Читать онлайн Ходячие города. Том 1. Механическое сердце

Глава 1. Ходок Восток

Дата:24 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, нижний ярус, жилой отсек 11-Б

Время суток:утро

Внизу всегда душно, хоть рассвет или полдень – не поймёшь, пока не смотришь на потёртые наручные часы. Здесь, под утробой ревущих генераторов, воздух плотный, пропитанный чем-то между жареным железом, машинным маслом и горелым биотопливом. Гул стоит постоянный: если моторы не дрожат, значит, ты мёртв или вот-вот будешь. А пока – живой, и значит, надо вставать.

Лекс Крымов привычно вытягивается на своей короткой койке, колени упираются в металлический борт, простыня давно превратилась в нечто среднее между тряпкой и половиком. Сосед по ярусу, долговязый Горбач, уже сидит, утирая пот со лба чёрной рукой, вторая держит комок пресного хлеба – явно не вчерашний, а позавчерашний. Вдоль стены – ещё трое: Мишка, что латает провода в центральной шахте, рыжая Соня с вечным нервным тиком и тот самый серый тип, что ночью таскает провода, а днём норовит сцапать чужой завтрак.

Пахнет протухшим фильтром – снова потекла очистка, вода тёплая, мутная, из крана вытекает медленно, как старик из рейда. Лекс сглатывает, на автомате нащупывает за поясом гаечный ключ и суёт босые ноги в вытертые ботинки. Кое-как нащупывает на стене пластмассовую кружку, налитую ещё с вечера – на дне жирная пленка, но пить всё равно приходится.

– Крымов, ты опять спал на зарядке, а? – хрипло ворчит Горбач, бросая взгляд на Лекса из-под грязных бровей.

– Ты бы попробовал. Там хоть не так воняет, – отвечает Лекс, не поднимая головы. Тон у него обычный: ленивый, будто всё это не его жизнь, а чужая, которую надо отработать и сдать в конце смены.

Кто-то уже колотит по стене кулаком: сигнал, что завтрак раздают только тем, кто шевелится. Соня нервно подскакивает, чуть не уронив миску с серой кашей. В этот момент серый тип – его кличут Шило – быстро тянет руку к краю Лексовой кружки, ловко поддевает сухарь, припрятанный “на потом”. Двигается ловко, будто всю жизнь ворует у соседей.

Лекс даже не злится, только бросает ключ в ладонь, шумно щёлкает.

– Оставь. Или жрёшь мою пайку – тогда в ночь на фильтрах вместо меня дежуришь, – бросает тихо, не поднимая головы.

Шило морщится, но сухарь возвращает. Тяжёлая рука Горбача ложится ему на плечо – не дружески, просто чтобы напомнить, кто здесь держит смену.

Пока остальные собирают завтрак – миска каши, половина мутного яйца, ложка жмыха, – Лекс уже у стены, где висит старый фильтр воды. Пластик почернел, на прокладках – слой слизи. Два оборота – и крышка в руках, изнутри вытекает желтоватая жижа. Нос затыкает куском марли, гайку держит зубами, одной рукой вытаскивает “патрон”. Слёзы на глазах – не от чувств, от вони.

– Скажи инженерам, фильтр опять сдох, – бурчит Горбач, хлопая себя по коленям.

– Инженерам? Ага, конечно. Им сейчас до фильтров, – фыркает Лекс.

На стене кто-то мелом написал “НЕ ПИТЬ!!!”, ниже чья-то приписка: “А что, есть выбор?”

Соня с опаской подаёт ему бутылку:

– На, это чистое. Ещё с вечера.

Он принимает, кивает, молча – благодарность здесь выражают глазами, не словами. Плескает себе, остальным тоже. Все привыкли делиться по минимуму, по старому “городскому” закону: если можешь дать глоток – дай, завтра тебе вернут.

В дальнем конце яруса слышно, как кто-то гремит стальными чашками – пошли наверх, к дизелям, к дежурству. Лекс задерживается, на секунду садится обратно на койку, обводит взглядом металлический потолок, ржавые стыки, латанные провода.

Каждое утро здесь одинаково: чужие запахи, ворованные пайки, попытки оживить то, что уже не работает. Но если ты живёшь в нижнем ярусе, не ждёшь чуда – просто держишься за то, что есть: грязную воду, сухарь, пару лишних минут сна.

Шаги, скрип коек, глухой рев моторов под ногами. Утро на “Востоке” – когда каждый просыпается, не зная, выдержит ли ещё одну ночь этот город на железных ногах.

Дата:24 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, нижний ярус, техническая секция 3-В

Время суток:утро

Дежурство начинается ещё до того, как гул моторного отсека превращается в привычный фон. Лекс тащит себя по узкому коридору, в котором стены дрожат от работы основной оси. В руках – кувалда и сумка с инструментами, на плечах старый комбинезон с выцветшей нашивкой: “Смена 2, техсектор 3-В”. Перчатки потёрты до дыр, сквозь левый палец видно чёрную мазуту, будто отметина или татуировка.

– Живой, Крымов? – навстречу из тени выныривает Стас “Гусак” Гусаков, напарник, с бледным лицом и вечно потрёпанной кепкой. Он жмурится, щурит глаз на яркий свет аварийных ламп.

– Не дождётесь, – Лекс усмехается, но глаза внимательные: смотрит, чтобы никто не подслушал, не проверил, кто пошёл в обход. В секции тепло – не жарко, как у койки, но от сырости в легких чешется. Под потолком – километры кабеля, здесь же висят капельницы системы охлаждения, а на стенах свисающие клапаны, с которых капает масло.

К обходу подтягивается ещё двое: Люся – самая крепкая из всей смены, всегда с выцветшей синей повязкой, и Серёга “Железка”, на лице у которого свежая царапина, губы обветрены, взгляд – злой, голодный.

– Слышь, Люся, а у тебя опять новую нашивку? – кивает Стас на её куртку. Там старое имя срезано, наспех пришито новое: “Гром”.

Люся отмахивается, проверяя карман:

– Считай, традиция у нас теперь. Каждая авария – новая нашивка. Я уже пятую шью за месяц.

– Так и всю форму порвёшь, – бурчит Серёга.

– Зато хоть по именам не путаемся.

Они проходят вдоль скрипящих труб, переговариваясь между собой. Лекс сдержан, сканирует секцию: где-то течёт, где-то дребезжит.

– Опять всю ночь воду гоняли, фильтр не держит, – жалуется Люся.

– Всё бы ничего, если бы не эта вонь, – Серёга морщится, нюхая перчатки: от них тянет сыростью, мазутой, кислым потом.

Пока они обсуждают планы – кто в какой отсек, где дежурит, – сверху слабо скрипит, едва заметно. Лекс задирает голову, успевает заметить, как над ними покачивается подвесная труба – старая, стальная, в пятнах ржавчины. Её, кажется, подлатали наспех.

– Гусак, тормози, – шепчет Лекс, указывая вверх. Остальные замирают.

В этот момент труба резко подаётся, трещит на сварном шве, звук уходит в грохот, от которого уши закладывает. Секунду спустя – сверху сыплется осыпь, гремят болты, тяжелая металлическая дуга рушится прямо вниз.

Люся успевает отскочить, Стас кидается в сторону, но Серёга не успевает – труба бьёт его по плечу и скользит вниз по боку, сминая комбинезон. Глухой удар, потом хриплый вскрик.

– Сука! – Серёга валится на пол, перчатки сразу срываются на кровь – рассечена рука, темнеет пятно на ткани. Люся матерится, кидается к нему, Лекс хватает тряпку из-за пояса, зажимает рану.

– Не двигайся! – рычит Лекс, выдергивая из кармана аптечку, бинтует через мазут и пыль, руки дрожат не от страха, а от злости.

Сверху осыпается ещё немного пыли, из трубы капает жидкость – воняет горелой смазкой, металл скрежещет. В коридоре запах крови быстро смешивается с гнилым железом и чем-то едким, от чего першит в горле.

– Вот тебе и обход! – шипит Люся, оглядывая потолок.

– Всегда мечтал начать утро с перелома, – хрипит Серёга, стиснув зубы. Гусак уже сигналит по рации наверх:

– Инженерка! У нас авария, третья секция, один ранен, нужна помощь!

Из глубины коридора откликается чей-то голос:

– Затыкайте течь, пока всё тут не разъело!

Лекс и Люся тянут Серёгу к стене, зажимая повязкой рану.

– Держись, Железка, – тихо говорит Лекс, стараясь не показывать, как злится на этот развал, на вечную халтуру и чёртову экономию на всём – даже на людях.

Сверху продолжают падать мелкие куски ржавчины. Всё трясётся и скрипит – будто город сам напоминает: “Не расслабляйся. Всё, что держит вас, – лишь усталое железо и привычка выживать.”

Дата:24 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, нижний ярус, секция 3-В, аварийный коридор

Время суток:утро

Ещё не стихли эхом крики и мат после аварии, как коридор вдруг замолкает. Даже двигатель будто бы приглушает рев, когда в проёме возникает высокий силуэт – чистая форма, выверенный шаг, рука в кожаной перчатке с гербом Совета. Лекс сразу чувствует перемену: запах пота и крови отступает под давлением свежего машинного масла и дорогого порошка для костюмов.

Инженер-куратор, один из “верхних”. Лицо молодое, без единого шрама – явно не из тех, кто хоть раз сам работал на аварии. Вокруг – только усталые технари, пыль на щеках, мазут под ногтями.

– Внимание! – Голос жёсткий, отточенный, в нем сквозит металл – такой не повышают, если только не собирается ломать чужие жизни.

– Сектор три-В, вы отныне на спецзадании. Через три часа экипаж в сборе – вылазка в руины по списку запчастей для энергоузла. Каждый получит личное оружие и комплект снаряжения. Не вернётесь – спишем, ясно?

Кто-то шепчет сквозь зубы: “Спишем… Ага, запишут, будто и не было.” Лекс не слушает, смотрит в глаза начальнику. Там – пустота, стандартная элитная отрешённость: они не волнуются, не сочувствуют, просто считают расходы.

– А кто дежурит, пока мы сгинем в очередной дыре? – бросает Лекс, не громко, но достаточно, чтобы услышал каждый.

Инженер даже не поворачивается полностью, только фиксирует взгляд:

– Не твоя забота. Выполнишь – вернёшься. Нет – свободное место найдётся быстро.

В этот момент напротив Лекса застывает Люся, губы сжаты, взгляд колючий. Серёга держится за перевязанную руку, Гусак нервно сжимает лямку рюкзака. В воздухе пахнет сталью, страхом и привычной злостью на систему.

– Опять “спишут”… Словно мы инструменты, – шепчет Люся, не для начальства, а для своих.

– А что, нет? – бросает Лекс. – Тут у тебя только одна ценность – если в списке живых.

Инженер словно не слышит, разворачивается к распределителю. Помощник открывает ящик: выдают по одному карабину, пачке патронов – на восемь-десять выстрелов, не больше. Металлические коробки, грязные, с вмятинами, на стволах старая смазка и следы прошлых боёв.

Лекс берёт карабин, быстро оценивает: патронник заедает, затвор хрустит песком, на прикладе засохшая кровь – чужая история, чужая смерть, которую не спрашивают. Отошёл к стене, опёр карабин на колено, одной рукой стянул тряпку с рюкзака, другой уже привычно протирает ствол, пальцами выковыривает грязь из механизма.

– Патронов мало, – бросает Гусак, крутя коробку.

– И ствол как жопа демона, – добавляет Серёга, пытаясь проверить предохранитель на своём.

Инженер смотрит на них сверху вниз:

– Всё, что дали – делите сами. Если сдохнете, ваши трофеи вернутся в арсенал.

Лекс хмыкает, не скрываясь:

– Трофеи… А если вернёмся?

– Тогда, может быть, получишь новые перчатки, – сухо отвечает инженер и поворачивается, уходя так же резко, как появился.

В коридоре становится ещё теснее, тяжелее дышать. Технари распределяют патроны, ругаются, меняются тряпками и остатками масла, кто-то меняет куртку на более крепкую, кто-то крепит нашивку “Сектор 3-В” так, чтобы не слетела при первом же падении.

Лекс ещё раз оглядывает оружие: всё на авось, всё – из того, что осталось от прошлых рейдов. Но спор с начальством не уходит из головы – как и мысль: в этом мире ты не человек, а расходник. И это единственная правда, которая звучит громче любого приказа.

Дата:24 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, нижний ярус, раздевалка технической смены

Время суток:утро, ближе к полудню

В раздевалке тесно, словно в консервной банке – запах чужого пота, старых носков, машинного масла и кислых аптечных пластырей висит в воздухе стеной, которой не пробиться ни одному “верхнему”. На лавках – разложенные рюкзаки, пустые фляги, карабины, тряпки, банки с прокисшей кашей, под скамейкой валяются списанные противогазы, битые фильтры, остатки проводки.

Люся, всё ещё не сняв свою свежую нашивку “Гром”, трясёт план сектора, чертит на полу кусочком мела простую схему:

– Вот тут завал, тут генераторная, тут – выход на внешнюю палубу. По списку – три точки для поиска, но если кто-то свернёт не туда, потом ищи в гнилом железе…

Гусак, разглядывая свой карабин, фыркает:

– Классика. Секторов пять, людей четверо, значит, либо мы по двое, либо один опять будет “тыловым смертником”.

Серёга (бледный, перевязка проступила кровью сквозь рукав) скалится:

– Тыловой смертник – это как почётный караул, только наоборот: первый умирает, последний идёт докладывать.

– Слышь, давай не каркай, – Люся швыряет мел в угол. – Кто вообще дежурит в этом аду, когда нас вытащат?

Снова спор: кому идти первым, кто остаётся на связи, кто страхует проход. Перебрасываются короткими фразами, где под стёбом – чистый страх.

– Может, всё-таки жеребьёвку? – предлагает Гусак, наматывая грязную бандану на шею.

– Жеребьёвка для тех, у кого есть что терять, – глухо отвечает Лекс.

Он чинит свой рюкзак прямо на коленях, проверяет ремни и карабины, подшивает прореху проволокой, привычно наматывает скотч на ослабленные петли. Внутри – старый фильтр воды, сменная тряпка, один сухарь, кусок мела, полупустая аптечка. Каждый предмет – часть маленькой крепости, в которой живёшь в этом железном чреве.

Люся затягивает шнурки, выдыхает:

– Ночью опять слышала шаги по коридору. Там, где никто не ходит, где решётки вечно хлопают сами по себе…

Серёга фыркает, но глаза бегают:

– В темноте тут все шаги чужие.

Шутки заканчиваются, когда нужно всерьёз решать, кто первым выйдет наружу. В воздухе повисает тишина, и в этот момент у Лекса вырастает внутри привычная тяжесть: долг, чужие ожидания, ненависть к тому, как система обращается с ними.

Он машинально подтягивает ремень, проверяет застёжки на рюкзаке, вспоминая руки отца – толстые, обожжённые, с заусеницами. Отец всегда первым шёл на завал, говорил: “Если не мы – никто.” Потом не вернулся из очередной вылазки. “Списали”.

В голове Лекса сливается глухой голос памяти и свежая злость:

“Им на нас плевать. Здесь ты – инструмент, винтик, а выйдешь за стены – станешь просто мусором, если не вернёшься. Но если оставить своих, кто тогда ты?”

Люся смотрит на него, будто угадывает ход мыслей:

– Ты опять вперёд собрался?

Лекс только качает головой, затягивает лямку крепче, прячет мысли за коротким кивком:

– Главное, чтобы вернулись все. А кто первый – пусть железо решит.

Они обмениваются взглядами, стёб уходит, остаётся привычная тяжесть: они пойдут туда не потому что хотят, а потому что иначе нельзя. За стенами города – только руины и смерть, но внутри этих стен – своя, особая, ежедневная война.

Дата:24 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, внутренние коридоры технического яруса, ближе к выходу на внешнюю палубу

Время суток:ночь

Время за стенами сдвигается – часы будто тянут стрелку назад, но здесь, в кишках “Востока”, ночь чувствуется иначе. Она давит не только тьмой, но и ревом двигателей где-то в глубине, и подвыванием ветра, который проникает сквозь неплотно закрученные люки, пробираясь сквозняком по жёлобам между переборками.

Тонкие лучи фонарей рвут мрак, каждая царапина на металле отбрасывает длинную, дрожащую тень. Пахнет ржавчиной, разогретым железом, старым, несмываемым потом, кислой пылью, жмыхом и выдохшейся мазутой – коктейль, который въедается в кожу.

– Тише! – шепчет Люся, оглядываясь через плечо, и свет её фонаря скачет по стенам, выхватывает петли, клёпки, старые пометки мела: “ВНИЗ НЕ СПУСКАТЬСЯ”, “ЗДЕСЬ ПРОПАЛ”.

Гусак идёт впереди, рука на карабине, движения осторожные, но выдают привычку к страху – каждый шаг просчитан, но не уверен. Серёга замыкает, тянет за собой тень, смотрит на стыки труб, будто ждет, что оттуда что-то выползет.

Между переборками слышно, как ветер царапает наружную обшивку, взвывает, будто жалуется на каждую вмятину, срываясь на скулёж, который заползает под кожу и заставляет каждый нерв дёргаться.

– Кто тут последний раз был? – спрашивает Гусак вполголоса, больше для себя, чем для других.

– Неделю назад “добытчики” таскали металл. Сказали, слышали, как что-то шаркало за переборкой, – отвечает Люся, тихо, будто боится, что стены услышат.

На повороте Серёга вдруг останавливается, кивает в сторону бокового рукава:

– Я щас, – уходит “за угол”, оставив свой свет на полу.

Из темноты слышно короткое журчание – бытовая деталь, неизбежная, но именно она возвращает в реальность: как бы ни было страшно, люди остаются людьми.

Пока остальные ждут, Лекс меняет батарейку в фонаре, проверяет крепление ремня, мимоходом трет пальцем старую насечку на прикладе – привычка с прошлых вылазок. Чувство тревоги не отпускает. В груди тяжело, словно город вдруг стал чужим – не просто машиной, а капканом. Он смотрит на ржавые стыки, на ползущую по трубе чёрную каплю масла – и вдруг понимает, что эта ночь не похожа ни на одну из прежних. Обычно страх – привычный, как дежурная боль в спине, а сегодня он хрустит под кожей остро, почти режет изнутри.

– Всё нормально? – шепчет Люся, подходя ближе, фонарь её дрожит.

Лекс кивком отвечает, но сам не верит:

– Привиделось просто…

Хотя знает – в этом мире, если что-то кажется странным, значит, оно уже рядом.

Где-то за переборками вновь воет ветер. “Восток” дрожит, как зверь на тонком льду. Каждый шаг эхом отдаётся по всему железному нутру, а внутри у Лекса впервые за много ночей шевелится тревога, похожая не на усталость, а на предчувствие чего-то, что давно затаилось в тенях этого города-на-ногах.

Дата:24 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, внешний сектор, заваленный переход к старым руинам

Время суток:ночь, ближе к полуночи

Металлические кишки “Востока” сужаются, стены всё чаще покрыты налётом, запах мазута режет нос – тут редко бывают даже технари. Фонарь Лекса выхватывает обломки, старую арматуру, обрывки ткани, растрескавшийся бетон. За очередным поворотом – обвал: свисающие провода, перекошенный шлюз, в куче мусора видны пятна ржавой крови и грязи.

Вдруг – крик. Не тот, что бывает от боли в пальце, не мат рабочий – а сдавленный, рвущийся, отчаянный.

Лекс не думает, бросается к завалу. Камни сыплются, что-то глухо звякает по полу. Сквозь пыль и грохот находит – зажатая между двумя балками фигура, девчонка лет двадцати, одежда чёрная, измазана до локтей, лицо скрыто тенью. Глаза – огромные, злые, в голосе – не мольба, а приказ:

– Помоги, быстро! Они близко!

Лекс лезет руками в кучу, сдирает кожу о ржавчину, выдирает один кусок, второй. Ближе к плечу – тянет за ткань, девчонка резко отдёргивает локоть, сама вжимается, упирается ногами. Балка шевелится, с хрустом падает – грохот летит по пустым туннелям, как сигнал тревоги.

– Держись, не дёргайся, – шипит Лекс, по-быстрому просовывает подмышку, вытаскивает девушку на себя. Она почти не весит – жёсткая, как проволока, грязная до пяток. На рукаве – странная метка: треугольник, перекрещённый двумя полосами, явно не из их лагеря. Лекс отмечает, но не цепляется взглядом: всё происходит слишком быстро.

Девушка, едва вылезает, резко отскакивает от Лекса, пятится к стене. Дышит быстро, смотрит в сторону коридора.

– Ты кто? – спрашивает Лекс, уже чувствуя, что ответа не будет.

Она молчит. Бросает короткий взгляд, словно прикидывает: “Друг? Враг?” Потом резко сворачивает в тёмный лаз, исчезает, будто и не было.

– Эй! – окликает Лекс, но только эхо возвращает голос. Он остаётся на коленях среди щебня, чувствуя, как ладони разодраны, кровь липкая, пот течёт по спине.

Из тьмы появляется Гусак, весь на взводе:

– Ты сдурел? Зачем ты её вытащил?! Она не из наших! Здесь если чужой – значит враг, понял?!

– Если бы не вытащил, трупа бы нашли утром. Нам тут трупы ни к чему, – бросает Лекс, сжимая тряпку в руке, вытирает пот со лба, потом кровь с ладоней, втирает мазут в ткань.

Гусак шумно дышит, ругается сквозь зубы, напряжение висит в воздухе, будто глухая вибрация старых труб.

– Ты себе на жопу неприятности нашёл, Лекс…

– Может быть. Но хуже уже не станет, – коротко отвечает Лекс и уходит вперёд по туннелю, не оборачиваясь. Шумно выдыхает, медленно чистит руки тряпкой, ощущая тяжесть нового выбора: помог чужому – значит, стал чуть ближе к чужим.

И в этот момент впервые за ночь не может отделаться от чувства, что теперь за ним наблюдают стены, и город стал ещё теснее.

Глава 2. Дозор. Грязные рутины

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, центральный пропускной отсек, зона досмотра

Время суток:раннее утро

После ночной вылазки на руинах “Востока” возвращаться было не легче, чем уходить. Металлический люк с глухим скрежетом захлопнулся за последним членом группы, а в отсеке досмотра уже скапливалась очередь: вернувшиеся, вечно мятущиеся добытчики, двое топливщиков с ободранными руками, кто-то из техников с лицом, похожим на выжатый жмых. В воздухе пахло так, будто весь отсек выжимали тряпкой: пот, ржавчина, клей из-под пластыря, и ещё – свежая, едва заметная струя машинного масла от недавнего ремонта шлюза.

Лекс первым встает в очередь к столу охраны, зная – чем быстрее пройдёшь, тем больше шансов урвать хотя бы глоток горячей воды до того, как начнётся новая смена. Но охранники – трое, все в тяжёлых жилетах, с оружием, застывшие на точках, как статуи из чёрного железа – не торопятся. Их глаза скользят по каждому движению, руки уже привычно шарят по карманам, рюкзакам, ремням.

– Повернись, – грубо бросает один, тот, что всегда курит папиросы, даже на посту.

– Карманы на стол. Что нашли – выкладывай, без самодеятельности.

Лекс вываливает содержимое по одной вещи: патроны – три штуки, пачка смятого бинта, крошки сухаря (спрятать не удалось), сломанный фиксатор фильтра, ремень для инструмента, пластину с выдавленной надписью “Восток-36”. Ощущение, будто выкладываешь не барахло, а кости своей жизни – каждая вещь с историей, с потом и болью.

За спиной – Гусак, суёт на стол пару обломков, нож с начищенным до блеска лезвием (недавнее приобретение, тут же попадает в подозрение охраны), связку медных шайб, которые годятся разве что на игрушки для детей. Люся достаёт фильтр с трещиной, горсть мелких гаек и обрывок проволоки.

– Ну что, герои, чем на этот раз разживились? – хмурится старший охранник, тот самый, что давно в городе и терпеть не может технарей. Его сапоги скрипят по железу, когда он подходит вплотную к Лексу.

– Опять всякую дрянь таскаете? У вас задача какая – железо собирать или пайку воровать?

– Был бы у нас выбор… – Лекс сглатывает, чувствует, как по спине скатывается пот. Рубашка прилипла к коже, под мышками разводы, в горле пересохло.

Охранник медленно перебирает вещи, вытаскивает из кучи сломанный фиксатор, бросает Лексу на грудь:

– С такими “деталями” только фильтр латать, и то временно.

– Лучше временно, чем никак, – тихо отвечает Лекс, сдерживая раздражение.

Гусак дерзко кивает:

– Мы своё дело знаем. Если бы вы хоть раз на фильтрах подохли, понимали бы.

– Слышь, смелый… – второй охранник перехватывает пакет с жмыхом, встряхивает, будто там зарыто золото. – Пайка у тебя, значит, будет меньше. Делить умеете – отвечайте вместе.

В этот момент сзади раздаётся тихая перебранка. Два добытчика спорят о том, кому достанется последняя порция воды:

– Сам забирал, сам и выпью!

– Ты всегда впереди лезешь, урод…

Один пытается выхватить флягу, другой его отталкивает, охранник тут же наступает сапогом между ними, разнимает без особых церемоний.

Люся, едва заметно дрожащая, быстро объясняет, что “фильтр сдался ночью”, рюкзак не проверяли на складе, но всё, что нашли – по уставу. Охранник смотрит на неё с ленивой издёвкой, но пропускает мимо ушей – знает, что лишние слова здесь не спасают, только время тянут.

В этот момент кто-то из топливщиков ловит взглядом Лекса и шипит сквозь зубы:

– Видел тебя ночью у старого шлюза. Опять по своим делам шлялся?

– Ночью все дела только по уставу, – бросает Лекс. – Или ты сам себя на смену записал?

Охранник хмыкает:

– Разойдитесь. Ваши железки заберём на склад, пайку делите пополам. Кто рыпнется – минус баллы на выдаче.

Под ногами скользко, сапоги хрустят по ржавчине, чей-то пот капает прямо на металлический настил, оставляя мутные следы. В отсеке висит стальное эхо: лай собаки где-то за перегородкой, визг болгарки, чьи-то шаги за стеной.

Распределяют пайку на троих: Гусаку достаётся меньше – нож отобрали, пайка урезана. Люся вздыхает, проверяет свой фильтр, снимает тряпку с шеи – вытирает пот, потом медленно поворачивается к выходу. Лекс подбирает детали, чувствует, как ладони снова потеют – не от страха, а от злости и постоянного напряжения. Каждая смена – будто экзамен на выживание среди своих же.

Он выходит из отсека, слышит скрип ржавчины под сапогами, взгляд цепляется за выцветшую надпись на стене: “Здесь живы – пока нужны”. В этот момент понимает: возвращение домой, здесь, на “Востоке”, всегда начинается с подозрений, дележки и ругани, где за каждым шагом следят, а чужая потеря становится твоей проблемой.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, ремонтная мастерская, нижний ярус, блок 3-В

Время суток:утро

Ремонтная мастерская внизу напоминает склеп, набитый железом. Тут всегда сумрачно – пара синих ламп трещит под потолком, их свет отражается от луж машинного масла. Пол усеян обломками фильтров, кусками ржавых труб, лоскутами изоленты. По стенам – старые плакаты о “героизме труда”, под ними – доска с пометками о погибших, имена давно затёрты, а свежие добавляют мелом после каждого рейда.

Лекс в одиночку сидит за верстаком. Перед ним – полураскрученный насос, шестерёнки, прокладки, грязный набор инструментов, отвёртка с разлохмаченной рукояткой. Руки работают машинально: одна держит железку, другая – ключ, в кармане комбинезона жмётся свёрнутый бинт на случай свежей раны.

В голове клубится усталость, будто вязкая гарь. Каждый новый ремонт похож на бесконечный марафон: латать то, что не должны были бы чинить вручную, сыпать песок в прореху, знать – эта штука может спасти десяток жизней, а может сдохнуть посреди смены, утащив за собой “бригаду”.

Он оглядывается – рядом, через низкий стол, возится Гусак, пытается починить старый сварочник, губы сжаты, на лбу пот. Люся сидит напротив, очищает фильтр, взгляд тёмный, в глазах отражается свет лампы и что-то ещё – тревога, недосказанность.

– Всё разваливается, – сквозь зубы бросает Гусак, не глядя на Лекса.

– В прошлом рейде сдох насос – трое на фильтрах чуть не отравились, а Митька вообще не вышел, – тихо, будто не себе, говорит Люся.

Пауза. Звук металла по металлу, где-то падает отвёртка, отзывается звонким эхо. Лекс стирает пот со лба, пробует что-то затянуть – резьба срывается, снова злость кипит.

Внутри все смешалось: злость на вечную грязь, усталость от бесконечных ремонтов, страх того, что завтра или через час опять придётся идти туда, где, возможно, “спишут”. Перед глазами – как вспышки: изношенная ладонь отца, когда тот ещё учил работать с насосом; лицо Митьки, который не вернулся; как после рейда списывают вещи на склад, не глядя на фамилию.

– Может, и не стоило лезть в тот рейд, – вдруг бросает Люся, голос у неё дрожит, но она упряма, не смотрит ни на кого.

– А что, кто-то спрашивал? – Гусак вскидывает голову, оглядывает остальных. – Или тебе дали выбор, когда ты сюда пришла?

Лекс не отвечает сразу. Пальцы уже в крови – маленький порез, но не замечает. Слышит, как скрипит пол, кто-то за стеной двигает стеллаж. Тишина внутри – тяжёлая, вязкая.

– Вылазить надо. Хоть как. Если не мы – сдохнут остальные, – выдавливает он, но сам не верит.

– А если мы? – Люся шепчет, глаза впиваются в него, будто хочет докопаться до самой сути.

Словно бы на минуту всё затихает, слышно только, как воняет расплавленным пластиком и кто-то вдалеке стучит по батарее. В этот момент Лекс вдруг ловит себя на том, что устал бояться. Хочется выть, но можно только работать.

– А если мы… – повторяет он, – тогда новые придут. Так всегда.

В мастерской повисает тяжёлое молчание. Каждый занят своим, но мысли крутятся вокруг одной истины: здесь, в “Востоке”, никто не уверен, вернётся ли домой завтра. Всё, что у них есть – это ржавое железо, друг друга, и вечный вопрос: “А стоит ли вообще вылазить?”

Ответа никто не даст. Только ремонт и работа до последнего вздоха.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, ремонтная мастерская, секция хранения деталей

Время суток:утро, к концу смены

В мастерской после долгой смены стоит полумрак, будто свет опасается проникать глубже железа. Стеллажи с деталями – хаос железа и памяти: на одной полке – ряды прокладок, обмотанные проволокой, на другой – сваленные вперемешку болты, старые гайки, куски сетки, засохший фильтр в масляных пятнах. Где-то в углу кто-то давно приладил раскладушку и забыл, что она вообще когда-то была чистой.

Лекс обходит полки, сдерживая раздражение – детали опять не хватает, маркировка стерлась, поиск превращается в лотерею. Его руки сами по себе двигаются привычно: пальцы идут вдоль контейнеров, проверяют крышки, нащупывают выемки и прорези. Воздух плотный, электрический – от пыли в носу першит, каждый вдох будто по стеклу.

Он открывает очередной контейнер – думает найти мелкие шайбы, а вместо этого видит в самом углу свернутый клочок бумаги, такой белый, что режет глаз среди грязи. Бумага не местная: гладкая, без пятен масла, на ней жирно выведены строчки – буквы и цифры в два ряда, ровно, с чётким нажимом, как будто писали не в спешке, а с умыслом. Вместо подписи – неразборчивая закорючка, будто ветка дерева или сломанный коготь.

На миг всё внутри замирает. Лекс осторожно поддевает бумажку, будто может уколоться, потом разворачивает, скользит взглядом по знакам. Это не просто записка, а шифр – код для своих или ловушка для дурака? Мысли гонят: может, это очередная “игра” подполья, может, контроль со стороны охраны, может, чей-то безобидный тест… но город слишком давно не верит в совпадения.

В этот момент из-за стеллажа появляется Гусак, тяжело опускает на пол коробку с болтами, пыхтит и тут же замечает Лекса:

– О, что там у тебя? Тайные любовные письма, Крымов? – подначка в голосе усталая, но ехидная, для других, не для себя.

– Ага, конечно, – Лекс бросает фразу, даже не повернувшись полностью. – Мечтаю получить записку от снабженца: “Приходи, забирай свои прокладки…”

Серёга, что копается в другом углу, вскидывает голову:

– Да ладно тебе, Гусак, у Крымова всё письма по делу: где что сломалось, где кто не вернулся.

Люся сдержанно усмехается, не поднимая головы, протирает фильтр куском тряпки. – Всё не по любви, только по смене…

Лекс сжимает бумажку в кулаке, сердце будто делает лишний оборот. За спиной сползает волна тревоги: что если кто-то увидел? Охрана последнее время лезет во все ниши, нюхает каждую тряпку. А если это приманка, кто тогда следующий? Он опускает руку, прячет клочок в потайной карман, где обычно таскает запасную отвертку.

Мастерская будто сжимается: вокруг привычный грохот инструментов, глухой стук, редкая ругань, запах раскалённого металла и старого жмыха. Но внутри у Лекса пульсирует странное чувство: не страх даже, а азарт пополам с опаской. Кто бы ни оставил записку, этот кто-то рискует не меньше. Может, именно сейчас за ним наблюдают через щель между полками, может, уже строят догадки – зачем технарю вдруг понадобился чужой шифр?

Он делает вид, что увлечён поиском деталей, хмурится, ругает себя за невнимательность, а в голове уже крутит варианты: кто мог оставить, зачем, как разгадать? Мелькает мысль о ночной вылазке – о девчонке из завала, о странных метках. Всё в этом городе связано, даже если кажется случайным.

– Эй, ты что там застыл? – Люся замечает заминку, с подозрением смотрит на Лекса. – Опять фильтр вспоминаешь или опять затеял свой ремонт не по регламенту?

Он качает головой, вытирает руки тряпкой, прячет в ладони тёплый, помятый клочок.

– Всё нормально. Просто надо кое-что доделать до конца смены.

Гусак подмигивает, но не лезет дальше. Каждый в “Востоке” знает: если кто-то что-то скрывает – лучше не совать нос, если хочешь дожить до вечера.

Внутри у Лекса жгучий зуд – он обязательно разберёт шифр. В этом городе нельзя доверять никому, но и нельзя игнорировать такие знаки: за шифром всегда тянется чей-то след, и если ты его не найдёшь – найдут тебя.

Он снова погружается в рутину, но каждая минута становится длиннее. Теперь город кажется ещё более тесным, а воздух – тяжелее. Тайны, как и железо здесь, всегда ржавеют медленно, но верно, если вовремя не заняться их разгадыванием.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, нижний ярус, раздевалка и душевая техсектора

Время суток:день, сразу после смены

В раздевалке, вырубленной из стального каркаса, пахнет так, будто в ней спали сто человек и ни один не знал, что такое свежая вода. На стенах – клепаные крючки, с которых свисают потные куртки и скомканные штаны. Пол устлан грязными тряпками, кое-где между сапогами валяются резиновые перчатки с вытертыми пальцами и засохшей мазутой.

Гусак, первым вбежавший после смены, хватает из-под скамейки серую майку, скомканную в узел, быстро прячет её в рюкзак – слишком грязная, чтобы сдавать на общий склад. Лекс следом тянет молнию на комбинезоне, с трудом стягивает липкую одежду – ткань буквально прилипла к телу, подмышками выступили мутные разводы, руки пахнут металлом и потом.

– Ты хоть раз стирал это? – фыркает Люся, меняя куртку на старую рубашку, которую перебросила через плечо.

– А ты попробуй найти в этом аду чистое что-то, кроме воздуха, – огрызается Гусак, пряча взгляд.

– Воздуха? – встревает Серёга, садится на край лавки, тяжело дышит, зажимая в руках свежий бинт. – В этом “воздухе” ноги сами в себя прячутся.

У двери к душевой очередь: здесь никто не раздевается до конца – стесняться нечего, всё давно видели друг друга и грязными, и окровавленными, и дрожащими от холода.За дверью – скрипящий трубопровод, и единственная радость смены: тонкая, почти прозрачная струя конденсата, стекающая по стене в старую алюминиевую миску.

– Опять только капли? – спрашивает Люся, наматывая на ладонь тряпку, которую таскает смену за сменой.

– Лучше, чем ничего, – мрачно отвечает Лекс, берёт очередной клочок ткани, вытирает грудь, шею, спину – холод от воды бодрит, но не моет. Пятна остаются, но пыль и мазут хоть немного смываются.

Гусак уже спорит с Серёгой – тот обвиняет его в воровстве чистых штанов, хотя на самом деле все давно уже ходят в том, что осталось ещё от прежних рейдов.

– Если я найду, что ты опять унёс мой комплект, башку отверну, – рычит Серёга, не столько злясь, сколько защищая свои остатки имущества.

– Ты сначала найди, – ухмыляется Гусак, – потом поговорим.

Люся закатывает глаза:

– Все тут, как бродяги, рвём вещи до последней нитки, а спорим за тряпки, будто за золото.

Лекс, вытираясь, слышит урчание в животе – не только у него, у всех. Голос Люси приобретает глухую нотку:

– Сегодня обед урезали. Снова? Говорят, жмыха на всех не хватит, так что кому достанется пайка, тому и спасибо.

Серёга хмурится, вглядываясь в свою тряпку, которую мыл в конденсате:

– Если ещё раз урежут, буду сам ходить к элите просить их кашу. Пусть посмотрят, как живём.

– Ага, пустят тебя, – криво улыбается Гусак, прячет носки за спину.

В раздевалке звучит короткий смех – не от радости, а чтобы не разругаться окончательно. В этой тесноте, где каждый знает, как пахнет твоя кожа и как быстро заканчивается вода, ссоры всегда рядом. Впрочем, нет сил спорить всерьёз: усталость сильнее злости, а голод заглушает гордость.

Лекс смотрит в миску с мутной водой, вытирает лицо, дышит медленно. Он думает о том, что такой быт – это уже не наказание, а привычка. Здесь все чужие, но каждый остаётся – потому что иначе не выжить.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, нижний ярус, импровизированная столовая для смены

Время суток:вечер

Вечером столовая внизу превращается в настоящее убежище для технарей – не от опасности, а от постоянной усталости и мелкой злобы на мир. В помещении пахнет кашей, старым хлебом и чайной заваркой, которой хватает разве что покрасить воду. В углу пыхтит самодельный котёл: его сварили лет десять назад, и с тех пор он держится только на проволоке и привычке не ломаться в самый важный момент.

Лекс первым усаживается за длинную металлическую лавку, достаёт остатки пайка: половина сухаря, ложка холодной жмыховой каши, ещё один крошечный кусочек солёной рыбы – весь сегодняшний “ужин”. Следом подтягивается Гусак, устраивается рядом, сдвигает к себе миску, тут же накрывает ладонью:

– Не смотри так, сам заработал, – хмурится он, но глаза блестят, словно издевается.

Люся садится напротив, бросает на стол чашку с мутной водой, которую величают “чаем”. Серёга не задерживается, заходит последним, плотно прижимает к себе кусок хлеба, будто боится, что кто-то отнимет.

– Так, какие у нас сегодня новости? – Лекс начинает, ковыряя ложкой кашу.

– Насос опять сдох, – ворчит Люся, – если завтра не заменим патрубок, вся секция зальёт мазутом.

– Это ещё что! – влезает Гусак. – В третьем отсеке снова трещит фильтр. Я сказал начальству, а они – “ждите, когда совсем отвалится”.

– Зато выдохлись только мы, – хмыкает Серёга, – остальным и дела нет.

Слово за слово, обсуждение перерастает в перебранку. Гусак повышает голос, Лекса перебивает Люся, Серёга ворчит о чём-то своём, каждый защищает свою зону и привычки: кто как чинит, кто где находит детали, у кого очередной раз что-то “спёрли” из личных запасов.

– Кто стырил мой гаечный ключ?! – вдруг выпаливает Гусак, хлопая по карманам.

– Может, он сам ушёл, устал уже на тебя работать, – шутит Люся, и по столу катится редкий смех.

В этот момент Лекс замечает: Серёга аккуратно, стараясь не шуметь, наливает себе в кружку чуть больше чая, чем другим. Гусак замечает, тянется за чайником:

– А ну, верни, жмот! Тут на всех!

– Да бери, только не подавись, – бурчит Серёга, но кружку сдаёт.

На мгновение напряжение уходит, разговоры переходят в обмен шутками. Люся рассказывает свежий анекдот про начальство и дырявый фильтр, Гусак кривляется, пародируя инженера-куратора, который всегда повторяет “Ваше дело – выживать”. Лекс ловит себя на мысли, что такие минуты здесь – как передышка среди каторжной рутины: пусть завтра опять авария, пусть пайка станет меньше, но хотя бы сейчас они могут посмеяться, пусть даже над чаем и хлебом, разделённым на всех.

Вечер скользит к ночи, столовая пустеет. Каждый уходит по своим койкам – сытыми не становятся, но становятся чуть ближе друг к другу. За окном скребётся железный ветер, а внутри, под гулом моторов, держится слабое, упрямое тепло человеческого разговора.

Дата:25 июля 2187 года

Место:Ходок “Восток”, технический коридор, скрытый переход между мастерскими и топливным складом

Время суток:ночь

Технические коридоры ночью кажутся совсем другими: по стенам гуляют тусклые пятна света, за каждым поворотом – чёрные разломы тени, в которых исчезают и люди, и голоса. Лекс идёт быстро, почти не оглядывается, держит руки в карманах. Под комбинезоном – потайной карман, а в нём – свернутая вчетверо зашифрованная записка. Сердце стучит не громко, но навязчиво, будто отбивает код тревоги.

Переход – узкий, старый, насквозь пропитанный сыростью и машинным запахом. В дальнем конце – дверь, которую редко кто использует. На металлической ручке – старая метка, тёмная полоска, едва различимая на ржавчине. Связной уже ждёт: невысокий, в серой куртке, капюшон натянут до глаз. Оглядевшись, Лекс кивает – мол, всё тихо.

Он протягивает листок, едва заметно, будто просто поправляет перчатку. Связной не смотрит в глаза, берет записку, тут же прячет во внутренний карман, наклоняется, будто завязывает ботинок.

– Ты слишком заметен, Крымов, – шепчет быстро, не оборачиваясь. Голос его низкий, будто говорит из-под земли. – В следующий раз, если пронюхают… сгноят так, что даже матери не покажут.

Слова режут острее лезвия. Лекс чувствует, как в животе стынет, но не сдвигается с места.

– Я понял, – тихо отвечает, пытаясь удержать голос ровным. – Мне не для себя, мне – для смены. Мы все тут под колпаком.

Связной выпрямляется, кивает чуть заметно – больше не разговаривает, исчезает в коридоре так, как только умеют люди подполья: за пару шагов, растворившись среди труб и теней.

Оставшись один, Лекс медленно выдыхает. В груди дрожит злость, стыд, и всё же – решимость. Страшно не то, что могут сгноить, а то, что каждый день живёшь будто под прицелом, а за твоей спиной всегда чей-то глаз, чей-то донос.

Он не торопится возвращаться, слушает тишину. Где-то позади вздрагивают трубы, кто-то наверху двигает тяжелую бочку, скребутся крысы или люди – сейчас, ночью, не поймёшь. Лекс впервые за долгое время чётко ощущает, что за ним наблюдают: не только охрана, но и те, кому он не друг, даже если вместе выживать. Каждый шаг – как вора в собственном доме.

В этот момент он решает: будет идти до конца, даже если дорога оборвётся раньше. Здесь иначе нельзя – или ты живёшь как винтик, или пробуешь что-то изменить, даже если за это платишь слишком дорого.

Глава 3. Первая диверсия

Дата:27 июля