Читать онлайн Выживший
Благодарности.
Большое спасибо всем моим друзьям, каждый из вас отогрел частичку моей души, и без вас не было бы ничего.
Также большое спасибо создателям и сотрудникам компании OpenAI за вдохновение, поддержку и ресерч.
Вступление.
Перед вами метамодернистский автобиографический нон-фикшн.
На создание сего произведения у меня ушло относительно немного времени – с перерывом в пять дней чуть меньше месяца. Все потому, что у себя в голове я написал его, пока лежал, причем не один раз.
Писать оказалось, тем не менее, тяжелее, чем я предполагал, так как пришлось отчасти заново проживать описываемое, из-за чего я, как ни старался оставаться в ресурсном состоянии, регулярно скатывался в ретравматизацию, и даже пару раз заболел. Раньше я думал, что «муки творчества» – это, когда хочется создать что-то крутое и не получается…
Роман написан в форме постов – это сделано не для пущей концептуальности, просто мне так было удобнее.
Каждый пост посвящен определенной тематике. Я старался расположить их в хронологической последовательности, но она получилась приблизительной из-за размазанности некоторых тем во времени.
Посты являются законченными по структуре, и читать их можно в произвольном порядке, но в конце они подобно мозаике, складываются в единую картину, отображая, таким образом, мозаичную природу памяти.
Приятного прочтения!
Ни один персонаж не добавлен в художественных целях
Ни одно имя не изменено
Все совпадения не случайны
«What’s for you will not pass you by»
Roisin Murphy
12.09.25
Другие берега
Первое, что я помню – мы переезжаем на новую квартиру.
1983-й год, мне 2. Я сижу на заднем сидении автомобиля, передо мной стоит мой горшок фиолетового цвета с крышкой.
До семи лет, а возраст от трех до семи закладывает основную матрицу сознания, через которую позже по умолчанию будет восприниматься мир, по-настоящему счастливые моменты я могу пересчитать по пальцам двух рук (согласитесь для детства как-то маловато).
Большинство из них привязаны к подмосковной Загорянке, где мои родители снимали на лето дачу.
Мне, наверное, года три.
Я стою на крыльце, вижу, как через калитку на участок заходит корова, она очень большая, и я пугаюсь. Папа подходит к ней, с размаху шлепает по заду, корова уходит. Я восхищен папиной смелостью.
Мы с папой сидим возле печки, я смотрю на тлеющие внутри ярко красные угольки. Я заворожен их красотой.
Мы идем с мамой по дождливому лесу, я держу ее за руку. Мокрая трава под ногами, опавшие листья и ветки на деревьях невероятно красивы. В какой-то момент моему взору открывается выросший под деревом гриб. Ощущение чуда.
Я, как позже в психоделических трипах, прокрадываюсь сквозь большой (мне он кажется огромным!) двор за домом. Также идет дождь. Добравшись до сарая, вижу копошащегося в нем деда Борю. Ощущение приключения.
Лет, наверное, пять.
На улице, перед участком папа учит меня ездить на велосипеде «Дружок», на этот раз без маленьких вспомогательных колесиков, прицепляющихся для дополнительной опоры на заднее колесо. Сначала я кручу педали, а он придерживает велосипед за багажник. Я боюсь ехать на двух колесах и прошу его, чтобы он ни в коем случае не отпускал. Во время одного из проездов я оглядываюсь назад и вижу, что папа с соседскими мальчишками остался далеко позади, и я понимаю, что еду сам. Я горд собой.
Из других локаций.
Зима. Мы неподалеку от дома катаемся на санках с ледяной горки. Папа сидит позади меня. Мы отталкиваемся, и санки постепенно набирают скорость. Через пару секунд они едут уже очень быстро, и я закрываю глаза. Все кругом дребезжит, а я как будто тону в папиных объятиях. Я чувствую себя защищенным.
Зимний вечер, двор детского сада. Я бегу по дороге вдоль корпуса и, не сбавляя скорости, поворачиваю вместе с ней за угол в сторону входа на территорию, откуда-то абсолютно точно зная, что за мной пришли, и сразу вижу идущего мне на встречу папу. Совершенное счастье.
Город Бердянск на Азовском море, где жили бабушка с дедушкой и, где мама провела детство. Мы с родителями отъехали недалеко от города по побережью на стоянку к каким-то маминым приятелям, которые там рыбачили сетью. Они закинули ее в воду и вытащили на берег кучу разнообразной трепыхающейся рыбы. Люди со всех концов пляжа сбежались на это поглазеть. Ощущение праздника.
Есть еще несколько отрывочных фрагментарных воспоминаний, например, как я зарываюсь в мамины объятия, и повсюду свет.
На этом все.
Но благодаря им я в итоге выжил…
12.09.25
Возможность свободного творческого самовыражения мне закрыли довольно рано и капитально, а для творческого человека и гиперсенситива это в какой-то степени равносильно смерти.
Я помню две инициирующие сей факт истории, на которые уже нанизывалось все последующее.
Первая.
Мы с мамой играем с пластмассовыми геометрическими фигурками, и она показывает мне фигурку треугольника с сильно разными по длине сторонами и говорит: «Это треугольник». Я удивленно переспрашиваю: «Треугольник?!» Мама кивает. Тогда я исполняю, как мне кажется, очень смешной комический номер: застываю и падаю, будто в обморок. Мама смеется.
Когда папа возвращается с работы, я горю желанием выступить с этим номером и перед ним. Мы с мамой разыгрываем описанную выше сценку и… папа, пронаблюдав ее, молча разворачивается и уходит. Я чувствую, что я несуразен и неуместен.
Это на долгие годы закроет мне веру в собственное чувство юмора, которое позже будут особенно отмечать и ценить мои друзья, и возможность искренне дурачиться…
Вторая.
В детском садике рисовали мам. Дома, посмотрев на мой рисунок, мне сказали, что получилось не похоже, и, что так людей вообще не рисуют (я помню только, что у маминого аватара были неестественно широко расставлены ноги). Это на еще больший срок закрыло мне любые творческие проявления, а по поводу изо до сих пор остался затык, с которым мне еще предстоит разобраться…
13.09.25
Процесс травматизации, начиная с раннего детства, шел у меня по нескольким основным трекам: манипуляции на чувстве вины, обесценивание переживаний, подавление самости.
Манипулировали в основном тем, что я непослушный. И все кругом поддакивали: «вон, какие у тебя хорошие родители, а ты с ними так разговариваешь!»
Только спустя почти 30 лет мой психоаналитик скажет мне, что непослушных детей не бывает, а ребенок не слушается, когда его не слышат.
Еще мама любила чуть что нервно броситься к двери шкафа в маленькой комнате, на которой с внутренней стороны весели ремни, и среди них самый широкий и толстый, предназначавшийся в том числе и для меня. Это выносило конкретно.
Не гнушались и сравнением с другими детьми.
В целом посыл был такой: ты только жрешь, срешь, тебя надо одевать и обувать, присматривать за тобой, а пользы от тебя никакой. И я думал: ну да, логично…
Чувство вины блокирует выход гнева, а без гнева человек не может себя защитить. Позже ситуация сложилась так, что гнев начал выходить из меня мегаваттами…
Обесценивали тоже знатно. Родители всегда лучше знали, что я хочу, что я чувствую, и, что для меня лучше. За меня всегда все делали. А потом, когда я стал взрослее, предъявляли, что я ничего сам не могу.
В психологии есть хрестоматийная аллегория с бабочкой, чей кокон разрушили, а не дали ей вылезти из него самостоятельно, в результате ее крылья не окрепли, и она не смогла летать…
Еще был «хороший» момент в 9-летнем возрасте. В Бердянске я влюбился в одну девочку во дворе, и решил поделиться этим с мамой. На что мне сказали: «Да фигня это все! Немного времени пройдет, и даже не вспомнишь!» Из этого я уяснил, что то, что я чувствую не важно…
Подавляли не без креатива. Папа, например, любил надо мной посмеиваться. Ну так, типа, невинно подтрунивать. У него было любимое выражение для меня: «Глохни, лунатик!» И мне было так смешно, и я со смехом повторял: «Глохни, лунатик )))»…
И только уже во время серьезной психологической перестройки я понял, что это ничем не отличалось от описанного в «Похороните меня за плинтусом», когда маленький Саша Савельев, стоя в своем детском манеже, повторял с радостью и воодушевлением бабушкины слова: «Я дидивот!»…
Папа воспринимал меня, как соперника, а следовательно, как объект для самоутверждения.
В этом нет ничего удивительного. Он сам вырос без отца, потому что тот пропал без вести в самом начале войны. Его мать узнала об этом, когда папа еще был в утробе, и она его не хотела и пыталась от него избавиться, правда, очень странным способом – она резко прыгала с табуретки на пол, о чем впоследствии зачем-то рассказывала папе. Я не представляю, что было в голове у этой женщины…
Такое отношение не могло не подействовать на ребенка в утробе. Ничего, естественно, не изменилось и после папиного рождения. Папа не просто был лишен фигуры отца и проявлений хоть какого-то родительского тепла, как я – мать отказывала ему даже в тактильном контакте. У меня сердце кровью обливалось, когда он рассказывал, как любил положить голову на лежащую на диване мамину руку, и, как был счастлив, когда она ее не одергивала сразу…
Мою маму, хоть она выросла и в полной семье, тоже, бывало, пробивало на ха-ха.
Когда мне было тринадцать, летом к поездке к бабушке с дедушкой присоединилась дочка от первого брака жены папиного двоюродного брата, длинноногая шестнадцатилетняя красавица с обалденной фигурой.
Так как родственных связей у меня с ней не было, а гормон уже играл вовсю, Оля, можно сказать, стала моим первым сексуальным опытом. Но не в буквальном смысле (мы даже не целовались), а это были: первые легкие прикосновения, первое возбуждение, первые фантазии в отношении реального человека.
Вечерами, устав после дневных активностей, все садились чилить перед телевизором. Я сидел на диване, повернувшись к нему в пол оборота, а она садилась передо мной и слегка, но акцентировано опиралась на мою незаметно выставляемую под ее спину грудь, чем вызывала во мне бурю положительных чувств и крепкий стояк.
В один из вечеров мы шли из каких-то гостей, было прохладно. Я и Оля шли чуть впереди всех. Не знаю, откуда у меня взялось столько смелости, но я предложил ее согреть и сразу решительно обнял за обнаженные плечи. В этот момент сзади раздался мамин истерический хохот. Я тут же резко убрал руку, и мы оба обернулись. Внутри все упало…
Еще был классный случай лет в пять. Мы с соседскими мальчишками-близнецами Колей и Максимом, находясь у них в квартире, составили в ряд несколько табуреток, приспустили штаны с трусами и в приступе ничем не обоснованного восторга бегали по этим табуреткам, и добежав до края, спрыгивали вниз.
В какой-то момент открывается дверь в комнату. На пороге с каменными лицами стоят наши матери. Мы понимаем, что совершили нечто ужасное…
Мне ни разу не сказали: «Я тебя люблю». Меня никогда ни в чем не поддерживали. Меня никогда ни за что не хвалили. Разве что мама отмечала мой ум…
Составные ингредиенты этого гремучего коктейля неслабо хуячили и каждый по отдельности, а в смешенном виде производили еще и синергетический эффект…
Оглядываясь назад, я удивляюсь, как умудрился не потерять рассудок…
12.09.25
Детский садик имел вайб пенитенциарного заведения.
Каждое утро я шел туда отбывать срок.
Что от этого места ничего хорошего ждать не стоит, я почувствовал в первый же день.
Мама привела меня туда и просто ушла.
Я помню, что ревел навзрыд без остановки довольно долго. Ощущение незащищенности и брошенности. Уже бывалые дети, проходя мимо меня в это время, с тоном старожилов говорили: «А, новенького привели!», и что-то еще в том же ключе.
Конечно, позже я привык и познакомился, таким образом, с тем, что такое выученная беспомощность…
Я страшно завидовал тем, кого забирали после обеда – я о таком и мечтать не смел. Что можно в детский садик не ходить вообще не рассматривалось даже, как вариант. Есть такое слово «надо».
Воспитательницы (уже само слово как будто несет в себе угрозу) были злыми, сексуально неудовлетворенными женщинами, ненавидящими детей.
Две сюжетные линии из всего осуществляемого ими адского насилия травмировали меня особенно глубоко.
В группе была одна миниатюрная пухленькая девочка, которая никогда не доедала еду до конца. Просто она была маленькая, и полной порции, ей было много. Но съесть надо было все! Я помню, с какой жалостью я каждый раз смотрел на ее сгорбленную, давящуюся едой фигурку, в одиночестве оставшуюся за столом, так как все остальные уже поели. Страшно подумать к каким нарушениям пищевого поведения, да и просто проблемам со здоровьем это могло привести в будущем…
А еще был случай во время тихого часа (заставлять детей днем спать – это вообще какое-то изощренное издевательство, я ни разу не помню, чтобы я во время тихого часа уснул). Сразу после того, как все легли, Дима Мудров (чьи имя и фамилию я только благодаря этому случаю и запомнил) отпустил своему соседу по койке невинную детскую шутку про одну из воспитательниц. Добрый сосед об этом тут же настучал, Диму раздели и голого повели перед этой воспитательницей извиняться…
Однако, из детского садика у меня есть одно воспоминание, не окрашенное ни в позитивные, ни в негативные тона, но при этом очень яркое, и, которое из-за пережитого стресса я помню в редких для детства подробностях.
Ближе к вечеру мы гуляли во дворе, была поздняя осень, светило солнце. Я захотел в туалет по большому, взял у воспитательницы ключ и побежал наверх. Как вы уже, наверное, догадываетесь, до туалета я добежать не успел. Повернув ключ в замке, и открыв дверь, я с ужасом понял, что все уже случилось.
Если бы о том, что я обделался, стало известно всем, мое имя покрылось бы несмываемым позором. Действовать надо было быстро и четко. Я, даже не снимая куртки, разделся догола ниже пояса, вывалил все в унитаз и застирал одной водой трусы. Времени их сушить не было, и я надел мокрые. В результате никто ничего не узнал, и я был очень рад, что справился…
13.09.25
Опыт того, что я отличаюсь от других, я получил довольно рано.
В том же самом моем любимом ДДУ одногруппники мне сообщили, что раз у меня фамилия не заканчивается ни на «ов», ни на «ин», то значит я еврей, а это очень плохо.
Стигматизация части собственной личности, и исключение из круга «своих» были очень болезненны.
Не находил я опоры и внутри семьи. Парадоксальным образом то, за что меня исключали в социуме, давило и там.
Все родственники по всем направлениям были типичными представителями местечкового еврейства со всеми атрибутами: прижимистостью и скопидомством, высокомерным невежеством (что вроде бы оксюморон), мещанством и обывательской зашоренностью, культами эрудированности и интеллигентскости при полном их отсутствии.
Я в этот формат как-то не вписывался, и меня не понимали.
Все это привело к тому, что я еще больше замкнулся и чувствовал себя очень одиноким.
Первые друзья у меня появятся только после перехода в еврейскую школу…
17.09.25
Больница
Родители проявляли Любовь, только когда я болел – в транзактном анализе это установка «не будь здоров».
В возрасте пяти лет мне удалили гланды.
Этот жесточайше травматичный опыт станет впоследствии причиной моей хронической ипохондрии, и наряду с травмой психологической голлографично трансформируется в серьезную болезнь…
Операционная по всем признакам напоминала камеру пыток.
В ряд стояли три пыточных кресла, разделенные перегородками – удаление гланд у детей, как и пытки в подвалах Лубянки, было поставлено на поток.
Чтобы дети не двигались, их руки и голову фиксировали ремнями, в точности, как при казни на электрическом стуле.
Испытываемый мной во время операции экзистенциальный ужас невозможно передать словами. Слава Богу, ввиду возраста в памяти сохранилось не много подробностей. Но я помню, например, шматки окровавленных вырезанных тканей на одетой на меня зеленого цвета клеенке…
После операции какое-то время ты не можешь говорить.
Один добрый мальчик, сосед по палате сразу после операции, пока я еще не мог встать, залез под мою кровать, потом вылез, держа в руках какую-то металлическую деталь, и сказал: «ну все, сейчас твоя кровать сломается»…
Произошедшее полностью подрывало ощущение безопасности, которое и без того было шатким.
Я был уверен, что родители меня бросили.
В Советском Союзе дети, видимо, считались идиотами и недоразвитыми взрослыми, иначе, чем объяснить, что перед госпитализацией со мной никто не поговорил, и не попытался хоть как-то что-то объяснить…
Когда я увидел маму с папой после выписки, я, судя по всему, мысленно уже с ними расставшись, не сразу двинулся в их сторону.
Но чуть погодя, я побежал в мамины объятия, и все кругом залило светом…
20.09.25
Школа
Тоска, серость, пошлость.
На этом можно было бы закончить.
Но расскажу одну «классную» историю.
В третьем классе на продленке я на школьном дворе погнался за мальчиком из параллельного класса.
Когда я его почти догнал, он неожиданно остановился и почему-то нагнулся. Я не успел затормозить и на полной скорости влетел в него, так, что он жестко пропахал лицом землю. Он встал, его грязное от грунта лицо было искажено плачем.
Мне сразу стало очень страшно за него, но еще больше за себя – ничего хорошего это не предвещало…
Добрая учительница на продленке предложила: «А давайте ему бойкот объявим!»
Я не знаю, что может быть в голове у человека, которому приходят такие идеи, тем более у работающего с детьми.
В этот момент я чувствовал себя, как прокаженный.
Дело было в пятницу, и выходные прошли очень тяжело. В понедельник должна была решиться моя судьба. Я был настолько перепуган, что со мной в школу пошел мой отец.
Ситуацию восприняли очень серьезно и вынесли на педсовет.
Собирались заслушать обе стороны.
Первым говорил этот мальчик.
И он несколько неожиданно для меня произнес: «Он не успел затормозить…»
Обвинения сняли, дело закрыли.
Вот такая у меня была школа.
14.09.25
Майкл Джексон
Джексона я впервые увидел, когда его впервые увидела и вся страна.
Мне было, скорее всего, семь, и в «Утренней почте» показали клип на «Dirty Diana».
Сказать, что меня впечатлило – это не сказать ничего.
Это была другая вселенная, с ноги выбившая дверь в мою унылую реальность. Это был вихрь Свободы, подобный обдувавшему Джексона на сцене ветру. Это был верх творческого самовыражения, доступного человеку.
Рубашка этого странного дяди, едва держась на плечах, развевалась позади его спины в потоках направленного на него воздуха. Я смотрел на это, и мой привычный мир рушился: как же так, ведь рубашка должна быть застегнута и заправлена в штаны!
После увиденного моя жизнь уже не могла быть прежней. Теперь я знал, что где-то ТАМ, за пределами того болота, в котором я живу, есть другая жизнь, и настоящая она, а не та, которой живу я…
14.09.25
Шварценеггер
Начало моего teenage совпало с началом эры VHS, и первым фильмом, что я посмотрел по видаку, стал «Терминатор».
Для десяти лет рановато, но кого тогда это волновало.
И это тоже, конечно, был сдвиг точки сборки.
Такого у нас не снимали.
Напряжение на экране можно было почувствовать физически. Ощущение безвыходности и загнанности не оставляло до тех пор, пока Т-1000 не уничтожали под прессом.
Экшн переживал свои золотые годы, и потом последовали: «Коммандос», «Хищник», «Конан-варвар», «Бегущий человек», «Близнецы», «Вспомнить все», «Красная жара» и, наконец, только вышедший второй «Терминатор» – Арни удивительным образом, как раз находился на пике карьеры.
У детей моего возраста в то время иметь кумира являлось обязательной программой, и выбор на эту роль, надо сказать, был: Брюс Ли, Сталлоне, ван Дамм, Чак Норрис… но Шварц, конечно, был вне конкуренции.
Мы хотели иметь такую же квадратную челюсть, стрижку «ежик», как в «Хищнике» и автомат, как в «Коммандос». Ну и, естественно, быть такими же накачанными. Именно тогда я впервые пошел заниматься в качалку, которые появлялись теперь по всей стране, как грибы после дождя.
На удивление резонанс с Арнольдом у меня сохраняется и до сих пор.
По сети гуляет его вдохновенная мотивационная речь, произнесенная в черной мантии и конфедератке перед какими-то выпускниками о своих правилах достижения успеха, из которой многое близко.
Поразительно, что один человек смог добиться таких выдающихся результатов в настолько малосвязанных друг с другом областях: спорте, кино, политике.
Тоже резонирует.
21.09.25
Спорт и не только
Большой спорт вошел в мою жизнь, когда мне было семь.
Летом 1988-го состоялся первый на моей памяти крупный футбольный турнир – чемпионат Европы в ФРГ.
Впоследствии проходящие раз в два года футбольные форумы станут маленьким праздником, каждый со своей особой атмосферой и ассоциациями со временем.
Незадолго до события наша соседка тетя Марина, работавшая в издательстве «Правда», подарила мне красочный гид по предстоящему турниру с фотками футбольных звезд, краткой информацией о каждом участнике и соревновательной сеткой, куда надо было вписывать результаты матчей. Я был в предвкушении.
Сборная СССР тогда котировалась на уровне одной из лучших в мире, и вышла в финал, в группе обыграв голландцев и англичан, а в полуфинале – в великолепном стиле Италию.
В финале играли против тех же голландцев.
Это была великая команда с яркими и колоритными персонажами: защитником-блондином Куманом, носившимся по бровке, и, как из пушки бившим штрафные, этническими суринамцами Гуллитом с длиннющими дрэдами и Райкардом с короткими кучеряшками, и гениальным ван Бастеном – одним из лучших нападающих в истории.
В конце первого тайма Гуллит головой из пределов вратарской забил первый гол, а во втором ван Бастен закинул за спину Дасаеву потрясающий второй, ставший культовым.
Затем Беланов не забил пенальти… Моему горю не было предела, но футбол я полюбил.
Позже в мою жизнь вошли баскетбол и хоккей.
В конце 80-х по центральному телевидению начали каждое воскресенье транслировать часовые программы НБА, состоявшие из концовки самого интересного матча недели и коротким дайджестом нескольких других.
Это был портал в другой мир. Красивые и пластичные высоченные черные атлеты вытворяли с мячом что-то невероятное. Я влюбился в шоу-тайм и Мэджика Джонсона и с тех пор стал болеть за Лос-Анджелес Лэйкерс.
Я не мог пропустить ни одной передачи. Помню, как находясь на даче, смотрел очередную у соседей по черно-белому телику.
А в хоккее тех времен полностью доминировали ЦСКА и наша сборная с Фетисовым, Касатоновым, тройкой Макаров-Ларионов-Крутов, и на трансляции можно было не нарадоваться.
Вообще профессиональный спорт конца 80-х начала 90-х был золотым временем во всех видах. Тогда свою лучшую игру демонстрировали самые знаковые спортсмены в истории: Марадона в футболе, Джордан в баскетболе, Гретцки в хоккее.
Что-то похожее происходило и, например, в музыкальной индустрии. Свою лучшую музыку делали Майкл Джексон, Мадонна, Джордж Майкл, Бьорк, Depeche Mode, R.E.M., Red Hot Chili Peppers, Nirvana, и многие другие.
Видимо, сказывались: дух времени, смена эпох, начало расцвета телевидения, глобализация, падение берлинской стены, развал СССР…
И мне повезло застать это время.
14.09.25
Мигдал-ор
В переводе с иврита «Мигдал-ор» означает «Маяк».
В возрасте 12-и лет я принял первое в своей жизни самостоятельное решение: перешел из опостылевшей мне районной школы в еврейскую, что, как потом стало понятно, развернуло все течение моей жизни в совершенно другом направлении.
Ездить надо было на другой конец города, но это не обламывало вообще.
Впервые в жизни оказаться среди «своих» было большущим счастьем.
Школа состояла всего лишь из четырех классов с 8-го по 11-й, каждый год был разделен на максимум два класса, и каждый состоял из весьма небольшого количества учеников, например, в 8-м, в который я и попал было всего восемь человек.
День начинался с утренней молитвы (школа была религиозная). Две первые после молитвы пары уроков всегда были посвящены традиции и ивриту, которые преподавали раввины-экспаты из Израиля, практически не говорившие на русском, что провоцировало довольно быстрое освоение языка всеми учащимися.
Стоит ли говорить, что завуч и все учителя, преподававшие светские предметы, тоже были евреями.
Из-за того, что школа начала свое функционирование сразу после развала СССР (при Советской власти появление еврейской школы было невозможно) в ней царила особая атмосфера.
Это была не школа в общепринятом понимании – это была семья. Мы буквально жили там, оставаясь на шабаты и праздники. Спали прямо в классах, составляя вместе парты или стулья, и, постелив сверху матрас.
Благодаря таким вайбам, огромное число учеников обращалось в иудаизм, что собственно и являлось главной целью создания сего учебного заведения.
Повелся и я.
Я делал успехи в изучении иврита и традиции, довольно быстро начал устно переводить для своего класса и первым из новеньких начал соблюдать кашрут. Меня впервые в жизни так принимали.
Первым из новеньких меня и обрезали – как раз в день моей бар-мицвы (совершеннолетие у мальчиков, наступающее по достижении 13-летнего возраста).
После небольшого праздничного ритуала ко мне подошел наш классный, во всех смыслах, раввин рав Шимон и обрадовал меня новостью, что незапланировано в школу пожаловал моэль (обрезатель) из Америки, который каждый год всем делал обрезание, что у него как раз есть немного свободного времени, и, что он меня сейчас осчастливит.
Поскольку этот моэль был одним из лучших в Нью-Йорке, его время стоило дорого, и всех новеньких он обрезал за один день. Обычно это выглядело так: в одном из классов составляли вместе парты, на которые ложились несколько учеников, и он давал сеанс одновременного обрезания, бегая по кругу от ложа к ложу.
Но поскольку мне выпало стать забойщиком, мне оказали честь, выделив под мою операцию медицинский кабинет.
Все в принципе прошло гладко, но из-за чувствительности, как моей внутренней, так и тематики манипуляций, я порядочно стрессанул.
После обрезания иудей получает еврейское имя, и я решил назваться Шмуэлем (что значит, услышанный Богом), в честь погибшего на войне дедушки.
Так я стал Шмуликом.
Также, спонсировавшая школу американская некоммерческая организация с прекрасным названием «Джойнт», оплачивала всякие крутые поездки. Я, в частности, успел съездить со всей школой в Одессу на Песах и в речной круиз на летних каникулах, и в составе небольшой делегации (это была премиальная поездка для особо отличившихся) в Англию. Попасть в начале 90-х в западную страну было редкой удачей.
А еще учеников регулярно забирали к себе на постоянку еврейские общины из Канады, США, той же Англии, и, естественно, Израиля.
И я мечтал, чтобы меня когда-нибудь забрали тоже. Это была единственная искренняя просьба, к которой я регулярно возвращался в своих молитвах, и, которую написал в записке для того, чтобы ее поместили в Стену Плача (у евреев это самый намоленный способ получить желаемое).
Поговаривают, что все наши желания сбываются. У меня для начала сбылось это. Ближе к концу второго года обучения меня позвали учиться в Манчестер.
Не знаю, откуда у меня с такого раннего возраста было настолько сильное желание эмигрировать, я думаю, это генетическое. В течение последующей жизни я предприму в общей сложности три эмиграции.
Так что это станет у меня разновидностью хобби.
21.09.25
Англия
Ближе к окончанию девятого класса я переехал в Манчестер.
Моим спонсором стал человек по имени Миха Лайтнер, которому про меня рассказал рав Шимон. Ранее он уже перетащил туда из нашей школы пятерых других учеников: Игоря Глуховского, Сашу Бегуна, Гену Мендельсона, Леню Мучника и Мишу Аксельрода (какие имена – песня!). Правда, когда я приехал, последние двое уже ретировались оттуда в разных направлениях. Все вышеперечисленные были на два года старше меня.
Переезд совпал с моим четырнадцатилетием.
В индуистской традиции четырнадцать лет считается возрастом, с которого человек становится ответственным за свои поступки, то есть фактически совершеннолетием, и тут она, по моим ощущениям, ближе к истине, чем иудейская – тринадцать все таки рановато.
У этой концепции есть даже чисто физиологическое подтверждение: клетки в организме полностью обновляются за семилетний цикл, и, таким образом, четырнадцать – возраст завершения очередного цикла.
Так что Англия стала для меня полновесной инициацией во взрослую жизнь на нескольких уровнях.
Именно тогда я начал онанировать и делал это довольно часто, что из-за стигматизированности темы не только в иудаизме, но и в обществе в целом, давило на меня дополнительным прессом.
Именно тогда я впервые нажрался – домашним яблочным вином на праздник Суккот.
Именно тогда я стал особенно активно заглядываться на противоположный пол.
Именно тогда я впервые почувствовал желание бросить протест обществу.
Именно тогда начался пубертат…
–
Считается, что эмиграция всегда сопряжена с серьезным психологическим дискомфортом.
Когда я уже один сидел в аэропорту Шереметьево-2 в Москве, я подумал эту мысль, и, как будто, сознательно решил применить ее к себе, хотя казалось, что мог выбрать другое. На самом деле выбор навряд ли был…
Этим дискомфортом, наложенным на все более сгущающуюся неуверенность в себе и комплекс советского человека оказался пропитан весь мой недолгий английский период.
Очевидные сложности из-за новой среды и слабого знания языка дополнялись давлением традиционалистского социума.
Мы жили в Солфорде – районе на севере Манчестера, с небольшой ширины улицами, сплошь утопающими в зелени, по которым ходили исключительно религиозные евреи, и, застроенный, по большей части, дюплексами, среди которых ютились синагоги и магазины с иудаикой.
Уровень религиозности жителей менялся от ультрахасидов до масорти по мере продвижения по кварталу.
Существовали также внешние признаки этого уровня, основным из которых был тип кипы (ударение на последний слог), обязательного головного убора у иудеев: самые религиозные – большая бархатная кипа, далее в порядке убывания – средняя бархатная кипа, маленькая бархатная кипа, средняя кожаная кипа, маленькая кожаная кипа, маленькая вязаная кипа и, наконец, наименее религиозные – маленькая вязаная разноцветная кипа (желтые штаны – два раза «ку»).
Все дети учились в одной и той же школе – Manchester jewish grammar school, расположенной неподалеку от квартала, учебный процесс в которой был похож на мигдал-оровский, с той лишь разницей, что здесь преподавали в том числе и этнические англичане.
Ребята в школе были в основном хорошие и дружелюбные и, несмотря на частичную принадлежность к другой культуре воспроизводили стандартную для британской цивилизации амбивалентность: с одной стороны – джентельменство, с другой – хулиганская непосредственность. Она в комбинации с иудейством создавала совсем причудливые архетипы, наподобие тех, что так живо описали братья Коэн в своем последнем пока хорошем фильме «Серьезный человек», основанном на их собственном жизненном опыте.
Колоритен был и директор школы по имени раби Липа Рабиновиц, среди учеников имевший прозвище «Flip». Он был маленького роста, чуть сгорбленный, с белой бородой лопатой и все время носил лапсердак. Говорил он еле слышно и голосом очень похожим на голос клоуна Красти из «Симпсонов». Но при всей своей карикатурности авторитетом он обладал колоссальным.
Завуча звали мистер Пинк, в школе он преподавал экономику. Хороший мужик.
Все русские жили в местных семьях. Мне с семьей не повезло.
Хоровицы жили на Брум лэйн – самой религиозной улице квартала. В шутку ее называли Брим лайн, потому что аналогичным образом меняли гласные в молитвах хасиды.
Семья состояла из главы семейства мистера Хоровица, его жены миссис Хоровиц, старшего сына лет тридцати и младшей дочери лет восемнадцати. Был еще средний сын, но он уже давно женился и переехал в Израиль.
Мистер Хоровиц держал магазин иудаики недалеко от дома. Он был среднего роста, имел небольшой животик, а на некрасивом круглом лице носил очки и седую щетину. Он иногда отпускал довольно неудачные и обидные шутки в мой адрес, а в остальное время почти всегда молчал.
Истинной главой семьи была миссис Хоровиц.
Ростом чуть выше среднего, худая, как и ее муж некрасивая, с жидкими волосами и дряблой кожей на лице. Она родилась во Франции и говорила с сильным акцентом, неприятным скрежещущим голосом и в авторитарной манере.
Такими же некрасивыми, за исключением женившегося и съехавшего сына, были и их дети.
Старший сын имел круглое, как у отца лицо, короткую бороду и оттопыренные уши. Вообще-то принято, что дети женятся в порядке старшинства, и первым должны были найти пару старшему, но он вдобавок к внешности был еще и откровенным шлемазлом, и невесту, скорее всего, ему подобрать не смогли. А поскольку правоверный еврей имеет возможность заняться сексом только в случае вступления в брак, он, наверное, жутко мучался от спермотоксикоза.
Младшая дочь носила очки с круглыми стеклами, имела толстый нос и усики, и слегка сутулилась. В целом она была доброй.
Причиной, по которой религиозные евреи тратили и тратят деньги на таких, как я тогда, является вера в то, что помощь другому еврею в поддержании и усугублении его религиозности – это самый зачетный поступок в глазах Всевышнего.
По той же причине терпели приносимые мной неудобства и Хоровицы.
Я любил толсто нарезать сыр для сэндвичей, класть много сахара в кукурузные хлопья с молоком и из фруктов предпочитал дешевым яблокам более дорогие бананы. Миссис Хоровиц это не нравилось.
Наверное, предполагалось, что мальчик из обездоленной и недружелюбной к евреям России должен вести себя кротко и довольствоваться малым.
Ситуация с едой – это квинтэссенция моих отношений с этой семьей. Причин меня не любить было море.
Я имел собственное мнение, и не стеснялся его высказывать. Я был своеволен. Я был свободолюбив.
Окончательно я растоптал свое доброе имя, когда не пришел домой на последнюю трапезу в одну из суббот.
Русские полным составом сидели дома у Гены Мендельсона, который жил в хорошей семье, мы очень весело общались, и я страшно не хотел возвращаться в эту тоску, к тому же идти надо было через весь квартал. А позвонить нельзя, потому что Шабат.
И я остался.
Когда я все таки пришел, меня, естественно, отчитали, сказали, что долго сидели ждали голодные… Все это заставляло меня воспроизводить тянущийся еще из детства паттерн вины, но жажда свободы и праздника была сильней – в следующий раз я бы поступил точно так же…
В школе ситуация была не лучше.
На уроках я всячески актировал1, и не из принципиального протеста, а потому что было скучно.
В результате меня вызвали на ковер к директору.
Липа всячески меня совестил, а мистер Пинк старался подводить разговор к тому, что я постараюсь исправиться.
В августе начались летние каникулы, и я на весь месяц улетел в Москву.
____________
1 Актировать или вести себя акторально. Акторальное поведение – это демонстративное, внешне экспрессивное выражение внутренних психических состояний, свойственное подросткам и проявляющееся в форме вызывающих, провокационных или театрализованных действий.
Миха не хотел отпускать меня так надолго, боясь, что в Москве я начну религиозно деградировать.
Пока я был в отъезде, раз в неделю мы созванивались, и я отчитывался о текущем состоянии своего иудейского самосознания.
Накануне возвращения на меня накатила тоска от нежелания оставлять дом и родителей…
–
Еще до отъезда я несколько раз изъявлял Михе желание сменить семью, и, когда вернулся, он, наконец-то кое кого для меня нашел.
Миссис Хоровиц узнав, что я съезжаю, обиделась…
Я переехал к доктору Фриду и его жене. Детей у них не было.
Практически сразу стало понятно, что здесь будет еще хуже.
У доктора Фрида была аллергия почти на любую еду, и, соответственно, оскудел и мой рацион – опции, чтобы его жена готовила для себя и для меня отдельно, не предусматривалось (мой лучший друг Яков Хафнер после моих рассказов сразу стал называть его доктор Weird1, а миссис Хоровиц он называл миссис Horribleowitz2).
Чтобы как-то скрасить свой быт, я купил себе маленький, но с хорошим звуком радиоприемник Грюндиг, и слушал по нему местную радиостанцию «Key 103», передававшую в основном последние популярные хиты.
Когда миссис Фрид казалось, что музыка играет слишком громко, она подходила к двери, и раздраженным голосом говорила, чтобы я сделал потише этот noise.
У Фридов иногда оставался на ночь местный мальчик, который спал со мной в одной комнате на верхней части моей двухъярусной кровати. Причины этой истории так и остались мне непонятны, ведь у него была собственная семья. Он в отличие от меня был очень покладистым.
___________
1 Weird (англ.) – странный, чудаковатый.
2 От английского Horrible – ужасный.
Одним утром Фриды сказали мне, что после молитвы я должен пойти завтракать домой к семье этого мальчика, не объяснив почему.
Я решил, что это какой-то бред, мне совершенно не хотелось, и ехать с ними я отказался.
Когда я пришел домой, на кухню выбежала бледная миссис Фрид и с дрожащей нижней губой стала говорить, что она очень испугалась, услышав в доме звуки и подумав, что зашел кто-то с улицы, потому что моего прихода она не ждала.
Она без конца повторяла: «Ты должен подчиняться!» (You have to obey!).
Я стоял «в крутом раздумье» и снисходительно молчал.
После этого моя участь была предрешена…
–
Сразу переселить меня было некуда, и начались мои скитания.
Для начала меня приютил сам директор, и я на время стал самым популярным учеником в школе.
Каждый второй расспрашивал меня о моем пребывании у Липы, не забывая при этом вставить пару шуток.
Он имел высокий социальный статус и очень хорошую зарплату, поэтому жил в огромном доме, и, несмотря на почтенный возраст, был женат на женщине, гораздо моложе него – американке по имени Эмили. Последнее было самым частым предметом для приколов – каждый считал себя обязанным произнести ее имя, пародируя американский пронанс.
Я, как мог, старался быть хорошим, не опаздывать и особо нигде не накосячил.
Потом, на праздник Суккот, длящийся неделю, мне предложил пожить в его семье Яков.
Хафнеры были классные, гостеприимные, и мне у них жилось хорошо.
У Якова было три сиблинга: старший брат погодка Дэвид, тоже отличный чувак, младшая восьмилетняя сестра Рахель, очень красивая и милая девочка, и самый младший – четырехлетний гиперактивный и смешной непоседа Ици.
Мистер Хафнер был суперский, позитивный мужик и любящий отец.
Как-то я на заднем дворе запустил по слишком крутой траектории крикетный мяч и с ужасом наблюдал, как он летит прямо в окно, стоящего на краю участка шеда1.
Стекло разлетелось вдребезги, и миссис Хафнер долго и эмоционально ругалась. Я очень огорчился, и досадовал на себя.
Так мистер Хафнер пришел ко мне, пока я сидел у себя в комнате в расстроенных чувствах, и сказал, чтобы я не переживал. У меня на душе посветлело от его поступка…
А миссис Хафнер я, тем не менее, очень понимаю. Эта красивая, хрупкая и добрая женщина крутилась, как белка в колесе, хлопоча по хозяйству, и, присматривая за младшими детьми, а один Ици троих стоил. Я ей очень сочувствовал.
По этой причине Хафнеры были не готовы поселить меня у себя постоянно, да и лишней свободной комнаты в доме не было – семья жила не жирно…
После Хафнеров желающих принять меня так и не нашлось.
Ходили разговоры про нашего учителя математики, но дальше них дело не пошло.
Надо сказать, что к тому времени я совсем обнаглел, начал пропускать молитвы, и даже в меру возраста, обстоятельств и уверенности в себе, вернее ее отсутствия, флиртовал с Ошрит Леви – дочкой хасида и соседа моего одноклассника Мойши Клифтона, за что однажды получил от ее отца нагоняй.
А тут еще двенадцатилетний сын Михи застал меня в гостях у Глуха, жившего у него в доме, с маленькой кожаной кипой на голове, и настучал об этом папаше.
___________
1 От английского «Shed» – маленький домик на заднем дворе
Простить можно многое, но кожаная кипа – это было за гранью. И Миха решил от меня избавляться.
Он настолько торопился со мной разделаться, что купил мне билет British Airways с пересадкой в Лондоне чуть ли не на следующий день, несмотря на наличие у меня аэрофлотовского билета с открытой датой на прямой рейс, но который надо было ждать до воскресенья. Потом он не мог этот билет сдать, и просил это сделать нас и перевести ему деньги…
Когда он вез меня в аэропорт, я чувствовал, будто меня выкидывают на помойку, но, тем не менее, сказал ему большое спасибо за все, и сделал это искренне.
Но я не осознавал тогда, насколько буду благодарен ему в будущем.
Благодаря ему, я получил опыт жизни заграницей, и первый опыт жизни без родителей.
Благодаря ему я на приличном уровне выучил английский, что позволило мне в будущем устроиться на свою первую работу.
И главное: благодаря ему, я разглючился от религиозности. И за последнее я буду ему благодарен по гроб жизни.
Ведь учитывая то, насколько я по натуре увлекающийся, без такого трипа я мог колбаситься в иудаизме еще долго…
22.09.25
Пубертат
Начавшийся в Манчестере этап навалился на меня всем своим весом практически сразу после возвращения.
Со своей религиозностью я покончил, как только снял с головы кипу перед выходом из самолета в московском аэропорту.
Ограничений в восприятии внешнего мира больше не существовало, и на меня хлынул поток информации, который предыдущие два года обходил меня стороной.
В начале 90-х все в мире менялось с калейдоскопической быстротой, особенно в России. Резко, без подготовки в пятнадцатилетнем возрасте столкнуться с новой реальностью было настоящим культурным и психологическим шоком.
И без того бурный гормональный фон теперь еще дополнительно подпитывался огромным количеством эротизированных образов с экрана телевизора, страниц журналов и улиц города. Ни о каком 18+ тогда никто не слышал.
Буйным цветом цвели и субкультуры. Гранжеры, металлисты, панки, рэперы, скинхэды, рэйверы, толкиенисты…
Про беспредел, творившийся в обществе в целом, все знают и так.
Но он компенсировался пьянящими ощущениями новизны и свободы, и надеждой на будущее…
Самой важной частью идентичности в то время для меня являлась музыка. Выход на улицу без вокмэна представить себе было невозможно, а покупка новой аудиокассеты становилась целым культурным событием.
Мы тогда очень много ржали причем, как правило, над всякой фигней, а с экранов нас на это еще больше провоцировал Джим Керри, с участием которого как раз один за другим вышли: «Эйс Вентура», «Маска» и «Тупой и еще тупее» (чуть позже эволюция его образов в кино будет удивительным образом коррелировать с моей личной).
Психологически же я был размазан. Острая фаза дакинга1, тотальная неуверенность в себе, скованность, постоянная потливость, дрожащие руки и сбивчивая речь в заряженных ситуациях, а таковой являлась практически любая. Секс, которого хотелось больше, чем когда-либо в жизни, представлялся явлением для моей жизни мифологическим. Я не смог бы даже зайти на дискотеку в районной школе, не засадив предварительно бутылку четвертой или шестой «Балтики», которые тогда, слава Богу, продавали всем подряд, независимо от возраста.