Читать онлайн Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений
- Автор: Вероника Тушнова
- Жанр: Стихи и поэзия
Размер шрифта: 15
© Тушнова В.М., наследник, 2021
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Стихотворения
Из цикла «Стихи о дочери»
Наташе
I
- Душная, безлунная
- наступила ночь.
- Все о сыне думала,
- а сказали: «Дочь».
- Хорошо мечтается
- в белизне палат…
- Голубые лампочки
- у дверей горят.
- Ветер стукнул форточкой,
- кисею струя.
- Здравствуй, милый сверточек,
- доченька моя!
- Все такое синее,
- на столе – цветы.
- Думала о сыне я,
- а родилась – ты.
- Ты прости, непрошеный
- ежик сонный мой.
- Я тебя, хорошую,
- отвезу домой.
- Для тебя на коврике
- вышита коза,
- у тебя, наверное,
- синие глаза…
- Ну… а если серые –
- маме все равно.
- …
- Утро твое первое
- смотрится в окно.
II
- Мне с каждым днем милее ты:
- все тверже взгляд, все звонче лепет.
- Как будто новые черты
- рука невидимая лепит.
- Ночник… И тени на стене…
- Мне часто по ночам не спится,
- вот шевельнулись в полусне
- твои спокойные ресницы.
- Ты просыпаешься. И где б
- я ни была, зовешь в испуге.
- И пух волос твоих нелеп,
- как у нахохленной пичуги.
- И так похожи на цветы
- румянец щек, и мягкость лапок,
- и пухлость губ, и милый запах
- ребячьей сонной теплоты.
III
- Ты счета не ведешь годам,
- встречая только третье лето.
- Твоих мгновений череда
- туманом солнечным одета.
- Уколы маленьких обид
- тебя еще не могут ранить,
- и огорчений не хранит
- твоя ребяческая память.
- И, милой резвости полна, –
- как знать ребенку тяжесть ноши?
- ты слово новое – «война» –
- лепечешь, хлопая в ладоши.
IV
- Вагон бросало и качало.
- Молчали все. А вечер гас.
- И каждый знал: еще начало,
- еще неясный первый час.
- Казалось мне: за далью алой
- гремят грядущие бои…
- Но как бессильно я сжимала
- ручонки пыльные твои!
- А после ночь. Без искры света
- свершался необычный путь.
- Скажи, ответь – ты помнишь это?
- И если помнишь – позабудь.
- Живи, цветам и песням рада,
- смеясь, горюя и любя,
- а помнить этого не надо:
- я буду помнить за тебя.
V
- Тревога. Грусть. Приходит почтальон –
- ни весточки о милом человеке…
- А городок метелью занесен
- до самых крыш. И, кажется, навеки.
- Наш новый дом в сугробах под горой,
- к нему бежит петлистая дорожка,
- в нем есть окно за ледяной корой,
- печурка есть, горячая картошка.
- Есть девочка. Зеленые глаза,
- лукавый рот и бантик цвета мака.
- Есть девочка. При ней нельзя заплакать,
- при ней нельзя о горьком рассказать.
- Она поймет. С недетской теплотой
- ладошки мягкие ко мне на плечи лягут…
- Нельзя при ней, при маленькой такой, –
- ей рано знать печаль житейских тягот.
- Я напишу ей буквы на листе,
- я нарисую зайчика в тетради.
- И засмеюсь – ее улыбки ради.
- Я буду плакать после, в темноте…
VI
- Суровый год. В траве чернеют щели,
- но дни июня ветрено свежи.
- Опять шумят разлапистые ели,
- и чертят небо легкие стрижи.
- Орлы сидят за ржавою решеткой,
- полуприкрыв окаменелый взгляд.
- Кричит павлин, барсук ютится кроткий
- среди смешных мохнатых медвежат.
- Иду с тобой по парку не спеша я,
- над нами листьев солнечная дрожь…
- Когда-нибудь ты вырастешь большая
- и эти строки снова перечтешь.
- Как взмах крыла, как искра в синем дыме,
- они опять пересекут твой путь.
- Они тебе покажутся простыми,
- далекими, наивными чуть-чуть.
- И все-таки ты радостно и мило
- лукавый свой на миг потупишь взгляд, –
- совсем как та, которая ходила
- по воскресеньям с мамой в зоосад.
VII
- А круг все ширится. В него вовлечены
- природа, люди, города и войны.
- Теперь ей книжки пестрые нужны,
- упав, она не говорит, что больно.
- Не любит слово скучное «нельзя»,
- все льнет ко мне, работать мне мешая.
- Как выросла! Совсем, совсем большая, –
- мы с ней теперь хорошие друзья.
- Она со мною слушает салюты,
- передвигает красные флажки
- и, Прут найдя на карте в полминуты,
- обводит пальцем ниточку реки.
- Понятлива, пытлива и упряма.
- На многое ответы ей нужны.
- Она меня спросила как-то: «Мама,
- а было так, что не было войны?»
- Да. Было так. И будет, будет снова.
- Как хорошо тогда нам станет жить!
- Ты первое услышанное слово
- еще успеешь в жизни позабыть.
Хирург
Н.Л. Чистякову
- Порой он был ворчливым оттого,
- что полшага до старости осталось.
- Что, верно, часто мучила его
- нелегкая военная усталость.
- Но молодой и беспокойный жар
- его хранил от мыслей одиноких –
- он столько жизней бережно держал
- в своих ладонях, умных и широких.
- И не один, на белый стол ложась,
- когда терпеть и покоряться надо,
- узнал почти божественную власть
- спокойных рук и греющего взгляда.
- Вдыхал эфир, слабел и, наконец,
- спеша в лицо неясное вглядеться,
- припоминал, что, кажется, отец
- смотрел вот так когда-то в раннем детстве.
- А тот и в самом деле был отцом
- и не однажды с жадностью бессонной
- искал и ждал похожего лицом
- в молочном свете операционной.
- Своей тоски ничем не выдал он,
- никто не знает, как случилось это, –
- в какое утро был он извещен
- о смерти сына под Одессой где-то…
- Не в то ли утро, с ветром и пургой,
- когда, немного бледный и усталый,
- он паренька с раздробленной ногой
- сынком назвал, совсем не по уставу.
Мать
- Она совсем немного опоздала,
- спеша с вокзала с пестрым узелком…
- Еще в распахнутые окна зала
- виднелось знамя с золотым древком,
- еще на лестнице лежала хвоя,
- и звук литавр, казалось, не погас…
- Она прошла с дрожащей головою,
- в глухом платке, надвинутом до глаз.
- Она прошла походкою незрячей,
- водя по стенам сморщенной рукой.
- И было страшно, что она не плачет,
- что взгляд такой горячий и сухой.
- Еще при входе где-то, у калитки,
- узнала, верно, обо всем она.
- Ей отдали нехитрые пожитки
- и славные сыновьи ордена.
- Потом старуха поднялась в палату, –
- мне до сих пор слышны ее шаги, –
- и молчаливо раздала солдатам
- домашние ржаные пироги.
Музыка
- С утра в конторе щелкала на счетах,
- в очках, платком замотана до глаз.
- И было в ней от хмурой птицы что-то,
- и что-то в ней отпугивало нас.
- Мы очень мало знали друг о друге.
- Откуда в лазарете эта тень?
- Тревожной сводкой начинался день,
- росли морозы, подступали вьюги.
- Бывало, что усталость верх брала
- и согреваться становилось нечем.
- Но я ведь не об этом начала,
- я начала о женщине…
- Тот вечер
- был тише и угрюмее других.
- Почти стемнело. В коридоре где-то
- стеклянный звук разбился и затих.
- И показался на мгновенье светом.
- Рояль отвык. В углу закоченев,
- он весь скрипел и охал от натуги,
- но беспощадно старческие руки
- будили в нем отчаянье и гнев.
- И словно хрустнул, расколовшись, лед,
- и мраку нет на свете больше места –
- один порыв, один прямой полет,
- все на пути сжигающее presto.
- В очках, платком замотана до глаз,
- как будто бы с охрипшей вьюгой споря,
- она до ночи согревала нас
- в продрогшем лазаретном коридоре.
- …И, робко взяв пьянистку за плечо,
- не отводя от белых клавиш взгляда,
- старик казах проговорил: «Еще».
- Потом подумал и прибавил: «Надо».
Кукла
- Много нынче в памяти потухло,
- а живет безделица, пустяк:
- девочкой потерянная кукла
- на железных скрещенных путях.
- Над платформой пар от паровозов
- низко плыл, в равнину уходя…
- Теплый дождь шушукался в березах,
- но никто не замечал дождя.
- Эшелоны шли тогда к востоку,
- молча шли, без света и воды,
- полные внезапной и жестокой,
- горькой человеческой беды.
- Девочка кричала и просила
- и рвалась из материнских рук, –
- показалась ей такой красивой
- и желанной эта кукла вдруг.
- Но никто не подал ей игрушки,
- и толпа, к посадке торопясь,
- куклу затоптала у теплушки
- в жидкую струящуюся грязь.
- Маленькая смерти не поверит,
- и разлуки не поймет она…
- Так хоть этой крохотной потерей
- дотянулась до нее война.
- Некуда от странной мысли деться:
- это не игрушка, не пустяк, –
- это, может быть, обломок детства
- на железных скрещенных путях.
«Я знаю – я клялась тогда…»
- Я знаю – я клялась тогда,
- что буду до конца верна,
- как ни тянулись бы года,
- как долго бы ни шла война.
- Что все – с тобою пополам,
- что ты один мне только люб,
- что я другому не отдам
- ни жарких слов, ни верных губ.
- С повязкой влажной и тугой
- в жару метался тот, другой.
- И я, дежурная сестра,
- над ним сидела до утра…
- Он руку женскую к груди
- тоскливо прижимал в бреду
- и все просил: «Не уходи».
- И я сказала: «Не уйду».
- А после, на пороге дня,
- губами холоднее льда,
- спросил он: «Любишь ли меня?»
- И я ему сказала: «Да».
- Я поклялась тебе тогда, –
- но я иначе не могла…
- Обоим я сказала «да»
- и никому не солгала.
«Мы ждали ее в понедельник, и в среду…»
- Мы ждали ее в понедельник, и в среду,
- и утром, и в полдень, и после обеда.
- Мы ждали до вечера, дотемна,
- мы в окна смотрели – опять не она.
- На улице ветер пахучий, крылатый…
- Пушок тополиный влетает в палаты…
- Вхожу, а в палате уныло, темно,
- на столике блюдце окурков полно.
- И голос глухой заклинает меня:
- «Уйдите, сестрица, не надо огня».
- А мы-то, а мы-то не спали ночами
- и с ложечки чаем поили вначале,
- и старый хирург, приходя, его сам,
- как мальчика, гладил по волосам…
- Мы так добивались веселого взгляда…
- А нынче молчит он, и света не надо…
- А окна раскрыты, и, пухом пыля,
- за окнами плещутся тополя,
- и ветер сочится густой темнотой.
- …Недоброе сердце у девушки той.
Такая же, как она
- Дождь стучит по железу крыши,
- и, хотя мы с тобой вдвоем,
- говоришь ты как можно тише
- о недавнем пути своем.
- Об изрытой сырой полянке,
- где ты принял неравный бой,
- и о том, как в сожженном танке
- был спасен боевой судьбой.
- Как ты, кожи сдирая клочья,
- тяжкий люк приоткрыл потом,
- запах гари и холод ночи
- опаленным глотая ртом.
- Говоришь, а глаза потухли,
- будто жизни совсем не рад…
- В коридоре шаркают туфли,
- костыли в тишине гремят.
- И я знаю, я знаю, знаю,
- что не рана твоя болит,
- что больнее, чем рана злая,
- слово горькое – инвалид.
- И другое я знаю тоже:
- как, ладони прижав ко лбу,
- ты над карточкой непохожей
- по ночам пытаешь судьбу.
- Не пытай, не грусти, не надо!
- Верь, подруга тебе верна,
- как я встрече была бы рада,
- я – такая же, как она.
- Как тосклив одинокий вечер,
- как дорога моя темна,
- как ждала бы я этой встречи,
- я – такая же, как она…
Салют
- Мы час назад не думали о смерти.
- Мы только что узнали: он убит.
- В измятом, наспех порванном конверте
- на стуле извещение лежит.
- Мы плакали. Потом молчали обе.
- Хлестало в стекла дождиком косым…
- По-взрослому нахмурив круглый лобик,
- притих ее четырехлетний сын.
- Потом стемнело. И внезапно, круто
- ракетами врезаясь в вышину,
- волна артиллерийского салюта
- тяжелую качнула тишину.
- Мне показалось, будет очень трудно
- сквозь эту боль и слезы видеть ей
- цветенье желтых, красных, изумрудных
- над городом ликующих огней.
- Но только я хотела синей шторой
- закрыть огни и море светлых крыш,
- мне женщина промолвила с укором:
- «Зачем? Пускай любуется малыш».
- И, помолчав, добавила устало,
- почти уйдя в густеющую тьму:
- «…Мне это все еще дороже стало –
- ведь это будто памятник ему».
Встреча
- С поля наплывает горечь донника –
- запах лета, жаркий и сухой.
- На закате охает гармоника
- над стеклянно-розовой Окой.
- Пыльным въездом проплелись подводы,
- разошелся по домам народ,
- от конторки, баламутя воду,
- отвалил на Горький пароход.
- И тогда не тихо и не скоро,
- будто встрече будущей не рад,
- поднялся, прихрамывая, в гору
- с фронта возвратившийся солдат.
- Далеко ему еще до дома,
- и другой туда, пожалуй, путь,
- только очень к девушке знакомой
- хочется солдату заглянуть.
- Снова к сердцу подступило прошлое,
- сжались от обиды кулаки.
- Девушка простилась по-хорошему
- и не написала ни строки.
- Позабыла девушка, наверное,
- вечера на отмелях Оки,
- поглядеть бы ей в глаза неверные
- и уйти, не протянув руки.
- Он курчавой тропкою проходит,
- за ноги цепляется вьюнок…
- Бабка свеклу полет в огороде –
- окликает: «Заходи, сынок!»
- До чего же это все родное,
- даже не задетое бедой!
- В темных сенцах кадка с ледяною
- сладкою колодезной водой.
- Зеленеет свет на подоконнике
- сквозь густую пыльную листву,
- на комоде каменные слоники
- выстроены в ряд по старшинству.
- Над комодом в рамках и без рамок
- полинялых фотографий ряд –
- дедовских, отцовских, тех же самых,
- что висели тридцать лет назад.
- И внезапно щеки побледнели:
- не замеченная до сих пор,
- девушка в пилотке и шинели
- посмотрела со стены в упор.
Фиалки
- Был теплый день. Кричали галки.
- Мальчишка, ясноглаз и рус,
- срывал в березняке фиалки
- и клал их в дедовский картуз.
- Он так был счастлив, отыскав
- семью душистых, мокрых, милых,
- с тончайшей сетью темных жилок
- на лиловатых лепестках.
- Он шел домой.
- А на дороге
- чужой, с винтовкой на весу,
- сказал ему: «Чего ты бродишь?
- Чего ты шляешься в лесу?»
- Взял за руку. Пошли, свернули.
- Но мальчик вырвался из рук,
- забыв, что существуют пули,
- и, слыша только сердца стук,
- нырнул в кустарник, легкий, быстрый.
- И раньше, чем беду постиг,
- скорее, чем умолкнул выстрел,
- на молодой траве затих.
- Лежит в кустах застывший, жалкий,
- и глаз мертва голубизна…
- И вот опять пришла весна.
- Опять в лесу цветут фиалки.
- Опять теплынь. Но все не так,
- все и́наче – ясней и краше.
- Враг далеко. Все это наше:
- и лес, и тропы, и овраг,
- и песня робкого щегленка,
- и брызги света без числа,
- и прошлогодняя воронка,
- что лопухами заросла.
- Цветы, роса – все наше это.
- И с каждым часом горячей
- касанья солнечных лучей.
- …
- А мальчик не увидит лета.
Письмо
- Хмуро встретили меня в палате.
- Оплывала на столе свеча.
- Человек метался на кровати,
- что-то исступленное крича.
- Я из стиснутой руки солдата
- осторожно вынула сама
- неприглядный, серый и помятый
- листик деревенского письма.
- Там, в письме, рукою неумелой
- по-печатному писала мать,
- что жива, а хата погорела
- и вестей от брата не слыхать.
- Что немало горя повидали,
- что невзгодам не было конца,
- что жену с ребенком расстреляли,
- уходя, у самого крыльца.
- Побледневший, тихий и суровый
- в голубые мартовские дни
- он ушел в своей шинели новой,
- затянув скрипучие ремни.
- В коридоре хрустнул пол дощатый,
- дверь внизу захлопнулась, звеня.
- Человек, не знающий пощады,
- шел вперед, на линию огня.
- Шел он, плечи крепкие сутуля,
- нес он ношу – ненависть свою.
- Только бы его шальная пуля
- не задела где-нибудь в бою…
- Только не рванулась бы граната,
- бомба не провыла на пути,
- потому что ненависть солдату
- нужно до Берлина донести!
В Кудинове
- Небо чисто, зелено и строго.
- В закопченном тающем снегу
- танками изрытая дорога
- медленно свивается в дугу.
- Где-то на лиловом горизонте
- низкий дом, запорошенный сад…
- Ты подумай только: как о фронте,
- о деревне этой говорят, –
- где в то лето солнечные слитки
- падали в смолистый полумрак,
- где у сделанной тобой калитки
- как-то утром распустился мак.
- Где ночами, за белесой пряжей,
- ухала унылая сова,
- где у маленькой девчурки нашей
- складывались первые слова.
- Как душе ни трудно и ни тяжко,
- все равно забыть я не могу
- шелковую мокрую ромашку,
- девочку на солнечном лугу.
- Как теперь там странно, незнакомо,
- каждый куст на прежний не похож,
- как, наверное, страшна у дома
- пулемета бешеная дрожь.
- Как, наверное, угрюм и мрачен,
- слыша дальний, все растущий вой,
- у калитки старой нашей дачи,
- стиснув зубы, ходит часовой.
Ночная тревога
- Знакомый, ненавистный визг…
- Как он в ночи тягуч и режущ!
- И, значит, – снова надо вниз,
- в неведенье бомбоубежищ.
- И снова поиски ключа,
- и дверь с задвижкою тугою,
- и снова тельце у плеча,
- обмякшее и дорогое.
- Как на́зло, лестница крута, –
- скользят по сбитым плитам ноги;
- и вот навстречу, на пороге –
- бормочущая темнота.
- Здесь времени потерян счет,
- пространство здесь неощутимо,
- как будто жизнь, не глядя, мимо
- своей дорогою течет.
- Горячий мрак, и бормотанье
- вполголоса. И только раз
- до корня вздрагивает зданье,
- и кто-то шепотом: «Не в нас».
- И вдруг неясно голубой
- квадрат в углу, на месте двери:
- «Тревога кончилась. Отбой!»
- Мы голосу не сразу верим.
- Но лестница выводит в сад,
- а сад омыт зеленым светом,
- и пахнет резедой и летом,
- как до войны, как год назад.
- Идут на дно аэростаты,
- покачиваясь в синеве.
- И шумно ссорятся ребята,
- ища осколки по примятой,
- белесой утренней траве.
Птица
- Бои ушли. Завесой плотной
- плывут туманы вслед врагам,
- и снега чистые полотна
- расстелены по берегам.
- И слышно: птица птицу кличет,
- тревожа утреннюю стынь.
- И бесприютен голос птичий
- среди обугленных пустынь.
- Он бьется, жалобный и тонкий,
- о синеву речного льда,
- как будто мать зовет ребенка,
- потерянного навсегда.
- Кружит он в скованном просторе,
- звеня немыслимой тоской,
- как будто человечье горе
- осталось плакать над рекой.
Городок
- Не прозвучит ни слово, ни гудок
- в развалинах, задохшихся от дыма.
- Лежит убитый русский городок,
- и кажется – ничто непоправимо.
- Еще в тревожном зареве закат
- и различимы голоса орудий,
- а в городок уже приходят люди.
- Из горсти пьют, на дне воронки спят.
- И снова дым. Но дым уже другой –
- теперь он пахнет теплотой и пищей.
- И первый сруб, как первый лист тугой,
- из черного выходит корневища.
- И медленная светлая смола,
- как слезы встречи, катится по стенам.
- И верят люди: жизнь благословенна,
- как бы она сурова ни была!
Беженец
- Он из теплушки на траву горячую
- по-стариковски спрыгнул тяжело.
- В косых лучах столбы вдали маячили,
- и все в степи жужжало и цвело.
- Внезапная прохлада наплывала,
- вода журчала в чаще ивняка,
- и эту воду пили у привала
- и брали в чайник вместо кипятка.
- Старик лежал, глазами безучастными
- следя за колыханьем колоска.
- Десятками травинок опоясанный,
- зеленый мир качался у виска.
- Июльский воздух, раскаленный, зримый,
- над степью тек. Старик лежал на дне.
- Все, не касаясь, проходило мимо.
- Он жил все там – в своем последнем дне.
- Такое же вот солнце заходящее,
- бормочущего сада забытье,
- мычанье стада и в кустах блестящее
- днестровское тяжелое литье.
- От памяти нам никуда не деться,
- не выжечь в мыслях прошлого огнем,
- но если лучше в прошлое вглядеться,
- увидеть можно будущее в нем.
Возвращение
- Ветер тучи, свирепея, рвет,
- горизонт отяжелел дождем.
- Поворот, и снова поворот,
- а за сотым поворотом – дом.
- Глухо рухнул громовой раскат,
- хлынул ливень, белый и прямой.
- Но с дороги не свернул солдат –
- возвращается солдат домой!
- По оврагам кружится плетень.
- Хорошо дойти бы до зари!..
- В шуме ливня угасает день,
- прыгают по лужам пузыри.
- Поворот… И снова поворот…
- Крыша будто издали видна,
- ясень яснолистый у ворот.
- Вот она и кончилась – война!
- Реже дождь… За лугом вдалеке
- зажелтела узкая заря,
- заплескались гуси на реке,
- на своем наречье говоря.
- Вот и мостик – скользкая доска,
- вот калитка, вот вошел во двор,
- вот ласкает грубая рука
- дорогой мальчишеский вихор.
- Весь он ветром и травой пропах,
- выгоревший на припеке чуб.
- Руки на плечах, и на губах
- теплота ребячьих мягких губ.
- А жена выходит на крыльцо,
- за ручонку девочку держа.
- Побелело у бойца лицо,
- почернела у бойца душа.
- «Здравствуй, ненаглядная жена!
- Видно, женам весела война!
- Как, скажи, без мужа прожила,
- как, скажи, дочурку назвала?»
- Тихими зарницами светя,
- иссякает дальняя гроза.
- «Называла девочку не я, –
- я отца не видела в глаза!
- Может, он в дозор с тобой ходил;
- может, он с тобой в землянке жил;
- может, он тебе, когда привал,
- песни пел и прикурить давал.
- Речь твоя обидна и горька,
- нет на свете твоего дружка…
- Девочка глупа еще, мала, –
- нынче все отца домой ждала».
- Помолчала… Невеселый взгляд
- отвела она от мужа прочь.
- И тогда шагнул к жене солдат
- и сказал сурово: дай мне дочь!
- …
- …
- Мирное домашнее тепло,
- позабытый за войну уют.
- Одиноко стукая в стекло,
- капли запоздалые снуют.
- И лежат за окнами поля –
- тихие, раздольные края.
- И вздыхает вольная земля –
- мокрая, прогретая, своя!
В лесу
- Навстречу сосны. Нет конца им…
- День ярче, выше, горячей,
- но хвойный кров непроницаем
- для ливня солнечных лучей.
- Лишь кое-где во мраке вкраплен
- как будто золота кусок.
- И с веток солнечные капли
- сочатся в розовый песок.
- В лесу торжественно и тихо…
- Но я не слышу тишины, –
- еще не умер отзвук дикой,
- железной музыки войны.
- И с молодой березкой рядом,
- ее шуршанием одет,
- стоит расщепленный снарядом
- сосны обугленный скелет.
Утро
- Еще, наверно, в сумраке глухом
- луна глядит на город желтым оком,
- еще рассвет неопытным штрихом
- не обозначил затемненных окон,
- а мне не спится. Время истекло,
- и, прогоняя образы ночные,
- посыпались в дремотное тепло,
- как медленные льдинки, позывные.
- Мне слышно все за тонкою стеной.
- Как «Широка страна моя родная…»
- течет по сердцу струйка ледяная:
- что сделали с родной моей страной!
- О, этот звонкий холод по утрам,
- когда темно и день еще не начат!
- А надо жить. Как дует в щели рам,
- как осень в трубах по-ребячьи плачет!
- Встаю. Иду. Растапливаю печь.
- Дрова шипят. Они опять потухли.
- Как едок дым, как трудно мне разжечь
- чужую печь в чужой холодной кухне!
- Квадрат окна теперь невнятно сиз.
- Рассвет вползает нехотя и хмуро.
- Колючий дождь царапает карниз,
- в сенях молчат нахохленные куры.
- Я прихожу с расплесканным ведром,
- дыханьем грею синие ладони.
- Как я давно покинула мой дом!
- Но я уже не думаю о доме.
- Все, что когда-то было мне дано,
- опять встает, с ненастным утром споря,
- и так уж, видно, людям суждено –
- о счастье помнить в самом горьком горе.
- И вот я вижу первую траву,
- несмелую, в еще прозрачном парке.
- Москвы-реки рябую синеву
- избороздили хрупкие байдарки.
- Сбегаю вниз… По ветру легкий флаг
- полощется над пристанью резною,
- но вход закрыт и непросохший лак
- слепит глаза полдневной белизною.
- Москва моя! Недобрые леса
- от глаз моих надолго заслонили
- твоих домов янтарные глаза,
- твоих мостов негнущиеся крылья,
- Нескучный сад в торжественной парче,
- и то шоссе, что мне все время снится,
- и первый снег, как перья белой птицы,
- у Пушкина на бронзовом плече.
- …Я позабыла, что в Москве темно.
Разговор с Москвой
- В Москве тревога – это знали все
- и ждали долго, хмуро и упорно.
- Врывались ветки в матовой росе
- в открытое окно переговорной.
- Уже светало. Где-то вдалеке
- кричал петух. Людей ко сну клонило.
- Телефонистка в вязаном платке
- мой номер первым вызвала лениво.
- В кабине было душно и темно.
- Твой голос вдруг раздался где-то рядом.
- Гнездо мое… Не тронуто оно,
- с его окном, с его осенним садом.
- Ты мне сказал: «Сейчас спустился вниз».
- Я поняла: ведь я с тобой стояла
- всю ночь, пока стучало о карниз
- осколками горячего металла.
- Но разговор был короток и сух.
- Я не сказала ничего, что надо.
- И как сумеешь передать на слух
- тепло руки, касанье губ и взгляда!..
- И все равно, я знала: ты живешь.
- Пришел рассвет, умолкнули зенитки.
- Одолевая утреннюю дрожь,
- ты режешь хлеб и греешь чай на плитке.
- А я иду по утренней росе,
- за крышами серебряная Волга,
- грузовики грохочут по шоссе,
- кричит буксир настойчиво и долго.
- И это – жизнь. И мы пройдем по ней.
- Наш путь один, и счастье наше – тоже.
- В крови, в пыли – и тем еще родней,
- в опасности – и тем еще дороже.
Дорога
- До города двенадцать километров.
- Шоссе как вымерло – ни человека…
- Иду одна, оглохшая от ветра,
- перехожу взлохмаченную реку.
- Мы на реке с тобой бывали вместе,
- когда-то шли по этой вот дороге…
- Как увязают в чавкающем тесте
- усталые по непривычке ноги.
- Как больно хлещут ледяные плети,
- какой пронзительный, угрюмый вечер,
- и ни огня на целом божьем свете,
- и от мешка оцепенели плечи.
- В нем розовая крупная картошка,
- пронизанная сыростью осенней.
- Приду и стукну в крайнее окошко,
- и мать с огарком отопрет мне сени.
- Огонь запляшет, загудит в железке,
- вода забулькает. А я раскрою дверцу
- и сяду возле. И при жарком блеске
- письмом вчерашним отогрею сердце.
- И долгий путь сквозь мокрое ненастье
- осенней ночью – хриплой и бездомной –
- мне кажется ничтожно малой частью
- одной дороги – общей и огромной.
Письмо
- Летел сквозь бурю лунный круг,
- и ветер тучи рвал.
- Письмо мне передал твой друг
- проездом на Урал.
- Спеша, конверт промокший весь
- я тут же сорвала.
- И не могла письма прочесть –
- такая тьма была.
- И только свет, неверный свет,
- октябрьской луны
- упал на маленький портрет
- с летящей вышины.
- И поняла я по чертам
- неясного лица,
- что ты, конечно, будешь там
- до самого конца.
- И пожалела об одном:
- что разный путь у нас,
- что я не в городе родном
- в такой тяжелый час.
Октябрь 1941 года
- Оправлен город в золото и медь.
- С утра дымки над крышами толпятся.
- Беспечный день. Как может он смеяться,
- как смеет в листьях пурпуром гореть?
- Как солнце в небе не потупит взгляда,
- когда такое горе у дверей,
- когда ни света, ни тепла не надо,
- когда к Москве подходит канонада,
- тяжелый гром немецких батарей?
- Мне кажется, он медленно сочится
- в безветрие чужого городка.
- Но полдень тих, щебечет мирно птица,
- висит листва, беззвучна и ярка.
- Что делать мне? Я только помнить вправе.
- Я только, жить тобой не перестав,
- весь день блуждаю на границе яви,
- от Кудрина до городских застав.
- Мне, может быть, сюда вернуться надо б,
- здесь тоже путь по-воински суров,
- а я все там – между рогатых надолб
- и выкопанных москвичами рвов.
- А день идет… И стоголосым звоном
- звонит в ушах бессонница. И ночь
- опять приходит новым эшелоном,
- на прошлую похожая точь-в-точь.
- Опять идут измученные люди,
- опять носилки, костыли, бинты,
- страданье, кровь, простреленные груди
- и хриплый бред палатной темноты.
- Раздача чая, и разборка почты,
- и настигающий врасплох рассвет,
- и теплота на сердце оттого, что
- тот, новый, спит, укрыт и обогрет.
- Теперь бы лечь. На полчаса забыться.
- Совсем светло. Усталость валит с ног.
- А как мне спать? Мне надо торопиться,
- опять идти какой-то из дорог.
- Куда идти? Зачем идти? Кто помнит?
- Опять бульвары и ночной Арбат,
- метро и стены незнакомых комнат,
- в глазах огни какие-то рябят…
- Нет, я не сплю. Сменяются в дежурке.
- Здесь госпиталь военный. Но, постой,
- зачем в цветок набросаны окурки?
- Там их нельзя бросать, на мостовой.
- Над площадью, умытой и студеной,
- там желтая высокая заря…
- Опять идут военные колонны,
- как в тот последний праздник Октября.
- Кричат «ура»… И я с трибуной рядом.
- И вот, в последнем озаренье дня,
- он снова добрым утомленным взглядом
- в упор с улыбкой смотрит на меня.
- С Москвы-реки поземка ледяная
- летит, шелка над строем теребя,
- и я смеюсь от радости: «Родная
- Москва моя! Он не отдаст тебя!»
- Кричат «ура». В ушах звенит от крика.
- Я ухожу, но я вернусь опять.
- Как мне спокойно. Как тепло и тихо.
- Как мне смертельно захотелось спать.
- А утром сводка: в первый раз – другая.
Ночь
(Зима 1942 г.)
- Смеясь и щуря сморщенные веки,
- седой старик немыслимо давно
- нам подавал хрустящие чуреки
- и молодое мутное вино.
- Мы пили все из одного стакана
- в пронзительно холодном погребке,
- и влага, пенясь через край, стекала
- и на́ землю струилась по руке.
- Мы шли домой, когда уже стемнело
- и свежей мглою потянуло с гор.
- И встал до неба полукругом белым
- морскою солью пахнущий простор.
- От звезд текли серебряные нити,
- и на изгибе медленной волны
- дрожал блестящим столбиком Юпитер,
- как отраженье крохотной луны.
- А мы купались… И вода светилась…
- И вспыхивало пламя под ногой…
- А ночь была как музыка, как милость –
- торжественной, сияющей, нагой.
- …
- Зачем я нынче вспомнила про это?
- Здесь только вспышки гаснущей свечи,
- и темный дом, трясущийся от ветра,
- и вьюшек стук в нетопленной печи.
- Проклятый стук, назойливый, как Морзе!
- Тире и точки… точки и тире…
- Окно во льду, и ночь к стеклу примерзла,
- и сердце тоже в ледяной коре.
- Еще темней. Свеча почти погасла.
- И над огарком синеватый чад.
- А воткнут он в бутылку из-под масла
- с наклейкой рваной – «Розовый мускат».
- Как трудно мне поверить, что когда-то
- сюда вино звенящее текло,
- что знало зной и пенные раскаты
- замасленное, мутное стекло!
- Наверно, так, взглянув теперь в глаза мне,
- хотел бы ты и все-таки не смог
- увидеть снова девочку на камне
- в лучах и пене с головы до ног.
- Но я все та же, та же, что бывало…
- Пройдет война, и кончится зима.
- И если бы я этого не знала,
- давно бы ночь свела меня с ума.
Яблоки
Ю.Р.
- Ты яблоки привез на самолете
- из Самарканда лютою зимой,
- холодными, иззябшими в полете
- мы принесли их вечером домой.
- Нет, не домой. Наш дом был так далеко,
- что я в него не верила сама.
- А здесь цвела на стеклах синих окон
- косматая сибирская зима.
- Как на друзей забытых, я глядела
- на яблоки, склоняясь над столом,
- и трогала упругое их тело,
- пронизанное светом и теплом.
- И целовала шелковую кожу,
- и свежий запах медленно пила.
- Их желтизна, казалось мне, похожа
- на солнечные зайчики была.
- В ту ночь мне снилось: я живу у моря.
- Над морем зной. На свете нет войны.
- И сад шумит. И шуму сада вторит
- ленивое шуршание волны.
- Я видела осеннюю прогулку,
- сырой асфальт и листья без числа.
- Я шла родным московским переулком
- и яблоки такие же несла.
- Потом с рассветом ворвались заботы.
- В углах синел и колыхался чад…
- Топили печь… И в коридоре кто-то
- сказал: «По Реомюру – пятьдесят».
- Но как порою надо нам немного:
- среди разлук, тревоги и невзгод
- мне легче сделал трудную дорогу
- осколок солнца, заключенный в плод.
«Ты ложишься непривычно рано…»
- Ты ложишься непривычно рано.
- Прихожу, а комната темна.
- Верно, спишь – я спрашивать не стану.
- Света нет. И печка холодна.
- Знаю, стосковалась ты по доме
- долгою сибирскою зимой.
- Взять тебя бы в теплые ладони,
- отнести бы сонную домой.
- Чтобы утром, как не расставались, –
- круглый столик, снимок на стене…
- Все, как раньше, все – любая малость,
- издали любимая вдвойне.
- Чтобы, воду зажигая в кружке,
- ластясь у знакомого плеча,
- пролегли от окон до подушки
- два косых смеющихся луча.
- Чтобы ты, глаза от света жмуря,
- озадаченная тишиной,
- поняла, что отгремела буря,
- что прошла, не тронув, стороной.
- За тебя, за твой беспечный вечер,
- за покой усталого лица
- всю бы тяжесть я взяла на плечи
- и дошла бы с нею до конца.
- За окном морозного тумана
- мутная глухая пелена.
- Я тебя обманывать не стану:
- продолжается война.
Стихи о доме
- Косое деревянное крыльцо,
- облитое зеленоватым светом.
- У дома было доброе лицо,
- и дом всегда встречал меня приветом.
- И ничего, что он в сугробах дрог,
- что лед с крыльца
- рубить случалось ломом,
- он мне в ту пору помогал, как мог,
- он был тогда мне настоящим домом.
- Какой суровый, необычный быт!
- Здесь все не так, все трудно по-иному…
- Но здесь мой кров.
- Здесь мой ребенок спит.
- Здесь мы живем.
- За все спасибо дому.
- Теперь мне стыдно вспомнить, как порой,
- в тоске, слепой, неистовой, бывало,
- я горькими словами называла
- провинциальный домик под горой.
- Он в дождь чернел и в жидкой глине вяз,
- но нас берег от сырости и ветра.
- Не в нем ли мы над картой в сотый раз
- разлуку мерили на сантиметры?
- Дым ел глаза… но то был добрый дым,
- дым очага!
- Добра не позабудем.
- Спасибо стенам, тесным и простым,
- теплу, огню, хорошим русским людям!
Домой
- Сквозь дрему глухую, предутренний сон
- я чувствую: поезд идет под уклон.
- Прильнула к окну шелестящая муть,
- легчайшим изгибом свивается путь.
- И в свете февральских расплывчатых звезд
- в двенадцать пролетов над Волгою мост.
- В мерцанье рассвета уходит река.
- Лесами скользит эшелона змея.
- На запад, на запад, где дремлет Москва,
- где в облаке сизом – родная моя.
- Я завтра увижу покинутый дом,
- я завтра приду к дорогому крыльцу, –
- приду и немного помедлю на нем,
- дорожный платок прижимая к лицу.
- Я вспомню о щелях в садовой тени,
- о вое тревог по ночам и о том,
- как мы в беспокойные первые дни
- полоски на стекла клеили крестом.
- И самое горькое вспомнится мне:
- взволнованный, людный, вечерний вокзал,
- и небо в щемящем закатном огне,
- и что мне любимый, целуя, сказал.
- Мне этого часа вовек не забыть.
- Да разве мы прежде умели любить?
- Да разве мы знали, что значит война,
- как будет разлука горька и длинна?
- …На запад скользит эшелона змея,
- все ближе мой город, отчизна моя!
«Вот и город. Первая застава…»
- Вот и город. Первая застава.
- Первые трамваи на кругу.
- Очень я, наверное, устала,
- если улыбнуться не могу.
- Вот и дом. Но смотрят незнакомо
- стены за порогом дорогим.
- Если сердце не узнало дома,
- значит, сердце сделалось другим.
- Значит, в сердце зажилась тревога,
- значит, сердце одолела грусть.
- Милый город, подожди немного, –
- я смеяться снова научусь.
«Помню празднество ветра и солнца…»
- Помню празднество ветра и солнца,
- эти лучшие наши часы,
- и ромашек медовые донца,
- побелевшие от росы.
- Помню ржавые мокрые листья
- в полусвете угасшего дня.
- Горьких ягод озябшие кисти
- ты с рябины срывал для меня.
- Помню, снежные тучи повисли,
- их кружила седая вода.
- Все улыбки, и слезы, и мысли
- я тебе отдавала тогда.
- Я любила и холод вокзала,
- и огней исчезающий след…
- Я, должно быть, тогда еще знала –
- так рождается песня на свет.
«У каждого есть в жизни хоть одно…»
- У каждого есть в жизни хоть одно,
- свое, совсем особенное место.
- Припомнишь двор какой-нибудь, окно,
- и сразу в сердце возникает детство.
- Вот у меня: горячий косогор,
- в ромашках весь и весь пропахший пылью,
- и бабочки. Я помню до сих пор
- коричневые с крапинками крылья.
- У них полет изменчив и лукав,
- но от погони я не уставала –
- догнать, поймать во что бы то ни стало,
- схватить ее, держать ее в руках!
- Не стало детства. Жизнь суровей, строже.
- А все-таки мечта моя жива:
- изменчивые, яркие слова
- мне кажутся на бабочек похожи.
- Я до рассвета по ночам не сплю,
- я, может быть, еще упрямей стала –
- поймать, схватить во что бы то ни стало!
- И вот я их, как бабочек, ловлю.
- И с каждым разом убеждаюсь снова
- я в тщетности стремленья своего –
- с пыльцою стертой, тускло и мертво
- лежит в ладонях радужное слово.
«Нельзя о слове, как о мотыльке!..»
- Нельзя о слове, как о мотыльке!
- Ты прав. Я вижу: на заре бессонной,
- как золото, блестяще и весомо,
- лежит оно в неверящей руке.
- А после друг нагонит по следам
- старателя с нежданною находкой,
- оценит цвет и тяжесть самородка
- и равнодушно скажет: «Колчедан».
«Когда-то я любимого ждала…»
- Когда-то я любимого ждала,
- единственного нужного на свете!
- Тогда был май, черемуха цвела,
- в окно влетал студеный горький ветер.
- Был лунный сад в мерцающем снегу;
- он весь дышал, смеялся веткой каждой,
- а мне казалось – больше не смогу!
- Но я тогда другой не знала жажды!
- Он не пришел. Зазеленел рассвет.
- Истлели звезды. Звякнула синица.
- И вот теперь мне кажется… Но нет,
- ничто с моей тоскою не сравнится,
- когда слова теснятся в темноте,
- уходят, кружат и приходят снова,
- ненужные, незваные, не те,
- и нет нигде единственного слова!
«Нет, и это на правду совсем не похоже…»
- Нет, и это на правду совсем не похоже –
- облетает пыльца, и уходят друзья.
- Жить без бабочки можно,
- без золота – тоже,
- без любимого – тоже, –
- без песни – нельзя.
«Словно засыпающий ребенок…»
- Словно засыпающий ребенок,
- бормотал невнятное родник.
- И казался трогательно тонок
- полумесяц, вышедший на миг.
- Помнится неловкое объятье
- у приволжских шелковистых ив,
- и как долго не могла понять я,
- отчего со мной ты молчалив.
- …
- Как невесел месяц на ущербе,
- как поля озябшие пусты,
- как мертвы на постаревшей вербе
- свернутые в трубочку листы!
- Мы с тобою тоже постарели:
- каждому дорога нелегка…
- От шершавого сукна шинели
- разгорелась у меня щека.
- Но спроси, и я тебе отвечу,
- что за встречу, посланную нам,
- за подаренный судьбою вечер
- я любую молодость отдам.
Разлука
I
- В руке сжимая влажные монеты,
- я слушаю с бессмысленной тоской,
- как в темноте, в слепом пространстве где-то,
- звонок смеется в комнате пустой.
- Я опоздала. Ты ушел из дома.
- А я стою – мне некуда идти.
- На ветровой простор аэродрома
- в такую ночь не отыскать пути.
- И я шепчу сквозь слезы: «До свиданья!
- Счастливый путь, любимый человек!»
- Ничтожная минута опозданья
- мне кажется разлукою навек.
II
- Утром на пути в аэропорт
- улицы просторны и пусты.
- Горизонт туманом полустерт,
- розовеют почками кусты.
- Вся в росе, младенчески мягка
- вдоль шоссе топорщится трава.
- В сердце с ночи забралась тоска –
- каждая разлука такова.
- На перроне – голубой забор,
- тени бродят, на песке скользя…
- Дальше – ветер, солнце и простор.
- Дальше провожающим нельзя.
- В облаках, стихая, как струна,
- «Дуглас» чертит плавный полукруг.
- Радость встреч была бы не полна
- без щемящей горечи разлук.
- За разлукой есть далекий час.
- Как мы станем ждать его с тобой!..
- Он всегда приходит в первый раз,
- заново подаренный судьбой.
«Спокойный вечер пасмурен и мглист…»
- Спокойный вечер пасмурен и мглист.
- Не слышно птиц среди древесных кружев.
- Пустынна улица. Последний ржавый лист
- в морозном воздухе легчайший ветер кружит.
- Любимая осенняя пора.
- На облаках – сиреневые блики,
- на светлых лужицах каемка серебра,
- и над землей – покой, безмерный и великий.
- Как лживо все: и эта тишина,
- и мягкий полог облачных волокон…
- Как пристально в глаза людей война
- глядит пустыми впадинами окон.
«Настойчивой стайки воспоминаний…»
- Настойчивой стайки воспоминаний
- никак мне нынче не отогнать.
- Глаза закрываю, а все в тумане
- балтийской зари золотится прядь.
- И тучи, курчавясь, несутся мимо…
- И ветер крепчает, волну дробя.
- Ты прежде всегда меня звал любимой,
- а я не любила, помню, тебя.
- Нет. Наши дороги легли не рядом.
- Зачем же столько суровых дней
- все чудится мне, как воют снаряды,
- как свищут пули над жизнью твоей?
- И мысль пробирается дымной чащей,
- по скалам и топям, сквозь ночь и муть,
- я нынче бываю с тобою чаще,
- чем прежде бывала когда-нибудь.
- Все нынче другое – души и лица,
- другая радость, другой покой…
- Я так бы хотела тебе присниться
- Не той, не прежней… Совсем другой.
«Ты мне чужой – не друг и не любимый…»
- Ты мне чужой – не друг и не любимый,
- на краткий час мы жизнью сведены.
- Ты видел смертью взрытые равнины,
- а я такой не видела войны.
- Горит в пылинках солнечное утро,
- мерцает зной… И мы одни с тобой.
- Ты так в глаза мои глядишь, как будто
- они полны водою ключевой.
- Глядишь в глаза, молчишь, сутуля плечи,
- рука твоя робка и горяча…
- Что я скажу? Что я тебе отвечу?
- Ты вправе пить из каждого ключа.
- Но как бы сердце правдою ни сжалось,
- я все равно ее не утаю:
- ты ласки ждешь, а ласки не осталось,
- ты ждешь любви – она с другим в бою…
«Резкие гудки автомобиля…»
- Резкие гудки автомобиля,
- сердца замирающий полет.
- В облаках белесой крымской пыли
- прячется нежданный поворот.
- По́лны звона выжженные травы.
- Ветром с губ уносятся слова.
- Слева склоны, склоны, а направо –
- моря сморщенная синева.
- Ветер все прохладнее. Все ближе
- дальних гор скалистое кольцо.
- Я еще до сумерек увижу
- ваше загорелое лицо.
- Но когда б в моей то было власти,
- вечно путь я длила б, оттого
- что минуты приближенья к счастью
- много лучше счастья самого.
Ночь
- Ночь, как быть мне и как рассчитаться с тобою
- за холодный закат, за асфальт голубой,
- за огни, за твое колдовство молодое
- над речной, смоляной, шелестящей водой?
- Набегающий дождь, фонари и скольженье
- маслянистых разводов по руслу реки…
- Ты пришла, как внезапное опроверженье
- всех сомнений моих, всей тоске вопреки.
- Глухо плещет вода о бетонное ложе.
- Дождь рванулся по крышам. Уныло, темно…
- Да… И все-таки так ты на счастье похожа,
- что мне кажется – может быть, это оно.
«Да, ты мой сон. Ты выдумка моя…»
- Да, ты мой сон. Ты выдумка моя.
- Зачем же ты приходишь ежечасно,
- глядишь в глаза и мучаешь меня,
- как будто я над выдумкой не властна?
- Я позабыла все твои слова,
- твои черты и годы ожиданья…
- Забыла все. И все-таки жива
- та теплота, которой нет названья.
- Она, как зноя ровная струя,
- живет во мне. И как мне быть иною?
- Ведь если ты и выдумка моя –
- моя любовь не выдумана мною.
«И знаю все, и ничего не знаю…»
- И знаю все, и ничего не знаю…
- И не пойму, чего же хочешь ты,
- с чужого сердца с болью отдирая
- налегших лет тяжелые пласты.
- Трещат и рвутся спутанные корни.
- И вот, не двигаясь и не дыша,
- лежит в ладонях, голубя покорней,
- тобою обнаженная душа.
- Тебе дозволена любая прихоть.
- Но быть душе забавою не след.
- И раз ты взял ее, так посмотри хоть
- в ее глаза, в ее тепло и свет.
Чиж
- Я зёрна сыпала чижу
- и воду в блюдце наливала.
- Мне было… Сколько – не скажу, –
- я до окна не доставала.
- Я подставляла, помню, стул,
- чижу просовывала ветку,
- а чтобы вечером уснул,
- платком завешивала клетку.
- Суббота. Чистые полы.
- Басы далеких колоколен.
- И стекла празднично светлы.
- А чиж молчит, угрюм и болен.
- Закат ползет по скатам крыш;
- звеня о стекла бьется муха…
- В моих ладонях мертвый чиж,
- не птица, нет, – комочек пуха.
- И не доступная уму
- тоска, сжимающая горло…
- Сама не знаю почему,
- но время этого не стерло.
- Я помню: приоткрыла дверь,
- и луч дрожит на этой двери…
- Мне только, может быть, теперь
- понятной стала та потеря.
Осень
- Нынче улетели журавли
- на заре промозглой и туманной.
- Долго-долго затихал вдали
- разговор печальный и гортанный.
- С коренастых вымокших берез
- тусклая стекала позолота;
- горизонт был ровен и белес,
- словно с неба краски вытер кто-то.
- Тихий дождь сочился без конца
- из пространства этого пустого…
- Мне припомнился рассказ отца
- о лесах и топях Августова.
- Ничего не слышно о тебе.
- Может быть, письмо в пути пропало,
- может быть… Но думать о беде –
- я на это не имею права.
- Нынче улетели журавли…
- Очень горько провожать их было.
- Снова осень. Три уже прошли…
- Я теплее девочку укрыла.
- До костей пронизывала дрожь,
- в щели окон заползала сырость…
- Ты придешь, конечно, ты придешь
- в этот дом, где наш ребенок вырос.
- И о том, что было на войне,
- о своем житье-бытье солдата
- ты расскажешь дочери, как мне
- мой отец рассказывал когда-то.
Костер
- Чахлый лес, сквозной, багряно-рыжий,
- заткан солнцем вдоль и поперек.
- Как сейчас я этот полдень вижу,
- красный от брусники бугорок.
- Корчится атласная берёста
- на почти невидимом костре.
- Мне с тобою весело и просто,
- как девчонке, школьнице, сестре.
- Наверху негреющая просинь,
- зябких листьев вековечный спор.
- Мы придем на будущую осень
- в эту рощу разложить костер.
- А на осень бушевала буря.
- Ты вернулся без меня, один.
- Потерялся в непривычном гуле
- лепет перепуганных осин.
- И в шинели серой, с автоматом
- у березовых атласных ног
- ты прилег за круглый и примятый
- красный от брусники бугорок.
- И пошли, пошли пути-дороги
- колесить на тысячи ладов.
- И стоишь теперь ты на пороге
- незнакомых прусских городов.
- Верно, скоро выйдет срок разлуке.
- И, придя в знакомые места,
- отогреем мы сердца и руки
- у родного русского костра.
Тропинка
- Ночами такая стоит тишина,
- стеклянная, хрупкая, ломкая.
- Очерчена радужным кругом луна,
- и поле дымится поземкою.
- Ночами такое молчанье кругом,
- что слово доносится всякое,
- и скрипы калиток, и как за бугром
- у проруби ведрами звякают.
- Послушать, и кажется: где-то звучит
- железная разноголосица.
- А это все сердце стучит и стучит –
- незрячее сердце колотится.
- Тропинка ныряет в пыли голубой,
- в глухом полыхании месяца.
- Пойти по тропинке – и можно с тобой,
- наверное, где-нибудь встретиться.
«Песня моя, куда ты ушла…»
- Песня моя, куда ты ушла,
- где мы расстались с тобой?
- Сыпятся звезды, зреет шашла,
- грозен осенний прибой…
- Дымные космы по ветру клубя,
- мчится вдоль берега он.
- Как мне тревожно, песня моя,
- радость не в радость мне без тебя,
- сон без тебя не в сон.
- Может быть, ты залетела туда,
- где обнимается с небом вода?
- Может, скитаешься в диких камнях?
- Спишь, можжевельник шершавый обняв?
- Может, ты видишь такое во сне,
- что никогда не привидится мне!
- Может, ты снова шагаешь в поход,
- гибнешь в беззвездную, в ту
- страшную полночь под Новый год
- в Феодосийском порту?
- Медленно тянется дней череда
- пугающей пустоты…
- Песня моя, а вдруг навсегда
- меня покинула ты?
- Рамы пускаются в пляс на ветру,
- стекла бросает в дрожь…
- Я не засну и дверь не запру –
- а вдруг ты сегодня придешь?
«Еще шуршат, звенят и шепчут капли…»
- Еще шуршат, звенят и шепчут капли,
- с листвы катясь в пахучую траву.
- И каждый звук в молчанье сада вкраплен,
- как зерна звезд в ночную синеву.
- Перед окном черемух горьких чащи,
- как будто вниз упали облака.
- На этот мир цветущий и звенящий
- я не могу смотреть издалека.
- Мне мало звезд – десятков, сотен, тысяч.
- Моя тоска тревожна и остра.
- Я так хочу хотя бы искру высечь
- для твоего неяркого костра.
- Далекие лучистые кристаллы.
- Холодные небесные огни.
- Мне мало звезд, мне лучших песен мало,
- когда не мною созданы они.
«Насыпает камешки в ведерки…»
- Насыпает камешки в ведерки,
- носит от скамейки до ворот…
- Я стою на солнечном пригорке
- в первый раз в пилотке, в гимнастерке…
- Девочка меня не узнает.
- Я сама себя бы не узнала
- три недолгих месяца назад…
- Вдруг она вгляделась, подбежала,
- засмеялась: «Мама, ты солдат?»
- Жестяные пыльные ведерки
- раскидала посреди двора…
- Для нее пока еще игра –
- новый двор и мама в гимнастерке.
«Уходит день, в углах синее тени…»
- Уходит день, в углах синее тени.
- Бледнеют туч румяные края.
- Ко мне, как медвежонок, на колени
- карабкается девочка моя.
- Беру ее, касаюсь шейки тонкой,
- откидываю волосы со лба.
- Она смеется беззаботно, звонко,
- она со мной, храни ее судьба!
- В такое время нелегко на свете,
- и много в жизни сожжено дотла.
- Я никогда не думала, что дети
- приносят столько мира и тепла.
«В оцепененье стоя у порога…»
- В оцепененье стоя у порога,
- я слушаю с бессмысленной тоской,
- как завывает первая тревога
- над черною, затихшею Москвой.
- Глухой удар,
- бледнеющие лица,
- колючий звон разбитого стекла,
- но детский сон сомкнул твои ресницы.
- Как хорошо, что ты еще мала…
- Десятый день мы тащимся в теплушке,
- в степи висит малиновая мгла,
- в твоих руках огрызок старой сушки.
- Как хорошо, что ты еще мала…
- Четвертый год отец твой не был дома,
- опять зима идет, белым-бела,
- а ты смеешься снегу молодому.
- Как хорошо, что ты еще мала…
- И вот – весна.
- И вот – начало мая.
- И вот – конец!
- Я обнимаю дочь.
- Взгляни в окошко,
- девочка родная!
- Какая ночь!
- Смотри, какая ночь!
- Текут лучи, как будто в небе где-то
- победная дорога пролегла.
- Тебе ж видны одни потоки света…
- Как жалко мне, что ты еще мала!
Прибой
- У сутулых камней качало
- незнакомый глубинный груз:
- рыжих водорослей мочало,
- голубое желе медуз.
- А на смуглой ворчащей гальке,
- в яркой пене, бегущей вниз,
- оставались стекляшки, гайки
- и десятки патронных гильз.
- И ребенок в белой панамке,
- торопясь, хватал из воды
- то ли камушки, то ль останки
- похороненной здесь беды.
Мать
- Года прошли,
- а помню, как теперь,
- фанерой заколоченную дверь,
- написанную мелом цифру «шесть»,
- светильника замасленную жесть,
- колышет пламя снежная струя,
- солдат в бреду…
- И возле койки – я.
- И рядом смерть.
- Мне трудно вспоминать,
- но не могу не вспоминать о нем…
- В Москве, на Бронной, у солдата – мать…
- Я знаю их шестиэтажный дом,
- московский дом…
- На кухне примуса,
- похожий на ущелье коридор,
- горластый репродуктор,
- вечный спор
- на лестнице… ребячьи голоса…
- Вбегал он, раскрасневшийся, в снегу,
- пальто расстегивая на бегу,
- бросал на стол с размаху связку книг –
- вернувшийся из школы ученик.
- Вот он лежит: не мальчик, а солдат,
- какие тени темные у скул,
- как будто умер он, а не уснул,
- московский школьник… раненый солдат.
- Он жить не будет.
- Так сказал хирург.
- Но нам нельзя не верить в чудеса,
- и я отогреваю пальцы рук…
- Минута… десять… двадцать… полчаса…
- Снимаю одеяло, – как легка
- исколотая шприцами рука.
- За эту ночь уже который раз
- я жизнь держу на острие иглы.
- Колючий иней выбелил углы,
- часы внизу отбили пятый час…
- О как мне ненавистен с той поры
- холодноватый запах камфары!
- Со впалых щек сбегает синева,
- он говорит невнятные слова,
- срывает марлю в спекшейся крови…
- Вот так. Еще. Не уступай! Живи!
- …Он умер к утру, твой хороший сын,
- твоя надежда и твоя любовь…
- Зазолотилась под лучом косым
- суровая мальчишеская бровь,
- и я таким увидела его,
- каким он был на Киевском, когда
- в последний раз,
- печальна и горда,
- ты обняла ребенка своего.
- …
- В осеннем сквере палевый песок
- и ржавый лист на тишине воды…
- Все те же Патриаршие пруды,
- шестиэтажный дом наискосок,
- и снова дети роются в песке…
- И, может быть, мы рядом на скамью
- с тобой садимся.
- Я не узнаю
- ни добрых глаз, ни жилки на виске.
- Да и тебе, конечно, невдомек,
- что это я заплакала над ним,
- над одиноким мальчиком твоим,
- когда он уходил.
- Что одинок
- тогда он не был…
- Что твоя тоска
- мне больше,
- чем кому-нибудь, близка…
Капитаны
- Не ведется в доме разговоров
- про давно минувшие дела,
- желтый снимок – пароход «Суворов» –
- выцветает в ящике стола.
- Попытаюсь все-таки вглядеться
- пристальней в туман минувших лет,
- увидать далекий город детства,
- где родились мой отец и дед.
- Утро шло и мглою к горлу липло,
- салом шелестело по бортам…
- Кашлял продолжительно и хрипло
- досиня багровый капитан.
- Докурив, в карманы руки прятал
- и в белесом мареве зари
- всматривался в узенький фарватер
- Волги, обмелевшей у Твери.
- И возникал перед глазами
- причал на стынущей воде
- и домик в городе Казани,
- в Адмиралтейской слободе.
- Судьбу бродяжью проклиная,
- он ждет – скорей бы ледостав…
- Но сам не свой в начале мая,
- когда вода растет в кустах
- и подступает к трем оконцам
- в густых гераневых огнях,
- и, ослепленный мир обняв,
- весь день роскошествует солнце;
- когда прозрачен лед небес,
- а лед земной тяжел и порист,
- и в синем пламени по пояс
- бредет красно-лиловый лес…
- Горчащий дух набрякших почек,
- колючий, клейкий, спиртовой,
- и запах просмоленных бочек
- и дегтя… и десятки прочих
- тяжеловесною волной
- текут с причалов, с неба, с Волги,
- туманя кровь, сбивая с ног,
- и в мир вторгается свисток –
- привычный, хрипловатый, долгий…
- Волны медлительный разбег
- на камни расстилает пену,
- и осточертевают стены,
- и дом бросает человек…
- С трехлетним черноглазым сыном
- стоит на берегу жена…
- Даль будто бы растворена,
- расплавлена в сиянье синем.
- Гремят булыжником ободья
- тяжелых кованых телег…
- А пароход – как первый снег,
- как лебедь в блеске половодья…
- Пар вырывается, свистя,
- лениво шлепаются плицы…
- …Почти полсотни лет спустя
- такое утро сыну снится.
- Проснувшись, он к рулю идет,
- не видя волн беспечной пляски,
- и вниз уводит пароход
- защитной, пасмурной окраски.
- Бегут домишки по пятам,
- и, бакен огибая круто,
- отцовский домик капитан
- как будто видит на минуту.
- Но со штурвала своего
- потом уже не сводит взгляда,
- и на ресницах у него
- тяжелый пепел Сталинграда.
Жена прораба
- Стать врачом она хотела,
- малышей учить могла бы,
- а на стройке то и дело
- говорят:
- – Жена прораба. –
- Далеко, как будто не был,
- переулок у Арбата,
- светло-дымчатое небо,
- домик с крышею покатой…
- Здесь брезента плотный полог,
- хлопающий на ветру,
- солнца жгучего осколок
- вспарывает поутру.
- И теперь ее нисколько
- не смутит наверняка,
- если вдруг к походной койке
- соберутся облака,
- если за́ полночь в палатку
- речка вломится, бурля,
- если, встряхнута взрывчаткой,
- из-под ног уйдет земля…
- Так положено, товарищ,
- здесь, на линии огня.
- Ты стираешь, чинишь, варишь,
- жизнь походную кляня:
- – То тайга, то степь, то горы,
- ездишь, ездишь – нет конца! –
- …Впрочем, эти разговоры
- так… для красного словца.
- Может, жены есть счастливей,
- но нужнее нет нигде.
- Это ты с лопатой в ливень
- стыла по пояс в воде.
- Это ты в жару, бывало,
- била щебень на шоссе,
- засыпало путь обвалом –
- на раскопку шла, как все…
- Как зато была ты рада
- и растрогана до слез,
- провожая долгим взглядом
- первый пробный паровоз…
- Над ущельем по отрогам
- паровозный лег дымок…
- Значит, новая дорога
- ждет строителей дорог.
- Версты, версты, зной и сырость,
- ветры с четырех сторон…
- Ну, а сын хорошим вырос –
- весь в отца удался он.
- Сын находчивый, веселый,
- к легкой жизни не привык…
- Он сейчас московской школы
- самый первый ученик.
- Дни идут…
- Что зря считать их:
- не года важны – дела!
- Худенькая, в темном платье,
- ты, как девочка, смугла.
- Возле узкого пробора
- заблестела седина.
- Скоро старость?
- Нет, не скоро!
- И наступит ли она?
- Ты с уютом незнакома,
- но душа тепла полна.
- Ты, как все, хозяйка дома,
- только дом твой – вся страна!
Аннушка приехала домой
- Аннушка приехала домой.
- Было очень холодно и лунно.
- Белый след оставил за кормой
- теплоход «Парижская коммуна».
- Взвизгнуло в уключине весло,
- приналег гребец что было силы.
- Грузную завозню понесло, –
- каждый раз на стрежне их сносило.
- На горе в три яруса огни,
- на отшибе светится окошко…
- Это, Аннушка, твое.
- Взгляни,
- за оврагом в лопухах дорожка…
- Вот ольха блеснула под бугром,
- на тропинку резко тень бросая…
- Вот родник…
- Сюда, гремя ведром,
- прибегала девочка босая…
- Где румянец пухлых детских щек,
- две косички, узенькие плечи?
- – Здравствуй, добрый старый родничок,
- дай-ка выпить в честь счастливой встречи!.. –
- Всхлипывая, в незнакомом платье,
- на крылечко выбежала мать.
- – Господи, вот радость-то!
- А батя
- бакены уехал зажигать.
- Заскучала, ласточка моя?
- Хорошо у вас, а все не Волга!
- Чай, опять ты, дочка, ненадолго,
- будто дело не потерпит дня! –
- …Тысячи помех преодолев,
- видный гидротехник из столицы
- возвратился с юностью проститься,
- напоследок из ключа напиться,
- поглядеть, как лунной мглой дымится
- дна речного будущий рельеф.
- Сколько раз на картах ей самой
- зачеркнуть пришлось деревню эту…
- На три дня, наездившись по свету,
- Аннушка приехала домой.
Стихи о любви
- …Он громко с главным инженером спорил –
- расстроенный, багровый человек.
- На всех глядел он с неподдельным горем
- из-под опухших от бессонниц век.
- – Она еще поправится! –
- твердил он. –
- У ней еще, поверьте, хватит сил! –
- Как будто бы о ком-то очень милом,
- приговоренном к гибели, просил.
- Он был готов заплакать как мальчишка,
- тряся упрямо лысой головой…
- А дело шло всего о старой вышке,
- о скинутой со счета буровой…
- …Рустам Али (тридцать второго года)
- работал ночь
- и день,
- и снова ночь
- в такую дьявольскую непогоду,
- что катерок отшвыривало прочь.
- Промок до нитки и оглох от ветра,
- от качки тошно стало на душе…
- Его никто не заставлял.
- Но это,
- как он сказал,
- «в характере уже».
- …А инженер пришел, когда светало.
- Он мог бы спать. Но все-таки не спал.
- Он вновь проверил сухость аммонала,
- взглянул на штольни, осмотрел запал…
- У горла билась жилка торопливо.
- Он все шагал и глаз не мог закрыть.
- И все ему казалось – силу взрыва
- возможно сердцем удесятерить.
- Все рассказать, все вспомнить – жизни мало.
- Тесна бумага, и слова сухи.
- Я до сих пор еще не написала
- об этом настоящие стихи,
- чтоб мне не стыдно было подарить их
- своим друзьям, которые везде,
- стихи такие, чтобы даже критик
- их не назвал «стихами о труде».
- Пренебрегая дружеским советом,
- сто раз проверив доводы свои,
- я все-таки настаиваю:
- это
- стихи не о труде,
- а о любви!
Пути-дороги
- Мне в путь никто не помахал платочком.
- Трехдневный дождь гремел по водостокам…
- И вот я стала движущейся точкой
- с северо-запада к юго-востоку.
- Навстречу рощи мокрые летели
- и крыльями озябшими шуршали…
- Летели искры огненной метелью
- и кувыркались в речке с камышами.
- Мостов кричало гулкое железо,
- и встречный поезд, оглушая свистом,
- как вихрь, вывертывался из-за леса
- и исчезал за поворотом мглистым…
- На полустанках бегали ребята –
- веселая продрогшая орава,
- те самые, с которыми когда-то
- я, девочкой, бруснику собирала.
- В купе висел слоистый дым махорки,
- окошко застил покрывалом бурым…
- Но хмурый инженер с Магнитогорки
- мне не казался ни чужим, ни хмурым…
- И я узнала, кажется, майора.
- Не он ли раненый лежал в палате?
- Я спутницу узнала по узору
- на немудреном бумазейном платье,
- по медным косам, заплетенным туго,
- и по румянцу на девичьей коже…
- Ведь это школьная моя подруга…
- А впрочем, нет… Но до чего похожа!
- А непогодь не уставала злиться.
- Секла по стеклам струйками косыми…
- Потом немолодая проводница
- рассказывала о погибшем сыне,
- о старшей дочке, о внучонке Пете…
- И все так близко, дорого, знакомо…
- Пути-дороги… Бесприютный ветер…
- А нам тепло. А мы – повсюду – дома.
Родина
- Четыре недели у нас на глазах
- с солдатскою жизнью прощался казах.
- Лежал он истаявший, серый, как дым, –
- как быть нам, что делать с таким молодым?
- Ему говорю: – Поправляешься, друг, –
- а он догорает, почти что потух.
- А рядом капели гремит перестук,
- с рассвета горланит соседский петух,
- а в лужах такая лежит синева,
- заглянешь – кружиться пойдет голова,
- заглянешь – и сердце сожмется до слез:
- и кто ж это радость такую принес?
- – Ты, может быть, хочешь поближе к окну?
- Дай ноги прикрою, в халат заверну.
- А может, налить тебе чаю еще?
- А может быть, снова заныло плечо?
- – Спасибо, сестра, ничего не хочу.
- Я лучше один полежу, помолчу. –
- Тогда говорю я: – Будь ласков, скажи:
- а верно, что степи у вас хороши?
- Что ранней весною в тюльпанах они,
- что красные маки в степи, как огни? –
- И так у него засияли глаза,
- как будто на них набежала слеза,
- и темный румянец пошел по лицу,
- как будто бы жизнь воротилась к бойцу.
- И, сжав мои пальцы в бессильных руках,
- привстал он и начал рассказывать мне
- единым дыханьем, на двух языках,
- о лучшей на свете своей стороне.
- В палату хирург приходил и ушел,
- пришла санитарка и вымыла пол,
- и смерклось; и стала багровой заря…
- Я, видно, солдата спросила не зря,
- уснувшее сердце его бередя.
- Я слышала, скрипнула дверь в коридор –
- то смерть притворила ее, уходя…
- На этом мы с ней и покончили спор.
- …
- Наш поезд стоит на разъезде в степи.
- Тюльпаны, тюльпаны, куда ни ступи,
- как смуглый румянец казахской весны,
- под небом невиданной голубизны.
- Так вот он какой, твой край дорогой,
- сияющий, ветреный, знойный, нагой…
- Когда же поднимется солнце в зенит,
- сыпучий песок зашуршит, зазвенит,
- о капле единственной небо моля,
- иссохнут тюльпаны и маков моря,
- и выгорит небо почти добела,
- и дали завесит багровая мгла.
- …
- Но мимо платформы шагают друзья,
- кудрявые саженцы в ведрах неся,
- идут комсомольцы. И значит – война
- за степь, чтоб всегда зеленела она.
- Чтоб хлебом и хлопком густым проросла
- земля, что солдата от смерти спасла.
- Я знаю – он здесь, в этих жарких песках,
- и снова в бою, и опять впереди…
- Как друга обнять бы его, отыскав.
- Хоть слово сказать…
- Да попробуй найди.
- Промчался товарный. Потом через миг
- флажком полинялым махнул проводник.
- И снова: сыпучих барханов ряды,
- в струящемся мареве призрак воды,
- и снова и снова, куда ни ступи,
- тюльпаны, тюльпаны, тюльпаны в степи.
На разъезде Чумыше
- Соль в степи, как полуда,
- и, на солнце рыжея,
- выгибают верблюды
- лебединые шеи…
- Небо выше да выше,
- дали шире да шире,
- на разъезде Чумыше
- две юрты небольшие.
- Хлевушок из самана,
- будто в шутку слепили…
- Голубые барханы
- Чумыш обступили.
- А меж серой колючки
- быстрых ног отпечатки,
- в смуглой маленькой ручке
- карандаш и тетрадки.
- Ребятишки из дому
- торопятся в школу…
- Это только чужому
- здесь пустынно и голо.
- Это только чужому
- не близко, не мило
- все, что с детства
- ребячья душа полюбила.
- А в Москве еще сладко
- спится вашей подружке.
- Темно-русые прядки
- разбрелись по подушке…
- Еще солнце в дороге,
- еще ночь на пороге,
- у кроватки в порядке –
- карандаш и тетрадки.
- Дождь холодный, осенний
- барабанит по крыше…
- …Что за синие тени
- на разъезде Чумыше?
- И бегут на занятья
- девчонки, мальчишки,
- полосатые платья,
- цветные штанишки…
- Вьется тропка по склону
- от разъезда до школы.
- Это только чужому
- здесь пустынно и голо!
Разлука
- За дугою виадука,
- за щетиною леска
- начинается разлука,
- беспокойная тоска.
- Сосны кружатся враскачку,
- искры гаснут на лету…
- Грозной башней водокачка
- отплывает в темноту.
- Встречный поезд на разъезде
- нас приветствует гудком,
- добродушные соседи
- угощают кипятком.
- И колхозница-старушка
- (не живется без забот)
- мне домашнюю ватрушку
- на ладони подает…
- Мы летим родной страною
- пять ночей, четыре дня…
- Очень ласкова со мною
- вся дорожная родня…
- А тоске не видно края.
- За окном густеет тьма…
- До зари перебираю
- строки первого письма.
- Нахожу за словом слово,
- теплотою их дышу,
- я тебе письма такого
- никогда не напишу.
- Грусть моя тебя встревожит,
- опечалит, может быть…
- И притом в дороге может
- слово жаркое остыть.
- Я открытку лучше брошу
- где-нибудь тебе в пути:
- дескать, помню, мой хороший,
- будь здоров и не грусти.
- Вот и все. Качает очень,
- и к тому ж неярок свет…
- …Тает, тает у обочин
- дыма стелющийся след.
- Застилает белым дымом
- версты, годы, города…
- Но любимые к любимым
- возвращаются всегда!
Станция Баладжары
- Степь, растрескавшаяся от жара,
- не успевшая расцвести…
- Снова станция Баладжары,
- перепутанные пути.
- Бродят степью седые козы,
- в небе медленных туч гурты…
- Запыхавшиеся паровозы
- под струю подставляют рты.
- Между шпалами лужи нефти
- с отраженьями облаков…
- Нам опять разминуться негде
- с горьким ветром солончаков.
- Лязг железа, одышка пара,
- гор лысеющие горбы…
- Снова станция Баладжары
- на дороге моей судьбы.
- Жизнь чужая, чужие лица…
- Я на станции не сойду.
- Улыбается проводница:
- – Поглядите, мой дом в саду! –
- В двух шагах низкорослый домик,
- в стеклах красный, как медь, закат,
- пропыленный насквозь тутовник…
- (А она говорила – сад.)
- Но унылое это место,
- где ни кустика нет вокруг,
- я глазами чужого детства
- в этот миг увидала вдруг,
- взглядом девушки полюбившей,
- сердцем женщины пожилой…
- И тутовник над плоской крышей
- ожил, как от воды живой.
Сапер
- Кончив работу,
- он сел на крыльцо,
- вытер от пыли и пота
- лицо.
- Вынул потертый кисет из кармана,
- тот, что в последнем счастливом году
- сшила рязанская девушка Анна
- и подарила у всех на виду.
- Годы счастливые
- снова вернутся,
- годы разлуки
- подходят к концу…
- В ковшике медном
- солдатка Ануца
- теплую воду выносит
- бойцу.
- Пьет он и думает: как это странно,
- что в разоренном молдавском дому
- девушка Анна, девушка Анна
- вдруг издали улыбнулась ему.
- В старенькой кофте с разводами пестрыми,
- в копоти черной и белой пыли…
- Как же назвать вас, если не сестрами,
- верные женщины нашей земли!
- Тихая улица – пепел да щебень,
- позднее лето, ни облака в небе,
- щедрый и праздничный свет…
- Клен, собирающий солнце в ладони,
- и непросохшая надпись на доме:
- «Мин
- в доме
- нет».
Прощанье
- День осенний… день ненастный,
- тучи, тучи без конца…
- Вдоль дорог шиповник красный
- от Страшен до Быковца.
- В камыше туманы ткутся,
- как в дыму холмов валы…
- По шоссе влекут каруцы
- флегматичные волы…
- И когда летит трехтонка,
- вся в пыли, за поворот,
- жмется жалобно в сторонку
- устаревший транспорт тот.
- В кукурузе бродит ветер,
- косы желтые трепля…
- Листья с шорохом на грейдер
- осыпают тополя…
- Ах, Молдавия, Молдова,
- всей душою полюбя,
- как же я останусь снова
- без хорошей без тебя?
- Как же нам с тобой проститься,
- если натвердо не знать,
- что весной с зимовья птицы
- возвращаются опять?!
- Разлетается по склонам
- лета мертвая краса…
- Фрунзе верде – лист зеленый –
- от души оторвался!
Другу
- Ни прошлого мучительное жало,
- ни ревности бессмысленная власть.
- Бывают дни, когда любовь устала
- и прячется, не грея, не лучась.
- В такие дни, когда на сердце скука,
- а в голосе осенний холодок,
- нам кажется возможною разлука,
- и тень ее ложится на порог.
- Мой старый друг, не трогай нити тонкой
- (что порвано – нельзя соединить),
- но сбереги, как берегут ребенка,
- который при смерти, но должен жить.
Дагестанская ночь
- Желто-тусклые фары,
- рек невидимых гул,
- в черной бездне –
- янтарный,
- словно соты,
- аул…
- В чьем-то доме ночевка,
- тишина… темнота…
- Монотонно, как пчелка,
- песню тянет вода.
- Ядра завязей плотных
- холодны и тверды:
- гордость сердца чьего-то,
- чьей-то жизни труды…
- Сонно листьями плещет
- сад, незримый в тиши,
- но не лечит, не лечит
- горный ветер души,
- только хуже тревожит,
- память мне бередя…
- Нет, не будет…
- Не может
- счастья быть без тебя.
- Поздно, поздно,
- ах, поздно!
- Все равно не помочь.
- Раскаленные звезды…
- Дагестанская ночь.
Осень в Латвии
- На море вода похолодела,
- кажется тяжелой и литой…
- и на узенькую Юрас-иела
- льется с вязов ливень золотой.
- Посмотри, как рассветает поздно,
- как становится с недавних пор
- все грознее по ночам беззвездным
- ветра нарастающий напор…
- А наутро замолкают сосны,
- белки верещат над головой,
- море светит синью купоросной,
- воздух дышит пылью штурмовой.
- Рыбаки просушивают сети,
- дюны ослепительно белы,
- смуглые, обветренные дети
- чайками взлетают на валы.
- Пахнет морем, яблоками, хвоей,
- над селеньями пернатый дым…
- Все труды оплачены с лихвою,
- свежим хлебом, медом молодым.
- Хорошо здесь осенью, и все же
- не могу я больше ждать ни дня:
- там, в Москве, тоску мою тревожа,
- осень наступает без меня…
- Мост крылатый, парк полиловелый,
- кручи башен над Москвой-рекой.
- …
- Прохожу я тихой Юрас-иела,
- в переводе – улицей Морской.
На море
- Я шла сюда с душою темной,
- лишенной мужества и сил,
- но ветер шумный и огромный
- меня схватил и ослепил.
- Валы грозили, и гремели,
- и наступали на меня,
- и скользко вспыхивали мели
- в шипенье красного огня.
- К закату несся парус медный,
- надменно выгнут и упрям,
- и я припомнила, что дед мой
- всю жизнь скитался по морям…
- И я подумала о сыне,
- как он, от всех морей вдали,
- упорно, с крыльями косыми
- выстругивает корабли.
- Швыряя водорослей плети,
- вскипали пенные горбы,
- и в душу мне ворвался ветер
- неуспокоенной судьбы.
- И так смеялся, так гремел он,
- закатным пламенем обвит,
- что я припомнить не посмела
- вчерашних маленьких обид!
Мы праздник встречали в дороге
- Мы праздник встречали в дороге,
- декабрьской студеною ночью,
- в седых оренбургских степях…
- Мы мчались вдоль скатов пологих,
- и пара кудлатые клочья
- цеплялись за снег второпях.
- Мы праздник встречали в дороге.
- Мы песни хорошие пели,
- мы пили вино из стаканов
- и рюмок плохого стекла…
- Мы были одними из многих,
- которых вот так же качало,
- которых такая же сила
- по дальним дорогам влекла.
- Почти незнакомые люди,
- пришли мы друг другу на помощь,
- и каждый старался соседа
- утешить, что, мол, не беда,
- что все еще в будущем будет
- и что новогодняя полночь
- с веселой и дружной беседой
- в пути хороша иногда!
- Мы мчались сквозь полночь и вьюгу,
- мы мчались в шипенье и гуде
- колючей уральской зимы…
- Мы счастья желали друг другу –
- почти незнакомые люди,
- почти незнакомые люди,
- друг в друга поверили мы.
- Свистки улетали далече…
- Мы пели, смеялись, молчали,
- мечтали при свете неярком
- в вагоне, продутом насквозь…
- И был этот праздничный вечер
- моим новогодним подарком,
- а счастье, что мне пожелали,
- тотчас по приезде сбылось!
Норд
- Горизонт туманом полустерт –
- это предвещает непогоду…
- Третьи сутки оголтелый норд
- гонит в Каспий скомканную воду.
- В три дуги сгибает деревца,
- крутит пыль, крушит с налета стекла…
- Ветер, ветер, нет ему конца,
- пухнут веки, в горле пересохло…
- В это время ни души живой
- на Приморском не найдешь проспекте.
- Только ветра непрестанный вой,
- только запах пыли, роз и нефти…
- Только бухта в мачтовых огнях,
- город, круто уходящий вправо,
- только память о минувших днях,
- днях, когда рождалась наша слава.
- А на самой дальней буровой,
- где-нибудь у острова Артема,
- парень с непокрытой головой,
- оглушенный скрежетом и громом,
- задыхаясь в водяной пыли,
- в этот час спокойно и умело
- за семь километров от земли
- делает свое простое дело.
- Фонаря летящий огонек,
- четкие короткие движенья…
- А ему, наверно, невдомек,
- что сейчас он выиграл сраженье.
- Он в бою сегодня, как вчера,
- с ветром,
- с морем,
- с временем,
- с железом…
- Он от суши начисто отрезан –
- третий день не ходят катера,
- оттого, что разгулялся норд,
- празднуя приход весны в столицу…
- Черный город в дымке распростерт.
- Этой ночью никому не спится,
- так необычайно хороша,
- без огней, без яркого убранства,
- рвущаяся в пенное пространство
- города мятежная душа.
Моряна
- Из чуть голубоватого тумана
- всплывает Нарген розовой стеной…
- С утра задула крепкая моряна
- и точит камни острою волной.
- Гудит гудок, и второпях проходит,
- фырча и дым по ветру расстелив,
- залатанный, чумазый пароходик,
- навеселе вернувшийся в залив.
- Идут валы как будто в белых перьях,
- крепчает ветер, влажный и тугой,
- а под ногами раскаленный берег,
- великолепно выгнутый дугой…
- Теперь как будто вылеплен из воска
- далекий Нарген – кучка желтых сот…
- Давным-давно пришел из Красноводска
- слепящий мокрым лаком теплоход.
- Шумит, шумит соленая моряна,
- шумит, не утихая ни на миг…
- Мне кажется, тяжелый зной Ирана
- сюда с потоком воздуха проник.
- Мне кажется, тусклее небо стало,
- а ветер горячей и солоней…
- Вчера я эту девушку видала.
- И – как умела – говорила с ней.
- Она была красивою и стройной.
- Она была по-южному смугла.
- Она была почти совсем спокойной
- и только улыбнуться не смогла.
- Без узелка, без паспорта, без визы
- три дня назад она пришла сюда,
- и дороги ей улицы Тавриза,
- как нам родные наши города.
- Но все еще звучат в ушах угрозы,
- рыданья, стоны, выстрелы кругом…
- И Саади прославленные розы
- раздавлены солдатским сапогом.
- Чужие лица, говор иностранный…
- Сестра моя, всем сердцем мы с тобой!
- Шумит, шумит соленая моряна
- над нераздельной нашею судьбой.
- И на земле трепещет тень инжира,
- и детский смех подобен ручейку,
- и мимо нас идут солдаты мира,
- твои друзья – рабочие Баку.
Путь к руде
- Дорога выбита в горах,
- дорога выгрызена в скалах…
- Река сквозь каменистый прах
- что день, то новый путь искала.
- То растекалась между глыб,
- то собиралась воедино…
- Столетья, верно, не могли б
- такие горы с места сдвинуть.
- Река ломилась напролом,
- летела в грохоте и мыле,
- над искристым ее крылом
- ветвящиеся тени плыли.
- Старик платан, оторопев,
- в воде по пояс брел по круче…
- Потом реки внезапный гнев
- сменялся радугой летучей,
- и под навесом легких лоз
- она струила зыбь рябую,
- пока ей в русло довелось
- на день прилечь, до новой бури.
- Какое дело до реки
- рабочим, пыльным и усталым?
- Они опять несут мешки
- с кирпично-красным аммоналом.
- У них характер слишком крут
- и удивительные руки…
- Они, как паутину, ткут
- над пропастями виадуки.
- А над рудой – броня веков,
- твердым-тверда ее защита:
- над ней пласты роговиков
- тупят сверло из победита.
- И смуглолицый Михбали,
- забыв Мугани край привольный,
- весь в пухлой буровой пыли,
- не покидает узкой штольни.
- По-детски горд своею властью,
- он рушит горные пласты,
- впервые постигая счастье
- осуществления мечты!
Из окна вагона
- В сугробы осыпая блестки,
- мерцая пылью ледяной,
- белоголовые березки
- перебегают под луной.
- Они повергнуты в смятенье
- и перепуганы до слез…
- Их светло-дымчатые тени
- шарахаются под откос.
- А ели – те стоят спокойно,
- лесной, задумчивый народ,
- и смотрят из-под шалей хвойных
- вдогонку вполуоборот…
- А по обочинам зыбучим,
- почти у насыпи рябой,
- кусты, ушанки нахлобучив,
- бегут за поездом гурьбой.
- А паровоз свистит и дразнит:
- мол, не догонишь, не спеши…
- Наверно, нынче зимний праздник
- справляется в лесной глуши.
- Там все в серебряном тумане,
- в лиловом ледяном огне,
- и, верно, где-то на поляне
- танцуют зайцы при луне.
- Пойти туда бы, покружиться
- по хитрой заячьей тропе,
- но только отсветы, как птицы,
- влетают в темное купе
- и между спящими с опаской
- кружат, пока не рассвело,
- и над моей постелью тряской
- роняют светлое перо.
Бессонница
- Кряхтели рамы, стекла звякали,
- И все казалось мне:
- вот-вот
- уснувший дом сорвется с якоря
- и в ночь, ныряя, поплывет.
- Луна катилась между тучами,
- опутанная волокном,
- как мачта,
- дерево скрипучее
- раскачивалось под окном.
- Давным-давно легли хозяева,
- огонь погас.
- А сна все нет.
- И заманить ничем нельзя его.
- И долго мешкает рассвет.
- От окон тянет острым холодом,
- и хорошо и страшно мне.
- Все крепко спят.
- И с грозным городом
- я остаюсь наедине.
- Наш утлый дом по ветру носится,
- раскачивается сосна…
- И до чего ж она мне по́ сердцу,
- азербайджанская весна!
Письма
- Долго ли испытывать терпенье?
- Долго ли –
- опять,
- опять,
- опять –
- пыльные, истертые ступени,
- очередь к окошку номер пять?
- Пачки писем в узловатых пальцах,
- равнодушный, шелестящий звук…
- Письма – эти вечные скитальцы –
- ждут других, гостеприимных рук.
- И, быть может, долгими ночами,
- за семью печатями, в тиши,
- тяжело вздыхают от печали
- чьей-нибудь непонятой души!
- В семь часов окно должно закрыться.
- Завтра в девять – отвориться вновь…
- В белых треугольниках томится
- невостребованная любовь.
- Я взяла бы вас и отогрела,
- обо всем бы выслушала я.
- Только нету до меня вам дела,
- если вы искали не меня!
- …У окошка с полукруглой рамкой,
- где от ламп зеленоватый свет,
- седовласая азербайджанка
- мне привычно отвечает: – Нет. –
- Выхожу, иду на берег к морю,
- где в мазутных лужицах земля,
- и смотрю, смотрю, как за кормою
- пенится дорога корабля,
- как на мачте сонный парус виснет
- и, спеша в далекие края,
- мчатся чайки…
- Белые, как письма.
- Неручные, как любовь твоя!
Арык
- Глаз к сиянью такому еще не привык…
- Зной густой, золотой и тягучий, как мед…
- А за домом, в саду,
- пробегает арык,
- как живой человек,
- говорит и поет.
- Он струится, как будто в ущелье
- зажат,
- меж забором и каменной пестрой стеной.
- Распахнется калитка…
- Лучи задрожат…
- Засмуглеет рука…
- Брызнет звон жестяной.
- С мягким бульканьем вглубь окунется кувшин,
- И опять тишина.
- Он один ни на миг
- не стихает, сбегая с далеких вершин,
- торопливый арык,
- говорливый арык…
- В нем вода холодна и молочно-бела,
- и, как лента из шелка, упруга в горсти…
- С первой встречи я сердце ему отдала.
- Пели птицы в саду:
- «Не спеши, погости».
- Счастье ходит со мной по дороге любой…
- А покой…
- А покоя не будет нигде.
- В час, когда занимался рассвет голубой,
- я пришла попрощаться к ханларской воде.
Тишина
- Двое шли и ссорились.
- А ночь
- голубела празднично и хрупко.
- Двое шли и ссорились.
- Уступка
- не могла уже ни в чем помочь.
- Их несправедливые слова
- раздавались явственно и гулко.
- А в несчетных лужах переулка
- залегла такая синева,
- словно небо в них перелилось…
- В каждой синяя луна лежала,
- в каждой облако, дымясь, бежало,
- тонкое и светлое насквозь.
- Пахло глиной и древесным соком,
- холодом нестаявшего льда.
- Шелестела зябкая вода,
- торопясь по звонким водостокам.
- Мир лежал торжественный такой
- и необычайно откровенный.
- Он бы выдал тайны всей вселенной,
- но под равнодушною ногой
- разлеталась вздребезги луна,
- облако тонуло,
- и на части
- хрупкая дробилась тишина…
- И никто не вспомнил, что она –
- тоже счастье.
- И какое счастье!
«Мне сказали – ты в городе Энске живешь…»
- Мне сказали – ты в городе Энске живешь.
- Очень занят работой и встречи не ждешь.
- Я хожу по Москве, майским ветром дышу,
- ни открыток, ни писем тебе не пишу.
- И хотя ты расстался со мной не любя,
- но молчанье мое огорчает тебя.
- И представь – на булыжной чужой мостовой
- вдруг лицом бы к лицу мы столкнулись с тобой.
- Ты подумал бы: чудо!
- А вовсе и нет –
- просто я на курьерский купила билет
- или села во Внукове на самолет,
- а до Энска четыре часа перелет.
- Как тебя обняла бы я, друг дорогой!
- Только в Энск никогда не ступлю я ногой,
- никогда я на поезд билет не куплю,
- никогда не скажу тебе слово «люблю».
- Ты сейчас от меня так далек, так далек –
- никакой самолет долететь бы не мог.
Ожидание
- Непреодолимый холод…
- Кажется, дохнешь – и пар!
- Ты глазами только молод,
- сердцем ты, наверно, стар.
- Ты давно живешь в покое…
- Что ж, и это благодать!
- Ты не помнишь, что такое,
- что такое значит
- ждать!
- Как сидеть, сцепивши руки,
- боль стараясь побороть…
- Ты забыл уже, как звуки
- могут жечься и колоть…
- Звон дверных стеклянных створок,
- чей-то близящийся шаг,
- каждый шелест, каждый шорох
- громом рушится в ушах!
- Ждешь – и ни конца, ни края
- дню пустому не видать…
- Пусть не я,
- пускай другая
- так тебя заставит ждать!
«Биенье сердца моего…»
- Биенье сердца моего,
- тепло доверчивого тела…
- Как мало взял ты из того,
- что я отдать тебе хотела.
- А есть тоска, как мед сладка,
- и вянущих черемух горечь,
- и ликованье птичьих сборищ,
- и тающие облака…
- Есть шорох трав неутомимый
- и говор гальки у реки,
- картавый,
- не переводимый
- ни на какие языки.
- Есть медный медленный закат
- и светлый ливень листопада…
- Как ты, наверное, богат,
- что ничего тебе не надо!
Ссора
- Вечер июльский томительно долог,
- медленно с крыши сползает закат…
- Правду сказать –
- как в любой из размолвок,
- я виновата,
- и ты виноват.
- Самое злое друг другу сказали,
- все, что придумать в сердцах довелось,
- и в заключенье себя наказали:
- в комнатах душных заперлись врозь.
- Знаю, глядишь ты печально и строго
- на проплывающие облака…
- А вечеров-то не так уже много,
- жизнь-то совсем уж не так велика!
- Любят друг друга, пожалуй, не часто
- так, как смогли мы с тобой полюбить…
- Это, наверно, излишек богатства
- нас отучил бережливыми быть!
- Я признаю самолюбье мужское.
- Я посягать на него не хочу.
- Милый! Какая луна над Москвою…
- Милый, открой, –
- я в окно постучу.
Прощанье
- Чемодан с дорожными вещами,
- скудость слов, немая просьба рук…
- Самое обычное прощанье,
- самая простая из разлук.
- На вокзалах плачут и смеются,
- и клянутся в дружбе и любви…
- Вот и ты, стараясь улыбнуться,
- говоришь:
- – Смотри не разлюби!
- Ну к чему, скажи, тревоги эти?
- Для чего таким печальным быть?
- Разве можно позабыть о свете
- или, скажем, воздух разлюбить?
- У тебя глаза совсем больные.
- Улыбнись. Не надо так, родной…
- Мне ведь тоже в ночи ледяные
- нестерпимо холодно одной.
- Шум, свистки, последние объятья,
- дрогнули сцепленья, зазвеня…
- До свиданья! Буду очень ждать я!
- Только ты…
- не разлюби меня.
Осень
- Как желтые звезды, срываются листья
- и гаснут на черной земле…
- А небо все ниже,
- а вечер все мглистей,
- заря – будто уголь в золе.
- Вот первый огонь засветился во мраке,
- грачи на березах кричат…
- Далеко за речкою лают собаки
- и слышатся песни девчат.
- Гуляет, поет молодое веселье,
- вздыхает влюбленный баян…
- А из лесу сыростью тянет и прелью,
- ползет по лощине туман…
- И кажется мне, что над Соротью где-то,
- в холодном белесом дыму,
- такая же ночь приходила к поэту
- и спать не давала ему.
«Не отрекаются любя…»
- Не отрекаются любя.
- Ведь жизнь кончается не завтра.
- Я перестану ждать тебя,
- а ты придешь совсем внезапно.
- А ты придешь, когда темно,
- когда в стекло ударит вьюга,
- когда припомнишь, как давно
- не согревали мы друг друга.
- И так захочешь теплоты,
- не полюбившейся когда-то,
- что переждать не сможешь ты
- трех человек у автомата.
- И будет, как назло, ползти
- трамвай, метро, не знаю что там.
- И вьюга заметет пути
- на дальних подступах к воротам…
- А в доме будет грусть и тишь,
- хрип счетчика и шорох книжки,
- когда ты в двери постучишь,
- взбежав наверх без передышки.
- За это можно все отдать,
- и до того я в это верю,
- что трудно мне тебя не ждать,
- весь день не отходя от двери.
«Мы шли пустынной улицей вдвоем…»
- Мы шли пустынной улицей вдвоем
- в рассветный час, распутицу кляня.
- И, как всегда, под самым фонарем
- ты вдруг решил поцеловать меня.
- А нам с тобой навстречу в этот миг
- веселые студенты, как на грех…
- Мы очень, видно, рассмешили их –
- так дружно грянул нам вдогонку смех.
- Их разговор примерно был таков:
- – Видали вы подобных чудаков?
- – И впрямь чудак, ведь он не молод… – Да,
- но и она совсем не молода!
- Ты сердишься за дерзкие слова?
- Но что же делать – молодежь права.
- Попробуй на меня когда-нибудь
- пристрастным взглядом юности взглянуть.
- Давай простим их неуместный смех:
- ну где ж им знать, что мы счастливей всех?
- Ведь им прожить придется столько лет,
- пока поймут, что старости-то нет!
У источника
- Тягучий жар на землю льется,
- томят извилины пути…
- К артезианскому колодцу
- бежит ребенок лет шести.
- На цыпочки на камне белом
- приподымаясь на краю,
- губами ловит неумело
- тугую, круглую струю.
- Она дугой взлетает звонко,
- спеша в орешник молодой,
- и пересохший рот ребенка
- едва целуется с водой.
- И у меня судьба такая,
- и я к источнику бегу.
- Мне счастье бьет в лицо, сверкая,
- а я напиться не могу!
Зеркало
- Все приняло в оправе круглой
- нелицемерное стекло:
- ресницы, слепленные вьюгой,
- волос намокшее крыло,
- прозрачное свеченье кожи,
- лица изменчивый овал,
- глаза счастливые… Все то же,
- что только что
- ты целовал.
- И с жадностью неутолимой,
- признательности не тая,
- любуюсь я твоей любимой…
- И странно мне,
- что это… я.
«Дремлет стужа, сок из веток выжав…»
- Дремлет стужа, сок из веток выжав,
- в чащах спят, умаявшись, ветра.
- Хочешь, завтра в лес пойдем на лыжах?
- Хочешь, выйдем из дому с утра,
- в час, когда еще нельзя вглядеться
- в нерассветший дымчатый простор?..
- Мы заглянем по дороге в детство,
- на опушке разведем костер,
- станем греться рядом, на снегу…
- Ты не говори мне:
- «Не могу».
- Ты не вздумай намекать на старость –
- слова нет такого в словаре…
- Если вправду мало жить осталось,
- надо выйти раньше…
- На заре…
Счастье
- К ночи грязь на дорогах звонка и тверда.
- Небо – сине-зеленое, точно вода.
- В небе плавает месяц, подобно блесне…
- Я давно не писала стихов о весне.
- Не писала стихов о тебе, о себе,
- о такой удивительной нашей судьбе.
- Люди в юные годы, в такие вот дни,
- друг без друга не в силах остаться одни.
- Им сердца в одиночестве
- мучает грусть…
- Оглянусь я на прошлое – и улыбнусь:
- тишина в подмосковном ночном городке,
- и совсем я одна, от тебя вдалеке,
- только в сердце моем столько света сейчас,
- столько сказанных, столько несказанных фраз,
- столько радости прошлых и будущих лет,
- что для грусти в нем попросту площади нет.
- Слишком корни у счастья теперь глубоки,
- чтоб апрельские гнули его ветерки!
Опоздали на дачный
- Опоздали на дачный…
- Ну что же такого?
- Я до ночи с тобой
- дожидаться готова.
- Ты сидишь на скамейке,
- унылый и злой.
- От тебя не дождаться
- улыбки былой.
- Хоть бы вымолвил слово,
- погладил бы руку…
- До чего же ты скоро
- к покою привык!
- Разве ты позабыл,
- что такое разлука?
- Как он краток,
- прощанья безжалостный миг?
- Ну, попробуй, представь:
- расстаемся с тобою.
- Вместе быть нам отпущено
- час или два.
- На меня ты глядел бы
- с какою любовью, для меня
- ты нашел бы
- какие слова!
- Опоздали на дачный…
- Ну что же такого?
- Даже рада, пожалуй, я,
- честное слово!
- На пустынной платформе,
- на жесткой скамье
- этим вечером
- столько припомнилось мне…
- Заметенные шпалы,
- окошки во льду…
- Шел в Ташкент эшелон
- в сорок первом году.
- Шел туда,
- где за вьюгой светал горизонт…
- А другой эшелон
- отправлялся на фронт.
- Время грозных разлук…
- Вот когда,
- вот когда
- расставанье хотелось продлить
- на года.
- Это с нами ведь было,
- мой друг дорогой!
- Я ж теперь не другая
- и ты не другой.
- Кинь скорее оттуда,
- из прошлого,
- взгляд, –
- двое дачников
- поезда ждать не хотят!
Ночь
- Как душно и тесно в вагонном плену!
- Но я духоты, тесноты не кляну…
- Срываются версты,
- качаются звезды,
- играет, гуляет гармошка в Клину.
- Кивает огнями далекий уют,
- кузнечики в поле спросонья куют,
- ночная прохлада,
- чужая отрада.
- Нам здесь оставаться пятнадцать минут.
- Нам колокол дважды прикажет:
- «Пора!»
- И лязгнут сомкнувшиеся буфера,
- очнется граненый стакан в подстаканнике,
- со звоном отчаянным затрепыхав,
- кусты врассыпную шарахнутся в панике,
- с обрывками пара на тонких руках…
- И свист рассечет их ударом ножа,
- а ветер закружит и бросит в пространство,
- и примутся стекла – пример постоянства –
- в расшатанных рамах плясать, дребезжа.
- Мой спутник молчит,
- с головою укрыт,
- наверное, спит,
- а может, не спит,
- а может, как я с духотой не в ладах,
- томится, с бессонницей не совладав.
- Какое мне дело!
- Мне знать ни к чему…
- Своей я тревоги никак не уйму.
- Что там за окошком:
- платформы ли, дамбы ли,
- мосты ли кидаются в дымную мглу?
- В холодном, продутом, грохочущем тамбуре
- я лбом прислонюсь к ледяному стеклу.
- Летят закругленья,
- вагоны креня,
- ночные селенья,
- нигде ни огня,
- ночные просторы,
- нигде ни огня…
- Как встретит твой город
- назавтра меня?
- Печаль или радость?
- Любовь или ложь?
- А вдруг не захочешь?
- А вдруг не придешь?
- А вдруг это просто придумано мной?
- …В болотцах рассвет голубой пеленой…
- Пусть мысли, как версты, уносятся прочь,
- ведь что б ни случилось, теперь не помочь.
- О, только бы, только бы, только бы длилась
- вот эта на счастье похожая ночь!
«А ведь могло бы статься так…»
- А ведь могло бы статься так,
- что оба,
- друг другу предназначены судьбой,
- мы жизнь бок о бок
- прожили б до гроба
- и никогда не встретились с тобой.
- В троллейбусе порой сидели б рядом,
- в киоске покупали бы цветы,
- едва заметив мимолетным взглядом
- единственно любимые черты.
- Чуть тяготясь весенними ночами,
- слегка грустя о чем-то при луне,
- мы честно бы знакомым отвечали,
- что да,
- мы в жизни счастливы вполне.
- От многих я слыхала речи эти,
- сама так отвечала, не таю,
- пока любовь не встретила на свете
- единственно возможную –
- твою!
- Улыбка, что ли, сделалась иною,
- или в глазах прибавилось огня,
- но только –
- счастлива ли я с тобою? –
- с тех пор никто не спрашивал меня.
«Пусть мне оправдываться нечем…»
- Пусть мне оправдываться нечем,
- пусть спорны доводы мои, –
- предпочитаю красноречью
- косноязычие любви.
- Когда волненью воплотиться
- в звучанье речи не дано,
- когда сто слов в душе родится
- и не годится
- ни одно!
- Когда молчание не робость,
- но ощущение того,
- какая отделяет пропасть
- слова от сердца твоего.
- О сердце, склонное к порывам,
- пусть будет мужеством твоим
- в поступках быть красноречивым,
- а в обожании – немым.
- И что бы мне ни возразили,
- я снова это повторю.
- …Прости меня,
- моя Россия,
- что о любви
- не говорю.
Дом в лесу
- Стены старые из бревен,
- в смоляных густых слезах.
- Словно плюш потертый, темен
- мох, прижившийся в пазах.
- Лес вплотную у окошек,
- листьев смутный разговор,
- возле лампы тучи мошек,
- комаров жестокий хор.
- Да картошка без приправы,
- испеченная в золе,
- да грачиный ор картавый
- в черных гнездах, на заре.
- Первый взгляд – смущенный, милый,
- первой нежности тоска…
- Помнишь, школьница гостила
- в тихом доме лесника?
- Щеки нам огонь горячий
- заливал порой до глаз.
- Твой отец, улыбку пряча,
- избегал смотреть на нас.
- Было так… Давно когда-то…
- Это все напомнил мне
- свет вишневого заката
- на бревенчатой стене,
- мошкары вечерний танец,
- запах сена из сеней
- и предательский румянец
- семиклассницы моей.
- Помнишь – лето, два подростка,
- лес, овраги да холмы…
- Помнишь дом у перекрестка,
- где простились с детством мы.
Твоя улица
- Мне каждый кустик мил на ней
- и каждый камень…
- А бывало,
- я шла по улице твоей
- и ничего не замечала.
- Был сад как сад
- и дом как дом,
- а ты входил в его ворота,
- обедал, спал, работал в нем,
- кого-то ждал,
- любил кого-то.
- Да что лукавить!
- Это я
- тогда тебе ночами снилась.
- Ты «фотокором» снял меня,
- и я в столе твоем хранилась.
- Ты мне натачивал коньки,
- чинил ремни, забыв усталость,
- все это смыслу вопреки:
- я на коньках
- с другим каталась.
- С другим я шла на школьный бал,
- сидела на футбольном матче,
- а ты вздыхал, и ревновал,
- и молча мне решал задачи.
- А если в дождь являлась я,
- ворчал, встречая на крылечке:
- – С ума сошла! Промокла вся! –
- и башмаки сушил на печке.
- А наступал зеленый май,
- ты, грустных глаз не поднимая,
- мне сухо говорил:
- – Давай
- сирени, что ли, наломаю. –
- И мне огромный сноп вручал,
- тугой, благоуханный, мокрый…
- И улыбался.
- И молчал,
- опасливо косясь на окна…
- …
- Был сад как сад
- и дом как дом…
- Крыльцо… Над крышею антенна…
- Да, жаль, мы поздно узнаем
- любви действительную цену.
- Навряд ли кто любил меня
- так бескорыстно,
- так отважно…
- Стоит, ступеньки накреня,
- домишко твой
- одноэтажный.
- На днях его должны снести –
- здесь будет здание вокзала.
- Послушай,
- ты меня прости!
- Ах, если б юность больше знала!
- А, впрочем,
- если бы и знать
- и если б жить начать
- опять,
- все повторилось бы
- сначала!
Непогода
- Нас дождь поливал
- трое суток.
- Три дня штурмовала гроза.
- От молний ежеминутных
- ломить начинало глаза.
- Пока продолжалась осада,
- мы съели пуды алычи.
- За нами вдогонку из сада,
- как змеи, вползали ручьи.
- А тучи шли тихо, вразвалку,
- и не было тучам конца…
- Промокшая, злая чекалка
- визжала всю ночь у крыльца.
- Опавшие листья сметая,
- кружились потоки, ворча,
- лимонная и золотая
- купалась в дожде алыча.
- И, превознося непогоду,
- от зноя живая едва,
- глотала небесную воду
- привычная к жажде трава.
- Вот так мы и жили без дела
- на мокрой, веселой земле,
- а море свирепо гудело
- и белым дымилось во мгле.
- Домишко стоял у обрыва,
- где грохот наката лютей,
- и жило в нем двое счастливых
- и двое несчастных
- людей.
- Ты мне в бесконечные ночи
- с улыбкою (благо темно!)
- твердил, что, конечно, на почте
- лежит телеграмма давно.
- Что письма затеряны, видно,
- твердил, почтальонов виня.
- И было мне горько и стыдно,
- что ты утешаешь меня.
- И я понимала отлично,
- что четко работает связь,
- что письма вручаются лично,
- открытки не могут пропасть…
- Однажды, дождавшись рассвета,
- с последней надеждой скупой
- ушла я месить километры
- лиловой размякшей тропой.
- Ушла я вдогонку за счастьем,
- за дальней, неверной судьбой…
- А счастье-то было ненастьем,
- тревогой,
- прибоем,
- тобой.
Молния
- На пасмурном бланке короткие строчки:
- «Не жди. Не приеду. Целую. Тоскую».
- Печатные буквы, кавычки да точки –
- не сразу признаешь в них руку мужскую.
- Обычно от молнии хочется скрыться,
- бывает, она убивает и ранит…
- Но это не молния – просто зарница.
- За этакой молнией грома не грянет.
- «Не жди. Не приеду»…
- Какое мне дело!
- «Целую. Тоскую»…
- Какое мне горе!
- И впрямь, вероятно, гроза отгремела,
- ушла стороною за синее море.
Воспоминание
- Мне жаль голубого приморского дня
- с персидской сиренью, горячей и пряной,
- с бушующим солнцем,
- соленой моряной;
- мне жаль этой встречи, короткой и странной,
- когда ты подумал, что любишь меня.
- Дымясь и блеща, закипали буруны,
- чернели на рейде тела кораблей…
- За нами пришла краснокрылая шхуна,
- но мы не рискнули довериться ей.
- Кричала сирена в порту, как тревога,
- и стонущий голос по ветру несло…
- Цыганка сказала: – Печаль и дорога… –
- Такое у них, у цыган, ремесло.
- Цыганка лукавая и молодая
- взяла твою руку:
- – А ну, погадаю! –
- Но ты побоялся ее ворожбы,
- ты думал, что можно уйти от судьбы!
- Попробуй уйди…
- Полустанок осенний,
- печаль и смятенье последних минут…
- Ни просьбы, ни слезы, ни ложь во спасенье
- уже ни тебя, ни меня не спасут.
- Но даже теперь, на таком расстоянье,
- случается вдруг, и тебя и меня
- в летящих ночах настигает сиянье
- того голубого, приморского дня.
«Открываю томик одинокий…»
- Открываю томик одинокий –
- томик в переплете полинялом.
- Человек писал вот эти строки.
- Я не знаю, для кого писал он.
- Пусть он думал и любил иначе,
- и в столетьях мы не повстречались.
- Если я от этих строчек плачу,
- значит, мне они предназначались.
«К земле разрыхленной припал он…»
- К земле разрыхленной припал он,
- ловя подземный сладкий ток…
- Еще довольствуется малым
- прогрызший семечко росток.
- А уж над ним с утра до ночи
- и после, с ночи до утра,
- дожди таинственно хлопочут,
- колдуют птицы и ветра…
- Он кверху тянется.
- Нигде так
- не виден неуемный рост…
- Он вымахнул до нижних веток
- и хочет вырасти до звезд!
- Он всех развесистей и выше
- среди родных своих дубрав,
- но что ни год – смирней и тише
- его неукротимый нрав.
- Еще он крепкий и красивый…
- Звезда теперь совсем близка…
- Но в нем уже иссякли силы
- первоначального броска.
- Так и застыл он на столетья
- на прерванном своем пути,
- и шумные лесные дети
- спешат отца перерасти!
«Молодость… Старость…»
- Молодость… Старость…
- Привычно, знакомо.
- А я бы делила жизнь
- по-другому:
- я на две бы части ее делила,
- на то, что будет,
- и то, что было.
- Ведь жизнь измеряют –
- знаете сами –
- когда годами,
- когда часами.
- Знаете сами –
- лет пять или десять
- минуте случается перевесить.
- Я не вздыхаю:
- о, где ты, юность!
- Не восклицаю:
- ах, скоро старость!
- Я жизни вопрос задаю, волнуясь:
- что у тебя для меня осталось?
- Припоминаю я все, что было,
- жизнь пересматриваю сначала,
- как беспощадно меня учила,
- какие подарки порой вручала.
- Знала я счастье,
- не знала покоя,
- знала страданья,
- не знала скуки.
- С детства открылось мне,
- что такое
- непоправимость вечной разлуки.
- Руки мои красивыми были,
- нежными были,
- сильными стали.
- Настежь я сердце свое раскрыла
- людскому счастью,
- людской печали.
- Я улыбалась и плакала с ними,
- стала мудрее
- и непримиримей,
- мягче я стала,
- тверже я стала,
- лгать и завидовать
- перестала.
- Молодость – сила.
- Старость – усталость.
- Думаю –
- сила
- в запасе
- осталась!
Десятибалльный шторм на море
- Его повсюду было слышно –
- сплошной угрюмый гул валов…
- Я в темноте на берег вышла,
- ища защиты у стволов.
- Столпотворенье звуков грозных
- обрушилось навстречу мне.
- Хватаясь ветками за воздух,
- стонали сосны в вышине.
- Кипело море в мути белой…
- Гоня песчаную пургу,
- бесился ветер оголтелый
- на опустелом берегу.
- Валил он туч свинцовых горы,
- с натугой вламывался в лес
- и каждого хватал за горло,
- кто смел пойти наперерез.
- Гудело море разъяренно,
- возненавидя тишину,
- когда оно плескалось сонно
- у смирных дачников в плену.
- И, прирученное, урчало,
- песка вылизывая гладь,
- и не спеша пловцов качало,
- чтобы не слишком укачать,
- и отдыхающим в угоду
Продолжить чтение