Читать онлайн Длинные зимние выходные

Зима

Зима… Понурое время… Разудалость и суета праздников дела не меняют. Морозы перемежаются со слякотью, лед с лужами, белый цвет быстро превращается в «белую гадость, что лежит под окном». А если не превращается, – значит, стоят морозы, и внутри меня тоже все замерзает… затормаживаются мысли, желания… Это время я не живу, а претерпеваю.

Конечно же, меня тоже завораживают завесы мягко падающего снега, белый пушистый мир, оснеженные кроны, превращающие скелеты спящих деревьев в неисчерпаемо разнообразные гравюры. Приводит в восторг и неизменно поднимает настроение веселая вакханалия метелей, когда над огромными тучами белой мошкары глумится улюлюкающий ветер, швыряя их влево и вправо, сталкивая, смешивая, разрывая в клочья и разделяя, чтобы через секунду схлестнуть вновь. Уют и тепло дома под заоконный стон непогоды становятся по-отечески оберегающими и как-то по-особенному мягкими.

Но это разовые эпизоды зимы. В целом же – в это самое время тысячи птиц гибнут от морозов и голода; не нашедшие приюта бездомные собаки пытаются согреться на снегу, свернувшись в тугой клубок; где-то в лесу воют измученные бескормицей волки… и я мерзну и вою вместе с ними…

А простуды, вирусы, болезни детей…

Хворое время, нудное, темное… И в наших широтах очень уж долгое!

Однако в последние годы, вместе с унылым возрастанием цифры, иллюстрирующей возраст, моя хроническая нелюбовь к зиме заметно присмирела. Во-первых, это время стало проноситься так же быстро, как и другая – не зимняя – половина года, – только свист в ушах от мелькающих дней. Во-вторых, не надо ухаживать за садом – огромный кусок забот отложен до весны!

И наконец – длинные зимние выходные! Время блаженной лени и восхитительной неги! Новый год встретили, дети-внуки уехали: у них елки, спектакли, насыщенные каникулы… Дом еще сохраняет результат предновогодней уборки, холодильник пока не совсем пуст, сад спит! По телевизору сплошной чередой идут старые советские фильмы и уютные новогодние киношки, знакомые до последнего кадра. Закутавшись в пушистый плед, их можно с гарантированным удовольствием смотреть вполглаза и чистить мандаринки. Можно развалиться на диване с вязанием или книгой, а то и просто дремать, деля лежбище с парочкой котиков и собакой.

Могут приехать друзья, которых я всегда рада видеть и для встречи с которыми нет необходимости метать на стол, внедряться в смокинги, рисовать лицо: ни им, ни мне этого не нужно… Хорошо, если есть обед, бутылочка вина, сладкая вкусняшка… И будут разговоры глаза в глаза, которых никогда не заменит телефонная болтовня…

Я всегда очень жду этих выходных, с ужасом наблюдая, как в сетях и прессе год от года множатся призывы к сокращению длительности этого подарка судьбы!

Однако я уже и не помню, когда мне в последний раз удалось провести это время так, как грезилось задолго до его наступления. Каждый раз случаются какие-то ненужные мне события, которые скукоживают этот честно заработанный рай! Болезни, непонятно откуда взявшиеся срочные дела, незваные гости и тому подобное…

Вот и сейчас вместо того, чтобы уткнуться в книги недавно открытого для себя автора – какая удача! – и начитаться всласть, я, мчась по дамбе, пересекаю залив, стремясь с его южного берега на северный – в поселок Приветино, в загородный дом любимой подруги, которая умоляла разделить с ней тоскливую участь проведения ненужного ей торжества по поводу ее собственного юбилея, случившегося еще полгода назад.

Тут необходимо кое-что разъяснить и рассказать о семье Гревских, из-за которой, в сущности, я и вынуждена была прервать упоительную беззаботность долгожданных зимних выходных.

Гревские

Доставшуюся мне судьбу назвать безмятежной можно только с львиной долей злорадной иронии. Болезни, потери родных, бытовые потрясения самых высоких баллов доставались мне с завидной регулярностью каждые несколько лет. Всякий раз, еле выживая, я зализывала раны и пыталась ползти дальше, постепенно налаживая новую жизнь. Но жаловаться не приходится – мне досталось немало и драгоценных даров. Один из них – это мои друзья. Они моя опора, мои тылы, мои собеседники и утешители. Не раз благодаря их благоразумию и поддержке мне удавалось выйти живой из очередной турбулентности.

Две мои подруги живут в других странах, и жизнь их заслуживает отдельных рассказов, которые – уверена – были бы небезынтересны. Еще одна подруга, Верочка Голубева, с которой мы знакомы со студенческой скамьи и с которой вместе пройдено немало жизненных перипетий, – это мой ближайший форпост, укрепленный пункт защиты и опоры. А к Рите Даниловой – своей бывшей соседке, c которой мы провели все детство, – я и спешу сейчас на подкрепление в ее загородный дом.

Детей у Риты нет… не сложилось. Но она, взрастив в себе безмерное чувство ответственности за всех и вся, никогда не страдала от недостатка объектов для своих забот: помогала друзьям в их жизненных неурядицах, лечила и пристраивала бездомных животных, поддерживала слабую здоровьем сестру… После смерти сестры она забрала ее детей, легко договорившись с их отцом, давно, впрочем, покинувшим семью. Сейчас племянница Маша заканчивала университет, а уже отучившегося Митю активно привлекают к небольшому семейному бизнесу.

Рита с мужем, племянниками и престарелой матушкой уже давно обосновалась в Приветино. Ее мама, Ольга Платоновна, известная прежде врач-кардиолог, сейчас пребывала в самом печальном состоянии, требующем круглосуточного внимания и близких, и сиделки. Она все реже узнавала дочь и стремительно слабела физически.

Именно через Ольгу Платоновну семья Риты когда-то очень сблизилась с семьей Гревских. Познакомились они там же, в Приветино: государственная дача, предоставленная главе семьи, ученому-филологу, академику Игорю Сергеевичу Гревскому, расположена в нескольких минутах ходьбы от дома Риты.

Я ничего не знала об Игоре Сергеевиче до знакомства его семьи с семьей Риты помимо того, что во всеядной молодости читала популярные труды его отца, Сергея Гревского, также известного филолога, специалиста по древнерусской литературе. Игорь Сергеевич продолжил дело родителя и сам добился немалых успехов.

Когда Гревские сблизились с семьей моей подруги, я порадовалась за Даниловых, что в их окружении появился такой необычный, талантливый человек. Но академик был необщителен, сух, холоден, отстранён и погружен только в свою работу. Семья Риты видит его редко, но знает, что он существует, чего всем вполне довольно.

Игорь Сергеевич уже очень пожилой человек; женился он поздно, в ежедневные дела семьи и детей вникал мало. О быте и детях – в семье есть старший сын Вениамин и младшая дочь Валерия – заботится его жена, Изольда Альбертовна Гревская. Стоит отметить, что все эти заботы поддерживались и облегчались незаурядным материальным благополучием, которое обеспечивал академик.

Изольда Альбертовна значительно моложе своего мужа, она бывшая драматическая актриса – но актерская судьба у нее не сложилась; поэтому она не хотела, чтобы дети увлеклись драматическим искусством и повторили ее путь. Но при этом она старалась, чтобы творческое развитие они все-таки получили, и уделяла много внимания их музыкальному образованию. С Вениамином эти заботы были недурно вознаграждены – он делал серьезные успехи; однако – к ужасу матери – в конце концов выбрал карьеру военного. Окончив училище, теперь он служил в части, расположенной довольно далеко от Приветино, и дома появлялся нечасто. Дочь же, хотя и закончила музыкальную школу по классу скрипки, против воли Альбертовны пошла все-таки по драматической стезе: Валерия училась в театральном.

Именно Изольда Альбертовна Гревская, обладающая необыкновенным умением в радиусе ста и более километров находить нужных ей людей, сама отыскала Ольгу Платоновну и обратилась к ней за помощью в то время, когда ту еще не сломил печальный недуг: слабое сердце Игоря Сергеевича требовало неустанной заботы, а жизнь за городом ограничивала оперативный контроль за его состоянием. И Ольга Платоновна, будучи уже давно на пенсии, не cмогла отказать Изольде Альбертовне в такой вроде бы малости, как регулярное наблюдение за ее мужем… и малость эта включала снятие кардиограмм домашним кардиографом, корректировку схем принимаемых препаратов, направления на более серьезные обследования и прочая и прочая… Кроме того, через некоторое время выяснилось, что Ольга Платоновна какая-то многоюродная родственница матери Альбертовны. Седьмая вода на киселе, конечно, но все же… родня. Таким вот образом семья Риты тесно сблизилась с семьей Гревских и особенно с Изольдой Альбертовной.

Какой уж та была актрисой, никто из нас не знал: она давно оставила актёрскую карьеру… но ей как воздух нужна была театрально-тусовочная жизнь со всеми этими банкетами после спектаклей, сплетнями и скандалами; гримерами и костюмерами, которые когда-то крутились вокруг нашей героини; дележкой ролей, высокопарной болтовней, поклонниками; букетами, томно принимаемыми с усталой милой улыбкой; внимательными подсчетами чужих букетов – и как знать, с чем еще?

Благодаря сохранившемуся кругу знакомств отголоски этой жизни докатывались до нее и сейчас – однако этого было катастрофически мало, посему Изольда Альбертовна всю оставшуюся часть добирала из своего ближайшего окружения. Между тем Вениамин был постоянно «в строю», как выражалась Альбертовна; дочь Лера давно научилась отстраняться; поэтому бывшая актриса всю нерастраченную организационную мощь по поддержанию светской жизни обрушила на своих новых знакомых. Мужу Риты, Вадиму, человеку занято́му, плотно погруженному в работу, было не до развлечений; Ольге Платоновне поддерживать общение было тяжеловато, а вскоре уже и невозможно; а вот Риту втягивали в светскую жизнь по полной программе… Не будучи заядлой театралкой, она тем не менее посещала все те концерты и спектакли, на которые настоятельно рекомендовала сходить Изольда Альбертовна: «Это очень влиятельный режиссер! Он очень хорошо ко мне относится, и вы должны обязательно посмотреть его новый проект… Возможно, он мог бы быть очень полезен Лере после окончания курса…»

Конечно, желания посмотреть интересный спектакль Рите было не занимать; но вот с билетами дело обстояло сложнее… «За три дня до спектакля вы позвоните вот по этому номеру Веронике Карловне, она должна отложить вам два билета! – торжественно объявляла Изольда Альбертовна. – Это только для своих, и они обойдутся вам вдвое дешевле!» Однако Вероника Карловна почему-то недоуменно отвечала, что билетов на эту фамилию никто не заказывал, Изольду Альбертовну вспоминала с трудом, и Рите приходилось смущенно извиняться и оправдываться, что, видимо, произошла ошибка.

«Ах, дорогая, я совсем забыла ей позвонить! – как ни в чем не бывало восклицала Изольда Альбертовна. – Но какова эта старая курица, вы подумайте! Она, видите ли, меня не помнит! Но вы не расстраивайтесь, дорогая, я немедленно позвоню Ольге Абрамовне, она все для меня сделает!»

«Да я просто куплю билеты в кассе», – пыталась отвертеться Рита: она не любила непредсказуемости мест в зале, которую допускали билеты, отложенные «для своих».

«Ну как можно! Вы же теперьсвоя! Вам положено со скидкой!» – настаивала бывшая актриса.

Изольда Альбертовна никак не понимала, что Рита уже большая девочка и давно заработала себе право на прихоть покупать билеты именно на те места, где ей будет комфортно находиться в зале, не считаясь – в пределах разумного – с их стоимостью. Заканчивалось все тем, что Рита покорно звонила Ольге Абрамовне и выкупала эти несчастные билеты для своих, давно уже имея на руках билеты на нужные ей места, которые сама заказала на сайте театра.

Рита Данилова человек очень независимый, но она часто велась на инициативы Изольды Альбертовны из твердой убежденности, что важно сохранять хорошие отношения с близкой соседкой, семье которой Ритина мать отдала много сил и внимания. Да и опять же – родня… Кроме того, в последний год во время побывок Вениамина было замечено его очевидное неравнодушие к Ритиной племяннице Маше. Это явно обоюдное, но пока еще ни во что не вылившееся внимание поддерживало такую убежденность.

А теперь я ехала на странный прием по случаю давно прошедшего и забытого юбилея: ни я, ни Рита давно уже ничего не отмечаем, а юбилеи в особенности, – но Изольда Альбертовна понять этого была не в состоянии, причем совершенно искренне:

«Ну что вы, Риточка Павловна, дорогая! Это такой важный момент в вашей жизни! Почему же ваши родные не понимают этого – не организуют для вас торжество?» —недоумевала она.

Все лето с завидной настойчивостью она напоминала, что пора все-таки отметить сие выдающееся событие. Рита жаловалась мне на назойливость Альбертовны, но перед той легко оправдывалась занятостью: это уж точно лично ее, Риты Даниловой, юбилей – и нет в мире такой силы, которая заставила бы ее изменить решение.

…А осенью у Игоря Сергеевича Гревского случился инфаркт… Почти месяц он провел в клинике, где с редкими перерывами у его постели неизменно находилась его жена. Несмотря на свою экзальтированностьи светскую суетность, Изольда Альбертовна была глубоко предана своему мужу, любила и ценила его.

Из клиники академика перевезли на дачу в Приветино. Он шел на поправку, но – вследствие преклонного возраста – медленно. Ему разрешали вставать с постели только ради недолгой прогулки в коляске. И хотя он был окружен и круглосуточными сиделками, и приходящими медсёстрами, Изольда Альбертовна не позволяла себе находиться вдалеке от его постели или кресла, без малейших колебаний отложив всю суету своих дел.

Ее было искренне жаль: непросто наблюдать за болезнями близких, тревожиться ежедневно и ежечасно, скрывать свой страх перед больным, стараясь сохранять жизнерадостность, и тем самым вселять в него уверенность, что происходящее несомненно временно, хотя и крайне досадно.

Когда опасность миновала и здоровье академика уже не внушало опасений, Рита, несмотря на то что отпустила на праздники сиделку и сама ухаживала за матерью, требовавшей почти круглосуточного внимания, решила все-таки устроить столь желанное Альбертовне торжество и пригласила ее на свой давно прошедший юбилей, чтобы хоть этим немного отвлечь соседку от тревожной рутины последнего времени и помочь расслабиться. Истосковавшись по привычной жизни и, конечно же, устав от тревог и хлопот, та встретила приглашение с восторгом. Такое светское мероприятие – без обширного круга приглашенных и в непосредственной близости к выздоравливающему мужу – она уже могла себе позволить.

Данилова прекрасно понимала, что острейшая потребность Изольды Альбертовны находиться в центре внимания и весь ее накопившийся ресурс по светскому общению обрушится теперь именно на нее. Тем не менее Рита не могла не поддержать бедную женщину в сложившейся ситуации и приготовилась героически вынести душное, а порой и просто выматывающее общение с ней. А чтобы нести ношу было легче, требовалось дополнительное плечо – и она попросила меня подставить свое, в надежде разделить энергетические потоки бывшей актрисы на двоих и выдержать оборонительное сражение без больших потерь. Семья – не в счет: ни муж, ни племянники Риты на такие подвиги однозначно не готовы.

Я прекрасно понимала подругу, сочувствовала ей, и поэтому без малейшего колебания – хоть и с чувством ужасной досады незнамо на кого – прервала свое только-только начавшееся чудесное ничегонеделание. Оставив кошек на попечение соседки, я запрягла свою сандеру, обзываемую Санькой, кликнула неразлучного лабрадора Мартина, который привычно запрыгнул на заднее сиденье, и помчалась через залив в Приветино на надуманное торжество по поводу давно забытого юбилея.

Торжество

Погода соответствовала настроению: в стекло лупила какая-то мелкая крошка, сильный ветер гнал воду залива в Неву; на дамбе он достигал такой силы, что сбивал машину в сторону, – приходилось все время держать руль вывернутым; кольцевая была залита реагентом, и грязные брызги мгновенно замызгали белую, честно вымытую перед Новым годом машину до черноты. Было тускло и серо: серый залив, серое глухое небо, темно-серая дорога, серый ветер, кое-где остатки грязного, съеденного оттепелью снега – и только газпромовская башня, как исполинская елка, сияла над заливом веселыми цветными огнями.

Машин было мало. Второй день нового года – это такое время, когда новогодние гости уже разъехались, а новые еще не приехали, отходя от недавней полуночной суеты. Поэтому добралась я быстро: свернув с магистрали, уже через полчаса стояла перед воротами и набирала номер Вадима, мужа Риты. Вадим, не произнеся ни слова, правильно отреагировал на мой звонок: ворота поехали вбок, пропуская меня внутрь. Я припарковала Саньку под навесом, выпустила Мартина и оглянулась на машину. Та без тени смущения отдыхала между пузатыми от солидности бээмвэшками и мерседесами хозяев.

Я оставила Мартина разбираться с новой территорией и направилась к дому. Стремясь получить от невольного путешествия хоть малую толику удовольствия, я приехала на час раньше назначенного времени в надежде успеть пообщаться с Ритой. Однако уже издалека в огромных, до земли, окнах залитой светом гостиной я увидела Изольду Альбертовну, не утерпевшую, видимо, до назначенного времени. Стеклянная дверь вела прямо в гостиную; но я, не дойдя до нее и пользуясь наступившей уже темнотой, остановилась чуть поодаль – немного полюбопытствовать.

С соседкой Риты мы виделись нечасто, а общались и того реже. Разве что после спектаклей, на которые меня иногда вытягивала Данилова. Поэтому, готовясь к обороне, мне было занятно понаблюдать за этой дамой.

Изольде Альбертовне принадлежали полные формы и излишне румяные щечки – но в целом она была блистательна! Сияли кольца, брошь, браслеты и еще что-то в высокой прическе, которая, впрочем, отчаянно валилась на бок. Вечернее платье – бирюзового цвета, с какими-то немыслимыми разрезами на рукавах, драпировками там и сям, сложным фигурным вырезом – совершенно совпадало с моим представлением о вкусах театральных пожилых дам, которое я приобрела во время своих редких посещений соответствующих мероприятий. Платье выглядело на расплывшейся рыхлой фигуре нелепо, но было безусловно дорогим – от престижного портного; но тут он, по всей видимости, то ли реализовывал какие-то свои идеи, мало заботясь о финальном облике клиентки, то ли просто не мог противиться ее требованиям.

Дама разместилась за почти накрытым столом и что-то пылко вещала, поддерживая речь изящной жестикуляцией, тогда как Рита то вертелась около стола, раскладывая приборы и посуду, то металась к холодильнику, доставая салаты и закуски. При этом она не забывала периодически бросать взгляд на Изольду Альбертовну, изображая внимательного слушателя.

Вздохнув, я кликнула Мартина и вошла.

Мое появление, да еще и с крупной собакой, ввело Изольду Альбертовну в изумление: явно не узнавая, она оторопело переводила взгляд с меня на Мартина. Совершенно очевидно, что Данилова не поставила ее в известность о моем прибытии. Выражение же лица Риты было слишком сложным, чтобы определить его однозначно…

– Наконец-то, – едва слышно выдохнула она мне в плечо, подойдя ближе.

Учитывая, что приехали мы с Мартином на час раньше, я в полной мере оценила ее состояние.

– Доброта тебя погубит, – так же тихо ответила я и тут же подсказала: – Она меня не вспомнила…

Лицо Риты мгновенно озарилось радушием – и, повернувшись к своей гостье, она меня представила:

– Это Алиса – Алиса Аркадьевна, моя подруга; вы должны были видеться пару раз после спектаклей.

– Да, да… я, кажется, припоминаю, – еще не придя в себя, пробормотала Изольда Альбертовна.

Мы с Мартином сходили вымыть руки и лапы и расположились за и под столом соответственно.

Даме в вечернем платье явно не понравилось мое появление: я – в джинсах и свитере, да еще с крупной собакой – совершенно очевидно не соответствовала антуражу светской вечеринки.

Однако меня это не смутило. Я прервала вожделенное зимнее безделье ради определенной цели – помочь подруге в проведении ненужного ей торжества. Поэтому, удобно устроившись за столом, я приступила к своей миссии – отвлечь Изольду Альбертовну от Даниловой и переключить ее внимание на себя.

– Я невольно прервала ваш разговор, – обратилась я к ней, – простите великодушно.

– Изольда Альбертовна рассказывала о дочери, – разъяснила мне Рита, вытирая бокалы и расставляя их на столе, – Лера познакомилась с молодым человеком, и этот молодой человек не очень приглянулся. Так что же вас так обеспокоило? – обратилась Рита уже к ней.

Дама успела прийти в себя, но принимать меня в качестве собеседницы явно не собиралась – я была не своя, к тому же отвлекала внимание Даниловой от нее самой, поэтому она продолжала обращаться только к Рите:

– Риточка Павловна, дорогая, как можно! – всплеснула она руками. – Как же не беспокоиться! Этот ее… м-м-м… знакомый… – он же человек ниоткуда! И где только она его выкопала! Он не нашего круга, он непонятен – и непонятно, чего от него ждать! Конечно, он довольно обаятелен, я могу это признать, однако тем хуже! Тем хуже для Леры, для всех нас! Он странно одет, странно говорит… И вообще, с чего это ему пришло в голову заявиться к нам в гости! Насколько я поняла, они знакомы-то только месяц! Подумайте только! А имя! Вы знаете, как его зовут? Витольд! Как можно назвать ребенка таким именем в нашей стране – его же будут дразнить, да и вообще у меня нет доверия к людям с иностранными именами! – вещала в возмущении – nota bene! – Изольда Альбертовна.

Она не замечала, что Рите давно надо отойти к матери, призывы которой уже некоторое время доносились из комнаты, примыкающей к гостиной. Дама вошла в свое обычное слегка возбуждённое состояние и про меня, похоже, забыла. Если сейчас ничего не предпринять, моя миссия может провалиться… Однако я решила не падать духом и не спешить сдаваться.

– Ну чему ты удивляешься, Рита! Мне как раз понятно беспокойство Изольды Альбертовны, – произнесла я. – Влюблённые девицы – опасная штука, я вам скажу… Они действительно обитают в каком-то другом мире, куда уже не вмещаются родители, учеба и вообще прежний образ жизни. Они смотрят в рот своим возлюбленным, воспринимая все, что они говорят, как истину в последней инстанции, и готовы делать все, что те вобьют им в голову… Мало ли примеров… и мне ли не знать…

– Именно, именно! – горячо воскликнула Альбертовна и одарила меня благосклонным взглядом. – Иногда мне кажется, что она меня совсем не видит и не слышит… для нее даже болезнь отца существует где-то там, далеко… Ох, как же мне это пережить!

Изольда Альбертовна, найдя во мне поддержку, обращалась уже в основном ко мне. Но на Риту она еще поглядывала, поэтому мне нельзя было снижать темп.

– Я так вас понимаю! – с совершенно искренним сочувствием продолжила я. – Болезнь мужа, эта история с дочерью… Ваши нервы, наверное, напряжены до предела! Но давайте все-таки попробуем найти что-то, что хоть немного вас успокоит…

– Ах, нет, нет, Алиса Аркадьевна, это невозможно, – дама всплеснула ручками, – ничто не сможет успокоить меня… моя душа бьется, как птица в клетке… Вот где сейчас дочь? Она уже давно должна была приехать с экзамена! Она же знает, что сегодня у нашей Риточки Павловны юбилей… Это же так важно! Как можно!

Проглотив не поморщившись птицу в клетке и сегодняшний юбилей полугодовой давности, я попыталась вернуть бьющуюся душу в нужное мне русло разговора:

– И все-таки, и все-таки… вам нужно остерегаться излишних волнений! С такими переживаниями вы сорвете себе здоровье и не сможете помочь ни мужу, ни Лере.

– Лере? Как я могу помочь Лере… Да и не нужна ей моя помощь! Она отказалась от музыкальной карьеры, хотя теперь с удовольствием участвует в институтских концертах… Но признать, что была неправа – ни за что! Она же меня даже не слышит… – вскрикнула со всхлипом Альбертовна.

Она развернулась на стуле и говорила уже исключительно со мной:

– Вениамин все время в строю, муж болен – никто меня не может поддержать… А на мне одной столько забот! Вот только вы меня понимаете: у вас ведь тоже дочь? – она посмотрела на меня почти благодарно.

– Ну-у, – протянула я, – моя дочь уже значительно старше Леры, и все это у меня в прошлом. И вот именно мойопыт говорит, что надо просто подождать…Поверьте, Изольда Альбертовна, у умных девочек состояние непредсказуемости и некоторого… м-м-м… оглупления в конце концов проходит… Надо набраться терпения…

Какое-то время я еще продолжала увещевать даму, но умение внимать явно не входило в число добродетелей Изольды Альбертовны, и постепенно общение свелось только к выслушиванию ее жалоб на скорбную жизнь, сетований на то, как изменились времена, во что превратился театр, сколько вылезло бездарных актрис, – «ах, как все опошлилось… вот когда я блистала на сцене, никому и в голову не приходило…» – и осуждений всякого рода…

Мы с ней как воробушки сбились в кучку на углу стола, и я как могла лила бальзам на ее раны, когда удавалось вставить хоть слово. Я говорила то, что следовало говорить, молчала, когда следовало слушать, а это, собственно, в основном и требовалось. Иногда мое внимание отключалось от излияний дамы, и, не забывая периодически кивать, я с удовлетворением замечала, что Рита успела уже и накрыть на стол, и обслужить мать, и даже поговорить по телефону.

Наконец у Риты все было готово.

– Девушки, вы заболтались, я зову всех к столу!

Через минуту в гостиную с явной неохотой спустилась семья Риты – муж Вадим и племянники Митя и Маша.

Изольда Альбертовна переключилась на вновь прибывших. Ее радостная экзальтация так резко сменила экзальтацию жалобную, что я даже несколько растерялась. Скорее всего, этот пункт ее программы был выполнен, и она перешла к следующему.

Впрочем, Рита заранее расписала мне ее немудрёный сценарий, не исполнив который она ни за что не выйдет из-за стола. Следующий акт – восхваление хозяев, затем стол – «как все прелестно, но было бы лучше, если бы…»; вот здесь она делает по другому… а у нее есть дивный повар, который балует ее… и так далее… Затем – тяжелая служба Вениамина; впрочем, о том, в чем именно состояла ее сложность, не будет произнесено ни слова – только о том, кто и когда отметил его заслуги и как этим правильно воспользоваться.

Сейчас Альбертовна перевела свое внимание на молодого человека. Она явно готовила себе зятя. Но спокойного, прагматичного Митю было так просто не взять: он слушал Альбертовну и, не отрывая взгляда от смартфона, изредка что-то отвечал.

Наконец Вадим произнес первый тост, и дальше тосты полились рекой… И все из одного источника.

И вот тут я дала первый сбой. После активного общения с Изольдой Альбертовной мне требовалась передышка. Я устала вникать в разговор – и под предлогом, что нужно выгулять собаку, встала из-за стола.

Чтобы не выскочить из дома вприпрыжку, пришлось приложить некоторые усилия. Я нацепила Мартину поводок и собралась было уже как можно более сдержанно выйти, но тут услышала призыв Изольды Альбертовны. Вновь резко сменив радостную тональность на жалобную, она произнесла:

– Алиса, голубушка, вам же все равно где гулять? Не могли бы вы пойти в сторону станции? Лера должна вот-вот приехать с экзамена… Если встретите, напомните ей, что мы с нетерпением ее ждем. Как можно так опаздывать! Она же знает, что у нашей Риточки Павловны юбилей! Мы все здесь, и Митя тоже…

Может быть, она еще что-то сказала; но я, недослушав, кивнула и вышла во двор.

Встреча

Облегчение я почувствовала только за воротами. Мы с псом медленно двинулись в сторону станции электрички. Мартин с упоением исследовал новые запахи, а я предавалась размышлениям. Удивительно, как иной человек ухитряется создавать невозможно душную, давящую атмосферу вокруг себя. Настолько душную, что любая встреча становится пыткой.

Как же все-таки так получилось, что вполне вроде бы благополучная и обеспеченная женщина -преданная жена, любящая мать, вырастившая достойных талантливых детей, – так отчаянно несчастна? Ее несчастие совершенно очевидно. Она пытается выбраться из него и находит единственный способ – быть в центре всего: событий, разговоров. Она не дает себе покоя, то вылавливая, то организуя малейшие поводы привлечь к себе внимание.

Я представила себе милую девушку, начинающую актрису, которая каким-то непостижимым образом выходит замуж за очень немолодого необщительного человека совсем из другого круга, ожидая от него того же, чего она ожидала и от сцены – внимания, поклонения, любви… А нашла сухость, замкнутость, откровенное равнодушие и… недурственный, надо сказать, достаток. С появлением детей сцена как-то отошла, а желание поклонения и восхищения осталось, их-то она и стала добиваться всеми возможными способами. Умишка занять себя ей недостало – и получилось то, что получилось.

Сделав такие выводы, возможно и неверные – что, собственно, мало меня заботило – я выкинула Альбертовну из головы и постаралась насладиться прогулкой.

Ветер стих… Подморозило… Летящая весь день с неба непонятная колючая крошка к вечеру превратилась в милый снежок. Дорога шла сквозь высокие старые ели: хвойный лес доминировал в этой части взморья – как, впрочем, почти везде на северном побережье залива. Современные загородные дома и советские дачи, отели и спа-центры, рестораны и кафе разместились в лесу, расчистив себе жизненное пространство и при этом старательно сохранив вековые деревья и молодую поросль. Автомобильные трассы и пешеходные дорожки струились среди елей, сквозь стеклянные стены бассейнов наступал хвойный лес, кафе и рестораны кормили видами мощных сосен и ухоженными газонами. Именно здесь начинаются карело-финские пейзажи с валунами, мелкими бурными речками, озерами, в которые смотрятся темные леса… Красота неописуемая!

С конца девятнадцатого века бум на дачи превратил этот берег залива в целую череду дачных поселков и городишек, где проводили лето чиновничество, интеллигенция и творческий люд разной степени достатка.

Я же родилась и выросла на другом – южном – берегу того же залива. Там Петр Первый задолго до общего бума раздавал приближенным (давал – отсюда и слово «дача») земли под строительство усадеб «для летнего жилья». Поэтому южный берег вдоль возникшей тогда же Петергофской дороги есть череда резиденций императоров и членов августейшей семьи, особняков знати и высшего чиновничества. Рядом Красное Село, где гвардия проводила скачки и где погибла бедная Фру-Фру…

Антуражем идут элегантные английские парки, фонтаны, рукотворные пруды, украшенные скульптурами и увитые плющом галереи для променада, строения для увеселительных причуд разного рода.

Два берега одного залива отличаются радикально. У нас парки идут чередой вдоль всего берега, они общедоступны, и мне, выросшей среди вековых лип и дубов, было немного не по себе здесь, в этом постоянном окружении хвойного леса, среди темных елей и выглядывающих из глубины леса огромных валунов, в окружении чахлых, по случаю множества прошедших ног, кустов черники и брусники. Для меня это было несколько мрачновато и немного… чужестранно.

Но мне тут не жить – а красота она и в Африке красота; поэтому я с наслаждением любовалась лесом, встающим полным хозяином справа от дороги и делящим пространство с домами и дачами слева от нее, вдыхала чистый вкусный воздух и очищалась от налипшей паутины Альбертовны. Настроение улучшалось с каждой минутой. Уже совсем скоро торжество закончится, я смогу побыть наконец с Ритой, наутро позавтракать с дорогими мне людьми – а потом домой, домой – наслаждаться бездельем, растратив только один день из долгожданных зимних выходных.

Дом Гревских предстал передо мной неожиданно. Я глазела на выглядывающие из-за заборов и деревьев особняки и вдруг увидела что-то знакомое. Рита присылала мне фотографии Вениамина на фоне этой дачи, – тогда она впервые заподозрила, что он ухаживает за Машей, и я любопытничала. Дом был причудливым – с башенками и резным крыльцом – и поэтому легко узнаваемым.

Мы с Мартином подошли к калитке, где я с интересом стала рассматривать дачу академика. Судя по уже упомянутой башенке, а еще мезонину с резным балкончиком и прочим архитектурным штучкам, я – совершенно несведущая в архитектуре – все-таки предположила, что постройка явно довоенная, и даже, пожалуй, самого начала прошлого века: такие дома кое-где еще сохранились по обеим сторонам залива. В большинстве своем они представляли собой печальное зрелище: заброшенные, полуразрушенные, в лучшем случае законсервированные – с заколоченными окнами и дверями; огороженные рабицей в надежде защитить хлипкие остатки старинной дачной архитектуры от безжалостного времени и от посягательств всякого рода… м-м-м… праздношатающихся.

Эта дача счастливо избежала подобной участи: ни малейших признаков ветхости или даже просто облезлости в ней не наблюдалось, и, если не считать самой архитектуры, здание по качеству и благоустройству ничем не отличалось от соседствующих рядом современных шале и фахверковых особняков.

В незашторенных окнах, выходящих на дорогу, горел свет, и я хорошо видела двигающуюся фигуру женщины в белом халате, – видимо, медсестры или сиделки.

Внезапно входная дверь хлопнула, и из дома выбежала девушка с непокрытой головой в длинном и по моде размера на два великоватом ей пуховике ядреного зелено-желтого цвета. Девушка быстро сбежала с крыльца и заспешила к калитке, на ходу надевая шапку. Она тащила за собой небольшой чемодан на колесиках, как раз того объема, что разрешается проносить в салон самолёта.

А у калитки торчали мы с Мартином, и я не собиралась ретироваться – у меня ведь было важное поручение!

– Добрый вечер, Лера, – окликнула я девушку, когда она приблизилась к калитке.

Это, конечно же, была Валерия Гревская. Я видела ее всего несколько раз, но девушка была настолько заметна, что не запомнить ее было невозможно. Ее облик был, что называется, ярким, и вовсе не из-за яркости пуховика: смуглая кожа, широко расставленные, миндалевидные синие глаза, раскосые совсем чуть-чуть, только чтобы сделать их неотразимыми; красиво очерченные губы, темные прямые блестящие волосы, отлично подстриженные четкой линией в короткое каре; никакой косметики – а ушки украшали милые сережки.

Но на пупсика эта девушка была не похожа вообще, а сейчас в особенности: ее лицо было мрачным, что, впрочем, меня нисколько не смутило. Я не льстила себе, что девушка вспомнит пожилую тетку, которую пару раз видела в театре в компании Даниловой, и представилась сама:

– Я Алиса Аркадьевна, подруга Маргариты Павловны, – начала я…

– Да-да, я вас помню, здравствуйте, – хмуро, но вполне вежливо откликнулась Лера, открывая калитку и выходя.

– Ваша матушка просила напомнить вам, что мы вас ждем, – выполнила я наказ Альбертовны.

– Но я только приехала, – буркнула недовольно девушка, – и мне еще надо успеть вернуться на станцию, встретить подругу и передать ей кое-что… – Лера кивнула на чемодан. – Она специально приедет из города и тут же должна будет уехать обратно… Так что передайте… – девушка запнулась, – что я сделаю все возможное…

Лера закрыла калитку и, кивнув, поспешила в сторону станции.

– Понятно, – кинула я вдогонку. Мне больше ничего было сказать…

Вскоре я услышала шум электрички, на которой, видимо, и приехала ее подруга. Теперь наверняка они вместе дождутся обратного поезда, и будет совсем уже поздно идти в гости, что станет, без сомнения, уважительной причиной для непоявления Леры на тоскливом торжестве… И, признаться, я была за нее рада.

Пройдя еще немного в сторону станции, мы с Мартином развернулись и отправились обратно – пора и честь знать: моя миссия еще не была закончена – в программе оставался чай с фундаментальным тортом, заказанным самой Изольдой Альбертовной.

Чаепитие

– Я так и знала! Так и знала! Не зря болело материнское сердце! – горестно восклицала обладательница упомянутого сердца после моего доклада о встрече с ее дочерью. – Вы же совершенно ничего не поняли! – не вставая со стула, но отчаянно взмахивая руками, негодовала Изольда Альбертовна. – Какая там подруга! Кому это надо – зачем-то тащиться в пригород поздним вечером, если через пару дней у нее экзамен, и она привезет все что нужно сама?! Это же она к немупобежала, еговстречала – этого… Витольда! Сердце матери не обманешь! Куда он теперь ее потащит?! Что вы говорите?.. Не-ет! Непременно потащит! Когда же это закончится!!! Нет-нет, она убьет свою мать! Я срочно звоню Вениамину!

– Изольда, Альбертовна, Изольда Альбертовна! Веня в строю, он вряд ли сможет сорваться сюда! Очень прошу вас, успокойтесь! Маша, принеси валерьянки!!! – хлопотала Рита.

Поднялся переполох… Маша искала валерьянку, Рита подавала воду, Изольда Альбертовна хваталась за сердце и пыталась уже выскочить из-за стола, чтобы бежать за дочерью. Вадим с Митей смылись наверх, что, впрочем, не уберегло бы их от призыва мчаться догонять Леру, если такая мысль вдруг пришла бы в голову этой несчастной.

Но пока эта идея ее не осенила, надо было быстро успокоить нервическую даму:

– Не могу согласиться с вашей тревогой, дорогая Изольда Альбертовна! – я спокойным голосом попыталась внести в разговор свою лепту. – Лера мне показалась довольно хмурой… чем-то недовольной. Влюбленные девицы с таким выражением лица на свидания не ходят. Кроме того, она сказала, что постарается все-таки прийти, а в-третьих, она тащила чемодан на колесиках, в котором, судя по его раздутым бокам, и в самом деле что-то лежало, – видимо, для этой самой подруги. Наверное, так оно и было, поскольку для каких-то поездок чемодан слишком мал, а для свидания явно неуместен!

Вряд ли одних только приведенных аргументов оказалось бы достаточно, чтобы успокоить несчастную мать, – логика не была ее сильной стороной, – а вот когда к ним добавился мой спокойный занудный тон, то вкупе с валерьянкой эти аргументы сделали, похоже, свое дело; перестав всплескивать руками, Изольда Альбертовна неуверенно произнесла:

– Вы так думаете?

– Ну конечно же! – подхватила Рита, – вот увидите: когда вы вернетесь, Лера уже будет дома! А пока давайте чай пить.

– Полюбуйся, Алиса, – Рита постаралась переключить внимание Альбертовны самым примитивным способом – лестью: – стараниями Изольды Альбертовны у нас сегодня удивительный торт! Красивее и лучше бывают разве что свадебные!

– И то не все! – Альбертовна расцвела в ответ.

Поистине, быстрота смены настроений этой дамы, даже если принимать во внимание ее особенности, несколько обескураживала.

– Да уж, пришлось похлопотать, – с восторгом щебетала та, забыв про дочь, – и это было непросто, скажу я вам! Обзвонила уйму знакомых и фирм! Выбирала дизайн, отслеживала каждый шаг! А как я намучилась с доставкой! По случаю болезни Игоря Сергеевича шофер в отпуске, пришлось нанимать курьера! Как я переволновалась! Знаете, как это бывает, – ведь никому никакого дела нет! Они же всё везут как дрова – торт мог рассыпаться прямо в машине!

– Стоило ли так хлопотать, Изольда Альбертовна! – распиналась Данилова, радуясь, что удалось пресечь разгоревшуюся было истерику.

– Ну как можно! Риточка Павловна! У вас же торжество!

Торжество… Я, вздохнув от тоски, заглянула на кухню: торт и в самом деле был хорош! Моему неискушённому взгляду он показался шедевром кондитерского искусства, по крайней мере в его декоративной составляющей.

Наконец мужчин призвали спуститься, принесли и водрузили на стол торт. Рита с осторожностью его разрезала и раздала всем по огромному куску! Воцарились мир и спокойствие, и чинное чаепитие началось.

Однако тревога вскоре вернулась в душу Изольды Альбертовны. Она чувствовала, что Леры мы не дождемся. Ранняя темнота зимнего дня сбивала с толку, а ведь было еще совсем не поздно – Альбертовна вполне могла бы и дальше наслаждаться светским мероприятием; но она заторопилась домой, из чего следовало, что ее беспокойство и в самом деле было непритворным.

Митю с Машей снарядили провожать, и через некоторое время мы остались одни. Обсуждать наконец-то завершившееся торжество не хотелось. Только Вадим перед уходом наверх заметил, что Альбертовна была на редкость в ударе, на что Рита, бросившись ее защищать, разъяснила мужу, что у бедной женщины был непростой период, и скоро она вернется в свое обычное состояние, гораздо более мирное.

Мы с Ритой быстро возвратили гостиной ее обычный вид и с бокалом вина уютно устроились на диване. Наступила самая приятная часть этого дня…

К сожалению, она не продлилась и пяти минут… телефон Риты очень некстати разразился звонком: Изольда Альбертовна, рыдая, сообщила, что дачу обокрали…

Кража

– Я так и чувствовала, так и чувствовала, что что-то случится – тихонько всхлипывала Изольда Альбертовна, когда мы с Ритой и Вадимом, захватив по дороге возвращавшихся детей, столпились в гостиной Гревских.

Под гнетом мучительных злоключений бывшая актриса превратилась во вполне обычную женщину – без восклицаний и заломов рук, присмирившую бьющуюся птицу души и говорившую печально, а, учитывая обстоятельства, и достаточно спокойно, что, впрочем, скорее всего было результатом успокоительных средств…

Здесь же находилась и сиделка, которая оставалась с хозяйкой до нашего прихода. Лера еще не вернулась… Ее встреча с подругой на станции как-то затянулась… странно – платформы пригородных поездов не те места, которые способствуют длинным задушевным разговорам, особенно зимой…

Сиделка, рассказав, что была очень занята вечерними процедурами и никого, кроме девушки, да и то мельком – не видела, возвратилась на свой пост в спальню к больному.

Игорь Сергеевич уже уснул, и хотя гостиная была довольно далеко от его спальни, все старались говорить тихо. Впрочем, мы в основном молчали, слушая Изольду Альбертовну.

Выяснилось, что из комода в гостиной, на который все тут же уставились, пропала большая сумма денег, недавно приготовленная, чтобы оплачивать расходы врачей, сиделок, медсестер и для покупки дорогой автоматической коляски, заказанной еще месяц назад и ожидавшейся со дня на день.

– Я сразу заметила, что что-то не так, – рассказывала Изольда Альбертовна, – ящик комода был приоткрыт. У меня редко бывают наличные, но тут мне пришлось снять крупную сумму, а я всегда волнуюсь, когда деньги в доме, поэтому, войдя в гостиную, первым делом взглянула на комод. Я тут же подошла и выдвинула ящик, – Альбертовна подошла к изящному антикварному комоду, открыла ящик и вытащила резную деревянную шкатулку. – Вот эта шкатулка, где я держу деньги, была на месте, я открыла… а она пуста… – разрыдалась Изольда Альбертовна.

Мы даже не догадались присесть и стояли обескураженные, не зная, что делать.

Первым пришел в себя Вадим:

– Из-за денег не волнуйтесь – мы, конечно же, поможем вам оплатить расходы, на которые вы приготовили деньги, – уверенно проговорил он, – пусть это вас не беспокоит… Но почему вы еще не вызвали полицию?

Не раздумывая, он достал телефон и уже собрался было это сделать, как Изольда Альбертовна бросилась к Вадиму, схватила за его руку, и, рискуя разбудить академика, громко вскрикнула:

– О, Боже! Нет! Нет! Никакой полиции!

– Но почему?! – возмутился любящий во всем порядок Вадим. – Найдут вряд ли, конечно; но сообщить надо: мало ли что! Да и сумма довольно крупная – могут постараться…

– Как вы не понимаете?! – всплеснула руками Изольда Альбертовна. – Это же невозможно скрыть: полиция в доме!!! Это убьет Игоря Сергеевича! Он только-только начал выздоравливать… Малейшее расстройство и… я… я даже не знаю, чем все это может закончиться…

– И потом… – продолжила она как-то уже отрешенно, – деньги… деньги, конечно, важны… но не они главное…

– Пропало что-то еще? – догадалась я…

– В основном всякая мелочь: бронзовая статуэтка – ерунда, советская поделка, – старые бусы из горного хрусталя в оправе… могли принять за бриллианты… Все это лежало тут же в комоде… на дне ящика… И странно, тут же в ящике стоит еще одна шкатулка – с моими драгоценностями, а их почему-то не тронули… – Альбертовна замолчала и, казалось, задумалась…

– Что еще? – продолжала требовать я, чувствуя: дама что-то недоговаривает…

– Картины… Две небольшие картины из кабинета Игоря Сергеевича.

– Они очень ценные?

– Нет-нет! Они совсем ничего не стоят; но тем не менее эти картины – самое важное, что могло пропасть из дома. Понимаете… Игорь Сергеевич очень любил и почитал своего отца; я бы даже сказала – боготворил… – почему-то колеблясь, проговорила Изольда Альбертовна.

Раздражение заметно мелькнуло в ее голосе. «Застарелая ревность к отцу мужа, – диагностировала я, – вполне, впрочем, понятная… Ее саму никогда, похоже, не баловали такой любовью, которая отдавалось почившему уже кумиру».

– Эти картины – его, – продолжала Альбертовна. – Единственное, что муж забрал из Приморска, когда переехал в Ленинград, были вещи отца: в основном книги и дневники. Ну и несколько картин. Сергей Ильич жил аскетом, для него основным в жизни была работа. Но эти картины он любил. Со слов мужа я знаю, что он неизменно вешал или устанавливал их так, чтобы они всегда были перед письменным столом, всегда перед глазами. Игорь Сергеевич сохранил эту традицию. Эти картины, конечно, трудно назвать живописью… Но ведь кроме рабочих книг и материалов, это то немногое, что осталось ему от того, кто ему действительно был дорог… В этом случае вещи утрачивают свой изначальный смысл…

– Почему вы думаете, что они не имеют ценности?

– Муж рассказывал, что во время войны его отец, Сергей Ильич, предполагая эвакуацию и опасаясь за сохранность полотен, закопал их в дровяном сарае. Немцы до Приморска не дошли, но картины так и пролежали в земле всю войну. Конечно, они были как-то защищены, тем не менее сырость немного подпортила красочный слой. После войны Сергей Ильич не пожалел денег и времени, повез их в Москву к известному тогда реставратору и знатоку живописи. Мастер выразил недоумение: зачем отдавать большие деньги на реставрацию того, что не стоит и четверти этих затрат. Но Сергей Ильич был настойчив – реставрацию провели, и картины вернулись к нему на письменный стол.

– Понятно… – протянула я.

– Теперь вы понимаете, что будет, когда Игорь Сергеевич вернется к работе в свой кабинет и не увидит картин! А деньги… что деньги… они не последние – я сумею сделать так, что он даже не заметит пропажи… По крайней мере постараюсь.

– В таком случае тем более надо вызвать полицию! – опять заговорил Вадим. – Картины найти легче, чем деньги! Если они дороги Игорю Сергеевичу, то их пропажа окажет на него куда худшее воздействие, чем присутствие полицейских!

Но, похоже, любое упоминание о полиции вызывало в Изольде Альбертовне панический страх:

– Даже не напоминайте мне о полиции, Вадим, дорогой, – взмолилась она… – Если в доме появится полиция – картины можно уже не искать… Игорь Сергеевич и так не перенесет…

– Та-а-ак, – только и смог поговорить Вадим.

Наступила глупейшая пауза. Никто больше не пытался задавать вопросы… а они просто висели в воздухе. И хотя я была практически посторонней, но возникшая патовая ситуация меня раздражала; и я позволила себе смелость попробовать выяснить все-таки обстоятельства кражи:

– Изольда Альбертовна, а когда вы видели деньги и картины последний раз?

– В шкатулку я заглянула прямо перед выходом к Маргарите Павловне, – Альбертовна встрепенулась и отвечала охотно. – А днем вытерла пыль с картин. Обычно это делает сам Игорь Сергеевич: он никому не доверяет уборку на своем столе… Но, как вы понимаете, сейчас приходится мне…

– А входную дверь вы заперли? Или у вас не принято ее запирать?

– Вообще-то нет, – потупилась несчастная жертва, – если в доме кто-то есть, мы запираемся редко, только на ночь… Но именно сегодня, уходя, я закрыла входную дверь на ключ и предупредила об этом Зою Ивановну.

– А когда пришли?

– Дверь была открыта… Я думаю, это Лера не заперла… Скорее всего машинально… Торопилась, наверное, ведь она хотела быстро вернуться…

– Таким образом, получается, что преступник проник в дом после ухода Леры на встречу с подругой… Ага! А вы вернулись примерно через час после ее ухода. Следовательно, именно в этот час и была произведена кража. Вот только все равно странно, что сиделка, Зоя Ивановна, ничего не услышала: ваш комод открывается довольно туго и с определенным звуком, – я подошла к антикварному комоду и несколько раз открыла и закрыла ящик – тот отозвался заметным кряхтением.

– Зоя Ивановна могла быть занята… – неуверенно произнесла Рита. – Звук, конечно, мог бы ее насторожить, если бы в доме никого не было; но она видела Леру, пусть даже и мельком, поэтому не отреагировала…

– А где расположен кабинет, в котором находились картины?

Оказалось, чтобы пройти в кабинет, надо выйти из гостиной и пройти по коридору в сторону спальни академика. Мы гурьбой, стараясь не шуметь, прошли в кабинет.

Огромный рабочий стол был приставлен прямо к окну, занимал весь проем окна и еще тянулся по обе стороны от него. На нем царил идеальный порядок. На левом краю стола стояли две латунные настольные подставки для картин, без которых они выглядели несколько нелепо.

Немного потоптавшись в кабинете, мы вернулись в гостиную и наконец-то расселись.

– Получается, что преступник расхаживал по дому, а сиделка вообще не обратила на это внимание. Это как-то странно – вы не находите? Вы доверяете Зое Ивановне? – задала я очередной вопрос.

Изольда Альбертовна небрежно махнула рукой:

– Мы ее знаем двадцать лет! Если бы она захотела, то у нее были случаи забрать куда более ценные вещи, которые дали бы ей возможность вообще не работать… И она знала, что мы бы и не искали… И потом, она же была уверена, что по дому расхаживает Лера, а не кто-то незнакомый! Ухода Леры она не заметила и предполагала, что она в доме…

– Очень похоже на то, что вор все-таки интересовался именно деньгами; знал, где они находятся, а остальное забрал, просто чтобы создать видимость случайной кражи. Дверь открыта – вот и заскочил… Случайного человека найти труднее… – совершенно логично вдруг изрек молчаливый Митя.

– Причем пришел он со стороны станции… – подхватила я, – ведь мы с Мартином после ухода Леры пошли обратно, в противоположную от станции сторону, и никого не встретили по дороге… Никого!.. Надо дождаться Леры и выяснить, не встретила ли она кого-нибудь по дороге на станцию, когда шла встречаться с подругой…

– Да что тут выяснять! – сердито проговорил Вадим и обратился к хозяйке: – Изольда Альбертовна! Я же лично поставил вам камеры по всему периметру! И настроил ваш смартфон, чтобы вы всегда могли просмотреть записи. Вы заглядываете туда хоть иногда?

– Вот это новость! Что же ты молчал?! – обрадовалась я.

– Да я и забыла об этом, Вадим Максимович, – пробормотала жалостно Изольда Альбертовна. – Пробовала пару раз, но у меня ничего не получилось, я и забыла…

Сокрушенно вздохнув, Вадим забрал у нее телефон, залез в приложение и стал последовательно просматривать записи каждой камеры.

Все мы, кроме самой пострадавшей, столпились возле него, стараясь заглянуть в экран. Через пару минут стало ясно, что за то время, пока Изольда Альбертовна была в гостях, в дом никто не заходил и не выходил, кроме Валерии Гревской. Перепутать было невозможно, и не только из-за яркого пуховика, – камера несколько раз выхватила лицо Леры. Мое топтание у калитки, разговор с девушкой и прибытие нашей оравы тоже попали на камеру.

Все были ужасно смущены. Альбертовна с напряжением смотрела на нас, переводя взгляд с Вадима на меня, как будто ища защиты. Наконец Вадим решился.

– Изольда Альбертовна, после того как вы вышли из дома и до того момента как вы вернулись, никто, кроме Леры, в дом не заходил, – медленно и четко произнес он.

– О-ох… – выдохнула Альбертовна. Затем тихо и с испугом проговорила: – Лера? Но этого просто не может быть!

– Я, конечно, прокрутил записи очень быстро; возможно, что-то и пропустил. Я заберу флеш-карту и проверю еще раз дома – внимательно и на большом экране, – дал ей Вадим небольшую надежду.

Которую я, кое-что вспомнив, тут же отняла:

– Cнег начался примерно в то время, когда я приехала, то есть немного позже того времени, когда Изольда Альбертовна направилась к вам. А когда сейчас мы подошли к дому, то на снегу были дорожки следов между крыльцом и калиткой – их было только три… Две, к дому и из дома, уже были припорошены снегом, – значит, их оставила Лера; третья – посвежее – следы возвратившейся Изольды Альбертовны. Во всем остальном дворе камеры зафиксировали только нетронутый снежный покров. Так что проверять нечего…

– Этого не может быть, вы ошиблись! Это была не Лера! Не Лера!.. Вы всё перепутали… перепутали! Должен быть кто-то еще! – дама была готова сорваться в истерике…

– Покажите! – вдруг строго приказала она.

Вадим прокрутил ей несколько моментов записи: ее следы, следы Леры и целину нетронутого снега вокруг.

Изольда Альбертовна как-то сразу сникла, скукожилась, сделалась меньше ростом…

– Что же это она на себя напялила… – тихо пробормотала она, – и зачем ей чемодан?.. Ах, да… – Альбертовна побрела на диван и медленно присела на краешек.

Все были настолько взволнованы, что не заметили некоторого шороха в прихожей; и только когда в гостиную кто-то вошел, все обернулись – в открытых дверях гостиной стояла Лера.

Валерия

Не могу сказать, что ее приход произвел эффект разорвавшейся бомбы, – все-таки ее ждали; но с учетом остроты момента в этом появлении было что-то театральное. Изольда Альбертовна вздрогнула, затихла и с каким-то испугом глядела на дочь. В гостиной повисло растерянное молчание.

Девушка уже успела раздеться и стояла, с удивлением оглядывая всю честную компанию. Она выглядела бы еще привлекательнее, чем когда я ее увидела у калитки в дурацком пуховике, – если бы не настороженное и несколько брезгливое выражение лица, разбавленное, правда, некоторой озадаченностью.

Каждый боялся задать вопрос, висевший в воздухе.

– Лерочка, – наконец решилась Изольда Альбертовна, – у нас беда: украли деньги, безделушки из комода и картины с папиного стола.

Как выражаются в книгах, ни один мускул не дрогнул на лице девушки. Разве что исчезло чувство озабоченности.

– Да-а, – протянула она, – неприятно…

– Неприятно? – вдруг вскипела Изольда Альбертовна. – Тебе неприятно! А то, что отец болен и эта кража может просто убить его, – для тебя просто неприятность?!

– Мама, – невозмутимо ответила Лера, – папе плевать на деньги – в конце концов ему можно просто не говорить; а остальное, как ты сама говоришь, безделушки!

– А его картины!

– Но ты сама столько лет злилась, что он держит у себя на столе всякую декадентскую мазню, а теперь обвиняешь меня в том, что мне ее не жалко! – Лера тоже начала закипать…

Альбертовна немного смутилась: этот разговор был не для наших ушей, но останавливаться было бы уже как-то нелепо…

– Папа любил их… а к дому во время моего отсутствия никто не приближался… кроме… – я почувствовала, как она вся сжалась… – тебя…

– Меня?!!! – возмутилась Лера. – Да я же была в городе! У меня был экзамен; ты что, забыла? Я вернулась только сейчас!

Такая наглая ложь ввела всех в ступор. Первой пришла в себя Изольда Альбертовна.

– Лера, стараниями Вадима Максимовича у нас камеры по всему периметру, – напомнила она дочери, стараясь говорить спокойно.

– И что же ты там увидела? Как я деньги закапываю?.. Или картины прячу?.. – зло съязвила девушка.

– Вадим Максимович, будьте добры, покажите ей…

Вадим протянул девушке смартфон, и Лера в изумлении уставилась на экран. Не прошло и минуты, как она воскликнула:

– Но ведь это не я! Чтобы я напялила на себя этот мешок для попугаев?! – шумно запротестовала Лера. – Это просто обман какой-то, подстава! Это не я! В конце концов, у меня алиби есть!

– О, Боже, алиби… – выдохнула Альбертовна. Похоже, это слово лишило ее последних сил!

Но Лера не щадила мать:

– Именно алиби! Или, если угодно, инобы́тие! Как раз в это время мы с Витольдом сидели в кафе, отмечали мой экзамен! А эта девушка просто очень похожа на меня!

«А девушка начитана… – подумала я, – или уж как минимум интересовалась полицейскими хрониками позапрошлого века.»

– Ино… что? – растерялась ее мать.

– Изольда Альбертовна, – инициативу властно перехватила Рита и, стараясь говорить миролюбиво, предложила: – Если вам это нужно, мы можем проверить…

– Проверить? Что проверить?.. – пробормотала она в недоумении, но через мгновенье воскликнула: – Но как?!

– Сейчас нет и десяти – кафе будет открыто еще не меньше трех часов. По пустой дороге ехать до центра не больше часа, а в любом приличном заведении сейчас установлены камеры. Надеюсь, вы были в приличном заведении? – Рита обернулась к Лере.

– Спрашиваете! – не очень вежливо откликнулась девушка. – Мы были в «Венеции» на Невском. Потом Витольд довез меня до Финляндского и посадил в электричку, и я поехала домой, хотя он меня оч-чень уговаривал не уезжать так быстро! – язвительно, с нажимом на последних словах, разъяснила Лера. – Но я уехала! Чтобы ты не беспокоилась!!! – все с бо́льшим раздражением продолжала она, обернувшись к матери. – И если…

– Это совсем недалеко от нашего офиса, – не отреагировав на резкий тон, спокойно прервала ее Данилова. И обернулась к племяннику: – Митя, дорогой, а не прокатиться ли тебе до офиса? Ты же все равно завтра собирался документы везти для бухгалтерии… Может, тебе сэкономить день и съездить сегодня? Оставишь документы, в кафе зайдешь; доброе дело сделаешь – и разомнешься заодно!

Бедный Митя, на которого свалились сии нерадужные перспективы, тем не менее недовольства не выказал и уговаривать себя не заставил. У меня даже мелькнуло подозрение, что он обрадовался этой официальной возможности покинуть эту сумятицу…

– Данилова! – усомнилась я. – Но кто же ему за просто так предоставит записи с камер! Он сможет только расспросить официантов.

– Ну зачем за просто так… – спокойно улыбнулась Рита, – да и расспросит, конечно, тоже. Кроме того, ты слабо представляешь себе Митины возможности.

– В каком смысле?.. – оторопела я.

Митя ухмыльнулся в ответ и со словами: «Ну, тогда я пошел…» направился к выходу.

– Нет-нет, мы все тоже уходим, нечего в доме больного торчать такой оравой, – заторопила всех Рита.

– Да и вам лучше с нами пойти, Изольда Альбертовна. Будем Митю у нас ждать! – решительно руководила Данилова. – А ты, Лерочка, не дуйся! Пойми, каково маме сейчас. Сама ты во всем уверена – отлично! – теперь вот еще маму успокоим… А уж потом будем думать, что делать дальше.

Разумность Даниловой, как всегда, была безупречна, и вроде как всё наладилось… ну почти… Стараясь не шуметь, мы оделись и выползли на улицу.

Вернувшись, Рита устремилась к матери, Вадим рванул в кабинет, я поспешила к заскучавшему без меня Мартину, а Митя скрылся переодеваться. Изольда Альбертовна осталась на попечении Маши, которая пыталась напоить ее чаем с тортом, громадные остатки которого не умещались в холодильник.

Уже через пять минут, выслушав наставления Даниловой по поводу обращения с сигнализацией в офисе, Митя умчался в ночь.

Когда Рита освободилась, а я успокоила обиженного пса, мы приготовились к долгому ожиданию. Однако всего через час с небольшим из кабинета спустился недовольный Вадим – пустая суета дня недопустимо часто отрывала его от дел – и сообщил, что звонил Митя с отчетом: документы отнес в бухгалтерию, офис поставил на сигнализацию, потом встретил приятеля и решил остаться в городе потусоваться.

– А кафе! – осипшим вдруг голосом пискнула Изольда Альбертовна.

– Прислал записи с камер, – односложно ответил Вадим. Затем он вставил флешку в компьютер Риты, притулившийся на маленьком столе в углу гостиной, где Даниловой было выделено место в качестве рабочего кабинета, и быстро смылся.

Рита устроилась за столом, мы с Альбертовной, пододвинув кресла, уселись рядом и уткнулись в экран.

Качество картинки было отменным – владельцы кафе не поскупились на технику… Как Мите удалось так быстро получить записи за нужный нам период времени – не вполне понятно; либо заплатил много, либо прикинулся кем-то, либо… возможны варианты.

Сначала мы со спины увидели парочку, двигающуюся от камеры в центр небольшого зала. Выбрав столик, оказавшийся самым близким к камере наблюдения, девушка сняла верхнюю одежду – пуховик глубокого синего цвета, немалая стоимость которого угадывалась даже на записи, – и тогда развернулась к камере лицом. Камера была приличная, девушка сидела близко, и ее лицо было отлично видно. Это была она – та девушка, с которой я разговаривала у калитки!

Сидевшая как на иголках Изольда Альбертовна взвизгнула фальцетом:

– Это Лера! Это она, она! Это ее… ее пальто из «Анны Верде» – мой подарок к Новому году!

– Ну пальто-пальтом, дочку-то узнаете? – усмехнулась Данилова.

– Маргарита Павловна! Как можно! – раздраженно отреагировала Альбертовна. Сняв подозрение с дочери, она ошеломляюще быстро вернулась в свое привычное состояние. – Какая мать не узнает родное дитя! Конечно же, это Лерочка! И прилично одетая, заметьте, а не в этом – как это… – мешке для попугаев!

Она вскинула голову в жестокой обиде:

– Как вы могли подумать, что там, на камерах со двора, моя дочь!

Я оторопела от такой наглости… Данилова кинула на меня строгий взгляд, призывая не реагировать. Дама же продолжала выпускать скопившийся пар:

– А если вы сомневаетесь, то напротив нее сидит Витольд, ее друг – такое совпадение невозможно и это должно вас убедить!

Данилова сдержанно процедила:

– Главное, чтобы именно вы не сомневались! Но как вы узнали Витольда – он же все время сидит спиной к камере!

Спутник Леры – довольно высокий широкоплечий молодой человек – действительно расположился напротив девушки; мы могли лицезреть только его затылок, с темными волосами, стянутыми резинкой в короткий хвост. Иногда он, правда, поворачивал голову, подзывая официанта, но не шибко утруждался развернуться, а в полуобороте мы могли видеть только кончик его носа и ухо, со вставленной сережкой.

– Этого человека я узнаю где угодно! – гордо заявила Альбертовна. – Кроме того, у него своеобразная походка – он как бы хромает, но совсем незаметно… Лера говорила, что пару месяцев назад он сильно повредил ногу и до сих пор восстанавливается.

Мы перекрутили запись на начало… Действительно, молодой человек немного прихрамывал… правда, мы заметили это только после того, как нам об этом сказали…

Я всматривалась в экран в высокой степени озадаченности… – именно с этой девушкой я разговаривала у калитки всего несколько часов назад! То же аккуратное каре, миндалевидные глаза, смуглая кожа… Вот только выражение лица… В отличие от хмурой Леры у калитки, Лера в кафе улыбалась и весело болтала. Впрочем, там же она была с молодым человеком! А лицо той Леры, которую мы увидели в гостиной Гревских, не светилось жизнерадостностью… но – ох! – при чем тут выражение лица! В моей голове все смешалось! Первые минуты я не могла поверить в то, что видела на экране, – поэтому максимально увеличивала картинку, внимательно рассматривая девушку, и непроизвольно искала ошибку! В ситуации было что-то неправильное, искусственное…

– Ну и что ты по этому поводу думаешь, – игнорируя Альбертовну, я обратилась к подруге.

Рита, тоже несколько ошеломленная в первые мгновенья после увиденного, пришла в себя быстрее:

– А что тут скажешь! Просто ты встретила очень похожую девушку, не Леру.

– А не наоборот? – на всякий случай спросила я.

– Присутствие Витольда меня безусловно убеждает. Девушки и в самом деле невероятно похожи, но Витольд-то, надеюсь, существует в единственном экземпляре! И он уже несколько месяцев как знаком Изольде Альбертовне – Лера сама его представила, когда привозила в Приветино. Если в сходство поверить можно, то уж в такие совпадения – увольте…

– Дамы! – тоном нанесённого оскорбления дала о себе знать Альбертовна, – как вы можете сомневаться?!!! Я же вам все уже сказала! Моя девочка была в кафе с близким другом! А та, которую вы, Алиса Аркадьевна, видели у калитки – совершенно неизвестная особа! Вы Леру видели давно – могли и ошибиться… Возможно, она даже и вовсе не похожа на мою дочь!

Знакомый, которого по недавнему заявлению Альбертовны «неизвестно где выкопали», вдруг превратился в близкого друга дочери, а о наличии записей с ее собственных камер она, похоже, вообще забыла… Сняв со своей души ужас подозрения, упавшего на дочь, она еще не вернулась к ужасу кражи, а, может, это событие теперь и не казалось ей столь ужасным…

Как бы то ни было, но Альбертовну надо было воспринимать как досадный шум – иначе можно было сойти с ума…

Я отвернулась от экрана и развела руками:

– В таком случае… если это разные девушки, то мы вынуждены констатировать…

Данилова резко развернулась на кресле и торжественно закончила:

– Да, двойник!

Двойник

– Двойник… – пробормотала я, – «…нет, такое только в дешевых романчиках за пять копеек случается», – процитировала я себе под нос известного автора детективов…

Рита также не могла поверить в существование столь точной копии человека:

– И все-таки… действительно, записи камер у дома не такие уж четкие, как в кафе… – настаивала Данилова. – Вспомни, не было ли чего-нибудь необычного в лице той девушки у калитки? Может слишком много косметики, парик…

– Да брось, Рита! – я раздражённо отмахнулась. – Я хорошо запомнила лицо: чистая молодая кожа, полное отсутствие грима… Я что же – не отличу гладкую молодую кожу от маски?!

Я еще раз представила себе встречу у калитки: снег, фонари освещают быстро белеющую дорогу, девушка спешит к электричке, на ходу надевает шапку. Разговаривает неприветливо, но учтиво, не раздраженно…

– Все очень странно, – вспоминала я, – она разговаривала со мной так, как будто бы меня вспомнила, будто она знала, где мы все находимся, и о том, что ее ждут, и что мать беспокоится!.. По крайней мере она не выказала никого удивления…

– Н-да, такое сходство… трудно поверить!

Альбертовна, поняв, что мы не обращаем внимания на ее реплики, изображала невыносимую обиду, развернув от нас кресло и гордо подняв голову.

Мне стал надоедать этот ситуативный хаос – нужно было понять хоть что-нибудь, прийти хоть к какому-то заключению… и я начала размышлять вслух, призывая Данилову присоединиться.

О! Если бы я только знала, к чему приведут мои размышления в попытке разобраться в происходящем! Если бы только знала… Тогда бы я сразу, как только увидела вторую Леру на экране монитора, тихо бы пискнула, – ой! – уползла бы подальше в угол, затаилась и не подавала признаков жизни, оставив близких соседей и неблизких родственников разбираться самим.

Но моя прославленная друзьями интуиция засела в окопах и не казала носа…

– Изольда Альбертовна, заранее простите за вопрос… А у вас точно не было двойни? Могли от вас что-нибудь скрыть в роддоме?

Как и следовало ожидать, Альбертовна вспыхнула, как коробок спичек, и уже набирала воздуха для испепеляющего ответа, но Данилова не дала битве разгореться:

– Нет, не могли! Да, ультразвукового исследования тогда еще не делали, но при родах невозможно скрыть от роженицы, что ребенок не один, даже если врач-лопух и не заметил этого до родов. Ну, конечно, при условии, что роды проходили не под наркозом…

– Та-ак… Таким образом, если камеры не врут, то есть, если дата записей не ошибочна, девушек и в самом деле двое! И получается, что я единственная, которая живьем – не в записи – видела их обеих в один день!

– И что ты хочешь этим сказать? – насторожилась Данилова.

– Они очень похожи, Рита! Очень! – почти прошептала я, наклонившись к ней. – Если это не близнецы, то в такие точные совпадения я слабо верю… Все эти двойники на шоу или там… разведчики… они все подтянуты под оригинал! Я же видела девушку без малейшего признака косметики на лице… и точную копию! Конечно, возможно, дневной яркий свет и выявил бы разницу, но пока… Такая схожесть или непостижимый хитроумный трюк, или они все-таки – что маловероятно – близнецы, или по крайней мере…

– Родственники! – с Даниловой легко говорить – она подхватывает еще не взлетевшие мысли…

– Изольда Альбертовна, перестаньте дуться, вернитесь в коллектив! – я перестала оберегать трепетную душу. – У кого из ваших родственников есть дочь Лериного возраста?

Удивительно, но мой повелительный нагловатый тон сработал: дама послушно развернула кресло и хмуро ответила:

– У меня есть только сестра, но она бездетна…

– Вы уверены? – строго произнесла я.

– Да… она… нездорова. Ее и муж-то бросил много лет назад из-за того, что она не могла иметь детей…

– Простите… Но нам все-таки нужно разобраться… А двоюродные? Троюродные?

Дама только грустно покачала головой.

– А что вы знаете о родственниках Игоря Сергеевича? – подхватила Данилова.

– Я… я ничего о них не слышала… – Альбертовна заметно смешалась, – он никогда ни о ком не упоминал, кроме как об отце и изредка о матери… но они давно умерли…

– Изольда Альбертовна, вы прожили с ним больше тридцати пяти лет… вы разве сами никогда не расспрашивали о его семье?

Дама как-то сжалась, но ответила почти равнодушно:

– Когда-то спрашивала… Очень давно… еще перед свадьбой… Но он почти ничего не отвечал… Отец его к тому времени уже умер, в Приморске осталась мать – она умерла через десять лет после смерти отца. Игорь ездил на похороны, но меня не взял… не захотел…

– А Игорь был единственным сыном?

Альбертовна почему-то замялась…

– Что?! – насторожились мы с Ритой…

– Еще до свадьбы я его спросила о том, кто будет от его семьи… Тогда я еще могла задавать ему такие вопросы… – она всхлипнула, окончательно превратившись в обыкновенную женщину. – Он сказал, что мать стара, слаба и нездорова, – она не сможет приехать, а младший брат давно покинул семью, и он ничего о нем не знает. Когда я спросила, как это могло случиться, он резко ответил, что этот вопрос он давно для себя закрыл и просит никогда не упоминать о его брате. Похоже, он сожалел, что упомянул о нем…

Изольда Альбертовна затихла… потом добавила:

– Я очень любила мужа, гордилась им и не хотела доставлять ему неприятных минут, поэтому больше никогда не спрашивала его о семье…

Бедная тетка! Мое отношение к ней невольно менялось в зависимости от состояния, в котором она находилась… Сейчас, когда Изольда Альбертовна говорила о муже, я верила в неподдельность ее печали…

– Итак, был брат! – торжественно объявила Данилова.

– Именно! – подхватила я. – Если у брата есть дочь, то вполне резонно предположить, что она может быть очень похожа на Леру! Осталось только это выяснить! И если наши предположения верны – найти ее…

– Но как? – резко отреагировала Изольда Альбертовна.

– Обратиться полицию, конечно! – ответила Рита. И, предупреждая ее отказ, быстро продолжила: – Поймите, Изольда Альбертовна, вы должны выбрать для себя, что вам важнее: обратиться в полицию и вернуть картины или не рассказывать мужу о краже и судорожно искать объяснения, куда это подевались картины его отца! И тогда все равно обратиться в полицию… Другого выхода у вас нет!

Но резонные доводы ни к чему не привели. При слове «полиция» у дамы чуть не поджилки тряслись… что само по себе очень странно!

– Нет, нет! – в ужасе она закрыла лицо руками и заплакала, чем ввела нас с Даниловой в ступор… Еще пару часов назад мы не могли себе и представить, чтобы это суматошная и немного чокнутая светская дива трогательно плакала, как одинокая инженерша на кухне малогабаритки… Может быть, и стоило случиться этой краже, чтобы увидеть живого человека, – пусть и не очень умного – в этой сумасбродной эксцентричной особе…

Я попробовала вывести ситуацию из тупика:

– Изольда Альбертовна, у меня есть знакомый сотрудник полиции, следователь, майор Пряха… Он в некотором роде… как бы это сказать… мой должник. Я смогу убедить его провести расследование очень деликатно… Игорь Сергеевич ничего не узнает!

– Есть еще вариант, – подхватила Данилова, – можно обратиться к частным детективам. Надо только навести справки и найти лучшего!

Альбертовна уже не плакала и не причитала. Она сидела в кресле, скомкавшись, прическа окончательно свалилась набок, помимо продуманных и затейливых драпировок платье мялось драпировками нечаянными и незатейливыми; и вся она была похожа на толстую испуганную курицу, сидящую кочкой посреди двора и страстно желающую засунуть голову в песок; но физические возможности страуса были ей недоступны… Еще немного – и я была бы готова и сама заплакать от жалости к этой нелепой несчастной даме и… от абсолютной безвыходности ситуации…

– Алиса, – я очнулась от спокойного голоса Риты, – давай пока оставим полицию в покое, пусть Изольда Альбертовна привыкнет к этой мысли… Мы так озадачились сходством девушек, что странность самой кражи как-то ушла от внимания.

– Ну почему же ушла, я думала над этим… Но сначала давай еще о девушках! Вот смотри: предположим, это и в самом деле не обман зрения… или какой-то другой… и девушки удивительным образом, что называется, на одно лицо… Но прическа! Прическа штука рукотворная, и она абсолютно такая же, как у Леры! Следовательно, мы имеем – что?

– Мы имеем подготовочку! – подхватила Рита.

– Именно! А вот если учитывать, что была сделана подготовочка, то чем тогда объясняется этот странный набор украденного: куча денег и набор бесполезных вещей?! Нужны были деньги – схватил и ушел! Но нет! Воришка ходит по коридору, – неужели схожесть с дочкой хозяев так ее расхрабрила? – доходит до кабинета, берет картины и сматывается, даже не додумавшись заглянуть в – стоящую рядом с «денежной» шкатулкой – шкатулку с драгоценностями! Ну как-то оч-чень странно!

– Ну-у, не соглашу-усь, – протяжно парировала Рита. – Вернее, соглашусь только частично: девушка понимает, что похожа на дочь хозяев, и понимает, что может безопасно попасть в дом. Готовится к этому и делает такую же прическу, чтобы у сиделки не возникло подозрений, что в доме кто-то чужой. Затем, дождавшись, когда кроме больного и сиделки в доме никого нет, проникает туда. Но вот тут ее подготовочка и заканчивается: она не знает, что и где искать! По наитию находит деньги… а вот зачем она, не пытаясь проверить прочее содержимое комода, хватает, то что перед глазами – бусики, безделушки? – а потом еще ходит по дому… Вот это как раз на подготовку уже не тянет. Да!.. странность, пожалуй, именно в том, зачемона берет все остальное!

– Это не странно только в том случае, если она пришла именно за картинами! А деньги были, что называется, между делом! Беспорядочность украденного может быть объяснена только этим!

– Да брось – и это тоже ничего не объясняет! Все может быть как раз наоборот! Мы же не знаем, с чего она начала – с картин или денег, – махнула рукой Рита, но тут же продолжила мою мысль, обратившись к Изольде Альбертовне: – А вы уверены, что картины действительно не ценные? Не знаете ли вы, как они попали к Сергею Ильичу? Кто их автор? Почему он ими так дорожил?

Альбертовна пожала плечами:

– Вроде кто-то подарил… Как-то Игорь Сергеевич обмолвился, что отец привечал у себя в Приморске молодых художников… Но больше я ничего не знаю…

– А автор? Картины были подписаны?

– Н-нет, я не помню; кажется, нет…

– А что было изображено на полотнах?

– Да мазня! – презрительно отозвалась Альбертовна. – Ничего конкретного, абстракция, какие-то невнятные образы… наверняка подражание – но жутко бездарное! Одна в голубых тонах, другая в серых и черных.

– А может, эта мазня, пардон, эти картины в последние годы стали известны и дороги?

– Вариант, – согласилась Рита. – Но, не зная автора, этого мы определить не сможем. Да и – наверняка – все куда проще: девушка все-таки знала зачем пришла! Возможно, она действительно родственница, например – племянница академика, и пришла в попытке представиться ему. Возможно, в семье беда… болезнь… срочно требовались деньги, и она рассчитывала здесь на помощь, понимая, что академик человек обеспеченный. Но, зная отношение дяди к своему брату, не решалась… А потом увидела Леру, обнаружила поразительное сходство с собой и осмелилась решить проблему иначе: попыталась поживиться просто наудачу… А там растерялась, может, испугалась… обнаружение денег ее вполне устроило – но она, пользуясь случаем, решила еще кое-что ухватить… Ну и ухватила… А, может, все было именно в другом порядке… сначала схватила картины, потом нашла деньги… Скорее всего, сейчас уже разобралась, что и картины, и безделушки из комода не представляют ценности…

– Если ее найти, то можно было бы договориться, чтобы она оставила себе деньги, а картины вернула… И пообещать ей, что дело в полиции не будет заведено! – подвела я итог.

– Но где же ее найдешь! – усомнилась Рита. – Не обзванивать же все предприятия и организации, все учебные учреждения города в поисках человека, известного только по фейсу; человека, имя которого мы не знаем, – это просто невозможно! Кроме того, может, она вообще, что называется, проездом. Можно, конечно, по соцсетям поискать – по фотке, – но на ее месте я бы уже все удалила! Нет, кроме внешнего вида, надо бы знать о ней хоть что-нибудь еще!

Меня же вдруг осенило другим вопросом:

– Изольда Альбертовна, а что это за город такой – Приморск? Большой? Приморск… что-то вообще не знаю… На каком море-то?

– Я не знаю… – жалобно отозвалась Альбертовна, – вроде как поселок… или маленький городок… Да и названия я точно не знаю… Что-то похожее на Приморск, может, Приморский или Приморское… Но на юге, на юге…

– Поселок?! – поразилась я. – Вы хотите сказать, что известный ученый, филолог, лауреат Сталинской премии, исследователь древнерусской литературы, родившийся и учившийся в Москве, сидел в маленьком городке – вдали от библиотек, архивов, институтов – и там делал свои открытия? Уму непостижимо!

Данилова залезла в интернет:

– Есть Приморское городское поселение… В районе Большого Сочи. Хотя количество населенных пунктов с названием Приморск в нашей стране несколько зашкаливает… Но, Боже мой, какое же оно крошечное!.. О! Есть и еще просто Приморское… и в Крыму тоже! – восклицала Данилова, продолжавшая изучать карту…

– Нет-нет – не Крым, это я помню… Понимаете, Сергей Ильич был не очень здоров, что-то с дыханием… – пробормотала Альбертовна, – астма, что ли… или лёгкие… Он не мог жить в Москве…

– Стоп! Мы с мужем в свое время объездили все побережье от Адлера до Туапсе – не помню я там никакого Приморска! – вдруг вспомнила я.

– Это в другую сторону, – уточнила Рита, уткнувшись в карту, – и немного вбок…

– Итак, товарищи, я повторюсь! – торжественно заявила я. – Если предположить, что это родственница, – а это весьма вероятно, – то есть шансы найти ее через Приморск, если, конечно, удастся найти правильный Приморск. Там наверняка помнят семью Сергея Гревского – и, скорее всего, знают, остался ли там кто-нибудь из семьи… Нужно убедиться, что родственница действительно существует, затем через родных найти девушку и уговорить отдать картины на определенных условиях. Это несложная задача для полиции или частного детектива! Детективу, скорее всего, придется туда ехать; а вот полиция смогла бы все решить парой телефонных звонков! Я бы выбрала полицию… Решайтесь Изольда, Альбертовна! Вы потеряете деньги – но вернете картины и сохраните спокойствие мужа…

Результаты мозгового штурма успокоили меня. Стало ясно, что нужно делать, – осталось только убедить в этом Изольду Альбертовну. В крайнем случае попросим Вениамина о помощи, когда он выйдет из строя и приедет домой, наконец. Но это уже не мое дело – этим пусть занимаются близкие и неблизкие родственники.

Я встала и направилась налить себе чаю; а когда, зажав чашку ладонями, возвратилась – то увидела, что с Изольдой Альбертовной происходят какие-то непонятные метаморфозы… Она вдруг подтянулась, выпрямилась в кресле и перестала походить на растерянную курицу… При этом ее лицо озарилось воодушевлением, глаза заблестели и неотрывно смотрели на меня…

Я почувствовала неладное…

– Алиса Аркадьевна, голубушка, – заворковала дама, – частный детектив – это долго, очень долго… А Игорю Сергеевичу скоро разрешат вернуться к работе; а еще – привезут коляску, и он сможет работать в своем кабинете… Времени совсем… совсем нет… но есть отличное предложение! Я готова оплатить вам поездку в Сочи! Любой отель! Прекрасный климат! Концерты в Роза Хутор! Понимаете?! Вы отдохнете, ну и… заедете в Приморск…

Данилова оторвалась от экрана, резко развернулась в кресле и уставилась на Альбертовну в диком недоумении… Я поперхнулась чаем и чуть не задохнулась от возмущения к великой наглости этой дамы… И не заметить моего возмущения было невозможно: продолжая неотрывно глядеть на меня, дама удивленно округлила глаза…

– Разве я предложила что-то неприличное?! – с робким вызовом произнесла она.

– Изольда Альбертовна, – воскликнула Рита, – как вы можете предлагать такие вещи постороннему человеку!

– Ну, во-первых, не постороннему… Алиса Аркадьевна ваша подруга, и она оказалась здесь именно сейчас, когда все это случилось… Это не случайно, судьбу не обманешь! И, кроме того, я же предлагаю приятные вещи! И готова все оплатить…

– Да причем тут деньги! – Рита не на шутку разволновалась… – Вы что, не понимаете в какое положение ее ставите?! Алиса занятой человек – у нее работа, дом, внуки почти каждые выходные, зверья полон дом! Она каждый свободный день воспринимает как дар небес! А вы ее куда-то посылаете со странными просьбами… И всего-навсего из-за вашей необъяснимой боязни полиции…

– Ах нет, при чем тут моя боязнь… Это Игорь Сергеевич воспримет появление полиции в доме как катастрофу, понимаете? Это – нарушение привычного течения его жизни, уклада; это скандал! Вы просто не понимаете! Он не переживет! Особенно после болезни… – горячилась Изольда Альбертовна. – И, кроме того, у них в семье уже был какой-то скандал, связанный с полицией… то есть с милицией… давно… еще при отце!

Рита насторожилась:

– Какой скандал?!

– Ах! Все, что я знаю, – это всего лишь несколько замечаний, оброненных мужем на протяжении почти сорока лет! – поморщилась Альбертовна. – А я уже привыкла не переспрашивать, не заострять внимание на его редких упоминаниях о семье!

– И все равно это ничего не меняет! Ваше предложение крайне неэтично! – теперь уже и Данилова позволила себе резко разговаривать с родственницей. – Алиска уже не молодая коза, чтобы менять свои планы и привычки только потому, что оказалась в ненужном месте и в ненужный час!

Похоже, дама что-то поняла… Она опять сжалась – и, помолчав, забормотала:

– Простите… я… мне показалось… Вы с Алисой Аркадьевной так здорово и воодушевленно за несколько минут все проанализировали, что я подумала… подумала, что лучше вас двоих никто не разберётся с этой… родственницей. Вы умеете говорить с людьми, умеете слушать… – Альбертовна всхлипнула, – а я… я и не умею, и уехать не могу… да и вы, Риточка Павловна тоже… больная мать на руках… А попросить-то и некого! Вениамин в строю… А всего-то надо узнать имя… И потом найти… Я смогу убедить ее отдать картины… Дам еще денег, наконец…

Слушая ее отрывочное бормотание, я прикидывала, скольким же еще кражам нужно случиться, чтобы эта дама окончательно смогла избавиться от своих аффектированных и возведенных в культ душевных кульбитов… Боюсь, что в их доме не хватит ценностей…

Сейчас же ее переживания я ощущала остро. Она и любила своего мужа и боялась его… и боялась занего… А тут еще, похоже, нарисовалась родственница-воровка, которую неизвестно как воспримет академик… Да… смахивает на то, что положение Изольды Альбертовны и в самом деле было тупиковым…

Но понять ее отчаяние в полной мере я все-таки я не могла… Муж-то ей, кроме материального благополучия и холодного равнодушия ничего не дал… Дети уже выросли, ее жизнь устроена… А она привязана к академику как собачонка к хозяину; боится обратиться в полицию из-за каких-то там его древних воспоминаний!

Я понимала всю мерзость своих мыслей… И понимала, откуда они взялись, – сработала непроизвольная защита… Я просто физически ощущала, что со стороны этой женщины на меня понимается волна тоскливой неизбежности… «Не сдавайся! Не сдавайся!» – твердила я себе… После своего приключения двухгодичной давности мне казалось, что дух мой окреп, я стала жестче, увереннее; мои чувства и совесть стали более прагматичными, и я научилась не поддаваться плаксивым блажным мольбам и чувствам…

Я не осознавала, что уже некоторое время стою неподвижно, обнимая чашку ладонями и уставившись невидящими глазами в огромное черное окно гостиной, в котором отражался акт ненаписанной трагикомедии…

Данилова же всегда замечала все:

– Антонова! Даже не ду-умай! – возмущенно зашептала она мне в ухо, подойдя ко мне и геройски заслонив меня собой, как щитом, от Изольды Альбертовны.

– А если с Игорем Сергеевичем что-то случится… всю оставшуюся жизнь к психотерапевтам ходить или… жить с этим? – я еле выдавила из себя вялый ответ.

– Не сходи с ума! – лихорадочно шептала Рита. – Все беды ты своим чахлым телом не прикроешь!

– Все меня и не просят…

– Тьфу, дура! – в сердцах заключила подруга. – Ну тогда и я с тобой!

– Давай! – промямлила я. – На пару веселее к психотерапевтам ходить, если и с твоей мамой что-нибудь случится! Оптом, пожалуй, и дешевле будет…

– Ну, может, мы обернемся быстро… – неуверенно произнесла Рита…

Подвисло молчание. Наше бестактное перешептывание в присутствии Изольды Альбертовны, похоже, ее не задело. Она застыла в каком-то ожидании и только с удивлением переводила взгляд с меня на Данилову.

И вдруг, словно почувствовав что-то неясное, но обнадеживающее, она вскочила с кресла и бросилась к нам, молитвенно сложив ладони:

– Умоляю! Умоляю! Не откажите! Не ради меня, не ради меня! Ради Игоря Сергеевича! Я отблагодарю! – неприятно молила она.

С нее станется пасть на колени… Я уже не могла это вынести:

– Я поеду только на один день! На один день! – затараторила я, испуганно отмахиваясь и отстраняясь от нее. – Утром туда – вечером обратно! Если мне удастся что-то выяснить – хорошо, если нет – не обессудьте, Изольда Альбертовна!

– Вы найдете, вы найдете, – она обмякла и расплакалась совершенно как сопливая девчонка…

– Если билеты найдутся, – Рита зрила в корень.

– По любой цене, Риточка Павловна, прошу вас…

Изольда Альбертовна окончательно разрыдалась… События этого вечера дались ей нелегко, и сейчас вся ее светскость выливалась в этих еле сдерживаемых всхлипываниях, превращая ее живую страдающую женщину. Со второго этажа в испуге сбежала Маша; Вадим, перекинувшись через перила, взирал на нас сверху.

– Все в порядке, все в порядке! – Рита жестом прогнала мужа обратно, – Машка, ну что ты уставилась – капельки нам приготовь!

Через некоторое время худо-бедно Альбертовну успокоили, и Маша повела ее домой.

– Ну, что, подруга! – Данилова злилась. – Устроила себе головную боль! Она бы промаялась ночь и наутро, поздно – через день, обратилась бы в полицию! – потом уже мягче добавила: – Ладно, иди, мне еще билеты покупать, такси тебе заказывать… Есть у меня кое-кто в Сочи, кому ночью можно звонить… А ты марш спать! Я разбужу, если рейс ранний… В конце концов, ты никому ничего не обязана, а там все-таки субтропики, море, тепло… Хоть денек на морском воздухе…

Последнее она пробормотала, уже уткнувшись в экран монитора.

Я нацепила поводок Мартину, которого мне предстояло опять бросить в одиночестве, и прогулялась с ним, одновременно пытаясь смириться с потерей еще одного вожделенного ленивого дня. Бедный пес вопреки обыкновению еле плелся, как будто загодя чувствовал разлуку… Я присела и обняла его:

– Ты уж прости меня, дружочек мой… ну что теперь поделать, видимо судьбища моя такая – вляпываться в ненужные мне приключения… Ты уж потерпи… Вадим с тобой погуляет, а я быстро обернусь.

Мартин сделал ответственную морду и лизнул меня в нос. Мне стало легче. Принятое решение, хоть и постылое, всегда лучше дамоклова меча неизбежности…

В конце концов останется еще целых шесть выходных дней! А Гревские либо там есть – либо нет! Поэтому, думаю, разберусь быстро, еще и время останется… Может, успею еще и осмотреть там что-нибудь до самолета! Так что… на юг, в субтропики, на солнышко! В Приморск!

На юге

Субтропики встретили меня шквалистым ветром, косым рваным дождем пополам с мокрым снегом и грохочущем морем… Разозленные ветром водяные валы как молотами вбивали воду в берег и, натолкнувшись на бетон набережной, взрывались огромными протуберанцами…

Я стояла ошеломленная и испуганная этим зрелищем, которое тем не менее вызывало у меня неизъяснимый восторг! Так захватывает дух мощная гроза или извержение – любая разбушевавшаяся стихия… особенно, если ты сам находишься в уверенной безопасности.

Завороженная, я стояла довольно далеко от края набережной, кутаясь в просторный пуховик Даниловой, которая, предусмотрев все, сунула мне его с собой. Подруга действительно провела почти всю ночь в сети, заказывая билеты, такси с водителем, который должен был максимально хорошо знать местность; подняв с теплых постелей свои связи, она искала опытного гида по этому побережью – уж не знаю, что Рита имела в виду, когда требовала для меня такого сопровождающего, – Гревских, которые жили где-то здесь очень давно, и, возможно, уже и не живут вовсе, ни один гид знать не обязан…

Как бы в подтверждение этому предположению молодой человек с табличкой «Алиса Аркадьевна» в руках, который встретил меня в аэропорту темным еще утром, мало походил на опытного – хоть гида, хоть водителя. При этом его внешний вид был впечатляющим: широкоплечий, чуть выше среднего роста, одетый в кожу и обвешанный всевозможными железяками… Да простит меня случайно затесавшийся сюда продвинутый читатель за такое определение…

Он заметно выделялся среди таких же бедолаг с табличками в руках, вынужденных ни свет ни заря, в выходной день, в жуткую непогодь, торчать в аэропорту, встречая незнакомых людей, чтобы затем возиться с ними какое-то количество времени.

Я подошла на призыв таблички. Лицо молодого человека составляло интересный контраст с остальным его образом: круглое, улыбчивое, даже милое… светло-серые глаза, ямочки на щеках, намеренно оставленная рыжеватая щетина… Он производил бы впечатление простецкого, хоть и симпатичного парня, если бы не подчеркнутая брутальность его облика ниже подбородка.

– Михаил, но все зовут меня Миша, – славно улыбнувшись, представился он после приветствия. – Я очень рад, что самолет не задержали, а ведь был большой риск – видите, что у нас тут творится!

– Да уж, субтропики… – недовольно взглянув на него исподлобья, неприветливо буркнула я, чувствуя себя совершенно разбитой после практически бессонной ночи, раннего подъема и перелета. И тут же спохватилась: – Не принимайте на свой счет… Уж больно эта поездка некстати… И ночью почти не спала… Да и что делать пока не знаю…

Последнее я проговорила уже сама себе под нос, но Миша уловил и уверенно ответил:

– Зато я знаю!

Он схватил чемоданчик, упакованный и выданный мне Ритой, где основное место занимал ее пуховик, – изучившая сводку Данилова засунула его в последний момент – и бодро двинулся из зала прилета.

Не спрашивая меня ни о чем, Миша уверенно вел машину по незнакомому мне городу, совершенно пустому по случаю еще только-только светлеющего дня и не располагающей к прогулкам погоде. Я, радуясь покою в теплой машине, пребывала в усталой полудреме и не очень-то замечала и интересовалась куда меня, собственно, везут. Припарковавшись на узкой улице, он зачем-то взял из машины мой чемодан и теперь тащил и меня, и чемодан через сквер со сгибающимися от ветра тощими пальмами; потом мы завернули за какой-то угол – и вдруг перед нами открылся безбрежный необузданный водный простор… Ветер и так сбивал с ног, но здесь, на широкой набережной, не зажатый домами, он вырвался на свободу и распоясался вовсю… Следуя за Михаилом, я с трудом преодолела несколько метров, оставшихся до какого-то кафе, которое, впрочем, было закрыто. Это не смутило моего проводника, и он, требовательно надавив на звонок, вскоре уже вводил меня в уютный и совершенно пустой зал.

– Куда вы меня привели, Миша?! – оглохнув от шума моря и ветра, здесь, в относительной тишине, я наконец-то включилась и с удивлением оглядывала пустые столики.

– Мне даны четкие инструкции относительно вас, – деловито ответил водитель, раздеваясь и помогая мне снять куртку. – Сейчас еще очень рано, город спит… Вам надо позавтракать, отдохнуть, а потом мы решим, что будем делать дальше.

– Кто же это вам дал такие инструкции?! – изумилась я. – Начальство?

– И начальство тоже…

– А кто еще? – настаивала я.

– Я имел очень серьезную получасовую видеоконференцию по телефону с Маргаритой Павловной, пока ждал вас в аэропорту, – Миша хитро улыбнулся. – С такой подругой не пропадете!

– Н-да… В Даниловой погиб великий управитель…

– С чего это вдруг погиб! – возразил Михаил. – Величие управителя определяется не масштабом управления, а талантом все предусмотреть… И прежде всего мне велено накормить вас сытным завтраком – он будет готов через двадцать минут. А вам нужно сидеть и отдыхать…

Он подвел меня к мягким уютным диванам, на один из которых складировал наши куртки и мой чемодан.

– А можно я пока на набережной постою? – попросила я.

Он нахмурился:

– Здесь тоже все видно, Алиса Аркадьевна, уже почти рассвело! – запротестовал он, указывая на стеклянные стены кафе, сквозь которые открывался изумительный вид на набережную и бушующее море.

– Нет-нет, мне надо проветрить голову…

Теперь я поняла, зачем он тащил мой чемодан… Неужели Данилова проинструктировала его на все случаи жизни?..

Без тени смущения он вынул из чемодана объемный пуховик Даниловой и протянул его мне с видом, не допускающим возражений… И в самом деле, что бы я делала сейчас в своей пусть и утепленной, но в такую погоду пригодной только для автомобиля куртки.

– Только не подходите близко к краю набережной, – уже выходя, расслышала я сквозь громыхание шторма строгое требование…

О! Какое блаженство, когда на тебя накидывают теплое пальто в ветреную погоду, кормят завтраками, предупреждают об осторожности, сами знают, куда нужно везти, и говорят, что нужно делать… Когда не нужно принимать решений, обеспечивать безопасность, проходить техосмотры и менять резину, искать рабочих, проверять сметы, находить деньги, обдумывать маршруты, дела, задачи, цели, отдых, цены, покупки… и далее по списку длиной в километр… А ведь когда-то я жила такой жизнью! Ну почти… «Коня на скаку…» – как же это все не про меня! И хотя я вынужденно закалилась, приземлилась и – увы – возмужала, но отголоски той закончившейся жизни вдруг зазвучали вновь, и я огромной охотой нырнула туда с головой, отчаянно понимая быстротечность и призрачность этого состояния…

Я правильно сделала, что вышла на воздух: ошеломительное возбуждающее зрелище, крепкий ветер, сильный запах моря вышиб из головы сонливость, размытость сознания, тоскливую досаду от вынужденной поездки. И хотя погода исключительно напоминала только что покинутый родной край, тем не менее каждая жилочка моего организма распознавала новую реальность, сбрасывала с себя питерскую хандру и радовалась каждому порыву свежего ветра… Воздух здесь пах по-другому, ветер не изматывал своим стоном, а бушевал ликующим восторгом, – все дышало необузданной жизнью, и весь этот край вливал в тебя здоровье с каждым вздохом!

Вот бы бросить все… продать дом, переехать сюда и блаженствовать до конца дней… Любоваться розами, которые не надо укрывать на зиму; не более месяца в году носить одежду тяжелее легкой куртки; не устраивать танцев с бубнами за каждую горсть ягод, зреющих в саду; а только наслаждаться солнцем, теплом и бессмертным морем!

Беспредметные мечты… Я ведь точно знаю, что стоит здесь поселиться, – и все изменится… Бесконечное солнце начнет раздражать; розы, за которыми не надо ухаживать, перестанут вызывать нежный восторг; привычная северная меланхолия сменится изматывающей тоской; друзья будут далеко, а новых уже и не успеть нажить… Не-ет… приезжаем, отдыхаем – потом едем домой и смакуем воспоминания.

– Алиса Аркадьевна, – я с трудом услышала голос Михаила, пытающегося перекричать шум моря, – все готово, подходите.

Увидев накрытый стол, я ахнула про себя. Скворчащая на маленькой сковородке глазунья, румяные сырники, овсянка, обсыпанная свежими ягодами, сырная тарелка, какие-то мясные штучки, несколько видов чая в стеклянных чайниках, апельсиновый сок, сливки в маленьком кувшинчике, булочки, тосты…

– Кофе принесут отдельно, – добавил Миша и требовательно указал рукой на диван, торопя меня к столу.

Я, ясное дело, сдержалась и не прокомментировала сие недешевое изобилие, только как могла равнодушно спросила:

– А карты здесь принимают?

– Финансовые вопросы я решаю с Маргаритой Павловной! – Михаил просто пригвоздил свой ответ. – У меня есть определенный лимит, превышение которого я обязан согласовывать. Но уверен, этого не потребуется, еще и останется.

«Данилова разорит Альбертовну окончательно», – подумала я.

– Да вы не переживайте, Алиса Аркадьевна, половину всего этого мы заберем с собой! Вот коробочки уже стоят, – он указал на соседний стол, где и в самом деле были приготовлены пустые пластиковые контейнеры. – Ни вы, ни я пока не представляем, где нам придется побывать сегодня, и далеко не везде есть кафе Рафика. Так что завтракайте, отдыхайте… О делах поговорим за кофе.

Этот мальчишка видит меня насквозь! Какая досада! Я нахмурилась и подсела к столу.

Однако уже через пару минут, совершенно покоренная, я требовала познакомить меня с невидимым Рафиком, который умеет из заурядной овсянки делать шедевр, сырникам придавать королевский вкус и так необычно жарить тосты… Мне немедленно нужно было узнать рецепт дивных маленьких колбасок, тающего во рту суфле из малины – или как это у них называется, – где не чувствовалось сахара, а только сорванная с ветки ягода; отчего у сливочного масла, которое завитыми стружками клубилось на стеклянном подносе, такой утонченный привкус…

Пожалуй, я никогда в жизни не употребляла на завтрак такое количество еды… Но – удивительно – мои давнишние пищеварительные хрони не выказывали ни малейшего недовольства, а приветствовали каждый кусочек и глоток; обжорство не вызвало ни тяжести, ни сонливости – только умиротворение и прилив сил.

Я вбивала в телефон рецепты и советы, которые диктовал мне подошедший удивительный Рафик – невысокий, щуплый армянин, который, как мне казалось, спустился с королевского пьедестала… Я легко болтала с ним, уверяя, что на «Золотом Бокюзе» он, без сомнения, положит всех на лопатки, выспрашивала рецепты, выпытывала, кому он передает свой талант…

Я перестала чувствовать обиду за потерянный выходной, ибо давно не чувствовала себя окутанной заботой и оттого счастливой.

Но вот стол убран, коробки наполнены и сложены в Мишин рюкзак, Рафик незаметно исчез и… принесли кофе.

Я сокрушенно вздохнула, вытащила телефон и открыла карту.

– Уберите ваш телефон, Алиса Аркадьевна, давайте-ка по-взрослому! – Миша несколько бесцеремонно взял инициативу в свои руки.

– Маргарита Павловна сказала мне, что нам нужно найти кого-нибудь, кто остался из семьи академика Сергея Ильича Гревского, который еще до войны обосновался где-то здесь, в населенном пункте, в названии которого фигурирует слово Приморск, – четко сформулировал он и поднял на меня вопросительный взгляд.

– Именно так, Миша! Мы сами нашли целых три населенных пункта с похожим названием. И все в этой части побережья.

– А есть еще те, которые вы не нашли – их просто нет на карте, – но они были, когда ваш ученый здесь поселился… Одни слились с городами или более крупными населенными пунктами, а другие были просто переименованы в девяностые – им были возвращены старые названия. Поэтому электронной карте доверять не будем.

Из одного из своих многочисленных карманов он достал аккуратно сложенную в пластиковый файлик бумажную карту и бережно развернул ее на столе, отодвинув чашку с кофе на безопасное расстояние.

– О! Конечно переименования! – я схватилась за голову. – Как же мы не додумали с Даниловой! Тогда, возможно, это вообще не здесь! Нужно заново искать! И за день уж точно не успеть! – я сокрушенно вздохнула… – Впрочем, можно ли вообще что-то искать в такую погоду… Все по домам сидят, в норках прячутся…

– Паниковать не будем! Может повезет! А погода… ну, море еще пошумит, а ветер, согласно сводке, стихнет через пару часов, – заметил Миша. – Вот только в поселках нас сейчас действительно никто не ждет: начало девятого… народ спит еще.

Мое утро вместило столько и тягостных сожалений, и возбуждающих впечатлений, с лихвой хвативших бы на полный день, что я только сейчас недоуменно осознала: ведь и в самом деле еще очень рано…

– Итак, – продолжил Миша, – самый близкий от нас населенный пункт, который когда-то назывался Приморский, находится всего в семи километрах от нас – в сторону Хосты и немного вверх; хотя на самом деле это уже не самостоятельный населенный пункт – его съел город. Но в моем детстве это место имело именно такое название – там когда-то жила моя тетя, и меня в каникулы часто отправляли туда на лето. Мы с двоюродным братом знали его вдоль и поперек, но что-то я не припомню никаких Гревских или там… каких-нибудь ученых…

– Может ваша тетя помнит? – с робкой надеждой спросила я.

– Тети Гали давно нет… Брат служит… Там никого из родных не осталось… – спокойно ответил Миша и, предупреждая мои извинения, тут же продолжил: – Все нормально… Но я надеюсь остался Вовка!

– Вовка?

– У нас целая команда была… сосланных на каникулы. Вовка, как и брат, был местным, и еще год назад он точно жил здесь. Или он, или его матушка могут что-то знать. Телефона у меня нет, но дом я точно помню. Так что предлагаю начать с бывшего Приморского.

Миша замолчал, уткнувшись в карту.

– Если здесь следов не найдем, то следующий уже в другой стороне – и далеко… Так что начнем все-таки с ближайшего; да и к Вовке-то я могу заявиться рано – сэкономим время. Ну что, Алиса Аркадьевна, вперед на поиски!

Поиски

Мы тепло попрощались с вышедшем проводить нас Рафиком и нырнули в бурю. Может ветер и стихнет через пару часов, но пока таких намерений он не выказывал. Добравшись до машины, я плюхнулась на заднее сиденье, побоявшись огромным пуховиком заполонить все пространство впереди и мешать Мише управлять машиной.

Некоторое время мы выбирались из паутины узких переулков пока не выехали на более или менее широкую улицу, которая, как пояснил Михаил, через пару минут выведет нас на трассу, идущую вдоль побережья.

Поняв, что наше с Даниловой представление о широте поисков оказалось совершенно дилетантским, и взлетела верх вероятность того, что одним днем это постылое приключение не закончится, я опять впала в уныние… Ну, что за комиссия, создатель, честное слово! – вляпываться в подобные приключения в моем возрасте… в свои уверенные «далеко за пятьдесят», когда настораживающий юбилей уже маячит своими соболезнованиями… А я опять куда-то мчусь, и опять не очень понятно зачем мне все это надо…

Ворочая в голове вредными для здоровья мыслями, я угрюмо разглядывала пейзаж за окном. И вдруг увидело нечто, что взорвалось в голове отличной, как мне показалось, идеей…

– Ой, Миша, стойте! Остановите машину! – воскликнула я, навалившись на переднее сиденье всем своим пуховиком.

Михаил даже не вздрогнул от моего резкого призыва, ничего не переспросил, а невозмутимо припарковался около тротуара.

– Смотрите! – показала я рукой на здание на другой стороне улицы.

– И что у нас там? – он опустил стекло и рассматривал здание.

– Видите? Краеведческий музей!

– Ну и что?

– Миша, Сергей Ильич Гревский – большой ученый, лауреат Сталинской премии… И если о таких людях – знаменитых людях района – не знают в краеведческом музее, то зачем он тогда вообще нужен? Они могут не знать точного адреса, но в каком поселке он жил, они должны знать!

Миша развернулся и внимательно посмотрел на меня:

– Алиса Аркадьевна, вы – гений! – тихо произнес он.

– А то! – засмеялась я.

– Я ведь, еще ожидая вас, попробовал навести справки в разных официальных органах… А до краеведческого музея и не додумался!

– Ну-у, не расстраивайтесь, что и у кого вы могли узнать в шестом часу утра… только дежурные на месте в это время… в этих самых органах… официальных… и то сонные… Ну, пошли! – нетерпеливо призвала я Михаила и стала вылезать из машины.

– Стойте, Алиса Аркадьевна, – остановил меня Миша, – ну куда вы помчались! Музей закрыт еще!

Уф… не успев вылезти, я с виноватым видом брякнулась обратно на сиденье.

– Так обрадовалась, что не сообразила…

– Да и не нужно нам туда! – загадочно произнес Миша.

В ответ на мой немой вопрос последовали разъяснения:

– В краеведческий музей всегда водят школьников, водят целыми классами – знай и люби свой край! Вот и нас водили. И там тогда работала Тамара Марковна Кацман. Вот уж кто знал и любил! А как она рассказывала! Даже нас, пустоголовых самоутверждающихся подростков, увлекали ее экскурсии. Еще она читала лекции в школах и в нашей, конечно, тоже. Короче, ее многие знали, а я и подавно, – Тамара Марковна давнишний пациент моей мамы: матушка моя окулист, а у Тамары Марковны уже давно плохо со зрением. Я иногда бываю у нее – передаю какие-то препараты, просто заглядываю… Но, признаться, редко. Без зрения она жить не сможет: книги ее отдушина и радость… да и исследовательскую работу она до сих пор ведет. Вот матушка и старается… Тамара Марковна уже очень старенькая, в музее давно не работает, но до сих пор консультирует – у нее огромный опыт. Если и она не знает, где жил ваш ученый, то я начну сомневаться на том ли побережье мы ищем.

– И мы можем ее повидать? – робко предположила я.

– Конечно! К тому же она очень ранняя пташка, и мы могли бы поехать к ней прямо сейчас, но нужно, чтобы матушка договорилась о нашем приезде.

Он достал телефон и стал набирать номер… А я вдруг смущенно сообразила, что занятая своей досадой на невольное приключение, не удосужилась обратить более пристальное внимание на своего гида-водителя, Мишу, который открывался со все более интересных сторон. В моих убогих представлениях брутальность его облика и профессия таксиста как-то не соответствовала его грамотно поставленной речи, предусмотрительности, искренней заинтересованности в поисках и… той трогательной опеки надо мной, которую он возложил на себя… пусть даже с небольшим оттенком фамильярности, которая по большому счету неотделима от принятых им забот.

Довольный голос Миши прервал мои размышления:

– Ну, Алиса Аркадьевна, Тамара Марковна нас ждет! Едем! Здесь недалеко, минут десять…

– А подарок, Миша! Подарок! Мы же не можем заявиться к пожилой женщине без гостинца!

– У нас есть превосходный чай! Рафик сам закупает нужные сорта и сам делает смесь – вы же пробовали! Я попросил приготовить нам с собой несколько красивых упаковок – именно с этой целью. Нам же придется встречаться с людьми, может пригодиться!

– Миша! Вы поражаете меня все больше! – изумилась я.

В ответ он улыбнулся и посчитал нужным меня предупредить:

– Тамара Марковна большая любительница поговорить, повспоминать все события от царя гороха, поэтому нужно держать ухо востро, а то вы можете, даже узнав адрес Гревских, опоздать на самолет… А вообще она очень милая старушка…

Он опять мечтательно улыбнулся… я же решила удовлетворить тлеющее во мне любопытство:

– Миша, вы хорошо водите машину… Впрочем, понятно, вы же таксист. Но я слышала, что любители мотоциклов считают неприличным для себя пользоваться любым другим транспортом… Судя по вашему костюму, вы ведь байкер?

Миша расхохотался:

– Да что вы! И не управлял никогда… Я – рокер! – последовал горделивый ответ, – у нас группа и довольно известная на побережье.

– А такси? Почему вы пошли работать в такси? У вас мама врач, вы не захотели пойти по ее стопам? – я с некоторой печалью полагала, что уже достигла возраста, когда проявлять некоторое любопытство по отношению к годящемуся мне в сыновья молодому человеку уже позволительно… если в меру. Слава Богу, Миша не принял мои вопросы за бестактность:

– O нет! Медицина – это совсем не мое, хотя мама и в самом деле очень настаивала… Но меня всегда тянуло в другую сторону… – ответил Миша и, немного поколебавшись, добавил: – Я год назад МАРХИ закончил.

– В Москве?! А почему тогда такси?! – изумилась я.

– Ну-у, пока в поисках… Ищу место приложения своих сил и идей… Меня увлекают малые архитектурные формы. Подал на рассмотрения свои эскизы и в архитектурный отдел при муниципалитете, и в частные архитектурные бюро. Но дело это не быстрое… Поэтому пока – вот такси… и рок! Впрочем, мы приехали уже, – Миша прервал поток моих вопросов и припарковал машину около небольшого дома.

Город, растянутый вдоль побережья, мы пересекли поперек и оказались в районе с частными домами и узкими улочками, который с удивительной точностью напоминал мне мою деревню на окраине города, где располагался мой собственный дом. Тот же винегрет из современных стильных домов, кирпичных коробок девяностых и небольших деревянных хибарок, как давно требующих ремонта, так и немного облагороженных сайдингом и пластиковыми окнами; тот же лай псов за высокими заборами; те же кроны плодовых деревьев… разве что непременные у нас ели и сосны заменили гнущиеся от ветра пальмы и незнакомые мне вечнозеленые лохматые кусты, да и – повсеместно – шпалеры, оплетенные голыми виноградными лозами, прикрывающие все свободное пространство дворов.

Дом, который мы собирались посетить, относился к числу старых, но облагороженных. Калитка была приоткрыта, и поскольку звонка нигде не наблюдалось, мы вошли, пересекли двор под виноградным прикрытием и только на крыльце обнаружили звонок, припрятанный от проникновения дождя под трогательным резиновым поросенком – детской игрушкой – негуманно рассеченной вдоль и прибитой гвоздем за хвостик к дверному откосу аккурат над звонком.

Дверь, впрочем, также была приоткрыта, но Миша честно нажал на кнопку звонка. Ни звука… Я подошла к окошку и робко постучала. Тут же послышались торопливые шаги, и молодая цветущая женщина – так и хочется сказать молодуха – с ребенком на руках, радостно что-то щебеча, – ни одного слова, впрочем, я пока не понимала – распахнула дверь.

Миша показал на звонок и хотел что-то сказать, но ему не дали:

– Так вин жеж не працюэ! – радостно проинформировали нас, – проходьтэ, проходьтэ в залу…

В тесной прихожей я сняла свой необъятный уютный пуховик, Миша же оставил куртку в машине и в полном блеске своего кожаного образа, в ореол которого, смею надеяться, попадала и я, мы вошли в чистенькую комнату, основной достопримечательностью которой был, подпираемый диваном, огромный ковер на стене; рядом располагались пара уютных старых кресел и журнальный столик. В простенке между окнами стоял круглый стол с четырьмя стульями, справа от дивана тумба с телевизором, а больше в комнате ничего бы и не поместилось.

Навстречу нам уже спешила хозяйка дома – очень пожилая, очень маленькая женщина в опрятном стеганом халатике и накинутом на плечи пушистом пуховом платке. Седые короткие волосы были зачесаны назад и прижаты гребешком, глаза за толстыми стеклами очков казались огромными и светились искренней радостью.

– Мишенька, дорогой, вот сподобил случай, проходите, проходите, – трогательно суетилась она.

Миша, склонившись чуть ли не пополам, тепло обнял ее, стараясь ненароком ничего не повредить старушке и, распрямившись, представил меня:

– Познакомьтесь, Тамара Марковна – это Алиса Аркадьевна, наша гостья из Петербурга.

– О, из Петербурга! – с заметным уважением, как будто слава этого города касалась и меня недостойной, проговорила она, подходя и протягивая обе руки.

– Очень рада познакомиться! – я пожала сухонькие теплые ладошки. – Уж простите, что мы так рано вас потревожили…

– Да что вы, что вы, – замахала руками Тамара Марковна, – я так рада, так рада!

Она усадила нас на диван, сама уселась на кресло и тут же позвала:

– Катенька, голубушка, чайку нам приготовь, пожалуйста…

Исчезнувшая сразу же после того, как впустила нас в дом, молодуха радостно отозвалась из глубины дома:

– Та я жеж мигом!

– Что вы, что вы, не беспокойтесь, Тамара Марковна, – стал отказываться Миша, – мы ведь только от Рафика! Сами понимаете… А это вам от него, – Миша протянул хозяйке нарядный пакет с чаем.

– Неужели…

– Да-да, фирменный бленд Рафика – давно вас не баловал, каюсь…

Хозяйка все-таки настояла на чаепитии, попросив Катеньку приготовить чай из подаренного пакетика.

Еще некоторое время Миша расспрашивал ее о здоровье, нуждах… Но Тамара Марковна жила с семьей внука, жену которого – Катерину, уроженку Полтавы – мы уже видели, и уверяла нас, что ни в чем не нуждается. Сын Тамары Марковны – в немалых военных чинах – еще служил, и она очень наделась, что ей еще достанется возможности пожить с ним вместе, когда он наконец выйдет в отставку.

Она сама прервала задушевную беседу и вернула Михаила к цели нашего визита:

– Что же мы Мишенька все обо мне… Наша гостья совсем заскучает… У вас же дело было важное?

Миша посмотрел на меня, призывая вступить в разговор. Я немного помолчала, собираясь с мыслями. Мой проводник не интересовался, зачем мы с подругой разыскиваем родственников академика. Хотя я почти забыла об этом, но Миша все-таки человек нанятый, и разъяснения причин поначалу казались лишними, по крайней мере необязательными. Сейчас же я понимала, что мне необходимо указать мотив наших розысков, и я пыталась сообразить до какой степени.

– Тамара Марковна, – начала я, – моя подруга, очень близка к семье Игоря Сергеевича Гревского. У него есть сын и дочь, но в основном она общается с его женой, Изольдой Альбертовной.

Реакция Тамары Марковны на начало моей речи была неожиданной: она резко выпрямилась в кресле, прижала зажатые кулачки к груди и не отводила от меня взгляда. Из-под толстых стекол по бугоркам морщин покатились крупные капли…

Я немного растерялась… Миша вскочил со своего места:

– Тамара Марковна, все в порядке? Что с вами?

Тамара Марковна не отреагировала на его тревогу. Оцепенев, она продолжала в упор смотреть на меня.

– Сын Игоря, – наконец произнесла она. – У Игоря есть сын! – она улыбнулась, и от этой улыбки на мокром от слез лице у меня сдавило что-то в груди.

– Да, сын, Вениамин и еще дочка, Валерия – напомнила я. – Вениамин офицер, Лера еще учится в театральном.

– А когда он родился?

– В восемьдесят седьмом… Лерочка много младше его…

Я не решалась продолжать дальше. Она отвела наконец взгляд, опустила голову, и все так же прижимая руки к груди, замерла с улыбкой на лице. Что-то важное из прошлого сейчас занимало ее, и я, боясь нарушить это ее состояние, старалась не шевелиться. Миша, почувствовав хрупкость момента, тоже тихонько вернулся на свое место.

Наконец Тамара Марковна глубоко вздохнула, высвобождаясь из воспоминаний, и, уже широко улыбнувшись, опять взглянула на меня.

– Значит, вы были знакомы с Игорем Сергеевичем? – очень спокойно, как будто разговор и не останавливался, спросила она.

– Тамара Марковна, я и сейчас с ним знакома! Неблизко, впрочем. Он блестящий ученый, академик… До сих пор много работает… Недавно он перенес тяжелый инфаркт, сейчас выправляется… медленно, но верно. За ним очень хороший уход.

– Он мой ровесник, – зачем-то заметила она. – Я видела его только один раз – на похоронах его матери, Арины Яковлевны в восемьдесят шестом году… Тогда его сын еще не родился… Не дождалась Аринушка внуков…

– Я так поняла, что вы были знакомы с ней, с матерью Игоря Сергеевича? У нее был еще один сын… брат Игоря Сергеевича… Вы знали его?

– Коленька? Да, конечно, знала. Я подружилась с Ариной Яковлевной, когда собирала сведения о Сергее Ильиче Гревском – для нашей музейной экспозиции «Знаменитые люди нашего края». Я тогда только пришла работать в музей; мне сразу предложили его возглавить – никто не хотел идти туда, краеведческие музеи не интересовали моих коллег, историков… Считалось, что это слишком мелко, скучно, и история района не может затянуть в музей широкую публику. А мне стало обидно, и я решила всем доказать, что и краеведческий музей может стать местом притяжения…

Она усмехнулась…

– Впрочем я отвлеклась… Вы ведь что-то хотели узнать…

– Семья Игоря Сергеевича поручила мне разузнать не остался ли здесь кто-нибудь из его семьи: брат или, может, у него были дети? – я почти не соврала, но даже малейшая недосказанность здесь, перед этой женщиной, была мне в тягость…

Помолчав немного, Тамара Марковна произнесла:

– Коленька умер, давно… Я уж и запамятовала в каком году… Лет десять назад. Я даже не была на его похоронах… Не сообщили, – горько усмехнулась она. – Узнала только через год, случайно… И больше никогда ничего не слышала о Гревских… У Коли была жена, которую он привез из поселения…

– Из поселения? – удивленно переспросила я и попыталась разъяснить мое удивление: – Игорь Сергеевич даже жене почти ничего не рассказывал о своей семье. Кроме родителей она смутно знала только о существовании брата. Когда Игорь Сергеевич заболел, она решила отыскать родственников.

– Это правильно, правильно… – пробормотала Тамара Марковна, наклонив голову и разглядывая свои руки, – но дело в том, что я после смерти Аринушки не была вхожа в семью… меня попросту не допускали.

Она опять горько улыбнулась и надолго замолчала. Потом подняла голову и довольно твердо произнесла:

– Несмотря на большую разницу в возрасте – я ведь годилась ей в дочери – мы были очень дружны с Ариной Яковлевной, но после ее смерти… – она вдруг посмотрела прямо на меня и спросила: – Если вы располагаете временем…

По большому счету, мне оставалось узнать только место проживания Гревских и больше не тревожить старую женщину воспоминаниями… Но полная неосведомленность Изольды Альбертовны о семье мужа, его скрытность, уже давно невольно озадачивали меня, казались неестественными… была в этом какая-то странность, до которой вроде бы мне и не было никакого дела. А сейчас несколько слов, произнесенные Тамарой Марковной, пробудили во мне уже неподдельный интерес к истории семьи Гревских…

Миша предупредительно взглянул на меня. Незаметным кивком я постаралась сообщить ему, что держу все под контролем:

– Да-да, конечно, расскажите… Мне кажется, что дети должны знать историю своей семьи… – если только воспоминания вас не опечалят…

– Ну, что же поделать… – старушка широко улыбнулась, – в преклонном возрасте почти все воспоминания печальные, даже тех событий, которые когда-то вызывали радость… просто потому, что время ушло, что все в прошлом… Но это нормально, только так и должно быть. Гораздо печальнее было бы забыть! Просто теперь такая жизнь, а была другая. И, поверьте, тогда в молодости печали переносились гораздо тяжелее, и как хорошо, что они в прошлом… А без печалей душа бесплодна, как пустой орех… уж простите за банальность…

И Тамара Марковна приступила к рассказу…

Рассказ Тамары Марковны

Забегая вперед, надо отметить, что рассказывала Тамара Марковна исключительно: события прошлого излагались ею гладко, без запинок и остановок на попытки вспомнить забытое или подобрать нужное слово. Несомненно, что эти воспоминания она озвучивала впервые, тем не менее складывалось впечатление, что речь многократно отрепетирована или читается по написанному… Определенно сказывался многолетний опыт экскурсовода и лектора – по крайней мере ничем иным я не могла объяснить столь уверенного и целостного повествования, сложенного при этом из многочисленных разрозненных эпизодов, получаемых ею когда-то давно неравными – скупыми или обширными – частями.

– Я уже говорила, что познакомилась с Ариной Яковлевной, когда разрабатывала стенды, посвященные известным жителям района, – начала Тамара Марковна, – а вот толчок к искренней нашей дружбе дал интересный факт: у нас оказались одинаковые фамилии – она тоже урожденная Кацман – а я фамилию и не меняла после замужества.

С большим энтузиазмом мы начали искать общие корни и приложили к этому немало усилий – так хотелось стать родственниками. Но, увы, не нашли. Зато стали очень дружны. Я льщу себя надеждой, что стала для нее в какой-то степени отдушиной в ее непростой жизни. По крайней мере она иногда делилась со мной некоторыми фактами из истории ее семьи, и мне казалось, что это как-то помогает ей держаться, продолжать радоваться жизни – она ведь по своей натуре была человеком очень жизнерадостным. Постепенно, раз за разом, у меня сложилась более или менее целостная картина…

Так вот… Они приехали сюда с мужем в тридцать пятом году. Этому предшествовали его задержание и арест. Сергей Ильич был терпимым к власти. Как выразилась Ариной Яковлевна, он «хоть и не критиковал, но и не маршировал, и не подпевал». Ничто кроме работы его не интересовало. Вместе с тем он был, что называется, «не из простых». К тому времени волна задержаний в процессе поисков врагов народа, еще не пришла к своему апогею, но Сергей Ильич тем не менее был арестован за нелояльность… Как выяснилось позже – по доносу своего коллеги, однокашника и партийного активиста. В тюрьме он пробыл немногим более полугода. К счастью, в то время еще можно было повлиять на его судьбу: в Академии наук нашлись лица, готовые и – главное – способные встать на защиту перспективного ученого. Он был освобожден, но тюрьма, увы, подорвала его здоровье. У него и так были слабые легкие, а в заключении болезнь прогрессировала, и врачи, уже откровенно опасаясь за его жизнь, настоятельно рекомендовали сменить климат.

Здесь у нас – совсем недалеко отсюда, в десяти километрах вверх, в горах – в начале тридцатых годов силами Академии наук был построен поселок Морской – пытались сделать что-то типа творческих городков для ученых. Дома ученых уже существовали в Москве и Ленинграде, но они решали другие задачи: это были места собраний, обсуждений, дискуссий… В то время как в здесь, в местах удаленных от шума городов, предполагали создать условия именно для уединенной работы, для возможности сконцентрироваться…

Это было всего несколько строений с прилегающими к ним участками. Каждое из этих строений было рассчитано на две семьи. После ареста Сергею Ильичу настоятельно рекомендовали переехать сюда по причине слабого здоровья и… подальше от глаз его бесталанного, но завистливого коллеги.

На этом месте меня пробрал холодный пот, и я на мгновение потеряла нить повествования. Подумать только – Морской! Мы могли хоть сто лет мотаться по всем побережьям страны в поисках чего-нибудь приморского! Ну по крайней мере до таймаута – превышения лимита времени. Одинаково округлившимися глазами мы переглянулись с Мишей… и усилием воли я вернула свое внимание к рассказу Тамары Марковны:

– Еще интересный факт, который тогда меня очень удивил, – не заметив нашего с Мишей замешательства, продолжала Тамара Марковна, – Сергей Ильич до своего поступления на филологический факультет всерьез намеревался посвятить себя живописи! Возможно, именно поэтому, поселившись здесь, он привечал молодых художников, которым отдал вторую половину дома, предоставленного ему в полное распоряжение. Там круглый год, сменяя друг друга, проживало и работало иной раз до десяти молодых дарований.

Это время Арина Яковлевна вспоминала с особенной теплотой. Ребята, которые там жили, конечно же ничего им не платили, но часто помогали ей и в огороде, и с дровами, и с покупкой продуктов, которые поначалу нужно было возить из города. Город хоть и располагался по прямой не далее, как в десяти километрах, но дорога, закрученная тугим серпантином, реально была втрое длиннее, а достать лошадь в этом обособленном поселке, получалось далеко не всегда. Поэтому его жители обычно раз в месяц сообща нанимали подводу для поездки за покупками; а вот молодые художники нередко самостоятельно легко преодолевали эти десять километров и тропами спускались в город по любому поводу: папирос купить, в кино сходить, с море искупаться – молодые, здоровые им было все нипочем. Сначала и она частенько составляла им компанию, но после рождения Игоря – как раз перед войной – это случалось уже гораздо реже.

– А как же Сергей Ильич работал без доступов к архивам, библиотекам? – задала я давно сидевший во мне вопрос.

– Ну ему же не было запрещено посещение столицы, поэтому он регулярно оставлял Арину Яковлевну в этой веселой компании и часто на месяц, а то и на два отправлялся в Москву, в Ленинград, в Псков… Возвращаясь, неотрывно работал, и Аринушке даже приходилось напоминать ему о времени обеда или о необходимости хоть немного спать.

Вскоре началась война. Сергей Ильич был комиссован, и они так войну здесь и пережили… А вот художники ушли все, и далеко не все вернулись.

– После войны родился Коленька, – продолжала Тамара Марковна, – и это время, хоть и очень тяжелое, Арина Яковлевна тоже вспоминала с теплом. Война закончилась; в разросшемся поселке, в который во время войны стекались беженцы, бежавшие от немцев, – ведь до Морского немцы не дошли – организовали магазин, почту, школу, медпункт.

Теперь Сергей Ильич оставлял дом реже, у него была активная переписка с коллегами и архивами, а когда за свои труды он удостоился Сталинской премии, ему был предоставлен в личное пользование автомобиль, которым Арина Яковлевна немедленно выучилась управлять, и жизнь стала совсем прекрасной!

Потом мальчики один за другим пошли в школу. Учителей в школе не хватало, поэтому привлекали и обосновавшихся здесь деятелей науки и даже их жен. Так что Игорь и Коленька получили великолепное образование, не хуже, чем в Москве или Ленинграде.

Оба мальчика были очень способными, но особенные дарования выказывал Коля, что вызывало у отца чувство гордости. Он заметно отличал младшего сына, не принимая во внимание предостережения жены. Неудивительно, что в боготворившем отца Игоре постепенно развилась хмурая неприязнь брата, который к тому же, перепрыгнув через два начальных класса закончил школу всего на два года позже его. Коля же был всегда весел, всем доволен, покладист, к матери очень ласков и, казалось, ничего не замечал.

Болезнь легких у Сергея Ильича после переезда в Морской много лет не давала о себе знать. Однако через несколько лет после войны недуг стал опять его беспокоить; академик слабел, часто лежал в госпиталях… Поэтому, окончив школу, Игорь в университет не поехал, требовалось много помогать в работе еще совсем не старому, но очень ослабевшему отцу. Игорь ездил в Москву, в архивы, куда отец выхлопотал ему доступ, в археологические экспедиции, копировал документы, рукописи… По приезде систематизировал материалы и действительно очень помогал отцу. К работе привлекался и Коля, но в отличие от Игоря, Коле предлагалось не подбирать, а изучать и анализировать материал. Отец был очень доволен его выводами, часто хвалил, совершенно не считаясь с самолюбием Игоря… тот в общем-то и не выказывал обид, держа их в себе.

Замечала все только Арина Яковлевна и как могла сглаживала ситуацию, но повлиять на мужа, чтобы он не выделял одного из сыновей, ей не удавалось.

Коленька тем временем закончил школу и отец решил, что пора мальчикам ехать в Москву в университет: Игорь намеревался пойти по стопам отца и идти на филологический факультет, Николай выбрал исторический… и это давало надежду Арине Яковлевне, что учеба на разных факультетах разведет их в разные стороны и погасит латентную вражду.

В это время шли работы по восстановлению Спасо-Мирожского монастыря в Пскове, с которым связывают один из первых летописных центров Псковской вечевой республики. Шло восстановление его разрушенных в войну главок, продолжалось вскрытие фресок…

При работах обнаружился схрон с рукописными книгами и свитками, по-видимому, из обширной когда-то библиотеки монастыря. Сергею Ильичу, как эксперту, предложили приехать и оценить найденное, но пошатнувшееся здоровье не позволило ему принять это крайне интересующее его предложение. Пригласили других экспертов. Но академик добился разрешения, чтобы при экспертизе присутствовали и его сыновья. Сергей Ильич снискал себе большой авторитет, как знаток древних рукописей; кроме того, Игоря уже знали в этих кругах, поэтому разрешение было получено, и мальчики отправились в Псков. У них было еще полтора месяца до отъезда в университет, и отец был доволен, что они за это время успеют собрать и передать ему материал – в основном копии, фотографии найденных текстов.

А через две недели после начала работы из расположения экспедиции – буквально за день до отправки найденного в Москву – свитки пропали …

– Далее, впрочем, мои сведения крайне скудные, – остановила рассказ Тамара Марковна, – Арина Яковлевна очень скупо описывала события – ей было тяжело все это вспоминать, а я и не настаивала – поэтому заранее прошу снисхождения… Сейчас я уже и не припомню точно, что говорила она сама, а что я почерпнула из слухов.

Тамара Марковна снова замолчала, давая себе передышку. Несколько минут она сидела, задумавшись и рассматривая свои руки, потом глубоко вздохнула и продолжила:

– Очень скоро свитки были благополучно найдены в сарае местного шалопая, одного из многочисленных приятелей Николая, которыми веселый и открытый Коля по приезде успел обзавестись. Поскольку из всей компании только один Коля имел доступ к реликвиям, то подозрение естественным образом пало на него. При этом причастность к похищению его приятель отрицал, как говорят – «ушел в несознанку». По утверждению же Николая сам он в день пропажи был полностью занят, проявляя фотографии рукописей: они с Игорем, зная, что книги и свитки вот-вот будут отправлены в Москву, торопились отснять как можно больше текстов для передачи отцу.

А Игорь… он не встал на защиту брата, мотивируя тем, что не отслеживал с точностью до минуты его местонахождение в этот день. Потом объявился какой-то полупьяный старик, который уверял, что видел Николая возле сарая…

Как бы то ни было, но в итоге Николая арестовали… Теперь путь в университет был для него закрыт.

Арест сына был страшным ударом для Сергея Ильича. Он не мог поверить, что его сын под следствием, да еще с таким чудовищным – как он себе представлял – обвинением. Гревский считал, что, украв реликвии, сын опозорил его имя, разрушил его авторитет и репутацию, поскольку именно он добивался включения сыновей в экспедицию.

Сергей Ильич, известный ученый, лауреат, скорее всего мог бы повлиять на судьбу Коли, но категорически отвергал мольбы Арины Яковлевны сделать это. Ей самой он запрещал навещать сына и как-то помогать ему.

Через некоторое время Игорь уехал в Москву учиться, Николай же оставался под следствием и вскоре был осужден. На суде никто из его семьи не присутствовал. Ближайший год ему предстояло провести на поселении где-то под Воркутой.

Арина Яковлевна слегла от горя, от жестокости мужа, от тревог за сына, в виновность которого она не верила. Немного оправившись, она все-таки пренебрегла запретом Сергея Ильича и поехала в Москву хлопотать об апелляции. Апелляцию в итоге приняли, был суд, и за недоказанностью вины Николай был оправдан.

Ужас состоял в том, что отец отказался видеть сына, продолжая считать себя опозоренным даже несмотря на оправдательный приговор. Николай и сам не захотел возвращаться в предавшую его семью и остался на поселении. Устроившись учителем истории в местную школу, где хроническая нехватка учителей вынуждала чиновников от образования закрывать глаза на отсутствие диплома. Он проработал там много лет и вернулся в Морской только на похороны отца.

Игорь после университета обосновался в Ленинграде, получив завидное приглашение в Пушкинский дом. Он продолжил помогать отцу материалами для работы, деньгами, но в Морском появлялся редко.

Арине Яковлевне приходилось трудно: подступала старость, муж часто болел… И однажды в доме появилась молодая женщина – Раиса, Раиса Витальевна, – я не знаю ее фамилии. Она работала медсестрой в медпункте, а затем и в созданной на его основе больнице; и Аринушка часто просила ее делать уколы мужу, ставить капельницы… короче, выполнять назначения врачей. Вскоре Сергей Ильич слег, и она стала сиделкой, да так и осталась в семье, превратившись в незаменимую помощницу Арине Яковлевне.

Братья встретились только на похоронах отца. Общались друг с другом скупо, но оба как могли старались поддержать мать. Затем Игорь уехал, а Николай с женой остался.

А еще через несколько лет я познакомилась и сблизилась с Ариной Яковлевной. Но наши отношения по непонятным для меня причинам не нравились Раисе Витальевне. Она всегда была недовольна моими посещениями, в моем присутствии из комнаты уходила, на звонки отвечала глухо… Аринушка тоже не понимала причины такого поведения, но просила меня не обращать внимания – это и в самом деле ни на что не влияло. Раиса заботилась обо всей семье: Коля много работал, у его жены было очень слабое здоровье, помощницей она была плохой, и Раиса практически тянула на себе весь быт.

А вот после смерти Арины Яковлевны, мои визиты стали откровенно нежелательными, Коля и его жена заняли нейтральную позицию, и моя связь с семьей прервалась.

Тамара Марковна замолчала и протянула руку к чашке с уже остывшим чаем.

– Вот, собственно, и все, – сказала она устало. – Надеюсь, я вас не очень утомила?

– То есть детей у Коли не было, – задала я очень важный вопрос.

– При мне не было. И очень сомневаюсь, что появились потом. Его жена – очень милая, худенькая женщина – хоть и много моложе Коли, но всегда была очень слаба; кажется, у нее были проблемы с сердцем. Мне трудно представить ее матерью – она сама требовала неусыпных забот… Добрая, очень трогательная, маленькая болезненная взрослая девочка…

Н-да… похоже моя миссия окончится с отрицательным результатом. Сама же история семьи меня, признаться, сильно взволновала. С одной стороны, дотошность в желании объяснить странную неосведомленность жены академика в элементарных для любой семьи отношениях родственников, позволили мне увидеть целый срез времени, на фоне которого шел рассказ, и это было чрезвычайно интересно… Но с другой, меня одолевали нешуточные муки сомнения: а стоило ли передавать то, что я сейчас услышала, детям академика? Его роль и роль его отца в судьбе брата и сына казались мне как минимум неблаговидными!

Я глубоко вздохнула… все сильнее я начинала чувствовать навалившийся на меня груз чужих скелетов! Я проклинала свое любопытство, из-за которого поддалась на предложение выслушать историю семьи Гревских! О, силы небесные! За что мне эти муки! Я совершенно посторонний человек, в конце концов!

Тамара Марковна заметила мое изменившееся лицо и участливо спросила:

– Вы взволнованы? Не стоит… ведь все в прошлом!

– Нет-нет, – я попыталась скрыть очевидное, – просто соображаю: стоит ли теперь ехать в этот самый Морской…

– Сто́ит! – твердо вмешался Михаил. – Я уже и маршрут сверил… Раз вы уже все-равно здесь, то дело надо закончить.

– Да, пожалуй, – пробормотала я без энтузиазма…

– Тамара Марковна, я непременно заеду на днях и расскажу вам о результатах поисков, а сейчас мы, пожалуй, поспешим, – почти извиняясь, произнес Миша. – Если в Морском кто-то еще остался из семьи Гревских, то есть шанс, что мы обернемся быстро, и до самолета я успею показать Алисе Аркадьевне город.

– Да, да, конечно, – закивала головой Тамара Марковна, – но, Мишенька, дорогой, поосторожней за рулем: в такую погоду горная дорога не самое безопасное место.

Уверив, что будем предельно осторожны, мы попрощались и вышли на улицу.

Ветер, как и обещал Миша, заметно ослабел, дождь прекратился, в прорехи разорванных кудлатых туч уже вовсю стреляли солнечные лучи… «Еще немного и в самом деле будет похоже на субтропики…» – равнодушно подумала я, продолжая пребывать в состоянии мучительных размышлений: что же теперь делать с полученным ворохом знаний из истории семьи Гревских?

– Ну, что, Алиса Аркадьевна, – весело произнес Миша, – как-то вы не очень-то радуетесь нашей удивительной удаче! Если бы краеведческий музей не попался бы на нашем пути, или вы бы его не заметили… ох, по каким дорогам мы сейчас таскались бы безо всякого результата!

– Ну, почему уж совсем без результата… Кто-нибудь да вспомнил бы фамилию Гревских, и поселение Морское… – не поддаваясь Мишиному веселью мрачно парировала я.

– Ничего себе оптимизм! Прямо-таки трагический! – вовсю расхохотался Миша. – Садитесь, пора заглянуть к Раисе Витальевне, если она, конечно, еще жива. Судя по всему, лет-то ей никак не меньше, чем Тамаре Марковне… – потом он опять уткнулся в карту и пробормотал: – вот он – Морской… надеюсь, дороги подсохли…

Поселок Морской

Все еще пребывая под гнетом непонимания, что же мне теперь делать с полученными знаниями, я не следила за дорогой и не заметила, как мы выехали из города и двигались уже по горной местности. Наконец я смекнула, что вполне резонно перевесить эти сомнения на Риту, малодушно решив, что все эти скелеты не моего ума дело, и пусть Данилова сама с этим разбирается – в конце концов это ее родня! Рита не страдает, как я, синдромом бесконечных колебаний и вполне прагматична: она смекнет быстро и без мучений, что нужно делать в этой ситуации.

Понемногу отпустило, и я обратила внимание на пейзаж за окном… А пейзаж стоил того! С левой стороны автомобиля, к которой я приткнулась, устроившись на заднем сиденье, вставали то высокая голая скала, то крутой склон, поросший лесом; но при переходе на другой виток дороги открывался необъятный простор, ограниченный только горизонтом, в который упиралось море. Зрелище захватывало дух! Поросшие голыми деревьями склоны громоздились справа и слева, а непосредственно перед моим взглядом, казалось прямо из-под колес автомобиля, склон круто уходил вниз… Далее немного виднелась узкая полоса города, почти полностью скрытая деревьями склона, а все остальное видимое пространство досталось небу и морю… Волн отсюда, с высоты было не видно, и поверхность моря казалось ровной серо-бурой гладью.

А вот на небе разыгрывалось настоящее действо: ветер с огромной скоростью гнал стадо туч, еще плотное, и казалось крепко сбитое, но на самом деле уже рвущееся то здесь, то там, как прохудившаяся ткань; в эти дыры тут же устремлялись потоки солнечных лучей; они упирались в поверхность моря и окрашивали воду в ярко синий цвет. Тучи тут же смыкались, гася ярко синие пятна, и… рвались в другом месте – туда немедленно врывалось солнце, и эти видимые пучки света казались лучами прожекторов, мелькающих по небу, как я видела в военных фильмах; а от калейдоскопа синих пятен на поверхности моря – исчезающих и вспыхивающих вновь – рябило в глазах.

Я попробовала сфотографировать удивительное зрелище на телефон, но снимки не передавали и половины впечатления, к тому же мы заехали на следующую петлю дороги, а автомобили, мелькающие на встречной полосе, мешали очарованию, поэтому я успокоилась и решила наконец поинтересоваться далеко ли нам еще ехать:

– Что-то мы очень уж ползем, Миша, долго ли еще?

– Ну, слава Богу! – весело отозвался проводник. – Я уж подумал, что вы ушли в глухую тоску…

Я смутилась:

– Просто порешала некоторые задачки… Требовалось сосредоточиться…

– И как? Решили?

– Ну-у-у, неблестяще надо сказать… – я решительно не желала развивать тему моих мучений. – Но вы мне не ответили…

– Дорога скользкая, быстрее нельзя… Здесь на петлях еще и подъем не сильно сказывается, скоро будет гораздо круче – как в начале пути, но этого вы вероятно не заметили, пока пребывали м-м-м… в трансе…

Мне показалось, что Миша превысил порог допустимой фамильярности, и я обиженно замолчала…

На дороге и в самом деле лежала мутная каша из мокрого снега, быстро, правда, сохнущая… Если погода не изменится, то есть шанс обратно ехать пошибче.

Петли серпантина кончились, дорога стала круче, и мы стали тащиться еще медленнее… но уже через несколько минут выехали на довольно ровную местность. Вдоль нашего пути стали попадаться небольшие дачные поселки, и повстречалась даже парочка вполне себе основательных деревень. Еще немного и мелькнула табличка «Морской» – прибыли!

Мы двигались по улице со странным названием Лесная, на которой в доме номер семь раньше жила семья Гревских. Здесь явно перемудрили с названиями… Поселок Морской находится в десяти километрах от моря, а Лесная улица – в населенном пункте, расположенном на плоском горном плато, где леса́ присутствуют только на склонах окружавших долину гор. Да и сама геометрия улицы вызывала удивление: она не имела ни одного прямого участка, извивалась поворотами, скручивалась и разве что не пересекла саму себя.

Я поделилась своими соображениями с Михаилом, но не нашла поддержки:

– Ну, положим, из московского далека́ в то время, когда здесь начали строить дома для ученых, это место вполне могло восприниматься как морское побережье… и что тогда здесь было – заросли или поляна – сейчас уже тоже не поймешь… возможно эту дорогу сквозь лес и прорубали… А такие закрученные улицы – довольно частое явление в таких поселках. Они расширялись произвольно: в войну сюда стекались беженцы с побережья и дома строили как придется – скорее всего, их ставили там, где вообще можно было хоть что-то построить, – здесь же сплошной камень… Проезды к домам и образовали улицу. Вот посмотрите, – он протянул мне планшет с картой, – здесь она вообще единственная, другой-то и нет! Весь поселок обходит!

– Похоже на центр… – через минуту пробормотал Миша и остановил машину около длинного одноэтажного здания.

Мы вылезли и огляделись: как раз в этом месте улица имела небольшой почти прямой отрезок. В длинном здании находились почтовое отделение, администрация поселка, небольшой магазин и нечто непонятное с обшарпанной дверью и вывеской «Калинка». На противоположной стороне – ровно в ряд – стояли пять небольших однотипных каменных домов разной степени запущенности: выкрашенных белой краской – свежей на вполне внешне благополучных и старой – грязной и облупленной – на прочих. Вправо и влево от этого единственного прямого строя улица уже начинала выделывать свои фортели, изгибаясь в разные стороны. Дома там, пусть простые и небогатые, уже имели более современный вид.

Пока я лицезрела своеобразную улицу, Миша разглядывал длинное здание:

– Чутье мне подсказывает, что это заведение – «Калинка» – не иначе как местная кафешка, – мечтательно произнес он.

– И что же на это указывает?

– Сам не знаю, капитан. Ничего больше, как голос сердца, – с улыбкой процитировал Миша Летику из «Алых парусов», и я от всего сердца простила ему такую ерунду как излишнюю фамильярность!

– Вы, наверное, проголодались! – сладким голосом проворковала я, подкупленная и умасленная его знанием моего восторженно любимого автора.

– Да, что вы, Алиса Аркадьевна, у нас в машине еды в контейнерах на две полноценных трапезы. Я думаю, что в кафе можно узнать, где находится дом номер семь, в котором жили Гревские, так как табличками с номерами домов, похоже, удосужились обзавестись не все хозяева…

– А может это парикмахерская?

– Это было бы еще лучше! Обмен информацией там наиболее активный, – парировал мой проводник и бодро направился к заведению, я поспешила за ним.

Все-таки заведение оказалось именно кафе, вернее, столовой с очень – на удивление для удаленного поселка – чистым и аккуратным залом и удобной стойкой с красиво оформленным меню, и не удивлюсь, если здесь еще и неплохо кормили… Столовая была пуста: время завтраков уже закончилось, обеденное для работающего люда еще и не думало наступать, а праздношатающихся не в сезон в поселке не наблюдалось.

– Гревские? М-м-м… Не знаю таких, – оторопело покачала головой полноватая, излишне разукрашенная на мой отсталый вкус девица за стойкой, потрясенная, похоже, вниманием неотразимого, затянутого в кожу мачо, вольготно оперевшегося локтями прямо на стойку и тем самым максимально приблизившегося к девушке.

Миша с азартом одурманивал служащую общепита:

– Как?! Такая милая девушка и не знаете, что в вашем поселке жил ученый с мировым именем?! Сергей Ильич Гревский – академик, историк, исследователь древнерусской словесности? Я вам не верю… – мило улыбался он, глядя девушке прямо в глаза.

– Ах, академик! – тут же вспомнила та. – Я просто фамилию подзабыла… Так из ученых кто только здесь не жил когда-то! Все старожилы знают, да и нам в школе рассказывали… Только после войны поразъехались все.

– А вот Сергей Ильич не уезжал, – Миша продолжал вести светскую беседу неуловимо изменившимся, каким-то воркующим голосом. Может, вы подскажете, как нам найти дом, в котором он жил?

«Во дает! Ну прямо мартовский кот! – восхищенно наблюдая его мурлыканье, подумала я. – И почему это, если девушка «такая милая», то она обязательно должна знать, кто жил в поселке задолго до ее рождения. Впрочем, с моей женской, да еще и старомодной точки зрения мне никогда не понять парадигму молодых парней, обхаживающих девушек».

Миша окончательно смутил несчастную: она отвечала, уже запинаясь:

– За… за этими белыми домами… еще такие же… кажется там… то есть кажется какой-то академик там жил… в одном их них… кажется второй слева…

– Вы же наша спасительница! – восхищенно ворковал Михаил. – А как вас зовут?

– Тася… Таисия – с этого момента девушка начала осваиваться и отвечать более связано – спросил имя! Значит не просто так!

– Тасенька, как красиво, – не унимался мой проводник, – а меня Михаил. Тасенька, может, телефончик дадите?

Тася, не глядя, протянула руку, взяла салфетку и написала номер, который Миша демонстративно тут же вбил себе в телефон – завоевание девичьего сердца закончилось полной победой!

– Тасенька, вы прямо находка! А, может, вы еще и знаете кто там сейчас живет? В поселке же все друг друга знают…

– У нас большой поселок, – с укоризной ответила жертва охмурения, – но я знаю… Она работала в больнице… уколы мне делала, когда я маленькая была… Она на пенсию давно уже ушла… С внучкой живет…

– Кто она? Ну та, которая ушла на пенсию?

– Раиса Витальевна…

– А фамилию знаете?

Кажется девушка начала подозревать, что кроме этой старухи, молодого красавца здесь больше никто не интересует, и тон изменился:

– Да понятия не имею… – фыркнула она, – Раиса Витальевна и Раиса Витальевна… А то и просто Раиса…

– А то и просто Райка… – хмуро передразнила я, обидевшись на отношение к пожилой медсестре, обслуживающей когда-то весь поселок и эту девицу в том числе.

Девица повернула голову и оторопело уставилась на меня как на какое-то недоразумение – пораженная сиянием Михаила Великолепного она даже не заметила моего присутствия.

Ответить она не соблаговолила, но, не желая все-таки так просто потерять внимание красавчика, зашла с другой стороны:

– Может, покушать хотите? – ласково спросила она. – Борщ горячий, с пампушками…

– Ну, как, Алиса Аркадьевна, мы хотим покушать? С пампушками? – лукаво спросил Миша, слегка повернув ко мне голову. Но, не дожидаясь моего ответа, вернул голову обратно и жизнерадостно подтвердил:

– Да! Мы хотим покушать горячего и с пампушками! Только быстро, Тасенька, у нас мало времени.

Тасенька мгновенно испарилась, скрывшись в недрах «Калинки».

– Ну, Миша, вы даете… Ваш облик чрезвычайно разнообразен! Не пора ли мне испугаться – что там еще припрятано?

– О да! Я многолик! – подхватил мой проводник и расхохотался.

Мы уселись за столом, и Миша, приглушив голос, разъяснил:

– Надо поесть горячее, пока есть возможность. А наши запасы нам еще пригодятся… даже холодными.

– А я-то было подумала, что… – ехидно начала я, но Миша меня прервал:

– Нет! Горячее питание! – твердо сказал он, и, хитро улыбнувшись, добавил: – Но в окружении приятных дам горячее питание действует гораздо благотворнее!

– Смотрите не обожгитесь! – угрюмо предупредила я.

Миша не успел парировать: из-за стойки вынырнула Тося с подносом. Она расставила тарелки с дымящимся борщом, корзинку с теплыми пампушками, от которых исходил умопомрачительный запах чесночной приправы, плошку с густой сметаной и… компот из вишен!

Все-таки на юге никогда не относятся пренебрежительно к еде и умеют… это самое… покушать!

– Миша! Моя миссия под угрозой провала… – удалось мне произнести через некоторое время в перерыве между двумя пампушками.

– Спокойно! Все под контролем! Прошло всего пятнадцать минут… есть еще пять на компот.

Еще через десять минут, я вышла на улицу, оставив своего проводника расплачиваться. Значение слова «расплачиваться» у многоликого Миши могло иметь несколько толкований, и я не хотела в этом участвовать. Однако он вышел буквально через минуту, заглянул в окно кафе, еще раз махнул рукой и подошел ко мне:

– Ну-с, Алиса Аркадьевна, продолжим! – деловито произнес он. – Вот за этими пятью домами – стоят еще пять таких же. Скорее всего, это и есть те самые дома, построенные когда-то Академией для своих ученых. Видок у них конечно же… хм… Но наверняка такие дома на юге когда-то казались роскошью… Мы можем пройти пешком между домами или проехать по этой – не побоюсь этого слова – улице. Таисия уверяет, что она скоро круто повернет и пойдет практически параллельно этой ее части – там мы и найдем дом номер семь.

Тугой ветер уже превратился в легкий ветерок, солнце светило вовсю, но шататься по странному поселку не хотелось.

– Поедем! – твердо решила я.

Дом номер семь

Дом семь был из числа обшарпанных, но табличка, указывающая его номер, была. И еще висела небольшая бронзовая мемориальная доска, сообщающая, что здесь жил и работал выдающийся советский ученый, академик Гревский Сергей Ильич. Табличка с номером дома и бронзовая доска были тщательно вычищены и сияли под лучами солнца, чего не скажешь о самом доме. Вид он имел самый печальный: краска на окнах и стенах почти слезла, а цвет ее остатков мало напоминал белый; перила крыльца кренились набок, торцевые доски самого крыльца частично отсутствовали, напоминая щербатый рот; деревянный козырек над крыльцом держался на честном слове… Однако и само крыльцо, и дорожка к калитке были тщательно выметены, стекла на окнах блестели чистотой, и занавески за ними не вызывали сомнений в своей белоснежности.

Сложилось четкое ощущение, что в этом доме живут очень бедные, очень независимые, если не сказать высокомерные, и гордые своей близостью к академику люди. Я почему-то даже оробела…

– Вас что-то смущает, Алиса Аркадьевна? – Миша заметил мою растерянность.

– Признаться, я в некотором замешательстве… – побормотала я. – Вот как я должна с ней говорить? Что, собственно, должна спросить: – «Не является ли ваша внучка дочерью Николая Гревского?» И с какого перепуга она должна мне – нежданно свалившемуся ей на голову незнакомому человеку – что-то отвечать? Странное положение… Конечно, я подготовила легенду… Но сейчас, представив себя на ее месте, я не уверена, что сработает…

– Ну-у, других вариантов все равно нет, – сочувствующим тоном ответил Михаил, – но иногда, когда именно «как снег на голову», человека и можно разговорить…

– Я, пожалуй, одна пойду… – понизив голос, тихо сообщила я Мише, не отрывая взгляда от чисто вымытых окон. – Что-то мне кажется так будет лучше…

Миша тоже молча рассматривал интересный дом и ответил не сразу:

– Как скажете, Алиса Аркадьевна… хотя я бы поприсутствовал… как-то этот дом меня настораживает… сам не знаю почему.

Миша тряхнул головой, как будто смахивая с себя наваждение и уже твердо произнес:

– Да, нет, что за ерунда! Очень пожилая дама с внучкой… Идите спокойно, я отъеду…

– К Тасеньке? – машинально съязвила я, продолжая с непонятной тревогой всматриваться в окна дома.

– Колеса подкачаю! – возмутился Михаил. – Во-он на той площадке встану, отсюда видно…

Я улыбнулась, забрала из машины нарядно упакованный пакетик с чаем от Рафика и решительно вошла в калитку.

Русский язык замечательно богат и при определении очень пожилых женщин верен себе. Ласковых и милых мы называем старушками; чопорных, высокомерных или злых – старухами; хитрых, вертлявых пройдох – старушенциями… А есть еще и старушонки, старицы, бабульки, бабки, бабуси, божьи одуванчики, старые карги, и Бог знает, сколько существует еще слов и выражений, которыми мы определяем в общем то одно и тоже… в зависимости от того, какое впечатление на нас производит та или иная очень пожилая дама.

Тамара Марковна – безусловно приятная старушка; моя соседка по участку – вредная старая карга, сухая и злобная старуха; а моя давно ушедшая бабушка с Кубани – милая бабунечка, старушечка, мой чудесный ангел…

Та женщина, которая открыла мне дверь в ответ на мой стук, – звонка я не обнаружила – вызывала двоякое впечатление: очень высокая – выше меня на голову – сухая, затянутая в чопорное черное креповое платье, непостижимо старомодное, прямая как жердь и внешне очень аккуратная – ну ни дать ни взять старуха! Но когда, задрав голову, я рассмотрела ее лицо, с улыбающимися светлыми глазами, спрятанными в милые морщинки, седые волосы, стянутые на затылке в аккуратный пучок, когда услышала ее приветливый удивленный голос: «Добрый день, вы ко мне или кого-то ищите?» – мои лингвистические умозаключения по поводу старух пошли прахом… К какой категории отнести этот особый случай у меня не было ни малейшего понятия. Однако странная тревога сразу пропала…

– Вы ведь Раиса Витальевна? – вслед за приветствием начала я, немного робея, и продолжила после утвердительного кивка: – Извините, за беспокойство… Меня зовут Алиса Аркадьевна, я приехала из Петербурга по поручению Игоря Сергеевича Гревского… Видите ли… Он нездоров, перенес инфаркт… Попросил съездить, разузнать…

Я безбожно врала, почему-то не испытывая при этом – в отличие от недоговоренностей при общении с Тамарой Марковной – ни малейшего стыда! Занятно…

Дама слушала меня молча, ничему, казалось, не удивляясь и не снимая с лица вежливой улыбки…

– Проходите, Алиса Аркадьевна, – она мягко пригласила меня войти.

Следуя за ней, я, подняв глаза, рассматривала ее затылок с примостившимся там аккуратным седым пучком туго стянутых волос. Мы вошли в темную прихожую; затем она провела меня в большую, заставленную мебелью гостиную, которую в этих местах называют залой.

– Располагайтесь, – вежливо предложила Раиса Витальевна, – я поставлю чайник.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, – крикнула я вдогонку, присаживаясь на диван и радуясь, однако, тому, что она вышла, и у меня есть возможность осмотреться.

Меня окружала очень старая, но добротная, крепкая мебель, содержащаяся в идеальном состоянии. Преобладал сталинский ампир – но круглый дубовый стол и резной буфет были явно старше. Громадный кожаный диван с накинутой на спинку кружевной салфеткой, фарфоровые статуэтки, тканевый абажур люстры над столом, даже старенькое пианино – здесь все застряло в пятидесятых годах… но смотрелось на удивление приятно… И все-таки бедность дома читалась явно: потрескавшиеся, выгоревшие, неумело подклеенные обои; истершийся, давно не крашеный и не ремонтируемый пол; покосившиеся скрипящие двери, – все, что требовало не уборки, а именно замены или ремонта – все предательски выдавало отчаянную стесненность в средствах обитателей дома.

Фотографий на стенах – что было широко распространено в том времени, в котором застряла эта зала – тем не менее не было, как, впрочем, и картин. Оглядевшись, я все-таки увидела на комоде, покрытом кружевной салфеткой, чью-то фотографию в рамке. И хотя мое айтишное зрение не позволяло мне рассмотреть изображение с моего места, но что-то во мне непроизвольно екнуло: я встала… подошла ближе – с фотографии на меня смотрела Лера Гревская…

Мгновенно вспыхнуло забавное чувство торжества от того, что выводы нашего с Даниловой мозгового штурма за тысячи километров от этого смешного морского места подтвердились. И хотя при внимательном рассмотрении разница между девушками все-таки прослеживалась – фото было сделано довольно давно, – но было понятно, что если добавить девушке несколько лет, обрезать эти длинные волосы в короткое каре, немного подкрасить и… придать лицу хмурое выражение, то это будет именно та девушка, которую я встретила у калитки дачи Гревских в вечер кражи.

Осталось выяснить кто она, и почему в поселке ее считают внучкой Раисы Витальевны, которая по сведениям Тамары Марковны не принадлежала семейству Гревских.

Я едва успела вернуться на свой диван, как вошла хозяйка с подносом, на котором громоздились два разновеликих фарфоровых чайника, две чайные пары и вазочка с печеньем. Поднос был явно тяжеловат для старой женщины, и я вскинулась помочь. Но она успела поставить его на стоящий около входа в залу буфет. Затем она достала белоснежную скатерть, накрыла круглый дубовый стол, перенесла туда чашки, чайники и жестом пригласила меня пересесть.

Такой старый чудесный фарфор я видела когда-то очень давно в детстве, в доме друзей моих родителей. Там так же подавали кипяток не в том чайнике, в котором он вскипел, а в большом фарфоровом из того же чайного сервиза… Я помню, как мать хозяйки – старуха под девяносто лет – нахмурилась и сделала мне замечание, когда я, размешивая сахар в чашке с чаем, допустила постукивание ложкой о ее стенки… Мне тогда показалось это странным – ведь так красиво звенел фарфор от легких ударов серебряной ложечкой…

Раиса Витальевна разлила чай – на всякий случай я отказалась от сахара – пододвинула ко мне поближе вазочку с печеньем и наконец присела.

– Так значит Игорь Сергеевич все-таки вспомнил свой родной дом… – скорее размышляя вслух, чем спрашивая, проговорила она. Ее голос звучал мягко, лицо было спокойным и доброжелательным, взгляд – грустный, задумчивый, при этом какой-то смятенный – был направлен куда-то в сторону, словно дама что-то вспоминала… У меня сложилось впечатление, что внутри ее поднимается давно погашенный гнев или неприязнь, и упоминание Игоря Сергеевича не вызывает ничего, кроме раздражения. Впрочем, я могла и ошибаться.

– Он болен, – напомнила я, – обширный инфаркт… Сейчас его состояние стабильное, его хорошо подлечили и очень хорошо за ним ухаживают, однако… да… он попросил меня узнать, не остался ли здесь кто-нибудь из семьи?

Я сильно рисковала… Ведь нельзя было исключить вероятность, что Игорь Сергеевич находился в переписке с Раисой Витальевной и ее внучкой, и был вполне в курсе дел обитателей Морского. Однако Раиса Витальевна пока не давала повода так думать…

– Да-да, я понимаю – все так же находясь мыслями где-то далеко, произнесла она… и, помолчав, добавила: – Когда-нибудь всегда наступает момент… – она не договорила фразу, окончание которой, впрочем, было вполне понятно. – Ну что же… лучше поздно, чем никогда…

Вдруг она прямо посмотрела на меня, как будто осознав настоящее, и спросила:

– Алиса Аркадьевна, простите за мой вопрос, а почему он попросил вас? Кем вы, собственно, ему приходитесь? Может, вы просто здесь по делам, и он воспользовался оказией и попросил… Или…

Я не стала дожидаться других вариантов – в этой части своей легенды я решила быть точной… ну почти…

– Моя близкая подруга – родственница его жены. Их семьи очень близки, а я близка подруге, поэтому я хорошо знаю семью Игоря Сергеевича. Ни у его жены, ни у моей подруги нет возможности приехать сюда по одной и той же причине: они не могут отойти от больных близких. Его жена очень сокрушалась, что не знает вашего телефона; почта – это долго, а Игорь Сергеевич очень просил связаться, все время беспокоился… А у меня возможность была – и по их просьбе я прилетела…

Раиса Витальевна встала, отошла к окну, за которым синели вечные горы и после довольно длительного молчания, не отрывая взгляда от гор, сухо и напряженно спросила:

– Так чего же он хочет?

– Расскажите о последних годах жизни брата и его жены… Вы же были рядом? И еще… Вот эта фотография – я указала на фото на комоде – эта девушка очень похожа на Леру, Валерию, его дочь.

Раиса Витальевна отошла от окна, подошла к комоду и взяла фотографию. Похоже, что до этого момента в ней происходила какая-то внутренняя борьба, и сейчас она пришла к какому-то решению. По крайней мере ее лицо потеплело, ушла напряженность и растерянность во взгляде, речь стала тверже:

– Это Варенька, дочь Николая… – сказала она, вернувшись за стол.

– У Николая значит есть дочь! – услышала ли дама невольное торжество в моем голосе? Боюсь, что я не смогла его скрыть. По крайней мере она бросила на меня удивленный взгляд перед ответом:

– Варенька долгожданный и очень поздний ребенок. Николаю было за шестьдесят, когда она родилась, а его жене, Милочке, за сорок. Все годы они надеялись на появление ребенка, но надежды давно ушли… Кроме того, ее сердце было очень слабым, врачи предостерегали о том, что роды могут убить ее; но она так долго мечтала о дочери, что когда поняла, что у нее будет ребенок, категорически отказалась прервать беременность… Мила умерла, когда Вареньке исполнился год, но это было лучшее время в ее жизни… Она все время улыбалась, строила планы, несмотря на увеличивающуюся слабость и отдышку… И Коля, и я… мы, конечно, понимали, что конец близок, но старались не показывать виду…

– Как печально! – отозвалась я, невольно прервав ее речь.

– Это как посмотреть… С того момента, как она узнала о ребенке, и до самой своей смерти Милочка была счастлива, жила окрыленной… Это многого стоит… и не сомневаюсь, что она, даже заранее зная, чем все закончится, без раздумья опять выбрала бы этот путь…

Николай умер скоропостижно… тоже сердце… Варе было тогда двенадцать лет… Ее присутствие необыкновенно скрасило ему последние годы. Жили они душа в душу, он проводил с ней все свободное время: очень много гуляли, много разговаривали обо всем, в том числе он рассказывал о ее матери, Милочке, о своем отце, Сергее Ильиче, но больше о своей матери – ее бабушке. Поэтому Варенька жила как бы в окружении близких людей, хоть и ушедших…

– А о брате? – посмела спросить я.

– Совсем немного, – Раиса Витальевна нахмурилась, – скупо… И что-то всегда было в его рассказах о брате… что… в общем, Варенька никогда не задавала вопросов о своем дяде, хотя про бабушку, маму, деда, она могла слушать постоянно и требовать все новых и новых подробностей… Мне и самой казалось, что они все рядом, здесь, с нами; что сейчас Аринушка заведет свою старую машину, и мы поедем за покупками в город, и обязательно возьмем с собой Варю… а потом пошлем ее в кабинет звать деда обедать… А потом Мила будет давать ей уроки музыки – она неплохо играла на пианино…

Здесь Раиса Витальевна запнулась и умолкла, видимо, поняв, что ушла слишком глубоко в очень личные воспоминания и, уходя, оставила дверь открытой… перед незнакомым человеком.

Во мне же выросло тревожное чувство, что девочка жила среди призраков, пусть и любимых, и добрых, но призраков… Чтобы помочь Раисе Витальевне выйти из деликатного положения, я произнесла:

– В поселке Варю считают вашей внучкой…

Раиса Витальевна взяла себя в руки, взгляд ее потерял размытость, стал строже:

– Мне не разрешили удочерить Вареньку, – произнесла она, – из-за возраста. А опекунство разрешили… Но я считаю ее своей внучкой. Я вырастила ее – как же может быть иначе.

Я представила себе жизнь одинокой, очень немолодой женщины с ребенком на руках…

– Как же… На что же вы жили-то? – не удержалась я от сокрушенного вопроса.

Раиса Витальевна взглянула на меня с непонятным выражением на лице:

– Мне пришлось вернуться на работу в больницу – медсестер всегда не хватает… Выплаты на Вареньку, моя зарплата и пенсия, в феврале-марте иногда удавалось сдать половину дома туристам, приезжающим на лыжный курорт, – это помогало нам существовать вполне сносно. Но еще до окончания Варенькой школы я ушла из больницы – стали дрожать руки, – она усмехнулась. – Вот тогда стало тяжеловато.

– Почему же вы не нашли Игоря Сергеевича?! – воскликнула я. – Он не отказал бы в помощи. Я его неплохо знаю, он может представляться вам каким угодно, но он совсем не скуп!

Облик Раисы Витальевны неуловимо изменился, она выпрямилась, во взгляде появилась жесткость, но ответила она мне очень сдержанно, даже довольно мягко и тоном несколько нравоучительным, как для неразумной дитяти:

– Роль Игоря Сергеевича в судьбе своего брата слишком неблаговидна, чтобы обращаться к нему за помощью, – произнесла она. – Да и крайности в общем-то не было.

Она замолчала надолго, как будто бы коря себя, что открылась-таки незнакомому человеку. Я сделала вид, что ничего о неблаговидной роли не знаю и не интересуюсь, и поспешила разрядить ситуацию:

– Варя училась в школе поселка? В которой ее отец работал?

Раиса Витальевна оживилась:

– Да, да, она даже успела поучиться у отца, которые преподавал историю в ее классе. Хотя он учил дочь не только в школе – они очень много занимались дома… В том числе и живописи…

– Живописи? – я почему-то разволновалась. – Я слышала, что Сергей Ильич до войны привечал молодых художников – и студентов, и только что закончивших академию.

– Ну, я это время не застала, – улыбнулась Раиса Витальевна, – я родилась позже… но очень много наслышана от Арины Яковлевны. Некоторые из этих художников стали очень близки семье: Витя Родченков, Ваня Лаптев, Женя Курохин, Леша Велесов… Именно они жили здесь как раз перед войной. Мне так много рассказывали о них… – Раиса Витальевна вдруг смутилась и поправилась: – Арина Яковлевна рассказывала… и они для меня как живые…

Эта тема похоже была ей приятна, и приятна возможно потому, что не касалась ее отношения к академику.

– Как необычно! – я попробовала показать интерес к теме, в надежде, что Раиса Витальевна продолжит. – Любопытно, как сложилась их судьба… Стали ли они известными, успешными?.. Вы что-нибудь знаете?

– Ну, насколько я поняла надежды подавал только Витя Родченков… Абстракционист, конструктивист… Его фамилия была очень похожа на фамилию известного художника Александра Родченко, и это очень импонировало ему. Писал он в той же манере. Ему уже до войны удалось выставляться, он даже удостоился хвалебных статей критиков… Остальные были, как говорится, в поиске… Женя Курохин и Леша Велесов, впрочем, писали очень хорошо – Аринушке очень нравилось. Оба пейзажисты, маринисты… А вот Ваня Лаптев, такой же простой, как и его имя, был всеобщим любимцем за удивительно добрый нрав, но все признавали, что писал он что-то невразумительное… Но его ничьи мнения не интересовали, он был, что называется, не от мира сего… тоже увлекался беспредметной живописью, был поклонником Кандинского, иногда копировал его работы – чтобы поставить руку, как он говорил, – но успеха это ему не принесло… Его любили, но его картины вызывали насмешку у его собратьев… Он не обращал внимания, иногда и сам посмеивался над созданными им образами, но работал очень много, был необыкновенно увлечен живописью, буквально одержим! Картины писал быстро… часто тут же замазывал холст и писал что-то новое… неясное, вдруг пришедшие в голову… как будто все время что-то искал. Законченные сразу же дарил всем подряд. Несмотря на то, что он был самым молодым их них, но уже успел жениться, и у него была маленькая дочь. Жена его, милая, мягкая женщина, жила тут же, у Гревских, помогала Арине Яковлевне по хозяйству… и совершенно смиренно и терпеливо относилась к одержимости мужа.

Когда началась война, все ушли на фронт. Жена Вани с дочерью, как ни уговаривали ее остаться, уехала в Ленинград, к родителям. Аринушка сокрушалась, что та совершила ошибку и попала в Ленинград как раз перед началом блокады города.

Леша и Женя погибли… Витя Родченков и Ваня вернулись, но Ваня был ранен, от ранения так и не оправился и умер вскорости… Арина Яковлевна узнала об этом случайно, от каких-то общих знакомых… Вот, собственно, и все что я знаю.

– Как интересно… – пробормотала я, думая об успешном Вите Родченкове, о погибших пейзажистах, о Ване Лаптеве, увлеченном бессеребреннике, который дарил всем подряд свои бесталанные работы… Чьи же полотна сейчас украдены?

– У Игоря Сергеевича в доме я видела несколько картин, – осторожно соврала я и тут же пожалела об этом – лицо Раисы Витальевны окаменело:

– Не удивлюсь, если это работы кого-нибудь из этих ребят… – хмуро проговорила она. – Когда началась война, все уходили быстро. Много их картин осталось у Сергея Ильича на хранении: все надеялись вернуться… А Игорь Сергеевич после смерти отца забрал книги отца, его бумаги… и все полотна. Арина Яковлевна не препятствовала.

– А что Варенька? – вернула я Раису Витальевну в настоящее время. – Она учится или работает?

– Она поступила в прошлом году в университет, на филологический, в Петербурге…

– О! В Петербурге! Это же замечательно! – воскликнула я. – Ах, как было бы здорово, если бы вы убедили ее заехать к дяде, познакомиться, поговорить… Он очень в этом нуждается сейчас!

Раиса Витальевна нахмурилась еще больше и надолго замолчала. В ней явно боролись неприязнь к старшему брату Николая с состраданием к больному.

– Я могу ей сказать, когда она позвонит, – наконец глухо проговорила она, наклоняя голову и рассматривая свои руки.

«Сострадание победило», – подумала я, но оказалось, что я права только частично.

– Но боюсь она сейчас занята: у нее сессия, и она должна сдать ее очень хорошо, чтобы перейти бюджетную позицию на втором курсе.

– Так она учится на платном отделении?

– Увы, наша школа, хоть и очень хороша для провинции, но все же не та, после которой легко поступают на бюджетные места… Мы с большим трудом собрали денег, чтобы заплатить за первый семестр, и ей придется работать, чтобы оплатить учебу во втором. И я никак – никак! – не могу ей помочь! – с некоторым раздражением проговорила Раиса Витальевна. – Но она, несомненно, талантлива и учится очень хорошо, очень… у нас большие надежды, что на втором курсе ее возьмут на бюджетное отделение.

Картины отошли на второй план! «Девушка влезла в дом именно в надежде на деньги», – пронеслось в моей голове. Как все просто! Все именно так, как предположили мы с Даниловой! Ай да молодцы! Ай да сукины… – нет, в сыновья не годимся… Но все равно здорово!

Моя миссия закончилась! Но пока мне нужно было доиграть свой спектакль до конца: осталось узнать, в каком она общежитии и желательно номер телефона.

– Не могли бы вы убедить ее заехать к дяде? Он будет очень рад познакомиться с племянницей. Нужно обязательно рассказать ему о проблеме! Он поможет ей! Он обязательно поможет! – возбужденно затараторила я, воодушевленная подтверждением всех наших догадок. – Хотите я ей позвоню сама, когда вернусь, или мы найдем ее в общежитии?

– Нет-нет, телефон без ее согласия я дать не могу, – сказала, как отрезала, Раиса Витальевна.

– Так, может, вы ей сейчас позвоните? – в надежде спросила я.

– Но… Варя не отвечает с утра, – скатилась на смущенный тон Раиса Витальевна, – она предупреждала, что уедет на несколько дней, и там возможно не будет связи… ее куда-то на дачу пригласили…

– А как же сессия?

– Досрочно! На одни пятерки!

Я не стала ловить старушку на том, что занятость Вари не может объясняться сессией, которая оказывается уже сдана, и только спросила:

– Ну тогда, может быть, подскажете в каком она общежитии?

Раиса Витальевна еще поколебалась немного, потом встала, подошла к письменному столу и, присев на стул, записала мне адрес.

Я доигрывала спектакль, рассказывая о семье Игоря Сергеевича: его жене, детях, и наблюдала странный интерес, которое проявляла Раиса Витальевна, слушая мой рассказ. Она явно его скрывала, но я видела, что слушала она жадно, ловя каждое мое слово. Я оставила ей книгу Игоря Сергеевича – «Тайны Псковских монастырей» – популярный труд с автографом автора, несколько экземпляров которого, выделила Альбертовна в расчёте, что пригодится и, конечно же, упаковку чая от Рафика!

Подарки ее, похоже, растрогали, и при расставании Раиса Витальевна совершенно вернулась в образ милой аккуратной старушки – попрощались мы вполне дружелюбно. Только когда за Раисой Витальевной закрылась дверь, я поняла, в каком напряжении я находилась во время разговора. Все время ожидать, что тебя раскусят в том, что Игорь Сергеевич никого сюда не посылал, что все чем я интересовалась на самом деле хорошо ему известно, и что Раиса Витальевна прекрасно это поняла. Сейчас мне стало казаться, что странная старушка просто подыгрывала мне, вела какую-то свою игру, свой спектакль… Возможно это ощущение просто плод моего воображения, вызванного напряжением во время этой встречи, но пока оно не проходило.

Я нашла скучающего в машине Мишу.

– Как все прошло?! – возбужденно спросил он, увидев меня и резко выскочив навстречу.

– Я узнала все, что собиралась узнать, – ответила я. – Но непонятно почему очень устала.

– Это надо перекусить! – уверенно заключил Михаил.

Мы уселись в машине, и я с удивлением для себя поняла, что здорово проголодалась, несмотря на обильный завтрак и горячий борщ с пампушками. Видимо, сказывалось напряжение всего дня. Во время перекуса я посвятила Мишу в разговор с Раисой Витальевной.

– Таким образом ваша миссия теперь полностью завершена! – улыбнулся мой проводник. – Но вы похоже чем-то озадачены?

– Да как вам сказать… – пробормотала я. – Да, конечно, я узнала то, за чем приехала сюда и даже больше… Но в течение всего моего визита, меня не покидало ощущение, что дама что-то скрывает: она все время находилась в состоянии какой-то внутренней борьбы… и несмотря на то, что сообщила мне все, чего я ожидала и на что надеялась, мне кажется, она все время боялась сказать что-то лишнее…

– Ну-у, Алиса Аркадьевна, – протянул мой проводник, – вы же не исповедовать ее пришли в конце концов. Вы незнакомый человек, а она одинока, ей хочется поговорить, особенно о прошлом… Но она все время сдерживала себя, поскольку и в самом деле не знает, что можно говорить хорошей знакомой этого вашего Игоря Сергеевича… Вы лучше подумайте: как просто и быстро все сложилось, – Миша улыбнулся, – ведь если бы не краеведческий музей на нашей дороге, еще неизвестно, где бы мы были сейчас! А теперь мы также просто и быстро слетим с этой чудесной горы, я покажу вам город, потом навестим Рафика, вы спокойно улетите в свой Питер, и ваше приключение закончится! Да и для меня день выдался очень интересным! Да еще оплаченным! Но если вам еще раз понадобится кого-нибудь найти в горах – звоните сразу. Я составлю вам компанию совершенно бесплатно! За такое удовольствие еще и самому платить надо!

Михаил рассмеялся так заразительно, что я не удержалась и присоединилась к нему.

Мы покончили с перекусом и отправились в обратный путь, чтобы, как неосторожно пошутил Миша, «быстро и просто слететь с горы» и посмотреть город.

Полет с горы

Да, миссия увенчалась успехом… Можно расслабиться, настроиться на экскурсию по городу, радоваться, что мое приключение теперь уже наверняка закончится, и я наконец-то смогу вернуться к своим кошкам, книжкам и киношкам, потеряв всего два дня из чудесных зимних каникул. Но меня не покидало ощущение, что меня надули. Вроде бы Раиса Витальевна сказала все, что я хотела знать, но казалось, что на мой спектакль, разыгранный в этом совсем не морском поселке, она ответила своим спектаклем.

Случившаяся кража меня уже не занимала – с ней было все ясно, но Раиса Витальевна, не выходила у меня из головы. Меня не оставляла в покое странная загадочность этой очень пожилой интеллигентной женщины. Во мне крепла уверенность, что ее отношение к Игорю Сергеевичу – чрезвычайно негативное – не погасло в ней за давностью лет, а осталось живым и острым, и она несомненно передала его и Варе. Для человека, всего лишь близкого семье, пусть даже практически принадлежащего семье – это казалось непонятным и необъяснимым. Ей-то он чем досадил! Разные догадки, мелькавшие в голове, казались совершенно абсурдными… даже нелепыми…

То, что она, в сущности, была со мной откровенна, я объяснила себе только одним: она вырастила Варю, любит ее и безусловно беспокоится о том, как сложится ее судьба. Сама она очень стара, а семья Игоря Сергеевича, как ни крути, единственные родственники Вари. И каково бы ни было ее отношение к Гревскому, связь с семьей нужно было восстановить. Возможно, загадочность, которую я почувствовала в Раисе Витальевне, и объяснялась этой постоянной внутренней борьбой, происходившей в ней во время разговора…

– Вот урод! Ну что он делает! – тревожный возглас отвлек меня от размышлений.

– Что случилось? – встревожилась я, но Мише было не до меня…

– Да что же ты делаешь?! – в сильном возбуждении ругался мой проводник на водителя автомобиля, ехавшего сзади.

Мы уже преодолели и плоскую горную местность, и короткий крутой спуск и теперь двигались по петлям серпантина.

– Он тащится за нами почти от самого поселка, – продолжал возмущаться Михаил, – то приблизится, то отдалится… А теперь уже чуть ли не в бампер толкать собирается!

Я обернулась: действительно, серый потрепанный автомобиль с заляпанными грязью номерами вел себя странно… он то отставал от нас и пару минут ехал спокойно, то вдруг резко приближался, да так близко, что я легко могла бы разглядеть лицо водителя, если бы оно не скрывалось за большими темными очками и черной вязаной шапкой, натянутой чуть ли не на глаза.

– Может он просто хочет обогнать и не решается? – предположила я.

– Да я уже и тормозил, и сигналил, давая дорогу, – хотя здесь это запрещено, и местные это строго выполняют.

Неадекватный водитель на горной дороге – то еще мотание нервов…

Держать голову вывернутой – это не для моего возраста – мышцы шеи взбунтовались, но выпускать из вида опасную машину не хотелось. Я развернулась, встала на колени на заднем сиденье и уставилась на серый драндулет, пытаясь предвидеть его действия. Мы как раз выехали на новый виток дороги и справа от нас встала каменная стена.

Как ни странно, но серый сразу отодвинулся метров на сто и поехал вполне пристойно, уже не пытаясь приближаться.

– Вот так и сидите, Алиса Аркадьевна! – воскликнул Михаил. – Похоже, вы на него благотворно влияете!

Мои колени выдержали до следующего витка – слева от нашего автомобиля открылся горизонт с видом на море, и я взмолилась:

– Миша, больше не могу! Он вроде присмирел.

Но стоило мне начать сползать с сиденья, понемногу разминая затекшие ноги, как серый резко набрал скорость и начал быстро приближаться. Я застыла на месте, и нелепость предположения, что я на него влияю, стала очевидной – он несся к нам на всех парах…

– Он столкнуть нас хочет, Миша!!! Столкнуть!!! – мелькнула страшная догадка. – Он просто дожидался этого витка, справа удачный обрыв, – вопила я от страха.

Обрыв и в самом деле был очень «удачным» – обочины на этом витке почти не было, а надеяться, что низкое металлическое ограждение задержит машину, которую пытаются столкнуть, не приходилось.

Миша резко усилил скорость, но двигатель у драндулета явно не соответствовал его внешнему виду – нас уверенно догоняли. Страх взлетел тошнотой… Мы мчались с горы по серпантину на предельной скорости. Все, на что я оказалась способной – не орать от страха и не мешать Михаилу.

Серый уже догнал нас и резко свернул влево, обгоняя и прижимаясь к нам вплотную, постепенно вынуждая Михаила сдвигаться вправо, чтобы избежать столкновения.

«Сейчас можно бы и затормозить, снизить скорость», – думала я, но боялась подсказать это Мише – у него явно были другие планы, ему лучше не мешать…

Серый почему-то не пытался толкаться, хотя столкновение с ним сбросило бы нас с дороги – «в случае нашего падения на его машине останутся следы от удара», – мелькнула в голове догадка – и, пользуясь тем, что встречных не было, просто отжимал нас к краю…

«Почему же Миша не тормозит!» – мучилась я, уже готовая выкрикнуть это. Я обернулась – дорога была пуста, можно было бы притормозить! Отстать от него!

До конца опасного витка серпантина было еще далеко, и если ничего не предпринять, то он-таки найдет способ сбросить нас… в конце концов решится ударить в бок! Но серый вдруг резко ушел вперед и вправо, грубо подрезав нас. Миша вильнул в сторону; меня, не успевшую окончательно сползти на сиденье, мотнуло в сторону, я сильно ударилась головой, в глазах потемнело…

Из темноты да во мрак

Я была уверена, что не потеряла сознание от удара, – по крайней мере я слышала и брань Михаила, и рев моторов… Но когда темнота перед глазами рассеялась, оказалось, что мы уже никуда не двигаемся и стоим на довольно широкой, не менее двадцати метров, площадке, отделяющей дорогу от края обрыва. В длину вдоль дороги площадка протянулась всего метров на пятьдесят, а дальше опасная пропасть опять подбиралась прямо к колесам проезжающих автомобилей.

Я при этом сижу на заднем сиденье машины с настежь открытой дверцей, свесив ноги наружу; а передо мной сидит на корточках Миша и испуганно заглядывает мне в глаза:

– Ну, слава Богу! – выдохнул он, увидев, что я пришла в себя, и тут же затараторил: – Голова болит? Нет? А что болит? А вообще, как вы себя чувствуете? Едем в больницу срочно!

Он говорил что-то еще, но я замахала на него, как на надоевшую муху:

– Да ничего не болит! Ни-че-го! Шишка вот на лбу – боюсь синяк наплывет! Вот ужас-то!

Удивительно, но у меня и в самом деле ничего не болело, только саднил быстро вздувшийся противный бугор на лбу, и от пережитых волнений наплыла жуткая усталость и уныние…

– Действительно ужас! – разозлился мой проводник, вставая. – Что может быть ужаснее синяка на лбу?! Подумаешь, в про́пасть свалиться – главное, чтобы синяков не набить!

– Да ладно, Миша, угомонитесь, – заныла я, – без вас тошно! Лучше скажите, что это было!

– Похоже, ваше приключение не так уж и безобидно, дорогая Алиса Аркадьевна! – тут же язвительно возвестил Михаил. – Кому-то не нравится, что вы тут все вынюхиваете про Гревских! В какие детали вы меня не посвятили? Признавайтесь!

– Да будет вам! – я обиженно фыркнула. – Я соврала только насчет того, что инициатива этих, как вы выражаетесь, вынюхиваний идет от Игоря Гревского, а не от его жены – вот и все! И то не вам!.. Да и странно это как-то! Что мы, собственно, такого узнали, чтобы нас с горы сбрасывать? Да и об этой моей поездке, кроме Ритиной семьи, Изольды Альбертовны и вас никто не знает! Не кажется ли вам, что искать каких-то смыслов в этом инциденте не стоит, что это просто вот такой вот… стервец! Заправленный чем-то, конечно…

Миша задумался…

– Может и так… – наконец произнес он. – Но я этого серого с заляпанными номерами еще по дороге в Морское углядел. Машина по уши в грязи, сам в темных очках и шапку чуть ли ни на нос натянул – приметная личность. Замаскировался так, что трудно не заметить! В шпиёна играл, мудак! В Морском, правда, не помню его… не иначе на Зеркальное свернул, там есть площадка за деревьями – легко спрятаться и ждать нас на обратную дорогу.

– Но откуда он знал, к кому мы в Морской едем, если не поехал за нами?! Или – о! – получается, что знал заранее, но тогда и сбрасывать надо было по дороге туда, чего ждать-то пока нам великую тайну о месте обучения Вари не раскроют! Нет-нет, здесь что-то не то! Не привязывается к Гревским!

– А что же еще? – горячо возражал Михаил. – Ну какая может быть еще причина нападать на нас!

– Что значит «какая еще»! Как будто мы хоть одну знаем! – не поддавалась я. – Сбрасывать меня со скалы за то, что я могла узнать и в Питере, только за бо́льшее время! А времени у Альбертовны мало, потому и приехала!

Я резко встала и, расхаживая вокруг машины, говорила и говорила, стараясь вдолбить Михаилу, – или себе? – что ничего тайного произнесено не было, что никаких ценностей в доме не замечено, что старушка была вполне приветлива и откровенна, особенно если учесть неожиданность и причины моего появления, ее нелюбовь к Гревскому и застарелые раны семьи…

Не знаю, как долго продолжался этот моцион, но нечаянно взглянув на Михаила, смиренно стоявшего со скрещенными на груди руками и внимательно наблюдавшего, как я наворачиваю круги, я внезапно осознала, что со мной случилась – не побоюсь этого слова – натуральная истерика.

«Силы небесные! До чего я дошла со своей благотворительностью!» – вспомнила я выражение Даниловой. Истерики пожилой тетки перед брутальным красавцем, да и вообще перед кем-бы то ни было – форменное непотребство… Надо было срочно что-то предпринять!

Я остановилась, замолчала и, улыбнувшись, спросила:

– А поесть у нас что-нибудь осталось?

– И это правильно! – обрадованно встрепенулся Миша. – Стресс надо заедать! Ну… если другие народные способы в данный момент недоступны… – последнее донеслось уже из глубины салона. Шут гороховый!

Следующие десять минут мы молча сидели на установленной на площадке лавочке и таскали из открытых коробок все подряд, не соблюдая какой-либо последовательности: холодные сырники, мясные рулетики, круассаны… Великое все-таки дело – вкусная еда, пусть даже совершенно холодная… пусть даже на скамеечке на дороге, чуть не погубившей нас! Не знаю, как Михаилу, а мне помогло! Уже через некоторое время мы бурно обсуждали, как нам все-таки удалось спастись.

Оказалось, что Михаил, никогда не бывавший в Морском, эту дорогу тем не менее помнил. Тот самый поворот на Зеркальное далее ведет к горнолыжным курортам, и ему приходилось возить туда туристов. Он уже примечал эту площадку ранее и по дороге наверх снова обратил на нее внимание. Улепетывая от серого, он старался дотянуть до этого места, свернуть на площадку и резко затормозить. Деревья, растущие вдоль обрыва, не дали бы спихнуть нас вниз, даже если бы серый мерзавец и умудрился заехать сюда. Скорее всего, он так и двигался бы параллельно с нами, продолжая попытки нас столкнуть. Однако, приметив площадку, резко подрезал, надеясь успеть сделать свое черное дело до безопасного для нас места, – но было поздно: Михаил был готов к резкому маневру и… он удался! Серый, пару раз вильнув задом, умчался ни с чем…

Успокоившись, мы договорились до следующего: во-первых, тайна инцидента покрыта мраком и пусть там и остается; во-вторых, при таком количестве еды на Михаиле лопнет кожа, а Ритин пуховик станет мне совершенно впору; в-третьих, день перевалил за середину, и надо срочно проводить экскурсию по городу, а то я не успею в аэропорт, домой!

Домой

– Ну вот, Алиса Аркадьевна, ваша миссия и закончилась… – проговорил Миша с некоторой грустью. – И, я полагаю, успешно… Если не считать шишки на лбу!

Мы сидели в одном из многочисленных кафешек аэропорта, ожидая начала регистрации. Я надеялась, что чашка кофе поможет мне выдержать следующие пять часов дороги, отделяющих меня от Приветино. Все события этого причудливого дня остались позади. Тьфу-тьфу…

Был уже поздний вечер… Поиски, разговоры, крайне неприятные дорожные приключения, экскурсия по городу и, наконец, прощание с хлебосольным Рафиком со всеми вытекающими последствиями, сложенными у меня в сумке, унесли последние крохи моих оскудевших сил. Я не могла не только отвечать Михаилу, но даже выпить этот кофе – слабую надежду на хотя бы краткую реанимацию.

– Да как вам сказать, Миша… – выдавила я из себя. – В целом – да. Девушка, похожая на Леру существует, она учится в Питере и отчаянно нуждается в деньгах, чтобы оплатить второй семестр учебы. Где ее искать тоже известно. Альбертовне остались сущие пустяки! Однако, что мне делать с сопутствующими сведениями и как выкинуть из головы эту нашу… м-м-м… передрягу. Не могу отделаться от мысли – на кой ляд мы ему сдались?..

– Ну вот опять, Алиса Аркадьевна! Мы же с вами уже все обсудили и постановили тему закрыть! Признать ее как не имеющую отношения в вашей миссии! – с укором произнес Михаил. – Что же касается других мотивов, то я уже сообщил своему полицейскому приятелю о происшествии, и он обещал заняться – завтра с утра я у него. Как только у меня будут какие-либо сведения – я вам позвоню.

Миша помолчал немного, покрутил в руках чашку с остывающим кофе и вдруг добавил:

– Признаться, мне жаль, что вы уезжаете… что миссия закончилась… То есть, я конечно рад, что вам удалось все выяснить… – Он вдруг смущенно замолчал, осознав, некоторую двусмысленность того, чего ему жаль, и попытался исправиться: – Понимаете, мне было интересно!

– А я вот не могу разделить ваш энтузиазм! – возможно от крайней усталости во мне опять вдруг вспыхнула надрывная жалось к себе, что, как ни странно, придало мне сил на возбужденный выпад. – Возраст не тот! Это мое путешествие было мне совершенно ни к чему! Мне на завалинке сидеть пора и кости греть, а не мотаться по стране в поисках малолетних воришек! И почему я все время вляпываюсь в такие истории!

Запал кончился, и ужасная досада заставила меня обмякнуть и уткнуться в чашку, спрятав глаза. Возраст возрастом, но делать из себя бо́льшую старуху, чем я есть на самом деле, перед молодым человеком, который к тому же значительно облегчил мою участь здесь, это уж выглядит нездоровым кокетством. Слава Богу, мой проводник, кажется, с пониманием отнесся к моей выходке.

– Да будет вам, Алиса Аркадьевна! Зря вы на себя наговариваете! Завалинка… кости… – передразнил он. – Это просто усталость – вы же почти не спали ночью, потом ранний прилет и целый день разговоров и событий – я сам еле на ногах держусь. И причем тут возраст! Любой возраст прекрасен и…

Мне тоскливо от таких песен…

– Бросьте, Миша, – устало прервала я его, меланхолично махнув рукой, – бросьте… Все как положено: морщины… жизненный опыт… пошаливающие органы… седина… А вот за мою эскападу простите, досада взыграла, не обессудьте. Действительно, от усталости себя не помнишь. Впрочем, кажется, вызывают на регистрацию.

Я тепло попрощалась с моим неподражаемым проводником, клятвенно обещав держать его в курсе и непременно приезжать еще.

*

Питер встретил меня резко изменившейся погодой. Полдня шел густой снегопад, а к вечеру на город опустился мороз. Из чемодана опять был извлечен пуховик Даниловой, а автомобильная куртка перекочевала на его место. Меня встретил Ритин племянник Митя, а еще через полтора часа я в обнимку с еле успокоившимся от радости Мартином сидела на диване в гостиной и, потягивая коньяк, отчитывалась о проделанной работе. В самолете я отдохнула и краткой дремотой сбила ночной сон. Диван был уютный, Мартин был рядом, коньяк отлично бодрил, дистанция до собственного дома и манящих каникул резко сократилась, и я бодро повествовала подруге детали моих похождений, прикрыв челкой синяк на лбу и опустив инцидент на дороге. О том, что у Гревского есть племянница, я, разумеется, сообщила ей кратко по телефону сразу после разговора с Раисой Витальевной.

Рита слушала очень внимательно… но как-то не по-даниловски… Вопросов не задавала, не вставляла междометия, не требовала уточнений… В конце концов я обратила на это внимание и нехорошее предчувствие тоскливой гнильцой стало разъедать только-только умиротворившуюся действительность.

Бывают такие дела или события – занудные и нервные – которые в разной степени отравляют существование. Обычные вроде дни проходят на токсичном фоне этих незаконченных дел и под гнетом понимания, что жизни нет, а есть непробудный сон, который надо перемочь, чтобы опять начать нормально существовать. Это может быть все что угодно: прохождение судебных тяжб, непростой сбор документов для оформления чего-либо, тревожные ожидания любого рода…

Когда от тебя зависит насколько быстро этот период пройдет, то стараешься изо всех сил! Вот уже собрала все документы, осталось дождаться решения… ах, нет, документы не взяли – нужна еще какая-то справка… бегом за справкой… никого нет, приходите завтра… Пришла завтра, отстояв полдня в очереди, получила справку… отнесла… И вот наконец впереди замаячил чистый горизонт… Ах нет – исковое заявление надо переписать… И горизонт опять закрыли мрачные горы…

Такие периоды вспоминаются с тоской и облегчением, что они в прошлом… Я стараюсь отбрасывать от себя и вообще не вспоминать подобные докучные картины прошедшего.

Сейчас в радость от того, что я честно внесла свою лепту в это важное дело, и теперь впереди маячит светлое будущее, стало просачиваться странное предчувствие, постепенно заволакивая перспективу туманом.

Тем не менее я закончила свой отчет:

– …Альбертовне осталось только съездить в общагу, и ей либо сразу повезет, и она найдет там Варю, либо нужно будет выцарапать номер мобильника девушки. Комендант обязан его иметь. А просить будет не кто-нибудь, а родственница! Должны дать!

Рита сидела как-то безрадостно… А я-то еще в самолете смаковала, как мы будем расхваливать нашу инженерную логику, незаурядность которой привела к полному подтверждению сформулированной гипотезы!

– Что случилось? – не выдержала я.

– У Изольды Альбертовны жесточайший гипертонический криз… Весь день скорые… Только к вечеру стабилизировали, – немного помолчав, грустно поведала мне Рита. – Спасибо, Алиска, что съездила! Теперь все совершенно очевидно! Действительно, осталось только найти и поговорить. Но Альбертовна конечно же не сможет… Умолила меня сделать это… хотя я вроде сама и предложила, даже настаивала, но она почему-то все равно умоляла. Завтра Маша меня прикроет… я маму помою, покормлю, дальше она присмотрит до моего возвращения.

Меня накрыло леденящим душу стыдом за собственное малодушие! Кошки… книжки… киношки… Срамота!

– Едем вместе! – безапелляционно заявила я. Туман исчез, горизонт стал светел и ясен.

– Ты что это, Антонова! – Рита вернулась в свое обычное руководящее состояние: глаза приняли привычно круглую форму, в голосе клокотало возмущение. – Сомневаешься, что я не выцарапаю телефон этой Вари у коменданта!

Ха! Кто бы сомневался! Чтобы Данилова не добилась бы своего?! Да не родился еще такой комендант!

– Вдвоем веселее! – парировала я. – Кроме того, кто тебя повезет? Ты же безлошадная!

– Я договорилась с Митей… он потом на работу, а обратно такси возьму… Да и вообще, не растаю!

– Вместе не растаем и поедем на Саньке! – не сдавалась я. – Возможно, потом придётся куда-нибудь поехать… за Варей – ты подумала? Может она нам встречу назначит, у нас ведь каждый день на счету! Альбертовна вон и дня не выдержала!

Данилова продолжала сверлить меня возмущенно округлившимся взглядом… но уже молча.

– Ну ладно! – наконец произнесла она. – Мазохизм еще никто не отменял.

Разговаривать больше было не о чем. Мы залегли спать, чтобы закончить этот бесконечный день.

Еще один бесконечный день

Здание общежития являло собой одно из строений конца советской эпохи и вызывало тоску своим унылым обликом. Нет-нет, оно было отремонтировано и снаружи, и внутри, но печальная эстетика тех лет прочно укрепилась в его стенах. Ремонт был, что называется, косметический: широченные швы криво уложенного кафеля были замазаны цементом, бугристые стены вестибюля и уходящих в обе стороны коридоров никто и не думал выравнивать – их просто покрыли свежей краской, и теперь стены бликовали своими неровностями под светом, проникающим через огромные стеклянные окна вестибюля, которые плохо держали мороз: в вестибюле гуляли сквозняки и было откровенно холодно.

Дежурная при входе была под стать тому времени, хотя вряд ли сама его застала в полной мере: вся в мелких химических кудряшках, меховой жилетке из старой кроличьей шубы, в черных микитках она с хмурым лицом сидела в застекленном «скворечнике» около вполне современного турникета, пропускающего по электронным картам снующих туда-сюда студентов. Для полного совпадения с эпохой даме не хватало мохерового берета. Возгласы «Здрасть, Тамарванна» открыли нам тайну ее имени. С другой стороны турникета был еще один «скворечник» с лаконичной табличкой «Охрана», хотя никакой охраны там не наблюдалось. Сам факт того, что охране предназначалось сидеть за загородкой, вызвало мое недоумение: в случае чего успеет ли означенная охрана вовремя извлечь себя из своего убежища!

В этот раз я не бросила Мартина в одиночестве и поэтому, держа его на коротком поводке, осталась стоять у самого входа, опасаясь гневного окрика, что собакам вход воспрещен. Данилова же бодро направилась к дежурной.

Когда она начала вливать той уже пристрелянную легенду о желании несчастного больного увидеться со своей родственницей, я осмелела и подошла ближе. Рита говорила гораздо убедительнее меня, и мне показалось, что вопрос будет решен быстро. Однако я ошиблась.

– Чего вы от меня-то хотите? – довольно неприязненно отозвалась наконец дежурная.

– Так я же вам говорю, мне обязательно надо повидаться с Варварой Гревской, которая здесь живет, – терпеливо повторила Рита.

– С чего вы взяли, что она здесь живет? – был хмурый ответ.

– Ее бабушка уверена в этом.

– Так позвоните, она и выйдет! Чего вы от меня-то хотите?

Рита вдохнула и терпеливо сделала второй заход:

– Тамара Ивановна, к сожалению, у меня нет ее номера! Они с дядей давно не виделись и почти потеряли друг друга, а сейчас он очень болен и хочет повидаться. Вы можете ее вызвать? Я вас очень прошу… вы же знаете – эти молодые девицы… вот что у них в голове творится! – кавардак и тарарам! Наверняка же бегает туда-сюда по городу, – в этот момент Рита осуждающе взглянула на проскочившую через турникет девушку с оранжевыми волосами – «Здрасть, Тамарванна» – рассмотреть что-нибудь кроме цвета волос не удалось. – Ну почему к дяде не забежать, поинтересоваться здоровьем… Ведь родная кровь…

Рита попала в десятку!

– И не говорите, – оживилась Тамара Иванна, – уже ведь в глазах мелькает, голова каждый день болит от их мельтешни! Ни книжку почитать, ни чаю попить… и ведь отойти нельзя, на мне вся ответственность!

Тамара Иванна, все больше возбуждаясь и возмущенно жестикулируя, рассказывала о своей усталости, о своих обидах… и мелкие кудряшки трепетно кивали, как головки колокольчиков.

– Вам вообще требуется молоко за вредность давать, – в тон ей добавляла Данилова, – сидите тут целый день на холоде, на сквозняке…

Короче говоря, дамы нашли общий язык…

Наконец тема истощилась, наступила пауза, но лицо дежурной явно подобрело… Под шумок я подошла уже совсем близко и смогла рассмотреть у нее на столе какую-то часть «Истории Российского государства» Акунина. Почему-то для меня было неожиданностью: Тамара Иванна интересовалась или историей, или Акуниным, или и тем и другим. Это навело меня на мысль, что самое время вытащить на свет Божий наш рояль в кустах. Я достала из сумки прихваченный на всякий случай томик «Тайны псковских монастырей» с подписью автора и незаметно под окошечком скворечника подсунула его Даниловой в руку.

– Вы знаете, Тамара Ивановна, – прервала молчание Рита, – Варин дядя известный ученый, академик, Игорь Гревский. Если вам интересно, то я от его имени могу подарить вам его книгу с подписью.

Данилова протянула книгу:

– Вот, посмотрите – здесь на первом развороте его автограф…

– «Уважаемому читателю, удостоившему меня честью обратить внимание на сей скромный труд…» – начала читать Тамара Ивановна… внезапно глаза ее увлажнились, и она замолчала.

Я в очередной раз мысленно посрамила себя за свою, увы, обычную неряшливую поверхностную оценку людей. В данном случае вахтерши общежития, которая целыми днями наблюдает несущуюся мимо жизнь – молодую, яркую, получающую прекрасное образование и возможности. Интересно, какой была бы я, если бы обстоятельства приговорили меня проводить время на этих сквозняках, торчать в этом скворечнике сутки через трое… или какой там режим?..

– Спасибо, вам… – тихо проговорила наконец Тамара Ивановна и достала пухлый журнал.

– Та-ак, Гревская…

– Да-да, Варвара Николаевна… – оперативно подсказала Данилова.

– Комната тридцать четвертая… это третий этаж. Но телефон только у коменданта. А у него выходные!

– Вы позволите подняться к ней? Проверить – вдруг она не успела никуда уйти, еще ведь довольно рано… – робко попросила Рита.

Немного поколебавшись, Тамара Ивановна спрятала в стол журнал и книгу, сняла с доски ключи и, заперев свою конторку, с решительным видом произнесла:

– Ну, пойдемте!

Данилова, победно взглянув на меня, устремилась за ней – мы с собакой остались в вестибюле. Я не разделяла оптимизма Риты. Почему-то я была уверена, что девушки в комнате нет.

Я опять отошла к окну… Рита, конечно, постарается попасть в комнату и осмотреться… Картины! Хоть они и невелики, но их непросто спрятать. А куда еще могла принести иногородняя студентка свой, случайный, как мы считаем, улов? Впрочем, могла и просто выбросить…

Размышляя, я глазела по сторонам, наблюдая как студенты и веселыми группками, и поодиночке деловито сновали туда-сюда через турникет. Сессия – время оживленное, нервное… и азартное.

Я не сразу обратила внимание на девушку с рюкзачком за спиной, которая, войдя в общежитие, так же, как и я торчала в вестибюле и, поглядывая на меня, не спешила пересекать турникет. Вдруг она подошла ко мне:

– Я услышала, что вы Гревскую ищете?

– Да, Варю, – оживилась я, – вы знаете, где она?

Девушка мне показалась странной: красивое лицо было противоестественно неподвижно, и говорила она как-то заторможено, четко и… равнодушно… Удивительно, что она вообще заговорила со мной.

– Ее нет в общаге… она уехала.

– И вы знаете куда?

– Куда не знаю… У нее месяц назад парень появился, он ее на дачу погостить пригласил…Сказала, что на пару дней… Поразвлечься…

– На дачу?! А сессия?! – я прикинулась несведущей в досрочной сдаче.

– Мы с ней еще до Нового года сессию отстреляли.

– А когда?! Когда она уехала?

– Вчера в первой половине дня, – четко отрапортовала девушка.

– А, может, она обмолвилась, где эта дача находится? – высказала я слабую надежду.

– Нет – она не сказала, а я не интересовалась.

Я не стала распространять свои старомодные понятия по поводу поездки на дачу молодой девушки к парню, которого она знает не более месяца, но девушка внезапно дополнила:

– Ей этот парень совсем голову закрутил! – в голосе девушки вдруг послышались отзвуки каких-то эмоций.

Я изобразила, причем, вполне искренне, крайнюю опечаленность:

– О! Как жаль! Ее ищут родственники…

– Да, я слышала, – совершенно не смущаясь, безучастно проговорила девица.

– Может, вы могли бы ее номер телефона дать? Если знаете, конечно… Я понимаю, что без разрешения это не совсем…

– Да пожалуйста, – равнодушно перебила меня девушка и тут же достала из кармана куртки мобильник. – Только она не отвечает.

Еще не веря такому везению, я, не придав значение последней фразе, тут же вбила номер в смартфон. Видя, что девушка не страдает скрытностью и не спешит отойти, я попробовала еще раз поймать удачу за хвост:

– Я передам номер ее дяде, – проговорила я. – А кто этот молодой человек – вы его знаете? Видели?

Девушка пожала плечами:

– Может и видела… В августе на подготовительных курсах Варя очень сдружилась с одним парнем… Сергей его зовут. Он с восточного… Потом они разругались. А сейчас мне почему-то кажется, что они опять начали встречаться: я все чаще стала замечать его в окружающем пространстве… а пару месяцев назад его вообще не видать было – у нас разные аудитории. Если это не он, тогда не знаю… Варька мало что рассказывает…

Я рассыпалась в благодарностях. Девушка равнодушно пожала плечами и, не меняя ни выражения лица, ни интонации, безучастно бросив: «Пожалуйста», – направилась к турникету.

Данилова вернулась понурая. Результаты экспедиции на третий этаж общежития читались на ее лице. Я затаенно предвкушала, как я обрадую ее наличием номера телефона Вари.

Попрощавшись с Тамарой Ивановной и попросив ее сразу звонить, как только девушка появится в общежитии, мы вышли из скучного строения, где бушевала восхитительная студенческая жизнь.

Рита унывала редко, но сейчас, усаживаясь в машину, она выглядела расстроенной.

– Ну, невезуха, честное слово, – в сердцах выпалила она, закрепляя ремень. – Студенческая братия называется! Рядом живут, а телефона соседей не знают!

– Ты про кого? – удивилась я.

Оказалось, что Рите удалось побывать в Вариной комнате, которую она делила со студенткой последнего курса, укатившей на полугодовую стажировку. На стук Тамары Ивановны выглянула девушка из соседней комнаты. Она сообщила, что Варя уже сдала сессию и куда-то уехала, попросив ее поливать цветы. Девушке вежливо, но настоятельно предложили полить цветы в присутствии вахтера – так Рита попала в комнату.

Почему-то она питала большие надежды на этот беглый осмотр. Пока Тамара Ивановна невольно отвлекала соседку, рассказывая той, что Варю ищут родственники, Данилова, стараясь не привлекать внимание, осмотрелась и даже «сунула нос за шкаф». Картин нигде не было. Впрочем, их могли и снять с рамы, но тогда наша теория о случайности похищения картин трещала по швам. Кто же будет заниматься, выковыриваем из рам полотен, если они не нужны вовсе! Впрочем, все могло быть…

– Она, понимаешь, поливает цветы, а телефона хозяйки даже не знает! – жаловалась Рита на «студенческую братию». – А в комнате чисто и почти пусто – осматривать-то и нечего, да и не спрячешь там картины.

– А ты что хотела?! – возразила я. – Кто же краденное у себя хранит!

– А где же ей хранить?!

– Да хоть в камере хранения на вокзале! Детективы надо читать!

Рита хмуро замолчала. Мы уже выехали на скоростной диаметр, и я решила, что пора вытягивать козырь.

– А телефон-то я раздобыла! – торжественно прошептала я.

– Варин?! – Данилова округлила глаза.

– А то чей же!

Я рассказала о странной девице, удостоившей меня своим вниманием. Слабой картой было то, что на звонок никто не отвечал, о чем я тут же доложила Даниловой. Но надежда определить местонахождение владелицы телефона была!

– А ведь телефон-то не выключен! – туманно начала я…

– Это незаконно! – Данилова поймала идею с лету и изобразила возмущение.

– Не пойман – не вор! А у тебя есть другие идеи?

– Уф… Как же все это… – выдохнула она. – Знаешь, что такое уговорить Вадима! В таких случаях ни ласка, ни подхалимаж не помогут… Он тупо твердит, что надо вызывать полицию и не маяться дурью, прости Господи… К твоему сведению этим ты и занималась в субтропиках… с его точки зрения.

– Да уж… – я вспомнила происшествие на серпантине и насупилась.

– Буду бить на свое здоровье и нервы! Он что, ради любимой жены не пойдет на небольшое, ну совсем малюсенькое нарушение закона?! – уговаривала она себя.

Тут надо пояснить, что Ритин муж, Вадим, был гением. Компьютерно-инженерным. Причем с годами его гениальность только возрастала. Нет, он не был хакером в современном понимании этого слова – просто он был очень умным. Казалось, он мог все, если бы захотел. В том числе и в сфере компьютерной безопасности, хотя работал совсем в другой области. Он мог переписать ядро операционки, сбросить всеми забытый администраторский пароль, сломать защиту от копирования… Но он был законопослушен! И занимался подобными вещами чрезвычайно редко и только по особому согласованию со всеми, кто вообще может это согласовывать… То есть с руководством компании, только для пользы компании и только для решения внутренних проблем компании. И только в тех случаях, когда с проблемой не справлялись системные администраторы этой самой компании.

Мы не сомневались, что местонахождение включенного телефона не будет для него неразрешимой задачей, но отслеживать расположение человека можно только с его личного согласия. Все остальное карается законом! И поэтому перед Даниловой стояла сложнейшая задача – уговорить мужа на преступление! Сия перспектива окончательно повергла ее й уныние.

Во мне же в очередной раз стала подниматься волна раздражения на нашу суету вокруг кражи. Признавая все благородство помыслов, нельзя было не понимать, что ситуация донельзя абсурдная, нелепая… да что там говорить – просто идиотская! В течение всей этой истории это понимание то затухало во мне под напором стыда за свой эгоизм и нечуткость, то снова вскипало, когда мозг отказывался воспринимать суету вокруг Альбертовны иначе, чем мышиную возню… а теперь еще выходящую за рамки закона!

Меня прорвало:

– Данилова! Ну о чем мы думаем, в самом деле! Как ни крути Вадим прав! В полицию надо идти! В полицию!

Рита отреагировала спокойно:

– А я вот теперь считаю, что ты как раз была права, когда помчалась в субтропики… На кону жизнь Игоря Сергеевича… И пусть мы знаем это только с точки зрения сумасбродной Альбертовны. Да, возможно, академик вообще не расстроился бы ни из-за пропажи картин, ни из-за привлечения полиции… может, вообще бы ничего не заметил. Ты хочешь это проверить? Я – нет!

Я обиженно замолчала и сосредоточилась на дороге. Мы уже съехали с магистрали и подкатывали к Белоострову. В надежде поймать Варю Гревскую в общежитии, пока она никуда не убежала, мы выехали рано, затемно, и сейчас короткий зимний день только вступал в свои права. Мороз усилился; тучи, накануне засыпавшие город снегом, расползлись; показалось низкое солнце, и молодой снег заблистал бриллиантами, слепя глаза.

Дома Рита отпустила Машу, которая в отсутствии Даниловой приглядывала за Ольгой Платоновной, и решительным шагом направилась в кабинет мужа. Я ничего не ждала от этого разговора… Признаться, мне вдруг стало все равно. Бестолковость положения вообще и моего в частности ввергло меня в состояние безразличия. Нельзя рыдать без конца – это отупляет… Надо передать номер телефона Альбертовне и выйти из этой истории, наконец! Однако одна вещь царапала мое сознание: почему Варя-то не отвечает? Если бы не было связи – можно было бы понять. Но сообщения «Телефон выключен или находится вне зоны действия сети» при попытке позвонить не было. Значит телефон включен, а девушка просто не реагирует на звонки! Причем не только на мой звонок – звонок с незнакомого номера… Ведь и странная девица в общежитии тоже не смогла до нее дозвониться! Закрадывалась тревога уже за Варю Гревскую. У девушки куча денег на руках…

Мои размышления прервала вернувшаяся Рита:

– Ничего не обещал, но перестал сопротивляться, – шепотом выпалила она.

– А что, собственно, нам это даст? Ну, в смысле, что мы узнаем, где находится телефон… – вяло, без энтузиазма отозвалась я.

Рита смутилась – об этом мы не думали. Немного поразмышляв, она ответила:

– Давай сначала получим это местонахождение. Я думаю, оно само нам сможет подсказать, что делать… или не делать… Может, придется и в полицию обратиться.

– Ну наконец-то здравые слова, – обрадовалась я. – В любом случае эту историю пора выводить из-под нашей опеки!

Данилова непонятно хмыкнула и отправилась на кухню – скоро кормить маму. Я поплелась за ней.

Чайник не успел вскипеть, как со второго этажа к нам спустился крайне недовольный Вадим.

– Вы устроили себе красивую жизнь, девушки! – предсказуемо ворчал он. – И меня втянули! А потом от вас и сухарей не дождешься!

– Но мы же никому не скажем – правда? – виновато проворковала я. – А ты определил, где у нас девушка-то? – поторопилась я спросить, не удержавшись… и зря! Вадиму надо было дать выговориться и излить душу – Данилова строго зыркнула на меня, и я прикусила язык…

– Я не определял, где находится ваша девушка! – раздраженно повысил голос Вадим. – Я попытался определить, где находится телефон! Вам повезло: там вышка рядом. Но все равно определить местонахождение с точностью до метра – это из области фантастики. Найти потерявшуюся бабушку в лесу по телефону, в котором не установлена специальная программа – это миф! Впрочем, может полиция это умеет делать, но я, к вашему сожалению, дорогие дамы, не полиция, а простой инженер…

Он подошел к нам и протянул лист бумаги, где была распечатана карта. Мы с Даниловой нависли над картой.

– Вот – поселок Зайцево, – все также раздраженно начал он. – Сигнал идет видимо из какого-то дома в самом начале поселка. Насколько я понимаю – это была старая деревня, которая давно почила в бозе, но поскольку туда были дороги, очищенная от леса территория и много лет обрабатываемые почвы, то там возник дачный поселок. В этом месте, – он указал на выделенный им карандашом квадрат на карте, – в самом начале поселка – и находится телефон. Здесь располагаются самые старые дачи. Как я понял, они с восьмидесятых еще. Далее все новее и новее и в дальнем конце уже совсем новодел… В общем точность весьма условная, больше я ничего не знаю и помочь больше ничем не могу!

В завершение навязанной ему миссии он фыркнул и с видом человека крайне недовольного тем, что его грубо оторвали от важных дел, ради действий, которые он категорически не одобряет, направился по лестнице к себе в кабинет.

– Стой! – крикнула я. – А где это, собственно? Зайцево?

– Километрах в десяти за Приветино. Найдете сами, чай не баре… зачем только… – Вадим исчез за поворотом лестницы.

– Оце-да! – проговорила я, глядя ему вслед: я никогда не видела обычно добродушного и спокойного Вадима таким сердитым.

– А я предупреждала! – отозвалась Рита. – Ладно, потом подумаем, что дальше делать, а я пошла маму кормить.

В гостиной я осталась одна. С напечатанным планом… В полном непонимании что же теперь делать… Оставалось только рассматривать принесённый листок. Чем я и занялась…

Чтобы добраться до Зайцево, нужно было выехать за Приветино, двигаться по шоссе, через пять километров повернуть на проселочную дорогу, которая и вела к этому новому, рожденному из старого, дачному поселку. В целом недалече… План поселка представлял собой… м-м-м… расческу с ручкой. Дорога, ведущая от трассы к дачам, являла собой ручку, которая километра через три заканчивалась, упираясь в лес, а от ее финального отрезка под прямым углом, как зубья расчески, отходили несколько параллельных улиц. Между каждыми двумя улицами помещались два ряда участков, фасадами, выходившими каждый на свою улицу и смыкающимися задами друг с другом.

В квадрат, очерченном Вадимом, попали шесть домов, наиболее близко расположенных к проселочной дороге – ручке расчески. Вроде немного, но это, как предупредил Вадим, все-таки неточно. И что с этим теперь делать? Впрочем, сейчас появится Данилова, у нее мозги лучше… пусть думает…

Мои размышления прервал тревожный голос Риты. Я вышла в гостиную и увидела ее, высунувшую голову из комнаты мамы:

– Алиска, Вадима позови побыстрее, что-то маме нехорошо… Пусть скорую вызывает… Опять давление резко упало…

Началась кутерьма… Вадим вызывал скорую, тащил тонометр, воду, лекарства…

Я, предложив помощь и получив невнятный отказ, ретировалась в свою комнату… Мне оставалось только ходить из угла в угол в состоянии полной потерянности. Походив немного, я выключила телефон, уговорила Мартина быть паинькой; потом оделась, вышла, оседлала Саньку и, повинуясь невнятному порыву, поехала в Зайцево.

Зайцево

Я уже не помню того момента времени, когда до меня дошло, что пора уже воспринимать себя в качестве, увы, немолодой и многоопытной дамы… Было всё: и радости, и тяжелые болезни… провалы горя и гребни отчаянных тревог; глухие болота тоски, из которых, по собачьи скуля, вытаскивала себя методом известного барона… Ах, какие эти «всё» недурственные учителя! И я полагала себя хорошей ученицей… Хотя веселья и жизнерадостности во мне поубавилось, но я редко раздражаюсь, меня трудно обидеть надолго, и я уже давно не умею держать ни на кого зла – пусть их всех…

Но сейчас я с удивлением осознавала, что вульгарно злилась! Ситуация, давно оцененная как нелепая, – да что там говорить – просто идиотская – стала неимоверно действовать на нервы! С какой стороны ни взгляни, позиция тупиковая… патовая… Сделать было ничего нельзя… равно как и выпрыгнуть из этой истории, не потеряв уважение к себе…

И все из-за какой-то молодой воришки, которая развлекается сейчас где-то на даче с кучей денег!

Вспомнив о куче денег, во мне стала расти тревога, вымещая злость… Образ Вари, привезенный из субтропиков, не соответствовал ее поступкам… Возможно, отчаянная надобность в деньгах в случае откровенной неприязни к дяде или, может, даже страха перед ним и могли толкнуть девушку на кражу… Но Варя не опытный уголовник, и у меня не укладывалось в голове, что ее душевное состояние после подобного поступка позволило ей эту легкомысленную поездку – «поразвлечься» – на дачу к малознакомому молодому человеку. Даже если и к хорошо знакомому – желание «поразвлечься» в такой момент – не укладывалось в образ.

И куда она дела деньги и картины?! У нее же почти не было времени их пристроить или спрятать! Если, конечно, предполагать спонтанность кражи – без отхода на заранее подготовленные позиции.

Дорога вскоре вытеснила из головы всю разноголосицу чувств и мыслей.

Снег с трасс уже успели убрать, но, свернув на нужную мне проселочную дорогу, я вынуждена была резко сбросить скорость. До проселочных дорог очередь уборочной техники не дошла, и только благодаря некоторому количеству уже проехавших здесь машин, я робко надеялась, что, аккуратно следуя по оставленным ими колеям, не провалюсь в толстый слой снега, покрывшего дорогу, с угрозой завязнуть. Увы, моя милая Санька не обладает качествами кроссовера, и до сегодняшнего момента меня это вполне устраивало.

С обеих сторон узкой белой дороги высился хвойный лес. Его темные лапы украсились пышными облаками снега, сверкающего на солнце… сверкало, правда, только на самых верхних ветвях – вниз, на дорогу, солнце не проникало.

Впрочем, отчаянно боясь сорваться с колеи, я, навалившись на руль и крепко в него вцепившись, находилась в таком напряжении, что мало обращала внимание на красоту вокруг.

Вдруг с правой стороны лес резко закончился, и низкое солнце брызнуло в лицо нестерпимым сиянием, полностью меня ослепив. Остановившись, я принялась искать в машине меры защиты от его ярких лучей и, нацепив найденные очки на нос, смогла осмотреться. Вполне предсказуемо обнаружилось, что мой путь закончился. Передо мной лежал прямоугольник поселка, выходивший к проселочной дороге своей короткой стороной. Я уже видела начинавшиеся от дороги и уходившие вправо, вглубь поселка, прямые улицы… и эти шесть домов, отмеченных Вадимом на карте. Они располагались в дальнем от меня конце короткой стороны прямоугольника, и я медленно поехала вперед, уже понимая, что припарковаться-то и негде! Либо я перекрою дорогу, либо придется влезать в сугроб!

Однако вскоре я заметила, что кто-то успел очистить от снега площадку между дорогой и домами первых двух улиц. На площадке уже расположилось несколько машин, оставив место для еще двух или трех.

Оценив перспективу, что, припарковав Саньку здесь, дальше мне придется идти по колено в снегу в совершенно неприспособленной для этого обуви, я медленно поехала вперед, чтобы оказаться как можно ближе к обозначенным на карте домам. Придется остановиться прямо на дороге… конечно, я ее заблокирую, но машин, кроме стоящих на площадке, не наблюдалось, а я не думала, что мое предприятие, займет много времени… Собственно, я вообще смутно осознавала, в чем именно, в конечном счете, состоит мое предприятие… Искать по домам Варю Гревскую? Интересно, что придет в голову хозяевам этих домов при моих расспросах… Внезапно стало боязно и неуютно… и чего я сюда заявилась?..

Охая, и кляня себя за необъяснимый порыв, полностью погасший в этом заячьем месте, я остановила машину на дороге примерно в геометрическом центре отрезка, вдоль которого располагались нужные мне дома, вылезла и пошла по колее дальше.

Морозный зимний день достиг своего апогея. Солнце сияло изо всех своих хилых зимних сил. Здесь – далеко от оживленной трассы – было удивительно тихо. Ни крики сорок, ни дуновения ветра не нарушали странной, какой-то звенящей безмятежности. Даже этот дачный поселок не издавал ни звука, несмотря, на то, что, судя по нескольким дымным столбам из труб, жизнь здесь явно не замерла. Блеклое зимнее небо – ни единой тучки – сыпало тем не менее какой-то снежной крошкой, и это непонятное явление вызывало во мне безмерное удивление и отвлекало от цели приезда сюда. Снег под моими шагами скрипел так, что такое грубое нарушение безмолвия представлялось кощунством… казалось, что этот невозможный шум насторожит немногочисленных обитателей домов, которые наверняка уже припали к окошкам, посмотреть на этого нарушителя покоя дивного дня. Конечно, беспокойство было надуманным, вызванным все нарастающей необъяснимой тревогой…

Я уже стояла напротив крайнего из интересующих меня домов и свернула с колеи на отходящую под прямым углом улицу, полностью покрытую толстым слоем пушистого снега. Снег тут же проник в ботинки и медленно таял, пропитывая толстые носки. Но я мужественно шла вперед: что поделать, раз уж я сюда заявилась, надо довести дело до конца! Меня не смущало, что дым из трубы этого дома не шел, и подъезд к нему не был расчищен. Длинные выходные! Люди пребывают в неге и не рвутся убирать снег, если не собираются выходить; а отопить дом можно и электрической печкой. Но дом все-таки оказался нежилым. Подойдя ближе, я увидела, что закрытая дверь продублирована железной решеткой, запертой снаружи на кодовый замок, а в окнах стали видны опущенные защитные жалюзи, установленные изнутри… Все понятно, – хозяева защищаются от зимних воришек…

Итак, минус один! Я вернулась на колею, стараясь ступать по собственным следам… По колее дошла до второй улицы. А вот на этой улице уже кто-то протоптал тропинку… правда следы не доходили до дороги, по которой я приехала, а уходили вглубь поселка. Тем не менее следующий дом тоже ждал хозяев только летом… Минус два! Может, здесь вообще нет Вари? Как-то этот поселок не походил на место, где можно поразвлечься… Наверное Вадим ошибся! Интересно, почему это предположение так меня радует?..

Дорожка к широкому крыльцу третьего дома была хорошо вычищена, на самом крыльце были натянуты веревки с развешенными замороженными простынями. Н-да, ну совсем не похоже не дом, куда молодой человек привез девушку повеселиться… Тем не менее я подошла поближе и как раз вовремя: распахнулась дверь, и в наброшенной на плечи старой шубе, и в тапочках на босу ногу, вышла рыхлая немолодая женщина с тазом и принялась стаскивать задубевшие простыни.

– Простите, простите, – я подскочила ближе, – я ищу дом, где должна собраться компания – молодые люди, девушки… Там со своим парнем должна была быть моя дочь… Я была здесь когда-то, но давно – подзабыла какой именно дом… В итоге заблудилась, а телефон здесь что-то плохо берет… Может, вы видели молодого человека и девушку… или компанию и сможете подсказать?

Некоторое время женщина еще продолжала ломать негнущееся белье, пытаясь сложить его в таз… Видимо, она не поняла, что я обращалась к ней: солнце светило ей прямо в лицо, – и она могла не разглядеть меня. Но вдруг услышала:

– Не… вокруг нас нет никого. Там спросите, – она неопределенно махнула рукой, – на тех линиях, где машины стоят, – проговорила она и нырнула в дом.

Поблагодарив, я опять вернулась на дорогу, где бросила машину, и направилась к ближайшему к парковке дому, который попал в обведенный квадрат, решив пропустить пока два оставшихся… Ноги промокли, я изрядно устала лазить по снегу и, признаться, совсем разуверилась в возможности встретить здесь Варю… Прав Вадим: если на телефоне не установлена геолокация, определить местонахождение доморощенными средствами практически невозможно… Настроив себя таким образом на грядущую безрезультатность поиска, я пошла по колее в сторону стоянки, разглядывая все-таки пропущенные дома и пытаясь рассмотреть, возле которых из них убран снег.

Таковым был как-раз последний из ряда обведенных. Уже ни на что не надеясь, я свернула к нему, чтобы тем самым убедить свою совесть, что сделала все возможное…

Вход в этот дом был на северной стороне дома, поэтому низкое солнце – плавающее немногим выше стены леса, окружавшего поселок – теперь светило мне прямо в лицо, мешая разглядеть крыльцо. Однако я увидела, что окна первого этажа были зарешёчены, а крыльцо, и дорожка до калитки были тщательно вычищены от снега. Но чистили ее явно давно, скорее всего сразу после окончания снегопада – очищенную поверхность уже успел покрыть слой легкого снежного пуха. На нем отпечаталось несколько цепочек следов, перекрывающих друг друга – кто-то и входил, и выходил… и совсем недавно… За калиткой следы вливались в протоптанную колею на улице, которая вела не к дороге, откуда я пришла, а вглубь поселка. Перед поездкой я изучила карту и знала, что трасса подходит совсем близко к тому, противоположному краю этой деревни, и там, на трассе, есть остановка автобуса. На автомобиле же можно подъехать только с этой стороны.

На столбе калитки звонок был, но сколько я не давила на тугую кнопку, из дома никто не вышел. Калитка была не заперта и, – а что мне оставалось делать! – я вошла во двор. «Скорее всего звонок не работает», – подойдя, заключила я, увидев, что дверь дома приоткрыта, – то есть люди, очистившие снег с крыльца, все-таки были внутри. Вот только зачем они держат дверь открытой на таком морозе!

Я постучала о косяк… Сначала робко… потом, наслушавшись полной тишины за дверью, заколотила уже с пристрастием – безрезультатно. Потоптавшись на крыльце, я сердито подбодрила себя внушением, что пора уже заканчивать эту историю вообще, и в Зайцево в особенности! Пусть это будет моим последним шагом в этом нелепом приключении, – я сегодня же уезжаю домой!.. Но этот шаг надо было сделать, и я вполне решительно, хотя и замиранием сердца, распахнула дверь.

После яркого солнца я на мгновенье ослепла, но глаза быстро привыкали к сумраку дома, и стали проступать очертания просторной прихожей с окном на улицу на левой от меня стене, двумя закрытыми дверями на противоположной и – справа – узкой лестницей на второй этаж. В прихожей стоял какой-то знакомый терпкий запах… Через пару секунд зрение полностью восстановилось, и… панический ужас толкнул меня назад, прижав спиной к косяку. На полу ничком, раскинув в стороны руки, в красном растекающемся пятне под головой, лежало тело мужчины в черной куртке.

В доме с телом в черном…

Не знаю сколько времени мне понадобилось выйти из состояния остолбенения… Очнувшись я обнаружила себя вдавленной спиной в косяк двери, почему-то на полусогнутых ногах с прижатыми к груди кулаками… Сильно тошнило…

Придя в себя, я рванула дверь, стремясь удрать из этого дома, но волна морозного воздуха, ударившая мне в лицо, остудила голову…

«А если он жив? – замелькали обрывки мыслей. – Надо скорую… а вдруг тут весь дом полон трупов?! И что? Бросить раненого… удрать?! Как жить-то потом! А если тут убийца наверху? – я в ужасе подняла глаза на лестницу, ведущую на второй этаж. – Ну что же, значит судьба… Прощайте, други! Опять вляпалась! Дурында! И кто меня сюда звал!»

Я медленно сделала шаг от двери, оставив ее полуоткрытой и, немного наклонившись, принялась рассматривать тело. Черная куртка, темно-серые джинсы, руки раскинуты, лицо обращено к полу, волосы, длинные настолько, что полностью закрывали ту небольшую часть лица, которую можно было бы рассмотреть. Вокруг головы в красной луже было что-то еще, и это что-то поблескивало… Я присмотрелась – О! Это же осколки! Осколки бутылки! И запах! Да это вино!

Почему-то это открытие меня взбодрило. Да его просто по голове огрели бутылкой! Но где же тогда горлышко с пробкой. Я наклонилась ниже и осмотрела пол под стоящим рядом комодом. Действительно, горлышко закатилось, а, может, его забросили под комод… Мое внимание привлек небольшой стильный букет, лежащий на том же комоде, Цветы немного проясняли произошедшее. Уж не знаю, молодой или в летах человек лежал тут на полу – понять по затылку было невозможно, люди в возрасте тоже могут не иметь седины – но он пришел с цветами и бутылкой вина… А его вульгарно огрели по голове этой бутылкой и сбежали… То есть, видимо, сбежала… Пора и мне торопиться!

Я осторожно опустилась на пол и на коленках подобралась к телу. Сняв перчатку, трясущейся рукой, я попыталась дотянуться до шеи, чтобы нащупать пульс… О! Это было непросто! Пару раз я в панике отдергивала руку, – мне казалось, что тело начинало шевелиться. Наконец, зажмурив глаза и сцепив зубы, я добралась пальцами до того места на шее жертвы, где полагалось чувствовать биение кровотока, и… оно-таки было! Слабое, но вполне отчетливое! Я быстро отскочила к спасительному косяку.

Теперь вызвать скорую и удирать! Я вытащила телефон, включила его и негнущимися от напряжения пальцами начала уже было набирать заветные три цифры, как вдруг застыла… Что же я делаю! Я же фактически обозначаю, что я здесь была! О нет! О нет! Мне бы хоть это Зайцево пережить, большего мне не выдержать! Я пожилая дама, в конце концов! Нервы и так ни к черту, да и здоровье…

Я с надеждой повернулась к лежащему без сознания человеку в черном – где же твой телефон, дорогой? Пришлось вернуться и осторожно ощупать карманы… Есть! Двумя пальцами я вытащила телефон, молясь про себя, чтобы товарищ не установил блокировку… И здесь повезло! Ну, какой удачный день, в самом деле!

– Скорая? Поселок Зайцево, около Приветино, улица Лесная 27… Человек, мужчина без сознания… Его чем-то ударили по голове… Он жив, пульс прощупывается… – затараторила я.

– Фамилия?

– Чья?

– Его! И ваша!

– Да вы что! Я его не знаю! Просто мимо шла, дверь распахнута на морозе… Ни его не знаю, ни свою не скажу – затаскаете – я посторонний человек! Хотите приезжайте, хотите нет – на вашей совести будет… Звоню с его телефона – можете определить фамилию по номеру… А я ухожу, ухожу… и так натерпелась страху…

Я тараторила как ненормальная… кого в данном случае из себя и представляла. Выпалив все, я положила телефон на комод и вдруг… услышала скрип снега на крыльце…

Сердце опять ушло в пятки, и проступил холодный пот… Я в полном бессилии просто закрыла ладонями глаза, ожидая всего чего угодно… Этим «чего угодно» оказался хлопок закрывающейся двери, громкий звук защелкнувшегося замка и удаляющийся скрип шагов на снегу… Я бросилась к двери и отчаянно задергала за ручку – бесполезно – меня заперли! Следующий прыжок я совершила к окну, распахнула его и увидела уже исчезающий с поля зрения пуховик ядерного желто-зеленого цвета…

Вцепившись в решетку, я закричала:

– Варя, Варя, стойте, стойте, не бойтесь! – безрезультатно – окно было закрыто, а мешок для попугаев исчез.

Надо догнать! Она наверняка помчалась к остановке автобуса! Но как это сделать из запертого дома! Я быстро осмотрела комод в поиске ключей… Опять проверять карманы жертвы ужасно не хотелось… Я бросилась к дверям, которые выходили в прихожую, в надежде, что в скрытых за ними помещениях на окнах не будет решеток… безуспешно…

Я вспомнила, как в детстве у меня несколько раз захлопывалась входная дверь, оставляя меня на площадке лестницы; иногда меня выручал сосед, который приносил стремянку и лез через балкон, благо квартира была на втором этаже… Я косо посмотрела на лестницу на второй этаж – неужели придется прыгать в снег?! Однако в отличие от моих детских приключений и от несчастного инженера Щукина я была внутри дома! Но дверь нашей квартиры можно было отпереть изнутри, что, собственно, и делал сосед, когда влезал через балкон и впускал меня внутрь… И в самом деле – если замок может защелкнуться без ключа, то с большой долей вероятности, изнутри он и открывается без ключей!

Я бросилась к двери – действительно, выше ручки была вертушка замка, в панике не замеченная сразу; я с замиранием сердца повернула ее и… вырвалась на свободу! Презирая глубокий снег, я очертя голову, стремглав, во всю прыть, не чуя под собой ног – и как там еще говорят – помчалась к машине.

Плюхнувшись на сиденье, еще пару минут я тяжело дышала и приходила в себя, глотая нужные таблетки, всегда хранящиеся в подлокотнике… Чувствуя себя в относительной безопасности, я не торопилась, да и не могла уехать. Во-первых, я должна была убедиться, что скорая все же приедет; кроме того, пары минут на восстановление в моем возрасте уже, увы, недостаточно. Еще через некоторое время я констатировала, что моя голова все-таки не в порядке, раз я стою тут у всего поселка на виду, как чучело на огороде. Скорая наверняка вызовет полицию, и моя машина, как бельмо на глазу, безусловно запомнится санитарам! Я встрепенулась, завела двигатель и, не разогревая машину, как могла быстро начала пятиться, стараясь не свалиться с колеи. Каким-то чудом мне это удалось – я встала на свободное место в ряду стоящих на очищенной площадке машин и принялась ждать скорую…

Мой анонимный вызов все же приняли! Через пятнадцать минут, еле пробираясь по заснеженной дороге таким же образом, как и я, – держась колеи, – показалась карета скорой помощи. Машина рискнула свернуть на неочищеную улицу, подобравшись, видимо, прямо к калитке дома. Чего я уже не могла видеть: с площадки этих маневров разглядеть было невозможно. Равно как и наоборот! Поэтому, как только скорая скрылась с обзора, я завела машину, выскочила на колею и быстро поехала прочь от поселка. Медики уже, наверное, вызвали полицию – и пока та не подъехала, мне нужно было попасть на трассу, чтобы не дай Бог не столкнуться с полицейскими на просёлочной дороге.

Только подъезжая к Приветино, я осознала, что приключение в Зайцево все-таки закончилось, как страшный сон. Я не боялась, что в случае вмешательства полиции меня найдут: машина стояла параллельно линии домов, поэтому даже если в почти пустом поселке кто-то и обратил на нее внимание, разобрать номер было довольно затруднительно; еще меня видела женщина с мерзлым бельем, но разговаривая со мной, она даже не поворачивала головы в мою сторону, да если бы и повернула, – низкое солнце слепило ей прямо в глаза, и это вряд ли позволяло хорошо меня рассмотреть; телефон, кроме нескольких недолгих мгновений, был выключен… Кроме того интуиция уверенно успокаивала меня, что до полицейских разборок молодой человек – а теперь я была уже уверена, что это был именно молодой человек – вряд ли допустит. Однако опустошение было полным… Я доехала до дома Риты практически на автопилоте, не чувствуя ни раздражения, ни испуга, ни облегчения и вообще ни о чем не думая.

Раздумья

Световой день еще не совсем угас, когда я въехала на участок и припарковалась. Мельком я увидела в окне Риту с Вадимом, которые заметив меня, даже не надев курток, выскочили из дома и помчались к машине.

– Антонова! Да что же это такое! Что же ты творишь! – громко ругалась Рита. – Ты меня в гроб вогнать хочешь? Тебя нигде нет! Машины нет! Телефон выключен! Если бы не Мартин я бы подумала, что ты домой умчалась!

– Веди ее в дом, Рита, и помолчи! – спокойно и назидательно прервал ее вопли Вадим.

Впрочем, увидев меня, Рита и