Читать онлайн Студент 2

Глава 1

Письмо Лены влило в меня такой заряд позитива, что я и глазом не моргнул, как взлетел на четвертый этаж, дверь толкнул с излишней силой, она отлетела чуть ли не в стену, а Витек, полулежавший на койке, взглянул на меня с хмурым непониманием.

– Ты чего двери ломаешь? – вроде как пошутил он, но я с первого же взгляда опознал, что товарищ мой не особо в духе.

– Сил набрался от матушки-Земли, – ответно сострил я. – Как этот… как его, забыл?..

– Антей? – оживился Витька.

– Точно!

Ты смотри, какой выплеск эрудиции!..

– Тебе прямо консультантом можно работать по античной мифологии.

Витек скромно улыбнулся. И все-таки, несмотря на этот успех, настроение у него было явно не очень.

В чем дело, интересно? С Таней поцапался?..

– Как поживает прекрасная Татьяна?

– Чего?.. А, это! Да нормально. Домой поехала. А чего ты спросил?

Я не стал темнить:

– Почудилась мне некое печальное томление в вашем облике, сударь. Или я ошибаюсь?

Рассмешить приятеля не получилось. Поморщась, он поднялся. Кроватная сетка глухо скрежетнула.

– Да пожалуй, что и нет. Только по другому поводу. Ты, кстати, домой едешь?

– Нет. Дела кое-какие есть. А ты?

– Тоже не поеду. И по той же причине… Слушай! Тогда, может, выпьем? Умеренно, конечно, без фанатизма. Сгоняем в гастроном?

Я мгновенно подумал.

– Ну, если в разумных пределах…

– Естественно!

Витек воспрянул. Похоже, ему припекло поговорить по душам. Я не возражал, правда, сказал, что в магазин не пойду, лень. Но свою половину денежную, разумеется, внесу.

– Только бери что-нибудь получше «семерок», – посоветовал я. – Водки не надо, вина хорошего, опять же токайское, например. Сориентируйся на месте.

– Ладно… – пробурчал Витек.

Ему, видать, не слишком улыбалось топать одному, но моя зелененькая трешка согрела душу. Не сомневаюсь, он уже прикинул, как сэкономит на покупке спиртного.

– И закуски возьми, – осложнил я задачу. – Колбаски, сыру. На твое усмотрение. Ливерную только не бери! А то купишь это говно, ума хватит. Заранее предупреждаю.

– Чего это – говно? – обиделся Витек за ливерную колбасу и свой интеллект. – Нормальная штука. Полезно… калорийно…

– Ага! От слова «кал». Нет уж, если хочешь, эти калории себе покупай, я не против. А мне не надо. Хлеб не забудь!

– Так жратва-то у нас и так есть, – пустился он в рассуждения. – Гречка, тушенка есть, кондер замутим…

– Готовить неохота, – отсек я. – На еще рубль, вдруг не хватит.

Витька просветлел. Нетрудно было догадаться, что этот рубль, да и еще копеек пятнадцать-двадцать уйдут в его личные закрома.

– Тогда я стрелой!

– Лучше пулей, – напутствовал я, а когда Витька исчез, завалился на свою кровать, достал письмо и с умилением просмаковал наивную девичью чушь. А на сердечки и вовсе не мог налюбоваться. Смотрел и смотрел, улыбаясь. Вот ведь здорово нарисовала, писька! Самую суть схватила. Талант.

Вдоволь насмотревшись на рисунок, я спрятал письмо и достал записку Ларисы Юрьевны. Начал цепляться к почерку, как Шерлок Холмс. Дедукция, как он выражался, привела к тому, что в почерке сотрудницы отдела кадров я увидел и бюрократическую педантичность, и скрытую страстность, и твердость характера… Бог знает, куда бы меня дальше завели умозаключения, но тут я услыхал из коридора торопливые приближающиеся шаги, и вмиг спрятал все бумаги в тумбочку.

Точно, это пришел Витек. Быстро обернулся, стимул есть.

– Во! – торжественно произнес он, водружая на стол бутылку портвейна «Кавказ» производства Ставропольского края. Не самый лучший напиток данного класса, но, как говорится, из верхней половины рейтинга. Кроме того, сосед приобрел полбуханки «серого» хлеба за шестнадцать копеек, две «городских» булки, раньше именовавшихся «французскими», граммов триста «докторской» колбасы, а также плавленые сырки «Дружба» и «Новость». И зачем-то еще бутылку кефира.

– Годится? – в Витькином голосе явно чувствовалось сдержанное удовлетворение.

– Вполне! – одобрил я, после чего мы приступили к вскрытию бутылки и разливу по стаканам, сперва, разумеется, заперев дверь. Колбасу нарезали толстыми ломтями, и она немедля наполнила комнату дивным сытным ароматом.

Ах, классические советские колбасы!.. Они совсем сошли на «нет» в 80-е годы, но даже и в таком состоянии были безвредные, так как лепились из крахмала и еще чего-то примерно такого же, безвкусного, но съедобного. А до того, конечно, готовились строго по ГОСТам, даже вонючая ливерная колбаса с характерным привкусом субпродуктов, голубая мечта советских кошек и собак. Те жрали ее, аж трясясь от вожделения. А про «докторскую» и «любительскую» и говорить нечего – недорогие сорта, сделанные очень добротно, на научной основе, и потому исключительно популярные. Именно такой продукт в фильме «Операция Ы» бросал собаке наш старший коллега, студент Шурик, пытаясь проникнуть в охраняемый псом подъезд.

Вообще, советские продуктовые бренды – конечно, особая песня. И запев ее надо возводить к довоенным временам, когда на должность народного комиссара (по нынешнему – министра) пищевой промышленности был направлен политический уникум Анастас Иванович Микоян. Уникальность его в невероятном чутье и изворотливости, позволивших потомку небогатой армянской семьи уцелеть на самых вершинах власти в самые суровые времена. И стать героем афоризмов и анекдотов типа: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича» (в смысле – от Ленина до Брежнева). Или – что Микоян в дождь гуляет без зонта, поскольку проходит между струй… При всем при том, конечно, это был менеджер высочайшего класса, способный решить любую проблему. Будучи наркомом пищевой промышленности, он наполнил прилавки советских продуктовых магазинов множеством товаров. И до сих пор нынешние мясные, молочные продукты, включая вкуснейшее мороженое – это, конечно, его заслуга… А кто во время войны наладил бесперебойное продовольственное снабжение Действующей армии и Вооруженных сил в целом? Кто разработал такие нормы и сроки питания, при которых солдат всегда сытый?.. Да он же, мастер ходьбы между струй. А «Книга о вкусной и здоровой пище»! – бессмертное пособие всех будущих поколений домохозяек, впервые изданное в 1939 году с привлечением медиков и биологов, профессионально поработавших над рецептами… Кстати, колбасные фарши для сортов «Докторская», «Любительская», «Краковская» разрабатывались также по рекомендациям ученых, особенно докторская, откуда и название такое. Это своего рода естественный анаболик, с очень сложным составом, строго сбалансированным соотношением множества специй, включая аскорбиновую кислоту, витамин С. Главная идея: создать недорогой доступный продукт, дающий резкий прирост мышечной массы. Да просто живого веса, что уж там! Самое то для советских людей 30-х годов ХХ века, в большинстве сильно изнуренных бесконечными войнами и бедностью. Причем первыми тревогу забили военные врачи в военкоматах, вернее, в их медкомиссиях. Это когда в Красную Армию пошли призывники моложе 1910 года рождения, на девяносто процентов деревенские парни, чья жизнь, попавшая в беспощадные жернова истории, была одно сплошное недоедание… Такому парнишке и винтовку-то доверить проблемно, что там говорить про танк или расчет артиллерийского орудия! И вот Пищепрому во главе с Микояном была поставлена задача. И была решена. С научным подходом.

Именно такая колбаса сейчас и украшала наш стол. Ну и в довесок к ней хлеб, булка, плавленые сырки. И, конечно же, «Кавказ», уже разлитый по стаканам, и между прочим, реально неплохая вещь, с довольно богатым букетом и приятным терпким вкусом. По крайней мере, я глотнул с удовольствием, просмаковав послевкусие.

Витек же отхватил сразу полстакана. Усиленно подышал, изрек:

– Хорошо!

Согласившись с этим, я поинтересовался:

– Кстати! Мне показалось, ты хотел чем-то поделиться. Потолковать за жизнь. Так?

Он как-то так сразу и кивнул, и мотнул головой – сложный жест, выдавший душевную смуту. Еще приложился к портвейну. Видимо, начать говорить было не так просто.

– Так, – признал он. – Тут, понимаешь, в чем засада…

Засадой оказался внезапный звонок из деканата на склад, где трудился абитуриент Ушаков – именно в этом тщедушном чине Витек так и пребывал по сей день, в отличие от нас, уже полноценных студентов. Звонила секретарь Юлия Михайловна. Сухо, без эмоций, разве что однажды вставив в речь идиому «к сожалению», она сообщила, что по рассмотрению всех списков данный абитуриент не попадает в ряды студентов химического факультета. И столь же сдержанно добавила, что нет никаких проблем зачислить Ушакова в число первокурсников либо первого, либо второго технологического факультетов. Там ждут, нужно согласие фигуранта. Прямо сейчас. Времени на размышление нет. Приказ идет на подпись ректору в понедельник.

Из круга повседневного общения я уже знал, что в нашем Политехе так называемый ТФ-1 готовит инженеров металлургических производств, как черного, так и цветного литья. ТФ-2 – специалистов по сварочным, сборочным, конвейерным работам. Все это не очень престижно, хотя довольно высокооплачиваемо… Словом, конкурс на эти факультеты так себе, а план высок, поэтому деканаты, понятное дело, добирают контингент из числа непрошедших на более элитные специальности. Витя оказался в аккурат одним из таких лиц. Ну и конечно, еще резерв – те, кто готов куда угодно в вуз, неважно на кого учиться, лишь бы в армию не попасть. Но эти персонажи – уже другая песня.

Из дельнейшей беседы выяснилось, что Витек все-таки мечтал попасть на химфак, причем основанием для мечты было одно только «а вдруг» и «авось». Авось, разумеется, лопнул, и теперь сосед мой получив душевную травму, болезненно расставался с мечтой.

– Ну а потом перевестись? – решил я немного воодушевить его. – Скажем после первого курса.

Он грустно и уже чуть хмельно помотал головой:

– Вряд ли. С ТФ-1 только вперед ногами… ну это я образно, конечно. Там до диплома хоть волоком, но дотянут. Его величество план!.. А хотя и на ТФ-2 так же.

– А ты на первый решил?

– Ага, – подтвердил он, берясь за бутылку. – На цветмет.

– Почему? – я вскинул брови.

На самом деле стало интересно. Впрочем, ход Витькиной мысли я уже угадывал.

– Давай еще, – сказал он. И мы, беззвучно чокнувшись стаканами, немного выпили.

– Почему! – повторил он без вопросительного знака. – Ну смотри. Выпускники второго это кто? Сварщики, слесаря, только высшей квалификации. Так?

– Допустим.

– Не допустим, а так и есть. Дальше! Черная металлургия?.. Ну нет. Чего-то не вдохновляет. А вот цветная – другое дело. Это уже как-то ближе к ювелирке, да?..

– Ну… если с сильной натяжкой…

Но он уже вдохновился: портвейн помог. Горячо заговорил о производстве цветных металлов, а я про себя с некоторым удивлением думал, как странно и даже удивительно виляют по белу свету линии судеб. Недалекий пацан Витек по нелепому детскому рассуждению в 1978 году попадает именно туда, что останется востребованным и довольно благополучным в 1990-е, на фоне всеобщей разрухи и безработицы… И потому я поддержал его, с умом потолковав о перспективах производства цветных металлов – и что верно, то верно, благородные металлы тоже ведь относятся к цветным…

Тут я резко смекнул, какую мощную струну внезапно нащупал:

– Слушай, Витька! У вас же там наверняка на курсе третьем начнется специализация! Так ты пробивайся к технологиям обработки драгметаллов, а? Золото, серебро… Кто-то из преподавателей на кафедре наверняка этим занимается, это их научные интересы. Вот ты их и начинай обхаживать потихоньку!

Витек застыл с недонесенным до рта стаканом. Видать, эта мысль вспыхнула в нем как второе Солнце:

– Ха! А что? Это идея!.. Только…

– Только?

– Только не один же я там такой умный?

– Ну, пока что умный я. И здесь, – тонко съязвил я. – Хотя в принципе ты прав. Конечно, не один. Так что ж? Борись за первенство! Жизнь это спорт. Игра! Ты же спортсмен?

Витек уже из стакана прогудел нечто невразумительное, но я понял, что идея засела в голове. Ну и хорошо. Будет стимул. Все это, конечно, еще на воде вилами писано, и не факт, что сбудется, но когда у человека есть вменяемая цель, это уже как минимум. Это структурирует душу.

Я тоже отпил портвейна нескупо, чувствуя, как мне хорошеет. И мы с Витьком под ужин с вином пустились трепаться обо всем и ни о чем – чудесное состояние души и общения, как будто она у тебя оказывается в теплом облаке, и любая банальщина, чужая ли, своя ли воспринимается усладой слуху… Замечательно, короче говоря.

Я уже подумывал прилечь с книгой, и так постепенно отходить ко сну. Вино приятнейшим образом расслабило и тело и душу, идти уже никуда не хотелось… И тут Витька разродился внезапным проектом.

– Слушай, Базилевс! Тут вот какое дело есть…

И он предложил мне совместно прогуляться на вещевой рынок для реализации кое-чего из своего импортного имущества.

– А что… – с некоторым подозрением спросил я, – ты там уже свой человек? На барахолке этой?

– Ну, можно и так сказать, – закуражился он.

Я в это поверил. Нет людей без талантов. А что у Витьки несомненно было – так это дар коммуникабельности. Он как-то нутром чуял людей, возможно, сам не отдавая в том отчета. Располагал к себе. Сейчас он, раззадорясь, пустился в монолог о том, как ловко ввинтился в рыночную среду, со всеми познакомился, завел связи… Привирал, конечно, но я-то умел отделять злаки от плевел. И думал, что Витек может очень и очень пригодиться в моих планах… Впрочем, об этом позже.

– Ну так что? – закруглился он. – Пойдем за компанию?

– За компанию… – назидательно начал было я, но спохватился. Лучше не надо. – А когда?

– Да хоть завтра! В выходные там самый урожай. Правда, летом народу поменьше – ну, это ясно: отпуска, сады-огороды…

– Ясно, ясно, – перебил я. – Так… У меня в четыре встреча. Если с утра?

– Лады! Пораньше встанем, и к десяти там. И где-то до пол-третьего… А что это за встреча у тебя?

– Витек! – я умело сделал саркастическое лицо. – Ты что, не помнишь? Я же говорил тебе, что у меня регулярные встречи с агентами под прикрытием. Длительная оперативная комбинация!

– А ну тебя! – он чуть-чуть обиделся. – Агенты… С лохматым пирожком агент, так и скажи…

Я рассмеялся:

– А хоть бы и так. Вдруг у меня ни черта не выйдет! Чего я тогда буду попусту языком трепать? Логично?

Витька отмахнулся и надоедать с расспросами не стал. Мы еще поболтали о чепухе и стали готовиться ко сну, предварительно спрятав пустую бутылку поглубже в шкаф. Мало ли… Витек вырубился сразу, он вообще обладал такой счастливой способностью, а «Кавказ» ее усугубил. Я же под легкое похрапывание соседа пристроился в койке поудобнее, включил ночник, взял несколько книжек… Читал, конечно, не ради размышлений, а так, чтобы информационный ручеек лился. Пока глаза слипаться не стали. Тогда выключился и всю ночь видел беглые, но приятные сны. Даже летал в облаках и такие фигуры пилотажа выделывал – мое почтение!

Утром Витька, паразит, проснулся ни свет, ни заря, и пустился мотыляться по комнате, бурча и чем-то шебурша. Разбудил, конечно, когда еще можно было часок-полтора поспать.

– Эй, негоциант, – с неудовольствием сказал я. – Ты чего спать не даешь?!

– Да, черт… извини. Билет комсомольский куда-то дел! Найти не могу.

– Тебя на толкучку по комсомольскому билету пускают?

– Да ну… – ему было не до смеха. – А если потерял? Представляешь, какой кипиш будет?!

– Да куда он мог деться, – утешил я. – Ищи получше!..

Глава 2

Утрата комсомольского билета – это, конечно, не то, чтобы неприятность. Это близко к катастрофе. Конечно, не клеймо, не Каинова печать, то есть не крест на дальнейшей жизни, но несколько ближайших лет можно себе подпортить. И уж во всяком случае, надо сильно постараться, чтобы загладить такую оплошность.

Сон улетучился. Я мысленно чертыхнулся, наблюдая за тем, как Витька бесплодно шарится по полкам шкафа, по тумбочке, чертыхаясь и матюкаясь.

– Да где же он, зараза!.. Все вроде обыскал, нигде нету!

– Ты рассуждай здраво, – посоветовал я. – А ты одно и то же без толку ворочаешь. Найди точку опоры. Вспомни, где и когда ты его в последний раз видел?

– Ну где?.. Да здесь же, вот, – он хлопнул ладонью по тумбочке. – Я отлично помню! Я в этом плане вообще… педант.

– Ладно, педант. Где – это мы выяснили. А теперь вопрос: когда?

– Когда в последний раз видел?..

– Да.

Витек призадумался.

– Ну когда… Хм! Да уж давненько. С неделю тому назад примерно. Может, больше…

Меня осенило.

– Ха! Ну тогда все. Считай – нашли.

Витька воззрился на меня с надеждой. Тут меня осенило еще раз – озорной мыслью.

– Кстати! За ценную информацию предлагаю уменьшить долг. На пятерку. Теперь будем считать, что я тебе должен четвертной. Идет?

Витька потускнел.

– Э-э… ну, ты уж… как-то это неэтично…

– Ладно, ладно, шучу. А теперь, как говорится, следите за мыслью! Итак, ты видел здесь билет примерно неделю назад. И в те же дни поехал домой…

Витек с размаху звонко хлопнул себя ладонью по лбу:

– Точно! Точно! Как же я, дурак, забыл!.. Ну конечно, я его с собой взял! Я ведь еще в райком собрался зайти. С учета сняться. Правда, так и не зашел, но это другая история…

Дальше он вспомнил, как дома положил билет на этажерку, да там и оставил. Все это внезапно озарилось ясным светом, и Витек стал нецензурно поражаться тому, как такое можно было позабыть.

– Ничего странного, – я решительно отбросил покрывало и встал. – Голова предмет темный и странный… Ну что, собираемся?

– Ага. Чайку попьем?

– Ну, чай не пьешь – какая сила…

Пока завтракали, я постарался ненавязчиво выведать, где находится барахолка. Немного хитрости и включения памяти – и все стало ясно. Это за Дворцом культуры какого-то предприятия; Витек толком не смог объяснить, какого, но я понял. Я проезжал его на троллейбусе неделю назад. Явно современное сооружение, украшенное мозаичными панно абстрактно-наукообразного содержания: планетарная модель атома по Резерфорду (советское изобразительное искусство ужасно любило эту схему!) и некие вихри стихий. Само же здание вполне шаблонное – вообще мода тех лет на огромные цветные фрески была, как мне кажется, недорогим средством компенсировать архитектурный примитив. А тот, в свою очередь, был вынужденно порожден необходимостью вводить в строй гигантские объемы жилья, точнее, гражданских объектов в целом. Какие уж тут изыски при таких темпах и затратах…

– Ну, готов? – торопил меня Витька. – Пошли! Что-то мне интуиция хорошие сигналы посылает.

– Рыбалка будет удачной?

– Есть такое предчувствие!..

Он уже успел отобрать на реализацию часть товара: прихватил на всякий случай все три «Сейко» и остатки жвачки, сигарет, да еще не знакомые мне прежде штучки: два японских микрокалькулятора и несколько красивых фирменных шариковых ручек. Все это добро вполне поместилось в пластиковый пакет.

– У тебя прямо элитный товар, – заметил я. – Для снобов.

– Ну, а то! – заскромничал Витек. – Конъюнктуру сечем!..

И мы отправились навстречу прибыли.

Плановая советская экономика имела ряд несомненных преимуществ. И ряд не менее очевидных минусов. Прекрасно умея производить сложнейшие космические корабли, боевые ракеты, подводные лодки, она спотыкалась на бытовых мелочах, особенно на одежде. То есть там, где требовалась быстрая реакция на стремительно меняющуюся моду. Ведь та капризно указывала носить то брюки клеш, то «дудочки», то обувь тупоносую, то остроносую… И уж конечно, быстро крутиться в этой сфере могло только мелкое частное предпринимательство, а громоздкие советские швейные и обувные фабрики годами клепали по утвержденным лекалам кошмарные пальто, штаны и сапоги, которым, возможно, позавидовал бы Фредди Крюгер, но которые у нас, естественно, никто не покупал. И естественно, предприятия легкой промышленности годами же работали в убыток, гирями повисая на государственном бюджете. Зарплату ведь работникам платили исправно – по сути, ни за что. Ну и всякая бытовая мелочевка тоже была в хроническом дефиците. Повторюсь, советская экономика была колоссальной пушкой, не умевшей стрелять по этим воробьям.

Так называемая «косыгинская» реформа с данными проблемами частично справилась, но все равно недостаток товаров массового спроса оставался. И компенсировался суррогатами частного предпринимательства: кооперативными, комиссионными магазинами… Таковых в каждом крупном городе было несколько. Так называемые потребительская и промысловая кооперации (последнюю, правда, прикрыл Никита Сергеевич Хрущев по непонятному скачку психики – у него таких чудес было много) довольно успешно закрывали потребности населения в продуктах питания, в том числе и даров природы типа лесных ягод, орехов, лекарственных трав… А вот комиссионки (в сущности, то, что сегодня называется «секонд-хенд») предлагали гражданам модную, хоть и подержанную одежду. Не только ее, конечно. Можно там было найти и антиквариат, и современные интересные штучки (в фильме «Берегись автомобиля» персонаж Андрея Миронова впаривал посетителям немецкий магнитофон «Грюндиг», причем левым ходом, мимо магазинной кассы)… Спрос на все это был, работать в «комках» считалось престижным. Собственно, упомянутый персонаж, имея высшее образование, предпочел трудиться рядовым продавцом, в результате чего разъезжал на личной «Волге»: знал, где рыбные места.

Однако, и кооперация и «комки» до конца не могли исчерпать спроса на товары широкого потребления. Итого – в крупных городах стихийно возникали базарчики, разнообразно именуемые толкучками, барахолками, блошиными рынками, где найти можно было купить практически все, и по договорным ценам. Торгуйся, рядись, хоть до посинения.

Я далек от юриспруденции, и не берусь судить, насколько законными-незаконными были эти толковища. Думаю, что не очень. Тем не менее, власти частенько смотрели сквозь пальцы, понимая, что данное теневое предпринимательство затыкает экономические прорехи. Тем не менее, рейды правоохранителей с привлечением дружинников (сегодня бы сказали – волонтеров) случались время от времени. Видимо, чтобы уж совсем жизнь медом не казалась. Но если в целом с вещевыми барахолками советская власть сквозь зубы, но мирилась, то куда большее беспокойство у нее вызывали такие же примерно ярмарки, где продавалась аудио- и видеопродукция. Ну, скажу так: по-настоящему видеомагнитофоны, соответственно и видеокассеты массово появились в СССР к середине 80-х. Да, технология была разработана куда раньше, но она долго являла собой научно-лабораторный феномен, без воплощения в объекты бытовой техники. В 1978 году советские граждане с этим еще не были знакомы.

Иное дело – аудиокассеты. Это уже было, и магнитофоны-кассетники, более продвинутые, чем «катушечники», уже вовсю существовали. Как импортные «Филипс», «Тандберг», «Акай», «Сони»… так и наши «Десна» производства Харьковского радиозавода. И аудиозаписи «Битлз», «Роллинг стоунз», многих прочих англоязычных исполнителей, конечно, расползались по стране, что вызывало у советских идеологов заметное беспокойство. Отсюда и повышенный интерес к местам полулегальной торговли культурпродукцией. Где, разумеется, маячили и виниловые диски, без них куда же!.. Те же «Роллинги», и «Дип Перпл», и «Лед Зеппелин» разными правдами и неправдами проникали в СССР. И вот сейчас, пока мы с Витькой тряслись в дребезжащем трамвае, он с увлечением рассказывал мне, что мечтает приобрести любой диск «роллингов», либо из «Дип Перпл» – «Горящих» или «Шаровую молнию». Почему-то в те времена у «темно-лиловых» наблюдалась такая странноватая тяга к огненным названиям.

На рельсовом транспорте настоял Витек. Разумеется, из рачительных соображений. Проезд на трамвае стоил три копейки. На троллейбусе – пять. На автобусе – аж шесть. Я попробовал было заявить, что от копеечной экономии толку немного, но Витек горячо меня оспорил:

– Да ты чо?! Четыре копейки – что, по-твоему, не деньги? Четыре лишних куска хлеба в столовой! Не-ет, я этого на ветер не выброшу. Смотри, Базилевс, инженер должен быть экономистом, так сказать, по совместительству! Или ты не согласен?

– Ну почему же? Совершенно разумная мысль.

Витек был очень доволен моей похвалой, а я неожиданно задумался: а что в СССР стоило одну копейку? То есть категорический минимум. А ну-ка, напряжем память…

Один кусок хлеба в столовой – это Витек уже назвал. Так. Дальше! Стакан газированной воды без сиропа в автомате (с сиропом – три копейки). Коробок спичек. Газета «Пионерская правда». Еще что?..

С ходу не вспомнилось, а Витя все жужжал и жужжал над ухом про «роллингов», да «лиловых». Видимо, на эту тему он готов был переливать речи бесконечно. Я его не обрывал, слушал вполуха, кивал, но по большому счету мне это было неинтересно. К рок-музыке я совершенно равнодушен, за исключением разве что нескольких композиций, да и то самых древних, времен «Битлз» и «Шэдоуз». А к «роллингам» и вовсе испытываю неприязнь из-за Мика Джаггера – уж больно рожа дрянная.

Под необязательную болтовню мы доехали до места. Вагон был не сказать, что полный, но все же порядком народу ехало. И почти все вывалились на нашей остановке, поехали дальше несколько человек. Понятно, что все вышедшие дружно повалили в сторону ДК.

– Ага! – радостно зашептал Витек. – Смотри-ка, ажиотаж есть. Хорошо… Ну, пошли скорей!

«Толкучка» представляла собой нечто вроде случайного скверика между хозяйственным двором ДК и ближайшим жилым домом – двухподъездной девятиэтажкой. То есть, вряд ли его планировали, а он как-то сам собой получился. Поодаль были еще здания, и пяти-, и девятиэтажные, целый микрорайон.

Витек заметно приободрился. Он был здесь как рыба в воде.

– Привет! Здорово!.. – только и кидал он направо и налево торгующим дельцам, иные из которых были основательно снабжены раскладными столиками и сиденьками, а другие прямо по траве или по земле расстелили пледы, покрывала и вели продажу прямо с них.

Господи, чего здесь только не было!.. Меня волей-неволей захватило любопытство, я начал присматриваться.

Думаю, каждый из этих предпринимателей давно специализировался на чем-то одном. Наверняка это стало их образом жизни и давало ощутимый приработок. Я даже попробовал мысленно их систематизировать, составить, так сказать, усредненный социальный портрет продавца барахолки… и вышло у меня, что мужчин и женщин тут примерно поровну, в основном немолодые, в основном люди невысокого статуса. В те годы, кстати, разница в одежде была заметно ощутимее, она как достаточно надежный маркер расставляла граждан по ступеням социальной лестницы. Вряд ли простому работяге тогда бы пришло в голову надевать шляпу, плащ и галстук. А вот кепка, ватник, сапоги – в самую жилу…

Так вот, продавцы тут были народ в массе непрезентабельный. Женщины в основном барыжили одеждой, а также пряжей, вязаными изделиями, вышивкой. Мужики промышляли кто электрикой, кто сантехникой, кто слесарно-столярным инструментом… На одном персонаже зацепился мой взгляд. Это был такой деклассированный пьющий интеллигент со следами пороков на лице, но в чем-то сохранивший остатки былой респектабельности. А приторговывал он, естественно, книгами. Самодеятельный букинист.

Я даже заинтересовался. У него там заметны были явно дореволюционные издания. Я бы с удовольствием покопался в них. Не сейчас, ясное дело, но постарался запомнить и самого типа, и место где он находился. Прямо-таки мысленно сфотографировал его.

– Слушай, – спросил я Витьку. – А здесь у каждого своя определенная точка?

– Практически да, – сказал он. – По крайней мере, у меня так. Ну, шаг влево, шаг вправо не считаем… Да вот и пришли! Иваныч, здорово!

Пожилой мятый жизнью Иваныч прошамкал ответное приветствие беззубым ртом. Он барышничал филателией и фалеристикой: марками, значками, даже какой-то антикварной фурнитурой типа довоенных шевронов, кокард и эмблем Красной Армии. Это все тоже меня немедленно заинтересовало, но дело есть дело.

– Часы! – громко, но деликатно провозгласил Витька. – Электронные японские часы, последняя модель! А также другие импортные товары. Сигареты, жевательная резинка! Модные популярные вещи…

– Никакого импрессионизма! Никакого абстракционизма!.. – вполголоса подсказал я.

– Тише ты, – сердито скрипнул Витька. – Не путай жанры!

Я беззвучно рассмеялся.

Рекламная кампания имела успех: привлеченная упоминанием о жвачке, к нам подвалила кодла пацанов лет от десяти до четырнадцати. На «Ригли» они не потянули, но «Педро» выгребли почти подчистую, рублей на восемь.

– Ну, с почином! – сказал я Витьке. – Теперь пойдет писать губерния. У меня рука легкая, имей в виду!

Честно говоря, я это брякнул от балды, просто чтобы Витьку приободрить. Но оказалось, что как в воду глядел: минуты не прошло, как на горизонте появился пижон лет двадцати пяти, в «гавайской» рубашке невообразимой раскраски – правда, я даже не смогу объяснить, что там за цвета, вырви-глаз какой-то. Светлые джинсы, дымчатые очки. Надменно жующий жвачку рот. Общий вид – «все вокруг говно, а я граф Монте-Кристо».

– Витька, – мгновенно шепнул я на ухо ему, – смотри, твой клиент!

– Где?.. А, вижу. Точно! Наш контингент, работаем!

И он заблажил погромче про часы и сигареты. Цветастый Монте-Кристо услышал, не торопясь подвалил к нам.

– Здорово, – свысока бросил он. – Это у тебя, что ли, «Сейко»?

– Это у меня, – с неуловимой дерзостью ответствовал Витек. – Смотри, пока не разобрали!

И он предъявил часы на металлическом браслете с защелкой.

Тот скептически хмыкнул, но какой тут скепсис? Не придерешься. Он крутил, смотрел и так и сяк, едва ли не обнюхивал.

– Смотри, смотри, – подзадоривал Витька. – Ничего не высмотришь! Натуральные, не лицензия какая-нибудь там. Мэйд ин Джапан чисто!

Модник промолчал. Хвалить, видать, не хотел, а хаять не за что. Ни к чему не придерешься.

– И сколько? – наконец, соизволил сказать он.

– Сто тридцать, – без запинки выстрелил словом Витька.

– Ха! Сказал, как в лужу перднул. Да я такие же за сто найду!

– Так в чем вопрос? – Витек ехидно ухмыльнулся. – Иди, ищи. Фуфло какое-нибудь корейское или сингапурское. Может, и найдешь. А это чистая Япония. Ну ты же видишь, разбираешься в этом деле, я вижу!..

Покупатель промолчал, но и не отказался. Я угадал, что он размышляет. И хочется, и колется. Уже представляет себя с этой роскошью на запястье, но сто тридцать рублей!..

– Ну, за сто возьму, – наконец, изрек он.

– Не-е, земляк, – закуражился Витька. – Так дело не пойдет. Сто тридцать, как сказано.

Тут они принялись торговаться, и видно было, что этот процесс Витьке доставляет настоящее удовольствие. В переговорном процессе он был как рыба в воде.

Пока эти двое дебатировали, я вдруг испытал некое необъяснимое беспокойство, которого поначалу сам не понял. Что бы это значило, а?

Я огляделся, но ничего такого не заметил. И все-таки чуйка сигналила, что здесь что-то не то…

Глава 3

Я окинул взглядом окрестности, пытаясь понять, что же вызвало беспокойство. Да вроде бы ничего! Все как обычно. Но почему тревога?..

Продолжая озираться, я заметил правее микроавтобус УАЗ-452, в просторечии «буханка». Вернее, не столько автобус, сколько фургон: остеклена была только зона вокруг двух передних сидений, а все остальное – цельнометаллический кузов. Самый обычный, скромный, ничем не выделяющийся автомобиль. Тем не менее, он привлек внимание, и я упорно смотрел на него, пока Витек доторговывался с «гавайцем» и еще впаривал ему сигареты… Кончилось тем, что пижон приобрел несколько пачек «Винстона» и «Лаки Страйк», ну и часы, разумеется.

– Видал?! – счастливо воскликнул Витька, потрясая пачкой четвертных и червонцев, когда покупатель удалился. – Вот они, плоды упорного труда!

Ответил я невнимательно, так как увидел, что к УАЗу с дальней от меня стороны подошел спортивного вида молодой человек, чистенько и скромно одетый: легкие туфли, отглаженные светлые брюки, голубая рубашка с короткими рукавами. Короткая стрижка, темные волосы. Небольшие аккуратные усики. Сквозь стекла кабины я увидел, как он остановился. Зачем?.. Вроде бы с кем-то там говорит. Кивнул, энергично обошел машину спереди – к водительскому месту.

Я смотрел, как этот молодой человек… Ну как молодой? Лет тридцать-тридцать пять… Так вот, этот парень ловко прыгнул за руль, завел двигатель, машина сделала резкий разворот, оказавшись к нам правым двудверным бортом.

Во всем этом было что-то не случайное, но оно еще не складывалось в цельную картину. Картинки паззла близко подошли друг к другу, но не сомкнулись. Мысль моя заметалась…

И в этот миг я услышал с другой стороны рев мощного мотора.

Мгновенно повернувшись влево, я увидел движущийся по внутриквартальному проезду военный грузовик ЗИЛ-131 с закрытым тентованным кузовом.

И паззл сомкнулся.

Догадка обожгла меня.

– Витек, – негромко позвал я.

– А?

– Сдается мне, что мы накануне грандиозного шухера… – я навскидку процитировал киноперсонажа, и не успел закончить фразу, как по рынку пошло волнение – прямо как ветром дунуло. Иные из местных обитателей, самые, должно быть, чуткие, подхватились и устремились кто куда.

Дверь «буханки» распахнулась, из нее рванулись милиционеры, стремительно разбегаясь влево-вправо, то есть создавая линию охвата рынка. А из грузовика так же проворно – видна была их обученность в этом деле – стали выпрыгивать и устремляться на прочесывание солдаты внутренних войск. Малиновые погоны. Были они без оружия, только на поясных ремнях зачем-то болтались штык-ножи. Естественно, в ножнах.

Тут и Витек обалдел, рот разинул:

– Ух ты! Глянь…

– Вперед! – рявкнул я, пресекая ненужные речи.

Я прямо физически ощутил, как обострилась моя логика. Как бритва, она двумя резкими взмахами рассекла реальность.

Дом! Девятиэтажка. Туда.

Живая изгородь!

Скверик меж толкучкой и домом основательно зарос всякой древесно-кустарниковой дичью. Минимально маневрируя, можно было проскочить незамеченными. Это метров пятьдесят. Шесть-семь секунд. Только пулей!

На рынке вздыбилась лютая суматоха, гомон, отчаянные выкрики…

– Витек! Ходу!!!

Он тоже смекнул, молодец. Мы уже мчались меж кустов, я первым, он за мной. Гомон толпы за спиной нарастал. Голубые рубашки милиционеров мелькали за зарослями как ошметки неба, внезапно упавшие на землю.

Двадцать метров. Десять. Дорога. Вновь кустарник. Крыльцо. Дверь. Все!

Задыхаясь, я влетел в подъезд. Витька – за мной, споткнулся о порог, чуть не налетел на меня.

– Н-ну!.. – хрипло проорал он. – Ну, Базилевс, ты голова!..

– Можно даже сказать, кибермашина! – я хлопнул его по плечу, успев вспомнить, что слова «компьютер» в нашем обиходе тогда еще не было. – Между прочим, проблема еще не решена.

– Это почему?

– А потому, что менты не дураки. Они наверняка могут подъезд проверить. Даже допускаю, что они нас видели. Хотя… Ну да что там гадать! Видели, не видели…

– Так делать-то что?

– Пока идем вверх, а там видно будет.

– Ну так давай на лифте!..

– Нет. Чем меньше шума, тем лучше. Идем вообще беззвучно!

И мы как могли беззвучно пустились наверх, овеваемые запахами давнего жилья: кухонными, мыльными и прочими. На подходе ко второму этажу услышали, как выше клацнул дверной замок, а когда добежали до третьего, увидели светловолосую молодую женщину, слегка растрепанную, в сильно застиранном ситцевом халатике и домашних шлепанцах. И с первого же взгляда я заметил, насколько она симпатична, какие у нее стройные округлые ноги.

– Здорово! – неожиданно воскликнула она. – Спекулянты, что ли? От облавы бежим?

– Предприниматели, – переводя дыхание, откликнулся я. – Зарабатываем честно! Интеллектом и деловой хваткой.

По лицу ее скользнули одновременно недоумение и интерес. Похоже, со столь ловким мастером речи она прежде не сталкивалась. От неожиданности, что ли, она вдруг чистосердечно призналась:

– Да сын у меня туда поперся! Так, из интереса, поглазеть что-нибудь. Первоклассник. То есть, первого сентября во второй… Ну, я уж думаю, такого-то пацана не загребут?

– Нет, конечно, – поспешил утешить я. – А вот у нас для него как раз может кое-что быть… Простите! Вас как зовут?

– Катя. То есть, Катерина, – поправилась она.

Я вмиг просек, что она все еще живет отголосками юности, когда она была Катей и с некоторым трудом свыкается с тем, что она уже Екатерина, или тем более какая-нибудь там Екатерина Ивановна или Петровна.

– Катерина, – как можно задушевнее произнес я. – Тогда, быть может, вы нас впустите на полчаса? Пока вся эта суматоха уляжется?

Я кивнул назад и влево, в сторону барахолки, откуда до нас долетали невнятные звуки, и сказал:

– Витя, что мы можем предложить пацану восьми лет?

Витек к этому моменту отдышался.

– Ну что? – уверенно заявил он. – Жвачки разные. Или вот ручку шариковую не хотите ли для школы? Смотрите! С такой штуковиной сын ваш станет королем класса!

И Витька вытащил шикарную импортную шариковую ручку: изящный металлический цилиндрик поразительно красивого вишневого цвета.

Кате, конечно, это приглянулось, однако, она скептически сощурилась:

– Ну, эту штуковину он на второй день потеряет. Если не на первый. А насчет жевачек… ну, тут надо поглядеть.

– Так мы зайдем?

– Айда! – пригласительно махнула она рукой.

И мы прошли в небольшую, небогатую, но чрезвычайно опрятную квартирку. Прямо заметно было, что хозяйка при довольно затрапезном виде – настоящая фанатка чистоты… И еще. Чутьем я угадал, что перед нами мать-одиночка. Не было здесь мужского духа. Малолетнего парнишку, понятно, не считаем.

Прошли на крохотную кухоньку.

– Может, чаю попьете? – предложила Катя.

– С удовольствием! – тут же откликнулся я.

Она взялась хлопотать у плиты, а я незаметно подмигнул Витьке: живем, мол! Вот что значит знание психологии.

Вскоре на стол явился свежезаваренный чай, скромное угощение: печенье, прошлогоднее варенье. Черная смородина. Только мы взялись за это, как грянул дверной звонок.

Витька изменился в лице:

– Черт! Неужели менты прочес устроили?!

– Да ну, какие менты! – Катя вскочила. – Это мой оболтус вернулся, слава Богу.

И верно, в дом ввалился бойкий второклассник, с ходу заваливший мать жарким рассказом о том, как он ходил по рынку, как на толпу обрушилась облава, как он ухитрился познакомиться с одним солдатом, и тот показывал пацану штык-нож и даже дал подержать в руках.

Наверное, солдат был дурак, но это неважно. Мальчишка пылал восторгом, тараторя и сбиваясь, но мамаша пресекла доклад распоряжением мыть руки.

Тут юный авантюрист заметил нас.

– Здрасьте! – бойко отчеканил он. – А я вас тоже там видал!.. Мам, эти дядьки тоже там были. А вы зачем к нам?

– А мы специально к тебе, – я подмигнул. – Руки мой, и сюда иди.

Ну, короче говоря, парня мы ошарашили набором жевательных резинок, и он, конечно, вымутил их у мамаши на сумму порядка все той же пятерки. После чего был отправлен в подъезд взглянуть в окно: как обстоят дела на рынке (окна квартиры выходили на противоположную сторону). Мы с Витькой за это время выдули по две чашки чаю, и я ощутил, как проступает в разных местах потная испарина.

Пацаненок, которого, к слову сказать, звали Володя, вернувшись, доложил, что облава подходит к завершению, солдаты грузятся в машины, милиционеры еще что-то там делают, а народ уныло разбредается. Витек встревоженно начал расспрашивать, не задержали кого-либо, но парнишка ничего пояснить не смог.

Пока все это длилось, я тем же тонким чутьем угадывал, что у матери-одиночки появляется чисто женский интерес ко мне. Хотя она явно лет на десять постарше, но… Тема, в общем, ясная: рано выскочила замуж, непонятно зачем, быстро выяснилось, что муж – пустое место… Ну и вот пока так: одной тянуть сына, крутиться. Дни, месяцы, годы летят неразличимо, постепенно приходит осознание, что молодость почти прошла, что мужиков, желающих взвалить на житейский горб разведенку «с прицепом», что-то не видать. Вернее, есть такие, кто уверяет, что готов соединить жизнь, а на поверку оказывается, что соединить он готов только гениталии. На разок-другой. Понятно: аппетитная привлекательная женщина будоражит естество, пробуждает сильные желания… Но это все вещи разовые, а семейная жизнь совсем другое дело! На нее у охотников до женской прелести желания немного.

Я отлично представлял ход ее умозаключений, прямо-таки мысли читал. Ага, интересный парнишка… Молодой, конечно, так ведь тут, как говорится, ровесников не ищут… Могла бы я с ним? Конечно. Даже с удовольствием. Если честно, хоть сейчас.

Все это считывалось мной по некоторым невербальным реакциям Кати. Ну и у меня, разумеется мысли потекли в параллельном русле. А я? И прикинув все про и контра, я вынужден был честно признать, что и я не отказался бы от пары эротических сцен.

Не успел я так подумать, как Катя пропела несколько фальшивым голоском:

– Кстати, ребята! А у вас еще что-то интересное есть? Я бы подумала над этим…

– Да все, что хотите! – воспрянул Витек без всяких задних мыслей. – И на вас найдется. Джинсовые изделия! Например.

– Телефон у вас есть? – спросил я.

– Нет, – Катя вздохнула. – Чего нету, того нету.

– Ну, это не беда. Мы и на дом к вам можем прийти. Верно, Вить?

– Конечно, – простодушно подтвердил коммерсант.

– А чего у вас есть? – встрял малой.

– Все! – прозвучал гордый ответ.

– А машинки есть? Модельки!

– Вова, – строго одернула Катя. – Не попрошайничай!

– Найдем! – Витек приосанился.

– Правда?! – Вовины глаза так и округлились.

– Конечно, – веско подтвердил я.

Игрушечные копии советских автомобилей в масштабе 1:43 стали производить в начале 70-х годов. Тогдашних мальчишек они вгоняли в неизмеримый восторг абсолютно идентичной внешностью и ювелирностью исполнения. У них открывались двери, капот и багажник, колеса были резиновые и слегка пружинили, как будто на рессорах, фары были прозрачные, не говоря уж про остекление салона… Самые первые модели воспроизводили автомобили «Москвич-408» и «Москвич-412», имели большой успех. Ну и пошло-поехало. Стали изготавливать копии как легковушек, так и грузовиков – ЗИЛ, КамАЗ, другие. Пацаны, конечно, охотились за этими поделками – хотя те и поступали в продажу, но немного. И расхватывались мгновенно. Найти было нелегко. И я представил, как после нашего ухода Вова пристанет к мамаше с ножом к горлу…

Мысленно улыбнувшись этому, я подумал, однако, что уходить пора. У меня впереди еще свидание с неясными целями, к нему не то, чтобы надо подготовиться… А хотя и это тоже. Морально. Я был бы даже не прочь отдохнуть немного.

– Ладно, – объявил я. – Спасибо за угощение. Идем, Витя.

– А когда придете? – немедленно спросил Вовка.

– Пока, брат, обещать не стану, – по-взрослому ответил я. – Поживем – увидим.

Лицо Кати при таком ответе чуть омрачилось, хотя она постаралась не подать вида.

– Ладно, – сказала она. – Приятно было познакомиться. Если что, заходите…

На обратном пути Витек был заметно оживлен, рассуждая о том, что автомодели могут внезапно оказаться плодородным бизнес-полем.

– …мне это как-то раньше в голову не приходило! Никогда не думал. А тема-то интересная конкретно! Надо будет Кайзеру сказать…

– Кому?!

– А! – засмеялся Витек. – Кайзер – это мой оптовик. Кликуха такая. Ну, тот самый, помнишь, мы еще за твоим «Ливайсом» к нему ходили…

– Помню, – сказал я.

И вспомнил, как наблюдал за этим самодовольным типом. Ишь же, погоняло-то себе какое сочинил! Царь горы. Повелитель мух!

– А откуда у него такой псевдоним?

– Не знаю. Но котелок варит – ого-го! Что твой ядерный реактор.

В голосе промелькнуло невольное уважение. Он пустился в панегирик о том, каков данный персонаж умный да разумный, причем интеллект, по Витькиным представлениям, мощнее всего проявлялся в наличии всякого импортного барахла. Во-первых, моднейшего прикида, в котором щеголял этот самый властитель жизни, а во-вторых, всякой проигрывающей и звукозаписывающей аппаратуры, которой была нашпигована его квартира.

При этом воспоминании Витек аж в лице изменился, завистливо и восхищенно:

– Ты представляешь? Музыкальный центр! Филипс!..

По его пересказу, музыкальный центр являл собой так называемый «комбайн»: проигрыватель для пластинок плюс кассетный магнитофон в одном корпусе, плюс усилители звука… И было это оснащено какими-то индикаторами, приборами со стрелками… А цветомузыка! От упоминания о ней Витек едва не начинал полыхать огнем восторга.

Цветомузыка той эпохи! – объект вожделения юных меломанов, на лестнице приоритетов стоящий разве что на ступеньку-две пониже девичьих писек и сисек. А у особо ошалелых технократов, возможно, и повыше… Но такие все же встречались нечасто, а у большинства эти ценности были увязаны в системную цепочку. Разноцветные мигалки предназначались именно для того, чтобы поразить непрочный разум девушки и повернуть его на дорогу объятий и щупаний с последующим продвижением понятно куда. При условии, конечно, что объект удастся завлечь домой в отсутствие родителей.

Но что правда, то правда: были и бескорыстно-пламенные конструкторы, жаждавшие создания некоего чуда техники. Русская и советская смекалка границ не знала и не знает, поэтому находились мудрецы, которые ради создания цветомузыкальных эффектов ухитрялись по ночам вытаскивать стекла уличных светофоров и железнодорожных семафоров… Ну ничем не лучше героя Чехова, который от рельсов откручивал гайки, чтобы делать грузила для удочек! Иногда таких энтузиастов отлавливали, доходило и до уголовных дел. Ну, а стоп-сигналы и поворотники автомобилей, используемые как светофильтры – это уж дело совсем обыденное.

Назад поехали по настоянию Витьки тоже на трамвае, сэкономив в сумме по четыре копейки. Тут я решил поддеть скаредность приятеля и с невинным видом сказал:

– Кстати! Между прочим, я сегодня твой товар спас, согласен?

– Ну… да, – Витек слегка напрягся. – И что?

– И все. Думаю, процента два от общей стоимости я заработал. Примерно пятерку. Поэтому будем считать, что должен я тебе пятнашку. Согласен?

Витька помолчал, свыкаясь с грустной мыслью.

– Ну… не знаю, – промямлил он наконец.

– Так чего тут знать-не знать? – я ощутил залихватский азарт. – Не будь меня, представь – приняли бы тебя. Тогда что? Товара бы лишился, и это в лучшем случае. А в институт бумага бы пришла? Прощай учеба, не начавшись!

На Витькином лице заметно отражались все эти ужасы, которые он, видимо, мысленно представлял.

– Ну… – произнес он в третий раз. – Ладно. Подумаем…

Здесь мне его почему-то стало жалко, и я сменил тему:

– Подумаем, хорошо. Ты мне вот что скажи: как с Татьяной у тебя?

Глава 4

Волшебное имя «Татьяна» как будто брызнуло на Витька живой водой. Он заерзал на трамвайном сиденье и даже зачем-то откашлялся.

– Да вроде бы идет дело… – он оглянулся и понизил голос: – Сейчас уехала домой, завтра должна вернуться. Вот тут какую тактику избрать, как думаешь?

Я солидно усмехнулся:

– Как я понял из твоих прежних повестей, вы уже порядком продвинулись по тропе… Амура. Так?

– Так, – согласился Витек, слегка смущаясь.

– Значит, стратегия верная. Надо лишь развивать успех.

– Так я же о том и толкую! О тактике. На что поднажать, какие конкретно действия предпринять. Понимаешь?

Я уже хотел было сострить – мол, за консультацию минус два рубля с долга… Но подумал, что это будет перебор. Как бы не довести соседа до депрессии.

– Ну что тебе сказать? Порекомендую две вещи. Во-первых, цветы… Вообще, должен сказать, что девушки любят чепуху. То есть, какие-то несложные вещи. Вот что проку в цветах?.. А попробуй подари девчонке! И она растает как Снегурочка.

Витькино лицо отразило мощный ход мысли.

– Хм… – промычал он. – А ведь это верно!

– Ну, еще бы не верно. И второй небольшой секрет: говори побольше комплиментов. Самых примитивных. Ясно?

– Постой, постой. Примитивные – это как? Типа: у тебя такие красивые глаза?..

– И это тоже. Ты прекрасно сегодня выглядишь. В такую девушку невозможно не влюбиться… В твоих глазах я вижу отражения звезд и северных сияний… Когда ты идешь по улице, все цветы и деревья склоняют стебли, ветви перед тобой…

– Ух ты! – Витек радостно заржал. – Слушай, Базилевс! Ты это… Домой придем, накидай мне на бумажке такие формулы. У тебя ж талант!

Я не без ехидства прищурился:

– Таланты бесплатные не бывают…

– Да ладно! Как говорится, не в службу, а в дружбу. Сделаешь?

– Да сделаю, конечно, – я рассмеялся. – Какой разговор!..

Витька расцвел.

Так мы и доехали под необязательные разговоры. В комнате, конечно, я набросал на тетрадном листке с десяток бойких фраз – мне это было пара пустяков, а Витьке радость.

– Ну и сам тоже подумай, – посоветовал я. – Образцы теперь есть, по ним и трудись.

– Э, нет! – отмахнулся он. – У меня на это дарований не хватит. Пока достаточно. А понадобится, так снова тебя попрошу.

– Логично, – усмехнулся я.

Времени было еще порядком. Я отправился в умывалку, где слегка влажной щеткой освежил «Ливайс», а «Ботасы» помыл основательно. Вымыл и волосы, расчесался, и вид обрел в целом щеголеватый. Выглядел не семнадцатилетним пацаном, а достаточно основательным молодым человеком. Ну, лет так двадцати-двадцати двух. Ну и теперь, конечно, завертелись мысли в известном направлении: какого черта нужно от меня, по сути, подростка, взрослой женщине? Неужели того самого?..

Я не особо-то силен в истории культуры, но память услужливо подбросила историю жизни Анны Керн. Той самой, которой Пушкин посвятил «Я помню чудное мгновенье…» Хотя вообще, она не столько Керн (по первому мужу), сколько Маркова-Виноградская по второму, который был младше ее на двадцать лет. И ничего, прожили чуть ли не полвека душа в душу. Это я к тому, что каких только причуд на свете не бывает! И почему бы в голову Ларисы Юрьевны не могла залететь примерно такая же блажь?.. Да запросто.

Но что гадать! Поживем – увидим. Ждать ведь совсем недолго.

В половине четвертого я вышел. Ходу до технопарка было всего ничего, но я не хотел торчать в комнате, поэтому немного прогулялся, ни о чем не думая, но лелея в себе приподнятое настроение. Жизнь поворачивалась ко мне какой-то особенной, интересной и острой стороной, и можно было рассчитывать на то, что скучать она не даст.

Памятуя о том, что «точность – вежливость королей», я прошелся ровно так, чтобы к воротам технопарка подойти ровно к четырем. Светлооблачный день овевал меня легчайшим теплом, чувствовалось, что осень все заметнее теснит уходящее лето, но грустно от этого не было. Я неспешно продефилировал по улицам, дворам, повернул в сторону технопарка, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее и азартнее в предчувствии чего-то еще неизведанного…

Я намеренно избрал маршрут так, чтобы увидеть ворота издалека, а самому оставаться незамеченным. И мое учащенно бьющееся сердце совсем счастливо прыгнуло, когда я увидел знакомую фигуру Ларисы.

Она была во вчерашнем бирюзовом платье, умело подчеркивающем достоинства ее роскошной фигуры. Однако в целом выглядела понаряднее. Видно, что прихорашивалась, прифуфыривалась. Прическа, макияж, золотые сережки. Эффектная дамочка, ничего не скажешь. И это мягко говоря.

Я шел неспешно, держа солидный вид. Лариса заметила меня шагов за двадцать, улыбнулась дружески, слегка отмахнула рукой. Я тоже корректно улыбнулся.

– Здравствуйте, – и это я произнес со всей учтивостью. Она, впрочем, ответила не менее прилично:

– Добрый день. Василий… ведь Сергеевич? Не ошибаюсь?

Она смотрела на меня немного снизу вверх, будучи заметно пониже ростом. Хотя не маленькая.

– Так точно, – я вновь обозначил улыбку воспитанного человека. – Именно Сергеевич. А вы – Лариса Юрьевна, так?

– Тоже верно. Лена сказала?

– Да.

Лариса Юрьевна загадочно сощурилась, побродила взглядом где-то над горизонтом.

– И… что еще она вам говорила обо мне?

– Да, собственно, ничего. Сказала, что работа ей нравится, коллектив дружный… Не прочь работать и дальше, но в связи с поступлением на первый курс вынуждена уволиться.

– И все?

– Все.

– Хм.

В безгласном междометии прозвучала явная ирония, но развивать ее моя собеседница не сочла нужным. Я тем более в данную тему не полез. На несколько секунд меж нами повисло безмолвие.

Неожиданно Лариса Юрьевна широко, по-доброму улыбнулась:

– Ну что, Василий Сергеевич? Пройдемся, побеседуем?

– Конечно, – немедля согласился я, пытаясь анализировать с опережением.

Какой прогноз по первым впечатлениям? Самое первое – мадам стремится произвести на меня впечатление. Проехаться по маскулинной части моего мозга. Это сто процентов. Зачем?.. А вот это другой вопрос, и ответа на него пока у меня нет. Но встреча на то и нацелена, как я понимаю. Давайте посмотрим! Мяч на вашей стороне, Лариса Юрьевна. Играйте. А я пока вторым номером поработаю. С некоторыми тактическими хитростями, само собой. И прежде всего постараюсь раскрыть вашу позицию.

– Конечно, – повторил я с чуть иной интонацией. – Вы меня очень заинтриговали! Ума не приложу, зачем я мог вам понадобиться.

Мы шли неторопливым прогулочным шагом.

Лариса Юрьевна негромко засмеялась. Смех у нее был мягкий, прямо бархатный.

– Ну, здесь ничего загадочного нет. Мне давно хотелось побеседовать с кем-то вот таким… я имею в виду ваших ровесников. Знаете, Василий, я ведь, в общем-то, совсем не старая особа. А сама себе и вовсе молодой казалась до последнего времени. Хотя годы идут, кто ж тут поспорит… И я вдруг заметила, что не понимаю вас. Молодых, то есть. Другие повадки, другие слова, вообще как-то все другое! Выражения лиц, взгляды… Ну, оно понятно: мы дети войны, а вы совсем в других условиях росли. Но все равно. Как-то это не очень правильно – не понимать молодое поколение…

– А вы какого года рождения?

Вопрос, который, как говорят, женщинам задавать неприлично, но семнадцатилетнему парню простительно.

– Сорок первого, – без всяких обид, просто и чуть грустно ответила она. – Родилась ровно за месяц до войны. Двадцать второго мая. Как говорят – день Николы Вешнего…

Ага. Тридцать семь, выходит. Ровно на двадцать лет старше меня. Ничего так расклад. Точняк Анна Керн с Марковым-Виноградским. Как в воду глянул.

Она заговорила о том, как ею овладела идея, поначалу показавшаяся странной и даже дерзкой. Но интересной. Поговорить по душам с кем-то из молодых. Открыться честно: так, мол, и так, очень хочу познать душу современного юноши или девушки, неважно…

– Однако, – с особым выражением сказал я, – вы целый год трудились рядом с современной девушкой. С Леной. Почему не заглянули к ней в душу?

– А Леночка, между прочим, еще та штучка. К ней не заглянешь. Не тот случай. Я и не пыталась.

– Ага. Значит, я тот самый случай?

Пока длился этот диалог, я по максимуму старался считать информацию с собеседницы. Ну, ухоженная, красивая, это так. Даже не столько красивая, сколько сексапильная. Это понятия, конечно, сильно пересекающиеся, но не совпадающие. Среди сексапильных женщин могут быть не очень-то красивые, хотя и некрасивых нет. Нормальные, симпатичные. Но главное – в них есть необъяснимая магия. Харизма. Тайна. А вот среди красивых женщин есть как раз асексуальные. Холодные, неспособные зажечь мужчину… Впрочем, это не про Ларису Юрьевну. В ней как раз обе эти ипостаси счастливо сомкнулись. И вкус, несомненно, присутствовал. Весь ее вид свидетельствовал об умении создать ансамбль. Включая мелкие аксессуары. И уж, конечно, я заметил отсутствие обручального кольца на правой руке. Сомнительно, чтобы такая женщина в таком возрасте не побывала замужем. Хотя, конечно, в жизни чего только не бывает… Выясним.

– Да, Василий. Честно скажу, среди всех, кто заходил к нам в отдел, вы мне показались самым интересным.

– А это почему?

– А я и сама не знаю. Интуиция. Чутье. Оно у меня особенное. Угадывает без ошибок. Правда, объяснить не может.

Вот как. Чутье у нее особенное. Интересно, почему?..

– Особенное?

– Да. Могу подтвердить. Хотите?

– Было бы интересно.

Она вновь погуляла взглядом так, будто бы умеет заглянуть за край Земли.

– Вы сейчас наверняка подумали: а откуда у нее такая угадайка?..

Я рассмеялся:

– Верно! Подумал. Только об этом можно было и чисто логически догадаться, без всякой интуиции. И потом… вы уж извините, но как так выходит: при таком чутье вы не можете заглянуть кому-то в душу?.. Что-то тут не вяжется.

– Так вот это меня и тревожит, – вздохнула она. – Как будто это признак подступающей… ну, старости-не старости… короче говоря, хочется не поддаваться возрасту, понимаете?..

Она говорила с чувством, так убедительно, что я ей поверил. Собственно, она и не врала, это наверняка была ее моральная заноза. Другой вопрос, что за этим таилось еще нечто, и даже не одно. Несколько мотивов. И в этом всем мне предстояло разобраться.

Я ощутил, что ей хочется поделиться чем-то важным. Чем-то таким, чем она, возможно, ни с кем и не делилась. Возможно, во мне она и нашла родственную душу, ощутила ее этой своей интуицией. И, наверное, она очень одинокий человек.

Здесь я вспомнил слова Лены о том, что Лариса Юрьевна не кто иная, как любовница профессора Беззубцева. И если так, то с ним, видать, сердечно не потолкуешь, тот еще кадр… Но нечто интересное о нем она, видать, поведать может.

Правда, сейчас ее разбередило иное. Я чувствовал: она и хочет открыться, и не решается, и поговорить ей настолько не с кем, что сочувственного собеседника она увидела в семнадцатилетнем первокурснике… Да и попросту я ей понравился во всех смыслах.

И в самом деле я ощутил сочувствие. Конечно, Лариса Юрьевна гордится и даже чванится, но это все защитная поза. Думаю, она изо всех сил хочет казаться независимой, надменной и строптивой… и отчаянно хочет какого-то простого, трогательного человеческого слова.

И тут ее вдруг прорвало:

– Знаете, Василий, я ведь совершенно одна. Ни родных, ни близких. Отец погиб в сорок пятом в Венгрии. И где могила его, мы не знаем. Мы с мамой. Он видел меня в последний раз, когда мне два месяца было. Представляете?.. Мобилизовали. Всю войну прошел! Почти всю. И погиб за три месяца до конца. Мама потом, знаете, всю жизнь жила с памятью о нем. Замуж не вышла, хотя и звали. Нет. Мы только вдвоем, и память об отце, и больше никого нам не надо было. Ну а потом, понятно, я стала девушкой. Говорят, симпатичной. Появились ухажеры. И вот…

И вот один сумел завоевать сердце красавицы. Думаю, Лариса из скромности, смешанной с гордостью, употребила слово «симпатичная». На самом деле, надо полагать, она была очень яркая и броская девушка. И кавалеры кружились вокруг нее, как мотыльки вокруг горящей свечки.

Покорить ее сумел молодой морской офицер. Выпускник Ленинградского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола. Только окончил – и приехал в краткосрочный отпуск повидаться с родителями. Во всей роскоши военно-морской формы, отчего местные девчонки испытали неописуемый взрыв чувств. В том числе и Лариса. Но взор вчерашнего гардемарина упал именно на нее, а не на кого-то иного. И она не стала противиться.

Мгновенно зарегистрировавшись, молодые супруги отбыли на место службы мужа. На Северный флот. Где совсем недавно вошли в строй новейшие субмарины с ядерным реактором – проект 627А…

– Простите, – перебил я. – А вы-то кем были на тот момент?

– Я? – она усмехнулась. – Музыкант-недоучка.

Она была студенткой Училища искусств по классу фортепиано. Естественно, все бросила. Естественно, очутившись в трущобном офицерском общежитии на бесприютно-ветреном берегу Баренцева моря, быстро осознала, что такое «рай с милым в шалаше». Естественно, всякая музыкальная карьера вылетела в трубу. Вернее, в заполярные небеса…

– Тем не менее, жили, – сказала она. И твердо повторила: – Жили.

Бежали северные годы, муж рос в званиях и должностях. Было это у него, пожалуй, побыстрее, чем у большинства его ровесников: как-никак нес службу на переднем краем державы и прогресса. Спустя семь лет он был уже начальником БЧ-1 (первая боевая часть – штурманская служба на подводном корабле) и капитаном третьего ранга, кап-3 (по сухопутному – майор). Ходил в дальние вояжи к берегам Норвегии, Исландии, Канады… И вот в самом начале 1970 года его АПЛ (атомная подводная лодка) отправилась в еще более дальний поход. В Карибское море.

Тут Лариса Юрьевна немного осеклась.

– Знаешь, – сказала она, незаметно переходя на «ты», – я вообще-то сейчас раскрою секретную информацию… Ну и черт с ней.

– Дальше меня не пойдет, – заверил я.

– Ты про Бермудский треугольник слышал?

Удивительное дело. Вспышка в памяти озарила когда-то читаный мною сильно затрепанный номер журнала «Вокруг света» примерно за семьдесят пятый-семьдесят шестой год…

– Читал, – сказал я. – Была статья в журнале.

Она помолчала. И странно изменившимся голосом произнесла:

– Лодка и весь экипаж бесследно пропали в Саргассовом море. То есть в этом самом проклятом треугольнике.

Я вновь крутанул в памяти всю известную мне информацию, включая постсоветскую, об исчезновении нашей АПЛ в 1970 году в западной части Атлантического океана. Нет. Ничего не вспомнил.

Лариса вздохнула:

– Хочешь верь, хочешь нет, но с самого начала, как только они ушли в тот рейд, у меня на сердце неспокойно было. Не хотела верить в это, сама себя уговаривала. Да чувствовала, что не уговаривается…

Разумеется, официально всей правды не узнали даже родственники членов экипажа. Но сарафанное радио никто не отменял, и данное средство массовой информации быстро разогнало по североморским гарнизонам зловещие слухи, в которых неизвестно, что было правдой, что неправдой. Если собрать все это в кучу, то выходило примерно следующее.

В какой-то момент с борта субмарины в штаб Краснознаменного Северного флота полетели радиограммы, вогнавшие сотрудников штаба в ступор. Отказ навигационного оборудования… звуки неизвестного происхождения, наблюдаемые гидроакустиками… состояние психомоторного возбуждения, наблюдаемое сразу у нескольких членов экипажа…

– Ты понимаешь? – Лариса уставилась мне прямо в глаза. Прошлое не отпустило ее. – Понимаешь?! У них там началось что-то необъяснимое.

Я кивнул.

– А дальше пошло еще хуже, – сказала она.

Глава 5

Я ощутил, как при этих словах легкий холодок пробежал по спине. Не от страха или испуга. Нет, конечно. Скорее, это была эмоция читателя или зрителя триллера. В предвкушении если не кульминации, то одного из сюжетных пиков.

Лариса зачем-то обернулась и понизила голос:

– Дальше началось что-то совсем необъяснимое.

И в штабе Северного флота, и в Главном штабе ВМФ, и в Генеральном штабе все уже стояли на ушах, когда с борта подлодки полетели радиограммы, взрывающие мозг.

«Пытаемся всплыть… не поддается управлению… продолжаем (неразборчиво)… глубина…

Это был последний более или менее вменяемый радиообмен. Опять же по слухам, запись исследовали психологи и охарактеризовали голос передающего (кто именно это был, определить не смогли) как «сильно взволнованный, демонстрирующий состояние, близкое к стрессовому». А затем радиостанция субмарины перешла на азбуку Морзе.

Конечно, радисты в Мурманске легко читали точки-тире. Вот только понять не смогли. Связного смысла в них не было. Бредовые отрывки, из которых так и не сумели собрать систему.

Сперва прозвучало слово глубина – ну, в общем-то, понятно, хотя шубы из этого не сошьешь. Потом: сумрак – черт его знает, слово какое-то уж совсем не военно-морское. А потом передатчик несколько раз отчетливо отбил слово тень. Вот так: тень. Тень. Тень. И все на том. Подлодка умолкла. Навсегда.

Лариса прерывисто вздохнула.

– Помнишь стихи Твардовского? И во всем этом мире… до конца его дней – ни петлички, ни лычки с гимнастерки моей…

Я кивнул. Конечно, помнил. Классика!

– …ну вот, и здесь что-то вроде. Ничего! Пытались искать, конечно. Наверняка и американцы негласно шарились там. Но и от них ноль… Ты знаешь, сколько глубина Саргассова моря?

– Нет, – честно сказал я.

– Порядка семи километров. Площадь – примерно как Австралия. Или там Бразилия. Ну что там найдешь?..

Официальной информации по инциденту с советской лодкой практически не было. Сначала: «прервалась связь, ведутся поисковые работы». Потом: «связь восстановить не удается»… Потом, конечно, было собрание родных членов экипажа, пришло командование флота. Поговорило по-человечески, без казенных фраз. Но и тут ничего не было сказано, кроме: да, скорее всего наши ребята уже не вернутся. Ничего не поделаешь. Они выбрали такую профессию, для настоящих мужчин. Где ходишь рядом со смертью. Вы это знаете. Нам всем придется пережить разлуку… О причинах катастрофы, даже предположительно, ничего сказано не было.

– А эти слухи? – спросил я. – Про сумерки и тени?

– Ну а что слухи? Их, как говорится, к делу не пришьешь. Официальные лица от всего этого открестились категорически. Ничего не знаем, а вам советуем бабьим сплетням не доверять…

– Так и сказали про бабьи сплетни?

– Нет. Дословно не было. Но по сути недалеко. Сказали, что по закону пока не имеют права признать экипаж умершим, а следовательно, пенсии нам, членам семей, пока не будет. Но по-товарищески помогут.

– Помогли?

– Да! Это да. За что спасибо, без вопросов. Не обманули, не бросили, не забыли. Так и помогали, пока юридически не утряслось.

– Были объявлены умершими?

Лариса кивнула, и некоторое время мы шагали молча. Потом она каким-то усталым голосом произнесла:

– Больше восьми лет прошло… Вернулась сюда. О музыке уже думать было поздно. Но я еще там начала работать в кадровой службе ВМФ, вольнонаемным сотрудником. Самоучкой получила запись в трудовой книжке, а это уже профессия. Так и тружусь. Мама умерла, детей у нас не было. Когда приехали туда, на север, я по дурости… ну, в общем, решила избавиться от ребенка. Ну и… не самая лучшая больница и медперсонал…

– Понимаю, – поспешил сказать я, понимая больше.

Мне в самом деле как-то стало ее жалко. Весь этот выпендреж… или даже нет, не то слово. Стремление выглядеть ярко, победно, почти владычицей морской – это все защитная реакция. От одиночества, утрат и сопутствующего шлейфа.

Я бросил мгновенный взгляд – так, чтобы она не заметила. У нее было странное лицо: будто она увидела нечто неожиданное.

И я подумал, что отчасти это верно. Должно быть, она не очень ожидала, что разговор развернется в ту сторону, в какую развернулся. И этот разговор перевел нас двоих через некую грань, после которой мы уже не два нечаянных собеседника. И даже не просто те, кто встретился с определенной целью. То есть, вот просто так улыбнуться, распрощаться и разойтись у нас уже не выйдет. Даже если мы оба захотим. Попали в перепутье судеб.

Эта мысль так глубоко вошла в меня, что я на какое-то время перестал слушать спутницу. Вроде бы она что-то говорила, но слова не доходили до моего сознания. И она это заметила. И вновь перешла на «вы»:

– Вы… не слушаете меня?

Я спохватился.

– Да нет, слушаю, конечно. Просто задумался. Знаете, каждая человеческая судьба это сюжет для романа, не находите?

Конечно, я постарался, чтобы эта фраза прозвучала как комплимент, но Лариса Юрьевна то ли другого ожидала от меня, то ли в моих словах ей почудилось нечто неведомое мне… Кто знает! Ведь что у бабы в башке – она и сама разобрать не может.

Лариса Юрьевна заметно замкнулась. Так же, как до этого заметно распахнула душу. Я немного ругнул себя: мне хотелось как-то так по-умному подвести разговор к Беззубцеву, выпытать по максимуму. Ведь ясно, что у них что-то в отношениях не так, иначе бы она просто не стала вызывать меня на столь откровенный разговор… А впрочем, рассудил я, слишком торопиться тут не стоит. Успею.

После этого наша беседа явно остыла, став полуформальной. Побродили прогулочным шагом, поговорили о том, о сем…

– Ну, в общем, вот так, Василий. Извините, но хотелось поделиться. Так сказать, встреча ветеранов с молодежью…

– Не наговаривайте на себя, Лариса Юрьевна. Вы молодая и очень статная женщина.

Я произнес это с шаблонной вежливостью в голосе, но видно было, насколько ей приятно. Она помолчала… видимо, размышляя, как строить диалог дальше. Решила поставить ситуацию на паузу:

– Ладно, Василий. Спасибо вам. На самом деле, вот так пообщаешься с вашим поколением, и как на свежем воздухе побывала.

– Надо чаще встречаться, – ляпнул я автоматом, без всяких сложных мыслей.

Она странновато усмехнулась. И секунд через пять сказала:

– Я тоже так считаю. Но надо все обдумать.

Мыслитель. Что ей обдумывать?.. Но пусть. Ее дело.

На этом мы учтиво распрощались. Куда она удалилась, я не знаю, а я по пути в общагу прикидывал, анализировал. И по всему выходило, что этот ход со стороны Ларисы был своего рода разведкой. Ей хотелось прощупать, кто я таков, чем дышу, чем живу. Есть у нее к этому интерес. Только не ясный мне до конца.

И уже на самом подходе не то, чтобы меня осенило, а как-то незаметно взяла и проявилась мысль: а вдруг это Беззубцев через нее пытается разузнать обо мне?.. Она не сама по себе, а лишь инструмент в его руках. Пуркуа па?..

Этот французский вопрос я задал себе уже на крыльце. Только шагнул на него, как дверь открылась, прямо на меня вывалился Саша.

– О! – вскричал он радостно. – Тропа мимо не проведет… Свободен?

– Сейчас или вообще?

– В ближайшую ночь! Не пойми превратно, – он рассмеялся.

– Я тебя понял правильно, – улыбнулся и я. – Разгрузка? В «Ракитовом лесу»?

– Точно! Правда, придется попотеть. Аж два вагона. Зато обещают по тридцадке на брата. За это стоит попахать.

– Так-то оно так… Это что же, опять все те же самые теневики?

– Да ну! Нет, конечно. Это Горпродторг, продукты питания. Говорят, консервы, бакалея разная, кондитерка… Короче говоря, ты в деле?

– Вопросов нет!

– Тогда как всегда. К одиннадцати будь готов.

Я шутливо козырнул и пошел отдыхать и готовиться к ночной вахте.

Витьки в комнате почему-то не было. Я решил, что он двинул к своему резиденту-оптовику; думаю, был недалек от истины, поскольку заявился Витек примерно через час, такой важный и загадочный, как будто стал обладателем совершенно секретной информации, доступной кругу избранных лиц. Я его пытать не стал, хотя видел, что сосед мой раздираем этой самой секретностью и лютым желанием похвастать чем-то очень интересным. Чувство долга взяло вверх, Витек на сей счет замкнул уста и героически говорил о пустяках.

За ужином я предупредил его, что ночью иду на разгрузку.

– Давай, – вяло согласился он, тыча вилкой в пучок макарон. – А я, пожалуй, отправлюсь в объятия… кто там у нас, Морфей, да?

– Это у греков, а не у нас, – я усмехнулся. – Но в принципе ты прав. Я и сам с ним подружусь на часок, – сказал я. – Надо бы сил набраться.

– Резонно. Я дверь запирать не буду, ты когда со станции придешь, то закроешь.

И он тут же вырубился, обладая счастливой способностью засыпать в мгновенье ока. А я вновь задумался над сегодняшней встречей с Ларисой. Правда, из этой задумчивости так ничего и не выдумалось, кроме уже известного тезиса: данное знакомство мне еще аукнется в будущем. Но подробности этого грядущего пока скрывались в тумане…

С разгрузкой на сей раз все сложилось как по маслу. Не знаю, как растерли между собой тему пищевики и железнодорожники, да только нам досталось по тридцать рублей целиком. Хотя пришлось непросто. Коробки, мешки с тушенкой, сгущенкой, гречкой, рисом, макаронами, пряниками… все это мы таскали, таскали и таскали, под конец работы ныла спина, мелко дрожали ноги, и тупо одна мысль накрыла: ну, еще немного, еще вот-вот, и все кончится… Но как обычно в таких случаях бывает, «вот-вот» никак не наступало, а когда все же наступило, то эмоций осталось лишь на мечту о мягкой панцирной сетке. Скорее бы добраться!..

Но вот и это исполнилось в пять утра. Августовские рассветы уже не ранние, в пять часов еще тьма тьмой, хотя какое-то предчувствие утра неясно брезжило в ночном холодке… Возвращались мы в отличном настроении, приподнятом пятерками, червонцами и четвертаками в карманах – уж кому какие купюры достались.

Придя, я осторожно, чтобы не разбудить Витька, завалился на кровать, потянулся с огромным удовольствием, держа на заднем плане мысль, что в четырнадцать ноль-ноль у меня встреча с Алисой.

Внутренний будильник не подвел, подтолкнув меня в половине двенадцатого. Витек за это время упорол неведомой тропой, избавив меня от расспросов – куда, зачем?.. Я деловито, без суеты привел себя в порядок и знакомым маршрутом отправился на свидание.

Сквер близ Дома работников искусств, видимо, пользовался популярностью у молодых мам, а точнее, родителей, поскольку пара юных папаш здесь тоже наблюдалась. А разнокалиберные детки – от двух до пяти-шести лет – упражнялись в соответствии с возрастом, наполняя пространство хаотичным гомоном.

Алису я увидел издали. В легком ситцевом платьице с летними мотивами, она производила очень выгодное впечатление. Я приосанился, даже слегка раздулся от гордости за то, что столь картинная мадемуазель ожидает именно меня. Ну, правду сказать, и я выглядел завидным кавалером, скажу без пустой скромности.

– Привет! – с подъемом провозгласил я, зайдя со стороны так, что она меня не видела.

Девушка повернулась, улыбка очень украсила ее и без того прелестное лицо:

– Здравствуй.

– Рад тебя видеть!

– И мне приятно.

– Я к вашим услугам, барышня, – рисуясь, заговорил я, согреваемый мыслью о банкнотах в нагрудном кармане, – какие будут предложения?..

– Предложение одно, – мягко произнесла она. – Приглашаю вас в гости. Можно сказать, на парадный обед.

И она кивком указала на уродский Дом работников искусств.

Вот так сюрприз. Никак, знакомство с родителями?.. Что-то уж больно скоро.

– Хм. Извини, а кто у тебя дома?

– Да все. Мама, папа. Я сказала, что вот, познакомилась с молодым человеком. Они говорят: ну, пригласи его домой, будем рады с ним познакомиться. Все готово к торжественному приему.

Она произнесла это серьезно и даже несколько официозно, но тонким чутьем я уловил в ее словах легчайшую иронию-не иронию… ну, некое лукавство, скажем так. Подтекст. Еще не понятный мне. Но он есть.

Ладно! Разберемся. Нет нерешаемых задач, есть дряблые, унылые люди со слабой волей. Это не про меня.

– Ну что ж, – ответил я с отменной любезностью. – Приглашение принимается. Ведите!

И улыбнулся.

Раньше все-таки здания строили с каким-то сумасшедшим запасом прочности. Не знаю, какой толщины были стены в Доме работников искусств, но в подъезде было так прохладно, точно там работал кондиционер. Правда, и пахло старым жильем: сыростью, затхлостью, кухней… Давно не беленые потертые стены украшались лохмотьями паутины и переплетами электрических проводов, в которых сам черт ногу сломит. Свет с трудом проникал сюда сквозь узенькие пыльные окна. Где-то неразборчиво звучала музыка.

– Романтика… – пробормотал я, озираясь.

– Да, – сразу откликнулась Алиса. – Я тоже люблю старые дома и дворы. И не знаю почему. Не могу объяснить. Бывает, зайду в какой-то дворик, в укромное место, и могу там просто так стоять. И полчаса, и час. Как будто мир так говорит со мной… Ну, я не смогу передать. А может, это и не надо.

– Но я тебя понял, – сказал я серьезно.

Тем часом мы поднялись на третий этаж. На лестничных площадках здесь было всего по две квартиры – чрезвычайная редкость в ту эпоху.

– Нам сюда, – указала Алиса и загремела замком, отпирая массивную двустворчатую дверь. В ту же секунду за дверью поднялось неистовое тявканье: ясно было, что брешет какая-то собачья мелочь.

– Тихо, Макс! – рявкнул басовитый мужской голос, на что невидимый Макс не отреагировал, а залился пуще прежнего.

Алиса улыбнулась:

– Ну вот, знакомство начинается…

Гавканье приглушилось. Похоже, Макса загнали в какую-то из комнат и дверь закрыли. Я ступил в прихожую.

Меня встречал, покровительственно ухмыляясь, представительный коренастый мужчина средних лет, чья темная шевелюра была как бы припорошена артистически-благородной сединой, а миниатюрная бородка-эспаньолка, тщательно, с любовью ухоженная, была совершенно седая.

Вот почему художники все поголовно бородатые? Кисточки, что ли, халявные делают из своей волосни?..

– Здравствуйте, здравствуйте, – с барскими модуляциями заважничал живописец, – милости просим… С кем, с позволения сказать, имею честь?

– Василий, – я протянул руку, и он охотно ответил крепким пожатием.

– Василий! Превосходно. Прекрасное имя. Многие, с позволения сказать, наши мастера кисти… Верещагин, Суриков…

Не договорив, он вдруг обернулся и рявкнул:

– Нина Григорьевна! – так, что Макс за дверью, наверное, усрался от бешеного лая.

Из-за дальнего угла прихожей высунулась очень миловидная, но какая-то навсегда испуганная невысокая женщина.

– Да? – пролепетала она.

– Что у нас со столом?

– Все готово, Константин Валентинович… Здравствуйте!

Это она сказала мне, робко улыбаясь.

Во, блин! Какие высокие отношения процветают в этом богемном царстве.

– Прошу! – Константин Валентинович роскошно повел рукой в глубь квартиры, откуда не менее роскошно тянуло запахами пряностей и чего-то не то жареного, не то запеченного.

Про «глубь» квартиры – не метафора. Сталинская жилплощадь оказалась причудливо запутанной: извилистый длинный коридор, и двери, двери, двери… По мере продвижения аппетитные запахи усиливались, и вот, наконец, мы вступили в зал с великолепно сервированным круглым столом в центре.

Водка в хрустальном графине, молдавский коньяк «Дивин» в высокой изящной бутылке, красное «Саперави» с вишневой этикеткой. Холодные закуски: соления, салаты, фрукты, мясные и рыбные нарезки. А посреди стола на овальном блюде – запеченный до бронзовой корочки гусь. Похоже, с яблоками и черносливом. Ну, точнее вскрытие покажет.

Мой цепкий глаз мгновенно ухватил, что стол накрыт на пять кувертов. Несложный подсчет – присутствуют четверо. Макса выводим за скобки. Кого я еще тут не видел?..

Точно в ответ на мой вопрос вдалеке затрещал дверной звонок.

– Нина Григорьевна! – гаркнул хозяин. – Открой.

И загадочно ухмыльнулся.

Так – отметил я про себя. Продолжение обещает быть интересным…

Глава 6

Запертый Макс ожесточенно лаял вдалеке, но я и сквозь его брехню уловил неразборчивые звуки голосов: торопливо-приветливый – Нины Григорьевны; и незнакомый мужской, звучавший уверенно, вальяжно. Обычно такие голоса характерны для крупных, осанистых, солидных мужчин. Да вот хотя бы вроде хозяина этого дома.

Он вдруг не то чтобы засуетился, а энергично заруководил:

– Так! Давайте-ка рассаживаться. Дочь, вот твой прибор. А вас, Василий, прошу вот сюда.

Рассадка прошла таким образом, что Алиса оказалась между мной и отцом, сразу же приступившим к раскупорке «Дивина».

– Превосходная вещь! – объявил он. – Пусть дамы употребляют полусладкое, а мы с тобой… позволишь мне называть тебя на «ты»?

– Не возражаю.

– А мы с тобой вот этот мужской напиток. Кстати! «Ты» действует в обе стороны. Можешь даже звать меня по инициалам: КВ. Солидно звучит?

– Тяжелый танк?

– Точно! Ты знаешь, мне ведь и баталистом, с позволения сказать, приходилось быть… Ну ладно, об этом позже. А теперь – внимание!

И он вновь ухмыльнулся непонятно для меня.

Голоса и шаги из километрового коридора приближались.

– …я, Нина Григорьевна, давно впечатлен вашими кулинарными талантами… – прозвучало уже совсем близко.

Константин Валентинович заметно ускорился, поспешив наполнить наши две рюмки. И только он это сделал, как в комнату с тревожной улыбкой впорхнула хозяйка, а за нею, тоже улыбаясь, только совсем иначе – самодовольно и даже спесиво – вошел мужчина лет тридцати с пышным букетом розовых георгинов.

Правда, улыбка его тут же увяла, когда он увидел нас с Алисой, сидящих бок о бок. И даже георгины словно бы малость поникли – что, впрочем, чисто психологический эффект.

– А, Петр Геннадьевич! – с излишне показным радушием распахнулся папаша. – Проходите, присаживайтесь… А цветы давайте вот сюда, в вазу.

Он вскочил и чуть не насильно выхватил букет из рук пришельца, продолжая говорить:

– А у нас вот еще приятный сюрприз. Знакомьтесь! К Алисе тоже гость пришел, ее, с позволения сказать, друг. Но мы, конечно, рады! Это Василий, прошу любить и жаловать. Давайте-ка дружной компанией… э-э, в воскресный день… Василий, это мой коллега! Петр Геннадьевич. Портретист. Так сказать, виртуоз кисти и холста!

– Очень приятно! – щедро сказал я, на что насупленный виртуоз боднул воздух неясным словом.

Расклад мне стал совершенно ясен. Данный плюгавый коллега, видать, не вчера закружил похотливый хоровод вокруг Алисы, что по каким-то причинам очень и очень не нравилось и ей самой, и главе семейства. Который по другим сложным причинам не мог просто взять и послать вздорного ухажера поглубже. Отчего решил затеять комбинацию, в которую хитроумно вовлек меня… Ну ладно! Оценил. И готов сыграть.

Я так легко согласился на эту пьесу, потому что незадачливый кавалер у меня тоже вызвал резкое отторжение. Не знаю, в каком именно месте наши антипатии с КВ совпали, но совпали. Уж больно наглым вельможей ввалился сюда живописец. Уверенным, что все тут перед ним должны враз выстелиться ковровыми дорожками. А тут – на тебе! Обломись.

При этом фактура портретиста до крайности не соответствовала апломбу. «Я человек низенький и истощенный…» – слезливо говорил один из персонажей Федора Михайловича. Вот то же самое мог слово в слово повторить Петр Геннадьевич. Но мало этого: на хилом тельце нелепым шишом торчала несоразмерно большая лысоватая голова, разумеется, украшенная бородой.

И это была не какая-то заурядная бороденка, а замысловатое сооружение «под Франца-Иосифа»: усы, бакенбарды и защечная растительность при выбритом наголо подбородке. Зачем потребовался столь сложный выверт темы в сторону императора Австро-Венгрии, многократно осмеянного Ярославом Гашеком?.. Ну, он художник, он так видит – вот это, наверное, только и можно сказать. Надо однако заметить, что одет он был роскошно и щеголевато, «как денди лондонский», чего не отнять, того не отнять. Идеально отутюженные черные брюки, тонкий замшевый пиджак темно-горчичного цвета, белоснежная сорочка. И в ее расстегнутом вороте – вместо галстука шелковый шейный платок, подобранный в тон. С серо-бежево-белыми узорами. С точки зрения художественного вкуса все безупречно.

– Присаживайтесь! – Константин Валентинович указал рукой, и гость-неудачник вынужден был присесть вдали от Алисы. Рядом с ним робко примостилась Нина Григорьевна.

Опытный художник знал толк в утонченных дипломатических оскорблениях. И продолжил их.

– Ну-с, приступим, – с плотоядной усмешкой провозгласил он. – Спиртное наливайте по вкусу, без церемоний. Поднимем бокалы и отведаем. Нина Григорьевна у нас кулинар, с позволения сказать, экстра-класса!

Все это он произносил, поставив «Дивин» рядом с левой рукой – естественно, портретист не мог дотянуться сюда. И очутился перед выбором: то ли клянчить коньяк у хозяина, то ли гордо сделать вид, что ничего не происходит… Выбрал второе. Бросил обидчиво-негодующий взгляд на бутылку, помедлив, взялся за графин.

Естественно, не обошлось без тоста. Говорил КВ. Выражался мудрено. Но если распутать словесные петли, то выходило примерно так: надо выпить за то, чтобы каждый нашел свое место в жизни. Даже, пожалуй, не нашел, а знал. То есть, пусть каждый знает свое место. По одежке протягивает ножки. Вот так сказал – и не придерешься. Иносказание. Под него все что угодно можно подтянуть. Но мне подумалось, что все прекрасно поняли, что к чему. Кто имеется в виду и что имеется в виду. Кому тут не по Сеньке шапка Мономаха. Незримая истина родилась в кругу присутствующих – видимой не стала, но все ощутили ее присутствие.

Выпили. Женщины из деликатности чуть пригубили «Саперави». Я же с удовольствием замахнул рюмку.

Приятное тепло потекло по телу. В мозгу начали расцепляться привычные поведенческие скрепы, окружающий мир стал меняться как-то резче и опаснее, чем я ожидал. И мой разум взрослого мужика, конечно, просигналил: стоп! Стоп машина. Все-таки организм семнадцатилетнего парня не особо рассчитан на такие крепкие напитки.

А хозяин, стараясь излучать приязнь ко мне, уже наполнял рюмки под бессмертное:

– Между первой и второй промежуток небольшой…

Вторую порцию я споловинил, чувствуя, что держу себя в рамках, однако это требует усилий. Впрочем, коньяк сработал как аперитив: я с большим аппетитом отведал холодные закуски, а гусь с черносливом и яблоками был совершенно великолепен. Краем глаза я заметил, что и обладатель винтажной бороды, позабыв обиды, вовсю гложет гусиную ляжку, держа ее обеими руками и манерно оттопырив мизинцы… Ну и вроде бы общая атмосфера пришла в норму, хотя интуиция не давала мне расслабиться. Она угадывала, что контуженное самолюбие живописца опасно бродит, как дрожжи в сельском нужнике. И все это еще может плеснуть фонтаном.

Разговоры при этом велись самые светские, а в какой-то момент Константин Валентинович внезапно спохватился:

– Ух ты! Чуть не забыл. Сейчас же Клуб путешествий по первому каналу! Прошу извинить, но пропустить не могу…

Он вскочил, гремя стулом и припустился к телевизору. Чуть помедлив, за ним потянулась Нина Григорьевна.

Алиса наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

– Папа у нас ярый поклонник этой передачи. А в особенности Сенкевича. Очень уважает его как ведущего.

Все это она произнесла чуть слышно, и я поймал злобный взгляд художника, неизвестно что при этом подумавшего. Вроде бы даже он хотел что-то сказать… Но не успел. За него сказал ведущий «Клуба» Юрий Сенкевич, улыбчиво заполнивший телеэкран своей персоной:

– Здравствуйте, дорогие товарищи!

Советское телевидение – уникальная субкультура, а вернее, особо выпуклая, яркая часть советской культурной Атлантиды. Она, конечно, строилась исключительно планомерно, при глубоком понимании ее воспитательного, а шире говоря, когнитивного значения. Где-то к концу 60-началу 70-х годов телевидение стало важнейшим информационным фактором, воздействующим на мозг гражданина СССР. Оно приобрело такую же роль в формировании личности, как семья, школа, ближайшее окружение человека. Собственно говоря, персонажи из телевизора стали таким же ближайшим окружением, как домашние и друзья. Ну и разумеется, грех было не использовать этот эффект в идеологических целях. Телевизионные блюда нужно было готовить такими же разнообразными, вкусными и здоровыми, как их продуктовые аналоги. Цели и результаты в физическом и моральном мирах были примерно одними и теми же, только во втором случае, конечно, дело приходилось иметь с куда более тонкой и сложной материей.

В телепередачах нужно было сочетать ингредиенты так, чтобы зритель формировался идейно правильным, развитым, мыслящим эрудитом и эстетом, при этом получающим заряд веселья, бодрости, оптимизма. Понятно, что задача архисложная, в чем-то невыполнимая в принципе, а где-то решаемая неудачно. Безусловно обязательными были трансляции партийных съездов и длинные косноязычные выступления Леонида Ильича Брежнева по разным поводам. Естественно, их никто (ну, скажем так: почти никто) не смотрел, а поскольку действующих каналов было всего два, и Леонид Ильич наглухо заколачивал собой все телевизионное пространство, то рядовой зритель попадал в режим информационного голодания. Это порождало потешные анекдоты, которые человек двадцать первого века просто не поймет в силу изменившихся реалий… Ну, начать хотя бы с того, что к тогдашним телеприемникам прилагались два аксессуара, без которых нормальная трансляция была практически невозможной: антенна и трансформатор. Нашему современнику надо растолковывать, что качество радиосигнала тогда было неважным, а в бытовая электросеть в домах могла иметь разный формат напряжения: 127 вольт (устаревшая система) и 220 вольт (новая). Переводить электроснабжение на 220 стали в связи со значительным ростом домашней электротехники, причем особенно взрывной рост случился в так называемую «золотую пятилетку» 1966–1971 годов. Реформы премьер-министра Алексея Косыгина как по волшебству насытили квартиры советских людей телевизорами, холодильниками, стиральными машинами, пылесосами… Это потребовало повышения напряжения в сети, в чем были как плюсы, так и минусы. Переход затянулся, в результате чего телевизоры долго нуждались в посредниках между ними и розеткой. То есть, трансформаторах. Такие ящички размером чуть поменьше обувной коробки, они приводили телеаппаратуру под актуальный формат, а также гасили скачки напряжения в сети, что случалось тогда нередко.

И ручная антенна, подключаемая к телевизору, была необходимостью. Иной раз приходилось бегать с ней чуть ли не всей квартире, отыскивая место, где она лучше всего принимала сигнал. Понятно: чтобы изображение и звук были качественными, а не призрачными и прерывистыми… Поэтому в некоторых квартирах приходилось видеть антенны в самых внезапных местах, типа уголка с кошачьими плошками.

Это одна сторона дела, служившая материалом для всяких шуток. Другая – уже не техническая, а духовная, что ли… Телеканалов, повторю, было тогда всего два, причем второй включал в том числе и работу местных, региональных студий. Все прочие частоты радиоволн были не заняты, и на экране давали только «белый шум»: мельтешню электронной чепухи и тоскливое шипение. Никаких дистанционных пультов не было, переключение каналов достигалось так называемым верньером… Теперь уж и слова такого, небось, никто не помнит! Поясняю.

На лицевой панели телевизора рядом с экраном располагался небольшой циферблат наподобие часового с рукояткой-«барашком» в центре. Она вращалась не плавно, а фиксированно, с гулким щелканьем, стопорясь на делениях циферблата. Это и были попадания на диапазоны радиоволн, из которых два рабочих, остальные – пресловутый БШ.

Ну и вот отсюда анекдот.

Мужик включает первую программу – там выступает Брежнев. Мямлит долгую ненужную речь, страдая дефектами дикции. Мужик ругается, переключается на вторую, там опять Брежнев с унылым бормотанием… Мужик матерится пуще прежнего, начинает щелкать верньером просто так, на авось – на одном из каналов вдруг возникает суровый сотрудник КГБ в темном костюме, темном галстуке. И грозит пальцем:

– Я тебе покручу!..

Впрочем, это все присказка. А вот настоящий рассказ о том телевидении впереди.

Пока супруги завороженно смотрели и слушали Сенкевича, я вздумал нанести еще один удар по амбициям жениха-банкрота.

– Алиса, мне тебе надо кое-что сказать наедине, можем выйти? – обратился я к девушке.

– Конечно, – охотно подхватилась она. – Идем.

– Мы вас оставим ненадолго, – с едкой любезностью сказал я художнику.

Алиса завела меня в комнату, где обретался Макс – это оказался смешной бесхвостый мопс на кривых коротких лапках. Он завертел обрубком хвоста, даже что-то проворчал, а в целом отнесся к нам позитивно.

Алиса улыбнулась:

– Ты все понял, как видно?

– Конечно, – улыбнулся и я. – Твой папа тот еще психолог… И я правильно понял: ты сама не в восторге от этого Дон Жуана?

– Ах, Василий, – вздохнула она по-взрослому. Она вообще была воспитана какой-то очень повзрослевшей. – Ну вот ты взгляни на него женскими глазами. Это похоже на мужчину? Вообрази, что с тобой рядом такой… такая петрушка. Не знаю, может, есть женщины со странным вкусом, но не я.

– Понимаю, – солидно кивнул я. – Ладно, идем?

– Подождем немного, – она тонко улыбнулась.

Я тоже ухмыльнулся в ответ: пусть фантазия Петра Геннадьевича поработает… И минут десять мы премило поболтали ни о чем.

– Идем? – повторил я.

– Теперь идем.

И мы вернулись в зал.

Обстановка там как-то изменилась, но я с первого взгляда не понял. Вроде бы все так же: супруги сидят перед телевизором, «петрушка» за столом… А со второго взгляда дошло: водки в графинчике осталось разве что на донышке. Отверженный ловелас с обиды сильно «накидался», и держать себя ему приходилось с трудом. А вот слова свои он уже не контролировал:

– А, это вы… – кое-как проворочал он языком. – Пообщались, стало быть? Видимо, это в вашем духе, Елизавета Константиновна, да?

Он особенно подчеркнул «Елизавету».

– Что именно? – очень спокойно спросила Алиса.

– Уединяться… со всякими типами! – сардонически возвысил голос он. – Продаваться им!

Я не поверил своим ушам. Алиса окаменела. Константин Валентинович начал грозно поворачиваться в кресле. Что произошло в душе Нины Григорьевны, я распознать не успел.

– Так, – сказал я ледяным тоном. – Надеюсь, вы понимаете, что после этих слов находиться в порядочном обществе вам невозможно?

– И что? – нагло и пьяно переспросил он.

– А вот это.

Я схватил его за замшевый воротник, дернул так, что стул с грохотом упал на паркет, Макс неистово заголосил в прихожей, а что сделалось с пугливой Ниной Григорьевной, не знаю.

Щуплый организм даже с добавкой пиджака, штанов и прочей требухи вряд ли превышал килограмм шестьдесят. Я легко волок тело по паркету, не давая ему возможности обрести равновесие, отчего Петр Геннадьевич ногами отчаянно выкидывал коленца, отдаленно схожие с пляской вприсядку, а руками пытался ухватиться за углы, за ручки дверей… Успеха это не имело. Стремительное извержение живописца из квартиры под злорадный лай Макса чуть притормозилось у выхода, пока я одной рукой отпирал замок. Отпер, рывком развернул страдальца тылом к себе – и резким толчком ноги, как из катапульты отправил в полет в сторону противоположной двери, куда он врезался, как спутник в плотные слои атмосферы. Что сталось с жильцами за той дверью, неизвестно.

Вслед портретисту полетели черные лакированные штиблеты, сиротливо оставленные у порога.

– Не вздумай сунуться назад, говно! – предупредил я. – Загремишь с лестницы.

Захлопнул дверь и подмигнул мопсу:

– Что, Макс? Справедливость торжествует?

– Гафф! – одобрительно брехнул пес.

Изумленный Константин Валентинович возник в прихожей. Макс что-то проворчал, по-своему докладывая хозяину о происшествии.

Я махнул рукой на дверь:

– Вышел. В открытый космос. Сказал ему, чтобы на орбиту не возвращался.

Но тут в дверь бешено забарабанили – Петр Геннадьевич, похоже не внял моим указаниям.

– Нет, ну бывают же такие бестолковые! – возмутился я и пошел отпирать.

Воинственно-взъерошенный художник предстал передо мной в носках. Башмаки так и валялись на площадке. Судя по всему, он вознамерился произнести много чего горького и гневного, но я, конечно, не дал ему и рта раскрыть.