Читать онлайн Дедушкины рассказы

Скажу сразу, ни я, ни моя жена никогда не помышляли о поездке в Америку. Да и откуда было взяться приглашению?

Ранним октябрьским вечером 1987 года неожиданно позвонил Гриша Тенегольтц и, слегка волнуясь, объяснил, что прибыл в Москву туристом из США и хотел бы зайти. Господи, а как же иначе! Через полчаса мы уже обнимались.

Гриша никогда не был «отрезанным ломтем» в нашем доме, хотя и уехал навсегда в США в 1976 году. Его судьба студента, а позже кандидата физико-математических наук сложилась трудно, незаконно лишив его прав на многое из того, что до недавнего времени наше общество предоставляло лишь лицам нееврейского происхождения. Судьба Гриши тесно переплелась с жизнью нашей семьи. Он относился к нам всегда с уважением и почтением. Действительно, жена всячески поддерживала его, уделяла внимание, особенно в трудные для него годы. Гриша этого не забыл. И вот он у нас после многолетней разлуки.

Внешне изменился мало, лишь появившаяся седина на висках выдавала приближающиеся пятьдесят. Еще одна перемена: в голосе некогда робкого юноши появились жесткие нотки. Он не скрывал, что пришлось много пережить и переосмыслить. Сейчас все у него как надо: есть изобретение, принесшее материальную стабильность, дом, интересная работа.

– Вы все должны увидеть своими глазами, – сказал Гриша на прощанье. – приглашение вышлю сразу, как вернусь!

Мы тепло расстались, а потом долго обсуждали его приезд, толковали о превратностях жизни. Откровенно говоря, мы не придали большого значения его словам о поездке в Америку: «И то верно, при встрече всякое может сорваться с языка…» – решили мы и окунулись в свою обычную жизнь.

Мы, кажется, летим…

К великому стыду, мы забыли, что Гриша никогда не бросал слов на ветер. Доказательства не заставили себя долго ждать: через два месяца нас известили о поступившем из Америки вызове. Теперь предстояло пройти мучительно трудный путь от «совка», кем каждый из нас был, до гражданина СССР с загранпаспортом в руках.

Первая дверь, в которую надлежало постучаться, была с надписью «Партбюро». Здесь мне должны были дать поручительство перед райкомом партии в моей безусловной надежности. Я обратил внимание на благосклонное ко мне отношение всех членов бюро, кроме одной дамы. Она подошла ко мне, когда заседание уже закончилось и, приблизившись настолько, чтобы я слышал ее взволнованный шепот, проговорила: «Скажите честно, вы не останетесь?» Что было ответить? На всякий случай я крепко пожал протянутую руку и с достоинством ответил: «Никогда!»

Подобного недоверия я, естественно, пережить не мог, поэтому сразу по возвращении пожелал встретиться. Помог, как всегда, случай: на очередном партийном собрании она оказалась сидящей впереди меня. Улучив момент, когда докладчик уморил не только себя, но и всех в зале, я легко дотронулся до ее плеча. Дама обернулась, вскинула брови, и тогда я излил всю накопившуюся желчь: «Не страдайте, я вернулся!» «Как это хорошо! – отозвалась она, – ведь у членов партбюро могли быть такие неприятности!» Она была верна себе и до конца оставалась патриоткой.

Я продолжал бегать по инстанциям. Наконец, пройдя все круги ОВИРа и, став полноправными туристами, мы двенадцатого июня 1988 года сели в самолет авиакомпании «Пан Американ», взявшем курс на Нью-Йорк.

Уже в салоне комфортабельного лайнера, напоминавшего отечественный аэробус, устроившись поудобней и потягивая через соломинку предложенные соки, мы стали мысленно готовиться к встрече с Америкой.

Что мы знали об этой стране – разве то, что изо дня в день сообщали наши газеты? Информация, как правило, была тенденциозная, негативная. Поэтому предстояло самим на месте разобраться в хитросплетениях политической ситуации. Понимали, что сделать это будет нелегко еще и потому, что с получением паспортов нас ознакомили с инструкцией о поведении советских граждан за границей, которая просто обескураживала. Вот ведь как бывает: и перестройка шла уже более двух лет, и пресса значительно смягчила тон, а инструкция каждой фразой неотвратимо возвращала к временам холодной войны:

– общественные места не посещать;

– в рестораны не ходить;

– с американцами не разговаривать, не встречаться, в дома не заходить;

– остерегаться возможных эксцессов и провокаций…

Далее в том же духе. Мы не успевали записывать. Было невыносимо стыдно потом читать этот образчик классического бюрократизма, рожденного вдали от жизни и претендующего на свод незыблемых законов. Поэтому было единодушно решено воспринимать переписанные нами пункты только сквозь призму собственного мышления и не прикрываться спасительной фразой: «Извините, не понимаем…» Все это нам пригодилось позже.

Федя по имени Тэд

Уже в самолете мы ощутили себя кем-то вроде посланцев доброй воли и имели возможность убедиться в неизменной доброжелательности американцев, их расположении к нам. Первый случай представился вскоре после того, как вылетели из Шереметьево. Третье от окна кресло в нашем ряду занимал американец, как оказалось, из России. Запросто, без предисловий, он вступил в беседу. «Тэд, а в Союзе был Федором» – представился попутчик и тут же принялся рассказывать о семье и своем бизнесе в Америке. С ним было легко и просто. Его непринужденность передалась нам, и время понеслось вскачь. Тэд сыграл на редкость счастливую роль в нашем довольно утомительном путешествии.

Дело в том, что в Нью-Йорке предстояла пересадка на другой самолет той же авиакомпании до Сан-Франциско. Если бы лайнер из Москвы не опоздал, пассажиры, без волокиты пройдя все виды досмотра, проследовали бы в другой сектор аэровокзала, сели на нужный рейс и спокойно улетели. Но он опоздал, и тот, на который мы не успели, уже давно летел в Калифорнию. Тэд, как и мы, направлялся в Сан-Франциско и еще на подлете к Нью-Йорку обещал, в случае чего, оказать помощь. Теперь это время настало. Пассажиру затеряться в лабиринтах аэропорта Кеннеди так же легко, как иголке в стоге сена. Здесь, на сравнительно небольшой площади, воздвигли свои вокзалы несколько крупнейших авиакомпаний. Их здания, расположенные по периметру гигантского эллипса, чем-то похожего на московский ипподром, не имеют между собой иной транспортной связи, кроме такси и маршрутного автобуса, непрерывно курсирующего по замкнутому кольцу. Если пассажир не знает, как добраться до нужного аэровокзала, ему непременно расскажут, но на… английском. Трудности возникают мгновенно, если с языком, мягко говоря, не все в порядке. У нас был порядок, но не образцовый, поэтому надежда возлагалась на Тэда, знавшего, куда мы летим. Он хорошо понимал свою роль и не отходил ни на шаг. Внимательный, предупредительный, он взял на себя хлопоты по оформлению транзитных билетов, позаботился о багаже, перевез с одного аэровокзала на другой, помог с посадкой и даже усадил на места. Убедившись, что мы пришли в себя, он с чистой совестью отправился в буфет лайнера пить пиво.

В Сан-Франциско мы тепло попрощались. Больше его не видели. Однако, что удивительно, с того дня прошло много времени, а мы все помним до мелочей, будто это было вчера. Чем же запомнился первый американский попутчик? Да, пожалуй, ничем, если добрые человеческие отношения воспринимать как нечто само собой разумеющееся. Только мы постепенно стали от них отвыкать. А тут – напоминание. Вот такая правда.

Приключение рыжего чемодана

Самолет приземлился в Сан-Франциско поздно ночью, но аэропорт был в сиянии огней, как в самые людные вечерние часы. Экономить на электричестве здесь не принято. Чтобы заметить, что Гриша слегка осунулся за полгода, которые мы не виделись, яркого освещения не требовалось. А он смеялся, явно довольный встречей.

Однако, именно в этот торжественный момент произошел казус, который благодаря Грише получил фантастическое продолжение. У рыжего чемодана, взятого нами напрокат, оказалась оторванной ручка. Гриша немедленно заявил об этом и чемодан тут же увезли, а в утешение было сказано, что пострадавшая в полете поклажа будет доставлена по нашему адресу завтра в 17 часов в самом лучшем виде. Мы пригорюнились, поскольку вещь была чужая, но всецело доверились Грише.

Восемьдесят миль от Сан-Франциско до Сан-Хосе, как потом оказалось типичного одноэтажного американского города, круглый год утопающего в зелени магнолий и еще каких-то декоративных растений, мы преодолели минут за тридцать по великолепному спид вей. Машина бесшумно пронеслась по притихшим ночным улицам Сан-Хосе и неожиданно остановилась на затемненной площади перед освещенным фасадом магазина с неоновой вывеской «Сейф Вей». Предчувствуя подвох в Гришиных действиях, мы дружно захныкали: «Хорошо бы сначала добраться до дома, выспаться: все-таки восемнадцать часов в полете» … – но он только ободряюще улыбнулся и отрывисто бросил: «Еще успеете, выходите!» Нехотя мы повиновались.

То, что мы увидели в сиянии огней и карнавальном убранстве магазина, неподготовленного советского человека может надолго уложить в больницу. Мы оказались в храме снеди, а не в продмаге в обычном понимании этого слова. Гриша, явно наслаждаясь произведенным эффектом, предложил потрогать продукты, чтобы убедиться, что перед нами не муляжи. Но мы быстро во всем разобрались. Зрелище явно было не для слабонервных. Наша эйфория неожиданно сменилась каким-то безучастием к царящей вокруг нас вакханалии продуктов. Всего этого наши люди не имели. Стало горько и обидно за них, а потом и за себя, что присутствуем на незваном празднике, который вот-вот закончится, и действительность вернет нас к полупустым полкам магазинов, извечным очередям и прозаическим поискам колбасы.

* * *

Следующий после прилета день встретил нас ярким, нещадно палившим солнцем. Часы показывали два пополудни.

– Богатырским сном спите! – поднял нас Гриша, терпеливо ожидавший нас к завтраку, а теперь к обеду. На столе было, наверное, все, что мы видели в ночном магазине. Это была великолепная трапеза, которую мы еще не раз вспоминали в Москве. Но любопытство звало нас на улицы Сан-Хосе, в котором предстояло прожить, как оказалось, тридцать восемь дней и ночей.

– Идите спокойно. Потеряться здесь невозможно, – наставлял Гриша, – и не заблудитесь. На всякий случай он сунул бумажку с номером телефона.

– Но к пяти необходимо вернуться, если хотите получить чемодан.

С этим напутствием мы покинули гостеприимный Гришин дом и направились вдоль идеально чистой улицы. Мы шли и любовались коттеджами, среди которых не было похожих друг не друга. Кроны южных деревьев, многие из которых цвели и благоухали, защищали нас от солнца. Вскоре добрались до площади, которую ночью увидели первой. «Сейф Вей» стоял на прежнем месте. Только рядом с ним, образуя каре, выстроились небольшие магазинчики. В темноте мы их просто не заметили.

В путешествии по городу и в знакомстве с магазинами время пролетело так быстро, что мы чуть не опоздали к назначенному сроку. Оставалось минут пятнадцать ожидания, чтобы разочароваться в пунктуальности работы служб гражданской авиации США. Но Гриша только ободряюще улыбался, глядя на наши унылые лица.

– Раз они назначили время – значит все просчитали. Это же Америка, – заключил он.

Почему-то вспомнился мистер Адамс из «Одноэтажной Америки» Ильфа и Петрова, который, однажды забыв в гостиничном ресторане свою шляпу, посылал открытки, чтобы ее пересылали в город, который был следующим на его пути. История повторилась многократно. Только спустя три месяца шляпа, наконец, догнала счастливого мистера Адамса.

Вариант американца нас не устраивал: в чемодане находились крайне необходимые вещи вплоть до зубной щетки. Каково же было наше удивление, когда ровно в 17.00 специальный нарочный, преодолев немалый путь от Сан-Франциско до Сан-Хосе, вручил милый нашему сердцу рыжий чемодан с новой ручкой и чек на 30 долларов за «моральный ущерб».

Типичный американский город

Чем больше мы знакомились с городом, тем обильней он давал пищу для размышлений.

– Что я вам говорил? – воскликнул торжествующий Гриша, видя нашу растерянность. Мы лишь пожали плечами.

Шел второй день нашего пребывания в гостях, а Америка в который раз постаралась удивить нас.

Сан-Хосе – трудно различимая точка на американских картах, но она вовсе исчезла из географического атласа для учителей средней школы (издание четвертое, Москва, 1983 г.). Между тем, Сан-Хосе – небольшой город, примостившийся с южной стороны Сан-Франциско, на первый взгляд ничем не приметный, имеет солидный удельный вес в экономике штата и электронно-вычислительной промышленности США. Здесь сплелись в тугой узел интересы многочисленных кампаний по производству компьютеров самого различного назначения. Правда, жесткая конкуренция внешне себя никак не выдает, но то лишь видимая сторона деловой жизни, которой постоянно живет город. Здесь же пришлось узнать прискорбный для себя факт, что отдельные компании Сан-Хосе и некоторых прилегающих к нему городов ежегодно выпускают столько компьютеров, сколько давала их в конце 80-х вся наша электронная промышленность. Вот такими трагическими последствиями обернулось для страны бездумное отрицание Сталиным кибернетики. Те, кому сейчас за семьдесят, хорошо помнят чудовищный шабаш, сотворенный вождем всех народов с одной из самых перспективных наук того времени. Возникшая в те годы разница в уровнях развития электроники между двумя странами, со временем достигла катастрофических величин.

О Сан-Хосе, как одном из престижных экономических центров, говорит другой факт: его аэродром в 1988-м году ежедневно осуществлял круглосуточный вылет и прием международных рейсов больше, чем в течение тех же суток наш главный аэропорт Шереметьево…

Мы продолжали бродить по светлым улицам Сан-Хосе. На наш взгляд, после того, как удалось побывать в ряде городов штата, это – типичный американский город среднего масштаба, в котором имеются все атрибуты мегаполиса – бизнес-центр, торговая часть и деловой квартал, где несколько высотных зданий, облаченных в зеркальные одежды, занимаемые ведущими компаниями и банками, стремятся к тому, чтобы их уважительно называли небоскребами. И конечно же с предместьями, больше напоминающими дачные места.

Главная улица Сан-Хосе, как и полагается быть, отличается парадностью и изысканностью вкуса витрин дорогих магазинов. Особенно хороша центральная магистраль в вечерние часы, когда преображается в свете неоновой рекламы. На каждом шагу вас встречают в сверкании огней рестораны, бистро, магазины, аптеки и.… стоянки автомобилей под открытым небом в иллюминации фонариков с настойчивым предложением приобрести на выбор «Крайслер», «Форд», любую машину фирмы «Дженерал Моторе» и непременно сегодня, лучше сейчас.

Но, как ни странно, милее были опрятные, тихие улицы окраин, где тоже шла своя жизнь, но только более размеренная и спокойная.

Однажды мы забрели в отдаленный район города, как всегда, прислушиваясь к его дыханию, как неожиданно одна из боковых улиц вывела нас на оживленную магистраль, где шло какое-то строительство.

– Что здесь будет? – Поинтересовался я у прохожего. Тот указал на щит, где красовался семиэтажный дом, в обрамлении цветников и указывались сроки окончания строительства под ключ. Всего за 60 дней!

Дома поинтересовался у Гриши: «Это шутка?»

– Ничуть, – откликнулся он. – Убедитесь сами во время прогулок. Дом будет расти на глазах.

Через день мы специально пришли на стройку. Котлован, вырытый под фундамент накануне, исчез, и вокруг него обозначился первый этаж. На стройке, которая была обнесена металлической сеткой, работало не более десятка людей, одетых в опрятные спецовки. Вокруг нигде не было видно привычных нашему глазу нагромождений бетонных плит, арматуры, кирпича, куч с песком, мешков с цементом. Не успевала прибыть машина с каким-нибудь материалом, как кран поднимал его на разгрузку. Строительная площадка неизменно оставалась ухоженной.

До конца нашего пребывания в Штатах оставалось не более недели, когда из любопытства мы снова пришли на объект. Нас встретил уже дом в пять этажей, рабочих не прибавилось. Дома я поделился с Гришей нашими наблюдениями, особенно поражала культура строительства. Он усмехнулся: «Попробовали бы они намусорить или захламить, им тут же пришлось платить большой штраф. А то городские власти и вовсе лишили бы их права на строительство. Порядок на стройке превыше всего.»

Мы вздохнули и согласились.

Проблемы, проблемы, проблемы…

Где бы мы не были, куда бы нас не возил Гриша, все, что видели, о чем узнавали, невольно сравнивали с жизнью в Союзе. Увы, очень многое было не в нашу пользу: обман родных властей буквально резал глаза. Он был настолько очевиден, что становилось горько и обидно за всех советских людей, подвергшихся тотальной идеологической обработке и слепо веривших партии родной.

Как же далеко мы зашли в пренебрежении к человеку в годы коммунистического режима, в элементарном неуважении к нему. Нас постоянно убеждали в том, что девиз, под которым мы прошагали не одну пятилетку – «Все во имя человека, для блага человека» выполняется, а наша жизнь становилась все хуже. Нас приучили фарисействовать, лгать, говорить на черное – белое, на заведомую чушь – гениально! Нас лишили гордости и самоуважения, достоинства и независимости, милосердия и доброты. Что до девиза «Все во имя человека…» – он превратился в пустой звук, фальшивый лозунг, не подкрепленный делами. Долгие годы мы слышали цветистые речи, сами произносили красивые слова, но в них не было и грана правды.

Нам вбивали в головы, что все беды идут «оттуда», с Запада, что от капиталистической системы ничего хорошего ждать не приходиться, поскольку это общества без будущего, где все продается и все покупается, а человек человеку – волк. Но волк оказался накормленным, напоенным и ни о чем дурном не помышлявшем. У нас же, где по утверждению собственной пропаганды, набирало силу и неуклонно развивалось общество социальной справедливости, жить становилось все труднее и хуже. И для того, чтобы как- то сводить концы с концами, меняли нефть на хлеб.

Путешествуя по Калифорнии, мы убедились, что в Америке не все так плохо, как об этом в восьмидесятые годы писала пресса. Нельзя же отрицать очевидное: промышленный потенциал на высоком уровне, сельское хозяйство, поддерживаемое государством, тоже не знает застоя. Иначе 4% населения, составляющие американское фермерство, не смогли бы полностью удовлетворять потребности своих граждан и продавать излишка во многие страны мира. Социальное обеспечение, пусть несовершенное в условиях капитализма, о чем настойчиво тогда писала пресса, оказывается, тоже дает американцам возможность, в том числе и неимущим, независимо от классовой, религиозной или расовой принадлежности, вполне сносно существовать. При этом не следует забывать о милосердии, получившем в стране широкое распространение. Сами американцы говорили, что благодаря милосердию никто в стране не голодает и не ходит в тряпье.

В Америке развито свободное предпринимательство (нам теперь это знакомо). Миллионер стремиться преумножить капитал, чтобы быть еще богаче, малоимущий – заработать, чтобы существовать. Цели разные, а стремление одно – получить деньги. Мы видели на улицах Сан-Франциско людей, которые зарабатывали на жизнь тем, что развлекали прохожих. Вели они себя тактично, ни к кому конкретно не обращались, лишь пытались завладеть всеобщим вниманием.

На одной из самых людных улиц Сан-Франциско расположился квартет, он быстро собрал вокруг себя плотную толпу, из которой со звоном падали на расстеленную салфетку мелкие монеты. Возможно, если бы в Америке имелось учреждение вроде Госконцерта, процветавшего в восьмидесятые годы в нашей стране, они не осмелились бы гастролировать на улице. Но заработали бы больше? Сомневаюсь. Это и есть свободное предпринимательство по-американски: живи как хочешь, делай что хочешь, только не преступай закон.

Нет, в Соединенных Штатах не все так плохо, как еще нередко писала наша пресса. Иначе в верхних эшелонах советской элиты, среди высокопоставленных бонз не считалось бы престижным посылать своих деток заграницу, дабы побыстрей поставить на хрупкие ножки. Впрочем, отцы и сами в любой час готовы к загранкомандировкам, желательно в капстраны, чтобы еще раз, авось не последний, окунуться в болото загнивающего капитализма, заодно вывезти пару набитых чемоданов.

Да, видимо не все плохо в современных Соединенных Штатах, хотя проблемы и у них не исчезли, а некоторые стали еще острее. Что же изменилось в стране за двенадцать лет после нашего пребывания? Почитаем прессу, послушаем радио, посмотрим телевидение.

Жизнь Америки показывает, что такие стойкие проблемы, как наркомания, преступность, бедность сохранились, а некоторые приобрели угрожающие масштабы. Обозначилась и новая – так называемая социальных гарантий, когда разветвленная система государственных пособий, пенсий и гарантий порождает иждивенческие настроения, а в целом влияет на производство, сдерживая его развитие: зачем напрягаться, когда пособия и так обеспечены? Но даже при развитой системе государственных пособий в США, оказывается, полно бедных. Правда, по американским меркам, если семья их трех человек получает в год всего 20 тысяч долларов, считается, что она живет за чертой бедности. В стране по такой шкале проживает, по некоторым оценкам, более трети населения.

Америка озабочена состоянием образования подрастающего поколения, не получающего, как полагают специалисты, нужного объема знаний. Научно-технический прогресс в стране позволил осуществить компьютеризацию школ, как частных, так и государственных, превосходно оборудовать классы для лабораторных работ, обеспечить новейшей учебной литературой школьные библиотеки. Богатая страна – богатые возможности. Но проблема есть и состоит в том, что уровень знаний многих школьников не обещает стране превосходства в будущем над конкурентами. Поэтому была осуществлена школьная реформа, в которой образованию придан универсальный характер, без деления учеников на способных и неспособных. Проведено много других мероприятий, в том числе по интенсификации школьного обучения. Результаты, как говорится, еще на подходе, а проблема не снимается. Хотя внешне все выглядит очень пристойно.

Америку в не меньшей степени, чем преступность и коррупция, тревожит религиозный фанатизм. Например, движение «Черных мусульман», провозгласившее создание на юге США независимого мусульманского государства. Чем не Чечня?

Появилось сообщение, что золотой запас страны к 2001 году составил всего несколько тонн. Спрашивается, чем же обеспечивается выпуск бумажных денег, если в казне нет золота? Имиджем Америки?

Автор статьи «Крах мирового империализма неизбежен» Евгений Викалов («Стрингер» январь 2001 г.) пишет, что «…теперь гуляет по миру почти 128 триллионов (долларов. К.З.), причем лишь треть из них – в Соединенных Штатах. Представляете, – спрашивает автор, – что произойдет с США, если эта бумажная армия вдруг вернется домой? Или в Вашингтоне решат, что те баксы, которые ходят на рыночных просторах – настоящие, а за все остальные Америка ответственность не несет?» Таким образом, делает вывод автор, «В мире сегодня существует только одна страна, способная подорвать гегемонию Америки. Нет, не Россия (хотя чертовски хотелось бы так думать). Это… сами Соединенные Штаты. Всю планету до сих пор трясет от грохота, с которым распался СССР. Современная Америка вполне может повторить эту судьбу».

Очевидно, проблем в Америке хватает, но, несмотря на это, Соединенные Штаты остаются великой мировой державой. Известный американский политолог Збигнев Бжезинский так характеризует современную Америку: «США после СССР – единственная супердержава в мире. И ни с кем этой ролью при жизни нынешнего поколения делиться не намерены.» Профессор считает, что отрыв Америки от всего остального мира определяется четырьмя факторами. Во-первых, военной мощью. Во-вторых, сверхразвитой экономикой, доминирующей на мировом рынке. В-третьих, интеллектуальным и техническим преимуществом. И в-четвертых, информационно-культурным давлением. «Только США разрабатывают мировые стандарты, образ и стиль для всего человечества».

(«Стрингер» январь 2001 г.) Заявление амбициозное, но не принимать его во внимание было бы ошибкой.

Бесспорно, Америка великая страна и нам тягаться с ней неимоверно трудно, чтобы по-прежнему оставаться великой. Катастрофическое падение экономического потенциала страны делает эту задачу трудно выполнимой.

За двенадцать минувших лет в стране сменилось три президента. Первый президент Михаил Горбачев не смог поддержать падающий с колен Советский Союз, доставшийся от состарившегося и немощного Политбюро ЦК КПСС, хотя материальные и кадровые ресурсы еще оставались, чтобы обновить советский социализм. Но укреплению экономики страны он предпочел международные вояжи для наведения мостов дружбы. Да, он прекратил убийственное состязание супердержав в ракетно-ядерной гонке, понизил градус планетарной ненависти, но, войдя в роль миротворца, с легкостью отдал западным немцам Восточную Германию по сути дела просто так. А ведь те же немцы за свою пятидесятилетнюю мечту о воссоединении Германии были готовы как минимум списать нам все долги. Взамен – смехотворная компенсация, которая была проедена. Еще вопрос: почему, распуская Варшавский Договор, он не потребовал гарантий от НАТО? Серьезный политик не должен допускать такие ошибки. Между тем СССР все больше скатывался в экономический хаос. Время подтвердило, что Горбачев не был сильным президентом. Он сохранил коммунистический режим и не смог повлиять на процесс перестройки, чтобы изменить жизнь к лучшему. Правда, воздух в стране стал чище, и СМИ вздохнули свободней. Однако, не добившись позитивных результатов, он бесславно сошел с политической сцены, уступив место первому президенту России Борису Ельцину.

Новый президент раньше всего позаботился об укреплении личной власти. За все восемь лет своего президентства он ни разу не изменил своей стратегии: обладая чутьем реальной опасности, искусно убирал с политической арены своих врагов, нередко и тех, кто был полезен, служил верой и правдой, в том числе и первую, очень перспективную команду реформаторов во главе с Егором Гайдаром, которому поручил начать экономическую реформу. И он частично осуществил ее, буквально спас страну от голода, наполнив магазины товарами, но довести до конца не дали. И экономический кризис продолжал разрушать страну.

Уместно заметить, что Ельцин смещал, снимал, менял реформаторов, но, к его чести, ни разу не расправился со своими политическими оппонентами.

Избранный как президент и правивший как самодержец, Ельцин вошел в историю прежде всего как разрушитель. Первый шаг к распаду СССР, не желая его, он сделал 24 августа 1991 года, когда подписал указ о признании независимости Прибалтийских республик. Он торопился осуществить этот великодержавный жест, не задумываясь о последствиях, веря тогдашним руководителям Литвы, Латвии и Эстонии на слово. Легковесность в решении стратегически важной для России задачи позже отразилась на отношениях с прибалтийцами, которые стали притеснять русскоязычное население. Руки у них были развязаны: никаких письменных договоренностей о выходе прибалтийских республик из состава СССР не существовало. Значит, не было и обязательств. Ошибок, свидетельствующих о непродуманности, торопливости, а нередко недальновидности первого президента России за восемь лет его правления было допущено немало.

Но все же вклад Ельцина оказался ощутимым: он сокрушил коммунистический режим и тем самым двинул страну по пути, с которого она уже не сойдет. Однако запретить компартию испугался. И все же страна вздохнула свободней: стал возможен беспрепятственный выезд из России, стало доступным продовольствие, приватизация и продажа жилья. Средства массовой информации ожили: была уничтожена цензура, стала возможна критика власти и самого президента.

Между тем, покупательная способность населения упала в результате усиления безработицы, неразрешенности социальных проблем. Экономика продолжала находиться в упадке, реформы остановились, материальное положение большинства населения ухудшилось. Россия все больше увязала в долгах, проедая займы, получаемые от мировых банков под высокие проценты. Интенсивный экспорт нефти не окупал расходов.

Ельцин стал чаще болеть, отходить от руководства страной. Широкий размах получила коррупция, взяточничество, преступность. Огромные средства пожирала война в Чечне, развязанная с легкой руки Ельцина тупыми политиками и амбициозными генералами. Кризис в обществе нарастал. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если власть в стране не перешла бы к преемнику Ельцина – Владимиру Путину.

Путину досталась страна, напоминающая крепко потрепанный бурей сухогруз, который нуждается в срочном капитальном ремонте, чтобы не затонуть. Притом везде – в управлении, в экономике, во внешней политике. Нуждается в наведении порядка – иначе не остановить гибельную течь капиталов и мозгов.

И Путин начал с наведения порядка, с крутых реформ по укреплению государственной (читай личной) власти в стране, которые продолжаются. При этом, могущественный некогда Совет Федерации – повержен. Оппозиция в лице коммунистов приручена. Самые одиозные олигархи периода ельцинского правления – в изгнании. У Путина, практически, никаких препятствий для проведения своего курса. Тем более, что возрастают пенсии, появились позитивные сдвиги в экономике, в жизни, которая уже много десятков лет проходит со сменой режимов, вождей и идеалов без улучшения.

Искренне радуюсь малейшим изменениям к лучшему, но у меня свой критерий. Главное, чтобы не случилось возврата к коммунистическому прошлому, чтобы были полностью сохранены демократические свободы, защищены все права человека. Чтобы укреплялись отношения с Европой, Америкой, всеми странами мира. Чтобы наши люди могли жить так же сытно, раскованно, вольготно, как живут американцы, в чем мы убедились сами еще шестнадцать лет назад. И чтобы, в конечном счете, упаси Боже, не вышло так, о чем предупреждает И. Губерман:

Сан-Франциско

Однако, оставим политику политикам и вернемся в 1988-й год в Калифорнию.

Однажды Гриша сказал, что завтра у него свободный день, и он хочет повезти нас в Сан-Франциско. Стоит ли говорить, с каким нетерпением мы ожидали час отъезда. И вот мы в пути. Маршрут на северо-восток, к океану, вдоль бухты, мимо города Пал Алто, известного своим университетом. Едем в гости к Володе – другу Гриши, преподавателю русского языка и литературы в одном из колледжей. Но главная цель – увидеть город, который американцы считают самым красивым в стране, если не в мире.

Проезжая мимо бухты, мы удивились ее размерам: она показалась внутренним морем между материком и дальней оконечностью полуострова, на котором в дымке раскинулся Сан-Франциско. Отсюда открылся сказочный вид на висячий мост, перекинутый с одного берега на другой, и мы залюбовались им. Длинные ажурные пролеты, подвешенные на растяжках, казались невесомыми. Они парили в воздухе на огромной высоте, едва касаясь легких опор. Красный цвет делал их еще более фантастичными. Мост соединил Сан-Франциско с Оклендом. Проехать по мосту не удалось: Гриша предпочел проезд по материковой части. Не беда, одно из чудес света мы все-таки увидели издали.

Володя оказался почтенным отцом семейства с хорошим, покладистым характером. Он тепло встретил нас, сменил Гришу за рулем и повел машину по самым интересным местам города.

Улицы Сан-Франциско действительно красивые. Многие – прямые, как струны. Даже окраины, с более дешевым жильем, имели привлекательный вид. Чистый, светлый город дышал прозрачным, свежим воздухом. Двух, трех и четырехэтажные дома – типичны для Сан-Франциско. Исключение – центр, отданный во власть небоскребов.

Очень красив район, где живут состоятельные семьи. Они предпочли коттеджи. Эти двухэтажные, кажущиеся игрушечными, домики, выдержанные в викторианском стиле, буквально привораживают своей живописностью. А уютные, в ажурном убранстве, мезонины, вместо привычных нашему глазу чердачных окон, усиливают ощущение неповторимости.

Некоторые районы города выросли на холмах, а пересекающие их улицы превратились в своеобразные «американские горки», преодолеть которые без транспортных средств весьма утомительно.

И еще об одной градостроительной причуде – зигзагообразной проезжей части улицы. Она довольно круто спускается на одну из центральных магистралей, по которой движутся открытые с боков туристические трамвайчики, и имеет на стометровом марше восемь поворотов на 180 градусов! Чтобы проехать ее сверху донизу, надобно умение водить автомобиль в экстремальных условиях, проявляя виртуозность в управлении скоростью, тормозами и рулем.

Когда, наконец, мы в испарине от пережитого добрались до самого низа, у всех было ощущение, что легко отделались от смертельно опасного трюка. Но еще большее удивление вызвало то обстоятельство, что улица заселена состоятельными людьми. Красавцы дома расположились каскадом, имея с крутого склона на два этажа меньше, чем с пологого. Вот такая удивительная достопримечательность.

Гриша, получив удовольствие от наших «ахов», предложил заехать на доминирующий над городом холм, на котором установлены памятник Колумбу и обзорная башня. Перед нами открылась удивительная панорама города, амфитеатром спускающегося к заливу. Другая сторона позволяла рассмотреть в сиреневом мареве бескрайние просторы Тихого океана. Хорошо были видны портовые сооружения, где разгружались торговые суда. А неподалеку, прижавшись могучими боками к причалам, готовились к отплытию ослепительно белые океанские лайнеры.

Вдоволь налюбовавшись панорамой города, мы спустились в его нижнюю часть. Здесь были свои достопримечательности. Прежде всего, музей Изящных Искусств. Посетить мы его не смогли: на это ушло бы все время, отпущенное на экскурсию по городу. Поэтому ограничились его прекрасным видом: красивое, с колоннадой, здание охватывало подобно подкове небольшое озерцо и отражалось в нем, как в зеркале, неподвижную гладь которого нарушали плавающие красноклювые лебеди. Музей славится своей коллекцией картин, многие из которых принадлежат кисти великих мастеров.

Неподалеку от музея оказался японский сад со свободным входом. Здесь среди карликовых сосен, других низкорослых деревьев возвышались воздушные пагоды, а через аккуратные ровики с прозрачной водой были переброшены горбатые мостики. Все казалось не настоящим, но отличалось изяществом.

Чтобы усилить возникший у нас интерес к востоку, Володя свернул в китайские кварталы Чайна Тауна. Тут был не менее интересный пестрый мир, но шумный и живой. Крошечные лавчонки соседствовали с магазинчиками покрупнее, выставив товары напоказ. Прямо на улице жарились, шкварились, дымились ароматные кушанья, приготовленные на наших глазах. А рядом расположились ресторанчики с броскими вывесками, предлагавшие широкий выбор экзотических китайских блюд. Проехать дальше по запруженным людьми узким улочкам Чайна Тауна было просто невозможно, и Володя, используя накопленный опыт старожила города, сумел-таки боковыми проулками беспрепятственно выехать в европейскую часть города. Он тут же заявил, что хочет показать «кое-что». Вскоре мы оказались в районе, где царила моногамия. Геи чувствуют себя полностью раскрепощенными под защитой закона и ведут привычный для себя образ жизни. Что любопытно: даже в этом «особом» районе большого города случаются драмы, заставляющие стынуть кровь, когда совершаются убийства на почве ревности.

Время, недостаток которого мы постоянно ощущали, заставило нас предпринять, к сожалению, недолгую поездку в одну из примечательных частей города – на набережную. Здесь было многолюдно. Широкая магистраль для прогулок была заполнена свободной от забот публикой. На набережной скопилось множество магазинов, ресторанов, кафе, картинных галерей, активно посещаемых народом. Прямо на тротуаре давались маленькие представления вольными иллюзионистами, циркачами, за невысокую плату писались портреты, шло моментальное фотографирование. А все вместе напоминало суматоху, из которой не просто выбраться.

Со стороны залива хорошо был виден небольшой остров, на котором, как оказалось, с 1934 по 1963 годы действовала федеральная тюрьма Алькатрас. Теперь здесь был музей, куда катера привозили туристов. Один из стендов рассказывал о пребывании в тюрьме известного гангстера Аль Капоне. В ЗО-е годы он фантастически разбогател на спекуляции спиртным во времена сухого закона. Наконец, он был арестован и предстал перед судом. Любопытно, что обвинение ему предъявили только за неуплату налогов… Призрак «великого» Аль Капоне и сегодня витает в залах музея-тюрьмы, собирая толпы туристов перед витриной, посвященной похождениям знаменитого гангстера.

И еще любопытный факт. Оказывается, из тюрьмы Алькатрас совершались побеги. Всего четыре. Трое беглецов погибли в ледяных водах залива и только один достиг материка. А плыть-то было всего три мили. По этой причине охрана никогда не была усиленной.

Наша поездка подходила к концу, когда Гриша предложил все-таки посетить одну из галерей по продаже картин. В просторном помещении с мягким освещением на стенах висели картины. Они были выставлены с учетом разного вкуса посетителей. Почетное место было отдано творениям Шемякина и Сальвадоре Дали. Шедевр Шемякина, продававшийся по баснословной цене, представлял собой полотно два на три метра, изображавшее сетку из тонких разноцветных линий, протянутых в разных направлениях. Персонажами еще двух картин были уродцы на тонких искривленных ножках, плоские, как тени, затянутые в зелено-красные камзолы, в напудренных париках с косичками, отсылавшие зрителя не то на костюмированный карнавал или ко временам императора Павла Петровича. Я давался диву: неужели трансавангардизм так глубоко вошел в сознание некоторой части людей, что они реалистичному искусству предпочитают абстракцию? Я решительно ничего не понимал. Женя тоже таинственно молчала. Улыбался один

Гриша. Его даже не смутила стоимость шемякинской сетки за 300 тысяч долларов.

У Дали картины тоже требовали навыков в абстрактном мышлении, хотя были написаны в более реалистической манере. Специфическое искусство авангардистов мы решительно отказывались понимать. Думаю, что многочисленные посетители салона, несмотря на щедро расточаемые улыбки и выразительные жесты, которыми обменивались, тоже ушли, так и не распознав до конца авторских замыслов. Искусство авангардистов оказалось выше нашего понимания, в чем не боюсь признаться, ибо «синдром Кандинского», как называют медики склонность людей видеть мир абстрактно, нам, увы, не присущ.

Калифорнийцы любят и неплохо разбираются в изобразительном искусстве. Почти в каждом небольшом городе есть собственная художественная галерея, организуются передвижные выставки. Не мало меценатов творят свое доброе дело. Один из ушедших мэров Сан-Хосе завещал свой огромный загородный дом местным живописцам для проведения выставок и воспитания художественного вкуса у посетителей.

Несколько музеев и картинных галерей сосредоточено в Сан-Франциско.

Интересно было узнать, как художники реализуют свое творчество. В Америке существует разветвленная сеть художественных салонов по продаже картин. Как правило, признанные художники получают гонорар, превышающий половину продажной стоимости картин. Менее известные – часть от половины. Наиболее именитыми сегодня в Америке, со слов хозяина салона, в котором мы побывали, считаются авангардисты Сальвадоре Дали, Михаил Шемякин и некоторые другие.

Но судьба благоволит далеко не каждому, хотя ряд мастеров из Советского Союза, покинувших его в разное время, как например, Задорнов, Кабаков, Краснопевцев довольно успешно пробиваются к признанию. В конце 80-х в Нью-Йорке зарегистрировано было свыше 90 тысяч художников, которые вынуждены заниматься любым делом, чтобы существовать, только не художественным промыслом. О них, естественно, никто не знает и творчество этих соискателей славы остается за порогом картинных салонов. Получить известность не легко. В ряде случаев популярность приходит не благодаря расцвету творческой индивидуальности, а создается финансовыми воротилами, спекулирующими на продаже картин, или меценатами, заботящимися об оригинальных пополнениях собственных коллекций.

И еще одно размышление. Когда рождался импрессионизм, парижане встретили это новшество в штыки. Они ходили в центр города на импровизированные выставки никому неизвестных художников, чтобы выразить возмущение или вдоволь насмеяться. То и дело раздавались возгласы: «Сумасбродство!», «Мазня!», «Дикость!». И никто не хотел принять во внимание тот факт, что искусство способно развиваться, что это всего лишь новое течение в нем, которое через каких-нибудь 80—100 лет заявит о себе в полный голос, а картины пойдут с аукционов по умопомрачительным ценам.

Все возможно, и мои личные доводы окажутся несостоятельными: ведь искусство – суть движение. Об этом прекрасно сказал Эдуард Мане: «Никогда не оставаться на одном уровне, не повторять завтра того, что сделано сегодня, постоянно искать новый аспект, заставить звучать новую ноту. О эту косность, все эти мастера, застывшие на одной формуле, которая приносит им ренту. Какое дело до всего этого подлинному искусству?»

Прав Эдуард Мане или нет – рассудит время.

Завершилась поездка в Сан-Франциско превосходным обедом в доме Володи, приготовленном хозяйкой дома в стиле «а ля рус» с борщом и котлетами.

Американцы

Однажды, гуляя по улицам Сан-Хосе, мы остановились под красным светом светофора. У автомобилей было право беспрепятственного проезда, но они стояли. Тут я обратил внимание на жесты водителя из ближайшей к нам машины. Он подавал знаки, чтобы мы шли на красный свет. Воспользовавшись неожиданным предложением, мы перешли, а в знак благодарности помахали рукой.

Дома я рассказал Грише об этом случае.

– Все в порядке вещей, – ответил он. – На пересечении улиц с активным движением вам бы не уступили: там идет поток, а здесь, два-три автомобиля. Но все равно, – заключил он, – подобные знаки внимания в характере американцев. Вы еще убедитесь в этом не раз.

Действительно, оказать услугу американцу постороннему человеку – обыденное дело.

При этом американцы улыбаются. Улыбка на их лицах стала чем-то вроде визитной карточки. Объясняя что-либо по вашей просьбе, они расточают улыбки; в магазине без улыбки не предложат товара. Даже похоронная фирма встретит с сочувствием и печальной улыбкой. Известная строка из песни «… ведь улыбка – это флаг корабля!», наверное, писалась не для нас. Волей – неволей замечаешь разницу в поведении. Как не похоже обхождение американцев на наше. Но ведь и мы когда-то славились великодушием, добротой, улыбками. Что с нами произошло? Мы огрубели, стали нетерпимы друг к другу и.… перестали улыбаться. Стоит ли удивляться, что первые улыбки после приземления нами на американскую землю воспринимались нами с оглядкой: уж не начало ли это какой-нибудь провокации. К счастью, действительность очень быстро отмела наши опасения.

Вежливость не только в расточительстве улыбок и демонстрации добропорядочных манер; она во внутренней чистоте, и в такте, и в потребности проявлять внимание к людям. При входе в больницу, которую мы посетили в Стэнфорде из любопытства, нас никто не остановил. Напомнив о себе, сказали, что русские и хотели бы ознакомиться с условиями, в которых содержаться больные. Нам немедленно выделили провожатого и разрешили посмотреть все, что пожелали. И никакой проверки документов, расспросов и всяких там уточнений. Мы были гостями больницы, пусть непрошенными, но нам было оказано полное доверие, внимание и уважение.

В одном из торговых залов второго этажа супермаркета в Сан-Хосе не оказалось нужной нам вещи. Вместо того, чтобы, как у нас, в лучшем случае, объяснить, куда следует идти, служащая сама спустилась на этаж, ведя нас за собой, пересекла магазин и привела в нужный отдел. А на прощание поблагодарила за посещение.

Еще в Москве было решено купить по приезде в США прибор для измерения давления. И вот мы у цели. В первом же магазине прибор оказался настолько дорогим, что мы не рискнули потратить деньги, но спросили, бывают ли дешевле. Продавец произнес традиционное «О кей», тут же по телефону связался с другим магазином и сделал заказ. Прощаясь, сказал: «Желаю выздоровления. Привет России».

Во время поездки в штат Невада (об этом рассказ впереди) произошел инцидент: «Вольво», на которой нас вез Гриша, вдруг окуталась паром, вздрогнула и затихла. Немедленно остановились несколько машин и к нам потянулись попутчики, предлагая услуги. Было обидно, что вынужденная остановка произошла всего в десятке километров от забронированного, на двое суток, места ночлега. К несчастью, поломка оказалась серьезной и о продолжении пути не могло быть и речи. Техпомощь была далеко. Решение пришло само собой: добраться до места ночлега и оттуда уже принять неотложные меры. Вот только каким образом? И тут в который раз выручила американская обязательность. Каждый из попутчиков, кто брался сопроводить нас, уверял, что эти места ему знакомы лучше. Наконец мы уступили одной пожилой паре и уселись в их «Додж». По дороге, узнав, что они везут гостей из СССР, оба оживились и засыпали нас вопросами: «Вы живете в Москве? Вы любите свой город? Ваш Горбачев умнее Рейгана, это общее мнение. Если бы он избирался у нас в президенты – все отдали бы голоса за него. А теперь вот думай…», «У вас есть в России такие места, как озеро Тахо?».

Между тем отыскать наш кемпинг оказалось делом не простым. И только потратив на поиски не менее получаса, сияя от счастья, что им все-таки удалось доставить русских по адресу, они, наконец, вздохнули с облегчением. Потом состоялся ритуал прощания: американцы долго трясли нам руки и в знак особого расположения похлопывали по плечу, уверяя, что получили истинное удовольствие от встречи с москвичами.

Эти наблюдения окончательно убедили нас в том, что американцы не только общительные, но и доброжелательные люди. Казалось бы – мелочи жизни, но именно из таких «мелочей» складывается образ самой страны.

* * *

Важными чертами характера рядового американца является твердость слова, исполнительность, добросовестность. Халтурить никто не станет, в другой раз на работу просто не примут: человек попадает в компьютер и всему конец. По этой причине бизнес в Америке дело надежное. Если кто и разоряется, то по большей части из-за собственных ошибок. Случается, конечно, по объективным причинам, но как правило, не в результате умышленного подвоха. Разумеется, и Америка не без греха, однако, в массе вас окружают люди порядочные, для которых данное слово – вопрос чести.

Работа в Штатах – дело святое. Тот, кто ее имеет, очень дорожит ею. Каждое утро улицы всех городов Америки заполняются спешащими на работу людьми. Автомобилям становится тесно. Все знают – опаздывать нельзя во избежания увольнения. На работе – никаких перекуров, хотя время для передышки дается. Но оно не беспредельно.

Путешествуя по Калифорнии, мы встречали и лиц без определенных занятий. Они были предоставлены самим себе и никуда не торопились. Их немного, но они есть. Что поделать с человеком, если его устраивает такой образ жизни? По закону он имеет право жить, как хочет.

Однажды в автобусе мы разговорились с пожилым американцем.

– Ну, как Америка? – спросил он, узнав, что мы из России.

– Нравится?

Тут же всплыла перед глазами инструкция ОВИРа, воспрещающая контакты, но мы сделали вид, что забыли о ней навсегда и согласно кивнули.

– Правда, если быть откровенной до конца, – спохватилась вдруг жена в духе традиционного несогласия, – нам кажется, что не все одинаково хорошо. Например, вы не можете решить проблему бездомности. Мы видели людей, похожих на нищих. Это так?

Я кое-как перевел, стараясь по возможности быть деликатным. Он рассмеялся, показав два ряда вставных белоснежных зубов. Ответ его был кратким и бесхитростным:

– Право каждого быть тем, кем он есть или хочет стать. Никакого насилия над личностью. Мы строго соблюдаем билль о правах, вот в чем секрет!

Как бы там ни было, мы расстались друзьями. Я же остаток пути провел в размышлениях. Возможно, так думают многие американцы и мне не составило бы большого труда разъяснить, что корни проблемы лежат неизмеримо глубже – в социальных условиях жизни общества, а не в формальном признании своих прав. Но я счел за благо не продолжать полемику с самим собой, вспомнив отечественных бомжей, деклассированных элементов, местами составляющих значительный процент нашего общества. Действительно, не просто жить на белом свете.

Америку часто называют страной контрастов. В наших средствах массовой информации не раз приводились примеры поляризации классов и социальных групп. Скажем, на одной фотографии бал в загородном доме, а на другой – негр, спящий на скамейке городского сквера. И так, конечно, бывает. Но верно и то, что Америка в целом благополучная страна, что роскошь сегодня не так вызывающа, как раньше, а бедность не так заметна. Нивелировка произошла в результате определенного повышения материального благосостояния американцев. Безработица есть, но уменьшается с годами, как и уровень бедности. Удалось стабилизировать инфляцию, а тенденцию цен к вздорожанию компенсировать ежегодным повышением заработной платы. Таким образом, каждый гражданин страны с ежегодной оплатой своего труда в пределах 30—50 тысяч в год1 в состоянии за несколько лет приобрести в рассрочку дом, конечно, автомобиль и иногда совершать путешествие в Европу, либо на Гавайи. Для начала необходимо располагать капиталом в пару десятков тысяч долларов, остальные расходы после проверки платежеспособности возьмет на себя банк. Верно и то, что субсидии закабаляют, так как банковский процент очень высок (до 15 и даже 20 процентов!), но игра все же стоит свеч, уверяют американцы. Недаром они шутят, что всегда живут в долг. Зато часть денег, порой немалая, из тех, что не вложены в дело, могут быть использованы по своему усмотрению и, конечно, с большой выгодой.

Кто же эти счастливчики, которые получают столь щедрые денежные вознаграждения? Может быть представители элиты, истеблишмента? Ничуть не бывало. Среди них менеджеры, экономисты, инженеры, программисты, квалифицированные рабочие, держатели небольших ресторанов, магазинов, бензозаправочных станций, автомастерских и т. д. Скажем, врачи, владельцы художественных салонов, кинотеатров, крупных ресторанов, магазинов, аптек и т. д. имеют еще более высокий годовой доход. Наконец, солидные деньги получают юристы, особенно адвокаты, бизнесмены, президенты кампаний и т. д. Почему адвокаты? Судятся в Америке много, фактически все спорные дела решаются в суде с участием адвокатов. Даже брак, казалось бы, обретающий силу священного союза после венчания в церкви, на самом деле узаконивается несколько раньше, когда в нотариальной конторе еще жених и невеста составляют документ о том, что в случае развода (!) будут претендовать исключительно на долю того капитала (имущества), которой каждый располагал до вступления в брак. Все, что нажито совместно будет поделено пополам. По логике вещей такое начало совместной жизни не сулит большой радости в будущем: все-таки чистоган прикоснулся к любви. Однако, юридические процедуры никого не шокируют, к ним относятся как к чему- то привычному, неизбежному.

И все же, говоря попросту, в основе взаимоотношений в американском обществе, лежат прежде всего отношения спроса и предложения, купли и продажи. Ценится только добросовестный квалифицированный труд. Лентяев не терпят нигде. А как же миллионеры, ведь не перевелись? Пока нет. Но верно и то, что один имеет миллион, а другой – сто! Вершину клана миллионеров составляет истеблишмент – финансовые воротилы. Их немного, всего 0,5 процента, но владеют они 35-ю процентами национальных богатств страны.2

Их влияние на государство значительно, они формируют вкусы и, что более важно, политические взгляды. С мультимиллионерами встретиться не удалось. Вполне возможно, что они проходили мимо нас, но выделить их из массы американцев невозможно: обычная экипировка – шорты, брюки, тенниска или рубашка с пиджаком, либо без, кроссовки, туфли – вот и все носимое во время прогулок или посещения магазинов. В офисе же все одеваются строго – костюм безукоризненного покроя, брюки выглажены (кстати, перед уходом в офис, Гриша каждый день гладил брюки), туфли слепят глаза. Показателем достатка делового человека является дом и дорогой автомобиль, чтобы всем было видно, что по делу приехал человек состоятельный.

С обыкновенной миллионершей побеседовать все же удалось. Надо сказать, что в доме Гриши мы были чем-то вроде подсадной утки: как только узнавали, что у него друзья из России, – он вынужден был приглашать в гости. Именно «посмотреть на нас пришла и миллионерша. Производила она впечатление благовоспитанного человека. Одета просто, без претензий: немудреное сиреневатых оттенков платье со скромным вырезом и ниткой бус на шее. Спокойная, улыбчивая, доброжелательная. Может быть, эти качества приходят только с миллионами? Совсем нет. Она всегда работала и сейчас трудится в школе, зарабатывая двадцать пять тысяч в год, а миллион пришел к ней с мужем, который был довольно известным адвокатом, но вот недавно скончался. Этот миллион обеспечивает стабильность, но живет она на то, что зарабатывает. Ее единственная радость – поздний ребенок. Много читает, в курсе всех мировых событий. К Советскому Союзу относится доброжелательно. Считает, что главное – жить в дружбе. Мягко всматриваясь в глаза, с оттенком наивности спрашивает: «Разве я не права?» Киваю в знак согласия: «Конечно, права»…

Слова о том, что жить надо в дружбе и мире приходилось слышать каждый раз, когда речь заходила о взаимоотношениях двух наших стран. Мы порой испытывали некоторую неловкость, будто от нас зависело меняться ли политике нашего государства к лучшему или нет. Во всяком случае, полпредами своей Родины мы были надежными, но инициатива нередко исходила от американцев, когда речь заходила об установлении прямых контактов. Видимо, срабатывал рефлекс пресловутой ОВИРовской инструкции.

Как бы там ни было, а в американской семье мы побывали, и не в какой-нибудь, а что называется самой рабочей. Все вышло неожиданно. Мы несколько раз заходили с женой в маленький магазин, что расположился ближе к нашему дому. Покупка сувениров для многочисленных друзей и знакомых, к счастью, подходила к концу и посещение магазина больше походило на приятную экскурсию. Тем не менее, я активно продолжал играть роль личного переводчика собственной жены. Скверное произношение и скромный лексический запас подогрел, видимо, интерес продавщицы ко мне, и она полюбопытствовала, откуда прибыли. Узнав, что из Москвы, она, забыв про мои языковые корявости, всплеснула руками и тут же пригласила в гости, вручив визитную карточку. Уже дома Гриша шутя сказал, что идти необходимо во избежание международного скандала; что же касается пресловутой инструкции, то она, по его убеждению, на американском континенте юридической силы не имеет, поэтому пора собираться.

В назначенный час нас ожидала у собственного дома приятная пожилая пара. Глава семьи Чарльз (он же Чако), ирландец по происхождению. На вид не старше пятидесяти, с волевым лицом, которое не портили ни крупный нос, ни глубокие складки по углам рта. Трудится он в одной из компьютерных кампаний рабочим. Его квалификация оценивается в 50 тысяч годовых. Супругу зовут Микки, служит, как нам уже известно, в магазине. Получает 25 тысяч долларов. Живут хорошо: в доме пять комнат, три предназначены взрослым детям, которые съезжаются на праздники. Дочери окончили университеты, зарабатывают прилично. Родители материально не помогают, не принято. Беспокоит сын: служит в полиции.

– А что, собственно, волнует? – поинтересовались мы. – Парень устроен, крепко стоит на ногах…

– Работа опасная, – последовал ответ.

Увы, Чарльз прав. Статистика подтверждает его тревогу. Желая разрядить обстановку, я не без иронии спросил:

– Как вы себе представляете, что могло произойти, если бы вы совершили нечто противозаконное, а сын бы узнал об этом?

Чарльз усмехнулся: – «Он бы арестовал меня! Вернее, не он… Знаете, я как-то задал ему подобный вопрос, и он ответил, что сам ничего не предпринял бы, но попросил товарища по смене выполнить служебный долг за него.

– Значит, правосудие всегда торжествует?

– Несомненно! – воскликнул Чако. – Я всегда учил детей жить честно.

Нас ознакомили с домом. Он был обставлен с хорошим вкусом. Мебель простая, но стильная, что делало комнаты уютными. Удивила необъятных размеров кровать в спальне. Микки предложила присесть. Я почувствовал подвох и не успел еще облокотиться, как ноги сами пошли вверх и я оказался на середине постели. Перекатываясь с боку на бок, я с трудом удерживал равновесие, чтобы не свалиться вовсе. Всем стало весело, видя мою беспомощность. Спасла крепкая рука Чака. Он помог выбраться из кровати- аттракциона.

– На чем я лежал? – спросил у Чака.

– На водяном матрасе. На нем удобно, надо привыкнуть…

В дело вмешалась Микки и повела всех в гостиную. Она была моложе мужа, но двигалась осторожно, боясь рецидива после перенесенного инсульта. В ее умении принимать гостей мы вскоре убедились, проведя полтора часа за приятной беседой во время ланча, переводчиком которой был уже Гриша.

На прощанье Чако сделал несколько снимков, которые мы с радостью взяли на память. Таковы обстоятельства, при которых мы побывали в обеспеченной американской семье, благополучие которой было очевидно.

Наблюдая жизнь американцев, можно впасть в ошибку, полагая, что многим из них до обладания миллионами рукой подать. На деле не так. Следует иметь ввиду, что в стране действуют сложные механизмы, сдерживающие неуемные порывы. Имя одному из них – налог. Система налогообложения блестяще отлажена. Вы делаете покупку в магазине и вам тут же приплюсовывают налог, в зависимости от оплаченной стоимости. Он обозначен на чеке. Никакого произвола!

Налог – это целый мир сложных взаимоотношений федерального правительства и штатов с одной стороны, и налогоплательщика – с другой. За неуплату налога или попытку скрыть реальные доходы полагается строгое наказание, вплоть до тюремного заключения. Налоги поступают в казну государства и штатов. Отсюда отчисляются средства на пенсии, пособия по безработице и эмигрантам, на содержание госаппарата, дорог, поддержание чистоты и т. п.

В некоторых штатах, например, Невада, где климат и условия жизни особенно тяжелы, налог не взимается. Гриша рассказывал, что налоговая система четко продумана и в принципе исключает обман.

Попытки скрыть истинные доходы все же имеют место в жизни Америки, но как правило, финансовая инспекция не оставляет нарушителям никаких надежд.

У американцев масса денег уходит на уплату процентов за взятые ссуды. Добровольно подписав себе приговор каким-нибудь дорогим приобретением, они на долгие годы вступают в полосу кабальных отношений с банком.

Надо сказать, что пределом мечтаний каждого американца является покупка дома. Это, если хотите – цель жизни. Неважно, что он куплен в рассрочку, важно, что он есть. Теперь нужно работать с удвоенной силой, чтобы быть замеченным и, в результате, получить более высокооплачиваемое место. Тогда быстрее расплатишься. Итак, дом куплен в рассрочку. Это значит, что какая- то накопленная ранее сумма, обычно двадцать-тридцать тысяч, вами уже внесена, а остальные доплачивает банк. С момента покупки начинается выплата не только стоимости дома, но и процентов за ссуду. Не все выдерживают этот финансовый марафон и переходят на жительство в частный квартирный фонд, что дешевле. Это значит – прощай мечта!

История повторяется с автомобилем, но к расходам на его покупку прибавляются траты на техническое обслуживание, заправку и обязательное страхование. Однако, к таким тратам американцы готовятся, что называется, с рождения поскольку в Америке без автомобиля не обойтись.

Питание для семьи из трех человек, без званых обедов и частых коктейлей, обходится где-то в 250—350 долларов в месяц – сумма не пустяшная. Присовокупите расходы за телефон (в США платит тот, кто звонит), электричество, теннисный корт, бассейн, приходящую горничную, страхования жилья и собственной жизни, выплату процента за льготное лечение в старости, незначительные суммы на пожертвования – вы получите примерное представление о ежемесячных расходах, так сказать, средней американской семьи. Поэтому, если ваш годовой доход составляет 30 тысяч долларов, то из 2,5 тысяч ежемесячных вам приходиться возвращать где-то около двух3.

Трудиться в Америке не зазорно, скорее почетно, тем более необходимо, чтобы хорошо жить. Поэтому в семье детям прививается уважение к труду и самостоятельности.

Мы познакомились с парнишкой на бензоколонке.

С каким проворством он заправлял машины, приносил прохладительные напитки пассажирам, протирал автомобили, мыл стекла, а получив мелочь, искренне благодарил. Подобные услуги в порядке вещей.

– Ловко работает! – воскликнул я, заметив хозяина бензоколонки. Он поднял вверх большой палец, причмокнул и произнес поразившую меня фразу: «Сын миллионера!» Это была блестящая аттестация вельможному отпрыску, который, поощряемый родителем, честно зарабатывал деньги вместо того, чтобы болтаться по подворотням с гитарой.

В магазине «Сейф Вей» работало несколько школьников в период каникул. Они стояли за кассиршами и укладывали купленные продукты в пакеты, которые потом по просьбе покупателей выносили на стоянку автомобилей. И никакой дополнительной платы за услуги. Сервис!

Кстати, оплата за труд производится независимо от возраста работника. В 1988 году закон не позволял оплачивать не квалифицированную работу менее четырех долларов в час.

Молодое поколение Америки с юных лет воспитывается в деловом духе. Ни папа-миллионер, ни богатый дядюшка не станет содержать чадо до пенсионного возраста, как нередко бывает у нас, что, впрочем, называется родительской поддержкой.

В Америке, окончившие университет (а за учебу платят родители) покидают отчий дом и начинают самостоятельную жизнь. Поэтому сами дети стремятся к знаниям, приобретению житейского опыта, чтобы уверенно чувствовать себя без родительской опеки. Более того, стараются зарабатывать деньги в каникулярное время, не гнушаясь никакими видами труда. Так они овладевают азами жизни, в которой понятие «деньги» ассоциируется у них с результатами своего трудолюбия и предельной настойчивости в достижении цели. А цель у школьников привлекательная – купить на заработанные деньги велосипед или даже мотоцикл, тем более что водительские права в Америке выдают с 16 лет.

Приучая сыновей и дочерей с ранних лет к труду, американцы тем самым закладывают первый кирпич в фундамент их будущей жизни.

Активную роль в подготовки подрастающего поколения к благополучному будущему играет школа. В разных городах Калифорнии нам удалось близко рассмотреть три школы. Знакомство было чисто внешним и учебных программ не касалось. Тем не менее, впечатление сложилось. Привычных нашему глазу четырех и пятиэтажных школьных зданий мы не видели. Вместо них – просторные одноэтажные постройки барачного типа, как правило, не соединенные между собой. Классы чистые, светлые. Каждому ученику полагается отдельный стол, который подбирается индивидуально, чтобы исключить сколиоз. Учатся в американских школах двенадцать лет, причем, с восьмого класса начинается «высшая школа» и меняется дальнейшая система обучения: ученики выбирают дисциплины с прицелом на будущую профессию, и только некоторые предметы, в том числе язык, история, сохраняются в качестве обязательных до окончания школы.

Мы не без удивления узнали, что такие привычные для нашего слуха слова, как шпаргалка, подсказка, списывание – здесь не в ходу, более того, они осуждаются самими учениками: «Списывая, ты хочешь оказаться умнее других? Не выйдет! Покажи, на что способен такой, какой есть!» Поэтому, если кто-то из одноклассников прибегнул к уловке, хитреца разоблачат сами ребята. Вот такие Павлики Морозовы.

Воспитание у школьников нетерпимости к фальши и лжи – фактор бесспорно положительный, не вызывающий иных эмоций кроме зависти. Но вот вопрос, только ли соображениями морали он продиктован? Конечно, нет. Учащиеся – это потенциальная смена тем, кто сегодня имеет стабильное положение в обществе и осуществляет могущество Америки, т.е. людям из мира свободного предпринимательства. Поэтому основополагающим направлением школы становится подготовка поколения, способного обеспечить процветание страны, рост ее политического и экономического потенциала. Этой задаче подчинена и школьная реформа, проводимая в Штатах на рубеже веков. Ее цель – подготовка юношества к работе в условиях жесточайшей конкуренции, непримиримой экономической борьбы за рынки сбыта, установления режима наибольшего благоприятствования для американских монополий в целях мирового экономического могущества. Поэтому, в основу школьного воспитания ставится расчет учащихся исключительно на собственные силы и лишь в пределах разумного на материальную помощь родителей до завершения образования. Школы – это рубеж, на котором родительская опека фактически прекращается. Приучая к самостоятельности, школы учат детей не механическому заучиванию материала, а логическому мышлению, умению делать практические выводы. К сказанному о шкале следует добавить, что ребята в Америке растут жизнерадостными, здоровыми и сильными. Курить не принято, эта дурная мода давно прошла. Помогают им в здоровье занятия физкультурой и спортом. Несмотря на дороговизну земли, школы имеют большие территории, на которых построены отлично оборудованные спортивные комплексы и стадионы. В каждой из школ мы видели открытый бассейн с подогревом воды, площадку для игры в бейсбол, несколько теннисных кортов, волейбольных и баскетбольных площадок. Такие спортивные городки у нас имеют, разве что, добровольные спортивные общества. Естественно, что ребята воспитываются в дружбе с физической культурой и нередко прямо со школьной скамьи уходят в большой спорт.

* * *

Нас интересовало, что читают простые люди Америки, каким чтивом увлекаются. Кроме того, мы с женой горели желанием прочесть Солженицына, который в Союзе был запрещен, а здесь, по утверждению Гриши, имелся на русском языке. В один из дней мы посетили городскую библиотеку Сан-Хосе. Здесь хранятся десятки тысяч книг на все вкусы и на многих языках мира, в том числе на русском.

К чести библиотеки, в ней преобладает серьезная литература, книги высокой пробы, озаряющие человеческую душу. На русском языке это – Лев, Алексей и Константин Толстые, Тургенев, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Мамин-Сибиряк, Мельников-Печерский. Активно читаются Бунин, Паустовский, Платонов, Булгаков, Тынянов, Бондарев, Распутин, Шукшин, Быков; из переводных – Твен, Драйзер, Лондон, Хемингуэй, Фолкнер, Фрост, Ремарк. На полках ожидали читателя Солженицын, Аксенов, Трифонов, Некрасов, Набоков. Толстых журналов мало, видели «Неву» и «Новый мир». Одна из полок отведена детской литературе. Доступ к книгам свободный.

На все вопросы любезно отвечает библиотекарь. Его место – в общем зале, где стоят стеллажи с книгами и столы для работы. Компьютер – первый его помощник. Уже в 80-е годы библиотеки Америки были компьютеризированы. Для нас это было открытием. Но как это облегчило работу с читателем и как помогло ему!

– Интересует Бабель? Одну минутку. – Нажимаются кнопки дисплея и через секунду на его экране появляется строка: «На руках до…».

– Если книга нужна срочно, мы затребуем. Необходимо обратиться в стол заказов, – участливо сообщает библиотекарь и просит проследовать за ней.

50 центов и заказ принят. – Через три дня можете получить, – говорит сотрудница стола заказов. – Читатель хотел продлить, и поскольку не было спроса… – Она извиняется и просит не забыть, что через три дня…

Со второго этажа, где размещается абонент и читальный зал, мы проходим тот же путь – по эскалатору. Перед нами выход, но Гриша опять подходит к стойке, за которой служащий с помощью компьютера мгновенно снимает какие-то показатели с только что выбранных книг. Слышится знакомый писк, и мы покидаем библиотеку.

– Ладно, мы честные люди, – доверительно шепчу Грише на ухо. – Но бывает же…

– Он не дает договорить: – Таких нет. И взяться им неоткуда, все равно не пронести: тут же сирена завоет!

Оказывается, расположенный на первом этаже у выхода компьютер играет еще роль сторожа, хотя главное его назначение – «запоминать» адреса взявших книги и сроки их возврата. Вот как все просто, когда рядом электронный друг.

Всего с десяток минут понадобилось для того, чтобы подняться на второй этаж, убедиться, что нужной книги нет, заказать ее, взять «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, обработать на компьютере и покинуть библиотеку. Никаких абонементов, читательских билетов, никаких справок из домоуправлений для записи, наконец, никаких очередей и в награду за посещение – «спасибо».

Библиотечные книги в идеальном состоянии: плохое обращение может привести к непредусмотренным расходам. Многие из них приобретены на пожертвования.

Как горько бывает видеть вырванный из книги лист, часто именно тот, который так нужен. Компьютер мгновенно решил эту задачу.

В библиотеке Сан-Хосе оказался широкий выбор политической литературы. На стеллажах – сочинения Троцкого, Ленина, Сталина…

Я спросил Гришу, кто читает Ленина на американском континенте, кому это нужно?

Ответ был в духе марксистской догматики: – Чтобы знать идейного противника, надо изучать его труды, постигать идеологию. Только тогда борьба принимает целенаправленный характер.

– Ну какой враг Ленин? – Возобновил я разговор, когда мы вышли на улицу. В восьмидесятые годы такой вопрос был вполне уместен.

– Какой? – Переспросил Гриша. – Да он первый головорез! Только благодаря ему вы имеете ту жизнь, которую имеете. Неужели вы так безнадежно слепы? Разве не понимаете, что революцию совершил маньяк? Кто дал ему право распоряжаться миллионами жизней в угоду своему честолюбию? Кто организовал неслыханное кровопролитие в гражданской войне? Кто искал мира с немцами любой ценой, отдавал Украину, лишь бы сохранить власть? Кто отдавал приказы расстреливать без суда и следствия пленных, организовал впервые в мире концлагеря, требовал брать заложников? Кто это сделал? Все он. Ульянов-Ленин! История никогда не простит ему всех совершенных злодеяний!

Я попытался защитить покойного, заявив, что во всем виню Сталина – диктатора, установившего в стране рабовладельческий строй, погубившего миллионы человеческих судеб. «Вот, если бы страной руководил Ленин, я полагаю, все было бы иначе». – Заключил я. И был искренен. Все, что раньше читал о Ленине, утверждало его гениальность, совершенство, величие, раскрывало его необычайно богатый духовный мир, высочайшую нравственность, интеллект, доброту, доступность, его могучее влияние на развитие человеческой цивилизации и т. п. и т. д. Но мои доводы в защиту вождя Гриша не принял.

Уже в Москве, году 95-м я прочел несколько книг о подлинном Ленине. Особенно поразило исследование Волкогонова «Ленин», где все подтверждено документально, на основе сведений из архива ЦК КПСС, и был ошеломлен: более страшной правды об этом человеке я не мог себе даже представить. Написав письмо Грише, я признался, что был не прав. Партийная пропаганда так законопатила мозги, скрыв истинное лицо и деяния этого человека, что вся страна от мала до велика считала его чуть ли не святым.

* * *

Молодежь – надежда Америки. Для продолжения учебы после школы в стране функционирует широкая сеть высших учебных заведений. Нам удалось побывать в Стенфордском университете.

Это учебное заведение с мировым именем разместилось на огромной территории в предместье города Поло Алто. Для школ и университетов в Америке, как уже говорилось, не жалеют даже такую драгоценность, как земля.

Стэнфорд – целая студенческая республика с обширным комплексом учебных и бытовых зданий. Двух-трехэтажные учебные здания с многочисленными аудиториями, лабораториями и службами, несмотря на внешнюю монументальность, благодаря арочным входам и переходам, яркой мозаике на стенах и ажурным витражам – кажутся сказочными теремами.

В парковой зоне, а она огромна, разместились студенческие общежития, квартал коттеджей для профессорско-преподавательского состава, библиотека по всем отраслям знаний, многоэтажный гараж, собственные больница и музей изящных искусств и целый спортивный город, где каждый студент находит себе занятие по душе.

Есть еще одна достопримечательность – башня Гувера, по имени тридцать первого президента США (29—33г.г.). Сейчас уже никто не помнит, что он содействовал восстановлению военно-промышленного потенциала Германии. Личность реакционная. Но башня его имени продолжает стоять и являться символом университета.

Условия приема в Стенфордский университет ничем не отличаются от приема в другие высшие учебные заведения страны. Абитуриент, в качестве первого шага сдает комплексный экзамен в объеме всей общеобразовательной школы. Затем представляет в университет рекомендации трех школьных преподавателей, заполняет специальную анкету, содержащую кроме данных о себе, много тестов и сдает экзамен по сочинению. Если этот путь пройден беспрепятственно, то он становится студентом.

Учеба в университете требует значительно большего напряжения моральных и физических сил, чем в школе. Неуспевающего студента, несмотря на аккуратно вносимую плату за обучение, никто держать не будет. Видимо, этим объясняется отчасти и тот факт, что из университета специалисты выходят вполне подготовленными для работы на производстве, в научно-исследовательских учреждениях, фирмах и кампаниях.

Содержание университетов обходится недешево, хотя и обеспечивается взносами за учебу в размере 10—15 тысяч в год со студента4, а также за счет личных пожертвований и путем вложения крупных сумм представителями деловых кругов, которые хотят видеть в каждом выпускнике специалиста высокого класса. К сказанному следует добавить, что в большинстве университетов, в том числе Стэнфордском, с незапамятных времен читается специальный курс по организации и управлению экономикой. Мы же только разворачиваем эту работу и в 1988 году, наконец, создали курсовую сеть по подготовке менеджеров – руководителей производства.

В большинстве американских университетов имеются курсы по изучению русского языка. Стэнфорд же является одним из ведущих советологических центров. Здесь студенты постигают не только язык, но и литературу, русскую и советскую, современные общественные науки. Нам говорили, не скрывая сожаления, что знания многих преподавателей-советологов – людей разных политических взглядов и убеждений нуждаются в существенном обновлении и, этой цели могли бы с успехом служить расширение контактов с советскими обществоведами, историками, языковедами, литераторами, журналистами, деятелями науки, культуры и искусства. Отрадно было слышать, что американцы хотят знать больше о Советском Союзе, усилить взаимную информацию.

Предложения о расширении прямого обмена между двумя странами за счет дальнейшего развития народной дипломатии кажутся не лишенными смысла. Одно из мнений на этот счет принадлежит главному редактору американской газеты «Айдахониан дейли ньюс» Джеймсу Шелледи: «…прежде чем высказывать какие-либо суждения о советской стране, каждому американцу нужно побывать в России, а каждому советскому гражданину стоит тоже приехать на какое-то время в США. Удайся нам такой массовый обмен, значительные разногласия между нашими двумя странами развеялись бы». («МН» №27, 3 июля 88 г).

Толковая мысль. В последующие годы она будет в известной степени материализована.

Местом паломничества посетителей и студентов Стэнфордского университета стал музей искусств с расположенной под открытым небом площадкой скульптуры. К сожалению, представленная экспозиция картин невелика, тем не менее, она в состоянии дать общее представление об основных эпохах мирового искусства. Вход за мизерную плату вполне по карману самым несостоятельным студентам, а в университете есть и такие. Попутно замечу, что малоимущим, но с отличными показателями, студентам выплачивается стипендия, а учеба становится бесплатной. Для тех студентов, чьи семьи не могут оплачивать полный взнос, даются льготы с последующим погашением задолженности.

В светлых помещениях музея вместе с картинами выставлены копии скульптур Родена. Всеобщее внимание привлекает горельефная экспозиция «Врата ада», навеянная Родену «Божественной комедией» Данте. Другие скульптуры, возвышающиеся на пьедесталах, несмотря на иссиня-угольный цвет, не кажутся громоздкими и завораживают выразительностью и экспрессией, свойственными творчеству великого мастера.

Несколько слов о студенческой, больнице. Она оставила неизгладимое впечатление и прежде всего своей технической насыщенностью – оборудована по последнему слову техники буквально. Здесь компьютеры полностью освободили послеоперационных сестер от изнуряющей беготни по палатам. Сидя у пульта, они имеют возможность постоянно следить за состоянием больных на экране. Кроме того, к ним стекается вся сиюминутная информация. Врач приглашается только в случае появления отклонений от ожидаемых показателей. Припоминается бытовавшее в послевоенные годы выражение: «Техника на грани фантастики». Теперь пришла пора менять на новое: «Техника за пределами возможного». Не с их точки зрения, к сожалению, а с нашей.

Посещение Стэнфорда запомнилось надолго.

Чтобы завершить размышления об американцах, обратимся к наиболее уязвимой части населения – людям пожилого возраста. Пенсионеры и инвалиды в Америке на особом положении. Известно, страна, которая не заботится о престарелых, нетрудоспособных и больных – не имеет будущего. В Америке заботятся и по этому показателю будущее несомненно есть. Тот, кто заработал пенсию, пусть самую низкую, живет по американским меркам более, чем сносно. Получателями пенсий являются лица, достигшие 65 лет и имеющие полный страховой стаж. Размер пенсии зависит от среднегодовой зарплаты за 28 лет работы5. Поэтому каждый работающий, он же потенциальный пенсионер, стремится трудиться только с полным напряжением сил, чтобы получать ежегодную надбавку к жалованию. Если пенсионер сумел скопить денег, а об этом заботятся страховые компании, значит его старость обеспечена настолько, что он может позволить себе поездку в Европу, либо в пятидесятый штат – на Гавайи. В общем пенсионеры практически ни в чем себе не отказывают, уж во фруктах и овощах тем более. Обычно их страшит другое – одиночество.

Мы разговаривали с такими людьми, их глаза потускнели, исчез интерес к жизни. Оставшись в конце концов без работы, а потом и без спутника, с которым прожиты годы, они испытывали постоянное, гнетущее чувство одиночества. Даже в домах для престарелых, где к пожилым людям проявляется повышенное внимание, душевная тоска их не покидает. Попасть в такие дома не просто, но при соблюдении некоторых формальностей, можно.

Мы побывали в одном таком пансионате для престарелых в городе Поло Алто. Это внушительных размеров трехэтажное здание в виде прямоугольника с довольно большим внутренним пространством, превращенным в сквер, который служит местом отдыха проживающим. Всюду шезлонги под пестрыми зонтами, клумбы в цветах, развесистые деревья, беседки с удобными креслами. Все здесь сделано с любовью, желанием скрасить жизнь престарелым людям.

В доме постоянно дежурит медицинская сестра, а в квартире каждого жильца у кровати и в ванной комнате – кнопка для ее вызова. Одинокие проживают в однокомнатных, а семейные – в двухкомнатных квартирах. Со взрослыми детьми никто жить не может, логика проста: если хотите жить вместе – значит вы не одиноки, поэтому выселяйтесь. В каждой квартире – встроенный шкаф, кровать, телевизор, ванная и небольшая, полностью оборудованная кухня. Нет желания готовить самому – пожалуйте в ресторан. Правда помещение больше напоминает наши столовые в домах отдыха и санаториях, без роскоши, но чистота, свежие цветы на столах, рассчитанных на четверых, белоснежные скатерти создают уют, располагают к хорошему настроению. Ресторан работает в отведенные для приема пищи часы. На обед приходят, как правило, все, а на завтрак и ужин редко: оставшуюся от обильного обеда еду можно взять с собой, для чего в ресторане всегда предложат бумажную посуду. Это выгодно.

В домах для престарелых получают квартиры и эмигранты, достигшие пенсионного возраста. При входе в холл – дежурная консьержка. Рядом с холлом – небольшая библиотека и комната отдыха. Лифты развозят жильцов и гостей по этажам, коридорная система по периметру дома очень удобна для общения. Эмигрантам жить труднее: мешает слабое знание языка. Хотя для них организованы специальные курсы и даже выплачиваются в качестве премиальных небольшие суммы за успехи, рвения в учебе никто не проявляет по причине преклонных лет.

Следует отметить, что отношение официальных властей к эмигрантам, в том числе из СССР, более, чем милосердное: не проработав в стране, что называется, ни часу, они тем не менее получают пособие. Размеры его не велики, но, принимая во внимание умеренные потребности и возраст, оно позволяет жить вполне прилично. Часть пособия уходит на оплату квартиры, другую же, большую, оплачивают органы социального обеспечения. Если вдруг потребуется госпитализация – оплату за уход, возможную операцию и пребывание в больнице также берет на себя соцобеспечение, либо благотворительные организации.

По американской статистике такие семьи живут ниже официально установленной черты бедности, поэтому благотворительные организации, церкви, религиозные общины принимают живое участие в их судьбе; бездомные тоже находятся на их попечении, бесплатно получая, к примеру, горячую пищу, обувь и одежду.

Мы видели, какие добротные вещи перепадают людям, живущим на пособие; проявив интерес, мы узнали, что благотворительные организации, принимая в качестве пожертвований от различных кампаний вышедшую из моды одежду, письменно это подтверждают, что дает кампаниям право на неуплату налогов с этих товаров. Так компенсируются затраты на неходовые товары, ибо процент налога с кампании, как было отмечено, очень высок. При таком решении вопроса в выигрыше все.

В Америке с состраданием относятся к инвалидам, уважают старость. Для тех и других на общественном транспорте – скидка. Для инвалидов на автобусах сделано специальное приспособление. Оно позволяет растягивать ступеньки в площадку, затем опускать ее до тротуара. Инвалид наезжает коляской и его, как домкратом, поднимают в салон. Нажатие рычага – и площадка снова превращается в ступеньки. В Калифорнии мы видели коляски только на электрической тяге. Они бесшумны и послушны в управлении, сооруженном в подлокотниках кресла. Удобства ожидают инвалидов на улицах, где для них сделаны специальные дорожки, а в магазинах – съезды.

Для людей престарелых в ряде Штатов существует скидка на посещение зрелищ. Льгота помогает пенсионерам чаще бывать в театрах, где билеты особенно дороги.

Однако, не обошлось без парадокса: в общественном транспорте, например, уступать места престарелым людям не принято. Видимо действует правило: раз я оплатил проезд, включая место для сидения, то, извините, буду сидеть. Это мое право.

Как бы там ни было, пенсионерам, лицам преклонного возраста и инвалидам в Америке жить достаточно сносно, а многим, кто заблаговременно позаботился о старости – просто хорошо. Причина в том, что они постоянно ощущают на себе внимание и поддержку общества.

Гришина правда

Заканчивалась вторая неделя нашего пребывания в Калифорнии, когда, наконец, мы решили объявить отдых от экскурсий, ставших чем-то вроде повседневной работы. Надо было переварить впечатления от Сан-Хосе, изученном нами досконально, и от поездки в Сан-Франциско, которая помогла лучше увидеть многие стороны жизни Америки.

День клонился к закату, и Женя прочно устроилась у телевизора, мы с Гришей уединились в столовой. Зная мою слабость к пиву, он выставил батарею бутылок, и стал, как всегда, с улыбкой наблюдать, как я потягиваю душистый напиток. Гриша не пил пива, он вообще не употреблял ничего спиртного, заботясь о своем здоровье – бегал по утрам и плавал в бассейне, который был рядом с домом. Ситуация располагала к откровению, и я спросил:

– Гриша, как все-таки ты решился покинуть СССР навсегда?

– Решился? Почему решился, – переспросил он, подняв брови. – Да это была сокровенная мечта еще со школьной скамьи!

Улыбка исчезла с его лица, и я услышал прямодушный рассказ, поразивший меня своей неповторимой искренностью.

– Вы не поверите, но я мечтал об Америке с юных лет. Выучил самостоятельно английский: был уверен, что пригодится, наверное, преподаватель знал хуже. Да и по остальным предметам затруднений не испытывал. Однако больше любил точные науки – математику, физику, в увлечении математикой отдыхал душой, погружаясь в интересовавший меня мир, где мог сколько угодно размышлять, даже фантазировать.

С соучениками сближался трудно. Очень близких друзей практически не было. Такому другу надо было доверяться во всем, а я не мог, так как желание уехать было тайной, которой владел я один.

Потом был институт, в котором учился с полной отдачей, чтобы быть замеченным. Но нет, никого не взволновало ни мое увлечение математикой, ни попытка реализовать кое-какие идеи в электронике, которой отдавал предпочтение.

Тогда решил защищать диссертацию. Думал, со званием «кандидата» будет проще решать многие научные проблемы. С трудом перевелся в Москву, поступил в аспирантуру, выдержал все экзамены с наивысшим балом. Благодаря этому вопрос о моем еврейском происхождении уже не был актуален.

Надо сказать, что в тот период судьба отнеслась ко мне на редкость благосклонно: она свела меня с удивительным человеком, обладавшим действительно государственным умом, ясно понимавшим психологию коммунистического режима, природу советского строя, с его неспособностью решать острейшие экономические и социальные проблемы, это – покойный муж Жени. Он очень поддержал меня, а после защиты диссертации помог с трудоустройством. Я всегда буду благодарен ему и Жене, которые оказались рядом в самые трудные времена моей жизни.

Гриша глубоко вздохнул, видно не просто давалось ему это откровение, и продолжал, все более поражавший меня рассказ:

– Уже будучи на работе, я убедился, что мои замыслы никого не трогают. Удалось самостоятельно подготовить научный труд. Когда взял уже изданную книгу в руки, увидел себя последним в перечне фамилий, оказавшихся в числе авторов. Было противно, но отнесся спокойно, без эмоций: знал, с кем работал. Так было принято на всех уровнях и это действовало на меня особенно болезненно. Я, конечно, ничего изменить не мог, но и продолжать такую жизнь уже был не в состоянии; что меня окружало – ложь, фальшь, фарисейство? Бесстыжее вранье было во всем – ив наших бесконечных успехах по повышению благосостояния трудящихся, и в «заботе» партии и правительства о простых людях, и в экономических показателях, которые вот-вот превзойдут американские. Славили только Сталина, партию.

Ложь проникла во все поры нашей жизни. Свобода слова? Чудовищное вранье! Попробуй покритикуй явного мерзавца из номенклатурного ряда! Судебная система? Такая же: преследование инакомыслящих могло начаться в любой момент по указке сверху или по собственной инициативе. Избирательные компании превратились в насмешку, потому что обеспечивали выборы угодных властям, а не тех, кто достоин. Кругом фальшь! А, чтобы верили – вселяли в души людей страх. От него коченели мозги, страх парализовал, превращал в послушное стадо. Непокорных ожидали тюрьмы, лагеря, психушки, судьба диссидентов.

Я вам скажу больше. Сталин уничтожил Советский Союз. Да, да, именно он уничтожил как организм. Все перекроил на свой лад. Вспомните, какой постулат в фашистской германии был священным? – «Один народ. Одна империя. Один фюрер». Что здесь противоречит сталинскому постулату? Как две капли воды!

Сталин воспитал советского человека таким, при котором он всегда выглядел великим вождем, богом на земле. А сколько миллионов жизней этот бог погубил до войны, разорив деревню, уничтожив интеллигенцию, командные кадры в армии и на флоте? А в Великую Отечественную, бездарно вмешиваясь в руководство операциями? А геноцид чеченцев, ингушей, крымских татар, немцев Поволжья, евреев?

Друг мой, ведь все это было освящено гением Сталина. Какой чудовищный фарс!

Сталин отравил соотечественников ядом партийной пропаганды, превратил советского человека в восторженного дикаря, который получал любую духовную пищу не только пережеванной, но и переваренной! У меня это вызывало тошноту.

Я родился и вырос в Азербайджане. Баку мой родной город, и хорошо знаю разницу в отношении к русскому и азербайджанцу, утверждаю, что в стране провозглашался интернационализм только на словах. На деле – шовинизм, национальное чванство, помните лозунги партии: «человек – человеку друг товарищ и брат!», «Россия – старший брат» и т. д. О каком братстве речь? Когда у нас была такая братская коммуна? В союзных республиках первыми секретарями ЦК компартий были национальные кадры, для проформы, а вторыми – русские, для руководства и контроля! это как, по-братски? не было откровения. Вместо него – зависть, наушничество, подсиживание. Меня, математика, но еврея по национальности, допускали к работе только до определенного уровня служебной лестницы. А выше – табу! Пятый пункт! И это братство? Все ложь от начала до конца.

А взять атмосферу, в которой мы работали? Из нас лепили усредненную личность, с усредненной зарплатой и усредненным мышлением. Люди бездельничали, а кто мог их упрекнуть? Да никто, потому что подхалимы, льстецы были на всех уровнях, и задача то у них была одна – восхвалять эту самую власть, которая подкармливала их из закрытых распределителей, бесплатными путевками на курорты, обустроенными квартирами и персональными автомобилями, это был грандиозный сумасшедший дом: умных, порядочных людей затирали карьеристы и приспособленцы. Как здесь можно было оставаться, с кем жить, с фарисеями, политическими проститутками?

Меня гнало из страны даже не унижение, как еврея, как человека второго сорта, хотя я испытал на себе все последствия государственного антисемитизма. Меня выталкивала система! Я задыхался в условиях чудовищного бюрократизма, был творчески скован. Я хотел, чтобы во мне видели личность, считались с моим мнением, но вокруг была пустота, и я думал об Америке. Я думал о ней постоянно. Она привлекала меня творческой вольницей. Я рассчитывал там осуществить некоторые идеи, которые по моим расчетам должны были заинтересовать кампании по производству компьютерной техники и получить статус человека, имеющего права не только на идеи, но и на их реализацию.

Я ждал своего часа и, когда в начале семидесятых стали выпускать евреев за границу, незамедлительно воспользовался своим правом.

Никто из знакомых ребят меня проводить не решился: привычный страх оказался сильнее обыкновенных человеческих отношений. Но я не в обиде: знал, как это могло обернуться против них.

Когда пересек государственную границу, – первый раз вздохнул полной грудью. Понимал, что трудности только начинаются, но они будут совсем иными. Их преодоление будет зависеть от меня одного. Но главное свершилось: я был свободен!

Почти тридцать лет как я американский гражданин. Я счастлив, что сумел осуществить многие замыслы, кстати, не реализованные в Союзе не по собственной вине. Я доволен своей страной и своей судьбой. У меня есть все, чтобы нормально трудиться и хорошо жить. Сейчас я откровенно могу сказать, что достиг цели, о которой мечтал. Большего мне не надо.

Африка по-американски

Американцы умеют не только хорошо работать, но и весело отдыхать. Гриша предоставил нам возможность не только убедиться в этом, но и самим поучаствовать в развлечениях рядовых граждан Америки. В один из дней он предложил посетить центр увеселений «Марине Ворлд» под Оклендом.

– Вам понравится. Вот увидите, – сказал он весело, выводя машину из гаража.

На сей раз нас в автомобиле было не трое, как обычно, а четверо: в поездку Гриша пригласил спутницу, о которой мы до этой поры даже не слышали. Банни оказалась милейшей, общительной женщиной средних лет, хороша собой и с превосходным характером, который, вероятно, сыграл важную для Гриши роль в выборе Банни на амплуа хозяйки дома. Действительно, они поженились вскоре после нашего отъезда и продолжают жить в согласии и любви. Дай им Бог.

Банни щебетала без умолку, втягивая меня в активную беседу, которую я не мог поддерживать в предложенном темпе и все время просил ее говорить медленней. Однако мои просьбы ни к чему не приводили: темперамент Банни рвался наружу, и она горела желанием как можно больше сообщить мне интересных новостей из жизни американцев и о предстоящей встрече с Африкой.

Между тем, по мере приближения к конечному пункту, движение автомобилей замедлилось. Импозантный полицейский – яркий представитель черного континента, рвал тугую кишку автомобилей на части, направляя машины в разные стороны огромной стоянки. Когда дошла очередь до нас, Гриша самостоятельно решил все проблемы: он сам увидел просвет между «Крайслером» и «Фордом» и юркнул на свободное место. Полицейский хотел загнать нас намного дальше, но спорить не стал.

Припарковавшись, мы с легким сердцем пошли к главному входу. Работало несколько касс и очередей не возникало. У одной из них я и жена еще раз оценили выгоду пожилого возраста: за вход с нас взяли ровно половину того, что полагается с каждого моложе 65 лет. И все же я с завистью проводил глазами молодую пару, только что уплатившую без скидки на старость, и подумал, что переплатил бы вчетверо, лишь бы встретить гетевского Мефистофеля и запродать душу на условиях доктора Фауста. Увы, ни одного дьявола поблизости не было, видимо, все перешли на более выгодную работу…

В тот чудный день на разных зрелищных площадках американской Африки нам показали превосходную дрессуру разнообразных животных. На небольшой площадке перед холмиком, на котором, как им хотелось, расположились зрители, собачки разыгрывали сценку из школьной жизни. Каждая из них лихо отвечала выученный урок и делала это вполне самостоятельно: дрессировщик был при этом зрителем.

Потом путеводитель пригласил нас на начало представления с тиграми. У подножья амфитеатра, где мы сели уже на скамьи, стояла клетка, которую заполнило многочисленное семейство тигров, это была отличная цирковая работа, но ощущения новизны номер не вызвал: в своих цирках мы видели дрессуру и получше. Но был аттракцион, который потряс, что называется, до основания. Это были дельфины и касатки – вечные смертельные враги. Но что они выделывали! Способности этих разумных животных хорошо известны, но где предел их возможностям? Мы были буквально ошеломлены каскадом трюков жителей океана. Точкой наивысшего напряжения был трюк, когда дрессировщик верхом на свирепой касатке сделал несколько кругов по бассейну. Затем огромное животное бережно высадило своего повелителя на площадку, а само, балансируя на хвосте, «обошло» водоем по кругу, приблизилось к краю бассейна и неожиданно плюхнулось в воду. Раздался визг, и половина ошеломленных зрителей оказалась облитой с ног до головы. Наверное, чтобы помнили эту встречу.

Женя была настолько потрясена увиденным, что какое-то время молчала, а потом, порывисто взяв меня за руку, выпалила:

– Надо же, животные, а как понимают по-английски!

В праздничном настроении мы обошли всю территорию Африки, ощутили зной пустынь, запахи джунглей под огромным стеклянным куполом, там же полюбовались полетом тропических бабочек. Потом был аквариум с жителями Тихого океана. Меня упрашивали проехаться на выбор – на слоне или верблюде, но я мужественно отказался, сославшись на то, что все привык делать в компании. Меня не поняли, но я об этом не жалею.

Завершился этот необычный день ярким праздником на водном стадионе, где мимо трибун проносились на водных лыжах спортсмены, на ходу составляя четырехъярусные живые этажерки, совершались групповые сальто-мортале с трамплина. А в конце представления каскадер на дельтаплане исполнил полет на высоте 300 метров, откуда спикировал на зрителей, вызвав у слабонервных вопль ужаса.

Да, ничего не скажешь, американцы умеют развлекаться.

После трудовой недели нужна разрядка, отдых, и организаторы шоу-бизнеса это учитывают. «Африка в США» лишь один из разнообразных видов зрелищного бизнеса, таких как Диснейленд в Лос-Анжелесе, Диснейуорлд во Флориде, многочисленные дельфинарии и другие комплексы массового отдыха. Заплатив оптом за целый день развлечений, американцы думают только о зрелищах, которые их ожидают. Здесь нет дорогих ресторанов, закусочных со спиртным: трезвость – закон отдыха. Вообще, к любителям выпить отношение у американцев резко отрицательное. Людям «под шефе» в публичные места путь заказан, да и сам он не рискнет переступить порог, зная, что окажется в полицейском участке и чем это закончится.

Имея в таком центре массового отдыха как «Африка в США» программу с указанием времени начала представлений и схему территории – невозможно ни заблудиться, ни опоздать к началу любого ожидаемого зрелища. Здесь все к услугам посетителей, они сами выбирают, куда пойти вначале, куда потом. Без суеты и спешки, ориентируясь на распорядок дня, отдыхающие переходят от одной эстрады к другой, снабжая себя по пути бутербродами, сельтерской и мороженым.

И еще об одной особенности зрелищных центров. Здесь не существует запретов. Вы никогда не встретите, как нередко у нас, запрещающих надписей вроде «Цветы не рвать!», «Трогать руками воспрещается!». Наоборот, здесь просят потрогать! В океанариуме, например, специально сделан мелкий бассейн, изображающий морские дно, с живыми обитателями океана – трепангами, звездами, кораллами, рачками-отшельниками и прочей безобидней живностью. Трогайте!

Дети любят воду, особенно брызгаться в жаркие дни. Для них придуман аттракцион, бесплатный, разумеется, в виде грибов- сюрпризов, которые выплескивают струи воды в определенные промежутки времени. Дети резвятся, визжат от радости, по достоинству оценивая проявленное к ним внимание взрослых.

На озере можно искупаться в перерывах между зрелищами, испытать себя на водных лыжах, посостязаться в меткости на кегельбане, позагорать на изумрудном газоне в кругу семьи, или перекусить, это в порядке вещей. Американцы любят пикники, и их устраивает любая обстановка – в американской Африке или на лужайке городского парка: отдых всюду прекрасен. А за травку беспокоиться не надо: она подстрижена, потому не мнется, и всегда свежая, ухоженная ожидает любителей погреться на солнышке.

Мы вернулись домой переполненные впечатлениями. Возбуждение было таким, что сон исчез, и мы до ночи вспоминали все перипетии минувшего дня.

Монтерей, Кармаль и ветряки

Жить рядом с океаном уже три с лишним недели и не видеть его – нонсенс! Гриша с критикой согласился и ответственно заявил, что днями отвезет в Кармаль, по дороге покажет все побережье залива Монтерей и сам курортный городок.

Я уткнулся в карту, изучая предполагаемый маршрут. Прекрасное скоростное шоссе вело в противоположную от Сан-Франциско сторону. Значит, увидим новые места.

Удивительное дело, но выбранный мной маршрут совпал с Гришиным, это помогло мне ориентироваться в пути. «Вольво» неслышно стелилась по спид вей и за окнами мелькали уже привычные глазу, разбросанные между населенными пунктами, фермерские хозяйства, сельские постройки, огороженные участки скотоводов.

По мере приближения к океану менялся общий вид: возникли холмы, дорога стала чаще вилять между возвышенностями и, наконец, вывела к высоким холмам, на вершинах которых, под порывами ветра, отчаянно крутились пропеллеры на алюминиевых столбах. Их было сотни и все в движении. Завораживающее зрелище. Гриша заметил наше удивление:

– Что вас так поразило? – спросил он. – Это же Америка. Тут ничего не пропадает даром. Все идет в дело, даже ветер. Его энергия – тоже богатство: один раз поставил и пользуйся…

Сотни, а, может быть, тысячи ветряков добросовестно работали на человека, послушно поворачиваясь навстречу ветру.

– Поразительно! – вырвалось у меня. – В необъятном Советском Союзе столько мест, где дуют постоянные ветры: Дальний восток, Чукотка, районы севера, Новороссийск, да мало ли таких мест, и везде можно соорудить такие же мини-электростанции на дармовой энергии ветра. Это так понятно! Чего нам не хватает для подвига?

Вопрос повис в воздухе. Гриша только хмыкнул: – многовато хотите! Готовя очерк к печати уже в 2001 году, я случайно увидел телерепортаж из деревни Зяблики Нижегородской области, вечно сидящей без света: нет ресурсов. Так вот, жителю этой деревни по фамилии Миронов надоело вечно быть жертвой обстоятельств, и он смастерил себе источник энергии по образу и подобию американского. Теперь он со светом, а вся деревня по- прежнему в темноте. Вот уж верно говорят: гром не грянет – мужик не перекрестится. Дела твои, Господи!

Неожиданно холмы расступились, и дорога вывела на каменистое побережье залива Монтерей. Перед нами, в сумраке непогоды, покачивался в белых бурунах бескрайний океан. Вскоре показались городские постройки курортного Монтерея. Гриша свернул на центральную улицу, показав нескончаемую вереницу магазинчиков, кафе, бистро, ресторанов и снова выехал к заливу с другой стороны.

Более дрянной погоды для экскурсии трудно было придумать, но мы не унывали. Оставив машину на стоянке, мы вышли на каменистую площадку под сильные порывы ветра, гнавшего брызги соленой воды, и невольно прижались друг к другу. Пришлось снять пиджак и насильно одеть на Женю, а самому изображать Шварценеггера.

От смотровой площадки, где мы продолжали трястись от холода, было рукой подать до обнаженных скал, остро выступавшим из воды, о которые с шумом разбивались крутые волны. Морские котики весело резвились в пенных бурунах залива, вместе с ними по-соседски заняли свою природную нишу калифорнийские каланы. Нынче это единственное место на всем пространстве вдоль океана, где они могут чувствовать себя в безопасности, хотя их смертельные враги акулы сюда наведываются: им нет дела до того, что законы Штата взяли каланов под защиту. Наблюдать за каланами одно удовольствие, даже в ненастную погоду. Из информации на щите, стоявшем рядом, мы узнали, что температура тела калана +39, океана +10. Но животные не мерзнут, поскольку шкура у них непромокаемая, это обстоятельство чуть не стало причиной их полного уничтожения.

Сделав несколько снимков на память, мы с удовольствием подчинились Грише, предложившем занять места в машине и объявившем о предстоящем обеде в Кармале. Уж и не знаю, как он догадался, что я мечтал о горячем супе.

Путешествие вглубь полуострова, на другой окраине которого расположился известный курорт, проходило по дороге, многим напоминавшей дачное Подмосковье по Рублевскому шоссе, где сплошные заборы отделяли власть предержащих от остального мира. Здесь тоже были заборы, но из ажурных решеток, сквозь которые хорошо были видны роскошные особняки, демонстрировавшие благополучие своих владельцев. Благоприятный прохладный климат делал эти земли баснословно дорогими.

Гриша притормозил, когда мы проезжали мимо открытых ворот одного из частных владений и заметил, что въезд без разрешения грозит непредсказуемыми последствиями, вплоть до применения оружия. Он повел автомобиль дальше, а мне подумалось: конечно, частная собственность неприкосновенна, но разве непригодны иные меры воздействия? Сразу вспомнилась встреча в Сан- Франциско с сыном Володи, где нас славно угостили обедом. Парень готовил себя к армии, и у него оказалось несколько образцов стрелкового оружия.

– Ну как, нравится? – он протянул мне новенький парабеллум. Внешне пистолет претерпел некоторые изменения, но все же довольно точно копировал своих собратьев, которых пришлось немало повидать в годы Великой Отечественной войны.

– Оружие серьезное, – ответил я. – Но для чего оно здесь, в доме?

– В целях личной безопасности, – последовал ответ.

– От кого же обороняться?

– Ну, от бандитов всяких, гангстеров. Их в нашем городе хватает…

Потом мне был продемонстрирован наган, карабин со снайперским прицелом и.… автомат Калашникова.

– А этот-то откуда? – спросил я, все больше потрясаясь и внимательно разглядывая превосходный образец отечественного оружия.

– Из магазина. Я всегда покупаю в одном магазине. Машина отличная!

Однако похвала не пришлась мне по вкусу.

– И весь этот склад оружия с патронами только для целей самообороны? – ужаснулся я. – Не многовато ли? Будущий солдат пожал плечами:

– Мне нужно все…

То была одна из немногих встреч во время поездки по Калифорнии, оставившая горький привкус. Но такова действительность Америки и можно только догадываться, каким складом оружия обзавелись владельцы дорогих особняков.

Нас же никто не остановил, да и не за что было. В общем, доехали вполне благополучно. Теперь мы оказались на другой стороны залива Монтерей, и увидели картину, достойную кисти художника: вместо голой каменистой равнины, с постоянно дующими ветрами, где мы совсем недавно были, нас встретило изумрудное поле для гольфа, протянувшееся до самой кромки океана, а низкорослые сосны, окружавшие все игровое пространство, гармонично завершали эту утонченную композицию природы.

Налюбовавшись видом, мы вошли в ресторан «The Lodge» («Сторожка»), который находился в ста шагах от берега. Уже внутри я осмотрелся и, приведя чувства в порядок, подумал: если это «сторожка», то как должны выглядеть чертоги царя Соломона? Убранство ресторана вполне соответствовало изысканному выбору блюд. Я все время помнил о горячем супе и с удовольствием отвел душу.

Гриша, как всегда в подобных случаях, был неудержим, и нам стоило большого труда убедить его в том, что предельная сытость – это такое состояние, когда о порции мороженного невозможно даже подумать.

Все было незабываемо в этот пасмурный день. И встреча с ветряками на холмах, и путешествие вдоль, залива Монтерей с купающимися котиками и каланами, и знакомство с фешенебельными курортами, и изысканный обед в роскошном ресторане на берегу Тихого океана, – все это просто невозможно забыть!

Вперед, на озеро Тахо!

Мы и не подозревали, что в каких-нибудь двухстах милях от Сан Хосе плещется голубое озеро Тахо, где всего пару с лишним веков назад обитали одни аборигены Америки. Гриша любил делать неожиданные сообщения, не изменил себе и на этот раз:

– Завтра едем на два дня на север Калифорнии к озеру Тахо. Таких красот вы, наверное, не видели. И вот что, запаситесь теплыми вещами: вечерами там достаточно свежо.

Думать о теплых вещах, когда на улице +30 – верх цинизма. Но мы послушно исполнили Гришин совет, а потом стали размышлять, в какие такие края нас везут. Но даже не подозревали, какие сказочные места нас ожидают. По привычке я стал изучать карту шоссейных дорог, выяснилось, что нам предстояло сменить спид вей на менее благоустроенные шоссе и пересечь два климатических пояса, чтобы добраться до штата Невада, которой делит Тахо пополам с Калифорнией.

Накануне поездки Гриша побывал в нашем любимом магазине и до отказа набил продуктами переносной холодильник, вызвавший у нас неподдельный восторг: в Союзе такого еще не было.

В багажник также было тщательно уложено несколько сумок с вещами, необходимыми для столь необычного путешествия.

Наутро Гриша вывел свою «Вольво» к крыльцу, и мы привычно расселись – Женя впереди, я сзади, и Гриша тронул машину с места. В ту минуту ничто не предвещало неожиданных приключений, и мы пребывали в прекрасном расположении духа.

«Вольво» устремилась по спид вей в направлении административного центра Калифорнии Сакраменто, через который проходил путь на север.

Перед нами открылось великолепное шоссе для одновременного проезда пяти автомобилей в ряд, с разделительной полосой из вечно цветущих олеандр.

Самое время сказать доброе слово о дорогах, опутавших страну, как паутиной. Дороги в США вполне могут сойти за одно из семи чудес света, особенно после российских.

Спид вей – главные сухопутные артерии страны.

По трем-четырем, иногда пяти бетонным полосам в каждую сторону нескончаемым потоком мчатся вереницы машин. Интенсивность движения не снижается почти круглые сутки. Лишь под утро несколько стихает, когда завсегдатаи ночных клубов, ресторанов и дансингов уже угомонились, а деловые люди еще не приступили к транспортным перевозкам.

Подъездные пути к городам, особенно крупным, необыкновенно красивы. Неожиданно возникающие мосты, развязки дорог, съезды и виадуки в считанные секунды на глазах превращаются в фантастические хитросплетения из бетона и железа, чтобы в следующие мгновения прошелестеть над головой и исчезнуть за поворотом. Нескончаемая лента автострады продолжает неистово рваться под колеса разгоряченного автомобиля. Где будет остановка, у свинцового от студеной ряби океана или в жарком Сакраменто? У океана мы уже были и сейчас с неменьшим интересом ехали навстречу со знойным городом. Окна машины были закрыты наглухо, и мы наслаждались прохладой от кондиционера.

Не доезжая центра города, Гриша остановился и предложил перекусить в маленьком ресторанчике у обочины дороги. Сразу обдало жаром, как вышли из машины: на солнце было не меньше шестидесяти. Мы еще не проголодались после завтрака, но Гриша заметил, что до конца поездки далеко и подкрепиться следует. Мы повиновались, но ели без аппетита: духота одолевала и тут. Наконец с ланчем было покончено, мы вышли из ресторанчика и снова очутились в самом что ни на есть пекле. Наверное, великий Данте, описывая ад, испытывал те же муки, что и мы. Пока заработал кондиционер, с нас сошло три пота.

Проехали Сакраменто на одном дыхании, нигде не останавливаясь, про себя отметили его сходство с другими, не слишком крупными американскими городами, с кучкой небоскребов в деловом центре и чистенькими улицами окрест, с неизменными клумбами в палисадниках перед каждым коттеджем.

Дальше ехали по непривычно узкому шоссе, тем не менее имевшем свой порядковый номер на карте, оно длинными волнами уходило на подъем и было отчетливо видно на несколько километров вперед. Постепенно менялся ландшафт: выжженная степь перешла в перелески и как-то внезапно сам собой возник лесной массив. Зеленая чаща становилась все плотнее и, наконец, полностью поглотила машину. Стало непривычно темно, зато пришла прохлада. Поездка по лесной дороге продолжалась уже не менее часа, когда полумрак неожиданно рассеялся. Лесная теснина расступилась, и на открытых местах все чаще стали попадаться указатели и рекламные щиты. Налицо были все признаки близкого жилья. Преодолев еще несколько километров, мы въехали в небольшой дачного типа населенный пункт, здесь преобладали деревянные постройки, отдаленно напоминавшие дома времен дикого запада, если судить по американским фильмам, конечно. И тут, сквозь листву мы впервые увидели серебристую гладь Тахо.

Как ни соблазнительно было выйти из машины, осмотреться и размять ноги, Гриша решил ехать до конца и отдыхать уже в нормальных условиях. Машина выехала на живописную дорогу, уходящую вдоль берега озера и чем-то напоминавшую серпантины на пути к нашему озеру Рица. Горная трасса то спокойно бежала вдоль крутого склона, то извивалась по скалистым кручам, поросшим редким сосняком, то вдруг ныряла в широкую расщелину, чтобы через мгновение выскочить у открытого участка с превосходной панорамой озера. Вид на озеро был настолько красив, насколько необычен, что ехать дальше не хотелось. Вырвавшись из очередного поворота, мы оказались на смотровой площадке, огороженной от кручи загородкой, но именно в этот момент из радиатора машины показался клуб пара и «Вольво», вздрогнув, замерла. Чем закончилась эта история, читатель уже знает, но переживаний было много.

Смеркалось, когда дружная американская пара, с позволения стоявших вокруг автомобилистов, погрузила нас в свой «Додж» и двинулась в путь. Именно им удалось доказать, что они отлично знают эту местность, и теперь следовало убедить себя в собственной правоте. Видимо по этой причине мы не менее часа уже в темноте колесили по округе, заезжая не в те дачи и с трудом выбираясь из тупиков. Судьба все же сжалилась над нами, и нужный дом был найден. Прощание, как уже известно, заняло еще минут десять, в течение которых мы без конца пожимали руки и уверяли друг друга, что эту встречу не забудем никогда.

В тот роковой день Гриша дозвонился до ближайшего пункта технической помощи, и к ночи машину сняли с трассы и отвезли в ремонт. У нас бы так!

Вечер продолжался в обстановке полного умиротворения. Хозяйка нашего «отеля» с русским именем Лиза – сухонькая старушка – хотела принять гостей из Союза широко, по-американски. В наше распоряжение был отдан охотничий домик, напоминавший русский сруб, сработанный по всем правилам плотницкого искусства. Две комнаты на первом этаже с кухней и три – на втором. Со всеми удобствами, разумеется. Кухня была широкой, с газовой плитой. Посредине стоял крепко сколоченный стол, а вокруг – несколько деревянных стульев. Обстановка располагала к трапезе, а роскошная ветчина, рыба горячего копчения, божественные сосиски и душистый хлеб просто призывали к немедленной расправе. Но Гриша, наверное, наименее проголодавшийся из нас, предложил начать с жаренной картошки. Откуда у порядком уставших людей появляются силы только в преддверии ужина – неизвестно, но через минут пятнадцать картошка скворчала на сковороде.

Именно в ожидании ужина появилась хозяйка усадьбы. Она мило улыбалась и с надеждой посматривала на ломившийся от снеди стол. Естественно, приглашение к столу последовало незамедлительно, и она с удовольствием принялась за картошку.

Как выяснилось позже, Лиза овдовела несколько лет назад. Покойный супруг, известный в Калифорнии врач, имевший свою клинику, оставил ей два дома на берегу Тахо и, надо полагать, кое-какой капитал. Тем не менее, обеспеченной, давно знавшей Гришу и обласканной нами старушке совсем не помешало взять с нашего провожатого 200 долларов за двухдневное пребывание, что ж, бизнес есть бизнес!

Когда на следующее утро Грише была предоставлена на прокат «Тойота» вместо ремонтируемой «Вольво», настроение его улучшилось. Он искупался в озере, невзирая на ледяную воду, а после завтрака повеселел окончательно, хотя ремонт автомобиля обещал крепко ударить по карману.

Гриша обезоруживающе улыбнулся и заявил, что то, ради чего мы сюда приехали, состоится.

– Едем в Неваду, там проведем целый день: обедаем, изучаем быт и нравы досужей публики в казино и посещаем варьете. Словом кутим! Устраивает?

Казино

Нас устраивало все, но сдерживала Гришина расточительность. Наши доводы он счел неубедительными и дал команду: «В машину!»

Мы достаточно быстро проделали обратный путь по берегу озера, показавшийся вчера в темноте утомительным, и въехали в городок, который встретил нас накануне перед Тахо.

Через каких-нибудь два-три километра, проскочив незримую границу штата Невада, мы неожиданно оказались в другом мире, со всеми признаками цивилизации. Повсюду пестрели рекламы. Они приглашали посетить казино и рестораны, забронировать места в отелях, подняться на подъемнике на вершину ближайшей горы, откуда открывался, как уверяла реклама, неповторимый вид на озеро Тахо, или совершить по нему увлекательное путешествие на пароходе времен Марка Твена, с многоярусными палубами и шлепающими колесами. Глаза буквально разбегались от множества предложений. Но Гришу сбить было трудно. Он вел машину туда, где, несмотря на дневное время, вся улица была в шальных огнях, а по обе стороны ее громоздились высоченные отели – «Хилтон», «Харрас», «Цезарь», «Шаратон» и другие, пониже.

Как выяснилось, за отелями находились стоянки автомобилей. Несмотря на то, что день будничный, припарковаться было нелегко. На стоянке «Хилтона» сделать это все же удалось.

– Откуда такой наплыв публики, день-то рабочий? – поинтересовался я.

– Это второй Лас-Вегас, известное место игорного бизнеса. А состоятельных бездельников везде много, – с иронией заметил Гриша. – А теперь не отставать!

Казино оказалось обширным в скопище огней помещением. Под яркими лампами стояли затянутые зеленым сукном столы для карточных игр. В стороне несколько столов с рулеткой собрали множество любопытных. А в глубине зала, вдоль стен, выровнялись, словно солдаты на параде – десятки мигающих огнями игровых автоматов. Таким образом, были учтены вкусы всех посетителей казино.

По залу прохаживались юные создания в юбочках самого откровенного покроя. В руках были подносы с налитыми водкой рюмками. Бесплатной, конечно.

Здесь все делалось для того, чтобы настроить посетителя на «рабочую волну» и усадить за рулетку, игровой стол или хотя бы за «однорукого бандита».

Я выпил водку, а от игры отказался, но такую потерю владельцы казино вряд ли заметили.

В глубине помещения оказались два зрительных зала. Яркие рекламы предлагали гостям сделать выбор между цирковым и эстрадным шоу. Растворившись среди многочисленной публики, мы постигали неведомый нам загнивающий мир. Мы совершенно забыли о данном ОВИРу обещании соблюдать известную инструкцию и за версту обходить «злачные места» во избежание того, чтобы по возвращении нас встретили не родственники, а ребята с решительным профилем с Лубянки.

Признаемся, не соблюли, но вот беда – не жалеем! Ничего предосудительно мы не совершили и ни в чем не подвели любимую партию, вечно стоящую на страже нашей морали. Спасибо партии за это!

Отобедав в ресторане за шведским столом на сороковом этаже отеля, а заодно налюбовавшись превосходной панорамой ближних гор, где в зимнее время царствуют горнолыжники, мы не заметили, как пролетело время, и до начала эстрадного представления, которое мы предпочли цирковому, оставалось менее получаса.

Гриша купил билеты, на которые, увы, не было скидок для пенсионеров, и мы вошли внутрь. Зрители постепенно рассаживались. При освещенном занавесе хорошо был виден слегка затемненный зал, в котором кресла располагались веером. Девушки в коротких фартучках, заменивших юбки, разносили налитки, ставя фужеры на столики в рядах между креслами. Максимум удобств. Вот так, попивая коктейли, мы стали свидетелями яркого спектакля.

Представьте себе зрителей, затихающих в предвкушении необычного, как сообщала реклама, зрелища, приглушенный говор, застывший полумрак и.… неожиданный взрыв музыки и света, занавес распахивается и из глубины сцены, в блеске огней, на зрителя движется шеренга длинноногих красавиц. Полуобнаженные бюсты, пышные головные уборы, превращенные рукой мастера в парадизы – все это праздничное великолепие приближается к краю рампы, в миг расступается, оставляя место примадонне, исполняющей бравурный шлягер.

Зритель неистово аплодирует.

Второй номер еще динамичней и заканчивается на высокой ноте певицы негритянского происхождения, заставившей дирижера своим могучим дыханием проиграть несколько лишних тактов, и снова публика в восторге.

Шоу продолжалось непрерывно два с лишним часа, от номера к номеру прибавляя темп. На сцене – карнавал туалетов. Кордебалет в непрерывном ритме превосходил самого себя, в каждой сцене потрясая новыми диковинными туалетами. Певицы разных оттенков кожи состязались не только в вокальном искусстве, но и в разумном сбрасывании одежд. Эквилибристы творили чудеса цирковой техники, а дрессировщик шимпанзе ни в чем не уступал своим подопечным. На сцене все кипело в водовороте страстей, сверкало, двигалось и пело. Это было зрелище вполне достойное внимания самой взыскательной публики. Но финал! Он, бесспорно, подводил итог прекрасному спектаклю.

Представьте сцену, на которой появились три очаровательных гурии в легких одеждах. К ним присоединились трое бравых парней в ярко-желтых жилетках, белых полосатых брюках и канотье. Девицы, пританцовывая, постепенно обнажались. В конце концов, добившись желаемого, они под ритмичную музыку стали удаляться за кулисы. Парни к этому времени, оказавшись без жилеток и брюк, стояли спиной к зрителю. Одним движением они сняли с головы канотье и, приложив к причинному месту, как по команде встали боком к залу. Затем разом подняли руки, и в такт музыки, слегка покачивая бедрами, двинулись следом за гуриями. Канотье остались на месте, будто повешенные на гвоздь. Ошеломленный зритель буквально взвыл от восторга…

Позже, уже по пути в наш охотничий домик, обсуждая незабываемое шоу, мы пришли к единодушному мнению, что видели подлинное искусство в необычном эстрадном жанре, нам пока еще незнакомом. И не ошиблись: спустя десятилетие этот жанр успешно пересек Атлантику и Европу и прочно утвердился на подмостках отечественных казино, но также он хорош, как американский? Мы этого не знаем, хотя можем предположить, что наверняка видели лучшее, что может быть создано в этом духе…

Мы всегда будем вместе

За три дня до нашего отлета Гриша пригласил друзей. Практически все были когда-то гражданами СССР. У каждого жизнь сложилась по-своему, но все нашли себя в Калифорнии.

Накануне Гриша «опустошил» наш любимый магазин, и в день парти мне с женой пришлось поработать с тем же энтузиазмом, который обычно проявляли при встрече друзей в Москве. Стол ломился от яств, приготовленных по московским рецептам Жени и без учета местных принципов готовки. Салаты были сдобрены майонезом, от чего наши американские гости давно отвыкли. Паштеты за версту источали нежнейшие ароматы, а цыплята «табака», величиной с перепелов, не позволяли отрывать от себя вожделенных взглядов. Холодные закуски взывали к справедливости, чтобы не наваливаться на одну, а попробовать каждую. Налицо было полное нарушение привычной американской трапезы – есть все натуральное, бескалорийное, без привычных приправ и тем более холестерина. В тот вечер торжествовали московские традиции и в накрытом столе, и в веселой болтовне, и в тостах. Пили, правда, по-американски: мало и по чуть-чуть, этого требовала ясная голова на завтрашней работе. Главное – было весело. Поначалу сыпались вопросы:

– Что, перестройка чувствуется или одна трескотня?

– В Кремль пускают или по пропускам?

– В магазинах по-прежнему пустые полки?

Мы с Женей отвечали насколько могли убедительно и, кажется, откровением заслужили доверие, и тут кто-то спросил – анекдоты привезли, на забыли? И началось:

« – Как ты думаешь, кто были первые люди – Адам и Ева?

– Я думаю, они были советские евреи.

– Почему советские евреи, а не просто евреи?

– Ходить голым, иметь одно яблоко на двоих и думать, что ты живешь в раю, может только советский человек.»

Хохот и требование рассказать еще.

«У Хаймовича спрашивают:

– Как вы относитесь к Советской власти?

– Как к своей жене.

– А что это значит?

– Очень просто: немножко боюсь, немножко браню, немножко хвалю, немножко люблю, но все-таки хочу другую.» Еще, еще, еще! – требовало общество. Я напрягся:

« – Зачем Рабинович женился на якутке?

– Чтобы вывести породу морозоустойчивых евреев.» Еще-о-о-о!

«Разговор двух евреев:

« – Я хотел бы после смерти лежать рядом с великим талмудистом ребе Иезеккией.

– А я, – говорит Мотке Хабад, – хотел бы лежать с Софой Шнеерсон.

– Но ведь она жива!

– Вот именно!»

Еще! Ну, пожалуйста, продолжайте!

«К портному еврею пришел заказчик и просил сшить брюки.

– Когда будут готовы? – спросил заказчик.

– Через две недели.

– Через две недели? Да Господь Бог создал за неделю целый мир!

– Должен Вам сказать, и говно же этот мир, а брюки будут у вас что надо!»

Стол начал скандировать: «Еще! Еще! Еще!» Я взмолился, но меня не отпускали. Я взял паузу, напрягая память, и махнул рукой:

« – Мойша, ты бы занавесил окно. Вчера ты черт знает что делал со своей женой!

– Ты будешь смеяться, меня вчера не было дома.»

– Еще, ну последний! Я снова задумался, но согласился:

– Хорошо, самый последний!

«В Париже, Жан говорит Жаку:

– Можешь себе представить, снится мне дурацкий сон, будто я стою в Лувре в очереди за керосином?

– Действительно дурацкий. А мне еще хуже. Представляешь, ночью слышу стук в дверь, иду, открываю. Стоит Сильвана Помпонини! Я обалдел, а она входит, как к себе домой, сбрасывает мне на руки шубу, проходит нагая в спальню и ждет меня в постели!

– Ну а ты что?

– Так в этот момент звонок в дверь! Иду, открываю. Стоит Софи Лорен! Бросает мне шубу на руки, а сама, нагая, идет в спальню и ложится рядом с Сильваной! А я стою, как дурак, и не знаю, что делать…

– Дубина! Позвонил бы мне!

– Я звонил, но мне сказали, что ты стоишь в Лувре за керосином!»

Смех был дружным и долгим, но я развел руками:

– Вы меня вычерпали до дна. Сдаюсь…

Так прошел этот вечер. Для нас, отъезжающих, с грустинкой, для остальных весело. Было приятно видеть улыбающегося Гришу: он был доволен, и его хорошее настроение передалось нам.

А через два дня он провожал нас в аэропорт. Он прошел с нами таможенный контроль. У паспортного его остановили. Мы попрощались. Он долго стоял и смотрел нам вслед, пока мы не скрылись в лабиринте аэровокзала. В последний раз обернулись и пожелали Грише счастливой жизни. Нам было грустно.

Так закончилось путешествие в незнакомую и удивительную страну, но теперь уже не такую загадочную и далекую. Быстро пролетели отпущенные нам в этой непростой жизни тридцать восемь дней, проведенных в Америке. Забыть их невозможно, как нельзя отрицать самого факта нашего пребывания в этой стране.

Но как бы не были прекрасны города, которые мы видели, и люди, от встреч с которыми мы увезли самые теплые воспоминания, раньше всех мы вспоминаем Гришу. Он всегда пред нашими глазами: жизнерадостный, даже озорной, с белозубой улыбкой и едва уловимой грустинкой в глазах – той частицей боли, которую он увез с родины, так и не защитившей его от несправедливости.

Он относился к нам внимательнее и заботливее, чем только можно ожидать от любящего сына. И его доброту и чуткость, душевную широту и сердечность, способность угадывать и предупреждать наши желания – забыть невозможно никогда.

Что ж, Гриша, сколько отпущено нам в этой жизни, мы всегда будем вместе!

Благодарение судьбе, на шестьдесят шестом году жизни, она подарила мне и Жене, – а мы одногодки, – путешествие в Калифорнию, а на шестьдесят седьмом – поездку в Париж.

Семья, великодушно приютившая нас на три недели в столице Франции, была большой и дружной. Ее достойно представляли брат и сестра – Саша и Лика, милая хозяйка дома мама – Таня, очаровательная Франсуаза – трехлетняя дочурка Лики и верный страж дома – овчарка Шер Хан.

Вечерами Саша возвращался из Сорбонны, где учился, и шел выгуливать пса. Я увязывался за ними, хотя Шер Хану, наверное, было непонятно, зачем я это делал, когда в квартире оба санузла работали исправно.

Возвращались обычно ближе к полуночи, пройдя немалый километраж с единственным желанием скорее добраться до кровати. А на утро, как ни в чем не бывало, я оказывался свежим и готовым к новым испытаниям. Именно в утренние часы, когда служивый люд спешил в конторы и компании, а многочисленный частный сектор только открывал свои магазинчики и кафе, мы с женой отправлялись в путь тем же маршрутом, которым накануне я проходил в компании Саши и Шер Хана. Память, к счастью, не подводила, и я точно соблюдал схему движения, попутно пересказывая жене маленькие парижские тайны и истории, сообщенные прошлым вечером Сашей. Жена была преисполнена благодарности и смотрела на меня с нежностью, которую раньше я испытывал разве что после женитьбы.

Как и в 1988 году, в Калифорнии, мы медленно бродили по улицам Парижа, нежно поддерживая друг друга, ощущая сердцебиение от поражавшей нас жизни, в которой, как оказалось, у французов тоже были проблемы. Картины пережитого в те райские дни и сегодня стоят перед глазами как живые, волнуя своей неповторимостью. Они и легли в основу этого путевого очерка.

Мы открываем Париж

Следующий после приезда день встретил жарким дыханием июля. Казалось, воздух готов был расплавиться от нестерпимого зноя, но мы ничего не замечали, – так горели желанием скорее увидеть Париж и поверить в то, что мы уже в столице Франции.

Район, в котором мы обосновались, напоминал Нью-Йоркский Манхеттен с его кристаллами небоскребов, вознесшихся к пронзительно голубому небу.

– Вот он, блистательный Париж! – вырвалась у Жени. Она хотела дать волю чувствам, но Саша, сопровождавший нас в то первое утро, несколько охладил ее пыл:

– Это еще не Париж, – заметил он серьезно, – а один из многочисленных его районов. До исконной столицы, откуда когда- то начался город, не менее семи остановок на метро. Мы живем в самом современном районе большого Парижа – Пюто, сохранившем историческое название квартал Дефанс. Когда-то тут был холм, а на нем крепостные сооружения, служившие защитой только зарождавшейся столицы.

Саша подвел нас к гранитному «парапету гигантской террасы, уступами спускавшейся к Сене, за которой в зыбком мареве раскаленного воздуха, как на ладони, неподвижно лежал Париж. Только где-то слева угадывались контуры возвышенности, увенчанной белоснежным храмом. Монмартр, некогда господствовавший над Парижем, сегодня сдавал свои полномочия властелина высоты небоскребам Пюто.

– Вон там, в конце магистрали, образовавшейся из двух центральных улиц – Шарля де Голля и Великой армии, виднеется Триумфальная арка, – жестом показал Саша. – За ней Елисейские поля. Там и начинается старый Париж со всеми своими достопримечательностями – Латинским кварталом, Сорбонной, Лувром, Собором Парижской богоматери, дворцами Правосудия и Консьержери… Но прежде побродите по Пюто – вы же здесь живете. Поверьте, квартал Дефанс заслуживает вашего внимания.

Шестнадцатиэтажный дом, в котором мы жили, стоял напротив красавца-небоскреба, отражавшего в своих зеркальных боках обступивших его более низкорослых собратьев. Но путь к нему преградила магистраль с интенсивным движением. Как перейти? Отцы города решили проблему просто и разумно: они перекинули мост. Стоил он, конечно, больших денег, но все же обошелся дешевле, чем могло понадобиться на бюллетени, страховку и похороны для неосторожных пешеходов.

С пролета моста, повисшего над путепроводом, словно над ущельем, было занятно наблюдать, как под него непрерывным потоком неслось пестрое племя автомобилей, как мелькали в глазах юркие лихачи-мотоциклисты в разноцветных шлемах и прокладывали себе дорогу полицейские машины с включенной сиреной.

Перейдя мост, мы оказались в центре квартала Дефанс. Небоскребы чинно расступились, давая простор величественной перспективе. Вместо привычной глазу проезжей части мы увидели широкую ленту бульвара, с лестничными террасками, прерываемую декоративными фонтанами, главный из которых, со светомузыкой, постоянно собирал отдыхающих жителей и вездесущую ребятню.

Машин нигде не было видно: архитекторы загнали их под землю, сохранив людям прохладу бульвара, хрустальную тишину и чистый воздух.

В стыках между небоскребами, принадлежащими разным фирмам, банкам, концернам, словно детские кубики возникли в обрамлении газонов восьми-девятиэтажные жилые дома муниципального подчинения, с самыми дешевыми квартирами для малоимущих. Здесь проживают, в основном, арабы, ливанцы, выходцы с Ближнего востока. Смуглые ребятишки стали заметным явлением в жизни квартала Дефанс.

Но, пожалуй, самое примечательное – это жизнь подземного города. Под толщей огромной железобетонной платформы длиной в километр и шириной в его четверть, над которой разбит упомянутый бульвар, создано неповторимое подземное царство. Это не только подвальные этажи небоскребов, традиционно отданные под гаражи, но целый комплекс величественных сооружений, в числе которых пригородный и метро вокзалы, развязки автомобильных путепроводов, спортивные сооружения, торговые улицы с эскалаторами. Здесь же разместился коммерческий центр со множеством ресторанов, кафе, бистро, роскошным универсальным магазином «Катр-Таун» и продовольственным «Ашан», вырвавшимся на несколько этажей из-под земли. Трудно себе представить, что это грандиозное сооружение с десятью небоскребами, жилыми муниципальными домами и развитой сетью подземных коммуникаций построено всего за тридцать лет! Таковы темпы градостроительства в условиях капитализма. Но не будем сегодня о политике.

Особенно красив район Пюто в вечернее время, когда вспыхивают разноцветные неоновые рекламы фирм. Их много, некоторые с мировым именем – «Фиат», «Петроль д’Акитен», «Эссо», «Афнор» и другие. На вершине небоскреба ЮАП, на высоте 128 метров, установлены гигантские часы-барометр. Изменение цвета информирует об ожидаемой погоде в парижском районе. В тот вечер он был синим, что означало перемены. Назавтра прогноз оправдался, жара сменилась относительно прохладной погодой с изредка моросящим дождем. Понадобился зонтик, но все же это было лучше угнетавшей нас нестерпимой жары.

Несмотря ни на что, мы путешествуем

Как лучше знакомиться с Парижем? Для организованного туриста это не вопрос: его всегда ожидает у гостиницы комфортабельный автобус. У нас автомобиля не было: Саша заканчивал Сорбонский университет и пока только присматривался к покупке. Оставалось метро. И оно действительно выручало, когда изнуренные многочасовыми прогулками, мы доплетались до дома. Тем не менее, путешествия не прерывались ни на день.

После знакомства с кварталом Дефанс естественным было желание увидеть центр Парижа. Саша посоветовал начать с Лувра. Он посадил нас в метро и дважды напомнил, что выходить нужно на станции «Лувр», откуда начинается старый Париж.

К своему стыду, мы мало что знали о Париже, поэтому, прежде чем пуститься во все нелегкие, решили хотя бы полистать путеводитель. Он и поведал, например, что во времена средневековья первые постройки возникли на одном из больших островов Сены – Сите, а королевский дворец и Собор Парижской богоматери построены во времена династии Капетингов (987 г.). В ту пору Париж и стал столицей французского королевства.

В XII веке на северном склоне холма Сен-Женевьев, что на левом берегу Сены, возник университетский центр Парижа – Латинский квартал. Название произошло от латинского языка, господствовавшего тогда в медицине, философии, богословии и других науках. Сегодня, как и восемь веков назад, по старой и доброй традиции, здесь процветает студенческая республика. Даже в бесчисленных бистро и магазинчиках, разметавшихся по лабиринту старого квартала, цены намного ниже существующих в остальной части города: основной покупатель-то малоимущий.

В Латинском квартале расположен старейший университет Франции – Сорбонна, ставший со временем Меккой международного студенчества. Учиться здесь престижно. Название университет получил от Робера де Сорбонна, своего основателя, – духовника Людовика Девятого.

Мы бродили вокруг старинной каменной постройки, потемневшей от прожитых лет, и всматривались в остроконечные зарешеченные окна, изразцовые двери, через которые когда-то входили Лавуазье, Гей-Люссак, Пастер, Кюри и другие светила науки. Парадный двор удивлял своей простотой. Размерами он был не более пятидесятиметрового бассейна. Мощеный прямоугольник двора украшали статуи, а в глубине, словно замыкая фланги здания, стояла небольшая церковь, ставшая исторической достопримечательностью. Самое время напомнить, что церковь Сорбонны – единственная часть архитектурного ансамбля, сохранившегося со времен Ришелье. Могущественный кардинал похоронен здесь же, в гробнице.

У начала Латинского квартала мы увидели и другое необычное здание, построенное в стиле классицизма – Дворец Правосудия. Величественный архитектурный ансамбль с внутренним двором отделялся от улицы высокой ажурной решеткой. Во времена династии Капетингов первоначальная его постройка представляла собой укрепленный замок, служивший резиденцией первым французским королям. Лишь в конце четырнадцатого века королевская семья перекочевала в только что выстроенный роскошный Лувр. Старый же дворец перешел в ведение высшего судебно-административного органа – французского парламента. Такова была воля Карла Пятого. Путеводитель утверждает, что после революции 1789—1794 годов здание стало называться Дворцом Правосудия. Ну а сегодня здесь размещается высший кассационный суд Франции. Мы внутрь не заходили, хотя при соблюдении некоторых формальностей можно было рассчитывать на успех.

В Латинском же квартале, в паутине улочек, мы наткнулись на вывеску «Балалайка». Повеяло чем-то родным и близким. Но вскоре все стало на свои места: то был неказистый на вид ресторанчик, в котором подавали разные напитки за высокую цену, видимо для того, чтобы оправдать расходы на шоу в русском стиле. Наш кошелек не позволял даже подумать о самой возможности посещения такого дорогого увеселительного заведения. Но, если бы нашелся меценат, мы все равно не рискнули бы вернуться вечером: слишком много сил уходило на дневные хождения.

Так закончился второй день нашего пребывания в Париже. Устало передвигая ноги, мы добрались до метро и с облегчением сели в поезд.

Лувр или Эрмитаж?

Вопрос этот напросился сам собой, когда, выйдя из метро, мы увидели массивное желто-серое здание вотчины французских королей. Во всяком случае, первое впечатление не было ошеломляющим, как ожидалось. Мы невольно заговорили об Эрмитаже, и он показался нарядней и более подходящим для проживания монаршей семьи. Забегая вперед, скажу, что мнение это по мере знакомства с дворцом менялось, и к концу посещения мы испытали облегчение от несостоявшегося разочарования.

Официально Лувр входит в четверку крупнейших собраний произведений искусств в мире наряду с нашим Эрмитажем, Прадо в Мадриде и Метрополитен-Гарден в Нью-Йорке. Осмотреть его за день, как и Эрмитаж, под силу только марафонцу. Мне говорили, что в Лувре десять тысяч комнат и залов и свыше двухсот тысяч экспонатов. Это по каталогу. Если же верить газетным сообщениям, то в нем размещено и хранится в запасниках восемьсот тысяч произведений!

Лувр – огромный дворцовый ансамбль в центре Парижа. Здание построено в виде буквы «П», но с перекладинкой, как у «А». Верхняя часть буквы представляет собой внутренний дворик с фонтаном и тремя боковыми арками. Четвертая, самая высокая и нарядная, именуемая «Карусель», выводит посетителей из-под прохладных сводов на широкую дворцовую площадь, ограниченную королевскими чертогами: слева – собственно Лувр, справа – Тюильри – резиденция Наполеона I, возведенная по его указанию вдоль старинной улицы Риволи. Так образовался дворцовый ансамбль, лишь с одной стороны открытый роскошному парку.

В середине площади установлено башенное сооружение из стекла в виде пирамиды, окруженное бассейнами с фонтанами. На углах – малые декоративные пирамидки. Все воспринимается как единое целое. В солнечный день центральный конус, несмотря на солидные формы, кажется хрустальным замком, парящим в воздухе. Подкупает простота и изящество. И еще одно наблюдение: современная постройка благодаря своей чистоте и прозрачности на удивление гармонично вписывается в исторический ансамбль.

Жара в тот день стояла нестерпимая. Казалось, еще немного, и конусы башен оплавятся, как стеариновые свечи. Даже брызги фонтанов, разносимые порывами горячего воздуха, не приносили облегчения. Но, несмотря на жару, к главной, самой большой пирамиде выстроилась очередь, единственная, увиденная нами в Париже. Однако, не прошло и десяти минут, как все были уже внутри, потрясаясь тем, что оказались в прохладном раю среди цветов и декоративных растений. Два эскалатора торопливо свозили посетителей в кассовый зал, спрятанный под землю.

Билеты стоили дорого, по тринадцать франков. При нашем безденежье этот удар мы все-таки выдержали, однако, ощущение досады возросло, когда позже узнали, что по воскресеньям вход в Лувр свободный.

Мы прошли к широкой лестничной развилке, гадая, в какой стороне картинная галерея. Надписи на французском нам ничего не объясняли.

Как и у Эрмитажа, в Лувре несколько отделов, в том числе греко-римский, египетский, восточного искусства, предметов народного художественного творчества, скульптуры и живописи. Возникновение Лувра как музея в чем-то схоже с образованием наших музеев. Произошло это после свершения Великой французской революции: в мае 1791 года Учредительное собрание Конвента постановило собрать в Лувре «памятники наук и искусств». Основу музея первоначально составили королевские собрания, а также коллекции знатных семей и церкви, национализированные во время революции. В дальнейшем музей расширялся за счет закупок произведений искусств частных коллекций в стране и за границей. Так народ Франции завоевал одну из величайших человеческих привилегий – право на искусство.

Нас интересовала коллекция картин. Да возможно ли было осмотреть другие разделы за тот короткий срок в несколько часов, которым мы располагали? Тем не менее, пока искали отдел живописи, забрели в греко-римский. Потом, в надежде, что идем в нужном направлении, поплутали в египетском и окончательно заблудились в отделе восточного искусства. После долгих объяснений на обоюдно плохом английском со служащей-мулаткой мы поняли, что разумней пройти тот же путь в обратном направлении, а, достигнув парадной лестницы, подняться наверх. До сих пор не пойму, почему не поступили так сразу. Правда, зато имеем о Лувре чуть более широкое представление.

И вот мы в Большой картинной галерее. Коллекция действительно превосходнейшая. Сколько имен – Леонардо да Винчи, Рафаэль, Тициан, Веронезе! А чуть менее титулованных? Голова шла кругом. Так, часто останавливаясь, иногда подолгу задерживаясь, мы двигались по широкой, протянувшейся метров на двести галерее.

Иногда подходили к мольбертам, за которыми работали копиисты и начинающие художники, невольно сравнивая уровень дарования.

Неожиданно для себя мы обнаружили, что справа по ходу движения имеются обширные залы с картинами, принадлежащими кисти крупных мастеров какой-либо одной школы или направления. Пришлось вернуться назад и вторично пройти Большую галерею, заходя в каждый зал.

В одном из них находилось творение Леонардо – «Джоконда». Она висела в одиночестве. Мы улыбнулись друг другу, как и в музее Пушкина несколько лет назад. Она находилась в глубокой нише, задрапированной темным материалом, защищенная пуленепробиваемым стеклом. При ней постоянно находился недремлющий страж в образе ветхой старушки с пронзительным взглядом.

– Для чего нужна такая немощная охрана? Это же Лувр! – искренне удивилась Женя.

– Чтобы не «сбежала», – съязвил я, поражаясь наивности супруги.

Но, в общем, она была права: попытки выкрасть картину были. Одна из них, например, увенчалась успехом. В 1911 году ее похитил некто Перуджи, в разное время работавший в Лувре стекольщиком. Картина была найдена только через два года. На суде Перуджи заявил, что хотел вернуть ее Италии: он не мог смириться с тем, что картину увезли из Италии во времена Наполеона. Однако суд не внял «патриотическим» убеждениям стекольщика и определил ему наказание в один год и пятнадцать дней тюрьмы. Наказание оказалось мягким потому, что картина сохранилась в хорошем состоянии.

Мы долго оставались наедине с Джокондой. Казалось, ничто не изменилось на ее прекрасном челе – ни таинственный взгляд, ни роковая улыбка, ни спокойный поворот головы. И все-таки, по незримым признакам чудилось, что с ней что-то происходит. Это почувствовали даже мы, не специалисты: вся картина слегка потускнела, будто на нее набросили полупрозрачную вуаль. Позже догадка подтвердилась: нам сказали, что жухнут краски. Факт прискорбный, но куда денешься, если этой прекрасной даме почти пятьсот лет?

В зале «Фламандской школы» находились Рубенс, Ван Дейк, Рембрандт, Дюрер, Гойя и другие представители этого направления. Сильное впечатление произвел зал с монументальными произведениями Делакруа, особенно его «Свободой, ведущей народ на баррикады», портреты и полотна на библейские темы Давида, огромные картины Гроса на исторические темы. Зрелище превосходное и как хорошо, что к нему приобщались дети. Школьники – приметная деталь Лувра. Они с неподдельным интересом слушали экскурсовода, усевшись вокруг него прямо на паркет. Так принято. А почему бы и нет? Впрочем, в Эрмитаже или Третьяковке такое вряд ли возможно: увы, и детей много меньше и паркет не той стерильности.

Мы провели в Лувре более четырех часов, но впервые не почувствовали усталости. Мы были взволнованы, потому что в творениях великих мастеров почувствовали дыхание самой жизни, услышали голос того самого благолепия, которое можно ощутить только у подлинного искусства.

Выйдя из стеклянной пирамиды наружу, мы снова оказались на дворцовой площади. С незастроенной стороны королевской резиденции возвышался знаменитый парк Тюильри. Некогда этот зеленый массив в центре Парижа с его Главной аллеей служил местом прогулок сиятельных особ, но к 1680 году вотчина французских королей была перенесена в Версаль, и парк стал доступным местом для всех сословий.

В другой раз, под вечер, я с Сашей прошел парком до площади Согласия и только тут впервые увидел еще одну постройку, относящуюся к дворцовой композиции Лувра. Это невзрачного вида угловое здание, выходящее одной стороной в парк, а другой – на улицу Риволи, когда-то было «Залом для игры в мяч». В годы второй мировой войны в нем размещалась нацистская контора, куда поступали произведения искусств, захваченные гитлеровцами. Сейчас это музей импрессионизма, ставший филиалом Лувра. В нем собрана богатейшая коллекция французской живописи второй половины XIX века от Будена и Добиньи до Сезанна и Ван-Гога.