Читать онлайн Не плачь, моя белая птица

Предисловие

События крепостного права давно в прошлом. Все факты унижения крестьян я узнавала из интернета, стараясь проверить каждый в разных источниках. Имена, фамилии вымышлены, все совпадения случайны.

Каждый человек желает себе благополучия. И стремится жизнь приблизить хоть немного к своему представлению о счастье. И начинает: кто-то строить, кто-то плести, кто-то усесться на шею ближнего и его понудить сделать свою жизнь удобнее, а кто-то только собирается начать, вот-вот возьмётся, с понедельника.

А потом из отдельных жизненных лоскутков складывается общая картина.

На каждой странице огромной книги истории она разная. Может, были светлые благополучные времена. Но, оглядываясь в прошлое, всё больше видятся горькие и трудные.

Но и в горечи можно найти радость, ведь она, хоть и горькая, но жизнь. Наша жизнь. Единственная.

Глава 1

– Дорогая, Вы, кажется, искали себе новую девку на кухню? – попыхивая сигарой и уставясь в газету произнёс Владимир Осипович.

– Не знаю, я ещё не решила, – Ольга Павловна задумчиво смотрела в окно. Весна уже заглянула в помещичью усадьбу Дымово, подсушила дорожки, поманила первую зелень из земли, развесила зелёную вуаль на деревья.

– Объявление. Продаётся вдова – 33 года, всю чёрную работу умеющая, и девки 16 и 11 лет, к учению понятные, хорошего поведения…

– И кого же из троих Вы видите на нашей кухне?

Но Владимиру Осиповичу уже надоело заниматься хозяйскими вопросами, поэтому он ничего не ответил и перевернул страницу.

Молодая супружеская чета Ночаевых сидела на веранде своего дома. Не дождавшись ответа, Ольга Павловна вновь обратилась к своему утреннему кофию, протянула тонкую бледно-розовую руку с длинными пальцами к пирожному, откусила кусочек без аппетита, положила на тарелку. Скучно.

Перевела взгляд на мужа. Тот всё ещё что-то читал, теребя щёгольские усики.

Ольге Павловне стало неприятно, она отвернулась.

Что с ней происходит? Почему вид собственного мужа всё чаще вызывает такие чувства? Думать об этом не хочется. Поэтому сказала первое, что пришло в голову, лишь бы уйти от неприятных мыслей.

– Сонечка окончила пансион, я уговорила маменьку и папашу позволить ей у нас летом погостить.

– Конечно, дорогая. О, послушай: на Гаити восстали рабы под руководством Туссен-Лувертюр, – Владимир Осипович по слогам прочитал трудное имя, – против французов. Испанцы пообещали им помощь. Подумать только! Ну, думаю французы их быстро усмирят. Этого…, как его…, – Владимир Осипович нашёл нужное место и вновь с трудом прочитал, – Туссен-Лувертюра – казнить принародно, чтобы неповадно было.

Вопрос, кажется, был решён, и Владимир Осипович вновь перевернул лист.

Дверь на веранду чуть скрипнула и к супружеской паре молча приблизилась нянька с младенцем на руках.

– О, мой дорогой, здравствуй! – Ольга Павловна нежно провела пальчиком по бархатистой щёчке ребёнка.

Малыш скривился, поморщился, зачмокал губами и чихнул.

– Как ему спалось?

– Хорошо, барыня, спали.

Владимир Осипович лишь мельком взглянул на сына.

– Ну, ступай, – Ольга Павловна чуть задержала взгляд на белой пене кружевного мягкого белья, в которой уютно лежал малыш.

Нянька ушла.

– А вот ещё: «Продаются три девушки видные четырнадцати и пятнадцати лет и всякому рукоделию знающие…»,– Владимир Осипович зевнул и отбросил газету.

– Дорогая, нынче Ливасов меня звал к себе отобедать, обещал щенков показать. Отменные у него гончие. Ну, да не удивительно, говорят, крепостные бабы особо откармливают…

Владимир Осипович осёкся, взглянув на жену, и замолчал.

На секунду Ольга Павловна почувствовала крайнее отвращение к недосказанному. Она нахмурилась, пытаясь понять, что же всё-таки имел в виду муж, но переспрашивать и уточнять не стала.

Владимир Осипович ушёл одеваться к Ливасову.

Молодая женщина осталась одна. Она замерла, уставясь на далёкую точку в окне, пытаясь вернуть себе хоть какое-то подобие доброго настроения. Не получалось. Встала. Пора заняться делами.

Пошла к себе в комнату, села за секретер. Ну и с чего начать? Хозяйственная книга, в которой статьи доходов и расходов она хоть немного пыталась привести в порядок, лежала раскрытая, вчерашняя запись в ней всё ещё была незакончена. Но есть другое срочное дело – ежедневный отчёт о ведении хозяйства тётушке мужа, Глафире Никитичне. «Помещица Салтычиха…», – так про себя называла Ольга Петровна эту властную женщину, от которой они с мужем очень и очень зависели.

Собственно, их поместье и все двести душ крепостных, за исключением приданого Ольги Павловны, это бывшая собственность Глафиры Никитичны. Выделила она эту небольшую часть своего имущества единственному племяннику, когда он решил оставить службу, жениться и заняться сельским хозяйством.

Основная же часть огромного состояния Глафиры Никитичны со временем тоже перейдёт к ним. Пожилая пятидесятилетняя тётушка не скрывала своих намерений. Но перейдёт и перешла – две большие разницы, и Ольга Павловна эту разницу прекрасно улавливала, в отличии от мужа. Тот был уверен в неотвратимости своего будущего богатства и над нынешним своим состоянием не очень и хлопотал, не желая, по-видимому, разменивать себя на пустяки.

Эту уверенность внушало особое расположение бездетной вдовы к единственному сыну погибшей сестры.

Более двадцати лет назад родители Владимира Осиповича погибли, переправляясь в повозке через замёрзшую реку, возница не заметил в сумерках полынью. Случилось это, когда они ехали гостить как раз к Глафире Никитичне, недалеко от её усадьбы. Маленького Володю чудом спасла Акулина Макарова, крепостная…

– Барыня, Сергей Никифорович пришли-с, – горничная отвлекла Ольгу Павловну от раздумья за что же взяться вначале, и вопрос решился в пользу третьего, и снова неприятного для молодой женщины дела, ежедневные решения различных вопросов с управляющим.

– Проси…

Глава 2

Матрёна и Силантий уж устали удивляться, что такая дочка у них получилась. У них, простых крестьян, чьи руки вскоре после стремительной юности, опускались чуть ли не до колен и становились квадратно-огромными и коричневыми. Чьи спины закруглялись и ссутуливались, покорно подстраиваясь под тяжёлые ноши. Чьи лица заморщинивались красно-коричневым от попеременно меняющих друг друга зноя, мороза и ветра, которые бьют в эти лица, радуясь тому, что они всегда беззащитные.

Удивляться удивлялись, но и память ещё не совсем отшибло. Помнил Силантий васильковые огоньки в глазах молоденькой Матрёнушки. Жаль, что они скоро потухли.

Помнила и Матрёна стройный стан своего Силантия ещё до того, как жизнь пригнула его к земле.

Так что, удивлялись больше из скромности. Ведь, язык не повернётся сказать, что такая вот снегурочка вся в мать. Или в отца. Легче плечами пожать, мол, сами не понимаем, что за девка такая выросла.

Назвали Гликерией, но простое имя Лукерья к ней никак не закреплялось, а стар и млад звал её ласково Лушей.

Единственная доченька, ягодка, у отца с матерью. Остальные детки не выжили, умерли ещё во младенчестве. А эта, махонькая, ухватилась за жизнь тонкими пальчиками, и никакие хвори не смогли эти пальчики разогнуть.

Но и берегли Матрёна и Силантий свою девку, как зеницу ока.

В помещичью деревню Дымово они прибыли сравнительно недавно, как часть приданого Ольги Павловны. Им выделили крайнюю халупу, за которую теперь приходилось отрабатывать барщину на один день в неделю больше положенного. Бурёнку и старого Лысика пригнали с прежнего места. Как без коровы и лошадки? Завели поросёнка, кур. Вот и всё хозяйство.

С соседями познакомились быстро, люди они были добрые, а те, в свою очередь, рассказали о нравах бывшей хозяйки. По всему выходило, лютая баба.

Облегчённо вздохнули, что не к ней попали и стали жить.

А как жить? С утра до позднего вечера на барщине, а Луша всё одна дома. И такая разумная: и приберёт, и похлёбку сварит, и на огороде покопается. Очень уж родителей жалела, старалась, чтобы им легче было, чтобы хоть дома отдохнули.

А Матрёна и Силантий не знали, радоваться или печалиться, глядя, как подрастает их родная кровиночка. Крепко красивая выходила. Глаза, что небушко в ясную погоду, бровки тёмные, личиком бела, а коль летом загорит, то и это ладно получалось. Опасаться стали недобрых глаз, боялись девку на улицу лишний раз выпустить. Но, опасайся – не опасайся, а годы идут. Того и гляди, придёт пора на барщину и её снаряжать. Эх, жизнь…

Глава 3

– Неужели сам научился? – удивлённо посмотрела на пастушка Луша.

– Да как сам? Присматривался, как покойный Макарыч играет. И стал пробовать.

– Не, я не слыхала, как покойный Макарыч играет. Нас тут тогда не было.

Бурёнка последнее время стала показывать строптивый нрав, могла и удрать из стада, повернуть и прибежать домой, вот Луша и приноровилась каждое утро гонять её на луг.

Пастушок Стёпка идёт, на самодельной дудочке играет. Свирелька называется. И Луша рядышком идёт, Бурёнку хворостиной подгоняет, свирельку слушает. Так ласково звучит, что душа поднимается к небу и там, раскинув крылья, летит вместе с облаками. Коровы идут, то ли слушают свирельку, то ли им до неё дела нет – неясно.

Стёпка сирота. Одежда вся латаная-перелатаная, даже непонятно, какой кусок от первоначальной ткани остался. Сквозь дыры выглядывают худенькие плечи, располосованные старыми шрамами.

– А ты где живёшь? – интересуется Луша.

Дымово – село большое, Луша ещё только на своём краю немного людей знает.

– Дак, с коровами я.

– С коровами живёшь? – девочке захотелось прыснуть смехом, но сдержалась. Поняла, что фраза смешной только кажется .

– На барском скотном дворе. Сначала я у Макарыча жил, а как его не стало, перебираюсь как-нибудь. А ночевать разрешают в коровнике. Зимой, правда, холодновато бывает, но как только скотницы уходят на ночь по домам, я бросаю солому в угол, и там сплю. Возле коров не так холодно, а если в солому зарыться, так и вовсе тепло.

– Ну да…, – неуверенно протянула Луша и посмотрела на пастушонка.

Худая шея торчала из рубахи. Как-то уж очень она голая. Где такой зимой согреться.

Но лицо светлое, чистое. Глаза большие и серьёзные.

– Ну, а теперь – почти лето. Теперь не замёрзну.

– Теперь не замёрзнешь, – засмеялась довольная Луша.

Познакомились Луша и Стёпка этой весной.

Пошла Луша на речку бельё полоскать. Хоть матушка строго-настрого запретила ей это. Ледок стал ненадёжный. Но Луше показалось, что с утра морозец покрепчал, подумала, что теперь можно, раз морозец. Оказалось, нельзя.

Она, может, и не провалилась бы, да на самый край проруби стала. Лёд и треснул, отломился кусочек, на котором девчушка стояла. Ахнуть не успела, как по пояс в ледяной воде оказалась. Схватилась за край проруби, хотела вылезти, а край снова отломился. Она опять, и снова в воде. Испугалась, а народу – никого. Ей бы кричать, может, кто-нибудь и услышал, а она постеснялась. Так, тихонько пробормотала «Помогите!», но это больше для порядку и себе под нос.

Но тут сани на берегу показались. Обрадовалась сначала Луша, но потом увидела незнакомого паренька, которой соскочил на ходу с саней, схватил вилы и с вилами к ней.

Глаза огромные, лицо мрачное, и вилы ещё зубьями угрожают. Подумала, что сумасшедший какой-то собирается её вилами в проруби окончательно погубить.

Но паренёк бросился животом на лёд, вилы положил поперёк:

– Хватайся за палку, – приказал.

Она и схватилась. Он с одной стороны держит, она с другой подтягивается. Но сил не было окончательно вылезти, мокрая одежда тянула вниз.

Тогда парень сам чуть ли не в полынью залез, Лушу за шиворот стал тянуть. Как лёд выдержал и вилы, и Лушу, и парня? Все легли своим весом, но как-то выдержал.

Уже потом парень Лушу, как мешок с горохом, стал по льду тянуть, не давая встать. И сам ползком. Так и выбрались на берег.

Лошадка смирно стояла всё это время, равнодушно наблюдая за барахтающимися маленькими людьми. Зато потом честно и скоро поспешила туда, куда правил паренёк.

– На, накройся, а свою шубу скидай, – парень снял с себя рваный тулуп и кинул Луше. Вот тогда-то девочка впервые и заметила его худую шею, потому что под тулупом у него была только простая рубаха.

– Не-е-е м-могу, – тряслась Луша.

– Можешь, быстро, – приказал он.

Луша непослушными руками кое-как скинула с себя мокрый тяжёлый овчинный полушубок и укуталась сухим тулупом.

– А ты к-как?

– Ничего, я привыкший.

– А ты з-з-знаешь, г-где мы живём?

– Возле Матвеевых?

– Угу.

Парень проводил Лушу до самой двери и только тут разрешил вернуть тулуп.

– М-матери моей не г-говори, если ув-в-видишь, – попросила Луша, но парень ничего не ответил, отвёл глаза.

Луша полезла на печь. Вскоре и перепуганная мать прибежала. Сказал, всё-таки.

Мать повытаскивала из печи томившиеся в тепле чугунки, и дочку туда, на место чугунков. Луше сначала и хорошо было, согрелась, наконец, но потом чуть душа не вышла вон, до того тяжко от жара стало. Просто почувствовала, как душенька её молодая уже и расставалась с телом, но зацепилась за самую макушку. Терпела Луша, терпела, а потом заснула. А когда проснулась, мать с отцом её из печки вытащили, да в баню понесли, окончательно уморить решили, думалось слабой Луше.

Но нет, выжила, не чихнула даже на следующий день.

Представлялось тогда, что и паренька кто-нибудь обогрел. Ведь не сухой тулуп надевал на себя. После мокрой Луши и тулуп вымок. Но долго его не видела, спросить не могла.

А потом, когда коров стали в поле гонять, узнала в пастушке своего спасителя, здороваться стали.

Мать и рассказала, что того Стёпкой кличут. И сирота он.

А Бурёнка молодец, вовремя характер показывать стала. Так думалось Луше. Уж очень приятно свирельку послушать. Вот и стали по утрам ходить вместе.

На лугу сели, как в последнее время всё чаще случалось, рядом на пригорке. Коровы привычно занялись своими коровьими делами. Сзади осталось село Дымово, неподалёку и чуть в стороне зеленел лес, а прямо перед глазами раскинулись цветущие родные просторы. Хорошо!

Луша передала узелок с тремя картофелинами и краюшкой хлеба.

– На, мать наказала тебе отдать.

Стёпка взглянул равнодушно.

– Вечером приходи пораньше, я спеку, вместе съедим.

– Ладно, – обрадовалась Луша приглашению.

Стёпка вновь заиграл.

Ночью, лёжа на печке, Луша думала о прошедшем дне. Мысли перескакивали с предмета на предмет, а потом и подумалось ей: а как же Стёпка тогда, весной?

В мокром тулупе, в холодном коровнике, один. Представила его в соломе, замёрзшего, никому не нужного. Страшно быть одному. Страшно быть сиротой.

Глава 4

– Голубчик, Афанасий Петрович, откушайте ещё и грибочков, – потчевала своего давнего приятеля Глафира Никитична.

– Не изволь, матушка, беспокоиться, всего отведаю, – немолодой помещик был частым гостем и уже давно чувствовал себя в Дубравном свободно.

– Ещё рюмочку, – не отставала помещица.

– С удовольствием, только ежели с Вами.

Глафира Никитична согласилась составить компанию.

Какое-то время слышалось лишь звякание посуды и хруст пережёвываемой пищи.

На дальней конце стола сидела поникшая девушка в тёмном платье, волосы её были спрятаны под старомодный чепец. Она едва притрагивалась к пище и совсем не участвовала в разговоре.

– Ох, уж эти свободные нравы, – через некоторое время продолжила помещица прерванный разговор. – Это ещё ангельское терпение и милосердие у нашей матушки, милостивой государыни.

– Что верно, то верно, – согласился изрядно покрасневший от крепкой наливочки Афанасий Петрович.

– Подумать только, саму царскую власть надумал критиковать! Это же до чего докатиться можно!

– Это вы про вольнодумца Радищева? Ну и докатился. Теперь в остроге десять лет пусть посидит, подумает.

– И пусть благодарствует, что милосердная наша государыня отменила его казнь. Крепостные, видите ли, страдают. А кто они такие, эти крепостные?

– Грязь.

– Хуже грязи. Тьфу! – Глафира Никитична почувствовала привычное раздражение.

– Однако, мне пора. Нынче ещё на поля надо съездить.

– Ну, что же, оно езжайте, ежели пора, но только завтра вечером ко мне непременно на ужин, – согласилась помещица и позвонила в колокольчик.

– Проводи господина Овчакова, – приказала горничной.

Когда гость вышел, Глафира Никитична вдруг проворно подскочила, приблизилась к двери, за которой только что скрылись помещик и горничная и, немало не стесняясь сидящей девушки, откровенно стала прислушиваться, что происходит в прихожей.

Девушка ещё ниже опустила голову.

– Варя, иди сюда, – прошипела вполголоса Глафира Никитична.

Та послушно приблизилась.

– Глянь-ка, что там в прихожей, – помещица почти вытолкнула девушку в дверь.

В прихожей разомлевший помещик прижал перепуганную горничную в самый угол. Увидев вошедшую девушку, Афанасий Петрович смущённо крякнул и поспешил на улицу.

Не успела закрыться за ним дверь, как показалась Глафира Никитична.

Цепким взглядом окинула присутствующих.

Бледная горничная стояла у вешалки, прижав руки к груди, рот её некрасиво кривился в каком-то немыслимом напряжении.

Варя боялась поднять взгляд на свою благодетельницу. Она уже присутствовала на похожих сценах, и от одного предвидения дальнейшего ей становилось дурно.

– Ну, я так и знала, змеища подколодная, – начала Глафира Никитична, медленно приближаясь к горничной.

– Барыня, ничего не было, – девка бросилась ей в ноги.

– А раз ничего не было, чего тогда бояться? – помещица говорила почти ласково, но белые глаза выдавали её бешенство.

– Глафира Никитична, матушка родненькая, – Варя и сама не понимала, как бросилась к помещице, схватила её за руки и стала неистово целовать, не давая этих рукам вцепиться в девушку, – видела. Афанасий Петрович поправлял у зеркала сюртук. Агаша держала шляпу.

На секунду показалось, что помещица ударит свою крестницу. Но, похоже, опомнилась.

– Ступай, заступница, – с раздражением бросила той. – И без тебя разберёмся.

Варя ушла, беспомощно оглядываясь на Агашу. Но и у Глафиры Никитичны пыл поугас.

– Пошла прочь, паскуда.

Девушке дважды не пришлось повторять.

Глафира Никитична тяжело опустилась в кресло.

Столько лет уже смотрит она на своего соседа и не понимает, чего он ждёт.

Овдовела она много лет назад. И все эти годы Афанасий частый гость, преданный друг, интересный собеседник, советник во всех делах. И только-то? А она ведь не молодеет. И с каждым годом всё тяжелее смотреть на себя в зеркало. Столько лет потеряли, а могли бы жить и жить. Два поместья кабы объединить, вот сила была бы. Но он, похоже, не понимает своего счастья.

А эти девки бесстыжие, так и вертятся, зубы скалят, завлекают. Молодые, свежие. Где тут мужику устоять?

Глафира Никитична в бессилии замычала сквозь сжатые губы.

Кажется, вот только что и она была прекрасной юной девушкой. Потом женой. И добрый приятель её мужа, молодой помещик Афанасий, оказывал ей знаки внимания. И она их со смехом принимала, насколько может принимать ухаживания молодого человека замужняя дама, не уронив себя в глазах общества.

И немного знаков внимания принимала втайне от глаз общества. И особенно от глаз собственного мужа.

А когда стала вдовой, отгоревав положенный срок, стала ждать предложения руки и сердца. И вот до сих пор ждёт.

Эх, кабы вернуть ей годков двадцать назад.

Глава 5

Из открытого окна тянуло прохладой. Может, и не следовало находиться у него так долго, но Варя никак не могла побороть сковавшее её оцепенение. Так и сидела, кутаясь в тёплую шаль, слушая трели соловья и глядя в залитый лунным голубоватым светом сад.

Такая ночь сказочная. Садовые дорожки казались непривычно загадочными в ночном свете, и теперь по ним должны бродить другие существа. Днём туда-сюда бегают она, Глафира Никитична, многочисленная дворня, садовник со своими инструментами. А сейчас время для других созданий. И под сладкозвучные песни соловья представлялось Варе, что вот-вот покажется стройная фигура в длинной белой рубахе и с распущенными зелёными волосами русалки.

Девушка задумалась, куда бы она могла направиться? Искать своего милого, конечно. Злые люди их разлучили, потеряли они друг друга, вот и ищет…

Издалека послышался чей-то вопль и залаяли собаки, нарушая очарование. Варя очнулась. Встала, закрыла окно. Но не поспешила лечь. Есть ещё дело.

Конюх Андрей. Сидит сейчас возле свинарника наказанный. Руки, ноги в деревянной колоде крепко закованы. Рядом приставлен сторож, чтобы никто не посмел тайком воды принести.

Но Варя видела, как поздно вечером сторожа сменились. И теперь караулит дед Перепёлка. А дед этот добрый знакомец Вари. Вот она и решила дождаться ночи и сходить к конюху, отнести воды и хлеба кусок.

Теперь уж пора.

На всякий случай тихонько, не зажигая свечу, прошла к комнате Глафиры Никитичны. Луна чуть освещала помещичий дом и изнутри, щедро вливаясь своими голубоватыми лучами в окна. Всё тихо. Девка Марфушка спит на полу у двери на случай, коли понадобится хозяйке. Лучшего времени не будет.

Варя вышла в сад. Оглянулась на своё окно. Теперь там пусто. Усмехнулась. Вместо русалки идёт по садовой ночной дорожке она. И не суженого ищет, а бутыль воды и хлеб несёт несчастному.

– Стой, хтой-та? – послышался чуть дребезжащий голос Перепёлки.

– Это я, дед, не шуми.

– Варвара Сергеевна, никак?

– Да.

– Да что ж Вы в потёмках-то? Ай огонь какой зажечь?

– Не надо.

– А то и верно. Луна какая! Всё видать и без огня.

Варя подошла к пленнику. Руки-ноги закованы, голова опущена на грудь. Длинные прямые волосы скрывают лицо.

– Эй! Андрей! – позвала Варя.

Тот поднял голову, посмотрел на девушку равнодушно и вновь опустил.

– Ну чаво ты? Чаво ты? – засуетился дед. – Ну наказали, бывает. Сейчас водички попьёшь – полегчает.

Но Андрей больше не захотел смотреть на Варю.

Девушка растерялась.

– Дед, возьми. Дашь ему, – протянула она свои подношения старику.

– Дам. Идите, Варвара Сергеевна, не беспокойтесь. Дам. А вы идите, а то простудитесь, – повторял дед чуть суетливо.

Варя повернула назад к дому.

– Ну чаво ты? – с досадой обратился Перепёлка к Андрею. – Во, барышня пришли к нему, а он видите ли нос воротит.

– Вот именно, что «барышня». Не надо мне их барских подачек.

– Ишь ты какой! Не надо подачек! Вот за твою гордость, Андрюха, и попадает тебе без конца. А надо проще быть. Где промолчать, а где хозяйке лучше на глаза не попадаться. А ты всё с норовом, да с нахальством. И барышню напрасно обидел. Хорошая она.

– Может, сейчас и хорошая, а вот станет хозяйкой над нами, сама за плеть возьмётся, да по нашим спинам пройдётся с удовольствием.

– Ну ты тоже, под одну гребёнку всех не стриги. Разные люди есть и среди их, и среди нас, крестьян. А у ней, коли хочешь знать, жизнь тоже не сахар.

– Прям, не сахар.

– А вот испей водицы, да хлебушек пожуй, а я тебе расскажу.

Глава 6

– Я-то у её родителей много лет служил. Может, лет тридцать. Как теперь посчитать? Да, считай, что долго. Хорошие они люди были, хоть и баре. Не кривись! Хорошие! Правда, не шибко богатые. Я да Агаша у них служили. Та, что теперича в горничных у Глафиры Никитичны. Не-е, было еще немного людей, но тех продали после смерти хозяев в разные места. Теперь, можа, и не увидимся никогда. А хозяев тогда, Вариных родителей, получается, одного за другой горячка унесла. А Варвара Сергеевна училась как раз. В пансионе для благородных. Да… Шибко убивалась она. Сиротой осталась. А я вот что замечаю, коли родители добрые, так и дети хорошие получаются. А, коли дети непутёвые – смотри на родителей – тама непутёвость начинается.

– Неужто всегда?

– Не, не всегда. Но часто.

– Дай ещё попить.

– На, пей. Да и хлеб кусай. Силы тебе тоже терять не надо. Барыня, може, завтра отойдёт, отпустит.

– А зачем мне силы? На барыню работать?

– Не знаю. Но коли дадена сила, значит напрасно её расходовать не след.

Андрей помолчал. Дед Перепёлка немного погодя продолжил делиться воспоминаниями.

– Ну, значит, определили Варю, то бишь Варвару Сергеевну к нашей помещице. Та ей крёстная, кажись. Нас с Агашей тоже направили сюда. Да-а-а, вот когда поняли мы по чём фунт лиха. Я-то что? Я старый уже, у меня хошь завтра жизнь отбирай – пожил уже. Даж не пикну, пойду дале.

– Куда это ты дале пойдёшь, если у тебя жизнь отнимут?

– Небось Господь куда-нибудь направит.

– Ну-ну.

– А вот вас, молодых, жалко. Варвара Сергеевна, вроде в барских хоромах, а смотрю и думаю, что жизнь её тяжелее будет, нежели у крестьянки крепостной. Та хоть придёт домой с барщины и, вроде, свободна. А Варе нет свободы ни днём, ни ночью.

– Чем же её, интересно, закабалили?

– Невжель не понимаешь?

– Да понимаю… Это я так. Из упрямства больше.

– Во-во. Не приведи Господь у таких благодетелей быть в нахлебниках.

Андрей задумался. Дед тоже помолчал, потом про Агашу вспомнил.

– А на бедную Агашу иной раз страшно глянуть. Барыня на неё совсем зверем кидается. Давеча ей волосья ни за что выдрала. Так и норовит девку обидеть.

– Известно за что.

– Известно. Не родись красивой, как говорится.

Дед Перепёлка устал стоять, нашёл в свинарнике ведро, перевернул его вверх дном, сел около Андрея.

– Сейчас мы с тобой моим хлеб-солью пообедаем, – полез за пазуху.

– Да сам ешь, – засмущался Андрей.

– Чего это я буду сам есть? Ай я ненасытная утроба? Только знаешь что? – дед отложил свою снедь, – думаю, тебе, пока ночь и никого нет, надо по нужде сходить.

– Да не мешало бы, только вот руки-ноги заняты.

– Ничего, зато у меня свободны.

Глава 7

Отца своего Ерина не знала. Не было у неё отца.

Когда девочка достаточно подросла, чтобы понять, отчего так бывает, вздохнула и стала жить дальше, у матери не спрашивала.

Подолгу вглядывалась в черты своего лица, пытаясь найти ответы в зеркале. И зеркало ей льстило. Навевало самые романтические мысли.

Тонкие чёрные брови, лицом чуть смугла. Карие, почти чёрные, живые глаза, опушённые густыми длинными ресницами. Прямой, чуть с горбинкой, нос.

Ничуть на мать не похожа. И, хоть мать уже стара, почти тридцать лет уже, но трудно представить, что даже в молодости её тусклые волосы были чёрными и шелковистыми, а тонкие бесцветные губы алыми и пухлыми. Нет, она точно не в мать.

Значит, в отца. И тут уж её воображение уносилось далеко из тёмной тесной горенки, которую она делила с двоюродной сестрой.

Не может быть, чтобы такой стройный стан и горделивую осанку передал ей кто-то из деревенских мужиков. Нет. В душе цвела уверенность, что значительно выше. Неизвестно, до каких бы высот унеслась Ерина на крыльях тщеславия, если бы не в сердцах сказанная бабушкой фраза.

Как-то шли они с вдвоём из леса, тащили на спинах по вязанке хвороста, а навстречу скакал на рыжем коне конюх Андрей. Тут бабушка и уловила слишком пристальный взгляд своей внучки на всадника, покачала головой:

– Цыганская кровь.

Вот так и обрезала старушка крылья у Ерининых грёз.

Тогда она не отстала от бабушки, выпытала всё, что от неё скрывали, как говорится, раз начала, так рассказывай до конца.

Но бабушка сама толком ничего не знала.

Ушёл очередной цыганский табор в небо. Или куда они обычно уходят? А у молоденькой Фёклы стал живот расти не по часам, конечно, но неотвратимо. Стала допытываться у дочери, та и призналась, что цыган один понравился, Михаилом звать. Вот и всё. Больше того Михаила никто и не видел. Но что он из себя представляет, можно догадаться, глядя на Ерину. Видный, судя по всему, был мужик.

А Фёкла осталась без мужа. Она и так была не весть какой красавицей, от желающих в жёны взять не шибко отбивались, а с детёнком на руках, вообще не осталось надежды.

Старики-родители не сильно упрекали непутёвую дочь. Что теперь делать? Не убивать же? А Ерина росла-подрастала.

Соседушки не прочь были бы окатить её грязью. На Фёкле наловчились. Та безответная, голову опустит и терпит, вот и Ерину, следом за матерью, окатывали, бывало. Но как-то к ней ничего не прилипало, уж больно девка статная и гордая вышла. Соседушки и замолчали. Что было, то прошло. Своих забот хватает. Да и не по себе соседушкам иной раз становилось, когда чёрные глаза из-под таких же тёмных бровей исподлобья глядят не моргая, тут уж лучше промолчать лишний раз. Всяк знает, что такие глаза дурные. Не хватало ещё новых проблем на свои головы.

«Змеища» – решили соседушки, глядя на неласковую девку. Казалось, что та сызмальства яд копила, а, когда подросла, совсем старались обойти стороной. «Накопила» – таково было всеобщее деревенское мнение. Того и гляди, брызнет на кого-нибудь.

Цыганские таборы время от времени останавливались на дальних лугах. И народ днём и ночью шёл туда. Днём, чтобы купить или обменять товар, поглазеть на артистов, ночью, чтобы послушать цыганские песни, погадать на суженого. Но Ерине дорога туда была закрыта. Мать боялась, что исчезнет однажды на рассвете вместе с табором, как исчез когда-то Михаил, ищи потом ветра в поле. Поэтому, как только на берегу Русы раскидывались шатры, разжигались костры, Ерину от дома ни на шаг не отпускали. Следили и дед, и бабушка. Фёкла все время была на барщине, где уж ей следить.

И страшно интересно становилось Ерине, что за народ такой загадочный, чья кровь течёт и в её жилах.

Когда чуть подросла, всё же не уследили, вырвалась с сестрицей Дуняшей.

Глава 8 Пять лет назад

– Давай, Дуняша, чего ты копаешься? – Ерина досадливо ворчала на неповоротливую сестрицу.

Та с трудом протискивалась в окно, выходящее в небольшой садик. Так себе садик, две чахлые яблони и разросшаяся широко груша, которая каждый август щедро дарила мелкие дикие плоды. Зелёными их есть невозможно, но когда полежат, становятся мягкими и сладкими. А бабушка их насушит вволю, девки и грызут зимой с удовольствием. Грызёт и трёхлетний Ванятка, брат Дуняши.

– Вот ты какая, Ерина, нетерпеливая, – пыхтела Дуняша и перепуганно оглядывалась назад в горницу, как бы кто к ним не зашёл. Не должны бы, спать все полегли в избе.

Бабушка с дедом и Ваняткой – на печке. Отец Дуняши, он же родной дядька Ерины, с женой – на полатях, Фёкла на сундуке в бабьем куте. Тёпло в избе, хорошо, печка долго углы согревает.

А Ерина с Дуняшей, как только теплело, перебирались в горницу. Здесь и пряли, здесь и ткали – выполняли барские уроки, а когда оставалось время, готовили себе приданое, здесь же и ночевали.

– Давай руку, – Ерина уже не на шутку сердилась. Такой шум устроила эта неумеха Дуняша, что того и гляди дядька Фёдор услышит. И тогда вся их задумка расстроится. Ещё и попадёт. Дядька Фёдор, хоть и добрый, но за такие дела и он по головке не погладит.

Дуняша протянула руку и с помощью Ерины всё же выбралась наружу.

– Окошко слишком узкое, – пожаловалась она.

– Ага, окошко виновато, что ты такая толстая, – подразнила сестру Ерина.

Но Дуняша не обиделась. Наоборот, настроение у неё значительно улучшилось. Всё же, не у всех двенадцатилетних девок уже такая полненькая грудь и кругленькие бёдра. Не так, чтобы сильно, а так, как надо.

С некоторой жалостью и немного снисходительно поглядела на двоюродную сестру. И хоть в темноте не было видно, но она-то знала, какая Ерина худющая. Высокая и тонкая. А уж груди и в помине нет.

– Чего ты хмыкаешь? – заинтересовалась Ерина.

– Ничего. Пойдём скорее.

Девицы вышли на улицу и направились за село. Там сегодня людно, цыганский табор остановился. Целый день народ к приезжим бегает, веселятся, говорят, даже медведь у них живёт. Дрессированный. Это значит, что не кусается, а умеет танцевать. Врут, конечно. Будет медведь танцевать, как же!

И вот оказалось, что всем можно смотреть на цыган и медведя, а им нельзя! Обидно! Вот и решили тайком сходить.

Это всё Ерина. Дуняша сама ни за что бы не решилась. Потому как страшно.

– Нюра Кубатина рассказывала, что цыганка там есть, курит трубку и гадает. Вот бы нам погадать. Да, Ерина?

– И что она нагадала?

– Жени-ха!

Когда приблизились к огням, Дуняша окончательно заробела, и Ерине пришлось опять тянуть её за руку.

– Да, что ты? – топнула ногой на вконец остановившуюся сестру Ерина.

– Страшно.

– Ну так иди домой! – Ерина знала, что та одна по полю не пойдёт. Но и взбодрить её не мешало бы. Так и случилось.

Дуняша оглянулась на оставшееся позади село. И назад страшно. Уж лучше с Ериной. Та никого не боится.

Но и Ерина сильно волновалась. Так, что приходилось и себя упрекать в трусости. Но не вслух. Если узнает Дуняша, что не одной ей страшно, ещё пуще забоится. И тогда уж точно не дойдут.

Наконец, вошли в освещенный круг первого костра.

Цыгане сидели вокруг огня. Женщины в ярких пышных одеждах, дети, мужики. У одного из них в руках был незнакомый девушкам музыкальный инструмент, отдалённо напоминающий балалайку. От что-то наигрывал протяжное и печальное, женщины мотив подхватывали и тянули уж совсем уныло. Казалось, они не ждали больше гостей, поэтому даже Ерина почувствовала себя совсем неловко и остановилась.

«Балалайка» замолчала, цыгане повернулись и оглядели гостей: в свете костра стояли две девушки, одна с виду цыганка, но одета в красный русский сарафан, вторую не сразу и разглядишь, пряталась за спиной подруги.

– Бахталэс! Мишто явъЯн! – донеслись до девушек непонятные слова, но они на это промолчали.

Позже об этом вечере у них остались совсем различные воспоминания, общими были лишь обрывочность и нереалистичность. «Как во сне!» – вздохнёт, бывало Дуняша. «Это точно» – мысленно отзовётся Ерина.

…Навстречу девушкам вдруг выскочили маленькие цыганские дети и потащили их за руки к костру…

… К Ерине обращались на незнакомом цыганском языке, и она лишь позже поняла, что её вначале приняли за свою…

… Кто-то в цветастом одеянии увлёк Дуняшу чуть в сторону, к повозке, и Ерина старалась не выпустить сестру из поля своего зрения. Мало ли что?..

… Старая седая цыганка, непрерывно пыхтя дымом из трубки, расспрашивала её о семье. Ерина и сама потом не могла вспомнить, что рассказала, а что удалось утаить…

Потом сёстры вновь воссоединились и долго слушали цыганские песни, любовались молоденькой цыганочкой, которая, как яркая бабочка кружилась у костра. А потом в пляс пустились многие, и Ерину увлекли в круг маленькие черноволосые девочки. У неё совсем ничего не получалось, но было весело…

Домой возвращались поздно.

– Мне тоже нагадали! – поделилась своей долей впечатлений Дуняша.

– Что?

– Белявый, сказали, будет у меня жених, – хихикнула Дуняша.

– Уж не Матвеюшка? – поддержала смешок и Ерина.

– Да ну тебя, дурочка какая-то, – засопела носом обиженная Дуняша.

В хату забирались тем же путём. Никто не проснулся и не узнал.

Напрасно, оказалось, волновалась мать, кровь бродячая не позвала в дорогу Ерину, потому что сердце девичье уже крепко-накрепко было привязано к своему, деревенскому, и очень пригожему парню.

Но со старой цыганкой Идой всё же завела знакомство. И продолжилось то знакомство на следующий день, когда Ерина и Дуняша решили корзинку земляники отнести в благодарность за ночное гостеприимство и за белявого обещанного жениха. И продолжалось то знакомство несколько дней, пока цыгане не отправились дальше.

А потом каждый год, сделав какой-то непонятный цыганский крюк, этот табор неизменно, где-то в середине лета, возвращался на несколько дней в их места, и Ерина неизменно проведывала своих знакомцев, которых со временем у неё становилось всё больше. Ида научила её некоторым цыганских хитростям, а цыганские девушки подарили ей пёстрый наряд. А петь и танцевать Ерина тоже научилась. Это оказалось совсем не сложно.

Глава 9

– Здравствуй, Матвеюшка, – как всегда при встречах с этим несчастным парнем поздоровалась Дуняша.

И в ответ, как всегда, на неё вскинулись большие серые глаза, тут же опустились и парень вновь обратил всё внимание на своё занятие. А занимался он, Дуняша сощурила глаза, пытаясь разглядеть объект внимания Матвеюшки, вроде, бабочкой. Обычная, красно-коричневая с пятнышками-глазками. Только, кажется, только что родившаяся, крылья были ещё не расправлены. Вот и всё, что удалось разглядеть Дуняше.

Большинство сельчан, смеялось над Матвеюшкой. Дурачок деревенский. Как тут остаться серьёзным? Но Дуняша никогда не смеялась. Ей всегда, сколько она себя помнит, жалко его было. А чего жалеть? Она и сам не знала, только слёзы часто наворачивались на глаза, и она их тщательно скрывала и от Матвеюшки, и от других встречных.

Говорят, родился он здоровым, рос, ничем не отличаясь от других, но что-то случилось, теперь он такой.

Кто не знает, удивляется: красивый, высокий, крепкий. Вон, какие плечи широкие. А ума нет. Совсем. Даже разговаривать не умеет.

Дуняша видела немых. Те, хоть и не разговаривают, но мычат, пытаются что-то объяснить, руками показывают. А Матвеюшка ничего не пытается объяснить ни руками, ни мычанием.

Когда-то Ерина посмеялась над Дуняшей, что цыганка ей белявого жениха нагадала, а в деревне самый белявый Матвеюшка, белявее не найти. Ох, и рассердилась тогда Дуняша, даже поплакала тайком, вдруг правда. Ей его хоть и жалко, но муж должен быть умным. Иначе как проживёшь? А ещё мужа полагается любить. А Матвеюшку Дуняша не любила. Во всяком случае не так, как мужа.

Но теперь можно не бояться. Потемнели с возрастом волосы у Матвеюшки.

Но лицом почти не изменился. Всё такая же светлая добрая улыбка, которая предназначена неизвестно кому. Людям Матвеюшка не улыбался.

А любила его Дуняша по-другому. Случай свёл их вместе – рыб спасали.

Вот узнал бы кто-нибудь и над Дуняшей так же смеялся бы. Но, к счастью, никто не узнал.

Весной пошла она на речку полоскать бельё, река недавно вновь в берега вернулась после весеннего разлива. А в низинке на берегу рыба плещется. Оставшаяся лужа обмелела, вот-вот совсем в землю уйдёт или высохнет, а рыбе некуда податься, обманулась она.

Дуняша сначала обрадовалась, ну-ка сегодня столько рыбы домой принесёт, давай думать, во что её собирать. Но пока думала, заглянула в рыбий малоподвижный глаз, что смотрел в небо, и такая рыбья тоска ей представилась, что из собственных уже глаз брызнули слёзы.

Не раздумывая больше, стала ту рыбу хватать, да в фартук, а набрав несколько штук, в речку её сносить. Собирала, носила и не сразу заметила, что рядом с ней бегает Матвеюшка и тем же самым занимается.

Так вдвоём и перетащили всю рыбу в речку.

Стыдно немного стало Дуняше, как бы кто не заметил – засмеют. А то и дразнить станут Матвеюшкиной невестой. Быстро тогда собрала свои корзины с бельём и ушла полоскать в другое место. Но сама мыслями возвращалась к парню не раз. В деревенском дурачке почувствовала родственную душу.

Дуняша была жалостливая. А как такой прожить? В деревне люди покрепче сердцем, над каждым цыплёнком и поросёнком слёзы не проливают. А Дуняше страшно признаться, что не только над животинкой, но и над травкой, и над деревцем, и над цветочком-одуванчиком её сердечко замирает, не разрешает сорвать-наступить. Одним словом, дурочка. Но что сделаешь? Надо только, чтобы никто не узнал. Матвеюшка узнал. Но тот не скажет.

Уж давно дурачок деревенский с бабочкой позади, а мысли девушки всё про него. Как ему жить придётся, когда он один на свете останется? Пропадёт…

Родители Матвеюшки померли, остался он вдвоём с бабкой. Бабка старая, он неумный, вот беда.

Пробовала барыня его приспособить к своему хозяйству, такая силища пропадает, но ничегошеньки у неё не получилось. Не приспосабливается он к работе. Побить приказала его тогда, но потом поняла, что хоть убей, толку не будет, плюнула и оставила в покое.

С такими невесёлыми мыслями Дуняша и пришла домой вместе с полными вёдрами воды на коромысле. А дома уже своя беда поджидала.

Глава 10

Ещё в сенях услышала Дуняша причитания бабушки. Встревоженная, поставила вёдра на лавку, прошла в избу. Бабушка сидела на скамейке, уткнув лицо в старый рушник, и ревела в голос. Дед молча сидел в своём углу.

– Бабушка, – Дуняша стала в дверях, не решаясь приблизиться. Такого на памяти Дуняши ещё не было. – Что случилось?

Бабушка опустила руки, перестала раскачиваться из стороны в сторону и молча уставилась на девушку. Глаза её стали настолько скорбными, что у Дуняши закралась подозрение, что беда пришла к ней.

Девушка подбежала ко старушке и обняла её за шею. Бабушка судорожно вцепилась в неё и теперь заревела лицом куда-то во внучкин живот.

– Дед, да что случилось? – повернулась Дуняша к старику.

– Да, можа, ещё ничего! Что ты, как по покойникам голосишь?

Услыхав такое страшное слово, суеверная бабушка ещё раз всхлипнула и замолчала. В избе наступила на некоторое время тишина.

Вошла Ерина с пучками зелени в руках. Долго щурилась после яркого света, пытаясь понять, что происходит. Она тоже не знала.

– Лютый приходил, – тихо сказал дед.

Лютый приходил… Лютый – это управляющий. Значит, их жизнь теперь переменится… Девушки не спешили расспрашивать, понимая, что ничего хорошего не услышат.

– Девки, почитай, с одиннадцати годков сидят на уроках, всё в срок выполняют, таких рукодельниц поискать. Что ей ещё надо? – возмущённо закричала бабушка, обращаясь то ли к деду, то ли куда-то в пространство за ответом и справедливостью.

Ей, это барыне, Глафире Никитичне. Ясно, что управляющий действует по её указке.

– Назначил новый урок? – Дуняша почувствовала некоторую надежду. Может, всё не так уж и плохо. Управляющий бывало приходил, давал новые указания. В основном, увеличивал объём работы. Оно и правильно, если подумать, девки росли, ловкости и умения в руках прибавлялось.

– Нет. Завтра с утра к «самой» вам обеим надо иттить. Смотреть будет.

Девки опустились на лавку. Задумались.

– Искалечила она свою горничную, – не выдержала бабушка и опять заревела в голос. – Новую теперича и-и-ищет.

Глава 11

Агаша молча лежала на соломе.

«Уж лучше бы она плакала или стонала», – подумалось Варе. Это молчание и застывший взгляд одним глазом вверх казались страшными. Почти такими же страшными, как её лицо.

Варя особенно переживала за глаз. Волосы что? Отрастут. Хотя девице лысой быть ох как тяжело, но без глаза остаться ещё хуже. Варя лихорадочно пыталась понять, что же делать. Прикрыть чем-нибудь? Наложить повязку? Да, наверное, так будет лучше.

Девушка огляделась по сторонам. Конечно, в конюшне всего нужного не найти. Надо идти в усадьбу.

Мимо туда-сюда проходил Андрей, бросал мельком взгляд на искалеченную девушку, но ничего не говорил, занимался своими делами.

– Андрей, – обратилась Варя к парню, – есть ли в деревне какая-нибудь лекарка?

– Есть. Но не пойдёт она сюда.

– Почему? – спросила Варя и тут же упрекнула себя в глупости. Конечно же боится. Глафира Никитична может и на неё разъяриться.

– А ночью? Тайком?

– Сычиха и ночью, думаю, не пойдёт. Эта не будет рисковать своим здоровьем. Да и толку от неё немного. – Андрей замолчал, и по образовавшейся паузе Варя поняла, что есть ещё кто-то.

– А кто пойдёт?

– Есть ещё Несупа… Только и он не пойдёт.

– Тоже боится?

– Да нет. Тот никого не боится. Его все боятся. Только он не пойдёт. К нему везти девку надо.

– Ты поможешь?

– Помогу.

Варя пошла в дом. До ночи далеко, надо подумать, что она может сделать сейчас.

Хорошо, что Глафира Никитична уехала с утра к своему племяннику. Как смотреть ей в лицо, Варя всегда затруднялась, а после таких выходок – тем более.

Девушка чувствовала, как её переполняет ненависть. И ненависть, и растерянность. Как она сама должна относиться к своей благодетельнице?

Как-то Варя написала любимой подружке по пансиону Сонечке. Рассказала про свою жизнь и про то, что невыносимо видеть жестокость своей благодетельницы. А вместо Сонечки ответ пришёл от Сонечкиной маменьки. И в своём письме она гневно упрекала саму Варю и в глупости, и в неблагодарности, и в отсутствии благородства. То письмо ужалило Варю своей несправедливостью, но и заставило сомневаться в себе.

На что имеет право нахлебница? Бедная родственница, которую приютили из милости? Наверное, ни на что. Поэтому свои чувства она теперь держала при себе. Делала всё, что подсказывала ей её совесть, но вслух выражать свои сомнения она больше не будет.

Глава 12

– До чего же хороша! – Глафира Никитична уже повторялась, но разве могут быть лишними слова в адрес девушки, вчерашней пансионерки, нынешней невесты.

Сонечка перебирала пальчиками на клавишах фортепиано и в разговор не вслушивалась, зато её мамаша забеспокоилась, как бы не сглазили дочку, поэтому перевела беседу в другое русло:

– А как Ваша крестница – Варвара Сергеевна?

– Уж больно чахлая, – пренебрежительно махнула рукой Глафира Никитична.

Себя считала она честным человеком, не боящимся сказать правду. И в глаза, и за глаза.

– Вот уж жаль, – промолвила Татьяна Владимировна. – Знавала я её родительницу. Очень добрая женщина. Были они с супругом, правда, небогаты, но очень замечательные люди.

– Её родительница, моя внучатая племянница, тоже была слаба характером. Но про покойных лучше никак, – тут Глафира Никитична сделала исключение в своих принципах. – А Варя совсем синий чулок. Сидит, целыми днями книжки читает. Я стараюсь привлечь её к рукоделию. Вот она и чередует книги и шитьё с вязанием и вышиванием.

– Разумно. Но удастся ли ей выйти замуж?

– Не знаю. Польститься-то особо не на что. Может, вдовец какой-нибудь. В наших краях я не вижу никого ей в мужья, а в других местах мы и не бываем.

– А она ведь училась с нашей Сонечкой. Соня, – позвала Татьяна Владимировна дочь. Та оставила клавиши и развернулась к женщинам. – Вот Глафира Никитична хвалит твою подружку, Вареньку Палетову, говорит, что рукодельница добрая.

– Ах, Глафира Никитична, – Соня подошла к женщинам, – как жаль, что сегодня она не приехала. Было бы так приятно увидеться.

– Действительно, Глафира Никитична, – вмешалась тут в разговор молчавшая до этого Ольга Павловна. В присутствии тётки мужа она всегда робела, – привозите к нам Варю, мы будем рады.

– Девушкам вместе будет веселее. Сонечке надо теперь набраться сил и здоровья. А доброе старое знакомство только на пользу будет. Дорогая, – обратилась вновь Татьяна Владимировна к своей младшей дочери, – что же ты сегодня от фортепиано не отходишь? Погуляла бы в саду, посмотри, какое солнце. А возле беседки расцвёл розовый куст. Такая прелесть.

Сонечка, накинув лёгкую шаль, послушно вышла.

– Такая худенькая и бледная после пансиона. Уж не знаю, как её и подбодрить. А как поживают ваши добрые соседи? – Татьяна Владимировна спросила одновременно и Глафиру Никитичну, и свою старшую дочь, надеясь, что кто-нибудь невзначай доберётся до интересующего её молодого человека.

– Афанасий Петрович, как всегда, весь в делах. Поместье процветает, задумал маслозавод поставить.

Татьяна Владимировна задумалась. Хорош, конечно, но для Сонечки староват. Перевела взгляд на старшую дочь.

– У Александры Васильевны Горобец… Маменька, помните её?… Удар был, сейчас лежит, никого не узнаёт. Страшно-то как! На прошлой неделе к нам заезжала, ничто не предвещало, и вот такое.

– Помню её, конечно. Но она ведь в возрасте уже. Что ж делать?

– Да, съехались родственники… Маменька, а Николай Кузьмич всё же решил оставить службу.

– Это Думинский? – на всякий случай уточнила Татьяна Владимировна и подалась к дочери, приготовившись слушать.

– Ну так такое огромное поместье, – видя живой интерес, подхватила последнюю новость Глафира Никитична. – Где же тут совмещать. Теперь ему нужно в хозяйстве разбираться, да управлять.

«И жена ему добрая нужна. А кто может быть лучше Сонечки?»

– Значит, он сюда окончательно переехал?

– Ну, окончательно или нет, про то неведомо, но так скоро в дела наследства не вникнешь, времени много понадобится. – Глафира Никитична наклонилась к Татьяне Владимировне, – чем не жених для Сонечки?

– Маменька, – тут же уловила всеобщее настроение Ольга Павловна, – на следующей неделе у меня именины, думаю пригласить к нам на вечер соседей.

Татьяна Владимировна поняла, что пришло время действовать.

Глава 13

Поздно вечером Варя подошла к конюшне. Одета она была в сарафан Агаши. В лесу всё же сарафан удобнее, решила она. Её платья, хоть и не отличаются пышностью, но сарафан и легче, и подол не будет цепляться за все встречные ветки. Андрей хмуро окинул взглядом новый образ Варвары Сергеевны и огорошил новостью.

– Не получается поездочка наша. Лютый, как почуял, меня сейчас с собой забирает.

– Куда? – сердце девушки болезненно заныло. Агаша и так весь день пролежала, ей лекарь нужен, а тут новая задержка.

– Откуда я знаю? – с досадой огрызнулся конюх. – Нам не объясняют. Сказал, чтобы через час к нему шёл, поедем куда-то. И куда его, чумного, на ночь глядя понесёт?

Варя задумалась. Значит, управляющий уезжает. Может, это ещё и лучше.

– Я тогда одна… Где этот Несупа живёт?

– В лесу… – Андрей как-то по-новому взглянул на Варю. – Может, хоть с дедом Перепёлкой поедете?

– Нет. Хватит. Это и так опасно. Ты лошадь в телегу запряг?

– Это я мигом. Не запряг, не думал, что Вы одни решитесь, – Андрей поспешил выполнить поручение.

Вскоре Агаша лежала на соломе, но уже на возу. Девушка была в забытьи. Лоб и щёки её горели.

– Как же Вы ночью дорогу отыщете не знаючи?

– А вот ты мне хорошо и подробно объясни.

– Ладно, слушайте…

Варя пыталась запомнить. В общем, не так уж и сложно, и не так уж далеко. Днём было бы сподручней, но завтра уже, может, поздно будет. Да и завтра наверняка хозяйка вернётся.

– Вы это… ещё, – Андрей замялся.

– Что такое? – удивилась Варя такому смущению парня, чья дерзость не раз вызывала у неё желание как следует осадить его. Останавливало лишь то, что положения их неравные. А родители показали ей пример мягкости и терпения к людям, которые от них зависят. А своих родителей Варя считала образцом, которым она будет подражать всегда.

– Вы осторожнее с Несупой… Непростой он… Колдун. Если осерчает – беда будет.

Ещё не легче. Хотя, какие колдуны? Варя, воспитанная в светском обществе не очень-то верила в мистику. Особенно днём. Ночью, правда, верилось больше. Мистика сама заползала в голову и хозяйничала в воображении.

– Хорошо, буду осторожней, – пообещала Варя, но сама не представляла, как с колдунами быть осторожней.

– Всё, пора к Лютому, – заторопился Андрей.

– Иди.

Варя стала ждать. Вскоре послышались голоса. Девушка затаилась за деревом, и когда повозка с управляющим унеслась в неведомую тёмную даль, подошла к истерзанной девушке:

– Агаша, потерпи ещё немного, – сказала тихо. Слышит ли она её? Может, и слышит. Варя погладила ладонью по горячей щеке. – Прости меня, милая, что не уберегла я тебя.

Пора. Подошла к лошади, неловко взяла за уздцы, потянула:

– Но-о, пойдём, – лошадка послушно тронулась.

«Эх, не спросила, как её зовут. Не кусается?» – с подозрением покосилась на длинную морду.

С конями Варе не довелось иметь дело. И верхом так и не пробовала ездить. Теперь, наверное, уже ни к чему учиться. И некому учить.

Телега заскрипела по пустынным улицам. В некоторых хатах светился огонь, но, в основном, уже все спали. Завтра рано солнышко встанет, и вместе с солнышком, а то и раньше, нужно и людям вставать, приниматься за работу.

Вот и деревня позади. Теперь дорога идёт полями, а там и лес.

Варя со страхом всматривалась в тёмную полосу, что постепенно приближалась, нависая и угрожая. Варя не только с конями не умела, она и лес толком не знала. И если бы не крайняя нужда…

Вот и первые деревья уже по сторонам. Варино воображение тут же включилось. Нет! Не время! Русалки и прочая нечисть сейчас не должны завладеть сознанием, иначе она может потерять присутствие духа и не выполнить свой долг. Надо думать о чём-то хорошем. О солнце. О матушке. Надо вспоминать дорогу.

Так.. Версту или две прямо, потом свернуть вбок. В какой бок? В правый? Или в левый?

У Вари со сторонами и боками всегда были проблемы, путала она их и среди бела дня. А тут в ночи и в лесу совсем в голове каша образовалась.

«Ладно, буду смотреть по сторонам. Когда поворот будет, тогда и подумаю».

Вот только в тёмном лесу поворот увидеть тоже не просто. Но луна светит. Правда, уже не такая яркая, как несколько дней назад, когда Агаша ещё была цела. Цела, но в постоянной опасности. Нападки старой помещицы становились всё агрессивней. Что могла сделать Варя? Девушка не знала, как её уберечь…

Агаша и дед Перепёлка, вот и всё, что осталось у Вари от прежней жизни. От той жизни, в которой Варя ещё не была нахлебницей, а была любимой дочкой…

Варя нахмурилась. Что-то поворота долго нет. Версту она уже точно прошла. Но Андрей сказал одна или две. Ладно, пойдём дальше.

Варя продолжила путь, но шаги её стали неуверенней.

Неожиданно впереди послушался быстрый топот копыт. Сердце девушки часто забилось от страха.

Глава 14

По-настоящему Николай не встревожился, даже когда стало темнеть. Ситуация забавляла и мысленно он ею уже делился со своим приятелем, от которого, кстати, возвращался.

Нет, то что он заблудился, в этом ничего удивительного не было, края эти ему почти незнакомые, бывал здесь он в совсем юные годы, но в то время от усадьбы своей бабушки добираясь до усадеб соседей не очень внимательно разглядывал окрестные просторы, а если и разглядывал, то уже подзабыл.

Забавляла его мысль вот так глупо пропасть сразу же после того, как унаследовал огромное состояние.

«Это будет самое стремительное обретение и потеря богатства».

Но вскоре усталость прогнала неуместную весёлость, на её смену пришла досада. Да когда же, наконец, этот лес закончится?

С утра объезжал свои поля, заехал на минутку к Григорию Миланову, тот давно приглашал, да засиделись с ним допоздна, всё вспоминали беззаботные юные годы. А на обратном пути решил срезать крюк, вернуться через лес.

Лес незнакомый, но, думалось, хоженный-перехоженный, дорога в родную усадьбу найдётся.

Да вот дорог оказалось слишком много, и все кружили какими-то безумными кругами, так, что, когда потемнело, он совсем потерял представление о сторонах горизонта.

Пытался вспомнить, где была накануне в это же время луна относительно его дома, чтобы попробовать по этому небесному светилу что-нибудь понять, но не понял ничего. Вот и скакал по дороге, надеясь на то, что лес всё же не бесконечный.

Потом долго плутал по бугристому и кочковатому высохшему болоту, чувствуя, что забрёл уже почти на край света, и, когда вновь обнаружил хорошо наезженную колею, обрадовался ей, как доброму другу. Да только вот к этому времени наступила тёмная ночь.

Луна освещала кусты и деревья, но сама дорога почти вся была в тени, поэтому Николай коня не сильно гнал, пытаясь соблюдать баланс между скоростью и осторожностью, но больше надеялся на природное чутьё животного. И всё же чуть не столкнулись с возницей.

– Стой, – Николай резко натянул поводья, и конь поднялся на дыбы. Уф-ф, не столкнулись!

Варя с ужасом наблюдала, как прямо на неё налетела огромная тёмная тень, а потом перед её ошеломлёнными глазами взметнулись копыта.

Её лошадка так дёрнула назад, что вырвала из ослабевших пальцев уздцы. И лишь беспокойство за Агашу заставило девушку выйти из ступора и кинуться вновь к кобыле, пока та не убежала куда глядят её лошадиные глаза.

– Любезный, постой, – закричал обрадованный неожиданной встречей Николай. Ему показалось, человек его испугался и пытается убежать. – Не бойся, тебе нечего опасаться. Я лишь заблудившийся путник, а не разбойник.

Николай и сам поморщился, почувствовав, как пафосно прозвучала его речь. Излишняя витиеватость, может быть была бы одобрена его французом-гувернёром, но теперь это явно неуместно, и Николай понизил тональность к более привычному и естественному градусу.

– Добрый человек, прости, что мой конь тебя напугал.

Варя едва усмирила свою лошадку, и теперь пыталась понять, что за встречу ей приготовила судьба. Мужчина на коне. Бормочет что-то про разбойников и заблудившихся путников. Может, чудак какой? Девушка беспомощно стала озираться по сторонам. Совсем они с Агашей беззащитны сейчас.

Николай видя, что с ним не очень-то хотят вступать в диалог, спешился и подошёл ближе. Нет уж, каким бы пугливым не был встречный, пока он не выяснит, как выбраться из этого странного леса, он его не отпустит.

Но встречной оказалась девица. Она пыталась хоть немного скрыться за свою лошадку, поэтому только подойдя ближе Николай понял это. Теперь понятно, почему она испугалась.

– Ты чья же будешь? – теперь Николай разглядел и крестьянскую одежду.

– Варя… Палетова… Я из усадьбы Глафиры Никитичны Гружевой.

– Поместье Гружевой? Эк, куда я попал. Не зря мне показалось, что я забрёл на край света. Но видать тебя само небо послало за всё хорошее, что я когда-то, может быть, сделал. Скажи, мой ангел, как же добраться мне хоть и до усадьбы госпожи Гружевой.

Варя объяснила. Да что там объяснять. Езжайте по этой дороге никуда не сворачивая, мили через три будет поместье.

Варя так и не обнаружила искомый поворот.

– Благодарю, милая девушка, – обрадовался Николай и вскочил на коня. И уже тронулся с места. А потом резко натянул уздечку. Да что это с ним? Или от усталости у него совсем голова не соображает?

Николай спрыгнул с седла, бросил уздечку и подошёл к девушке:

– Почему ты одна ночью в лесу?

Глава 15

Доброе участие воспитанного молодого человека вызвало у Вари сильные эмоции. Девушка почувствовала, как огромное напряжение, в котором она находилась в последнее время, а в последние часы особенно, готово прорваться горькими-горькими рыданиями. Лишь огромным усилием воли она сдержалась, но слёзы всё же нашли выход.

– Я тоже заблудилась, – Варя старалась говорить спокойно. И если не вытирать щёки, мокрые от безостановочных слёз, незнакомец в темноте и не заметит, что она плачет. Поэтому стояла прямо, опустив одну руку, второй придерживала своего коня.

Но ошибалась Варя. Как раз её слёзы, словно капли росы на траве, в лунном свете были отчётливо видны.

И это сочетание полного спокойствия и блестящих от влаги щёк поразило Николая.

– Значит, сначала найдём твою дорогу, – Николай старался говорить мягко и уверенно, чтобы успокоить девушку. Только теперь он осознал, что она только что испытала. Мало того, что одна в лесу, так к тому же он чуть не наскочил на неё конём. – Куда ты идёшь?

– К Несупе.

– Где же она живёт? Или это он?

– Это колдун.

Николай постарался и эту новость принять спокойно, но она всё же поколебала его. В наступившей тишине он с интересом рассматривал девушку. Луна освещала её чуть сбоку.

Юная. Лет семнадцать. Очень хорошенькая, насколько он мог видеть. Интересно, зачем ей колдун? Он слышал, что иногда крепостные девушки, да и не только крепостные, привораживают женихов. Но какую же храбрость нужно иметь, чтобы одной ночью направиться к колдуну. Тут, наверное, самой нужно быть немного ведьмой.

И эти блестящие от слёз щеки, и это странное спокойствие теперь уже напрягли Николая. Неужели, деревенская ведьма? Он наслышан был и о таких.

– Как же ты идёшь к колдуну, а дороги не знаешь?

– Мне объяснили. Тут где-то должен быть поворот, но я его не могу найти.

Да нет, вряд ли ведьма была бы так по-детски растеряна.

– Знаешь, Варя, думаю к колдуну дорога будет не слишком разъезженная. Наверное, её в темноте найти непросто. Давай-ка в подробностях расскажи, как тебе объяснили.

Варя понимала, что незнакомец принял её за крестьянку, но разубеждать его в этом не захотела. В конце концов, это не имело никакого значения. Слёзы её уже высохли, она немного пришла в себя. Рядом с сильным добрым мужчиной, который захотел ей помочь, мысли её перестали метаться, как тревожные птицы, напуганные темнотой и лесом.

Действительно, она просто не заметила нужный ей поворот. Теперь надо двигаться назад.

– Сударь, если вы поможете мне развернуть телегу, то, думаю, дальше я справлюсь. Действительно, поворот где-то должен быть. Я просто невнимательно глядела.

Николай молча взял её лошадку за уздцы и стал разворачивать. На узкой дороге сделать это было не просто, но не это озадачило юношу. Речь девушки. Так крестьянки не разговаривают.

Между тем Варя шла рядом с повозкой и тихим нежным голосом кого-то успокаивала. На возу явно кто-то был.

– Спасибо, думаю, дальше я сама, не смею задерживать.

– Нет, я должен помочь Вам. Давайте вместе отыщем дорогу к этому Несупе. Надеюсь, он хоть не плут. – Николай не заметил, как перешёл на «вы».

Варя с сомнением посмотрела на незнакомца. То, что он, возможно, знаком с Глафирой Никитичной, может вызвать в дальнейшем неприятности. Но Агаша в тяжёлом состоянии, с обеда не приходит в себя, тут любая помощь может иметь решающее значение.

– Я Вам буду очень благодарна.

Глава 16

Луша управлялась по хозяйству. Дело это привычное, давно уверенно стоящее на извилистой ежедневной дороге, и Луше надо только двигаться по этому пути, не слишком мешкая временами, тогда к вечеру успешно доберётся до конечного пункта уставшая, но довольная собой.

Матушка с барщины придёт, а всё переделано, можно отдыхать. Правда, батюшкины дела ей неподвластны, батюшка почти совсем не отдыхает, вздыхала Луша.

Печку теперь топит во дворе. Хорошо летом, привольно. Поросёнку уже, наверное, сготовился целый котёл пареных очисток и шкурок от овощей. Луша открыла крышку, осторожно заглянула, горячий пар так и повалил. Вкусно, наверное. Схватила тряпку, с трудом перенесла тяжёлый котёл на лавку. Пусть остывает пока, потом она накрошит туда крапивы. Ещё вкуснее станет… Наверное. Во всяком случае поросёнку нравится.

Теперь пора для людей готовить, то есть для матушки, батюшки и для Луши. И ещё для Стёпки. Так-то Стёпка не любит чужую еду. И берёт неохотно, чаще отказывается. Если только не их очередь кормить пастуха. Тогда берёт, потому что положено.

Сегодня не их очередь кормить, но рыбу для ухи, которую сварит Луша, они наловили вместе. Рано-рано сели на бережку Русы и поймали несколько зубастых щук. Поэтому Луша отнесёт ему его долю. Возьмёт наверняка, а то так нечестно.

Луша зачерпнула ковшом воду и заскребла по дну. Вода заканчивается. В другом ведре уже давно пусто. Пора бежать к колодцу.

Дверь закрывать не стала, колодец недалеко, просто воткнула палочку в петлю, теперь всякий будет знать, что дома никого нет и заходить не станет.

Хотя, в это время к ним редко кто заходит. Бывало, подружка Маняша прибегала на дню по несколько раз, а то и Луша бегала к Маняше. Но теперь всё, набегались. Забрали Маняшу в барскую усадьбу. Давно забрали, месяц прошёл, должно быть. С тех пор она домой ещё не приходила.

Луша нахмурилась, с трудом представляя, как это день и ночь жить в чужом доме, с чужими людьми. Бедная Маняша!

А вот и сам барин едет в бричке. Луша остановилась переждать. Когда бричка поравнялась, поклонилась, не замечая долгого взгляда хозяина. Побежала дальше с вёдрами, а хозяин всё оглядывался на неё.

Глава 17

– Дорогой, последние приглашения я сегодня уже отослала, – сообщила Ольга Павловна мужу.

– Никого не забыли? Ливасова пригласили?

– Отослала и Ливасову, – Ольге Павловне был глубоко неприятен сосед, но свои чувства она давно привыкла держать при себе.

– Дорогая, как Вам моя идея – одолжить у него на вечер цыган.

Молодая женщина обдумала предложение. Действительно, с цыганами лучше.

– Я думаю, это будет чудесно!

– О, Вы правы, это сейчас принято. До чего шельмы поют и танцуют хорошо. Я даже подумываю завести и у себя в поместье. Как Вы на это смотрите?

Ольга Павловна смотрела на это с отвращением. И дело вовсе не в цыганах. Но её мнение было для мужа незначительным. И спрашивал он с уверенностью, что она не посмеет возражать. Но и Ольга Павловна знала, как помочь мужу принять нужное для неё решение.

– Боюсь, это может не понравиться Глафире Никитичне.

– Вы думаете? – Владимир Осипович задумался. – Ну что же, придётся чаще бывать у Ливасова, раз в собственной усадьбе я не могу делать всё, что мне вздумается.

«Всё, что вздумается, наверное, никому не желательно делать», – недобро подумалось молодой женщине.

– Пойдёмте же, тётушка уж верно собралась, – сказала вслух.

Через несколько минут усаживали Глафиру Никитичну в бричку и прощались.

– Непременно приезжайте раньше, – приглашала неискренне Ольга Павловна.

– Дорогая, раньше уж не знаю, как получится. Но на именины приеду обязательно. А вы сделайте навес, как я наказала. Ежели погода будет хорошая, нечего в доме толпиться.

– Глафира Никитична, и Вареньку привозите, – у Сонечки едва хватило духу напомнить помещице про подружку. Всё это время Глафира Никитична отзывалась о своей крестнице пренебрежительно, и Сонечка так и не поняла, будет ли Варя на празднике.

– Прощайте! – небрежно бросила старая помещица, и девушка опять осталась без ответа, что было совсем нетактично.

Когда бричка запылила по дороге, почти все, вольно или невольно, вздохнули с облегчением. Глафира Никитична распоряжалась в их усадьбе по-прежнему как в своей. И все её наказы уже не помещались в голове.

– Тётушка ещё полна сил и отлично выглядит, – похвалил такую неуёмную энергию Владимир Осипович и направился в дом.

«Ну да, только все её распоряжения опять лягут на мои плечи», – вздохнула Ольга Павловна. Как-то неправильно складывалась их семейная жизнь. Но исправить положение – это как переворачивать огромные валуны, на это не было сил. Уж лучше как-нибудь так – выполняя чужие указания и не вступая в споры.

– Пойдёмте погуляем в саду, – предложила Татьяна Владимировна дочерям.

Те охотно согласились и женщины медленно побрели по садовым дорожкам.

– Дорогие, посмотрите, какой потрясающий вид открывается на реку.

– Да, матушка, здесь всегда красиво, а поздней весной особенно, – согласилась старшая дочь.

– Я думаю, в этом месте следует поставить скамейку.

Ольга Павловна немного опешила от новых указаний. Но своя матушка – есть своя матушка. Она действительно знает, как лучше.

– Вы правы. Я тоже люблю здесь останавливаться.

– А посидеть тут с книгой – одно удовольствие, – подхватила идею Сонечка. – Даже два. Читать – раз, время от времени любоваться просторами – два. Ольга, душенька, прикажи непременно поставить скамейки.

Женщины засмеялись такой милой непосредственности. А любоваться и впрямь было чем.

Сверкая на солнце петляющая лента реки скрывалась вдали за очередным поворотом в зелёной поросли. На другом, более низком берегу, стояли несколько крестьянских хат, а далее тянулись бесконечные зелёные дали.

Здесь же, на высоком берегу, сад заканчивался оградой, и начинался крутой спуск к реке. В эту часть крестьянам запрещено было заходить.

– Подумать только, сколько веков уже течёт наша Руса, – задумчиво произнесла Сонечка.

– И кто только не стоял на её берегах, и на этом самом месте, на котором мы сейчас стоим, – подхватила Ольга Павловна.

– Ну, это можно сказать про любое место, – охладила романтический пыл юных дочерей Татьяна Владимировна. – А кто этот Ливасов, что твой муж о нём готов говорить в любую минуту?

Этими словами графиня Левиницкая окончательно погасила романтическое настроение у старшей дочери.

– Да… сосед наш, – Ольга Павловна о Ливасове толком не знала ничего. А о том, что её слабохарактерный муж полностью подпал под его влияние, и влияние это отдаёт неприятным душком, лучше пока умолчать.

– Афродитки!!! Твою мать… Афродитки! – завопил Ливасов. Он едва стоял на ногах. Домашний халат был распахнут, пояс где-то потерялся. В руке держал початую бутыль крепкого вина. Владимир Осипович качался рядом и икал. Он с трудом соображал.

Слуги поспешно стали снимать скульптуры греческих богинь с их пьедесталов. Таких скульптур в парке было немало, и все они легко снимались.

– Пошли в дом, – потянул Ливасов приятеля за сюртук. – Эти… – он грязно выругался, – пока копаться будут… Пошли!…

Через некоторое время на месте скульптур стояли девки. Каждая должна повторить позу только что снятой «богини». Тела их были загримированы под белый мрамор.

Оба приятеля вразвалку ходили от одной фигуры к другой, оценивали… Пока лишь смотрели и щупали… Потом забавы перейдут в другие стадии. И по темнеющему парку будут бегать «мраморные» крепостные, а пьяные помещики их ловить.

Глава 18

«Ну и ночка», – удивлялся Николай. Таких приключений у него ещё не было.

Лишь к утру нашёл пристанище своей уставшей голове. В стогу прошлогоднего сена недалеко от усадьбы помещицы Гружевой. Но сон не шёл. Когда в очередной раз открыл глаза, увидел занимающийся новый день. Пора домой.

Соскользнул с высокого стога, потрепал по шее коня:

– Через пару часов будешь в своей конюшне. Потерпи, Гром.

Вскоре верный конь отпечатывал новые следы в чуть влажной сверху от росы дорожной пыли.

Встречная заря алела с каждой минутой всё ярче, и вот вновь родившееся оранжевое светило гордо засияло на чистом небосклоне.

В его свете ночное происшествие всё больше казалось нереальным. Уж не почудилось ли?

Нет, Николай понимал, что ещё не страдает помрачением рассудка, и всё было.

На возу была больная девушка. Оказалось, Варя не ворожбой занималась, а пыталась спасти сестру или подругу. Николай не спрашивал. Подозрение, что Варя Палетова не так проста, как её крестьянский сарафан, заставляло держать вопросы при себе.

Были долгие поиски жилища колдуна, осложнённые не только ночной темнотой, но и не совсем ясными разъяснениями Вари.

Но нашли.

Такого мрачного, но статного старика Николай ещё не встречал. Угрюмый, недоброжелательный, он сначала совсем не хотел слушать Варины просьбы о больной девушке.

И лишь отнюдь не лёгкий кошелёк Николая помог старику стать чуть внимательнее.

– Сюда несите, – угрюмо указал он в сторону деревянной лавки.

Николай вернулся к возу.

– Прошу покорно меня простить, что потревожу Вас.

– Она без чувств, – горько произнесла Варя. – Вот уже несколько часов.

Голос девушки задрожал от волнения. Казалось, она опять плачет.

– Ничего, – Николай постарался говорить бодро. – Колдун, похоже, самый настоящий. Вылечит!

И, наклонившись к Варе, зашептал:

– Такую мрачную, но красивую личность я отродясь не встречал.

Девушка не сдержалась и, чуть усмехнувшись, шепнула в ответ:

– Я тоже.

Когда Николай внёс больную в лачугу Несупы, тот уже зажёг несколько лучин. В их свете страшное зрелище предстало глазам молодого человека. Что за животное так искалечило эту несчастную? Ревнивый муж? Теперь понятно стало безудержное стремление Вари добраться до лекаря.

– Сюда ложи говорю, – недовольно махнул Несупа рукой в сторону лавки. Теперь сверху на неё была накинута старая медвежья шкура. Николай сделал как ему велели.

– Отойдите, не застите.

Варя поспешно отошла. Николай сел на лавку в тёмный малоосвещённый угол и приготовился наблюдать.

Вот Несупа снял платок с головы больной. Что это? Её волосы неровно обкромсаны под корень. На голове кровоподтёки. Колдун снял повязку. Николай отвернулся. Старик склонился над лицом. Долго смотрел, слушал, щупал.

Николай время от времени украдкой поглядывал на Варю. Она дрожала. Руки, колени, плечи тряслись крупной дрожью.

«Переживает, что скажет Несупа… Боится…» – догадался Николай. Теперь стало очевидным, что не только жалость погнала девушку в трудный путь, больная ей дорога. Возможно, та всё же её сестра.

Наконец Несупа выпрямился. Долго молчал, раздумывая. Это был высокий сгорбленный старик, некогда сильный. Широкие плечи и теперь ещё сохранили свою форму. Густые тёмные брови и белые от седины волосы, длинные, сплетённые в косицу составляли необычный контраст. Но, несмотря на старость и весьма недоброжелательный вид, в нём чувствовалось нечто, что можно обозначить общим словом – порода, некая сила, источник которой неизвестен.

– Чёрная ворона всё никак не накаркается? – непонятно спросил он.

Варя чуть нахмурилась, разгадывая старикову метафору. Потом лицо её прояснилось.

– Да, – ответила она.

Николай ничего не понимал.

– До утра ежели доживёт, то жить будет, – сказал старик. – А за глаз – не знаю. Ступайте.

Николай с Варей вышли.

Теперь – в обратный путь. Николай сел в телегу, стал править. Варя сидела сзади. Гром, привязанный уздечкой к возу, замыкал шествие.

Множество вопросов роились в голове у молодого человека, но задать ни один не решился. Варя тоже молчала.

Выехали из леса. В лунном свете Николай заметил стог. Наверное, лучшего ночлега нынче не сыскать.

– Варя, Вы теперь куда?

– В усадьбу. Но нам лучше здесь расстаться. Могут увидеть.

Николай слез с телеги, отвязал Грома.

– Прощайте, Варя!

– Прощайте… – девушка запнулась. На протяжении всех этих трудных часов она так и не узнала имени своего спутника…

«Как же, прощайте! Ну уж нет. Во всей этой истории до финала далеко. И в финальной сцене я хотел бы тоже присутствовать», – так думал Николай, мчась навстречу новому дню.

Когда, наконец, он приехал к себе в усадьбу, в прихожей на столике лежало письмо-приглашение на именины к Ольге Павловне Ночаевой.

Глава 19

К барской усадьбе Ерина и Дуняша подошли со стороны двора. Огляделись. Дворовые люди были заняты делом, множество народа носилось туда-сюда. В деревянных сараях и амбарах кипела работа. Изредка слышался смех и шутки девок и парней.

«И они ещё веселятся!» – удивилась Дуняша. Ей казалось, что в непосредственных владениях помещицы нормальный человек тут же превратится в живой труп и будет едва передвигая ноги ждать, когда окончательно перестанет быть живым. Здесь нет надежды и избавления. До того она наслышалась о жестокости хозяйки, что по-другому и не представляла.

Дуняша жалась к сестре. Взрослая вроде уже, а многолетняя привычка брала своё. Она и за руку взяла бы, но это было бы уже чересчур.

Ерина, чувствуя робость сестры, старалась держаться уверенно, хотя на душе и у неё скребли кошки.

– Пришли? – девушки так были заняты наблюдением за кипучей деятельностью в хозяйстве помещицы, что не заметили, как подошёл управляющий.

– Пришли, – ответила Ерина.

– Ну ждите. Барыни ещё нету. Вон, садитесь на лавку, – кивнул Лютый головой и ушёл.

Ждать пришлось долго.

Время от времени к девушкам подходили знакомые, завязывался недолгий разговор, после которого знакомые убегали по своим делам.

С кухни вышла баба с кувшином и кружкой. Локтем она зажимала краюшку хлеба.

– Девки, попейте вот кваску и перекусите. На солнце упарились небось ничего не делавши.

– Благодарствуем, – в один голос ответили сёстры.

– Вы, случаем, не деда Мирона внучки?

– Мироновы.

– На мать похожа, – кивнула баба на Дуняшу. – Та смолоду такая же пригожая была. – Баба скосила глазом на цыганскую внешность Ерины, но ничего не добавила. Ерина была красива – и всё тут.

– Не помните меня?

– Да вроде что-то знакомое, – Ерина немного лукавила. Бабу эту она не помнила, как не обращала особого внимания и на других односельчан.

– Тёткой Нюрой меня кличут. На кухне я туточки помогаю.

Тётка Нюра помолчала, ожидая какой-то реакции, но девушкам нечего было сказать.

– Никак «сама» вызвала?

– Вызвала, – ответила Ерина. Дуняша предпочла в диалоге не участвовать.

– Кудай-то она вас определить хочет? – задумалась тётка Нюра. – Вроде везде народу хватает… Вот если только горничная теперича нужна ей…

Дуняша побледнела. Тётка Нюра покачала горестно головой.

– Вы, девки, не шибко робейте. Оно жить можно. Только надо быть расторопными. А так… ну схватит за виски, коль попадёшься под горячую руку, а то по щеке ударит. Но это всё пережить можно. Не надо только близко к сердцу принимать.

Ерину и Дуняшу никто не бил по щекам и за виски не таскал. Как это не принимать близко к сердцу, они не знали. Дуняша почувствовала, что её тошнит.

Тётка Нюра задумалась на минуту, потом продолжила:

– Таких случаев, как с Агашей, всё же не часто бывает… Оно как получилось? У «нашей-то» ухажёр есть, помещик Овчаков, – тётка Нюра понизила голос до свистящего шёпота и наклонила голову поближе, сообщая дворовые слухи, – Есть то есть, да только она, Глафира-то Никитична, никак с ним не наладит, как ей бы хотелось. Замуж не шибко зовёт. Она, хоть и стара, а мужа тоже, небось хоцца. – Тётка Нюра оценивающе посмотрела на девиц и решила не углубляться. – А тот Овчаков за Агашей стал ухлёстывать. Зачастил к нам в усадьбу, Глафира-то Никитична думает, что к ней. А он, можа, и к ней, да только от Агаши никак его не оторвать. Где увидит её, тут же начинает… Ну, вы понимаете. Вот «наша-то» и осерчала.

Помолчали. Послышался топот. Показался Андрей верхом. Ловко спрыгнул с коня, бросил уздечку, подошёл к кузнецу. Заговорили.

Ерина вспыхнула. Ей захотелось, чтобы юноша оглянулся и увидел её. Но тот вновь вскочил на коня, уехал в ту же сторону, откуда недавно появился.

Дуняша сочувственно взглянула на сестру. Она знала Еринину сердечную привязанность. Тётка Нюра ничего не заметила.

– Девки, засиделась я тут с вами, пойду, – она встала, постояла в нерешительности, потом повернулась к Дуняше. – Ты не только на свою мать похожа. Ты и Агашу чем-то напоминаешь.

Дуняша почувствовала, что ловушка захлопнулась, и она внутри.

А квас и хлеб так и остались нетронутыми.

Глава 20

– Идёмте, – кивнул головой подошедший управляющий, и девицы поднялись. Пошли следом.

Но то ли от долгого сидения, то ли от волнения, ноги у Дуняши подкашивались и плохо слушались.

– Давай руку, – вдруг решительно заявила Ерина, Дуняша послушно подала. Ерина повела её как маленькую.

Проходя через просторные комнаты, Ерина впечатлилась. Насколько разнились эти помещения от тех, в которых ей привелось бывать. Дуняша не заметила ничего. В глазах её что-то рябило, а детали ускользали от внимания.

Вошли в кабинет.

– Глафира Никитична, девицы Мироновы пришли, как Вы и приказали.

Барыня что-то писала за столом. В ответ на слова управляющего она лишь махнула рукой, отпуская его. Тот ушёл.

Девицы остались стоять в дверях, ожидая, пока барыня соизволит взглянуть на них. Барыня не спешила.

Наконец она отложила перо и подняла голову. Старая, рыхлая женщина, в тёмном платье и таком же чепце напоминала огромную ворону.

Она окинула их цепким взглядом и удивлённо подняла брови:

– Вы сёстры?

– Двоюродные, барыня.

– Как звать?

– Меня Ерина, её Дунька.

– Чего же она сама не отвечает?

– Ума мало, барыня. Соображает плохо.

Дуняшины глаза стали немного круглыми. Она понимала, что Ерина ведёт какую-то игру, но не могла сообразить в чём дело. И то ли устав от долгого волнения, то ли слова сестры оказали на неё странное действие, но она и впрямь почувствовала себя неважно. Словно оказалась внутри какого-то кокона, а мир, и сестра, и этот огромный чужой дом, и хозяйка, там, снаружи. И звуки доносились неясно, а понять происходящее не было возможности. Ей осталось лишь молчать и надеяться, что наваждение со временем рассеется.

– Что умеет?

– Да как сказать, барыня, мимо котла не пройдёт, чтобы не зацепиться. Всё из рук валится. Только и пользы, что рукодельница добрая, Ваши уроки завсегда выполняет. А по хозяйству не приучена, потому как ума мало, – повторила Ерина свою характеристику.

– Хм… А ты сама-то?

– Я барыня, всё могу.

– Так уж и всё?

– Ну, вроде всё. Маменька не нахвалится.

Барыня задумалась, рассматривая девок.

Та и вправду, как полудурочка, стоит – глазами хлопает. Даром что пригожая. Ну, а эта дерзка. Глаза не опускает, смотрит прямо. Цыганское отродье. Хлопот поначалу будет много. Ну да ничего, дерзость можно и притушить.

– Завтра с тряпками, какие у тебя есть, приходи в усадьбу. Здесь служить будешь. Ну а дурочка пусть пока дома работает.

Барыня вновь склонилась на своей книгой.

Девки поклонились и вышли.

По дороге наваждение постепенно рассеялось, и Дуняша взглянула на сестру:

– Ериночка, да как же? Мне домой, а тебе в усадьбу?

– Ну и что? Я не пропаду.

Дуняша почувствовала себя виноватой. Тот спектакль, в котором и она сыграла нечаянную роль, предстал в истинном свете.

– Глупенькая, – усмехнулась вдруг Ерина, – ты же видела там Андрея? Вот я и буду к нему поближе.

Глава 21

– Старожилы говорят, что Руса раньше была глубже и шире.

– А они откуда знают?

– А им, наверное, деды рассказывали… А ещё здесь много жемчуга было.

– Прямо у нас? Тут?

– Говорят, прямо тут.

Луша оглядела родную Русу. Река неглубока. В жаркое лето мелела так, что можно перейти с одного берега на другой. Чистая голубоватая водица не скрывала песчаное дно и манила к себе своей свежестью. Но обманывала. Рано ещё, май только.

– А вы раньше где жили?

– Тоже на Русе, только вёрст двадцать туда, – махнула рукой Луша вверх по течению. – Там деревня есть, Камышовка называется. Там у меня подружки остались. И бабушка. Я вот думаю, вот эта водица, которая сейчас мимо нас проплывает, она же недавно рядом с Камышовкой была. Может, бабушка в ней руки помыла. Или просто глядела. А теперь я смотрю. Это почти как с бабушкой увидеться.

Стёпка посмотрел на печальное лицо своей подружки.

– Вас наш хозяин купил?

– Нет, мы приданое… А бабушка старенькая. Такая в приданое не годится. Вот она и осталась одна.

– Посмотри-ка, вспомнили хозяина, а он и сам тут как тут.

Луша оглянулась. По дороге верхом ехал господин Ночаев. Стёпка с Лушей встали, приготовились поклониться, когда он мимо будет проезжать. Но он направил коня к ним.

– Сидят, как два воробья, – засмеялся он. – Только воробьи на ветке, а они на бережку.

Луша и Стёпка молча смотрели на ласковую улыбку хозяина.

– Что ж вы… коров не растеряли?

Стёпка тревожно огляделся.

– Да нет, барин, все на месте.

– Это сейчас все, а вон та, рогатая, уже в лес рога свои навострила. Смотри, убежит – беда будет.

Со Стёпкиной точки зрения рогатая корова и не думала в лес убегать, но с хозяином разве будешь спорить? Стёпка побежал поворачивать корову в другую сторону.

Помещик соскочил с коня, подошёл к Луше.

– Это у кого же такая пригожая дочка выросла?

Луша почувствовала себя неуютно. И, хотя барин по-прежнему смотрел ласково, девочке хотелось бы, чтобы он ехал мимо. Она опустила голову, не зная, что делать в таких случаях.

Вдруг не менее ласковые пальцы коснулись Лушиного подбородка и приподняли голову:

– А почему такая большая девочка застеснялась?

Луша застыла не шевелясь, из последний сил терпя, чтобы не отклониться от неприятно-тёплых пальцев помещика.

– Почему на вопросы не отвечаешь? Или немая?

– Нет, я умею разговаривать, – Луша заставила себя хоть что-то ответить.

Послышались быстрые шаги Стёпки. Он торопился к ним.

Помещик легко провёл пальцами по Лушиной щеке, убрал руку, вскочил в седло и ускакал.

Луша заплакала.

Стёпка молчал. Снова сели на берег. Но река и весь мир утратил свою прелесть.

Луша всё терла щеку, стараясь стереть невидимые следы пальцев барина, которые она всё ещё ощущала. Но ничего не выходило. Эти следы не стирались.

Луша побежала к реке. Стёпка испугался, рванул за ней. Но Луша стала неистово умываться холодной водой. Она плакала и всё мыла и мыла лицо. Потом внезапно успокоилась и замерла, глядя покрасневшими глазами на реку.

– Пусть вода унесёт его пальцы далеко-далеко. В другой мир.

Глава 22

Майская ночь опустилась на Дубравное. Окутала весенней прохладой берега. Пустынно и тихо в деревне, только неугомонные птицы наполняют мелодией ночь, да дед Перепёлка ходит по своему обычному ночному маршруту, бьёт в колотушку, разгоняет недобрых людей. А люди и недобрые, и добрые дома давно. Приклонили уставшие головы, закрыли глаза в надежде провести несколько ближайших часов в покое. И сон идёт. К одним сразу, лишь глаза те успевают закрыть, к другим долго петляет по одному ему известным тропам.

Варя не спит. С утра уже сбегала к Несупе. Пережила ночь Агаша. Теперь будет жить. А дальше? Дед обещал несколько дней её у себя подержать, но рано или поздно надо искать ей пристанище. Да и благодетельница в любой момент может спросить про девушку. Где тут уснуть бедной головушке… Уснула. Беспокойная ночь накануне дала о себе знать. Горестно со всхлипыванием вздыхает. Но сон постепенно разглаживает скорбную морщинку между бровей.

Долго не спит и Ерина. С вечера собрала берестяную котомку, положила туда нехитрые свои наряды. Завтра чуть свет пойдёт в новую жизнь. А сегодня вертится на своём сундуке, никак не найдёт удобное положение. Может, последнюю ночь здесь спит. Но, вряд ли. Всё же отпускают и дворовых девок изредка домой, да и не убьют, поди, в первый же день. Не об этом надо тревожиться. А о другом. Знает Ерина себя, знает, что нет у неё почтения к чинам и положениям. Понимает она, что не сможет склониться перед сварливой и жестокой помещицей. А не подчинишься – исход ясен, проверен подругами по несчастью. Нет… тут надо идти другим путём. И на путь этот наставляла её цыганка Ида много лет. То ли знала она, что судьба у Ерины такая, то ли знания особые не нужны. И так понятно, куда пути проложены для крепостных. Вот и думает Ерина, как правильно повести свою линию. Но тут, думай – не думай, а на месте надо разбираться.

Не спит и Дуняша. Лежит тихо, прислушиваясь к беспокойному верчению сестры, и слёзы льются и льются по двум дорожкам и тонут в старом отцовском армяке, что лежит под головой. И дышит Дуняша старательно через рот, чтобы сестра не услышала шмыганье носом. Нет уж, хватит Ерине и так неприятностей, чтобы и теперь утешать её глупую. Сколько можно!

Лежит Дуняша и вспоминает, как на протяжении всей её жизни, сколько она себя помнит, всегда в трудные минуты пряталась за спину Ерины. И та всегда её защищала.

Вот и сегодня… Так ли уж Андрей привлёк Ерину, что она с радостью побежала под гнёт старой помещицы? Ой, сомневается Дуняша.

Раз за разом вспоминает слова кухарки тётки Нюры: «… схватит за виски, коль попадёшься под горячую руку, а то по щеке ударит…» и ужасом наполняется сердце, представляя, что эти виски и щёки сестры…

На соломенном чердаке барской конюшни задремал Андрей, а рядом, прижавшись к его спине лежит Груня. Спит Андрей, не спит Груня. Хочется с Андреем ещё поговорить, послушать его речи ласковые, и это желание прогоняет сон. А Андрею надоело речи ласковые на девок расходовать. И без речей проходу не дают. Вот и отвернулся от Груни. Ну её.

Ходит дед Перепёлка по своему привычному маршруту, стучит в свою колотушку. Спите, люди добрые. Всё у нас спокойно, чужих нет.

Глава 23

Едва забрезжил серый свет в чердачных щелях, зашевелился Андрей, сел, почесал мускулистую грудь через рубаху, пригляделся, кто это с ним. А, вспомнил. Зевнул, полез вниз. Надо домой сходить поесть. А то сейчас погонят ни свет, ни заря со своими поручениями, так за целый день не выберешь времени крошку в рот закинуть.

Дома мать уже гремела котлами.

– Яви-ился, – неласково встретила она Андрея. – Как брюхо подводит, только тогда и вспоминаешь мать.

– Ну чего опять стряслось?

– Как чего? Ты когда забор поправишь? Невжель глаза твои не видят, что вот-вот совсем завалится. А и завалился бы уже, да не знает, на какую сторону лучче лечь.

– Где топор? Пойду подправлю.

Вышел во двор. Эх, тут не поправлять, тут новый строить давно надо. Только вот когда? Нет у конюха праздного денька, лошадки каждый день хозяевам требуются. Даже в воскресенье нет покоя.

Постоял, не зная на что решиться, то ли снести его к едрене, нет забора и этот не забор. Даже уже упёрся, чтобы завалить его на сторону. Но в последнее мгновение передумал. Мать тогда орать будет – не захочешь ничего.

Пошёл по двору в поисках подходящих брёвен, нашёл несколько штук. Подпёр покосившиеся бока.

Оглядел свою работу, пытаясь оценить. Да вот оглядеть едва успел, а оценить не привелось. Послышался торопливый бег босых ног, а потом и Митька – помощник появился:

– Дядька Андрей.

– Что?

– Тебя управляющий ищет.

– Тьфу ты… перекусил.

Андрей кинул в угол двора топор и, не глядя больше на забор, не заходя в дом попрощаться с матерью, пошёл к конюшне. Митька затрусил рядом, с некоторым подобострастием заглядывая Андрею сбоку в лицо.

Немного погодя из хаты вышла Акулина.

– Андрей! Ты где? – стала заглядывать в сараи. – Во, уже и след простыл. Наработался… помог, помощничек.

Подошла к забору, долго изучала его оценивающим взглядом. Наконец промолвила насмешливо:

– Ну, теперича не упадёт. Рад бы свалиться, да костыли не дадут.

Увидала топор, нагнулась за ним, кряхтя:

– Что ни говори, а барская порода чувствуется, – подняла, понесла на место.

Глава 24

Бывали минуты, когда страшно жалела Акулина о содеяном. Так тошно было, что выть хотелось. Но всё же так лучше, неизбежно решала она.

Если бы у человека был выбор, где жить-расти-поживать, вряд ли нашёлся такой, который бы выбрал тёмную хату крепостных крестьян. Нет, всякий бы выбрал богатые хоромы и сладкую жизнь. И чем богаче и слаще, тем лучше. Только выбора такого у людей нет. И живут-поживают там, куда угодили с рождения. Нет выбора… почти никогда.

Не было такого выбора и у Акулининого сыночка, за него она его сделала. Совсем не задумываясь о последствиях, в какой-то безумной круговерти.

Может, оно и не удивительно, что тогда как разумом помрачилась. На её глазах ведь всё было.

Повозку и людей в ней сначала не узнала, давненько не заезжала сестра Глафиры Никитичны в их сторонушку. Слух прошёл, что ребёнок у неё родился. Но когда в сизых сумерках возница завернул прямо перед её носом через замёрзшую реку, успела разглядеть. Даже взглядами встретились и несколько мгновений не отводили глаз.

Позже Акулина не раз вспоминала этот взгляд. О чём думала в тот момент женщина? Может, чувствовала что-то? На простых крестьян баре не шибко-то смотрят.

И сама Акулина глядела прямо. Когда это бывало, чтобы крестьянка глаз не опустила. Но тут почему-то не опустила.

Это потом уже сообразила Акулина, что не туда свернул возница, да поздно было. Не знал он, видать, что не полностью замёрзла река, был проезд, и была полынья.

Повозка и нырнула под треснувший лёд, Акулина и разинула рот в немом крике. А женщина как-то успела своего младенца на лёд положить и с огромной силой, откуда такая взялась, толкнула его по направлению к ней. И как на санках, подъехал чужой ребёнок, укутанный в меховое одеяльце из беличьих шкур, прямо под ноги стоявшей в оцепенении Акулины. А у неё свой ребёнок на руках. Взяла чужого на вторую руку и бросилась домой.

Не думала тогда детей менять. До того испугалась, увидев страшную картину на реке, что совсем ничего не думала. Тряслась вся, как в лихоманке.

Положила детей рядом на лавку, подумалось где-то на задворках сознания, что ровесники. Развернула того, чужого, чтобы определить пол. Мальчик… как и её Андрейка. Развернула своего и уложила в мягкое, нежное, ароматное.

И только тогда поняла, для чего всё это делает.

Никто не узнал и ничего не понял. Напряглась, когда муж наклонился вечером над малышом. Вроде даже вглядывался пристально, но потом отвернулся, пошёл по своим делам. Вздохнула тогда облегчённо.

А Глафира Никитична первый раз видела своего племянника. Ей и невдомёк, что это вовсе и не племянник.

Так и стали жить.

Легко ли воспитывать чужого ребёнка? Нет… Всё не то. И плачет не так, и запах не тот, и чувства к нему не те.

Но тяжелее видеть своего и не иметь возможности даже прикоснуться.

Поэтому, может, Акулина своему сыну и обеспечила райскую жизнь, но самой пришлось испытать много горечи и разочарования.

Лишь много позже решилась раскрыть мужу свою тайну. Перед самой его кончиной. Муж сказал тогда:

– Дура.

Вот и всё. Не одобрил, должно быть.

Глава 25

К Ночаевым потянулись с визитами соседи поприветствовать старых знакомых.

Приезжал Афанасий Петрович. Долго не задержался, всё спешил. Дел много по устройству маслозавода. Но на именинах обещал непременно быть.

– А как Ваш супруг, незабвенный Василий Иванович? – наклонился помещик к Татьяне Владимировне.

Они вдвоём сидели на открытой террасе.

– Болеет всё чаще в последнее время. Доктор запретил волноваться, велел больше отдыхать. Да не получается у него не волноваться и отдыхать. Я уж побуду здесь, у дочери, ещё неделю, а потом домой. Может, меня послушает, побережёт себя.

– Да… Жизнь наша… Всё в хлопотах, всё куда-то бежит, что-то строим. А, если остановиться, задуматься – зачем?

– Жениться Вам надо. Да детишек нарожать. Вот и решиться вопрос зачем.

– Хм… Оно и сам иной раз думаю.

– Дорогой Афанасий Петрович, тут уж не думать, тут действовать надо.

Татьяна Владимировна окинула оценивающим взглядом собеседника. Немного обрюзг, полноват. Сказывается пристрастие к обильным обедам с наливочкой. Полуседая голова с залысинами. Но богатство, сила, умение вести дела – это имело большее значение в глазах женщины.

Вскоре Овчаков откланялся.

Татьяна Владимировна задумалась. Готов жених. Хоть бери голыми руками и завтра под венец. Но Сонечка? Любимица. Без её согласия…

Пошла в комнату младшей дочери. Спросила напрямик, как смотрела бы на такого потенциального жениха и мужа.

– Маменька, – Соня испугалась. – Да ведь он старше батюшки.

– Ну, положим, не старше, они ровесники.

Но Соне не стало легче от этого уточнения. Она стояла перед матерью, прижав руки к груди, и глаза её стали огромными на побледневшем лице.

– Ну чего ты испугалась? Я же просто спросила, – Татьяна Владимировна и сама напугалась такой реакции. – Никто тебя насильно под венец не потащит. Но и подумать не мешало бы. Такое богатство! И ещё полон сил. Вон и маслозавод затеял. И ещё невесть что построит. А мы с отцом не вечные. Надо же как-то устраиваться.

Но Сонечка не смогла принять доводы матери. Не о таком муже мечталось в пансионе. Не такой жених представлялся в девичьих снах.

Татьяна Владимировна с досадой махнула рукой и вышла.

Избаловали детей. Когда это было, чтобы спрашивали согласие. Какое согласие они могут дать, если ума ещё мало, а опыта житейского и того меньше. Нет, чтобы положиться на родительское рассуждение. Старшая по любви вышла. И куда же эта любовь делась так скоро после свадьбы? Теперь вот пытается взять бразды управления имением в свои руки. А не возьмёт, пропадёт прахом. Этот кутила всё сквозь пальцы просеет, как песок. Одна выгода, хоть состоянием тётка обеспечит. Может, и хорошо, что не теперь, а позже. Может, у тётки целее будет.

Ладно, Татьяна Владимировна постаралась успокоиться. Время ещё терпит. Сонечка только жить начинает. Не хочет за Овчакова, есть и другие.

Николай Кузьмич Думинский. Лично с ним не была знакома. Но после нашумевшей истории с огромным богатством, унаследованным от старой графини, многие матери обратили с интересом взоры на этого молодого человека. Очень кстати, просто посчастливилось, что оказались соседями по имениям он и старшая дочь. Значит, надо действовать. Тем более, что молод и, говорят, хорош собой.

Пошла искать Владимира Осиповича.

Нашла. Он сидел на лавке у искусственного прудика. Полюбовалась несколько мгновений зятем. Тот бил прутом по воде, распугивая рыб. Вздохнула, подошла.

– Чудесная погода, не правда ли?

– Да, сударыня, прошу присаживайтесь.

Татьяна Владимировна несколько минут обдумывала предстоящий разговор.

– Хорошо было повидаться со старыми знакомыми.

– Овчаков? Не часто он балует нас своими визитами. Всё занят.

– Да, теперь у помещиков много хлопот. Но всё же хотелось перед субботним вечером познакомиться и с другими гостями.

– Можно пригласить завтра на обед Ливасова.

– Отличная идея. Думаю, Ольга одобрит. Но и с Думинским я не знакома.

– Достойный молодой человек. Немного скучноват. Можно и его пригласить.

– Замечательно. Пойду поговорю о деталях с Ольгой.

Глава 26

Платье для Сонечки выбирала сама Татьяна Владимировна. Тут нужен тонкий расчёт. С одной стороны оно должно выглядеть почти повседневным, всё-таки это всего лишь обед. Хоть и в присутствии соседей, но лишь самых близких. С другой стороны, первое впечатление должно сделать своё дело.

Накануне вечером Сонечка перемерила несколько подходящих нарядов, пока придирчивый глаз матери не остановился на нежно-голубом муслиновом, лёгком и воздушном. Оно подчёркивало тонкий стан девушки, делала выразительными глаза. Словом, в нём Сонечка казалась свежим цветком.

Соня и сама застыла перед зеркалом, глядя на своё отражение. Хороша.

С утра молоденькая, но ловкая горничная Катя, подаренная Сонечке в честь окончания пансиона, колдовала над причёской. И тут тоже требовалось одобрение Татьяны Владимировны. Она не собиралась оставлять без внимания любую мелочь, а о причёске и говорить нечего. Она должна быть идеальной.

У Кати заныли руки от напряжения, пока Татьяна Владимировна не кивнула благосклонно головой.

– Выглядишь прекрасно, – одобрила мать, – остальное ты знаешь.

Остальное Сонечка знала: быть очаровательной, простодушной, чаще улыбаться. Сонечка и была очаровательна и простодушна. Что до улыбок, жизнь дарила ей много радости, как тут не улыбаться!

Гостей решили встречать на открытой террасе. Здесь просторно, много света, но главное, Татьяна Владимировна не забывала, – первое впечатление. На высокой веранде, как на пьедестале Сонечка будет выглядеть как греческая богиня. И пока молодые люди будут приближаться по дорожке к дому, они не смогут не оценить по достоинству юную прекрасную девушку.

Кроме Думинского и Ливасова ожидались ещё несколько знакомых пожилых дам и девушек. Обед не должен оставлять впечатление смотрин. Всё должно быть естественно. Татьяна Владимировна осталась довольна подготовкой.

И погода не подвела. Не жаркая, солнечная, с лёгким ветерком.

Пожилые дамы уже собрались, пили прохладительные напитки, угощались пирожным, вели неторопливые беседы о здоровье, о детях и хозяйстве.

Девушки маленькой пёстрой стайкой, стояли поодаль от собственных мамаш и тётушек, преувеличенно-восторженно восхищались нарядами друг друга и обсуждали последние новинки моды.

В деревне им было довольно-таки скучно, но предстоящий визит молодых мужчин приятно будоражил чувства.

Но молодые люди запаздывали. Не было и Владимира Осиповича, к великой досаде Ольги и её матери. С утра уехал к своему приятелю, обещал быть вовремя, и вот всё нет. Пришлось встречать гостей без хозяина и извиняться.

Наконец, застучали копыта лошадей, и на дорожке показались три всадника.

Татьяна Владимировна встрепенулась. Похоже, сейчас состоится то самое знакомство, на которое она с надеждой уповала.

Действительно, это был Владимир Осипович и двое незнакомых молодых людей.

– Дорогая, подойди сюда, – оторвала Татьяна Владимировна младшую дочь от подружек.

И на высоких ступеньках террасы юная девушка оказалась в центре. Заботливая мамаша обеспечила самый выгодный обзор.

Глава 27

– О, дорогие мои, как я рад, – завопил Владимир Осипович. – Прошу прощения за опоздание. И пусть компания, которую я привёл с собой, компенсирует мой промах.

К досаде Татьяны Владимировны, её зять полностью закрыл дочь от светловолосого высокого мужчины, который шёл позади всех. Зато жгучий брюнет с красивой широкой улыбкой не сводил с Сонечки восторженных глаз.

– Знакомьтесь, мой добрый приятель Дмитрий Сергеевич Ливасов, – представил он темноволосого, и смущённая девушка почувствовала, как её руку чуть жарче принятого целует молодой человек.

– А это – Николай Кузьмич Думинский.

Татьяна Владимировна с интересом вгляделась в его лицо. Симпатичный. Может быть не такой смазливый, как Ливасов, но во взгляде чувствуется интеллект и вдумчивость. И это придаёт ему особую привлекательность. Жаль, что Владимир Осипович отвлёк Сонечку, не давая возможности молодым людям присмотреться друг к другу.

Планы Татьяны Владимировны продолжили ломаться и за обедом. Тщательно продуманная рассадка гостей рассыпалась прахом, когда громогласный Владимир Осипович распорядился усадить Ливасова по соседству с Сонечкой. А Думинский, неожиданно для хозяйки, оказался в самом неподходящем месте – рядом с Марией Горобец. Раздосадованной Татьяне Владимировне оставалось только вежливо улыбаться и надеяться, что после обеда будут ещё случаи поправить положение.

Зато Ольга не подвела, показала себя доброй хозяйкой. Лакеи были расторопны, блюда менялись вовремя и все были вкусными, гости ели с удовольствием. Исключение составляли девушки. Те привередничали, без аппетита пробуя крохи и основное внимание направляли на развлечения, как им и полагалось.

Татьяна Владимировна участвовала в беседе на своём конце стола и умудрялась улавливать основные темы на дальних.

Около Ливасова было весело. Он наклонялся к девушкам и что-то рассказывал про неудачную охоту на кабана. Сонечка и её подружки то и дело прыскали смехом. И Татьяна Владимировна поняла, что несмотря на то, что кабан не стал трофеем для Дмитрия Сергеевича, этот случай всё же следует зачесть в один из его козырей.

Думинский разговаривал с госпожёй Горобец и её дочерью. Николай Кузьмич вежливо поинтересовался самочувствием бабушки, старой госпожи, после удара. Мамаша Горобец отвечала обстоятельно, не допуская посторонних в их беседу. Её старшая дочь, семнадцатилетняя Маша, иногда мило вставляла несколько слов, заполняя паузы матери, которые были нередки. Горобцы знают для чего они здесь, кисло подумала Татьяна Владимировна.

Ко времени подачи главного блюда тема бесед сменилась.

У Ливасова было вновь весело. На сей раз обсуждали петербургских знакомых. И по всему выходило, что забавных ситуаций и там было немало.

– И Терёхин заявляет: «Да, дед, это опять я!», упустив из виду, что старик слепой, но не глухой, и уж голос своего внука ещё в силах отличить, – закончил он под общий девичий смех.

Татьяне Владимировне не очень понравилась история, но может она не всё правильно поняла?

Думинский по-прежнему разговаривал с Горобцами. Мамаша интересовалась, как он справляется с новыми для него обязанностями помещика. Николай Кузьмич посетовал на тяжёлую долю крепостных.

– Пытаюсь наладить разумное хозяйство, чтобы и прибыль была, и люди не бедствовали. Особенно дети. Но, увы, пока только пытаюсь.

Маша горячо поддерживала его в этом вопросе.

– И я не хотела бы, чтобы в моём имении жили несчастные люди. Ведь согласитесь, Николай Кузьмич, в первую очередь это от нас зависит, от тех, кто по закону рождения получил власть.

Горобец – мамаша посмеялась над наивным пылом дочери.

– Только люди с золотым сердцем думают о всех этих несчастных, – не упустила возможности ловко указать на ещё одно достоинство своей дочери.

Но Татьяна Владимировна нахмурилась. Уж не из вольнодумцев ли Николай Кузьмич? В последнее время их не так уж и мало. С чего бы ему так волноваться о крепостных? Но потом морщины разгладились. Догадалась – да молод он просто, вот и ветер в голове. Это пройдёт. Вспомнила своего супруга, тот в юности тоже чем только не увлекался. Но со временем остепенился.

После обеда перебрались в музыкальную комнату. Желающие расселись за карточными столиками. Сонечка прошла к фортепиано. Играла она неплохо, голос был приятный, поэтому какое-то время слушали её. Когда наступила очередь другим девушкам показать себя, все уже достаточно насладились музыкой, поэтому вернулись к картам и разговорам.

Пройдясь по гостиной, Татьяна Владимировна прислушалась к важным из них.

Ливасов опять был рядом с Софией. Она раскрыла на чистой странице свой памятный альбом, и Дмитрий Сергеевич что-то с энтузиазмом туда строчил, закрывшись от хозяйки альбома. Сонечка со смехом пыталась подглядеть, но Ливасов был неприступен.

Думинский беседовал с девушками. Среди них вновь выделялась Маша Горобец. Вот кто проныра, с раздражением подумала Татьяна Владимировна. Похоже Горобцы прекрасно понимают, чего они хотят, в отличие от её легкомысленной дочери, и своего не собираются упускать. Татьяна Владимировна прислушалась.

– О, я с Вами совершенно согласна. Теперь среди работ художников можно увидеть сельский и городской пейзажи. Но всё же значительное большинство их работ – это портрет.

Маша хорошенькая девушка. Умная, начитанная. Но Сонечка гораздо красивее. И вот теперь эта Маша имеет успех там, где должна была блистать её младшая дочь.

– Вы не знакомы с работами Ерменёва?

– Нет, к сожалению. Но очень хотелось бы услышать от Вас о его творчестве.

Ишь ты, услышать от Вас. Эта девица не промах.

Татьяна Владимировна мгновенно угадывала, или ей казалось, что угадывает, все хитрости и уловки окружающих, которыми сама искусно владела.

– О, его работы впечатляют, также, как и его судьба…

Далее Татьяна Владимировна не услышала – пришлось отойти, чтобы пронырливые Горобцы не разгадали её манёвры. Ещё решат, что она намеренно подслушивает.

Со вздохом посмотрела на свою смеющуюся младшую дочку и досада отразилась на лице лёгкой краской. Одного весёлого зятя для неё уже более чем достаточно.

Глава 28

«23 мая

Милостивая государыня Глафира Никитична, прежде, нежели приступить к своим обязанностям, разрешите узнать, как Ваше здоровье и настроение и пожелать всего доброго.

У нас всё тихо, как и прежде. Вчера был обед. Жаль, что Вы не смогли присутствовать.

Сегодня закончили весь посев. Лишь на дальнем поле…»

Глафира Никитична внимательно прочитала ежедневный отчёт Ольги Павловны. Как всегда, эта писулька была бестолковая, но пусть учится. Ежели всё пустить на самотёк, толку у Ночаевых совсем не будет. Но слепо доверять этой бумаге Глафира Никитична не собиралась, поэтому следом открыла другое ежедневное послание из того же поместья, но уже от управляющего, которого, кстати, она сама и назначила в хозяйство к племяннику.

«23 мая

Ваше сиятельство, любезнейшая…»

Плут. В последнее время стал вилять и приукрашивать. А это верный признак, что мошенничает.

Глафира Никитична чувствовала, как в ней закипает гнев. Где набрать верных и умных людей? Совсем перевелись что ли? Подарила прекрасное поместье и что с ним станет через несколько лет, ежели так и продолжат работать на него спустя рукава? Одна дура, другой плут. Всё придёт в упадок.

И лишь на племянника гнев тут же угасал, не успев набрать силу. В глазах Глафиры Никитичны Владимир Осипович всё ещё был Володенькой. Молодым юношей, который никак не созрел, чтобы серьёзно взглянуть на жизнь.

Единственная родная кровь. От осознания этого, она на все его проступки готова смотреть сквозь пальцы. Плоть от плоти любимой сестры, так рано ушедшей из жизни. Не доехавшей до её усадьбы менее версты.

Не думала Глафира Никитична, что сама останется бездетной. Молодая, красивая вдова, а рядом Афанасий. Кто им мешал?

Но годы промелькнули, словно стая перепуганных птиц за окном, и вот уже свои дети ей недоступны.

И вновь раздражение шевельнулось в груди. Всю жизнь пахала в своём поместье больше любой крестьянки. У других вечера да балы на уме, у неё подсчёт доходов и расходов. И к чему пришла?

Нет, на хозяйство ей грешно жаловаться, всё процветает и приносит хороший доход, а вот радости что-то мало.

Подошла к окну. Вдалеке увидела Варю. Вот тоже, судьба подарила крестницу – ни рыба, ни мясо. Собственной тени боится, слова не вымолвит.

Вернулась к столу, позвонила в колокольчик. Тут же вошла новая горничная – цыганка.

– Звали, барыня? – неловко поклонилась та. Поклонилась с такой натугой, словно боялась, что спина в пояснице разломится пополам.

Секунду старая помещица боролась с желанием подойти к нахалке и переломать ей тут же её хребет, чтобы гнулся шибче, но сдержалась, успеет ещё.

– Позови барышню.

Ерина снова неловко поклонилась, блеснув тёмными глазами и вышла.

– Где куёлда? – спросила Глафира Никитична, как только Варя показалась на пороге.

Девушка секунду находилась в замешательстве, потом резко побледнела, догадалась.

– Агаша, Ваша милость?

Старая помещица не посчитала нужным отвечать.

– Агаша…, – Варя так и не придумала, что ей сказать про Агашу, чтобы отвести беду от неё подальше. И вот теперь нужно на ходу выкручиваться. – Она плоха. Боюсь, что не выживет.

Глафира Никитична задумчиво пожевала губами.

– Не выживет, говоришь? Тогда… пристав может заинтересоваться, вопросы задавать. Если что… нужно сказать… что с чердака свалилась лахудра. Поняла? Ну, иди, когда помрёт – доложишь.

Варя вышла. Помещица вновь позвонила в колокольчик. Снова вошла Ерина. Глафира Никитична некоторое время сверлила её взглядом, решая, какое поручение ей задать.

– Вычистишь весь паркет здесь. И если замечу хоть пятнышко, которое мне не понравится, будешь его вылизывать языком. Приступай.

Паркет девушка ещё ни разу в своей жизни не чистила. Но Ерина не зря в этой усадьбе провела уже несколько дней. И все дни держала глаза открытыми. Поэтому вскоре девушка вернулась в комнату с щёткой, обёрнутой суконной тряпкой и принялась за самый дальний угол.

Когда она нагнулась, из кармана выпала небольшая прямоугольная коробочка. Ерина, кажется, не заметила этого. Зато от зорких, хоть и пятидесятилетних глаз Глафиры Никитичны это не укрылось.

– Эй, девка, подай сюда.

– Что, барыня? – живо обернулась Ерина.

– А то, что ты по моему полу разбрасываешь.

Ерина только тут заметила потерю. Она подняла коробочку, медленно подошла к барыне.

– Это карты. Гадальные.

Глафира Никитична протянула руку. Ерина медленно произнесла:

– Худо будет, если Вы их возьмёте, – и протянула навстречу свою руку с колодой карт, словно предлагая помещице сделать выбор: брать или не брать.

Секунду Глафира Никитична колебалась. Потом опустила руку.

– Гадаешь?

– А как же? Я же ведь цыганка.

– Вот именно, что цыганка. Врёте вы всё, – махнула рукой небрежно.

Ерина на это ничего не ответила, лишь чуть прищурив глаза на короткое время, пристально вгляделась в лицо барыни, оставив у той неприятное впечатление, что девка увидела чуть больше, чем полагалось простой прислуге.

В тот день вылизывать пятна языком Ерине не пришлось.

Глава 29

– Ванятка! – позвала Дуняша братика.

– Что? Опять?

– Опять, Ванечка. Я бы сама пошла, да сегодня уже была. Боюсь, Лютый меня приметил.

– Ладно, – хмуро согласился мальчуган, и не раздумывая, и особо не тратя время на сборы, тут же побежал по деревенской дороге, по пути черпая босыми ногами пыль, чтобы она стояла коромыслом.

На барском дворе народу полно. Ванятка ловко пролавировал между мужиками и бабами, стараясь не мешаться под ногами, а то ведь могут и наподдать.

Ерины опять не видно.

Дуняша извелась вся. Всё ей кажется, что бьют сестру по щекам и за виски таскают. Даже Ванятка забеспокоился.

Хотя, с Ваняткиной точки зрения, не таковская Ерина, чтобы её били. Но на всякий случай начал строить планы мести.

Например, в его планах он вырос размером с мельницу и отрастил себе огромные кулаки. И закинул зловредную барыню прямо за чёрные тучи, нехай с молниями полетает по всему белу свету.

А Лютый, как увидел такое дело, а потом догадался, зачем Ванятка к нему идёт, размахивая своими здоровенными кулаками, тут же убег с их деревни за тридевять земель. А Ванятка успел догнать его и здоровенной ногой изо всей силы наподдал прям под зад…

Но, планы планами, а пока в ожидании могучего роста приходилось действовать по-другому.

Ванятка уселся в угол двора почти под телегу, чтобы не сильно мелькать перед глазами и осмотрелся.

Какой-то мужичок впрягал лошадку в эту телегу. Ванятка тоже умел это делать. У них дома есть старенькая Седка. Ванятка сам её и впрягал, и распрягал, и в лес за дровами ездил, правда, уже не сам, а с отцом.

Неожиданно мальчугана тронули за плечо. От неожиданности Ванятка вздрогнул и чуть подпрыгнул, оглянулся – Ерина.

Ох, и обрадовался мальчуган. Живая и какбудточки небитая.

– Иди за мной, – шепнула Ерина и быстро направилась к сараю.

Ванятка немного подождал, а потом нырнул за ней в открытую дверь.

– Ванятка, на, суй за пазуху, – Ерина сама сунула ему под рубаху какой-то тёплый свёрток. – У меня всё хорошо. Пусть дома не волнуются и не боятся. Дуняше скажи, чтобы не ревела напрасно. Барыня не такая уж и злющая и меня ещё пальцем не тронула. Пошли, я тебя выведу на другую сторону.

Ерина повела брата в другой конец длинного сарая, отодвинула неприметную досточку, открывая лаз.

– Давай сюда. Там кусты и дыра небольшая в заборе.

– Понял, – кивнул мальчик и полез.

Дыру нашёл быстро, а вынурнув с другой стороны, оказался снова в кустах. И уже выбравшись из них, огляделся. Во, чудо-то. Прямо на берегу Русы.

Ванятка не стал больше вертеть напрасно головой, а помчался прямиком домой, по дороге снова поднимая пыль до небес, чтобы красиво и приятно было и глазам, и ногам.

Дома выяснилось, что за пазухой у него пироги с мясом. Вкуснищие!!!

Глава 30

Сонечка была смущена. В своём альбоме она обнаружила записку. Когда увидела свернутый комочек между страниц, ей даже в голову не пришло, что это может быть тайное послание для неё. Да и как догадаться, если до этого никто ей таким способом не писал.

Поэтому с недоумением повертела в пальцах, потом развернула.

«Милая Сонечка! Я не видел девушки прекраснее утренней зари, пока не встретил Вас. Теперь видел.

Д.Л.»

Щёки Сонечки вспыхнули тем самым светом утренней зари, о котором только что прочитала.

Дмитрий Сергеевич ей понравился. Такого весёлого молодого человека она ещё не встречала. По правде, молодых людей она совсем почти не встречала. Пансион был закрытым, домой девушку отпускали редко, с молодыми людьми она только начала знакомиться.

Конечно, он не хотел её обидеть. Ведь, получив такое послание, она, вроде, должна была почувствовать себя оскорблённой. Насколько ей известно, записки такого рода имеют право писать лишь помолвленные молодые люди.

Но она, кажется, понимала в чём дело. Просто Дмитрий Сергеевич слишком весёлый и немного избалованный, вот и не задумывается, что могут подумать другие, если узнают.

И что подумала бы маменька. О, только не это! Маменька ни за что не должна узнать.

Тогда, после званного обеда, она так строго говорила с Сонечкой, что та заплакала.

– Ты вела себя недостойно и легкомысленно, – лицо матушки стало застывшим, словно каменное. Глаза смотрели отчуждённо, и в них светились гневные огоньки.

И Сонечке стало страшно, ей показалось, что она всё испортила.

– Голубушка, милая, простите, – заплакала Сонечка и бросилась к матери.

Та обняла её, смягчилась.

– Ну подумай о своём будущем. Теперь самое время оглядеться в поисках достойного человека. А ты весь вечер смеялась как ребёнок и дурачилась с Ливасовым.

На устах Сонечки вертелся один щекотливый вопрос, но задать его так и не решилась. Почему-то ей казалось, что ответ ей не понравится.

Вопрос этот вертелся у неё и значительно позже, тогда, когда её аккуратно причёсанная головка в ночном чепчике покоилась на мягком ложе.

Почему поиски достойного молодого человека она должна вести огибая самого привлекательного?

Маменька его недооценила. Это ясно. Она хочет для дочери более блестящую партию, вот и выбирает ориентируясь только на богатство и знатность.

И Сонечке страшно захотелось поговорить с кем-нибудь о Дмитрии Сергеевиче. Дмитрий… Имя какое красивое. Кто он, этот молодой человек, кто заставил её испытать за вечер такие яркие чувства, каких у неё доселе и не было.

И весь следующий день она провела в поисках подходящих собеседников. К матери с этим вопросом лучше не подходить, это Сонечка уже поняла. Но что скажет старшая сестра? Соня пошла её разыскивать.

Ольга была в гостиной. Она играла со своим маленьким сыночком.

Сонечка остановилась в дверях, полюбовалась.

Ярко освещённая комната. Красивая молодая мама в бледно-розовом платье сидела на диване. Малыш лежал у её колен. Ручки и ножки его были освобождены от пелёнок и он, пользуясь всеми ими, ловил бумажную бабочку. Эту яркую игрушку Ольга держала перед его лицом, время от времени щекоча щёчки.

Сонечка подошла с улыбкой к сестре и маленькому племяннику, села перед диваном прямо на пол и стала с близкого расстояния любоваться на самую мирную картину, какую можно наблюдать на земле.

– Какой он милый, – девушка на какое-то время даже забыла о цели своего прихода.

– Я всё никак не пойму, на кого же он похож. Как ты считаешь?

– Он похож на самого красивого человечка.

Сердце Ольги приняло такой ответ, и она счастливо засмеялась.

– Барыня, кормить младого барина пора, – от двери раздался голос няньки.

– Возьми, – с лёгким сожалением отозвалась Ольга Павловна, и ребёнка унесли.

Сонечка на коленях переползла немного поближе к сестре и обняла её за ноги.

– Милая, ну что ты? – Ольга приподняла голову девушки и заглянула в глаза.

– Хорошо дома.

– Да, могу себе представить. Честно говоря, очень рада, что не довелось мне воспитываться в пансионе.

– Я как будто долго жила в клетке и вот вырвалась на свободу.

– Только с нашей матушкой ты, похоже, не долго будешь ею наслаждаться, она тебя живо выдаст замуж.

– А разве замужем быть – это несвобода?

Ольга осеклась. Не стоит молоденькую девушку загружать проблемами. Поэтому выдала более лёгкую версию трудностей:

– Милая, у замужней дамы слишком много забот. Только управление поместьем занимает несколько часов в день. Вот тебе и несвобода. Поэтому наслаждайся теперь каждой минутой и не грусти.

– А маменька давеча меня упрекала, что слишком легкомысленная.

– И маменька права. Я тоже думаю, что в присутствии соседей, тем более пожилых дам, нужно быть немного сдержанней.

– А Дмитрию Сергеевичу тоже нужно?

– Дмитрий Сергеевич мужчина. А к ним требования света не такие строгие. Им многое можно.

– Ты сказала об этом с горечью?

– Может быть, чуть-чуть.

О большем Сонечка не стала спрашивать. Не стала и Ольга говорить большее. Да и что рассказывать? Сама пока не разобралась толком. Так, одни неясные подозрения и дурные предчувствия.

Глава 31

– Завтра едем на именины, – заявила за обедом Глафира Никитична.

– И я? – не сразу поняла Варя. Не часто её вывозили в гости.

– И ты. Что тут есть ещё кто-то, с кем я разговариваю? Кажется ясно сказала – едем.

Варя опустила голову. Опять дура. Это ощущение не покидало её. Да почему она такая глупая?

– К Ночаевым, – сменила гнев на милость благодетельница и решила продолжить разговор.

– Хорошо, – ответила девушка, чтобы заполнить паузу.

– Там Сонечка гостит.

– Сонечка Левиницкая? – Варя даже руками всплеснула от неожиданной радости.

– Да. Просила за тебя. Очень уж желает свидеться. Так что, готовься.

Готовься… Вечером Варя оглядела свой гардероб. Два платья на выход. Одно серое, второе коричневое. В них она больше похожа на гувернантку.

Может, не зря её наряды такие. И не зря всё чаще она задумывается о том, чтобы изменить свою жизнь. Стать независимой. Хотя, гувернантки не самые независимые люди на свете. Но всё же лучше, чем быть нахлебницей.

Да! Как только разрешится так или иначе ситуация с Агашей, она сделает шаг навстречу своей свободе. Жаль, конечно, оставлять деда Перепёлку. Но тут она совсем бессильна.

Задумчиво погладила ладонью дешёвую ткань. Какое же всё же выбрать? А причёска? Во вдовьем чепчике она точно не пойдёт! Её от этих чепчиков уже тошнит. Надо попробовать самой сделать причёску, раз Агаши нет.

Варя встала перед зеркалом, распустила косу. Шёлковая светло-русая волна заструилась по плечам. Повернулась боком. Длинные.

Волосы – девичья гордость и краса. Как Агаше пережить их потерю? Пройдут годы, прежде чем новые отрастут.

Всё, тряхнула головой. Хватит о грустном. Завтра она увидит Сонечку. Надо выглядеть хорошо. Умелые пальцы стали перебирать пряди. Конечно, неудобно, да и сзади не видно, но руки помнят. Сколько причёсок делали в пансионе девушки друг другу. У Вари всегда хорошо получалось для других, получится и для себя.

Глава 32

– Завидую тебе, – Владимир Осипович и Ливасов незаметно для себя переходили на «ты» после нескольких стаканов крепкого вина. – Нет над тобой никакой руки…

– Какой руки? – не понял Ливасов.

– Власти… Которая рука,.. – Владимир Осипович решил жестами показать, раз уж словами не получилось. Он двумя руками свернул воображаемую шею.

– Ха! Я сам себе господин, – хвастливо закричал Ливасов, подливая в стаканы и мимо красную любимую жидкость.

Владимир Осипович согласно икнул.

Ранее днём он приехал к своему приятелю за цыганами к завтрашнему празднику. Посмотрели ещё раз их танцы, послушали песни, согласились, что «хороши шельмы». Цыган вместе с приказчиком отправили к Ночаевым. Владимир Осипович в записке к жене наказал артистов разместить в каком-нибудь сарае, а он сам задержится у Ливасова. Обещал назавтра с утра быть дома.

– Потому что ты один живёшь! – внезапно осенило Владимира Осиповича.

– А на кой мне ещё кто-то нужен? Чтобы в моём же доме у меня тут указывали, как мне лучше, да как надо!

– А Анна?

Ливасов неопределённо махнул рукой, а потом и головой в ту же сторону. Но Владимир Осипович, похоже, понял.

– Мудрый ты человек! Человечище! Дай я тебя поцелую.

– Давай лучше ещё выпьем.

– Наливай!

После очередного стакана мысли Владимира Осиповича продолжили двигаться немного под другим углом.

– А чего ты с Сонечкой… того… шуры-муры, – Владимир Осипович опять обратился за помощью к рукам и жестам.

– Да не в жизнь. Ты что? Что, я не понимаю?

– Смотри! – Владимир Осипович помотал перед глазами приятеля указательным пальцем из стороны в сторону.

Ливасов попытался поймать палец, но промахнулся. Он всхлипнул.

– Ты мне не веришь?

– Верю. Давай наливай.

После очередного выпитого Ночаев долго мотал головой, по видимому собирая остатки разума в одну кучу. Что-то собралось.

– Всё-таки, хороши у тебя гончие.

– Гончие! А кони?

– И кони. Жеребёнок гнедой, ох, хорош!

– У меня всё хорошо. Потому как я хозяин. И всё у меня знаешь где?

– Где?

– Во-о! – Ливасов потряс крепко сжатым кулаком. – А коней я берегу. Да я лучше на… – тут Ливасов прыснул пьяным смехом, – на крепостных буду ездить.

Владимир Осипович прыснул следом.

– Как это?

– Запрягу и поедем.

Ночаев согнулся пополам.

– На мужиках или бабах?

Ливасов недолго думал:

– На девках.

– А хомуты?

– Хомутов у меня нет по размеру. Пока без хомутов.

– Ну-у, – разочаровался Владимир Осипович. – Надо хомуты.

– Пошли, – Ливасов встал, потянул приятеля за руку.

– Куда?

– Запрягать, – и оба едва не повалились от хохота.

Пошли.

Глава 33

– Вот смотри, это цы, это червь.

– Подожди, я уже те забыл.

– Ладно, давай сначала.

Луша и Стёпка сидели на обочине пыльной дороги и чертили на песке буквы. Луша помнила начертания некоторых из них, и теперь свои знания передавала Стёпке. Они не заметили, что за ними уже некоторое время наблюдала Сонечка.

Прогулка по деревне и дальше на луг за полевыми цветами закончилась вот такой встречей.

– Их там много, этих букв. Все не запомнить, наверное.

– Но как-то же их запоминают?

– Наверное, только страшно умные люди.

– Да? Я знаю и не страшно умных, а читают.

– Ну тогда не знаю. Теперь, если эти буквы рядом поставить, то получатся слова.

– Как это?

– Сама толком не понимаю. Получаются как-то, – вздохнула Луша.

– А давайте я вам помогу разобраться? – Сонечке показалось, что слова сами вырвались помимо её воли.

Луша и Стёпка вздрогнули и вскочили на ноги. Соня оглядела их. Оба босоногие. Девчонка очень хорошенькая. Просто кукла. Да и паренёк – настоящий Лель. Светлые, немного волнистые волосы, большие глаза. Какие красивые дети у Ольгиных крестьян. Но казались почему-то слишком перепуганными. От неожиданности? Или кого-то опасаются?

Увидев перед собой Сонечку, немного расслабились, но настороженно-недоброжелательное выражение на лицах осталось. Сонечке показалась обидной такая враждебность, и желая растопить её, она улыбнулась.

– Меня зовут София Павловна. И я могу вас научить читать.

Но враждебность не исчезла. Хотя в лицах что-то дрогнуло.

Читать! Луша со Стёпкой об этом мечтали. Мизерные знания по крупицам собирались и тут же старательно усваивались, но не складывались в общую картину и толку от них не было. Так же не было того, кто бы им помог. И вот помощь пришла сама.

Но это барышня. А им неприятностей хватало и от барина. А что барин, что барышня – невелика разница. Лучше держаться от них подальше.

– Что же вы молчите?

– Благодарствуем, не надо, – ответила девочка.

Сонечка совсем обиделась. Молча пошла дальше. Ребята посторонились. Она шла и искоса посматривала на закорючки, которыми исписана была дорога. Это всё же мило. Сонечка чувствовала, что умиление вытесняет обиду. Вдруг резко остановилась. От неожиданности даже сбилось дыхание.

Прямо перед её глазами, на участке плотно утрамбованной земли был портрет. Сходство несомненное. Это та девочка, с которой она только что разговаривала.

Ошеломлённая Сонечка не могла сдвинуться с места, чтобы продолжить путь.

– Это ты нарисовал? – обратилась она к пареньку.

– Я, – просто ответил он.

Сонечка вернулась. Подошла к этим недружелюбным ребятам.

– И всё же давайте знакомиться.

Глава 34

Варя тряслась в закрытой коляске рядом с Глафирой Никитичной и угрюмо смотрела на проплывающие мимо поля, луга и ветхие крестьянские избы. Разговаривать не было сил совершенно. Пусть улягутся в душе горечь и разочарование, и тогда она вновь сможет повернуть лицо к своей благодетельнице. А пока – невозможно.

Потому что, несколько минут назад, увидев вышедшую из комнаты девушку, полностью готовую к вечеру, Глафира Никитична протянула обидное:

– Это что ещё такое?

«Это что ещё такое» относилось к Вариной причёске.

– Одень чепчик.

Вот и всё. И возражений не может быть. Поскольку у Вари не должно быть своего мнения. А если вдруг возникло, лучше спрятать его в недрах души и постараться забыть.

Варя напялила первый попавшийся. Попалось коричневое выгоревшее на солнце нечто, может быть, где-то и драное. Ну и пусть. Какая разница? Сил больше нет.

Настроение поднялось лишь от встречи с Сонечкой. Девушка выбежала навстречу, как только коляска показалась на подъездной дорожке, очевидно ожидая и высматривая их, едва поздоровалась с Глафирой Никитичной и крепко-крепко обняла подругу. Варя и не помнила, когда так радовались её присутствию. От горячих объятий горькая льдинка, вызванная упрёками Сониной матери в неблагодарности, стала таять. Не может быть, чтобы и Соня её осуждала. Нет, здесь какое-то недоразумение.

– Милая, милая, Варенька, обещай погостить у нас несколько денёчков.

Варя не ответила. Разве от неё это зависит? Она бросила взгляд на свою покровительницу. Та же оставила слова девушки без внимания.

– Погоди, София, дай же нам всем поздороваться.

Татьяна Владимировна тоже вышла навстречу важной гостье – Глафире Никитичне, и теперь чуть нахмурила брови. И чему их там только учат в этих пансионах? Девочка слишком эмоциональна и чувствительна.

– Дорогая Глафира Никитична, как Вы перенесли дорогу? Пройдёмте же, как я рада Вас видеть. А вот и Владимир Осипович.

Племянник был как всегда вежлив и элегантен. Он поцеловал руку тётушки и предложил провести её в сад к другим гостям. Оттуда доносилась музыка, смех и весёлые возгласы.

Как Глафира Никитична и распорядилась, большую часть празднества решено было провести на открытом воздухе.

– Это, кажется, оркестр играет? – заинтересовалась она.

– Да, – подтвердила Татьяна Владимировна, – Василий Иванович решил дочери сюрприз устроить, прислал наших артистов. Так что у молодёжи сегодня будут танцы.

– А сам он?

– Приехал на пару дней. Сейчас где-то среди гостей.

– Танцы, – Сонечка засмеялась тормоша подругу за руку. – Мы с тобой танцевали в пансионе с друг с другом. Помнишь? А сегодня будем танцевать по-настоящему.

– Я ещё помню, как ты танцевала с табуретом.

Девушки тихонько захихикали.

– Варенька, – шепнула Соня, – ты прости, что письмо твоё показала матушке. Я просто не знала, как тебе помочь. Думала она лучше сообразит. Но маменька не поняла ни тебя, ни меня.

– А как тут поможешь? Напрасно я вас побеспокоила.

– Что ты говоришь! Вовсе не напрасно. Ладно, потом. Я тут целую интригу затеяла, чтобы тебя к нам погостить отпустили. Тогда обо всём и поговорим.

Варя задумалась. С подружкой пожить как в старые добрые времена очень соблазнительно. Но как же Агаша?

А Сонечка уже потянула её в сад, где по дорожкам гуляли гости, по лужайкам бегали дети и собаки, за огромным столом под открытым небом сидела именинница и принимала поздравления, оркестр играл что-то весёлое, а рядом с импровизированной сценой прямо на траве сидели пёстрой стайкой цыгане, ждали своей очереди, и мысли об Агаше на некоторое время оставили Варю. Им на смену пришла неловкость, что среди девушек в лёгких светлый нарядах она словно коричневая ворона в нелепом чепчике.

И неловкость эта была оправдана. Варя сразу обратила внимание почти всех присутствующих.

Маша Горобец, стоя в кругу подружек, шепнула:

– Кто это девушка, что от Софии не отходит ни на шаг?

Подружки посмотрели с любопытством, но наряд Вари вызвал пренебрежение. Девушки пожали плечами, никто с этой особой не был знаком.

– Похожа на гувернантку, – кто-то насмешливо хмыкнул.

– А этот головной убор. В какой уборной его раздобыли? – тут уж все девушки откровенно засмеялись.

Варя напряглась. Она уловила косые взгляды пёстро-нежной группы молоденьких девушек и их смех. Поняла, что это относится к ней. София тоже поняла. Но не бросила подружку, а ещё крепче взяла её под руку и повела знакомиться с ними.

Но Маша Горобец уже потеряла интерес к девице в нелепом чепчике. Она увидела пристальный взгляд Николая Думинского, направленного в их сторону. И постаралась мимикой, улыбками и позой, относящимися к подружкам, показать ему всю прелесть своей озорной и милой юности. Татьяна Владимировна была права, когда угадала ещё на званном обеде её скрытую охоту. Как говорится «рыбак рыбака…».

Николай же внимательно всматривался в лицо девушки, которую только что представили гостям. Варя. Он, кажется, узнал её. Хотя и ошибиться было немудрено. В свете луны она казалась прекрасной. В полутёмной лачуге Несупы, освещённой лучинами, её тёмные глаза блестели от недавних слёз и напоминали созревшие вишни, а от ресниц на щёки падала длинная тень.

Теперь же девушка больше напоминала невзрачную серую мышку. Николай был озадачен такой метаморфозой. Она? Или нет?

Грянули первые звуки вальса. Ну вот. Началось!

Девушки встрепенулись. И самый завидный жених направлялся к ним. Все чуть застыли в напряжённых позах, старательно глядя чуть в сторону от человека, за которым пристально следило боковое зрение.

– Разрешите Вас пригласить.

Глаза девиц округлились в неприятном изумлении. Думинский подошёл к «гувернантке». И теперь стоял, ожидая её согласия. Варя тоже была удивлена. Но руку навстречу мужской руке в белой перчатке протянула.

– Да кто она такая? – тут уж девушки проявили настоящий интерес и повернулись к Сонечке.

Но к Соне уже подходил с приглашением другой молодой человек. Поэтому ответить она не успела.

– Мне, кажется, мы с Вами где-то виделись? – вступил в разговор Николай после некоторого времени танца.

Варя посмотрела, не узнавая.

– Не думаю.

«Голос её. Это она. И имя. Вот только фамилию не запомнил. Но меня не узнаёт. Или всё же не она?»

А Варя действительно не узнала. Тогда, в лесу, она была так расстроена и напугана, что даже не всматривалась в лицо помогающему ей мужчине. И потом, она не думала его больше встретить. Ей казалось, что незнакомец навсегда ушёл из её жизни.

– Вы гостите у госпожи Гружевой?

– Да, сударь, я её крестница и компаньонка.

А ещё нахлебница и приживалка. Последнее, разумеется, Варя сказала про себя.

– Я вижу, как Вы близки с Софией Павловной.

– Сонечка – моя лучшая подруга. Мы вместе с ней выросли. В пансионе…

А Сонечка тоже танцевала. Но совсем не с тем, на кого рассчитывала. Мило разговаривая со своим кавалером, она в то же время украдкой следила за Ливасовым. Танцует. За всё время к ней ни разу не обратился. Едва поздоровался и, казалось, утратил интерес.

Сонечке стали неприятны и все гости в целом, и жестокие девушки в частности, и загадочный Ливасов, который, похоже, её в очередной раз оскорбил.

Один Думинский молодец, утёр нос девушкам.

Сонечка поискала глазами Варю. Этот чепчик действительно никуда не годится. Но она знает, чьих рук это дело. И постарается. исправить положение. Сонечка мило улыбалась кавалеру, а в душе её продолжало закипать раздражение.

Когда после танца девушки вновь оказались рядом, Сонечка потянула подругу за руку:

– Пойдём со мной.

Варя молча пошла. Девушки вошли в дом.

– Пошли в кабинет, там большое зеркало, – сердито, как показалось Варе, проворчала подруга.

Неожиданно кабинет оказался занят. Там сидели Ольга и Глафира Никитична. Сонечка поколебалась у порога, но потом решительно вошла.

– Сонечка, Варя, – обрадовалась Ольга, – а мы только что о вас говорили. Глафира Никитична любезно согласилась отпустить тебя, Варя, к нам на неделю погостить.

– Замечательно! – воскликнула Соня с лучезарной улыбкой. – А я тут пытаюсь кое-что Вашей крестнице, Глафира Никитична, втолковать.

Варя хорошо знала свою подругу, знала гораздо лучше, чем её же старшая сестра, поэтому она единственная, кто насторожился.

– Грешно ей прятать под этот чепчик свои прекрасные волосы.

И Соня смеясь, словно в шутку, проворно развязала ленты и сорвала Варин головной убор.

– Вы согласны, Глафира Никитична, что так несравненно лучше?

Глафира Никитична кисло согласилась.

Сонечка торжествуя повернулась к подруге.

– Стой! – резко сказала той.

Варя замерла. Она хотела поправить выбившиеся пряди.

– Не трогай! Так хорошо!

Причёска прекрасно сохранилась, а несколько локонов так красиво обрамляли лицо, что не всякому искусному парикмахеру удалось бы это повторить.

– Пойдём, праздник ждёт!

Несмотря на коричневое скромное платье, Варя не осталась без кавалеров ни на один танец. В оставшейся части праздника она имела несомненный успех.

И лишь Николай не подходил больше к девушке. Он украдкой за ней наблюдал. И ему нравилось видеть её красивой и улыбающейся. Он узнал. Это была она.

Уже было довольно поздно, когда гости стали разъезжаться. Последним прощался Ливасов. Когда он взял руку Софии, она почувствовала между ладонями комочек.

«Записка. Он пытается мне передать письмо», – поняла она и сжала комочек в ладони.

Только оставшись в своей комнате в одиночестве, она рискнула её развернуть.

«Злые силы пытаются разлучить девушку, которая краше утренней зари и её верного поклонника».

Глава 35

Владимир Осипович верхом проводил последних гостей до околицы и теперь неспеша возвращался домой. Деревня уже давно спала. В одной избе светилось окно, ставни были не закрыты.

«Здесь, кажется, живёт та девка красивая, – подумал Владимир Осипович. – Что ж они не спят?»

Молодой помещик соскочил с коня, крадучись подошёл к окну.

«А что, – оправдывая своё любопытство, сказал себе, – имею полное право знать, чем занимаются мои крестьяне. Что им не даёт уснуть? Может, они что недоброе замышляют».

Изба неярко освещалась лучинами. На лавке сидела старая бабка. Вид её был весьма уставший. Ноги её стояли в лохани с водой. Луша сидела на полу перед этой лоханью и мыла бабкины ноги.

– Да не надо, – донёсся до Владимира Осиповича приглушённый голос. – Не надо, внученька. Я так их в воде подержу. Нехай остынут немного. Горят.

Луша оставила бабкины ноги и положила свою ласковую головку ей на колени.

– Соскучилась, родная моя.

– Соскучилась, – раздался из невидимого угла женский голос. – Дня не было, чтобы тебя не вспоминала.

– Ничего, теперь вместе будем жить-поживать, – Владимир Осипович только сейчас заметил в тёмном углу мужскую фигуру. Отец, догадался он. Сидел на лавке у печи, и по всему было видно, что тоже устал.

– Ну будя, давайте уже садиться вечерять, да спать ложиться. Ночь на дворе.

Владимир Осипович бросил ещё один длинный взгляд на нежное кукольное лицо девочки и оторвался от окна.

«Ишь ты, бабку перевезли. Это кто ж им разрешил? Нет, тёща с тестем, если им хочется своё милосердие проявить и бабку родственникам пристроить, это их дело. Но у меня-то нужно спросить. Она мне тут задаром не нужна. Старая карга».

Домой возвращаться перехотелось. Сел на коня, повернул в сторону. Там, на берегу Русы был домик. В нём его всегда ждали.

Владимир Осипович завёл коня в скрипучую калитку, в темноте закинул уздечку на плетень, зашёл в избу. Дверь здесь всегда открыта. Не будет же он стучаться, как гость. Здесь он тоже хозяин. И его должны каждый день ждать. И каждую ночь.

На мягкой лежанке сонно сопела девушка. Владимир Осипович скользнул под одеяло жадными руками…

Через какое-то время близкий рассвет чуть разогнал ночную мглу. Владимир Осипович повернулся к стене. Теперь спать. До обеда. Сегодняшний был день полон забот.

– Тижёлая я.

Маняша долго не решалась начать этот разговор, но и тянуть больше нельзя. Вот-вот захрапит барин, тогда уже поздно будет.

Владимир Осипович раскрыл глаза.

– Дура, – больше в голову пока ничего не пришло.

Маняша заплакала.

– Ладно, не реви. Может, замуж тебя отдам.

Маняша ещё раз всхлипнула и затихла, обдумывая такой поворот.

– Старая ты уже, – задумчиво произнёс Владимир Осипович. Хотел про себя, получилось вслух.

– Старая? Какая же я, барин, старая? – Маняша даже перепугалась.

– Надоела.

Больше Владимир Осипович ничего не сказал. Сон одолел. Последняя мысль была, что здесь, на этой лежанке в скором времени должна лежать другая. Он уже выбрал.

Глава 36

– Ну!.. Чего ты… стоишь? Не.. видишь что ли? – голос Дуняши прерывался от волнения и усилий.

Но Матвеюшка, похоже, смотрел и не видел.

Дуняша пыталась за верёвку вытянуть из своего огорода бычка. Тот пролез через дыру в заборе, попутно расширяя её, и тянулся мордой за вкусной ботвой.

– Помоги! – сердитая Дуняша даже топнула ногой.

И тут же пожалела об этом. Бычок то ли почувствовал, что верёвка чуть ослабла, то ли топот Дуняши его подстегнул, но рванул уже с новой силой. А так как он был довольно большой, не взрослый ещё, но приближался к этому рубежу, то Дуняша непроизвольно рванулась следом и не удержалась на ногах. Бычок продолжил свой забег в Дуняшин огород. Но и девушка ещё не сдалась, крепко держала за верёвку, хотя и не могла встать на ноги, поэтому просто волочилась следом. Когда обычная трава закончилась и начались заросли крапивы, Дуняша взвизгнула, и Матвеюшка вдруг спохватился. В два прыжка одолел расстояние, отделяющее его от верёвки, наступил ногой на неё, тем самым останавливая и бычка, и Дуняшу, а потом намотал на кулак несколько петель.

– Тяни его отсюда, – скомандовала Дуняша, вставая и отряхиваясь.

Матвеюшка потянул бычка из огорода. Тот мотал рогами, упирался, никак не хотел расставаться с вкусными листьями, такие на лугу он не найдёт, но Матвеюшка был настойчив.

Наконец, бычок выскочил, окончательно доломав плетень.

Дуняша оглядела повреждения. Повернулась к парню: – Чей он?

Матвеюшка молча улыбался.

Дуняша перевела сердитый взгляд на быка. Тот, казалось, смирился с людской жадностью и с хрустом съедал то, что позволяют и растёт прямо там, где он стоял.

– Откуда тебя принесло на мою голову!

Дуняша в раздумье смотрела на животное. На верёвке. Значит, был привязан и оторвался.

– Пошли, выведем его за околицу, привяжем к какому-нибудь дереву, хозяева найдут.

Дуняша повернулась и, нимало не сомневаясь, пошла. И, может быть, этот её командный тон, не предусматривающий отказа, подействовал на Матвеюшку. Он пошёл следом, дёргая за верёвку, если бычок отвлекался и не слишком торопился за Дуняшей.

Вскоре нашлось подходящее дерево, к стволу которого крепко привязали конец верёвки.

– Слушай, а ты заборы делать умеешь? – в раздумье протянула девушка, оценивающе окидывая широкие плечи Матвеюшки.

Но тот по-прежнему улыбался и молчал.

– Пошли, – Дуняша не стала больше уговаривать, схватила парня за руку и повела за собой. Не будет же огород стоять нараспашку до вечера, пока отец с дедом с барщины вернуться. – Сейчас что-нибудь придумаем.

В этот момент и проезжала мимо Глафира Никитична в своей коляске. Дуняша остановилась, давая дорогу.

Глафира Никитична окинула взглядом парня и девушку. Матвеюшку узнала сразу. Тот дурак, которого она так и не смогла приспособить к хозяйству. Чья силушка понапрасну пропадает.

А девку поначалу не узнала. Уж больно чумазой замухрышкой она выглядела. А потом сообразила. Сестра той цыганки, что у неё в горничных. О-о-о, тогда у неё в кабинете она ещё на человека похожа была, а вон она какая оказывается.

Стоят два дурака. Один улыбается, вторая рот раззявила, поклониться даже не сообразила.

Но коляска уже проехала дальше, увозя барыню в её усадьбу. И вслед коляске, а может быть дурачку и дурачке неслось жалобное мычание бычка. Но на него уже никто не обращал внимания.

А через какое-то время, к огромному удивлению всех проходящих, Матвеюшка вместе с Дуняшей чинили дыру в заборе.

Глава 37

– Да баловство это, – Матрёна никак не хотела понять Лушу. Но и втолковать ей свою позицию также не получалось. – Ну сама подумай, на что тебе та грамота. Ни у нас в роду, ни у отца твоего не было учёных. И правильно, что не было.

Луша сидела молча, опустив голову, и казалось ей, что слова матери камушками ложатся ей в душу, тяжеля её.

– А Стёпке на что? Коровам, что ли книжки читать, ай письма им же писать?

И по всему выходило, что жизнь у Луши и Стёпки беспросветная. И нечего мысленно заглядывать в житейские дали, в надежде на проблеск чего-то нового и радостного.

– Да не скажи, мать, – вдруг подал голос Силантий. Он долго молчал, слушал жену, опустив голову так же, как и Луша, и вот что-то решил. Голос звучал задумчиво. – Не отговаривай и не запрещай. Есть желание – пусть пробует. Может, и правда ни к чему эта грамота нам крестьянам. Да только вот что я думаю… Наша дорожка безграмотная вся протоптана, исхожена и изведана. И мало на ней радости, один труд да несправедливость. А книжный путь какой-никакой, а другой. Куда он приведёт – не ведаю, но иттить по нему тебе, дочка, не запрещу. Может, и не будет никакого толку, будешь крепостной, да грамотной, будет от этого ещё тяжелее. Но тут решай сама.

Матрёна опустилась на лавку без сил, уронив руки на колени. Задумалась, даже прослезилась:

– А если свихнётся? Я слыхала, что от книг от тех с ума сходють.

– Да прям. Что-то баре не крепко с ума сходят, а грамоте все умеют.

Тут раздался старческий голос с печки. Бабушка уже все дела свои переделала, легла, да не выдержала, вмешалась в разговор:

– И-и-и, не скажите. Не знаете вы. А вот послухайте, что я вам скажу, раз уж зашёл такой разговор. Прадед рассказывал, что был в нашем роду учёный человек. Давно это было. Ещё до царя Петра. А то и раньше. Теперь и не вспомнить. Маленькая я тогда была. А прадед всё пытался мне разъяснить, чтобы про род свой знала, запомнила и дале передала.

Матрёна и Силантий заинтересовано подняли голову к печи. Луша не выдержала, полезла к бабушке, чтобы поближе быть к ней и её рассказу.

– А чего ж ты молчала досель?

– Да я и не помню многого. Так, что-то. Что был муж грамотный, обученный всяким премудростям. Даже по звёздам разумел. Жил одно время у князя какого-то, имя того князя не запомнила. Во-о, это ещё, значит, до царей дело было, раз у князя служил.

Бабушка задумалась, пытаясь хоть приблизительно посчитать года. Но не одолела. Продолжила:

– Потом на Русу вернулся. На нашу речку, значит. Где-то тут обжился, священником был. Мудрые книги читал. От того мудреца и род наш ведётся. Не-е, были и до него, конечно, наши родичи, но кто они были – про то совсем неведомо. А про того мужика надо хоть запомнить.

– А как звали его?

– Вроде, Прокопий¹. Дед наказал имя его повторять кажный день, чтобы из памяти не вытряслось. Теперь вы повторяйте. Запоминайте.

– Прокопий. Бабушка, я каждый день буду повторять. И дальше передам.

– Вот то-то же. Так что, Матрёна, неправда, что в нашем роду одни тёмные люди были. А в Луше, может, и взыграла далёкая кровь, дала о себе знать.

Матрёна с Силантием как-то по-новому взглянули на свою дочку. Помолчали.

– Ну… коли так…, – Матрёна теперь говорила робко, – коли предки голосом крови позвали… Кто я такая, чтобы запрещать.

Но Луше было совестно. Никакого голоса крови она не слышала. Желание своё теперь уж считала баловством и было неловко, что родители так серьёзно к нему отнеслись.

________________

Прокопий¹ – персонаж книги "Не обожгись цветком папоротника".

Глава 38

– Где ж ты всё это время был? – гостя своего Афанасий Петрович хоть и ждал, но радости эта встреча не много принесла.

– Всё по заграницам.

– Всё время?

– Все десять лет. И вот вернулся, как мы и договаривались.

– Да, договаривались, – задумчиво повторил Афанасий Петрович.

– Не трогал?

– Что? А-а! Нет! Даже близко к тому месту не подходил.

– Боялся? – насмешливо поглядел на собеседника гость.

Афанасий Петрович хотел промолчать, но потом не выдержал:

– Если бы боялся, уехал бы с этих мест. Не боялся, но и лезть туда нечего без надобности.

– Ладно, не ерепенься. Найдём?

– Найдём. Да и карта, что мы тогда составили, цела.

Афанасий Петрович вышел на некоторое время из комнаты, вернулся с пожелтевшей бумагой в руке. Клим Васильевич вытащил из кармана свою. Обменялись. Посмотрели написанное и начертанное десять лет назад. Вроде одно и то же изображено, а всё не одинаковое. Каждый из них немного под другим углом увидел тогда место. Но всё равно понятно.

– Мне оно без особой надобности. Так даже спокойней. А вдруг кто узнает? Мало ли кому на глаза цацки попадутся.

– Боишься всё же. Ну, тебе без надобности, а мне есть нужда. Могу себе всё забрать, чтобы тебе спокойней было.

– Не-е, так тоже не пойдёт.

– Десять лет прошло. Можно уже и рискнуть. А на случай, если кто и узнает какую цацку… мало ли где и у кого они за это время могли побывать. Купили на рынке в Неаполе! А ты, к примеру, докажи, что это не так.

– Ты в Неаполе. А я где? По заграницам не ездивши.

– Вот я и говорю, мне всё отдай, тебе спокойней будет, – опять насмешливо блеснул гость глазами.

– Ладно, там видно будет…

– Когда поедем?

– Завтра тогда в гости к Глафире Никитичне. Заведём разговор об охоте. Она, как водится, пригласит к себе.

– Поохотиться?

– Ну да. У неё знатные угодья, дичи много. Вот мы и воспользуемся. Может, послезавтра. Никто и не заподозрит, коль увидит нас с ружьями.

– А лопаты?

– Короткие. Обрежем черенки, да в мешок.

– Ну, Кулёша, не изменился за это время, изворачиваться и хитрить с детства умел и теперь не разучился.

Афанасию Петровичу комплимент, кажется, пришёлся не совсем по душе, да и старое прозвище покоробило, но он промолчал.

– Как она?

– Глафира? – Афанасий Никитич задумался, потом махнул пренебрежительно рукой, – постарела.

– Но ты знакомство с ней поддерживаешь?

– А как же? Все эти годы знаемся. Даже жениться на ней одно время думал.

– Что же помешало?

– А то ты сам не догадываешься.

Гость усмехнулся.

– Страшно? С детства такой был, таким и остался. Напакостишь – и в кусты.

Афанасий Петрович засопел чуть обижено. Рядом со старшим братом словно и не было стольких лет взрослой и успешной самостоятельной жизни, а вернулись детские годы и прежние обиды.

– Ладно, не дуйся. Пошутил я.

Клим Васильевич прошёлся по комнате, рассматривая безделушки, посмотрел в окно.

– А ты, я вижу, неплохо развернулся.

– Что есть, то есть, – у Афанасия Петровича настроение вмиг поднялось. Захотелось похвастаться. Секунду колебался, потом рассказал коротко о своих успехах.

– Да, высоко поднялся младший сын крепостного егеря Николки Воробья. Хвалю. Знал бы отец…

– И мать. Мне мать больше жалко. Ей бы пожить за сладким столом да на мягких диванах. Но не привелось… Ну, а ты как? – Афанасий Петрович с интересом взглянул на немного сутулую худощавую фигуру старшего брата.

– Едва не женился. Промотался. Так что, сам понимаешь, больше тянуть не буду. Может, ещё к Глафире присмотрюсь. Она женщина состоятельная, одинокая. А? Что скажешь?

Афанасий Петрович промолчал.

Глава 39

Вечером Дуняша хозяйничала во дворе. Дела привычные: покормить – напоить скотину, почисть в сараях, подоить корову. Непривычно только без сестрицы.

Ванятка помогал. Но и вдвоём управлялись до позднего вечера. Пришлось в сенях для света уличную дверь раскрыть нараспашку, когда процеживала парное молоко. А то уже и не видать толком ничего.

С кувшином в руках вошла в избу. Горница неярко освещалась лучинами. Все уже собрались. Кроме Ерины. Дуняша никак не могла привыкнуть к той пустоте, которая теперь всюду. И которой раньше не было. Она и не знала о её существовании. И эта пустота такая тоскливая, что ощущая её, Дуняша часто вздыхала. И эта пустота – то место, в котором до недавнего времени была Ерина.