расположенными ближе к пространственным ориентирам. Помните пример с домом Пьера и Эйфелевой башней? Студенты колледжей склонны запоминать такие события, как поход в кино или экзамен, смещенными к началу или концу семестра. События во времени расступаются и сближаются аналогично местам в пространстве. События далекого прошлого кажутся ближе друг ко другу во времени, а более свежие в нашем восприятии разнесены дальше.

Увы, как и большинство аналогий, аналогия между пространством и временем несовершенна. В отличие от пространства, время – каким мы его знаем – является однонаправленным. Как часто нам хочется вернуться в прошлое, заново пережить хорошие времена или исправить плохие – подобно тому как можно вернуться в пространстве, снова посетить хорошие места и, возможно, даже исправить плохие!

Взглянув на этот заголовок, многие из вас, без сомнения, уже внутренне протестуют. А как же времена года, круговороты? Другие культуры? Да взять хотя бы наручные часы! Мы рассуждали так же, поэтому предложили нескольким десяткам человек вспомнить знакомый повторяющийся процесс, циклическое событие вроде смены времен года, стирки, распорядка дня или превращения семечка в цветок. Затем мы попросили их изобразить эти события на странице – листе бумаги. Мы получили множество симпатичных схем с причудливыми рисунками (так много для столь малых усилий!), но подавляющее большинство их оказались линейными, а не круговыми. Тогда мы поднапрягли участников, задав события, начинающиеся и заканчивающиеся одним и тем же этапом, например «семечко – цветок – семечко», и перечислив их в столбцах, а не строках. Тем не менее линейные схемы неизменно продолжали преобладать. Для тех из вас, кто верит, что азиатские культуры мыслят время «кругообразно», мы собрали данные в Китае. Китайские опрошенные отвечали так же, как американцы, с огромным перевесом линейных репрезентаций циклических событий.

Ну хорошо, обычные люди (как и необычные) не склонны спонтанно использовать круги для представления циклических событий. Однако понимают ли они их? В конце концов, в газетах и учебниках циклические события очень часто изображаются с помощью кругов. Мы попросили многих испытуемых объяснить различные круговые схемы циклических событий: естественно-научных, например цикл горообразования или деления клетки, и повседневных, таких как смена времен года и стирка. К счастью, тестируемые не испытывали трудностей с пониманием круговых схем; они просто не создавали их спонтанно. Они могли даже заполнить шаблоны кругового представления циклических событий наподобие превращения семечка в цветок, деления клетки или годичного цикла, но эти циклы не были бесконечными, не имеющими начала и конца. Наоборот, они их имели: начинались в положении «12 часов» и развивались по часовой стрелке.

После многих попыток мы, наконец, сумели добиться от большинства участников кругообразных репрезентаций времени. Возможно, вы помните пример этого из главы 5. Нам помогла жестикуляция. Мы садились рядом с испытуемыми и объясняли события с использованием жеста-круга, помещая первую стадию на 12 часов, вторую на 3 часа, третью на 6 и последнюю – на 9 часов. Затем мы дали участникам исследования лист бумаги и попросили изобразить на этой странице что-нибудь, представляющее эти события. На этот раз большинство нарисовало круговые схемы. Интересно, что комплекс жестов менял не только схемы испытуемых, но и их понимание. В дополнительном исследовании мы изучали последовательность событий от семечка к цветку, демонстрируя круговые жесты одной половине участников и линейные – другой. Затем мы спросили: «Что произойдет дальше?» Те, кто видел круговые жесты, возвращались к началу. Они отвечали, например: «Формируется новое семя». Видевшие линейные жесты переходили к другому событию, скажем: «Я собираю цветы для своей девушки». Жесты меняли их мышление!

Пришлось потрудиться, чтобы добиться от испытуемых составления круговых репрезентаций знакомых циклических событий, таких как смена времен года и стирка. Если задуматься, круговые схемы циклических событий игнорируют время. Время не возвращается к самому себе – как и процесс. Семя, породившее цветок, – это не то же самое семя, из которого формируется новый цветок. Каждая зима – новая зима. Возможно, все еще глубже: мы мыслим процессы во времени как имеющие начало, середину и конец – результат. Вы начинаете с чего-то одного и заканчиваете чем-то другим. Путешествие. Объяснение. Рассказ. Процесс создания продукта. Круги же бесконечны, у них нет ни начала, ни конца.

Склонность к линейности – выраженная тенденция видеть и объяснять события как что-то разворачивающееся во времени, как линейные процессы с началом, серединой и концом-итогом – управляет всем в нашей жизни, включая науку. Но эта же склонность создает препятствия научному прогрессу. Вспомните Первый закон когниции: за любое приобретение приходится платить. Один чрезвычайно важный феномен, нелинейный и проявляющийся во всех сферах науки, – это саморегуляция, процессы, которые периодически сменяются для поддержания стабильного состояния; обычно их представляют кругами. В случае саморегуляции это настоящие круги в геометрическом смысле: у них нет ни начала, ни конца. Саморегулирующиеся системы под общим названием гомеостатических критически значимы для биологии. Гомеостаз был обнаружен лишь в конце XIX в. Клодом Бернаром, а стал известен благодаря работе Уолтера Кеннона полвека спустя.

Общеизвестный пример гомеостаза – поддержание температуры тела: когда она становится слишком высокой, запускаются процессы, которые ее снижают, а когда она становится слишком низкой, запускаются другие процессы, которые ее повышают. Термостат устроен аналогично, но проще: датчики, регистрирующие температуру в комнате, передают сообщение для обогревателя, когда температура упадет ниже установленной, или кондиционера, когда она поднимется выше установленной.

В репрезентациях мозга – как и в компьютерных – по-прежнему преобладают линейные концептуальные представления. В случае нервной системы это входная сенсорная информация → централизованная обработка → двигательная реакция. В случае компьютеров: вход → обработка информации → выход. Тем не менее обратная связь, также саморегулирующаяся, является фундаментальной как для деятельности мозга, так и для компьютерных систем. Модель мозга «вход – обработка – выход» была настолько влиятельной, что лишь после многих лет изучения направленных путей от сенсорных областей к центральным зонам мозга и от центральных зон к двигательным нейроученые заметили, что путей обратной связи столько же, сколько и прямой. Это открытие повлекло за собой потрясающее новое исследование. Как обратная связь модерирует прямую? А прямая обратную? Кажется, здесь брошен вызов времени. В конце концов, это круговой процесс. Возможно, спиральный. Как бы то ни было, изменение перспективы с линейной на круговую дает зеленый свет новым открытиям. Предубеждения могут препятствовать восприятию и, бесспорно, открытию. Подобное изменение перспективы лежит в основе многих всплесков креативности. Поговорим об этом подробнее в главе 9.

Вернемся к «чистому» времени. Мы увидели, что чаще всего люди мыслят события во времени, как будто они нанизаны одно за другим на линии. Как направлена эта линия? Вертикально или горизонтально? А если горизонтально, то она проходит параллельно коронарной плоскости (в боковых направлениях через тело) или же сагиттальной (сквозь тело через живот и спину)? Судя по всему, ответ на все три варианта вопросов таков – в зависимости от обстоятельств. От того, говорим мы, рисуем или жестикулируем. От языка, на котором разговариваем. Каким бы ни было направление, линия времени никогда не проходит диагонально и, как мы видели, лишь изредка становится круговой. Линии любят стабильность и либо имеют опору по горизонтали, либо сбалансированы по вертикали. Давайте углубимся в этот вопрос.

В английском и многих других языках будущее находится перед нами – мы ли движемся вперед, или это события надвигаются на нас. Прошлое позади. Движение в пространстве – ключ к тому, чтобы поместить будущее впереди. Мы смотрим вперед и когда двигаемся мимо событий, и когда наблюдаем, как события надвигаются на нас. «Сейчас» находится в середине линии времени – подобно «здесь» в пространстве. Как минимум в одном языке, а именно аймара, америндском языке, на котором говорят в южноамериканских Андах, скорее восприятие пространства, а не действия в нем является ключевым для речи и мысли о времени. Здесь события во времени, представленные на горизонтальной плоскости, направлены противоположно тому, что привычно для нас. Прошлое лежит впереди, потому что его можно увидеть; будущее сзади, поскольку его увидеть нельзя. Что это – причуда уникального языка или нечто более общее, еще предстоит установить.

Время в речи: будущее внизу. Календари и некоторые спонтанные графические изображения времени используют вертикальное измерение, где более ранние события находятся выше, а поздние – ниже. В календаре отсутствует «сейчас», дейктический центр. Что касается речи, китайский литературный язык использует вертикальную плоскость в дополнение к горизонтальной. О более ранних событиях иногда говорят как о верхних, а о поздних – как о нижних.

На странице и в жестикуляции. Мы попросили сотни детей и взрослых стикерами или метками указать на странице время завтрака, ланча и обеда. Большинство, даже дошкольники, расположили дневные трапезы на линии – горизонтальной, – но начальная точка зависела от умения читать и писать. Носители языка, где принято писать слева направо, а именно английского, так и выстроили события – слева направо, начиная с завтрака. У людей, говорящих на арабском, где пишут справа налево, события вытянулись в линию справа налево от завтрака. Заметно меньше арабоязычных участников воспользовались вертикалью, по типу календаря: ранние события выше, поздние ниже. Любопытно, что говорящие на иврите распределились пополам. Как и в арабском языке, в иврите принято письмо справа налево, но, в отличие от арабского, числа возрастают слева направо, как в западных языках.

И опять казавшееся простым усложнилось. Пространство имеет два (или три) измерения, время – только одно. Почему же оно так усложнено? Подводя черту, мы получили именно что черту: в речи, жестикуляции и графике люди упорядочивают события во времени на линии. Сложность в том, как эта линия проходит. В большинстве случаев она идет по горизонтали в стороны. Предпочтение боковому направлению в жестах и графике, вероятно, имеет практическое объяснение: такое движение легче увидеть как на странице, так и при личном общении. Порядок слева направо или справа налево, похоже, зависит от культуры – направления чтения и письма. Плоскость «впереди – сзади» используется в речи, но редко в изображении; судя по всему, большинство языков ставят вперед будущее – в направлении движения, но по меньшей мере один язык помещает впереди прошлое – в направлении восприятия. Вертикальное измерение часто наблюдается в графике, прежде всего в календарях, но иногда и в речи, например в литературном китайском и, возможно, других языках. Время – нейтральное измерение в противоположность качеству, ценности и предпочтению. Как мы скоро увидим, нейтральные измерения тяготеют к горизонтали, а те, которые позволяют оценку, – к вертикали. Представляется, что последнее обстоятельство как-то связано с противодействием гравитации, для которого требуются силы, возможности, здоровье, средства – все то, что можно оценить.

Расположение событий на линии времени предполагает абстракцию; это означает игнорирование всего, что есть в событиях, кроме их последовательности во времени. В то же время это вносит порядок в нашу собственную жизнь, жизнь других людей, в науку, политику и историю. Упорядочивание по времени или любому другому атрибуту позволяет сравнивать и делать выводы. Важно, какое событие предшествует другому и примерно насколько разнесены во времени пары событий – чем больше чего-то произошло между ними, тем больше данное расстояние. Это качественное суждение, а не количественный расчет: какое событие предшествовало другому или следовало за ним. Упорядочивание позволяет сделать транзитивный логический вывод: если А предшествует В, а В предшествует С, то А предшествует С. Знание того, какое из двух событий происходит раньше, является основой для выводов о причинности. Везде, кроме как в некоторых мудреных физических теориях, причина предшествует следствию. Упорядочивание событий во времени – фундаментальный первый шаг в понимании причинности. Без этого мы не могли бы протягивать руку за стаканом или поднимать ноги одна за другой, всходя по лестнице. Не пытались бы ловить падающий предмет или поворачивать дверную ручку. Понимание причинности имеет решающее значение для понимания себя, других и всего, что происходит, происходило или может произойти.

Ранжирование: кто на вершине?

Худшее время для ограбления дома и лучшее для похода в ресторан – это трансляции вручения «Оскара», игр Суперкубка и финалов чемпионатов мира. Люди одержимы ранжированием: кто лучший певец, актер, футболист? Кто самый богатый? Самый сильный? Лучший фильм, телешоу, ресторан, вино, рецепт гуакамоле, мобильный телефон, автомобиль?.. Для шимпанзе (и других видов) – это вопрос о том, который из самцов альфа. Рейтинги имеют множество применений и огромную власть. Альфа-самец получает лучшую еду, гарантирующую сохранение его доминирования. Завоевавшие первую премию книги, компьютерные игры, фильмы приносят много денег. Об обладателях вторых, третьих и прочих мест, увы, скоро забывают. Сведение нескольких людей, мест или объектов в один рейтинг вызывает горячие дискуссии или бесконечные споры. Похоже, склонность к расстановке по ранжиру является биологической, она досталась нам от предков: иерархии, доминирования. Она присуща и нашей жизни: выборы, мировые чемпионаты, Олимпийские игры, международные конкурсы приковывают внимание целых стран на несколько недель.

Упорядочить что-то во времени проще, чем ранжировать по качеству, предпочтению или ценности. Нравится нам или нет, но ведется хронометраж, и обычно можно установить – или измерить объективно, – кто пришел первым. С качествами, предпочтениями и ценностью все иначе; мы сами устанавливаем эти измерения. Нет объективного способа их оценить, вследствие чего люди не соглашаются не только друг с другом, но зачастую и сами с собой. Кто лучше, Микеланджело или да Винчи? Пикассо или Матисс? Бетховен или Бах? Ранжировать трудно, но сравнить то, что далеко отстоит друг от друга в рейтинге, быстро и легко. Пикассо лучше Ренуара? Быстро и легко отвечу «да». В большинстве рейтингов Пикассо и Матисс, скорее всего, будут рядом, а Ренуар – ниже. Сравнение Пикассо и Матисса вызывает больше сомнений и отнимает больше времени, чем сравнение Пикассо и Ренуара. Это аналогично вашему более быстрому ответу, что Сан-Франциско находится дальше от Нью-Йорка, чем от Солт-Лейк-Сити. Помещение вещей на линию качества очень похоже на их расстановку вдоль линии в пространстве. Это очередной пример укоренения абстрактной мысли в пространственной. Расстояние в пространстве реально, а расстояние в отношении качества или ценности является символическим.

Стоило людям углядеть символическую дистанцию, как они стали искать ее повсюду. Ее было легко найти. Географические объекты, буквы алфавита, социальное положение, размер животных и, что важно, числа, количества – все это имеет пространственный фундамент.

Ранжировать и делать выводы из рейтингов, бесспорно, могут не только люди. И у обезьян наблюдается эффект символической дистанции.

Обезьяны наряду с другими приматами, птицами, крысами и лисами делают транзитивные логические выводы. Они знают, что если А доминирует над В, а В над С, то А доминирует над С[46]. Любопытно, что животные с более сложными социальными отношениями лучше владеют транзитивной логикой, но в этом случае, как представляется, когнитивной деятельностью управляет социальное поведение. Выстраивание вещей по порядку имеет огромные последствия. Если ранжирование появилось в одном аспекте жизни, то эта абстракция, линия рейтинга, может быть приспособлена и для множества других ее аспектов.

По порядку номеров стройсь!

Предельная абстракция в ранжировании – это число. Великий уравнитель, оно лишено контекста. Одновременно и простое, и сложное. Существует две числовые системы: система приблизительных количеств (в которой чисел на самом деле нет) и система точных чисел[47] (в которой они есть). Они разделены в развитии, в мозге, в эволюции и в истории культуры. Система приблизительных количеств в состоянии ответить на вопрос: «Чего больше?» Но только система точных чисел может дать ответ на вопрос: «Сколько?» Первая система опирается на непосредственное восприятие, вторая работает как с памятью, так и с восприятием. Числа обобщают количественные показатели и являются идеальными мнемоническими знаками.

Оказывается, количественные оценки – простое дело. Младенцы, приматы и голуби способны на приблизительные сравнения количеств, несовершенные, но достаточно правильные. Это значит, что в той или иной форме способность к количественной оценке имеет глубокие корни в эволюции и не зависит от умения считать или владения точными числами. Достаточно ранжирования по количеству. Нелегко даются точные вычисления. Школьная математика сложна; младшеклассники и даже школьники постарше испытывают трудности с умножением и делением – так называемой простой арифметикой. Контраст двух этих систем многое проясняет. Числовые «достижения» у живых существ, не владеющих речью или имеющих другие системы репрезентации, не могут быть связаны с символами или словами, они должны быть непосредственными и прямыми.

Система приблизительных количеств имеет выраженные признаки сходства с системой формирования суждений о времени, яркости, приятности, ярости и т. д. Она имеется у животных, имеется и у людей. Она подвержена ошибкам, особенно с ростом количественных показателей. Различать большие количества или степени интенсивности труднее, чем маленькие. Эта система способна в рудиментарной форме на примерную оценку, сложение, вычитание, даже умножение и деление. Она может давать примерные оценки в пространстве – приблизительное количество предметов, а также во времени – приблизительное количество событий.

Неудивительно, что разные зоны мозга, занимающиеся этими оценками, частично пересекаются и в то же время являются до некоторой степени независимыми. В частности, все сравнения активизируют обширную сеть, включающую в себя внутритеменную борозду – область, в целом участвующую в пространственном мышлении. При численных сравнениях особенно высока – относительно других – активность левой внутритеменной борозды и правой височной зоны. Эти частичное наложение и частичная независимость, очевидные в поведении, неизбежно отражаются в частичном наложении и частичной независимости в мозге.

Формирование линейных порядков – жизненно важная способность, как социальная, так и когнитивная. Для ранжирования нужно выделить один атрибут из комплекса разных объектов и упорядочить их по этому атрибуту, игнорируя бесчисленное множество других. Когда рейтинг составлен, он позволяет делать выводы, имеющие фундаментальное значение для поведения и мышления.

Рейтинги этим и исчерпываются, они не содержат точных численных показателей. Они обладают рядом ключевых характеристик, каждая из которых имеет значимые отличия от точных чисел. Одна из них – это символическая дистанция: сравнивать далеко отстоящие друг от друга объекты проще и быстрее, чем находящиеся рядом. Например, мы быстрее отвечаем, что 81 больше 25, чем что 81 больше 79. Далее, это семантическая конгруэнтность: проще и быстрее сравнивать малые количества по параметрам «меньше» или «мельче» и большие количества по параметрам «больше» или «крупнее». Более того, нижний предел числового континуума ассоциируется с левой стороной, а верхний – с правой в тех языках, где считают и читают слева направо. Это явление называется эффектом пространственно-числовой ассоциации ответных реакций, или SNARC-эффектом[48]. В языках, где числа располагают справа налево, соответствие, похоже, является обратным. Мы отметили еще одну отличительную особенность ранжирования – транзитивный логический вывод: если А больше/крупнее/меньше, чем В, а В – чем С, то А больше/крупнее/меньше, чем С.

Пожалуй, самой важной характеристикой ранжирования в уме является то, что чувствительность выше у нижнего предела континуума, чем у верхнего.

Применительно к числам это значит, что мы более чувствительны к разнице между 1 и 2, чем между 81 и 82. Мы, как и другие живые существа, лучше воспринимаем разницу в весе легких объектов, чем тяжелых, разницу между тусклыми источниками света, чем между яркими. Эти воспринимаемые различия – вес и яркость – укоренены даже в периферической нервной системе. Относительно больше нейронов активизируется при увеличении интенсивности у нижней границы, чем при высоких уровнях интенсивности. Большая чувствительность к различиям у нижней границы шкалы, нежели у верхней, называется законом Вебера – Фехнера. Мы более восприимчивы к разнице сладости крекеров, чем пахлавы, к разнице между маленькими суммами денег, чем между большими. Мы говорим «один или два», «несколько», «немного», затем перепрыгиваем к «много», «множество».

Даже высокообразованные люди, принимающие решения о судьбе больших денежных сумм, подвержены этому искажению. Как таковых отличий нет: разница между 1 и 2 и между 81 и 82 одна и та же – единица. Разница между расстояниями в 1 и 2 мили и в 1001 и 1002 мили одинакова, на покрытие этой разницы в обоих случаях уйдет одинаковое количество бензина. Люди и другие живые существа имеют быструю и удобную, обширную и полезную систему для отслеживания и сравнения количеств, не основанную на формальных значениях как таковых. В отличие от отношения к числам, индифферентным к своим местам на числовой прямой, система приблизительных количеств дает искажения, приписывая относительно более высокий вес меньшим количествам, нежели большим.

Возникает серьезный вопрос, не иррационально ли это. Если да, то почему эволюция этого не исправила? Бесспорно потому, что это быстрый, полезный, удобный промах. Данное искажение, как и многие другие, может устранить – но не всегда – культурная эволюция, медленное развитие систем измерения, подсчета и вычисления.

Эволюция не выправила искажений системы приблизительных количеств, но это по силам системе точных чисел. Числа индифферентны к своему местоположению на числовой прямой. В бюджете каждый доллар учитывается одинаково. При строительстве моста каждый метр учитывается одинаково. Система точных чисел необходима для счета, арифметики, математики, инженерных разработок, естественных и гуманитарных наук, искусств и бесчисленного множества культурных явлений, норм, законов, традиций, нововведений и открытий, нуждающихся в точных расчетах. Без системы счета и, что важно, системы записи почти ничего необходимого нам в повседневной жизни не существовало бы. Однако человечество многие тысячелетия обходилось без системы точных чисел, и во многих изолированных районах не знают ее до сих пор: там могут прикинуть, но не вычислить.

Система точных чисел – продукт культуры. В противоположность системе приблизительных количеств ее приходится изучать в школе и дома. Даже простейшая математическая задача – счет – требует репрезентации чисел, обычно словами. Удивительно, что сегодня существуют племена, в языках которых нет соответствующих слов. Одно из этих племен, пираха, живет изолированно в Амазонии. В языке племени отсутствует даже слово «один». Тем не менее пираха способны сравнить размеры двух групп вещей, отличающихся только на один объект, если выложить эти вещи рядами, чтобы было легко выполнить соотнесение один к одному. Иначе говоря, они понимают соответствие один к одному, хотя не умеют считать. Однако, если сравнение нужно сделать по памяти или если объекты не выложены рядами, результаты резко ухудшаются. Задачу уже нельзя решить соотнесением один к одному: нужно считать.

Другая группа туземцев Амазонии, мундуруку, имеет слова для обозначения чисел до пяти. Этот народ блестяще справляется с приблизительными оценками, но его представители не могут точно посчитать.

Столь же поразительны различия нейрональных субстратов систем приблизительных количеств и точных чисел. Пациенты с повреждением мозга могут лишиться одной из систем, сохранив другую. В неповрежденном мозге эти две системы взаимодействуют и кооперируются. Будучи разделены эволюционно и в мозге, они стали интегрированными. Дети, лучше прикидывающие количества, оказались более успешными в математике. Более того, тренировка способности к приблизительным вычислениям повышает и результативность использования системы точных чисел.

Развитие системы точных чисел критически зависит от развития внешней по отношению к уму видимой системы обозначений, которой ум может пользоваться. Многие культуры по всему миру создали развитые системы обозначений для счета или вычислений с использованием, скажем, зарубок на камне или костей, узлов и камешков. Calculus в переводе с латыни – «галька». В ряде культур использовалось тело, особенно суставы пальцев, как инструмент не только счета, но и вычисления. Ладони оказались первыми вычислительными линейками, пусть они и не позволяли извлекать квадратные корни. Во многих языках части тела стали названиями чисел, которые они представляли. Латинское digitus – «палец». Многие из нас по-прежнему используют для счета пальцы – несмотря на повсеместное распространение бумаги и калькуляторов. Тела может быть достаточно для некоторых подсчетов, но оно не позволяет сохранять их запись. Узлы и зарубки оставляют запись, но это неуклюжий способ числового представления, еще более неудобный при расчетах. Символы для чисел вроде тех, что известны даже дошкольникам в образованных обществах, более эффективны, но для вычислений нужна более развитая система обозначений.

Развитию системы числовых обозначений и, соответственно, письма у шумеров, живших в Месопотамии в IV тыс. до н. э., способствовал бухгалтерский учет. Регистрация численности овец, коров и прочего имущества граждан была необходима для налогообложения, а налогообложение требовалось для организованного общества.

Сегодня каждый школьник знает знаки «+», «–» и цифры, даже нуль, но всего 2000 лет назад они почти не были известны. Наша нынешняя система обозначений развивалась тысячи лет и не раз заходила в тупик. Показателен в этом отношении нуль. Египтяне, греки, римляне и китайцы и без него построили величественные сооружения. У майя был символ для нуля, но он не вышел за пределы Центральной Америки. Похоже, не обошлось без нуля и в Ангкор-Вате, датируемом VII в.; впрочем, он также не получил распространения. Представляется, что нуль, хоть и медленно, стал приживаться после того, как был заимствован из Индии и начал использоваться в записях арабских торговцев IX в. Его принес в Европу в XIII столетии Фибоначчи, разрабатывавший – вы наверняка догадались – теорию чисел.

Математические расчеты и измерения начинаются с тела и окружающего мира. Использование ладоней для измерения лошадей и стоп для землемерных работ очевидно из их названий[49]. Простой акт счета – это последовательность действий: указывание на каждый объект по очереди или сдвигание его в сторону, когда он сосчитан. Действия эти устанавливают соответствие один к одному между объектами и названиями чисел. Системы обозначения позволяют проводить вычисления в отсутствие объектов. Подобно языку и графике, системы обозначения – в данном случае чисел – освобождают нас от «здесь и сейчас». Система обозначения, постепенно принятая во всем мире, является по своей природе схематической и пространственной. Значение числа определяется положениями, которые в его последовательности занимают цифры: 56 и 65 – не одно и то же. Цифра, стоящая слева, умножена на десять, так что 56 есть пять десятков и шесть единиц. Для выполнения арифметических действий нужно правильно выровнять вертикальные столбцы и начать расчеты с крайнего правого столбца при сложении, вычитании и умножении и с крайнего левого – при делении. Эти действия и системы обозначения являются в своей основе пространственными, и мозг уже это знает.

Границы: другой тип линий

Как и многие другие полезные слова и значки, слово «линия» имеет много смыслов. Одно из них, сохраняющее огромное значение в истории и политике, – граница, предел. Оспариваемые границы между странами, линия на песке, метафорическая красная линия – ее пересечения не потерпят (а может, она этого не потерпит). Однако границы могут быть и местами, где происходят различные встречи и взаимодействия. Пересечение границ научных дисциплин порождает междисциплинарные исследования. Пересечение кулинарных – создает шедевры кухни фьюжн. Пересечение границ подвидов может обернуться выигрышем в форме гибридной силы.

Границы бывают слабо обозначенными, даже воображаемыми. Художник Фред Сэндбек придумал натягивать от потолка до пола одну-две струны. Посетители музеев часто смотрят на пространство, созданное струнами и ближайшей стеной, но не входят в него. Эта одинокая тонюсенькая струна (или струны) становится барьером. Если кто-нибудь все-таки заходит за него, то остальные словно получают разрешение сделать то же самое и многие следуют примеру. В школьном дворе или на вечеринке барьер образует группа общающихся людей. Линия людей на автобусной остановке или у театральной кассы задает начало и конец, часто отодвигающийся, порой бесконечно. Место в этой линии могут занимать даже символы людей: их рюкзаки или тележки с товарами. Такая упорядоченная линия называется очередью.

Стрелки: асимметричные линии

Первые стрелки – это наши глаза. Они указывают направление мысли, даже если предмет нашего размышления уже не находится в зоне видимости – например, сидевшая в кафе за соседним столиком знаменитая актриса только что встала и ушла. В этом-то случае, как говорили нам родители, показывать пальцем невежливо – но мы можем и должны тыкнуть пальцем, когда указываем незнакомцу направление к ближайшей станции метро. Иногда мы даже используем всю руку. Значительно больше о стрелках (а также ячейках, линиях и деревьях) будет сказано в следующей главе.

Перспектива

Перспектива – еще одно из тех чрезвычайно полезных слов, которые постепенно стали многозначными. Есть «близко» и «далеко». Есть «сверху» и «в пределах», «снаружи» и «внутри». Бывает глобальное и локальное. Бывает периферийное и фокальное. Ваше и мое (вернитесь к главе 3). Каждое из этих понятий является пространственным и становится абстрактным. Многие вошли в крылатые выражения, подчас без особой логики, как это и бывает с крылатыми выражениями. Общая картина. Дьявол в деталях. Видеть мир в песчинке (Уильям Блейк).

Мы начнем со старого, но верного фразеологизма: за деревьями не видеть леса. Когда мы близко, то видим деревья; только с расстояния виден лес. Вблизи вы воспринимаете детали, издали – общие контуры. Что лучше? Как всегда – в зависимости от ситуации. Сначала рассмотрим тот факт, что воображаемая дистанция влияет на мышление в целом ряде задач. В частности, дальний фокус сопровождается обобщениями, абстрагированием и большей неопределенностью, а близкий – конкретикой, деталями и большей определенностью. Результаты нескольких исследований подтверждают этот вывод. Люди быстрее читают слова, выражающие определенность, например «точно», если они размещены на переднем плане нарисованной сцены; слова же, выражающие неопределенность – скажем, «возможно», – быстрее читаются, когда находятся в глубине этого изображения.

Воображая далекое будущее, люди видят других и себя более последовательными, чем при попытке представить ближайшее. Из этого следует, что мы с большей вероятностью отрешаемся от себя, когда смотрим на себя издали, принимаем дальнюю перспективу самих себя. В силу фундаментальной ошибки атрибуции мы считаем собственное поведение зависимым скорее от внешних влияний, а потому более изменчивым и неопределенным, поведение же других полагаем более зависимым от их черт характера, следовательно, более последовательным и предсказуемым. Дистанцировавшись от самих себя, мы можем посмотреть на себя так же, как смотрим на других. Люди описывают свое далекое прошлое более абстрактными словами, чем недавнее.

В совокупности эти исследования показали, что выбор дальней пространственной перспективы побуждает людей мыслить более абстрактно. Это заставляет предположить, что если встать на пространственно удаленную мысленную позицию, то можно поспособствовать творческому решению проблем. И действительно – дети и взрослые с большей вероятностью решают требующие интуиции задачи после того, как им показывается дальняя перспектива.

Однако расстояние имеет только одно измерение, а пространство – три, хотя часто уплощается до двух в уме и на странице. Давайте мысленно оторвемся от линии и прыгнем выше головы.

Сети и линии – простые структуры, которые содержат и соединяют идеи. Сеть – это обзор, она обеспечивает нас внешней перспективой сверху, как карта. Линия – это маршрут, мы находимся на нем, линии дают нам внутреннюю перспективу. Обзоры – это пространства, маршруты – последовательности действий. Внутренняя перспектива на маршруте меняется в смысле воображаемого расстояния, что имеет свои последствия. Люди, представляющие себя на Восточном побережье США, преуменьшают расстояние между Сан-Франциско и Солт-Лейк-Сити в сравнении с людьми, воображающими себя на Западном побережье. Различия в расстоянии между близко расположенными объектами преувеличиваются относительно расстояний между удаленными друг от друга, которые оцениваются как меньшие. Как вы знаете, этот феномен характерен для системы приблизительных оценок.

Мы видели, что время также можно рассматривать исходя из внутренней перспективы, когда будущее находится впереди, а прошлое позади, но может оно восприниматься и извне, как в календаре. Внутренняя и внешняя перспективы, карты и маршруты, сети и пути насыщают множество типов информации.

Маршруты, по сути, представляют собой комплексы направлений, последовательностей поворотов у пространственных ориентиров, цепочек действий в точках выбора, путей или процедур, которые приведут вас из А в В. Направления в случае приготовления пирога или рыбного филе, решения алгебраической задачи или сборки чего-либо, будь то лего или мебель, аналогичны: это последовательности действий, только над объектами, а не возле пространственных ориентиров. То же относится и к объяснениям, как делится клетка или работает двигатель, как заполнить налоговую декларацию или купить билет онлайн. Это действия, шаг за шагом ведущие к результату. Рецепты, гарантирующие успех.

Карты не таковы, это не инструкции и не рецепты. Они не подсказывают маршруты, процедуры или комплексы действий. Карты – это обзоры пространства возможностей. Они дают общий вид, структурный каркас комплекса мест – или объектов, моментов времени, организмов, идей. Общий вид позволяет оценить много путей – возможно, чтобы выбрать один из них, – но никакому не отдает предпочтения. Он сообщает, что тут присутствует и как оно организовано, показывает, каким образом что с чем связано, но не говорит, что делать. Вам придется выяснить это самим – однако общий вид дает вам (или должен давать) необходимую для этого информацию. Он дает и многое другое, иногда даже с избытком: слишком много мест, объектов или идей и слишком много отношений между ними. Слишком много возможностей. Тогда нужно проявить творческий подход, чтобы найти оптимальный путь, удачное решение. Понять, откуда начать и как двигаться. Маршруты показывают единственные комплексы действий; обзоры демонстрируют большой набор возможностей. Маршруты активны, обзоры статичны.

Маршруты являются эгоцентрическими, а карты – аллоцентрическими. Теперь распространим эти перспективы на пространства организаций, скажем, такое, в котором есть босс и работники. Мы видим босса на верху, а сотрудников ниже на разных уровнях. Боссы часто кажутся нечуткими. Власть располагается наверху и обладает… э-э-э… властью. Кроме того, она сложна и комплексна. Однако здесь больше, чем просто власть, – здесь имеет место сдвиг перспективы на 90º. Сначала рассмотрим пространственный пример, пространственный в двух отношениях. Если вы почтальон или водитель автобуса, то все, что вам нужно знать, – это маршрут: откуда вы начинаете, как двигаетесь, где заканчиваете. Если вы непосредственный руководитель (супервайзер) почтальонов или водителей, ответственный за все маршруты, вам нужен общий вид тех маршрутов, что возможны, а также самих почтальонов или водителей, чтобы разработать наиболее эффективные маршруты и постоянно быть в курсе дел почтальонов или водителей. Если вы менеджер по продажам, то все, что вам нужно знать, – это как привлечь клиентов. Другое дело, когда вы босс. Когда вы босс, вам нужен общий вид на всех менеджеров по продажам и всех клиентов. Когда вы президент, то должны надзирать за различными государственными учреждениями; если вы глава одного из них, то вам нужен ваш путь к президенту. В то же время вам необходим общий вид всех, кем вы руководите, причем у каждого из них имеется путь к вам. Супервайзерам, боссам, генеральным директорам, президентам компаний и президенту страны нужно постоянно держать на контроле множество отдельных людей, а также целей и процедур организации, за которую они отвечают. Они становятся лидерами – хочется верить! – именно потому, что все учитывают, т. е. продвигают цели и интересы группы. Супервайзеры, боссы и президенты имеют больше власти, чем люди, за которых они отвечают.

Многие жалуются, что у тех, кто на вершине власти, нет эмпатии. Похоже, это неизбежно. Вспомните, перспективы маршрутов являются эгоцентрическими, а обзорные – аллоцентрическими, иноцентрическими. Люди во власти наблюдают и контролируют большое число индивидов и должны соотносить нужды каждого из них с потребностями всего предприятия. Индивиды управляют только собой и видят лишь себя, их маршруты ведут к боссу; у них не может быть его обзорной перспективы.

Слова: открывая ящики

Обратим внимание на слова. Проницательный теоретик искусства Рудольф Арнхейм заметил: слова указывают на перцепты[50]. Все ли слова? Эти три – «слово», «указывать», «перцепт» – безусловно.

Есть два слова – «видеть» и «смотреть», – которые рано входят в лексикон ребенка. Удивительно, что их осваивают даже слепые от рождения дети, причем примерно в том же возрасте, что и зрячие. Из этого следует, что даже дети, не способные видеть, понимают: «видеть» означает «постигать», а «смотреть» – «обращать внимание на что-то». Мы видим и смотрим глазами ума.

«Видеть» и «смотреть» оказались в прекрасной компании. Видите (посмотрите!), как много существует слов, связанных с видением. Они очень часто используются даже тогда, когда и смотреть не на что, есть только мысль в уме: заметить, разглядеть, различить, углядеть, рассмотреть, глаз, фокус, взор, взгляд – пристальный или мимолетный, глянуть, уставиться, распознать, всмотреться, обежать взглядом, рассмотреть в деталях, а также созерцать, обследовать, подсматривать, глазеть, пялиться, быть свидетелем, лицезреть, надзирать. Есть и слова, применяющиеся для обозначения только умственного видения: предвидеть, визуализировать, рассматривать предположения, всматриваться в суть, переосмысливать.

Вспомните теперь наше наблюдение, что ум воспринимает идеи как объекты. И сыграем в игру. Ниже перечислены слова, которые я набросала с ходу. Список примерный и далеко не полный. Все эти слова имеют конкретное значение. Одни используются для описания действий, выполняемых телом над объектами или в окружающем пространстве, другие – для действий самих объектов. Некоторые описывают пространственные отношения среди объектов или между ними. Еще целый ряд слов – облик объектов и их частей. Для каждого найдите использование в буквальном смысле, например исследовать город или в магазине, а затем в абстрактном – исследовать идею или в затруднительном положении.

Способы движения всего тела в окружающем пространстве: исследовать, ориентироваться, возглавлять, терять/находить дорогу, противостоять, появляться, избегать, обходить, снижаться/восходить, падать, подниматься, парить, двигаться, приближаться/отступать, блуждать.

Способы действия тела над объектами: трогать, сплавлять, смешивать, комбинировать, отделять, объединять, собирать, опрокидывать, молоть, добавлять, извлекать, поворачивать, переворачивать, распределять, прикреплять, разделять, заполнять/опустошать, покрывать, поднимать, опускать, ставить, толкать, бросать, растягивать, хватать, бить, проталкивать, рвать, измельчать, резать, полосовать.

Способы изменения чего-либо в мире: расширяться, сокращаться, увеличиваться, уменьшаться, исчезать, закручиваться, закругляться, рассеиваться, растворяться, распадаться, соединяться, таять, застывать, кипеть, начинаться/кончаться, закрываться/открываться, крошиться, трескаться, испаряться, вспыхивать, взрываться.

Способы отношений между объектами: встречаться, разделяться, примыкать, соприкасаться, окружать, находиться ниже/выше, перед/после, вверху/внизу, ближе/дальше, пересекаться, быть соединенными/разъединенными, близко, далеко, являться частью, внутри/снаружи, впереди/сзади, горизонтально/вертикально, параллельно, диагонально, являться внутренним/внешним, быть посторонним, содержать, сталкиваться, оседлать, протягиваться, касаться, проникать, перекрещиваться, поддерживать, находиться на переднем/заднем плане.

Местонахождение чего-либо: далеко, близко, рядом, в удалении, вверху, внизу, на вершине, выше, ниже, между, у основания, посередине, здесь, там, везде, повсеместно, в облаках, в пропасти.

Вещи и облик: формы объектов (например, в форме дерева, моркови, сердца, змеи), круг, спираль, квадрат, другие геометрические фигуры, места, поле, область, регион, граница.

Размер: большой/маленький, крохотный, ничтожно малый, громадный, колоссальный, гигантский, широкий/узкий.

Части: части тела как прототипы, голова, ладони, стопы, руки, ноги, пальцы, живот, пупок, плечи, фрагменты, части, периферия, центр, средоточие, середина, край, рубеж, стык, шов, оболочка.

Паттерн: полосатый, усыпанный, пестрый, грубый, гладкий, угловатый, шероховатый, загроможденный, неровный, кучный, правильный, неправильный, симметричный/несимметричный, колеблющийся, повторяющийся.

Теперь, когда вы знаете, насколько универсален язык, описывающий пространство и действия в нем, вы будете постоянно это замечать. Едва ли о чем-то можно говорить по-другому.

Язык и пространство

Давно, когда я только начинала изучать когнитивную психологию, и потом, в течение многих последующих лет, господствовало представление, что мышление подобно речи. Даже образное. Самонаблюдение это подтверждает: когда мы размышляем о мышлении, нам мыслится, что мы мыслим словами. Формальная позиция гласила: единицы мысли представляют собой утверждения, кратчайшие суждения, которые можно, в принципе, оценить как верные или неверные. Эта идея была почерпнута из символической логики. Любое реальное предложение может содержать множество утверждений. Фразу «Быстрая бурая лиса прыгает на ленивую собаку» можно разбить на утверждения: лиса быстрая; лиса бурая; лиса прыгает; прыжок совершается на собаку; собака ленивая. Это укладывается в предложение, в котором использованы все буквы алфавита![51]

Такой взгляд оборачивается проблемой при столкновении с образами и другими ментальными репрезентациями, которые невозможно «чисто» разложить на утверждения. Как это сделать с лицом Моны Лизы или любым другим? Подобно множеству яростных споров, и этот сам себя исчерпал. В то же время взгляды на природу языка изменились. Многие сегодня считают пространственный мир первичным, а язык – укорененным в пространственном мире. Минимальная единица мысли – это связь между двумя идеями. Но это путь, связывающий два места. В ходе эволюции понимание пространственного мира и действия в нем, безусловно, предшествовало развитию речи. Речь используется для описания ситуаций, которые существуют в мире, существовали в мире или могут существовать в мире. Речь призвана создавать ментальные модели этих ситуаций, чтобы возродить прошлое, описать настоящее или спланировать будущее. Естественно, наши способы мышления о пространстве мира, о сущностях и событиях в нем влияют на то, как мы говорим об этом мире. Однако все намного глубже: дело не только в том, что речь используется, чтобы говорить о мире, – пространство мира, сущности и события, воспринимаемые нами в мире, структурируют речь. Дело не в том, что речь структурирует пространство, как заметил Талми[52], а в том, что пространство структурирует речь. Пространство первично.

Мышление и мысль

Две фундаментальные характеристики пространства, близость и гравитация, а также бесчисленное множество действий тела в пространстве быстро приобретают абстрактный смысл. Объекты, близкие к нам, мы с большей вероятностью видим, достигаем их и взаимодействуем с ними. Объекты, близкие друг к другу, с большей вероятностью оказываются взаимосвязанными – по любому измерению. Из-за гравитации труднее подняться, чем опуститься. Чтобы подняться, нужны ресурсы: сила, здоровье, богатство. Пространственные метафоры пронизывают нашу познавательную, эмоциональную, социальную и научную жизнь. Мы сближаемся с одними людьми и отдаляемся от других. Один забирается на самый верх, другой падает в пропасть. Ионы притягиваются или отталкиваются. Открываются новые сферы, целые непаханые поля – а другие интегрируются. Действия над мыслями аналогичны действиям над объектами. Мы знакомимся с идеями, фокусируемся на них и тщательно их рассматриваем; мы переворачиваем их с ног на голову, объединяем, расчленяем и отбрасываем. Мы переносим встречи вперед или назад, вверх или вниз. Одни блуждают по жизни, другие вертятся. Мы оставляем время позади, события несутся на нас. Продажи, популярность и экономика растут и падают, электроны вращаются вокруг ядра, вирусы вторгаются в организм, а иммунная система атакует их. Всю свою жизнь мы воспринимаем пространство и действуем в нем. Именно восприятие пространства и действие в пространстве поддерживают нашу жизнь, как когда-то наших предков. Говорение и мышление о пространстве, восприятии и действии становятся говорением и мышлением на любую тему: пространственную, социальную, эмоциональную, научную, философскую или духовную.

Помещение мысли в мир

Трудно переоценить значение того, что мысль помещается в мир. В «здесь и сейчас», в форме речи, жеста или графического изображения она позволяет нам делиться собой с другими людьми, что принципиально для научения, обучения, координации действий и сотрудничества. Однако помещение мысли в мир имеет намного большие последствия: оно способствует нашему выходу из «здесь и сейчас», дает нам возможность обращаться к прошлому и планировать будущее. На мой взгляд, впервые мысль была помещена в мир, когда кто-то сказал кому-то, что делать, или объяснил, как сделать что-либо. Помещение мысли в мир помогает не только выполнять действия и находить путь, но и – что имеет гораздо более далеко идущие последствия – создавать общества и культуры. Мысль, помещенная в мир, позволяет распространять и накапливать знания, особенно если они – на странице.

Едва ли мы когда-нибудь узнаем, кто из предков человека впервые развил речь для репрезентации того, что отсутствует здесь и сейчас, и когда в ходе эволюции это произошло. Однако у нас есть множество древних свидетельств появления способности к представлению отсутствующего: пещерная живопись, процарапанные на камне изображения, зарубки на кости – ученые находят их по всему миру. Это признак удивительного человеческого дара – презентации идей, не находящихся в «здесь и сейчас», потрясающее проявление символического мышления, а также глубокой потребности человека в искусстве. Сюрприз: мы, Homo sapiens sapiens, по-видимому, не были в этом первыми!

Вернемся к повседневности. Когда список покупок становится длинным, мы записываем его. Чтобы вычислить размер скидки, достаем калькулятор. Пытаясь решить, как расставить мебель или сформулировать объяснение, или кого пригласить на большое застолье и как рассадить, берем карандаш и бумагу. Если мы хотим позаботиться о том, чтобы не забыть назначенное время, делаем пометку в календаре. Всякий раз мы не полагаемся на ум – мы опираемся на мир.

Ум слишком мал, мир гораздо вместительнее. Восьмой закон когниции: если мысль переполняет ум, он помещает ее в мир. Мы помещаем мысль в мир по-разному: в разговоре, в жестикуляции, в действиях, однако все эти средства дают эфемерный результат, сохраняют мысль лишь на миг. Но есть и более долгосрочные способы сделать это. Мы составляем списки дел, кладем у двери вещи, которые нужно захватить на работу, записываем идеи, над которыми следует поразмыслить, складываем числа в столбик или на калькуляторе. Мы лепим записки-стикеры в стратегических местах (к слову о стикерах: это легендарный пример дизайнерского озарения – как использовать клей, который не клеит). Помещение мысли в мир расширяет ум, хотя небеспредельно, поскольку внимание ограниченно: мы должны продолжать работать с вынесенным в мир содержанием, чтобы сделать его осмысленным. Мысли, помещенные в мир, становятся инструментами мышления. Возникает спираль: мы помещаем мысль в мир, используем ее, корректируем и используем снова.

Мы помещаем мысль в мир по очень многим причинам. Чтобы запомнить, напомнить и записать. Чтобы проинформировать, оказать влияние, поспособствовать. Чтобы обдумать, рассчитать, организовать, реструктурировать, сконструировать и создать. Чтобы спланировать будущее. Чтобы поразмыслить о прошлом или использовать его для обдумывания настоящего или планирования будущего. Ради демонстрации и сотрудничества: находясь с другими буквально на одной странице, мы можем указывать на что-то, сопровождать свою речь жестами и переходить от одной идеи к другой более эффективно и точно, чем при использовании слов. Мы создаем единую идею – не вашу и не мою, – поэтому оба привержены ей. Мысль может быть выражена в расположении камешков или линий на песке, узелков на платке или веревочке, действий тела или объектов, таких как солнечные часы, счеты и модели. Согласно устоявшемуся порядку, мысль организуется на плоской поверхности, например на стене пещеры, поверхности камня, листе бумаге или экране компьютера. Разумеется, привнесение мысли в мир может задействовать все три его измерения: отсюда счеты, клепсидры, солнечные часы, узелковое письмо, галька, счетные линейки, модели молекул, здания. Для простоты я буду называть все эти способы помещения мысли в мир «страницей». Мысль, помещенную на страницу, камень или веревочку, можно хранить при себе или посылать другим. Сегодня значительный объем человеческой мысли находится в облачном хранилище данных, доступном отовсюду. Модуль связи.

Мысль может быть выражена в словах, но произнесенные слова повисают в воздухе – да даже написанные на странице они выражают мысль лишь опосредованно, через произвольные символы. Метки в пространстве и места в пространстве на странице (и в воздухе) непосредственно выражают смысл. Словесное выражение мысли позволяет отливать, вырезать и строить идеи во многом так же, как это делают инструменты для отливки, вырезания и строительства артефактов. Словесное выражение мысли предназначено для использования, для того чтобы с ним работали.

Помещение мысли в мир очень сильно меняет наше мышление и жизнь. Письменность сделала возможным массовое образование и информирование. Письменность изменила наше понимание речи и даже саму речь. Система математических обозначений, формировавшаяся сотни лет, позволила эффективно выполнять вычисления, что, в свою очередь, обусловило формирование органов управления и развитие науки и техники. Карты изменили наше понимание мира. Трудно переоценить то, как повлияло помещение мысли в мир на нашу жизнь и на историю в целом. Карты, книги, калькуляторы, часы, бумага, артефакты и сам мир – стоп-сигналы, велодорожки, вывески магазинов. И это еще не все.

Помещение мысли в мир не ново, и нам следует побольше узнать об инструментах мышления наших предков. Эти инструменты изобретались и переоткрывались в разных местах и в разные времена, совершенствовались поколениями в циклах проб и ошибок. Никто еще не видел шимпанзе или бонобо, занятых рисованием портрета других шимпанзе или бонобо, созданием карты или вычислениями. Возможно, изготовление инструментов мышления – та самая неуловимая разница между нами и другими ныне живущими приматами. Изготовление инструментов мышления имеет огромные последствия.

Большая часть первых творений такого рода, разумеется, была утрачена. Карты на песке и расчеты с помощью гальки не сохраняются. Устойчивые к воздействию ветра и воды пещеры, камни и кости хранят много древних выражений мысли. Отпечатки ладоней, узоры в виде лестниц и выцветшие изображения животных, найденные в одной из испанских пещер, имеют возраст 64 800 лет. Поскольку Homo sapiens пришел туда лишь 20 000–24 000 лет спустя, должно быть, эти таинственные изображения были созданы тогдашним населением – напрасно оклеветанными неандертальцами. Почему ладони? Отпечатки ладоней обнаруживаются в пещерах по всему миру. Возможно, в отсутствие письменности они служили подписями, свидетельствами: эта ладонь представляет меня. Я был здесь.

Древние остатки экстернализованной[53] мысли продолжают находить по всему миру. Часто среди них имеются изображения людей, объектов, животных, событий, инструментов, встречаются карты и вычисления. Изображения могут поддаваться расшифровке, даже если их смысл ускользает от нас. Обратите внимание на содержание: люди, объекты, пространство, время, события и числа – столпы нашей жизни и, бесспорно, самое типичное содержание сегодняшнего дня. Загляните в любую газету, на любой сайт – и увидите изображения живых существ и предметов, пространства, времени, событий и чисел – понятий, центральных для существования человека. Они настолько важны, что головной мозг отмечает каждое особо.

Подчеркнем, что все словесные выражения мысли являются репрезентациями. Подобно символам, они представляют нечто, отличное от них самих, хотя – в противовес многим символам – сохраняют сходство с репрезентируемым. Помните трубку Магритта?[54] Мысли используют место в пространстве и метки в пространстве для передачи смысла. Метками могут быть изображения, знаки, слова, символы и простые геометрические формы: точки, линии, блоки-ячейки. Слова часто используются по одному или в маленьких группах; они не составляются в предложения и абзацы – не то что в тексте, который вы сейчас читаете. В общем, карты, схемы, планы, диаграммы и рисунки – все виды графики – могут быть многомодальными. Как разговор.

Принципы когнитивного дизайна

Новые репрезентации мысли создаются каждую секунду: рецепты, объяснения политических конфликтов, рост и падение акций, научные явления, инструкции по сборке или эксплуатации, самоучители танцев. Разработчикам следует учитывать, как пользователи будут понимать репрезентации и использовать их, но, очевидно, создатели визуализаций – подобно создателям чего бы то ни было – не в состоянии предвидеть все варианты понимания и использования их дизайна. В действительности новое понимание и новое использование могут быть творческими и значимыми сами по себе. Эти цели можно включить в два Общих принципа когнитивного дизайна.

Принцип соответствия: содержание и форма репрезентации должны соответствовать содержанию и форме целевых концепций.

Принцип использования: репрезентация должна способствовать эффективному решению целевых задач.

Обратите внимание: принципы могут и будут конфликтовать, т. е. подсказывать радикально различающиеся дизайнерские построения. Отсюда поколения усовершенствований, а также эволюция разных решений. Рассмотрим письменную речь. Она началась повсеместно с соотнесения слов с пиктограммами – изображениями вещей, напоминающими эти вещи. Сходство прекрасно согласуется с Принципом соответствия, но не с Принципом использования. Слов тысячи, следовательно, нужно выучить тысячи значков. И с чем найти сходство для таких понятий, как «красота», «справедливость» и «революция»? Для отрицаний, характеристик и гипотетических предположений? Самым распространенным решением стало добавление значков, представляющих звук, а не внешний вид. Вуаля – алфавит! Распеваемый двухлетками по всей стране, но сложный для глухих.

Лишь однажды в истории был изобретен другой тип репрезентации: соотнесение звука с внешним видом значка, а не со смыслом. Несмотря на свои недостатки, логографическое письмо сохранилось; больше миллиарда человек каждый день читают на нем. Поэзия на логографических языках имеет особенность, отсутствующую у поэзии на языках, использующих алфавиты. Имеющие алфавит языки позволяют аллитерацию – обыгрывание слова на основе его звучания. В логографических языках она тоже есть, но в них имеется еще один слой, допускающий визуальную игру со словом. Восхитительно!

Из развития письменности следует важный урок: единственное наилучшее решение существует лишь в редких случаях. Почти все люди испытывают трудности с английским правописанием. Вспомним Первый закон когниции: за любое приобретение приходится платить. Каждое решение имеет преимущества и недостатки. То же верно и в отношении природных, эволюционных «дизайнерских разработок»: рыбы плавают, птицы летают, змеи ползают. Это разные способы движения в мире, и все они работают – но не всегда.

Пространство: карты

Карты наших предков позволяют очень многое узнать о мышлении. Часто древние карты удобнее для использования, нежели составленные профессионалами современные. На рис. 8.2 представлена карта, в настоящее время считающаяся самой древней в мире. «Карманного» формата, вырезанная на каменном блоке весом около 0,9 кг, она была оставлена кем-то в пещере Абаунц на юге Испании более 15 000 лет назад.

Возможно, вы тоже видите то, что поразило археологов, которые ее нашли: карта изображает пути наряду с приметами ландшафта вокруг пещеры, в том числе горами и реками. Это довольно крупные пространственные ориентиры. Труднее заметить группы животных по обе стороны ущелья реки. Археологи предположили, что изображение использовалось в качестве памятной записи об охоте или, возможно, для планирования охоты. Горы, реки, животные – видимые аспекты сцены, размещенные в пространственном массиве; таким образом, репрезентация является отчасти изображением сцены, а отчасти – ее картой. Карта дает одновременно две перспективы: общий вид территории и вид спереди на особенности данной территории. Эта репрезентация с двойной перспективой и частично изобразительным характером, очевидно, не достигает ни реалистичности картины, ни абстрактности карты, но зато ее полезность столь же очевидна – как для ориентации, так и для планирования.

Наши предки составляли карты не только земли, но и неба. Остается лишь спросить: зачем? Лунный цикл служил основой многих древних календарей. Причины появления карт звездного неба еще более загадочны. Возможно, дело в его ошеломляющей красоте, а может, в вере, что небесные тела с огромной высоты наблюдают за нами, охраняют нас, управляют нами, – эту веру разделяет современная астрология. Древние карты созвездий найдены во многих местах. В знаменитой пещере Ласко (а также в близлежащей пещере Tête du Lion[55]) на юге Франции сохранилась карта Плеяд, возраст которой как минимум 20 000 лет.

Формы карт могут быть разными. Аборигены северного побережья Америки создавали карты, мысленно размечая части своей слегка согнутой левой ладони. Большие и малые города размещались вдоль указательного и большого пальцев: Квебек на кончике указательного пальца, Монреаль на суставе, Нью-Йорк – в месте присоединения указательного и большого пальцев к ладони. Мичиганцы, воспроизводя форму своего штата, поднимали левую ладонь с выпрямленными пальцами – здесь озеро Гурон попадает в промежуток между указательным и большим пальцами, – затем указывали на ладони положение родного города. Инуиты[56], плававшие у берегов Гренландии, вырезали из дерева переносные карты, отмечая изгибы береговой линии. Карты помещались прямо в рукавицу, и их можно было «читать» на ощупь – незачем ее снимать и морозить пальцы. Если карта падала в воду, то не тонула. Умно!

Столь же остроумны плавучие «палочковые» карты из бамбука и ракушек, создававшиеся аборигенами Маршалловых островов в южной части Тихого океана для далеких плаваний в открытом море. Одна из них показана на рис. 8.3. Бамбуковые стволы изображали океанские валы, течения и ветра, в сущности, дорожные магистрали океана, а раковины каури – острова, слишком отдаленные друг от друга, чтобы их можно было увидеть.

В средневековой Европе картография была схематической, а подавляющее большинство населения путешествовало лишь в воображении, поэтому карты, по-видимому, служили интеллектуальным, религиозным и политическим целям. Часто встречались карты, подобные представленной на рис. 8.4; они называются T-O из-за своей формы. Святая земля, место рождения Иисуса, находится в центре. Обратите внимание, что Oriens, восток, расположен наверху. Oriens означает «восходящий» применительно к восходящему солнцу, а в слове «ориентальный» – «восточный». Горизонтальная перекладина буквы T – это Индийский океан, отделяющий на этой карте Азию от Европы и Африки, а вертикальная – Средиземное море, разделяющее Европу и Африку. Согласно тогдашним европейским знаниям, мир был окружен единым океаном. Пространственные местоположения и размеры неопределенны, границы отсутствуют. Если вы не разобрали мелкий шрифт, ничего страшного, важно лишь заметить, что данное устройство пространства чрезвычайно схематично: Святая земля находится в центре мира, три известных на тот момент континента разделены водными просторами.

Неясно, почему европейские карты впоследствии повернулись на 90º, так что север оказался и поныне остается вверху; изменение перспективы примерно совпало по времени с открытием северного магнитного полюса. У еще более старых (их приписывают Птолемею) карт север также был вверху; согласно некоторым предположениям, это было прагматичное решение, поскольку львиная доля известных в те времена земель протягивалась с востока на запад. Карты отображают не только пространство, но и нечто намного большее.

При всем своем разнообразии и образности эти карты имеют общие черты. Они не всегда соблюдают масштаб. Они смешивают перспективы. Они не просто картируют, но и изображают. Они не передают массу информации. Это обусловлено не только нехваткой данных или низкими техническими возможностями, здесь дело в дизайне. Скудная информация, которую они сообщают, всякий раз своя: точные входы и выходы побережья для эскимосских каноэ, океанские течения и острова для мореходов Маршалловых островов, особенности местности и животные для иберийцев, духовное или интеллектуальное содержание для европейцев Средневековья. Помещается именно та информация, которая нужна пользователям карты, ее не загромождают ненужной.

Имея это в виду, перескочим через пару тысячелетий к картам, которыми сегодня пользуются миллионы человек. Возьмем схему Лондонского метро. Я не могу воспроизвести ее здесь, но появившуюся в 1931 г. карту лондонской подземки Гарри Бека воспроизвели впоследствии транспортные системы по всему миру. Она странным образом напоминает бамбуковые карты, использовавшиеся исключительно аборигенами Маршалловых островов, только вместо океанских течений и островов показывает линии метро и станции. Эта карта демонстрирует – с искажениями – упрощенный план железнодорожных путей, изображенных идущими вертикально, горизонтально или диагонально линиями без особой связи с их точными траекториями. Создатель карты вдохновлялся электрическими схемами – замечательным проявлением анахроничного аналогового мышления. Для электричества география не имеет значения. Важны проводники и соединения, сопряжения с другими частями. Для пассажиров метро, рассудил Бек, именно это и существенно. Все, что им нужно, – пути от одной станции до другой и соединения с другими линиями подземки, а не географическая точность. Его дизайн натолкнулся на сопротивление (простите мне этот каламбур!) властей предержащих, но моментально завоевал сердца пассажиров метро. Схема очень удобна. Линии подземки имеют цветовой код. Горизонтальные, вертикальные или диагональные, они легко прослеживаются взглядом. Станции обозначены названием и перпендикулярными к линии штришками, а связи – пересадки на другие линии – четко обозначены кругами. Имеется даже некоторая географическая информация, которой мне однажды хватило, чтобы по схеме метро добраться до места, не обозначенного на бумажном плане города с улицами, которым я пользовалась для навигации в древние времена до повсеместного распространения карт в смартфонах.

Как и исторические карты, схема Лондонской подземки включает в себя лишь малую часть возможной информации. И опять – подобно картам прежних времен – в схему включено именно то, что обычно требуется пользователям: пути и точки, где могут быть предприняты действия, а именно пересадка на другую линию, вход или выход. Схема метро идет даже дальше: она искажает расстояния и направления. Внимательный читатель вспомнит, что это относится также к воспоминаниям об окружении. Вспомнит и о том, что схематические карты, даже искаженные, могут быть более эффективны, чем достоверные, поскольку их легко читать, понимать и использовать. Таким образом, правильно составленная схематическая карта следует обоим Общим принципам когнитивного дизайна.

Вероятно, вы задаетесь вопросом, а не приводят ли к путанице отсутствие информации и искажения. Аналогично схемам, да и вообще любым коммуникациям, карты предназначены для использования в определенном контексте. Контекстом может быть то, что доступно для восприятия в окружении, но им может выступать и общее знание, имеющееся в уме. Контекст обычно (но не всегда) дает недостающую информацию и устраняет неопределенность и искажения. Это элемент неписаного соглашения партнеров по коммуникации. Пользователи понимают, что карты и другие схемы устроены так, что предназначаются лишь для определенного круга пользователей и конкретного контекста, известного партнерам. Назначение схемы Лондонского метро – ее использование именно там, в метро, аналогично тому, как инструкция по сборке применяется к тем объектам, которые предстоит собрать. Мы точно так же понимаем речь. Если кто-то говорит: «Здесь холодно, вы не находите?» – это понимается как непрямая просьба закрыть окно или включить обогреватель. Если ваш пассажир-штурман говорит «поверни направо», вы знаете, что повернуть надо на ближайшем перекрестке, а не сию минуту.

Схема Лондонского метро использует дополнительные слова и символы. Большинство хороших карт и схем многомодальны – как и нормальный разговор, в котором используются отнюдь не только слова, но еще и интонации, жесты и то, что есть в мире.

Карты могут быть многоцелевыми или специализированными, для конкретной задачи. Карты позволяют находить путь, исследовать окружение, планировать поездки, менять маршруты движения, отыскивать велосипедные дорожки и многое другое. По ним можно изучать историю – как в кодексах ацтеков с красочными изображениями передвижений их предков в пространстве и времени.

Карты могут рассказывать о ходе военных действий – как, например, в газетах времен Второй мировой войны, – ежедневно демонстрируя масштабы, перемещения и объединения военных сил в Европе. Они позволяют отслеживать распространение заболевания, становясь первым шагом для обнаружения его причины, как это было сделано в знаменитой работе методичного врача Джона Сноу в отношении эпидемии холеры в Лондоне в 1854 г. В те времена никто не знал, что вызывает эту болезнь. Сноу попросил отмечать каждый случай на карте Центрального Лондона (его карта представлена на рис. 8.5). Он заметил, что многие случаи заболевания концентрированно встречаются в окрестностях водоразборной колонки на Брод-стрит, и велел снять с нее ручку.

После этого с эпидемией было практически покончено, и одновременно зародилась наука эпидемиология, до сих пор в значительной степени основанная на картах. Карты помогают вести расследования, строить логические выводы, совершать открытия и давать прогнозы, будь то распространение болезни, передвижение террористов или перемещения ураганов. Они позволяют осмысливать паттерны распределения голосов на выборах, засух и наводнений, демографических данных, таких как миграции населения и экономическое неравенство, объяснять социальные, религиозные, политические, лингвистические, генетические и технологические изменения и их последствия.

Попробуйте найти важные для нашей жизни виды деятельности, не связанные с перемещением в пространстве. Это нелегко. Карты – естественный способ демонстрации пространства, и поскольку глаз быстро видит локации, скопления и направления (вспомните о гештальт-принципах организации восприятия: общей судьбе и группировке), карты помогают делать выводы о явлениях в пространстве и движении в пространстве. Пространство и движение в нем – основа индивидуальных, социальных, политических, биологических, химических и физических процессов. Мы можем создавать концептуальные карты, а также карты теорий, показывающие отношения между идеями и изменения идей и их отношений.

Практические правила составления карт и многого другого

Рассмотрим четыре Практических правила составления карт, которые мы вывели из изучения древних и современных их примеров. Большинство из них были так или иначе проверены. В совокупности эти карты удовлетворяют обоим принципам когнитивного дизайна: обеспечивают соответствие репрезентации целевым понятиям и однозначность использования репрезентации для целевых задач.

Соотнести элементы и отношения реального пространства с элементами и отношениями в пространстве репрезентации. Это страница, виртуальная или реальная.

Включить только ту информацию, что полезна для решения задачи, не допуская ее пересыщения необязательными, отвлекающими внимание или сбивающими с толку деталями.

Преувеличить, вплоть до искажения, полезную информацию, чтобы упростить ее нахождение и прослеживание.

Добавить слова и символы, где они полезны, т. е. проясняют принципиально важную информацию.

Перечисленные практические правила применимы к картам и многим другим схемам. Это оптимальный метод, выработанный путем наблюдения, анализа и опыта. Для отдельных случаев существуют и более прямые методы определения принципов когнитивного дизайна – опирающиеся на эмпирические исследования.

Маршрутные карты – это особая, но при этом распространенная разновидность карт. Такие карты ведут вас из точки А в точку В, из одного местоположения в другое. Давайте перенесемся в недалекое прошлое, в конец 1990-х гг., и познакомимся с неожиданным и важным открытием в сфере географии. Задолго до появления смартфонов у двух аспирантов в области компьютерной графики, обосновавшихся на той же улице, где расположен мой офис, родилась провидческая идея. Они создали алгоритм генерирования маршрутных карт, упрощавших перемещение из точки А в точку В. В те времена пользовательские маршруты, загружавшиеся с сайтов, накладывались на карты скоростных магистралей и оказывались практически бесполезны. Они имели единый масштаб, и сложные места вроде въездов на автострады и съездов с них были неразличимо мелкими, а сам маршрут тонул в массе всего ненужного. Аспирантам попалась на глаза наша работа по удачным рисованным от руки картам. Используя также исследования коллег, мы показали, что люди изготавливают и предпочитают схематические маршрутные карты и с ними добиваются лучших результатов. Это карты, где показаны релевантные пути и места поворотов, даже если направления и расстояния переданы неточно.

Характеристики этих карт были использованы в качестве принципов когнитивного дизайна применительно именно к картам. Принципы когнитивного дизайна можно вывести эмпирически для любого инструмента мышления. Для карт: четко покажите пути и точки, где совершаются действия, – обычно это пространственные ориентиры; точные расстояния и направления менее важны. Применив эти принципы, Агравала и Столте создали замечательный алгоритм, который быстро выдавал множество путей из А в В и понравился пользователям при бета-тестировании. Применение принципов окупилось дважды: принесло одному из аспирантов докторскую степень плюс было продано и использовалось миллионами человек. Пожалуй, еще важнее то, что оно положило начало быстрому развитию технологий картирования. Этот случай стал классическим примером использования эмпирических методов для обнаружения принципов когнитивного дизайна и их применения к другим разработкам.

Чтобы раскрыть специфические принципы дизайна, мы создали эмпирическую программу, к которой привлекли в качестве разработчиков опытных пользователей. Вот как выглядела программа применительно к маршрутным картам. Производство: одна группа экспертов создает карты, в данном случае – маршрутные. В настоящее время практически каждый грамотный взрослый является экспертом в пользовании картами. Предпочтения: вторая группа оценивает их качество. Производительность: третья группа использует для навигации карты, получившие наиболее высокие оценки. Если характеристики, сформированные на этапе производства, оказываются и предпочтительными, и повышающими производительность – прекрасно! Значит, мы нашли принципы когнитивного дизайна для маршрутных карт и создали программу разработки других графических объектов. И не только. Программа «трех П» по выявлению принципов когнитивного дизайна с тех пор получила более общее применение, обеспечив череду дизайнерских удач. Другим хрестоматийным примером стала разработка принципов когнитивного дизайна для инструкций по сборке – скоро мы к нему вернемся.

Число и запись

Теперь переходим от карт – предельно конкретной внешней репрезентации – к математике, возможно, самой абстрактной. Одной из древнейших внешних форм репрезентации чисел (после пальцев) является бирка[57]. Подобно схематическим картам, бирки универсальны для человечества; они снова и снова изобретались разными культурами, разбросанными в пространстве и времени.

Бирка – это абстракция: одна отметина обозначает одну вещь, какую угодно. Изображение отсутствует, поэтому невозможно сказать, что было сосчитано. Как и карты, бирки принимали разные облики: кости, камни или палки с зарубками, шнурки с узелками, кучки гальки. Например, кость Ишанго, представленная на рис. 8.6, покрыта насечками с двух сторон и является биркой – возможно, не только.

Это малоберцовая кость бабуина, найденная в пещере на территории нынешней Демократической Республики Конго и изготовленная по меньшей мере за 20 000 лет до н. э. Ее можно увидеть в Бельгийском королевском институте естественных наук в Брюсселе. Насечки сгруппированы необычным образом, что породило разные версии того, что они изображают. Простые числа? Маловероятно, это был бы ошеломляюще продвинутый уровень математики. Лунные месяцы? Также маловероятно, поскольку другая кость, найденная позже в той же пещере, похоже, имеет связь с арифметикой. Общее мнение, сложившееся по итогам научных споров, свелось к тому, что группировки носят арифметический характер и, возможно, использовались для расчетов. Невольно возникает вопрос, а понимали ли по прошествии многих лет создатели этих насечек, что же те представляли. Меня саму нередко озадачивают собственные рукописные заметки.

Бирки, узелки и камешки создают видимую долговечную запись счета, что дает колоссальное преимущество по сравнению с устным счетом или осуществляемым с помощью пальцев. Этот экземпляр существует невероятно долго, 20 000 лет, он намного пережил своих создателей; есть и более древние. Однако отметим: бирки не сообщают итоговую сумму. Нужно пересчитать насечки или приложить бирку к тому, что пересчитывается. Бирки дают соответствие один к одному. Для сумм нужны названия чисел или символы. В какой-то момент дошкольники начинают считать очень быстро, но вопрос «сколько?» ставит их в тупик. Пока они не совершат скачок от сосредоточения на каждом предмете в отдельности к сосредоточению на всем комплексе предметов, от соответствия один к одному – к мощности множества, они не смогут сказать, сколько же предметов. Когнитивная система, позволяющая пересчитать содержимое комплекса, отделена от когнитивной системы, позволяющей назвать общее количество содержимого. Это разделение кажется удивительным, потому что у взрослых обе системы прекрасно интегрированы.

У бирок и суммирования различное применение. Бирки учитывают отдельные сущности. Все ли мои овцы вернулись с пастбища? Хватит ли людей, чтобы провести собрание? Есть ли в театре свободные места? Сопоставление отдельных сущностей один к одному с насечками отвечает на эти вопросы. В следующий раз, спрашивая метрдотеля, есть ли столик на двоих, взгляните на схему, которой он пользуется; обычно это бирка. На схеме изображены столы и стулья, имеющиеся в ресторане, занятые помечены. Метрдотель не ведет счет посетителей, и ему незачем это делать, общее число людей в ресторане не имеет отношения к стоящей перед ним задаче. Метрдотель ищет свободный столик, затем добавляет на схему метки, обозначающие вашу компанию. Вас отметили.

Любопытно, что во многих культурах счет является табу, особенно это касается ценностей: людей, скота. Во-первых, счет низводит людей до чисел, во-вторых, может свидетельствовать о богатстве, следовательно, навлечь сглаз. Использование бирок в той или иной форме избавляет от необходимости считать.

Тем не менее итоговое – общее – значение необходимо для расчетов. Вот несколько ярких примеров. Какой налог с вас причитается? Если каждая овца стоит пять шекелей, сколько нужно отдать за 20 овец? Бухгалтерский учет опирается на вычисления, как и инженерное дело, архитектура, естественные науки и математика. Для сложных вычислений была создана система обозначений, широко используемая и в настоящее время. Она имеет две составляющие: символические обозначения чисел и позицию в пространстве. Чтобы выполнять расчеты, культуры по всему миру независимо друг от друга преобразовали зарубки бирок в числа с изменяющимся значением. Первоначально в большинстве систем были изобретены символы для единиц, десятков (или дюжин, в зависимости от базы), сотен, тысяч и т. д. Вы уже можете увидеть проблему в этом «и т. д.» Для репрезентации числа 7846 потребуется семь символов тысяч, восемь символов сотен, четыре символа десятков и шесть символов единиц. Это так называемая аддитивная система. Она громоздка. Ее трудно воспринимать, трудно использовать. Вспомните, как мы решаем эту задачу сейчас, используя всего девять символов для цифр, нуль и пространственную позицию для единиц, десятков, сотен, тысяч и т. д. справа налево. Это мультипликативная система. Все, что нужно, чтобы представить число 7846, находится перед вами. Легко воспринимать, легко использовать.

Вавилоняне около 2000 г. до н. э., затем китайцы примерно на рубеже эр, следом майя в III–V вв. независимо изобрели удачные системы репрезентации чисел и использования пространственной позиции для расчетов. В счетах-абаках и счетных досках пространственная позиция составляет основу. Зачатки современной системы, использующей десять символов и пространственную позицию для единиц, десятков, сотен и т. д., были разработаны в Индии примерно в V столетии и принесены в Европу к XIII в. Символы арифметических действий – сложения, вычитания, умножения и деления – возникли на несколько веков позже.

Перемещение счета из ума в мир сначала позволило выполнять подсчеты и хранить их результаты. Оказавшись в мире, счет стал инструментом мышления, и – как со многими другими когнитивными инструментами – с ним оказалось возможным работать, конструировать его и перестраивать. Эти блестящие изобретения – символы и пространственная позиция, – кажущиеся нам сейчас самоочевидными, обусловились целыми поколениями взаимодействий между разумом и страницей, сериями проб и ошибок, компромиссов, поворотов не туда и заходов в тупик. Трудно переоценить важность взаимодействий между разумом и построениями в мире. Эти взаимодействия зависят от помещения математики на виртуальную постоянную страницу – абак или счетную доску, – чтобы было, на что смотреть, что осознавать и реорганизовывать. Мысленной математики, руки и тела оказалось недостаточно. Вынесение счета и вычислений из ума в мир, помещение символов на пространственные позиции на странице в свою очередь сделало возможными сложные изменения в обществе, сельском хозяйстве, инженерном деле, науке и математике.

Математика считается самым абстрактным способом как мышления, так и репрезентации мышления. Она функционирует благодаря символам и месту в пространстве. Лэнди и Голдстоун указали на это в названии одной из своих статей: «Формальные системы обозначений – это схемы». Они обнаружили, что люди используют распределение в пространстве, даже если этого не требуется – в качестве основной идеи для группировки при решении алгебраических задач. По словам Лэнди и Голдстоуна, «алгебра – это повествование об объектах, движущихся в пространстве. Доказательства рассказывают историю об этих объектах». Математические доказательства – это истории. Надо же!

Совершим небольшой экскурс в сторону культурных различий в математических схемах. Азиатский уличный пейзаж расценивается более сложным, нежели западный, как западными наблюдателями, так и восточными. Случайно или нет, азиатские общества сильнее пронизаны взаимозависимостями, социально сложнее, чем индивидуалистические западные общества. Мы заинтересовались, а не проявляется ли наблюдающаяся в Азии тенденция к большей сложности также и в схемах, конкретно – в математических схемах. Мы взяли первые десять схем для каждой из четырех арифметических операций – сложения, вычитания, умножения и деления, – введя эти термины в Google Images и Baidu Images (основной китайский браузер). Мы убрали из изображений все слова и предложили оценить схемы американцам европейского происхождения и китайцам. Исследование было проведено дважды с интервалом в несколько лет. Обе группы сочли китайские арифметические схемы более сложными. Нельзя не задуматься – а не позволяет ли сложность уличной ситуации или социальных и семейных отношений лучше понимать сложность в других сферах?

Как было сказано, математические обозначения резко контрастируют с другим древним когнитивным инструментом – картами. Карты превращают большие пространства в маленькие, ужимая расстояние и направление реального мира до расстояния и направления на странице. Происходит прямое отображение одного пространства на другое. Иначе обстоит дело с математическими обозначениями. В математике использование места в пространстве для кодирования величины в единицах, десятках, сотнях и т. д. является намного более опосредованным и символическим действием. Ни метки – символы цифр, ни пространственные отношения не имеют сходства ни с чем релевантным в мире. Насечки бирок его имеют, хотя и абстрактное: чем больше предметов, тем больше меток, один к одному. Однако в форме цифры 9 нет ничего указывающего, что она представляет значение на 3 больше, чем 6. Пространство карты отражает пространство мира, хотя иногда искаженное. Пространство в математике – столбцы, которые нужно правильно выровнять по вертикали, решая арифметические задачи, – упорядочено согласно возрастанию справа налево и представляет отношения в чисто концептуальном мире плюс сложное картирование в нем. Бирки обеспечивают высокое соответствие в плане количества, один к одному, но очень неудобны для использования в расчетах. В математических обозначениях два принципа конфликтуют, и Принцип использования перевешивает Принцип соответствия.

Математические обозначения были и остаются чрезвычайно важными во всех аспектах повседневной жизни. Как вы помните из главы 7, люди, подобно многим другим животным, владеют системой приблизительных количеств, позволяющей интуитивные оценки и сравнения в случаях, когда оба комплекса объектов можно видеть. Однако эта система является не только примерной, но и логарифмической, т. е. в ней одна и та же разница между малыми числами более весома, чем между большими. Это относится к суждениям не только о количестве, но и о яркости, громкости и многом другом. Исправить подобные ошибки можно с помощью системы точных чисел, позволяющей измерять и вычислять. До сих пор существуют культуры, не знающие числа, да и современной культуре потребовались столетия, чтобы создать изощренную систему, сегодня доступную даже школьникам. Удивительно, что эволюция не уничтожила широко распространенных систематических ошибок оценочной системы человеческого ума. Без сомнения, система приблизительных количеств была полезна нам как-то иначе. К добру или к худу – истина всегда такова – это не единственные систематические ошибки ума человека. Некоторые, но никоим образом не все, можно исправить или уменьшить при помощи измерений и вычислений.

Система обозначений: логика и физика

Как много всего мне не пришлось даже упомянуть! Потрясающие достижения систем обозначений в сферах математики, логики, физики, химии, статистики и многих других. Геометрию, смешанную систему: отчасти буквально пространственную, отчасти абстрактно пространственную, отчасти символическую. Интересно, что для Евклида доказательства имели вид схем, текст лишь озаглавливал их. К сожалению, оригинальные схемы были утрачены.

Одним из инструментов логики являются диаграммы Эйлера – круги, представляющие множества вещей, где пересекающиеся круги обозначают пересекающиеся множества, отдельные – отдельные, непересекающиеся множества, а включенные друг в друга – включения. Даже слова совпадают. Подумайте, сколько выводов можно сделать из простой диаграммы Эйлера на рис. 8.7. Каждый круг представляет множество каких-то сущностей, например художников и поэтов. Частичное наложение, которое называется пересечением двух множеств, указывает на тех, кто является одновременно и художником, и поэтом. Вне кругов находятся все, кто не относится ни к тем ни к другим.

Из этой диаграммы напрашивается несколько выводов: некоторые художники – поэты, некоторые поэты – художники, некоторые художники не поэты, не все поэты художники и т. д. Такие отношения из диаграммы очевидны. Она делает наглядными безжизненные формулировки, и их несравненно легче воспринимать, чем словесные утверждения. Есть множество надежных свидетельств, что люди могут строить пространственные мысленные модели на основании ясных (правильно составленных!) текстов, но это требует времени и усилий. Диаграммы Эйлера экономят силы.

Ученые решили не ограничиваться априорными заявлениями о превосходстве диаграмм Эйлера над утверждениями, однако эмпирические данные оказались смешанными. Вероятно, репрезентации конфликтуют с процессами рассуждений, которые развертываются последовательно, по частям. Визуализация показывает все отношения одновременно; для больших множеств отношений трудно выделить части, отдельные предположения, которые использовались бы как аргументы. Список утверждений справляется с данной задачей, он разделяет полное множество отношений на дискретные части. Представляется, что это очередной пример, когда Принцип использования перевешивает Принцип соответствия.

Это удобство логического мышления с помощью грамотно составленных диаграмм и схем вызвало бурный рост новых областей знания, пытающихся сделать подобные изображения основой математики, логики, физики и компьютерных наук без утраты их строгости, – чтобы задействовать нашу потрясающую способность видеть пространственные отношения и мыслить о них. Логика здесь та же: схемы используют возможности пространственно-двигательного мышления для абстрактного. Марк Векслер[58], ныне исследователь когнитивных процессов, изучающий восприятие и ментальную образность, когда-то был физиком и работал с диаграммой Фейнмана, представленной на рис. 8.8. Каждый серый пузырь представляет отдельную вселенную. Чтобы вселенные были скоординированы, нужно устранить перекручивание нижнего пузыря. Векслер представил, как берет каждый из нижних эллипсов большим и указательным пальцами и крутит их в противоположных направлениях, словно играя в «веревочку». Сделав это, он понял, что раскручивание нижнего пузыря скручивает верхний. Единственный способ избежать скрутки – перерезать одно из прикреплений. Этот вывод имеет следствия для пространственно-временного континуума и квантовой гравитации, но они вне моего понимания и, к счастью, вне темы книги. Интуитивная догадка исследователя оказалась верной, что он впоследствии и подтвердил с помощью точного построчного доказательства.

Диаграммы Фейнмана, по общему признанию, сложны для понимания – как и физика, которую они представляют, – но если их освоить, то, подобно всем эффективным визуальным пространственным репрезентациям, они становятся мощным инструментом мышления.

Система обозначений: музыка и танец

Подобно алфавиту, нотная запись соотносит звук с видом. Как и в случае письменной речи и математических обозначений, в древности и в современности повсеместно было создано много систем записи музыки. Музыка имеет глубокое культурное и личное значение. Пение объединяет людей, его ритм помогает нам двигаться вместе, как во время каких-то радостных событий вроде свадьбы, так и в ситуациях тяжелых и утомительных – например, на форсированном марше. Удачная система обозначений помогает создавать, изучать, запоминать и исполнять музыку. Система, которой учат множество детей по всему миру, отображает музыку главным образом в двух измерениях – в удобном виде на странице (листе бумаги). Повышение высоты звука отображается по вертикали, что естественно, поскольку более низкие звуки формируются ниже в голосовых связках, кроме того, чем выше звук, тем выше его частота, хотя этот факт не был известен, когда система нотной записи только создавалась. Время отображается по горизонтали, созвучно тому, как большинство культур мыслят время. Высота звука задается дискретными нотами, что соответствует как способу восприятия музыки мозгом, так и способу ее исполнения на большинстве инструментов. Таким образом, стандартная нотная запись удовлетворяет обоим принципам – соответствия и использования. Отображение высоты звука по вертикали и времени по горизонтали – всего лишь основы; нотная запись всегда пополнялась и продолжает пополняться, чтобы передавать более тонкие аспекты музыки.

Запись танца далась значительно труднее. Бальные танцы предназначались для любительского исполнения и не требовали таланта и знания техники балета либо других танцевальных жанров. Основу бальных танцев составляют мелкие простые перемещения стоп по полу, которые относительно легко изобразить именно таким способом. Однако многие воодушевляющие нас виды танца предполагают сложные движения рук, ног, головы и тела, а также непростые темпы. Добавьте к этому дуэты, трио и ансамбли. Создание системы записи танца оказалось для многих увлекательным, причем по всему миру. Танцор, хореограф и теоретик танца Рудольф Лабан в первой половине XX в. разработал систему, получившую название «лабанотация». Тело делится на части горизонтальными линиями, что напоминает нотный стан, различные сочетания горизонтальных, вертикальных и наклонных палочек изображают положение каждой части. Система была адаптирована для демонстрации других видов движения, но она сложна для изучения и использования, не передает многие аспекты танца и не может являться стандартной практикой. Это относится и к аналогичным системам – например, Бенеш (Англия), Эшколь – Вахмана (Израиль), коллективным разработкам, появившимся в других странах. Танец продолжает жить преимущественно в дописьменной эпохе, передаваясь от одних хореографов и танцоров другим, – но со все большей опорой на видео.

Время

Часы с нами повсюду – на улицах, на стенах, на бытовых приборах, на наших запястьях, в устройствах, с которыми мы никогда не расстаемся. Мы то и дело смотрим, который час. Все, что мы делаем, и все, что постигаем, очевидно, зависит от времени. Все наши действия основываются на их предсказуемости и последствиях, и эти причинно-следственные предсказания увязаны со временем. Влиться в поток пешеходов или автомобилей, поймать мяч, вступить в разговор или выйти из него… Комедия, согласованные действия и т. д.

Мы не можем определить время так же непосредственно, как оцениваем (хотя и неверно) пространство – на глаз. Время невидимо. Можно лишь измерить эффекты времени, процессы, происходящие во времени и идущие «рука об руку» с ходом времени. Мы можем мысленно считать секунды – 21, 22… – но не станем использовать этот эвристический прием для часов, тем более дней. Солнечные, водяные, песочные часы, горение масла (вспомните восемь дней Хануки) или свечи («Истлевай, огарок!»[59]) позволили измерять время путем наблюдения видимых последствий процессов, происходящих во времени. Дж. Альфред Пруфрок у Т. С. Элиота говорит: «Я вымерил кофейной ложкой жизнь»[60]. Более новая версия – радиоактивный распад. Особое изящество всем этим вариантам придает самоизмеримость. Время коррелирует с видимыми изменениями, которые мы и считываем. Обелиски Древнего Египта служили не только монументами солнечному божеству, но и солнечными часами, позволяющими издали увидеть примерное время дня и года. Без сомнения, в силу значения сельского хозяйства в нашей жизни Стоунхендж и храмы майя ориентированы по солнцестояниям и равноденствиям. Отслеживая движение воды, песка или теней, можно следить и за временем. Это самоиллюстрирующие инструменты: они непосредственно визуализируют время. В большем масштабе – фазы Луны, круговое движение звезд, угол подъема Солнца; все это можно использовать как показатель времени.

В отличие от солнечных, водяных, песочных и напольных часов, календари сами себя не иллюстрируют. Им нужны люди-создатели. История календарей – к сожалению, выходящая за рамки нашего повествования – это удивительное смешение познания мира, астрономии, сельского хозяйства, религии и политики. Из главы 7 вы знаете, что культуры по всему миру мыслят о времени, говорят о времени и жестикулируют о времени линейно, обычно горизонтально, преимущественно в направлении чтения и письма. Хотя времена года цикличны – весна и зима возвращаются каждый год, – наша жизнь не повторяется, она линейна, каждая весна нова. Таковы и календари – за некоторыми исключениями. Удивительный ацтекский календарь-колесо является предметом особой гордости во впечатляющей коллекции археологического музея в Мехико. Календари майя, ацтеков и других культур Мезоамерики основывались на наблюдениях за солнцем и были круглыми, представляя цикличность года. Кому и как они служили – неизвестно. Напротив, изображения китайских календарей на гадательных костях, датирующихся 1400 г. до н. э. и позже, – это линейные таблицы.

Сегодняшний типичный (западный) календарь отображает время линейно и иерархически: месяцы слева направо, внутри каждого месяца недели вертикально сверху вниз, дни каждой недели слева направо. Линии времени внутри линий времени организованы в соответствии с принятым на Западе направлением чтения – слева направо, сверху вниз. Как мы узнали в главе 7, мы мыслим время как линию с точками-событиями подобно тому, как мыслим пространство – в виде плоскости с точками-местами.

Понимание причинности принципиально зависит от времени. За исключением отдельных непостижимых случаев, причины предшествуют следствиям. Понимание причинности является фундаментом для понимания нас самих и мира. Если я отпущу чашку, она упадет. Младенцы в высоких стульчиках любят отрабатывать это действие к собственному удовольствию и раздражению взрослых. Наблюдение последовательности событий – первый шаг к пониманию причинности, их контроль – второй шаг. Это превосходный метод исследования. Знание причинности абсолютно необходимо для понимания поведения – собственного и других – и явлений мира, а также для контроля мира.

События, люди, места и вещи

Изображения событий широко распространены в археологических и исторических памятниках по всему миру: стелы Древнего Египта, пещеры Европы и Южной Африки, фрески Крита, фризы храма Ангкор-Ват, гавайские петроглифы, арки и колонны Древнего Рима, китайские свитки, европейские гобелены, греческие вазы. Они изображают повседневную жизнь людей, орудия, животных и т. п., а также мифические или исторические события. Петроглиф, недавно найденный в Кашмире, содержит запись поразительного события, случившегося около 5000 лет назад, – появления сверхновой, т. е. взрыва звезды. Здесь, на Земле, это, по-видимому, выглядело как появление второго Солнца. Петроглиф изображает все произошедшее: два круглых небесных тела изливают лучи на охотничью сцену; слева изображена схематическая фигура мужчины, целящегося из лука в большое животное с оленьими рогами, справа – другая схематическая фигура, указывающая на небо[61], и животное помельче, возможно, собака.

В противоположность петроглифу, изображающему единственное драматическое событие, настенные росписи египетских гробниц часто представляют повторяющиеся события, как в примере из гробницы Менны (Долина царей, 1420–1411 гг. до н. э.) на рис. 8.9. По сути это пошаговая схема, показывающая, как изготавливать хлеб – начиная от посева зерна и до получения готового продукта. Росписи в той же гробнице рассказывают о многих других занятиях членов сложного общества Египта той древней эпохи – от сельского хозяйства до измерений и налогообложения. События изображены стилизованно, опознаются по фону, группировке участников в пространстве, их инструментам, действиям и одежде.

Как вы знаете из главы 2, эти особенности восприятия и действия характерны для самых разных сцен и событий. В более поздних изображениях появляются очевидные обрамления или ячейки, включающие в себя все признаки одной сцены или события, отделяющие одну сцену от другой, а также «перемещающиеся» в постоянном направлении в пространстве.

Событиям – как очень медленным, так и мгновенным – нужно время, чтобы произойти. В любом случае изображение останавливает событие, фиксирует принципиальный момент или цепочку характеризующих его моментов. Мы отличаем событие от действия: событие имеет начало, середину и конец; действие не имеет. Бег – это действие; соревнования по бегу – событие.

Ум также фиксирует события в решающие моменты. Он трансформирует непрерывность событий в последовательность шагов. Если попросить испытуемых сделать нарезку видео повседневных событий, например как постелить кровать или собрать предмет мебели, они легко разделят непрерывный комплекс действий на сегменты и субсегменты и сойдутся в вопросе о том, где находятся их границы. Границы сегментов соответствуют большим визуальным изменениям в действии, которые прекрасно согласуются с достижением главных и промежуточных целей. Таким образом, сегменты связывают восприятие со смыслом, и одно позволяет судить о другом. Примечательно, что время играет лишь фоновую роль в сегментировании. В ответ на просьбу описать происходящее испытуемые перечисляют последовательность действий над объектами: расправить простыню, заправить углы, разложить пододеяльник, засунуть в него одеяло, расправить, натянуть наволочки на подушки. Эти сегменты и субсегменты могут занимать разные и меняющиеся промежутки времени; учитывается лишь их выполнение. Сегменты, из которых состоит событие, связываются в цепь причинности, обеспечивающую достижение общей цели – постеленной кровати. Когда тестируемых просят составить список шагов подготовки кровати для сна или сборки предмета мебели, они вносят в него те же шаги.

Объяснения

От пошагового описания событий рукой подать до составления инструкций по их осуществлению. В настенных росписях Долины царей имеется и то и другое. Инструкции, особенно визуальные, должны быть простыми и однозначными, но очень часто таковыми не являются. Многие из нас дни и ночи ломали голову, пытаясь собрать детский велосипед или новую барбекюшницу, потея над путаными инструкциями из коробки. Многие из этих инструкций являются всего лишь развернутыми схемами объектов: куча частей и ни намека на порядок их сборки, на последовательность действий.

Отдельные группы, работавшие в рамках нашего исследования над составлением карт, объединились. Мы чувствовали, что способны на большее – возможно, даже выработать руководящие принципы составления эффективных инструкций. Инструкции по сборке – идеальная, «хрестоматийная» задача, знакомая большинству людей и посильная для большинства, репрезентация множества аналогичных задач, требующих следования инструкциям. Мы выбрали простую инструкцию – для сборно-разборной мебели, тумбы под TВ, не из сети «ИКЕА», но похожей. Сотни студентов собирали тумбы под телевизор в эксперименте, который мы поставили во многих вариантах. В качестве доказательства мы можем представить целый чулан сломанных тумб. Определенно, сборка мебели стала важной частью их образования.

Эксперименты первого цикла имели один и тот же формат. Сначала студенты собирали тумбу под TВ, используя только фотографию на коробке. Все справились, некоторые особенно хорошо. Когда они стали экспертами, им предложили выступить в роли разработчиков, создать инструкции, по которым другие люди могли бы с легкостью собрать тумбу. Одних попросили использовать только схемы, других только слова, третьих – сочетание того и другого. Мы также оценили их пространственные способности. Одно из потрясающих открытий: участники с высокими пространственными способностями не только сами эффективнее собирали мебель, но и создавали лучшие схемы и даже лучшие словесные инструкции. Следовательно, люди, хорошо ориентирующиеся в пространстве, лучше понимают пространственную информацию, задействованную при сборке, и могут лучше сформулировать свое понимание – как словами, так и на схемах.

Схема сборки, составленная одним из пространственно одаренных участников, представлена на рис. 8.10. Как видите, этот комплекс схем ведет вас по процессу шаг за шагом, показывает действие в перспективе и способ выполнения каждого действия, для чего используются стрелки и указатели. Каждый следующий шаг добавляет новую деталь. Не этот участник, но многие другие начинали с «меню» деталей, как в рецепте, и заканчивали линиями, изображающими сияние, так что лучшие схемы имели сюжет, рассказывали историю, имели начало, середину и конец.

Схемы людей с небогатыми пространственными способностями оказались плоскими, без перспективы и действия. Иногда в них не было ничего, кроме меню деталей.

Хотя схемы одаренных в пространственном отношении участников сделали практические рекомендации вполне очевидными, мы последовали «трем П» и далее протестировали предпочтения и производительность. Как и ожидалось, особенности «пространственно продвинутых» схем – показать каждый шаг, показать действие, показать перспективу – завоевали предпочтения новой группы наших испытуемых, получивших задание оценить множество инструкций, составленных людьми как с высокими, так и с низкими пространственными способностями. Наконец, полные напряженного ожидания, мы протестировали производительность. Мы привлекли к этому новую группу испытуемых – малоодаренных в пространственном отношении, поскольку одаренные были нашими экспертами. Половина их получила инструкции, присланные в упаковке товара, – неплохие, но уступающие нашим. Те же, кто пользовался нашими инструкциями, справились с задачей лучше и быстрее. Мы так и знали!

Оцените прелесть «нашей» (т. е. составленной учеными-компьютерщиками) инструкции на рис. 8.11. Она создавалась согласно умному алгоритму, разработанному специалистами по компьютерным наукам. Алгоритм начинается с модели объекта и разбивает ее на части. Затем он создает инструкцию по сборке с опорой на практические правила. Прозрачность схем влияет на предписанный порядок действий; схемы и действия должны разрабатываться вместе, поскольку работают вместе. Алгоритм справился и с другими объектами – в том числе конструкторами лего, эталоном для визуальных инструкций, – выдав инструкции по сборке конструктора. Хотела бы я сказать: то, что подходит для детей всего мира, должно подойти и взрослым (тем более что взрослые когда-то были детьми), – но это стало бы опрометчивым. Многие из нас поручают собирать головоломную мебель детям – у тех лучше получается.

Итак, вот три Практических правила составления инструкций по сборке.

Покажите каждый шаг: каждая новая часть – это новый шаг.

Покажите действия: используйте стрелки и указатели.

Покажите перспективу, с которой видится действие.

Эти практические правила прекрасно обобщаются. С минимальными изменениями их можно применить к визуальным объяснениям самых разных процессов, а также к инструкциям по осуществлению самых разных вещей: как работает сердце, почему идет дождь, как принимаются законы, как случаются революции. Вы, возможно, уже уловили, что те же практические правила применимы не только к визуальным, но и словесным инструкциям и объяснениям. Имплицитно или эксплицитно инструкции «ИКЕА» следуют им. Найдите в сети волнующее видео сборки стула «ИКЕА» двумя роботами по инструкции компании.

Семантика схем

Теперь мы можем обрисовать основы теории схем. Схемы используют место в пространстве и метки в пространстве для передачи смысла. Место в пространстве – это прежде всего «лево – право», «верх – низ», «центр – периферия». Строки и столбцы. Метки в пространстве – это осмысленные графические формы, изображения, знаки-иконки, слова, символы, точки, линии, рамки, стрелки, круги, сети и т. п. Часто метки называют глифами. Знаки приобретают смысл благодаря внешнему сходству или образному соответствию, как, например, в метафоре (весы правосудия) и синекдохе (где части представляют целое, скажем, корона символизирует короля). Точки, рамки, линии и подобные простые абстрактные формы получают смысл благодаря своим геометрическим свойствам и гештальт-качествам. Они могут комбинироваться для создания знакомых форм – как в случае сетей, схем-алгоритмов и деревьев решений.

Мы уже видели много знакомых смыслов – пространство, число, время, существа, объекты, события, причинность, – передаваемых комбинациями этих визуальных пространственных элементов с целью описания, объяснения или пересказа.

Изображения появились давно, а схемы – недавно, что, пожалуй, странно, поскольку репрезентации пространства, времени, событий и чисел появились рано. Поворотным моментом стало создание эпохальной серии схем в выдающемся масштабном издании под редакцией Дидро и Д’Аламбера «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел», обычно называемом просто «Энциклопедия». Она тайно печаталась и публиковалась в течение примерно 20 лет в конце XVIII столетия в атмосфере политических и социальных потрясений, предшествовавших Французской революции. Считается, что в ней воплотились ценности Просвещения XVIII в. Подзаголовок одной современной книги[62] на эту тему идеально их формулирует: разум, наука, гуманизм и прогресс.

Для «Энциклопедии» было создано более 3000 схем, причем планомерно, многие по единому проекту. Это были изящные визуальные объяснения функционирования разных предприятий, как, например, приведенная на рис. 8.12 иллюстрация с изображением работы фабрики по производству булавок.

Очевидно, редакторы считали, что концепция схемы требует объяснения, и изобрели систему ее объяснения внутри самой схемы. Так, каждая из них является одновременно схемой и уроком «схемологии». Как видите, эта схема имеет две части, каждая в собственной рамке. Верхняя часть изображает сцену, большую комнату с освещением через окна, дверью, печью и украшениями на стене. В комнате работники фабрики выполняют свои функции с помощью соответствующих инструментов. Масштаб и положение фигур и инструментов пропорциональны, освещение естественное, сцена показана подробно. Это изобразительное искусство, знакомое читателю, – вроде пейзажа или жанровой сценки. Нижняя часть выглядит совершенно иначе, вообще не являясь сценой. Она плоская, как стена; здесь показаны только инструменты и механизмы, четко расположенные столбцами и рядами. Они увеличены непропорционально реальному размеру – чтобы читатель мог рассмотреть их части. Инструменты и механизмы сгруппированы по функции, а не местоположению на фабрике. Свет и тень не согласованы, имея целью показать особенности инструментов, а не передать естественное освещение. Имеются подписи, а за пределами схемы – некоторая информация. Добавлены кое-какие измерения.

Для нашего глаза здесь нет ничего сложного, но изображенное могло озадачивать людей XVIII в. Как каталог или интернет-страница. Эта схема помогала глазу человека XVIII в. воспринимать и интерпретировать схемы, противопоставляя их сценам из жизни, знакомым людям того времени.

«Энциклопедия» закономерно открывается набором из трех схем, разделяющих знание на три ветви – память, разум и воображение – с дальнейшим дроблением каждой. Напомню, что дерево – особый случай сети, это сеть с одним истоком: большая идея с подразделением на меньшие. То, что монументальный труд эпохи Просвещения рассматривал память, разум и воображение как фундаментальные ветви знания, поистине потрясает и в то же время чрезвычайно изумляет с учетом тогдашнего развития промышленности и когнитивной науки в целом.

Как видите, схемы Дидро используют многие элементы схем: место в пространстве, множество в пространстве, метки в пространстве, изображения в пространстве, слова и символы – все это сознательно перестроено в интересах коммуникации. Более того, они объясняют собственную функцию и то, как их нужно интерпретировать с позиции «схемологии».

Многие пространственные структуры, которые отражают речь и передают мысль, попадают в мир для того, чтобы репрезентировать мысль. Скажем, линии, ячейки и сети. Любой, кто видел графики, а ни разу не увидеть их невозможно, мог заметить, что время на них обычно откладывается слева направо, а увеличение количества чего угодно – снизу вверх. Мне это кажется не просто делом привычки; думаю, это отражает то, как мы мыслим о времени и о многом другом, да обо всем. Как мы уже знаем, люди представляют себе время в виде горизонтальной линии. Направление ее может быть разным, но часто соответствует направлению чтения и письма – культурному артефакту. Направление вверх отражает ресурсы, необходимые для противостояния гравитации; увеличивающийся ресурс может быть любым – высота, сила, здоровье, богатство. Деревья, слоны и люди становятся тем сильнее, чем они выше, здоровые люди стоят прямо, больше денег складывается в более высокую стопку. По этим веским причинам большинство хороших вещей стремится вверх. В хорошие дни мы на вершине мира, в плохие – в болоте. По большей части нейтральные параметры, например время, обычно разворачиваются горизонтально, а связанные с ценностью, такие как здоровье и богатство, – вертикально.

Если эти соответствия – движение времени по горизонтали в направлении чтения и увеличение чего бы то ни было по вертикали – естественны, то, возможно, они наблюдаются у маленьких детей, а также в разных культурах. Много лет назад, когда я только начала интересоваться тем, как люди помещают мысль в мир, я оказалась в творческом отпуске в Израиле. В этой стране мне представилась уникальная возможность для исследований, поскольку большую часть населения учат на языках, в которых читают и пишут справа налево, – иврите и арабском. Когда я вернулась в Соединенные Штаты, мы добавили в выборку людей, читающих на английском, и у нас получилось более 1200 испытуемых в диапазоне от четырехлеток – еще не умеющих читать – до студентов. Мы попросили их расположить в определенном порядке понятия времени, количества и предпочтений, отстоящие все дальше от пространственного мышления, однако способные получать и получающие пространственное представление, даже у дошкольников. Мы садились рядом с детьми и просили их расположить на квадратном листе бумаги наклейки, представляющие эти понятия. Например, в случае времени мы говорили: «Подумай о том, в какое время ты ешь завтрак, обед или ужин. Я наклею картинку про обед, а потом ты наклеишь картинки про завтрак и ужин». Экспериментатор помещал обеденную наклейку посередине страницы и предлагал ребенку наклеить картинки с другими приемами пищи – сначала одну, потом другую. В отношении количества мы спрашивали, сколько конфет в горсти, в мешочке, на полке. В том, что касалось предпочтений, – расспрашивали о еде, к которой испытуемые относились равнодушно, любили или терпеть не могли. Мы просили детей расположить на листе бумаги два примера каждого понятия.

Прежде всего нам хотелось узнать, соотнесут ли дети абстрактные понятия с пространством. Ответом оказалось твердое «да». Дети размещали наклейки на странице почти без колебаний и чаще всего последовательно. Далее нас интересовало, воспринимают ли они время, количество или предпочтение как протяженное измерение. Если да, они выстроят наклейки в линию, в ином случае – налепят одну поверх другой или беспорядочно по всей странице. Размещение наклеек в случайном порядке, а не в линию, предполагает мышление категориями, более простую его форму, в отличие от мышления, учитывающего измерения. Некоторые дети четырех и пяти лет так и делали, но большинство расположили наклейки в линию, и это свидетельствовало о понимании того, что данные примеры упорядочены по определенному измерению. В отношении времени это понимание наблюдалось в более раннем возрасте, чем в отношении количества, а для количества – раньше, чем для предпочтения; следовательно, более абстрактные понятия дети соотносили с линиями в пространстве в более позднем возрасте.

Горизонталь нейтральна и может соответствовать направлению чтения. Нашим следующим вопросом стало направление линии. Когда вы проводите исследование, то никогда не знаете, что получите, и результат нас удивил. С направлением чтения/письма соотносилось только время. Англоязычные участники были склонны отображать его слева направо, а арабоязычные – справа налево; этот результат был подтвержден и другими исследованиями. Говорящие на иврите разделились – возможно, потому что числа изучают слева направо в школах с преподаванием на иврите, но справа налево – в школах с преподаванием на арабском, или из-за большего контакта с западными языками. Теперь сюрприз. Порядок чтения и письма не влиял на направление упорядочивания количества или предпочтения. Не влияли и традиции создания графиков; испытуемые изобретали собственные порядки. Во всех культурах и в любом возрасте увеличение отображалось по направлению вверх, налево или направо, но никогда вниз – таким образом, ассоциативная связь высшего и большего имела место, но ни направление чтения, ни традиции графического отображения роли не играли.

Результаты оказались не столь однозначными, как нам бы хотелось, но в совокупности с данными множества исследований языка они свидетельствуют, что некоторые графические «обычаи» не случайны, а укоренены в способе мышления людей: время, нейтральное измерение, разворачивается по горизонтали; больше, измерение ценностных суждений, разворачивается вертикально вверх, против гравитации. Эти принципы могут конфликтовать и отбрасываться. Экономисты графически отображают нежелательные явления – безработицу и инфляцию – в восходящем направлении, надеюсь, не в силу извращенности мышления, а потому, что количественные показатели растут, числа же в экономике имеют приоритет.

Выяснилось, что такой культурный артефакт, как направление чтения/письма, имеет далеко идущие последствия для когнитивной деятельности. Много лет назад я была на замечательной выставке придворной живописи северо-западной Индии в Британском музее. На многих картинах изображалась толпа красавиц, сопровождающих – точнее, преследующих – элегантного самодовольного махараджу. На более старых картинах шествие двигалось влево, но в какой-то момент оно развернулось и двинулось вправо. Смена направления, судя по всему, произошла примерно в то время, когда сменился порядок местного письма. Движение в направлении чтения кажется плавным и естественным, в противоположном же воспринимается как навязанное и требующее усилий. В первом варианте обложки этой книги энергичный человек бежал влево. Смена направления на обратное – вправо – сразу сделала его движение более легким и стремительным. Как в иврите и арабском, в японском языке читают и пишут справа налево, поэтому при переводе японских комиксов-манга на западные языки воспроизведение рисунков всегда представляет проблему. Западные футбольные арбитры чаще заявляют о нарушении правил, когда наблюдают за движением влево.

Движение не единственная характеристика, на которой сказывается направление чтения и письма, – на предпочтение и действенность оно влияет тоже. Предпочитаемые или сильнее воздействующие изображения у носителей западных языков тяготеют к левой стороне: например, мужчин изображают слева чуть чаще, чем женщин. И предпочтение, и действенность идут с речью рука об руку: предпочтения часто перечисляются по порядку, начиная с самых сильных, а заявления о действии обычно начинаются с его исполнителя.

Привычка воспринимать центр как находящийся в фокусе, а периферию – простите за тавтологию, на периферии напрямую обусловлена зрением. Просто мы видим объекты в центре поля зрения (где находится центральная ямка сетчатки глаза) более четко и детально, чем периферийные. Вероятно, то, на чем мы сфокусированы в данный момент, наиболее важно для нашего мышления. Приведу оригинальное наблюдение в подтверждение этой идеи: изображая свою социальную сеть, люди ставят самих себя прямо посередине. Существует история – возможно, апокрифическая – об африканском правителе начала XX в., который захотел быть современным и велел сделать топографическую съемку своей страны. Узнав, что столица находится не в середине государства, он велел перенести ее в центр – на карте! Это намного проще, чем переносить саму столицу.

От Дидро нам достались рамки-ячейки, линии, деревья/сети и таблицы – строки и столбцы. Дидро, разумеется, не первым использовал эти средства, он оказался в хорошей компании. Чтобы обогатить содержательность схем, нужно добавить знаки-иконки, символы, точки, кружочки, стрелки и еще некоторые элементы. Все они имеют общеизвестный смысл, связанный с их геометрическими свойствами или гештальт-характеристиками. Рассмотрим три основные: точки, линии и вместилища; они соответствуют нулю, одному и двум измерениям. Их смысл передают английские предлоги в, на и в в значении внутри[63]. Эти предлоги имеют пространственные смыслы, распространяющиеся на время и не только: вовремя, в два часа, в опасности. На теннисном корте, на старт (внимание, марш!), навытяжку, на таблетках. В зале ожидания, в углу, в середине. Значение многих из этих средств было установлено в ходе исследования, которое можно назвать только эмпирико-семантическим. Оно частично описывается далее.

Удачного термина для этих значимых меток не существует, поэтому мы взяли на вооружение понятие «глиф». Некоторые глифы – синонимы. Скобки, например, вмещают и разделяют, подобно ячейкам. На клавиатуре есть несколько их форм: (), [], {}. Скобки, естественно, интерпретируются как вместилища, поскольку представляют собой дуги окружности, обращенные друг к другу и окружающие набор вещей, который в себя вмещают. Оказывается, текст полон значимых визуальных и пространственных средств – таких как скобки и красная строка. Некоторые глифы (и некоторые слова) многозначны. Круг может представлять вместилище общего характера, с неопределенной и незначимой формой. Если же рассматривать только окружность, без внутренней области, круг служит репрезентацией цикла – процесса, который происходит по кругу снова и снова, без конца. Линии могут соединять одно место с другим, как на маршрутной карте, или связывать одну идею с другой, как в сети. Однако линия выступает и границей, рубежом, «чертой на песке»[64] или красной линией, полосой, смываемой приливом или пересекаемой несмотря на угрозу, – а также пределом, который невозможно преодолеть.

Чтобы не зайти слишком далеко в абстракцию, вернемся в реальный мир и продолжим приводить эмпирические свидетельства о значениях этих инструментов. Несколько лет назад мы останавливали голодных студентов у общежития около пяти часов вечера и спрашивали, знают ли они, где находится популярный фастфуд. Одну половину ответивших утвердительно мы просили нарисовать карту, вторую – записать указания, как туда добраться. Мы получили очень разные рисунки и описания, одни длинные и подробные, другие краткие и выразительные. Два примера представлены на рис. 8.13.

Несмотря на это приятное разнообразие, мы решили узнать, имеют ли изображения и описания одну и ту же базовую структуру. Оказалось, имеют. И те и другие были сегментированы по действиям, в данном случае – поворотам. Обычно это были сворачивания на другую дорогу. Точными направлениями и расстояниями пренебрегали, даже когда мы просили набросать карту. Поскольку карты рисовались от руки, их авторы имели возможность достаточно точно передать расстояния и направления, но совершенно об этом не заботились. Описания маршрута – как в виде плана, так и словесные – включали в себя начальную точку, за которой следовал список действий в точках выбора (обычно поворотов на другую улицу), путь к пространственным ориентирам или перекресткам, и оканчивались в месте, куда мы хотели попасть, – в этом эксперименте в Taco Bell. Рисованные от руки карты показывали последовательность линий с определенным содержанием, которые представляли пути или улицы, а также вместилища или точки, которые обозначали пространственные ориентиры либо точки выбора. Это был фрагмент сети. И действительно – когда участников другого эксперимента попросили нарисовать карту всей территории, они изобразили нечто наподобие сети, конфигурацию точек и линий, мест и путей.

Точки не двигаются, они просто есть. Наготове. Перекресток, железнодорожный вокзал, город на карте. Вы, или грузовики, или поезда движетесь от одной точки к другой по линии, но сами точки остаются на своих местах. Сервер в сети: сервер неподвижен, информация перемещается – по линии, от одного сервера к другому. Точки представляют всё, что можно считать стационарным, будь то идея на карте концепций или человек в социальной сети. Это момент стабильности в постоянно меняющемся мире. Линии могут соединять точки движением – от места к месту, от человека к человеку, от мысли к мысли.

Линии есть везде, внутри и снаружи, и я одержима ими. Бывают линии, которые рука рисует на бумажной странице. Или линии, которые глаз видит там, где их нет, – в фигурах Канижа, названных по имени их создателя (пример приведен на рис. 8.14). Есть линии, создаваемые нашими телами при движении в пространстве. Линии в мире: улицы, дома и мосты, плоская поверхность[65] земли и все, что ей параллельно и перпендикулярно. Линии в конструкции мира: полки для книг и игрушек, ряды сидений в театре, цепочки зданий вдоль улиц, полосы окон на их фасадах. Линии на картах и графиках.

Не я одна одержима линиями. Картина Мондриана «Буги-вуги на Бродвее» обессмертила его восхищение и страсть в параллельных и перпендикулярных, вертикальных и горизонтальных линиях Манхэттена. Клее и Кандинский – легенды «Баухауса» – были одержимы простыми геометрическими фигурами: точкой, линией и плоскостью. Для них это не просто геометрические фигуры, а глубокие концепции – особенно линии. Линии изобилуют смыслами и создают смыслы. Их можно вытягивать, изгибать, искривлять и сочетать, создавая все, что мы можем нарисовать, и бесчисленное множество вещей, которые мы можем выдумать. И Клее, и Кандинский были художниками, чьи произведения как таковые не двигались, – но для обоих их искусство было динамично, подвижно. Это заслуга линий. По словам Клее: «Линия – это точка, отправившаяся прогуляться». А вот Кандинский: «Линия, следовательно, полная противоположность живописного первоэлемента – точки». Чтобы создать линию, вы двигаете рукой. Движение внутренне присуще линиям, и они могут передавать все виды движения. Для Клее и Кандинского действие, движение, перемещение было фундаментальным и естественным состоянием мира. Оба использовали рисование, чтобы исследовать и понимать движение, создавать его.

Линии как таковые, линии восходящие, нисходящие, прямые или изогнутые, линии в группах, гармоничных или диссонансных, как в музыке. Все способы движения.

Линейные графики и столбики гистограмм видишь повсюду, от строгих журналов до популярной прессы, даже в качестве шуток. Иногда их использование озадачивает. Мы задумались, как люди осмысляют их. Мы рассудили, что столбики и линии передают разные идеи, даже если отображают одни и те же данные. Линии показывают отношения; они говорят, что точки на них имеют разные значения по одному и тому же представленному измерению. В таком случае линии должны интерпретироваться как тенденции. Наоборот, столбики – это вместилища; они сообщают, что имеются отдельные группы объектов. Тогда они должны пониматься как дискретные сравнения. Мы показали один из графиков, представленных на рис. 8.15, большим группам испытуемых и попросили рассказать, о чем он.

В некоторых случаях графики были подписаны: рост детей 8 и 10 лет или рост женщин и мужчин. Когда «данные» были представлены линиями, нам описывали тенденции: это возрастающая функция от А к В, рост увеличивается с возрастом и т. д. Когда «данные» представлялись в виде столбиков, участники исследования давали дискретные сравнения: все В выше, чем все А, десятилетние дети выше восьмилетних. Если суть в этом, она должна проявляться и в иных случаях. Мы попросили другую группу нарисовать графики тенденций или дискретных сравнений. Как и следовало ожидать, испытуемые чертили линии в случае тенденций и столбики для дискретных сравнений. Графические формы (линии или столбики) оказались важнее для создания и понимания графиков, чем представляемые данные – как непрерывные, например рост, так и дискретные.

Затем мы распространили изучение семантики визуальных форм на сферы изыскания, умозаключений и открытия, в которых активно используются изображения информации. Задача, общая для родителей, управленцев и детективов, – следить за разными людьми, находящимися в разных местах в разное время. Чтобы решить ее, можно внести людей в таблицу соотношения времени и места. Однако, если вам нужно следить за индивидами в течение какого-то времени и с учетом перемены места, лучше выбрать линейный график для каждого человека с привязкой к местам. Наш принцип «трех П» (производство, предпочтение, производительность) отчасти поддерживает эту идею.

Мы добавили еще одно задание, очень понравившееся участникам нашего исследования. Мы раздали им либо линейные графики, либо таблицы и попросили сделать как можно больше умозаключений. Подсчет этих умозаключений оказался сложнее, чем мы думали (как я уже говорила, исследования всегда преподносят сюрпризы), но в целом таблицы принесли больше разных выводов – а также больше выводов вообще, чем линейные графики. Таблицы подарили нам поразительные умозаключения социального и личного характера, далеко выходящие за рамки реальной информации – намного дальше, чем в случае линейных графиков. Если два человека находились вместе в одном месте в одно время, они, должно быть, приятели. Те, кто ходит ночью в тренажерный зал, очевидно, «совы». Те, кто не ходит в тренажерный зал, – лентяи. Таблицы меньше ограничивают мышление, но поскольку они не подсказывают так уж много выводов, то заставляют тех, кто на них смотрит, больше думать. Линии склоняют интерпретации в сторону временных умозаключений. Теперь у разработчиков есть выбор: что именно они хотят – навести смотрящих на ограниченное число выводов или позволить им сделать множество разных выводов, но заставить больше думать? Придется искать компромисс.

Исследование маршрутных карт дало нам точки, линии и вместилища. Одна из линий – стрелка – имеет особое свойство. Она асимметрична. Она имеет указатель, обычно на одном конце, и используется для передачи асимметричных отношений. Линии показывают на странице пути и отношения, стрелки – асимметричные пути и отношения.

Использование стрелок опирается на опыт. Стрелы, выпущенные из лука, летят в направлении, которое указывают. Водная эрозия оставляет следы-стрелки на песке. В отличие от точек, линий и рамок, стрелки не использовались в Античности и даже в эпоху Просвещения, хотя всегда существовали шагающие стопы и ладони, указывавшие путь. Отпечатки стоп, вырезанные в каменной мостовой в Эфесе, указывали дорогу в бордель. Кисти рук служили указателями в средневековых текстах. Знакомые нам стрелки, судя по всему, стали активно использоваться только в XX в. Зато как активно! Художники Клее и Бэкон включали стрелки в свои произведения. Математика и химия формализовали использование стрелок. Стрелки присутствуют на дорожных знаках, иногда вводя в заблуждение. В Венеции, одном из самых сложных для ориентирования городов, указатели в точках выбора, призванные направить вас к главным достопримечательностям, например Сан-Марко и Риальто, часто имеют стрелки, предлагающие вам оба направления. Один из множества примеров представлен на рис. 8.16.

На сегодняшний день стрелки накопили множество значений. Еще не научившись читать, американские дошкольники правильно интерпретируют стрелки, указывающие направление движения, вверх или вниз по лестнице, даже если изображения неоднозначны в отношении направления. Подобным образом они понимают использование стрелок для сообщения временной последовательности событий в изображениях, которые сами по себе не вполне ясны.

Чтобы раскрыть семантику стрелок, мы опять провели парные исследования интерпретации и применения этого средства. Мы начали с проверенных схем, использовавшихся нами и другими учеными в предыдущих экспериментах: велосипедный насос, тормоза автомобиля, полиспаст. Мы переделали схемы, получив два комплекта изображений – один со стрелками, указывающими на действие, другой без них. Мы раздали большой группе старшекурсников по одной из шести схем и попросили описать словами, что те показывают.

Наличие стрелок совершенно изменило смысл изображений. Те, кто получил схемы со стрелками, дали пошаговые, с причинно-следственной связью, описания действий системы. Вот фрагмент одного из описаний схемы велосипедного насоса со стрелками: «Когда вы давите на ручку насоса, она вытесняет воздух в цилиндр. Это открывает клапан, и воздух может поступать в шланг, присоединенный к шине». Обратите внимание на глаголы давить, вытеснять, открывать, поступать: все это глаголы движения. Одно описание схемы полиспаста со стрелками включало фразу: «Когда тянут за веревку, верхний блок движется, заставляя двигаться средний блок, что заставляет и нижний блок двигаться». Участники, рассматривавшие схемы без стрелок, описывали структуру системы, используя формы глаголов быть и иметь. В отношении полиспаста один из этих участников начал свое описание так: «Есть три блока. Первый имеет прикрепление к потолку». О велосипедном насосе другой опрошенный сказал: «Велосипедный насос имеет в своей конструкции цилиндр и ручку с клапаном, прикрепленным снизу». Мы условно обозначили описания как структурные или функциональные (действие/поведение/причина) только на основании глаголов.

Затем мы поставили обратный эксперимент с новыми участниками, каждому из которых дали структурное или функциональное описание одной из систем. Их задачей было нарисовать схему системы по описанию. Два примера представлены на рис. 8.17.

Разумеется, рисовавшие по функциональным описаниям использовали стрелки, как на рисунке справа. Они не подписывали части. Напротив, те, кому достались структурные описания, не использовали стрелки и подписывали части (см. рисунок слева). В общем стрелки понимаются как указатели последовательности связанных причинностью действий и рисуются для того, чтобы отобразить эту последовательность. Семантика стрелок – так же как линий и столбиков – является двунаправленной.

Пока мы занимались стрелками и анимацией, энергичная студентка последнего курса Рейчел Маккензи собрала сотни схем из учебников по STEM-областям – биологии, химии, физике и инженерному делу. Несмотря на некоторые утверждения, будто стрелки имеют больше сотни значений, наше большое исследование выявило всего порядка семи: соединение (например, подписей с частями); указание следующего по времени шага; указание следующего по причинности шага; показ движения; показ характера или направления движения (например, волнистые стрелки); показ увеличения и уменьшения; показ невидимых сил, например ветра и гравитации. Во многих случаях разные способы использования не были прояснены, и часто схемы сочетали в одном изображении стрелки с тремя или четырьмя смыслами. Невозможно понять, что показывает стрелка в схеме цикла горообразования или круговорота азота – движение, следующий по времени шаг или невидимую силу. Представьте, как сложна эта неопределенность для учащихся!

Вероятно, вы, как и многие, гадаете: зачем возиться со стрелками, когда можно просто использовать анимацию, чтобы показать разворачивающиеся во времени процессы? В конце концов, использование изменения во времени для показа изменения во времени напрямую вытекает из Принципа соответствия. Вы не одиноки в своем мнении, и эта мысль привела к созданию образовательных мультфильмов практически обо всем, что можно себе вообразить, – так много процессов происходит во времени. Загвоздка вот в чем: когда их подвергли тщательному строгому сравнению со статичной графикой, оказалось, что для понимания и обучения анимация ничем не лучше. Это озадачило нас, и мы испробовали различные упрощенные анимированные изображения, но тоже не нашли в них никаких преимуществ. Убедились мы, наряду со многими исследователями, только в том, что хорошие схемы более полезны при обучении, нежели хорошие описания. Рассмотрев множество примеров анимации, мы поняли, что они противоречат Принципу использования. События происходят слишком быстро, чтобы их осмыслить. Иногда мы даже не понимали, куда смотреть. Кроме того, анимация просто показывает, а не объясняет. Хорошие объяснения разбивают процессы на сегменты по действиям над объектами, причинам и следствиям. Анимация обычно происходит в реальном времени, но причины и следствия необязательно наблюдаются с разбивкой по времени на равные сегменты. Это не значит, что анимация не может быть эффективной. Оказалось, что она помогает людям следить за простыми изменениями во времени или пространстве. Однако эффективную объясняющую анимацию нужно тщательно разрабатывать и следить за тем, чтобы она исполняла свое «предназначение».

Жестовые интерфейсы прижились очень быстро – без сомнения, потому что следуют естественной склонности людей использовать свои руки для объяснения смысла. Вся хитрость в том, чтобы добиться соответствия жестов смыслу. К примеру, мы обнаружили, что маленькие дети решают математические задачки на одно действие, а именно сложение, лучше при отдельных (дискретных), а не непрерывных движениях рук на iPad. Напротив, непрерывные жесты помогали им лучше выполнять приблизительные вычисления.

Очень многие графики и схемы в учебниках и СМИ выглядят одинаково. Это неудивительно, поскольку все они создаются в одних и тех же графических программах. Чтобы сделать что-то запоминающимся – сделайте его особенным. Ничем не примечательные точки, линии и рамки безжизненны. Вдохните в них жизнь, превратив в пиктограммы или знаки-иконки. Иногда графика в социальных сетях политиков или актеров использует их лица в качестве точек. Рисованные от руки графики и схемы могут быть непохожими на другие, красивыми и запоминающимися. На волне всеобщего духовного подъема, трагически предшествовавшего Второй мировой войне, философы и лингвисты Венского кружка разработали универсальные лингвистические и изобразительные средства коммуникации, в том числе эсперанто и изотип (Isotype, International System of Typographic Picture Education)[66]. Отто Нейрат, впоследствии бежавший в Англию, изобрел изотипы – простые пиктограммы, скажем тракторов или фабрик. Картинки Нейрата заполняли столбики гистограмм, что помогало видеть, какие переменные в них сравниваются.

Использование схем процветает повсеместно. Одним из интересных примеров является урегулирование или предупреждение конфликтов. Фасилитатор собирает группы с разными взглядами, выслушивает их и зарисовывает их позиции на огромной «белой доске», изменяя рисунки по ходу дискуссии. Формулируя свои позиции фасилитатору, участники обсуждения прорабатывают их и проясняют для самих себя и для других. Когда заинтересованные стороны видят точки сближения или расхождения на «белой доске», это часто помогает им найти решение. Иногда такое кажется волшебством!

Еще один пример, а также новая сфера деятельности для художников и карикатуристов – визуальный конспект. Рисунок 8.18 представляет прекрасный пример визуальных заметок Юн Бак к лекции, которую я прочитала несколько лет назад в нью-йоркском Метрополитен-музее на потрясающей встрече, посвященной рисованию, искусству и когниции. Часть содержания анонсирует следующую главу.

Хорошие схемы эффективны

Огромное количество исследований за многие годы показало, что схемы эффективны при обучении, преподавании, запоминании и даже убеждении; они обычно намного эффективнее «голого» текста. Это относится к преподаванию, изучению и объяснению широкого круга тем, среди которых выделяются естественные науки. Преимущество схем перед текстами легко объяснимо: схемы – более прямое отображение смысла, чем слова. Поэтому они лучше показывают, как нечто выглядит, как сделать нечто или как нечто функционирует. Как всегда, важна грамотная разработка: надеемся, наши советы этому способствуют. Разумеется, то же относится и к текстам; грамотная разработка имеет решающее значение.

Если вы предпочитаете данным истории, вот вам один рассказ об очень простой схеме, спасшей миллионы жизней. В 1997 г. автор колонки в The New York Times Николас Кристоф написал, что его статья изменила миссию Фонда Билла и Мелинды Гейтс с распространения компьютеров на всемирное здоровье. Позже Кристоф обнаружил, что дело было не в его проникновенном тексте, а в простой графике, разработанной Джимом Перри. Мы разыскали ее. Это действительно очень простая графика, по большей части слова, без столбиков и линий, обычная таблица под заголовком «Смерть от воды». В левом столбце перечислены четыре вида заболеваний, обусловленных низким качеством воды, и количество смертей от них в год. В правом – описание мучительного течения каждой болезни. Общее число смертей за 1997 г. составило 3 530 000. Сомневаюсь, что найдется более действенная графика (или абзац текста).

Создание эффективных схем, графиков, диаграмм, таблиц, инфографики

Самое главное: сообщение и аудитория. Что вы хотите сказать и кому? Мы выработали инструменты – множество принципов разработки и конструирования плюс рекомендации и практические правила. Формы: точки, линии, ячейки, столбики, сети, деревья, таблицы (размещенные в определенном порядке ячейки), каждая из которых имеет смысл в контексте. Линия на карте по смыслу не аналогична линии на графике, как и значения слова «линия» в понятиях «линия одежды», «сфера деятельности» и «очередь за билетами»[67]. Используйте эти формы по отдельности или в сочетаниях. Учитывайте их значения и выводы, на которые они могут навести. Подумайте о месте в пространстве. Добавьте подходящие знаки, слова, предложения и символы. Можете использовать другие элементы смысла: цвет, фактуру, стиль и размер шрифта и т. д. Если вы хотите, чтобы ваша графика запоминалась, сделайте ее особенной. Что бы вы ни делали, делайте это красиво – хотя бы постарайтесь. Проверьте свои дизайнерские догадки на реальных людях, в идеале – используя «три П». Помните, нет единственного наилучшего пути. Подобно тому как существует много способов быть красивым, много способов петь, много способов быть хорошим спортсменом, бизнесменом или актером, существует и множество эффективных дизайнерских решений. Поэтому продолжают появляться новые! Теперь поговорим о сообщении.

Формы дискурса: описание, объяснение и история

Помните наше большое исследование схем в учебниках для колледжей? Мы обнаружили малое число форм дискурса – всего-то, в сущности, описания, объяснения и истории. Описание – это, например, названия частей листа или клетки и примеры разновидностей листьев или клеток; объяснение – фотосинтез и деление клетки; история – создание генетики Менделем или открытие двойной спирали ДНК Уотсоном и Криком. Все перечисленное можно изобразить в схемах.

Эта большая тройка – описание, объяснение и история – также характеризует дискурс исключительно языкового характера. Каждый из упомянутых типов опирается на предыдущий и расширяет его, а любой дискурс – описательный или изобразительный – может включать в себя сочетание трех основных. Описание представляет ситуацию в пространстве или во времени. Это карта или линия времени. Объяснение добавляет причинность: как работает полиспаст, как зарегистрироваться для участия в выборах. История включает в себя все это и еще кое-что – прежде всего, голос рассказчика, а также тревожное ожидание, драму, эмоции, основное действующее лицо и антагониста и др. Возможно, вы обратили внимание, что слово «история» сейчас в чести: все требуют историй, пишут об историях (обычно это описания и объяснения – как данное, например). Ничего удивительного! Истории оказывают на нас громадное воздействие. Обычно в них есть действующие лица – герои, которых мы поддерживаем, и злодеи, которых ненавидим. Подобно нам самим, они имеют желания, цели и эмоции, иногда конфликтующие, попадают в переделки и выпутываются из них, пытаются чего-то добиться и терпят поражение или достигают успеха. Истории увлекают нас напряжением и эмоциями; в них присутствуют запоминающиеся живые детали; там есть мораль, урок, основной посыл, который можно извлечь. Все это дает огромную отдачу. Напомню, однако, что согласно Первому закону когниции (за любое приобретение приходится платить), преимущества сопряжены с недостатками.

Серьезная проблема историй: в восприятии людей они перевешивают факты. Истории отличаются красочностью, увлекательностью и запоминаемостью, составляя резкий контраст с фактами, данными. Данные сводят индивидов к точкам или цифрам; истории полны жизни и посвящены жизни. Мы можем извлекать из них жизненные уроки. Данные сухи, в числах легко запутаться. Одна история одной террористической атаки вселяет ужас в миллионы человек. Одна история одного счастливца, выигравшего в лотерею, заставляет миллионы покупать лотерейные билеты.

Следует упомянуть еще две формы дискурса – разговор и полемику. Разговор интерактивен, предполагает поочередный вклад каждой стороны. Он не подходит для доминирования одного человека. В то же время в нем меньше контроля над содержанием и направлением; разговоры могут уходить и уходят в сторону. Фирменным знаком «продвинутых» СМИ является обещание интерактивности схем, инфографики, анимации, литературы, музыки, сценического и изобразительного искусств. От читателя-зрителя-слушателя ждут участия в создании смысла. Так и происходит. Однако взаимодействие этого типа часто всего лишь однонаправленное, поэтому странно, когда СМИ называют интерактивными. Видимо, идея в том, чтобы вы посмотрели (послушали), подумали и посмотрели снова, но во второй раз вы смотрите по-другому из-за того, что подумали. Снова спираль, обусловливающая многие творческие начинания, описанные выше в этой главе!

Теперь полемика, хорошо нам знакомая по политическим дебатам и судебным разбирательствам. Даже научная среда несвободна от распрей, выступлений за или против теории, взглядов или прогноза. Излагая суть дела, приводя аргументы, люди опираются на свидетельства или результаты исследований, поддерживающие продвигаемую ими позицию. Они могут предвосхищать контраргументы, но обычно только в интересах собственной позиции, чтобы их опровергнуть.

Истории: комиксы!

Продолжая тему рассказывания историй, обратимся к комиксам – самой изобретательной форме повествования. Поскольку комиксы используют все виды изображений и речи, то, о чем я ниже скажу, имеет намного более широкое применение – вплоть до бытовых историй и визуализаций. Комикс обычно показывает тела, действующие в пространстве, – что и является основной темой этой книги. Комиксы также являются схемами: они вмещают и разделяют с помощью ячеек, выстраивают ячейки в строки и столбцы и группируют их на странице. В них многообразно используются язык и символы.

Повествование средствами графики – повсеместное явление. Супергерои не забыты; они стали мифическими и ошеломляют своих фанатов в новых выпусках. Создание более серьезных произведений в формате комикса вдохновляет превосходных авторов и привлекает массовую аудиторию. Это прекрасные рисованные путеводители по истории, психологии, философии, физике, химии, статистике – практически по любой теме. Комикс-журналистика процветает. Родители, педагоги и библиотеки все активнее покупают детские комиксы – даже для малышей одного-двух лет от роду, – а дети их все больше любят.

Будучи историями, комиксы доставляют удовольствие, могут быть трогательными, вдохновляющими или забавными. Они успешно обучают и несут информацию. Передавая информацию своими средствами, комиксы могут увязывать ее с тем сообщением, которое они несут, с помощью всех видов изображений в случаях, когда эффективны изображения, с использованием всех видов словесного выражения, когда можно ожидать, что эффективны будут слова, и их сочетания – для двойного эффекта. В отличие от историй, изложенных просто текстом, они учат нас, как смотреть и что искать, – а это очень важно в мире, все шире использующем визуальные формы коммуникации. Комиксы могут завоевывать доверие читателей, особенно юных и не особо желающих учиться. На сегодняшний день десятки исследований показали, что комиксы – прекрасные преподаватели. Мне приходится переступить через себя, чтобы это сказать, потому что долгие годы они подвергались незаслуженной критике; даже Конгресс США присоединился к ней. Пусть комиксы и не вовлекают молодежь в насилие или коммунизм, они слишком примитивны, это не настоящее чтение. Бескультурье, заслуживающее лишь презрения. Да ничего подобного! Это форма искусства.

Многие авторы, в том числе легендарные Уилл Айснер и Арт Шпигельман, объясняли, что умеют комиксы и как действуют. Скотт Макклауд, еще один мастер этого жанра, нарисовал комикс о комиксах, ставший классикой. Нынешнее развитие комиксов опирается на открытия этих авторов-художников, а также на исследования когнитивных наук. Ниже я перечислю причины успеха комиксов, выделю некоторые из множества их остроумных инструментов и приемов, но помните метаправило комиксов – нарушай правила!

Изображения – важный элемент, обусловивший преимущества комикса. Картинки не только запоминаются лучше слов, но и более выразительны, они быстрее и непосредственнее передают сообщение – вспомните главу 2. Они раскрывают неподвластные словам нюансы действий, эмоций и обстановки. Вспомните взрывной рост популярности эмодзи, далеко обогнавших в интернете сленговые словечки наподобие LOL и OMG; обратите внимание на популярность гифок – 1 млрд в день в 2016 г. и Instagram – 95 млн постов в день в 2018 г. Дайте изображениям волю, и взрывной рост обеспечен.

Шпигельман называет комикс «Co-Mix», подчеркивая слияние медиа, изображения и описания, позволяющее каждому из этих средств делать то, что у него лучше всего получается, и более того – работать совместно, взаимодействовать, дополнять и поддерживать друг друга, контрастировать и опровергать, смешиваться и сливаться. В этом смысле комиксы напоминают фильмы, театральные пьесы и компьютерные игры – но свободные от любых ограничений. Комиксы не просто одни из мультимедиа. Этот жанр позволяет, мало того – стимулирует и вознаграждает нетрадиционные, безудержно креативные способы использования изображений и слов и их сочетания.

Богатство этого средства коммуникации требует пристального изучения как каждого из его элементов, так и их обоих вместе. Привычка смотреть и видеть может перенестись на постижение явлений реальной жизни – людей, обстановки, ситуаций, а также жизни на странице – карт, схем, визуализаций, диаграмм. Подобно комиксу, личное взаимодействие отличается насыщенностью и многомодальностью, представляя собой микс звуковых элементов (вздохов, смеха, ворчания, слов, фраз и предложений с разной интонацией) и визуальных (улыбок, нахмуриваний, пожатий плечами, кивков, указывающих движений пальцев и участия в разговоре рук и тела).

Истории имеют начало, середину и конец

Начиная еще с «Поэтики» Аристотеля утверждается, что истории имеют дугу повествования, которую Фрейтаг[68] визуализировал в форме треугольника: действие поднимается до кульминации, где напряжение разрешается, затем падает до развязки, где все нити сходятся воедино. Дуга повествования дает истории четкие начало, середину и конец. Впрочем, согласно известному высказыванию Жан-Люка Годара: «История должна иметь начало, середину и конец, но не обязательно в этом порядке».

Сначала завладейте вниманием. Комиксы часто начинаются вводными страницами, на которые, можно сказать, выплескиваются фрагменты истории, обычно это бывает разворот. Вводные страницы подобны увертюре оперы или балета, искусно выстроенному намеку на то, что последует дальше. Или это что-то вроде списка действующих лиц и сцен в пьесе либо ингредиентов в рецепте. Такой обзор всего произведения сообщает вам, что искать, чего ждать; он завлекает вас, пробуждает жадный интерес – что же дальше?

Ум сегментирует, связывает, иногда пересоединяет все воспринимаемое им в мире. Тела разделены на сегменты, соединенные суставами. То же самое с объектами, соединенными клеем и гвоздями, или даже с целями – общими и промежуточными. Предложения разбиваются на части, обозначенные паузами в речи и пунктуацией на странице. Часто сегментирование является иерархическим, разделение идет на части и части частей. Годы делятся на месяцы, месяцы на недели, недели на дни, дни на часы. Понимание практически всего начинается с разделения на части и сведения воедино. Отдельные части имеют собственные смыслы – как и целое.

Комикс сегментирует историю эксплицитно и иерархически, с ячейками[69], страницами и главами. Комикс заключает фрагменты времени в ячейки, которые идут рядами через пространство страницы. Проза решает эту задачу с помощью абзацев (обратите внимание, что красная строка – это визуальное средство) и глав. Художники комиксов часто мыслят двухстраничными разворотами, заполненными ячейками; именно это и обнаруживают читатели, перевернув страницу. Содержание должно «работать» как целыми разворотами, так и в каждой ячейке. Ячейки используются последовательно, формируя пространственную структуру истории.

Между ячейками имеются промежутки с выразительным названием «канавки». Ячейки не соединены ни суставами, ни клеем, канавки между ними пусты и должны заполняться читателем – или держать читателя в напряжении.

Но не только канавки в комиксах нуждаются в заполнении. Все, что мы получаем от мира, всегда неполно, и мы постоянно вносим дополнения, перескакивая от частичной информации к выводам. Мы видим часть лица друга или только лишь слышим его приближающиеся шаги. Ребенок слышит слова «домашнее задание» и знает, что должен делать. Звук сирены от невидимого источника – и вы понимаете: там что-то случилось. Тень, упавшая сзади. Мы заполняем не только объекты, но и контекст. Если мы видим крупным планом фрагмент какого-то объекта, например мусорного бака, то воскрешаем его в памяти, словно наблюдая издали, мы достраиваем сцену. Запомните Седьмой закон когниции: ум заполняет пропуски в информации.

Ячейки в комиксах не только сегментируют и заключают в себе содержимое. Сама их форма способна нести смысл. Могут меняться размер и очертание ячеек; они могут вообще исчезнуть; могут наклониться; бывают круглыми и эллиптическими, гладкими и зазубренными, узкими и широкими – вообще говоря, любой формы; случается, что они частично перекрываются или заходят одна в другую. Иногда ячейки превращаются в стрелки, чтобы указывать, или в круги, чтобы катиться. Для рассказывания истории эти варианты можно использовать очень эффективно.

Вот как Макклауд классифицирует[70] переходы между ячейками в комиксах: от момента к моменту, от действия к действию, от объекта к объекту, от места к месту, от детали к детали. Все это неоднозначно, но любопытно, конечно; человек в принципе способен найти связь между чем угодно, и необычные сочетания способствуют этому. Можно было бы проверить, применима ли эта классификация к абзацам прозы. Система Макклауда согласуется с данными когнитивной психологии: люди сегментируют события жизни, если имеет место новое действие, новый объект, новая личность, новая сцена. Переход от момента к моменту предполагает разбиение общего действия на мелкие части, продлевание момента и создание напряжения. Паук, зловеще ползущий вверх по телу. Переход от детали к детали создает аналогичный эффект, останавливая действие, чтобы рассмотреть пространство с разных перспектив, обдумать всю сцену, а не само по себе действие. Разные объекты, разные персонажи, и что они видят. Авторы комиксов могут с помощью этих переходов задавать темп от медленного, созерцательного и таинственного до быстрого, хаотичного… и таинственного. Создание тайны – таинственное дело.

Чтобы коммуникация была быстрой и простой, язык должен быть последовательным. У него есть явные способы соединения предложений или частей предложений. Возможно, вы не знаете термина «анафора», но, скорее всего, владеете ею и понимаете ее. Это слово обозначает «возвращать». «У него» и «ею» в предыдущих предложениях – анафоры. Если вы понимаете их (снова анафора), то представляете, что же это такое. Эталонная анафора – местоимение. «Это». «Их». «Они». «Она». «Он».

Комиксы для создания непрерывности и последовательности могут использовать и используют визуальные анафоры. Нечто, появившееся в одной ячейке, переносится в следующую. Это относится и к удачным визуальным инструкциям. Обложка The New Yorker Эдриана Томина «Срок годности» (от 25 февраля 2008 г.) представляет в формате комикса историю жизни книги от процесса написания, последующих подготовки к печати и публикации до покупки, прочтения, выбрасывания в мусор – и финального сжигания в баке, возле которого греются бездомные. Весьма огорчительно для авторов! Во всех кадрах этой истории красная книга, переходящая из одной ячейки в другую, обеспечивает непрерывность и фокус, поскольку это история о книге.

Комиксы не обязаны стремиться к связности. Поскольку они дискретны, а не непрерывны – в отличие от фильма, театральной пьесы или прозы, – то могут совершать перескоки, легко и результативно. В кино подобное достигается сменой планов, в пьесе с помощью актов, в книге – абзацев и глав, но внутри каждой из больших частей практические аспекты данной формы медиа формируют ожидание непрерывности. Прагматика же комикса позволяет совершать большие скачки, даже не подав сигнала.

Подлинное искусство комикса находится внутри рамок. Вы должны развивать историю, действие, создавать контекст, поддерживать визуальный интерес, увлекающий темп, меняющийся ритм. Важно выбрать, на что делать акцент – на действие или контекст. На этот выбор удивительным образом влияют культура и язык. Считается, что для восточных культур характерна большая внутренняя связанность, чем для западных, акцентирующих индивидуализм. В таких действиях, как объятия, удары или преследование, проявляются отношения между людьми, а значит, восточные комиксы должны изображать действия чаще западных. Одни языки, например английский и китайский, отличаются многообразием возможностей выражения характера движения: расхаживать, красться, удирать, шествовать. В других, скажем итальянском и японском, есть слова «вход», «выход», «восхождение», «бег», но очень мало глаголов для передачи характера движения. Комиксы на языках с обилием слов для передачи движения, вероятно, должны чаще изображать движение. Мы повеселились, закупая в магазинах по всему миру комиксы на соответствующих языках и в соответствующих культурных традициях. Мы убрали из них слова и попросили американцев европейского и азиатского происхождения оценить каждую подборку: что здесь преимущественно показано – действия или неподвижные сцены? Оценки совпали несмотря на принадлежность опрошенных к разным культурам, и обе наши гипотезы подтвердились: больше действия в комиксах восточных культур и больше действия в комиксах на языках, имеющих много слов для передачи характера движения. Китайские комиксы, созданные восточной культурой с множеством глаголов, характеризующих движения, возглавили список.

Поскольку мы рассматривали действие на всем протяжении каждого комикса, то могли оценить всю дугу повествования – и действительно в целом обнаружили, что действие разгоняется до кульминации, после чего падает в разрешение конфликта.

Создание смысла

Комиксы располагают множеством уникальных способов создания смысла. Я остановлюсь на некоторых из них и приведу примеры, если они имеются в публичном доступе.

Иногда комикс может одновременно показывать действие и описывать сцену. В «Бензиновой аллее» – долгоиграющей серии, созданной Фрэнком Кингом, – время часто накладывается на пространство. Один из множества изящных примеров представлен на рис. 8.19.

Вся страница показывает обстановку, где происходит история, общий вид места, скажем пляж или жилой район. История накладывается на эту сцену ячейками, составленными в ряды обычным образом. Вы видите обстановку на фоне и историю, изложенную рамка за рамкой в одно и то же время в одном и том же месте. Разумеется, подобное можно сказать и о фильме, но комикс показывает фон и крупные планы персонажей в действии в одно и то же время, и они остаются неизменными, что дает возможность рассматривать их снова и снова.

Рамки могут изображать две истории разом путем разделения рамки или с помощью наложения – когда одна история служит фоном для другой, а объект с задним планом меняются местами. Этот прием позволяет рассказывать о событиях одновременных, но разделенных, или о тех, что служат фоном для текущих. Вот драматический пример. На переднем плане захламленной гостиной небритый молодой человек лихорадочно просматривает сайт знакомств на экране компьютера, не замечая ничего вокруг. На заднем плане (фоне) его красивая жена, полная решимости, покидает с набитыми чемоданами их дом и его жизнь. Разделение сцены было распространенным приемом в искусстве нидерландского Возрождения. Питер де Хох часто изображал интерьер дома и то, что снаружи, на одной картине, позволяя зрителю многое сравнить и противопоставить, о многом подумать – как в визуальном, так и в социальном плане.

Рамки могут одновременно демонстрировать две перспективы. В кадре комикса Джина Яня «Американец, родившийся китайцем» слева показано то, что видят ученики в классе, куда учитель приводит маленького китайца-очкарика, а справа – то, что видит сам мальчик: недружелюбные лица белых детей. Зеркала и камеры тоже на это способны. Например, молодая женщина с гордостью демонстрирует перед камерой пойманную ею большую рыбу, но камера фокусируется не на рыбе, а на ее открытом топе.

Этим приемом мастерски владеет Крис Уэр. Он строит истории на строениях и внутри строений (снова каламбур!), показывает целое, части и вкрапления частей строений, людей и объектов, вблизи и издали, меняя фокус и постоянно изменяя перспективу – как это делают глаза и ум.

Комиксы используют элементы и фрагменты письменной речи многими способами, в том числе совершенно безумными. Это привычные «словесные пузыри» с изогнутыми стрелками, указывающими вниз на говорящих, и «мыслепузыри», к которым поднимается цепочка пузыриков от размышляющих персонажей. Их расположение в пространстве показывает действие в пространстве, так что художники комиксов здорово развлекаются, создавая комиксы только из словесных и мысленных пузырей, ничего больше туда не включая. Остальное должны дополнить вы. Часто там бывает повествование – строки нормального текста, обычно вверху или внизу рамки, сами ограниченные маленькой рамкой. Иногда передаются шумы, запахи и непечатные выражения – #%$&. Сам шрифт превращается в средство выразительности: уверенный или робкий, резкий или изящный. Острые рваные формы (вроде бессмысленного слова «tekata») указывают на сильно акцентированные события. Вспомните Малевича, Кандинского. А мягкие, сглаженные, размытые формы (как бессмысленное слово «meluma») – на спокойные и медленные. Вспомните Ротко.

Как отметили Макклауд и другие художники, слова и картинки могут гармонировать, дополнять друг друга, контрастировать и даже противоречить одно другому. В последнем случае возникает драматическая ирония. В «Персеполисе» Маржан Сатрапи (Marjan Satrapi. Persepolis) девятилетняя Маржан случайно слышит разговор родителей о замученном в тюрьме дяде. Его «изрезали на куски» – слышит она, но изображено ее понимание услышанного: дядя лежит на столе мясника, рассеченный по суставам, как разделанная курица. В «Особых случаях»[71] британцев Нила Геймана (писателя) и Дэйва Маккина (художника) ребенок того же возраста заворожен историями об Аль Капоне, которые рассказывает заглянувший в гости дядя. Дядя сообщает, что кто-то перешел дорогу Капоне и был «стерт». В британском английском rub out означает и «стирать ластиком», и «убивать», но ребенок знает только первое значение и представляет, как лицо бандита стирают. Вы читаете эти ужасные слова и видите изображение этих мыслей.

В комиксах и карикатурах используется больше средств выразительности – каламбуров, метафор, сравнений, синекдох, аллитераций, – чем у древних греков было названий для них. Уинзор Маккей применял их совершенно потрясающим образом – например, превращая Манхэттен в «бегущую дорожку», на которую ступает добропорядочный бизнесмен. В примере на рис. 8.20 Маленький Немо засыпает и попадает в сон, словно его доставила туда кровать. Когда сон резко обрывается в конце комикса, кровать сбрасывает Немо обратно в постель. Обратите внимание на перекликающиеся многократные повторы, заставляющие вспомнить музыку Стивена Райха и Филипа Гласса. Произведения другого замечательного мастера визуального искусства – Мориса Сендака – действительно имеют сходство с этой работой: Сендак преклонялся перед Маккеем и многое заимствовал у него в порядке демонстрации уважения.

А еще существуют, назовем их так, комиксы-самоописания, или визуальные аллитерации. Взгляните на маккеевскую работу «Чих малыша Сэмми» (рис. 8.21). Когда Сэмми, наконец, чихает, ячейка вокруг него ломается – к его замешательству.

Демонстрируя безрассудную – сломя голову – погоню, рамки в «Сумасшедшем коте» несутся по диагонали под гору в примере на рис. 8.22.

Комиксы могут воплощать, олицетворять, оживлять. Ларри Гоник изобретательно использует это в своей серии книг Cartoon Guides – научно-популярных изложениях различных дисциплин, например генетики, истории, алгебры и химии. Мендель объясняет вам основы генетики. Стручки гороха выстраиваются в схемы, которые становятся все более абстрактными. Холмы превращаются в наклонные линии графиков, затем в палочки, которые можно переложить по-другому, объясняя наклон. Рыба гордо выползает на берег, похваляясь: «Я буду первой на суше», – но другая рыба, следующая за ней «по пятам», замечает: «Хм-м, похоже, насекомые уже здесь». Химические элементы отращивают головы и конечности; они разговаривают друг с другом, поясняя и изображая «в лицах», как связываются в молекулы. Слабые молекулы худосочны, сильные мускулисты. Функция – это устройство ввода-вывода, изображенное в виде цыпленка, который ест и выделяет экскременты. Запоминающиеся изображения и выразительные слова спаиваются воедино, создавая резкий контраст с обычным учебником.

Визуальные средства умеют передавать одновременно много смыслов без натуги, в отличие от игры слов. На странице комикса о суперженщине героиня изображена слева разговаривающей по старомодному телефону с витым проводом. Провод оборачивается вокруг трех меньших дополнительных ячеек справа, в каждой из которых представлен один из ее собеседников. Провод является как действительно телефонным проводом, так и обрамлением ячеек, включающих каждого из заговорщиков, а в целом – способом показать, что она вовлекла их в заговор. В комиксе «Энергичная наука: рассказы об ученых» Джима Оттавиани (Jim Ottaviani. Two-Fisted Science: Stories About Scientists) Галилей изображен в своем кабинете, позади него круг, разделенный на четверти. Три из них – это части небесных тел, обнаруженных Галилеем с помощью своего телескопа, четвертая, справа внизу, – часть круглого окна, в которое он на них смотрел, телескоп неподалеку. Как мы видим, круги и другие формы содержат множество смыслов. В «Поломках» Шпигельмана (Art Spiegelman. Breakdowns) каждая глава начинается с круга – его глаза, бейсбольного мяча. Круг потрясающим образом играет тройную роль в обложке номера The New Yorker Боба Стаака за 17 ноября 2008 г., вышедшего после волнующей первой победы Обамы на выборах. Обложка вся черная, за исключением яркой круглой Луны – являющейся также буквой «О» в слове Yorker и подразумевающей первую букву в фамилии Обамы, – льющей свет на мемориал Линкольна. В водоеме перед мемориалом отражаются размытые тени колонн.

Комиксы постоянно нарушают правила. В принципе принято помещать историю в ячейки, пересекающие страницу в хронологическом порядке. Однако вы можете ломать рамки и играть со временем. В истории Фейнмана, нарисованной Оттавиани, в левой ячейке изображена его подружка из Колумбийского университета, танцующая с мужчиной, в правой – Фейнман в МТИ, который развлекает женщин, стоящих кружком (ну вы поняли). Между ними находится ячейка с картой Восточного побережья. Рука Фейнмана протягивается из его ячейки через карту, передавая письмо танцующей девушке. Мэтт Физелл использует аналогичный визуальный прием, разрушая одну рамку и проникая в другую, чтобы попасть в будущее время, оставаясь в прошлом. Захотев перекусить, но не найдя у себя денег, он забрасывает удочку из ячейки, в которой сейчас находится, в следующую, чтобы наловить немного наличности и заплатить за ужин, – к раздражению собственного будущего «я».

Таким образом, если вы хотите покинуть историю, достаточно выйти из ячеек. В восхитительных «Трех поросятах» Дэвида Уиснера первый поросенок именно это и делает, когда волк съедает его. Из безопасного места в брюхе он всовывает голову обратно в рамку, чтобы посоветовать второму поросенку выйти и присоединиться к нему. Третий поросенок выходит тоже, и вместе они швыряют ячейки, излагающие историю, на землю и топчут их в знак протеста. Дети понимают, что история существует в ячейках и что выйти из ячейки означает покинуть историю. Тогда вы оказываетесь в другой истории – в истории об истории.

Всеми любимая крохотная книжечка Крокетта Джонсона «Гарольд и фиолетовый мелок»[72] (Crockett. Harold and the Purple Crayon) – возможно, самый очаровательный пример. Гарольд, прелестный малыш, с которым может себя ассоциировать любой ребенок и почти любой взрослый, пускается в приключения с фиолетовым мелком в руке, рисуя мир, по которому путешествует. Проголодавшись, он изображает яблоню, но хочет идти дальше, поэтому рисует дракона, чтобы тот сторожил яблоки. Дракон пугает малыша. Его рука, держащая карандаш, дрожит и случайно рисует волны. Гарольд оказывается в воде, но спасается, нарисовав лодку. И так далее, пока не окажется в безопасности в постели – после того, как его проводила домой Луна, нарисованная им самим. Возможно, все это ему приснилось.

Блестящий южноафриканский художник Уильям Кентридж понимает комикс утонченно, как актер, в его произведениях тела и мысли двигаются в пространстве, создавая рассказы. Он изобрел новый вид искусства. Вы можете найти его видео на YouTube, а также в музеях и оперных театрах по всему миру. Он рисует сцену углем, фотографирует рисунок, меняет и делает следующее фото; эти фото постепенно составляются в анимацию. В ней есть персонажи – жирный промышленник с сигарой, его красивая жена, привлекательный художник; разыгрывается любовная интрига. Есть миграции животных и перемещения людей – толпы цветных переселенцев. Есть места – комнаты и офисы, улицы городов, пляжи и саванны. Одни вещи превращаются в другие точно так же, как мысли: мигрирующие животные становятся водным потоком, тела – ландшафтами, пустая бесприютная комната – сценой скорби под открытым небом. Мысли художника летят на газетах по ветру к его возлюбленной. Птицы воскресают из мертвых. Истории говорят во весь голос – внутренний голос, без единого слова.

Рисовать, чтобы видеть и делать открытия

Леонардо да Винчи рисовал постоянно. Он рисовал, чтобы видеть, думать, созидать. Даже его выдающийся ум был не способен представить все его феноменальные идеи, и руке приходилось подключаться, чтобы они оказались у да Винчи перед глазами. Рисование позволяло выявить структуру объектов и – что было еще важнее для мышления Леонардо – их действие: как они работают, на что способны. Статические рисунки могли быть активными. Он рисовал мышцы и связки, прикрепленные к костям и суставам человека и других животных, чтобы понять, как движется тело. Рисовал ветвление деревьев, чтобы узнать, как они растут, разделяются на части, и посредством этого открыл пропорциональное правило[73] ветвления. Рисовал ветви артерий, чтобы узнать, как течет кровь. Рисовал планы множества устройств: насосов, музыкальных инструментов, летающих машин – чтобы разобраться в их механике. Да Винчи снова и снова рисовал воду, чтобы увидеть ее и понять, как она закручивается в воронки и вспенивается. Водовороты захватывали его, и он зарисовывал их. Он понял, что движения его рисующей руки копируют движения, которые он пытается понять, и использовал руку для их понимания. Из-за нехватки математической базы мышление Леонардо было визуальным и пространственным, он размышлял, отталкиваясь от паттернов, форм и аналогий с формами, завитков волос и водоворотов, формы плода, заключенного в утробе, и семечка, заключенного в скорлупе. Он рисовал, смотрел, думал и рисовал – снова и снова. С помощью рисования Леонардо исследовал и совершенствовал идеи, а также создавал новые. Он одним из первых намеренно использовал рисование как эмпирический метод. У него были и есть последователи.

Рисование подталкивает к абстракции намного сильнее, чем живопись. Нет цвета. Только линии, которые замышляет ум и создает рука. У мира, возможно, слишком много или слишком мало линий, и рисование должно опираться на ум, а не на зрение. Именно ум решает, какие линии рисовать и как, что они обозначают. Пикассо мог изобразить тело несколькими изогнутыми линиями, Джакометти рисовал лицо множеством хаотических коротких. В обоих случаях выпускалось больше, чем наличествовало. Абстракция оставляет множество открытых возможностей. Зрители дополняют пропущенное, причем каждый по-своему и всякий раз по-новому. Пожалуй, это и делает настоящее искусство интересным.

Леонардо предвосхитил нейронауку и психологию. Ему были знакомы господствующие на тот момент теории познания и эмоциональной деятельности, и он искал связанные с этими аспектами участки в головном мозге и теле. Теории повлияли на то, что он видел и что рисовал. Как и все, сначала да Винчи старался найти им подтверждение, но в конечном счете его рисунки головного мозга и тела опровергли теории – и он поверил рисункам. Рисование стало формой эмпирического исследования. Недостаточно смотреть на черепа, кости, мышцы, сердца и желудки. Вы не видите их по-настоящему и явно не понимаете – пока не нарисуете и не обнаружите их форму и как они связаны друг с другом. Другие ученые штудировали его рисунки и учились по ним.

Некоторые разработки Леонардо были отвергнуты его эпохой, но подтвердили свою жизнеспособность через сотни лет: парашют, набросанный на полях рукописи, изящный деревянный мост через бухту Золотой Рог, проект которого он предложил султану Османской империи. Султан решил, что это невозможно, и отверг предложение. На четыре столетия проект бесследно исчез, а когда нашелся, норвежский художник Вебьёрн Санд решил использовать его для реконструкции пешеходного моста в Норвегии. Это элегантное архитектурное сооружение действует с 2001 г.

Леонардо был не одинок в использовании рисования в качестве эмпирического метода исследования. Хотя Гёте прославился как художник слова, автор романов, пьес и стихов, он был и рисовальщиком. Он был убежден, что именно его рисунки, а не слова, лучше всего выражают его мысли. Гёте любил природу и все в ней как само по себе, так и в качестве аллегории. Подобно Леонардо, он считал, что природа раскрывает свою функцию в своей форме и что рисование позволяет понять и то и другое. Он тоже был захвачен сходством форм, предполагающим сходство функций.

Мы знаем Пауля Клее благодаря его бесконечно изобретательной и ироничной живописи, но художник был зачарован движением, и многие его рисунки являются штудиями движения, способом уловить его сущность и понять ее. Современная художница Джемма Андерсон переняла рисовальные приемы Гёте и Клее – цикл «посмотреть, подумать, сказать и нарисовать» – в качестве инструмента открытия. Она работает с группами биологов, топологов и других ученых над пониманием форм и их формирования. Эти проекты одновременно развивают науку и создают искусство в жанрах рисунка и скульптуры – двойная польза.

Рисовать, чтобы понимать и учиться

Методы Леонардо подходят не только уникумам-гениям или высоколобым ученым. Зарисовывание идей на бумаге помогает обычным людям, в том числе детям, понять науку. Наши собственные исследования показали, что когда учащиеся, изучающие естественные науки, создают визуальные объяснения научных явлений, то понимают и усваивают больше, чем если объясняют их вербально, – как это обычно происходит на уроках. Вот с помощью чего мы это узнали. Ученикам средней школы сначала объяснили довольно сложное STEM-понятие – химическую связь. Их учили обычным образом – по учебникам, а также в ходе рассказов учителя и обсуждений в классе, в обоих случаях с наглядными пособиями. Сразу после обучения было проверено их знание и понимание строения молекул и процесса установления химической связи. Затем мы разделили учащихся на две равные группы; одна создавала визуальные объяснения, другая – вербальные. После этого мы провели второй тест на знание и понимание. Первым открытием стало то, что обе группы показали во втором тесте более хорошие результаты – без какого-либо промежуточного объяснения или заучивания. Школьники улучшили свои знания и понимание одним тем, что создали объяснения. Второй впечатляющий результат заключался в том, что ученики, придумывавшие визуальные объяснения, продемонстрировали намного большие успехи, чем те, кто писал их словами. Два из визуальных объяснений представлены на рис. 9.1 и 9.2. Сразу видно, что школьниками они придуманы, а не скопированы со схем или других наглядных пособий из учебников или со школьной доски. Обратите внимание на замечательные метафоры: акулы захватывают электроны или схематические человечки охотно отдают их. Они включены в нарратив, историю процесса. Здесь, как и раньше (и в дальнейшем), важно именно изображение, пусть даже слова не всегда читабельны.

Теперь можно порассуждать, почему создание визуальных объяснений привело к лучшему постижению и усвоению материала, чем создание вербальных. Первая часть рассуждения уже должна быть вам знакома: отображение протекающих в мире процессов в пространстве страницы является более непосредственным, чем их отображение в словах. Но у схемы есть и другие преимущества. Она служит проверкой полноты: все ли части присутствуют? Она позволяет проверить и связность: имеет ли схема смысл? Скорее всего, метод Леонардо также опирался на эти три особенности рисунков: непосредственность отображения, проверку полноты, проверку связности. И четвертую – основу для умозаключения.

Рисовать, чтобы творить

Очевидно, что сегодня – в эпоху дешевой бумаги – рисование с целью мышления в одиночку или совместно с кем-то стало повсеместным. Вспомним пресловутую салфетку, которую спонтанно хватают в разговоре ученые, футбольные тренеры, инженеры, изобретатели, математики, декораторы, архитекторы, бизнес-новаторы, патентные поверенные и многие другие. Приведу в пример заголовок: «Все необходимые вам знания об инвестировании, записанные на салфетке». Вы можете найти сайты и книги с коллекциями рисунков на салфетках и другие сайты и книги, рассказывающие, как делать эти рисунки и использовать их. Можете даже представить собственный рисунок на конкурс. Ежемесячник Architectural Record с 2010 г. спонсирует конкурс на лучший рисунок на салфетке. Некоторые научные лаборатории систематически используют рисунки и схемы для того, чтобы следить за ходом как теоретических, так и экспериментальных работ, обозначая знаком «?» неизвестные в процессах, вопросы для будущих исследований.

Архитектура и дизайн опираются на рисунок. Рисунки – это планы, дорожные карты, инструкции по строительству зданий и объектов. В своей практике архитекторы, инженеры, конструкторы и другие специалисты пользуются разными видами рисунков, фотографий и моделей, называя их по-разному в зависимости от предполагаемого применения. Рисунок служит дизайнерам и инженерам инструментом мышления, способом переработать смутные идеи в конкретные, а также проверить обоснованность и осуществимость этих своих идей. Говорят, дизайнеры разговаривают со своими набросками, проходя цикл осмысления, рисования, рассматривания, переосмысления, перерисовывания и т. д., постепенно совершенствуя конструкцию. Эти разговоры можно наблюдать и изучать, если попросить дизайнеров говорить вслух во время работы или ретроспективно, увязывая мысли, рисование и визуальное восприятие на протяжении всего периода деятельности. Поскольку конструирование является, как правило, взаимодействием глаз, рук и меток на странице, ретроспективные отчеты более эффективны, поскольку не мешают дизайнерской мысли. Отчеты дизайнеров раскрывают потрясающие аспекты процесса конструирования.

Мы решили изучить данный процесс в расчете на то, что его ход прольет свет на его истоки. Для этого мы попросили двух опытных и семерых начинающих архитекторов создать проект музея на вершине холма для ста произведений живописи плюс сад скульптур, билетную кассу, кафе, сувенирный магазин, парковку и пр. Их работа над эскизами снималась на видео. Один из эскизов представлен на рис. 9.3. Как видите, он схематичен и расплывчат; структуры и план туманны, неопределенны. Неопределенность оказалась одним из обязательных условий творческого мышления, поскольку позволяет переосмысление и даже способствует ему. Абстрактность играет такую же роль по той же причине. По завершении этапа создания эскизов один из наших исследователей просмотрел видеозаписи со всеми дизайнерами по отдельности, спрашивая, о чем те думали в каждый из моментов, когда подносили карандаш к бумаге, чтобы оставить метку. Отчеты были методично закодированы сегмент за сегментом по содержанию, которое должно было быть изображено: формы, пространственные отношения, функциональные отношения, фон и т. д. Сегменты с одинаковым содержанием оказались связаны, даже если были разделенными. Дизайнеры описали основные идеи, которые они рассматривали, а также озарения и изменения идей в ходе работы.

Дизайнеры-эксперты продемонстрировали два поразительных отличия от новичков. Если большинство наблюдений и догадок начинающих архитекторов касались перцептивных отношений, то размышления экспертов в значительно большей степени касались функциональных. Кроме того, они намного чаще были связаны с другими размышлениями. Отношения восприятия видны прямо из эскиза: это форма, узор или мотив. Функциональные соображения требуют делать выводы на основе эскизов, зачастую их анимируя; их нельзя прочесть напрямую по эскизу. Это относится, к примеру, к потоку посетителей, дорожному движению, изменению освещенности в течение дня или года. Данное отличие – что новички могут видеть имеющееся в эскизах, на схемах и других визуализациях и работать с этим, но только талант или опыт позволяет с помощью схем представлять себе то, что на них не изображено, – ключевой фактор профессионализма. То же характерно для специалистов и в других областях, например шахматах, инженерном деле и музыке.

Дизайнеры часто сообщают о том, что намеревались рисовать одно, но затем, рассмотрев нарисованное, видят в нем что-то другое. Они делают неожиданные открытия по собственным наброскам. А именно, они их переосмысляют – этому способствует схематичность наброска. Действительно, мы отметили много случайных открытий. Детальный анализ протокола исследования одного из экспертов показал, что случайные открытия чаще всего совершались, когда архитектор перегруппировывал элементы эскиза, когда видел новые паттерны, когда возникала новая организация. Перцептивная перегруппировка запускала «цикл благоприятных возможностей»: влекла за собой новые инсайты, а те вели к перегруппировке. Взгляните еще раз на эскиз одного из опытных архитекторов на рис. 9.3. Он полон неопределенностей, и именно они позволяют реорганизацию, возникновение новых идей и открытий. Выверенные результаты работы компьютерных программ не допускают новых интерпретаций.

Чтобы непосредственно протестировать эту идею, мы придумали задание вполне по силам обычному человеку. Мы создали непонятные рисунки, представленные на рис. 9.4.

Мы снова и снова показывали каждый рисунок студентам последнего курса, предлагая каждый раз по-новому его интерпретировать. Одной половине участников мы сказали, что перегруппировка частей – действенная стратегия поиска новых интерпретаций, вторую половину просто попросили смотреть внимательно. Мы считали количество новых интерпретаций, пока испытуемые не сдавались. По окончании эксперимента мы поинтересовались, какие стратегии они использовали. Участники исследований подобно детям и даже взрослым не всегда делают то, о чем их просят. Некоторые из тех, кто получил указание перегруппировывать части, не выполнили его, а кое-кто из группы, которой следовало просто смотреть, признался, что занимался перегруппировкой. В итоге участники, сообщившие, что перегруппировывали части, дали почти в два раза больше интерпретаций, чем те, кто не обращал на части внимания. Они и дольше не сдавались – вероятно потому, что избирательный подход к частям картинок послужил им полезной стратегией для создания новых интерпретаций.

Последующее исследование показало, что опытные дизайнеры лучше находят новые интерпретации, чем обычные люди. Это заставило нас помимо опыта изучить также влияние одаренности. В еще одном эксперименте мы обнаружили, что количество интерпретаций зависит от двух способностей, которые сами не были связаны. Одна из них – способность обнаруживать изолированную фигуру, например треугольник определенной формы, в более крупной и сложной конфигурации; она выявляется так называемым тестом включенных фигур. Это навык восприятия, требующий особого внимания к деталям. Вторая способность – это умение находить далекие ассоциации между словами. Например, какое слово ассоциируется со словами «вдова», «укус» и «обезьяна»? Паук[74]. А со словами «спать», «мусор», «бобы»? Мешок. А «утка», «складывать», «доллар»? Купюра. Эта способность является вербальной или ассоциативной и требует дивергентного мышления[75]. С одной стороны, перцептивная способность, с другой – когнитивная. Первая «работает» снизу вверх, вторая сверху вниз. Две способности объединяются в третью, названную нами конструктивным восприятием, т. е. умением менять конфигурацию внешней репрезентации в поисках смысла. Обладание любой из этих способностей увеличивало число новых идей у наших участников, а присутствие их обеих удваивало преимущество. Конструктивное восприятие представляется ключом к успешному общению с участием глаз, ума и меток на странице.

В следующих работах мы опробовали другие стратегии, способствующие новым интерпретациям. Чередование рисунков вместо многократного показа одного и того же увеличило выход новых идей. Мы предполагаем, что чередование или разнесение показов одного и того же рисунка позволили сложиться новым ассоциациям; это явление связано одновременно с вызреванием идеи и с освобождением от фиксации – феноменов, хорошо известных в сферах творчества и решения проблем. Интересно, что повторение с интервалами также лучше для обучения, чем концентрированная тренировка, – похоже, по той же причине.

Изменение конфигурации частей – это перцептивная стратегия «снизу вверх». Поскольку конструктивное восприятие включает в себя как перцептивный, так и когнитивный навыки, мы рассудили, что когнитивная стратегия «сверху вниз» также должна способствовать росту числа интерпретаций. Как и ранее, участникам многократно показывали каждый рисунок с просьбой всякий раз давать новую интерпретацию. Участники одной группы получили инструкции в рамках стратегии «снизу вверх». Им дали указание реорганизовывать, менять конфигурацию, перегруппировывать рисунки с целью увидеть их по-другому – чтобы думать о новых интерпретациях. Инструкции другой группы отвечали стратегии «сверху вниз». Испытуемые должны были думать о новых сферах действия, новых устройствах, новых типах объектов или организмов – чтобы думать о новых интерпретациях. В этом случае только стратегия «сверху вниз» принесла существенно больше интерпретаций, чем дали участники контрольной группы, не следовавшие никакой стратегии. Причина этого видится в том, что обычные взрослые имеют обширные знания, структурированные сверху вниз, и им (нам) относительно легко создавать новые категории, события и условия, а также использовать их для иной интерпретации объектов при изменении контекста. Однако обычные взрослые едва ли обладают солидным опытом и навыком деконструкции и реорганизации рисунков неясного содержания. Следовательно, обычным людям легко следовать стратегии «сверху вниз», но сложнее пользоваться стратегией «снизу вверх». Стратегия «снизу вверх» использует мир, который у нас перед глазами, на странице. Стратегия «сверху вниз» возвращается от страницы к уму с его огромным хранилищем людей, мест, вещей, категорий, сетей и стратегий, и все это можно активировать для создания новых идей. По мере того как мы находим ключ к креативности, мы все больше постигаем разум.

Креативность

Леонардо, архитекторы, дизайнеры… А мы, обычные люди? Мы тоже часто сталкиваемся с ситуациями, когда приходится импровизировать. Порвался шнурок, нет какого-то ингредиента из рецепта, у портфеля оторвалась ручка. Импровизировать означает находить способ решить проблему, зачастую с использованием замещающего объекта: булавки или скрепки вместо шнурка, уксуса вместо лимонного сока, веревки вместо ручки. Новое непривычное использование знакомого предмета. Поиск новых применений знакомых объектов – разминочное упражнение при обучении дизайну, как гаммы для пианистов или слалом для футболистов[76]. Мы тоже обратились к этому заданию в поисках стратегий, которые помогли бы людям находить больше вариантов использования и более творческие варианты использования объектов. Мы отвлеклись от рисунков в мире и сосредоточились на рисунках в уме.

Судя по всему, мы не способны избавиться от духа своего времени[77]. На наше исследование повлияли два ключевых элемента духа времени начала XXI в. – инновация и ум. Каждый человек и каждая страна хотят быть инновационными. Некоторые используют как стратегию даже вылет из Гарварда: взгляните, чем это обернулось для Билла Гейтса! И каждый желает прокачать ум, кто законными средствами, кто – нет. Любая статья, любое шоу, где упоминается ум, сразу привлекают внимание. Будь то «полнота ума» – осознанность или «блуждание ума», люди хватаются за любое средство и пробуют его, не видя противоречия. Анонс: ключевой фактор как инновации, так и ума – принятие перспективы. Вы уже наверняка заметили, что перспектива – еще один из предметов моей одержимости.

Определенный круг исследований утверждает, что блуждание ума очень полезно для креативности. Было показано, что оно увеличивает количество новых способов использования знакомых объектов. Хорошо, если бы это было правдой, ведь о таком мы всегда и мечтали – мечтать с пользой для себя. Поделитесь открытием с бейсбольным тренером или учителем средней школы. Что, если блуждание ума действительно увеличивает число наших идей? В конце концов оно может освободить «думателя» от фиксации[78], хождения по кругу; всем нам знакома эта проблема, в том числе и экспертам. Отпустить ум на волю, сделать перерыв, прогуляться – все это помогает, принося новые ассоциации, и какие-то из них могут натолкнуть на новый способ мышления. Однако нельзя гарантировать, что случайные ассоциации блуждающего ума или блуждающего мира окажутся относящимися к делу или продуктивными. Блуждание ума способно вывести из наезженной колеи, но не вернет вас на путь истинный. Оно не дает эффективной стратегии поиска новых решений.

Однажды я спросила Поля Андрё, архитектора-провидца, создавшего парижский аэропорт Шарля де Голля и еще сорок с лишним потрясающих аэропортов и общественных зданий по всему миру: «Откуда вы начинаете?» – «Изнутри», – ответил он.

Он имел в виду, что начинает с вас. Пространство, в котором вы находитесь, должно вас возносить и без проблем направлять туда, куда вам нужно. Как дизайнер, вы должны начинать с того, что не можете сконструировать, – с человека (или другого существа), который будет использовать вашу конструкцию. Дизайнерские компании (например, IDEO), работающие над проектами для повседневной жизни – такими как, скажем, очистка воды в труднодоступных местах, или обеспечение развивающихся стран дешевым топливом, или изменение конструкции электронного устройства либо тележки для товаров, – используют, по их терминологии, ориентированный на человека подход к дизайну. Давайте назовем такой дизайн эмпатическим. Компании тщательно изучают сообщество пользователей, чтобы узнать, что люди действительно делают и какой тип нового продукта или услуги может улучшить их жизнь, вписаться в их жизнь и быть при этом наиболее подходящим экономически и экологически. Эмпатическая перспектива действительно дает продуктивную стратегию поиска: думайте о жизни людей, смотрите с точки зрения пользователей.

Мы сравнили две стратегии (блуждания ума и эмпатическую) применительно к стандартной задаче на дивергентное мышление – поиску новых способов использования знакомых объектов. Предварительно мы протестировали эти объекты, чтобы убедиться, что люди способны придумать, как использовать их по-новому. В наших экспериментах участвовали зонт, ботинок, метла, стул, фонарь и смартфон. Испытуемым было предложено найти как можно больше новых способов использования каждого предмета. Одна группа получила указание отпустить ум на свободу, другая – думать о том, как люди разных профессий (садовник, художник, пожарный и т. д.) могли бы по-новому использовать каждый предмет, иными словами, принимать их перспективу, всякий раз иную. Поскольку эти профессии хорошо известны, участникам было несложно поставить себя на место других людей. Обеим группам было честно сказано, что рекомендованная для них стратегия доказала свою эффективность. Мы добавили контрольную группу, не получившую рекомендаций по стратегии.

Абсолютным победителем стала эмпатическая перспектива. Результаты в группе «блуждающих умов» оказались ничем не лучше, чем в контрольной. В действительности многие участники контрольной группы сказали нам, что просто отпустили ум на свободу. Обе перспективы снабдили участников эксперимента стратегиями освобождения от фиксации, но только эмпатический подход дал продуктивный способ поиска новых возможностей применения объектов. Принятие другой перспективы позволило испытуемым предложить больше вариантов и найти среди них более творческие. Творческими мы сочли те способы использования, которые были найдены лишь одним тестируемым или совсем немногими, – это оказались, к примеру, использование зонта в качестве вертела или украшения, ботинка как птичьей клетки или звукоизоляции, фонаря в качестве молотка для отбивки мяса или шейкера для мартини. И что очень уместно для главы, начинающейся и заканчивающейся темой изобразительного искусства: самой продуктивной оказалась перспектива художника! Художники способны сделать произведение искусства из чего угодно.

Эмпатический подход работает не со всеми дизайнерскими проблемами и, безусловно, не подходит для решения ряда задач в мире природы, с которыми столкнулся Леонардо, – вроде использования энергии воды и ветра. Однако основа эмпатического подхода – это принятие перспективы, в данном случае точек зрения разных пользователей. Принятие и переключение перспективы – достаточно общие стратегии, и они пригодны почти во всех случаях. Перспектива необязательно должна быть человеческой, пусть даже мышление и творчество – прерогатива людей. Математики так описывают одну из своих стратегий решения задач: они смотрят на алгебраическую задачу с геометрической позиции и наоборот (у Леонардо все строилось на геометрии).

Биомимикрия способствует открытию новых перспектив. Архитекторы и дизайнеры с помощью биомимикрии получают результаты столь же прекрасные, сколь и эффективные. Улитки вдохновили их на создание лестничных клеток, крохотные «зубы» на акульей коже помогли выпустить линию купальных костюмов для скоростного плавания. Птичий клюв подсказал форму передней части японского скоростного поезда синкансэн. Репейник, цепляющийся к штанам путников в Швейцарских Альпах, прославился как вдохновитель застежки-липучки.

Изменение материала меняет перспективу. Бронза, железо, алюминий, тефлон, железобетон, титан, кремний – все вело к инновациям. Архитекторы стали восхитительными кондитерами, создающими настолько потрясающие структуры, что жалко браться за вилочку. На протяжении всей истории технологические достижения меняли перспективы, способы мышления, образ жизни. Огонь. Сельское хозяйство. Колесо, арка и рычаг. Письменность. Математические обозначения. Печатный пресс, компас. Дешевая бумага. Паровые двигатели. Электричество. Интернет. Телескопы, микроскопы, рентгеновские установки, приборы для компьютерной томографии, туннельные микроскопы. Последние из перечисленных устройств буквально обеспечили новые способы видеть, свежие перспективы. Сначала недавно появившиеся материалы, технологии и способы видеть просто заменяют традиционные, но скоро открывают новые возможности использования. Например, iPhone уже почти не используется только для разговоров, но имеет тысячи других применений, в том числе незапланированных и, безусловно, не рекомендованных, вроде наших налетаний на движущиеся автомобили и других людей.

Подмеченная Томасом Куном смена парадигм в науке – это изменение перспективы, причем в буквальном смысле. От Птолемея к Копернику, от Аристотеля к Ньютону, а от того – к Эйнштейну. Идея процесса – начальная стадия, за которой следует цепь событий, кульминацией чего является получение результата, – стала фундаментальной во многих науках, включая биологию. Процессы – образцовый рассказ с началом, серединой и концом. Эта перспектива – видение биологии как процессов – заблокировала восприятие и понимание гомеостаза, также ключевого понятия для биологии, других естественных наук и инженерного дела. Гомеостаз – это непрерывный цикл некоторого количества событий, не имеющий ни начала, ни конца. «Результат» – поддержание стабильного состояния путем нейтрализации изменений противоположными изменениями. Эталонный пример – термостат. Если температура становится ниже установленной, включается обогреватель. Когда она достигает установленной, обогреватель выключается. Если температура слишком поднимается, включается кондиционер. Ни начала ни конца (пока вы не отключите термостат).

Другой пример выразительно описан Сиддхартхой Мукерджи[79] в The New Yorker. Главной метафорой рака всегда была война. Чужеродные клетки захватывают тело, колонизируют его и множатся, атакуют другие органы. Рак, безжалостный убийца-враг, должен быть уничтожен. Оружие уничтожения – хирургия, облучение и химиотерапия. Разумеется, есть сопутствующий ущерб, но это же война. Лишь недавно исследователи приняли иную перспективу. Есть виды рака, которые укореняются (обратите внимание на слово) в теле, но не распространяются. Многие из этих колоний обнаруживаются уже после смерти людей – причем скончавшихся по иным причинам. Почему эти виды рака колонизируют тело, но не распространяются? Вот новая перспектива, новая метафора. Рак – это семя. Чтобы выжить, оно должно попасть в подходящую почву. Если это случилось, смотрите на почву. Принятие такой перспективы привело к появлению новых способов проведения исследований и лечения: нужно испортить почву.

Предсказания и принятие перспективы

Обратимся к предсказанию будущего, к суперпрогнозистам[80]. Терпение – скоро мы расскажем вам, кто это. Возможно, вы догадались, что их способности как-то связаны с принятием перспективы. Много лет назад Фил Тетлок начал изучать профессиональных предсказателей – людей, которые зарабатывают на жизнь, предугадывая, что произойдет через год или десять лет, прежде всего в экономике и политике. Будущее имеет огромное значение для экономистов, бизнесменов, политиков – в действительности для любого из нас. Экономические и политические события невероятно трудно спрогнозировать. Как и популярность песни, фильма, твита или книги. Даже погоду. Тетлок больше десяти лет изучал целый ряд высокооплачиваемых предсказателей, объявляющих себя экспертами. Оказалось, они прогнозируют не лучше обезьян, бросающих дротики. (Почему с ними консультируются? Более того, почему им верят? И почему платят?) Несмотря на собственные открытия, а может быть, благодаря им Тетлок и сотрудничавшие с ним ученые изменили перспективу. Они задались вопросом, существуют ли люди, способные предсказывать, и объявили конкурс прогнозов, который проводят до сих пор. Участники состязания, все добровольцы, получают задание дать определенный прогноз – например, каким будет ВВП такой-то страны в таком-то году, произойдет ли революция в определенной стране в указанном году. Прогнозы, которые можно будет проверить. Ученые выявили небольшую группу людей – они-то и есть суперпрогнозисты, – чьи результаты оказались выше случайного попадания и лучше, чем у других, причем не один раз, а в течение нескольких лет подряд.

Естественно, исследователи – как и все мы – захотели выяснить, что обеспечивает успех этих суперпрогнозистов. Разумеется, они были образованны и умны, но ничего выдающегося. Разумеется, они оказались активными потребителями новостей. Разумеется, у них было тонкое чутье на вероятности, более дифференцированное, чем различение триады наверняка – возможно – ни в коем случае. Разумеется, они любили испытывать себя, отличались любопытством и непредубежденностью. Держались этих ценностей. Что интересно, они были скромны. Они понимали всю глубину неопределенности мира.

Однако, на мой (предубежденный) взгляд, их самая важная черта – умение выбрать перспективу. Они тщательно прорабатывали анализ, поддерживающий их догадки. Первым делом – ошибка подтверждения. На самом деле неплохой первый шаг: если ваша идея не получает убедительной поддержки, лучше сразу же от нее отказаться. Затем они подвергали свой анализ сомнению. Что в нем могло пойти не так? Что упущено? Состояние антагонизма, никакой больше ошибки подтверждения. Они задавались примерно такими вопросами – что предсказали бы Х, Y или Z, другие известные эксперты в политике или экономике? Как А, В, С, а также другие теории оценивают ситуацию? Суперпрогнозисты были достаточно непредубежденными, чтобы позволить иной, чуждой им аналитике влиять на их собственные предсказания.

Другие ученые дают такие же рекомендации. Тони Шварц советует в Harvard Business Review: «Навсегда поставьте под сомнение свои убеждения». Он называет это углублением и добавляет расширение, т. е. взгляд на проблему с разных перспектив, и удлинение, т. е. учет долгосрочных последствий и результатов.

Принятие перспективы является главным не только для креативности и решения проблем – или, возможно, дело как раз в том, что очень многое в жизни связано с решением проблем и требует креативности. Дипломатия, международная и внутренняя, в собственном доме, на работе и на улице. Ролевая игра – это принятие перспективы. Как и когнитивно-поведенческая терапия. И эмпатия. Я не говорю, что это легко. Очень часто это по-настоящему трудно. Может мешать ошибка подтверждения. Может мешать самозащита. Могут мешать эмоции. Принятие перспективы не гарантирует успех, но попробовать стоит. Пусть это трудно, но принятие перспективы в действительности может преодолеть когнитивное искажение, снять остроту эмоций и защитить «я».

Мы уже познакомились со многими способами поиска новой перспективы. Например, с реконфигурацией частей, а также со взглядом на проблему с разных позиций, исходя из разных социальных ролей, мест, событий, категорий, существ, физических процессов, материалов, методов исследования, научных воззрений, национальностей, философских направлений, религий, идеологий. Станьте собственным оппонентом: оспаривайте свою точку зрения. Список можно продолжать. Часть этих приемов нам известна из жизни и учебы, поэтому, чтобы мыслить из других перспектив, иногда достаточно напоминания.

Перспектива: изнутри и сверху

Теперь мы можем переключиться на более общий взгляд на перспективу и перспективы. Длинный список способов поиска разных перспектив предполагает исследование окружающего концептуального мира. Такое исследование прокладывает себе путь в пространстве идей, где каждое место дает иную перспективу. Это внутренняя перспектива. Вспомните, что одна из замечательных особенностей нашего ума – на основании исследования мира, осуществляемого изнутри, создавать карту того, как он выглядит снаружи. Общий взгляд охватывает много точек зрения и дает намного больше, чем можно увидеть с любой из них. Теперь вспомним Первый закон когниции: выигрышу неминуемо сопутствует проигрыш. Широкий обзор неизбежно теряет часть деталей объединяемых им перспектив, но дает абстракцию. Общий вид сохраняет основные характеристики каждого места, каждой перспективы, но лишается подробностей. Индивидуальные черты исчезают, общие остаются. Обзор показывает отношения между местами, в данном случае – идеями.

Как искать новые перспективы.

Двигайтесь вокруг. Принимайте разные точки зрения: кого-то или чего-то другого.

Двигайтесь наверх. Переходите на уровень абстракции: ищите общее между перспективами, ищите связи между перспективами. Меняйте общие признаки, характеристики, параметры. Меняйте отношения. Перегруппировывайте и повторяйте.

Искусство и жизнь

Возвращаемся от ума к странице – к рисункам и изобразительному искусству. Андреа Кантровиц не только тонкий художник, но и исследователь приемов других тонких художников. Воспользовавшись методами нашего исследования с участием архитекторов, она записала на видео, как работают девять опытных художников, после чего обсудила с каждым его видеозапись. Она побуждала их говорить по ходу работы, но говорение мешало процессу, не являющемуся вербальным. Художники были погружены в бессловный разговор ума, руки и меток на странице, Андреа же наблюдала со стороны, фиксируя движения рук художников по мере того, как они заполняли страницу. Паттерны движения рук, заполняющих пространство метками, открыли интереснейшие различия в стиле. Одни художники перемещали руку туда и обратно, заново «посещая» уже зарисованные места, другие продвигались последовательно, редко возвращаясь. Все они исследовали.

Просматривая видео после сеансов, художники смогли многое сказать о своем творческом процессе. Они воспринимали рисование как путешествие. Слова, которыми они описывали свои действия, – это слова исследования, а не блуждания. Сначала художники осторожно нащупывают путь, их метки носят предварительный характер, эти метки легко изменить или превратить в нечто другое. Твердой решимости пока нет. Художники по опыту знают, что из расстановки меток и исследования что-то выйдет, даже если это делается не по плану – или, скорее, именно поэтому. Они говорят, что могут позволить себе заблудиться или ошибиться. Некоторые сознательно запутываются, намеренно заходят в тупик, откуда сложно выбраться, чтобы пришлось искать другой путь. Кто-то говорит, что попадает в альтернативный мир, который можно безопасно исследовать. Как и в настоящем путешествии, иногда они понимают, что свернули не туда, возвращаются к месту ошибки и начинают заново. Большинство находят ошибки и исправляют их: кто-то пользуется ластиком, некоторые предпочитают оставлять археологические слои в качестве элемента рисунка. В конце концов рисунок начинает оформляться. В этот момент, по словам художников, он вступает с ними в спор. Они удивляются тому, что видят, приходят в восторг. Они находят способы объединить части в целое. Постепенно формы оказываются выявленными (обратите внимание на страдательный залог), а пространства, которые должны быть заполнены, испещряются и заполняются. Рисунок собирается воедино.

Это путешествие исследователя, двигающегося не случайным образом и не по предварительному плану, а импровизирующего, порой сворачивающего не в ту сторону, порой пропускающего несколько мест, – путешествие первооткрывателя. Такое же путешествие исследователя и первооткрывателя совершают дизайнеры, создавая новое здание, продукт или бизнес. Такое же путешествие исследователя и первооткрывателя совершают ученые, детективы, математики, аналитики, да и все мы, решая проблему. Для художников рисование – больше чем путешествие, это история, имеющая начало, середину и конец, полная неожиданных поворотов, эмоциональных взлетов и падений и драматизма, сюрпризов и разочарований, сомнений, неопределенности, открытий, душевного подъема и напряжения. Как и любое творческое начинание. Как и сама жизнь.

Город – это машина с бесчисленными частями, созданная путем накопления жестов людей.

РЕБЕККА СОЛНИТ И ДЖОШУА ДЖЕЛЛИ-ШАПИРО. Nonstop Metropolis: A New York City Atlas

Конструирование мира

Учась в младших классах, по дороге в школу я проходила мимо громадного дуба с двумя сильно выступающими изгибами под прямым углом в нижней части толстого ствола. Согласно легенде, это был путевой указатель племени потаватоми, созданный в конце XVIII в. Дерево росло в большом парке. В остальной части парка сохранились уголки дикой природы, но было еще одно дерево, изогнутое много лет назад, чтобы служить указателем, а также вымощенные дорожки, бейсбольная площадка и каток, где я когда-то сломала руку дважды за одну неделю. Парк был подстрижен и выровнен, обрамлен рядами аккуратных домов, зданиями моей школы и нескольких магазинчиков.

На рис. 10.2 представлен мир, каким его сделала природа (за вычетом асфальта).

Посмотрите на мир, каким он является сейчас, на рис. 10.3.

Как трудно найти в мире места, не сконструированные действиями человека! Как отличается наш мир от мира наших предков-кочевников! В своих домах мы ставим книги в линию на полках, складываем тарелки в стопку в кухонных шкафах, аккуратно раскладываем чертежные инструменты в готовальнях и развешиваем одежду в гардеробах. Мы не швыряем вещи на полки и в шкафы, а сортируем их по типам и подтипам, категориям и подкатегориям. Тарелки на полку, отдельными стопками в зависимости от размера. Миски так же. Категории внутри больших категорий: вложения и иерархии. Свитера в один ящик, носки и белье в другие. Внутри отдельных ящиков внутри комода. Вместилища и границы, концептуальные и физические. Книги, расставленные по теме, дате выхода или размеру. Книги в одной комнате – большой коробке, тарелки в другой, одежда в третьей: у каждой комнаты собственная тема – разные типы вещей, собранные вместе, чтобы служить общей цели, будь то чтение, приготовление пищи, одевание и раздевание. Одеваясь, мы берем по одной вещи каждого типа: нижнее белье, какой-то верх, какой-то низ, что-то на ноги. Накрывая стол, даем каждому обедающему тарелку, салфетку, столовые приборы и бокал. Соответствие один к одному.

Это внутри. Теперь снова посмотрим, что снаружи (см. рис. 10.4). Города – это паттерны улиц, обрамленных зданиями разных групп: жилыми, коммерческими, образовательными, развлекательными. Еще больше категорий. В расположении рядов окон или балконов на фасадах бросаются в глаза симметрия, повторяемость и соответствие один к одному. Паттерны создаются действиями наших рук. Компоновки несут информацию, которая не нуждается в словах, ее понимают младенцы, дети и иностранцы. Это пространственный язык. Девятый закон когниции: мы организуем содержимое мира так же, как содержимое ума. Мир отражает ум. Ранее мы узнали, что ум отражает мир. Возникает цикл, в действительности – спираль.

Конструирование себя

Мы конструировали и переконструировали не только мир, но и самих себя. Сначала тело. С незапамятных времен – одежду, чтобы не раниться и оставаться в тепле. Обнаруживаемые на археологических раскопках украшения тела – краски, маски, ювелирные изделия – уходят в глубокую древность. О мотивах остается лишь догадываться, и догадок высказано немало. В детстве меня заворожил ряд бронзовых статуй в Филдовском музее естественной истории в Чикаго, изображающих людей со всего мира, в том числе тех, у кого были измененная форма головы, обточенные зубы, знаки на теле или шеи, настолько удлиненные с помощью множества колец, что их нельзя было снимать. Бинтование ног в Китае прекратилось больше столетия назад, но до сих пор практикуется балетными танцорами и жаждущими ими стать. Девочки ждут не дождутся, когда можно будет проколоть уши, – это ритуал взрослости. Что отвратительно предыдущему поколению, круто по мнению следующего. Татуировки – старый и новый жанр, ставший в наше время активно развивающимся видом искусства, как одежда и прическа.

Те конструкции, что служат красоте, – или культурные образы красоты, – все-таки менее важны, нежели построения, способствующие движению в мире, восприятию мира и действию в мире. Это расширение возможностей наших ног, рук, органов чувств. Давным-давно появилась обувь. С древних времен пастухи пользуются посохами, матери носят младенцев на руках или в слингах, люди таскают корзины на голове, за спиной, в руках или, тщательно уравновесив, на концах шеста, лежащего на плечах. Паланкины служили транспортом для знати; простолюдинов родственники переносили на плечах или на руках, возили в тележках или на санках. Лошади, верблюды, ослы, собаки и северные олени доставляли наших предков, не знавших двигателя, на большие расстояния, чем можно было пройти пешком. Теперь для этого существуют детские коляски и кресла-каталки, скутеры и коньки, самолеты и ракеты.

Вспомним работу Ханса Рослинга: условием перепрыгивания на более высокий экономический уровень является перемещение в пространстве все дальше и дальше. На первом уровне у вас есть только собственные ноги. Чтобы попасть на второй уровень, нужен велосипед, для перехода со второго уровня на третий – мотороллер, на четвертый – автомобиль. Перемещение в пространстве все дальше и дальше – это намного больше, чем только экономические перспективы. Оно открывает новые горизонты, новые перспективы, дарит новые знания. Перемещаться дальше означает накапливать больше мест, людей и вещей. Больше маршрутов – крупнее карта. Перемещение в пространстве все дальше и дальше увеличивает любые возможности. Долгие годы создавались все более новые технологии, позволяющие все большему числу людей перемещаться все дальше. Некоторые добрались даже до Луны, а остальной мир наблюдал за ними.

Остановимся на этом: нам уже необязательно покидать кресло. Пока одни технологии позволяют нам перемещаться все дальше, другие в то же самое время делают мир более близким и доступным нам там, где мы находимся. Письма – в далеком прошлом роскошь для богачей – сейчас пересылаются мгновенно одним движением пальца (палка о двух концах!) и, усиленные видео и звуком, заменяют телефоны, когда-то поразившие людей своими возможностями. Теперь нашим телам вообще необязательно двигаться, ведь мы можем путешествовать по миру с помощью смартфонов, дополненной реальности, виртуальной реальности. Если нам необходимо движение и врачи его рекомендуют, мы можем переставлять ноги на беговой дорожке в тренажерном зале, удаляясь от дома не дальше, чем находится зал. С беговой дорожки есть возможность отправиться в виртуальный мир по собственному выбору: Мачу-Пикчу, куда не надо карабкаться, Бангкок без «пробок», Пекин без смога. Можно отдать предпочтение социальному общению: виртуальному трепу с друзьями, тусующимися далеко от нас на вечеринке, или виртуальной конференции с коллегами, находящимися кто где. Иными словами, если у нас есть устройства и высокоскоростной интернет, способные виртуально перенести нас куда угодно, следовательно, перед нами очередной способ движения. Что выбрать – высокоскоростной интернет или высокоскоростной реактивный самолет? Опыт дополненной и виртуальной реальности усиливается реальным действием – и реальным ощущением: виртуально посещая Мачу-Пикчу, мы можем чувствовать камни под ногами и вдыхать разреженный воздух. И никакой высотной болезни!

Мы расширили возможности движения наших тел в пространстве. Мы расширили также возможности восприятия и действий рук. Многие из нас не продержались бы долго в этом мире без очков. Очки, телескопы, микроскопы усиливают зрение, позволяя нам видеть дальше, практически до конца Вселенной и до начала времен. Они позволяют нам видеть меньшее, вплоть до самых основополагающих мельчайших частиц, составляющих все во Вселенной. Разумеется, эти частицы находятся в постоянном движении; астрофизики отправляются в пещеры глубоко в земле, чтобы улавливать их. Микрофоны и слуховые устройства облегчают слушание. Протезы рук и кистей, роботы и другие аппараты расширяют возможности действий рук. Список – слишком длинный, чтобы привести его здесь – продолжает пополняться.

А расширение возможностей ума – еще важнее, чем расширение мира, действия и восприятия. Научение, взаимодействие, воспитание – все это принципиально зависит от социального общения и начинается в очень раннем возрасте. Для всего вышеперечисленного достаточно наличия других людей, хотя эффективность увеличивается благодаря книгам, игрушкам и пр. Палки и камни тоже могут быть полезны. Существует такое явление, как подражание, у маленьких детей часто доходящее до смешного. Шимпанзе и бонобо тоже склонны к подражанию; так они учатся друг у друга. Один шимпанзе находит удачный способ колоть орехи, другие повторяют за ним. Разные семейные группы шимпанзе вырабатывают собственные методы. Интересно, что шимпанзе подражают успешному собрату, но не машине, достигающей той же цели тем же способом.

Однако шимпанзе не учат друг друга. Люди учат. Основы обучения закладываются в начале жизни в ходе игр. Такие игры, как ладушки, не сводятся к подражанию, они предполагают согласованные действия, синхронность и чередование – действие по очереди, как при разговоре. Подобные игры подразумевают сотрудничество, внимание друг к другу, совместную деятельность и общую фокусировку на задаче. У людей – но, что примечательно, не у человекообразных обезьян – обучение и кооперация стимулируются ответственными лицами, которые подают пример и руководят. Жест играет важную роль в руководстве и обучении. Язык запускает эти взаимодействия, особенно в западных культурах, но игра в названия сама по себе требует общего внимания и жеста, указывания, – если не рукой, то глазами. На эту тему можно сказать очень многое, но тогда мне пришлось бы написать еще одну книгу.

Мышление

Мы проводим жизнь в пространстве, действуем в пространстве, движемся в пространстве. Наши тела перемещаются в пространстве, по большей части, ногами. Пути, пройденные нашими ногами по мере движения из одного места в мире в другое, оставляют следы на земле и следы у нас в уме. Хорошо протоптанные пути становятся шире. Они прокладывают маршруты, которые можно превратить в карты. Пути и места образуют сети, похожие на нейронные сети в мозге, кровеносную систему тела, речные сети на земной поверхности, информационные – в компьютерных системах и структуры власти в правительствах. Часто посещаемые места становятся жилыми районами или пересадочными узлами и разрастаются. Их ячейки накапливают больше действий. Иногда одна ячейка – головной мозг, сердце, президент – берет управление на себя и сеть становится деревом с единым корнем. Паттерны являются паттернами во времени, а также в пространстве, ритмически расположенными точками и линиями, повторениями, порядками, циклами. Время и пространство не разделены. Сборка на конвейере, вязание, музицирование, игра в теннис, уборка дома – все это последовательности прерывистых действий, пути и места во времени и пространстве. Они создают формы, использующиеся для репрезентации идей и отношений между идеями.

Теперь обратимся к рукам. По большей части именно кисти рук совершают действия над объектами, проявляя поразительную подвижность. Они трогают, вертят, поднимают, толкают, тянут, собирают, разбирают, дотягиваются, упорядочивают, бросают, рассыпают, смешивают, переключают, переставляют, сортируют, строят, разрушают и производят тысячи других действий над объектами. В то же время наши глаза смотрят, рассматривают, изучают, блуждают. Обратите внимание на эти глаголы. Теми же глаголами мы описываем мышление. Мышление есть ментальные действия над ментальными объектами – идеями, – а не физические действия над физическими объектами. Все происходит в уме. Переходим к жесту. Жесты – физические действия, но не над физическими объектами. Жесты суть действия над невидимыми объектами, над идеями – идеями, существующими только в уме жестикулирующего человека или его партнера по разговору, если он есть. Уверена, вы помните важнейший аспект жеста: жестикуляция помогает мыслить. Если мышление – это интернализованное действие, то экстернализация действий над мыслью в форме жестов, разыгрывающих действия в миниатюре, должна помогать мышлению. Она и помогает – как нашему мышлению, так и мышлению других людей.

То же относится к графике во всех формах: наброскам, схемам, графикам, диаграммам, моделям, гальке и салфеткам. Графика экстернализует мысль, таким образом способствуя мышлению. Если вывести имеющуюся в уме идею из сферы ума и поместить ее в мир перед нашими глазами, это поможет мышлению, собственному и чужому. Помещение мысли в мир – ключ к сотрудничеству, совместной работе, общему действию, представляющему собой основу человеческого общества, и выживанию.

И жест, и графика абстрактны. Они сокращают, урезают, схематизируют, обобщают. Жест не передает всего действия, это лишь его иконка – как и слова, обозначающие действия. Слово «поднимать» не объясняет, как поднимается объект – пальцем, рукой, двумя руками или восемью, а может, машиной, вилочным погрузчиком. Откуда бы вы ни «поднимали» крошку – с пола или с пианино, – слово одно и то же. Жесты в действительности бывают более конкретными, они показывают, если нужно, как именно нечто понимается. Рисованная от руки карта схематизирует маршрут; в ней очень многое отсутствует и ничуть не меньше того, что упрощается и искажается.

Жесты – и это роднит их со схемами и другой графикой – делают мысль абстрактной иными способами. Жесты могут создавать общие схемы в пространстве. Они готовят сцену для идей. Например, очень полезный жест, поэтому часто используемый, – жест сравнения и противопоставления. Одна рука помещает первую группу воображаемых объектов по одну сторону тела, другая располагает вторую группу воображаемых объектов по другую сторону. С одной стороны – с другой стороны. Столбцы и строки на странице, воображаемые – в воздухе. Затем, в ходе сравнения, – указующий жест туда и обратно. Теперь каждое место представляет отдельный комплекс идей. Вы показываете это, т. е. вам не приходится об этом говорить. Другой жест: установление порядка, движение вдоль горизонтальной линии. Это может быть последовательность событий во времени, это могут быть фильмы, рестораны или бейсбольные команды в порядке предпочтения. Далее – круг, демонстрирующий повторяющиеся события. Вертикальная линия, направленная вверх, – например, для обозначения температуры, достижений, силы или настроения. Снова формы. Что я описываю – схемы на странице или жесты в воздухе? И то и другое. И жесты, и графика помещают мысль в мир, организуют мысль и придают ей абстрактный характер. И жесты, и графика ставят шашки на доску, чтобы сыграть в игру мысли, выводят идеи на сцену, чтобы разыграть представление в театре мысли.

Все эти паттерны и формы мы накопили. Их создают наши ноги, двигаясь в мире: точки, пути, ячейки, сети, деревья, круги. Их создают наши руки, конструируя мир: снова ячейки, линии и круги, строки и столбцы, симметрия, повторы и соответствие один к одному. Мы помещаем их на страницу, чтобы использовать для репрезентации всевозможных идей и отношений между идеями. Они становятся картами, таблицами, схемами и диаграммами. Они организуют мысли у нас в уме, демонстрируют их другим и помогают нам создавать больше мыслей. Есть и огромное количество других форм: в математике, физике, биологии, химии, инженерном деле, искусстве. Паттерны в пространстве, формы в пространстве, являющиеся основой для каждой из этих форм. Они подвергаются формированию и трансформации, вращению, переводу, разделению на части и соединению в целое. Арки и кристаллы, букиболы и ленты Мёбиуса.

Сконструированный мир говорит на пространственном языке

Как много информации поступает от пространственных форм и паттернов, создаваемых нами и окружающих нас! Они информативны сами по себе. Они говорят нам, что они такое и как с ними взаимодействовать. Они также выражают абстракции – того типа, что изучаются в логике, математике или компьютерных науках: линейные порядки на книжных полках и сборочных конвейерах, категории и иерархии категорий в кухонных шкафах, ящиках комодов и на полках супермаркетов, соответствие один к одному при сервировке стола, симметрия и повторение в зданиях. Комнаты организуются по темам: предметы для готовки в кухне, предметы для ухода за собой в ванной, предметы для общения и отдыха – в гостиной. Эти группировки не созданы природой; они созданы человеческими действиями и для человеческих действий, созданы сознающими разумами. Они созданы с определенной целью. Строки и столбцы полок, окон и зданий образуют повторяющиеся паттерны, представляющие собой хорошие гештальты[81]. Это таблицы и графики. Они притягивают взгляд, побуждая искать свой смысл, причины создания композиции. Обычно мы можем это понять. С этим справляются и дети: каждый член семьи получает тарелку и столовые приборы – и угощение; тарелки составляются в стопки по размерам на полках, кровати и подушки находятся в спальне, полотенца и ванна – в ванной комнате. Мы используем одни и те же способы организации в уме, у себя дома и на улицах.

А на улицах присутствует еще один слой. Они организованы так же, как наши дома и супермаркеты: ячейками, линиями, рядами, столбцами, порядками и др. Однако улицы этим не ограничиваются: они отмечены и обозначены, иногда словами, как схемы, но часто без слов. Весь мир сегодня напоминает цепочку баскетбольных площадок, полей для гольфа, футбольных и бейсбольных стадионов. Линии разного цвета и вида отмечают пешеходные переходы, выделенные для автобусов, велосипедов и автомобилей полосы, улицы с односторонним движением, поворотные ряды, места парковок для машин, мотоциклов, велосипедов. Разные функции четко обозначены: пешеходные переходы – полосатые черно-белые, велосипедные дорожки – зеленые, на парковочных местах пары диагональных или параллельных линий отмечают промежуток, куда вы должны уместить свою машину. Это ячейки размером как раз с нее. Нарисованные на дорожных полосах стрелки сообщают вам, что вы не можете повернуть или, напротив, вам следует это сделать. Изображенные на дорожном покрытии велосипеды требуют не заезжать на машине на велосипедную дорожку или сойти с нее, если вы пешеход. Не вздумайте заехать за двойную желтую линию. Все эти линии – обозначающие парковку и поворот, запрещающие или разрешающие пересечение, – имеют правовой статус. Законы – это линии, нанесенные на дороги. Законы также принимают вид знаков разных форм и цветов: восьмиугольник для «стоп», треугольник для «уступи дорогу», знаки «разворот запрещен» с соответствующим условным обозначением и «одностороннее движение» со стрелкой. Светофоры, красные вверху для остановки, зеленые внизу для движения. Это любопытно – законы, выраженные не в словах, а в линиях на улицах и знаках вдоль них.

Мир превращен в схему. Мы укоренили в нем свой коллективный разум. Схема в мире – это информация; она сообщает вам, где вы находитесь и что за объекты вас окружают. Она говорит вам, куда и когда можете пойти, а куда и когда не можете. Что вы можете сделать, а чего – не можете. Схема контролирует, направляет и обусловливает способы вашего движения и действия в мире. Входите здесь, выходите там. Благодаря этому люди не врезаются друг в друга. Переходите улицу по «зебре» или когда горит зеленый сигнал светофора; кладите мусор для переработки в зеленый контейнер: щель для бумаги, круглое отверстие для банок. Все обозначено – прямо как фрукты, которые вы покупаете в супермаркете, разложены в линии и в емкости нужной формы, дополненные цветом и символами, которые служат инструкциями к действию. Сконструированный мир – это схема, которая раскрывает свое значение посредством пространства плюс меток в пространстве и руководит нашими действиями. Вид сверху – это карта. Вид изнутри говорит нам, куда можно идти, куда могут ехать автомобили, автобусы и велосипеды, когда остановиться и когда двигаться, где парковаться, где входить и где выходить. Паттерны на наших книжных полках, в комодах, в сервировке стола и на фасадах зданий выражают абстрактные идеи: категории, иерархии, повторения, соответствия один к одному, линейные последовательности. Мы организуем мир так же, как организуем свой ум и свою жизнь.

Паттерны, созданные нашими действиями – линии, строки, столбцы и стопки, – не случайны, не похожи на листья, опадающие на землю, или на песок, перекатывающийся в дюнах, или на деревья, «разбредшиеся» по лесу. Их отличает правильность и точность, параллельность и перпендикулярность, симметричность и повторяемость. Они вмещают и отделяют; это подмостки для вещей мира. Эти паттерны возникли не случайно, их нужно было привнести сюда по определенной причине. Мы можем считывать эти причины, иногда даже не ставя себе эту задачу, и использовать полученную информацию как руководство для своих мыслей и действий.

Формы и паттерны на земле созданы действиями наших ног. Места, пути, круги и многое другое. Формы и паттерны на зданиях, на столах и на экранах компьютеров созданы действиями наших рук. Строки и столбцы, стопки и последовательности, вкладки, симметрии и многое другое. Формы и паттерны – это хорошие гештальты, притягивающие взгляд и информирующие ум. Мы отделяем действия и паттерны от того, что их создало (чем бы это ни было), и используем их для презентации чего-то другого, огромного множества вещей, – это исключительно важная штука, действия и паттерны. На странице или в воздухе. В мире. Жесты, которые мы рисуем руками в воздухе, служат сокращением действий, создавших формы и паттерны. Они превращают реальные действия над реальными объектами в схематические действия над воображаемыми объектами, идеями. Они становятся действиями над мыслью, любого типа мыслью. Схемы, которые мы рисуем руками на странице, абстрагируют паттерны, с помощью которых мы упорядочиваем объекты в мире. Мы используем их для упорядочивания мыслей на странице, создания инструментов мышления, способствующих мысли. Для каждого. И все это начинается с нашего действия – или акции – в пространстве. Это бесконечная восходящая спираль. Простракция: акция в пространстве создает абстракцию.