Читать онлайн Убийства в стиле Джуди и Панча

John Dickson Carr

THE PUNCH AND JUDY MURDERS

Copyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1936

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

© И. Г. Захаряева, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка®

Глава первая

Жених отправляется в странствие

Вручено в 13:00, понедельник, 15 июня

КЕНВУДУ БЛЕЙКУ

ЭДВАРДИАНСКИЙ ДОМ, БЕРИ-СТРИТ

ЛОНДОН, ЮЗ1

ВСТРЕЧАЙ МЕНЯ ОТЕЛЬ ИМПЕРИАЛ ТОРКИ ЭКСПРЕСС ОТПРАВЛЯЕТСЯ ПАДДИНГТОН 3:3 °CРОЧНО. МЕРРИВЕЙЛ.

Вручено в 13:35

СЭРУ ГЕНРИ МЕРРИВЕЙЛУ

ОТЕЛЬ ИМПЕРИАЛ

ТОРКИ, ДЕВОН

ТЫ С УМА СОШЕЛ СВАДЬБА ЗАВТРА УТРОМ НА СЛУЧАЙ ЕСЛИ ЗАБЫЛ ТОЖЕ СРОЧНО. БЛЕЙК.

Следующий документ, в 14:10, был написан в более свободном эпистолярном стиле. Очевидно, старик, доведенный до белого каления, наговорил текст по телефону, не заботясь об экономии или связности изложения:

У МЕНЯ НЕТ ТВОЕЙ УВЕРЕННОСТИ БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ ТЫ БУДЕШЬ В ЭТОМ ПОЕЗДЕ Я ВСТРЕЧУ НА БОЙНЮ ВЕРНЕШЬСЯ ВОВРЕМЯ Я САМ ДОЛЖЕН БЫТЬ ТАМ ВАЖНО СЕСТЬ В ЭТОТ ПОЕЗД АБСОЛЮТНО НЕОБХОДИМО ЧТОБЫ ТЫ БЫЛ БАТЛЕРОМ.

Человек философского склада накануне своей свадьбы неминуемо начинает беспокоиться, что, черт возьми, добром это наверняка не кончится. Это неизбежно. В этом и состоит предопределенность всех человеческих дел. И я давно понял, что в моих отношениях с Эвелин Чейн все было именно так. Таким образом в тот теплый пасмурный июньский день, когда я сидел в своей квартире, прихлебывая пиво из высокого стакана и изучая телеграмму, выяснилось, что (по какой-то неизвестной причине, менее чем за двадцать четыре часа до свадьбы) я должен был отправиться в Торки и стать Батлером.

Прошло чуть больше года после того жуткого происшествия в замке Шато-де-л’иль во Франции, которое получило название дела об убийствах единорога. Мы с Эвелин Чейн собирались сочетаться браком; остается только удивляться, почему мы так долго ждали. В этом не было нашей вины. Причина была одна, и она волновала нас обоих, – родители Эвелин.

Сказать, что они были сущими занудами, было бы несправедливо и создало бы неверное впечатление. Генерал-майор сэр Эдвард Кент-Фортескью Чейн был хорошим человеком и на моей стороне; леди Чейн, хотя и склонная к плаксивости, была такой, о какой только можно мечтать. Тем не менее их фамилия[1] о многом говорила. Когда мы огорошили их новостью, леди Чейн немного поплакала, а генерал сухо сказал, что благополучие его дочери, как он надеется, в надежных руках. Они предпочитали, чтобы все было по правилам. Генерал организовал свадьбу, что-то среднее между военным парадом в Олдершоте и похоронами сэра Джона Мурра[2]. Нет нужды добавлять, что нас с Эвелин это не обрадовало. Для проведения церемонии к нам даже выехал из Канады его старый школьный приятель, который стал известным священником, епископом или кем-то в этом роде. В общем, мне не хотелось думать о том, что произойдет, если я не появлюсь на этой церемонии вовремя, во вторник, ровно в половине двенадцатого утра.

Но вот передо мной лежала телеграмма от Г. М., и ничего хорошего это не сулило.

Я сделал то, что должен был сделать с самого начала: позвонил в Торки. Но Г. М. не было в офисе, и он не оставил никакого сообщения. Потом я позвонил Эвелин. Она была едва ли не в таком же подавленном состоянии, что и я. Эвелин заговорила тихим взволнованным голосом:

– Кен, похоже, у нас неприятности.

– Так и есть.

– Кен, ты ведь поедешь? Честно говоря, старик колоссально много сделал для нас, и я не понимаю, как ты можешь подвести его, если он просит тебя приехать. Ты думаешь, это?..

Она хотела сказать: «Ты думаешь, это работа Департамента военной разведки?» Г. М., который контролировал департамент, нуждается в мощном стимуле, который заставил бы его снять ноги от стола в Военном ведомстве и двинуться куда угодно своим ходом. Поскольку даже поездка из офиса домой всегда вызывала у него приступ вдохновенного ворчания, его присутствие в Торки о многом говорило. Тем не менее у меня больше не было никаких официальных связей с его отделом, а Эвелин, которая когда-то тоже имела отношение к Военному ведомству, подала заявление об уходе более месяца назад.

– Но почему я?

Про себя я добавил: «…Когда у него есть три дюжины людей, готовых откликнуться на призыв, особенно в такое время, как сейчас? Во-первых, мне пришлось бы отказаться от сегодняшнего ужина, и это заставило бы не только меня поменять свои планы. А во-вторых, это наверняка обернется какой-нибудь чертовщиной. Каждый раз, когда Г. М. выходил из своего кабинета и тащил меня за собой, это заканчивалось тем, что за мной гналась полиция».

– Но ты собираешься?..

– Девочка, мне нужно поехать. В прошлый раз, ты помнишь, когда я ввязался не в свое дело и Г. М. вытащил меня…

Повисла пауза, во время которой Эвелин, казалось, погрузилась в сон. Затем телефон издал что-то похожее на сдавленный, довольный смешок.

– Послушай, Кен, вот что я тебе скажу. Позволь мне поехать с тобой. Тогда, если мы не вернемся вовремя, мы оба окажемся в дерьме и сможем пожениться в ЗАГСе, что я во всяком случае и хочу сделать.

– Нет! Твой старик…

– Да, я полагаю, ты прав, – признала она с подозрительной покорностью. – В любом случае, что бы ни случилось, мы просто обязаны устроить службу с плюшевыми лошадками в церкви Святой Маргариты, иначе ворчание старика будет бесконечным. Но что задумал Г. М., как думаешь? Ты знал, что он отправился в Торки? Кто-нибудь вообще знал об этом?

Я задумался.

– Да, я знал, что его нет в городе. Но похоже, никому не было известно о его нынешнем местонахождении. В прошлую субботу сюда приехал американец по имени Стоун, и он искал его. Стоун обратился в Военное ведомство, но там либо не смогли, либо не захотели ничего рассказывать. Потом он откопал Мастерса в Скотленд-Ярде, Мастерс ничего не знал и передал его мне.

– Стоун? – повторила Эвелин. – Кто такой Стоун? Ты знаешь, чего он хотел от Г. М.?

– Нет. Он сильно напоминал частного детектива. Но я был полностью поглощен другими делами, чтобы проявлять любопытство. Послушай, ты уверена, что не будешь возражать, если?..

– Ладно, дорогой, – сказала Эвелин, – отправляйся. Но ради всего святого, постарайся, очень постарайся не опоздать на свадьбу! Ты знаешь, что произойдет, если ты не приедешь?

Я это знал. Я повесил трубку после долгих прощаний, Эвелин чуть ли не со слезами умоляла меня быть осторожным, и начал звонить, отменяя договоренности на этот вечер. Сэнди Армитидж, который должен был быть моим шафером, выказал большое недовольство. В три часа двадцать минут я наконец сел в такси, не взяв с собой даже зубной щетки, добрался до вокзала Паддингтон и вскочил в поезд вместе со свистком. Лондонские улицы в мареве жары казались желтыми и липкими, а в железнодорожном вагоне было еще хуже. Я устроился в углу пустого купе, намереваясь наконец все обдумать.

Мои мысли обратились к Стоуну. Он ворвался в мою квартиру, требуя сообщить, где находится Г. М., и вел себя таинственно, но, кажется, его хорошо проинформировали. Похоже, что Военное ведомство все же оказало ему посильную помощь. И все же из осторожного разговора Стоуна можно было понять одно: Г. М. вел себя странно. Теперь, конечно, поведение Г. М., выражаясь мягко, тоже вряд ли можно было охарактеризовать как обычное.

Мистер Джонсон Стоун был коренастым седовласым мужчиной в пенсне без оправы и массивным подбородком. Он бегал по всему Лондону за Г. М., после того как тот довел его до белого каления.

– Мне сообщили, – сказал он, искоса поглядывая на меня, – что ваш шеф – очень неординарный человек… Говорят, у него вошло в привычку разгуливать повсюду в маскировочной одежде.

Это было удивительно даже для Г. М., и я решил, что речь идет о шутке. Я дал Стоуну торжественную клятву, что глава Департамента военной разведки (или кто-либо другой в его подчинении) не стал бы ходить в маскировочной одежде. Но кто-то, очевидно, убедил Стоуна в обратном – и я смутно угадывал влияние Лоллипоп, блондинки-секретарши Г. М.

Стоун вышел от меня, бормоча, что это очень сомнительное дело, с чем я был склонен согласиться. Интересно, что задумал этот старый чудак?

Поезд должен был прибыть в Торки в семь тридцать восемь. В вагоне было жарко и пыльно. Но когда показались густые заросли деревьев и красная почва Девона, простиравшиеся на многие мили вдоль моря, я начал чувствовать некоторое успокоение. Когда проезжали Мортон-Эббот, я переоделся, и вскоре поезд подъехал к станции Торки; был ясный вечер, в воздухе ощущалось дыхание моря. Снаружи, когда я осматривался в поисках микроавтобуса до отеля «Империал», к обочине подкатил длинный синий «ланчестер». Шофер склонился над рулем, а на заднем сиденье, скрестив руки на животе, сидел, уставившись на меня, Г. М. Но я не сразу узнал его, и причиной была его шляпа.

Шляпой ему служила белая льняная панама с синей полоской, поля панамы были загнуты книзу. У Г. М. была массивная фигура весом в четырнадцать стоунов[3], очки сдвинуты на кончик крупного носа, уголки рта опущены, на широком лице застыло выражение необычайной враждебности. По-моему, никто за двадцать лет ни разу не видел его без цилиндра, который, по его словам, был подарком королевы Виктории. Нельзя было без смеха смотреть на эту легкомысленную панаму, опущенные поля которой придавали ей вид чаши, и на его злое лицо, когда он, моргая, неподвижно сидел, сложив руки на животе. Я начал понимать, о какой маскировке шла речь.

– Сними это, – сказал я сквозь зубы.

Г. М. внезапно оживился. Он повернулся ко мне с медленно нараставшим гневом:

– Вот как? Гори все огнем, неужели в этом мире больше нет верности? Неужели в этом мире нет верности? Вот что я хочу знать. И что не так с этой шляпой? Эй? Что в ней плохого? Это очень хорошая шляпа. – Он снял панаму, обнажив лысую голову, сиявшую в лучах вечернего солнца, моргнул, разглядывая свой головной убор, повертел его в руках и снова водрузил на голову. К чувству обиды присоединилось раздражение.

– Разве у меня нет права…

– Мы не будем обсуждать это сейчас, – сказал я. – Кстати, о лояльности: я здесь. Свадьба завтра в одиннадцать тридцать утра, так что давай займемся делом.

– Хорошо… сейчас, – сказал Г. М., с виноватым видом потирая подбородок. Затем он махнул рукой шоферу. – Проваливай, Чарли. Мистер Батлер отвезет нас обратно. Кстати, Кен, тебя зовут Роберт Т. Батлер. Это тебе о чем-нибудь говорит, а?

И тут произошло озарение.

– Примерно в 1917 году, – сказал я, поразмыслив, – в сентябре или октябре… Хогенауэр…

– Хорошо, – буркнул Г. М., когда я забрался на водительское сиденье, а он, рассыпая проклятия, сел рядом со мной.

Он велел мне ехать за город по маршруту автобуса в сторону Баббакомба, но мне показалось, что за его ворчанием скрывалось беспокойство, тем более что он сразу же приступил к делу.

– Это было больше пятнадцати лет назад, никто из нас не становится моложе, но я надеялся, что ты вспомнишь… Ты играл роль некоего Роберта Т. Батлера из Нью-Йорка, – произнес он, бросив на меня подозрительный взгляд. – Предполагалось, что ты объявленный вне закона американец, выступавший на стороне Германии и довольно тесно связанный с их секретной службой. Ты должен был расследовать дело Пола Хогенауэра. Хогенауэр был нашей головной болью. Вопрос заключался в том, являлся ли он именно тем, за кого себя выдавал, – добропорядочным британским подданным, сыном немца, получившего английское гражданство, и матери-англичанки, или же он был связан с парнем (они звали его Л.), выполнял для него кое-какую работу, которая привела бы его к расстрелу в Тауэре. Хм. Теперь вспомнил?

– Я не помню этого Л., кем бы он ни был, – сказал я, – но Хогенауэра – да, очень хорошо. Я также помню, что он получал справку о состоянии здоровья. Он не был шпионом. Он был именно тем, за кого себя выдавал.

Г. М. кивнул, поднес руки к вискам и медленно потер их с озабоченным видом.

– Ага. Да. Кен, этот парень был и остается в некотором роде гением… Когда вы познакомились, ему было около тридцати пяти. В тридцать пять ему предложили кафедру физиологии в Бреслау. Потом он занялся еще и психологией, каждую неделю у него появлялось новое хобби. Он увлекался шахматами и неплохо разбирался в криптограммах и шифровках. Вдобавок ко всему он был химиком. Наконец, вряд ли он чего-то не знал о гравировке, чернилах или красителях, что и стало одной из причин, по которой Уайтхолл[4] хотел сохранить с ним хорошие отношения (если он не был немецким шпионом). При всем этом он был человеком простодушным и честным. Или не был? Гори все огнем, сынок, именно это я и хочу узнать! Вот что меня беспокоит… – Г. М. нахмурился.

Я все еще не понимал, какое отношение все это имеет ко мне, и сказал об этом.

– Со здоровьем, без сомнений, у него было все в порядке. Он получил медицинское заключение, – продолжал Г. М. – И что он делает сразу после этого? В октябре семнадцатого он уезжает из страны в Швейцарию. Что ж, мы его не останавливаем. А потом он оказывается в Германии. И примерно через месяц от него приходит вежливое письмо, длинное и запутанное. Половина его сердца (именно так он и выразился) принадлежит Германии. Поэтому он направляется в маленький офис на Кенигштрассе, где занимаются тем, что расшифровывают сообщения и пытаются поймать шпионов союзников. Он написал, что этого требует его совесть. Так вот, я ставлю свой последний фартинг на то, что он никогда не догадывался о том, что за ним идет слежка в Англии, а также на то, что он никогда не выполнял здесь никакой грязной работы. Но к чему вся эта, черт возьми, честность? Что заставило его столь внезапно вспомнить о Германии после трех лет войны? И можно ли ему верить?

Я попытался вызвать в памяти события прошлого и представил себе невысокого худощавого мужчину, уже начинавшего лысеть, в черном пиджаке и галстуке, похожем на шнурок для ботинок. В те дни я (как и многие другие) был бесчувственным как чурбан и помню, что относился к нему довольно презрительно, но с тех пор раз или два я задавался вопросом, не мог ли Пол Хогенауэр затаить обиду?

– Все это интересно, – сказал я, – но все же хотелось бы узнать, какова моя роль? Полагаю, Хогенауэр сейчас в Англии?

– О да, он в Англии, – проворчал Г. М. – Он здесь уже восемь или девять месяцев. Кен, речь идет о большом скверном бизнесе, и я не могу во всем этом разобраться. Все это неправильно. Хогенауэр замешан в этом; по крайней мере, ему известны участники. Или же… В общем, вляпались мы с Чартерсом.

Я присвистнул.

– Это похоже на собрание старейшин. Речь идет о полковнике Чартерсе?

– Ага. Конечно, он не занимался этим официально, он уже давно не связан с департаментом. Но теперь он начальник местного отделения полиции, Хогенауэр столкнулся с ним, и он отправил сообщение старику. Сейчас мы едем к Чартерсу домой.

Г. М. кивнул. Между Торки и Баббакомбом мы свернули на грунтовую дорогу, которая, изгибаясь, шла вверх и резко обрывалась у моря. Впереди и справа я мог видеть отвесные скалы Баббакомба, спускавшиеся к воде, и полоску галечного пляжа, окаймленного пеной прибоя далеко внизу. Море было серо-голубым, пляж ослепительно-белым, скалы с темно-зелеными пятнами – все в ярких красках, как на живописной открытке. Стоя на краю обрыва, Г. М. жестом указал на длинное низкое бунгало, построенное в южноафриканском стиле, с верандой со всех четырех сторон. Поблизости не было других строений, кроме небольшого респектабельного дома из красного кирпича, расположенного примерно в сотне ярдов и отделенного от бунгало теннисным кортом. Закатный солнечный свет отразился от медной таблички с именем врача на двери.

Бунгало стояло в тени лавровых деревьев, и мы направились к нему.

– И вот еще, – сказал Г. М., глядя перед собой, – важно не только то, можно ли верить Хогенауэру, но и то, в здравом ли он уме. Я же говорил тебе, что он был весьма суетливым, бросался от одного хобби к другому. Что ж, сынок, теперь у него довольно странное хобби. Это призраки.

– Ты имеешь в виду спиритизм?

– Нет, – сказал Г. М. – Он утверждает, что у него есть научная теория, с физической точки зрения объясняющая существование каждого призрака, который когда-либо ступал по этой земле, и каждой банши, которая когда-либо выла. Вообще говоря, в том, что он может перемещаться по воздуху, оставаясь невидимым, как Альбертус Магнус[5], или способен на другие чудеса из научных сказок, что-то есть. Кен, этот парень либо сумасшедший, либо шарлатан, либо гений. И ты должен выяснить, кто он.

Глава вторая

Перевернутый цветочный горшок

Я повернулся к Г. М. Он был совершенно серьезен. Г. М. вполоборота посмотрел на меня через плечо, уголки его рта опустились, лицо, как всегда, было невозмутимым, а глаза полузакрыты, и в них сквозило то насмешливое выражение, которое я никогда не мог понять. Мы остановились возле веранды. На подъездной дорожке стоял синий «хиллман».

Полковник и миссис Чартерс ждали нас на крыльце. Чартерса я не видел с тех давних времен, когда тот был правой рукой Г. М. и чуть ли не его соперником. Но годы оставили на нем свой отпечаток. Он по-прежнему был худощавым и подтянутым, держал спину прямо, но все же за сдержанными и учтивыми манерами проглядывал беспокойный старик с капризным характером. У него был такой вид, словно он упустил что-то хорошее и знал об этом. Тусклые седые волосы были коротко подстрижены, в серых глазах читалась усталость; мне также показалось, что у него вставная челюсть и она его раздражает. Его штатская одежда была не такой элегантной, как мне помнилось, но я инстинктивно обратился к нему «сэр», точь-в-точь как в старые добрые времена. Миссис Чартерс, благодушная пышка в ситцевом платье, засуетилась, приветствуя нас.

– Я знаю, что нас это не красит, Блейк, – сказал Чартерс. – Утащить мужчину вечером накануне его свадьбы… Чертыхайся, если это необходимо, но послушай: мы с Мерривейлом решили, что ты лучший из тех, кто может нам помочь. – Он беззлобно схватил меня костлявыми пальцами, хотя его голос звучал раздраженно.

Полковник провел нас на широкую веранду в задней части дома, откуда открывался вид на слабо мерцавшее море, солнце скрылось за облаками. Прохладный ветерок колыхал морскую гладь. На веранде стояли удобные плетеные кресла, а на столе – бутылки и чаша со льдом. Чартерс взял кубик льда и, будто раздумывая, бросил его с тихим звоном в высокий стакан. Затем он перегнулся через перила веранды и посмотрел вниз, туда, где вдалеке, в волнах прибоя, мелькали головы купающихся.

– Там очень спокойно, – сказал он. – Я молю Бога, чтобы ничего не менялось. Здесь тихий уголок. Я не хотел, чтобы это дело всплыло. Когда мы поймали Уиллоби на прошлой неделе, то устроили такой переполох, какого Девон еще не видел.

Он кивнул – очевидно, в сторону своего кабинета, в окне которого просматривался высокий железный сейф. Я не понял, что он имел в виду, говоря об Уиллоби и бросая взгляд на сейф, и жалею, что не спросил. Чартерс опять стал раздраженным.

– То было обычное преступление, а это дьявольское… Ты сказал ему, Мерривейл?

– Я сказал, что Хогенауэр был здесь, вот и все, – проворчал Г. М.

– И что он работал над тем, – вставил я, – чтобы стать невидимым и передвигаться по воздуху. Послушайте, сэр, вы же заставили меня проехать несколько сотен миль не для того, чтобы нести чушь. Что все это значит?

Чартерс бросил в стакан еще один кубик льда.

– Дело вот в чем, – произнес он. – Я лишь три месяца тому назад узнал, что Хогенауэр в Англии, не говоря уже о том, что он живет в дюжине миль отсюда. Когда вы поднимались сюда, заметили ли вы кирпичный домик – прямо через дорогу? Да. Там живет доктор Антрим, моложавый и довольно приятный парень, с симпатичной женой. Моя супруга ее очень полюбила. Мы часто навещаем друг друга. Однажды вечером к нам явился Антрим, его распирало от новостей. Оказалось, он только что столкнулся со своим старым приятелем, которого знал со времен учебы в Германии; научные таланты последнего вызывали у Антрима восторг. Да, это был Хогенауэр.

Антрим очень хотел, чтобы я встретился с Хогенауэром. Но встреча так и не состоялась. Я не сказал Антриму, что знаю Хогенауэра, а тот не говорил, что знает меня. Услышав, что я здесь, он приходил навестить Антрима всего раз или два, хотя Антрим – его врач, а Хогенауэр, похоже, был не здоров. Я немедленно навел справки в полицейском участке. Он зарегистрирован в отделе по делам иностранцев и с прошлой осени живет на чудесной маленькой загородной вилле в Мортон-Эбботе, недалеко отсюда. Что ж, я приставил человека присматривать за ним. Конечно, мне не на что опереться…

Чартерсы угостили нас восхитительным джином с содовой. Когда полковник начал излагать факты, к нему отчасти вернулась его прежняя резкость. Он сел на перила веранды, скрестив руки на груди и подложив ладони под костлявые локти.

– Его жизнь текла обычно, за исключением одной вещи. Через день, между восемью и девятью часами вечера, а порой и гораздо позже, он запирался в своей гостиной в задней части дома. Окна закрывались старомодными деревянными ставнями. Человек, который наблюдал за ним, сержант Дэвис, попытался подобраться поближе и посмотреть, что там происходит. Однажды ночью он перелез через садовую ограду, подполз к окну и попробовал заглянуть сквозь щели в ставнях. И вот что он рассказал. В комнате было темно, но, казалось, она полна маленьких лучиков света, которые с мерцанием кружились вокруг предмета, похожего на перевернутый вверх дном цветочный горшок.

Г. М. моргнул, доставая свою трубку, и потом снова моргнул. Надвинутая на глаза панама придавала ему вид злого сорванца.

– О боже! – сказал он. – Послушай-ка, старина, этот сержант Дэвис, он…

– На него вполне можно положиться. Ты можешь сам с ним поговорить.

– А что насчет домочадцев Хогенауэра?

– Он держит слугу для приготовления пищи и уборки. Двоих, что были прежде, уже уволили за чрезмерное любопытство. Сейчас там новый человек.

– У него есть друзья? Я имею в виду, близкие друзья?

Чартерс прикусил свои подстриженные усы.

– Я как раз к этому и вел. Как я уже сказал, из-за дела Уиллоби я по уши увяз в работе, и это сильно отвлекло меня от всего остального. Но это все, что я могу вам сказать. Хогенауэр покинул Германию, по-видимому, после ссоры с правительством, и, скорей всего, он уехал из страны без больших денег. В Мортон-Эбботе у него только один друг; по сути, это единственный человек, который навещал его, помимо Антрима. Этот друг – Альберт Кеппель.

– Ага. Физик, – сказал Г. М., описывая трубкой круг в воздухе. – Я слушал его лекцию. Довольно умный парень. Он вроде профессора по обмену, который уже год читает лекции в Бристольском университете. И живет Кеппель в Бристоле. Кстати, в Филтоне, это недалеко от Бристоля, находится самый большой самолетостроительный завод в Англии. И люди там работают в две смены, днем и ночью, за запертыми дверями, бог знает над чем. Эй? И все же…

Г. М. описал трубкой еще один круг.

– И все же, – сказал я, – не понимаю, какое это имеет отношение ко мне.

– Л. находится в Англии, – резко ответил Чартерс. Он отошел от перил и принялся расхаживать по веранде. – Осмелюсь предположить, что ты не знал Л.; Мерривейл знал, и я тоже, – по крайней мере, нам известно его имя.

– Но это не мужчина?

– По этому вопросу всегда был спор, – мрачно сказал Чартерс. – Все, что нам известно, – это то, что Л. был самым умным порождением дьявола, которое когда-либо досаждало британской службе контрразведки. Боже мой, Мерривейл, ты помнишь пятнадцатый год? Танки? Л. чуть не удрал с этой информацией… Этот Л. мог быть кем угодно – немцем, англичанином или французом. Он что-то вроде международного агента по поиску и сбыту секретов, и ему совершенно все равно, кому служить, лишь бы платили. Охотясь за секретами, Л. продает потом их тому, кто больше заплатит.

– Но послушайте, – запротестовал я. – Прошло почти двадцать лет после этой истории, он, должно быть, из железа, если все еще работает. И конечно, у вас есть какая-то зацепка…

– Есть, – спокойно произнес Чартерс. – Хогенауэр предложил рассказать нам, кто такой Л.

Повисла пауза. Свет над морем приобрел бледно-фиолетовый оттенок, а скалы стали отбрасывать длинные тени. Я услышал, как часы в доме пробили четверть девятого. Лицо Чартерса стало таким же озадаченным, как и у Г. М.

– Сегодня вечером ровно неделя, как это произошло, – продолжал Чартерс, обдумывая каждое слово. – Хогенауэр пришел сюда один. Я впервые увидел его лицом к лицу с тех давних пор, когда мы держали его под наблюдением. В доме обычно находится только моя жена, секретарь и горничная, но тогда их не было. Еще иногда инспектор полиции по имени Дэниелс просматривает со мной отчеты по вечерам, но он только что ушел. Я сидел там, в своем кабинете, – Чартерс указал на комнату, которую я видел раньше, – за столом у окна, с зажженной лампой. Было очень тепло, и окно было открыто. Внезапно я оторвал взгляд от своих бумаг – и увидел за окном Хогенауэра, он стоял и смотрел на меня.

Полковник сделал паузу и взглянул на Г. М.:

– Мерривейл, это было, черт возьми, странно. Ты раньше говорил, что у меня не слишком богатое воображение. Возможно, и не слишком, я не знаю. Я не слышал, как этот человек подошел, я просто поднял глаза, и вот он там, за подоконником, вернее, не весь, а по пояс. Я узнал его в ту же секунду. Он не сильно изменился, но выглядел больным. Он был таким же, как всегда, маленьким, тихим, черты лица – четкие, но кожа на переносице походила на промасленную бумагу. Я видел людей во время приступа малярии, у них были точно такие же глаза. Он сказал: «Добрый вечер», а затем – как ни в чем не бывало – перелез через подоконник в комнату, снял шляпу и сел напротив меня. Потом произнес: «Я хочу продать вам секрет за две тысячи фунтов».

Чартерс насмешливо посмотрел на нас обоих.

– Конечно, мне пришлось притвориться, что я его не знаю. Он вежливо поправил меня и сказал: «Думаю, вы меня знаете. Однажды я написал вам письмо, в котором объяснял, почему еду в Германию. В Берлине нам были известны все, кто работал против нас в вашем отделе».

– Вздор! – фыркнул Г. М., явно уязвленный.

– Блеф, – согласился Чартерс. – И все же я не уверен, что он блефовал. Хотя, возможно, он сумасшедший, вот что пришло мне в голову. Короче говоря, он сказал мне, что Л. сейчас в Англии, и предложил рассказать, кто такой Л. и где его найти, за две тысячи фунтов. Я ответил ему, что больше не состою на службе, и спросил, почему бы ему не связаться с тобой. Он ответил, очень спокойно, что пообщаться с тобой будет стоить ему жизни, если об этом узнают. Он произнес: «Я хочу две тысячи фунтов, но я не буду рисковать ради этого жизнью». Тогда я спросил его, почему он так сильно нуждается в деньгах. И он рассказал мне о своем «изобретении» или «эксперименте». Ты уже знаешь об этом от Мерривейла… Я решил, что он сошел с ума. Чего я не могу описать, так это предельного – как бы это сказать? – предельного спокойствия человека, который сидит, сложив руки на шляпе… и глаза у него большие и неподвижные, как у плюшевого кота. Как бы то ни было, Блейк, на следующий день я отправился в Лондон на встречу с Мерривейлом. Хогенауэр не лгал; оказалось, что Л. действительно сейчас в Англии.

Чартерс замолчал и отряхнул брюки на коленях, будто желая избавиться от всего этого. Похоже, его мучила совесть.

– Хо-хо-хо, – усмехнулся Г. М., скосив глаза в сторону. – У Чартерса, похоже, ком застрял в горле и он не может произнести, Кен, что тебе предстоит сделать. Но я скажу. Тебе надо будет проникнуть в дом.

Я поставил на стол пустой стакан и посмотрел на Г. М., ощутив легкую тошноту.

– Суть вот в чем, – продолжал Г. М., сделав широкий взмах рукой. – Если Хогенауэр честен с нами, он может получить свои две тысячи фунтов. О да. Мы и раньше заключали подобные маленькие сделки, но никто никогда не рассказывает об этом полиции. Я был бы готов заплатить ему из собственного кармана. Но честен ли он? Сынок, все это ужасно подозрительно. И неправильно. Во всем этом есть что-то странное и дьявольское, чего мы не можем понять. Поэтому мы обязаны разобраться в этом. И тебе предстоит проникнуть в дом этого парня и тщательно осмотреть его бумаги, если они у него есть, и выяснить, что означают огоньки, которые с мерцанием кружатся вокруг цветочного горшка. Понял?

Чартерс откашлялся.

– Конечно, – пояснил он, – я не могу дать тебе никакой официальной санкции.

– Вот именно, – сказал я. – А что, если меня поймают? Черт возьми, завтра у меня свадьба. Почему бы вам не нанять профессионального взломщика?

– Потому что я не смог бы защитить профессионального взломщика, – довольно грубо ответил Чартерс, – а тебя я могу защитить. Кроме того, нет никакой опасности. Хогенауэр уезжает в Бристоль сегодня вечером, скорее всего восьмичасовым поездом, и вернется только завтра. Вчера вечером он был у доктора Антрима и сказал ему об этом. Что касается слуги, то он у своей девушки в Торки и вернется самое раннее в полночь. После наступления темноты у тебя будет пара часов, а возможно, и больше, чтобы тщательно осмотреть пустой дом. – Чартерс замолчал и потом продолжил: – Но все равно это, черт возьми, неправильно. И я не стал бы тебя укорять, если бы ты отказался. Имей в виду, Мерривейл, это полностью твоя ответственность. Если что-то пойдет не так…

– Вот еще! – произнес Г. М. с вдохновенным видом, будто размахивал перед ребенком мятным леденцом.

Затем он вразвалку направился в дом и вернулся оттуда с маленькой черной сумочкой, больше похожей на аптечку врача. Из нее он вынул связку ключей, или отмычек, как мы их называли, коловорот, щипцы и алмазный стеклорез. Затем достал приспособление в форме когтя (я такого раньше не видел), маленькую бутылочку парафинового масла для металлических инструментов, пару резиновых перчаток и очень странную крошечную бутылочку, которая светилась изнутри, как стайка светлячков.

– «Набор взломщика», – усмехнулся Г. М. – Разве все эти штучки не заводят тебя, Кен? Эта телескопическая отмычка – классная штука, выдвигается на ярд, и у нее мощный рычаг. А бутылочка с фосфором намного лучше фонарика. Потому что фонарики копы видят через окно. Бутылочку же не видно, а света достаточно для любого честного дела. Знаешь, Чартерс, нам лучше заклеить его пластырем на случай, если придется вырезать стекло из окна. Послушай моего совета, Кен, и сначала попробуй заглянуть в окно подсобного помещения, это самая незащищенная часть любого дома. На тебе темно-синий костюм, и это хорошо…

– Минуточку, – вмешался я. – Вот что мне хочется узнать: к чему был этот маскарад? Вместо того чтобы говорить, что мне нужно быть Батлером, почему ты не сказал, что я должен стать взломщиком? При чем здесь моя роль Роберта Батлера?

Г. М. был невозмутим. Он продолжал смотреть на меня из-под полуопущенных ресниц, крутя отмычку в руке.

– Это наша вторая линия обороны, сынок, – произнес он, – если что-то пойдет не так. Я не имею в виду минимизацию рисков. Против нас работают люди с очень, очень гибким умом, и проблема в том, что у нас нет ни малейшего представления о том, что они делают. Вполне возможно, они приготовили для нас какую-то ловушку. Есть трое человек, планы или мотивы которых мы не знаем. Во-первых, Пол Хогенауэр. Во-вторых, с виду неприметный профессор физики, доктор Альберт Кеппель. В-третьих, ускользающий Л. Возможно, цели всех троих безобидны. Или, опять же, вполне вероятно, что Хогенауэр подстроил нам западню – или любому другому агенту, которого мы пошлем. Вполне может быть, что его поездка в Бристоль сегодня вечером – просто уловка. Я не говорю, что это точно, но возможно.

– И я могу попасть в переделку?

Г. М. хмыкнул:

– Вот почему я и попросил тебя приехать. Есть много дельных парней, которые могли бы проделать эту работу аккуратно – взломать окно или залезть на водосточную трубу, если бы это было все, чего я хотел. Но ты встречался с Хогенауэром раньше. Ты познакомился с ним в образе Роберта Батлера, шпиона и злейшего врага Англии, а Хогенауэр никогда никого не забывает. Насколько нам известно, он не знал тебя в другом образе. Если это окажется ловушкой, ты попадешь в нее прежде, чем принесешь какой-либо вред. Ты можешь притвориться его союзником, ты можешь притвориться, что поддерживаешь его, – и ты единственный, кто может это сделать. И возможно, тебе удастся чему-нибудь научиться…

– Или нарваться на пулю, – сказал я. – Хогенауэр, похоже, очень много знает о нас. Тебе не приходило в голову, что обо мне он тоже все знает?

– Ага, – сказал Г. М., слегка кивая. – Конечно, Кен, это было первое, о чем я подумал. Но каким-то образом… я двигаюсь таинственными путями предопределенности. Возможно, ты заметил. И почему-то я не думаю, что ты в такой большой опасности… Я, кажется, слишком многого от тебя требую, особенно сейчас, и ты был бы совершенно прав, послав меня куда подальше… Кен, доверишься ли ты старику?

– Ладно, – пожал я плечами, – давайте покончим с этим. Когда мне начинать?

– Хорошо, – тихо сказал Чартерс. – Тебе лучше сначала что-нибудь поесть. Стемнеет не раньше десяти часов, но лучше начать около девяти с разведки местности. Сержант Дэвис записал для меня адрес Хогенауэра: «Лиственницы», Вэлли-роуд, где-то в Мортон-Эбботе. Слуга, как я уже говорил, отправится к девушке, и путь для тебя будет свободен. Ты, конечно, возьмешь машину, но мне нет нужды повторять, чтобы ты припарковал ее на некотором расстоянии от дома. Возьми машину Мерривейла или мою, если только Серпос ее не забрал…

Казалось, Г. М. был слегка встревожен.

– Серпос, – предположил он, – это твой секретарь, верно? Сильно прихрамывает. Тот парень, которого я видел здесь вчера вечером?

Чартерс был полон сарказма.

– Ты всегда был подозрительным малым, Мерривейл. Жуткое иностранное имя, ах, и легенда о злостном секретаре? Чепуха! Молодой Серпос такой же безобидный и незлобивый, как и вся его семья. Я довольно хорошо знал его отца. Серпос – армянин, но получил образование в Англии. Он работал в одном из банков Лондона, но со здоровьем у него было не слишком хорошо, и я нашел ему не очень тяжелую работу в более здоровом климате. Довольно забавный парень, – неохотно признал Чартерс, – и искусный подражатель, если его завести…

– Все равно это странное интернациональное рагу… – пробормотал Г. М., качая головой. – И раз уж мы затронули эту тему, Чартерс, кто этот доктор Антрим?

– Если ты кого-то здесь подозреваешь, я думаю, можешь спокойно об этом забыть. – Чартерс усмехнулся. – Антрим – ирландец. Он тебе понравится. Его жена – женщина поразительной красоты, слишком красивая, чтобы быть квалифицированной медсестрой, которой, я полагаю, она была до их женитьбы. Она помогает ему с работой. Конечно, жизнь провинциального врача очень скучна, даже наша жизнь интереснее…

Он замолчал с виноватым видом, когда мы услышали тяжелые шаги в холле. Г. М. сложил «набор взломщика» и только успел защелкнуть небольшую сумочку, как на веранде появилась высокая фигура.

– Послушайте, Чартерсы… – взволнованно начал новоприбывший и замолчал, увидев нас. – Извините, – добавил он. – Не знал, что у вас посетители. Прошу прощения. Как-нибудь в другой раз.

Я решил, что пришел, по всей видимости, доктор Антрим, и не ошибся. Это был худощавый, довольно неуклюжий молодой человек с волосами цвета красного дерева, веснушками и карими, как у добродушной коровы, глазами, тем не менее он производил впечатление профессионала. Его темная одежда была опрятной до чопорности. Очевидно, он только что вернулся с обхода, потому что в нагрудном кармане у него оттопыривался стетоскоп. Кроме того, что-то, по-видимому, сильно его беспокоило. Чартерс начал представлять нас друг другу.

И тут вмешался Г. М. Двигало ли им его слоновье чувство юмора, или он преследовал иную цель – я не знаю.

– Это, – сказал Г. М., указывая на меня, – мистер Батлер. Он возвращается в Лондон сегодня вечером.

– Да, конечно, – заметил Антрим без всякой связи со сказанным. – Прошу меня простить, джентльмены… э-э… ужин. Я сегодня не пил чая и очень проголодался. Да. – Затем он обратился, неестественно улыбнувшись, к Чартерсу: – Кажется, я потерял свою жену. Вы нигде поблизости не видели Бетти, полковник?

Чартерс с любопытством посмотрел на него:

– Бетти? Нет, с сегодняшнего утра – нет.

– Миссис Чартерс сказала, будто ей показалось, что она видела, как Бетти садилась в автобус. Э-э…

– Послушайте, – бесстрастно произнес Чартерс, – что, черт возьми, с вами происходит, дружище? Говорите внятно. Что случилось?

– Ничего плохого. Я просто поинтересовался.

– И все же… – раздраженно бросил Чартерс. – Обычно вас не волнует то, что Бетти садится в автобус.

Антрим взял себя в руки. По-видимому, ему в голову пришла какая-то мысль, и он решил развеять наши догадки. Он искоса взглянул на нас и заговорил более спокойно:

– О, я не думаю, что она бросила меня или что-то в этом роде. Дело в том, что произошла небольшая ошибка. Ничего важного, конечно, и это легко исправить, но, черт возьми, неудобно… – Он замолчал. – Полагаю, я должен рассказать. Дело в том, что два пузырька, похоже, не были поставлены на свое место или потерялись в аптечке. Я не думаю, что они пропали, они обязательно найдутся, но…

– Пузырьки? – резко сказал Г. М. и открыл глаза. – Какие пузырьки?

– Выглядит как халатность, и это меня не красит. Проблема в том, что обе бутылочки маленькие, примерно одинакового размера. И, глядя на них, можно подумать, что в них содержится одно и то же вещество. Конечно, они обе подписаны, так что никакого вреда быть не может. В одном пузырьке – бромистый калий, безобидное средство для успокоения нервов, в кристаллах. А в другом, к несчастью, – соль стрихнина, это легко растворимое вещество…

Повисла пауза. Лицо Г. М. оставалось невозмутимым, но я видел, как усердно он покусывает черенок своей трубки.

Глава третья

Ставни в пригородном доме

Было четверть десятого, когда я отправился в свое необычное путешествие. К тому моменту, когда маршрут до Мортон-Эббота, расположенного примерно в десяти милях отсюда, был для меня составлен, я съел тарелку бутербродов и выпил бутылку пива. Теперь все выглядело не так уж плохо: если повезет, смогу закончить дела и вернуться к Чартерсам в полночь, выбросив все из головы. Я едва ли осознавал то нервное напряжение, от которого внутри все кипело, и поэтому бутерброды показались мне невкусными, а пиво – пресным.

Я оставил Г. М. и Чартерса в кабинете последнего. Оба были очень обеспокоены тем, что сказал Антрим. Помню, выходя, я услышал слова Чартерса, тот обещал показать Г. М. некоторые вещественные доказательства по делу Уиллоби. Я также заметил, что на подъездной дорожке уже не было синего «хиллмана». Спрятав «набор взломщика» под ковриком в багажнике, поскольку я собирался использовать только отмычки и стеклорез, я забрался в «ланчестер» Г. M. – и вперед, навстречу большому приключению.

Было еще не очень темно. На западе виднелась полоска бледного чистого неба, но синяя дымка уже подернула ее, а внизу, вдоль главного шоссе, вспыхивали огни уличных фонарей. Улица, по которой я вел машину, была совсем не освещена. По обе стороны тянулись высокие живые изгороди, а за ними яблони в белом цвету. Я подъехал к месту, где дорога выходит на шоссе. Моим глазам предстало обычное зрелище: автобус останавливается возле уличного фонаря, и из автобуса выходит человек в белом льняном костюме. Затем в живой изгороди справа от меня раздался сильный треск. Кто-то сказал: «Тсс!» Сквозь живую изгородь просунулось знакомое веснушчатое лицо, которое казалось еще бледнее из-за сумерек. И когда я остановил машину, доктор Антрим положил руку на дверцу.

– Извините меня, – сказал он. – Я знаю, вы подумаете, это непростительная наглость, но дело весьма срочное. Моя машина сломалась, и нет времени ее чинить. Говорят, что вы сегодня вечером уезжаете в Лондон. Не могли бы вы подбросить меня до Мортон-Эббота? – Глаза доктора, казалось, излучали спокойствие.

– Мортон-Эббот… – сказал я, будто это название мне незнакомо. – Мортон-Эббот? В какой район Мортон-Эббота?

– Вэлли-роуд. Как раз на окраине. Это очень важно, – произнес Антрим, запуская палец под тугой воротник. – Дело в том, что там живет мой пациент. Его фамилия Хогенауэр. Это очень важно.

Если бы я не взял его с собой, он, вероятно, сел бы на автобус и все равно поехал бы. Но если я возьму его, что тогда? Сложный вопрос, тем не менее решение было принято не мной. Из автобуса вышел пассажир и свернул на улицу, где стояла моя машина. Я увидел приземистого мужчину в белом льняном костюме, в соломенной шляпе и с сигаретой во рту. Мужчина направился в мою сторону.

– Не могли бы вы мне сказать… – произнес он, а затем смолк. – Вот это да! Неужели Блейк! Представить не мог, что столкнусь с вами здесь! Как поживаете, мистер Блейк?

Последний луч света блеснул на стеклах пенсне с маленькой цепочкой, сидевшем на носу мистера Джонсона Стоуна, который все еще шел по следу Г. М. На круглом лице Стоуна играла улыбка, тем не менее у него был вид человека, чье внутреннее самообладание на исходе. Как только он протянул руку, его, казалось, осенила новая мысль.

– Послушайте, – сказал он несколько оскорбленным тоном, – вы что-то скрывали от меня? Вы все-таки знали, где Мерривейл? Я все-таки выследил его. По доброте душевной, просто чтобы оказать ему услугу, я разыскивал его по всей Англии, вместо того чтобы поехать в отпуск. Прямо в эту минуту я должен был гостить у своего зятя в Бристоле. Если вы что-то скрывали от меня…

– Прошу прощения, сэр, – перебил его Антрим и пристально посмотрел на меня. – Как я понял, этого человека зовут Батлер.

– Ну, когда я встречался с ним в Лондоне, он был Блейком, – ответил Стоун, с любопытством разглядывая доктора. – Но вполне возможно, что он маскируется, как и все остальные. Я начинаю немного уставать от всего этого.

– Наверно, так оно и есть, – произнес Антрим странным голосом, а затем его крупная фигура исчезла в просвете живой изгороди.

Стоун моргнул.

– Извините, если я что-то испортил, – спокойно сказал он. – Я бы так не поступил, если бы знал… Но это выбило меня из равновесия, и если вы намерены представляться вымышленными именами, вам следует сообщить мне об этом заранее. Я всегда считал англичан довольно уравновешенными людьми, тем не менее это самая чудаковатая страна, в которой я когда-либо оказывался! Сегодня вечером я должен быть в Бристоле. И если я когда-нибудь догоню Мерривейла, что кажется маловероятным…

Я отпустил сцепление.

– Он там, наверху. Есть одна вещь, о которой я хотел бы попросить вас: ради бога, перестаньте твердить эту надоевшую шутку про маскировку – особенно при встрече с Г. М. И не обсуждайте с ним его шляпу.

Машина выехала на главную дорогу. Я испытал удовлетворение, когда Стоун в замешательстве поднес руку к пенсне, при этом он делал вид, что решительно попыхивает сигаретой. Между тем, Антрим удрал, как кролик, при упоминании вымышленного имени – почему? Я потерял последний шанс научиться чему-то у Антрима, хотя некоторым утешением служила мысль, что я не имел ни малейшего понятия о том, чему я мог бы у него научиться. Все это было игрой втемную, и очень скоро я в буквальном смысле слова буду играть в темноте в очень опасную игру.

Я никуда не торопился и выехал из Торки окольным путем. А когда я наконец оказался в Мортон-Эбботе, первой улицей, которую я увидел, была Вэлли-роуд. Она была длинной, широкой, не очень хорошо освещенной и представляла собой образец пригородной респектабельности. Здесь тянулись длинные ряды одно- и двухквартирных домов, аккуратных и невысоких, покрытых штукатуркой, кирпичных или каменных, и все они были удивительно похожи друг на друга. Перед каждым был небольшой палисадник с цветами и ворота, выкрашенные в коричневый цвет. Большинство домов было освещено, велосипедисты катили по дороге, усердно крутя педали, а из открытых окон слышалось радио.

Хотя обычно практически невозможно найти дом по названию, я почти сразу увидел «Лиственницы». Название было недавно нанесено краской на воротах. С обеих сторон выкрашенной в белый цвет входной двери действительно росли лиственницы, похожие на невысокие сосны. В домах по обе стороны улицы было уже темно, и меня это порадовало. Судя по всему, позади домов находился переулок, и это, возможно, был самый надежный путь пройти незамеченным, хотя в переулках, к сожалению, водятся и сторожевые псы.

Я проехал еще несколько сотен ярдов и свернул на мрачную дорогу под названием Либерия-авеню, где я мог остановить машину и поразмышлять. Вопрос был в том, как далеко мне следует припарковать машину. Я подъехал к обочине и закурил сигарету.

И в тот же момент чья-то рука опустилась мне сзади на плечо.

Я поднял голову и увидел полицейского, который смотрел на меня сверху вниз с каким-то грустным удовлетворением, в сумерках при свете фар я разглядел нашивки сержанта у него на руке. Впереди появился еще один полицейский, направляя луч сигнального фонаря на номерной знак.

– Вы арестованы, – сказал сержант. – Я должен предупредить вас: все, что вы скажете, будет записано и может быть использовано против вас. Это правильный номер? – добавил он, обернувшись.

– Ага, – отозвался его спутник. – «АХА-564». Это он. Немного удачи – и вот.

Затем они оба настороженно посмотрели на меня.

– Тсс! – предупредил второй полицейский после зловещей паузы. – Черная сумка, сэр. Черная сумка, на которую они велели нам обратить внимание.

– Хорошо, – сказал сержант. Он осмотрел переднюю часть машины, не найдя ничего более интересного, чем мои ноги, затем заглянул сзади, пошарил под ковриком и с триумфом извлек на свет «набор взломщика». – Вылезай, приятель. Есть какие-нибудь возражения, чтобы я открыл это?

К этому времени я (в некоторой степени) пришел в себя.

– Да, есть. Очень веское возражение. Во-первых, прежде чем арестовать человека, особенно невиновного, вы должны сказать ему, в чем он обвиняется.

– Пожалуйста, – мрачно ответил полицейский. – Для начала, вы обвиняетесь в краже автомобиля. А потом мы перейдем к хищению в крупных размерах. Поскольку вы недурно разбираетесь в правовых нормах, вам должно быть известно, что максимальное наказание за хищение в крупных размерах составляет четырнадцать лет.

– Кто обвиняет меня во всем этом?

Сержант позволил себе хрюканье, похожее на смех.

– Джентльмен по имени сэр Генри Мерривейл и полковник Чартерс, который является начальником полиции этого графства. А, Стивенс?

Секунду или две я пытался убедить себя, что это не дурной сон. Учитывая, что под руководством Г. М. я вечно попадал в какие-то истории, было ясно, что допущена ошибка, но, черт возьми, какая? Очевидно, это был «ланчестер» Г. М. Я знал его так же хорошо, как свою собственную машину. А что, если Г. М. и Чартерс вообще не выдвигали никаких обвинений? Я вспомнил, что Чартерс упоминал о своем секретаре по имени Серпос и сказал: «Искусный подражатель, если его завести».

Я уставился на сержанта гипнотическим взглядом.

– Послушайте, – начал я, – вы совершаете ошибку. С вами бесполезно спорить. Все, что я хочу сделать, – это доказать, что вы совершаете ошибку. Я выполняю очень серьезное задание начальника полиции. Давайте отправимся в полицейский участок, вы дадите мне две минуты на телефонный разговор, и я это докажу. Ни сэр Генри Мерривейл, ни полковник Чартерс не могли выдвинуть против меня никакого обвинения.

Сержант с любопытством посмотрел на меня. Затем молча забрался на заднее сиденье машины, держа руку на моем плече.

– Следи за движением, Стивенс, а ты, приятель, поезжай прямо, – велел он. – Интересно, как ты сможешь это доказать… – усмехнулся он. – Блеф не пойдет тебе на пользу, дружок. Общая тревога была объявлена двадцать минут назад из полицейского участка Торки. И два джентльмена, о которых ты говорил, пришли лично, чтобы ее объявить. Собственной персоной, приятель. Они выдвинули против тебя обвинение. Они также сказали следить за черной сумкой, которую ты носишь с собой.

– Сержант, не могут же все сойти с ума. За кого вы меня принимаете?

– Не знаю, – ответил мой похититель с полным безразличием. – У тебя, наверное, много имен. Они сказали, что ты можешь представиться как Кенвуд Блейк.

Я глубоко вздохнул и крепче сжал руль, но машина чуть не заглохла, когда мы тронулись с места. Если это был розыгрыш тех, кто отправил меня в эту экспедицию, то, черт возьми, это плохая шутка. Я не мог в это поверить. Мне также пришла в голову мысль, что полицейские ненастоящие, но потом я ее отбросил.

Полицейский участок находился на Либерия-авеню, там, где она сворачивала влево, всего в сотне ярдов или около того от главной дороги. Это был невысокий перестроенный дом, расположенный в стороне от улицы, в мощеном дворе, над дверью горела дуговая лампа. Мои похитители вывели меня из машины и с важным торжествующим видом проводили в дежурную часть. За столом сидел толстый сержант с соломенными волосами, воротник его кителя был расстегнут, он что-то писал в журнале. Часы на стене над его головой показывали без десяти минут десять. С несказанным облегчением я увидел на столе телефон.

– Поймали его, как только вышли из участка, – сказал мой сержант, а его коллега за стойкой присвистнул. – Вот черная сумка. Он хочет связаться с полковником Чартерсом. Да, мы позвоним в Торки и составим отчет. Стивенс, пусть он подождет там. – Сержант кивнул в сторону двери в дальнем конце помещения. – Ну-ну, эта часть разговора не для твоих ушей, приятель! У тебя еще будет возможность высказаться.

У меня не было выбора. Осторожный Стивенс открыл дверь в маленькую низкую комнатку с черным ходом и окном во двор. Зайдя внутрь, я высунул голову из окна. Несмотря на сумерки, фигуры и лица все еще были различимы, а на заднем дворе горела яркая дуговая лампа. Двое копов возились с двигателем полицейской машины «остин», в то время как мотоциклист наблюдал за ними. Сбежать отсюда непросто, подумал я. Затем Стивенс поспешил в соседнюю комнату (закрыв за собой дверь), чтобы послушать разговор по телефону, который обещал быть в высшей степени интересным. Так и оказалось. Я лежал на полу в крайне неудобной позе, приложив ухо к щели под дверью, и кипел от ярости.

Дозвонившись до Торки, сержант неторопливо обменялся с собеседником формальными любезностями.

– Ха-ха, – сказал он. – Да, он у нас в достаточной безопасности. Ловкая работа, а? Как вы думаете, я мог бы поговорить с полковником Чартерсом? Нет, только не с заместителем! Да, полковник Чартерс! Он лично поручил мне, чтобы я… – высокопарно заявил сержант. – Ну, тогда попробуйте по личному телефону. Он, наверное, дома. – Последовала долгая пауза. – Нет? А есть ли там джентльмен по имени Мерривейл? Нет? Есть какое-нибудь сообщение? Этот парень попытался здорово блефовать, мол, хочет с ним поговорить… – Затем сержант, казалось, онемел от удивления. – Не предъявлять ему обвинения? То есть как это мы не должны предъявлять ему обвинения? Он обвиняется…

Последовала еще одна долгая пауза, пока, казалось, шли объяснения, а затем тон сержанта изменился.

– Нет! – сказал он. – Нет? Ты не можешь так говорить! Так, так, так! И он, дурачок, наверное, думал, что у него все хорошо, я полагаю. Ха-ха-ха! – Сержант стал серьезным. – Да, но, если ни один из джентльменов не предъявит ему обвинения, что мы будем с ним делать? Что они сказали? Ах! Да, это самое лучшее. Вот что: мы посадим его в камеру на сегодняшнюю ночь. А завтра утром отвезем в Торки, и они смогут с ним поговорить. Скажем, около одиннадцати часов? Верно. Как жена и дети?

Завтра в одиннадцать тридцать утра у меня была назначена встреча совсем другого рода.

Я поднялся с пола, пребывая в том состоянии, когда ярость сменяется ледяным спокойствием, и осмотрел комнату. Она была довольно пустой, если не считать стола, двух кухонных стульев и шкафчиков у стены. Лампа с зеленым абажуром свисала с потолка над столом из сосновых досок, на нем лежал замусоленный детективный журнал. В комнате была раковина с краном, а рядом висело полотенце. Мое внимание привлекли три деревянных шкафчика возле стены. В первом шкафчике я нашел то, что надеялся найти: форменный китель, аккуратно висевший на вешалке. На верхней полке лежал шлем, рядом с ним свернутый кольцом ремень и сигнальный фонарь. Как заметил Г. М., на мне был темно-синий костюм, и мои брюки – то, что надо. Мне потребовалось всего десять секунд, чтобы надеть китель и шлем, застегнуть ремень на талии и повесить на него фонарь, превратившись в Настоящего Полицейского. Не такой уж плохой прикид. Сержант в соседней комнате продолжал бубнить по телефону, а через открытое окно, выходившее во двор позади дома, кто-то ругал карбюраторы. Черный ход давал мне единственный шанс. Признаюсь, я почувствовал тошноту, когда приблизился к нему.

Я попятился, будто собирался вернуться, чтобы закрыть за собой дверь. Шесть ступенек вели вниз, во двор. Если бы люди во дворе подняли глаза, они увидели бы знакомую спину и шлем. Самой большой опасностью была дуговая лампа над дверью. Тошнота усилилась, когда я осторожно закрыл дверь. Затем я полностью развернулся и небрежно включил фонарь, направив яркий луч прямо им в лица. Они все склонились над двигателем «остина», поэтому свет застал их врасплох.

– А-а-а! – взревел один из них и подпрыгнул. – Убери эту чертову штуку, что за игра, Пирс?

Они все отвели взгляды. Я не слишком быстро спустился по ступенькам. Световое воздействие было недолгим, и я мог рассчитывать примерно на секундную слепоту после него. В задней части двора была довольно высокая стена с двойными воротами, выходившими в переулок. Прикладывая усилие, чтобы не идти быстро, я шел чуть ли не гусиным шагом и слышал, как шаги гулко отдаются во дворе. Я не осмеливался оглянуться, потому что у меня было ощущение, что на меня смотрят.

Чей-то голос сказал: «Это не Пирс», – и я сорвался с места.

Задние ворота были теперь всего в двух футах передо мной, и на них – навесной замок со свободно болтавшейся цепочкой. Эти ворота наверху были утыканы шипами, и перелезать через них при необходимости следовало осторожно. Я бросился вперед и с грохотом падающего лифта захлопнул ворота с другой стороны, закрыл висячий замок и выбросил ключ. В первый раз я оглянулся. Со двора не доносилось никакого шума – не было ни криков, ни суеты. Копы приближались ко мне тихо, как к клетке с животными, черные силуэты на фоне света, чья-то рука просунулась в щель между металлическими планками, и ворота загрохотали. Задняя дверь полицейского участка открылась, и чей-то голос зазвучал с убийственной деловитостью:

– Томпсон, перелезай через стену. Деннис, через боковую дверь рядом и вверх по переулку. Стивенс, пройди по улице вперед, перехватишь его там. Пирс…

Эта погоня была чем-то вроде упражнения на смекалку. Пока я бежал по переулку, география этого места становилась мне все более ясной. Въезжая на Либерия-авеню с Вэлли-роуд, я повернул налево, а полицейский участок находился почти в конце предыдущей улицы. Он был справа. Если бы я сейчас повернул назад, то смог бы попасть в переулок, идущий за Вэлли-роуд. Если бы я остался здесь, они легко могли бы меня схватить. Стало ясно, что моим единственным убежищем было то место, куда я изначально и направлялся: «Лиственницы», пустой дом. Внимания домовладельцев я не боялся, моя униформа была лучшим средством защиты, да и окрестности вскоре будут кишеть полицейскими.

Я мчался в темноте по узкой каменистой улочке, по обе стороны которой были садовые ограды. Перед каждым домом был бак для мусора, а крыши миниатюрных теплиц слабо поблескивали в свете звезд над оградой. Высоко позади меня вспыхнул луч света, и я увидел, как один из моих преследователей показался на стене со стороны ворот полицейского участка, прежде чем прыгнуть. Ночь была такой тихой, что был слышен глухой стук, когда он приземлился в переулке, но теперь залаяли собаки. Этот дьявольский лай заглушил грохот мусорных баков, которые я опрокинул, чтобы затруднить путь моему преследователю. Затем я влетел в переулок за Вэлли-роуд. Сзади раздался шум: очевидно, полицейский налетел на один из баков, и свет фонаря погас; я молил Небеса, чтобы этот фонарь разбился. Был слышен топот бегущих ног по Вэлли-роуд, между домами и за ними, и даже на таком значительном расстоянии белый луч бил сквозь деревья прямо мне в лицо.

Они приближались. Некоторые окна по соседству с треском распахнулись, и можно было различить головы домовладельцев, которые высунулись наружу, как черепахи из панциря. Теперь мне оставалось одно – включить фонарь. Смело, улюлюкая, прочесать кусты и притвориться полицейским, который ищет самого себя. В то же время я надеялся, что смогу отыскать заднюю калитку «Лиственниц». В этом-то и была загвоздка. Все эти проклятые ворота были похожи друг на друга. Я тяжело пыхтел, когда свет моего фонаря скользнул через забор в аккуратный сад с дорожками, выложенными белой галькой, и высветил лиственницу – будто поймал рыбу. Возможно, это было совпадение, но я решил рискнуть: распахнул калитку, закрыл ее за собой и тут же наткнулся на бутылки.

Казалось, бутылок – море. Они выстроились в ряд сразу за воротами, мое воображение превратило их в лес, в то время как моя нога заставляла их катиться, звенеть и налетать друг на друга, будто они были живыми, с таким шумом, что он мог бы перебудить всех на Вэлли-роуд. Эти бутылки представлялись мне монстрами. Кажется, я выключил свой фонарь, когда, пытаясь не споткнуться, осторожно пробирался сквозь пустые бутылки. Причем это были даже не пивные бутыли, нет. Это были бутылки из-под особенно отвратительной марки немецкой минеральной воды – со вкусом, скорее напоминавшим английскую соль, – которую я запомнил по сине-красной этикетке. До сих пор дома по обе стороны «Лиственниц» оставались темными и тихими. Но теперь в доме справа окно на верхнем этаже было наполовину открыто. Я увидел высунутую из окна женскую головку в бигуди, словно она подслушивала, и визгливый голос обратился ко мне.

Я взял себя в руки и попытался отдышаться.

– Простите, что побеспокоил вас, мадам, – сказал я, старательно имитируя манеру властей, – но на свободе оказался убийца. Он сбежал. Да, маньяк-убийца, и соседей следовало бы предупредить, но не волнуйтесь, мы его поймаем.

Окно закрылось с еще большим проворством, чем можно было ожидать, и занавеска задернулась. Я стоял один среди бутылок, обливаясь потом и слушая, как колотится мое сердце. Лай собак затихал вдали. Было довольно тихо, и даже казалось, что преследователи пошли в другом направлении. Я не мог понять почему – если только они не заметили меня и не подкрадывались бесшумно.

Вокруг не чувствовалось никакого движения, кроме слабого ветерка в кронах деревьев. Городок дремал при ясном свете звезд. Я тихо пошел по дорожке, выложенной по краям белой галькой, мимо геометрически правильных цветочных клумб и высокого столба, поддерживавшего радиоантенну. Подсобное помещение «Лиственниц» прилегало к дому. Кроме дверей в подсобку и на склад угля, там была еще третья дверь, выходившая в сад. Справа от нее были два окна, плотно закрытые ставнями. Несомненно, это окна той таинственной гостиной в задней части дома, где сквозь щели в ставнях сержант Дэвис видел мерцание огней вокруг «предмета, похожего на перевернутый вверх дном цветочный горшок».

Когда я задавался вопросом, как мне проникнуть в дом без «набора взломщика», то обнаружил, что стою рядом с этими окнами. Казалось, это был обычный пригородный дом, и все же он мне не нравился, что-то в нем было неправильно.

Я подошел к окну, расположенному ближе к двери, и попытался заглянуть сквозь щели в ставнях – безрезультатно. Внутри было совершенно темно. Даже когда я поднес фонарь к щели, то увидел только размытое пятно. Однако само окно, по-видимому, не было закрыто. Затем я направился к другому окну. Поднес фонарь – и, когда он коснулся дерева, раздался слабый дребезжащий звук. Я мог бы поклясться, что в комнате произошло какое-то движение. Я не мог определить, что это было – какой-то шорох, – но этот звук чуть не заставил меня выронить фонарь. На этот раз щель в ставнях оказалась немного больше, и можно было разглядеть что-то очень тусклое и темное с краю, округлой формы, похожее на спинку стула. А над ним под странным, неестественным углом выступало что-то вроде перевернутого вверх дном цветочного горшка. Казалось, он был красноватого цвета, хотя я не уверен в оттенке. Когда я отошел от окна, вытирая лоб, то снова услышал шорох.

Я попробовал открыть ставни. Они были наглухо закрыты. Скорее машинально, чем с надеждой, я двинулся вдоль дома и подергал дверную ручку. Но дверь была не заперта.

Хотя я старался открывать ее осторожно, она скрипела и трещала. Я оказался в холле маленького дома, а примерно в тридцати футах от меня была передняя дверь. И она была открыта. На фоне слабого света уличных фонарей я увидел силуэт мужчины. Он стоял в проеме двери, держа в руке ключ от двери, и смотрел на меня.

Глава четвертая

Пузырек с ядом

– Кто там? – раздался неуверенный голос.

Вместо ответа я включил фонарь, повернув его боком, чтобы можно было видеть униформу. Если бы я подбирал ее намеренно, то не смог бы найти лучшего или более подходящего наряда. Я услышал что-то вроде вздоха облегчения. Вновь прибывший нащупал выключатель на стене, и свет зажегся.

Мы находились в тесном холле, который выглядел несколько неряшливо по сравнению с безупречным фасадом. На полу стояла фарфоровая подставка для зонтиков, а на стене висела тевтонская акварель, написанная примерно в 1870 году. Она изображала девушку в пышных юбках, которая танцевала перед столом, за которым сидели два блистательных офицера в шлемах с остроконечным навершием и с пивными кружками в руках. В дверном проеме – казалось, он все еще упорно не хотел закрывать дверь – стоял, моргая, вновь прибывший.

Молодой человек был невысок и худощав, но в его прическе или одежде было что-то значительное, и потому он казался намного старше. Когда он не испытывал чувства страха (как сейчас), его манеры отличались серьезностью и некоторой надменностью. Его темные прямые волосы были разделены пробором сбоку и слегка зачесаны на лоб, как у бармена старого образца. Черты его лица – резкие, щеки – слегка впалые, но глаза – добродушные и дерзкие. Казалось, своим видом он показывал, что никто не возьмет над ним верх. Его темная одежда была аккуратно подобрана, на шее – воротник-стойка со скошенными концами и черный галстук, также на нем была шляпа-котелок и перчатки. Он говорил с лондонским акцентом. Это, вне всякого сомнения, был слуга Хогенауэра, который, как предполагалось, должен был отправиться к своей девушке. Если бы мой план проникновения в дом удалось осуществить, у меня в наличии было бы очень мало времени.

– Вы меня напугали, – произнес он. – Что это за игра?

– Дверь была открыта, – объяснил я. – Я заглянул, чтобы убедиться, что все в порядке. Мы разыскиваем кое-кого по соседству, и…

– Эй! – сказал он, воодушевившись. – Вы же не думаете, что паршивец в этом доме, не так ли? Кого вы ищете? Должно быть, это кто-то очень опасный. Вся улица полна копов.

Так оно и было, в этом-то вся беда. Я тут же заверил его, что в доме никого нет, потому что боялся, что он может выйти и позвать полицейских. Я был в щекотливом положении и молил Бога, чтобы он вошел и закрыл дверь. Снаружи на дороге раздавались знакомые шаги, мои недавние преследователи патрулировали улицу: а я тут, стою прямо посреди пустого холла, освещенного, как театр, и открытого для осмотра любому прохожему. Но я не мог нырнуть в глубину дома и спрятаться или велеть ему закрыть дверь, потому что это могло вызвать у него подозрения. Пока он возился со своими манжетами и нерешительно переводил взгляд с улицы на меня, шаги зазвучали ближе…

– Это надолго, – проворчал я и повернулся к двери, что была у меня за спиной. – Ну, пойду дальше.

– Эй, погодите! – запротестовал он и сделал то, на что я и надеялся. Он закрыл дверь и поспешил ко мне, очевидно желая держать полицейского под рукой, потому что вокруг полно головорезов. Затем он достал пачку сигарет «Голд Флейк» и стал навязчиво предлагать мне закурить. – Не нужно никуда спешить, верно? Покурим? Никто не будет возражать против курения. Вашему сержанту незачем вас видеть, и мой шеф уехал на вечер. Держите!

– Я не возражаю, – сказал я, смягчая свою суровость. – Большое спасибо, сэр. Вы камердинер мистера Хогенауэра, не так ли? – Это было чересчур, конечно.

Зажигая спичку, он по-дружески снисходительно кивнул.

– Да, парень, именно так. Меня зовут Бауэрс – Генри Бауэрс. Я на этой работе всего две недели. Конечно, работа такая… но… Это не важно, – закончил он с неожиданной решимостью. – Так за кем вы гоняетесь? Что он натворил? Это убийство?

Теперь у него, по-видимому, и в мыслях не было звать кого-либо еще, поэтому я довольно подробно рассказал о бежавшем убийце, который ограбил начальника полиции.

– Поэтому сейчас лучше сидеть дома. И все же… Если босс уходит на ночь, ты остаешься дома, так что ли? Я бы на твоем месте не стал.

Бауэрс пошевелился.

– Ах, это… – И он заговорил доверительным тоном: – Хорошая зарплата, делать особо нечего, и каждый вечер выходной, пожалуйста. Так что не хочу рисковать. Я смотрю в рот императору, что бы он ни говорил. Понимаешь? – Опустив уголки рта, Бауэрс слегка закрыл глаза и постучал себя в грудь с видом глубокой проницательности. – Ну, сегодня утром после завтрака он мне говорит: «Гарри, сегодня вечером я уезжаю в Бристоль». И рассмеялся. «Но, – говорит он, – вы могли бы прийти сегодня пораньше, потому что у меня может быть посетитель?»

– Он сказал, что собирается в Бристоль, но все же ожидал гостя?

– Вот именно. Скажу тебе прямо, я часто думаю, что шеф немного… – Бауэрс многозначительно постучал себя по лбу. – У него, черт возьми, странное чувство юмора, и я никогда не знаю, что он имеет в виду, когда говорит. Но я делаю все, что он мне велит. Понимаешь? Я расскажу, как это было.

Сегодня утром, после завтрака, он сказал, что вечером собирается в Бристоль. Я спрашиваю: «Может, мне собрать сумку?» Он отвечает: «Нет, сумка мне не понадобится» – и снова смеется. Я говорю: «Полагаю, вы будете у доктора Кеппеля?» (Этот доктор Кеппель – еще один олух, профессор, гляди-ка, живет в отеле Бристоля.) Он говорит: «Да, я буду у доктора Кеппеля, но я сомневаюсь, что доктор Кеппель там будет; на самом деле я очень надеюсь, что его не будет». Затем он сказал мне, что сегодня вечером у нас может быть посетитель. Ну как тебе?

Причину болтливости Бауэрса я мог объяснить чувством неловкости. Он все время поглаживал волосы и осматривал углы холла. Но в деле появился новый поворот. Похоже, сам Хогенауэр намеревался осуществить кражу со взломом или, по крайней мере, нанести тайный визит: возможно, он собирался проникнуть в комнату Кеппеля и убедиться, что его там нет и что «посетителем», которого он ожидал здесь, мог быть сам Кеппель.

– Вот что я думаю, – произнес Бауэрс, как бы наскакивая на собеседника. – Шеф отправляется в Бристоль, а Кеппель приезжает сюда. Эх! Имей в виду, благо Кеппель сейчас здесь, в Мортон-Эбботе, – или, по крайней мере, был здесь сегодня утром. Кеппель приезжал сюда сегодня утром, заскочил к шефу около одиннадцати часов и беседовал с ним. Я не знаю, о чем они говорили, потому что разговаривали по-немецки, но шеф вручил Кеппелю маленький пакет, похожий на сложенный пополам конверт. Они были очень дружелюбны. О да. Конечно, это не мое дело, но, скажу тебе прямо, мне это не понравилось.

Я сделал вид, что глубоко задумался.

– Твой шеф, – сказал я, – велел тебе прийти сегодня пораньше. Но ты пришел не очень рано, верно?

– Нет, и в этом все дело, – запротестовал Бауэрс. – Потому что почему? Я тебе скажу. Потому что последнее, что сказал мой шеф сегодня днем… Я ушел до того, как ушел он, сразу после того, как налил ему чай… Последнее, что он сказал, в своей обычной спокойной манере, глядя на меня стеклянным взглядом: «Да, Гарри, думаю, сегодня вечером у тебя может быть посетитель, но я сомневаюсь, что ты его увидишь».

Повисла неприятная пауза.

– Значит, ты думаешь, твой шеф вместе с Кеппелем замешаны в каком-то нечистом деле?

Слуга, очевидно, понял, что зашел слишком далеко.

– Только не мой шеф, – заявил он со спокойной серьезностью. – В этом я готов поклясться. Ты это знаешь. Любой в твоем полицейском участке знает. Он не станет нарушать закон. Он иностранец, понимаешь? И всегда нервничал да потел от страха, что его заставят покинуть страну по истечении шести, девяти месяцев, или сколько там?.. Нет, только не он! Ну, я мог бы сказать тебе…

– Что ты мог бы мне сказать? – не удержался я.

В атмосфере что-то слегка поменялось. Хотя Бауэрс старался казаться непринужденным, он внимательно изучал меня, слегка склонив голову набок, и в его маленьких быстрых глазках читалось недоверие.

– Послушай, приятель, – сказал он и сделал шаг вперед, – кто ты такой, в конце концов? Иногда ты говоришь как коп, а иногда нет. Иногда ты ведешь себя как коп, а иногда как…

Прежде чем он продвинулся дальше в этом направлении, нужно было что-то предпринять.

– Я скажу тебе, кто я такой. Я человек, который хочет преуспеть в этом мире, – вот кто я такой. Я собираюсь стать сержантом еще до того, как состарюсь. Понимаешь это, наглая рожа? И если хочешь знать, именно поэтому я уже некоторое время наблюдаю за этим домом.

– Продолжай! – сказал он и отступил назад.

– Мы знаем, что в этом доме есть вещи, которые требуют объяснения. Мы знаем, что три раза в неделю, ночью, твой босс запирается в комнате со ставнями на окнах, в задней части дома. Мы видели странный свет в этом окне – я сам это видел. Нам также известно, что он работает над каким-то изобретением или экспериментом. Об этом хотим знать не только мы, но и Скотленд-Ярд, и Министерство иностранных дел…

– Брось, – произнес Бауэрс с легким скепсисом, при этом его глаза оставались неподвижными. – Ну, я тебе прямо скажу, – тихо добавил он, – в этой комнате ничего нет. Разве я чего-то не знаю? Я убираюсь там каждый день. И там вообще ничего нет, кроме множества книг. Он ничего не запирает, даже свой письменный стол. Я посмотрел. Если он хочет закрываться там по вечерам, это его дело, но он не занимается там никакими экспериментами. Хочешь посмотреть? Я могу показать тебе прямо сейчас.

Он указал на дверь комнаты, расположенной с левой стороны коридора, затем сделал шаг в ее сторону.

– Ключ виден снаружи, – сказал он, – но где, черт возьми, ручка?

– В чем дело?

Он тыкал пальцем в маленькое восьмиугольное отверстие, из которого должна была торчать ручка на шпинделе. Отсутствовали как ручка, так и шпиндель. Но ключ торчал в замке, и казалось, вот-вот выпадет. Бауэрс открыл рот, что-то заподозрив, а затем опустился на пол, как терьер, и принялся шарить по полу. Пол был голый, если не считать стула с тонкими ножками недалеко от двери; под стулом он нашел то, что искал. Это был набалдашник ярко-коричневого цвета, неплотно закрепленный на шпинделе. Но на другом его конце набалдашника не было.

– Там кто-то есть, – шепотом произнес он. – Понимаешь? Дверная ручка давно болталась, шеф просил меня починить ее. Кто-то вошел туда и закрыл дверь. Потом он попытался выйти. Но ручка болталась и стержень не проворачивался, этот человек повозился с ней, подергал туда-сюда, и ручка упала на пол. А теперь он там, внутри, и не может открыть дверь. Дверь не заперта, но щеколда защелкнута, и это как замок, потому что ее нельзя повернуть. И теперь он там, с другим набалдашником в руке…

– Хогенауэр?

– Думаю, это маловероятно, – ответил Бауэрс. – Нет. Не шеф. Но на свободе тот грабитель, за которым вы, копы, гоняетесь…

Я взял из его рук шпиндель с набалдашником. В тот же миг по ту сторону двери мы оба услышали шум, что-то вроде быстрого шуршания. Без всякого предупреждения, не изменив выражения лица, Бауэрс направился к входной двери, чтобы выйти на улицу. Я бросился вперед и схватил его за руку, иначе через несколько секунд на зов Бауэрса к нам ворвались бы мои друзья из полицейского участка. Немного повозившись и держа Бауэрса свободной рукой, я поставил шпиндель на место, затем повернул ручку и распахнул дверь.

Внутри было совершенно темно. Теперь не было слышно никаких звуков. Бауэрс тихо дрожал, прижимаясь к стене и пытаясь выйти за линию двери.

– Ты что, офигел? Дуй в свой свисток, дубина. Есть опасный… – начал он с подчеркнутым равнодушием, но потом замолчал.

Я пошарил вдоль стены в поисках выключателя. Выключатель там был, но, когда я нажал на него, свет не зажегся. Фонарь все еще висел у меня на поясе. Его широкий луч скользнул по комнате к стене с книгами, затем повернул направо и замер. Вдоль правой стены располагались два закрытых ставнями окна. В другом конце комнаты, в нескольких футах от дальнего окна, стоял широкий стол на когтистых ножках, за ним, боком к двери, – низкое мягкое кресло, а в кресле сидел мужчина и ухмылялся.

Это было довольно неприятное зрелище. «Ухмылялся» – подходящее слово, хотя оно вряд ли завершает описание лица, полностью потерявшего форму, оплывшего, как каучук или воск. Шея была выгнута дугой назад, лицо частично повернуто в сторону двери, маленькое худенькое тельце мужчины искривилось в форме арки, будто он хотел подняться со стула, а его ноги запутались в ножках стула. Его лицо, казалось, состояло из одних зубов и глаз, и, если бы не заостренная мочка уха, я не сразу узнал бы Пола Хогенауэра. Белое глазное яблоко поблескивало на свету. Не требовалось больших медицинских познаний, чтобы понять, что Хогенауэр мертв, при этом для специалиста, даже неопытного, было очевидно, что Хогенауэр умер от отравления стрихнином.

На нем был один из тех смокингов, которые были в моде тридцать лет назад, из плотной темной ткани с бурыми лацканами. Лысая голова была увенчана давно вышедшей из моды «шапочкой для курения» в форме турецкой фески, с которой за ухо свисала кисточка. Шапочка выцвела до красновато-оранжевого цвета. Она напоминала перевернутый вверх дном цветочный горшок. А под ней сидел мертвец, склонив голову на плечо, и ухмылялся.

Пол Хогенауэр никак не мог издать тех быстрых шуршащих звуков, которые я уже слышал здесь. Бауэрс был прав. В комнате находился кто-то еще – кто-то живой. Я медленно поводил фонарем по кругу. Гостиная представляла собой обычную библиотеку-кабинет размером примерно пятнадцать на восемнадцать футов, со светло-коричневыми обоями на стенах и темно-коричневым узорчатым ковром на полу. У левой стены стоял шкаф – единственное место, где, по всей видимости, мог спрятаться неизвестный. Вдоль стены, обращенной к двери, располагались книжные шкафы. Камин был справа у стены, между окнами со ставнями, над ним – часы с кукушкой, деления на циферблате которых были обозначены штрихами, будто их нарисовал ребенок, а на каминной полке лежали длинные курительные трубки с фарфоровыми чашечками и кисточками. В середине комнаты стоял круглый стол, на котором было несколько журналов, пустой стакан и бутылка минеральной воды, заполненная на две трети. Но взгляд все время возвращался к письменному столу, за которым, ухмыляясь, сидел Хогенауэр в своей красной феске. Над столом висел электрический шнур с патроном на конце. Патрон был пуст, но на столе с противоположной от покойника стороны лежала большая лампочка.

Я сделал шаг в комнату – и мне показалось, что отодвинулась дверца шкафа. Но меня беспокоил не столько человек, прятавшийся в шкафу, сколько Бауэрс и то, что Бауэрс может сделать, когда увидит фигуру на стуле.

Обнаружить мертвое тело в компании нервного человека, который уже начинает подозревать тебя, в то время как полиция рыщет по окрестностям, – не самая приятная ситуация. Тем не менее в этом было и что-то хорошее. Это давало мне законный повод подойти к телефону, что я и хотел сделать с самого начала. Под предлогом звонка в полицейский участок я мог бы набрать номер Г. М. и выяснить, о чем, черт возьми, они думали, отдать приказ арестовать меня как вора, и заставить Чартерса отозвать своих гончих, прежде чем они снова меня схватят. Поэтому я ободряюще заговорил с Бауэрсом:

– Заходи. Все в порядке. Он мертв. Он не может причинить нам вред.

Как ни странно, при этих словах Бауэрс словно немного выпрямился. Он рискнул выглянуть из-за дверного косяка, и хотя потом слегка обмяк при виде фигуры в кресле, но взял себя в руки.

– Мистер Хогенауэр был отравлен, – сказал я. – Это либо самоубийство, либо убийство. В любом случае я должен позвонить в участок. Где здесь телефон?

– Э-э? – сказал он. – Тогда кто издавал эти звуки? Кто?

– Не обращай на это внимания. Где здесь телефон?

– Здесь нет телефона, – безучастно сказал Бауэрс, и земля ушла у меня из-под ног. – Никакого телефона. Шефу он не нравится. – Он все еще пребывал во власти оцепенения от шока, не думая ни о чем, кроме мертвеца в кресле. – Все это неправильно. И почти вся мебель переставлена!

– Что?

– Точно. Вон, посвети. Тот большой письменный стол, за которым он, ну, ты понимаешь… – Бауэрс кивнул. – В общем, стол стоял напротив другого окна. – Он указал на подвесную лампу с коричневато-желтым абажуром и немецкими буквами. – И этот абажур раньше находился на другой лампе. Часы над каминной полкой – им там не место: они висели на стене напротив. Эти длинные трубки должны лежать на большом столе. Все стулья не на своих местах… Ради бога, включи свет!

Я поспешил к столу и взял лампочку, сказав Бауэрсу, чтобы тот нажал выключатель у двери. И в этот момент дверца шкафа открылась.

Бауэрс вскрикнул. Из шкафа вышел человек. Но он не бросился к двери и, казалось, вообще никуда не спешил. Напротив, неторопливо направился к креслу. Я вкрутил лампу в патрон. Это была лампочка мощностью двести ватт, и на мгновение ее свет ослепил нас обоих.

Затем мы обнаружили очень бледную женщину с бесстрастным лицом, которая, выпрямившись, сидела в кресле с подголовником. Хотя ее грудь взволнованно вздымалась и опадала, взгляд ее излучал спокойствие. Женщина была очень хороша собой, несмотря на несколько грубоватый нос и широкий рот, ее соломенного цвета волосы были разделены пробором посередине и зачесаны за уши, а белки голубых глаз казались красноватыми. На ней был твидовый костюм с белой шелковой блузкой и темным галстуком, а пальцы сжимали сумочку из змеиной кожи. Женщина достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку. Затем закурила.

– Я подумала, что мне лучше выйти, – сказала она, – а то выставила бы себя на посмешище, если бы меня вытащили оттуда. Полагаю, вам нужно это?

Она снова полезла в сумочку и достала маленькую закупоренную бутылочку, примерно на треть заполненную беловатым кристаллическим порошком.

Глава пятая

Четыре пары запонок

– Это?.. – спросил я.

Машинально придвинувшись, я взял бутылочку. На ней аккуратным почерком было написано: «Бромид калия. Принимать по пол чайной ложки, растворив в полстакана воды».

Женщина, несмотря на внешнюю сдержанность, была на грани нервного срыва.

– По крайней мере, я смогу выбраться отсюда, – сказала она. – В этой бутылочке, офицер, содержится соль стрихнина. Вы можете видеть, или ваш… ваш медэксперт сможет увидеть, что бедный мистер Хогенауэр умер от отравления стрихнином. Но есть одна вещь, которую я должна вам сейчас сказать. Если в этом и есть какая-то вина, то только моя. Мой муж не имеет к этому никакого отношения. Он только начинает свою карьеру… – Она тихонько стукнула кулаком по подлокотнику кресла. – Я не знаю, что случилось, но это все моя вина.

– Вы миссис Антрим, не так ли?

Она подняла глаза:

– Вы уже знаете об этом? Ларри… мой муж… доктор Антрим…

– Я видел его сегодня вечером у начальника полиции, – уклончиво ответил я. – Что случилось?

– Вот этого-то я и не знаю! Мистер Хогенауэр был пациентом моего мужа. Вчера вечером он приходил… – Она сделала паузу и умоляюще посмотрела на Бауэрса. – Ты ведь помнишь. Ты был вместе с ним. Ты слуга мистера Хогенауэра, верно?

– Да, мэм, – ответил Бауэрс, сжимая руки. Его прилизанные волосы растрепались. – Когда шеф уезжал, что случалось нечасто, он брал напрокат машину в гараже, и я отвозил его.

– Он беседовал с моим мужем, – продолжала миссис Антрим, старательно кивая в сторону орнамента на ковре. – Доктор выписал ему бромид, обычное нервно-успокоительное средство. Я отвечаю за раздачу лекарств. Я изучала медицину, и, как правило, меня не трогает вид мертвого тела.

Она резко посмотрела по сторонам, потом снова назад и поднесла сигарету к губам.

– Ну, я сняла с полки то, что, как мне показалось, было пузырьком с бромидом, обычный пузырек на десять унций жидкости. На нем была надпись «бромид», он лежал в нужном месте и выглядел… В любом случае я взвесила, думаю, четверть унции бромида, как прописал врач, и перелила это в пузырек емкостью пол-унции. Это та бутылочка, что у вас.

Сегодня вечером я снова оказалась в кабинете врача. И заметила, что пузырек с бромидом на десять унций, который стоял на полке, теперь был полон примерно наполовину, тогда как накануне вечером он был почти пуст. Я и представить себе не могла, что произошло. Потом я стала волноваться, особенно когда обнаружила, что этикетка немного липкая…

Я осмотрела все полки. Единственное, что бросилось в глаза, – это бутылочка со стрихнином, отодвинутая вглубь полки. Она была того же размера, что и пузырек с бромидом. Этикетка была липкой. И бутылочка была почти пуста, как и бутылочка, из которой я дала средство мистеру Хогенауэру.

Тогда я поняла: кто-то подменил бутылочки. Кто-то наклеил этикетку с бромидом поверх стрихнина, а этикетку со стрихнином – поверх бромида. И по ошибке вместо бромида я дала мистеру Хогенауэру сто двадцать крупинок, или четверть унции, чистой соли стрихнина. И после того как я это сделала, кто-то снова зашел в кабинет, сорвал поддельные этикетки и поставил бутылочки на свои места.

Забраться в кабинет легко, – решительно добавила она. – Там есть французское окно, и мы никогда его не запираем, пока мой муж не ляжет спать.

Я подумал, что обычные провинциальные врачи, как правило, не держат под рукой такого огромного количества стрихнина, он им не нужен, потому что он входит в состав уже готовых препаратов. И самое главное, они не имеют привычки хранить его в бутылочках по десять унций, выставленных в свободном доступе на полке.

– Извините, мэм, – сказал я, – но это довольно много яда, не так ли? Сколько у вас всего этого вещества?

– Порядка двух унций. Я… Я не уверена, что смогу вам это объяснить, но мой муж специализируется на нервных и сердечных заболеваниях. Вот причина назначения формиата стрихнина[6]. Муж работает консультантом в больнице «Кейн-Хилл» и назначает это средство очень часто. Обычно, конечно, у врача нет времени готовить раствор стрихнина самостоятельно, но Ларри настаивает на этом. На… на бутылочке, как требуют правила, была наклеена красная этикетка. Я не хочу, чтобы вы думали…

Потрясенная, она огляделась в поисках места, куда можно положить сигарету, я взял окурок у нее из рук и бросил в камин. Она откинула голову на спинку кресла.

– Прошу вас, – произнесла она, – можно мне немного бренди? Я была заперта в этой комнате.

– Извините, мэм, – хрипло сказал Бауэрс, – но бедный старик… В доме ничего нет, только…

Я мог бы поклясться, что в его глазах блеснули слезы. Он кивнул в сторону стола в центре комнаты, на котором находились стакан и бутылка минеральной воды. Это была вода «Айзенвассер»; на ней была сине-красная этикетка, как и на тех бутылках, о которые я споткнулся у калитки.

– Не трогай это, дурак! – бросил я. – Вероятно, это тот стакан, из которого он пил. Он растворил в минеральной воде то, что, по его мнению, было бромидом…

– Да, я подумала об этом, – быстро сказала миссис Антрим, расправив плечи. – Но как это получилось, почему он сразу не понял, что это не бромид? Он не мог ошибиться. Вряд ли вы знаете, что такое соль стрихнина. Она легко растворима, но это очень горькое на вкус вещество. Он должен был сразу понять: что-то не так. Но он выпил больше половины стакана.

– Он не понял, поскольку выпил его вместе с минеральной водой. В этом-то все и дело. Она еще хуже на вкус. Вот… – Я обратился к Бауэрсу: – Сходи и принеси миссис Антрим с кухни немного нормальной воды.

Мне показалось, что, даже пребывая в состоянии оцепенения и неуверенности, она посмотрела на меня с любопытством, а Бауэрс поспешно вышел. Я спросил ее, не хочет ли она перейти в другую комнату, но она отказалась, крепко держась за подлокотники кресла. Одно было ясно: переделка, в которую я попал, намного хуже, чем все, что было прежде. Если полиция обнаружит меня здесь – а, учитывая паническое состояние Бауэрса и миссис Антрим, это казалось весьма вероятным, – меня вернут в полицейский участок. Но это не так уж страшно, потому что рано или поздно я дозвонюсь до Г. М. и он подтвердит мою личность. Однако теперь меня должны будут привлечь как важного свидетеля дознания, а на следующее утро у меня свадьба. Лучшим решением было выскользнуть из дома, избавиться от полицейской формы и положиться на удачу. И все же, если бы я сделал хоть одно подозрительное движение, Бауэрс стал бы меня преследовать. Я посмотрел в сторону окна. Что-то на мгновение мелькнуло за ставнями. Едва различимый шум шагов и приглушенные голоса в переулке указывали на то, что мои преследователи довольно близко. Этот освещенный дом был для меня безопасен, потому что сначала они будут обыскивать все темные углы…

– Что с вами такое? – внезапно спросила миссис Антрим. – Что вы собираетесь делать? Вы так и будете просто стоять там? Разве вы не должны доложить своему начальству или кому бы то ни было? Я больше не могу этого выносить.

– Одну минутку, мадам. Сначала я должен выслушать вашу историю, если не возражаете… Как вы здесь оказались?

– Ах это… – Она вздрогнула. – Да. Да, я скажу вам, но я не могу понять, почему вы стоите там, как мумия. О чем я говорила? А, да… Ну, когда сегодня вечером я обнаружила, что бутылочки подменили…

– В котором часу это было?

– Примерно без четверти восемь. Где-то около того. Я ожидала, что Ларри – доктор Антрим – вернется домой с минуты на минуту. Я отдала весь этот стрихнин мистеру Хогенауэру. И я не могла потревожить Ларри: говорю вам, не могла! Единственное, что нужно было сделать, – это попытаться связаться с мистером Хогенауэром. Я не думала, что он уже принял это лекарство. Но я не могла ему позвонить: я знала, что у него в доме нет телефона. Нужно было немедленно приехать сюда. Я выглянула в окно, мы живем по соседству с пол… – Она сделала паузу и подняла руку, чтобы прикрыть глаза. Казалось, она была озадачена. – Вы сказали, что видели моего мужа у полковника Чартерса?

– Да, мэм. Обычное дело, – быстро ответил я. – Продолжайте, пожалуйста.

– Двое незнакомых мне мужчин, один из которых был в безобразной шляпе, как раз подъехали на открытой машине. На дорожке стоял «хиллман» полковника, и я знала, что он не будет возражать, если я воспользуюсь его машиной, чтобы приехать сюда. Поэтому я спрятала две бутылочки у себя в комнате, хотя теперь они уже не могли причинить никакого вреда, и побежала к полковнику. И тогда я увидела, как кто-то – я думаю, это был мистер Серпос, его секретарь, – вышел из дома, сел в «хиллман» и уехал. Я окликнула его, но он не остановился. Так что мне пришлось сесть на автобус. Это окольный путь, и я ехала целую вечность, а потом мне пришлось идти пешком от автобусной остановки. Когда я добралась сюда, на часах было уже больше девяти вечера…

– И?..

– Я постучала в дверь, но ответа не последовало. Потом я обошла дом, попробовала открыть заднюю дверь и заглянула в окна. Я поняла, что произошло худшее. Я поняла это еще до того, как увидела эту красную шапочку, торчавшую из-за спинки стула. Я позвала, но он не пошевелился.

– Как вы ее увидели – я имею в виду шапочку? Как вы поняли, что это было? Вам следует это знать, – быстро добавил я. – Мы очень заинтересованы в том, чтобы выяснить, что здесь происходило.

– И что? – спросила она со странной интонацией и пристально посмотрела на меня. Затем продолжила, выделяя каждое слово: – Я думаю, вы правы. Я думаю, вам не помешало бы провести расследование. Это то, что я собиралась вам сказать. С этим связаны проблемы, но мой муж не имеет к этому отношения – и я тоже, если смогу доказать… Что ж… Я увидела эту шапочку, потому что в комнате горел свет. Но свет был необычный…

Я обнаружила, что задняя дверь открыта. Итак, я вошла. Дверь в эту комнату была заперта, ключ торчал изнутри. Но вы сами можете убедиться, – указала она, – что это старомодный замок, ключ в нем болтается. Нужно просунуть лист бумаги под дверь, затем выдвинуть ключ со своей стороны, и он упадет на бумагу, так что можно вытянуть его из-под двери. О да, мне это по силам. Я проделала это с помощью куска газеты, который нашла в подсобке. Затем отперла дверь снаружи. А теперь посмотрите сюда.

Она встала со стула. Миссис Антрим была маленькой, с крепкой, как у пловчихи, фигурой, но она все еще нетвердо держалась на ногах. Она подошла к камину и указала на очаг. Краем глаза я заметил, что Бауэрс вернулся в комнату со стаканом воды в трясущейся руке. Но миссис Антрим не обратила на воду никакого внимания, и я думаю, что Бауэрс выпил ее сам. Она указала на предмет, лежавший в камине, который я заметил, когда бросил в очаг ее сигарету, и который принял за обычную авторучку. Но это была не ручка, а фонарик в форме ручки – еще одна безделушка, очевидно любимая Хогенауэром, – с разбитой крошечной лампочкой.

– Когда я вошла сюда, – невозмутимо продолжала миссис Антрим, – в комнате было темно, за исключением этой штуки, она была включена, и кнопка выключения не работала. Фонарик лежал здесь, – она положила руку на каминную полку, – и небольшой луч света проходил по диагонали мимо тела мистера Хогенауэра… вот так.

Положив ручку по диагонали на каминную полку, она прочертила в воздухе воображаемую линию по направлению к письменному столу. Линия прошла примерно в двух футах над головой Хогенауэра, над столом, искривилась вверх к шнуру от лампы и упала на одну из открытых книжных полок у стены.

– Мне было любопытно, – сказала миссис Антрим, и на ее щеках появился легкий румянец, – узнать, на какую книгу или книги указывал этот фонарик. Оказалось, ни на какую. Убедитесь сами. На полке, как раз там, куда падал свет, образовался промежуток, и пары книг не хватало. В пыли остались неровные следы от книг.

Я последовал за ней к другой стороне стола. Пропавшими книгами были два средних тома старинного труда по аэронавтике «Астра кастра: эксперименты и приключения в атмосфере», 1865 год.

– Почему? – воскликнула она. – Почему он должен сидеть здесь, в темноте, мертвый, при слабом свете, который падает в промежуток между книгами на полке? И это еще не все. Посмотрите на его стол – на промокашку.

Она снова попятилась. Никому из нас не понравилась ухмылка маленького мертвеца, закоченевшего в кресле. Это зрелище начинало действовать на нервы. Стол был чистый, за исключением одной вещи. На нем стоял поднос с аккуратно разложенными ручками и карандашами и большая папка для промокательной бумаги, обшитая по краям коричневой кожей. Но на промокашке кучкой лежали четыре пары серебряных запонок, и казалось, они выпали из рук покойника.

Четыре пары запонок. Сквозь них был продет кусок толстой бечевки, как будто покойник пытался соединить их вместе, как бусины, завязывая каждую посередине и плотно стягивая их друг с другом. В конце была петля. Я перевел взгляд с этого необычного экспоната на полку, где отсутствовали два тома старинного труда по аэронавтике, и вспомнил заявление Бауэрса, когда мы впервые вошли в комнату, что большая часть мебели была переставлена: письменный стол стоял у другого окна, часы были на другой стене, поменялось расположение всех стульев. Казалось, мы попали в уютный загородный дом-перевертыш.

– Ну что?.. – быстро сказала миссис Антрим.

Я почувствовал к ней большое уважение.

– Да, мэм. Вы заметили все это, как только вошли? И что вы сделали?

Казалось, она слегка опешила.

– Почему… Да, я полагаю… Так или иначе, я это запомнила. Но сначала я включила большую лампу над столом и убедилась, что мистер Хогенауэр мертв.

– И как долго, по-вашему, он был мертв, когда вы появились здесь?

– Трудно сказать. Я думаю, всего несколько минут. Я приехала сюда примерно в четверть десятого. Стрихнину не потребовалось много времени, чтобы убить его. Хотя обычно это довольно долго и неприятно. Он продержался не более получаса после того, как выпил дозу, скорее всего, минут двадцать. У него было слабое здоровье, и ему скоро шестьдесят. Скажем, он выпил его примерно без четверти девять.

– Продолжайте, мэм. Что вы сделали после того, как обнаружили, что он мертв?

– Сначала, – мрачно произнесла она, – я огляделась в поисках пузырька с надписью «бромид». Он стоял вон там, на каминной полке. Так получилось, что я задела локтем этот маленький фонарик, сбила его с каминной полки и разбила вдребезги… Я собиралась вымыть эту бутылочку и забрать ее с собой…

Бауэрс издал горлом какой-то звук.

– А почему бы и нет? – вызывающе спросила она. – Я бы так и поступила, если бы не случилось следующее ужасное происшествие. Я закрыла дверь, когда вошла. Поэтому я взяла бутылочку и направилась в подсобку, чтобы вымыть ее. Но ручка болталась и не поворачивалась, и я не могла отпереть дверь. Наверное, я была расстроена или напугана, во всяком случае я начала ее дергать и возиться с замком. Потом ручка оторвалась и осталась у меня в руке, а все остальное вместе с этой железной штуковиной выпало в коридор. Если вы можете представить, что с вами происходит нечто более страшное, я бы хотела, чтобы вы рассказали мне об этом.

– Это лучшее, что могло с вами случиться! – воскликнул Бауэрс. – Вам очень повезло. Если бы вы забрали этот пузырек и убежали, вас бы признали виновной в сокрытии преступления, так-то.

Она холодно посмотрела на него.

– Вот, пожалуй, и все, офицер. Я была заперта здесь с этой штукой. Конечно, я подумала о том, чтобы выбраться через одно из окон. Но вы только посмотрите на них! Очевидно, бедолага Хогенауэр всегда держал скользящие рамы в окнах поднятыми, но ставни закрытыми. Они заржавели, и я не смогла сдвинуть их с места. Если я запаниковала, в этом нет моей вины. Я даже подумывала о том, чтобы взять стул и попытаться выломать эти ставни. Все это очень хорошо – быть смелой и решительной, но я недостаточно сильная для такого рода работы, и, кроме того, я подняла бы на ноги всю округу. Тем не менее я как раз собиралась этим заняться, когда услышала ужасную шумиху на улице, лай собак, топот бегущих людей или что-то в этом роде. Я паниковала, поэтому просто вывинтила лампочку из патрона, не обращая внимания на то, что она горячая. Через минуту вы вошли с черного хода и заговорили с какой-то женщиной из соседнего дома о том, что где-то поблизости разгуливает убийца. – Она скорчила гримасу. – Я думаю, вы знаете все остальное, хотя не уверена, что вам понятны мои ощущения, когда я оказалась заперта с ним в темноте.

– Большое вам спасибо, – сказал я с официальным видом и пожалел только, что у меня нет блокнота, чтобы все выглядело должным образом. – Есть только одна вещь, миссис Антрим. Когда мистер Хогенауэр был у вас дома вчера вечером, разве он не сказал вам, что собирается сегодня вечером отправиться в Бристоль?