Читать онлайн Закрыть гештальт

Да сдался мне этот слон! Казалось, давно забыл эту потерю, – и вообще она близко не соизмерима с тем, что по жизни безвозвратно утрачено. Но опять и опять возвращаюсь, горюю, скорей переворачиваю страницу, где нет – ах,нет! – этого злополучного слона. Вот надо же было супруге добраться до этой полки на стеллаже с глубоко задвинутым альбомом, – и притащить его в нашу спальню, где я уже спокойно прилег почивать с полезной книжицей о том, как избавиться от скачков артериального давления…

– О, давай посмотрим! Я в детстве тоже марки собирала!

– Тогда многие увлекались, точно… Мы историю, культуру по маркам изучали. А скоро дети вообще понимать не будут: какие такие письма? какие конверты? какие марки? зачем они?

– Не бурчи. Ах, бабочки у меня такие были! У всех у нас одно и то же.

– Не скажи, – мне почему-то отчаянно не понравилось это «одно и то же». – В моей коллекции были и очень редкие… Здесь, правда, мало что осталось.

И опять заныло: где теперь мои «колонии» и куда пропала одна из марок лаосских слонов? Кто взял? Или я куда мог засунуть?

Однако высказанная вслух печаль вдруг получила неожиданный удар. Вместо того чтобы также проникнуться моей десятилетиями лелеемой тоской по утрате, жена берёт планшет и слёту находит в интернете картинку потерянной марки. Вот умеет же она каким-то простым образом легко решать мои вселенские проблемы! Даже до обидного простым…

– Смотри, на «Мешке» продается. Да дёшево! Может, купим? Чего думать? Заказываю!

Дней через пять я получил на почте конверт. Но распечатывать его там не стал – не смог! Ехал домой и переживал: а вдруг другое подсунули, а вдруг в плохом состоянии, а целы ли зубчики? Дома небрежно кинул на стол, сказал жене: открывай! И пока она искала ножницы, вскрывала письмецо, у меня стремительно пошёл обратный отсчет времени, и я сладостно провалился на шесть десятков лет назад. Какой же это был год? Пожалуй, 65-ый…

***

Но пусть это буду не «я», а скажем Дима, Димон, Дмитрий. Разве могу «я» сегодняшний быть тем же «я» из 65-го?! И вообще в третьем лице легче думать о том, что не всегда и вспоминать-то хочется. Было – и было. Но вроде не с тобой. И приврать можно. Себе ведь тоже приятно привирать… Например: какое было прекрасное время и жизнь впереди казалась бесконечным радостным приключением! Или это сейчас так кажется, что тогда якобы казалось?

***

Родители уехали на речной вокзал встречать круизный теплоход «Алёша Попович», на котором по Волге прибывали долгожданные путешественники – мамина подруга Надежда Марочных с дочерью Олей. Сын Дима, которому недавно исполнилось 15 лет, остался в помощь домработнице Анечке, которая как пуля летала из кухни в столовую, оттуда в сад, и снова на кухню, но уже с миской полной помидоров, перцев, баклажанов, пучков укропа. Нависала над газовой плитой, на которой шкворчали в чугунной сковородке красивые срезы осетра, и снова металась по кухне как угорелая, жонглируя перечницей и солонкой, размахивая ножом и тут же круша в лапшу лук и перцы для салата – делала сто дел одновременно.

По указанию Анечки он срезал в саду две кисти шафранного винограда, помыл их под краном, уложил в красивую немецкую вазу и с чувством выполненного долга отбыл в свою комнату. Наводя на книжной полке порядок, взял в руки палочку-указку, украшенную незатейливым орнаментом, потрогал вырезанную им год назад медицинским скальпелем дату…

Дима Карагодин рос романтическим юношей. Легко придумывал разнообразные чувства, тут же забывал придуманное, но жизнь предлагала новые события, а если не предлагала, то он их воображал, легко начиная в них верить. Но верил недолго, потому что его мир был молод, постоянно менялся, и Дима менялся вместе с ним. Но некоторые вещи он хранил. Они как бы фиксировали некие важные моменты его жизни. Такой вещью была и палочка-указка.

Год назад мама вывозила Диму «на воды» в Железноводск. Из-за частых ангин в детстве у него были проблемы с почками, которые с годами как бы отошли в прошлое, но всё-таки требовали определённого внимания. Прогулки до питьевого павильона со Смирновской водой, неспешное возвращение с кружками-бюветницами в жилой корпус, досужее разглядывание разнообразных граждан в людском потоке вскоре стали привычными. Разве что иногда в этом потоке появлялась необычайно красивая дама и толпа как-то уважительно обтекала её. Отчётливо чувствовалась аура деликатного, но всеобщего восхищения. «Быстрицкая, – проронила мама, когда оказались рядом впервые, – не верти головой! Это Аксинья из «Тихого Дона». «Пусть любуется юноша, – сказала тётка справа от нас, – такой случай не часто выпадает». Дима искоса не раз потом смотрел на известную актрису, но пока ему не было дано оценить в полной мере всю её божественную стать и прелесть. Глупый порыв купить в киоске её фотографию и попросить подписать «на память Дмитрию» был скорее тщеславной фантазией.

Вот именно здесь состоялось знакомство с Надеждой Марочных, боевой начальницей в системе образования Ленинграда, а вскоре и с её дочкой Ольгой, симпатичной сероглазкой, которую тоже привезли «на воды». Сорокалетние мама Димы и старшая Марочных мгновенно подружились, случайно зацепившись за произношение своих фамилий. «Так у вас фамилия правильно будет на последний слог? Наверное, вы из Сибири! Там много на «-ых» окончаний: Рудых, Сизых, Бережных, – делилась своими познаниями мама. – В Сибири вообще спрашивают не «Чей вы? Чей он?», а «Чьих вы? Чьих он?» Если не знать, то с вашей фамилией в тупик становишься: можно ведь на любой слог произнести!» «И произносят как угодно! – засмеялась в ответ Надежда. – Но мы не обижаемся. Хотя самой интересно, конечно, докопаться до своих родовых корней, понять истоки. Увы, увы! У нас же у всех такая история, что дальше третьего колена редко что известно… Вроде и нет родственников за Уралом и в Сибири, а кто его знает… Я недавно читала воспоминания и переписку Кюхельбекера, там упоминается, что в Сибири их общего царкосельского друга Пушкина величали на местный лад «Пушкиных». Представляете? Вы где, кстати, учились?»

Тут же новые знакомые переключились на общую студенческую молодость в Ленинграде, и далее уж всю курортную смену были не разлей вода.

Оля отнеслась к Диме с некой долей снисходительности симпатичной девочки, к тому же на год старше образовавшегося кавалера. Вскоре они самостийно ходили в питьевой павильон, болтали о разных разностях, сражались в шахматы, которые имелись в холле первого этажа жилого корпуса. Там же располагался и чёрный кабинетный рояль с приличным звуком и хорошо настроенный. Оказалось, что славный мальчуган Дима, – Дмитр, как стала называть его Оля, – играет на фортепьяно и просить его что-нибудь сыграть не надо. Он всегда был рад стараться.

– Слушай, ты мог бы стать пианистом!

– Может и стану, – неопределённо сказал Дима. – Мне это дело вообще-то нравится. А ты чем занимаешься, ну есть у тебя какие-то увлечения?

– Да так… Я марки собираю. Фамилию оправдываю. Может, она всё же на первый слог ударяется.

Дима оценил девичий юмор и прыснул от смеха:

– Оригинальненько!

Но тут же одернул себя: не подумает ли она, что он над её фамилией смеётся. И серьезно сказал: «Ты сама можешь выбрать, где ударение ставить. В паспорте нет ударений вообще. Как скажешь, так и повторять будут. Нам на сольфеджио рассказывали, что Мусоргский возмущался, когда его фамилию произносили с ударением на втором слоге Мусо́ргский. Он требовал только на первом слоге, потому что, копаясь в архивах, узнал прозвище своего предка, ну от которого род пошел. Звали того «Му́сорги» от греческого мусургус, что означает «музыкант».